Первые впечатления 1

                - I -
 
Когда всё так скверно вокруг, пытаешься за что-то ухватиться, зацепиться. Лето, дача, взмыленные июльские облака, кровоточащий куст смородины... Нет... не защищают они уже. Остаётся то, что внутри. А глубоко внутри – я маленькая.
Лежишь и силишься вспомнить свои первые впечатления от этого мира. Совсем далёких, первозданных не так уж много. Запоминалось в основном то, что поражало. Один раз вынырнула из глубокого, заметённого снегом сна, а вокруг люди: кроме родителей – тетя, юная с длинными русыми волосами, тычет в кроватку пластмассовой обезьянкой, бабушка в красной шерстяной кофте и брошкой-цветком. Боковым зрением вижу гору чего-то блестящего, переливающегося, ярко пахнущего, за окном – ночь. Думаю: "Все мне снится"... – а это оказывается Новый год.

Почему-то плохо помню новую трёшку в Петергофе, куда переехали из полуподвальной квартиры на Нарвском. Первое, что проявляется на фотографии со дна памяти – улыбающееся лицо отца, выносящего меня, запеленутую в огромное вафельное полотенце, из ванной. Или же опять я на руках у отца – мы возвращаемся вечером из гостей:  задремала в автобусе, пришлось нести меня от остановки до дома. Открываю глаза и вижу размытые огни, желтые листья, позолоченные фонарями, коричневый коридор улицы.

Зато коммунальную квартиру бабушки и дедушки напротив Кировского завода помню отчётливо. Доходный охряно-жёлтый дом, промасленный солнцем двор, напоминающий дворики на картинах Добужинского, переходящий в местный рынок. Не забыла широкие ступени и теплый дубовый поручень лестницы. В самой квартире – длинный коридор с темно-оранжевыми половицами. В двух комнатах жили дедушка с бабушкой и младшей маминой сестрой Верой, в двух других милые соседки: худенькая, почти незаметная бабулька – Анна Федоровна и молодая эффектная, с высокой модной тогда прической – Галина. Мне там всё сразу понравилось. И то, что напротив громыхал и горел во все свои огромные окна завод, и то, что ночью проходили через комнату полосы серебристого неспокойного света от фар проезжающих по проспекту машин. А по утрам, как животное, завывал первый троллейбус, всё вздрагивало, просыпаясь, и в буфете сонно позвякивали рюмочки. В общем дом вековал зародившуюся задолго до меня жизнь, делясь сладким остатком. В гости к дедушке и бабушке постоянно забегали с мелкими подарками близкие и дальние родственники, приезжавшие в Ленинград из всех концов страны по делам. Отчетливо помню на пороге тогда еще молоденькую пухлогубую блондинку – Людмилу из Лудзы, притащивщую бог знает где заполученный импортный полиэтиленовый пакет с изображением заграничной дивы в небесно-голубых джинсах. Пакет был подарен Вере, но память выхватила из полумрака осеннего вечера ослепительную картинку и оставила со мной навсегда. А чего только стоила одна тяжелая зеленая лампа в комнате дедушки и этот голубоватый плюшевый плед; похожий, но пурпурный, лет через двадцать пять я застала в квартире у бабушки мужа. Видимо такие массово производились в 50-ые.

Недалеко от дома – на Маршала Говорова – был детский магазин "Золотой ключик", где из кукол по сути продавалась одна и та же – пластмассовая модель с милым тупым личиком, одетая в разные национальные костюмы народов СССР. У меня за то время образовалось их две – обе в цветастых сарафанах.
Из дома на Стачек всегда не хотелось уходить. Как-то раз надо было ехать ночным поездом в деревню под Себеж. Я, бабушка и мои родители, провожающие нас, вышли в летнюю ночь, пахнущую клеем тополей, в темной листве дрожали звезды, повсюду вечерними платьями шуршали тени, и я помню, что впервые угадала таинствененность мира, захотелось остаться, долго гулять – слушать, смотреть, вдыхать, но мама тянула за руку, надо было уезжать. Вот крохой совсем была, а та поэтическая зарисовка вместе с ощущением, которое врезалась в память, всегда возвращается, как нечто восхитительное, еще небывалое.

В три года я оказалась с бабушкой в деревне Волуёво, приютившейся между двумя озерными городками – Себежем и Зилупе. Бревенчатый дом был построен после войны, в нем жила моя прабабушка Ольга Родионовна. Мы вышли из поезда на ж.д. станции Посинь. И весь пейзаж сразу же проник в меня, как луч света, и остался на всю жизнь. Шоколадный запах горячего гудрона смешивался с сосновым и цветочно-полевым. Такого аромата в городе было нигде не сыскать. Да что уж тут: это был совсем другой мир. Нас встречала на лошади с телегой соседка тетя Нюра. Впервые увидив лошадь, точнее её бархатные темные глаза и ноздри, я не удивилась, как будто не раз с ней встречалась. Конечно, может быть, мне показывали лошадь на картинках, а может, и нет. Уверена, что многие знания уже есть в детях. А вот прабабушка  напугала. Это была маленькая сгорбленная старушка, ну совсем такой же я себе представляла бабу-ягу. Потом, конечно, привыкла к ней, но так и не полюбила. Меня тогда вообще пугали древние деревенские старики, которые там жили в каждом доме. По субботам мы с бабушкой ходил в соседнее село звонить в Ленинград. И первым вопросом папе и маме был: не состарались ли они ещё?

Во всем бревенчатом, опрятном доме, состоявшем из двух комнат и сеней, мне больше всего нравился чердак, где в опилках лежали случайные легкомысленные жертвы открытой для проветривания форточки. Прекрасно сохранившиеся засохшие бабочки с выцветшей аппликацией узоров на крыльях, стрекозы с огромными  мутными глазами и даже жуки. Там в углу под балкой я прятала свои драгоценности: прекрасную даму крести с синими волосами из старой раздраконенной колоды карт, мамину янтарную клипсу и загадочный журнал "Советский экран" с фотографиями из фильма "Раба любви". Утончённое лицо Елены Соловей в шляпе с огромными изогнутыми полями казалось недосягаемо нездешним.