Карл Май Ардистан и Джиннистан I, 1-1

(с) Художественный перевод с немецкого Ольги Карклин

Опубликована книга "Ардистан и Джиннистан" в 4 томах 1909 году и является
одной из самых важных работ Карла Мая.


Книга I
Глава 1
Часть 1



МИССИЯ

Всем читателям нашего любимого «Домашнего Сокровища» сердечных благословений Божиих! («Deutsche Hausschatz» —  семейный журнал,  выходил с 1874 по 1953 год. Вообще, слово «Домашнее сокровище» было распространено в 19 веке для высококлассной литературы и музыки. — Прим. перевод.) Мне было бесконечно жаль, что пришлось прервать предназначенную для вас серию моих рассказов о путешествиях, потому что эти рассказы имели глубокую гуманистически-психологическую задачу и вели к высоким культурно-историческим целям. То, что я сейчас рассказываю, имеет такое же значение для этой цели и этой направленности, поэтому я прошу перечесть мой «Сборник рассказов о путешествиях», чтобы позже не возникло невосполнимого пробела. Это позволит мне с радостью снова вернуться на старое место и искренне говорить со старыми друзьями, и я прошу разрешения снова сделать это старым, безыскусным способом, говоря от сердца к сердцу!

Моя новая история начинается в Ситаре, почти совершенно неизвестной в Европе «Стране Звездных Цветов», о которой я рассказывал в «Царстве Серебряного Льва». Султаншей этого царства является Мара Дуриме, правительница древнего королевского рода, хорошо известная всем моим читателям. Ситара также включает в себя,  упомянутую в моей книге «Вавилон и Библия», обширную область Мардистана с таинственным лесом Кулуб, где в самом глубоком ущелье, как тайно рассказывают, находится Кузница духов, где души через боль и муки выковываются в сталь и дух. Позже очень интересная поездка даст нам возможность познакомиться с этим лесом и этой кузницей. На сегодняшний день мы отрешаемся от этого места мук и терзаний и бродим по Садам Икбала, чтобы забыть все земные печали.

Икбал — одна из самых красивых резиденций Мары Дуриме. Ее княжеская резиденция больше похожая на храм, чем на дворец, поднимается как стих Соломонова псалма, сложенная из белого мрамора, яркого, ясного, чистого и лучезарного на темном фоне устремленных к небу гор. Это на севере. К югу простирается синее море, испещренное серебряными нитями, тихо дышащее как счастливый спящий ребенок, улыбающийся во сне. И словно драгоценные мерцающие жемчужины, что богатая добрая фея извлекла из морских глубин и разместила в зеленеющих прибрежных садах, раскинулись у подножия дворца любимой владычицы дома подданных. Морской воздух смягчает сияние яркого солнца. Тенистые тропы ведут от долины к горам, с гор в долину. Золотистые плоды улыбаются из-под темной листвы. Каждое веяние воздуха источает благоуханный цветочный аромат. Эд Дин, река, незатронутая грязью повседневной жизни, течет с гор как откровение из Высших миров, обнимает Икбал  двумя вздымающимися рукавами, а затем вливается в море, чтобы очистить и омыть его потоки.

Маленькую пристань Икбала связывает с внешним миром лишь одно парусное судно, называемым «Виладе» и всегда готовое к отплытию. Этот корабль похож на ковчег. Строение у него древнее. Он имеет формы и линии прошлых тысячелетий. Его снасти и паруса могли быть изобретены в древней Вавилонии или Египте. (Вавилония —  древнее царство, регион между Тигром и Евфратом, на юге Месопотамии  в настоящее время территория современного Ирака — Прим. перевод.) Но он безупречен, потому что все, что можно увидеть, построено точно в соответствии с его предназначением. Мы еще будем часто встречаться с этим судном в моих более поздних историях, поэтому сейчас я воздержусь от его подробного описания. Точно так же в моих будущих повествованиях будет описана более обстоятельно земля Ситары и город Икбал. На сегодня я должен только кратко упомянуть их, потому что они составляют отправную точку настоящего повествования…

Я приехал к Маре Дуриме со своим Хаджи Халифом Омаром, верховным шейхом Хаддединов из племени Шаммар, чтобы на некоторое время стать ее гостем и по этому случаю познакомиться со «Страной Звездных Цветов» лучше, чем это было возможно для меня до сих пор. Она приняла меня так, словно я был ее близким родственником, да, как будто я был ее сыном. Мы жили не в городе, а у нее во дворце, я на одном этаже с ней, а Халиф на первом этаже с духовными помощниками. Она полюбила его тоже. Она была тронута его почти невероятной любовью и верностью. Она поздравила меня с тем, что я нашел его, и он стал моим спутником. Но она укоряла его за то, что он не потрудился превратить свою душу в дух, и считала величайшей его слабостью то, что в нем хвалили другие, а именно, его доброту. Она, несравненный судья характеров, не могла считать развитым человеческое существо, у кого не было силы преодолеть требования своей физической анимы.

Те, кто прочитал все четыре тома «В царстве Серебряного Льва», будут с любовью вспоминать Шакару, «душу», которую тогда послала к нам Мара Дуриме, чтобы помочь нам противостоять нашим врагам. Эта Шакара, спасшая меня от почти верной смерти, была особенной любимицей своей владычицы, от кого ей разрешалось отлучаться лишь тогда, когда речь шла об особо важных вещах.  Она и сейчас была с ней в Икбале и заботилась обо мне точно так же по-сестрински, как и тогда, когда я лежал больной на земле.

Наш отъезд был назначен на завтра. Днем мы, а именно Мара Дуриме, Шакара и я, еще раз прошли по городу и его окрестностям, чтобы посетить места, которые я полюбил. Затем мы отправились на пышное пастбище за дворцом, где паслись два наши коня, чьи имена каждый мой читатель будет сердечно рад встретить снова. Это были два вороных Ассиль Бен Ри и Сир, первый Халифа, а второй мой. Те, кто еще не знаком с этими двумя благороднейшими из когда-либо существовавших скакунов,  познакомятся с ними в ходе нашего повествования. Они везли нас сюда из далекой страны и должны были тем же путем вернуть нас обратно. Так мы предполагали. Но все должно было произойти иначе, чем мы думали.

Позже, незадолго до захода солнца, мы сидели втроем на высоком балконе за ужином, который состоял не из мяса, а только из хлеба и фруктов. Халиф сидел внизу во дворе с несколькими слугами. Он рассказывал о своих приключениях. Он делал это в своей известной, напыщенной, жадной до аплодисментов манере. Но того успеха, какого достиг бы в любом другом месте, здесь не получил. Его слушали спокойно, не раздавались похвалы, не слышались аплодисменты. Снисходительный кивок или даже ироничная улыбка — вот и все, что можно было получить в благодарность. Тогда он встал с места, презрительно развел руки, оставил своих сидящих слушателей и вышел за ворота.

Мы не обращали внимания на него и на это его заслуженное поражение. У нас были только глаза, только чувства для драгоценного мира Бога, лежащего перед нами, светящегося и сияющего почти неземным светом в блеске заходящего солнца. Вдали на крайнем юге, там, где море встречалось с небом, показалась маленькая, но все увеличивающаяся точка, она подходила ближе и ближе, то вспыхивая, как молния, то переливаясь золотом, то сверкая серебром, то все вместе или переливалась всеми семью цветами радуги.

— Посланник едет, — сказала Шакара, вытянув руку и указывая на эту точку.

Мара Дуриме направила взгляд в указанном направлении, задержав его на мгновение, а затем кивнула более решительно:

— Да, посланник, но не чужой, а наш.
— Кто же?  — спросила Шакара.
— Тот, кто принесет мне ответ от ‘Мира Джиннистана.


Какие глаза были у этой женщины, чей возраст был так велик, что его уже невозможно было определить! Как я ни старался, но не мог разглядеть ясно, что эта мерцающая на солнце точка на самом деле была белым парусником. Но она увидела корабль и, наверное, даже видела человека, управлявшего им! И так же, как зоркость ее глаз, поразило и имя, которое она назвала. 'Мир Джиннистана! Кто из моих читателей когда-нибудь слышал об этом знаменитом человеке, об этом правителе великой могущественной империи? Наверное, никто! Я тоже понятия не имел о его существовании, пока не познакомился с Марой Дуриме и со временем узнал из ее собственных уст названия многих областей, на которые распространялось ее личное влияние. ‘Мир Джиннистана находился под ее особой защитой. Теперь посланник очень быстро приближался к гавани, потому что ветер был  попутный. Известия, что она ожидала от него, казались ей очень важными, так как она встала со своего места, прикрыла рукой глаза, перегнувшись через перила балкона, вероятно, целую минуту следила за плывущим парусником с напряженным вниманием. Затем она сказала:

— Да, это он! — И глубоко вздохнув, добавила: — Теперь все решится!

Затем она снова села на свое место, посмотрела перед собой в глубоком раздумье, потом посмотрела на меня и спросила:

— Тебе нужно домой, Сихди, или тебе не нужно домой?
— Мне никуда не нужно, — ответил я.
— Я знаю это, — она любезно кивнула она мне. — Может быть, и хорошо, что ты все еще с нами, что ты еще не уехал.
— Хорошо? Для кого? — спросил я.
— Для тебя, для меня и, особенно, для ‘Мира Джиннистана.


На это я сейчас же вскочил со своего места и удивленно воскликнул:


— Для нас, а также для него? Почему? Это загадка. Пожалуйста, разъясни ее.

Она устремила на меня большие и проницательные глаза, словно проникала этим взглядом во все мое существо, а потом ответила:

— Самая большая из всех загадок — это ты сам. Разрешая ее, ты разрешаешь и ‘Мир Джиннистана. Садись! И жди, пока я не поговорю с посыльным!


Это был такой ее способ отвечать проблемой на  проблему. Ее величайшим счастьем было раздавать человеческие ценности, но она не разбрасывала их просто так, их нужно было найти и приобрести через собственное мышление. То, что я загадка, само собой разумеется. Каждый человек загадка. Тот, кто это осознает, уже приступил к разгадке.  Искать ответ на вопрос о человечестве значит жить. Тот, кто умирает без поиска, не жил, а только прозябал и стал компостом, не более того!



То, что сначала было точкой, теперь увеличивалось. Оно оказалось белым  парусником. Потом мы увидели, что это были три паруса. Позже я заметил, что у судна были не одна, а две мачты с установленными крест-накрест парусами. Такого положения полотна я никогда еще не видел, но оно было необычайно практично. Носовой парус ввинчивался в воздух как сверло, а два паруса за ним захватывали воздух как плуги с острыми краями впереди, но широкими сзади, так что ни малейшая часть уловленного воздуха не могла быть потеряна. На корабле было всего два помощника, управляющих тросами и штурвалом, а его повелитель стоял впереди на носу корабля. Стройный, в белой одежде, гордо подбоченившись одной рукой, с развевающимся за спиной тюрбаном в лучах света, он был похож не на обычного земного вестника, но, скорее, на одного из тех сверхъестественных существ, кто, по древней восточной легенде,  внезапно появляются из морских глубин на своих кораблях и причаливают к жилищам людей, чтобы принести им приветствие Вечности и благословения Небес.


И вот теперь, когда корабль подошел к гавани, в этот же момент зашло солнце. На весь свет морских волн, подергиваясь, легла прозрачная, лиловая тень. Веселость золотого дня одним махом сменилась серьезностью приближающегося вечера. Из соседней мечети донесся крик муэдзина:

— Heeehhh Alas salah! Heeehhh Аlal felah! На молитву! О спасении! Солнце погрузилось в море! Время заката пришло, а с ним и час молитвы. Бог велик! Бог велик! Бог велик!

С открытого пространства донесся голос молящегося:

— Во имя Всемилостивого Бога! Хвала Богу, Владыке мира, Милосердному, царствующему в Судный день! Мы будем служить Тебе, и мы будем умолять Тебя, чтобы Ты наставил нас на истинный путь, на путь тех, кто радуется Твоей милости...


Дальше мы уже ничего не могли расслышать, потому что в их славный вечерний звон влились медные голоса христианских колоколов, издававшие собственный  звук, по-разному вибрирующие и по-разному звучащие. Затем встала Мара Дуриме и мы за ней. Мы сложили руки. Но она указала на башню, где звонил колокол, и сказала:


—  Это звук звучит во Вселенной, единственный звук, что приносит счастье и мир. В нем исчезают все земные споры; хвала Господу во веки веков!


В этот момент парусник достиг гавани. Посланник увидел свою владычицу, стоящую на балконе. Он приветствовал ее двумя руками. Затем он преклонил колени там же, где стоял, и сложил руки, чтобы присоединиться ко всем в молитве. Произведенное этим впечатление даже невозможно описать. Вся эта несравненная земная местность! Прибывающие в небе и над землей, все больше и больше тающие чернила! Темная стена надвигающейся на нас горы! Еще более волшебная и мистическая окраска моря! Этот колокольный звон в таком месте, куда кроме меня не добирался ни один европейский христианин! Но прежде всего, высокая фигура нашей повелительницы! Этот лоб, эта шея, эти уста, эти глаза! Как часто Хаджи Халиф со всей серьезностью размышляя о ней, говорил мне:

— Она не обычная женщина, она и не королева. Она джинни, душа, дух. Даже еще больше: она не просто душа или дух, но она госпожа и владычица всех душ и всех духов, которые существуют. Да благословит ее Аллах!


Он старался составить о ней свое мнение по-своему, и я должен признаться, что никогда не возражал ему, как бы часто он это ни делал. И только сейчас, в этот момент меня охватило нечто большее, чем просто предчувствие того, что в этой несравненной женщине жили мысли, взгляды и силы, которые моя школьная психология не могла уловить. Я чувствовал себя наивным доверчивым ребенком, кто впервые в жизни приходит в театр и ни в малейшей степени не сомневается в том, что волшебный мир, предстающий перед его глазами, присутствует наяву. Человеческая душа действует в каждом человеке, во многих индивидуумах даже очень особенно, но так, как в Маре Дуриме, вероятно, никогда больше не повторится. И человек, преклонивший там колени в молитве на носу своего корабля, предстал передо мной как эмиссар человечества, ищущий свою душу и ищущий спасения даже с риском для жизни.


Теперь колокола умолкли. Молитва закончилась, с гор спустились сумерки. Молившийся в лодке человек поднялся и направил свое судно к берегу. Там он вышел и скрылся между домами на тропе, ведущей к нам. Через некоторое время доложили, что он здесь и просит разрешения поговорить с хозяйкой. Она удалилась, чтобы исполнить его желание. Я остался наедине с Шакарой. Она в своей по-сестрински заботливой манере изъявила желание подготовить меня. Она сказала:

— Может быть, было бы лучше, если бы ты уже покинул нас. Боюсь, владычица поручит тебе трудные дела!
— Возможно даже невозможные? — спросил я с улыбкой.
— Нет, она так не поступает.
— Тогда не волнуйся, Шакара! С тех пор, как она произнесла ‘Мир Джиннистана, я надеюсь и даже желаю, чтобы мне пока не пришлось уезжать.
— Ты обязательно будешь путешествовать!
— Но куда, если не домой?
— К ‘Миру.
— К нему? — спросил я, настолько обрадованный, насколько и пораженный.
— Да, к нему. Ты никогда не был в Джиннистане. Но ты знаешь, где он?
— Да.
— И как чрезвычайно недоступен?
— И это тоже. Есть только два пути: либо от озера Балхаш, а это ужасно далеко, либо ехать через все царство Ардистана, а это, может быть, так же далеко, но, во всяком случае, удобнее.
— Опаснее! — серьезно предупредила она.
— Почему? —  спросил я.
— Ты знаешь ‘Мира Ардистана?
— Нет. Но я слышал про него.
— Что именно?
— Он жестокий человек, тиран...
— Друг войны, ненавистник мира, — бодро вмешалась она. — Каждый здоровый человек в своей стране — солдат. Для дела мира у него остались только больные и калеки.
— Хоть это и печально, но какое мне до этого дело? Я же хочу не к нему, а к 'Миру Джиннистана. И даже если бы я захотел к нему, его воинственные наклонности все же, вероятно, не стали бы для меня поводом отказаться от поездки к нему. Я даже думаю, что они принесли бы мне больше пользы, чем вреда.
— В обычных обстоятельствах, возможно. Но даже и в таком случае любому европейцу крайне опасен въезд в его страну. Они ненавидят все, что идет с Запада, но особенно ненавидят людей, живущих там, европейцев, так что, если он поймет, что ты европеец, то...


Она не смогла закончить начатое предложение, ее прервали. Вернулась Мара Дуриме. Она обладала беспрецедентным самообладанием. Но все же, когда она начала говорить, по едва сдерживаемой дрожи в ее голосе я заметил, что она внутренне взволнована.


—  Аудиенция временно приостановлена, — сказала она. —  Посланник еще многое должен мне сообщить. Он вернется. А пока я должна была возвратиться к вам, чтобы сказать вам, что то ужасное несчастье, которое я хотела предотвратить, не может быть предотвращено.


Тогда Шакара потрясенно всплеснула руками и спросила:
— ... Война?
— Да... война! — кивнула Мара Дуриме.
— Между кем? — спросил я.
— Между Ардистаном и Джиннистаном.
— Это уже объявлено?
— Объявлено…? Что за слово! Предварительное объявление существует только между цивилизованными правителями. Но 'Мир Ардистана — варвар. Он нанесет удар, когда ему вздумается без предварительного объявления и без предварительного сообщения о чем-либо.  Так что единственным ответом на ваш вопрос может быть ответ, что война будет, но она еще не началась. Плохо, что ‘Мир Джиннистана еще ничего не подозревает об этом!
— Ничего? Это же невозможно!
— Как же так?
— Наш посланник был у  них.
—  Он и сам ничего не знал об этом, когда был у него. Он узнал только на обратном пути через Ардистан. Правда, он послал к нему гонца, чтобы предупредить его, но этот гонец находится в очень большой опасности быть захваченным и плененным в пути. Я должна послать другого…немедленно, без промедления! Человека, на кого я могу положиться! Человека, кто не боится, кто вдумчив, кто ни в чем не спешит. Человека, который не хитрый, не коварный, не лукавый,  а умный, просто умный, но настолько умный, что даже самая хитрая-прехитрая лиса не сможет его ни обмануть, ни провести!

После этих слов она повернулась ко мне и спросила:
— Ты знаешь такого человека, Сихди?
— Нет, — ответил я.
— Неужели  нет? —  она улыбнулась.
— Точно нет! —  ответил  я серьезно и уверенно.

Тут Шакара вспомнила:

— О, да, один есть! И это ты сам!
— Ты ошибаешься, дорогая, ошибаешься! — Отмахнулся я от нее. — Я никогда не видел человека настолько умного, кого даже самая хитрая лукавая лиса не сможет ни обмануть, ни провести, и никогда не увижу. Но есть один человек, который хочет постараться действовать как можно разумнее, как можно умнее и как можно смелее, и это именно я. Если у тебя, о, Госпожа, в этот момент случайно нет кого-нибудь лучше, то прошу тебя отправить меня!


Последние слова были обращены к Маре Дуриме. Она ответила не сразу. Она подошла к балюстраде балкона и посмотрела на море и на темнеющее голубое небо наверху, где уже начали сиять первые звезды. Шакара взяла меня за руку, нежно сжала и прошептала:

— Благодарю тебя! Это было правильно. Теперь она тронута и разговаривает, даже не подозревая об этом, с твоей душой. Это то, что люди называют любовью.

Через некоторое время Владычица снова обратилась к нам и сообщила мне:

— Да, ты должен ехать, Сихди, ты! Я надеялась, что ты предложишь себя мне добровольно, без моей просьбы. Так и случилось. Это радует меня так, как не часто я радуюсь. Благодарность, которой я тебе обязана, я не могу передать из рук в руки так, как мне бы этого хотелось. Ты должен унести ее с собой в Ардистан и Джиннистан, где она будет расцветать для тебя на  всех путях, по которым тебе предстоит пройти. Но все же, должна быть своего рода благодарность за то, как я уже говорила тебе сегодня, почему именно тебе я больше всего доверяю эту свою миссию. Иди же сюда ко мне!


Я шагнул к ней. Она взяла меня за руку правой рукой, левой указала на небо и продолжила:


— Пока я стояла здесь, не отвечая тебе, я говорила со звездами. Посмотри на небосвод! Светят не твои родные звезды, а звезды Юга. Ты видишь Деву, Ворона, Ковш и Ковш (Созвездия Малой и Большой Медведицы —  Прим. перевод.) Вот Сердце,  Компас, Корабль, там Антарес, Волк, Компас и Крест. Но я говорила не с этими звездами. Моя астрология иная. Я не черпаю ее с видимого небосвода, что находится здесь, но когда устремляю свой земной взор на звезды, что назвала тебе, когда освобождаю свой внутренний взор для душевных и духовных небосводов, тогда мне становятся видны те звезды, что никогда не видят другие, в том числе и твои, я видела твою. Хочешь, я покажу тебе?


Это был странный, но нет, чудесный момент! Она стояла передо мной, словно одна из знаменитых прорицательниц тех времен, когда люди строили Вавилонскую башню. Ее призрачные черты казались выточенными из слегка потемневшего алебастра. Ее взгляд в блеске звезд казался непостижимо, неиссякаемо глубоким. Волосы, заплетенные в две длинные, крепкие, серебристо-белые косы справа и слева почти касались земли. Ее голос звучал как будто не от мира сего. И вокруг всего ее облика витал едва уловимый благоуханный аромат, окутывая неповторимой  таинственной атмосферой, для которого невозможно подобрать подходящих слов ни на одном языке из множества существующих. Я не очень понял то, что она сказала, но лишь смутно догадался, что она имела в виду. Вот почему я попросил:


— Да, покажи мне это!
— Ты должен и увидишь, — ответила она. —  Но не так, чтобы я указала тебе пальцем на нее и сказала: вот она там наверху, а так, что я покажу тебе, где и как ее искать. Потому что только та звезда может быть твоей, которую ты прозреваешь и находишь сам. Если Господь Бог пожелает, ты увидишь ее в Джиннистане, как только она окажется там над твоей головой. Ты еще не знаешь эту страну. Даже в Ардистане ты еще не был. Я проведу тебя в библиотеку, чтобы принести тебе книги, карты и изображения с планами для обучения. Но прежде я должна тебе сказать то бесконечно важное, что тебе обязательно нужно знать, если твоя миссия с Джиннистаном будет успешной. Давай присядем!


Мы снова заняли свои места. Мара Дуриме начала:


— На Западе люди, скорее всего, посмеялись бы над тем, что я собираюсь рассказать. Но я серьезно, да, очень серьезно. Могли бы и насмехаться: «Старая курдская женщина говорит о высокой политике и законах цивилизации!» Но я стою на данной Богом точке зрения, откуда прозвучало пророчество о Воинстве Небесном на Вифлеемском поле: «Слава в вышних Богу, и на Земле мир!» В своем всемогуществе Он следит за тем, чтобы люди воздавали Ему, Господу мира, почести, которых Он заслуживает. Но чтобы здесь, на Земле, был мир, хотя это и Его заповедь, это должно стать нашей заботой, нашим послушанием.


— Когда он придет, этот мир? —  спросила Шакара. — Кажется, почти никогда!
— Он приходит! — ответила владычица напряженно. — Он должен прийти, потому что этого хочет Бог.
— Прошли тысячи лет без его прихода!
— Но больше не пройдет тысячи!
— На Западе уже зашевелились, —  заметил я. — Благороднейшие из мужчин и женщин объединяются, чтобы освободить ему путь.
— Освободить путь? —  переспросила Мара Дуриме. — На Западе? Знаю, знаю! Но какая польза от предложений даже благороднейших людей, если игнорировать великие, ясные, огромные, бросающиеся в глаза знаки, что приносит сама жизнь?
И если сто императриц и тысяча королев объединятся, чтобы возвысить свои голоса за так называемый вечный мир, то как может сравниться хор этих голосов с ужасным непрерывным криком крови, пролитой от начала и до сего дня, если не было даже одного-единственного года, когда можно сказать, что на Земле наступил мир.
— Правители и власти посещают мирные конференции, —  сказал я, —  на которых...
— На которых устраивают войну, но не мир! —  перебила меня Мара Дуриме.
— Человек делает войну гуманнее!
— То есть вы убиваете быстрее и безболезненнее, но — вы же убиваете!  Говорю тебе, друг мой, гордая война никогда не снизойдет к миру, чтобы протянуть ему руку, но мир должен подняться к ней, чтобы сломить ее вечное сопротивление. Если у войны железная рука, то у мира стальной кулак! Впечатляет только мощь, настоящее могущество. Если мир хочет произвести впечатление, он ищет сил, собирает мощь, создает власть для себя. Ты видишь, что мир никогда не может быть по-настоящему мирным. Он таков лишь до тех пор, пока у него есть сила быть. Он всегда должен стоять на страже. Как только он позволяет к себе подкрасться и устроить засаду, враг занимает его место. Все вооружения на Земле и все оружие ее народов до сих пор были направлены на войну. Как будто невозможно было бы так же и гораздо более решительно настроиться на мир! Ты понимаешь, что я имею в виду? Как будто нельзя вооружаться еще более мудро и еще решительней ради мира!

— Я тебя понимаю, — ответил я. — Война или мир. Тот из двух, кто обладает большей силой,  и будет править. Но откуда война берет свою силу?
— Это ты увидишь в Ардистане.
— А мир, откуда свою?
— Это то, что ты должен узнать в Джиннистане. Сегодня, в этот момент не время для многословия в этих вопросах. Слова почти ничего не значат, важны  действия. У вас есть военные науки, теоретические и практические. И у вас есть науки о мире, теоретические, но не практические. Как вести войну, знает каждый; как сохранить мир не знает ни один человек, у вас есть дорогостоящие армии для войны, ежегодно обходящиеся во многие миллиарды. Где ваши достойные армии для мира, что не стоили бы ни одного пара (Пара - название разменной монеты в разных странах – Прим. пер.), а приносили бы миллиарды? Где ваши крепости мира, ваши маршалы мира, ваши стратеги мира, ваши офицеры мира? Больше вопросов я сейчас задавать не хочу. Потому что все, все эти вопросы встанут перед тобой в Ардистане, а ответы появятся у тебя в Джиннистане, но лишь тогда, когда откроются твои глаза. Ваша поездка в эти две страны является учебной и тренировочной поездкой, и то, что вы там интеллектуально приобретете, расценивайте как мою благодарность за готовность выполнить мое поручение. Эти две страны дадут вам довольно точную картину Земли, образ Земли, ее обитателей и все возможные отношения, в которых народы находятся друг с другом. И если вы столкнетесь с неразрешимыми  головоломками, подумайте о картине, которую я сейчас для вас нарисую.

Она сделала медленное, поясняющее движение рукой на восток, а затем продолжила:

— Там, позади, желтая раса пробудилась от долгого глубокого сна. Она только потягивается. Она только начинает свободно дышать. Горе, если она вскочит с постели, почувствовав свои силы, чтобы показать, что она имеет такое же право жить как и другие!

Затем она указала на запад и продолжила говорить:

— Вон там лежит Америка, что ошибочно называют «Новым Светом». Там живет краснокожий  народ, считающийся обреченным на гибель. Вы ошибаетесь. Этот краснокожий народ не погибнет. Ни один португалец, ни один испанец, ни один англичанин, ни один янки не в силах искоренить его. А немец не пойдет на то, чтобы стать врагом индейца. У них обоих есть то, чего, вероятно, нет ни у кого другого, а именно ум, и это объединит их. Так называемый «вымирающий» индеец воскреснет. Есть непреодолимый всемирно-исторический закон, гласящий, что побежденный мечом, затем будет победителем с лопатой. Нынешний янки исчезнет, чтобы на его месте возник новый человек, чья душа германо-индейская. Этот новый американский народ, умственно и физически одаренный, не будет ограничивать свое влияние только западной половиной Земли. Он овладеет всеми идеалами и интеллектуальными движущими силами Запада, и горе старой Европе, если она противопоставит только старые предрассудки, старое самомнение, старые грехи культуры и — старые каноны!

Ведь и Восток зашевелился.  Он приходит в движение. Он потягивается; он расправляет плечи. Он думает, что может Япония, может и он! Гигантский Ислам, чья могучая форма покоится на европейской, азиатской и африканской почве, не боится кажущегося превосходства Запада. Он верит в кисмет (Кисмет, араб. — означает предопределение, независящий от человека ход событий, судьбу. —  Прим. перевод.),  непреодолим в действии и бесконечно упорен. Он превосходит мощью европейское оружие. Дайте Утренней Стране хороших лидеров, и она победит. А если она не победит, то ее крушение будет одновременно и вашим. Затем желтая раса разделит германо-индейское владычестве на Земле. А почему? Потому что Вечерняя страна не была достаточно великодушной, справедливой и благородной, чтобы подвергнуть свои предполагаемые «сферы интересов» гуманному пересмотру и примириться с Утренней страной!
— Примириться с Утренней страной? —  спросил я. — Это неправильно. Это Утренней стране надо мириться, потому что не Запад, а  Восток оскорблен, ранен, угнетен. Почти все, чем владеет Вечерняя земля, досталось ей от Утренней земли. Ее религия, ее сила, ее наука, все ее образование и воспитание, ее злаки, ее плоды. Вся основа ее внешней и внутренней жизни. И то, что непосредственно от нее, по крайней мере, исходило как побуждение. Мы обязаны ей великой бесконечной благодарностью! И как мы ее проявляем? Как и чем?
— Ты поднимаешь очень правильно вопросы, очень верные! —  ответила Шакара. — Как вы нас отблагодарили и чем? После того как мы отдали вам все, чем владели, за исключением нашей земли, потому что она принадлежит не нам, а Богу, вы приходите с всякими постановлениями и оружием, чтобы отнять у нас и это! Если бы Восток не дал бы вам ничего, кроме одного единственного слова: «Бог есть любовь, и кто пребывает в любви, тот пребывает в Боге и Бог в нем», то вы не смогли бы в ответ возместить этот единственный дар превыше всех солнц, лун и звезд, сколько бы их ни было на небе; но вы не только за это, но и вообще за все, что получили, не отблагодарили ни одним добрым действием, а лишь кровью, и войной, и завистью, и ненавистью.
— Если бы ты сказала это на Западе, над этим бы посмеялись, о, Шакара, — заметил я ей. — Там утверждают прямо противоположное тому, что утверждаешь ты. Считается, что они оказывают Утренней земле благодеяние за благодеянием, проникая в ее жилища…
— Чтобы навязать ей любовь, что неприемлемо, потому что фальшиво, — размышляла Мара Дуриме. —  Я не говорю о миссии, я говорю о благотворительности европейской политики. Покажите мне сердце, которое было завоевано благодаря ей! Нет ни одного, ни единого! И все же самая большая, самая важная и даже самая священная задача Запада —  завоевать сердце Востока, если он хочет избежать будущих сражений, из которых вряд ли выйдет победителем. И он должен стремиться не только к любви Востока, но также и к его уважению, его доверию!
— Но как? — спросил я.
— И об этом спрашивает тот, кто давно уже на правильном пути, чтобы победить все это? Во всех книгах, написанных тобой, ты учишь любви к Утренней земле! Во всем, что ты написал,  душа Востока улыбается — печально, задумчиво! Это улыбка сквозь слезы! Если бы ты был в Вечерней стране, вероятно, ты быстро бы завоевал Восток, потому что любишь его и пришел сюда не за тем, чтобы использовать его. Но ты всего лишь один человек, и кроме тебя и тех, кто тебя читает, должны прийти еще многие тысячи, чтобы действовать и жить в том же духе. Пусть немецкое искусство отправляется вслед за тобой Восток! Это лучший способ узнать и полюбить его. Науку тоже следует посылать не только на раскопки древних камней в Вавилоне, но и вообще на поиски дремлющего духа Востока. Пути, ведущие с Запада на Восток, должны быть путями не войны, а путями мира! Пусть прекратятся транспортировки боевиков и вооружения! Торговля процветет! Благополучие с радостью поспешит туда и сюда, чтобы уладить раздоры, исцелить повреждения и принести счастье! Тогда человек будет достоин человека. И когда наступит великий трудный час, когда на далеком Западе, как и на далеком Востоке, раздастся роковой вопрос: война или мир, тогда и Восток, и Запад встанут вместе, как непобедимые влиятельные мирные друзья, чтобы народы земли оставили ржаветь свои мечи!
— Когда это случится? —   спросил я, —  Как скоро, как долго?
— Поезжай в Джиннистан, там пробьет час, — ответила она. — Теперь я закончила вступление, и можно начинать работу. Я отведу тебя в библиотеку, чтобы показать карты и другие источники для помощи в подготовке.


Мы покинули балкон и пошли в библиотеку. Пока я просматривал существующие работы, чтобы сориентироваться в запланированном путешествии, Мара Дуриме отдала приказ приготовить к завтрашнему дню парусник «Виладе». Позже она привела ко мне посланника, вернувшегося сегодня из Джиннистана, с кем у нее была назначена уже  более продолжительная встреча, что впоследствии принесло мне большую пользу. Затем, около полуночи, я остался один и, как делал это ежедневно, прежде чем лечь, спустился к лошадям. Они так к этому привыкли, что уж точно не уснули бы, если бы я забыл нанести им этот визит.


Они были не одни. С ними был Халиф. Он сидел на траве. Я поздоровался с ним, он не ответил. Я еще раз поздоровался, он по-прежнему молчал. Я поприветствовал в третий раз, даже тогда он молчал. Тогда я сказал:
— Спокойной ночи, Халиф! —  и сделал вид, что ухожу. Это подействовало. Он очень быстро закричал:


— Спокойной ночи, Сихди! Но не думай, что заставишь меня говорить! Я молчу!
— Почему?
— Потому что в обиде.
— На кого?
— На тебя! Или ты имеешь в виду лошадей? У них  сердце мудрее и отношение лучше, чем у тебя! Если бы ты был моей женой, я бы сказал тебе три раза: «Мы разведены!» Тогда тебе пришлось бы покинуть мой гарем, и ты мог бы остаться с любым другим, если хочешь, но не со мной снова!
— Все так плохо?
— Да, очень, очень плохо! Я больше не разговариваю с тобой!
— Но я же слышу, что ты говоришь!
— Я не из-за тебя говорю, а только из-за себя, потому что иначе ты опять сбежишь, и тогда я ничего не узнаю! Или мне вообще ничего не знать, ничего не слышать и вообще ничего не понимать? Совсем ничего больше?


Он вскочил с травы, подошел ко мне вплотную и продолжал:


— Сихди, ты знаешь, как я люблю тебя. Я ставлю тебя в три, пять, да в десять раз выше самого красивого верхового верблюда племени Бишар. Мое уважение к тебе выше самого длинного шеста в моем шатре. А моя верность тебе безгранична словно кувшин, у которого нет дна. Я ездил, ходил и путешествовал с тобой по всем землям, что только есть на земле, за исключением нескольких, что не были рядом. Я алкал и жаждал вместе с тобой, замерзал и потел. Я дразнил тебя, а ты раздражал меня. В результате наши души тесно связаны, едва ли не теснее, чем два запряженных в повозку мула. И ты хочешь разорвать этот прекрасный союз сердец, ты хочешь расколоть его надвое, ты хочешь обращаться с ним как с курдскими штанами, с разрезанными посередине от живота до спины двумя штанинами! Что я сделал тебе такого, что ты так внезапно не захотел знать о нашем бесконечном единении? Я требую ответа, немедленного ответа. Ты не можешь мне в этом  отказать. Перед тобой не обычный человек. Я Хаджи Халиф Омар, верховный шейх Хаддединов из великого, знаменитого племени Шаммаров. Ты это знаешь?
— Уж конечно знаю. Но, почему ты так ужасно злишься на меня, не знаю.
— Нет? Неужели нет? Должно быть, мне сообщили неправильно? Сихди, будь так добр и посмотри вниз, на гавань. Видишь ли ты корабль, лежащий в сиянии луны?
— Да.
— А ты видишь, как свет движется на палубе и внутри?
— Да. Все люки задраены.
— Потому что люди готовят корабль к отплытию из порта. Знаешь, куда он отправляется?
— В Ардистан.
— И кого туда нужно доставить?
— Почему бы мне и не знать, раз ты уже знаешь.

Маленький, слегка рассерженный мужчина хотел прочитать мне нотацию. У него было большое, легко воспламеняемое чувство чести. Он узнал, что завтра мы едем в Ардистан, вместо того, чтобы вернуться домой, и то, что я не пошел прямо к нему, чтобы сказать ему об этом, оскорбило его. Он точно знал, что я обязательно присмотрю за лошадьми. Вот почему он уселся здесь, чтобы устроить мне засаду и прочесть мне заслуженную лекцию. Такие сцены были не так уж редки. Во всех таких случаях его гнев выражался в высокой степени серьезности, но я старался придавать этому делу как можно более забавный или вообще неожиданный поворот, который бы его ошеломил. Так и сейчас.
— Да, я тоже это знаю, мне это тоже известно, — вскричал он своим самым укоризненным тоном. — Но не от тебя, а от других!
— Как и я! Я тоже узнал об этом от посторонних, но не от тебя!

Тогда он остановился. Он подозревал, что я снова собирался перевернуть стол от себя. Затем он продолжил:

— Чтобы узнать от тебя, я должен был сначала прийти сюда к лошадям!
— Я тоже! А между тем, твоим долгом было бы прийти ко мне, как только ты узнал. Но вместо этого ты заставил меня бегать за собой, пока я не встретил тебя здесь! Я должен отказаться от этого, слышишь, Халиф, запретить!


Затем он отступил на несколько шагов назад и повторил ход мыслей в моей речи весьма удивленным тоном:


— Мой долг…! Немедленно к тебе…! Ожидал…! Бежать за…! Запретить…! Эфенди, я непреклонен! Да, пожалуйста, позволь мне быть непреклонным, совершенно непреклонным! Я пришел сюда, чтобы бросить тебе в лицо сокрушительную силу моих упреков, и швыряю их не я, а ты! И хуже всего то, что мне кажется, ты так же прав, как и я!
— Так же как и ты? Что тебе приходит в голову! Если вообще нужно бежать, кто же должен бежать? Я к тебе или ты ко мне?
— Не ты, а я! — честно признался он.
— И все же не ты пришел ко мне, а я должен был прийти к тебе! Халиф, Халиф, этого не было раньше! Прежде ты был верен своим обязанностям! Иначе бы ты бежал ко мне, чтобы сообщить что-то важное. Но сегодня ты лениво сидишь в траве и ждешь, пока я приду!


Потом отступил еще на шаг, потрясенно всплеснул руками и простонал:


— Лениво в траве! Лениво, ленивый! Возможно ли такое! Это выше моего понимания. Я и ленивый! Но я действительно побежал сюда, а не к тебе! Я действительно сидел здесь в траве! И я действительно ждал, когда ты придешь! Этого я не отрицаю, хотя ты стоишь передо мной, как тот, кто стремится перевернуть на мне тюрбан моих мыслей, а не надеть его мне на голову! Я чувствую, что совершенно запутался и прошу тебя простить меня за то, что я ничего не слышал от тебя!


Мне пришлось приложить усилия, чтобы оставаться серьезным, и я спросил его:


— Кто известил тебя?
— Капитан корабля, когда проходил мимо меня, чтобы подняться на абордаж. Я говорил с ним. Мы пробудем на воде больше трех дней, прежде чем увидим побережье Ардистана. Ты знаешь, как долго мы там пробудем?
— Нет. Это может занять месяцы и даже годы.
— Аллах, Аллах! Даже годы?
— Да. Я знаю, что ты с нетерпением ждешь скорой встречи с родиной...
— Не только с родиной, — перебил он, — но и с Ханной, моей женой, прекраснейшей из всех цветов, самой восхитительной из цветов, какие только есть на земле. И Кара Бен Халиф, сын моего сердца, кого я воспитал самым умным и лучшим из людей, живущих под солнцем.
— А сейчас тебе надо идти не домой, тебе следует отправиться в Ардистан и Джиннистан. И ты сожалеешь об этом!
— Сожалею? Нет! Хотя честно признаюсь тебе, что предпочел бы вернуться к жене и ребенку, но есть два момента, которых следует рассмотреть. Один момент — это ты. Я не могу оставить тебя. Я поеду с тобой, пока земля не остановится под копытами наших коней, и даже тогда все дальше и дальше! И второй момент — радость от опасности. А опасностей будет больше, чем ты думаешь и подозреваешь. Вот что я тебе предсказываю!
— Неужели?
— Да. Хоть я никогда там не был, и вообще мало кто побывал там, мне рассказали достаточно, чтобы услышанные сведения вселили бы не только испуг или опасение, но даже страх и ужас, если бы я не был Хаджи Халифом Омаром, главой шейха Хаддединов великого и прославленного племени Шаммар. Тебе известно, Эфенди, что страх для  Хаддедина  невозможен.  Ты тоже не знаешь страха. Вот почему я могу рассказать тебе то, что я знаю об Ардистане и Джиннистане. Другим бы я это не открыл, иначе бы не поздоровилось. Я могу?
— Да.
— Так слушай!


Наши кони лежали перед нами в ожидании ночных поглаживаний. Мы подсели к ним, Халиф к Ассилю Бен Ри, а я к Сирру, лизнувшему  мне руку и ожидающему, чтобы я погладил ему шею и гриву.


— Ардистан и Джиннистан находятся рядом друг с другом, — начал свой доклад Халиф, — или, вернее, друг над другом. Ибо Ардистан расположен на морском побережье на очень незначительной высоте,  но Джиннистан поднимается к самым высоким горам, какие только бывают на земле.  Фактическая граница между двумя странами неизвестна, она неопределенна. В Ардистане есть ‘Мир, и в Джиннистане есть ‘Мир. Это слово является аббревиатурой от Эмир, что означает повелитель. (Титул военачальника, правителя государства, а также лицо, носящее этот титул — Прим. перевод.) ‘Мир Ардистана — демон, а ‘Мир Джиннистана — ангел.
— Могут ли люди быть ангелами или демонами? — спросил я.
— Да, — ответил он. — Ибо Ханна, моя жена, самая драгоценная жемчужина среди всех жемчужин морей и рек, — ангел. Я это знаю и клянусь. А с другой стороны, ты так же хорошо знаешь, что есть и женщины-демоны. И то, что могут делать женщины, наверное, можем и мы, мужчины. Если желаешь почтить истину, то ты должен сказать, что я ангел, и из благодарности я окажу тебе ту же самую услугу. Кстати, я просто рассказываю то, что слышал, и веришь ли ты, не мое дело, а твое. Но я верю в это!
— А ты не боишься?
— Бояться? Кого? Может быть ‘Мира Джиннистана? Он ангел, а ангелов не боятся! Или ‘Мира Ардистана? Он ведь демон, и сколько живу, всегда хотел познакомиться с ним. И теперь, когда это сердечное желание сбывается, должен ли я бояться? Наоборот, жду его с нетерпением! Между прочим, неважно, ангел это или дьявол; ни один из них не может навредить нам, ибо все, что с нами происходит, записано в книге жизни и только Аллах может ее изменить; но ему и в голову не приходит измениться ради тебя или меня. Ты, наверное, никогда ничего не слышал и не читал ни об одной из этих областей?
— Не так чтобы что-то конкретное. Но Мара Дуриме только что дала мне карты и книги для исследования. Я возьму их для изучения на корабль во время нашего многодневного путешествия.
— А потом, например, потащишь с собой?
— О, нет. Это было бы глупо.
— Я вообще не придаю значения таким вещам. Такие карты ведь просто нарисованы чернилами, а чернила, знаешь ли, бегут куда хотят. А с книгами и того хуже. Писать книги — тяжелая работа. Только глупые люди могут быть настолько глупы, чтобы выполнять такую работу. Тот, кто умен, говорит, что знает и не утруждает себя тяжелой работой сначала записать это, затем перепечатать и, наконец, прочитать вслух. Поэтому каждая книга, попавшая мне  в руки, служит мне надежным доказательством, что тот, кто ее написал, — осел. А продукты таких бедных жалких созданий тебе даже не стоит тащить на корабль! Очень мне нужны глупости в этих книгах. Если ты умен, то послушаешь не их, а меня. Неужели ты уже заглянул внутрь?
— Да.
— И даже читал?
— Да.
— Там что-нибудь говорилось о летающих людях?
— Нет.
— О людях с крокодильими головами?
— Нет.
— Так эти книги ни на что не годны! В Ардистане бывают люди, плачущие крокодильими слезами. Из этого следует, что у них должны быть крокодильи головы. Крокодильи слезы часто размером со страусиное яйцо и становятся …
— Вылупившимися слонами, верно? — Я громко рассмеялся.
— Ты смеешься? — он стал зол. — Над такими серьезными вещами? Эфенди, Эфенди, будь осторожен. Книги уже сдвинули и перевернули мозг многих людей. Ты можешь видеть их вред по тому, что каждый, увлеченный книгой, кладет ее на диван для чтения, а диван предназначен только для того, чтобы вообще ничего не делать или для сна. Умоляю, позволь предупредить! Может, в книгах и этого нет, что Ардистан страна блох, вшей, клопов и солдат?
— Однако нет.
— Так выбрось их, Эфенди, брось их, потому что книги об Ардистане, если там ничего из этого нет, не имеют никакой ценности! Соберись с мыслями и  послушай, что я тебе расскажу! Я опишу тебе не только две страны, но и людей, животных, растения, а также все остальное, что сейчас тебе нужно знать из того, что еще не знаешь. Послушай меня! Ты услышишь то, что есть у меня в голове, то, что в тысячу раз ценнее любой книги, любой карты или любого плана. Запомни это!


Теперь Халиф начал лекцию такого чудовищного содержания, будто он собрал вместе все невозможное из географии, истории и естествознания специально для этого полуночного часа, чтобы свести меня с ума. И делал он это так серьезно и убежденно, будто речь шла хотя бы о блаженстве или о какой-то другой высшей духовной точке нашей жизни. Я читал много фантастических вещей и слышал много фантастического, но ничего подобного этому. Поэтому, когда он закончил, я поначалу хранил молчание, не находя слов, чтобы выразить свое удивление тем вздором, в который он пытался заставить меня поверить. Но этому молчанию он придал совсем другой смысл.

 
— Неужели ты совсем отключился, Сихди? спросил он. — Мое знание поразило тебя. Красота моего языка, возвышенность моих картин, непобедимость истин, что я представил тебе! Да, ты не найдешь ничего подобного ни в одной напечатанной или рукописной книге! Но я устал от всего этого множества слов. Ты тоже?
— Нет, потому что я молчал.
— Ты можешь оставаться здесь, но мне нужно идти спать.
— Слава Богу!


Он уже хотел встать, но при этих словах осекся и спросил:

— Что ты имел в виду? Что ты хотел сейчас сказать?
— То, что ты заслуживаешь покоя, который должен принести сон.
— Вот как! Это что-то другое! С тобой никогда не знаешь, что именно ты имеешь в виду. Иногда у тебя бывают выражения, имеющие совсем не те значения, что подразумеваются через них. Так я подумал и сейчас, но теперь я успокоился. Lelatak mubarake  —  Да будет благословенна твоя ночь!

Теперь он встал.
— И твоя тоже, — ответил я.

Он отошел на три-четыре шага, передумал, потом повернулся ко мне и сказал:

— Эфенди, я рад, что завтра мы уедем, что больше не останемся здесь.
— Почему?
— Мне не нравится!
— Послушай, Халиф, это неблагодарно! Такого гостеприимства как здесь мы еще не встречали!
— Это правда. Но какой смысл в гостеприимстве, если оно не предлагает мне то, что дороже всего?
— Что ты имеешь в виду?
— Серьезность.
— Серьезность? Как же так? Я подразумеваю, что мы имеем дело с очень серьезными людьми
— Я тоже так думал, но вскоре это оказалось ошибкой. Здесь нет никого серьезного!
— Серьезно?
— Да. Они все смеются, все!


Ах, теперь я понял, что он имел в виду. Его преувеличения воспринимали буквально и даже не прилагали никаких усилий, чтобы скрыть это от него, вот что его раздражало.


— Они смеются? —  спросил я. — Чему? Над кем? Не надо мной ли?
— Над тобой? Сихди, тебе бы на мое место! О нет, они смеются именно надо мной!Вот где ты на самом деле должен быть!
— С радостью, если такое увижу!
— Вот это меня и раздражает. Ты этого не видишь, вижу лишь я. Они уважают тебя, они скрывают это от тебя, но не от меня! Чем больше, чем красивее и чудеснее я говорю им, чтобы их поразить, тем откровеннее становится их смех и тем меньше они мне верят. Это оскорбительно, это мерзко, это раздражает, и все же приходится сдерживаться, потому что мне как гостю запрещено быть грубым. Меня тошнит от постоянно переполняющего гнева, он портит мне аппетит, я теряю вес, все больше и больше чувствую, что я здесь не свой и что я слишком благороден для людей, живущих здесь. Почему бы мне не жить с Мара Дуриме и Шакарой, как ты? Они не смеются! Так что я рад, что мы не останемся дольше! Lelatak sa'ide —  Доброй ночи!