Эротический рассказ Искушение в ночь Ивана Купалы

              Молодёжь против воли родителей. 18+               
                Времена меняются,
                а нравы остаются.

         Обженили их, когда ему было пятнадцать, а ей-шестнадцать по причине
  её брюхатости.  Востёр был Ванька и охочий до девок. Что уж тут поделаешь?..
    Видать было в кого.   Отец-то его совсем не старый, а дети все взрослые,
  видимо раненько их настрогал.  Да и браток у отца почти вровень с Ванькиным
  отцом.  Видать- родова такая.

      Его семья, как и другие, вели свой быт в селе, которое было почти деревней.
   Есть ли в этом разница, аль нет, но только оно стояло в небольшой впадине
  меду двух холмов, как в ложбинке у бабы меж грудей.
     Пыльная дорога с избами по обе её стороны вела одним концом в лесок, куда
  селяне наведывались за грибами да ягодами, а известные парочки ходили за
  ползунихой, ну а другой-конечно конец- уводил к реке, имеющую мелкую заводь,
  в которой воды только до мужских помидоров да замочить подол девичьего
  сарафана.
     Там вечно стоял девчачий визг. Девки, опасаясь замочить сарафан, поднимали
  подолы выше, а парни умудрялись под ним подсмотреть нижнюю половину девичьего
  стана, который обыденно в летнее время был совершенно голый: пантолонов девки
  тогда не носили.
    Визга много, соблазна тоже: хоть у парней, хоть у девчат...
 
    А Ванька с каким азартом под Нюркин сарафан залез, с таким же азартом и под
  другие сарафаны заглядывал.   Было аль не было, только те девахи не понесли,
  а она, вон чё надумала- забрюхатила сынком, да вовремя её позор покрыли
  замужеством, пригрозив над ним расправою.
    А кому хочется хромым ходить или с бесполой рукой?

    Выглядел он старше своих годов: не низкорослый, рукаст и телом крепок.
  Нюрке-то всё равно, а Ванятке эта женитьба  не была особой радостью.
    Не то, чтобы Нюрка ему не нравилась, а знал он про порядки и устои семейные.
  Считай со скороспелой женитьбой бурно начавшаяся юность враз закончилась
  без ожидаемого продолжения её радости.
     А хотелось, ох как хотелось продолжения прежней жизни!
  На шестнадцатом году ему мечталось о былых, сельских развлечениях среди
  сверстников и грудастых сельчанок.
    Но теперича он безрадостно понимал, что нежеланная женитьба оставила от былой
  жизни одни воспоминания о захватывающих дух впечатлениях: то от пышной
  запазухи Миланьи, то от пронзающей мужское сердце упругости Глашкиного секрета
  там же, разрешающей после этого познать секрет уже ниже пояса, под подолом
  своего сарафана.

    Обычно его общение начиналось со... да, казалось бы всё начиналось со смехом,
  прибаутками и шуточками.  Но резвому и сноровистому Ваньке под весёлый,
  девичий смех удавалось резво раздвинуть девичьи ноги и в миг окунуться в их
  горячий, мокрый омут и, не давая опомниться продолжить запретный танец там же
  и в том же положении, в каком умудрялся пригвоздить расшалившуюся молодушку.
     Что уж девице вырываться из таких крепких Ванькиных объятий, вонзённой
  в своё томное, тайное место его твёрдым, смелым концом?
    Тем более девахам завершение его шутки было, страсть как приятно.
  А уж, Ваньку!...   
    Его удовольствие вырывалось их его рта вместе со скользким секретом из его
  резвого конца.
    Видать этот секрет в нём не застаивался и матушке его портков с засохшими
  пятнами не приходилось стирать: всё уходило в нужном направлении.

            Как же ему быть теперь?  Да и что ему делать теперича?
     Конечно, Нюрка- девка ядрёная, завязки на груди сарафана еле стягивали
  разрез нижней рубашки и упругость груди у неё была умопомрачительная.
     Казалось бы, раз однажды получился грех нечаянно, то надо ей держаться от 
  него подальше.  Ан нет.   Она снова оказывалась рядом и он, пощупав верхние её
  бугры, не мог удержаться от соблазна погрузиться в саму неё.
    Так было раз и два, и три...  Та млела и шире раскидывала ноги, забыв
  чем это может закончиться для неё.
    Что уж говорить: любил Ванька гостевать у Нюрки между ног.   А когда
  у той в положенное время не пришли "гости", то запричитала и покаялась
  маменьке.
                2

     Хорошо, что у Нюрки были старшие братья.   Чудили они такое, как Ванька,
  аль нет?  Не известно.   Но один уже был обжёнинный, а другой...
    В общем, оставалось Ваньке спать только с Нюркой, которой в скором времени
  это дело нельзя было делать.   Тоска накатилась на Ваньку, утешала его новая
  родня.

     Сердечно утешала, тем более и самой этой новой родне хотелось деверя утешить
  по причине отъезда на заработки свово родного муженька.   Получалось
  утешительница была снохой в его новом  царстве.

    Однако Ванька после женитьбы как-то совсем заматерел: в теле налился,
  а со своей уверенностью не на паперти стоял. 
    Что ж, раз теперь- глава семейства, то главенствовал, как хотел.
  Раз взглянул, два взглянул на Нюркину сестру.  Усмотрел всё что можно было
  увидеть, оставалось познать всё на ощупь.  Вот однажды он и решился поговорить,
  прижавшись к её уху.
    "Не дыши так жарко в ухо",- было забрыкалась сестра.
  - Задышу жарко в уста- не устоишь.
    А я не хочу тебя торопить, дам тебе ещё денёк на раздумье, а там...
    уж, не обессудь: и такому орлу, как я нужна орлица
  - Странно ты говоришь, какими-то загадками.
  - Да уж, какие тут загадки?   Поди догадываешься об чём я?
    Сама знаешь отгадку.
  - С меня довольно мово мужа.
  - Сомнения меня берут, сомнения.  Вижу, что ты брешешь.
  - Всё ты видишь.  Чай, у палатей наших не стоял.
  - Не стоял, а умею видеть что  хочу.

   Сестрицу удачно Миланьей звали, а по-городскому- Людмилой: людям мила.
  И Ваньке она запала в его мужское сердце, вот его он и хотел примерить к её
  тёплому местечку.
     Стыковка получилось на следующий вечер после его предупреждения.
  Миланья от примерки была просто в шоке: так ей понравилось.  Она слёзно
  запричитала, что так много времени потеряла, не знамо его, как только
  законный муж отчалил.
     Она же- глупая было затосковала по мужу, а теперь думала: пусть бы подольше
  оставался на заработках.

     К беременной сестре Миланья Ваньку не ревновала, боялась как бы тот не пошёл 
  искать разнообразия  к другим сельским утешительницам.  Но пока ничего, всё
  обходилось в кругу новой родни.
    Спал с Миланьей регулярно, как с женой, только жарче, правда- где придётся.
  А та вовсю старалась: то в бане даст, то в огороде, в картофельной меже.
     Благо ночью некому было глядеть голый Ванькин зад, возвышающийся  из
  картофельной низкорослой ботвы. Ботва не успела подрасти к их скороспелой
  плотской любови.
    А уж, когда Ванькина жена- Нюрка уходила проведывать  мать, то они тот час
  находили способ слиться интимным местом.
    Раз однажды их застала соседская малолетка сидящих на лавке у обеденного
  стола: Миланью, скачущую с оголёнными ногами у Ваньки на коленях.
    Малолетка подивилась от непонимания, а Ванька добычу не отпустил, ( что уж
  терять время: вдруг вернётся жена) лишь развернул Милку спиной к себе и сам
  начал дрыгаться, стремясь к завершению грешного удовольствия.
    Застонал не таясь и не стесняясь.   Миланья пояснила малолетке, что у деверя
  голова разболелась, отправила его спать, слезла с его коленей и села рядом
  на лавку в обессиленной истоме.

     Конечно, при таком раскладе Ваньке женитьба начала нравиться, всё шло
  неожиданно забористо.   Но, перемены ждали впереди.
    И первой переменой было преждевременное рождение у Нюрки мёртвенького
  ребятёнка.  Казалось бы теперь причина быть им супругами отпала, как сухой
  лист с дерева, но по сельским законам того времени, шагающим с сельчанами,
  Ваньке предстояло продолжить жить с Нюркой.
    Он, конечно, после её родов разнообразил свои мужские игры и с законной
  супругой, тем более, что она стала во всех местах своей фигуры мягче,
  что существенно сказывалось на твёрдости его  сердца в портках, да только та
  стала на свово муженька- Ваньку смотреть холодно.
     Позже лекари нашли этому название, а тогда...
  Ладно, если бы их обженили по взаимному согласию, но этого же не было.

     Забрюхатила она от его резвости, похохатывая предполагая, что девки врут
  о его способностях на второй или третьей встрече, шустро делать девку бабой.
    Сомневалась и чуть ли не на спор отправилась с ним на свидание за околицу
  селА в первый вечер, а во второй, уже сомневаться в его резвости не пришлось.
     Опомнилась, когда была пришпилена к стогу сена и прижата его опушенной
  волосками грудью.

                3
     Конечно, она не была слепая и Ванькины выкрутасы со своей сестрой учуяла.
   Другая бы скандал подняла, криком изошлась, а она- нет.   Вот что значит
  сразу его не любила, да и мёртвый сынишка не притянул её душу к его душе.
     Не удалось.  Может и свыклась бы, как говорили: стерпится-слюбится.
  Но не получилось у Нюры влюбиться в Ванька, хотя и спали на одних палатях,
  но на разных краях.
     Поди ж, ближе к своим солидным годам она могла давать наставления молодёжи
  о своём былом, благом времени, когда молодёжь жила по указке старшего поколения
  Могла говорить, что в своём селе не видела и не знала блуда и снохачества.
    Мало ли как она лишилась девичества, но всё же первым мужчиной у неё был
  муж...
    Да, муж оказался первым мужчиной, потому что... появился второй.
                ****************

    Жили Нюра с Ваньком отдельно от родителей в избёнке-летнике, но рукастый
  Ванька отделил свой двор от родительского плетнём из ивняка, обнёс стены
  избёнки этим же ивняком и закидал его глиной; от земли подвёл заваленку и стало 
  в их избёнке теплее.
     В сенях всё было, как  обычно бывает в сельских домах.  Пусть и домишко был
  в одну комнатёнку, в которой справа от входа стояли палати- спальное место
  для хозяев, слева возвышалась небольшая, но ладненькая, русская печка,
  обогревающее всё пространство избы.  Стол с лавками стоял, как обычно, ближе
  к двум небольшим оконцам, впускающие божий свет и сельские новости.
    Ведь выходили они, как подобает на дорогу, так что: кто пройдёт или проедет
  по ней- всё было причиной пересудов и рассуждений для сельчан.

     Много ли надо молодым для двоих?  Куры в клетушке, да коровёнка, которую
  отдали родители Вани, а себе оставили тёлку помоложе.  Вот и всё хозяйство,
  которое не сильно обременяло и не отнимало много времени, тратящее Нюрой
  по своему усмотрению.
     Выдоив на рассвете коровёнку, отправляла её в общее стадо, которое пастух
  собирал, шагая по сельской улице, ловко щёлкая скрученным бичом, давая сигналы
  на выгул тёлок и бычков из хозяйских подворей.
     Те понуро плелись, поднимая копытами дорожную пыль, но чуя впереди на лесных
  полянках вкусную, сочную траву, убыстряли шаги и резвее переставляли ноги.
   Так что ближе к пастбищу пастух еле успевал за бурёнками.

    Так и Нюра, чуя то ли носом, то ли подолом, втихоря пробиралась за своей,
  пожилой коровёнкой к условленному месту, где должен был поджидать её Матвей,
  с которым переглядывалась ещё до встречи с шустрым Ванькой, за которого,
  возможно и вышла замуж, не поимей в девичестве Ванькиных причиндалов, сделавших
  ей ребёночка.
 
     Первое не изменить, а второе миновало, давая возможность восемнадцатилетней
  Нюре поиграть роль свободной девки.  Все условия для их свиданий были и селянка
  Нура радовалась сама и радовала своим телом Матвея.
    Их встречи были не только на утренней зорьке, выпадала им удача играть роль
  мужа и жены всю летнюю ночь.  В таком случае, в стогу преющего сена им было
  нещадно жарко: то ли от сена, то ли от собственных объятий.
    В перерывах она бегала к ручью и делала всё, чему её учили бывалые бабы,
  но всё равно приходилось раза два за лето заваривать нужную травку, чтобы
  не пришёл ненужный черёд материнского долга.

     Будучи замужней, Нюрка могла оставить беременность от Матвея, набрехав
   что-то Ваньке, но...
    Ванькины волосы были с рыжинкой, а Матвей был жгучим брюнетом.  Тут уж
  брехнёй не отделаешься, вся правда вылезет наружу, тем более, что сама Нюра
  была русоволосая.   Она не терзалась совестью, все свои похождения оправдывала.
   Да и по существу, ей ещё в девках годок-другой посидеть, а она- раскупоренная
  теперь бегает к чужому мужику.

    Кто-то оговорит её, а кто-то оправдает, кто-то правду знает, а кто-то приврёт
  побольше.  На каждый роток не накинешь платок.  Сельская жизнь на том
  и стояла.   Вместо радио новости приносила сельская дорога, а интернетом
  были лузгающие семечки местные кумушки у сельмага, знающие всё, что не спроси.

     Скрывающая свои похождения Нюра, открыто не давала повода трепать своё имя
  сельскими сплетницами.  В отличии от Ваньки, не очень маскирующего свои
  пристрастия к тайнам под чужими подолами у девок.
    Ну, конечно, он-мужик- ему всё можно.  Можно, только осторожно.
  Братьев жены он побаивался да и коровы при разводе не хотел лишаться.
    Так или иначе, но хитрый Ванёк  не забывал на каждом углу говорить, что
  любит свою жену Нюру, а сам частенько при этом  сжимал чью-нибудь грудь,
  успевая развязать свои портки в желании осчастливить себя и звонко
  смеющуюся молодку, чью грудь он мял левой рукой, а правой торопясь стягивал
  свои штаны.
     Та, не подозревая шалости его правой руки, кокетливо качала бёдрами,
  зазывно расставив ноги. Для Ваньки было главным в этот момент не дать
  молодке  сомкнуть ноги, оказавшись между ними.
     Не раз девки понимали, что опасно так качать бёдрами вблизи его шаловливой,
  правой руки.   Ну, это уж их дело.   Кто их знает?
    Может они хотели опасных последствий для себя. 
                Ведь бабская душа вся в противоречиях.
    Возможно для основного люда села её тайные свидания оставались тайной,
  но саму красавицу Нюру все могли  видеть без утайки: чай жила не у бусурманов,
  паранджу не носила, радовала чужой глаз видом своих округлостей сзади
  и пышностью спереди.     Русые завитушки выглядывали у неё из-под платка,
  одинаково оттеняя щёки вместе с опущенными длинными ресницами, прикрывающие
  серые озёра женских глаз.

     И в кого такая уродилась?  Ей бы в городе обязательно богатый жених нашёлся,
  да жила она в селе, где люд был языкаст. Кто верил в Ванькино враньё, кто-нет.
   А порезвиться с таким, как он в ночь на Ивана Купалы была хоча у многих в селе

     Казалось на обряд и игры этой ночи можно списать все шалости и парней,
  и девок.  Жених не укорит свою невесту, если она подарит своё целомудрие
  в такую ночь.  Или парень, натешившись с сельчанкой, без укора потом
  посватается к ней.
     Но в колдовскую ночь были разгулы и шабашные: напрыгавшись через костёр,
  охотно охлаждали своё тело с парнем, не зная его имя, не ведая его лица.
     Или охлаждённые тела ночным купанием согревали свои бёдра в ритмичных
  танцах лёжа друг на друге, глубоко внедряясь в друг друга, приглушали стоны
  сладострастия  слившись губами.
      Эх, у молодёжи только это было на уме!     Это понятно во все времена,
  только происходило по-разному.

     Ближайшую ночь Ивана Купалы  Нюра ждала с нетерпением. Матвей целую неделю
  не появлялся и она знала, что он будет на гуляниях этой ночью и даже видела его
  среди сельских парней, охлаждающих свой нутро прохладной брагой местного
  мастера делать её вкусной и забористой.
    Девки тоже позволяли себе глоток-другой, но не для пьянки, а для показухи.

     Плескаясь в воде, Нюра всё ждала приближения Матвея.  Рубаху для купания
  одела покороче, чтобы тот без проволочек вошёл в неё ещё в воде.
     Она отстала от товарок, стояла от них поодаль, едва погрузив в воду свою
  нижнюю, русую шевелюру, чуть-чуть поплёскивая грудь, обтянутую мокрой тканью,
  что давало открыто видеть величину этой груди и всё то, чем она притягивает
  мужчин, догадываясь об её упругости.     Любой мужик, оказавшись совсем рядом
  поймёт, увидев такую откровенность, говорящую: приласкай их прямо сейчас,
  они истосковались по мужским рукам.
     Это мысленное желание заполнило всё её существо, видящее даже с закрытыми
  глазами своего желанного и она невольно прикрывая глаза, в нетерпении протянула
  руки вперёд, ожидая прикосновения к ним рук Матвея.
 
     И вот... он приблизился сзади, подхватил её на руки и понёс на песочек
  берега. Она удивилась его поступку, но глаза не открывала, предполагая, что
  он под градусом и ублажать её ему лучше на бережку. А может и она была
  под градусом и приняла его объятия за желанные.
     Они уже лежали за ивами на тёплом песке реки и их не было видно другим
  купающимся парам; её ноги (чай не девка) были по обе стороны его бёдер.
    Он прижался своим низом к её низу живота и миг слияния их тел был мигом
  под сладкие стоны его и её и тут... она поняла, что ей не кажется, что
  в неё вошёл не Матвей.  Но было так сладко от пугающей неизвестности,
  так сладко от первых его шагов в её кисельной ложбине, что она от долгожданного
  удовольствия подалась ему навстречу и сомкнула свои руки на его плечах.
    Он жарко целовал её во все места, куда мог дотянуться губами, не выходя 
  из неё.
    Казалось, он боялся, что она вырвется из-под него и исчезнет, как загадочная
  русалка, какими пугают в ночь Ивана Купалы.  Он накрывал её губы своими,
  приглушая её стоны, говорящие, что ей приятно быть под ним.
    Ощутив в себе жар его семя, заверив, что не убежит, оставила мужчину
  отдыхать на берегу, а сама окунулась в воду для нужных дел, понимая, что
  такое приятное дело может иметь неприятное последствие.

                3
    Как только она вернулась, он обнял её лёжа и крепко прижал к себе.
  - Да, не бойся, не убегу и не уплыву, я-не русалка.
  - Знаю, знаю кто-ты.  Давно приглядел тебя. Ждал эту ночь и дождался.

    Пока она на знала кто-он, но смирилась, что стала его добычей в такую
  греховную, вольную ночь. 
    Как ни странно, но Нюре понравилось в нём всё: и его настойчивые губы,
  и широкие ладони, и пушистые кудряшки на груди, и умелые движения в интимном
  танце.
    Ей понравилось то, что он сумел довести её до сладостного вскрика.

     Густая синь ночи Купалы съедала смех и всплески воды, а обрывки фраз
  затихали... позволяя всё чаще слышать стоны и женские вскрики.
     Да, эта колдовская ночь многих толкала на такие поступки, которым позже
  даже удивлялись сами себе.  Ни стыда, ни страха не было, их как-будто кто-то
  толкал на греховный поступок.
     В разгар гулянья такой ночи на бережках, под кустиками или в ближайшем
  лесочке частенько можно было встретить не одну слитую, лежащую пару,
  покачивающихся в вожделенном танце.
    Никто не удивится, наткнувшись на слитых в одно целое двоих.
  А те, даже почуяв, что обнаружены не прерывают своих движений.  А чего бояться?
     У мужика то, что он обычно прикрывает, глубоко спрятано промеж ног у той,
  на которой он качается.  Своего голого зада он не стесняется.
    В темноте светятся только его голый зад, да небольшая её нагота:  белые, 
  раскинутые ноги; да ещё её руки, лежащие на его спине или на ягодицах.
       Поди, догадайся- кто там лежит?
     Так что, нашедшему парочку остаётся только завидовать: мужик попятится
  тихонько, а баба, зажав рот, побежит прочь.

    В ночной темноте она не стала гадать, а прямо спросила его имя.
  - Ты меня знаешь.  А я тебя? 
  - Мы как-то с тобой виделись, я- брат твоего свёкора.
  - Вот те раз!  Понятно откуда у меня ощущение, что Ванька рядом.
  - Да брось, не думай.  Пусть он бегает по девкам.
    Я тебя никому не отдам.  Как я дотерпел до этой ночи- не знаю.
    Бредил тобой, когда увидел моющуюся в бане.
  - Ах, да!  Вона чё, теперь понятно. У нас своей бани нет, ходим через
     плетень мыться к свёкору.  Баня по-чёрному.
  - Вот в приоткрытую дверцу я и увидел тебя. Всю ночь не мог заснуть,
     в глазах ты стояла.
  - Тогда стояла, а теперь лежу.
  - Я могу приласкать тебя не только лёжа.
  - Да уж поняла.  Такой силы я ещё не ощущала.  Как же теперь быть, когда
     прознают?  Что люди скажут?
  - Я буду тебя любить так, что люди не узнают.
    Ведь теперь каждая клеточка моего живота и груди, каждая клеточка моего
     мужского сердца в портках не сможет жить не ощущая твоего тела.
     Мои глаза не смогут не видеть твои глаза, в моих губах до сих пор вкус
     твоих губ.
  - Красиво поёшь, но сладостью пресыщаешься.  Притупится острота и ты
    отвернёшься от меня, как Ванька и Матвей.
  - Ни Ванька, ни Матвей тебя не любили, а я- люблю.
  - Ладно, время покажет, уже светает, подай мой сарафан и проводи меня домой,
    пока ещё утренний туман не рассеялся.

     Всё теперь стало Нюре понятно: и его сила, и его ловкость в интимном
  процессе, и его мужиковатость, ведь он был чуть моложе её свёкора и в былые
  времена, при встрече с ним, она бы величала его по имени с отчеством или
  просто- дядя Егор.   А как теперь его называть после ночи близости?
    Ведь ему чай, лет за сорок.

    Она так ему и высказала свои сомнения, когда на следующий вечер, ближе
  к ночи он появился, прикрыв плечи малахаем Ваньки.
   - Ванькиной одёжей ты прикрылся. А куда девать твои года?
   "Ну что ты,- зашептал он ей в ухо,-просто Егором и зови.
   Я с тобой помолодел лет на двадцать.

   И потянул её на спальный топчан.
  - Погодь, погодь, какой шустрый. Раз уж ты не на берегу, так и веди себя,
    как в избе.
      Думаешь, если отымел меня прямо на берегу, так я из неразборчивых
    давалок?  Я не тебя ждала, а Матвея.  И ты меня оприходывал хитростью.
  - Да, кто в этом сумлевается? Матвея я сам навёл на другую девку, а потом
    пошёл ловить заветную рыбку.  И поймал.
  -  Поймал бы, если я не...

     Егор знал что не обойдётся без объяснений, знал, что она не из распутных,
  хотя... вспоминая с какой готовностью у неё на берегу раздвинулись ноги,
  как жарко обнимала за плечи, как извивалась под ним и стонала, он мог бы
  определить её к таким, но...  Этого ли не хочет любой мужик: чтобы его баба
  в постели не была "бревном".
    Вспоминал, а сам слушал что говорила его Нюрочка.
  - Давай сначала повечерим.  Я хоть и брошенная баба, но хозяйство и дом веду
    в обычном порядке.  Присядь на лавку к столу, поешь чем Бог послал.
                **********

    А Нюра, расставшись с Егором по утрянке, отдоив пожилую коровёнку и выпустив
  её в стадо к пастуху, быстро замесила опару на тесто и прилегла на своё
  законное, супружеское спальное место.  Голова, переполненная впечатлениями
  поплыла, закружилась и утянула в сон уставшее от услады тело.
     Проспала она почти до семи часов, подскочила и захлопотала по хозяйству.
  Замесила тесто на подошедшей опаре, разделив его на две половины: одну
  для хлеба, а в другую вбила яйца с молоком, сделав его пригодным для шанег
  и ватрушек с черёмуховой начинкой.    Ватрушки, помазанные сверх черёмухи
  сметаной, получались знатные.    Ванька, бывало их очень любил.
     К вечеру приготовила яишку с зелёным луком и укропом, раздавила пару
  варёных картох, залив их простоквашей и уже собиралась трапезничать, как
  услышала шорох и скрип в сенях, а потом ввалился сам Егор.
    Поздоровался и протянув руки к Нюре, умоляюще заговорил.
  - Не прогоняй. Чай душа выскочит, если тебя не обниму.
  - Да ладно, проходи...

     Опять почувствовав на себе его сильные объятия, вспомнила его ласки прошлой
  ночью и сладкая, горячая волна, появившаяся снизу, вновь объяла её всю,
  но Нюра виду не подала.
    От ужина Егор не отказался, но ел скромно, хотя и с аппетитом.
  - Ватрушки словно сказка, но ты сладьше всех ватрушек.

    И с этими словами, подхватив Нюру на руки, понёс её на ночной топчан.
                Ночь была жаркой.
   В перерывах пили квас и Егор уминал сметанные шаньги.
  - Даа, сладка ты в постели, но и хозяйка завидная.  И живот можешь
    ублажить, и то, что ниже живота.
    Выходи за меня замуж.
  - Вот те раз!  Ну сойдёмся мы, а где жить будем?  Люди скажут: поменяла
    молодого на...
  - А пусть говорят. Чай такие слова не в Ванькину пользу, раз ты отвернулась 
     от молодого.  Знамо, я- лучше.
  - Лучше, лучше, да -это пока.   А лет через двадцать ты старик будешь,
    а я буду ещё молода и даже родить смогу.   Что тогда?
      Мужские дела ты делать не сможешь, начнёшь меня ревновать, укорять.
    Вместо любви появится ненависть.   Давай пока так жить.
  - В грехе?
  - Прошлую ночь ты греха не боялся.
  - Так это же была ночь Ивана Купалы.

     Лучше бы он не оправдывал своё прилюбодейство свободой плотских утех в
  ночь Ивана Купалы. Появившаяся сомнительная мыслишка в её голове, ей как
  глаза открыла, будто солнышко взошло средь кромешной ночи, как кто-то
  посветил в её сознание, определив ответ на его просьбу: выйти за него замуж.
    Ведь впереди ещё много таких ночей.  Но она стаила в себе свои сомнения.

    Чего уж плакать о девичестве, если Нюре к своим восемнадцати годам пришлось
  познать троих мужчин.  Возможно она бы жила с Ванькой благочестивой супругой,
  не будь он таким охочим ходоком до чужих юбок.  Не взрастила бы любви
  в сердце, но смирилась бы свыклась.  Как говорили: стерпится, слюбится.
     На сколько бы хватило её смирения?  Не известно.
    Да и желанный Матвей оказался под стать Ваньку.  Даже, если он и стал бы
  её новым мужем, то благочестивости и верности хватило бы у него не надолго.
     Так что за появление в её жизни Егора, она на себе не рвала волосы, да и
  сельчане, зная что они живут вместе, со временем приняли и оправдали их
  сожительство.

    Казалось бы: вот оно счастье идёт к ней в руки, хватай его запазуху, раз
  говорит, что любит.  Только Нюра насторожилась от последних его слов и
  поняла, что выходить замуж за Егора она торопиться не будет.
    Обожглась на молоке и теперь будет через сито просеивать его поступки.

                4
 
   В родительском доме Нюры, со вторым сыном жила её мать, ставшая вдовой
  после кончины отца. Не брюнеты, но темноволосые братья не походили на Нюру,
  чем наводили у неё подозрения, что скончавшийся муж матери не являлся отцом
  Нюре.
     Мать она не осуждала, раз полученная травма в пьяной драке, сначала сломила
  отца болезнью и после трёх лет бессилия тот ушёл в мир иной.
    Мать и сейчас была не старая, а тогда и подавно была, как говорят: в самом
  соку.  Только этот сок не был востребован хворым супругом.
    Как уж получилось, что она сумела забрюхатить и родить Нюру?  Не известно.
    У сельчан сомнений и подозрений не было: как никак, а законный супруг был под
  её боком.
   А уж он ли или заезжий молодец выстрогал на прощание такую статуэтку,
  которой можно было любоваться и гордиться.
    Вот троих детей  Авдотье  и дал Бог иль помог получить.  Тянула их как могла.
  Старший вскорости отделился, обженившись, но родных не забывал и Нюрка жила 
  в достатке.
     От того была немного своевольная, скора на слово, смела в поступках,
  которые и довели её в шестнадцать лет к брюхатости.
    Но беременность и замужество пошло ей на пользу: поумнела, заскромнела,
  стала себе на уме и выскакивать замуж после развода с Ванькой не торопилась.
    И хотя ложь и измены двух её первых мужчин принесли ей досаду, но познав
  усладу в глубоких мужских ласках с третьим, поняла, что своё бабское счастье
  видит именно в них.     Главное, чтобы нашёлся подходящий и порядочный.
     Подходящий-то нашёлся, теперь надо было проверить его на порядочность.

     Не походила она на своих братьев, но наверняка было в кого быть.
  После того, как Ванька ушёл в свободное плавание моря бабских юбок, Нюра
  было собралась съезжать из домишка, где они жили с Ваньком, но свёкор её
  остановил, предлагая не торопиться кочевать под крыло матери. ( видимо тут
  не обошлось без Егора)
     Но Нюра открыто и прямо заявила, что свёкора в ночные гости она не примет,
  снохачества терпеть ей нет нужды и лучше она вернётся в родительский дом.
  - Да не причитай ты, не по ком.  Не чести, праведница.  Знаю твои дела
    с Матвеем.
  - Ну и что из того?  Не вам меня корить.  Сына надо было вовремя пороть
    вожжами, чтобы хотелка усмирялась.  Моя связь с Матвеем никак не уравнивает
    Ванькиных грешных похождений.  В кого бы ему быть?
  - Ишь ты, захотела с мужиком сравняться?  Смелая больно.
  - Да уж какая есть. Себя топтать не позволю.
  - Ну ладно-ладно.  Я тебя не корю.
     А сам подумал: Я бы такую орлицу не выпустил из рук.    Вона она в селе
  какая, я уж понял.  Но Ванька молод, ещё опомнится, да Нюрка не из тех,
  кому быть одной и кто будет его ждать.  Я бы и сам прилёг к ней под бочок...
   Чего уж под бочок, когда тянет промеж её ног улечься.
   Слыхал, что некоторые свёкоры наведываются ночами к жёнам своих сыновей.
   Видимо сладок мёд промеж ног у молодой снохи.

      Как не понять, да только братан Егор, как петух забил крыльями над
  знатной курочкой: Нюра, ах Нюра!  В душу запала.
    Всё бегал, подглядывал, как юнец не целованный. Это в его-то годы.
  В сорок уже пора внуков няньчить.  Вот и доподглядывался.
    В первую банную субботу пронесло, а после второго раза подглядывания так
  разболелся мужскими пичиндалами, что еле... облегчили, чтобы хворь оттуда ушла.
    Ведь мужику нельзя семя копить, болезни от этого бывают.
  Но видать на Купалу у него всё получилось славно.    Поди опыт-то в его годы
  подкопился.   Пришёл тогда под утро, хлебнул квасу и упал замертво, проспав
  до обеда.
     Пытал его рассказать: что да как, но он, как воды в рот набрал, только
  ходил с сияющими глазами.  А к ночи перемахнул через плетень и поминай его,
  как звали.    Через часок свет в окошке её дома погас. 
   Правда разок зажигался средь ночи на пол-часика.  Поди перекусывали с устатку.
      Ох, и завидно мне было.  Я тогда свою Марфу тоже заездил.
   Она даже взмолилась, чтобы я утихомирился.  А я лежу на Марфе, а думаю про
  Нюрку и семя никак не кончалось.
  - Уймись, жеребец. А то зачну на старости лет.  Что тогда будет?
  - Что, что?  Сын или дочка.
  - У тебя уже есть дочка на сносях да я ещё добавлюсь Каково?

                5
     Не сравниваясь с городскими жителями, в дому на селе, не имея лошади и
  коровы, завсегда находились дела: то плетень приходила нужда подправить,
  то клетушку курам и гусям починить да и в огороде всё лето не початый край дел.
     Так что у Нюры с Егором, не имеющих пока детей, но имеющих небольшую
  живность, дел хватало.
     Но они не помешали Егору свозить свою красавицу Нюру в ближайший городок.
   Ведь надо было ему как-то растопить сердце Нюры, раздумывающей выходить замуж
  за него.
    В городе поглазели на товары базарных прилавков, посетили кофейню и даже
  Егор расщедрился угостить свою даму горячим шоколадом, что было дорого, но
  Егор вовсю старался.
     А как не постараешься, когда Нюра, одетая в стёганный плюшевый, отороченный
  по краям и воротнику, полушубок, смотрелась очень даже по-городскому.
  Тем более купленная в местной лавке промтоваров утеплённая шляпка, очень
  даже ей была к лицу и смотрелась в тон с её полушубком.    Милые кудряшки,
  выбивающиеся из-под шляпки в соседстве с магией серых глаз не оставляли
  равнодушными встречных мужчин.  Те, не стесняясь глазели на неё, а иные
  даже оборачивали головы, определяя: к каким господам приехали гости с такой
  красавицей.
    Нюра отвечала сдержанной улыбкой, а Егор, скрепя сердцем продолжал терпеть
  такое мужское внимание горожан.  И когда они благополучно вернулись в своё
  село, облегчённо вздохнул с появившейся мыслью.
    Да,- подумал он,- в городе её бы... в миг сделали женой какого-нибудь
  богатого чина.
    И понял, что ему придётся постараться, чтобы она захотела стать его женой
  и даже немного пожалел, что поторопился с этой поездкой в город.
   А обдумывая своё желание жениться на Нюре, продолжал мысленно рассуждать
  - Захочет или не захочет, а я ж могу постараться чтобы у неё для замужества
    появилась причина.  А причина - известно какая- это беременность.
     Ну погоди ж у меня, ещё сама попросишься за меня замуж.

     Нарочно или так получилось, но в одну из суббот, после бани, занялись, как
  говорится- чистой любовью.
    Никто не мешал, не подглядывал и Нюра, после известного, сладкого дела
  убегала, как все бабы освежиться водичкой и не стать тяжёлой.
    По избе она не таясь ходила голышом и лунный свет, проникающий в оконца,
  позволял лицезреть всю нагую красоту молодки.
    Отдыхающий от сладкой эстафеты Егор не закрывал глаза и продолжал
  наслаждаться видом голышки.   Такое тогда не каждая жена позволяла.

    Только что выпорхнувшей из-под него вид голых, до самого тайного места
  бёдер, соблазнительно подрагивающих ягодиц и колышащихся аппетитных грудей
  с малюсенькими сосками, какие он любил зацеловывать, заставляли его достоинство
  восстать в полной готовности.
    А она, не зная, что он наблюдает за ней, тихонько, чтобы не разбудить его,
  обыденно подкрадывается к кровати и уже собирается пристроиться на край их 
  постели, чтобы завершить плотские игры крепким сном.
      Но куда уж там.  В постели её ждали крепкие объятия и мужские причиндалы
  в полной готовности.
  - Ой, Егор, я ещё от воды не обсохла.
  - Обсохнешь под моим животом.
  - Надо было мне плескаться подольше, чтобы ты успел уснуть.
  - Глупая, это бы не помогло. Как бы я с таким кинжалом заснул, если бы
    не вставил его в ножны?
     Конечно, молодая Нюра не стала отказываться от своего не приевшегося,
  бабского счастья
    И снова начинался известный танец, в завершении которого Егор выдал вердикт
  - Вот не отпущу тебя плескаться и придётся тебе...
    Нюра не дала ему договорить.
  - Только попробуй, попробуй и враз окажешься во дворе, а может и за оградой.
     Если тебе такой расклад не мил, то я тебя не держу, можешь хоть сейчас
     отчаливать.
   И с этими словами спать легла, положив подушку в противоположное изголовье.
   Даа, Егор опять опростоволосился.
  - Ничем эту красавицу не проймёшь, ничем не запугаешь.

    Но Нюра только делала вид, что обиделась на Егора.  Она знала, что без
  его нежных ласк, без удовольствия получаемого от близости с ним, она
  не сможет обойтись, а получать какие-то подачки от таких, как Ванька и
  Матвей, она не желала. Но и первой подставлять себя ему она не хотела и Нюра
  решила хитростью убрать свою показную обиду на прошлые слова Егора.
    Зайдя в холодную кладовушку, где хранилась в ларе мука и крынки с молоком
  и сметаной, она опрокинула себе на грудь приличный ошмёт сметаны, который
  потёк по голому телу к животу.
  - Ой, Егор, принеси мне рушник, я сметаной облилась нечаянно.
     Егор подскочил на крик Нюры, но...не стал вытирать сметану, а сдёрнул с неё
  домашнюю юбку, оставив её практически голой и  сметана потекла белым потоком
  через её живот, прямо к ложбинке между ног.
 
   - Ой, теперь надо мыться в бане.
   - Не надо.
    Эти слова он уже говорил стоя на коленях перед её цветком, залитым сметаной.
   И, немного раздвинув её бёдра, он смачно впился своими губами в интимное
  место, втянув в рот вместе со сметаной все лепестки её цветка.

   Нюра предполагала что-то новое, но такого действа от него она не ожидала.
     Вскрикнув от неожиданности и новизны приятных ощущений, она задрожала
  всем телом, пошатнувшись; и, если бы Егор не удержал её за талию, то она бы
  могла упасть.   Но сильные руки Егора удержали расслабленный невероятной
  истомой стан полу-голой красавицы.  Он отпрянул от низа и припал к её рту,
  принося алым губкам вкус сметаны и нектара грешного цветка.
    Нюра приняла новые ласки: не отпрянула, не взбунтовалась, слыша, как
  дышит, как стонет от её уступчивости в новых, далеко не скромных ласках Егор.
    Нюра торжествовала. Она сделала так, чтобы Егор почувствовал себя
  победителем.  Ведь после её обиды ей пришлось первой обратиться к нему
  за помощью от сметанной оказии.  А уж действительная она была или нарочито
  подстроенная- это ему не обязательно знать.
    Он просто должен осознать, что она покорно приняла всё то, что он делал
  своим ртом у неё между ног.  Она мысленно рассуждала: пусть он думает, что
  может делать со мной всё что захочет. Пусть он думает, что победил меня.
    А на самом деле?
     А на самом деле, в этом любовном экстазе, когда никто не проронил и слова,
  она слышала его признание.
  - Я люблю её такой: непреклонной и  одновременно уступчивой.

    И когда он в очередной раз заговорил об женитьбе.
   - Нюра, скоро год, как мы живём без родительского благословения.
  Она выдала ему сюрприз:
   - Ой, не смеши меня.  Твой брат- мой бывший свёкор знает про нас, а моя
     матушка сказала: дочка, поступай, как тебе лучше.  Пол деревни догадываются,
     что мы ночами не в жмурки играем.  Так какого тебе благословения надо?
   - Ты знаешь.
   - Знаю, знаю и вот что я тебе скажу- когда двое женятся, то начинают свою
     законную совместную жизнь из разных домов.
      Так что Егорушка, отчаливай от меня, если хочешь, чтобы я вышла за тебя
      замуж.
     Придёшь к моей матушке с каким-нибудь подарком и позовёшь меня под своё
     крыло.  Вот так, мил друг. Эту ночь будем спать порознь.
   - Нюра!
   - Что, Нюра?
   - Завтра ночь Ивана Купалы и наша годовщина.
   - И то- верно. Вот и будет нам испытание в эту ночь. Посмотрю, как ты будешь
     резвится с какой-нибудь девицей в воде или в кустах. Мужикам всё можно,
      тем более ты- холостой и завидный жених. Охочие на тебя найдутся, вот
     и посмотрим, как ты устоишь.
      Да и я- незамужняя хочу эту ночь провести, как все девицы.

    После таких  слов и желания Нюры провести ночь Купалы, как все девицы,
   ревнивые мысли вновь нагрянули в голову Егору.
  - Если бы я её тогда не поймал, то с кем бы она прошлую ночь провела?
    Матвею я подсунул другую девицу, женатый Ванька сидел дома.
     Неужто  кого из мечтающих о неё парней она допустила бы до себя?
    Он знал, что такие были, ох были и не один... мигом бы потянули её к бережку.
   У него аж мороз по коже пробежал, представив возможное.
  - Как быть?  Она опять хочет купаться ночью. Как её снова заловить, чтобы
    не смогла его капризно отпихнуть?  Ведь она может такое сделать, может...
     Меня отпихнёт, а с другим, мне на зло, пойдёт в обнимку.
    Вот девка, ни дня не даёт спокойно пожить.  Но всё равно она будет моей.
                **********************

     Ночь выдалась душною. Теплота воды сама тянула окунуться в неё.
   Натанцевавшись в хороводе, напрыгавшись через костёр, ноги сами несли
  уставшие, разгорячённые тела в прохладу тёмных затонов засыпающей реки.
    Опускающаяся ночная тишь над рекой убежала в прибрежные кусты от взрывов
  девичьего смеха, раздающегося из уст смелых "русалок" ждущих, когда их уста
  сомкнут поцелуем  губы подоспевшего парня.
     Казалось, что все девицы заняты купанием, а на самом деле каждая из них
  приглядывала, стараясь не пропустить приближение желанного парня, с которым
  охотно уйдёт в тишину прибрежных кустов.
    И опять будут раздаваться глухие стоны и женские вскрики...

      Егор тоже был на гулянье, но водить хоровод и прыгать через костёр ему
  не хотелось.  Ждал момента когда Нюра останется одна, без подружек, но
  не дождавшись, подошёл и предложил сразу трём испить кваску
   - Молодушки-кумушки, а не хотите ли испить кваску?   Подолы намочили,
     не хотите ли намочить своё нутро?

    И подал кувшинчик с узким горлышком двум подружкам, а Нюре подал другой,
  поменьше кувшинчик.  Все девчата с охотой испили квас, а Егор, взяв за руку
  Нюру, позвал её к берегу со словами.
  - Хватит резвиться, полночи жду, когда ты устанешь и меня заметишь.
  - Я тебя давно заметила. А с чего уставать? Чай, не сено косим, а гуляем да
    на суженного ворожим.  А спать и правда хочется. Приучил ты меня, негодный,
     спозаранок в постель укладывать.
  - Правильно, пораньше ляжешь, побольше в постели успеешь.
  - Егор, постели свой кафтан, притулюсь на минутку.

     Минутка эта затянулась до поры, когда звёзды на небе начали гаснуть.
  Ещё не ушёл предрассветный мрак, когда Нюра очнулась и, глядя на лежащего рядом
  Егора, строго заговорила.
  - Я что- заснула и ты не воспользовался моим забытьём? Я ничего не помню.
  - Что ты Нюра, как я могу?  Ты спала, а я лежал рядом.  Я же знаю, что
    моей вольности ты бы не простила.
  - Да, ты догадлив. Даже если я забеременела от твоей выходки, то всё равно
    рожать бы  не стала.

     Он знал, знал, что она пошла на гулянье больше для форса, чем с желанием
  порезвиться. А сморило её не с устатку, а от кваса, куда Егор добавил отвар
  сонной травки.  В своём стремлении её захомутать, отвар не считал чем-то
  греховным. Как говорится-все средства хороши. Но об этом она никогда не узнает,
  если сама не догадается.
  -  Ну, а теперь по домам, завтра жду тебя у моей матушки.
  - Что ей принести?
  - Что сможешь, что завсегда сгодится.
  - А тебе?
  - Неужели не знаешь, что девушке в таком случае дарят?

    Конечно он знал, но спросил, чтобы ей угодить. Кольцо с красивым камушком он
  давно приготовил.
    Всё было честь по чести. Застолье было не скудным, у каждого стояло по кружке
  медовухи, но её почему-то никто не пил.  Мать  Нюры не была к ней пристрастна,
  Нюра опьянение любила не от вина, а Егор не спешил...
    Он выпил потом, когда получил согласие на женитьбу.

   Скромно повенчались в церкви, жить начали в его дому, а в тот, где она
  раньше жила, вселилась родившая малыша дочка бывшего свёкора, сменившего
  теперь для неё родство.
    Женатый Егор духом воспрял, но никакие выкрутасы себе не позволял, зная,
  что Нюра не из тех, кто потерпит какие-либо выкрутасы. Тем более, что через
  девять месяцев у них родилась дочка и приближающаяся ночь Ивана Купалы её
  не прельщала купанием в реке.  Егор с Нюрой с удовольствием  купали в логушке
  свою малютку.
      Малютка радовала душу родителей, а их тела продолжали получать радость
  от плотских утех, которые не утихали на новом спальном месте супружеского
  ложа.
     Но... когда маленькой Анфисе исполнилось пару лет, Нюра заявила, что хочет
  опять купаться в реке в ночь на Ивана Купалы....
  - Нюр, но ты же- баба.
  - Ну и что? Мы поедем купаться а соседнее село. Там меня не знают...
   
                А дальнейшая их жизнь была ещё интересней...