Выбор и судьба

МЕЖ ДВУХ БЕРЁЗ

Каждый приезд в отчий дом согревал душу и всегда ранимо цеплял за что-то живое. Вот и в тот приезд, в шестидесятые. Справившись по хозяйству, мы сели за ужин. Как всегда я спрашивал о новостях в деревне, о судьбах уехавших. Отец, больше молчал. Мама, человек по натуре общительный, выдавала всё, что ей было ведомо. Зашёл разговор о не вернувшихся с фронта. И, конечно же, о моём крёстном, друге и сродном брате отца, Михаиле Фёдоровиче Дядечкине.
- Письма-то его Анастасия до сих пор хранит. Досада одна.
- А даст ли тетя Настя их почитать? - спросил я.
- Сходи, даст. Теперь-то она живёт с Фёдором Василевским, когда-та они крепко любилися, - услышал я в ответ.

И вот на следующее утро я отправился к "молодожёнам", как говорили у нас в деревне. А к нашему соседу Костюковичу кличка "молодожён" так и прилипла на всю жизнь.
Бреду не спеша, память цепляется за старые избы, их хозяев, кажется, вижу не только их лица, но и слышу голоса. Вот, изба "молодожёнов", приземистая, с маленькими окнами.

Открываю низко посаженную дверь, вхожу, здороваюсь.
Анастасия хлопочет у печи. Фёдор, одетый по-праздничному, сидит за столом лицом к образам, ожидает завтрак. Получив приглашение пройти, я всё же приостанавливаюсь и повернувшись к хозяйке: "Я от дяди Миши...". "Он жив?!" - с трепетом вырвалось из женской груди. Резко повернувшись, она глазами - впилась в меня. Я онемел. Фёдор медленно повернул голову в нашу сторону, не обронил ни слова. Придя в себя, я продолжил: "Хочу почитать письма крёстного, если дадите".

Анастасия опустила руки на чистый передник, буднично их вытерла и произнесла: "Конечно, дам". Медленно побрела она за цветастую ширму. Там, в сундуке, хранилось её сокровенное достояние.

Я прошёл дальше и сел на лавку. "Ну как жизнь-то в городе?" - спросил меня Фёдор. "Да как и везде" - ответил я. Анастасия всё ещё не выходила. Фёдор стал чувствовать себя естественней, и мы повели неторопливый, доверительный разговор. С детства мне был Фёдор чем-то симпатичен. А теперь в деревенском мужике я увидел интересного собеседника, человека проницательного ума и тонкого юмора, сочетающего в себе крестьянскую простоту, интеллигентность и внутреннее обаяние. Всем этим он подкупал не только мужчин.
Наконец-то появилась хозяйка. Она медленно подошла ко мне, и протянула пачку солдатских треугольников. Помолчав, она ушла.

О чем думала Анастасия в эти минуты? Только что обожгли, сердце и руки письма самого родного и близкого, а рядом, вот за столом, другой. Да тот, кто когда-то первым и сладким поцелуем зажёг её пылкое, совсем юное сердце. И не только зажёг, но и просватал.

Повенчанные в Туровской церкви, молодые возвращались домой. Перед Залипьем их встретил наряд милиции. С ним был и Михаил. Фёдора, укрывающегося от раскулачивания, арестовали и увезли. Анастасия тоже оказалась невольницей. Её "пленил" Михаил и увёз на Бугор* к родителям пересватывать. И пересватал. Но дела службы заставили второго жениха уехать, освобождённый из-под стражи первый жених снова к Анастасии. И она не выдержала. Так бы и металась невеста между двух женихов, словно заблудившись меж двух берёз, пока вернувшийся Михаил не поставил последнюю точку над иронией судьбы. Снова приехал на Бугор, пересватал в последний раз Анастасию и увёз с собой в Бадайбо.
____________
*) Бугор – деревня Тургеневка, первоначально переселенческий участок Большой Угор (прим. Н. Трощенко).


А Фёдор остался. И нашёл свою, богом посланную, Марфу. Свили пары свои гнёзда. Пошли дети. Так и жили бы, если б не война. Михаил и Фёдор ушли на фронт, жёны с детьми, у каждой по трое, остались.
И пошли в деревню письма-треугольники. Иногда они перебивались квадратными. В них было спрятано горе, называемое похоронкой. Письма несли на себе общий отпечаток войны, были чем-то похожи друг на друга, но и каждое имело свою собственную боль. Как и у письма Михаила Федоровича, посланного 22 января 1943 года.


ПИСЬМО С ФРОНТА
Вот он, солдатский треугольник, - последняя и единственная связывающая ниточка солдата-фронтовика с родным очагом. Это письмо друга моего отца, моего крёстного. Письмо еле держится на изгибах, уголки утратили свои прежние очертания. На обратной стороне оставили свои автографы военная цензура и Канский почтамт. Все говорит о далёком времени, только боль письма свежая, сердечная боль.
Мне и по роду работы, и по велению души пришлось перечитать немало литературы о Великой Отечественной войны. В том числе и писем с фронта.

Обычно Великая Отечественная трактуется как триумф. Но последнее время нет-нет да и появится новое понятие - "трагедия". Можем ли мы усомниться, что первоначальный период войны был трагическим? Жизни теряли мы миллионами. Тысячи городов и деревень оставляли врагу. Но с коренным переломом пришли и победы. А в них только ли триумф? Сколько братских могил оставалось на полях сражений! А в тылу сколько вдов, сирот! И мы порой наивно представляем себе солдата-победителя, забывая, что он живой человек со своим сердцем, памятью, надеждами. И, конечно же, со слабостями. Преодолевая свой собственный страх, он шёл в атаку к победе, к Великой нашей победе.

Но не всем было дано дожить до Победы. В том числе и Михаилу Фёдоровичу Дядечкину, письмо которого, сугубо личное, я вам, дорогой читатель, и представляю.

"Письмо 1943 г., дня 22 января. Письмо от известного вашего мужа Михаила Фёдоровича.
      Здравствуй дорогая, милая Наденька! Посылаю я тебе свой сердечный привет, затем посылаю свой сердечный привет дорогим деткам Манечке, Ниночке, Вовику, затем посылаю свой сердечный привет дорогим родителям: дорогому папаше и дорогой маменьке, дорогим сестрицам Дуне, Ниночке, Васе и вашим деткам. Дорогая моя жена, любимая Наденька, и дорогие мои детки, и дорогие мои родители и сестрицы, сообщаю вам, что 22 января я отправляюся на фронт. Ожидайте, какие будут от меня новости. Если ранят, то пришлю письмо, а если меня убьют, то получите извещение, какая меня постигнет судьба. Дорогая моя и любимая Наденька, как я на твою карточку посмотрю, как на живую, только расстроюся.
Наденька, я тебя прошу, если меня убьют, то смотри детяшек и что я тебе говорил оставить из моей одежды моему сыночку Вовику. Храни, пока он не вырастет, будет отцовская память.
Наденька, начинаются дни морозные. Хорошо, если легко ранят, то выйдешь, а если, тяжело, то замерзнешь, как клоп.
Дорогая моя жена Наденька, не забывай меня, пока я живой. Тогда меня забудь, как меня положат в братскую могилу и закроют глаза песком, когда мы с тобой расстанемся навеки веков.
Пока до свидания, дорогая моя Надюша, дорогие мои детки, дорогие папа и мама и сестрицы. Кланяюся я вам всем, и если я вам что сделал плохого, все это забудьте.
Целую я вас бесконечно раз.
До свидания.
Капали слезы вам на память".

На письме действительно следы слёз. Химический карандаш на влажных местах оставил синие слова и буквы.
Солдатские слёзы. От чего вы? От минутной слабости или от трагизма собственной судьбы? А может быть от предчувствия, что навсегда придётся лечь в смоленскую землю в бою за деревню Подъяблонька?

"Ваш муж был очень хороший человек. Мы с ним познакомились по случаю и оказались земляками. В частности, я сам Канского района, село Сотниково. Он прибыл к нам из госпиталя..., погиб он в бою смертью храбрых. Я не мог вам сразу сообщить, ибо письмо, что он вам послал, написано по моей настойчивой просьбе, а тут бой, окончившийся для него смертью. Но вы можете быть спокойны хоть за то; что он похоронен своими друзьями и за его смерть мы крепко отомстили. Простите за горькую правду. Ваш земляк Николай Трагимов, 28 марта 1943 года".

С получением письма Трагимова у Анастасии рухнула последняя надежда.


ТРЕТЬЕ ГНЕЗДО
Ну, а как же Фёдор? Раненный в кисть правой руки, он вернулся домой.
Словно версты у дороги побежали послевоенные годы. Унесли они и спутницу Федора, Марфу: чахотка доконала.

Выросли в гнёздах дети да и разлетелись по всему свету. Только судьба не отпускала Анастасию и Фёдора далеко друг от друга. И свела их. Ну, а Михаил? По-прежнему приходил к Анастасии на свидание, но только во снах и всегда возмущался поступком жены. Фёдор постоянно чувствовал, что делит свою избранницу с Михаилом. Не случайно, как-то на тракту, у сворота в деревню, в разговоре со мной признался: "Вроде и живём вместе, а принадлежим своим гнёздам".

Своё последнее гнездо Анастасия и Федор из Низко-Городецка перенесли в Абан. Проезжая мимо, я всегда испытывал огромное желание заглянуть к ним. Но не получалось. Как они там? Неужто всё то, что так ярко озарило их юность, перегорело и ничего не осталось, чтобы хоть в старости согреть души?

Наконец-то такая возможность появилась. А вот и изба на взгорочке, у огромного сухого тополя. Постучался. На крылечко вышла сама хозяйка. Не признала. "А вы кто?" - спросила тихим голосом. "Да я сын Семёна Емельяновича". Обхватив меня за шею, она стала что-то приговаривать, увлекая за собой в избу. Обняв её за худенькие плечики, я почувствовал всю искренность душевной щедрости, которую, к большой радости, так и не утратила провинциальная деревня. Проводив в избу и мою супругу, она стала хлопотать о застолье. "У меня всё есть, и закусить, и выпить". "Да мы только из-за стола, в Долгом* у мамы были. Да, тем более, я за рулем". Еле успокоилась тётя Настя. Сели мы друг против друга и предались воспоминаниям. Я напомнил о письмах дяди Миши и заверил, что привезу, как только расскажу о них в районной газете.
_____________
*) с. Долгий Мост

А сколько она рассказала о жизни с Михаилом Фёдоровичем, начиная с первого сватовства и, кончая последним свиданием в Канске, перед отправкой на фронт. Удивительно и, наверное, не случайно, всё время беседы не назвала крёстного ни разу Михаилом, только Миша.

Рассказала о последних днях Фёдора. Всё собирался справить серебряную свадьбу. Ведь прожил с Анастасией без нескольких дней двадцать пять лет. Но не суждено было. Всплакнула дважды вдова и по Фёдору. Показала место на дворе, где упал и не поднялся. Рассказала о детях. Дочку Маню постигло несчастье, бандит убил её сыночка, школьником был.

Смотрел я на худенькую, щупленькую восьмидесятилетнюю старушку и думал: вот она, невыдуманная человеческая судьба. Почти роман. А сколько таких судеб-романов в тайне хранит моя поскотина! И как хотелось бы, хоть несколько страниц этой тайны раскрыть моему читателю. А может быть, и напишу.
Апрель 1992 г.