Жена-красавица Гл. 3

 

     Ну что ж, теперь и он имел право и на измену, и на все, что угодно. Руки развязаны.
     И было на кого глаз положить. С полгода назад пришла к ним в цех новая контролерша Оленька. Весь коллектив оживился. Мужчины – понятно почему. Женщины (их было немного в механическом цехе) – одни встревожились, другие, более доброжелательные, просто приготовились к развитию событий. Событий, однако, не последовало. Олечка была вежлива со всеми, не по современному застенчива, и никому не отдавала предпочтения. Люди постарше окончательно прониклись к ней отцовско-материнскими чувствами и стали опекать ее, сдерживать натиски молодых и буйных поклонников. Выяснилось, что помимо работы Оленька учится на вечернем в политехническом институте. Понятно, там наверняка были ребята более для нее подходящие.

     Как ценитель всего прекрасного Логинов не мог не отметить для себя Оленькиной привлекательности. Однако из-за разницы в возрасте она вряд ли могла воспринимать его как поклонника. Он скорее принадлежал к когорте отцов-покровителей. Но однажды в служебных их отношениях все же промелькнул лучик ее расположения к нему. Она проверяла калибром его обработанные детали.
 
     - У вас как всегда все безукоризненно. Можно принимать с закрытыми глазами.
     Тем не менее проверила всю партию до конца.
     - Ну вот. Как и предполагалось, - улыбнулась она.
 
     Снова три надежных его кита: добросовестность, трудолюбие и положительность несли свою верную службу в его судьбе. Оленька явно выделяла его среди прочих.

     И именно в это время такой сюрприз от супруги! Нет, пора, пора и ему познать всю сладость банального мужского порока.

     Но примитивным мужланским волокитством, он понимал, можно все только испортить. И потому он начал свои ухаживания издалека, очень осторожно. И в самом деле, чего ж тут предосудительного – угостить сослуживицу яблоками из своего сада. Это больше всего и подчеркивалось: «свои, мне их девать некуда». Ближе к Новому году, когда антоновка потеряла товарный вид, а пепин, как назло, уродился мелким, он стал покупать красивые огромные, с детскую голову, яблоки на рынке. Оленька изумлялась размерам плодов, всякий раз восклицая: «Это вы сами вырастили? Ну вы Мичурин!» . И он благоразумно помалкивал, что «семиренко» и «джонотан» не произрастали в его саду.

     Следующим шагом в продолжении их отношений мог бы стать какой-нибудь общий праздник, заводской вечер, но Оленька предпочитала, по всему видать, свои студенческие тусовки. Пригласить же ее куда-нибудь в театр, ресторан он не решался, боясь открыть свои истинные намеренья и тем самым спугнуть Оленьку. Если б он был способен анализировать свои планы и поступки, он непременно отметил бы, что повторяется, действует так же, как и при ухаживании за своей женой. И тогда его действия имели успех.
 
     В середине декабря выходила на пенсию непосредственная Оленькина начальница, ветеран завода Лидия Андреевна. Логинов очень рассчитывал на этот юбилей. И он не ошибся. Оленька тоже осталась после смены праздновать со всеми в красном уголке цеха, пожертвовав институтскими занятиями.

     За столом сесть рядом не удалось. Три мужика разделяли их, так что даже закуску на тарелку пришлось накладывать не ей, а Нинке, очутившейся рядом. Впрочем Нинка и сама активно накладывала и подливала и себе, и ему. Сначала ему удавалось держать Оленьку в поле своего зрения, но Нинка все тормошила его, всё громко сетовала, что кавалеры плохо ухаживают за дамами, и ему приходилось откупоривать бутылки и накладывать винегреты, отвлекаясь от главной своей цели. Нинка раздражала беспардонными своими замечаниями, всегда громкими, так, чтобы непременно все слышали.

     Как человек непьющий (и некурящий!) он быстро запьянел и все пытался
пересесть поближе к Оленьке, но Антонов, молодой, наглый, к тому же, новенький (всего-то с месяц, как в цех пришел) больно ткнул его локтем в бок, сказав: «Да отвали ты, козел!» И, повернувшись спиной, окончательно загородил Оленьку. Логинов хотел было возмутиться, но тут загрохотала музыка, и Нинка подхватила его плясать в круг. При вспышках света он отыскал взглядом в толпе скачущих и орущих сослуживцев тоненькую фигурку Оленьки. Рядом, конечно же, прыгал этот нахал Антонов. Заиграли танго. Он было дернулся в сторону заветной цели, но почувствовав на плече железную Нинкину длань, вынужден был подчиниться чужой воле, тем более, что Оленька все равно уже скользила в паре с замом начальника Игорем Васильевичем.
 
     Потом опять все пили и ели. Нинка наваливала на его тарелку салатов и сосисок и, обнаружив недопив в его посуде, требовала непременно пить до дна. А потом он угощал всех «Marlboro» и щелкал зажигалкой. Зажигалка не зажигалась. Но все всё равно как-то закурили. И он тоже. Все плыло перед глазами: стены красного уголка с вылинявшими призывами, потерявший первоначальную парадность стол, сиреневые лица сослуживцев.
 
     - Ты – такой мужик ядреный, и как монах! – кричала в ухо Нинка.
     Потом ему было плохо. И он, стоя на коленях, обнимал унитаз, изрыгая винегреты.
     Вялое осознание вернулось к нему, когда сильные Нинкины руки вытаскивали его из «Жигулей». Она была не из тех деликатных женщин, предпочитающих оставлять в неведении законных жен, и потому смело забарабанила в двери.

     - Вот, примите Алексей Иваныча вашего, - вручила она остолбеневшей Елене супруга.
     Вечер, от которого он столько ждал, был непоправимо испорчен. Утром при виде Оленьки он подосадовал, что даже не проследил, с кем же она ушла вчера с юбилея. Может, все-таки одна? А он-то, он! Каков был вчера… и она наверняка все видела. Недаром сегодня упорно не смотрела в его сторону.
 
     Зато Нинка всем своим поведением заявляла права на него: бросалась мелкими детальками, приставала с разговорами и даже предлагала пива.

     - Полегче будет, глони.
     Будучи человеком вежливым, он не мог сказать ей прямо: «Отвяжись», тем более, что она все-таки доставила его вчера домой.

     Самым же досадным являлось то, что Елена была в курсе. Изменять – так с королевой! А тут Нинка, которую знал весь завод как лихую бабенцию, охочую до мужиков. Не о таком отмщении мечтал он.

     Однако «Ты такой мужик ядреный» все же засело в подсознании и сладко щекотало самолюбие.
     А впереди был Новый год.
     Прежде, высоко неся свое целомудрие трезвенника, он уклонялся от сабантуев с сослуживцами. Но в этот раз решил пойти. Назло врагам.
     Но Оленька не пришла.

     Дурак, на что он надеялся? Яблочками угощал. Да он для нее – дяденька. К тому же, пьющий и путающийся с Нинкой, как и все прочие. Вот это самое «как и все прочие» и было самым обидным. Она же не знала ничего о нем какой он на самом деле замечательный.

     Плевать! Хватить тратить время и силы на этих неприступных красоток. Достаточно с него и одной, собственной жены. И уж ей-то он насолит. Гулять так гулять!

     Наутро он очнулся на диване в женском гардеробе своего цеха. С трудом он вспомнил последний проблеск сознания перед окончательной отключкой.
     Нинка силилась поднять его с дивана.
    - Брось! – ворчал Калугин, - у меня и так бензин на исходе. Или к себе забирай.
    Послышался дружный гогот.
     - Сереге твоему новогодний подарочек, - Калугин аж захрюкал от смеха.

     Так, всех, значит, по домам развезли, а на него бензина не хватило. Хороши сослуживцы! Однако, с этой семейной жизнью у него совсем не осталось друзей мужиков.

     А как же с Нинкой? Было у них что-нибудь или нет, судорожно вспоминал он. Целовались, это точно. Он помнил. Ну а если целовались, значит, было всё. Это же не Олечка-студенточка. Всё было. Если, конечно, организм не подкачал. Но увы, организм его, будучи в состоянии опьянения, обычно подводил. И не только желудок.

      Послышались шаги, вспыхнул свет. Логинов притаился за занавеской, отгораживающей интимный уголок от шкафчиков с одеждой.
 
     - Ой, кто здесь? – вскрикнула Лидия Андреевна, недавняя юбилярша, прикрывая полураздетое сдобное тело рабочим халатом. – Леша, ты? Ты что здесь? Ты ночевал здесь? А как же?.. Ну вот, единственный был порядочный мужчина в цеху…

     Логинов проскочил к себе в мужскую раздевалку. Надо ж было именно Лидии Андреевне явиться в такую рань! Теперь уж точно Оленьке все будет известно. А, плевать! И все же последняя фраза Лидии Андреевны про единственного порядочного мужчину согрела душу. Хотя теперь-то он наверняка утратил это звание.
 
     Целый день в цеху обсуждали вчерашнюю вечеринку. Нинка шумно покровительствовала Логинову. Но то ли специально, то ли невольно, но как-то так выходило, что он сильно страдал от такой опеки.
 
     - Да, Леша, теперь-то я понимаю, почему ты у нас такой непьющий. Пить тебе нельзя ни под каким соусом. Либо пить, либо… - и она красноречиво разводила руками.

     Вокруг гоготали мужики.
     - Я ж говорил, пошли со мной. У меня бы не сорвалось, - нагло вставил Антонов, тот самый, что помешал ему с Оленькой на юбилее Лидии Андреевны. Странное дело, всего без году неделя на заводе, а уже успел обрасти друзьями и любовницами.
 
     - А ты, Андрюшенька, ступай к молодым девкам. Их-то кто обслуживать будет? – цвела среди мужского внимания Нинка.

     И он тоже посмеивался вместе со всеми, так как чувствовал: начни он возражать и возмущаться, потешаться над ним будут еще сильнее.

     Елене он звонить и сообщать, что жив-здоров, не стал.
     После окончания рабочего дня он выждал время, специально, чтобы не прийти домой первым. Он нарочно злил себя, вспоминая обиды. Он решил первым пойти в атаку, чтобы обрубить все пути в ее наступлении. Тактика весьма распространенная среди виноватых супругов. И все-таки было страшно, когда он отпирал дверь своим ключом.

     - Папа, ты где был? Ты потерялся? – бросилась к нему Юлюшка и заплакала, обняв его за колени.

     О ком только ни думал он в эти дни: о ненавистной жене, о директоре Борисове, о беспардонной Нинке, о грубых и черствых мужиках своего цеха, о хорошенькой Оленьке, даже о нахале Антонове. Не думал он в эти сумасшедшие дни только о своей дочери Юленьке.

     Все планы наступления были нарушены. Он держал дочку на руках, и слезы обильно лились по его щекам.
 
     - Папа, а ты опять куда-то уйдешь? – всхлипывала Юлюшка, обнимая его за шею.
     - Нет.
     - А почему ты не раздеваешься?
     - Так ты же мне не даешь.
     И они оба засмеялись.
     - А мы с мамой елку купили.
 
     Это было очень кстати, подвернувшееся дело. Он достал крестовину, елочные игрушки, он был обеспечен работой на целый вечер и рьяно принялся за дело. Лишь бы не выяснять отношений с женой.

     Она же все это время находилась в кухне. Нет, она не проклинала. Не ругалась, не плакала, не старалась помириться. Она только молча жарила, чистила, мыла, протирала. Она тоже была рада работе на целый вечер. Она даже не вела бесед с ненаглядным своим котом, крутившимся возле ног любимой хозяйки.

     - Мама, иди сюда! – кричала из комнаты Юлюшка. – погляди, как у нас с папой красиво получилось.

     Она заходила в комнату. Цокала в восхищении языком, даже улыбалась – дочери, и снова уходила на свою кухню.

      Уж лучше бы она огрела его сковородкой!


     Потянулись дни, в которых они жили словно параллельно друг другу, рядом, но не соприкасаясь. Отношения не выяснялись. Даже спали они поврозь, хотя и под одним одеялом. Иногда он нарочно, якобы во сне, закидывал на нее руку или ногу, надеясь, что она благосклонно примет эти случайные сонные объятья, но она всякий раз тихо выскальзывала, и все продолжалось по-прежнему.
 
     Миновали Новый год и Рождество. Елена придумала еще одну хитроумную тактику, только чтоб не быть дома с ним: повадилась ходить то в кукольный театр с дочкой, то в цирк, то в гости к своей Зое, то еще к кому. И повсюду таскала за собой Юлюшку. А он, как дурак, оставался дома. Конечно, он тоже мог отправиться куда-нибудь назло ей, но никуда не хотелось. Да и к кому? Друзей у него не было.

     И вот однажды ночью, когда она опять отвергла его «нечаянные» объятья, он не выдержал. Завязалась борьба, упорная и тихая – боялись разбудить ребенка. Наконец, обессилив и поняв, что ей с ним все равно не справиться физически, она прошипела ему в лицо:

     - Ненавижу. Ненавижу морду твою тупую. У-у…
     Потом он не мог толком вспомнить, как началась настоящая дикая драка. Он только видел перед собой ряд жалких позвонков на ее спине, выглядывающий в прореху разорванной рубахи. Закрыв голову руками, она спасала лицо в подушке. Юлюшка кричала и хватала его за руки. Потом они сидели на кровати, тяжело дыша. Лицо ее, распухшее от слез и дышащее яростью, было страшным.
 
     - Ревновать! Мечтательный ты наш! Да я рада, понимаешь, рада, что ты связался с этой дурындой. Путная-то на тебя не позарится. Теперь, по крайней мере, можно наконец закончить эту тягомотину, наше семейное счастье.


     Но хочешь-не хочешь, а тягомотина продолжала длиться. Дневные их отношения оставались прежними – молчаливо-параллельными. Она исправно готовила что попроще. В доме было чисто. Она продолжала стирать на всю семью, в том числе и его вещи. Но совершенно исчезло ее стремление сделать что-то поинтересней и повкусней.

     Зато ночные их отношения изменились кардинально. Он перестал притворяться спящим. Он брал свое по праву, силой. Она не сопротивлялась больше. Только лежала деревянно, без эмоций, без слов. Он был злорадно доволен. Он наконец-то заставил считаться с собой. Он держал ее в узде.

     Во всяком случае, ему так казалось.
     Незаметно наступила весна. Однажды, после обычных его любовных упражнений, она, вдруг нарушив традиционное молчание, сказала:
     - Мы уезжаем.
     - Ой, напугала! – усмехнулся он, с удовольствием отмечая для себя, как поменялись они ролями. Теперь он мог позволить себе ёрничать и насмехаться.
     - Я не шучу.
     - Да катись, катись. Воздух чище будет.

     Он подумал при этом, что пора, пожалуй, принимать к ней и более крутые меры, но утомленный любовными процедурами, решил подумать об этом в другой раз.

     Утром она не встала как обычно по звонку будильника, раньше него на полчаса. Он продолжал спать и возможно проспал бы, но она растолкала его.
 
     - А ты-то чего не встаешь? – удостоил он ее вопросом.
     Она молча отвернулась к стене.
     - Ну и черт с тобой.

     Днем, на работе, вспомнив ее ночное заявление и сопоставив с необычными утренними обстоятельствами (ведь и Юлюшка оставалась дома), он встревожился. Кто знает, что может взбрести в голову этой идиотке. Он еле дождался конца рабочего дня и помчался домой.
 
     Они были дома. Она просто водила его за нос. По-видимому, она тоже принимала по отношению к нему свои крутые меры. Ну ладно.

     - Что же ты не уехала? – усмехнулся он.
     - Не переживай, уедем.
     - Ой, напугала. Да кому ты нужна? От тебя ж ничего не осталось, уродина.

     С секунду она глядела на него ошеломленно. Потом вдруг легко расхохоталась в лицо.
 
     - Ну даже если и допустить, что я к своим двадцати семи годам столь сильно подурнела, так ведь это само по себе не грех. Человека за это не корят. И потом, даже если я и подурнела, то все равно вряд ли стала страшней тебя. Это, кстати, очень легко проверить.
 
     И она потащила его к трюмо.
     - Ну все, хватит, заглохни! – Он чувствовал, как узда, в которой по его предположению ему удавалось держать жену в последнее время, ускользает из рук.

     - Уезжать собралась?! Вали!
     Он дернул за штору, обрушив гардины и разбив горшок с фиалками.

     Выскочившая из своей комнаты Юлюшка прижалась к матери, обхватив ее за колени. Худенькое личико ее от страха стало еще некрасивей и еще более похожей на его собственное.
 
     - Давай, давай, - сказала Елена, прижимая к себе головку дочери. – Чем хуже – тем лучше!
     - Заглохни, убью!
     Он схватил хрустальную вазу со стола, которую сам когда-то подарил, и грохнул об пол.
     - Папа,папа! Не убивай маму! – хватала его за руки Юлюшка.
     - Доченька моя, - подхватил он ее на руки, - никому тебя не отдам, никаким чужим дядькам. Останешься с папой?
     - Я к маме хочу.
     - Мама к другим дядькам уедет, а ты со мной останешься.

     И тут он перехватил еле заметный жест Елены, обращенный к дочери: палец к губам и взмах ладони, означающий «Молчи, не возражай ему. Пусть мелет, что угодно».  Удивительно, шестилетний ребенок понял это правильно. Надо же, как спелись! Новая волна ярости поднялась к горлу, но тут дочь, повиснув на шее, стала быстро-быстро целовать его в щеки, губы, нос, глаза и уши.

     И он сел на диван
     Всё плыло перед глазами: рухнувшие портьеры, пол, усыпанный землей вперемешку с осколками, зловеще сияющими в электрическом свете. На фоне черного, без штор, окна четко вырисовывался силуэт жены. Давно, не меньше года наверное, он не смотрел на нее. Так было легче. И вот сейчас он словно впервые вновь увидел ее. Да, она действительно изменилась. Не было прежней миловидной веселой девочки. Перед ним стояла печальная красавица. Женщина с загадочным прошлым. Загадочным для него, прожившим с ней семь лет. Что он знал о ней? Он запутался, заблудился в тонкостях ее души. Он так безумно любил ее кода-то, что и вправду стал безумным. Однако, если бы он мог здраво анализировать происходящее, то понял бы, что просто ненавидит ее за то, что не в состоянии сравняться с ней и потому вынужден пригибать и принижать ее до своего уровня. Попросту говоря, они были не пара.
 
     Весь вечер Юлюшка не отходила от отца. Сначала все худенькое тело ее дрожало мелкой дрожью, и ему, чтобы хоть как-то унять эту дрожь, приходилось б
беспрестанно гладить ее по спине. Он чувствовал под жесткой своей ладонью цыплячьи ее плечики, ребрышки и позвонки, такие хрупкие и беззащитные, что хотелось рыдать от жалости.
Никогда прежде не любил он эту некрасивую, столь похожую на него девочку, как в тот вечер. Никогда не чувствовал такой родственной близости ни к кому. И мысль, что это родное  беззащитное существо может исчезнуть из его жизни, была невыносима.
 
     Они так и заснули, обнявшись, прямо в верхней одежде, на большой взрослой кровати.


     Кто-то спускался сверху. Кого это там несет? Досадуя, он стал доставать сигарету из пачки, якобы собираясь закурить.
 
     Неся в руках стопку чертежей, сверху не спеша шла… Зоя. На секунду остолбенели оба. Наконец, повинуясь привычке вежливого человека, он выдавил из себя «Здравствуйте».

     - Здравствуй, - ответила она с вызовом и остановилась. – Куришь?
     Он хотел было ответить утвердительно, но вовремя сообразил, что лучшая подруга жены наверняка знает о его странной платонической любви к дорогим сигаретам.

     - Закуришь тут, - усмехнулся он горько.
     - Да, - понимающе согласилась Зоя. – На твоем месте я не только б закурила, запила бы.
 
     Никогда прежде не разговаривали они по душам. Только здоровались. Он всегда воспринимал Зою как соперницу, сколь не дико это звучит. Именно соперницей она и была ему. Так же, как и кот Гуталин. Их она любила куда больше, чем родного мужа. И все-таки сама судьба посылала ему этот разговор с Зоей. От кого еще он мог узнать все.
 
     - Зоя, вы простите, но только вы можете мне помочь.
     - Вряд ли, - вздохнула она.
     - Вы все знаете, вы ее подруга. Я понимаю, вы сейчас против меня. Но… Так получилось… Она, что, и правда с работы уволилась?
     - Уволилась! – усмехнулась Зоя. – Да они уехали два часа назад. Я их провожала.
     - Как, уехали?
     - Здрасте! Она же тебя предупреждала.
     - Да, но я как-то… Пугает, думал. Но как же это? Надо ж было хоть поговорить.
     - Она и хотела поговорить. Только ты вместо разговора погром устроил.
     - Я ж не знал. Я ж не думал. И куда же она уехала?
     - К матери. Куда ж ей еще податься?
     - Что ж не к директору Борисову?
     - Плохо ты свою жену знаешь, - безнадежно вздохнула Зоя, всем своим видом давая понять, что не желает оправдываться перед дураком. – Живи дальше.

     И пошла вниз. Потом вдруг остановилась. Обернулась.
     - А ведь было время, она тебя иначе как Лешенькой и не называла. Даже за глаза.


     Он стоял, уткнувшись лбом в раму окна, и машинально шелушил сигарету. Дорогой табак сыпался на подоконник. Курить не хотелось.
     Жить не хотелось.