Максим Кривонос

И. С.  Собченко

Побратимы
(роман  в трех томах)


Москва
2021 год

2

том   третий

Максим   Кривонос

3

Предисловие

О Максиме Кривоносе, полковнике черкасском, первом полковнике освободительной армии, одном из ближайших сподвижников гетмана Богдана Хмельницкого, известно крайне мало. Все сведения, которые сохранились о нем, скупые строчки из летописей, дневников, записок и несколько написанных им писем по-солдатски кратко, но емко, в которых сквозит особая казацкая ирония. Единственным его современным изображением является рисунок в одном из памфлетов, непонятно, правда, отражены ли на нем реальные черты Кривоноса, или он взят полностью из головы автора. Одним словом, перед нами человек-загадка – более-менее достоверная информация касается только последних месяцев его жизни – апрель-ноябрь 1648-го года, словно Кривонос вынырнул из ниоткуда и сразу же встал во главе повстанческого движения. Уже современники отмечали нелепость его происхождения, однако, все сходились на том мнении, что он выходец, скорее, из обычной крестьянской семьи. Местом его рождения называли Ольшаны на Черкащине. Отсюда он и подался в казаки.
В течение некоторого времени даже была популярная версия о том, что Кривонос якобы имел шотландское происхождение. Связана эта версия с тем, что перед восстанием под предводительством Хмельницкого Кривонос вместе с другими казаками воевал во Франции, в частности, в Дюнкерке, а возвращаясь оттуда в Украину морским путем, каким-то чудом попал сначала в Шотландию, а оттуда через всю Европу в Украину.
Точная дата и даже год рождения Максима Кривоноса нам неизвестны, однако, есть все основания предполагать, что он появился на свет около 1600-го года. О семье Максима Кривоноса также известно крайне мало. Его отец был кузнецом. Официально  Максим не был женат. Имел просто женщину, которая родила ему сына, и которого Максим Кривонос помогал ей воспитывать. Во время восстания Богдана Хмельницкого сын Кривоноса был уже зрелым мужчиной.
Кроме того, Максим Кривонос имел брата, который в 1648-ом году при разгроме поляками отряда уманского полковника Ивана Ганжи погиб.
Остается вопрос без ответа – где Максим Кривонос смог приобрести такой боевой опыт, позволяющий создавать и командовать военными способностями, противостоять армии Речи Посполитой и брать штурмом крепости, построенные по последнему слову фортификации? Выдвигались самые разнообразные версии, правда, в большинстве своем лишенные доказательной базы: Кривонос – участник казацких морских набегов на Турцию, ветеран тридцатилетней войны. Была даже такая экзотическая, как генерал-майор Кривонос  по происхождению шотландец. Ее автором был немецкий ландскнехт, находившийся на службе в польской армии и записавший эту версию на слух – мол, засланный протестантами Скотт, специально возмутил православных, чтобы разрушить католическое королевство на потеху последователям Лютера и Кальвина. Данная история имела продолжение в Британии. Василий Перебейнос объявил себя потомком казацкого вождя, но данный факт  относится уже скорее к разделу желтой хроники на сегодняшний день.

4

Глава   первая

Современные источники доказывают, что в конце XVI и первой половины XVII века безусловное господство панов над холопами привело последних к самому горькому быту. На всем земном шаре не найдется государства, где бы так жестоко обходились с земледельцами, как в Польше. “Владелец или королевский староста не только отнимает у бедного хлопа все, что он зарабатывает, но и убивает его самого, когда захочет и как захочет, и никто ему не скажет за это дурного слова”. Между панами в это время распространилась страсть к непомерной роскоши и мотовство, требующих больших издержек. Обед польского пана стоит больше, чем недельный семьи  холопа.
Никто не хочет жить своим трудом, а всякий норовит захватить чужое: легко использовать нажитое другим и легко его спустить. Заработки убогих подданных, добытые иногда их слезами, а иногда стоящие им их собственной шкуры, потреблялись господами, как не имеющие никакой цены. Одна особа в один день пожирала столько, сколько зарабатывало много бедняков за долгое время. Все идет в один дырявый мешок – брюхо. Видно, постель у поляков имеет такое свойство, что они могут на ней спать спокойно, не мучаясь совестью.
Знатный пан считал обязанностью держать при своем дворе толпу ничего не делающих шляхтичей, а жена его такую же толпу шляхтянок. Все это падало на рабоче-крестьянский класс. Кроме обыкновенной панщины, зависевшей от произвола владельцев, они были обременены множеством разных мелких поборов. Каждый улей был обложен налогом под именем “очкового”, за вола крестьянин платил роговое, за право ловить рыбу – ставщину, за право пасти скот – опасное, за помол муки – сухомельщину. Крестьянам не дозволялось ни приготавливать себе напитков, ни покупать их иначе, как у жида, которому пан отдает корчму в аренду. Едет ли пан на сейм, или на богомолье, или на свадьбу – на подданных налагается какая-нибудь новая тягость.
В королевских имениях, управляемых старостами или же управителями, положение холопов было еще хуже, хотя закон предоставлял им право жаловаться на злоупотребления. Никто не смел жаловаться, потому что обвиняемый будет всегда прав, а холоп виноват. В судах завелись неслыханные жалобы, подкупы, войты, лавники, бурмистры, все подкупленные, а о доносчиках, которые вводят невинных людей в беду и говорить нечего. Поймают богатого, запутают и засадят в тюрьму, да и тянут из него подарки и взятки. Кроме безграничного произвола старосты или его доверенных, в коронных имениях свирепствовали жолнеры (солдаты), которые отличались буйством и своеволием.
Но ничто так не тяготило и не оскорбляло крестьян, как власть иудеев. Паны ленились управлять имениями сами, отдавали их в аренду иудеям с полным правом панского господства над холопами. И тут не было предела истязаниям над рабочей силой и духовной жизнью холопа. Кроме всевозможных проявлений произвола, иудеи, пользуясь унижением православной религии, брали в аренду церкви, налагали пошлины на крещение младенцев (“дудки”), за венчание (“поемщина”), за погребение и, наконец, вообще за всякое богослужение. Кроме того, и умышленно насмехались над религией.
5
Брать имение в аренду  оказалось так выгодно, что число иудеев-арендаторов увеличивалось все более и более, и Южная Русь очутилась под их властью. Жалобы народа на иудейское насильство даже не рассматривались.

* * *
Понятно, что народ, находясь в таком положении, бросался в казачество, убегал толпами на Запорожье и оттуда появлялись вооруженные шайки, которые тотчас разрастались. Восстание следовало за восстанием. Паны жаловались на буйство и своеволие украинского народа. Толпа удальцов, освободившись бегством от тяжелого панского и иудейского гнева, убегали на Запорожье, а оттуда на чайках (длинных лодках) пускались  в море грабить турецкие прибрежные города. Жизнь на родине представляла так мало ценного, что они не боялись подвергаться никаким опасностям, а нападать на неверных считалось богоугодным делом, тем более что целью этих набегов было не столько освобождение пленных христиан, сколько приобретение добычи от неверных. Турецкие послы постоянно жаловались польскому правительству на казаков. Поляки при возможности ловили виновных и казнили их, но когда сами ссорились с турками или татарами, то давали волю тем же  украинским удальцам. Эти походы были особенно важны тем, что послужили дальнейшей важной школой для украинского народа и способствовали ему дружно и решительно подниматься против поляков.
Частные местные восстания народа были многочисленны и в основном правительство их подавляло. И это подводило к новым реестрам, постоянно уменьшая число казаков. Однако после каждого очередного составления реестра число казаков удваивалось, утраивалось: лишних снова исключали из списков, а эти лишние не повиновались и увеличивали число свое силами охотников. Временами холопы возмущались против владельцев, собирались в шайки, нападали на хозяйские усадьбы. Жестокие казни следовали за каждым укрощением, но мятежи вспыхивали снова. Все хотели быть казаками. Невозможно было разобрать, кто настоящий казак, а кто только называет себя казаком. В 1614-ом году коронный гетман Жолкевский разогнал на Брацлавщине большую шайку, называющую себя казаками, а 15-го октября под Житомиром заключил с реестровыми казаками договор, по которому они обязались не принимать в свое товарищество своевольных шаек, называющих себя казаками и нападавших на шляхетские имения, не собирать народ на рады. Всем тем, которые самовольно называли себя казаками, велено оставаться под властью панов. Этот договор тот же час был нарушен. Шляхта жаловалась королю. Король писал универсалы, но в этих универсалах уже сквозило бессилие. Несмотря на принимаемые поляками меры, казачество дошло до ужасающих крайностей? Громады казаков не давали Речи Посполитой покоя, шляхта не могла безопасно проживать в своих имениях. В начале XVII века казацкая удаль находила себе поле деятельности то в Московском государстве, то на Черном море, то в Турции и Молдавии под начальством Сагайдачного. Казаки помогали полякам в войне с Турцией. Но когда кончилась эта война, казацкие восстания стали принимать значительно более широкий размер.

6


* * *

В 1625-ом году казаки отправили своих депутатов на сейм с требованием признать православную веру, отказаться от разного рода утеснений, которые терпели русские в Польше и Литве. Их просьба не имела никаких последствий, и казаки под начальством гетмана Жмайло стали расправляться с поляками. Ворвались в Киев, убили киевского Федора Хадыку за ревность к унии, ограбили католический монастырь, убили в нем священника и отправили к московскому царю посольство с просьбой принять казаков под свое покровительство. Этого поляки не могли простить. И коронный гетман Станислав Канецпольский получил приказ укротить казаков оружием. Казаков было тысяч до двадцати, но между ними происходили разногласия, часть их разошлась. Канецпольский прижал реестровых казаков к Днепру, недалеко от Крылова, и вынудил их мириться. В урочище Медвежьи Лозы был подписан договор, по которому казаки должны были остаться в числе шести тысяч и находиться под властью коронного гетмана. Затем все, называвшие себя казаками, должны были подчиниться своим старостам и панам. Все земли, которые они себе присвоили и считали казацкими, должны были быть возвращены владельцам. Договор этот не мог разрешить спорных вопросов по желанию поляков. Число исключенных из казацкого звания значительно превышало число реестровых и еще увеличилось вновь образующимися шайками. Некоторые холопы толпами бежали в Сечь.
После победы поляков самые ужаснейшие варварства стали совершаться Самуилом Лащем, коронным сторонником (блюстителем пограничных областей), который отрезал людям  носы, уши, отдавал девиц и женщин на поругание своим солдатам и в первый день Пасхи 1636-го года, в местечке Лысянке, вырезал половину всех жителей, не разбирая ни пола, ни возраста. Многие из них были побиты в церкви. Для внушения народу страха и в других местах тоже.
Это вынудило реестровых казаков в 1636-ом году обратиться с жалобой к королю. Они избрали своими послами двух сотников – черкасского Ивана Барабаша и чигиринского Зиновия-Богдана Хмельницкого.


* * *

Зиновий-Богдан был сыном казацкого сотника Михаила Хмельницкого. В юности он учился в Ярославле (галицком) у иезуитов и получил хорошее образование. Отец его был убит в Цесарской битве, несчастной для поляков, где пал их гетман Жолкевский. Зиновий, участвовавший в битве вместе с отцом, был взят турками в плен. Он пробыл два года в Константинополе, научился там турецкому языку и восточным обычаям, что пригодилось ему впоследствии. После примирения Польши с Турцией, Зиновий вернулся в отечество, служил на казацкой службе, и, будучи под Смоленском в 1632-ом году, получил от короля Владислава саблю за храбрость.
Для рассмотрения казацких жалоб был назначен сенатором и воеводой

7

брацлавским Адам Кисель, православный пан, считавший себя отличным оратором и искусным дипломатом. Он начал хитрить с казаками и водить их за нос, стараясь успокоить реестровых обещаниями денег, а главное – добиться исключения из реестра лишних казаков и возвращения их под власть своих панов.
В то время как в Украине толковали с Киселем, новый предводитель самовольных казаков Павлюк ворвался из Сечи в Украину с 200 человеками, захватил в Черкассах всю казацкую артиллерию и ушел обратно в Сечь, а оттуда писал убеждение реестровым казакам соединиться с “выписчиками” и дружно защищаться против поляков.
На призыв Павлюка, прежде всего, отозвались на левой стороне Днепра так называемые новые слободы, а потом и на правой. Одни бежали к Павлюку, другие составляли шайки, бросались на панские дворы и забирали там запасы, лошадей, оружие.
Все реестровые полки один за другим перешли на сторону восстания. Канецпольский послал против казаков Потоцкого.
6-го декабря 1637-го года произошла битва близ деревни Кумейки. Казаки бились отчаянно, но сильный холодный ветер дул им в лицо. Они были разбиты, ушли к Днепру и стали в местечке Боровицы.
С польскими военачальниками был заключен договор: казаки обещали повиноваться польскому правительству. Договор этот был подписан Зиновием Богданом Хмельницким, носившим уже звание генерального писаря.
Потоцкий, расправившись с Украиной, начал безжалостно казнить мятежников. По всей дорога от Днепра до Нежина были установлены посаженные на кол холопы.
Как только началась весна 1638-го года, по всей Украине разнеслась весть, что из Запорожья идет новое ополчение. Там выбрали гетманом полтавчанина Остряницу. С ним шел Скидан. Толпы народа бросились к ним со всех сторон. Потоцкий выступил против них и понес поражение под Голтвой. Но между казацкими предводителями не было ладу. Поляки, оправившись от поражения, атаковали Остряницу под Жовнино близ Днепра. Остряница убежал из войска в Московское государство. Казаки избрали старшим Гуню. Реестровые к нему не пристали. Своими силами Гуня с половины июня до половины августа упорно стоял против поляков, соглашаясь с ними мириться, но не иначе как на выходных условиях. Наконец, казаки сложили оружие. Гуня ушел в Московское государство.


* * *

С тех пор поляки, хотя оставили реестровых в прежнем числе, но давали им начальников из лиц шляхетского звания. Вместо гетмана у них был назначен комиссар, некто Петр Комаровский. Генеральным писарь Зиновий Богдан Хмельницкий лишился своей должности и остался по-прежнему чигиринским сотником.
Казакам уже трудно было начинать новые восстания. Сами реестровые казаки
были почти обращены в холопов и работали панщину на своих начальников шляхетского
звания.

8


* * *

Прибыв в Украину, Потоцкий был желанным гостем Канецпольского. Коронный гетман пригласил гостей к обеденному столу, любезно предложил Потоцкому кресло, стоящее рядом со своим, обложенным подушками.
- Мы, воины, тоже не железные, а живые люди, уважаемые люди. И я приехал отдохнуть, подписав с казаками последнюю ординацию (соглашение). Своему брату Станиславу поручил закончить усмирение холопов на Приднестровье, - заговорил Николай Потоцкий.
- Вы думаете, подписанием соглашения будто бы закончено их усмирение, уважаемый пан польный гетман? – удивленно произнес казначей  Лещинский.
- Нет, нам удалось только сломить упорство взбунтовавшихся приднепровских холопов, уважаемый пан казначей. Усмирение будет продолжаться, - уточнил Потоцкий.
- Дай-то Бог, чтобы мы справились с ними в течение года, - поправил гетмана Лещинский.
- Погодите, панове. Как это – только сломлено?.. Ведь вы уже подписали такое соглашение с казачеством! Сам пан Хмельницкий, самый умный, способный из казаков, подписал эту хартию... – подключился к обсуждению Канецпольский.
- Уважаемый пан коронный гетман, может быть, нам придется еще и не одну хартию подписывать! Этот возвеличенный королем писарь Хмельницкий действительно подписал ординацию. Но, подписывая ее, смотрел волком. Я вынужден был отстранить его от должности войскового писаря, - пояснил Потоцкий
Удивленный Канецпольский пригубил бокал и поставил его на стол. Ведь он нездоров. А, может быть, рисуется перед гостями, особенно перед польным гетманом? Потоцкий не последовал его примеру. Он отдал должное этому божественному напитку.
- Пан Никола может еще и отменить свое решение в отношении Хмельницкого! Очевидно, может! – с ударением произнес Канецпольский.
- О нет, уважаемый пан коронный гетман! Этот холоп и сам не возражал, чтобы его направили в Чигиринский казачий полк, - сказал Потоцкий.
- Полковником или писарем? – переспросил Канецпольский.
- Я назначил Хмельницкого сотником вместо Сидора Пешты. А этого способного и преданного нам казака назначил полковым есаулом. Писарем у чигиринских казаков и впредь будет пан Чаплинский, ваша милость пан коронный гетман, - произнес Потоцкий.
Канецпольский посмотрел на польного гетмана.
- Как быть с королем, который присвоил Зиновию Богдану звание, дал должность, а рекомендовал он, коронный гетман? – продолжал Потоцкий.
- Не случайно прошла молва: где пройдет по Украине пан польный гетман со своим войском, там лишь крапива густая растет, - ответил Канецпольский.
- Какая разница, панове – казачьи, холопские... Все украинцы бунтовщики, ненавидящие Корону. Десятки тысяч холопского быдла уже взялись за оружие, уважаемый пан коронный гетман. Десятки тысяч только на Приднестровье! А в
воеводствах числится в реестрах только восемь тысяч казаков, - парировал Потоцкий.
9

- Пану Николаю не мешало бы подумать об этом, и учесть реальную обстановку. Десятки тысяч! Против меча, занесенного над Украиной, подпишется все посполитство! Задумывался над этим пан польный гетман? А закончится ли это только восстанием на Приднестровье? А не будет казаков, что будем делать с турками? – горячился Канецпольский. - На охотника и зверь прибежал, - вдруг отворилась дверь, и в гостиную вбежал встревоженный джура, прерывая речь коронного гетмана. - Что случилось? – спросил Канецпольский.
- Гонец, ваша милость, гонец из Каменца. Снова турки напали!.. Население Подольщины, рассказывает гонец, уже несколько дней отбивается от нападения турок.
- Отбились? – спросил хозяин, вставая с кресла.
- Гонец говорит, что уложили несколько сот турок. Отогнали их за Днепр. Говорят, что крестьянами руководил очень умный вожак, Кривоносом называют его, он недавно вернулся из-за Дуная, где воевал. Людей немало собралось под его началом.
Канецпольский ударил рукой по столу, так что зазвенела посуда. Всем стало ясно, что это ответ без слов, но ответ на действия польского гетмана на Украине.
- Вот и вернулся Максим Кривонос!.. – единственный джура отреагировал на удар по столу рукой коронного гетмана.


* * *

В Варшаве король проводил очередной сбор по поводу нападения турок на Каменец. На совещании был и Хмельницкий. Канецпольский после приема у короля ехал в Киев вместе с Хмельницким и с почетной казацкой депутацией.
Канецпольский хотел, во что бы то ни стало помирить Хмельницкого с Николаем Потоцким. В разговоре с Хмельницким в пути снова и снова возвращались к острым проблемам Речи Посполитой.
Поздним вечером в Киеве коронный гетман Речи Посполитой Станислав Канецпольский вместе с польным гетманом Потоцким уговорили Зиновия-Богдана Хмельницкого отправиться в Каменец. На Подольщине народ может взбунтоваться, больно сильный появился там бунтовщик Кривонос. Очевидно, где-то там и скрывается. Но, ни один из гонцов пана Потоцкого не мог напасть на его след. Сейчас во главе взбунтовавшихся разбойников стоит какой-то Вовчур, часть же бунтовщиков скрывается в лесах и хуторах. Хмельницкий согласился.
Поздней осенью, в бабье лето, Зиновий-Богдан Хмельницкий приехал в Каменец. С ним было только двое его джур и помощник Карпо. Оставив джур с лошадьми во дворе корчмы, пошел в город, чтобы послушать, что говорят, присмотреться. Однако никаких слухов действия отряда Максима Кривоноса найти не удалось.
На берегу реки Днестр помощник Зиновия-Богдана Карпо разговорился с рыбаком, который был в отряде Кривоноса и участвовал в последнем бою с турками.
То ли по привычке, а может, и вполне осознанно, Карпо положил руку на плечо
рыбака.
- Мой казацкий сотник, с которым мы приехали сюда – старый и верный побратим
10

Максима Кривоноса. Прослышали мы, что он ходил за Днестр, отбивал нападение турок, вот и приехали из Чигирина... – сказал Карпо.
- Из самого Чигирина?
- А где же быть лучшим побратимам и друзьям Кривоноса? Теперь вот ищем, словно ветра в поле.
- Нет, - превозмогая себя, сказал рыбак. – Не слыхали мы тут о таком. А как зовут того побратима из Чигирина?
- Зиновий-Богдан. Зиновий Хмельницкий.
- Не тот ли Хмельницкий, что когда-то был конюшим у панов Потоцких? Помнят его  у нас.
- Он же, он. Был конюшим, был и писарем у них, - Карпо ушел, не ожидая ответа.


* * *

Так и не удалось Хмельницкому выполнить в Каменце поручение гетмана. Так и не обнаружил он там Максима Кривоноса. Да если б и нашел, не выдал бы его гетманам.
Большой отряд дворцовой охраны Потоцкого сопровождал Хмельницкого далеко за пределы города. На опушке леса Хмельницкий любезно распрощался с сопровождавшими его дворовыми Потоцкого.
- Просим пана полковника успокоить панов гетманов. Пан Кривонос никакого зла панству не причиняет. И кажется, ушел за Днестр, в Молдавию, - говорили Хмельницкому сопровождавшие.
Уже на первом повороте с Кучманского шляха навстречу Хмельницкому из чащи вышли несколько пеших, но хорошо вооруженных казаков.
- Здравствуйте пан Зиновий! – еще издали радостно приветствовали его казаки.
Из леса выехало еще около десятка казаков. Впереди на породистом коне ехал побратим Кривоноса Юрко Вовчур.
- Только сегодня мы узнали о том, что пан Зиновий хочет встретиться с Максимом... – приветливо сказал Вовчур.
Юрко Вовчур предложил Хмельницкому заехать в одно из сел, расположенное в лесу. Там в корчме пообедать и заодно поговорить. Зиновий не отказался.
- Сначала пообедаем, а потом и встреча будет с Максимом, - проговорил Вовчур, входя в корчму.
- А долго ждать?
- Да, далековато он живет от этого села.
Не успели усесться за стол, как вдруг вошел с роскошной бородой и усами Максим Кривонос. Беглым взглядом окинул присутствующих, словно искал кого-то. Увидел
Зиновия, обеими руками растолкал окружавших его людей.
- Все-таки мы встретились с тобой, Максим, брат мой! – пробормотал Зиновий над ушами Максима, словно остерегаясь чего-то.
Обнялись, прижались друг к другу головами. Трижды крест-накрест поцеловались.
А когда корчма уже была заполнена людьми до отказа, двое казаков из отряда Вовчура
11

стали в дверях и впускали теперь не всех – каждому объяснять, зачем Зиновий здесь, не нужно.
- Я знаю, что тебя гетманы послали, чтобы ты мне передал, чтобы я покинул нашу землю, шел воевать Европу. Навоевался на чужбине, останусь теперь воевать дома, - заговорил Кривонос.
Когда Зиновий наскоро перекусив, вышел вместе с Кривоносом во двор, народ зашумел. Послышались голоса:
- Хотим слушать пана Хмельницкого!
- Да разве я вам наставник? О чем говорить?.. Не о подготовке же вспашки к весне, кругом все запорошило снегом. И не о корчевке  пней... Вы сделали большое дело, отбили нападение турок, не позволили взять себя в ясырь. И я, поверенный коронного гетмана, посланный сюда, горжусь вами!
Затем речь держал и Максим Кривонос. Закончил он просто:
- ... А теперь по лесным тропам разойдемся по домам. Берегите себя, своих старшин на хуторах, а мы всегда начеку.


* * *

Обычно крепости строят для наблюдения за врагом. Поляки, наоборот, построили крепость в Кодаке, чтобы препятствовать казакам спускаться вниз по Днепру и отправляться на турок. Следовательно, на крепость нападали свои запорожские казаки, разрушали ее.
Адам Кисель через своего нарочного сообщил Зиновию Хмельницкому о дне осмотра крепости Кодак (после восстановления) на Днепре коронным гетманом, который пригласил и его на это торжество.
Чигиринские казаки глубоко переживали, узнав о намерении польских шляхтичей уничтожить Запорожскую Сечь. Поэтому Зиновий Хмельницкий не удивился, когда казаки откровенно в его присутствии и полкового есаула называли Кодакскую крепость собачьей конурой, построенной для сторожевых псов, которые будут преграждать путь к морю.
На торжествах в Кодаке вместо отсутствующего польного гетмана Николая Потоцкого старшим был наказной гетман Станислав Потоцкий. Пан польный гетман в это время двигался со своим войском Черным шляхом, чтобы предупредить опустошительные набеги турок.
- Устрашу ли турок, но этого живучего зверя изловлю! – хвастался спесивый вояка (ему донесли, что в районе крепости Кодак находится Максим Кривонос).
Наконец, на территории крепости появился коронный гетман. Суетливая толпа военных окружила гетмана, словно стая черных воронов, готовая и солнце прикрывать собой, лишь бы находиться рядом с ним. Станислав Канецпольский не повелевал, а
подчинялся толпе гостей, осматривая крепость.
Зиновий вежливо посторонился, давая дорогу хозяину – победителю с его свитой.
И Канецпольский заметил это. Он в нерешительности остановился и все же подошел к
12

Хмельницкому, который поспешил первым поздороваться с гетманом.
- Искренне рад приветствовать вашу милость пана коронного гетмана, так много сделавшего для безопасности своего государства, - низко поклонившись, произнес Хмельницкий. Он не лукавил и мог прямо смотреть в глаза Канецпольскому.
- Я очень рад видеть здесь пана Хмельницкого. Прошу панов полковников осмотреть крепость, а потом высказать свое мнение. Теперь планируется нести службу по очереди полкам реестровых казаков. Первым напросился нести охранную службу пан Кисель с Черниговским полком. Этот полк прибыл сюда несколько дней тому назад, а через три-четыре месяца его заменит другой.


* * *

Так как Черниговский полк стоял в крепости, а в лесу возле Днепра полковник Станислав Потоцкий и Зиновий Хмельницкий решили поехать к полку посмотреть на их настроение, с ним поехал и полковник Станислав Хмелевский.
Они нашли полк на большой поляне, где были построены из веток несколько куреней. Из самого большого куреня вышло несколько старшин казачьего полка. Зиновий к ним присмотрелся. Уж слишком сухо встречали они коронных полковников и непочтительно вели себя даже по отношению к нему. Поэтому Хмельницкий так обрадовался, заметив в толпе среди казацких старшин Золотаренко. Почувствовал, как у него дух захватило. Он не был ему ни братом, ни родственником, но в его имени заключалась какая-то теплота.
Вместе с полковником Золотаренко из куреня вышел молодой приземистый Иван Сирко. Он с кем-то громко спорил, то и дело оборачиваясь назад.
- Довольно, хлопцы, ведите себя пристойно, - прикрикнул на них Золотаренко. – Видите, наказной гетман пожаловал к нам в полк. Да и не один...
- Вижу, кажется, и Хмельницкий с ними. Смотри, ей-богу, он!.. – не унимался Сирко.
Золотаренко, спеша встретить королевских полковников, быстро отошел от Зиновия, бросив ему на ходу:
- Непременно побывай у Золотаренко! Но только один, слышишь, один без них!
- Что тут случилось? – поинтересовался Зиновий.
- Все в порядке! – уже издали ответил полковник Золотаренко, учтиво кланяясь полковнику Хмелевскому. – Как жаль, пан наказной гетман, что нас заранее не предупредили о вашем прибытии. Мы приготовили бы настоящую гетманскую уху.
Старшины окружили Потоцкого и Хмелевского таким вниманием, что они забыли о Зиновии.
- Сирко, спустись с полковником Хмельницким к Днепру, пошли казаков рыбы
достать у запорожцев. Да сами не задерживайтесь!.. А, может быть, пану Хмельницкому, неинтересно встречаться с запорожцами. Они скучают немного, готовятся вместе с
донскими казаками отвоевывать у Турции Азов для московского царя. А вашего брата
казачьих полковников ругают при всяком удобном случае.
13

Зиновий понял Золотаренко с полуслова и отправился с Сирко к Днепру.
По пути к Днепру Зиновий спросил Сирко:
- Кого же из запорожцев мне нужно повидать, Иван? На что это вы все так предусмотрительно намекаете?
- А неужели тебе, уважаемому коронным гетманом казацкому полковнику неинтересно встречаться с запорожцами? Кажется, и Назрулла туда должен приехать. Донские казаки что-то затевают с Азовом и запорожцев подготавливают.
Ехали они по нехоженым тропам вдоль берега. Вдруг за неожиданным поворотом крутого берега Зиновий увидел несколько десятков казачьих челнов в устье, привязанных длинным канатом к столбу. Некоторые казаки что-то делали возле челнов, другие сидели на берегу, а несколько человек голыми в холодной воде тащили рыбацкую сеть.
Кое-кто из запорожцев сразу узнали Зиновия, но встречали его так торжественно, как черниговские казаки. Большинство из них подчеркнуто называли его “паном полковником”, поздравляли с приездом на Сечь. О том, что коронный гетман только его пригласил на торжественное открытие Кодакской крепости, запорожцы уже знали.
Из-за скалы навстречу Зиновию и Сирко вышла группа запорожцев. Многие из них были без рубах, в одних широких шароварах на турецкий манер. Осенняя прохлада не страшила их загорелые тела, с бритыми головами и свисающими оселедцами.
Зиновий не прислушивался к тому, о чем они говорили. Но, когда он издалека увидел среди них казавшегося еще более загорелым Богуна, не удержался и пошел навстречу.
- Вот чудаки!.. Осень на дворе, а они в одних шароварах.
- Как видишь, не один Богун щадит материнскую рубаху. Солнце пока что обогревает и одевает казаков.
Вместе с казаками шел Максим Кривонос. Он, как и все, был без шапки, но в легком подольском жупане, наброшенном на голое тело. Полы его жупана распахнулись, оголилась его могучая грудь, заросшая густыми с проседью волосами. Ростом он казался ниже Зиновия, но был дороднее его и могущественнее, как дуб. Кривонос и сопровождавшие его казаки были вооружены саблями, а у некоторых за поясами торчали пистоли.
Максим еще издали заметил Зиновия, приосанился и поднял вверх свою большую правую руку, дружески приветствуя его. Левая рука у него, как и у окружающих его казаков, лежала на рукоятке сабли.
Кривонос спешил навстречу Зиновию, но не произнес ни слова. Условная конспирация приучила казаков быть осторожными. Польный гетман Николай Потоцкий отдал приказ о поимке Максима Кривоноса.


* * *

Над крутым лесным берегом шумного Днепра объединенные общими целями, казаки собрались, чтобы после дружеской короткой встречи попрощаться с Зиновием Хмельницким. Кто-то из казаков сообщил, что Золотаренко уже сварил уху из свежей
14

рыбы. Зиновий подумал, что Станислав Потоцкий может обратить внимание на его долгое отсутствие и пошлет за ним гонца, чтобы засветло приехать на кодакское торжество.
Кривонос многозначительным кивком указал на молодого, такого же, как и сам, широкоплечего запорожца. Не по летам серьезный казак молча сел рядом с Кривоносом, свесил ноги с кручи, обвалившаяся земля посыпалась вниз, а он даже не шелохнулся. Только посмотрел под ноги и слегка улыбнулся пристально смотревшему на него Зиновию.
- Не свалюсь, - заверил он Зиновия. Именно к нему он внимательно присматривался и прислушивался.
- Ну, как ты сразу узнал отца? – спросил Зиновий.
- Трудно было узнать его. Мать говорила – горбоносый, сильный. Я ведь впервые вижу его, - смущенно ответил сын Кривоноса.
- Лучше я тебе расскажу, - вмешался в их разговор Максим. – Разыскали его казаки на острове среди тысяч таких же горячих, как он. Отец, говорят, приехал, тебя ищет. А он, нисколько не задумавшись, спрашивает: “Максим Кривонос?..” Получается, думаю себе, таки мой сын, матери его лучше знать... Ну, а теперь за эти три дня привыкли друг к другу. Чувствую – моя кровь, да и духом моим дышит.
- Так может быть, хочет и называться Кривоносом?
- Конечно, так надо бы. Но стоит ли? За голову Кривоноса Потоцкий обещает уплатить королевские золотые. Поэтому я и не советую ему говорить, что он мой сын. Не время еще!
- Так ты уже совсем осел на Сечи, или как? – тихо спросил Зиновий.
- Нет... – резко оборвал его Кривонос.
Вдруг из леса донесся казацкий топот и голоса казаков. Запорожцы вскочили на коней, схватились за сабли, плотным кольцом окружив Кривоноса. Поднялся и Зиновий, а за ним Кривонос.
- Ну... вот тебе, Зиновий, и мой ответ, - проговорил Кривонос. - Проклятые королевские псы все-таки пронюхали. Ты, Николай, оставайся с казаками, будь здоров. Прощай и ты, брат. Спасибо за дружескую встречу... Хлопцы! Это по мою душу прискакали шляхтичи. Остановите их здесь, если не словом, так по нашему казацкому обычаю. Развлекайте их, занимайте разговорами, а обо мне не беспокойтесь. Дмитро, Кузьма, Данила, прыгайте с кручи первыми. Я следом за вами... – Кривонос еще раз обнял Зиновия, сжал его, как клещами. Прощаясь, прошептал ему на ухо: - Что сказать шляхте, сам знаешь. Можешь не скрывать, что виделся со мной, имей в виду сам, да и людям, кому следует, передавай: “Кривонос на Подолье собирает свое войско. Это будет последняя его схватка со шляхтой! Или верну свободу нашему народу, или погибну в борьбе за нее!”
По-отцовски похлопал сына по плечу и прыгнул с крутого берега Днепра следом за своими отчаянными друзьями.
- Э-э-эй! – крикнул Зиновий. – Давай сядем, как сидели, и я вам расскажу что-нибудь. Мы должны задержать тут гусар! Говорить с ними буду я, мне не впервые.
Гусары не заставили себя долго ждать. Они окружили запорожцев. Вместе с гусарами прискакал Станислав Потоцкий. Они летали, словно бешеные, и запорожцы,

15

окружив Зиновия, едва успели вскочить на ноги. Потоцкий соскочил с коня, стал осматривать местные заросли.
 - Прошу прощения, пан Зиновий. Но, кроме дружеских чувств, у меня еще и обязанности наказного! – сдерживая волнение, сказал он.
- Неужели за мной прибыл, уважаемый пан Станислав? Что-нибудь случилось, или может быть, Кривоноса ищете, пан наказной? – спокойным дружеским тоном спросил Хмельницкий.
- Да, пан полковник, ищем Кривоноса. Только что к коронному гетману на Кодак прискакал гонец от пана польного гетмана с Подолья. Наши доброжелатели донесли пану Николаю, что этот разбойник сейчас находится у запорожцев. А они тут на своих чайках!
- Все сходится, мне вот казаки тоже сказали, что он был здесь, искал своего сына.
- Говорят, что у его сына другая фамилия.
- Вполне естественно, ведь Кривонос не был женат. Если какая-нибудь несчастная женщина и родила от него ребенка, так, наверное, не захотела назвать его именем.
- Так что же, панове казаки, прячете преступника? – обратился наказной гетман Потоцкий к запорожцам, ничего не ответив Зиновию.
Собираясь покидать запорожцев, Зиновий обращался к казакам:
- Пан наказной гетман несет тут государственную службу. Он приехал сюда и, естественно, должен был спросить о преступнике. Если еще приедет к вам наш побратим Максим Кривонос, посоветуйте ему, чтобы он не рисковал жизнью.
























16


Глава   вторая

Правда, в народе поговаривали, что неладное творилось в самом польском королевстве. Король Речи Посполитой Владислав был от природы умный и деятельный, тяготился своим положением, осуждавшим его на бездействие. Тяжела была ему анархия, господствовавшая в его королевстве. Его самолюбие постоянно терпело унижение от надменных панов. Королю хотелось начать войну с Турцией. По всеобщему мнению современников за этим желанием скрывались другие – усилить посредством войны королевскую власть.
В 1645-ом году прибыл в Польшу венецианский посланник Тьеполо побуждать Польшу вступить с Венецией в союз против турок. Он обещал с венецианской стороны большие суммы денег и более всего домогался, чтобы польское правительство позволило казакам продолжать свои морские походы на турецкие берега.
Папский нунций также побуждал польского короля к войне. Надеялись на участие господарей молдавского и валашского, на семиградского князя и на московского царя.
В начале 1646-го года польский король заключил с Венецией договор. Тьеполо выдал королю 200 талеров на постройку казацких чаек. Король пригласил в Варшаву четырех казацких старшин: Илляша Караимовича, Барабаша, Богдана Хмельницкого и Нестеренко. Хмельницкий незадолго был во Франции, где совещался с графом Дебрежи, назначенным посланником в Польшу насчет доставки казаков во французское войско.
Король виделся с казацкими старшинами ночью, обласкал их, вернул казакам привилегии, обещал увеличить число казаков до 20000, кроме реестровых, отдал приказания построить чайки, для чего послал старшин реестровых казаков Барабашу и Караимовичу 6000 талеров, обещал в течение двух лет заплатить еще 60000 талеров.
Все это делалось втайне, но недолго хранится тайна. Король выдал так называемые приповедные листы для вербовки войск за границей. Вербовка пошла сначала быстро. В Польшу стали прибывать немецкие солдаты, участвовавшие в тридцатилетней войне и не привыкшие сдерживать своего произвола. Шляхта, зорко следившая за неприкосновенностью своих привилегий, стала кричать против короля. Сенаторы также подняли ропот. Королю ничего не оставалось, как передать свои замыслы на обсуждение сейма.
В сентябре 1646-го года открылись предварительные сеймики по воеводствам. Шляхта повсюду оказалась не расположенной к войне и поставила в самую дурную сторону королевские замыслы. “Король, - кричали на сеймиках, - затевает войну, чтобы составить войско, взять его себе под начальство и посредством его укоротить шляхетские вольности. Он хочет обратить холопов в шляхту, а шляхту в холопов”. Возникали самые чудовищные выдумки: болтали, что король хочет устроить резню вроде Варфоломеевской ночи.
В ноябре собрали сейм в Варшаве. Все единогласно закричали против войны. Королю оставалось покориться воле сейма и приказать распустить навербованное войско, а казакам – запретить строить чайки. Короля обязали впредь не собирать войско и не входить в союзы с иностранными державами без воли Речи Посполитой.
17


* * *

Так как встреча Хмельницкого с французским посланником Дебрежи прошла успешно, тот откровенно обрадовался, узнав о поручении, которое Хмельницкий получил от короля. Договорились, что уже к осени Хмельницкий должен доставить в Париж две с половиной тысячи казаков-охотников. Необходимую экипировку и оружие они получат во Франции, а в качестве аванса за предстоящую службу и на дорогу Хмельницкому для казаков были выданы деньги.
Возвращаясь к середине лета в Чигирин, Богдан развивал кипучую деятельность по выполнению возложенного на него поручения. Прежде всего, он занялся поиском охотников для отправки во Францию, так как понимал, что, с одной стороны, тем самым материально поддержит казаков, не вошедших в реестр, а с другой – приобретет еще большую популярность в казацкой среде. В формировании этого корпуса волонтеров огромную помощь ему оказал Максим Кривонос, один из запорожских атаманов, выступивших против поляков вместе с Павлюком и Остряницей, а в последний раз с кошевым атаманом Линчаем. Уже в начале сентября Богдан со своими добровольцами отправился во Францию, был удостоен приема у кардинала Мазарини, а затем поручил казаку Кривоносу возвратиться в Чигирин. С наступлением весны он планировал побывать на Сечи и склонить запорожцев к морскому походу против Турции, но неожиданно события стали развиваться не в том направлении, как было задумано.


* * *

В связи с военными событиями король наложил вето на любые попытки нанять кварцяное войско, которое со времен Генриха Вальца он обязан был содержать за свой счет. Стало известно и о предполагаемой роли казаков в осуществлении королевских планов по вовлечению Турции в войну с Речью Посполитой. Коронного канцлера Оссолинского и подканцлера Радзиевского открыто обвиняли в измене. Караимовича сместили с гетманского поста, и вместо него старшим над реестровыми был назначен польский комиссар Иоаким Шенберг. Барабаш и Нестеренко опять стали есаулами, а Хмельницкий сотником. Об активной роли Хмельницкого в роли осуществления королевского замысла и о давних связях с Оссолинским стало известно и коронному хорунжему старосте черкасскому Александру Канецпольскому. К несчастью Зиновия-Богдана, отец Александр – коронный гетман Станислав Канецпольский, хорошо знавший и уважавший Хмельницкого, умер годом раньше. Его место занял польский гетман Николай Потоцкий, ненавидевший казаков лютой ненавистью и относившийся с подозрением к самому Хмельницкому. Король был далеко в Варшаве, канцлер Оссолинский сам едва удержался в должности, поэтому покровителей у Богдана не осталось. Сложившейся ситуацией не преминул воспользоваться чигиринский подстароста, или, как он официально именовался, дозорец, Януш Чаплинский. Должность эта, поначалу не очень высокая, заключалась в управлении  от имени старосты 
18

чигиринским поветом, осуществлением своевременного сбора податей, наблюдением за порядком. Чаплинский, узнав об опале Хмельницкого, решил воспользоваться благоприятной ситуацией и отобрать у него Субботово.


* * *

В очередной раз, прибыв на доклад к Александру Канецпольскому, после обсуждения вопросов управленческого характера, низкорослый с уже хорошо наметившимся животом Чаплинский, глядя выпуклыми, бесоватыми глазами в лицо старосте, осторожно сказал:
- Слыхал я, ваша милость, кое-что о чигиринском сотнике Хмельницком.
- Что именно? - насторожился Канецпольский.
Он сам хорошо знал Хмельницкого и помнил, что его покойный отец всегда отличал этого казака. Доходили до него и слухи о том, что якобы Хмельницкому было известно о замысле короля вовлечь Речь Посполитую в войну с Турцией. Сам староста к этим слухам относился равнодушно и даже был бы не против войны, полагая по молодости лет добыть себе военную славу, как у его отца.
- Да вот, прошлый поход вашей милости против татар... – продолжил Чаплинский, тщательно подбирая слова и наблюдая за выражением лица старосты, которое стало покрываться румянцем.
Чаплинский осторожничал не зря. Поход Канецпольского прошлой осенью против татар закончился крайне неудачно. Не в том смысле, что он потерпел поражение, а наоборот. Он больше месяца промотался с войском по степи, дошел до самых Конских вод, так и не встретив на своем пути ни одного татарина. В начале ноября пришлось возвращаться назад, когда уже выпал снег. Его приближенные старались не упоминать об этом предприятии, тем более что своих действий Канецпольский не согласовал с Варшавой, за что получил выговор от короля.
Видя, что его слова вызвали ожидаемую реакцию, Чаплинский быстро сказал:
- Хмельницкий хвалился в корчме, будто это он предупредил татар о том, что ваша милость вступили против них.
Канецпольский, как ужаленный, взвился с кресла.
- Пся кров, изменник, холоп, быдло! – с яростью ударил он рукой по столу так, что чернильница подпрыгнула и чернила вылились на лежавшие там бумаги.
Канецпольский отошел к окну, затем, будто устыдившись своей вспышки, уже спокойнее спросил Чаплинского:
-  Пан отвечает за свои слова?
- Как Бога кохал, - согнулся в поклоне подстароста. – Надежный человек подслушал разговор Хмельницкого с казаками в корчме и мне передал.
Канецпольский внимательно посмотрел на Чаплинского. Ярость и гнев душили его, но он понимал, что подстароста не случайно завел этот разговор, и испытующе взглянул тому в глаза.
Чаплинский правильно истолковал этот взгляд и быстро продолжил:
19

- Этот  лайдак, ваша милость, давно мне подозрителен. Дружбу ведет со всякой казацкой голотой. Часто принимает у себя запорожцев и о чем они там толкуют, один Бог ведает. Окружил себя охраной, как какой-нибудь знатный пан, беглых укрывает у себя в Субботово. Да, по правде сказать, и прав на этот хутор у него нет никаких. Самовольно захватил он эту вашу землю и живет как какой-нибудь магнат. Простому казаку так жить нельзя, а то всем им, лайдакам, повадно будет.
- О чем пан говорит? О каком самовольстве? - вяло возразил Канецпольский. – Говорят, что хутор подарен его отцу еще паном Даниловичем за верную службу.
- Тот слух сам шельма лайдак Хмельницкий и распустил, - убежденно сказал Чаплинский. – Нет у него никаких документов на этот хутор, как Бог свят, нет!
- Ну, нет, так и нет. Что с того? – пожал плечами староста. – Мне этот хутор тоже без надобности.
Чаплинский, согнувшись в низком поклоне, протянул к нему руки.
- В таком случае, ваша милость, за все мои заслуги прошу ясновельможного князя подарить Субботово мне.
Теперь Канецпольскому стало понятно, зачем Чаплинский затеял весь этот разговор. В другой раз он бы решительно отказал ему, так как не особенно любил этого не блещущего умом, немолодого уже русина, отец которого после введения унии поменял русскую фамилию Цаплин на Чаплинского и стал правоверным католиком. Но сейчас он был обозлен на Хмельницкого, поэтому после недолгого молчания уклончиво ответил подстаросте:
- Если пан прав и Хмельницкий владеет этой землей, не имея на то документов, то он не сможет доказать в суде, что Субботово принадлежит ему, если, предположим, вдруг какой-нибудь шляхтич захватит его хутор наездом.
Лицо Чаплинского исказила хищная, все понимающая улыбка. Он наклонился, поцеловал руку старосты и, пятясь, покинул кабинет.


* * *

Получив согласие старосты Канецпольского, Чаплинский, по польскому обычаю, сделал наезд на Субботово в то время, когда Хмельницкий был в отсутствии. И когда десятилетний мальчик, сын Хмельницкого, ему сказал что-то грубое, то он приказал его высечь. Слуги так немилосердно исполнили это приказание, что дитя умерло на другой день. Кроме того, Чаплинский обвенчался по уставу римско-католической церкви с женщиной, которую любил Хмельницкий. Некоторые говорят, что она уже тогда была его второй женой, которую Хмельницкий взял после смерти первой своей супруги Анны Самко.
Хмельницкий обратился в суд на Чаплинского, но не мог ничего сделать, потому что не имел письменных документов на имение. В польском суде трудно было казаку тягаться со шляхтичем, покровительствуемым важным паном.
Хмельницкий обратился о своей защите к королю.
В богатой приемной королевского дворца Хмельницкий встретил канцлера
20

Оссолинского.
- Пан Хмельницкий желает видеть его величество? – осведомился канцлер. – Могу я знать – по личному или общественному делу?
- По личному, пан государственный канцлер.
Король, видимо, еще находился под впечатлением постигших неудач на сейме, тем не менее, он принял Богдана ласково, пригласил движением руки занять кресло против себя.
- Да, ваше величество, мне пришлось на себе испытать несправедливость.
Богдан рассказал все, что с ним случилось.
Король слушал внимательно, потом подумал немного и сказал:
- Да, дело твое правое, в этом я вполне уверен. Но помочь тебе невозможно: судебным порядком ты ничего не сможешь добиться, там все основано на формальностях, а формальных документов у тебя нет.
- Но, может быть, ваше величество, найдется возможность оказать влияние на старосту Чаплинского, - заметил Богдан. - От него зависит, дать мне нужный документ на владение Субботовом.
Король горько усмехнулся.
- Мое влияние ничего не значит, - отвечал он. – Я самый несчастный король, какого только можно представить! Я должен смотреть в руки панов, делать то, что они прикажут. Ты, Хмельницкий, как честный человек, как казак, гораздо счастливее меня. Ты можешь силе противника противопоставить силу, как воин, как оскорбленный человек, а я? Что я могу сделать? Я связан по рукам и ногам, в моем распоряжении нет даже войска. Всякий их моих приближенных может меня оскорбить, и я не могу требовать удовлетворения, так как это ниже моего королевского достоинства.
- Вашему величеству стоит только пожелать, и войско у вас будет – казаки довольно натерпелись от панов. То, что я испытал теперь, испытывает каждый, многим приходится еще горше, чем мне. Паны так привыкли к своеволию, что даже воля для них не священна. Милость, оказанная вашим величеством, только еще более раздражает их против казаков. Они чувствуют, что стоит вашему величеству сказать одно слово, и вы найдете в казаках верных своих слуг.
- Я знаю обо всех угнетениях, - произнес король, - причиняемых панами казакам, но в настоящее время я не в силах помочь им. Я не могу стать в открытую борьбу со шляхетством, для этого нужно слишком много военных сил, одних казаков недостаточно.
Хмельницкий ожидал такого ответа.
- Итак, ваше величество, и вы не можете мне сказать ничего утешительного. Несмотря на то, что Чаплинский неправ, он будет владеть Субботовом, а я остаюсь ни с чем!
- Этого я не говорил! – возразил король. – Мог же Чаплинский найти себе и товарищей, и приятелей, это можешь сделать и ты.
Король поднялся с места, его примеру последовал и Хмельницкий.
- Вообще, я удивляюсь вам, казакам, - продолжал король. – Вы ищите защиты у короля, а он и сам был бы рад, чтоб его кто-нибудь защитил.
- Что же нам делать, ваше величество?

21

Король сделал два шага к Хмельницкому, прикоснулся к его сабле и сказал:
- Пора бы, кажется, вам всем вспомнить, что вы воины, у вас есть сабли. Кто вам запрещает постоять за себя? Я же со своей стороны всегда буду вашим благодетелем.
С таким напутствием уехал Богдан к себе на Украину.


* * *

Хмельницкий вернулся в Чигирин в конце лета. Он сообщил, что хочет собрать знатнейших казаков на раду.
- Слава Богу! – сказал повеселевший слуга, - давно пора тебе, батько, начать дело! Уж потешимся же мы над панами, а первым вздернем на виселицу этого пучеглазого сурка – Чаплинского.
Рада проходила тайно, на нее было приглашено немного. Зиновий-Богдан еще не был успешен. Присутствующими на раде в основном были казаки, испытанные и в бою, и  в жизни. Тут был Богун, знаменитый казацкий сотник – красивый, молодой, отважный, с одинаковым хладнокровным спокойствием способный зарезать человека или в бархатном дорогом кафтане залезть в бочку с дегтем. Ганжа – ловкий, расторопный, сообразительный, юркий, одаренный, неутомимый, красноречивый. Филипп Джеджалий – перекрещенный татарин, первый в битвах, неустрашимый силач, готовый на всякое бесшабашное предприятие. Умный Никита Галичан – не задумывающийся пожертвовать для родины и собой, и своим имуществом. Нечай, Кривонос, Остап Павлюк, Роман Пешта и много других храбрых воинов, бесстрашных мстителей за поругание родины.
Собрались они в лесу, в глуши, где никто не мог их подслушать, и Зиновий стал среди этих мощных закаленных в боях рыцарей, впервые ясно почувствовав свою силу.
- Пусть будет вам известно, - говорил он, - я решился мстить панам-ляхам войной, не только за свою обиду, но за попрание веры русской и за поругание народа русского.
Зиновий зачитал тут же привилегию короля, которую он предоставил несколько лет тому казакам, пригласив их в Варшаву.
- Сколько далее будем терпеть? Ужели оставим в бездействии братьев наших русских православных? Проезжая по Руси, везде я видел страшные утеснения и тиранства, несчастный народ вопит о помощи, все готовы взять оружие, все обещают стать с нами заодно.
Тут казаки припомнили, конечно, и все стеснения, которым подвергаются они от Речи Посполитой, и припомнили обиды, насилия от панов и так далее, и так далее, и решают поднять восстание. – Пора нам взяться за сабли, - говорили они, пора нам сбросить ярмо ляшское.
- Взяться за сабли – дело нетрудное, - возражали им реестровые и те, кто были во власти панов, - но с одними саблями ничего не поделаешь. Ляхи выставят против нас наши же пушки, отобранные комиссарами, тут и ружьями ничего не возьмешь.
- Можно позвать татар...
- Не пойдут с нами татары, сколько раз мы их били, не станут они тянуть за нашу
руку.
22

- Тогда нам могут помочь москали, - сказал Хмельницкий. – Москали как будто и лучше, они с нами одной веры, православные, да вряд ли они пойдут на поляков, они еще в силу не вошли. Но с татарами нам сойтись тоже нелегко, очень уж они злые на нас. Сколько раз мы их побивали, и добычу отнимали у них, и нападали на них врасплох.
Призадумались старшины, но большая часть из них все-таки стояла за союз с татарами.
Так и порешили. На Зиновия-Богдана возложили трудное дело переговорить с ордою и тут же хотели избрать его гетманом, но он отказался.
Хмельницкий взял со старшин клятву, что пока они все будут хранить в тайне, но по первому же зову каждый приведет столько народу, сколько успеет собрать.


* * *

На второй день, утром, как только домашние уселись за столом завтракать, как вошел Ганжа, тихонько шепнув Богуну, что к нему прибыл с письмом гонец Михаила Кричевского, назначенный не так давно черкасским полковником вместо Барабаша.
Распечатав письмо, Богдан едва не лишился чувств. Все помутилось в его глазах. Старый приятель и кум Кричевский предупреждал, что сотник Роман Пешта, один из тех, что накануне был с ним на тайной сходке, донес о заговоре коронному гетману и тот приказал ему арестовать Хмельницкого. Кричевский советовал после получения письма немедленно скрыться, сообщая, что он пошлет людей, чтоб схватить его и бросить в темницу. Хмельницкий не стал терять времени. Вместе с Вешняком и Тимофеем он уехал из Чигирина и схоронился в одной из днепровских пещер, дал указания Ганже, не мешкая, собрать десятка два-три верных казаков, раздобыть коней и припасы на дорогу, а затем присоединиться  к нему.
Иван Ганжа - боевой соратник Богдана, с которым они не расставались уже лет двадцать. Иван – широкоплечий, приземистый казак с густыми и черными, как смоль, волосами, родом происходил из Молдавии. В далекой юности был он угнан татарами в Крым, продан в Кафе на невольничьем рынке какому-то персу и оказался в широко известном далеко за пределами Закавказья купеческом городе Ганже. Впоследствии он бежал от своего хозяина, прошел пешком всю Грузию, добрался, наконец, до турецкого побережья, где на свое счастье встретился с запорожцами, совершавшими один из своих морских походов против турок. От них он и получил свое прозвище по названию города, где находился в рабстве. Позднее судьба свела его с Хмельницким, и он осел в Субботово, постепенно став членом его большой семьи. Сейчас после смерти жены Богдана помощь Ганжи в домашних делах была для Богдана поистине неоценима. Тимофей души не чаял в Иване, для него он был примером для подражания во всем. Широкоскулое лицо Ганжи обычно было угрюмым и мрачным, улыбался он редко.




23


* * *

Узнав о провале заговора, Зиновий-Богдан в первом своем отчаянном порыве решил бежать на Сечь. Предательство Романа Пешты, с которым они не раз вместе участвовали в походах против татар, спутали все планы Хмельницкого по организации задуманного им восстания реестровых казаков против польских панов. По его замыслу именно реестровикам отводилась основная роль в осуществлении этого плана. Восстать должны были бы одновременно все казацкие полки в шести важнейших административно-политических центрах правобережной и левобережной Украины, уничтожить разрозненные польские части, расквартированные в этих городах, а затем, соединившись, двинуться на Корсунь и Черкассы, где находилась ставка коронного и польского гетманов. Одновременно должны были вспыхнуть народные восстания на Левобережье, а также и в Подолье, где уже действовал со своей ватагой возвратившийся из Франции Максим Кривонос. Тогда же должно было подняться и Запорожье. Запылавшая одновременно по всей Украине народная война не оставляла полякам на победу ни одного шанса, так как королевских войск (без реестровых казаков) в Южной Руси было немного и они были разбросаны по всем городам. Одержав победу над гетманами, можно было начать переговоры с польским правительством и при поддержке короля и канцлера Оссолинского достигнуть соглашения об увеличении казацкого реестра до 20 тысяч человек, изгнать панов с украинских территорий, добиться автономии и самоуправления, не порывая окончательно с Речью Посполитой.
Для завершения всей подготовки нужно было всего несколько месяцев и вот случилось это предательство. Действительно, положение Хмельницкого, в котором он сейчас оказался, было незавидным. Все планы приходилось менять на ходу. Теперь о выступлении реестровиков приходилось забыть, так как поляки возьмут их под жесткий контроль. Народное восстание без поддержки казаков обречено на провал. Сечь к войне не готова, тем более что ее стережет польский гарнизон. Хотя Хмельницкий сейчас стремился на Запорожье, он понимал, что долго укрываться там от поляков он не сможет, а в том, что Потоцкий и Канецпольский не успокоятся, пока он не будет схвачен или убит, он не сомневался.
Однако другого варианта у Хмельницкого не было, надежда только на Сечь.











24


Глава   третья

Кошевым на Сечи в то время был старый запорожец Лутай, давний приятель Хмельницкого, соратник по совместному морскому походу на Константинополь, а затем и под Смоленск. Встретились друзья сердечно, долго рассматривали друг друга, отмечая у каждого неумолимые следы приближающейся старости.
Позднее, уединившись в курене кошевого, Богдан рассказал о причине своего появления на Запорожье. После непродолжительного молчания Лутай, затянувшись табачным дымом, спросил: “Ну, и что теперь будем делать? Без реестровиков ни о каком выступлении против ляхов и речи быть не может, только высунемся из Сечи, нас Потоцкий порубит как капусту”.
Хмельницкий нахмурился и осторожно спросил: “А что, если обратиться за помощью к донцам? Неужели не помогут? Ведь вера у нас одна”. Кошевой хмыкнул: “Так- то оно так, да ведь у московитов с ляхами мир. Донцы уже чуть не втянули царя в войну с турками после убийства Фомы Какузина и взятия Азова. Рассказывают, царь тогда сильно осерчал на них, едва обошлось. Нет, вдругорядь они против воли Москвы не пойдут”.
Богдан помолчал. Он и без Лутая знал о том, что на донских казаков рассчитывать было нельзя, а спросил больше для того, чтобы еще раз в этом убедиться.
- Тут у нас под боком ляхи засели в Никитином Рогу, - сменил тему кошевой. – Твое прибытие на Бучки недолго сохранится в тайне. Коронный гетман, небось, уже давно послал гонца с приказом схватить тебя живым или мертвым. С ляхами надо что-то решать, иначе быть беде.
Хмельницкий и сам об этом думал и давно у него созрел план, которым он поделился с кошевым.
Тот надолго замолчал, посасывая потухшую трубку. Затем с сожалением сказал:
- Эх, мало нас для такого дела. Ляхов там, почитай, полтыщи, а у меня тут и трех сотен добрых казаков не наберется.
- То дарма. Возьмем их в клещи с двух сторон, ты пойдешь берегом, а я водой на лодках. Они не ожидают нападения, а внезапность удваивает силы нападающих. Тем более там, кроме польских драгун, есть и реестровые казаки. Думаю, их мы сможем перетянуть на нашу сторону.


* * *

Вечером кошевой и куренные атаманы собрались на совете. Предложение Хмельницкого совершить нападение на польский гарнизон на Никитином Рогу пришлось казакам по душе. Да, по правде говоря, другого выхода не было. Если решено было готовить восстание, то, в первую очередь, следовало оборонять свой тыл. Кроме того, нужен был провиант, запасы которого хранились на Сечи, пушки, порох, самопалы и

25

пищали. Все это находилось в запорожском арсенале под контролем поляков. Некоторые из присутствующих на совете сомневались, хватит ли у них сил для успешной вылазки, но Богдану удалось убедить их, что при внезапном нападении с берега и на воде план вполне осуществим.
- Мы под покровом темноты на рассвете тайно подберемся к польскому лагерю и, прежде всего, захватим на пристани челны, - говорил Хмельницкий. – Пока основные наши силы будут атаковать с берега, другие без шума захватят провиант, оружие и, по возможности, пушки. 
Хмельницкий особо подчеркнул, чтобы в затяжной бой никто не вступал, а, учинив побольше шума, и, захватив, что можно из продовольствия и амуниции, всем быстро возвращаться назад.
Несколько дней ушло на подготовку операции. На Бучках имелось с десяток челнов, которые просмолили и проконопатили для предстоящего предприятия. В свою команду Богдан отобрал тех казаков, которые прибыли с ним, а также взял Ивана Богуна, Остапа и еще с десяток самых отчаянных запорожцев.
Глубокой ночью, в полной темноте, едва слышно гребя веслами, казацкие челны подобрались к Никитиному Рогу. Со стороны Днепра поляки часовых не выставляли, так как были уверены, что в этом нет необходимости. Со стороны Сечи, обращенной к степи, несколько дозорных несли службу на вышках, но заметили они запорожцев только тогда, когда те подобрались к самому польскому лагерю. Едва раздались первые выстрелы, как поляки бестолково суетясь спросонья, стали выбегать из куреней, попадая прямо под огонь казаков. Постепенно запорожцы стали отходить от берега, увлекая за собой основную массу противника. В это время люди Хмельницкого, действуя быстро, но без суеты, бесшумно подплыли к берегу, где стояло большинство челнов, захватили их и вывезли запасы продовольствия, а также, сколько смогли самопалов из арсенала. Реестровых казаков пытались не убивать, а наоборот, взяв несколько в плен и поговорив с ними, отпустили назад с миром.
С наступлением рассвета запорожцы возвратились к себе, подсчитывая трофеи. Вылазка прошла успешно, потерь практически не было. Оставшись без продовольствия и челнов, солдаты гарнизона упали духом, а в рядах реестровиков началось брожение. Воспользовавшись этим, Хмельницкий, спустя несколько дней, глубокой ночью совершил новое нападение на Сечь. Польские драгуны во главе с офицерами обратились в бегство, а реестровые казаки перешли на сторону запорожцев.
Захват Сечи, а главное арсенала, в котором находилось около сотни пушек, запасы ядер, свинца и пороха поднял боевой дух казаков и укрепил их веру в своего предводителя. Казаки переселились в свои курени, оставленные ими после размещения на Запорожье польского гарнизона. Богдан, опасаясь нападения поляков, в первую очередь занялся фортификационными работами, стремясь превратить Никитин Рог в неприступную крепость. Укреплялся и расположенный рядом остров Бучки, имеющий более выгодное расположение. По всему Запорожью кипела работа, никто не оставался без дела.
Кошевой атаман, непрерывно отправляя на волость гонцов, созывая запорожцев на Сечь. Хмельницкий назначил Петра Дорошенко писарем своей канцелярии и тот с утра до

26

поздней ночи писал его универсалы с обращением ко всему населению края, призывая
становиться под знамена восставших. Ганжа, который стал начальником казацкой конницы, отправлял с гетманскими универсалами гонцов в города и местечки Украины. В это же время из Сечи из разных мест стало поступать заказанное ранее Хмельницким обмундирование и оружие. Народ валил на Запорожье толпами со всей Украины, и куренные атаманы сбились с ног, формируя новые курени и обучая азам военной науки новобранцев, большинство из которых к военному делу были непривычны.


* * *

В конце февраля Хмельницкий собрал на совет куренных атаманов и полковников.
- Панове атаманы, - начал он свою речь, - близится весна. Не за горами то время, когда следует ожидать в гости ляхов. Вы хорошо знаете, что вся их сила в кавалерии. Тактика поляков известна – ударом тяжелой кавалерии смять пехоту, обратить ее в бегство и на плечах отступающих ворваться в лагерь.
Он обвел взглядом всю собравшуюся в тесном курене кошевого атамана старшину. Казаки сидели молча, опустив головы, каждого из них тревожили те же думы, что и наказного гетмана.
- У нас же, - продолжал гетман, - конницы вообще нет, да и пехоты всего ничего. Надо решать, как быть дальше. Без конницы из Запорожья выступать нельзя.
Лутай, сидевший за столом рядом с Хмельницким, отложил трубку в сторону и задумчиво произнес:
- Удара панцирных хоругвей Потоцкого наша пехота не выдержит. Тут и говорить нечего. Нужна сильная конница, которая прикрывала бы пехоту с флангов и могла отразить атаку, по крайней мере, ляшских драгун, если не гусар. Да где ее взять?
Опять наступило продолжительное молчание.
Неожиданно для всех отец Ивана Богуна Федор Богун, подкрутив прокуренный ус, твердо сказал:
- Есть только один выход – привлечь на свою сторону татар.
Казаки переглянулись между собой, раздались голоса:
- Но татары басурманы, исконные враги казаков. Как же можно брать их в союзники. Да и надежды на них мало, того и гляди ударят в спину.
Богдан поднял руку, требуя тишины.
- Все это верно, это и басурманы, и ненадежные союзники, но есть одно важное обстоятельство, которое нам может сыграть на руку. Уже года три как Речь Посполитая не выплачивает хану ежегодную дань. Прошлые года татары несколько раз делали попытку вторгнуться на Украину, но Канецпольский и Вишневецкий загнали их за Перекоп. Присмирел даже свирепый Тугай-бей, который прежде и самого хана слушался не всегда. Если мы пообещаем татарам хорошо заплатить, хан может согласиться на союз с нами.
- Полковник Богун прав, другого выхода у нас нет, как обратиться за помощью к хану.

27


* * *

Стали решать, кто поедет в Крым. Хмельницкий знал татарские обычаи и был уверен, что в случае согласия хана оказать помощь, он потребует заложников. Лучшей кандидатуры для  этой цели, чем сын Хмельницкого, не было.
Богдан предложил взять с собой Вешняка, который был знаком с некоторыми мурзами из ханского окружения, а также Петра Дорошенко в качестве писаря для документального оформления условий соглашения. Хмельницкий отобрал в качестве охраны человек десять казаков во главе с Максимом Кривоносом, больше и не требовалось, так как у запорожцев с татарами был мир. Взял он с собой молодых Брюховецкого и Степана Славковского за компанию для Тимофея.
Об отъезде посольства Хмельницкого в Крым войску было решено не сообщать. По Сечи распространился слух, что наказной гетман выехал на Томаковский остров с целью посмотреть, не лучше ли там обустроить новую Сечь. Куренные атаманы перестали вести речь о восстании против поляков, стали поговаривать, что весной готовится поход против турок. Эти слухи распространялись специально, чтобы усыпить бдительность поляков и те не узнали о поездке Хмельницкого в Крым. Прощаясь с наказным гетманом, кошевой вручил ему письмо к хану, скрепленное войсковой печатью, которое должно было служить верительной грамотой, обнял и перекрестил его, пожелав удачи.


* * *

О прибытии в Крым запорожских послов хан Ислам-Гирей уже был извещен. Встретил их Карачи-мурза, один из его ближайших советников, знакомый с Хмельницким еще в бытность его писарем реестрового казацкого войска. Поселили нежданных гостей в доме одного богатого купца-армянина недалеко от ханского дворца.
Получив богатые подарки от Хмельницкого, Карачи-мурза, не старый татарин, одетый в богатый, вышитый серебряной нитью халат и шапку из меха куницы, с восточной вежливостью поинтересовался целью визита запорожцев в Крым. Богдан, рассчитывавший именно на его поддержку, еще с начала своей поездки в Крым, не стал таиться и рассказал о последних событиях всю правду.
Выслушав его с непроницаемым выражением лица, мурза сказал:
- Повелитель правоверных не только отважный воин, но и мудрый правитель. С ляхами у нас мир и рушить его без всяких причин не годится.
- Это так, - хитро прищурился казак, - но разве ляхи сами уже не нарушили условия договора, по которому они должны платить повелителю правоверных ежегодную дань.
Карачи-мурза кивнул головой в знак согласия. Затем взглянул Богдану в глаза и сказал:
- Ляхи коварны своим коварством. Тебя до этого времени мы знали как одного из самых верных слуг ляшского короля. А что если все, что ты мне рассказывал – только

28

повод завлечь войско правоверных в западню? Что если только мы выйдем за Перекоп, а там нас уже поджидают панцирные хоругви князя Полубижского?
Богдан задумался. К этому разговору он был готов давно, но рассчитывал, что Карачи-мурза все же поможет ему.
- Ладно, хан вправе так думать, - наконец, сказал он, - но ты веришь, что в моих словах нет лжи?
- Я верю, - просто ответил татарин, - но поверит ли хан?
- Ты мудрый человек, Карачи-мурза, известен своим умом даже за пределами Крыма, подскажи, как мне убедить хана помочь нам?
Зала вся блистала золотом и дорогими тканями. В глубине возвышался трон хана с мягкими шелковыми подушками и на нем восседал Ислам-Гирей, весь закутанный в парчу и атлас, покрытый с головы до ног драгоценными украшениями. Вокруг трона стояло множество слуг в богатых одеждах. По стенам тоже лежали подушки, и на них восседали знатные мурзы, окруженные свитами. Великий визирь стоял по правую руку у трона, ожидая приказаний своего повелителя.
Мурза подвел Богдана к трону и, опустившись на колени, проговорил:
- Высокий повелитель правоверных! Казацкий начальник Хмель желает быть принятым твоими светлыми очами и просит твое ханское величество благосклонно принять от него подарок.
Ислам-Гирей милостиво глянул на Богдана.
- Принимаем подарки твои, Хмель, - проговорил он, - и радуемся, что видим тебя в полном здравии. За каким делом пожаловал к нам в Бахчисарай? Или очень у нас понравилось, да?
- Не могу пожаловаться, всемилостивейший хан, чтобы мне у тебя худо жилось, - ответил Богдан по-турецки, - теперь же есть у меня к тебе дело.
- Что же ты хочешь? – спросил хан.
- Грозный повелитель, мы тяготимся польским игом и решили теперь его свергнуть. Если ты нам поможешь, мы навек клянемся быть с тобой в дружбе и не помышлять воевать с тобой.
Хан подозрительно посмотрел на Богдана.
- Чудно это, знал, что вы воины храбрые и дружбе вашей были бы рады, только сегодня я не могу дать ответ, поживи у нас, я посоветуюсь со своими верными помощниками и слугами, тогда и дам тебе знать о своем решении.
Через несколько дней состоялась новая аудиенция у хана. Хан протянул Богдану саблю и сказал:
- Клянись мне на этой сабле в том, что не замышляешь против нас никакой измены.
Хмельницкий поцеловал саблю и, окруженный мурзами и сановниками, торжественно поклялся и выслушал речь хана:
- Чтобы объявить войну ляхам, нужно согласие Дивана (правительства), такого согласия еще нет. Но я могу приказать своему мурзе Тугай-бею идти с тобой. Вы начнете, а когда Диван решит объявить войну, то и я к вам нагряну. Мы разрешаем Тугай-бею идти с тобой, но с таким условием, чтобы ляхи не знали об этом нашем позволении, пускай они думают, будто Тугай-бей сам по себе напал на них. Кроме того, в залог вашей верности

29

ты должен оставить в Бахчисарае своего сына.


* * *

... Возвращался Хмельницкий из Крыма в приподнятом настроении, но число сопровождавших его казаков сократилось. При Тимофее, переданном хану в заложники, остался Иван Брюховецкий, Степан Славковский и несколько казаков помоложе в качестве охраны.
Не возвращался с Богданом и Федор Вешняк, которому было поручено обеспечить связь между Бахчисараем и Запорожьем. Но зато  миссия Хмельницкого увенчалась полным успехом. Хмельницкий виделся с Тугай-беем. Они договорились встретиться  в верховьях Тясмина в конце апреля, когда трава станет гуще и будет корм для коней. Тугай-бей обещал привести с собой  четыре тысячи всадников со сменными лошадьми. По просьбе Хмельницкого он также отправил вместе с ним на Запорожье 300 конных татар под командой одного из своих многочисленных племянников.


* * *

Богдан-Зиновий в сопровождении своих спутников с четырьмя татарскими начальниками подъезжал к Сечи. Вечер стоял чудный, тихий, теплый, вся Сечь высыпала навстречу прибывшим. Они прошли прямо к кошевому, куда стала собираться и войсковая старшина. Богдан представил кошевому и старшине татарских начальников и сообщил добрую весть, что мурза Тугай-бей стоит со своей ордой на реке Базавлуке.
Назначили день многоплановой рады. Когда он настал, раздались один за другим три пушечных выстрела, и вмиг вся площадь покрылась казаками, опоздавшим не было места. На крыльцо вышел кошевой с войсковой старшиной, а за ним Богдан-Зиновий в сопровождении казаков и татар.
- Панове запорожцы! – начал кошевой. – Недобрые дела творятся на Украине: вера святая попрана, иезуиты преследуют ее, униаты творят, что хотят и над священниками, и над церквями. Войско панское гуляет по селам и хуторам, грабит и жжет дома, убивает и мучает православных. Нет казакам ни от кого защиты: ни король, ни сейм не слушают их просьб, а паны своевольничают, как им вздумается. Долго ли мы, други и братья, будем терпеть такие обиды? Пора проучить панов, пора вступиться за веру православную и за братьев украинцев!
- Нам одним не совладать! – кричали из толпы.
- Хмельницкий только что приехал из Крыма. Хан обещал нам помощь. Орда Тугай-бея стоит уже наготове за Сечью. Дело только за нами, - продолжал кошевой.
Курени стали совещаться между собой и выслали своих выборных. Выборные просили слова.
- Слава и честь Хмельницкому! – с поклоном сказали они. – Сам Бог дает тебя нам,

30

чтобы ты повел нас против панов, и мы все пойдем, чтобы сложить головы за твое дело.
Принесли из скарбницы королевскую хоругвь, дарованную Владиславом, бунчук с позолоченным шаром, позолоченную булаву с каменьями, серебряную войсковую печать. Кошевой принял из рук писаря клейноды, и с поклоном передал Хмельницкому.
- Славное запорожское войско, - сказал кошевой, - признает тебя, Богдан Хмельницкий, своим гетманом и просит тебя принять эти клейноды – знаки твоего нового звания.
Богдан низко поклонился на все четыре стороны и проговорил:
- Благодарю вас, панове запорожцы, за доверие ко мне и принимаю эти клейноды, но прошу не называть еще меня гетманом, пока я не заслужу этого звания, пока все городовые казаки не признают над собой мою власть как их предводителя.
Затем перешли к выбору полковников. Ганжа, Остап и Колодка утверждены в своих прежних должностях, Максим Кривонос – он уже был первым полковником (заместителем Хмельницкого). Дополнительно полковниками рада избрала Данилу Нечая, Ивана Донца и Игната Татаренко. Генеральным обозным остался Чернота. Затем все разошлись по полкам и стали выбирать полковую и сотенную старшину.


* * *

В то время как запорожцы заканчивали последние приготовления к выдвижению из Сечи, польские вооруженные силы во главе с коронным гетманом Николаем Потоцким, в свою очередь, были готовы к наступлению на Запорожье.
В середине апреля Потоцкий собрал в своей ставке коронного гетмана командиров своих хоругвей и казацких полковников во главе с комиссаром Шембергом.
- Панове, - обратился гетман к собравшимся, - бунт на Украине набирает силу. Уже сейчас холопы жгут фольварки своих господ, убегают на Низ, вооружаются не только вилами, но и самопалами. Все только и ждут выступления казаков из Сечи. Настала пора принимать решительные меры, больше медлить нельзя.
Слова попросил Шемберг:
- Надо упредить бунтовщиков, - говорил он, - и раздавить змею в ее логове. Если позволить им выйти из Запорожья, то вспыхнет бунт по всей Украине.
Потоцкий согласно кивнул головой. Другие участники совета тоже поддержали Шемберга. Было решено направить против Хмельницкого панцирную хоругвь полковника Чернецкого, литовскую хоругвь Павла Сапеги, две хоругви драгун, а также все реестровое казацкое войско во главе с Шембергом.
- Региментарием над войском назначаю, - коронный гетман встал и, подойдя к одному из собравшихся красивому белокурому юноше лет двадцати-двадцати двух, положил ему руку на плечо, - пана Стефана Потоцкого, каштеляна дережинского.
Юноша поблагодарил отца за доверие.
В дальнейшем обсуждали организационные вопросы. Решили, что 4 тысячи реестровых казаков во главе с наказным полковником Иваном Барабашем, Ильяшем
Караимовичем и полковником черкасским Михаилом Кричевским поплывут на байдарках
31

по Днепру до Кодака, а пешее войско будет двигаться по сухопутному пути вдоль Днепра. У Каменного Затона они должны соединиться и дальше действовать совместно.
К концу апреля все войско, отправляемое в поход, стянулось в Черкассах. 28-го апреля с первыми лучами солнца байдарки отплыли от берега. Одновременно передовые части Стефана Потоцкого тронулись по сухопутью в степь.
Против казаков двинулась великая сила.






































32


Глава   четвертая

Передовой казацкий полк вышел из Сечи утром 22-го апреля. Запорожцы шли пешим строем все в белых свитках с самопалами за плечом и саблями на боку. Лес пик покачивался над стройными рядами пехотинцев и их сверкающие наконечники отражали солнечные лучи.
Вслед за передовым полком с основными силами выступил и сам Хмельницкий. Гетман ехал в окружении старшины на буланом коне под малиновым стягом и бунчуком, которые держали в руках бунчужные. Рядом на легком ветру колыхались еще два знамени, подаренные австрийским цесарем запорожскому войску в 1594-ом году и голубое знамя с бело-красным орлом – подарок короля Владислава IV. За гетманом и старшиной сомкнутым строем следовали казацки формирования, экипированные, как и передовой полк. Это была знаменитая запорожская пехота, известная своей стойкостью и отвагой. Ее было немного, но она составляла основной костяк всего войска. Эти полки были сформированы исключительно из запорожцев- товарищей, бывалых казаков, прослуживших на Сечи не менее трех лет. Замыкал колонну обоз, состоящий почти из полтысячи возов. Сбитые из толстых свежеструганных досок, возы медленно катились по пыльному тракту, влекомые медлительными круторогими волами и могучими быками.
Войско шло плотной компактной массой, оставляя за собой широкую полосу вытоптанной земли. Впереди и по обеим сторонам пешего войска двигалась казацкая конница. Ее было немного, не более полутысячи всадников. Еще дальше в степи маячили татарские разъезды, отправленные туда Ганжой в качестве бокового охранения. Сам полковник, как всегда, с мрачным выражением на скуластом лице ехал рядом с гетманом, изредка перебрасываясь с ним короткими отрывочными фразами.
В рядах казаков слышались шутки, раздавался смех, все были в приподнятом настроении. Хмельницкий, усилием воли сохранявший улыбку на лице, испытывал внутреннее беспокойство. Неизвестность тревожила его. Он не знал о том, как поступит коронный гетман, и очень опасался, что тот выступит против него со всеми своими войсками.
- Многое, если не все, - думал Богдан, - зависит от первого сражения. Проиграть его никак нельзя.
Обойдя крепость Кодак, где сидел польский гарнизон, Хмельницкий направился к устью реки Тясмин и остановился лагерем при притоке Желтые Воды, впадающем в Тясмин.
У Хмельницкого было 8000 украинцев, 4000 татар. У поляков же реестровых казаков было около 6000, да остального регулярного войска тоже до 6000. Поляки в численном отношении уступали украинцам, но зато они имели хорошую артиллерию (8 пушек) и обученное войско, тогда как в рядах украинцев была масса землепашцев, плохо вооруженных и плохо владеющих оружием, а вся орда действовала только луками.
Потоцкий навстречу запорожскому войску выслал 4 полка реестровых казаков в лодках вниз по Днепру, еще два присоединились к “кварцяному отряду”, который
выступил из Крылова тоже навстречу восставшим. Общее руководство этими отрядами
33

численностью до 6000 человек, как и было решено на совете, осуществлял 20-летний сын Николая Потоцкого Стефан Потоцкий. Гетманы – коронный Николай Потоцкий и полковой Мартин Калиновский остались в лагере между Черкассами и Корсунем, поджидая подкрепление.


* * *

Польский отряд во главе со Стефаном Потоцким выступил в поход, сопровождаемый многочисленным обозом. По Днепру спустились байдарки. Они должны были одновременно с сухопутным отрядом подойти к неприятелю. Восемь дней шло войско по степи, болотам, лесам и к вечеру восьмого дня достигло, наконец, притока Желтые Воды. Поляки перешли приток и вдруг совсем вблизи, немного в стороне, увидели укрепленный казацкий лагерь, устроенный из возов.
- Стойте! Надо приготовиться к битве!
- Казаки не утерпят, тотчас покинут укрепления и будут вызывать нас на бой, - говорили более опытные польские воины.
Весь отряд, выровняв ряды, сомкнулся в простую колонну и замер в ожидании нападения.
Прошло полчаса, еще полчаса, а казаки и не думали выходить из укрепления. Они стояли тихо, торжественно в своем четырехугольнике к великому удивлению ляхов.
В это время на берегу Днепра происходило нечто иное. За несколько часов до заката солнца к берегу причалил отряд реестровых казаков под начало полковника Кричевского. Доложили Хмельницкому, и он поскакал на берег реки, там уже Кричевский выстроил свой отряд и приветствовал Хмельницкого.
- Вот, пан гетман, - с улыбкой сказал он, посматривая на бунчук и булаву в руках Богдана, - пришлось нам свидеться и при лучших обстоятельствах, чем в последний раз.
Хмельницкий обратился к казакам:
- Братья казаки! Будете ли вы нам служить верой и правдой?
- Будем, батько, все пойдем на ляхов. Наша присяга полякам не присяга, ее взяли с нас силой. Мы и Барабаша с другими казаками клоним, а не пойдут добром, так заставим силой независимо от того, что он был близок к ляхам.
- Спасибо, братья казаки! Дай Бог нам удачу!


* * *

4-го мая с утра шел дождь. К обеду дождь прекратился, выглянуло солнце, поднимаясь к зениту. Горячие солнечные лучи быстро высушили не успевшую пропитаться влагой землю.
К Потоцкому, стоявшему на валу, подлетел на вороном аргамаке Шемберг.
- Со стороны Днепра видно облако пыли, - крикнул он, осаживая коня. – Это

34

приближается реестровое войско!
- Странно только, - негромко произнес Чернецкий, - что облако распространяется очень быстро. Такое впечатление, будто движется конница. Но откуда у Барабаша с Кричевским могла взяться конница?
Все пристально всматривались вдаль. Вскоре ни у кого не осталось сомнений – в виду польских окопов появилось реестровое войско. Казаки сидели на конях, стремительно приближаясь к левой обороне лагеря.
- Я вижу Кричевского, - радостно закричал Шемберг, - он скачет впереди. Это наши.
- Если они будут продолжать двигаться таким курсом, - заговорил Чернецкий, - то влетят прямо в лагерь Хмельницкого! Они что, ослепли?
Несущаяся полным галопом конница с ходу врезалась в мелководную речушку, проскочила ее и, не снижая скорости, понеслась в распахнувшийся лагерь Хмельницкого, откуда до поляков донеслись громкие приветственные крики.
Только после этого в польском стане, наконец, поняли, что произошло.
- Измена, - ломая руки, воскликнул молодой региментарий, - такая подлая измена!


* * *

Встречал Кричевского действительно сам запорожский гетман в окружении своих полковников. Сразу после ночного свидания он вернулся к себе и, встретившись с Тугай-беем, попросил у него одолжить на время сменных лошадей. На этих конях реестровые казаки и прискакали в запорожский лагерь. Теперь, когда все войско вместе с реестровиками и татарами насчитывало более десяти тысяч хорошо подготовленных и обученных военному делу воинов, гетман больше не сомневался в победе и готов был начать битву. Обернувшись к полковникам, он отдал короткую команду, а затем вскочил на коня, подъехал к стоявшим в плотном строю казакам.
- Братья, славные молодцы запорожцы, - голос его громко звучал в наступившей тишине, - пробил грозный час: возьмите меч и щит веры вашей, призывайте на помощь Господа и да не испугает вас лядская сила! Не страшитесь звериного вида леопардовых шкур и страусиных перьев их гусар. Вспомните древних воинов русских, которые хоть и не знали веры Христовой, но страх на всех врагов своей отвагой нагоняли! Из того же теста и вы слеплены, та же кровь течет и в ваших жилах! Уповайте на них, и дух и слава ваша не померкнет во веки веков!
Гетман взмахнул булавой. Лагерь распахнулся. Один за другим, держа дистанцию и строгий порядок, из него стали выступать казацкие полки: Нечая, Колодки, Остапа и Донца. По обеим сторонам пехотных полков волновалась конница Ганжи, прикрывая их фланги.




35


* * *

- Начинайте атаку, пан полковник, - обратился Потоцкий к полковнику Чернецкому, - и да поможет вам Бог!
Но не успел Чернецкий вскочить в седло, как с тыла, где располагался обоз, раздались крики и выстрелы.
- Татары ворвались в обоз, - примчался на взмыленной лошади к Потоцкому какой-то шляхтич. – Их там тысячи.
- Пан полковник, - обратился тот к Чернецкому, - придется вам ударить на татар, иначе мы останемся без обоза.
Развернув свою хоругвь, Чернецкий отогнал обоз атаковавших его татар Тугай-бея, но когда он вернулся назад на поле сражения, кульминация боя достигла своего апогея. Казацкая пехота уже выбила поляков из окопов и шанцев.
Девятый вал битвы накатился на польский лагерь и почти захлестнул его. Яростный бой уже шел непосредственно на валах. К полкам Нечая, Донца, Колодки и Остапа добавились реестровики Кричевского и Джеджалия. Хмельницкий бросил на штурм польского лагеря почти все свои силы, оставив в резерве лишь два полка, казаки которых были этим решением гетмана крайне огорчены. Сейчас оба полковника стояли рядом с ним, внимательно наблюдая за сражением. Одним из полковников был первый полковник (заместитель гетмана) Максим Кривонос.
Опьяненные боем казаки, отбросив самопалы за спину, с пиками и саблями в руках, не обращая внимания на выстрелы в упор, взбирались на валы. Поляки с не меньшим остервенением сталкивали их оттуда. Огонь казацких пушек уже прекратился: часть капониров пала под ударами казацких пик и сабель, другие с пиками в руках еще продолжали отбиваться от наседавших на них запорожцев. Давно уже прекратился огонь и артиллерия Черноты, чтобы не попасть по своим.
Гусары Чернецкого в сложившейся ситуации не могли использовать своего полного преимущества – ударной силы коней, копий и брони, для чего нужен был длинный разбег. Поэтому его хоругвь просто врезалась в ряды атакующих, неся смерть тем, кто попадал под удар грозных гусарских палашей. Но погибая, запорожцы не отдавали жизнь зря. То там, то здесь валился на землю гусарский конь, сухожилия которого были перерезаны острым засапожным ножом. В другом месте гусар, занеся тяжелый палаш, ронял его из ослабевшей руки, сраженный в упор выстрелом из самопала. На помощь запорожской пехоте подошел со своими всадниками Ганжа, с налету ворвавшийся в ряды польской тяжелой кавалерии. Все драгуны, остававшиеся у поляков, еще в самом начале битвы перешли на сторону восставших и теперь вступили в яростную схватку с гусарами. На всем обширном пространстве перед лагерем поляков завязался молниеносный сабельный бой. Легкоконные казаки не могли сравниться с панцирной кавалерией в то время, когда она атаковала в сомкнутом строю, но скованные со всех сторон казацкой пехотой, гусары утратили свою ударную мощь. Казаки успевали уклониться от ударов палашей, зато их быстрые и легкие сабли то и дело жалили шляхтичей в незащищенные броней места. Татары, отброшенные Чернецким от обоза,
36

вновь вступили в бой, разя поляков с дальнего расстояния своими не знающими промаха стрелами.
Наконец, Хмельницкий, внимательно следивший за ходом битвы, подал сигнал отступать. Действиями казаков в завязавшемся сражении он не был доволен, но не хотел напрасно терять людей, зная, что смертельно раненый зверь особенно опасен.
Выполняя его приказ, запорожцы стали отходить. Поляки даже не пытались их преследовать, настолько они были измучены и утомлены.
Выслушав доклад о потерях, Потоцкий вызвал к себе Чернецкого, Шемберга и Сапегу. Кроме того, он пригласил присутствовать на совете командиров подразделений Гроздинского, Виленского, Холмского, Малицкого, Баллацкого и несколько других.
- Мы потеряли слишком много людей, - начал он, - и второго штурма нам не выдержать. С наступлением ночи я отправлю гонца к великому коронному гетману с донесением о нашем критическом положении. Но нам надо как-то продержаться, хотя бы несколько дней до подхода подкреплений.
- Думаю, - сказал Шемберг, - следует вступить в переговоры с Хмельницким. Нужно соглашаться на все условия. Если переговоры не приведут к успеху, они могут затянуться на несколько дней, и мы сумеем выиграть время до подхода помощи от гетмана.
- В этом есть смысл, - неохотно произнес Чернецкий, - но вот согласиться ли на переговоры Хмельницкий? Ведь мы и так у него в руках.


* * *

Утром следующего дня Шемберг под белым флагом, сопровождаемый трубачом, выехал из польского лагеря и направился в сторону казацкого табора. Навстречу ему выехал Иван Богун. Обменявшись сухими приветствиями, они направились к гетманскому шатру. Завязывать глаза Богун от Шемберга не потребовал – пусть пан комиссар видит казацкую силу, с какой нескрываемой ненавистью смотрят на него бывшие его подчиненные, реестровые казаки, может, сговорчивее станет. Невольно он поежился, понимая, что, попади он в их руки, живым ему не уйти.
У шатра его ждал Хмельницкий в окружении полковников, рядом с ним на коне сидел Тугай-бей.
Шемберг в первый момент даже не узнал запорожского гетмана. Перед ним стоял не бывший чигиринский сотник, которого он хорошо знал, а совсем другой неизвестный ему человек.
Выслушав с непроницаемым выражением предложения Потоцкого о перемирии, Хмельницкий подал Богуну знак увести Шемберга, сказав, что ответ ему будет передан позднее.
При обсуждении условий сдачи Хмельницкий высказывался за то, чтобы отпустить поляков, отобрать у них пушки и боеприпасы к ним. Полковники не возражали, но Тугай-бей этому категорически воспрепятствовал:
- Ляхи и так в наших руках. Дать им уйти – значит усилить коронного гетмана
37

несколькими тысячами воинов, которые будут сражаться с удвоенной силой. Мною
перехвачен гонец молодого гетманыча к отцу, - он достал из-за полы халата лист бумаги и протянул его гетману. – Тут написано, что второго приступа он не выдержит. А ты хочешь их отпустить!
Хмельницкий пробежал глазами письмо, сложив его, задумался. Он понимал, что Тугай-бей умолчал о главном – татарам нужен был ясырь. Им нужен был даже не столько польский обоз, хотя и в нем было много всякого добра, а пленные, за которых заплатят богатый выкуп. Татары сражались отважно именно в расчете на ясырь. Немало из них при этом сложили свои головы, и остаться без добычи они не захотят.
Тяжело вздохнув, гетман сказал:
- Ну, значит, на то воля Господня. Зовите Шемберга.
Хмельницкий объявил Шембергу, что он согласен выпустить поляков из лагеря при условии, что последние передадут казакам пушки и боеприпасы к ним.
- Гарантиями соглашения в польский лагерь будут направлены мои представители.


* * *

Шемберг вернулся в свой лагерь в расстроенных чувствах. Доложил Потоцкому о решении Хмельницкого отпустить поляков, отобрав у них пушки и боеприпасы к ним, и отдал ему перехваченное татарами письмо, которое ему вручил Хмельницкий. Молодой каштелян судорожно сжал его в кулаке, поняв, что последняя надежда на помощь извне исчезла. Все присутствующие в штабной палатке удрученно молчали.
- Надо идти на прорыв. Начинайте подготовку, выступаем из лагеря на рассвете. Обоз двинется под охраной панцирной хоругви и пехоты пана Сапеги, раненых и артиллерию разместить на возах. Казацкую пехоту гусары отразят, а своей конницы у них немного. Татары при таком построении не страшны, у них только луки, против пищалей и самопалов они бессильны.
Потоцкий обвел взглядом присутствующих.
- Как поступим с казацкой делегацией? – переспросил Шемберг.
- Задержать, как заложников.


* * *

Вечером этого дня для согласования соглашения от запорожских казаков в польский лагерь прибыли полковники Максим Кривонос и Михаил Крыса. Их немедленно взяли под караул. Забегая наперед, им обоим удалось сбежать из польского лагеря, когда они поняли, что поляки не пойдут на сделку, не отдадут пушки.




38


* * *

В первый день полякам удалось пройти больше десяти верст. Они скрыто без помех покинули лагерь и, хотя вскоре казаки и татары догнали их, отступающие продолжали свой марш, не замедляя движения. Шли медленно, но без остановок, сами питались на ходу и также на ходу из торб с овсом и ячменем кормили лошадей. В течение всего дня татары обстреливали их из луков, но стрелы не причиняли большого вреда, так как лучников отгоняли ружейными залпами. Попытки казацкой пехоты атаковать отступающих отражали гусары. На короткий отдых останавливались лишь глубокой ночью, чтобы дать отдых лошадям. Днем все повторялось сначала. 8-го мая, на третий день похода, вдали показалось урочище Княжьи Байраки. Отсюда уже совсем недалеко оставалось до Крылова, если свернуть в сторону Днепра.
Шемберг, фактически командовавший остатком польского войска, воспрянул духом.
- Нам бы только до Крылова, - говорил он Потоцкому, - а там мы уже в безопасности.
Но Чернецкий не разделял его оптимизма.
- Заметил ли пан комиссар, - спросил он, - что казаки спокойно следуют за нами и даже прекратили нападение? Не видно и татар. Хмельницкий явно замышляет какую-то каверзу.


* * *

Как только казакам от убежавшего от поляков Кривоноса стало ясно, что поляки начали отступать, Кривонос лично повел свой отряд в урочище Княжьи Байраки, и всю ночь готовил для врага волчьи ямы, завалы и засады. Это все казаки сделали так искусно, что когда поляки заметили ловушку, то обойти ее не смогли: не было куда.
Когда до Княжьих Байраков оставалось совсем немного, на отступающих поляков обрушился град свинца. Местность перед урочищем затянул черный пороховой дым. Запорожцы по отступающим вели губительный огонь. Как только раздался первый залп, из глубокой степной травы по обе стороны польского войска вынырнули прятавшиеся там татары. С криками “Алла!” они ринулись на польский обоз. Небо потемнело от тысяч стрел, в руках степняков появились арканы. Казацкая пехота, преследовавшая поляков на расстоянии ружейного выстрела, теперь ринулась в атаку. Закипела битва, постепенно перешедшая в настоящую резню. Потоцкий был дважды ранен в грудь и упал под копыта коня. Чернецкий поднял своего жеребца на дыбы, крутился волчком, щедро раздавая удары палашом. Его блестящий панцирь сверкал на солнце, а леопардовая шкура развевалась на плечах. Страшен был гусарский полковник в сабельном бою, но свистнул аркан в руках татарина и через секунду он слетел с лошади, потеряв сознание от удара о землю. Шемберг в ярости бросился с саблей на окружавших в пешем строю, пробиваясь в

39

город. Им удалось ворваться в окопы и выбить оттуда казаков. Часть литвин даже прорвалась к урочищу, но тут их догнали и захватили в плен татары.
Когда Хмельницкий подъехал к месту боя, резня уже прекратилась. Захваченные в плен поляки были связаны татарами, которые грабили обоз. На одной из телег Хмельницкий увидел окровавленного Потоцкого. Над ним с повязкой на непокрытой голове склонился Чернецкий.
Подняв голову, гусарский полковник с откровенной ненавистью взглянул в лицо запорожскому гетману.
- Жив? – спросил Хмельницкий, кивнув в сторону молодого каштеляна дережинского.
- Умер, - глухо ответил Чернецкий, отвернув лицо.
- Отцы ели зеленый виноград, а у детей на зубах оскомина, - всплыла в памяти гетмана цитата из Евангелия. Он еще раз с легкой грустью посмотрел на красивое, уже охваченное смертной бренностью лицо юноши и тронул острогами.


* * *

Разделавшись с передовым корпусом, объединенная казацко-татарская армия двинулась к Корсуню, где располагались основные силы противника во главе с гетманами Николаем Потоцким и Мартином Калиновским.
Пока войско приводило в порядок свою боеспособность после битвы под Желтыми Водами, Максим Кривонос был отправлен гетманом на Подол, чтобы встретиться там с восставшими, объединить их и привести к запорожцам. Собрал он там почти десятитысячное крестьянское войско, которое до начала общего выдвижения к Корсуню соединилось с запорожцами. Правда, у большей части вновь прибывшие имели только косы и вилы, и их, как могли, довооружили трофейным оружием.
Крестьянскую армию гетман не стал делить на полки, оставил начальствовать над ней полковника Кривоноса, который уже сам назначал сотников и десятников. Было у крестьянской армии и свое знамя – красный крест на белом фоне с красной окантовочкой.
Перед выдвижением войска гетман созвал раду. Кривонос, Кричевский, Джеджалий, Богун, Нечай, Чернота и другие полковники были единодушны в своем мнении – настичь обоих гетманов под Корсунем и навязать им генеральное сражение. Тугай-бей придерживался того же мнения, рассчитывая поживиться за счет богатого польского обоза.


* * *

Отступая в спешном порядке к Корсуню, коронный и польский гетманы, перейдя речку Рось, остановились примерно в миле за ним, у Стеблево, где и приступили к оборудованию лагеря. Выбранная позиция была достаточно сильной, так как здесь уже

40

были какие-то древние укрепления. Сюда могли подойти и подкрепления от местных магнатов, наконец осознавших всю опасность создавшегося положения и стягивающихся со своими надворными командами к гетманам. Потоцкий и Калиновский, несколько уступая Хмельницкому в живой силе, превосходили его более чем в два раза артиллерией. Расположив пушки на валах лагеря, гетманы были готовы выдержать даже продолжительную осаду, тем более что Потоцкий получил известие, будто князь Иеремия Вишневецкий с 6000-ым войском выступил из Лубен.


* * *

Кривоносу гетманом была доведена ответственная задача - произвести разведку боем и прощупать силы противника.
Казацкий полковник Кривонос прибыл на рассвете под Корсунь с 20-тысячной конницей одних казаков без орды, которая вся оставалась при Хмельницком. Польские гетманы наскоро выстроили войско и начали битву с Кривоносом, в которой Божьей милостью поляки понесли поражение. Со стороны Кривоноса потери были незначительны, но хотя Бог благословил в этот день оружие запорожцев, опасность не вполне миновала.
Захваченные в первых стычках казаки, на дыбе пытаемые раскаленным железом, стали давать показания, что у Хмельницкого одних татар больше пятидесяти тысяч и сам хан с ордой на подходе. О численности же казаков пленные вообще говорили, что им нет числа.
Полученные сведения заставили коронного гетмана задуматься о том, сумеет ли он при таком превосходстве в силах бунтовщиков продержаться до прихода князя Вишневецкого. В это время ему доложили, что две хоругви общей численностью около двух тысяч человек вместе с полковником Мрозовецким и Хмелецким перешли на сторону противника.
Узнав о новой измене, каштелян краковский впал в ярость.
- Предательство, вокруг одно предательство, - кричал он, топая ногами. – Никому в этом проклятом крае нельзя доверять. Всех схизматов следует посадить на кол, все здесь выжечь дотла, чтоб и духу их холопского не было.
Несколько успокоившись, Потоцкий в своей гетманской резиденции созвал военный совет, чтобы обсудить дальнейшие действия.
Как всегда сдержанный и сохранявший присутствие духа польный гетман предлагал оставаться на месте.
- У Хмельницкого просто не может быть такого количества татар, о котором показывают пленные, - доказывал он. – Сведения о его силах явно преувеличены.
Слово взял пан Синявский, недавно примкнувший к гетману со своей надворной хоругвью:
- Оставаясь здесь, мы окажемся в ловушке. Хмельницкий начнет осаду нашего лагеря, а сам в это время обойдет наш лагерь и вообще отрежет нам дорогу к отступлению.
41

Мнение разделилось. Одни выступавшие поддерживали Калиновского, другие склонялись к тому, чтобы начать отступление, пока это еще возможно.
Потоцкий молча сидел за столом, подперев голову руками. Он временами обводил взглядом присутствующих, но лицо его оставалось бесстрастным.
Решение было принято, что на следующий же день идти в Богуслав и там основать главную квартиру. Путь отступления пролегал через так называемую Крутую Балку (Гороховую Диброву).


* * *

В битве под Корсунем полковник Кривонос удачно использовал опыт Желтых Вод. Приведя свой усиленный артиллерией Черкасский полк в урочище Гороховая Диброва, он снова устроил непревзойденную по своей замысловатости и военной технике ловушку для польского войска. Теперь уже самого коронного гетмана Николая Потоцкого. По сути, это и решило судьбу всей битвы.
Едва передвигая окруженный возами лагерь по пересеченной местности, поляки уперлись в траншеи, загодя выкопанные казаками Кривоноса, организовавшими засаду, из которой по ним ударили из пушек - одновременно с двух сторон начали атаку Хмельницкий и татары. Так, во многом благодаря маневрам Кривоноса, польская армия попала в “котел”.
Стесняемым с обеих сторон казаками и татарами, полякам удалось пробиться к глубокой балке, которая у местных жителей была известна как Гороховая Диброва, но тут их ожидал новый сюрприз. Часть дороги на склоне балки оказалась отрезанной. Телеги, всадники и пешие стали валиться прямо в овраг, на дне которого появилось болото, затопленное выкопанным накануне каналом из Роси. Едва поляки оказались в болоте на дне Гороховой Дубравы, как с противоположного склона их стали из пищалей и самопалов в упор расстреливать засевшие в вырытых загодя окопах казаки Кривоноса, числом не менее шести тысяч.
Калиновский, пытаясь организовать оборону и укрыться за возами, метался на своем коне по дороге, призывая к себе жолнеров, но его никто не слушал. Полковнику Бигановскому удалось сплотить вокруг себя сотни две гусар возле телег, и они попытались отразить натиск нападающих. Но новый залп из лесной чащи выбил половину из них из седла. Поднятые на дыбы кони, храпели, роняя клочья пены, всадники, как снопы, валились в грязь под ноги лошадей. Сбившись на узкой лесной дороге, все были охвачены ужасом и пытались убежать. Мало кто в тот момент думал о том, чтобы оказать сопротивление, уповая лишь на то, чтобы удалось вырваться из ловушки, в которой оказалось все польское войско. Но тщетны были все надежды шляхтичей – окруженные со всех сторон татарами и казаками они сотнями гибли под их саблями и пиками. Многих казаков татары уже заарканили и связывали ремнями из сыромятной кожи. Были и такие, кому удалось скрыться в лесу, но далеко они не ушли – большую их часть переловили рассредоточившиеся по всему лесному массиву татары и казаки.
Наконец, поняв бессмысленность дальнейшего сопротивления и надеясь сохранить
42

себе хотя бы жизнь, окруженные со всех сторон поляки стали бросать оружие и сдаваться в плен на милость победителя.


* * *

Солнце клонилось к западу. С невысокого холма Хмельницкий наблюдал за проходящей внизу дорогой, по которой непрерывным потоком тянулись возы и телеги с захваченными у поляков трофеями. Сотни тюков ярких тканей, всевозможная золотая и серебряная посуда, жупаны, кунтуши, обувь, бочки с венгерским вином и разливными сортами медовухи – все это была лишь малая часть того добра, которое находилось на телегах. На них везли бунчуки и знамена, походные барабаны и другие войсковые клейноды, порох, запасы пуль и свинца, провиант для лошадей. На некоторых возах лежали раненые поляки, которые не могли передвигаться самостоятельно, но большая часть пленных уныло брела за телегами. Было их около восьми тысяч, шли они, понурив головы, задыхаясь в пыли, босые и почти раздетые. Все их пышное убранство досталось победителям. Многие казаки уже красовались  в снятых с пленных кунтушах, камзолах и головных уборах, поглаживая ладонями эфесы сабель с серебряной и золотой инкрустацией, которые еще помнили тепло панских ладоней.
Вдруг гетман обратил внимание на одну из телег, где под подстеленной охапкой сена, угрюмо опустив головы, полулежали два шляхтича. У одного из них рука была на перевязи. Лицо Богдана дернулось хищной улыбкой и, тронув острогами своего буланого Бурана, он подъехал к телеге. Поравнявшись с ней, Хмельницкий с издевкой в голосе спросил:
- Ну что, пан Потоцкий? Хотел меня в темницу бросить, а сам оказался у меня в плену?
Коронный гетман поднял голову. Его лицо перекосила злобная гримаса. Он высокомерно ответил:
- Не ты, холоп, меня пленил, а доблестные татарские воины! Чем с ними  расплачиваться будешь?
- А вот тобой и паном Калиновским, - запорожский гетман кивнул на соседа Потоцкого, - я с ними  и расплачусь











43


Глава   пятая

После подкорсуньской битвы Хмельницкий оставался на месте еще почти две недели. На следующий день хоронили убитых, их оказалось 70 человек. После похорон погибших в казацком лагере широко отметили победу. Из захваченных у поляков трофеев казакам была роздана горилка, и началось всеобщее празднование.
Полковники и старшина праздновали победу отдельно, собравшись в шатре у гетмана, где были накрыты столы, уставленные яствами, подававшимися на золотой и серебряной посуде, захваченной у поляков. Гетман сидел во главе стола исполненный величавого достоинства. Он выглядел радостно и торжественно, провозглашая тост за тостом, но глубоко в его взгляде порой проскальзывала настороженность, а то и неуверенность. Сейчас, когда первая эйфория от одержанных побед постепенно отступала, все  с большей остротой вставал вопрос: что делать дальше? Вопрос этот был далеко не праздным: от правильного выбора дальнейшей стратегии зависел весь исход так блестяще начавшегося военного предприятия. Сам гетман склонялся к мысли о том, что сейчас необходимо приостановить военные действия и немедленно обратиться к королю и сейму с требованиями возврата казацких льгот и привилегий, ограничения произвола на украинских землях. Но что скажут люди? Первые успехи вскружили головы не только рядовым казакам, но и многим представителям старшины, и уже за столом, то там, то здесь раздавались голоса: “Веди, батько, нас на ляхов!”
Хмельницкий искоса посмотрел на сидевшего справа от него Тугай-бея. Тот был безмятежно спокоен, и в глазах его читалось полное удовлетворение.
- Ему-то чего не быть спокойным, -  с легким раздражением подумал гетман. – Татары заполучили за один месяц столько добра, сколько в прежние годы и за пять лет не имели. Да еще уведут с собой и русский полон в Крым. Конечно, Тугай-бей будет ратовать за предложение военных действий и хана будет к этому подбивать.
Он перевел взгляд на сидевшего по левую руку от него Кривоноса. Тот держал в руках кубок, но лишь пригубливал его, внимательно вслушиваясь в разговор, ведущийся за столом. И у запорожцев, и особенно у примкнувшего к ним восставшего люда, Кривонос пользовался непререкаемым авторитетом. Хмельницкий знал, что тот ненавидит шляхту лютой ненавистью и является настоящим народным вождем. В борьбе с поляками он не признавал никаких компромиссов и не скрывал своего убеждения в том, что от них необходимо полностью очистить всю Украину.
- Понятно, Максим будет настаивать на продолжении войны, - с горечью подумал Богдан, начиная осознавать, что хотя он и гетман и верховная власть в Войске принадлежит ему, но против мнения того же Кривоноса он пойти не может.
- А ведь еще есть Кричевский. За ним стоят реестровики, - Хмельницкий перевел взгляд на своего кума и старого приятеля. – О чем он, интересно, думает?
Но полковник сидел с непроницаемым выражением на лице, лениво потягивая венгерское вино из своего кубка.
Между тем, мысли Кричевского были созвучны думам самого Хмельницкого. Полковник не был сторонником продолжения войны, так как лучше многих знал, какой
44

могучей и беспощадной может быть Речь Посполитая, если ей угрожать, то от нее может последовать смертельная опасность. За столом начали говорить о продолжении военных действий, как уже решенном вопросе. Гетман улыбался, раскланивался на все стороны. Но на душе его было тревожно. Он впервые начал осознавать, что подняв русских людей  против польских поработителей, вынужден теперь идти вместе с ними до конца, иначе рискует стать жертвой выпущенной им на свободу не поддающейся контролю и управлению стихии.
Хмельницкий не торопился созвать раду, надеясь оттянуть время принятия окончательного решения. Это было тем проще сделать, что неотложных дел действительно накопилось много. Прежде всего, необходимо было поделить захваченные у поляков трофеи, формировать новые полки из прибывающего пополнения, организовывать обучение новобранцев. Назрела пора заняться и административной реформой, так как освобожденными от поляков местностями надо было как-то управлять.
Хмельницкий рассчитывал, что в ближайшее время ход событий сам даст ответ на вопрос о том, как ему поступать в дальнейшем, и эти надежды гетмана действительно оправдались.
Несколько дней спустя к нему прибыл гонец от князя Вишневецкого. Воевода по национальности был  русский, он писал из Лубен и просил гетмана не допустить, чтобы татары перешли на левую сторону Днепра в его земли. Появления татар на Левобережье вызывала у него опасность. До поры запорожский гетман, не желая осложнять отношения с Вишневецким, знал его как отважного и грозного воителя, поэтому проявлял максимум дипломатичности. Ответил ему о том, что Тугай-бей возвращается в Крым.
Не успел уехать гонец воеводы Вишневецкого, как Хмельницкий получил неожиданное послание от брацлавского воеводы Адама Киселя.
Имя этого польского вельможи было хорошо известно в казацкой среде. По национальности он был русин, выходец из не особенно знатного рода, но при вступлении на польский трон Владислава IV возвысился, получив должность “коронного дворянина”. Убывая под Смоленск, молодой король поручил ему охрану Северской земли, с чем Кисель отлично справился. Вскоре после этого он стал подкомарием черниговским и возглавил комиссию, которой было поручено рассматривать жалобы казаков на панское своеволие. Хмельницкий в бытность свою войсковым писарем не раз в связи с этим встречался с Киселем, и в целом у них сложились хорошие отношения. В казацкой среде подкомарий черниговский пользовался определенным влиянием, так как оставался в числе тех немногих русин, кто сохранял веру своих отцов и не перешел в католичество. В послании Кисель предлагал остановить братоубийственную войну и еще не поздно обратиться к королю и сенату с повинной, изложить свои жалобы и добиться прощения. Он предлагал оказать в этом и свою помощь, уверяя, что все прошедшее будет забыто.
Совет Киселя был вполне резонным, но сидеть, сложа руки и ждать, пока паны сенаторы соизволят даровать казакам прощение, было не в характере гетмана.
28-го мая на созванной малой раде с участием только полковников, старшины и некоторой части запорожцев гетман определил задачи на ближайший период. Сообщив о своем намерении послать делегацию от Войска к королю и сенату с требованием о
возвращении льгот и привилегий, а также увеличении  реестра, он напомнил о том, что

45

дипломатия только тогда чего-нибудь стоит, когда подкреплена силой оружия.
- Мы не будем сидеть, сложа руки, и ждать польской милости, - закончил гетман свое выступление. – По всему краю народ восстал против ляхов, и мы должны помочь людям обрести свободу, изгнать всех панов с украинских земель. Чем большую территорию мы освободим, тем сговорчивее будут вести себя король и сенат.


* * *

В самом конце мая казацкие полки один за другим оставляли лагерь под Корсунем и расходились в разные стороны. Нечай, имея под началом несколько тысяч казаков, выступил на Брацлавщину, Остап двинул к Нестерову, Ганжа, возвратившийся к тому времени из Чигирина, был отправлен к своим полкам к Умани. Федора Богуна гетман направил в Червонную Русь к границам Малой Полыши. Полки Небабы и Пушкаря, пополненные новобранцами, под общим командованием Кричевского, с большей частью реестровиков отправились на левый берег Днепра к Чернигову и Новгород-Северскому. А сам Хмельницкий, оставив при себе Кривоноса и несколько других полковников, неспешно двинулся в направлении Белой Церкви с намерением в последующем вступить в Киев и тем завершить очищение всей Украины от поляков.
Уже спустя несколько недель весть о Корсуньской битве разлетелась по всей Украине и к казацкому лагерю со всех ее концов потянулись неисчислимые людские толпы. Хлеборобы переделывали косу на самодельную пику, мещане вооружались засапожным ножом, тот, у кого не было никакого оружия, брали в руки палки. Объединившись в ватаги по 50, 100 и более человек, восставшие громили имения своих панов, уничтожали поляков и евреев, захватывали, где это можно, арсеналы с оружием и спешили присоединиться к Запорожскому Войску. Вся Украина в одночасье забурлила, как кипящая вода в казане над костром. Нигде человек в польской одежде не мог чувствовать себя в безопасности. Вдохнув пьянящий воздух свободы, бывшие рабы жестоко мстили своим угнетателям, не щадя ни женщин, ни стариков, ни младенцев.


* * *

Старшим казацкого посольства в Варшаву к королю и сенату был назначен Филон Джеджалий. Он должен был передать предложения Войска Запорожского по урегулированию вооруженного конфликта, состоявшие из 13 пунктов. В целом предложения носили довольно приемлемый характер: восстановление казацких льгот и привилегий, амнистия всем участникам военных действий, увеличение реестра до 12000 казаков. Кроме того, была высказана просьба об уплате реестровикам жалованья за последние пять лет и о предоставлении свободы исповедания греческой веры на украинских территориях. Отдельно Хмельницкий обратился с письмом к королю, в
котором объяснял, что запорожцы вынуждены были обороняться от коронного гетмана,

46

который двинулся со своим войском на Сечь, хотя к этому не было никаких оснований. В письме также приводились факты насилия, чинимых поляками в отношении казаков и уверения в том, что хотя они оборонялись и разгромили коронное войско, но от службы его королевской милости не отказываются, просят прощения и остаются верными слугами Речи Посполитой.
Уже в первых числах июня все было готово к отправке депутации в Варшаву, но неожиданно случилось событие, которое перечеркнуло надежды Хмельницкого на мирный исход переговоров в Варшаве. Вечером 4-го июня пришло сообщение, что 28-го мая в Мерриге скоропостижно скончался король Владислав IV.
Эта роковая смерть круто меняла все планы и намерения Хмельницкого, так как он понимал, что до избрания нового короля сенат никакого решения в отношении казаков принимать не будет.


* * *

30-го мая войско Хмельницкого и татары подошли к Белой Церкви, а 1-го июня с ними соединился крымский хан Ислам-Гирей III.
Несмотря на ряд успехов, лагерь союзников раздирали противоречия – более того, при разделе захваченной добычи даже дошло до поножовщины. Казацкое командование собралось на совет, чтобы обсудить целесообразность дальнейшего союза с крымцами, и там, среди прочих, выступил и Кривонос, который по сведениям пленных поляков произнес пламенную речь, призывая побратимов порвать с “язычниками, злыми чертями”.
Рассерженный хан, которому дали от ворот поворот, 3-го июня со своим войском покинул лагерь, и, разорив по пути несколько украинских городов, отправился домой в Крым.
Добившись удаления из войска крымских татар, Хмельницкий принялся пополнять ряды своих войск местным населением, которое он считал более лояльным и надежным. Кривонос длительное время действовал самостоятельно. Переправившись на Левобережье, его полк, вскоре обросший отрядами повстанцев и превратившийся в повстанческий корпус, столкнулся с войсками князя Иеремии Вишневецкого. В украинской истории о нем сказано немало. Мужчина храбрый и решительный, он не поддался панике, как многие другие из польских и украинских магнатов, а собрал небольшое войско и отправился на помощь гетману Потоцкому. Однако не успел. Он был вблизи Лубен (Полтавщина), когда пришло известие о том, что коронный гетман проиграл битву и оказался в плену.
Другой на месте Вишневецкого убежал бы в Польшу, но этот князь был слишком горд и слишком ненавидел казаков, повстанцев и всех тех, кто посягал на его владения и католическую веру. Однако и во всей своей ярости выступить против талантливого полководца Кривоноса он не мог. Разбитый под Лубнами, Вишневецкий вынужден был отступить в Чернигов, а вместе с ним отступило и все польское панство, давая
возможность корпусу Кривоноса перерасти в отдельную армию, и освободить большую
часть Левобережья.
47

Однако долго продержаться в тех краях Кривонос не мог. Уже хотя бы потому, что он назначен полковником черкасским, следовательно, правобережным, а главное потому, что в районе Любича (на северо-западе Черниговщины) Вишневецкий собрал верное Польше ополчение, переправился через Днепр и отправился в свои волынско-подольские владения. Вот почему, не теряя времени, Кривонос оставил по Левобережью отряды своего войска. Но сделал это, получив еще две знаменитые победы – над Новгород-Северским и Стародубом, к которым прошел через всю Черниговщину. Следовательно, именно М. Кривоносу Украина обязана тем, что уже с первых месяцев народно-освободительной войны Черниговщина, этот достаточно удаленный от казацкого Запорожья край, стал краем повстанческим. И остался таковым до конца.


* * *

Между тем, к концу июня пламя народной войны охватило всю Украину и докатилось даже до границ Литвы. Не столько повинуясь призывам запорожского гетмана, как действуя по велению сердца, поднялся русский народ против польских поработителей. Холопы собирались в ватаги и загоны (проще говоря, в отдельные шайки), нападали на панские усадьбы, разоряли их, убивали самих панов и их дозорцев, истребляли католическое духовенство. Озверевший народ творил такие бесчинства, что трудно поверить. Убийства сопровождались варварскими мучениями и пытками, бессмысленной и беспощадной жестокостью. С живых людей сдирали кожу, распиливали пилами, поджаривали на углях, забивали палками до смерти, не щадили даже грудных младенцев. Особо страшной участи подвергались евреи, всякая жалость к ним приравнивались к измене. Под ножами казаков тысячами гибли еврейские младенцы, в Полонном и Ладыжине были умерщвлены несколько тысяч иудеев только за один отказ принять христианство.
Одной из первых всенародное восстание охватило Подолию, где в руках поляков оставался только Бар – неприступная крепость на южных рубежах речи Посполитой. Иван Ганжа без особых усилий занял Умань. В Немирове – одной из вотчин князей Вишневецких подняли восстание мещане, которые изгнали и вырезали в городе всех поляков и евреев. В руках Кричевского и Небабы оказался весь левый берег Днепра – отчизна владения Иеремии Вишневецкого. Удалой Морозенко почти без выстрела прошел всю Волынь – весть о его приближении разносилась по всему краю, поднимая народ на восстание против местных панов.
Но стали поступать сообщения и о первых тяжелых утратах в этой войне. Погиб, попав в засаду, полковник Колодка. Лихого красавца Остапа, захватив Нестеров, сразил в поединке на саблях князь Четвертинский, а его красавицу жену сделал своей наложницей. Гордая полячка, пылая местью, заколола казацкого полковника во сне его же кинжалом и сама покончила с собой. О самой тяжелой утрате Хмельницкому доложили, когда он находился уже на пути к Белой Церкви – погиб отец Ивана Богуна Федор Богун.


48


* * *

Наконец, настало время окончательно решить, как быть с депутацией казаков, которую намеревались отправить в Варшаву по совету брацлавского воеводы. Тогда с выездом пришлось повременить из-за известия о кончине Владислава IV, но, зрело помыслив и посоветовавшись с ближайшим своим окружением, Хмельницкий решил все же, пусть и с опозданием, отправить ее в Варшаву, сделав вид, будто о смерти короля ему еще неизвестно. Перед отъездом он долго беседовал с Джеджалием, поставив ему задачу завести в кругах польской знати нужные связи, а, главное, своевременно информировать его о том, как будет осуществляться подготовка к выборам нового короля. В первых числах июля казацкая депутация отправилась в Варшаву.


* * *

Казалось, теперь, когда по всей Киевщине, Брацлавщине, на Волыни и в Полесье сохранялись лишь отдельные очаги сопротивления поляков и окончательная их ликвидация оставалась делом времени, можно было вздохнуть спокойно и обратиться к насущным заботам по наведению порядка в управлении освобожденными территориями. Однако в это время в гетманскую ставку поступили вести о новой угрозе – форсировав Днепр выше Киева, в Полесье вторгся со своими хоругвями смертельный враг казаков князь лубенский и воевода русский Иеремия Вишневецкий.
Князь Иеремия владел огромными территориями на Левобережье, на которых сколотил собственное удельное княжество, так называемую Заднепровскую державу или “Вишневеччину” со столицей в Лубнах. Там он развил бурную хозяйственную деятельность: зазывал крестьян на поселение из других воеводств Речи Посполитой (чему их предыдущие хозяева были, мягко говоря, не очень рады и частенько тягали князя по судам из-за этого), покровительствовал развитию городов, привлекал на службу мелкую шляхту (с полным содержанием), воевал с татарами, одним словом, был крупным олигархом и одним из влиятельнейших магнатов государства. Помимо своих, несомненно, позитивных качеств, князь отличался большим честолюбием, властностью и стремлением любыми путями расширить свои владения, где можно было быть самовластцем, которому не указ ни король, ни остальные магнаты: перед первым князь не стеснялся “гнуть пальцы”, а со вторыми частенько устраивал приватные войны, отбивая имения, а то и целые города. У казаков с князем отношения сложились тоже не просто – Вишневецкий принимал активное участие в подавлении казацких выступлений 30-ых годов 17-го века, а в своей бурной колонизационной деятельности начал подбираться непосредственно к землям Войска Запорожского (даже получил от короля пожалование на владение островом Хортицей, которым, по понятным причинам, воспользоваться уже не довелось), что вызвало у казаков вполне основательные опасения превратиться в недалеком будущем в обычных холопов, живущих в княжеской земле.

49

После поражения правительственных войск крестьяне и казаки взялись, кто за вилы, кто за мушкет и принялись резать шляхту и евреев – тому немало способствовали рассылаемые гетманом агитаторы и вооруженные отряды. Трезво оценив ситуацию, князь понял, что против разбушевавшейся казацко-крестьянской стихии, усиленной татарскими чамбулами, ему одному на Заднепровье не устоять. Поэтому, собрав семью, приближенных и оставшихся верными солдат, погрузив скарб на телеги, Вишневецкий окольными путями, сделав довольно внушительный крюк, начал отступление к своему родовому имению  на Волыни. Восставшие учинили безобразнейшее истребление оставшимся на Левобережье сторонникам князя (кстати, убитых при взятии Лубен нашли в 19 веке) и, словно охотничьи собаки, гнали Иеремию до самой переправы через Днепр – думается, именно с этих событий берет дальнейшая непримиримость и крайняя жестокость при подавлении бунтов. Князь стал решительным противником любых мирных переговоров с Хмельницким, заявлял, что “не хочет и жить в этой стране, и лучше нам умереть, чем терпеть над собой власть гультяйства” – гордому магнату невыносима была мысль, что чернь выгнала его из собственного “мини-государства”, построение которого было делом всей его жизни, перенятым еще от деда.
Переправившись через Днепр, Вишневецкий, имея при себе 6000-ую армию, состоящую из сплоченных и преданных князю профессиональных воинов, первым делом завернул во владения своих свояков князей Збаражских, где уже вовсю хозяйничали повстанцы.
По бездорожью, в условиях весенней распутицы, сквозь лесные чащи и буреломы, железные хоругви Вишневецкого, повсюду встречая ожесточенное сопротивление восставшего народа, сметали все на своем пути, и после месячного похода с непрерывными боями вошли, наконец, в Полесье. И тогда, казалось, сама земля застонала от ужаса, плач и вопль поднялся по всему краю. Весть о движении князя: “Ярема идет!”, передаваемая из уст в уста, обгоняла его хоругви вместе с заревом пожаров. Подойдя к Немирову, своему вотчинному городу, князь потребовал открыть ворота, однако, жители его, опасаясь возмездия за учиненный ими бунт, отказались это сделать. Разъяренный Вишневецкий приказал взять город штурмом и никого не щадить. Сидя на своем гнедом аргамаке, он, размахивая саблей, кричал своим солдатам: “Убейте их, но так, чтобы они чувствовали, что умирают!”. Отблеск пожара играл на стальной кирасе князя и его лицо, придавая его фигуре зловещий вид, вселяло ужас в сердца защитников города.


* * *

В ставке запорожского гетмана было известно о продвижении войск Вишневецкого. Гетман знал, что Вишневецкий остановился в районе Немирова и занимал очень выгодную в стратегическом отношении позицию.
- Глядите, - говорил Хмельницкий собравшимся у него полковникам, - Ярема стал у Немирова, ожидая подкреплений от тех магнатов, которые еще продолжают оказывать нам сопротивление своими надворными войсками. Занятая им позиция весьма удобна и
обеспечивает ему свободу маневра. Он может пойти к Бару, отойти в Староконстантинов
50

или дожидаться подкреплений со стороны Львова. Пока что у него около шести тысяч войска, но оно постоянно пополняется. Имя грозного князя вдохновляет ляхов и они готовы сражаться под его знаменами. Нам крайне важно сейчас преградить ему путь на Украину и в Подолию. Кто из вас, славные рыцари-запорожцы, готов выступить против Яремы?
Гетман обвел взглядом своих полковников. Они сидели молча, избегая поднять глаза. При всей их ненависти к Иеремии Вишневецкому каждый понимал, что тягаться им со страшным князем не по плечу. Наступило продолжительное молчание, взгляд Хмельницкого становился все более испытующим и даже насмешливым.
Наконец, со своего места поднялся Максим Кривонос. Был он невысокого роста, но плечистый с обозначившимся животом, перетянутым поясом с заткнутым за него перначом или шестопером – знаком полковничьего достоинства. Одет он был довольно просто – в красные запорожские шаровары и свитку, накинутую на плечи. Из-под белой полотняной сорочки с расстегнутым воротом на его груди виднелся внушительных размеров серебряный крест. Его грубоватое лицо с красноватым носом, пересеченным шрамом от сабельного удара, нельзя было назвать красивым, но оно было полно гордого достоинства и внутренней силы.
- Пусть меня простит ясновельможный пан гетман, - обратился он к Хмельницкому. – Я молчал не потому, что испугался Яремы, а просто думал, что может кто-то из более заслуженных товарищей вызовется идти в поход.
Гетман подошел к нему и обнял. Они троекратно расцеловались.
- Иди, Максим, и помни: в твои руки Господь вверяет судьбу Украины и всего Запорожского Войска.


* * *

Снаряжая Кривоноса в поход, гетман выделил дополнительно в помощь его крестьянской армии полки Донца и Татаренко, а также полк Ивана Богуна, который после корсуньской битвы был произведен в полковники. Все они были сформированы в основном из той славной запорожской пехоты, которая была хорошо известна своей стойкостью в бою. За пешим войском двигался обоз из нескольких тысяч возов, в том числе, и кулеврины на конной тяге. Конницей командовал Кривоносенко – сын самого Кривоноса.
На Правобережье Кривонос перебросил свои полки на Брацлавщину и таким образом продолжал поединок с Вишневецким. Он штурмом получил города Бершадь и Ладыжин, которые принадлежали этому воинственному магнату. Освобождая от поляков земли Подолья, полковник Кривонос обращался к населению со специальными посланиями (универсалами), в которых призывал браться за оружие, сплотиться, выбивать поляков из своих сел и поселков и присоединяться к армии гетмана Хмельницкого. И к этим призывам прислушивались. Вокруг его войска собирались отряды местных повстанцев, отряды самообороны, которые превращались в гарнизоны освобожденных городов.
51

Интересно, что почти каждую битву Максим Кривонос начинал после тщательной подготовки, и вскоре имел в запасе какую-нибудь выдумку или военную хитрость. Прочно укрепленный Немиров (Винницкая область) он мог бы получить обычным штурмом, однако, при этом пришлось бы понести большие потери. Чтобы избежать этого, Кривонос послал туда своих разведчиков, переодетых в польские мундиры с письмом якобы от самого Вишневецкого. Пока там выясняли, что к чему, Кривонос переодел в польские мундиры солидный отряд, и он – как якобы помощь Вишневецкого местному гарнизону торжественным маршем, с барабанным боем прошел через крепостные ворота в город.
А командовал этим парадом “пяти сотен бравых польских воинов” сын Кривоноса – Максим Кривоносенко, который тоже показал себя впоследствии талантливым военачальником. Командовал так, что завел в заблуждение и польских офицеров, и коменданта города, и его защитников. Повстанцы стали хозяевами Немирова, почти не понеся потерь.
Не успела утихнуть громкая слава этой победы, как войско Кривоноса уже подошло к другому значительному подольскому городу – Тульчин, имея в своем обозе несколько трофейных орудий. Полковник сначала устроил полякам приличный артиллерийский концерт, а затем приказал взрывникам вырыть ночью подкопы. Утром поляки увидели под стенами казацких всадников и начали насмешливо переспрашивать друг друга так, чтобы слышали и казаки: “Неужели Кривонос решил порубить стены крепости саблями?!” Но долго удивляться им не пришлось: прозвучало несколько мощных взрывов, и казаки, гарцуя вблизи крепости, будто дразня гарнизон и выманивая его стены, бросились в брешь...
Освободив от врага значительную часть Подолья, Кривонос повел войско на Киевщину. Здесь он начал рассылать свои сотни по окрестным селам и местечкам, позволяя им действовать самостоятельно, да еще и сплачивать вокруг себя местных городовых казаков и повстанцев.


* * *

Пока Кривонос освобождал Киевщину, войска Вишневецкого снова заполонили Брацлавщину. Вернув себе Немиров, Вишневецкий приказал буквально вымордовать всех, на кого падала тень подозрения в симпатиях к повстанцам. И казаки не позволили ему долго наслаждаться. Устроив новый спектакль с переодеванием, Кривонос отразил Немиров и бросился к Махновке.
Под стенами этого города сошлись главные силы Вишневецкого и Кривоноса. Главарь повстанцев и на этот раз позаботился о небольшой ловушке для поляков. Спрятав за окопами значительную часть своей артиллерии, он хорошо прикрыл ее отрядами пехоты. Не заметив пушек, Вишневецкий бросил на пехотинский оборонительный вал конницу. Не успела она еще и доскакать к нему, как ее накрыло массированным
артиллерийским огнем. А потом присоединились и меткие пули пехотинцев. Перемолотое таким способом войско окончательно добили всадники Кривоноса.
52

Между прочим, именно под Махновкой Максиму Кривоносу выпала возможность бросить Вишневецкому личный вызов. К бою один на один. Предлагая князю рыцарский поединок, он возгласом предупредил о нападении и только этим спас Вишневецкого от своего копья. Узнав прославленного рубаку, Вишневецкий заскочил за спины личной охраны и скрылся.
17-го июля Кривонос подошел к Махновке, куда со стороны Немирова направлялся и Иеремия Вишневецкий. Развернувшись прямо на марше, казацкие полки с ходу атаковали город. После непродолжительного штурма атакующие ворвались в Махновку, где началась резня. Быстро темнело, но зарево пожара освещало территорию на много верст вокруг. Кривонос, гарцуя на вороном жеребце у городских ворот, подбадривал опьяненных кровью казаков, которые в окровавленных рубахах гонялись за местными жителями с саблями в руках.
- Так их, детки, вражьих сынов, - кричал он, - вырезайте всех до одного, чтобы ни ляха, ни жида не оставалось на украинской земле!
В это время на взмыленном коне к нему подлетел Кривоносенко, голый по пояс и перепачканный еще невысохшей кровью.
- Батько, сюда идет Ярема! – крикнул он, осадив жеребца. – Его хоругви уже в верстах трех от Махновки.
- Даст Бог, теперь он от нас не уйдет, - обрадовано воскликнул Кривонос, поднимая своего коня на дыбы. – Разыщи Донца, Татаренко и Богуна – пусть выстраивают свои полки. Как будут готовы, ты со своей конницей ударь на Ярему, и притворным отступлением замани хотя бы несколько хоругвей на нашу пехоту.
Но Вишневецкий, узнав, что казацкая армия, намного превосходящая его числом, уже подошла к Махновке и захватила ее, о чем красноречиво свидетельствовало зарево разгоравшегося в полете пожара, не стал испытывать судьбу и приказал отходить в сторону Заславля на Волынь. В то время как его хоругви перестраивались, чтобы двигаться в обратном направлении, казацкая конница попыталась с ходу врезаться в боевые порядки Вишневецкого, который не был к этому готов. Однако искусный в битвах воитель Вишневецкий неторопливо выдвинулась вперед, и его панцирная хоругвь, постепенно набирая скорость, понеслась на запорожцев.
Атака “крылатых” гусар была стремительной и ужасной. Шелест страусиных перьев на крыльях всадников создавал впереди несущейся конской массы непереносимую волну ужаса. Под его воздействием некоторые казацкие лошади становились на дыбы и разворачивались на ходу, сбрасывая всадников. Кое-кто из всадников сам пытался поворотить коня назад, но в них с ходу врезались следующие сзади всадники, и начиналась свалка. Расстояние между противниками неумолимо сокращалось, пики поляков, закрепленные особым образом в башмаках, опустились горизонтально, целясь в грудь лошадей. В руках гусар серебряными молниями сверкали поднятые над головами палаши. При виде этих грозных воинов, летящих по полю, будто легион ангелов смерти, дрогнули сердца даже у самых отважных запорожцев. Да, это были те гусары, с которыми казакам пришлось столкнуться в битве при Желтых Водах и под Корсунем! Там
панцирным хоругвям не удалось использовать полностью свою боевую мощь, но зато
сейчас все преимущество было на стороне “крылатых” гусар.

53

Между тем, одна волна всадников двигалась навстречу другой, все ускоряя ход.
Безумство предстоящего боя охватило не только людей, но и лошадей. С оскаленных конских морд срывалась пена, глаза их пылали дьявольским огнем, копыта летели, казалось, не касаясь земли. И вот с ужасным грохотом обе лавины коней и всадников столкнулись. Сама земля содрогнулась от этого удара, испустив ужасный стон. Гусарские пики пронизывали и людей, и лошадей, а могучие гусарские кони несли своих всадников вперед в гущу боя. Уже через секунду обрушившиеся вниз тяжелые палаши высекали первые искры из легких казацких сабель. Передовые ряды казаков в мгновение ока были сметены этим натиском и оказались под копытами коней, густо окропив горячей кровью степную траву, а гусарская конница, не снижая темпа, продолжала натиск дальше.
Кривоносенко, вначале возглавлявший атаку, а затем переместившийся в задние ряды казаков, быстро оценил обстановку и выкрикнул приказ рассыпаться веером. Его повторили сотенные и куренные атаманы. Когда он дошел до передних рядов, то казаки уже сами без команды стали рассыпаться по обширному полю, стремясь уйти от слитного удара тяжелой конницы. Те, кому удалось это сделать, по широкой дуге возвращались в свой лагерь, но немало было и тех, кто, как сноп валился с коня, разрубленный до самого  пояса гусарским палашом.
Князь Иеремия неподвижно сидел на своем аргамаке, как вытесанный из гранита памятник, наблюдая с высокого куреня за ходом сражения. Его глаза под нахмуренными бровями метали молнии, губы змеились зловещей улыбкой, а рука судорожно сжимала эфес сабли, словно он сам вел своих гусар в эту смертоносную для противника атаку. Свой алый плащ с горностаевым подбоем он еще при выходе из Лубен сменил на темно-синий походный, и теперь мало чем отличался от остальных своих воинов. Голову его прикрывал обычный стальной шлем без забрала.
Наблюдая за перипетиями боя на равнине, князь заметил, что казаки применили излюбленный прием татар, рассыпавшись по полю, и теперь спешат возвращаться к своим. Не укрылось от него и то, что натиск панцирной хоругви ослабел, всадники начали сдерживать коней, а отдельные гусары стали гоняться за ними по всему лугу, как за зайцами. Своим орлиным зрением он рассмотрел и темнеющие вдали ряды казацкой пехоты.
- Ну, что же, - удовлетворенно подумал воевода русский, - на первый раз мы преподали этим холопам неплохой урок.
Он повернулся к своим хоругвям, которые уже заканчивали перестраиваться для движения в обратном направлении и, выдернув из-за пояса булаву, повелительно взмахнул ею. Спустя мгновение холостой залп нескольких пушек послужил сигналом панцирной хоругви возвращаться назад. Князь взмахнул булавой еще раз, указав на север,
и стал спускаться с кургана. Одновременно тронулась с места и головная хоругвь.


* * *

Кривонос, наблюдавший за ходом сражения, находясь на открытой местности впереди полков Богуна, Донца и Татаренко, хорошо знал силу удара “крылатых” гусар,
54

поэтому и не рассчитывал, что его конница победит в этом бою. Все же он надеялся, что, может быть, опьяненные успехом гусары, утратят осторожность и приблизятся на расстояние выстрела к изготовившейся к бою казацкой пехоте. Однако, услышав пушечные выстрелы, призывавшие их назад, понял, что заманить гусар в ловушку не удастся. Затейливо выругавшись в адрес грозного князя, он возвратился в свой лагерь, чтобы организовать преследование.
Всю ночь князь Иеремия отступал в направлении Заславля и всю ночь полки Кривоноса двигались за ним буквально по пятам. Подойдя к Полонному, куда уже начали возвращаться местные поляки, Кривонос взял местечко штурмом и сжег до основания, не пощадив даже грудных младенцев. С момента выхода Кривоноса на Вишневецкого к его войску присоединилась толпа крестьян, жаждущих влиться в ряды восставших. Не у всех из них было оружие, у кого-то имелись только топоры да вилы, но все они были полны решимости сражаться с ненавистными ляхами. Всех их зачисляли в войско, формируя на ходу новые сотни и целые полки.
Но пополнялось не только казацкое войско. Едва князь отошел от Махновки, как ему встретился довольно славный отряд киевского воеводы Тышкевича, чьим вотчинным городом она и была. Узнав о том, что Махновка захвачена казаками и предана огню, Тышкевич едва не заплакал.
- О, моя Махновка! – повторял он, горестно ломая руки. – Я разорен, как Бог свят, разорен, по миру пустили проклятые холопы.
В то время Тышкевич был уже не молод, но держался бодро и, вряд ли кто, глядя на него, мог предположить, что осталось жить воеводе на этом свете меньше года...
Вишневецкий, слушая причитания Тышкевича, с едва скрываемым презрением смотрел в обрюзглое лицо воеводы киевского. С его языка уже готовы были сорваться нелестные для того слова, но, вспомнив о сединах и прежних заслугах Тышкевича, он сдержался.
- Не один пан потерпел от холопов, - ограничился князь лаконичным замечанием. – Я вот тоже все у себя на левом берегу бросил и два месяца в седлах на ходу. Время не о своих имениях думать, а о судьбе Отечества.
- О, да, - воскликнул Тышкевич, - доблесть пана и его рыцарей известна всей Речи Посполитой, далеко не каждый может похвастать такой же выносливостью. Мы тут у себя привыкли к спокойной жизни и вот на тебе.
Он сокрушенно покачал облысевшей головой.
- Ладно, - сменил тему Вишневецкий, - так пан присоединяется ко мне?
- Собственно, другого варианта я не вижу, - немного подумав, ответил киевский воевода. – Мне все равно надо в Варшаву, тороплюсь попасть на важный сейм по выборам короля.
- Мне тоже надо быть сейчас поближе к Варшаве. Вот разделаюсь с Кривоносом и сразу туда.





55


* * *

Кривонос преследовал князя Вишневецкого по пятам, не давая ему времени даже для краткого отдыха. Передовые казацкие отряды постоянно маячили на горизонтах, заставляя Вишневецкого непрерывно отступать все дальше к границам Малой Польши. Правда, вскоре к Вишневецкому присоединился князь Корицкий со своими надворными канонирами, а также несколько других знатных шляхтичей и, наконец, у самого Заславля – князь Острожский, он же Доминик Заславский. Это был опытный воин, хотя несколько тучный – князь любил хорошо покушать и славился чревоугодием далеко за пределами своих владений. Таким образом, под общим командованием воеводы русского оказалось более 12000 солдат и он, наконец, решился дать бой Кривоносу.
Не доходя несколько верст до Заславля, князь остановился и приступил к оборудованию лагеря. В течение короткого времени были вырыты рвы, насыпаны валы, в единочасье были возведены шанцы и окопы. Избранная позиция была выбрана со знанием военного дела, так как прикрывала Заславль и в какой-то мере Староконстантинов – исконные вотчины князей Заславских, позволяя при необходимости отступать в один из этих городов и укрыться за его стенами. Не было проблем и с провиантом, так как необходимые продукты и фураж беспрерывно поступали из владений Заславского. Кривонос не стал с ходу атаковать усиленный лагерь Вишневецкого, на что тот втайне рассчитывал, а, остановившись в полутора верстах от него, приступил к оборудованию своего лагеря. Казаки, установив возы, как обычно, в каре, сковывали их цепями, настилали шанцы, и рыли окопы.
Утром 27-го июля обе стороны изготовились к битве. Хоругви князя Вишневецкого выстроились в предполье перед шанцами. Закаленные в сотнях сражений, воины безмолвно сидели, как влитые, в седлах, лишь грозно покачивались крылья за спиной гусар, да слегка волновалась линия легкой кавалерии. Вишневецкий, Тышкевич, Корицкий и Доминик Заславский находились немного впереди остального войска в окружении немногочисленной свиты.
Крестьянские полки Яцкевича и Романенко, недавно произведенных в полковники Кривоносом, плотными колоннами стали выдвигаться из лагеря. Не все из тех, кто присоединился к Кривоносу, имели оружие, у многих были только косы, вилы да топоры. Казацкий предводитель решил первыми пустить их в бой, стараясь сохранить в целости регулярные части. Он не надеялся на то, что вчерашние гречкосеи возьмут укрепленный польский лагерь штурмом, но рассчитывал, что, когда они обратятся в бегство, то преследующая их кавалерия попадется в подготовленную ей ловушку. Возглавил атакующие колонны он сам, двигаясь некоторое время впереди них на своем вороном жеребце. Когда до противника оставалось еще с полверсты, Кривонос передвинулся в задние ряды, предоставив возможность полковникам самим командовать наступлением, а затем и вовсе вернулся в лагерь. Отсюда он стал наблюдать за продвижением своих
передовых полков, ожидая, что, как и тогда под Махновкой Иеремия бросит против них панцирных гусар, поддержанных драгунскими хоругвями.
Однако, к его удивлению, польская конница оставалась на месте, несмотря на то,
56

что расстояние между нею и атакующими быстро сокращалось.
- Не иначе, этот дьявол Ярема задумал какую-то каверзу, - мелькнула тревожная мысль.
Действительно, когда до польских хоругвей оставалось всего около 200 шагов, князь взмахнул булавой. По его команде конные хоругви разъехались в разные стороны, и Кривонос с похолодевшим сердцем увидел жерла пушек, ранее невидимых из-за закрывавшей их конницы. В то же мгновение над линией орудий поднялся черный пороховой дым и грянул залп. Шквал картечи, обрушившейся на первые цепи атакующих, буквально выкосил их, как косари выкашивают густую траву на зеленом лугу.
Задние ряды продолжали еще по инерции бежать вперед, напирая на передние, которые уже начали останавливаться и разбегаться в стороны, спасаясь от следующего залпа. Он не заставил себя долго ждать. Орудийная прислуга лихорадочно перезаряжала пушки, пользуясь начавшейся паникой в рядах атакующих. Второй залп, произведенный почти в упор, был еще губительнее, чем первый, заставив атакующих остановиться и в панике разбегаться в разные стороны. Вишневецкий в третий раз взмахнул булавой. Изготовившиеся к стрельбе драгуны также дали залп из ружей, а затем двинулись вперед панцирных хоругвей Вишневецкого и Доминика Заславского. Лошади неслись, набирая ход, земля дрожала под их копытами. К панцирным хоругвям присоединились драгуны, отсекая гусар с флангов. Атакующие, бросая на ходу оружие, улепетывали со всех ног, стремясь укрыться в своем лагере, но поляки догоняли, рубили их и нанизывали на пики.
Но по мере приближения бегущих и преследуемой их польской конницы к лагерю, Кривонос оставался все спокойнее. На его губах даже замаячила зловещая улыбка. Он вернулся в лагерь и взмахнул саблей, подавая команду Тимофею Носачу, который в его войске исполнял обязанности обозного.
Тем временем убегающие казаки уже приближались к самому лагерю и стали прятаться под возами. Польская конница в опьянении боем продолжала преследовать их. Возможно, гусарский наместник рассчитывал, что Кривонос откроет часть лагеря, спасая своих людей, и панцирной хоругви удастся ворваться туда на их плечах, поэтому гусары продолжали мчаться, не снижая скорости. Но Кривонос хорошо помнил, что произошло, когда примерно в такой же ситуации десять лет назад Павлюк под Кумейками распахнул свой лагерь. Он оставался на месте, зорко всматриваясь вперед и изредка поглядывая в сторону Носача. Когда расстояние до лагеря сократилось до 200 шагов, обозный подал команду. Укрытые на возах казацкие пушки ударили поверх голов убегающих прямо в центр панцирных хоругвей, а засевшие между возами казаки открыли по коннице губительный огонь из самопалов. Пороховым дымом затянуло всю линию возов и гусары, потеряв на какое-то время ориентировку, не сумев сдержать бег лошадей, врезались прямо в них. Натыкаясь на торчащие вперед дышла, кони ломали ноги и падали на землю, сбрасывая всадников. Конониры перезарядили пушки и произвели второй залп, а укрывшиеся на возах и между ними казаки продолжали непрерывную пальбу из самопалов, передавая их назад своим товарищам и получая уже заряженные. Панцирные
хоругви понесли значительные потери и, с трудом развернув коней, стали уноситься прочь из этого разверзнувшегося ада назад. Более маневренные драгуны успели сделать это еще раньше.

57

Вырвавшаяся из лагеря казацкая конница во главе с полковником Кривоносом некоторое время преследовала убегающих гусар, но затем повернула назад.
Так и закончился этот день, не принеся ни одной из сторон победы. Кривонос потерял немало своих людей, но, во-первых, к нему подходили каждый день новые подкрепления, а во-вторых, его элитные полки еще даже не участвовали в сражении. Гусары же Вишневецкого и особенно Заславского потеряли едва ли не треть своего состава только убитыми. Заменить же их было некому.
На следующий день инициативу решил проявить Вишневецкий, двинув против казаков все свои силы. По всему обширному полю завязалось ожесточенное сражение. Тяжелая кавалерия, возглавляемая самим князем, не сумела с ходу опрокинуть запорожскую пехоту, которая приняла удар гусар на пики, упертые одним концом в землю. Пока передние ряды запорожцев принимали на себя удар кавалерии, задние вели по всадникам частый огонь из самопалов. На помощь своей пехоте вовремя подоспел сам Кривонос, возглавлявший казацкую конницу. Вихрь сражения вскоре разметал по полю и своих, и чужих. Все закружилось, как в стремительном танце. Там упал разрубленный палашом конь, но уже в следующее мгновение выстрелом в упор сражен и гусар, упавший под ноги своему коню. Кривонос и Вишневецкий столкнулись друг с другом и даже успели обменяться несколькими сабельными ударами, после чего кони разнесли их в разные стороны. Наконец, так и не одолев друг друга, противники отошли к своим лагерям, унося убитых и раненых.
Жаркие стычки продолжались еще несколько дней, затем Кривоносу пришла в голову удачная мысль.
- Вот что, Иван, - обратился к Богуну, - бери своих запорожцев и полк Романенко и отправляйтесь в Староконстантинов.
Тот сразу понял пана Кривоноса, широко улыбнулся:
- Думаешь, Заславский оставит Ярему, если узнает, что над его Староконстантиновом нависла угроза?
Кривонос хлопнул его по плечу.
- Готов даже с дьяволом поспорить в обмен на душу, что так будет.
Душу свою Кривонос выиграл, так как, едва узнав, что Староконстантинов осажден казаками, Заславский бросился спасать его, оставив Вишневецкого фактически одного против всего казацкого войска, поскольку вслед за ним князя оставил Тышкевич и другие примкнувшие к нему ранее шляхтичи.
Раздосадованный Вишневецкий, проклиная алчность и тупоумие своих ненадежных союзников, 1-го августа свернул лагерь и отступил к Збаражу, а затем и вовсе ушел в Малую Польшу, получив известие, что сейм созывает посполитое рушение для выступления против Хмельницкого. Честолюбивый князь надеялся, что во главе ополчения сейм утвердит его кандидатуру.






58


Глава   шестая

Формально Кривонос действовал на Правобережье, а фактически – как наказной гетман. Всего под его началом было пять украинских полков: его собственный Черкасский, Белоцерковский, полк Ивана Гири, Корсуньский полк Шан-Гирея, Уманский – Ивана Ганжи и Винницкий – Остапа Иванского. При этом Хмельницкий официально отказывался от любых связей с Кривоносом, всячески показывая, что не имеет за его деяния никакой ответственности, и в переговорах с поляками действует на Правобережной Украине самостоятельно. Естественно, это была хитрость, поскольку ровно в то же время Хмельницкий активно переписывался с Кривоносом и обещал прийти на помощь в случае нужды.
Действия Кривоноса на Правобережье оказались очень удачными, и скоро его армия существенно расширилась. Судя по всему, Хмельницкий готовил ему задачу дойти до Прилук на Волыни и там ожидать его, а также встретить казацкое посольство Федора Вешняка, возвращавшееся из Варшавы.
Поляки, не на шутку перепуганные происходящим, приписывали Кривоносу практически все победы, одержанные казаками летом 1648-го года, породив, таким образом, еще одну легенду. И легенда практически сразу начала работать против них.
Слава о казацких победах существенно опережала движение войск самого Кривоноса, поражая новые, пока еще локальные очаги восстания против польских властей.


* * *

В пропыленном Грицеве, обожженном зноем, Вишневецкий устроил войску банный день.
Сам он вымылся еще до обеда и теперь лежал на турецком диване в затененной просторной комнате, которая привлекла его прохладой и отсутствием звуков. Изнутри комната было отделана мореным дубом и напоминала князю его апартаменты в Лубнах.
Ничего не хотелось: ни видеть, ни слышать, ни думать. Но не думать человеку не дано.
“Какой я маленький!” – удивлялся князь Иеремию, лениво обводя взглядом высокий черный потолок, темные стены и невероятных размеров диван.
Неслышно отворилась дверь. Пан Машкевич, поклоняясь, смущенно сказал:
- Ваша милость, его милость пан Тышкевич просит отобедать с ним.
- Скажите его милости, что вы искали и не сыскали мою милость.
Встретиться теперь с Тышкевичем было для князя Иеремии все равно, что отхлестать себя розгой. Утром пришло известие: Кривонос уничтожил в Бердичеве все войско, забрал там 20 пушек и теперь идет к Полонному.
Полонное принадлежало краковскому воеводе Любомирскому. Это была очень

58

сильная крепость, сильнее Львова. Двойные стены, множество башен, несколько десятков пушек. Потерять Полонное – лишиться всей Волыни.
- Господи! Дай же мне пробудиться от страшного сна! Помышлял быть героем... В чем же дело? Будь им, спасай! Да только вот жолнеры ненадежные, а города, которые надо спасать, желают отворить ворота твоему врагу, а тебя самого схватить и повесить на воротах вниз головой. - Попробовал представить себе, как это – висеть вниз головой, и не смог.
Подошел к окну, приоткрыл штору. По лужайке, в разорванной от плеча до плеча сорочке, бежала девушка, всклокоченная, взмокшая, напуганная. Она оглядывалась через плечо на преследователя и не увидела, что навстречу ей бежит еще один жолнер.
- Это уже слишком! – князь нахмурился, он не позвонил и не опустил шторы.
Девушка, бежавшая по лужайке, увидела, наконец, что попала в западню, ноги у нее подкосились. Упала, покатилась по земле, забилась, закричала и тут на нее кинулись преследователи.
Князь отошел от окна, сел на диван, забился в угол.
Нет! Он ничего не хотел знать. Ничего.
Дверь снова отворилась, и вошел все тот же пан Машкевич.
- Ваша милость! К вашей милости прибыло посольство из Полонного
Вишневецкий вздрогнул:
- Что они хотят?
- Они просят помощи.
Князь Иеремия спрыгнул с дивана, подошел к окну и, слегка дотронувшись до занавески, глянул на зеленую лужайку.
- Немедленно! – сказал он шепотом. – Немедленно... выпроваживайте войска из Грицева. И чтоб без большого шума. Посольству подайте обед. Я выйду к обеду.
И едва дверь затворилась за Машкевичем, он снова в который раз кинулся на диван и лежал, как мертвый, глядя открытыми глазами в черный потолок и не шевелясь.
Он знал, что не пойдет в Полонское. Ни за деньги, ни за славу, ни за само бессмертие.
Ему виделся Пшунка (палач Иеремии). Та самая картина. Пшунка бежит, кровь хлещет из культи.
- В осаду мне нельзя, - сказал он себе.


* * *

Князь вышел к обеду, производя впечатление железного человека.
Обед был сытным, но нарочно прост: вино, мясо, гороховая каша, зелень.
Послы предложили князю прибыть в Полонное и взять сторону города в свои руки. Обещали деньги ему и солдатам. Пушек у них 80, много шляхты и жолнеров. Провианта и запасов на шесть недель.
- Не могу, - был ответ князя. – Доминик Заславский назначил сбор войск в Староконстантинове. Большая часть моего отряда уже на марше. Судьба Украины будет
59

решена в боях под Староконстантиновом. Наше место там, где я более нужен Речи Посполитой.
- Мы встанем перед вами на колени, князь! – вскричал следующий шляхтич. – Полонное – ключ ко всей Волыни. Это понятно каждому. Лишить нас поддержки невозможно.
Князь резко встал:
- У вас двойные стены. У вас восемьдесят пушек! Ваше дело атаковать силы казаков. Мы же нанесем им сокрушительный удар под Староконстантиновом, и казаки из-под вашего города разбегутся, как... как холопы от кипятка! Честь имею.
Откланявшись, вышел из залы, сел на коня и уехал.


* * *

После успешного овладения городом Маховкой казаки двинулись в сторону Полонного, куда направился и Хмельницкий, рассчитывавший далее выступить на Каменец-Подольский. К Полонному же стягивали свои силы и поляки, намереваясь дать повстанцам решительный бой.
Выдающейся страницей в биографии Кривоноса остается штурм Полонного. Поляки возлагали на город особые надежды. Здесь была мощная крепость, имевшая двойные стены и крепчайшую цитадель. Целая система укреплений прикрывала подходы к ней. Словом, крепость казалась неприступной, но, воспользовавшись данными разведки, Кривонос ночью бросил несколько своих полков на пригородные укрепления и почти всех его защитников перебил. Только какой-то части из них удалось скрыться за стенами, но и это не ослабило гарнизон. Кривонос задумался.
Осада могла продолжаться долго, а за это время поляки успели бы перебросить помощь. Штурмовать стены в лоб – вещь почти безнадежная: их прикрывали около сотни пушек. Хватало также ружей и пистолетов, а сверх того защитники приготовили еще и котлы со смолой. Но... они допустили ошибку. Тыльную, северную стену доверили обозникам, а среди них оказалось немало украинцев, которые сочувствовали повстанцам.
Кривонос этим воспользовался. Казакам-разведчикам удалось наладить с украинцами в обозе тесную связь. И хотя поляки усилили этот участок обороны подразделением солдат, проход для его воинов здесь в нужную минуту нашелся. Но начал полковник не с него, а с того, на что надеялись поляки – штурма его главных ворот. Отвлекая внимание врагов этим показательным мероприятием, он направил несколько подразделений к северной стене. Там обозники позволили повстанцам взобраться на стены и перебить солдат, а затем присоединились к казакам и помогли основным силам Кривоноса пройти в крепость. 12-го июля Полонное пало. В Полонной крепости казаки захватили 80 пушек.




61


* * *

Свою славу непобедимого полководца Кривонос подтвердил и в битве под Староконстантиновом (ныне Хмельницкая область), где против него снова выступил сам Иеремия Вишневецкий, который теперь командовал всеми польскими войсками, действовавшими на территории Украины.
В Староконстантинове уже стояла конница князя Корицкого и шляхтича Суходольского. Зная дурной, кичливый характер князя Иеремии, они поспешили явиться в его ставку и объявили о желании быть под его рукой. Сил у шляхты набралось чуть больше десяти тысяч, но к ним на помощь спешил восьмитысячный корпус королевских мушкетеров под командой литовского князя Осинского.
3-го июля войско под руководством литовского военачальника Самуила Осинского вошло в Староконстантинов и заняло переправу через реку Случь. К 16-му июля в Староконстантинов подтянулись еще несколько других польских командиров. А буквально через несколько часов после полудня того же 16-го июля на левом берегу Случи показались передовые отряды казаков во главе с полковниками Ганжой и Гирей. Вслед за ними с главными силами авангарда армии Хмельницкого Кривонос сходу попытался овладеть переправой.
Полякам ценой огромных усилий удалось отбиться, обе стороны понесли существенные потери, однако в итоге казаки отошли на исходные позиции. Среди прочих в плен к полякам попал и сотник Полуян, близкий друг Кривоноса – его долго пытали и затем посадили на кол. Понимая, что самим им не справиться, Кривонос и Гиря отправили гонца к Хмельницкому с просьбой о помощи.
Поляки, которые каким-то образом узнали о том, что гетман спешит на помощь своему авангарду, резко пали духом и 18-го июля начали отступать. Воспользовавшись этим, Кривонос лихим ударом разметал польские заслоны у переправы и начал переводить свои войска на правый берег Случи. Видя это, Иеремия Вишневецкий повел своих людей в контратаку и вынудил казаков вновь отойти от переправы.
Ночью казаки вновь бросились на поляков и, получив стратегическую победу, они вновь заняли переправу. Вишневецкий же смог лишь немного выкроить время и позволить коронной армии организовать отступление, не допустив ее преследование до разгрома.
Под Староконстантиновом бои продолжались с 16-го июля по 18-ое июля. Повстанцев насчитывалось 16 тысяч конницы и пехоты, и более 40 пушек. Поляков около 10 тысяч регулярного, отборного войска. Помимо полка Осинского, участвовали в боях полки Корицкого, Суходольского, Тышкевича и Вишневецкого во главе последнего.
Повстанцы понесли большие потери, но поле битвы осталось за ними. Поляки отступили к Збаражу, а Максим Кривонос с войском двинулся от Староконстантинова на юг.



62


* * *

В конце июля части Кривоноса после Староконстантинова оказались у форта крепости Бар. Крепость Бар была чуть ли не самой мощной на Подоле. С одной ее стороны река, со всех остальных трех сторон – глубокие наполненные водой рвы. А сами стены казались просто неприступными. А что же сделал Кривонос? На этот раз он призвал к помощи опыт полководцев древности – приказал по окрестным деревням построить несколько передвижных башен и “гуляй-городков” и навязать с десяток плотов. Посадив на плоты десант, велел закидать рвы соломой и сеном и поджечь. Пламя было немного, потому что на воде. Зато дыма было, чуть ли не до неба.
Под прикрытием дымовой завесы и “гуляй-городков” двинулись под стены, причем к местам, которые казались полякам самыми надежными и недостижимыми, и они держали там меньше людей. С передвижением башен кривоносцы ворвались в город, тогда как основные силы поляков отражали нападение повстанцев со стороны реки и со стороны главных ворот. В Баре повстанцы захватили огромное количество оружия – целый арсенал должен был пойти на вооружение новых польских войск. Досталось им несколько складов и с продовольствием.
Бар был взят 9-го августа несколькими часами штурма. Бар сдался на милость победителю. С его падением вся огромная территория Украины, Подолии и Полесья оказалась полностью очищенной от поляков.


* * *

Войсковые действия сопровождались жертвами. Кривонос отличался особой жестокостью. Таким же жестоким был и князь Вишневецкий. Возможно, установить перемирие в этой освободительной войне зависело именно от действий Кривоноса и князя. Собственно, в результате представители Речи Посполитой и Хмельницкий обвиняли обоих в срыве мирных переговоров. Гетман признавался полякам, что он приказывал Кривоносу не принимать участия ни в боях, ни в штурмах городов. Что он отмежевался от действий бывшего соратника. Это было сомнительно, потому что Хмельницкий на самом деле делал только заявления. Однако это приводило к их спорам. В некоторых документах встречаются высказывания об этих спорах и даже об остроте конфликтов между Богданом Хмельницким и Максимом Кривоносом. Один из таких споров привел к аресту Кривоноса. Его даже приковывали к орудию. Правда, через сутки скандального полковника освободили.






63


Глава   седьмая

Отправляя Кривоноса против Вишневецкого, запорожский гетман вовсе не предполагал, что тот нанесет поражение непобедимому князю. Хмельницкий считал бы большой удачей, если бы удалось просто остановить Вишневецкого и не допустить его выхода в Подолию или Киевщину. Однако фактическая победа запорожского полковника над дотоле непобедимым князем и изгнание поляков из Подолии, Полесья и Волыни в корне меняло сложившуюся в то время политическую ситуацию на Украине. Действительно, посылая депутацию от Войска Запорожского в Варшаву, гетман и старшина выдвигали довольно умеренные требования, не особенно надеясь, что даже они будут удовлетворены. Посольство Филиппа Джеджалия прибыло в столицу Речи Посполитой как раз к похоронам короля. Сенаторы встретили депутатов довольно милостиво, им разрешили подойти к гробу, в котором находился покойный король. Послание от Войска было принято и передано в комиссию Адама Киселя для выработки условий, на которых военные действия подлежат прекращению, а восставшим будет дарована амнистия. Воевода брацлавский, как и обещал, принял деятельное участие в том, чтобы разрешить инцидент мирным путем. Уже в 20-х числах июля он обратился с письмом к Хмельницкому, предлагая ему выслать послов для переговоров в Варшаву, и одновременно заверял архиепископа, что он добьется от казаков, чтобы они прекратили военные действия, выдали пленных, отправили в Крым татар и не поддерживали гайдамацкие отряды, которые действовали самостоятельно в каждом повете, уничтожая панов и их приспешников. Хмельницкий, еще не зная в то время как разрешится дело с князем Иеремией, ответил Киселю довольно уклончиво, но достаточно дипломатично. Он сообщил, что татар уже отправил за Перекоп, военные действия прекратить не может, так как их провоцирует Вишневецкий и просит Киселя лично прибыть к нему для  переговоров, в том числе и для решения вопроса о судьбе пленных.
Возможно, эта переписка продолжалась бы и дальше, но уход князя Вишневецкого в Малую Польшу и захват Кривоносом Острога и Староконстантинова сделал ее ненужной. Фактически армия Кривоноса вышла непосредственно на границу с собственно Польшей и, тем самым, Правобережная и Левобережная Украина оказалась свободной от владычества польских панов. Победа Кривоноса над “страшным князем” вызвала небывалое воодушевление в народных массах. Все, кто был способен носить оружие, шли в казаки или объединялись в гайдамацкие отряды. Везде, по всему краю народ поднялся на борьбу с поляками. В этих изменившихся буквально в течение месяца условиях и сам запорожский гетман и его окружение понимали, что соглашаться на реализацию выдвинутых ими же самими предложений сенату было бы просто глупо. Но нельзя было просто прервать переговоры, или же выдвигать новые, более выгодные условия. Выход из положения подсказал Выговский, который к тому времени, как личный писарь запорожского гетмана, пользовался у него полным доверием.
В гетманскую ставку в это время прибыли послы от Киселя, передавшие послание сената с требованием, чтобы Кривонос оставил Острог и другие захваченные им на

64

Волыни города и отвел свои полки от польских границ, а сам за творимые им зверства был выдан Варшаве.
Почитав послание, гетман отложил его в сторону и посмотрел на Выговского.
- Ишь, что задумали паны-ляхи, подавай им Максима? А дулю не хотите?
Он сложил кулак и потряс им в воздухе.
Выговский усмехнулся, а затем сказал:
- Так и ясновельможный гетман тоже может, в свою очередь, потребовать выдать ему, например, Вишневецкого.
Гетман посмотрел на него с возрастающим уважением:
- А что, пожалуй, так и поступим.
Они тут же стали писать ответное послание, не оспаривая того факта, что Кривонос, может, в чем-то действительно проявил ненужную жестокость. Хмельницкий описывал все зверства князя Вишневецкого по отношению к русскому населению края и требовал, чтобы он за свои преступления был выдан Войску Запорожскому. Особо Хмельницкий отметил, что сам он направил казацкую депутацию в Варшаву и приостановил военные действия.
“Вашим милостям хорошо известно, что казаки до выступления против нас князя Вишневецкого не предпринимали попыток захватить Бар, Староконстантинов, Острог и другие города в Подолии и на Волыни, - диктовал гетман Выговскому, - а то, что на левом берегу пошло восстание, так они вызваны беспричинной жестокостью самого князя и Войско к ним непричастно”.
Хмельницкий, внимательно перечитав письмо, возвратил его Выговскому, а тот скрепил послание личной гетманской печатью.
- Конечно же, никто это требование выполнять не будет, - сказал Хмельницкий, с удовольствием потирая руки, - но зато нас нельзя будет обвинить в срыве переговоров.
Действительно, получив это дерзкое послание запорожского гетмана, даже те из магнатов, кто склонен был идти на уступки казакам, возмутились наглостью казацкого вождя. Но были и такие, кто прямо заявил, что Вишневецкий в угоду своим амбициям, из желания получить булаву коронного гетмана, спровоцировал казаков на продолжение военных действий, а своей непомерной жестокостью вызвал в своих имениях восстания, которые затем охватили всю Украину.
В конечном итоге обе стороны пришли к конечному выводу о нецелесообразности дальнейших переговоров. Ко всему прочему, в это время Кривонос прислал гетману донесение, в котором уведомил его, будто казацкие послы в Варшаве посажены на кол, на что в ответ Хмельницкий немедленно задержал послов Киселя.


* * *

Весь август прошел в подготовке к возобновлению военных действий. Несмотря на все усилия Вишневецкого, собравшийся в срочном порядке сейм не только не вручил ему булаву коронного гетмана, но даже не поставил во главе созываемого посполитого рушения. После долгих дискуссий и препирательств сейм поручил командование
65

народным ополчением трем региментариям – ученому-философу Остророгу, Александру Канецпольскому и Доминику Заславскому, в помощь которым было выделено 27 советников.
Обиженный Вишневецкий даже хотел отказаться выступать вместе с посполитым рушением, но затем все же присоединился к нему, пополнив свои хоругви.
К войне готовилась не только польская сторона. Хмельницкий стянул к Чигирину все свои полки, ранее отправленные на Левобережье в Подолию и Брацлавщину, а также обратился с просьбой к хану прислать на помощь татарский чамбул. В этот раз вместе с Тугай-беем хан обещал прислать Карачи-мурзу с 4000 татар. Со всех сторон к запорожскому гетману стекались полки крестьян, которые потом хотели влиться в казацкие ряды. Принимали всех.
В начале сентября казацкая армия выступила из Чигирина в направлении Староконстантинова, и после соединения с основными силами Максима Кривоноса численность ее составила около 12000 человек. В пути следования запорожцы узнали, что поляки движутся навстречу их войску,  и ими захвачены оставленный Кривоносом Острог и Староконстантинов. Утром 20-го сентября Хмельницкий прошел к небольшой речушке Пилявка, за которой на берегу Случи уже расположилось польское ополчение.
Конечно, на призыв сейма откликнулась далеко не вся шляхта, поэтому под знамена региментарий прибыло немного больше 25 тысяч человек, по большей части не отличавшихся особой воинственностью. Разбив лагерь на берегу Случи, поляки в ожидании подхода казаков проводили время в пирах и забавах, похваляясь друг другу герцем, как они уничтожают это “холопское быдло”.
Особняком, в полуверсте от главного польского стана разбил свой лагерь князь Иеремия. В его лагере не было слышно пьяных криков, все хоругви стояли в полной готовности к бою. Княжеские солдаты сплошь бывалые, испытанные в боях под Махновкой и Староконстантиновом. Они не ощущали боязни перед войсками Хмельницкого, но и не надеялись на легкую победу.
Место для польского лагеря было выбрано довольно удачно. С тыла его прикрывала река Случь, а оба фланга – ее притоки.
Запорожский гетман остановился у Черного шляха, имея в тылу местечко Пилявцы, и приступил к обустройству лагеря, не торопясь давать генеральное сражение.


* * *

На следующий день с утра Хмельницкий бросил в бой отборные полки своей пехоты. Попытка поляков противостоять им закончилась полной неудачей. Казаки во главе с Кривоносом сломали их сопротивление по всему полю, вынудив их укрыться в лагерь. От полного разгрома ополченцев спасло лишь своевременное вмешательство Иеремии Вишневецкого, который в самый критический момент боя двинул против казаков свои хоругви, сумевшие оттеснить их от позиций. Хмельницкий не торопился давать генеральное сражение. Он поджидал подхода Карачи-мурзы, не без основания полагая, что появление татар вызовет панику в польском лагере.
66

Поздним вечером со стороны Черного шляха донеслись отдаленные звуки дудок и цимбал – это подходил татарский чамбул.
Появление татар в казацком лагере не явилось неожиданностью для поляков, но когда еще пленные под пытками на дыбе и раскаленным железом дали одинаковые показания о том, что в помощь Хмельницкому их прибыло сорок тысяч во главе с Карачи-мурзой, в польском лагере поднялась паника.
22-го сентября вечером поляками был созван военный совет. После долгих дебатов было принято решение отходить за Случь к Староконстантинову. Однако вместо организованного отхода сами же регитентарии ночью ударились в бегство. Весть об этом немедленно облетела весь лагерь, оставшихся охватила паника. Хмельницкий, ожидавший именно такого развития событий, приказал Кривоносу немедленно, не дожидаясь утра, атаковать польский лагерь всеми казацкими полками. В ходе завязавшегося сражения две польские хоругви были уничтожены, а остальные обратились в бегство. Вишневецкий, не присутствовавший на военном совете, попытался остановить бегущих, но затем и сам со своими хоругвями отошел сначала к Збаражу, а затем и к Львову.
Победителям досталась огромная добыча: сто двадцать тысяч возов с запряженными в них лошадьми, огромное количество оружия и доспехов, серебряная и золотая посуда, всевозможная утварь, собольи шубы, персидские ткани, неисчерпаемые запасы спиртного и продовольствия.
На территории от Староконстантинова и Острога, которые вновь были заняты казацкими войсками, до самого Львова не осталось ни одного польского гарнизона или военного подразделения, все они спешили найти спасение в бегстве. У ног казака-изгнанника лежала поверженная в прах гордая Речь Посполитая, оставшаяся не только без короля, но и без вооруженных сил, способных противостоять могучему натиску казацких полков. Дорога на Варшаву была открыта, на долю Хмельницкого выпал шанс вторгнуться в великолепные пределы Польши, дойти до самой столицы, поднимая против панов местное крестьянство и представить условия мира из королевского тронного зала. Для этого у запорожского гетмана было достаточно сил, но Богдан Хмельницкий предоставленным ему судьбой уникальным способом не воспользовался.















67


Глава   восьмая

9-го октября казацкое войско подошло к стольному городу Галиции, основанному еще в середине XIII века Львом – сыном Данила Галицкого и названным в его честь Львовом. Одно время Львов принадлежал Австрии, но с 1387-го года окончательно вошел в состав Польши. Издревле всю территорию Червонной Руси населяли хорваты, потерявшие в 992-ом году свою независимость, и присоединены князем Владимиром к Киевской Руси. За прошедшие столетия местное население смешалось с мадьярами и поляками, а сам город Львов стал крупным торгово-ремесленным центром Малой Польши, наряду с Холмом, Замостьем и Люблином. Управление в городе осуществлялось  по законам магдебургского права, здесь был свой бурмистр и магистрат.
Хмельницкий осадил город, но там уже не было регулярных польских частей, за исключением гарнизона в Высоком Замке. Хмельницкий хотел избежать ненужного кровопролития, поэтому к решительному штурму Львова не приступал.
Сейчас он мерил шагами свой устланный персидскими коврами походный шатер и размышлял о взятии Львова.
Порог шатра распахнулся и на пороге, поклонившись гетману в пояс, застыл Выговский. Хмельницкий остановился и вопросительно посмотрел на него.
- Тут к вашей милости шляхтич прибыл, из наших, из русин, назвался Юрием Ермолычем. Говорит, привез послание из Варшавы, но не называет от кого. Настаивает на аудиенции.
- Юрий Ермолыч? – оживился гетман. – Я, кажется, слыхал о нем, пусть войдет.
Действительно, Юрий Ермолыч был человеком близким к покойному Владиславу, но Хмельницкому ранее с ним встречаться не доводилось.
Ермолыч вошел. Хмельницкий подошел к нему и протянул руку. Тот ответил крепким рукопожатием, открыто глядя ему в глаза. После обмена официальными приветствиями он перешел к делу.
- У меня к вашей милости послание от его величества, королевича Яна Казимира.
Он расстегнул на груди богато расшитый камзол и достал запечатанный конверт без указания адресата и протянул его Хмельницкому.
Хмельницкий прочитал короткое послание. Королевич лаконично сообщал, что в случае, если Войско Запорожское поддержит его кандидатуру на сейме и он взойдет на трон, то прекратит войну, увеличит реестр, возвратит казакам льготы и привилегии, предоставит Войску автономию и отменит на его территории унию. Естественно, все участники восстания будут прощены, и никого не будут подвергать преследованию.
Хмельницкий ответил королевичу, что поддержит его кандидатуру и будет верно служить ему, как слуга брату и отцу.
Приезд Ермолыча расставил все на свои места и дал ответы на вопросы, мучившие Хмельницкого последнее время.
Задерживаться дальше у Львова не имеет смысла, надо было двигаться дальше, поближе к Варшаве, но просто так снять осаду было нельзя. Карачи-мурза согласился
идти с ним к Львову в надежде на ясырь. Необходимо было расстаться с татарами и
68

отправить их в Крым, так как в дальнейшей их помощи он больше не нуждался.
Хлопнув в ладони, гетман вызвал к себе одного из джур, дежуривших у шатра.
- Разыщи-ка мне, сынку, Кривоноса, - сказал он, когда парень возник на пороге. – Пусть придет ко мне.


* * *

По приказу Хмельницкого Кривонос, поддержанный Богуном, начал штурм Высокого Замка. В помощь им Хмельницкий выделил  недавно примкнувший к нему
15-тысячный отряд галицких повстанцев, возглавляемый шляхтичем Семеном Высочаном.
На защитников Высокого Замка обрушился шквал огня, свинца и железа. После продолжительной артподготовки казаки, взобравшись по склону горы, покрытой лесом, на ее вершину, ворвались в крепость. Несмотря на героическое сопротивление защитников Высокого Замка, им пришлось капитулировать.
После обеда к гетману прибыла депутация от львовского магистрата с унизительной просьбой пощадить город. С назначенной суммой выкупа двести тысяч злотых Хмельницкий согласился, но в городской казне оказалось всего лишь шестнадцать тысяч. Недополученную сумму Карачи-мурза согласился взять тканями, драгоценностями, золотой и серебряной посудой. Эту повинность распределили на всех жителей Львова, и в самом невыгодном положении из них оказалась беднота. Но казаки относились к этому без сострадания. Жители Львова были для них врагами, прислужниками польских панов и наложенная на них контрибуция вполне соответствовала правилам ведения войн и  принципам той эпохи: “Горе побежденным!”


* * *

24-го октября войска Хмельницкого двинулись к Замостью, а татарский чамбул Карачи-мурзы отправился в Крым. Вместе с ним Хмельницкий передал богатые подарки для хана Ислам-Гирея.
На раде гетмана с полковниками и старшинами было принято решение поддержать на сейме кандидатуру Яна Казимира, направив в Варшаву депутацию казаков для участия в работе сейма.
Гетман знал, что без осадных орудий такую могучую крепость как Замостье, взять штурмом невозможно. Подойдя к Заславлю, он к осаде не торопился.
15-го ноября, допросив “языка”, доставленного Дорошенко, гетман пришел к выводу, что в своих предположениях был прав – паны радные не особенно торопились с выборами короля.
- Я не намерен сидеть тут до зимы и ждать, когда они соизволят принять решение.
Вызвав Выговского, Хмельницкий продиктовал послание к сенату и панам радным, в котором прямо предупредил, что если королем станет Ян Казимир, то он сам и все

69

Войско Запорожское во всем будут ему подчиняться. В противном случае военные действия будут продолжены. “Если ваша милость начнете новую войну против нас, - закончил он диктовать свое послание, - то это знак, что вы не хотите иметь нас своими слугами”. Перечитав письмо, он сделал своей рукой приписку, что сейчас стоит со всем войском под Замостьем, откуда не так далеко и до Варшавы.
Видимо, присутствие огромной казацкой армии под Замостьем заставило депутатов поторопиться, и 19-го ноября сенат в ответном послании уведомлял гетмана и все Войско Запорожское об избрании королем Яна Казимира, а спустя несколько дней от вновь избранного короля поступил приказ отвести казацкие войска от границ Малой Польши и возвращаться в Чигирин. В грамоте, которую король прислал Богдану Хмельницкому, он именовал его “старшим запорожского войска”, обещал прислать ему хоругвь и гетманскую булаву, возлагал ответственность за случившееся на Канецпольского и Вишневецкого, а с казаков вину за восстание снял. Король  подчеркнул, что рассматривает Войско, как составляющую часть вооруженных сил Речи Посполитой и возвращает казакам их льготы и привилегии. Ян Казимир обещал отменить и унию при условии, что татары вернутся в Крым и прекратятся восстания против панов.
В свою очередь, гетман поздравлял Яна Казимира с восшествием на престол, благодарил за оказанные ему и Войску милости, сообщал, что татар уже отправил в Крым и сам возвращается в Чигирин, что будет ожидать комиссаров его королевской милости, окончательного утверждения статуса Войска Запорожского.
В конце ноября армия Хмельницкого отошла от Замостья за реку Горынь и направилась на восток в Приднестровье, оставляя за собой в городах и местечках вдоль Горыни лишь небольшие гарнизоны. Хмельницкий большей частью ехал впереди всего войска на белом коне в окружении войсковой старшины под бунчуком и хоругвями. Гетман пригласил к себе Кривоноса на раду.
- А что, Максим, славное пиво мы заварили, напоили панов-ляхов допьяна! Долго помнить будут и Желтые Воды, и Корсунь., и Пилявцы!
- И ты действительно веришь, что все уже окончено? – остро спросил тот. – Что ляхи вот просто примирятся с потерей этого цветущего края?
Он повернулся к гетману и показал рукой на окружающую местность.
- Варшава была перед нами – бери полными руками, а ты пожалел ляхов. Воистину, Бог дал тебе, гетман, умение побеждать, но не научил пользоваться плодами своих побед. Помнишь мои слова, не пройдет и года, как они опять пойдут на нас войной.
- А полезут к нам опять, - беззаботно ответил на тираду гетман, - скажем, молчи, ляше, по Случь наше! Да, что ты, в самом деле, Максим? Разве нет у нас уже сабель и самопалов?
Хмельницкий весело расхохотался, и хлопнул нахмурившегося Кривоноса по
плечу.
Ни гетман, ни его побратим думать не могли, что всего лишь спустя четверть века этот цветущий край, по которому сейчас двигались казацкие полки, превратится в безлюдную пустыню, истоптанную миллионами конских коней, а от сел и местечек, мимо
которых они проезжали, останутся одни лишь пепелища, где и воронью нечем будет поживиться. Не суждено было им знать, что бездарные наследники их славных дел и

70

свершений пустят все завоеванное в тяжелых сражениях по ветру, что правый берег
Днепра покинет почти все население.


* * *

Через несколько дней после рады, которая проходила у гетмана под Замостьем, старшину войска постигло новое бедствие. Заболел Максим Кривонос, и как выяснилось, чумой. Его попытались вылечить. Один из монастырских врачей пытался помочь. Замостье, следовательно, стало последней крепостью в его полной боевой славы жизни. Он умер в монастыре. Похоронили его в Киеве со всеми возможными военными почестями.































71


Заключение

В лице полковника Максима Кривоноса Украина потеряла одного из самых преданных своих сыновей, одного из самых талантливых военачальников, на победах, на примере жизни которого можно (и нужно) воспитывать новых защитников Отечества. Его имя должны носить военные части и престижные учебные заведения современных Вооруженных Сил.
Уверен, что вскоре Украина придет в себя от Майдана, и ее некоторые города поистине почтут себя памятниками этому победоносному полководцу.

































72



Предисловие        ________________________________________      3

Глава первая       ________________________________________      4

Глава вторая       ________________________________________     16

Глава третья        _______________________________________      24

Глава четвертая       _____________________________________     32

Глава пятая           _______________________________________     43

Глава шестая         _______________________________________     58

Глава седьмая        _______________________________________     63

Глава восьмая       _______________________________________     67

Заключение            _______________________________________     71