Глава 10

Рене снова не спала. В последнее время она вообще мало спала. За столом, на диване, в общественном транспорте — где угодно, но только не на кровати, до которой в лучшем случае доползала. Ей не нравился такой ритм жизни, но так она, по крайней мере, научилась отвлекаться.

Она никогда не думала, что стертые карандашом до мозолей разноцветные пальцы когда-нибудь станут для нее нормой. После бессонной ночи как всегда приходилось вставать из-за стола, идти в ванную и помимо стандартных водных процедур оттирать руки. Это вошло в привычку, как и чистка зубов. Никто не приглядывал за ней, не тряс за плечо, чтобы отправить спать, когда она устало смежала веки прямо во время изматывающего процесса творения. Она жила на честно заработанные деньги в съемной квартире на окраине Нью-Йорка и отвечала сама за себя. С выпуском из детского дома из-за стукнувшего совершеннолетия жизнь поставила Рене перед фактом: хочешь жить — умей вертеться. И она вертелась, как могла.

Пришлось выползать из своего «кокона» самоотречения и устроиться официанткой. Учитывая ее умение изящно проливать напитки на поднос, проработала она там недолго, но достаточно, чтобы оплатить первый месяц съема. Главное, что подальше от того дома в родном городе, где она считала дни до того, как сойдет с ума и потеряет нить с паршивой реальностью. Совсем одна, в не принадлежащем ей доме, без возможности найти утешение в любимом деле. Она никогда не умрет идеальной смертью на сцене, как когда-то мечтала. Черт возьми, что это за жизнь, если судьба возбраняет даже умереть так, как хочется? Тогда Рене задавала себе много вопросов.

Первые дни и правда было тяжело. Эти дни Рене почти не помнила: один был похож на другой и проведенный в полном отсутствии осознания, что ей дальше делать, и в тяжело протекающем процессе жаления себя и принятия такой реальности, какая теперь перед ней нарисовалась. Преодолевать все это без Кристофера оказалось очень тяжело.
Кристофер не любил ее любовью неистовой, безудержной, безрассудной и от того прекрасной — этого счастья удостоился человек, которому стало на это откровенно все равно еще полтора года назад. А Рене любила. Любовью восторженной, первозданной, как может только сердце, открывшееся этому чувству в первый раз.

Иногда Рене возвращалась в родной город, чтобы навестить ребят из фонда инклюзивных волонтеров, и это ее хотя бы немного успокаивало.

Более-менее успешные шаги на пути к окончательной «акклиматизации» толкнули Рене на немыслимую идею попробовать себя в дизайнерской среде. Немыслимую, потому что вероятность того, что все компании по производству балетной одежды пошлют ее с ее эскизами куда подальше, была катастрофически велика. Однако ее все-таки взяли на неоплачиваемую двухмесячную стажировку. Наверное, просто пожалели. Рене была уверена, что у людей она могла вызывать только два желания: либо потрепать по щечкам, либо пнуть. На вид жалостливого, тоскливого щенка все реагируют по-разному. Рене не старалась намеренно что-то изменить в своей жизни, все происходило само собой, по толчку нужды. Поначалу она жутко не хотела, но все же устроилась на подработку кассиром в том-самом-театре; сидеть в укромном застекленном уголке, продавать билеты и информировать посетителей не было такой уж сложной задачей. Правда иногда приходилось уходить с последних уроков в общеобразовательной школе, в которой ей суждено было провести выпускной год.

А еще она обрезала свои волосы. В один вечер ей просто-напросто не спалось, она ворочалась в одеяле, преследуемая желанием сделать что-то внезапное, импульсивное, что хоть немного успокоило бы ее. В ванной лежали большие ножницы, и как только она увидела их, сразу поняла, что ей необходимо. Волосы летели в разные стороны под хаотичными непродуманными щелчками металла, пока на голове не осталось вздыбившееся воронье гнездо. Локоны больше не обрамляли ее лицо, не падали на глаза, не скрывали слишком большие скулы, не вились упрямыми вьюнками. Если она и жалела об этом, то лишь самую малость.

Зима пришла рано. Листья не успели опасть с деревьев, как оказались под толщей мокрого снега. Рене ощущала себя одним из этих листиков, придавленных рутинными заботами вместо сугроба.

Ей нравилось рисовать, но почти любой вид деятельности превращался в Ад, когда кто-то что-то требовал и ставил дедлайны. Рене почти ненавидела это слово — «дедлайны», убежденная, что в процессе творческой работы надобно опираться на душевный порыв, а не на продиктованное начальством время. Ее куратор была молоденькой танцовщицей, подрабатывающей в этой компании. Она требовала редко, но метко. Нервная работа. По ее настоятельной просьбе Рене должна была закончить эскиз чего-угодно-только-удиви. Видимо, им просто не хватало чего-то свежего, нового. Учитывая то, что ее уведомили об этом за день до намечающегося собрания, она рисовала как проклятая, стирая себе пальцы и портя лист за листом. Она хотела, чтобы ее работу приняли хоть раз не внося никаких значительных изменений. Пожалуй, это было лучшим, что она рисовала за все время. Малиновое платье с юбкой-шопенкой, проработанное до деталей, так и смотрело с листа и кричало «Купи меня!».

С утра Рене, не выспавшаяся и усталая, отнесла эскизы в офис компании, получила сухое «спасибо» и отправилась на работу в театр.

Погода стояла на редкость снежная. Идя по дороге уже на подходе к зданию, Рене зачем-то обернулась. Это был словно зов сердца. Правильный, беспрекословный и безошибочный. Рене остановилась, застыла, замерла.

Неизменно черное пальто запорошило снегом. Кристофер никогда не носил с собой зонт. Сигарета в его руке тлела, а взгляд, устремленный точно на Рене, был мягко прищурен. Только пара метров и легко преодолимая снежная стена — как тогда, в их первую и единственную зиму. Губы, что так часто складывались для нее в утешающую улыбку, несмело дрогнули.

Рене тряхнула головой, пытаясь прогнать наваждение. Но это не было наваждением. Слабо доносились сигналы попавших в пробку машин. Снегопад набирал обороты, и снежинки таяли на лице, охлаждая горячие щеки.

Рене поправила капюшон и, слегка улыбнувшись, открыла главную дверь театра.
Кажется, она знала, для кого ее нужно придержать.


                Конец