История имперского солдата

                ИСТОРИЯ ИМПЕРСКОГО СОЛДАТА

                Глава первая.
  Для большинства тех, кто служил в Советской армии, примерно для семи-десяти пяти процентов, число семьсот тридцать означает многое. Для двадца-ти пяти процентов остальных, приоритетом явля¬ется число семьсот тридцать один. Мне повезло быть в числе именно тех двадцати пяти процентов, так что номинально, в армии я провёл на одни сутки больше чем три четверти остальных. Произошло это из-за того, что 1988 год оказался високосным.
  Восемнадцатого ноября 1987 года в обстановке приближённой к торжест-венной, мне был вручён военный билет, и я стал призывником. Спустя два года четырнадцатого ноября был подписан при¬каз о моём увольнении в запас. Между двумя этими событиями произошло много всякого, смеш¬ного, нелепого, а временами просто трагикомичного.
  Ноябрь в том, достопамятном году выдался на редкость морозным. Минус тридцать, а по утрам так под все сорок. И вот, нас новопризванных со всей возможной помпой водят по городу. Зрелище, конечно, то ещё, все ведь оде-лись, кто, как мог, в плане в то, что не жалко выбросить. Колонна, человек примерно из ста пятидесяти, похожих не то на пленных, не то на малолетних уголовников. Периодически, к нам подходит какой-нибудь хорошо упитан-ный, гражданин из партийных товарищей, и пытается произносить пламенные речи. Правда, почему то обязательно таким суконно-шаблонным языком, что всех одолевает зевота. Товарищ, быстро понимая, что не находит с нами общего языка, бросает свою затею и стано¬вится менее заметным. На помощь, в таких случаях, приходят ведущие нас офицеры. У этих язык живой, хлёст-кий, правда, не совсем цензурный. Всю дорогу нас сопровождал военный ор-кестр, при любом удобном случае начинавший «Прощание славянки» или что-то в этом роде. Героизм музыкантов в тоненьких полотняных перчатках, подносивших металлические мундштуки труб к голым губам и ухитрявшимся извлекать слаженные звуки, заставлял цепенеть в благоговейном ужасе. Позже я убедился, что служба в оркестре не такая уж синекура, как многим кажется. Водили нас по улицам родного города до тех пор, пока ответственный за нас майор не сорвал голос и не пустил петуха, к превеликому удовольствию призывников, оркестрантов и случайных прохожих. Собственно на этом, культурная часть была завершена. Дальше нас повезли в республиканский призывной пункт. Как и положено, он окружён высоким забором, за которым таятся специфические отноше¬ния. С офицерских физиономий быстро сползло напускное добродушие и нам стало слегка не¬уютно.
  Призывной пункт представлял собой территорию, примерно около гектара, на которой находились штаб, клуб, столовая, разумеется, плац, и несколько старинных бревенчатых бараков. Как оказалось, это были казармы. Выглядели они, так как будто их построили ещё во время коллективизации. Внутри, сплошные двухъярусные нары с косо прибитой дощечкой в изголовье. До-полняла всё это, несуразнейшего вида печь. Лучших декораций для съёмок фильма про ГУЛАГ, не придумаешь. Снаружи казармы были самым тща-тельнейшим образом побелены, по всей видимости, накануне. Что и послу-жило поводом для громких воплей, орал, кстати, дежурный офицер. Поводом послужило то, что некто, а вернее мы все вместе взятые, скоты, бастарды, ре-зиновые изделия и т.д. и т.п. Потому как не ценим проявленную к нам за¬боту — на свежепобеленной для нас же стене, нацарапали слово из трёх букв. Единственный спо¬соб нас исправить — строевая подготовка. Сказано — сде-лано, и снег печально заскрипел под на¬шими подошвами, и уплотнялся до самого обеда. Столовая, по всей видимости, она была ро¬весницей казарм, встретила нас длиннющими столами, с каждой стороны, усаживалось по де-сять человек итого двадцать. Еда была вполне съедобной и даже может быть вкусной, если вы не гурман, во вся¬ком случае, сытной. Единственное неудоб-ство — перед вхождением в храм пищи приходилось снимать верхнюю оде-жду и оставлять её на улице. Почему было не сделать раздевалку? ; вопрос риторический. Натягивать на распаренное горячим обедом тело промёрзшую насквозь телогрейку, удовольствие ниже среднего. И дабы совсем не окоче-неть, приходилось или заниматься строевой, так сказать, тянуть ножку, или тайными тропами ускользать в клуб, что все и пыта¬лись сделать. Так что, по-сле обеда маршировали только особо выдающиеся неудачники.
  Клуб, он и в армии клуб, крыльцо, фойе, сцена и зрительный зал, где мы и проводили большую часть нашего времени. Гул, гам, медленно поднимаю-щиеся вверх полотнища табачного дыма. А на сцене, происходило какое-либо действо: лекции, политинформации, тогда это было в порядке вещей, порассуждать о политике с точки зрения партии, агитбригада с культурной программой, на худой конец в каче¬стве конферансье на сцену взбирался ка-кой-нибудь не очень трезвый офицер и сообщал нам всё, что он о нас думает. Мнение о нас, как правило, было весьма неважным. Так продолжалось суток двое-трое. К этому времени мы уже были распределены по командам. Нако-нец объявили, что час про¬бил. И началось столпотворение. Призывников больше тысячи, все галдят, бубнят, травят анек¬доты или же, в крайнем случае, согнувшись, покуривают. Начали выкрикивать фамилии, а порой по не-сколько однофамильцев, или какая-нибудь фамилия которую не сразу произ-несёшь. Шум, дым, мать склоняли, как только могли. Стоит сказать, призы-вался я после соответствующей учёбы в ДОСААФ, куда был направлен от военкомата на курсы радиотелеграфистов. Ну и нас таких было порядка сотни, да ещё столько же тех, кто обучался на водителя. И мы все знали, что большая часть из нас попадёт в Монголию. Один из нас страстно хотел по-пасть на флот, ему очень хотелось пощеголять в матросской форме, невзирая на то, что пришлось бы служить на год дольше. Военком пообещал посодей-ствовать этому, но, служить тому пришлось все, же в Улан-Баторе.
  Когда стали выкрикивать знакомые фамилии, мы все как то подобрались. Наконец очередь дошла и до меня. Протиснувшись сквозь толщу тел, я был направлен в некую комнату, в которой на редкость мрачные военные задавали малоприятные во¬просы. Сейчас уже трудно вспомнить какие именно, но то, что я находился на учёте в милиции, они достаточно быстро выяснили. А когда узнали формулировку «несогласие с социалистической моралью», то просто замерли. И в их глазах я прочёл, нечто похожее на интерес смершевца к пойманному шпиону. Возникло явное отчуждение, я был для них уже как бы ни свой, это было весьма неприятно. И с этого момента начались мои ар-мейские злоключения, о которых хочется поведать.

                Глава вторая. 
  Пока суд да дело, меня отставили в сторонку. Тех же, кто прошёл собеседо-вание нормально, на¬чали тут же переодевать в форму, шинели и всё прочее, и они стали более-менее походить на во¬енных. Я же, как начинающий дисси-дент, вынужден был наблюдать всё это со стороны. Это было весьма досадно, на дворе перестройка, а ко мне отношение как к врагу народа. Все попытки выяс¬нить, что же происходит, привели к тому, что офицеры, к которым я об-ращался, сначала прятали глаза, а потом дружно на меня окрысились. Видимо я был весьма настойчив в своих попытках до¬биться справедливости. В итоге, я проводил в такую далёкую и теперь уже недосягаемую для меня Монголию друзей-досаафовцев, и остался ожидать дальнейших событий.
  В призывном пункте я проболтался целую неделю. Ночевать, правда, при-ходил домой, переле¬зая после вечерней поверки через забор. Дома даже стали ворчать: ушёл в армию, будь там, нечего взад-вперёд бегать. Неизвестность моего положения прямо скажем, здорово действовала на нервы. Люди приходят-уходят, а я тут уже как абориген понимаешь. На этой почве с од-ними офицерами я всё-таки нашёл общий язык, зато отношения с другими достигли апогея. Лишь надежда на скорую разлуку помогала хоть и с зубным скрипом, терпеть присутствие друг друга. А люди всё приходили и уходили. В конце концов, на призывном пункте нас осталось порядка тридцати непри-каянных душ. Однажды вечером нас собрали, сосчитали, и ночью отвезли на военный аэродром. Там нам посчастливилось познакомиться с некоторыми образцами военно-воздушного юмора. После чего нас посадили в Ту-154 и отправили на край света.
  Приморье, встретило нас в аэропорту Артёма обилием солнца, рыхлого сне-га и консервов. Великое множество разнокалиберных банок, смятых, вскры-тых, закопченных и заманчивый блеск непочатых. Мясная тушёнка различных животных, всевозможные банки с рыбой, кашей и ещё чёрт знает с чем, в изобилии валялись под ногами. Трудно объяснить такую, во¬пиющую беза-лаберность. Спустя несколько недель мы будем вспоминать с глубоким вздо-хом об этом, удивительном изобилии. А пока мы слонялись туда-сюда, попи-нывая банки, и строя разные предположения о своей дальнейшей судьбе. По-том помнится, были грузовики, Владивосток, се¬рый скучный лёд Тихого океана, железная дорога — плацкарт, и снова грузовики. Ночь, грузовики, ка-зарма. В ней обнаружилась пара дембелей, со всей возможной тщательностью приводивших себя в наилучший вид, дабы, навсегда покинуть суровую, армейскую действительность. Примерно через час они привели себя в долж-ный вид, сердечно нам посочувствовали и убыли в сказочно далёкую граж-данскую жизнь.
  Утро для нас началось с завтрака. В столовой, дежурный сержант не терпя-щим возражений тоном сообщил, что еда у них превосходная, как дома, а ав-томобильный батальон, в котором он имеет честь служить лучший в мире. Насчёт еды он не преувеличил, в сравнении с тем, что мне пришлось отведать в дальнейшем, этот завтрак запомнился как нечто замечательное.
 Через какое-то время за нами пришли «покупатели», отбиравшие новобран-цев для своих частей. Несколько человек, включая и меня, отобрали в ба-тальон связи, куда мы и дошли пешком, благо от автобата было рукой подать.
  Одели нас в новую солдатскую форму, всё её неудобство может оценить только тот, кто надевал её в первый раз. Грубая колючая шинель, новые кир-зовые сапоги, на размер больше, а если добавить к этому неумение обра-щаться с портянками, и, знакомство с подворотничком, то картина почти полная. Для полноты следует добавить солдатскую баню, частенько это некий помывочный пункт с нали¬чием горячей воды, если повезёт. Ну и конечно, солдатское мыло, в армии именуемое почему-то «со¬бачьим».
  Местность, где мне предстояло служить, называлась Сибирцево, но, в поч-товом адресате зна¬чилось «Монастырище 2». Соединение наше, было учебной дивизией, в состав которой входил и учебный батальон связи, ставший моим домом почти на полгода. Служба моя, можно сказать на¬чалась, хотя я ещё не принял присягу, и был, что называется «духом».  Сперва-наперво пришлось вооружиться ниткой и иголкой, и заняться пришиванием погон и подшиванием подворотничка. С последним я справился просто на диво, за-крепив его крепче, чем заплатку. Позже я понял при¬чину саркастических ух-мылок. Пресловутые сорок пять секунд, лично меня не слишком впечат¬лили, но если этим заниматься в составе взвода в течение часа, то это хорошая эк-зекуция. С азбу¬кой Морзе я уже был знаком, и это меня освободило от очень многих неприятностей, связанных с заучиванием данной азбуки в армейских условиях. К этому следует добавить, умение неплохо ри¬совать обеспечило мне соответствующее отношение окружающих.

                Глава третья.
  Как театр начинается с гардероба, так армия начинается с подъёма. Р-р-ррот-та па-а-адйёомм! Свет, внезапно бьющий по глазам, гул, рёв, грохот, лязг, скрежет солдатских коек. Подскакиваешь как ошпаренный и сразу получаешь удар пяткой в лоб. Или же, если ночевал наверху, отбиваешь ногу об чью-нибудь голову. Не успев протереть глаза, пытаешься найти свою форму, которую после отбоя пришлось не¬сколько раз складывать на табурете, дабы она приняла благородный вид. Наконец находишь, бы¬стро натягиваешь и, схватив сапоги, бежишь к центральному проходу. Там новая толкотня, все обуваются, после чего пытаются найти своё место в строю. Наконец по-строение позади и все гро¬хочут по лестнице вниз, на свежий воздух. Там но-вое испытание в виде кросса, силовых упражне¬ний или в качестве разнообра-зия уборка территории. Ни одно из этих занятий ни у кого не вызы¬вает энту-зиазма. В последующем многие найдут способы уклонения от этих меро-приятий. А пока все покрасневшие и шумно дышащие вваливаются обратно в казарму. В порядке очереди следуют утренний туалет и заправка коек. О ней можно долго рассуждать, в армии это вопрос осо¬бого трепета, приводящий в праздничное возбуждение некоторых профессиональных военных. Далее следует завтрак, приём пищи во все времена был важнейшим объектом сол-датских вож¬делений. В действительности это выглядело так: вся наша рота в составе примерно ста пятидесяти человек, строем входит в столовую. Там каждое отделение во главе с сержантом усаживается за стол. Двое сразу со-скакивают и убегают к раздаче, один за чайником другой за бачком с горячим. Хлеб, сахар и масло стоят на столе, чайник с бачком уже прибежали. Следует зычная команда: к приёму пищи приступить. Начинается металлический грохот сравнимый с битвой рыцарей. Спустя какое-то время команда: приём пищи закончить. Все с большим сожалением покидают храм чрева. Тем, кто до армии не научился, есть быстро, эту науку приходится осваивать буквально на ходу.  Неко¬торое постоянное чувство голода, обычное состояние первых полгода.
  После завтрака начинается учёба: в классах, на стрельбище, на турнике или если случилась так¬тика, то где нибудь на местности. Турник — обычный снаряд, вызывающий разные эмоции, не все одинаково хорошо справляются с этим коварным снарядом. Для других занятий приходилось получать оружие, удивительно, но я до сих пор помню номер своего первого авто¬мата: АК-74 №131810. Но стрелять из него пришлось немного, больше того таскали, ну и разуме¬ется, чистили. Тут, пожалуй, стоит сказать, ещё задолго до службы в армии, мне случайно в руки попала книга «военное дело», год издания был далёкий 1955. Буквально выудив из макулатуры, я взялся её исследовать. Помимо всего прочего там были приёмы штыкового боя, весьма меня заинтересовавшие. И я, взяв в руки трубку от пылесоса, и поглядывая одним глазом на иллюстра¬ции, производил соответствующие телодвижения. И надо сказать у меня получалось, что и было отмечено командиром роты, который как-то раз взялся нам показать почти что, эти же самые приёмы. При этом было много хохота, пота и мата. Все по очереди производили экзерсисы с лич¬ным оружием. Когда очередь дошла до меня, глаза у ротного стали по-хожи на объектив фотока¬меры. Сослуживцы, тут же обозвали меня китайским шпионом. Вообще прозвище: «китаец», так или иначе, мне приходилось слышать в свой адрес на протяжении всей службы. Но, главная наша учёба проходила в учебных классах. Пресловутая азбука Морзе, многим попортила кровь и ли¬шила душевного равновесия.
  Взвод, за номером первый, в который я попал, чуть ли не наполовину состо-ял из литовцев, ос¬тальные были, откуда то, из-под Ростова, несколько из Си-бири, и один из Владивостока. Не знаю, какой смысл был везти через всю страну новобранцев с берегов Балтийского моря на побережье Тихого океана. Во всяком случае, у людей была возможность ознакомиться с территорией одной шестой суши. Путешественники попадались самые разнообразные. Был у нас Ясюнас, родом из деревни Купишки, Пупнинкайского района, Ио-навской области Литовской ССР. Меня это словосочетание так впечатлило, что я запомнил его на всю жизнь. До армии он работал лес¬ником. Для всех было бы лучше, если бы он тем же и занимался. Прозвище он себе заслужил: «старый дед Ясюнас», обозвал его так, наш замкомвзвода Шмидт. Сам он был немец, но к литов¬цам относился, прямо скажем неважно. А Ясюнас доводил его до исступления. На занятиях по строевой, на плацу, он в шапке с опущенными, и подвязанными внизу ушами. Сгорбившись как шимпанзе и не умея поставить ноги вместе, повесив при этом длинный, крючковатый нос напоминал солдата вермахта попавшего в плен. А если при этом у него за спиной болтался автомат, и он пы¬тался иноходью маршировать, то зрелище становилось невыносимым. От смеха у нас на¬чинали болеть животы, течь слёзы, и ныть лицевые мускулы. Азбука Морзе давалась Ясюнасу ещё труднее, чем шагистика, Шмидт, его невзлюбивший, заставлял надеть противогаз и засовывал под него уплотнители от наушников. Затем, полутораметровой сосновой указкой постукивал по голове в такт точкам и тире. Чем и доводил нас до полнейшего изнеможения. Оставив несчастного Ясю¬наса в покое, на-чинал различные сентенции по поводу остальных, как то — вы, такие-сякие, прочие, ни хотите, ни о чём думать. Вас таких-сяких этаких, призывают в ар-мию, а вы такие-сякие разэта¬кие, изо всех сил упираетесь руками и ногами, тогда вас хватают за чресла и волоком тащат испол¬нять священный долг.  При этом пластически изображал, как это должно выглядеть и, поблёски¬вая стёклами очков, изображал маску трагедии. После таких занятий мы строем топали на обед, тут можно добавить — примерно через месяц как я прибыл в часть, в столовой произошли важные из¬менения. Вместо бачковой системы, доставшейся ещё от царской армии, была введена поточная. Данную систему питания, как известно, завёз в Советский Союз Никита Хрущёв, да не откуда ни¬будь, а из Америки. Качество еды при этом не изменилось, просто стало не-сколько сво¬боднее — не нужно открывать и закрывать рот по чьей-нибудь команде. Обед состоял из трёх блюд плюс салат из зелёных помидоров.  Го-товили в нашей столовой весьма неплохо по меркам отечественных воору-жённых сил. Правда, наш взводный Гернер, назы¬вал, то чем мы питались па-рашей. И никогда не опустился до того, чтобы разделить стол с солдатами. Месяца три спустя, отношения у меня с ним были испорчены настолько, что сержанты, поджав губы, покачивали головами. Но это потом, а пока мы ин-тенсивно занимаемся строевой — готовимся к присяге, а в промежутках бе-гаем по окрестным сопкам, за¬нимаемся тактикой. Но нам связистам в этом плане все, же повезло, находящимся рядом с нами разведчикам и пехоте, стаптывать обувь приходится куда больше.
  Собственно день присяги я помню довольно плохо, как, наверное, и многие. Стоим в строю с ав¬томатами, вызывают по одному, дают красную папку с текстом присяги, хотя нас и заставляли учить её наизусть, но от греха по-дальше текст зачитываем. Да и в самом деле, от волнения люди могут пере-врать слова клятвы так, что потом ни один особист не разберётся. Так что, мы её с дро¬жью в голосе зачитываем — я, гражданин Союза Советских Со-циалистических Республик, — в па¬мяти у большинства остались только эти слова. Все остальные как-то стёрлись и канули в лабирин¬тах памяти. Само это событие обставлено как праздник, правда, праздник в армии, это головная боль, сверху донизу. И когда праздник наконец-то кончается, то все вздыхают с облегчением. У нас, по такому поводу обычно, в обед помимо дежурных блюд давали кусочек красной рыбы и пече¬нье с конфетами. На некоторые мероприятия приходилось надевать парадную форму, в том числе и на присягу. Праздник продолжился в клубе, зачитыванием поздравительных текстов и просмот¬ром какого-то фильма. С этого дня мы становились полно-правными воинами страны Советов, вместе с вытекающей из этого ответст-венностью.
   Служба потихоньку шла, все мы уже как-то втянулись в ритм, но тут дали знать о себе, примор¬ские, хоть и небольшие, но всё-таки морозы. По ночам казарма стала сотрясаться от приступов хриплого, надсадного кашля. Мне также не удалось избежать этой участи, и однажды усиленно хромая, по при-чине стёртых ног, доковылял до санчасти. Там же сидя в очереди, и уснул. На приёме у меня измерили температуру, оказалось 38,4 по Цельсию. Таких как я оказалось предос¬таточно и даже более, санчасть всех недужных принять не могла, и поэтому в клубе устроили изо¬лятор. Где нас всех и разместили, — это было просто блаженство. Первые несколько дней мы только и делали, что спали. Просыпались, ели и снова спали. Потом ещё пришли посылки, и жизнь стала, совсем замечательной. — Хорошо бы, так провести все два года, — мечтали мы, лёжа на койках и ковыряясь в зубах. Счастье долгим не бывает, и где-то дней через десять или около того, пришлось возвращаться в строй. Как же это было печально, особенно мне запомнился, бег строем в составе взвода, в ногу, на утренней зарядке. Это меня так расстроило, что я быстро нашёл спо¬собы этого избегать. Надо сказать, я был весьма изобретателен. Самым лучшим было, пользуясь личными связями две недели пролежать в санчасти, а затем почти месяц, толкаться в клубе, изображая кипучую дея¬тельность. В этом мне помог замполит, с которым у нас сложились достаточно хорошие отноше¬ния. В меру своих сил, я помогал ему улучшить имидж батальона. За что надо полагать, он полу¬чал соответствующие поощрения. Да и ротный был вполне мною доволен, — наглядная агитация нашей роты была всегда на самом высоком уровне. Впрочем, в потугах устроиться комфортнее, я был далеко не единственным. Все как могли, пытались облегчить собственное существование. Курьёзов по этому поводу хватало. Для нашей ар¬мии такая ситуация привычна и можно сказать освящена веками. Как уже было сказано выше, с точками-тире у меня было вполне всё в порядке. На положении людей образованных, мы с Морозо¬вым, были освобождены от учебного процесса. Он радистом был ещё на гражданке. Нам двоим, по выделенной линии давалась бесконечная морзянка, во время которой Морозов обычно писал письма или с глубокомысленным видом подрёмывал. Я обычно что-нибудь для кого либо, рисо¬вал. Устроился я, в общем, неплохо, правда иногда подтверждалось правило о чёрных и белых полосах жизни. Когда на-ступала чёрная полоса, меня обычно отправляли в наряд на свинарник или в лучшем случае в столовую, в мойку. Место мрачное, сырое и отвратительное. Особенно в обед, когда за полтора часа должны пообедать около тысячи че-ловек. И вся посуда должна обернуться раза три-четыре. После наряда при-ходится долго обсыхать. Единственная радость, после ужина, наряд обычно жарил большой бачок картошки, до чего она была вкусной. Про свинарник, рассказывать, особого интереса нет. В грязной, засаленной до предела, смен-ной одежде, целые сутки в окружении настоящих свиней. И потом ещё целые сутки от тебя несёт всеми этими ароматами. Впрочем, по большому счёту это ерунда. Гораздо хуже бывает личная неприязнь, помимо упомянутого Ясю-наса, был у нас ещё один оригинал — Текорюс. Этот, как-то раз во всеус-лышание заявил, что связь ему не нравится, и он предпочёл бы служить в пе-хоте, чем обратил на себя всеобщее внимание.
  Связь, это своего рода элита, — нервы армии, свысока поглядывающая на другие рода войск, и особенно на пехоту. — Эй, пехота, не пыли, — это я, как-то стоя на броне командно-штабной машины, покрикивал на пехотинцев, облачённых в валенки, ватные штаны и бушлаты, обвешанных всевозможным снаряжением, и бредущих с безразличным видом, и даже не реагирующих на мои оскорбления. Таким образом, выходка Те¬корюса носила вопиющий ха-рактер, то был грех сравнимый разве что с предательством. За это ему пришлось в течение трёх месяцев подвергаться изощрённой травле, глумле-нию и лёгким побоям. Со временем, конечно от него отвязались, всем это на-скучило, да и других козлов отпуще¬ния хватало. До сих пор непонятно, зачем брали в армию людей с недержанием мочи. Лечить их никто не лечил, а фи-зические и нравственные страдания они испытывали постоянно. Был у нас во взводе такой, доставалось ему достаточно, потом, кажется, его комиссовали. Был у нас ещё один парень из Владивостока, мы с ним потом подружились, хотя поначалу дело едва не дошло до драки. «Григи», — так я его называл, пришёл в армию не то с осложнённой гонореей, не то с чем-то не менее экзо-тическим, ему приходилось потом ходить в санчасть на процедуры. За свою дер¬зость, он не раз оказывался бит, и посылаем в воспитательных целях в ва-терклозет на предмет мытья писсуаров. В армии сортирная тема одна из са-мых животрепещущих. У меня же случилось следующее — как-то раз, взводный, старший лейтенант Гернер вспомнил обо мне, и зачем-то решил со мной побеседовать. Ни там, ни тут, нигде меня не оказалось.  По правде го-воря, я не помню, где я был, и когда узнал, что меня искали всем взводом, то изобразил предельное удивление. Где-то меня всё-таки нашли и привели в ка-зарму. Там весь взвод был уже построен и, Гернер заложив руки за спину, прохаживался туда-сюда. Поставил меня перед строем и задал следующий вопрос, — а не до хрена ли вам будет чести, товарищ курсант, что целый старший лейтенант, лично вас разыскивает. — Возникла пауза, и когда она стала уже звенящей, я тихонько брякнул — не знаю. За этим последовала не-мая сцена, на несколько минут, а был уже месяц март, и за окном слышались весенние звуки. Наконец Гернер, глядя на меня с ненавистью сквозь стёкла очков, издал нечто похожее на змеи¬ное шипение, резко развернулся и ушёл. От злости он, вероятно, забыл, зачем меня искал. Мы продолжали стоять, че-рез пару минут, тот же Шмидт подал команду — первый взвод, разойдись.  После этого сержанты подошли ко мне, и Кружков, сам он был из Тюмени, покачав головой, произнёс — ну, ты даёшь. — При этом, оторопело улыбал-ся, Гернера, он как и все недолюбливал, и был по-своему рад, что того выста-вили дураком. Действительно, взводный вместо занятий по специальности, пытался сделать из нас физкультурный взвод. До сих пор не могу понять за-чем, для радиста важнее всего качество приёма-передачи, а не мастерство бега на длинные дистанции. Мне моя выходка аукнулась тем, что я не получил сержантских лычек, и даже остался без классно¬сти. Впрочем, об этом я уже не сожалел. Так как накануне имел беседу с замполитом, и полюбо¬пытствовал, что нужно для того, чтобы оказаться в Афганистане. Тогда ещё шла война, и из нашего выпуска несколько человек должны были туда попасть. Замполит, капитан Величко, какое-то время меня разглядывал, после чего изогнув бровь, изрёк: попасть туда могут только отличники, боевой, физической, и особенно политической подготовки. По долгу службы, он был знаком с моим личным делом, и конечно знал о моей так сказать, политической неблагонадёжности. Ситуация была в том, что в апреле 1987 года меня задержала милиция, по поводу моего внешнего вида. Я на тот момент был «металлистом», слушал хэви-метал и одевался соответственно. То есть на мне было неприличное количество цепей, заклёпок, шипов и прочего. Помимо моего гардероба кто-то распустил слух, что все панки Советского Союза приедут в апреле в Улан-Удэ отмечать день рождения Гитлера. Полная чушь, конечно, но из-за этой нелепости многие оказались в разных РОВД. По большей части из-за причёсок, одежды и вообще внешнего вида. Продержали меня до позднего вечера, потом отпустили. А через несколько дней ко мне приехали люди в серых плащах, тогда многие их носили. Зашли, представились, показали красные корочки и забрали меня с собой. Я живо себе представил, что примерно так в тридцать седьмом году забирали людей, и они исчезали навсегда. Я никуда не исчез, поскольку я был несовершеннолетний, то старший брат поехал меня сопровождать. Спустя два часа, ему объявили, что я поставлен на учёт в детской комнате милиции. Брат долго допытывался у участкового, что же я такого натворил, всё-таки родственники должны это знать. Когда мы вернулись домой, и он всем домашним рассказал, что я дис-сидент, а поставили меня на учёт «за несогласие с социалистической мора-лью», все смеялись неприлично долго. На тот момент мне было семнадцать лет. В августе мне стукнуло восемнадцать, и я был избавлен от томительных посещений милиции. Тогда, да и поныне, сотрудники внутренних дел не от-личаются особой воспитанностью. Запись же о том, что я состоял на учёте в милиции по пункту: несогласие с социалистической моралью, никуда не де-лась. И потом ещё не раз портил мне настроение. Так что, никакая заграница мне не светила. И ещё, согласно этой записи в моём личном деле мне запре-щено присваивать звание выше рядового. Такова расплата за вольнодумство. А уж на сладкое, мне было отка¬зано в доступе к засекречивающей аппаратуре связи. Но это было уже в апреле, и моя служба в учебном батальоне связи подходила к концу. Мы должны были разъехаться по разным частям и гарни-зонам.

                Глава четвёртая.
  В качестве особого везения после учебки я попал в Ляличи, в полк БМП, из-вестный на весь округ своими мрачными историями, и систематическими Ч/П. Травмы, побеги, самоубийства, массовая дистрофия, вот неполный перечень происшествий этого полка. В одно солнечное утро, меня и ещё одного сослуживца вызвали в штаб, для беседы. Там нас встретил майор-связист, правда с крас¬ными петлицами и задал нам целую кучу вопросов, сейчас уже и не вспомнить о чём именно. Но спустя некоторое время мы сидели в кунге командно-штабной машины увозившей нас к новому месту службы. А это место нас встретило угрюмым прищуром железобетонного дота, торчащего на вершине подозрительно конусообразного холма. Впечатление было не из весёлых, и чем дальше, тем более оно усугублялось. Нашим глазам открылись бункера длиной в сотню метров и высотой с семиэтажный дом. Железные ворота в них были такого размера, что туда мог бы въе¬хать лондонский автобус. И повсюду валялись глыбы бетона размером порой почти с легковой автомобиль. Там и сям были сложены какие-то металлические конструкции, поражавшие своими размерами. Местность была на редкость колоритной, на-селение, как выяснилось чуть позже, тоже. Знакомство с узлом связи, на ко-тором нам предстояло нести службу прошло без эксцессов. Всё-таки связь не зря называют армейской интеллигенцией. Нас двоих быстро распределили, меня в радисты, а моего напарника Андрея Гринюка в телефонисты. Знаком-ство со столовой вызвало у нас приступ пессимизма. От знакомства с казар-мой нас взяла лёгкая оторопь, настолько всё было дико и безобразно. Входная дверь отсутствовала, вместо неё болталось старое одеяло. Полы, которые в учебке покрывались оранжевым колером, а затем мас¬тикой с последующей ночной полировкой, отчего они блестели как паркет, здесь были некраше-ными и чёрными от грязи. Дневальный, спал сидя, завернувшись в одеяло и положив голову на стол. Оружейная комната стояла открытой и пустой. Это была казарма постоянного состава. Полк БМП, в который нам повезло по-пасть, был тоже учебным. Готовили в нём механиков-водителей и навод¬чиков БМП-1, а также стрелков и пулемётчиков. Изобилие разноцветной формы поначалу озада¬чило. Прямо вместе с нами находился полк ПВО, тоже учебный, неподалёку, узел связи ВВС, в изобилии зелёные фуражки погра-ничников и чёрные береты морских пехотинцев. В остальном это была просто пехота, со всей её серостью, безалаберностью и красными погонами. Взаимоот¬ношения среди личного состава были простыми, чуть чего вруко-пашную. Особенно серьёзными были трения между армянами и азербай-джанцами, носившими характер ожесточённых побоищ, с применением лопат, топоров, и табуреток. Позже к армянам присоединились грузины, а на сто-рону азербайджанцев, те, кто считали себя мусульманами. Остальные были сами за себя. Прибалты, запомнились тем, что при встрече вскидывали руки в нацистском приветствии, и что-то лопотали про «Waffen ss», видимо их предки когда-то там служили… 
  Служба на новом месте началась со знакомства с коммутатором. Возраст у него был весьма поч¬тенный, выпуска середины сороковых, единственно, к нему было подведено электричество, хотя бы не приходилось самому вращать ручку вызова. Абонентов было немного, порядка шестидесяти, но некоторые были весьма нервными, и по малейшему поводу ревели так, что становилось страшно. Режим службы оказался на редкость неудобным: встаёшь по подъёму, и после завтрака заступаешь на дежурство до обеда, вечером снова заступаешь и до утра. С утра идёшь спать до обеда, после коего заступаешь до вечера, а потом по отбою ложишься спать и до утра. А с утра всё заново. И так день за днём. Помимо коммутатора, в моём ведении оказались теле-графный ап¬парат и радиоприёмник, постоянно находившийся на приёме, размером с сейф. Позывной нашей части оказался «Биферно», соседские по-зывные звучали не менее поэтично: «Алгома», «Лури¬стан», «Бомана», «Бое-вик», «Сталеварщик», «Алагир», «Жильный» и ещё много других.
   Постепенно служба становилась привычной, и сидя часами за коммутато-ром, я откровенно скучал. До праздника 9 мая. В том году он совпал с вос-кресеньем, так что это был двойной выходной с улучшенным питанием. Все ушли на какие-то мероприятия, а я остался один, и от нечего делать стал про-слушивать телефонные разговоры. А в эфире происходило нечто любопыт-ное: в санчасть начали один за другим приползать больные, с высокой темпе-ратурой и путающимся сознанием. Чем дальше, тем больше, и полетели звонки по всем инстанциям, постепенно поднимаясь всё выше. Количество звонков увеличивалось, и уже мешало слушать самое интересное. После обе-да прибыло всё управление полка, а также начальник медицинской службы дивизии. А количество больных всё росло и скоро перевалило за полусотню, и было ясно, что это только начало. На сле¬дующее утро стало известно ; это тиф, брюшной. Откуда он взялся? Через питьевую воду. Каждый день стали увозить по нескольку человек в госпиталь. Остававшимся в строю приходи-лось ми¬риться с тотальным хлорированием, есть, пить и даже дышать хлор-кой. Через неделю, двое из на¬шего отделения связи также убыли в машине с красным крестом. Мне пришлось круглыми сут¬ками находиться на узле связи, с перерывами на еду и сон. Вскоре в столовой вообще перестали готовить что либо. Развернули полевые кухни, и в них разогревали банки с кашей, и выдавали по одной на человека. На ужин — холодные рыбные консервы. Вместо чая варили отвратительную бурду — кровохлёбку. Она здорово на-поминала по вкусу заваренную кору дуба. Эпидемия про¬длилась несколько месяцев, к тому времени в строю из полутора тысяч осталось шестьсот. В полк доставили несколько сотен градусников, и на вечерней поверке на плацу всех поголовно застав¬ляли мерить температуру. Это служило поводом для всяческого зубоскальства. В плане термометров, наш полк стал самым осна-щённым в округе.  Когда же наметилась, что называется положительная ди-намика, случилась новая неприятность — дизенте¬рия, или как мы её называли — пулемётное заболевание. Дизентерия, протекает легче, чем брюшной тиф, во всяком случае, больной более или менее в сознании. Но на свете найдётся очень мало людей гордящихся тем, что им довелось переболеть именно этим недугом.

                Глава пятая.
  Однажды в июле, а может и в начале августа, наше отделение получило сра-зу несколько посы¬лок. Подкрепившись, на ужине как следует, кондитерскими изделиями, я вдруг понял, что со мной что-то не в порядке. Это произошло как раз во время ночного дежурства. Меня начало тошнить, и не только. Раз двенадцать за ночь, пришлось поспешно покидать помещение. К рассвету кишеч¬ник был совершенно пуст. Сдав дежурство, и отказавшись от завтрака, я поплёлся спать, но со сном что-то не ладилось. Часа, наверное, через два, проходивший мимо старшина ремроты обратил внимание на мой бледный вид. И настоятельно посоветовал шагать в санчасть, что я и сделал. Потратив полтора часа на то, чтобы преодолеть восемьсот метров. В санчасти к тому времени уже привыкли к подобным историям, правда, их смутили мои сим-птомы, — как-то не вписывались в уже ставшие рутинными схемы. Наконец врач, медбрат и санитар собрав консилиум, пришли к выводу — аппендицит. И при этом постоянно нажимали пальцем на живот, резко отпускали и спра-шивали: куда отдаётся боль? Отдавалась она вправо и вниз. Затем определили койко-место и велели ждать. Поздно ве¬чером пришла машина, ГАЗ-66 медслужбы, — «таблетка» как мы её называли. В ней и повезли всех больных и раненых, в том числе и меня, в дивизионный госпиталь.
  Пребывание в госпитале, для многих побывавших остаётся если и не яркой, то заметной вехой в армейской жизни. Дорога туда, оказалась долгой и тря-ской, и эти тридцать километров тянулись почти час. Приехали мы уже в полной темноте, в приёмном покое нас, как и положено обследо¬вали. Повто-рились знакомые болезненные надавливания на живот — диагноз не изме-нился. По¬сле этого нас раздели, выдали белое исподнее, и лично меня повели в ванную, где выдали огром¬ный кусок хозяйственного мыла и поставили под тоненькую струйку тёплой воды. Но одним мытьём дело не обошлось, когда я посчитал себя достаточно чистым, тучная санитарка протянула мне брит-венный станок. Брить мне тогда было нечего, под носом ничего не росло, о чём я и по¬старался уведомить бабуську, с весёлым скепсисом на меня погля-дывавшую. От этого она закати¬лась заразительным смехом, и, держась за бо-ка, показала пальцем, где именно надо брить. Пе¬ред операцией по удалению аппендикса вся близлежащая местность должна быть освобождена от воло-сяного покрова. Видимо у меня был очень глупый вид, поскольку санитарка взяла станок из моих рук и сделала им несколько быстрых взмахов, от кото-рых я пришёл в паническое состоя¬ние. После чего вернула мне его обратно, и со словами — ну, дальше сам, — удалилась, вероятно, рассказать своим кол-легам новый анекдот. Если кто-то помнит мучения Кисы Воробьянинова во время бритья черепа, то вероятно сможет представить себе удовольствие от бритья чресл. Надо сказать, от постоянной боли, поначалу резкой, потом ка-кой-то ноющей, я впал в некоторое оцепе¬нение, и происходящее воспринимал не совсем верно. Позже я ковылял по лестнице, брёл по ко¬ридору, и наконец, лёг в койку. Долго, правда, лежать не дали, привезли каталку, уложили, ук-рыли простынёй и повезли в операционную. Там всё было чисто и бело, и очень светло, и там же мне воткнули в ягодицу шприц, отчего я пришёл в прекрасное расположение духа, мне даже захоте¬лось петь и с кем-нибудь по-беседовать. Пролежал я, как мне показалось очень долго, настолько долго, что приступ эйфории прошёл, и стало тоскливо, скучно, и одиноко. Боль, ставшая тупой и нудной как моё одиночество, мешала уснуть. Отчего на-строение и без того никакое, стало уж совсем портиться. Но, тут пришла це-лая ватага весёлых медиков, с возгласами — ага, вот этот, да¬вай его на стол. — И меня покатили к операционному столу, к коему я был закреплён, вну-шав¬шими уважение кожаными ремнями. На лицо мне надели марлевую по-вязку и стали готовиться к операции — бренчать инструментами, весело о чём-то щебетать, и наконец, все сгрудились вокруг стола. Потом начались манипуляции с моим животом, его трогали, чем-то протирали, царапали. Я почему-то решил, что операция в полном разгаре, и даже стал предполагать, как глубоко в моём чреве находятся инструменты, бесспорно опытного хи-рурга. Мои грёзы прервала фраза — ну, что, начинаем. — И тут я задохнулся, холодная сталь скальпеля сделала мне харакири. Попытался за¬прокинуть го-лову, почувствовал, а затем и увидел, что она находится в мягких, но могучих руках знакомой уже весёлой санитарки. Её глаза радостно поблёскивали поверх повязки. Не успев с этим освоиться, я снова задохнулся — в рану мне вонзили расщеплённую жердь, и начали ею туда-сюда вертеть. — Э-э-э, а наркоз, — возопил я, — наркоз тебе уже поставили, — ответили откуда-то сверху. И как мне показалось, от этого все ещё больше развеселились, чуть ли не расхо¬хотались. И при этом, не переставая, во мне копошились. Со-бравшись с силами, я выдавил — э-э, можно там аккуратнее.
— Терпи боец.
—Какой терпи, если вы роетесь во мне, как в собственном кармане. — В ответ было молчание, разве только инструменты стали бренчать громче. И над головой о чём-то заворковала санитарка. Наверное, она хотела облегчить мне страдания, — отвлечь внимание. Но, это дало обратный эф¬фект, я начал вор-чать, — как долго всё это будет продолжаться?
— Терпи казак, атаманом станешь, недолго уже.
—Сколько это недолго?
—Сколько надо, столько и будет. Вы только гляньте, на редкость разговор-чивый пациент.
—Я в туалет хочу, очень.
—Терпи, все терпят.
—А я сейчас тут схожу. — Все замерли, наступила тишина, и чей-то суровый голос изрёк — а мы тебя убирать заставим. — Тут я заткнулся, и стал уси-ленно думать, — как же так, я же больной, ра¬неный, как можно меня застав-лять что-то делать? Пока я предавался таким раздумьям, врачи уси¬ленно ко-пошились. И не успел я набрать воздуха для очередной реплики, как услышал возглас санитарки — смотри, вот он. — И перед моими глазами затрепыхался кусок сырой кишки. Зре¬лище лишило меня слов, и я помалкивал. Зато врачи, видимо почувствовав себя увереннее, из¬ворчались. — Нет, ну ты глянь, какой отвратительный живот. Как он ужасно шьётся. — И что-то там ещё в таком же духе. Спорить с ними, сил уже не было. И меня повезли в палату, послеопераци¬онную. Палата как палата, только кровати замысловатой кон-струкции, и двое-трое пациентов по¬станывали. Через пару минут я к ним присоединился, а через полчаса, я уже солировал. Дежурная медсестра, у ко-торой я всё пытался выпросить снотворного, приносила мне что-то подозри-тельно похожее на валерьянку. Всё-таки я забылся, так как, внезапно про-снувшись, обнаружил, что насту¬пил день, вернее позднее утро. День прошёл ужасно. На завтрак дали стакан сока, на обед стакан бульона и сырое яйцо. Лежать можно было только на спине, все попытки повернуться набок, за-канчивались опрокидыванием навзничь. Затем возник вопрос, как справить нужду. Под койкой я нашарил утку, но не всем привычную, плоскую, — уни-секс, а суровый мужской аксессуар. Он представлял собой весьма пожилой эмалированный сосуд, с раструбом пригодным для введения органа любого калибра. Чтобы использовать его лёжа на спине, нужны нешуточные навыки. Че¬рез какое-то время я понял, что больше лежать на спине не могу. И затра-тил не менее получаса, чтобы повернуться набок, затем ещё столько же, дабы ступить ногами на пол. Одежды на мне не было, поэтому пришлось завер-нуться в простыню. Воткнув ноги в чьи-то шлёпанцы, я побрёл по коридору в поисках туалета. Он, как и следовало ожидать, оказался в другом конце ко-ридора. Через час я вернулся. На ужин мне дали: стакан сока и три кубика сахара-рафинада.
  Через неделю меня перевели в обычную палату. Я уже вполне уверенно пе-реставлял ноги и совершал неспешные променады по коридору. В госпитале я встретил однополчан-тифозников. Многие из них по полтора месяца про-лежали без созна¬ния. И на их похудевших лицах читался вполне понятный оптимизм. К лежанию в госпитале отно¬шение разное, некоторые ухитряются по несколько месяцев, и даже по году не выписываться, ни¬чем не болея кроме воспаления хитрости. Конечно, условия тепличные, кормёжка прекрасная, делать ничего не надо, не жизнь, а сказка. Что до меня, нахождение в госпи-тале навевало поря¬дочную скуку. И когда, главврач нашего отделения, раздо-садованный разными просьбами и глу¬пыми вопросами, заявил, — все кто хо-чет вернуться в свою часть, даже если и не долечился, в са¬мое ближайшее время будут выписаны лично мной. — И к нему выстроилась небольшая оче-редь, в том числе и моя скромная персона. И дело тут не в патриотизме или служебном рвении, всё го¬раздо проще: лежать летом в больнице, что ещё может быть более тоскливым?
  В один прекрасный день, толпа выписанных набилась в будку санитарной машины, той самой, доставившей нас, в разное время в приёмный покой. И мы поколесили по всей дивизии, там и сям оставляя по несколько человек. Затем нас занесло в медсанбат, стоявший чуть ли не под Уссурий¬ском. Тут мы сделали долгий привал, вокруг нас слонялись как белые привидения, больные ди¬зентерией. Время от времени один из них внезапно срывался с места и убе-гал куда-нибудь в кусты. Ближе к вечеру мы всё-таки доехали до своего полка, встретил он нас без особого восторга. Возвращаться к рабочим будням после санаторного отдыха всегда непросто. И выслушав в свой адрес насмешки по поводу толщины лица и нестроевых замашек, пришлось засту-пать на дежур¬ство. Потянулись монотонные, серые дни. Разнообразие вносила только та, малоизвестная часть службы, которую в армии называют неус-тавными отношениями.

                Глава шестая.
  О дедовщине в нашей стране написано изрядно, её с гневом клеймят все ко-му не лень, ломают копья и тупят перья. Но проблема не решается, да и вряд ли быть может быть решена. — Ты ещё молод и юн, чтобы иметь собственное мнение. Заткнись и выполняй, что тебе сказано, пока твоя задница не по-лучила ремня. — Или ещё, — ты у нас самый молодой, так, что сгоняй за пи-вом, да и сигарет не забудь. — Не правда ли знакомые монологи?  Можно ещё упомянуть о нравах в учебных заве¬дениях, да даже в детском саду.  Вот отсюда и начинается дедовщина, это её самые глубокие корни, самая суть варварской ментальности. Солдаты-призывники это, по сути, ещё подростки, мало кто в восемнадцать или двадцать лет бывает уже состоявшейся лично-стью. Поэтому отношения в ар¬мии, всего лишь отражение процессов в обще-стве, гротескное подражание. И старослужащие, глядя на неопытных ново-бранцев, чувствуют себя на голову выше…
  В отделение связи, где я служил, дедовщина как таковая не практиковалась. Хотя совсем её из¬бежать, очень мало, кому удавалось. И у нас её воздействие отражалось не столько на самочувст¬вии, сколько на настроении. Кулачные бои происходили в основном с представителями других подразделений. Дру-гое дело, что уборка и готовка «спец-чифана» целиком ложилась на плечи молодых.  «Спец-чифан» — в переводе на общедоступный язык, означает примерно следующее: еда, приготовленная по особому заказу.
  Столовая, в нашем полку, это было нечто. Вас буквально на входе встречали густые ароматы канализации. Качество еды было гораздо ниже среднего, при этом продукты разворовывались на всех этапах. Начиная с продсклада, где кладовщиком был некий Али, и, заканчивая овощным цехом. Хлеборезка, конечно, не отставала от общих тенденций, и в её недрах расхищалось до пя-тидесяти процентов сливочного масла, иногда больше. Разумеется, все кто мог, пытались как-то улучшить свой рацион.  И, конечно же, все уважающие себя «деды» избегали ходить строем в столовую. Но поскольку святым духом солдаты питаться не могут, то конечно происходили всякие ис¬тории. Украсть не всегда получается, да и украсть это полдела, нужно украденное ещё где-то при¬готовить. Конечно, можно на костре, или в кочегарке, но и это не всегда удаётся. И гнев голодных «дедов» порой отражался на внешности виноватых. Разумеется дело не только, да и не столько в еде, сколько в самой системе. Командирам, как правило, удобно наличие управляемой дедовщины. Спо-собствует дисциплине и исполнительности, — поставил задачу «дедам», к утру, она будет ис¬полнена, а кем и как, какая разница. — Примерно так рас-суждает некоторая часть офицеров. Да и как иначе, ведь они сами являются звеньями системы, и в военных училищах свои неустав¬ные отношения. И старшие курсы относятся свысока к тем, кто младше. Подобные же отноше-ния имеют место хоть и несколько в иной форме в среде командного состава.
  На время моей службы пришлась очередная всенародная кампания, по борьбе с дедовщиной. В одних частях концы пытались спрятать как можно глубже в воду, в других начался форменный детский сад. У нас, а у нас был даже один человек застрелен. Дабы раздобыть «дедам» пропита¬ния, некто Чиндыков полез на склад, где был замечен часовым. После крика и преду-предитель¬ного выстрела, последовала очередь на поражение. По этому пово-ду было долгое следствие, за¬стреливший оказался пограничником, и по идее должен был бы получить благодарность, вместо этого его куда-то увезли, а через месяц перевели в пехоту.  Был ещё целый ряд эксцессов, вызвавших большие круги по воде. К одному из них я имел некоторое отношение, к тому времени я был уже «дедом» в ремроте, и до¬служивать мне оставалось бук-вально месяцы. Один «молодой», не по возрасту пронырливый, ухитрился устроиться в неплохое местечко. Не то на склад ГСМ, не то ещё куда, но не учёл, что ис¬полнять служебные обязанности, это его прямая обязанность, предпочитая вместо этого укры¬ваться в бане либо ещё где-то. В итоге води-тели, не получившие ГСМ, громко сквернословили, и жаловались начальству. Начальство посоветовало, самим найти этого хитреца, и доходчиво ему всё объяснить. Что и было исполнено в течение двадцати четырёх часов. После воспитательных мероприя¬тий данный персонаж оказался в санчасти, с кучей синяков и массой жалоб. По данному поводу, пришедшемуся как нельзя, кстати, решили устроить показательное судилище. Для устрашения одних, и в назидание прочим. Всё было бы хорошо, если бы не одно маленькое но. В уставе напи¬сано: любое устное распоряжение командира, должно рассматри-ваться подчинёнными, как офи¬циальный приказ. Эти самые слова я не поле-нился довести до ротного, тот быстро оценил ситуа¬цию. Себя он, конечно, мастерски оправдал, — я ничего не говорил, и приказания поколотить этого дурака не отдавал. — Зато со всеми потрохами попадал зампотех по званию подполковник, там был ещё прапорщик, не обременённый хорошим воспита-нием, но это не в счёт. Главное суд не состоялся, и дело замяли. А так, трое фигурантов могли получить по году дисциплинарного батальона. Сказать, что справедливость восторжествовала, язык не поворачивается, но хотя бы три моих сослуживца не стали козлами от¬пущения. Их кровь не изменила бы сис-тему, кто-то, возможно, получил бы благодарность, а их психике был бы нанесён непоправимый ущерб.
  Ещё будучи «молодыми», в отделении связи, мы решили, что когда подой-дёт наш срок, не будем позволять себе разные свинские выходки. И честно старались придерживаться этого решения. Изменить ситуацию в корне, нам конечно бы не удалось, но вести себя по человечески, никому не возбраняет-ся. А что до дедовщины, это вопрос головной боли, по-видимому, ещё не од-ного поколе¬ния.

                Глава седьмая.
  Новый год в армии тоже отмечается, как и некоторые другие праздники. Но Новый год, это праздник, который меньше других напрягает. Никто не про-водит военного парада по поводу оче¬редной годовщины Нового года, никто не проводит по этой же причине спортивного праздника, с забегом на десять километров. И никому не приходит в голову красить снег в белый цвет. Все оза¬бочены другим, живут в ритме со всей страной, где бы, что бы, раздобыть, как сделать торт, и куда спрятать огненную воду. В течение, наверное, недель двух, все живут подготовкой к Великому всенародному празднику. Добыва-ются ёлочки, блестящая мишура, с нетерпением ожидаются по¬сылки, и все способные к творчеству с утра до вечера ошиваются в клубе. И даже самое толстое и краснорожее начальство не так желчно, и на удивление не так крик-ливо.
  У нас в учебке, Новый год проводился просто образцово. Да и не удиви-тельно, до штаба дивизии было пять минут пешего хода. Из ленинской ком-наты были вынесены и составлены на централь¬ном проходе все столы. На них громоздились купленные в складчину торты, цветы, фрукты, и га¬зировка. Присутствовал командир роты майор Корнилов, это до курантов, а после них зашёл даже комбат. Всех поздравил и направился в следующую роту. Отбой в ту ночь не производился, все ложились, когда хотели, тем более следующий день был выходным. Всё было чинно и благо¬родно. Следующий Новый год был в Ляличах. К тому времени мы проводили своих «дедов», и на¬слаждались долгожданной независимостью. Андрей Гринюк, он был из Владивостока, был нами тайно откомандирован домой, с целью широкомасштабных закупок. С поставленной задачей он справился блестяще.
  Узел связи находился в штабе, поэтому неудивительно, что мы близко по-знакомились с писа¬рями. Конечно же, с писарем продовольственной службы, а также с некоторыми другими, поже¬лавшими вступить в новогоднее акцио-нерное общество. У тех были свои каналы добычи полезных ископаемых. С утра тридцать первого, в полку началось броуновское движение. Все бегали туда-сюда с различными свёртками, пакетами, вещмешками, на худой конец с раздувшимися пазу¬хами. Из секретных тайников извлекалась жидкая валюта, и для маскировки переливалась во фляжки. Внезапно весь полк превратился в огромную харчевню, во всех бытовках, сушилках, кан¬дейках, а порой даже и в канцеляриях, не считая прочих уютных мест, началось жаренье, паренье, запекание, томление и дегустация всевозможных деликатесов, пред-ставлявших всю кухню Совет¬ского союза. Наш узел связи не был, конечно, исключением, и наша единственная плитка рабо¬тала на пределе своих воз-можностей. Резалось, строгалось, шинковалось, смешивалось в пропор¬циях, заливалось майонезом и перемешивалось в нескольких ванночках для фото-печати то, что потом стало салатами. Была, конечно, рыба, были колбасы, торт и ещё много всякой всячины. На горячее имелись, пряное жареное мясо и бутыль импортного соевого соуса. Из горячи¬тельного, у нас имелось белое: вино, и водка. Со всего штаба была собрана посуда, удалось даже раздо¬быть вилки, и телевизор. Сели за стол часов в девять, и к полуночи пир шёл горой. В час с полови¬ной, случилась катастрофа. К нам вломились голодные: де-журный по части, его помощник, и ос¬тавленный ответственным на ночь пар-торг полка. Их, как-то никто никуда не пригласил, и они с горящими гландами и урчащими желудками бросились в наступление. Увидев такую оргию и кучу выпивших солдат, атаковали нас врукопашную. Ослабленные едой и питьём, мы не смогли оказать достойного сопротивления, и были биты. Парторг, ему видимо, партийная дисцип¬лина не позволяла принимать участия в избиении младенцев, обнаружил большую зелёную бу¬тыль чего-то тёмного, с надписями не по-русски. Вино, как он видимо предположил, а может даже что покрепче и, налив изрядное количество в солдатскую кружку, залпом вы¬пил. На самом деле это оказался корейский соевый соус. Издав крик раненого зверя партайгеноссе, убежал в ночь. А мы попали в плен, и остаток ночи до-сиживали в карцере, при караулке.
  С утра, нас отконвоировали в штаб, на приём к замполиту. На столе у него стояла бутылка мине¬ральной воды, и мне ужасно хотелось попросить попить, но я воздержался. Потому как он нас ру¬гал, и можно было получить мине-ралкой по голове. В душе он, наверное, похохатывал, но долг обязывал его прочитать нам как можно более долгие нотации. Потом приехал наш началь-ник связи майор Глухих, и тут началась форменная свистопляска. Был произ-ведён тщательнейший обыск, давший ошеломляющие результаты. Было изъ-ято огромное количество посуды, целый вещмешок разных круп, изрядный гардероб гражданской одежды, куча разных неуставных без¬делушек, и элек-трическая плитка. Писаря продслужбы, заставили отнести в столовую посуду и крупу. Одежда нами же была изорвана в мелкие клочки, не подлежащие восстановлению, плита, посредство гири была уничтожена, и на этом празд-ник закончился.
  Вкус к хорошей жизни очень трудно отбить. И когда канонада ругани поти-хоньку улеглась, очень осторожно, с соблюдением мер конспирации мы на-чали отлаживать свою внеслужебную жизнь. Начали с восстановления плит-ки, раздобыли кастрюлю, и продумали систему тайников. Времени у нас те-перь было предостаточно. Целый год своей службы мне приходилось недо-сыпать, где по службе, а где по ночам заниматься оформительскими работа-ми. Как только за нашим последним «дедом» захлопнулась дверь, я сел за стол, обнял его руками и со спокойной душой уснул. Спал я теперь много и подолгу, отсыпаясь за весь предыдущий год. К тому же была зима, и ходить было некуда. Однажды установил личный рекорд — проспал без перерыва восемнадцать часов. Про¬снулся с ощущением, что всё своё предыдущее не-досыпание наконец-то компенсировал. А дело уже шло к весне. И когда она пришла, у нас в ходу, были вечерние игры в карты. 1001, 101, дурак простой, дурак подкидной, дурак переводной, бура и преферанс. Достойным оформ-лением слу¬жили болгарские сигареты и индийский кофе, по тем временам для солдата, высокий уровень.
  Весной, прорастает папоротник, самое время его сбора, — зелёный, тонкий стебель, сантиметров тридцати в высоту с изогнутой на конце макушкой. И по воскресеньям, мы стали выбираться в ок¬рестные сопки на пикник. Всё брали с собой: хлеб, лук, мясо, масло, тушёнку, и если удавалось то горячительное. Разводили костёр, расстилали бушлаты, и в качестве скатерти-самобранки солдатское одеяло. Обратно приносили свежесобранный папоротник, тут же его заливали солёной водой, и оставляли на сутки. Готовили его следующим образом: отваривали, сливали воду и жарили с мясом и картофелем, папоротник придавал блюду пикантный вкус жа¬реных грибов. С нами служил один грузин, фамилия у него была Киримелашвили, для удобства его звали просто Швили, мы учили его, есть солёное сало. До призыва в армию я его тоже не ел. Но как-то ещё в учебке, до присяги, нас вывели в поле, знакомить с боевой техникой. Вернуться к обеду мы не успевали, и нам выдали каждому по бутерброду, кусочек чёрного хлеба с таким же куском солонины. Мне достался как на смех, кусок, ровно наполовину состоящий из сала. Делать нечего, пришлось съесть, с тех пор я понял всю прелесть свинины. А грузину, его, кстати, звали Заур, из дома приходили изумительные посылки, он нам объяснял, что есть что, как делается, и с каким вином лучше это употреблять. Он же пытался ставить брагу, но не преуспел в этом, вообще-то он был радиомеханик, и большую часть времени проводил с паяльником. Вино мы однажды сделали из виноградного сока, засыпав в него кружку риса, и кружку рафинада, получилось очень здорово, Правда, ждать пришлось целый месяц, непозволительная роскошь. На дворе были вре¬мена сухого закона, и раздобыть вожделенную жидкость было весьма сложно. Поблизости не было крупных населённых пунктов, из-за этого пришлось осваивать парфюм. Одеколон, если пить, то лучше пить неразбавленным, при добавлении воды он становится мутно-белым, и вкусовые качества от этого не меняются. Закусывали, как правило, рафинадом и тушёнкой, после одеколона они одного вкуса — никакой разницы не ощущается. Вообще с культурным досугом поначалу было сложно, запомнилось, что как-то под открытым не-бом показывали кино — «маленькую Веру». Но потом, на выходные стал приезжать видеосалон, располагаясь, понятное дело в клубе. Плата за вход — рубль, и за это, весь ассортимент Гонконга и Голливуда, с гнусавым перево-дом, и конечно, западногерманские фильмы с сакраментальной фразой: дас ист фантастиш…

                Глава восьмая.
  Служба, как правило, состоит из взаимоотношений людей. В армии, это до-ходит порой до гроте¬ска, пародии, абсурда. Умение командовать и подчи-няться, носит в себе определённый садома¬зохистский аспект. На почве этого происходит трансформация мышления, заставляющая, порой просто открыть рот. Был у нас такой подполковник Бархатов, большого юмора человек. По-говари¬вали, что он командовал дисциплинарным батальоном, и там приобрёл  некоторые привычки, ха¬рактерные для позднего средневековья. Будучи муж-чиной рослым и дородным, придя в дурное настроение, он багровел, выпучи-вал глаза, и, ощерившись, начинал орать, так, что даже людям бывалым ста-новилось не по себе. И это, притом, что словесная брань никогда в россий-ской ар¬мии не считалась, и не считается оскорблением. Оказавшись в порядке очерёдности ответствен¬ным по полку, после отбоя он шёл в сопровождение нескольких автоматчиков по расположению полка. И все не спящие конвои-ровались в караулку. При ней был карцер — кича, или как его ещё иногда назы¬вали офицеры: зиндан, — бетонное помещение без окон с железной две-рью. Все пленённые помещались в это неофициальное узилище, размером оно было 1,5 на 3 метра. Количество несчастных порой доходило до сорока человек, и последних задержанных приходилось втискивать в буквальном смысле со скрипом. Им приходилось всю ночь стоять, спрессовавшись как в консервной банке. С утра полонённые, кто в трусах, кто в чём, доставлялись в штаб, для разбора полётов. Вся эта скорбная процессия вызывала гомери-ческий хохот у штабных работников. А после подъёма, неко¬торым расслаб-ленным солдатам, иногда приходилось лететь кувырком вместе с койкой. И не ус¬пев проснуться, они, бывали, оглушены громогласными воплями, сооб-щавшими им о том, какие они большие мерзавцы, блудницы и фекальщики, и ещё много различных синонимов на эту же тему. И своим глупым видом и выпученными глазами, они вызывали чувство злорадства у более поздних призывов. Помимо этого Бархатов преуспел в благоустройстве территории полка, и, пожалуй, на этом его достоинства заканчивались. Вероятно из-за таких или ему подобных, солдаты всех офи¬церов называли шакалами.
  Было ещё много разных оригиналов, пытавшихся на буквальной трактовке устава внутренней службы построить карьеру. Например, в военторговском магазине свободно продавались кожа¬ные солдатские ремни. И что? А вот что, — некоторые горе-командиры, отлавливали солдат с кожаными ремнями, поймав их, приходили в экстаз. И устраивали по этому поводу трагикомедию, собрав как можно большее количество зрителей, потрясая руками, совершали чудеса актёрского мастер¬ства. Ремень торжественно конфисковывался, и уж совсем как апогей театрального действа, раз¬резался пополам и возвращался владельцу. После этого, счастливый офицер с чувством того, что он исполнил свой воинский долг, триумфально удалялся. В этом, как правило, преуспевали тыло¬вики, особая каста офицеров. Да и сегодня таких защитников отечества великое множество, как люди они ничтожества, зато очень хорошо умеют пресмыкаться перед начальством, в чём обычно и преуспевают. Разумеется, такие персонажи не выносят людей свободных и будут их всячески травить и преследовать, пытаясь превратить либо в безмолвный скот, либо в подобия самих себя.
   У меня были постоянные трения с начальниками продовольственной и ве-щевой служб. Для удобства их называют: начмод и начшмот. Они оба были, целые старшие лейтенанты их прези¬рали офицеры, и ненавидели солдаты.
  Подхалимам в армии всегда живётся неплохо. В военной жизни, связь и разведка, это две важных составляющих. Стереотип представления, о развед-чиках, созданный кинематографом, весьма ус¬тойчив. Но жизнь иногда пре-подносит неожиданные сюрпризы. Как-то к нам на узел связи зашёл началь-ник разведки, я ока¬зался за коммутатором, и до этого с ним общения не имел. Внешности он оказался неказистой, но не это главное. Я не знаю, зачем он к нам зашёл, вообще-то он не должен был этого делать, но раз зашёл, то зашёл. Добро бы по делу, а то нет, нас пришёл строить понимаете. И первым делом, от¬ставив ножку, заявил — э-э-э, боец я не понял, почему не встаёшь? — Он видимо полагал, что я вскочу, и бодро ему доложу, кто я есть, зачем тут на-хожусь, и что происходит. Но видимо, он плохо читал уставы в молодости, так как я не только не обязан был, но даже не имел права вста¬вать со стула. О чём я с удовольствием его уведомил. Нахмурившись, он полюбопытствовал, по¬чему так. Вставать действительно не положено, в любой момент позвонить командир полка или командир дивизии, а связист в этот момент будет стоять навытяжку, перед каким-нибудь майо¬ром и будет выслушивать рассуждения по поводу внешнего вида и окружающей обстановки. В реальной обстановке это мо¬жет закончиться плачевно. Выслушав и это, он, поводив глазами, уви-дел лежащую на полу трубку от полевого телефона, и, обрадовавшись, стал выяснять, почему она валяется. Я ответил, — она не валяется.
— А что она делает?
— Она лежит.
— Почему она тут лежит?
— Потому что её туда положили.
— А зачем её сюда положили.
— Для наилучшего обеспечения бесперебойной связью всех подразделений нашего полка, — был мой ответ, после чего я сжал челюсти, и выпучил глаза. Отшатнувшись и скорчив гримасу зубной боли, он удалился. И со мной больше не разговаривал. Позже, во время плановой проверки, он выкинул ещё один номер. В парке боевой техники, проводился осмотр техники нахо-дящейся на длительном хранении. Сам он был майором, а проверяющий ка-питаном, и он подхалимски, назы¬вал капитана товарищем полковником. На возражения того, что он всего лишь капитан, выдавал патоку — ну, какие ваши годы, товарищ полковник. При этом подобострастно улыбался. Майор Глухих, увидев это, сделал оловянные глаза, и пробурчал: чучело. После та-кого он с ним уже не общался, Глухих в своё время принимал участие в Че-хословацких событиях, был даже ранен, и понимал цену людям.
  Как уже было сказано наш карцер — кича, существовал вне всяких юриди-ческих проволочек. И посадить туда, было легче лёгкого — не надо писать рапорт, идти по инстанциям, и всё такое про¬чее. То ли дело, пошёл и закрыл, и ни у кого никаких вопросов, а то заступил начкаром, насыпал в камеру полведра хлорки и пару вёдер воды, не жизнь, а малина. А то ещё попался лейтенант, за¬кинувший в камеру хлорпикрин — кристаллическое вещество, производное слезоточивого газа. Мне как обычно повезло, и домой я привёз хронический бронхит, от которого через несколько лет благополучно изба-вился. У того лейтенанта к тому же были крепкие кулаки, фамилия у него широкораспространённая, поэтому нет смысла её приводить. Каким-то обра-зом, я умудрился за два года ни разу не попасть на настоящую гауптвахту. Правда, я это компенсировал тем, что не менее тридцати раз оказывался на киче, и думаю, провёл на ней месяца полтора.
   Будучи ещё в учебке, я один раз за всю службу сходил в караул, и местона-хождение гарнизонной «губы» мне было известно. Капитан Чайка, — комен-дант гарнизона Сибирцево. Эта должность позволяла вести себя просто по-свински, чем он и пользовался. Можно было послать майора, наорать на под-полковника, об лейтенанта вытереть ноги, а что до серой скотины, с ней можно было делать всё, что захочешь. Шагать строевым в течение восьми часов, по малень¬кому внутреннему плацу, ползать по-пластунски несколько часов по тому же плацу. А то, в качестве особого удовольствия привести восьмилетнего сына, дабы тот подавал команды: вспышка справа, вспышка слева, вспышка снизу. Из мальчика, наверное, получился со временем хоро-ший коман¬дир. Все вернувшиеся из командировки на гауптвахту имели вид людей вышедших из окружения. Грязная, протёртая до дыр на коленях и локтях, не годная к дальнейшей носке форма. Также протёртые до дыр носки сапог. Сточенные об асфальт, звёзды на бляхах ремней, и обритые налысо головы…
  Был у нас ещё в полку Миша Дударь — прапорщик. В буквальном смысле, грязное существо, форма у него была засалена просто до того, что выглядела кожаной. Дегенеративное, злобное существо с крысиным лицом, тяжёлое ам-бре от немытого тела, и уровень интеллекта на уровне сорока одного. Он был по настоящему слабоумным, как он оказался в армии, пусть даже прапорщи-ком, это был вопрос. Солдаты над ним глумились, попинывали его по седа-лищу доводя этим до исступления, а офи¬церы в такие моменты отводили гла-за, и делали вид, что они тут не причём, и вообще заняты ум¬ственной рабо-той. Он старался подглядывать и подслушивать, и доносить начальству, оно от него презрительно отворачивалось и посылало его в известном направле-нии. Он делал испуганное лицо, не понимая, в чём же он провинился. Только чьё-то очень чёрное чувство юмора могло до¬пустить такого неандертальца в армию…

                Глава девятая.
  Прошло полтора года, с тех пор как я покинул свой дом. Я уже сам стал «дедом» и свободного времени было уж совсем некуда девать. С утра я обычно садился за коммутатор, в это время са¬мое большая нагрузка, и при-ходилось работать не покладая рук. Доклады вышестоя¬щему начальству, распоряжения подчинённым по всем инстанциям, кого-то разносят, кто-то оп-равдывается, и т.д. и т.п. До обеда время шло нормально, но после, начинало тянуться до самого конца рабочего дня. В 19:00 офицеры полка, кроме ответственных садились в КАМАЗ с кунгом и покидали нас до следующего утра. После этого начиналась другая жизнь. Отовсюду, как тараканы выпол-зали вольные или невольные любители приключений, и открывалось широкое пешеходное движение. Большинство шли с чем-нибудь, или зачем-нибудь, происходила меновая торговля. Особым подразделением шли штурмующие столовую, с наступлением вечера, та превращалась в осаж¬дённый форт. Осаждающие бывали, упорны и настойчивы и, совершая чудеса находчивости, редко когда уходили совсем уж с пустыми руками. Другие дислоцировались в парке и, усевшись всем табором в какой-либо грузовик, а то и на броню БМП, удалялись искать приключений в окрестных деревнях. Там можно было обменять одни горючие жидкости на другие.  Да и какой-никакой жен¬ский пол. В штабе шла своя жизнь, писаря и связисты во все времена, люди пронырливые, а порой и образованные. В самоволки мы тоже ходили, правда отдалённость от культурных центров огра¬ничивала эти похождения. Лишь случавшиеся время от времени подрывы нашего телеграфного кабеля, не-подалёку от нас находился учебный батальон сапёров, они вечно что-то взрывали, в том числе наш кабель, вносили разнообразие в серую рутину. Приходилось развёртывать командно-штабную машину, и все сообщения, принимать и передавать на слух. Наступали чёрные дни для шифро-вальщиков, отсутствие практических навыков сказывались на качестве приё-ма, и приходи¬лось в свой адрес выслушивать различные комментарии. Не-взирая на это, настроение у всех бы¬вало приподнятым, обстановка, немного приближённая к боевой. Однажды, когда сапёры постарались, как следует, лишив проводной связи сразу несколько полков, сослуживцы раздобыли оде-колон. Я в этот момент был на приёме, принимал шифрограммы, вдруг го-ловная радиостанция предложила сделать перерыв на пять минут. С проше-ствием этого отрезка, голос явно подшофе пред¬ложил продолжить, — радио-обмен производился в голосовом режиме, бессмысленным буквен¬ным тек-стом. В этот момент в радиоотсек, где я находился, просунулась кружка с благоуханным напитком. Теперь уже я попросил о паузе, после которой мне стало хорошо, кодировщик в тот день особенно много бранился. Но такие события случались не часто. Обычно приходилось пол¬зать по разным буера-кам, как правило, в снегу, или под дождём отыскивая обрыв на линии. Про-водная связь обычно выходит из строя в плохую погоду, что служит поводом для иронизирования над телефонистами. Хуже всего, если перестала работать связь с постами, они обычно разбросаны в радиусе километра, что конечно однажды и случилось. И начальник караула попался на ред¬кость вздорный и малокультурный грубиян. Поругавшись с ним по телефону, мой напарник отпра¬вился в караулку разобраться на месте. Обратно он не вернулся, зато начкар по телефону теперь орал на меня в том плане, чтобы я ему родил связь. На мой вопрос, куда девался телефонист, он ответил, что тот будет сидеть до утра, и для меня же будет лучше, собрать всё в горсть и бежать бегом на посты. Я ответил ему соответственно и отключил связь с остальны-ми. С утра он написал докладную, и дело приобрело серьёзный характер. Первым делом мы с напарником поменялись местами, с той разницей, что я не пришёл сам, а был доставлен в наручниках под охраной трёх автоматчиков. Потом началось следствие с участием особиста, он меня тщательно допросил и по¬жал плечами, ситуация ему показалась просто глупой. Но были и другие мнения, в конце концов, решили делу дать ход помимо особиста, не-посредственно в прокуратуру. Я подпадал под дейст¬вие статьи о подрыве боеготовности, сейчас об этом смешно вспоминать, но тогда всё могло за-кончиться плачевно. И мне пришлось воспользоваться шантажом, когда на-чальник связи сообщил мне, что два года дисбата, считай, что у меня в кар-мане. Как человек штабной к тому же много времени проводивший за ком-мутатором я был в курсе многих сомнительных деяний. И как художник, я даже подделывал серийные номера уходящих на списание аппаратов засек-речива¬ния связи, и это была бы уже совсем другая статья.  Я пообещал рас-сказать обо всех этих махинациях прокурору. Количество испорченных карьер могло при¬нять внушительные размеры, а тут ещё перестройка, гласность началась, весь домашний сор на весь мир. Ко¬нечно, это никому не было нуж-но, и ограничились тем, что изгнали меня из связи. Передали в ремроту. Дан-ное подразделение представляло собой сборище отъявленных головорезов, не в буквальном, конечно, смысле. Но не успел я ещё официально перевестись, как снова оказался на киче, а она как уже было сказано выше, существовала вне всяких юридических норм, и учёт сидящих зачастую не вёлся. И так как я в связи уже не числился, а в ремроте ещё не встал на довольствие, то меня никто и не искал, и пришлось под замком проси¬деть трое суток. За это время в штабе началась головная боль, — во всех подразделениях полный штат, на вечерних поверках все налицо, но в полку одного человека не хватает, и никто не мог понять, что происходит. Дело кончи¬лось тем, что я сбежал, но не просто так, а тоже с приключениями. Накануне дня побега на ночь остался ответственным подполковник Бархатов, и по своей любимой привычке поймал и посадил две дюжины нарушителей. С утра всех нас вывели, посчитали, и после перекура переписали по¬имённо. В этот промежуток я спрятался в комнате смены караула, в оружейную пирамиду, где и переждал все события. Многие это видели, но промолчали, предчувствуя какое удовольствие они испытают от растерянных лиц начкара и конвоиров. Что там дальше произошло, я не знаю, но ду¬маю, смеха было предостаточно. В этот день цифры личного состава наконец-то сошлись.
  Командиром в ремроте был «Питон», я уже не помню его фамилию, но про-звище своё он полу¬чил за рост, свыше двух метров. Надо полагать, он был в курсе моих приключений, но особого удивления не выказал, имелись бедо-куры почище моего. Другое дело, что он не знал к какому делу меня опреде-лить. И недели две я вообще ничего не делал, просто слонялся туда-сюда, а как-то с утра забрался на бункер, а высотой он был как семиэтажный дом, и длиной метров сто. Улёгся там, на траву и проспал до обеда, спал я на живо-те, отчего половина моего лица сгорела под солнцем. Сначала она была про-сто красной, а потом начала облезать. Хохоту было просто не описать, ржали так, что сгибались пополам. А потом ротный отпра¬вил меня, и ещё троих в командировку, в какой-то военный совхоз, в двадцати километрах от совет-ско-китайской границы. Это было живое воплощение разрухи, никто ничего не делал, все солдаты были из Средней Азии, и я не уверен, что они все по-нимали русский язык. Офицеров мне увидеть, вообще не удалось. Там мы встретили знакомых, из соседнего полка также командированных, они уго-стили нас анашой, и через пару дней я уехал вместе с ними обратно в свою часть. От такой выходки, начальство просто оторопело, ротный пошёл и на-пился, впрочем, подозреваю, что не только из-за меня. Ещё через пару не-дель, в ходе которых случился вышеупомянутый эксцесс с дедовщиной, я был откомандирован в Уссурийск. Теперь нас было целое отделение, и использо-вали нас в качестве гастарбайтеров, на стройке. Ночевали мы в автобате, где я встретил сослужив¬цев ещё по учебке, и вечерний досуг проводил достаточно неплохо. Уссурийск запомнился провинци¬альностью, огромными пауками и отсутствием спичек. Хабаровская спичечная фабрика умудри¬лась каким-то образом сгореть, в буквальном смысле, наверное, из-за неосторожного обращения со спичками. И поэтому, прикурить на Дальнем Востоке стало проблематично.
  Осенью, в сезон дождей, за нами приехали, посадили в кузов грузовика и повезли в родную часть. В кузове не оказалось скамеек, поэтому пришлось ехать всю дорогу на корточках, становясь всё более мокрым, дождь уже лил целую неделю, и потом еще, столько же. По прибытии, сухим на мне оста-вался только военный билет, завёрнутый в целлофан. После этого нас повели в баню, но горячей воды, как и следовало ожидать, в наличии не оказалось. Пришлось ограничиться умыва¬нием лица. Зато нам выдали новую казарму, раньше, всему постоянному составу приходилось проживать сообща, ремро-та, РМО, Р/Х, связь, взвод управления, оркестр, и кто-то ещё ютились все вместе, и бардак был невообразимый. Со скандалами, интригами, драками, всевозможными обвинениями во всём, в чём только можно, и прочими пре-лестями совместного существования. Теперь произошёл размен жилплощади и все стали жить более организованно. Да и мне наконец-то нашлось нор-мальное дело — оформить казарму самым наилучшим образом, чем я и за-нялся.
  Ротный, как-то оставшись ответственным на ночь перед отбоем, поинтере-совался — кто не хочет идти завтра на зарядку? — Осень, нескончаемые до-жди, глинистая почва, первым вызвался, ко¬нечно, я, и потом ещё двое. С утра залезли в «ЗИЛ» и помчались, приехали на стройку — стро¬ился тепличный комплекс. В кустах сделали засаду, осмотрелись, разведали — никого. Рывок, другой, в машину кладутся стеклоблоки, кафельная плитка, ещё что-то, за-прыгиваем сами и сры¬ваемся с места. Операция прошла успешно, в уголовном кодексе, конечно, это мероприятие име¬нуется несколько иначе. Но, испытать чувство адреналина в крови, опасности, как говорят драйва. Да и всё похищенное было использовано в благих целях — на ремонт казармы. После этого с ротным отношения стали почти дружескими, единственно, что только не пили вместе. Работал я добросовестно, на глаза враж¬дебно настроенным офицерам старался не попадаться, и всё бы ничего, если б не моя форма. К этому времени я был уже «дембелем».

                Глава десятая.
  Это был 1989 год, и в армии ввели новые стандарты формы, в принципе она осталась той же, только пришлось расстаться с цветными погонами, петли-цами, и блестящими пуговицами. Всё стало одного защитного цвета, понадо-билось десять лет афганской войны, чтобы произошло такое колоссальное усовершенствование. Морским пехотинцам помимо чёрного х/б выдали ещё и ка¬муфляж, правда в течение нескольких ночей вся пятнистая одежда была украдена. Лишь самые ушлые морпехи смогли сохранить, да и, то только го-ловные уборы. Я же пользуясь своими знаком¬ствами, раздобыл вообще уди-вительную форму, по виду это было обычное х/б только совсем без погон и петлиц. Также отсутствовал крючок на воротничке, и верхняя пуговица была очень ма¬ленькой. Насколько могу судить, такая форма полагалась техниче-скому составу ВВС. Завершением гарде¬роба были сапоги, по высоте, такие же, как берцы, что по тогдашним меркам являлось отменным шиком. Вот из-за этого пижонства мне пришлось испытать ещё один всплеск глупых недо-разуме¬ний. Офицеры, особенно которым было нечего делать, стали проявлять нездоровое любопытство к моему внешнему виду. Например, почему это у меня нет погон и петлиц, и пусть я немедленно пришью их. Мне приходилось применять всё своё красноречие, объясняя им, что это такая форма, и вносить изменения в неё, уставы ну никак не позволяют. Порой это занимало четверть часа. А один прапорщик, из зенитчиков, увидев мои короткие сапоги, решил видимо, что я их подвернул внутрь. И решил мне преподать наглядный урок, уж не знаю, чего. Вынул из кармана внушитель¬ного размера складной нож, (солдатам запрещено носить ножи), и потребовал разуться. Он ви¬димо хотел мне отрезать голенища, чтобы как следует поглумиться. Я, разумеется, разулся, и су¬нул сапог ему прямо под нос. Сапог был заводского исполнения, и его лицо надо было видеть. По¬сле этого я издевательски долго обувался, а он, пробурчав, что-то видимо не очень лестное в ад¬рес сапожников, гневно удалился. Не хотел бы я с таким долдоном оказаться в одном окопе. Ино¬гда препирательства заканчивались водворением меня на кичу, в таких случаях видимо офицеры чувство¬вали себя победителями. Простые смертные также были не равнодушны к моим скороходам, и мне как-то раз пришлось сделать массаж лица, одному не¬уёмному соискателю. Когда я уже покидал полк, два воина всем на потеху, устроили поединок за право обладания волшебной обу-вью.
   Как и многие мои сослуживцы по ремроте, я рассчитывал, что увольнение в запас произойдёт в конце декабря. Все наши выходки к этому способствовали, поэтому домой мы особо не торопились. Но пока на дворе был ноябрь, жизнь, наконец, устакани¬лась, после подъёма, я прятал голову глубже под подушку, дабы лишних полчаса подремать. После завтрака, когда начинался утренний развод, я также ещё полчаса сыто подрёмывал. Затем вставал, со-вершал тщательный утренний туалет, и наконец, принимался за работу, мед-ленно и очень тщательно. У меня появились подражатели, правда, не обла-давшие таким же чувством опасности, из-за чего не раз попадали впросак. И при этом у них хватало наглости меня же обви¬нять в том, что они были за-стигнуты врасплох. Больше всех возникал Кузя, вообще-то это про¬звище ему досталось по наследству, правда, не от родственников. Был такой Кузьмин в нашем полку, сам из Читы, служба у него была: ездить на тракторе КАЗ-700, фамилию укоротили, и когда он уходил на дембель, то вместе с трактором передал «молодому» и прозвище. Возможно, оно передавалось и дальше. Был у нас ещё в ремроте некто Сердюк, сам с Сахалина, этот ухитрился два года прослужить помощником электрика. То есть два года он таскал монтёрские когти, и сумку с инструментами, и больше ничему не научился. Электриком значился Саркисян флегматичный воин внешностью напоминавший пожи¬лого хоббита. Было ещё много разных людей, но формат произведения не по-зволяет хотя бы даже просто их перечислить. 1
  Внезапно, без всякого предупреждения, идиллия была уничтожена. Прика-зом по округу, все дембеля призванные из-за пределов Дальнего Востока, должны быть уволены до 14 ноября. Что тут началось. За голову схватились все, кто её совсем не потерял. В течение нескольких суток, че¬рез почтовое от-деление Ляличей было отправлено несколько сотен отчаянных телеграмм. Полк не спал сутками. Масса народу превратилась в портных, сапожников, шинельщиков, шапочников и т.д. и т.п.  Все бегали туда-сюда, сталкивались лбами, шептались, шушукались, договаривались, расстраивались и вздыхали. «Молодым» приходилось буквально летать, в попытках добыть, что либо, хоть из-под земли. Шуршали купюры, переходя из рук в руки, споры перете-кали в перебранки, и нако¬нец, спорящие, негоцианты и купцы били по рукам. Мне тоже пришлось всё это пройти, расценки в течение суток под¬нялись в не-сколько раз. Спрос на всё стал просто ажиотажным. Но, в конце концов, я всё раздобыл, нагладил, надраил, и на мне всё блестело: включая бляху, пу-говицы, полный комплект значков, и высокие сапоги со шнуровкой. Они были тщательно отглажены раскалённым утюгом, каблуки подбиты, и в каждый из них забито по четыре гвоздя-дюбеля. Я был готов. Наконец нас собрали, сосчитали, присутствовал даже начальник штаба Карленко, которого все не без оснований побаивались. Увидев меня, он сделал лицо, которое трудно за-быть, и произнёс: наконец-то Сонголов, ты перестанешь нас му¬чить. Мне хо-телось брякнуть: я вам ещё буду сниться, но из опасения получить по физио-номии промолчал.  На самом деле это он мне потом приснился, и не просто так. Во сне он вёл меня по площади Советов города Улан-Удэ на кичу. Это приснилось мне уже дома, и весь день я был слегка рассеян. После этого нас распустили, и до самого вечера мы все слонялись туда-сюда, не зная, как убить время. Наконец за нами приехал «КАМАЗ», и мы с радостными во-плями погрузились в него. Привезли нас в Уссурийск, в пересыльный пункт пятой армии. Здесь опять пришлось ждать, слушая истерические причитания какого-то местного офицера, по поводу того, что от кого-то пахло спиртным. Через какое-то время нас отвезли на аэродром, где опять пришлось ждать, правда, здесь это можно было делать в видеосалоне. Там мы уселись в удоб-ные кресла и задремали, за предыдущие трое суток, приходилось спать всего по три-четыре часа. Помнится, просыпаясь, тупо таращился в экран, там шёл порно¬графический мультфильм, некоторое время старался вникать в проис-ходящее, затем снова про¬сыпался. Наконец фильм кончился, и пришлось выйти на улицу. Нервно позевав на морозе, я слу¬чайно наткнулся на узел связи, и начал оттуда названивать, куда ни попадя, и наконец, дозвонился до «Ухабистого». И надо же было такому случиться — я наткнулся на Гернера, теперь уже целого капитана. Представившись, я буквально заорал — товарищ капитан, я домой уезжаю, — и бросил трубку. Настроение поднялось просто до небес. А через полчаса нас погрузили в ТУ-154, и мы взмыли в ночное небо. Усевшись поудобнее, и откинув кресла, все летящие исполнили команду: отбой. Когда я открыл глаза, было уже светло, и мы пролетали над Байкалом. В Иркутске была пе¬ресадка, и когда мы ступили на землю, то про-сто задохнулись. В Уссурийске было минус пятна¬дцать, здесь — минус три-дцать. Здесь же мы и расстались, мне нужно было снова лететь на восток, ос-тальным, дальше на запад.
  Мой рейс улетал поздно вечером, и целый день пришлось слоняться. Выхо-дить в город было слишком холодно, поэтому пришлось бродить по аэропор-ту. Наконец объявили посадку, и пасса¬жиры гурьбой ринулись на взлётное поле, выйдя на поле, я увидел два самолёта производивших посадку, и на-правился к тому, который ближе. Когда же поднялся по трапу, и предъявил билет, то попал ещё в одну глупую ситуацию. Стюардесса, посмотрев мой билет, прокричала (было очень ветрено), — ваш самолёт там — и показала пальцем в направлении взлетающего авиалайнера, — а мы летим в Хабаровск. — Сказать было нечего. Через четверть часа, в кабинете директора аэропорта, находясь в окружении с трудом сдерживающих смех людей, я получил новый билет до Улан-Удэ. На этот раз я был предельно внимателен, и смог долететь без происшествий. Добравшись, домой, я был встречен запертой дверью. Пришлось ехать в центр и искать родственников, что оказалось тоже не просто. Придя на работу к брату, и войдя к нему в кабинет, я обнаружил, что он перебрался куда-то в другое место, а здесь теперь находится лаборатория по изучению СПИДа. Слегка оторо¬пев, я поспешно ретировался и стал бродить по этажам и, потратив немало времени всё же нашел его. Он отпросился с работы, и наконец-то я смог добраться до дома. Вечером того же дня было собрано небольшое, но достаточно праздничное семейное засто-лье, более крупное, с приглашением родственников, друзей и знакомых ре-шено было перенести не выходные. Было много выпито, съедено и рассказано. Два¬дцатого ноября 1989 года я встал на воинский учёт, и на этом мои во-инские похождения заверши¬лись, как я думал навсегда.

                Глава одиннадцатая.
  После демобилизации, я естественно некоторое время веселился, затем уст-роился на работу, но после армейских приключений просто так жить было скучно, и я решил учиться. Поступить в Кяхтинское училище, на художника-оформителя. В те времена это был полузакрытый, приграничный городок. Всё шло вполне нормально, но тут вдруг принесли повестку. Явившись в военко-мат, я узнал, что меня хотят призвать «партизанить», да не куда-нибудь, а как раз в Кяхту. На мои попытки объяснить, что я именно туда и еду, но совсем с другой целью, военком, только весело жмурился. После этого ослепительно улыбнувшись, он открыл передо мной головокружительные перспективы, — да, ты поедешь в Кяхту. В воздушно-десантную бригаду. Станешь десантни-ком, офицером. — От таких перспектив я раскрыл рот, и довольно несуразно пытался объяснить, что художники Родине тоже нужны. В ответ слышал, что искусство это, конечно, очень здорово, но быть десантником, а тем более офицером гораздо важнее для Родины, и лучше для меня. В последнем тезисе я позволял себе усомниться, отчего военком ещё шире улыбался и начинал меня агитировать с удвоенной энергией. Таким образом, мы дипломатничали часа полтора. В Кяхту, я поехал всё-таки учиться, — были подключены все родственные связи, и министерство обороны обо мне надолго забыло.  На долгие пятнадцать лет.
  В 2006 году, в июне обо мне снова вспомнили, и предложили пройти деся-тидневные сборы. Это было очень некстати, как раз в это время я работал на постройке фонтана, и очень хотел завершить работу. Не отказываясь от сбо-ров, попытался объяснить ситуацию, дабы пройти сборы несколько позже. Через месяц, действительно, был ещё один набор, правда, на два месяца, но меня это не смущало. Военком, выслушав всё это, поинтересовался моей во-инской специальностью, и, услышав, что радиотелеграфист, со вздохом изрёк — извини брат, но ничем помочь не могу. Всё понимаю, но придётся идти, специальность у тебя такая. — На этом мы расстались. На призывной пункт я приехал на такси, в сопровождении группы поддержки, и подшофе. Попро-щавшись с провожающими, бодрой походкой направился в распахнутые две-ри военного комиссариата. Там было уже великое множество народа, попытки наудачу найти знакомых ни к чему не привели. Но зато очень быстро ор-ганизовалось акционерное общество с жидким уставным капиталом. В самый разгар непринуждённого общения, (расположились мы во дворе военкомата) появился какой-то капитан, и разбил нашу бутыль об асфальт. По совести сказать, это была уже четвёртая или пятая, — акционерное общество оказа-лось с размахом. Часа через полтора за нами пришли автобусы, снятые с го-родских маршрутов. С шумом и гамом мы стали занимать места, мне доста-лось место кондуктора. Ввиду этого пришлось взять на себя функции вино-черпия, да и не только. Ехали мы шумно, с песнями, возгласами и взрывами бодрого хохота. Пришлось поэтому провести переговоры с сопровождаю-щим, поклявшись всем, чем можно, что по приезду мы его не подставим, и будем выглядеть в наилучшем виде. Данное слово мы сдержали, и он на прощание помахал нам рукой.
  Мне много раз приходилось слышать рассказы о «партизанстве», и теперь выпала возможность самому всё это пережить, что называется испытать на собственной шкуре. Именно с неё можно сказать всё и началось. Огромная толпа не совсем трезвого народа, расположилась у входа в ангар — пункт приёма личного состава. Постепенно просачиваясь внутрь, резервисты полу-чали распределение в то или иное подразделение, после чего получали об-мундирование. А оно оказалось второй, а подчас и третьей категории, то есть было здорово поношенным. То же самое и с обувью. В довершение всего вы-дали противогазы и мешки для одежды, в которой мы прибыли. Её полага-лось тут же сдать, получив взамен картонную карточку с номером. К счастью стояла хорошая погода, и ожидающим можно было запросто развалиться на траве. Я кстати попал, как и следовало ожидать в роту связи. Когда распреде-ление, наконец, закончилось, нас уже строем, повели в расположение. Жить нам предстояло в казармах, до этого обычно «партизаны» обитали в палатках, в лучшем случае в блиндажах. Такой прогресс произошёл не случайно, как это обычно и бывает после серьёзного ч/п. Некий военнообязанный, прибыв на сборы, после их завершения домой не вернулся. Встревоженная жена начала поиски, которые поначалу ничего не дали, но женщина оказалась на-стойчивой, и муж, вернее его тело было обнаружено висящим на дереве. Было это убийство, или самоубийство, выяснить не удалось, но резонанс оказался серьёзным. После этого эксцесса было принято решение размещать личный состав в казармах. Происходило всё это в 160 танковом полку, к которому мы оказались, приписаны, в Гусиноозёрске.
  В казарме, мы получили койки, матрасы, полотенца, подушки, постельное бельё, и после некоторого ажиотажа фляжки. Затем всех собрали в клубе, где внушительного вида замполит пытался провести с нами беседы на тему зна-комства с историей полка. Ничего путного из этого конечно не получилось, и всё свелось к ерничанью, и рассмотрению анекдотичных жалоб, прежде всего связанных с незаконной конфискацией личного алкоголя. После этого нас распустили, и мы были предоставлены сами себе, и, пользуясь отсутствием надзора, приобрели у заезжего негоцианта несколько литров огненной воды. Заедаемая домашними пирожками она была в краткие сроки уничтожена. После чего, некоторые из нас, включая и меня, отправились в гарнизон на предмет продолжения праздника. Правдами и неправдами, и буквально под носом у патрулей, нам удалось раздобыть несколько стеклянных ёмкостей. Кои мы и употребили с целью упрочнения воинского братства. Наступил уже вечер, дело было к ужину, но с этим мероприятием, что-то не заладилось. Одни всё-таки поели, хотя довольного вида не излучали, остальные верну-лись, вообще ничего не похлебав, и изрекали по этому поводу всевозможные проклятия. Рота связи, изрядно хмельная, поглядев на эти недоразумения, на ужин вообще не пошла. Поздно вечером, на плацу, во время вечерней повер-ки разразился жуткий скандал. Голодные воины подняли ропот, руководство полка естественно себя виноватым считать не пожелало, и понятное дело, поднялся, нешуточный хай, переросший в грандиозную перебранку. Тогда, самым крикунам было предложено выйти из строя, дабы не кричать из-за спин своих товарищей. Меня к тому времени всё это завело, и я оказался в числе вышедших. Кричащие оказались неважными ораторами, и поодиночке бывали быстро затыкаемы. Я же шумел по поводу того, что тыловая служба этого полка оказалась в известном месте, поскольку не смогла справиться с такой простой вещью как ужин. И где мы все будем, если окажемся с такими командирами на войне. Командир полка оказался избирательно глухим, и вступать в пререкания со мной посчитал излишним. Нескольких бунтовщи-ков, нёсших уж совсем пьяный бред, отвели на гауптвахту. На этом первый день закончился.
  Следующее утро, было похмельным, но покоя не было никому. На подъём пришёл сам командир, и, увидев меня, поинтересовался моим самочувствием, узнав, что оно вполне, хмуро порадовался. Видимо накануне он меня за-помнил. После завтрака был развод, на который пришёл целый генерал. Он же сообщил, что наши сборы проводятся по некой новой программе, для на-шего региона чуть ли не пилотной, после чего с достоинством удалился. На-чались построения, ознакомление с тем-то, и с тем-то, а мне пришлось отпра-виться на полигон. И получить там в своё ведение командно-штабную БМП. Машина оказалась видавшей виды, с оборванными крыльями, с гусеницами разного образца, и на борту у неё было нарисовано семь белых звёзд. Напо-добие тех, что рисовали себе на фюзеляжах истребители времён Великой Отечественной войны, по количеству сбитых самолётов противника. Но, ри-совать подобное на гусеничной технике, да к тому, же не обладающей борто-вым вооружением, у меня ум за разум зашёл. Из оцепенения меня вывел на-чальник связи, предложив ознакомиться с машиной. На моё мычание он от-ветил — эти звёзды нарисованы в Чечне, во время второй кампании, в коей полк принимал активное участие. А каждая звезда обозначает пройденную тысячу километров. Это меня как-то успокоило. Механиком-водителем у ме-ня оказался здоровенный деревенский детина, в недалёком прошлом пере-нёсший черепно-мозговую травму. К нему как-то само собой приклеилось прозвище «бээмпэ», меня все предпочитали называть почему-то по имени-отчеству – Константин Эдуардович, вероятно в контексте прозвища.
  Вместе с ротным, мы принялись исследовать машину, изнутри она тоже оказалась изрядно натруженной. Из четырёх радиостанций работала только одна. В принципе нам больше и не требовалось, основная задача была нау-чить экипажи пользоваться базовым оборудованием, и развёртывать машины согласно нормативам. Можно было, конечно, что называется забить и ничего не делать, просто валяться на траве. Но, коль уж попали сюда, то я постарал-ся, чтобы все четыре экипажа освоили машину на должном уровне, дабы не испытывать в последующем угрызений совести из-за бездарно потраченного времени. Правда, в самом разгаре учёбы мой механик-водитель отколол но-мер, выезжая задом из капонира, он не обращая внимания на жестикулирую-щего ротного, сдал зад вправо. И не заметил, как проехался по вещам ротно-го, раздавив ему фляжку и намотав на гусеницу кожаную планшетку. Её после этого пришлось четверть часа вызволять, подавая машину то вперёд, то назад. На ротного было жалко смотреть, «бээмпэ» отдал ему свою фляжку, взамен сплющенной, и попытался неуклюже сострить. Планшетку, ротный сначала хотел выкинуть, но ему отсоветовали, и он решил её сохранить. Может быть, в память о нас. После таких событий учебный процесс принял вялотекущий характер. Да и, в общем-то, все учебные планы были выполнены, и можно было расслабиться. Но вот с этим оказалось непросто, Директриса, стрельбище, полигон, всё находилось в восьми километрах от казарм, и с утра приходилось под горку топать пешком. Обед нам привозили в термосах, еды хватало, однако, её вкусовые качества следовало бы отнести к категории кормов. Вечером, за день, набегавшись, приходилось по той же, разбитой танками дороге шагать в казарму, в гору. Почему нельзя было возить народ на грузовиках, вероятно, из соображений, что чем больше солдат устанет, тем меньше он набедокурит. Если не учитывать того, что физическая усталость, аккумулируясь, может трансформироваться в немотивированную агрессию. И кто-нибудь обязательно кому-то расколотит физиономию. Что конечно и начало происходить, а те, кто уж очень хотел напиться, находили способы это делать. К счастью в каждой казарме был телевизор, к тому же шёл чемпионат мира по футболу, правда, транслировался в основном по ночам. Возможно, это как-то способствовало домоседству, если конечно такой термин применим к казарме.
  Как особый эпизод запомнился военный оркестр, из себя он представлял похоронную команду города Гусиноозёрска, в полном составе призванную на партизанство. Это были спившиеся музыканты-неудачники, и лица в этом коллективе, имели преимущественно баклажанный оттенок. Специфика дея-тельности наложила неизгладимый оттенок на их мироощущение, и даже «прощание славянки» они играли так, что хотелось зарыдать.
  Примерно на восьмые сутки мы начали постепенно звереть. В аспекте крат-косрочной военной подготовки, наверное, это даже неплохо. Мы все были слегка на таком взводе, что если бы нас отправили в район боевых действий, то противнику пришлось бы несладко.  Учитывая всё же нашу безалабер-ность, свои потери оказались бы не менее впечатляющими. Кадровые офице-ры уже стали слегка опасаться, но к счастью серьёзных эксцессов не про-изошло. И наконец, пройдя по плацу лихим строевым шагом, мы приготови-лись провести последнюю ночь в 160 гвардейском танковом полку Тацинско-го соединения. Ночь оказалась на редкость короткой, уже часа в четыре утра мы поднялись, сложили спальные принадлежности в матрасы, взяли их под-мышки и, не производя особого шума, отправились на склад, дабы всё это сдать. Придя туда, мы с удивлением обнаружили, что мы оказывается не са-мые хитрые, у входа в склад уже толпилось человек двести. Всего нас было на сборах, без нескольких человек тысяча. Уж не знаю, кто чего не поделил, но без кулачных диалогов не обошлось. После прощального завтрака, в ходе ко-торого некоторые совершили чудеса прожорливости, мы сдали кружки и ложки и стали ждать дальнейших событий. Пришёл начальник связи и побла-годарил за службу. Это оказалось приятной неожиданностью. Наконец ближе к полудню мы все бодро пошагали к тому месту, где десять суток назад оста-вили на хранение свои вещи. Здесь опять толкотня, только, настроение уже приподнятое. Сдаём сапоги, форму, потные портянки, ремни, противогазы. Но почему-то у каждого пятого в бегунке пишут, что не хватает того или сего, невзирая на наличие. Вероятно, кому-то захотелось нагреть на этом руки. В самом конце нам выдают деньги, рублей по восемьсот, и военные билеты с печатью о прохождении сборов. Мы почти свободны. На выходе нас встре-чают предприимчивые кавказцы организовавшие торговлю спиртным и шашлыками. Народ, конечно, в экстазе. Через час мы усаживаемся в автобу-сы, заезжаем по дороге в магазин, закупаем пива и водки, и едем домой. На-строение у всех просто отличное.
  По дороге возникает спор, кто круче, танк или самоходная гаубица. Разговор начинает приобретать принципиальный характер, и дело может закончиться таранным столкновением. Приходится подать реплику — один убитый радист, равняется десяти сожжённым танкам. — Некоторое время народ переваривает услышанное, затем все кричат — верно! — И конфликт исчерпан. Разговор плавно переходит в мирное русло, и кто-то пытается даже запеть. Приехав в город, народ, пошумев и потолкавшись, разъезжается по домам. История с «партизанством» отправляется на стеллажи памяти, и будет извлекаться, только во время мужских застольных бесед.

                Глава двенадцатая.
  Прошло более двадцати лет, с тех пор, как я уволился в запас. За это время, случилась «Буря в пустыне», война в Югославии, начались и закончились две чеченские кампании, был снова Ирак, и снова началась война в Афганистане. На этот раз с участием США, НАТО, и прочих, заинтересованных сторон, продлится она, по всей видимости, ещё не один год. Российская же армия всё это время пыталась реформироваться. Продемонстрировав в очередной раз всему миру, что она одна из самых крупных по количеству личного состава, одна из самых вооружённых, и одна из самых воинственных в мире.
   За это же время выросло, окрепло и встало на ноги, поколение, избежавшее службы в армии. В масштабах России таких наберётся, наверное, свыше миллиона. Каким образом это им удалось, и чего стоило их родителям? ; Во-прос на засыпку. И что, они будут рассказывать своим сыновьям, если те спросят, — папа, а ты в армии служил?
— Нет, ну что ты, твой папа не дурак.
— А что, в армии только дураки служат?
— А ты как думал, умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт, понял?
— А если война?
;  Пусть другие воюют, а мы дома посидим.
;  А если призовут, прямо домой приедут и заберут, дадут автомат и вперёд?
— Лучше тогда сразу в плен сдаться, будет шанс выжить.
— Значит твой дедушка, который воевал с немцами, был дурак?
— Слушай сынок, заткнись и иди делать уроки, пока я не достал ремень и не исполнил тебе «Педагогическую трагедию». — Озадаченный сын плетётся таращиться в ненавистные учебники, не понимая, что он сделал плохого. О чём будет думать его папа, наверное, никому не интересно.
 Представители данного поколения, всё равно в душе ощущают какой-то дискомфорт. Потому что 23 февраля праздник вроде как бы и не их. И иногда откалывают номера, от которых даже у видавших виды людей на время про-падает дар речи. Некий, уже не очень молодой человек, будучи подшофе на-чинает высказываться на тему того, как он воевал в Афганистане. Да не где- нибудь, а в Кандагаре. И это притом, что в 1989 году ему было всего 10 лет.
               
                Глава тринадцатая.
 Прошло, около десяти лет с того дня, как в этом произведении была постав-лена финальная точка. После этого, я несколько лет я о нём не вспоминал.  Как говорят в таких случаях: пролежало на полке. За это время произошло много событий
  В 2008 году, случившееся во время пекинской олимпиады столкновение между Грузией и Россией, наглядно показало реальное состояние Российских вооружённых сил. В течение нескольких суток, 58 армия, расквартированная на Кавказе, не могла придти в боевое состояние, возможно, если противник оказался бы несколько серьёзнее, то данная армия просто перестала бы суще-ствовать. Не трудно представить, что происходит в периферийных гарнизо-нах. Сам этот конфликт, по всей видимости, инициированный Соединёнными штатами, преследовал цель, отвлечь внимание от ситуации в Ираке и Афга-нистане. США не без оснований опасались бойкота со стороны мировой об-щественности, ведь они сами в 1980 году по причине войны в Афганистане, бойкотировали Московскую олимпиаду. Россия, как и обычно, поддалась провокации и оказалась в глупом положении. Таинственный русский характер, является загадкой только для самих россиян, хорошим поводом оправдать собственную инертность.
  С тех пор многое изменилось. Армия стала другой. Другим стал министр обороны, да и президент тоже. Настали несколько иные времена. Случились Донбасс, Крым, Сирия, мир снова изменился. России и россиянам пришлось, как обычно, дорого расплачиваться за успехи. Жить стало труднее, беднее, что называется, причин для веселья нет.
  Но, невзирая на это, армия России, продолжает оставаться одной из самых крупных и мощных в мире. И, как правило, неся поначалу большие потери, раскачавшись, приобретает свойства тарана, железного катка, всё сметающего на своём пути. Именно из-за этого, а также благодаря отваге и стойкости простого солдата, никто по настоящему, не хочет связываться с Россией. Не-взирая на неуклюжую внешнюю политику, не смотря на дикие выходки не-которых наших соотечественников, и на нашу, на взгляд иностранцев, вар-варскую культуру, нас всё же терпят. И пока наша армия, пусть и с массой недостатков существует, с нами будут вынуждены считаться.
18.06.18.
 
Константин Сонголов