R136a1

…десять…

Вы верите в эти россказни, что есть ситуации, когда вся жизнь пролетает как несколько кадров на черно-белой пленке?

…девять…

Вжих, вжих. Это не кадры. Это система контроля.

…восемь…

Контроль нужен мне. Не кораблю. Столько лет меня тренировали его не терять и вот…

…семь…

Удивительно, сколько всего можно успеть подумать, когда слышишь, возможно, последний раз эти человеческие звуки, этот отсчет. Спокойствие голоса оператора – без надрыва, словно она считает со своим четырехлетним сынишкой.

…шесть…

Что я не успел?

…пять…

Что планировал, о чем мечтал?

…четыре…

Прошло столько времени, а я уже и не вспомню. Не доберусь до кадров, которые вместе со всеми старыми пленками где-то пылятся.

…три…

Но есть что-то…

…два…

Один лишь образ. Недосягаемый, но не оставляющий сомнений.

…один…

Сомнений в том, что мне это все нужно. Так надо. Все идет, как должно. Пуск!

…пшшшш…

И лишь один образ будет сопровождать эти пятьдесят килопарсеков. Яркая, тяжелая, недосягаемая… звезда, конечно. Моя цель. R136a1. Никто не решался. Все отказывались.
Говорили, что это невозможно. Что человечество никогда не добьется таких высот. Никто из живущих, никто из миллионов наших потомков не должен даже думать о восхождении.

Корабль трясло, а я смотрел по сторонам, чувствуя себя как ребенок на аттракционе. На таком, вы знаете, где кидает из стороны в сторону, вверх-вниз, зигзагами и по бесконечности.
Наверное, именно это воспоминание было первым на моей черно-белой пленке.
Наши мамы щебечут, пока нас, совсем еще маленьких для такого развлечения, бросает из стороны в сторону. Мы сидим на какой-то дурацкой фигне, то ли чашки, то ли лебеди, которые двигаются в каком-то диком, непонятном танце, экстазе, припадке…
Я держусь, чувствуя, что приторно сладкий молочный коктейль, который я выпил за несколько минут до этого сомнительного геройства, так и норовит выйти из меня.
Но ты… ты тоже несчастна. Тебя укачивает даже на переднем сиденье самого комфортного автомобиля, а эта хрень… что там, кстати, было все-таки? Может быть все-таки просто кабинки?
Как мама учила, я подал тебе руку, чтобы ты слезла с этой адской штуковины, но ты горделиво задрала носик, словно была самостоятельной с самого рождения, и слезла сама. Но я бы подавал тебе руку и в следующие миллионы дней.

Я тогда, правда, впервые в жизни засыпал, думая о будущем.

Сейчас я бы посмеялся, не ощущая вокруг себя никакого знакомого мне пространства. Но я тут только благодаря тебе.
Я представляю, как листаю фотоальбом. Мы выдержали это испытание. Я хотел еще. Не, не этот дурацкий аттракцион, но еще побыть с тобой. Да, я маленький, черт возьми, уже тогда знал, что хочу.
Но следующие кадры уже только спустя много лет. Мы не виделись очень долго… Я задавал в пустоту один лишь вопрос «почему?». Но судьба все-таки свела нас вновь. Когда дверь класса открылась и ты, со смешными немного нелепыми косичками и слишком большим бантом, скромно вошла вслед за училкой, я, кажется, оказался во сне. В том долгожданном, где все так легко получается. Где я парю. Где ты сверкаешь.
Дуралеи из класса, конечно же, быстро придумали тебе прозвище. Бабабантиха, помнишь? Конечно, помнишь. Я попытался тебя защитить, ты фыркнула на меня, а после уроков, перед тем, как пойти домой, я заполучил за это дело здоровенный такой фингал.
Я гордо принес его домой. Мама охала, папа закатывал глаза. В них я должен был положить всех этих придурков, задиравших тебя. Мама, впрочем, вскоре стала вспоминать, что давно не говорила с твоей, ну и как-то в общем, все так и заглохло.

Я тогда, правда, впервые в жизни засыпал с улыбкой.

Солнце, миллиарды звезд и этот стальной диск Луны вырвал меня из воспоминаний. Все датчики показывали, что моя работа удалась. Я до последнего сомневался или, скорее, волновался. Наверное, потому, что знаю, чем все кончится.
А тогда не знал. Даже воспоминания были зарыты так глубоко, чтобы никогда не найти. Никогда не пересмотреть их вновь, понимая, что даже плохие воспоминания лучше, чем сожаления.
Я пришел на следующий день, весь такой спокойный, словно ничего и не было. Фингал, конечно, был размером с лицо.
Я сказал тебе: «Привет!», а ты хмыкнула. Отвернулась и стала щебетать с ним. Что, серьезно? С тем, кто поставил мне фингал? С тем, кто придумал слово Бабабантиха? Кто еще многие года потом будет тебя так называть? В основном за глаза, конечно, в компании таких же придурков и их никакущих девчонок, но скажи он это тебе в ухо, ты бы все равно не расстроилась.

Я тогда, правда, впервые в жизни не спал всю ночь.

Отложив остановившиеся часы, я позволил себе просто смотреть в окошко.
Вместо бесконечных звезд мне мерещились облака. Это, пожалуй, первое, чего мне стало не хватать в космосе. Я представлял, как мы летим в Питер. Только что прошел новый год. Мы сидим рядом. Я, ты и твоя бездарная подружка. Ты еще не знаешь, что она встречается с ним. С тем, кто поставил мне фингал и все чаще называет тебя Бабабантихой.
Я счастлив от одной лишь случайности, от возможности сидеть рядом. Самолет трясет, ты явно боишься. Не бойся. Для чего иначе я рядом?
Вот ты хватаешься за мою руку. Я от неожиданности резко смотрю на тебя, да так резко, что ты отпускаешь руку, словно обжегшись. На лице отвращение.
Ты боишься не турбулентности, не того, что самолеты падают. Ты боишься меня.

Я тогда, правда, впервые в жизни хотел убить себя всю ночь.

Снова проверив все приборы и убедившись, что все спроектировано как надо, работает как должно и идет ровно так, как запланировано, я вспомнил, что упрям.
Цоканье, фырканье, отвращение. Ты перепробовала больше способов показать свое отношение ко мне, чем я сделал попыток пригласить тебя в кино. Или погулять. Или в Макдональдс. Туда ведь, наверное, такие как я приглашают девчонок, пока учатся в школе?
Мы ходим по экскурсиям, а все, что я могу, - это ходить вокруг да около. Вокруг да около тебя, конечно. В какой-то момент я вижу, что ты почувствовала это. Отвращение на лице сменилось усталым взглядом.
Вечером, когда мы всей толпой играли в карты, усталый взгляд уже стал томным. Легкая улыбка. Заигрывающе прищуренные глазки…
…смотревшие не на меня, конечно.

Я тогда, правда, впервые в жизни снова не спал всю ночь.

На тестах мне задавали миллионы вопросов. Но вопрос «когда вы плакали в последний раз» всегда выводил меня из себя. Когда ты плачешь, ты считаешься… не мужчиной? Ну да, мама все время говорила мне, что мальчишки не должны плакать.
Когда настало время, и наша прелестная Земля была видна в последние минуты, я подумал, что поплакать бы стоило. Напоследок. Да, я придумал, как сделать так, чтобы вернуться. Никто не верил, а я смог. Смог, но ради чего?
Мы вернулись из Питера. Холодно. Холодно не там, да и дома не так, чтобы очень. Холодно о того, что я был в таком отчаянии, что и черная дыра не могла бы поразить своей тьмой, не могла засосать меня больше, чем безобразнейшее самопоглощение.
Это был девятый класс, время выбора.
Я не хотел выбирать.
Зачем?
Ты скучала на профориентации, а когда я сказал, кем хочу быть, вдруг очнулась. Заржала на весь класс.

Я тогда, правда, впервые всю ночь думал о том, почему люблю тебя.

Я устану вам объяснять, сколько это – пятьдесят килопарсеков.
Сто шестьдесят три световых года.
Десять миллионов триста тринадцать тысяч двести раз от Земли до Солнца.
Один квадриллион пятьсот пятьдесят триллионов километров.
Семнадцать триллионов часов, с копейками, если постоянно ехать девяносто километров в час.
Я же говорю, это все пустое. Никто не поймет. И я не понимаю.
А тогда понимал.
Я решился и поймал момент. Спросил тебя, почему ты рассмеялась тогда? Именно надо мной?
Ты, вся такая серьезная, заявила, что не ожидала от меня. Не ожидала, что я хочу такой ерунды. От остальных – вполне, а от меня – нет.
И мое сердце тогда погасло навсегда.
Я знаю, так не пишут. Так не говорят про любовь. Так не показывают в фильмах. Но оно действительно погасло. Я полностью его погасил в тебе.
Вам не понять.

Я тогда, правда, впервые всю ночь верил в то, что мечты, как и обещали с экрана телека, сбываются.

Но не у всех. Никто из вас не видит того, что вижу я. Когда я взялся за ум, никто не верил в мой успех.
Родители, как положено, фыркали. Ну что за мечты? Какие звезды? Какие галактики? Какие килопарсеки, в конце концов? Стань юристом, врачом, экономистом. Продавай рекламу, в конце-то концов. Зарабатывай!
Ты, после того незабываемого разговора, как положено, перестала смотреть на меня с отвращением. Но все-таки не ждала ничего существенного, не понимала, что вдохнула в меня жизнь.
Я, как положено, не сдавался.
Помнишь тот танец на выпускном? Тебе было неловко, а я был поглощен. Воспоминания нахлынули в миг, когда надо было отпустить.
Мы шли по сонным улицам нашего родного города N, когда еще только затевался рассвет. Я держал тебя за руку, не желая даже думать о том моменте, когда это все кончится.

Я тогда, правда, впервые всю ночь был счастлив, но боялся уснуть – вдруг это и так был сон.

Перебирая воспоминания, понимаешь, что больше всего боли причиняют те кусочки пленки, что уже истерлись. Почти что не видишь, что там, но только потому, что слишком часто перебирал этот кадр пальцами. Перемалывал в памяти. Прокручивал взад-вперед. Заело.
Но, поверь, сожаления только о нерешительности. Все остальное – хорошее – эти кадры делают из нас тех, кто мы есть.
Эти пленки я никому не отдам.
Приквелы полные боли, сиквелы полные несбыточных надежд. И только настоящее имело значение.
Я смотрю на бездонный космос вокруг, чувствуя себя самой незначительной песчинкой из пролетающих рядом песчинок, и понимаю, что, возможно, стоило потратить жизнь на то, чтобы создать машину времени.
Я бы отправился на много-много лет назад, нашел бы себя – глупого, нелепого мечтателя, который безусловно доверял зову своего сердца, - и посоветовал бы только одно: никогда не отказываться от этого.
Я бы разобрал эту чертову машину на песчинки, надеясь, что никто и никогда не столкнет этого мечтателя с пути. В особенности я сам.

Я сейчас, правда, впервые должен уйти в очень, очень долгий сон.

Когда я очнусь, все будет просто.
Помнишь, когда я обнял тебя и шепнул, что поступил, что уезжаю в Москву? Что ты тогда сказала?
Тогда все тоже было просто. Я же сказал, что взлечу, а ты взлетишь вместе со мной. Я верил в себя и думал, что верю в тебя. Что заражаю тебя этой верой. И когда ты сказала, что не поедешь, что не видишь смысла, что это конец для нас… веры не стало.
Я помню, как мы крутили варианты. Давай сделаем так? Или так? Но, словно песчинки в песочных часах, таяло все.
Надежды.
Мечты.
Уверенность.
И вера. Вера в нас, в будущее.
Я тогда впервые сдался, сказав, что это лето все равно наше. Никто у нас его не отнимет.

Я тогда, правда, впервые целую ночь думал, что не люблю тебя.

…когда система отщелкнула, и я очнулся, я не узнал себя. Наверное, меня уже давно нет. И дело не в том, что дальше меня не был ни один человек. Да что человек. Был ли здесь Бог?
Ответь мне. Да черт с тобой. Пусть ответит хоть кто-то.
Ну вот он я. Здесь. Так далеко, как никто.
И вот здесь она. Самая яркая звезда. R136a1. Боже, люди даже не смогли придумать ей красивое название. А она должна была вести их к себе. Быть путеводной. Быть якорем, маяком, надеждой.
Верой.
Помнишь, как мы встретились? После того последнего лета утекло много воды. Мы бы даже могли не узнать друг друга, не будь мы на встрече одноклассников.
«ТЫ?!»
«ТЫ!?»
Глядя на чудесную звезду, переливавшуюся сочным голубым цветом, я очень хотел, чтобы стерлась совсем другая пленка. Та, на которой ты мне запомнилась в последний раз.
В тот, когда я понял, что ты не сожалеешь. Твоя жизнь отвратительна, но ты винишь в этом всех, кроме себя. Ты выжгла тот миг, когда в ответ на мою руку, готовую вытащить нас к тем звездам, которых мы достойны, ты плюнула мне в лицо.

Я тогда, правда, впервые всю ночь с отвращением глядел в зеркало.

Сделав все, ради чего я летел сюда, я достал маленький сверток. Я виноват перед тобой, что не выполнил всех обещаний и что не дал тех, что был должен. Что не смахнул плевок в лицо и не схватил твою руку упрямо, как должно, как тот, чье сердце погасло в тебе.
Ты давала мне это письмо, когда твои руки уже почти ничего не могли удержать. Я никому не говорил, но тогда я плакал, а ты, ничего уже не видя, задавала мой нелюбимый вопрос.
Да, да. Я плачу. Сейчас, на фоне этой безумно яркой звезды, стоило бы снова. Ты тогда попросила прочитать то, что написала мне, а я не смог. Я сказал, что еще долго, еще часто, еще всегда я буду говорить с тобой вживую. Что я довершу дело своей жизни и положу к твоим коленям самую яркую звезду во вселенной.
Потому что твою звезду я упустил.

Я тогда, правда, впервые всю ночь пребывал в кромешной пустоте.

Но я обещал, что однажды, когда тебя внезапно не станет, я напишу ответ. Я сделаю это сейчас, глядя на обещанную тебе звезду. Она тут, а ты нет. Но ты знаешь, что я скажу. И на этом все…

…санитар грубо окликнул меня, щелкая пальцами вокруг моей головы.
- Пей свои таблетки, пока я не запихал их в тебя сам.
Оглядываясь на других безбрежных пациентов, я проглотил первую, вторую, третью, четвертую, пятую, шестую, седьмую, восьмую, девятую…
…десятую. Пуск!

…пшшш.