Три неба

Три неба
Загробный мир по Данте – это не только адские круги, это еще и райские небеса. Мое путешествие было бы не полным, если бы не этот свет, который и есть любовь.

Конечно, я не Данте, у меня нет сил на все десять небес, потому оставлю себе только три, зато самые чистые и добрые.

Небо первое. Тоня и Люба
 

У Тони был тяжелый день. Сегодня ей пришлось выйти вместо подруги на кордебалет, всего один взмах ногой, а сразу дернуло и в спине, и в бедре. Видимо, возраст дает о себе знать, нельзя уже на сцену не разогревшись. Но она ни на мгновение не выдала себя – вот и сейчас, уже выйдя из гримерки, даже успела пококетничать с жонглером Жозефом. Конечно, она же артист! Она всегда будет улыбаться! Она всегда будет лучше всех! Клуб сегодня был особенно шумным и переливался огнями. Был предпраздничный день, и гостей было много. Все работники бегали и суетились. Над немецким поселком Марс сгущалась тьма.

Уже дома, переодевшись в майку и спортивные штаны, забравшись в постель и подложив под больную спину подушку, она достала телефон и открыла мессенджер. Сестра снова не выходила на связь. Она читала сообщения, но ничего не отвечала. И Тоня не знала, что делать. Никогда в жизни она никого не пыталась в чем-то убедить, заставить что-то делать, не стремилась принимать за других решение, но сейчас она чувствовала, что судьба Любы в ее руках. И она, сжав и разжав в нервных раздумьях маленькую ладонь с хрупкими длинными пальцами, стала набирать: «Люба! Время идет, и решение нужно принимать быстрее! Если у тебя нет денег, я куплю тебе билет на автобус до Штутгарта, потом пересядешь на электричку и через два дня будешь у меня».

Люба была Тониной младшей сестрой. Когда-то они обе ходили в балетную школу и танцевальную студию, но лет в двенадцать Люба забросила балет, увлеклась современными танцами, поступила в театральное училище. В 16-ть родила первого сына и стало не до танцев. С первым мужем она быстро рассталась, искала себя на разных поприщах, металась по стране – сообщения от нее доходили то из Львова, то из Одессы, и вот теперь она пишет, что находится в Лисичанске. Тоня не знала, где это, а посмотрев по карте, похолодела:

– Люба, уезжай! Уезжай немедленно!

А сестра отвечала что-то непонятное – мне долго собирать вещи, давай еще думать, я не знаю, как добраться, Максим приболел, тут работа, дела.

Тоня нервно сжимала и разжимала кулаки. Пыталась что-то понять или придумать. Какие сейчас дела? Какая у нее там работа? И это сколько уже Максиму? Семь или восемь? Она видела племянника всего один раз, когда ему был год, и запомнила, что у него темные волосы и черные глаза, которые казались всегда очень удивленными.

– Люба, ты там замуж вышла? Что тебя так там держит?

– Нет, не вышла, – отвечала сестра. – Ничего особо не держит, просто давай еще подумаем. Далеко ехать. Чемоданы долго собирать.

«Что за чепуха! – думала Тоня. – Какие еще чемоданы, что она такое пишет? Бежать нужно, спасаться».

И Тоня ничего не понимала и очень хотела помочь сестре.

А где-то там, в другой стране и в другом городе, над которым прямо сейчас поднимались дымные столбы и пожарища на месте обстрелов, Люба, сидящая возле входа в подвал многоквартирного дома, снова взяла в руки телефон и посмотрела на экран. Заряда было мало, и мобильная связь часто пропадала, но сейчас она еще была, и чудом прорвавшееся сообщение от Тони показалось ей таким грустным и тревожным. Люба не знала, что ответить. Ей не хотелось отвечать, объяснять и всех расстраивать. Потому она просто отложила телефон в сторону и, радуясь минуте тишины и покоя, подставила лицо солнцу и положила руку на огромный живот. Она была на 38-й неделе, куда сейчас ехать? Какой автобус? Вот родит, тогда будет думать. А это уже скоро, скоро...

Маленький человек в животе, который еще не знал ни про какие ужасы мира, беспечно бил маму ногой в районе пупа, и Люба просто прикладывала туда руку, чтоб ребенок чувствовал ее тепло и прикосновение. Через пару минут вернулся Максим с водой, и они еще долго сидели рядом. Молча.

Маленькая Алиса действительно родилась не в Германии. Но и не в Лисичанске. Люба и Максим выехали из города вместе с друзьями, и ребенок родился возле Трускавца. В тихом, мирном, спокойном месте.

Жизнь всегда побеждает. И дети не должны знать, что такое война. Мир. Мы должны подарить им мир.

И Алиса тихо спала на руках своей мамы, не вздрагивая и ничего на свете не боясь, потому что на руках у мамы она была в безопасности. Как в раю.
 

 

 

 

 

Небо второе. Артемка
Артемке было десять. Но щуплый и маленький, он уже который год оставался самым низкорослым в классе и очень из-за этого переживал. Старший брат, которому уже исполнилось девятнадцать, утешал Артемку:

– Я тоже сначала был самым маленьким. А потом как начал расти. Как раз как мне одиннадцать исполнилось! Рос, рос и стал выше всех!

Брат и правда был высоким. Хотя тоже – худым. Но Артемка ему верил и всю зиму ждал своего дня рождения – 24-го февраля. И праздничное утро начал не с разворачивания подарков, а с того, что встал у дверного косяка и попросил, чтоб брат сделал пометку, куда он, Артемка, уже достает макушкой.

– А завтра будет еще выше, да? – спрашивал он родных и не понимал, чем они встревожены.

А ночью город первый раз обстреляли. И следующей. И через несколько ночей – опять.
Первые дни Артемка еще не сильно боялся и продолжал просить замерять его возле дверного косяка, но когда мама первый раз сорвалась и плакала на руках у бабушки, как ребенок, Артемке тоже стало не по себе.

Потом становилось только хуже. Во дворе соседского дома погибла пожилая соседка. От обстрелов рядом сгорела машина, и люди из нее прятались в погребе вместе с Артемкой и его семьей.

А когда они собрали вещи и побежали по улице, то встретившиеся им военные сказали, что никого не выпустят: «Идите обратно» – и тогда плакала уже бабушка, чуть не на коленях умоляя их отпустить, дать уйти или уехать.

Выбрались они дней через пять. Шли пешком, ехали на каких-то битых и обстрелянных машинах, потом сели на эвакуационный поезд. До границы добирались три дня, и целый день стояли на самой границе. Бабушка и мама, показывая на щуплого, но высокого брата, которому было уже девятнадцать, говорили таможенникам, что тому только пятнадцать, но документы сгорели. Таможенники качали головой и не соглашались их выпускать. Помог случай – рядом притормозил автобус, который таможенники уже проверили, и водитель на мгновенье приоткрыл дверь. Они быстро заскочили и так выбрались.

Ехать было далеко. К двоюродному брату, который работал в клубе в Марсе. Самая окраина Германии, рядом с французской границей. Там у брата была комната в общежитии, и он обещал пустить всех хоть на первое время.

Так они и жили всей семьей в малюсенькой комнате общежития. Артемка первое время боялся выходить – кругом все, как на другой планете. Потом, когда осмелел, все равно дальше коридора не шел – а вдруг нужно будет что-то сказать, спросить что-то? Как? Тут же кругом только немцы. И грустно ему было так, что хоть плачь. Друзья, школа, игрушки, компьютер... ничего нет.

Он два раза выходил на детскую площадку, один раз на роллердром. Сидел, смотрел и уходил домой.

А однажды шел по улице и ему навстречу – велосипедист. Рослый парень с отросшими волосами:

– Ахтунг! Свали, дурак! – крикнул парень, и Артемку как током ударило – он понял эти слова!

– Стой! Стой! – кричал он и метров двадцать бежал следом.

И парень на велосипеде действительно остановился. Развернулся и изумленно, круглыми глазами смотрел на Артемку:

– Ты че, русский, что ли?

– Я из Украины, – задыхаясь и чуть не плача от сложных, непонятных, внезапно навалившихся чувств, ответил Артемка.

– И я, – ответил парень и протянул руку. – Егор меня зовут. Пять лет уже тут живу. Вон в ту школу хожу. Мне одиннадцать, а тебе?

Артемка приосанился, разогнул плечи и, немного изумленно глядя на такого рослого парня, ответил:

– Я Артем, мне тоже одиннадцать!

И пожал руку в ответ.

Так у Артема появился первый и самый настоящий друг.

Рай открывает тебе двери, если ты верный и если ты не один.

 

 

Небо третье. Ева

Моему ангелу Ольге. Мои родным и любимым Сергею, Виталию, Наталине.

Ева была нашей семейной легендой. Это та самая двоюродная сестра, с которой неизбежно сравнивают тебя – мелкую, не такую ловкую и не такую талантливую представительницу фамилии. Думаю, с культом Евы росли все девочки из нашей семьи, но я, пожалуй, могла бы дать им фору – у меня в дневнике даже хранилось ее фото. Фото, сделанное в ту пору, когда в девяностых Ева единственный раз приезжала к нам в гости. Какой красивой она тогда мне казалась – светлые волосы, пестрые платья и какая-то удивительная сумочка, ручка которой так напоминала змею.

Потом Ева уехала покорять Америку. И Америка почти покорилась – по крайней мере, время от времени даже до нас доходили статьи о Евиных успехах, о ее достижениях. Нет, она была не актрисой или певицей, она не удивляла Голливуд, но ее миссия была значительно важнее – она была специалистом по медицинскому оборудованию. Работая на износ, она часто была недоступна не только журналистам научных изданий, но даже нам, ее родственникам. Некогда. На пенсии наболтаемся. Стремительная, решительная и всегда добивающаяся успеха, она оставалась для меня такой же недосягаемой, как и сама Америка. Американская мечта на мой лад.

Пока однажды у меня не зазвонил телефон.

Зареванная после очередной бессонной ночи, проклинающая арендованные тридцать метров и сакуру, под которой мы поставили наш маленький диванчик, уже не верящая, что меня ждет в этой жизни хоть какое-то утешение, я сняла трубку.

– Алло.

– Натерпелась, да? А почему мне не позвонила?

– Кто это?

Я даже посмотрела в телефон, как будто вместо цифр я могу увидеть там лицо.

– Как это – кто? Ева!

Мой Ангел-хранитель снова обрел человеческое лицо и вышел из облаков, высоко подняв свой щит и меч.

В полдень мы встретились. Ева завела нас в ресторанчик за пиццей, в которой я, отвыкшая от обычного человеческого уклада, волновалась и терялась, а Дарвин так перевозбудился, что уснул, не дождавшись, когда нам принесут заказ. Зеркала, обильный и сияющий декор, я стала такой нелепой, что как провинциалка кинулась фотографировать люстру. Ева смеялась, и витражное стекло отбрасывало на ее лицо радужную тень. В происходящее было сложно поверить.

– Так как ты тут?

– А где мне быть? В Америке я уже некоторое время не работаю. Надоело, там нет перспектив, такая скука. Зато тут интересно, и работа как раз для меня!

– А я... А меня ты как?..

Ева замахала рукой:

– Детективная история! Сама собралась вывозить вас всех, перевозчиков искала, маршруты продумывала. Но вам же и не позвонить сейчас просто так, говорят же, что телефоны проверяют, потому не могла решиться. А тут звоню нашим в сибирский городок, а там как раз твой номер мне и диктуют. Рассказывай, что с документами?

И я заныла, как будто у меня заболели все зубы сразу. На речь, наверное, это было похоже мало. Мне не удавалось приблизительно ничего. Очереди, в которых Дарвин впадал в истерики, были каторгой. Сбор документов шел так тяжело, что даже горы двигались легче.

Есть вещи, на которые мы не можем повлиять. Например, на очередь. Там, где вместе встретятся три человека, очередь появится обязательно. А там, где по какой-то причине может встретиться пятьдесят человек, будет не просто очередь, а Вавилонское столпотворение. В Белогорье, городе, который принял на себя самый большой наплыв беженцев, все службы были переполнены просителями и забиты очередями. Злыми, измотанными, уставшими. Красный Крест, социальная организация, миграционная служба, медицинский центр – всюду уже с пяти утра, еще до начала выезда на маршруты городского транспорта, собирались огромные очереди.

Я представляла себе ацтекского змея Кецалькоатля таким, который в день равноденствия сползал с вершины одной из культовых пирамид. Таким я увидела это злое божество на пороге медицинского центра. Задремавший на руках Дарвин не особо способствовал моей ловкости в проталкивании вперед, потому, когда к выдаче талонов подвели группу гостей из Ближнего Востока, мне талона просто не досталось. И так повторялось дважды... Рассказывать это Еве было просто стыдно. Как и бесконечную волокиту с анкетами в миграционной службе.

Ева ничего не сказала, сжала губы, и в этот момент я увидела перед собой человека, из которого, если чиркнуть по нему кресалом, можно было высечь искру.

На следующее утро Ева сообщила мне, что талон уже у нее. А еще через несколько дней она отвезла нас с Дарвином на обследование. Восемь кабинетов, в одном из которых берут кровь, а в другом просят уединиться в санузле с баночкой. Три тысячи с соискателя на радость получить разрешение на временное проживание. Три тысячи...

Мы бы с Дарвином и тут не поспели бы, если бы не железная Ева. Она буквально воткнула нас куда-то между юркими таджиками и даже успевала развлекать Дарвина, прокладывая нам путь из кабинета в кабинет. Порой мне казалось, что она входит в толпу, как горячий нож в масло.

Восемь кабинетов ради одного анализа, мне этого не понять. И куча справок – в том числе прививки Дарвина и даже манту, которое ему нужно было успеть где-то сделать.

Во время забора крови из вены мой малыш успел лягнуть медсестру. Та решила отомстить, и синяки у нас двоих остались такие, что ими можно было распугивать наркоманов.

Но медицинская справка оказалась мелочью по сравнению с анкетой. Тут повелось так: заполнить, конечно, ее может попытаться любой и подать ее, конечно, можно в любой форме. Но примут только тогда, когда ты заплатишь за ее заполнение в третий кабинет, а тамошний сотрудник вобьет в компьютере в эту анкету твои данные. Единого стандарта нет. Например, в графе «учится или работает» для трехлетнего мальчика возможны такие варианты ответа: «не учится», «не работает», «находится на иждивении» или пропуск, пробел. Правильным вариантом может оказаться любой, если ты за него заплатил. Как и неправильным, если ты за него не заплатил. А платить очень не хотелось.

И только хитрая Ева придумала оригинальный способ, она распечатала несколько вариантов и сказала: подавай инспектору сначала один, а когда будет придираться, давай следующий.

Так мы вместе победили и эту трудность.

И последнее, что Ева придумала для меня:

– Послушай, а когда тебе РВП дадут, тебе можно в любом месте регистрироваться?

– В пределах региона.

– Замечательно, перерегистрирую тебя у себя в пригороде. Хоть отдохнете с Дарвином на свежем воздухе. И про родителей... ты не переживай, все будет хорошо.
Она улыбается. А я смотрю на нее, и у меня щиплет нос. Это еще не улыбка, но уже не слезы.

*  *  *
Моя повесть окончена. Я прошу отнестись к ней, как к литературному произведению, где правда иногда встречается с вымыслом, художественным домыслом. Но фабула и сюжет полностью основаны на реальных событиях. Это сейчас происходит с нами, жителями России и Украины, и это то, что разбивает нам души, губит жизни.
Я не даю оценки, я просто хочу рассказать о самых горьких днях своей жизни. О том, что война сделала со мной и моими родными и что происходит с людьми, оказавшимися втянутыми в эти кошмарные события.
Моя повесть окончена, а путь - нет. Впереди нас ждет еще много горя, холода, страха и бед. Наши с Дарвином жизни тут, где мы остались без дома, вещей и средств к существованию, и жизни моих родных там, на Украине, где им каждый день грозит смертельная опасность, до сих пор висят на волоске.
Мы ждем мир.




Поддержать автора:
2202 2023 3930 9985