Таманское богатство, окончание части 3

*

        ВТОРАЯ  ПОЕЗДКА  В  «ЮБИЛЕЙНЫЙ»

Завидуем энергии красноярцев. Особенно девчат. После изнурительной
копки в полях совхоза-юбиляра они еще до воскресенья появляются
у нас в Тамани. Поделиться новостями, сплавать вместе в море,
побродить по станице, про таманцев посудачить.

Эх, Тамань-глухомань, кто тебя любит, а кто любимую голубит.
А что таманцы? Казаки, старики, хохлушки … Знают историю края
лучше учёных, врут иногда безбожно, но красиво. Пьют крепко.
Лермонтова – усыновили. Но атаман Антон Головатый всё ж роднее.
Вот и памятник ему. И лермонтовский домик – рукой подать.
К ней я (было дело) и так обращался:

Ты, родная, зарёй занимайся,
Да не буди в несусветную рань.
Ведь лишь для нас ты и есть Гермонасса,
А для прочих ты – Тьмутаракань.

К друзьям возвращаются. На моего Сашу гермонасские встречи
оказали волшебное действие. – В очередную субботу мы вдвоём
сорвались в «Юбилейный». Сказано не громко, а точно. В четвёртом
часу дня взревёт рейсовый автобус и – потом из Тамани только на
танке уедешь.

Успели! – Позади осталась знакомая тридцать-четвёрка на развилке
дорог, мелькнул слева вечно взмывающий в небо истребитель.
Одиноко белеет суворовский обелиск. Вслед за вехами ратного труда – 
бесконечные вешки виноградников.
 
    «ЗЕМЛЯ – МАТЬ ВИНОГРАДА, А ТРУД – ОТЕЦ»
Лепо мыслите, таманцы, земляки!

Задерживаться в Сенной нам было не с руки. При выезде на большое
шоссе красовался плакат: «Домик Лермонтова 29 километров».
Советую запомнить, кто назад пойдёт.
 
… Лагерь встретил нас буднично и беззаботно. На кухне не было и
корочки. Красноярцы (их было пятеро с Леной вместе, остальные в
отъезде) как раз собирались в село, в баню и за продуктами. В такой
компании мы сделали пешком здоровенный крюк. Местные жители
продали девушкам ведро картошки, крупы какой-то. На обратном пути
наш пацанчик прихватил край кукурузного поля. Не жирно, в общем.

Ночь упала на землю. Ночь тихая, безлунная. редкие машины торили
темноту своими фарами. Тракторы у борозды сгрудились, похожи были
не на груду железа, а на спящих слонов и носорогов. Спать не хотелось.
Хотелось есть. Пить ночную прохладу. Мы вглядывались в тёмные лица
хозяев, вслушивались в их домашние заботы. Хозяева не спешили
пожелать нам спокойной ночи. Они приглашали нас на бахчу …

Еще древние греки делили время между закатом и восходом на некие
д о л и, они же делились с друзьями всем, что было. А вот Юра, –
возможно, в будущем сельский учитель, – исправно производил такую
практическую операцию: час сбора бахчи и час её поедания в кругу
друзей и товарищей.

Втроём мы брели по просёлочной дороге. Густой чернью лежали поля,
перемежаясь полосками деревьев. Высокие тополя вперивались в небо,
позатянутое облаками. Видно было – где на полверсты, а где на пять
шагов.  Должно же было что-то светлеть в этом мраке, вот и светлело.
Дорогой, истёртой колёсами в мягкую пыль, Юра рассказывал:

        - На бахче ночь еще чернее, глаза слепит. Идёшь медленно:
шур-шур – листья, стук – арбуз лежит. Наклонился, постучал – гулко,
спелый, значит. В поле можно в десяти шагах человека пройти – не
заметить. Бывало, идёшь мимо бахчи – только и слышно: тук-тук,
тук-тук … Кто там в поле?

Первый арбуз разбили и прикончили там же, у лесополосы.
Так требовал обычай. С тяжёлой поклажей в рюкзаках, прижимая
к себе по два-три арбуза, двинулись в обратный путь. Наш проводник
вёл по выпаханному полю. Глубокие борозды, рытвины, громадные
в ночи комья плыли под ногами. Короткая передышка в чаще – и снова
в борозду. Случись арбузу выпасть из рук – а такое случалось – 
беззвучно тонул он в рыхлой земле, пропадал в ней. Торчим на месте,
в три глаза ищем один арбуз.

Твёрдые шары давили спину больней и больней. Тяжёлые гири висли
на руках всё ниже и ниже, ниже пояса. Толчок коленом, наклон – и
тащишь. Земной поклон – и тащишь дальше. И думаешь … о доме!

Самое поразительное ожидало меня именно в нём, в лагере.
Лагерь, оказывается, не спал, он ждал нас, волновался! Сразу прошли
в продуктовую палатку, свалили, выбрали, и … может быть, только этой
сдержанной благодарностью чёрных, как ночь, улыбок и протянутых
в застолье рук искупалось наше воровство.

На другой день поразъехались, кто куда: одни – в Керчь за билетами,
другие, с Леной – в Анапу к археологам. В лагере только Света, Саша
и я.
Наше присутствие не мешало Шмелёвой заниматься производительным трудом.
Кисло бельё в тазу, в кухонном фургончике готовилась пища.
Нам тоже перепало от Светиного пчелиного нрава. Управившись с
делами, утолили голод. Арбузов что-то не хотелось. Арбуз Света
приготовила нам в дорогу. Мы отказывались, особенно я. Саша арбуз
взял, за что получил от меня авоську. Авось не устанет.

Долгое степное солнце, обойдя землю кругом, теперь прильнуло к ней
косыми лучами. – Не уходи. Я сидел спиной к деревцу, сзади болело
после ночных похождений. Саша и Света поблизости болтали без
умолку. Всё бы хорошо, если бы завтра не на работу. Часы стучали уже
шестой час пополудни. Семь километров до автобуса. До Тамани 35.
Но чёрт возьми, как это было неубедительно для моего друга!

Света собралась провожать нас. Белое сарафанистое платье ей было
очень к лицу. В нём она прихорашивалась, расчёсывала жёлтые волосы,
наливала воду в рукомойник. Держась за молоденькую берёзку (столь
редкостную в сухом здешнем крае), застегнула на пятке ремешок.

Не помню чем, я порезал палец. Как ни отмахивался, Света давай меня
лечить и – о ужас! – посадила зелёнкою пятно на платье. Слёзы в глазах,
мыло не помогает. Пришлось синюю кофточку накинуть.

По шоссе – кругом ни души – южные тополя слегка помахивают
перьями – мы втроём, Света посередине. Поди ж ты разбери, кто кого
провожает.
Прощались у водораздела, у насыпи. Канал, что ли, был? А вал тот,
сказала Света, еще Митридата помнит. (*) Долго помнит.

(*) Митридат – царская династия в Малой Азии, из них чаще
упоминают Митридата VI, долго противившегося Риму.

Обратно Света пошла другой дорогой, вдоль самой лесополосы.
А мы, отойдя, ждали, когда скроется за деревьями белый комочек.

… Сенную и лермонтовский указатель прошагали бодро.
Потом сумерки сгустились, и началось жуткое однообразие пути.
Автобусов  н е м а,  частники не становили из принципа. Один
мотоциклист подбросил вперёд на два километра. Мучительнее всего
оказалась утрата пространства-времени: сколько прошли, сколько
осталось? На остановках Саша досаждал вопросами и арбузом.
Предлагал его съесть. Но один, без меня, не мог решиться, настоящий
товарищ, за таким наш арбуз не пропадёт.

Раз мы чуть не пропали. Слышим, гудит что-то, едет позади. Как ни
вглядывались – нет огней, а гудит, громыхает всё ближе, страшилище
какое-то. Через несколько минут тревожного ожидания и преследования
из-за холма выскочил … поезд. – Пронесло!

Так часов пять кряду мигали нам прибрежные огоньки, взмётывали
снопы света автомобили, молчала ночь, пока не показались внизу густо
насаженные светозарные таманские домики. Тамань была хорошо
освещена. Будто спускаясь с гор, мы впали в эйфорию!
Шутили, смеялись, читали чьи-то стихи.

А народ в Гермонассе бодрствовал в полтретьего ночи. Свет на кухне.
Бдение за столом и брожение между палаток. – Сильны, бродяги! –
подумали мы. Наше появление не произвело никакого впечатления.
Упав на колени в палатке, находим и читаем письмо:

«Миша! Мы с ребятами сегодня ночевали в твоей палатке. Очень жалко,
что не застал тебя. Уезжаю. Как говорится, прощай, Гермонасса.
Мы вчера с Серёгой приехали, пока туда-сюда, даже не попрощались
толком. Спешу, надо бежать на катер. Счастливо вам с Сашей откопать
и добраться до дому. Пиши. Володя»

                (напев)

Одно в небе солнышко.
Две дороги во поле.
У одной – берёзонька,
У другой – два тополя.
Жаль, серёжка падала
Дальше пуха белого.
Да без ветра шалого
И цветка бы не было.

Ливни метят острые
Белоствольной платьице.
Радугами-росами
Разны капли катятся.
Пусть закаты милуют –
Грозовой иль розовый –
Зелень тополиную,
Синь тени берёзовой.

Долго-долго солнышко
Не садится во поле.
Всё видна берёзонька,
Всё стоят два тополя.
Что ж один роняет лист,
А другой все прямится?
Не дороги разошлись –
Это мы прощаемся.


*  *  *



Здравствуй, Валя!
Письмо! – Да здравствуют запаздывающие с ответом,
нас удивляющие и ободряющие, как бы случайным движением
своей души!
Говорю это не в оправдание собственной инертности, а потому,
что и запоздало принявшийся росток в нашем саду, и недо(м)ученный
ребёнок, от которого вдруг получаешь успехи и признание, – внушают,
как ничто скороспелое, уверенность, что это МЫ. Нашим старанием,
нашей памятью – есть живая память о нас.

… Следующие рассказы пусть выглядят главками или гермами (1)
на пути в Гермонассу и обратно.

        КУБИК

Кубик Рубика уже почти оставил Москву в покое. Когда бум кончился,
симпатичная игрушка нашла себе место и в моей комнате. Пусть
украшает телевизор. «Когда же ты за него возьмёшься?» – спрашивает
Саша, который мне его и удружил. – «А в Новогоднюю ночь! –
отвечаю. – Там все желания исполняются, чудеса. Вот и сложится».
- Ну и желания у тебя! (Я болтун или лгун?)


        КРЫМСКИЕ  ЧУДЕСА

Читал на днях в «Комсомолке» статью об археологах Крыма.
Новиниченковы их фамилия. Единственные археологи, безвыездно
живущие в Крыму. Ищут и охраняют памятники (второе труднее). 
Они открыли в горах над Ялтой античное святилище. Там раскопки
на квадратах по 0, 33 метра! (2) Прекрасно сохранившиеся монеты,
серебряные и бронзовые статуэтки и т.д. – У нас под боком составлена
полная коллекция монет Римской Империи!

А еще (журнал «В мире науки») найден (и этому открытию 15 лет)
первый из городов Бактрийского царства, в Афганистане, оставшегося
после Александрова похода. – И сразу столица. Полная стратиграфия.
Греческий язык, утварь, при восточных божествах и причудливо
смешанной архитектуре. Называется Ай-Ханума. (3)

* 1) Еще раз – герма, у древних греков межевой или путевой столб,
нередко с рельефом и надписью.
2) Исследуемый участок археологами разбивается на квадраты.
Размер квадрата, с которого снимаются находки, свидетельствует
о старательности копателей и о богатстве материала.
3) Бактрийское царство намного древнее походов А.Ф.Македонского.
С III века до н.э. – греко-бактрийское.


        ПОЕЗДКА В ФАНАГОРИЮ

Через Сенную проезжали не раз, пора и остановиться.
В километре от домов сворачиваем с шоссе (Саша и я), огибаем
какие-то холмы. Вот и море, а где же раскопки?
Хорошо или плохо, а в лагерь археологов не попали. По полю редкой,
зелёной этим летом травы шёл высокий, серьёзный молодой человек.
Узнав, кто мы и откуда, он тут же по-деловому сменил маршрут и
повёл нас смотреть раскопки.

Античность здесь копают в основном ровной линией, по месту
будущего трубопровода. Глубина ямищ – 5-7 метров. Землю, кстати,
кидают вверх предлинной лопатой. Бросовой керамики здесь горы.
Увозят только целую. Кладку, в общем, уничтожают. Не мы – так
строители.

Средние века – у самой воды. Тоже откос, но пониже, чем в Тамани.
Здесь нас передают товарищу по имени Андрей, который читает нам
краткую лекцию по хазарскому времени.
Здесь, над древней Фанагорией, необозримый пустой простор. За него
шла борьба между археологами и властями. Кое-что и запахали.

- Хотите в старый раскоп – пожалуйста! Прямо в бурьян. Только
осторожнее, здесь гадючник.

Из гор черепков я вынес обломок килика, (*) чернолаковую ручку.
И есть при ней самый краешек, очень тонкий, можно пригубить.

(*) Амфора, кратер, килик … Вино из амфоры, разбавленное в кратере,
пили из килика, держа его за одну или за две ручки.


       ОТЪЕЗД ТИЛЬМАНА И ЭДИКА

Тильман уезжал без помпы, но всей компанией, и Гена – с ними.
Повариха Ира – единственная таманская женщина, которую лагерь
мог наблюдать, злить, осуждать и лелеять каждый день, – упросила
Эдика спеть на прощание все его лебединые песни.
Это происходило, как и рождение младенца, на кухне. Сновавшие
девушки сновали чуть потише. – Спасибо, Эдик!

 
        ТОМА

Без обоих Юр мы,  конечно, зажили иначе. Переместились на другой
раскоп, новый верхний квадрат над морем. Дух Юр, как ты увидишь,
еще витал над Гермонассой.
Сперва меня бросили, по приказу Аннушки, в забытую богами дальнюю
яму, а Тому (некому заступиться) – на свежий отвал, выносимый мною
из этой ямы. Но уж через полдня прошлое, проступившее там, было
забыто А.К. уже до конца сезона.
Над морем – лучше. Здесь Витяй только что убил пару таманских уток.
Очередной камень вниз … Да кто ж их будет готовить-то …

Стоит Тамара на краю,
А Тильман машет ей «Адью!»

Цикл о Томе – не таманский цикл. И кто бы мог запомнить, что еще
при ней насочиняли трое-четверо оболтусов! Зато нам земля легче.
Носить-то – вон куда!
С этой романтической фигурой, прекрасно смотревшейся и на стуле
под зонтиком, в нагорном, и на (по)мойке керамики, связан и позорный
для меня эпизод. – На обратном пути в Москву ехал в поезде с двумя
девушками из пузея Мушкина, которые в этом году «просто отдыхали
в Тамани и ни с кем не встречались». Среди прочих имён в экспедиции
заинтересовало их Томино. «Красивая?» – спросили мои собеседницы.
«Нет, чистосердечно ответил я. – Но,» – и объяснял до тех пор, пока
не почувствовал в ответ напряжённое молчание … А в остальном мы
были солидарны.


        НАША ПАЛАТКА С КРАЮ

Не приди конец отпуску – гостеприимству нашей палатки не было бы
предела. И в кого она уродилась!
Сначала в ней, с будильником и вещами, спал наш товарищ,
опоздавший на катер. Как-то раз среди ночи в палатку упал мужчина,
и поднять его было невмоготу. В этом убедилась и пришедшая за ним
подруга. Утром исчезли оба, их имён история не сохранила.
Наконец, мы с Сашей, вернувшись из «Юбилейного», обнаружили
в палатке неестественный порядок и записку от Кульбы: «Волоха и
Серёга были здесь».


        ПРИЕЗД ИВАНОВЦЕВ

Очередная группа из Иваново. Они прибыли так поздно, почти все
впервые здесь. Говорили мало, пили много. Двигались они косяком.
Один встал и все встали … И вид у них был какой-то потерянный.
В первый же день из их числа выбрали дежурных, и я вызвался,
из «старожилов», чтобы познакомиться.


        МЫ ВАРИМ КАШУ

Планы у нас большие. Сберечь до компота ящик груш. Выдать
ко второму завтраку виноград, вчера по-честному собранный нашими.
Сварить манную кашу. Последнее придётся делать без поварихи Иры.
Ира нам всё рассказала. ПЯТЬ пачек манки.

День близится к ужину. Дежурные, понятно, устали. Слабонервные –
вон. Над баком с молочной водой двое: я и Лариса из Иваново.
На ВТОРОЙ пачке смесь загустела настолько, что я понял: хватит!
Теперь сахар и соль. Я бросаю, Лариса бросает. Я пробую, Лариса
пробует. Наконец, сравнялись. Перемешивал уже сам, с остервенением.
Каши-то – на 70 человек!
Ужин прошёл в солнечной, сердечной обстановке.


        КТО НА БЕРЕГУ ?

Перед читателем рассказ правдивый и пристрастный о Гермонассе – 83.
И грустно и светло оттого, что не успел написать обо всём, что
помнится.
И жаль еще, что 9 / 10-х осталось тайной, которой не передать.
Тайна – это несколько человек, уехавших из экспедиции от очевидной
скуки. Тайна – это нежные чувства, овладевающие вполне спокойными
ребятами, когда они провожают едва знакомого, вдруг уезжающего
гермонасца. Тайна – то, как археолог откладывает до зимы или до
сезона находку, может быть, ключ …

Когда я отплывал, спутников у меня не было. Катер в 9.50, как раз
перерыв на раскопах. С моря хорошо видно, как разноцветные фигурки
покидают Северный, скрываются за холмом. Остался один человек и,
выйдя на дневную поверхность, долго-долго отмахивал лопатой.
Кто на берегу?

Миша

ОКОНЧАНИЕ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ

СЛЕДУЕТ ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ