Золотые листья за окном

Виктор Григорьевич лежал на спине, тяжело дышал ртом и боялся пошевелиться. Любое движение отзывалось жгучей, тянущей болью за грудиной. Так могло реагировать только измученное атеросклерозом и гипертонией  сердце. Чтобы добить его окончательно, не хватало только инфаркта. Бог миловал. Пока.
Смирнов сложил худые, болезненно-жёлтые, в пигментных пятнах руки крест-накрест и, словно испуская дух, закрыл веки.
Он любил вот так полежать в пронзительной тишине, не нарушая её земными думами и воспоминаниями.

Из сладкой, убаюкивающей дремоты его вырвал зажужжавший шмелем сотовый телефон. Одеревеневшей от лежания рукой Виктор Григорьевич нашарил на стуле смартфон. Деформированные суставы пальцев почти не гнулись, и он с трудом приложил китайский аппарат к правому уху, которое слышало лучше левого. Содрогаясь телом, громко прокричал:
– Аллё!
– Виктор Григорьевич?
– Я.
– Здравствуйте, Виктор Григорьевич! С вами говорит руководитель службы безопасности Сберегательного банка.
– Кто говорит?
– Руководитель службы безопасности Сбербанка Иванов Олег Петрович. Час назад с вашей банковской карты была предпринята попытка списать пять тысяч рублей. Вы в это время совершали какой-нибудь платёж?
– Не совершал.
– А банковская карта при вас? Ею не мог воспользоваться кто-то другой?
– Не мог!
– Почему вы так уверенно говорите?
– Потому что у меня нет банковской карты.
Руководитель службы безопасности моментально испарился, как капля дождя от палящего солнца. 
Со Сбербанком Виктора Григорьевича связывали неприятные воспоминания. В середине 90-х именно в Сбербанке накрылись медным тазом все их с женой сбережения.
Не одно десятилетие они с каждой зарплаты, с каждой премии несли туда свои кровные, откладывали по пять рублей, по червонцу, копили. Сберкнижка считалась делом надёжным, перспективным. Мужики с работы открывали сберкнижки на детей – рассчитывали, что к их свадьбе денежки как найденные будут.
«Сберегательная книжка помогает трудящемуся полнее удовлетворять свои культурно-бытовые потребности», – внушали газеты, и люди верили. В укромных местах, в комодах и шифоньерах, под стопками постельного белья хранили голубенькие книжечки вместе с паспортами и дипломами. Доставали их только по случаю похода в Сберкассу. Когда все страницы сберкнижки до задней корочки оказывались исписанными, выдавалась новая книжка.
Никто не ожидал, что великий и могучий Советский Союз рухнет, как карточный домик, и вместо былых накоплений Сбербанк выплатит вкладчикам обидные до слёз компенсации, на которые уже ничего не купить!
А теперь звонят, спрашивают про какие-то банковские карты!

Неделю назад Смирнову тоже позвонили с неизвестного номера. Интересовались, установлены ли в квартире пластиковые окна?
Виктор Григорьевич прямо сказал, что нет у него пластиковых окон. Поздно, мол, о пластиковых окнах говорить, пора о вечном подумать. А собеседница лопочет как заведённая:
– Если вы пенсионер, то могу вас обрадовать: для пенсионеров у нас действует акция по установке пластиковых окон с пятидесятипроцентной скидкой... Окна можно установить в рассрочку…
Тогда Виктор Григорьевич просто отключил телефон. Через два дня снова позвонили. И снова завели разговор про окна. Да так бойко, так бесцеремонно, словно он полный маразматик.
– В прошлом году в вашем доме устанавливали пластиковые окна, – словно по шпаргалке барабанила девица, проглатывая окончания слов. – Скажите, когда подойти мастеру для профилактического осмотра?
– Никогда! 
– По гарантии наша услуга совершенно бесплатная...
– Нет у меня пластиковых окон! И никогда не было!
Сбербанк – не пластиковые окна! – размышлял Виктор Григорьевич. – В Сбербанке наверняка знают, что нет у него банковской карты! Выходит, не из банка звонили, а мошенники, проходимцы, вроде тех, что предлагают старикам пластиковые окна!

Виктор Григорьевич осторожно, словно в таз с горячей водой, спустил ноги на пол, медленно поднялся и, придерживаясь рукой за стену, потащился в туалет. Последний год он справлял малую нужду, сидя на унитазе. Стоя не получалось, начинала кружиться голова.
Это в пору бесшабашной молодости, по пьяному делу он мог распахнуть дверь электрички, спуститься на нижнюю ступеньку и, обдуваемый встречным ветром, побрызгать по ходу поезда.
И вот, молчавшая прежде, аденома под старость лет подставила ему подножку – он даже боится выпить лишнюю чашку чая.

Ко всему привыкает человек, со всем смиряется. С потерей близких, болезнями, старостью, одиночеством. Не мог смириться Виктор Григорьевич только с несправедливостью. Той самой, что нынче сплошь и рядом, везде, куда ни шагни. Раньше он её вроде не замечал, а теперь за версту чует и переживает. Никак не может успокоиться из-за конфликта с электросетью.
Началось всё с того, что получив с него деньги за свет, эти архаровцы перестали сообщать о платежах в отдел социальных выплат. Месяц молчат, другой, третий. И ему как должнику не перечисляют ветеранскую компенсацию. Он об этом и знать не знал – соседка подсказала.
Намучился тогда Виктор Григорьевич, добиваясь правды, потому как до начальства не дозвониться, а разговаривать с автоответчиками – бесполезно.
С тех пор любая несправедливость, любая ложь, даже самая маленькая, его бесила. В том числе и та, что, как помои, с утра до ночи лилась из телевизора.

А нынче он не успел дотянуться до замотанной скотчем (чтобы батарейки не выскочили) «лентяйки», как на пятом этаже началось своё кино:   
– Ууууу! Ууууу! – заскулил проснувшийся сосед. – Ууууу! Ууууу!
Первое время Смирнов думал, что Федя дурачится, капризничает, требуя  должного внимания родственников. Мужику шестидесяти нет, а воет, как будто ему в прямую кишку вставляют ректоскоп.  Три года назад, попав в урологическое отделение, Виктор Григорьевич познакомился с этой штуковиной. 
Спросил у старосты Нины Афанасьевны, бывшей учительницы, что с Федей. Та сказала, что ничего не слышала и знать ничего не хочет. Оно и понятно: староста живет на первом этаже, а Федя – на пятом. У Смирнова же квартира как раз под Фединой – и от его «ууууу» можно умом тронуться.

В молодости он натерпелся страху, когда встал вопрос о его исключении из партии. Тогда ему, ударнику труда, победителю соцсоревнования, гвардейцу пятилетки только что вручили партийный билет, и вдруг на проходной появилось объявление: «Сегодня в актовом зале состоится партийное собрание. Повестка дня: персональное дело члена КПСС Смирнова В.Г.»
А у него жена беременная, очередь на квартиру подходит, на руках телеграмма, что он принят на заочное отделение института. Если исключат из партии – крест на будущем! И было бы за что!
Приятель Коля Рябушкин пригласил в ресторан, большой шишкой стал – заместителем председателя горисполкома. Зашли в «Теремок», сели за столик возле окна. Николай расщедрился: заказал графин беленькой, салатики, эскалоп – всё, как положено. В зале музыка играет, душу праздник распирает. 
Школу вспомнили, одноклассников – и за разговорами уговорили графинчик. Рябушкин заказал другой – и тот опустошили. Смирнов ещё не привык к таким лошадиным дозам, но от приятеля отставать не захотел.
Помнит, как по-мужски целовались на прощание, как Николай в такси садился, а дальше – провал в памяти.
Очнулся в трусах и майке на холодной кушетке вытрезвителя. Серая простынь, байковое одеяло, решётка на окне.   
Через две недели вызвали в партком.
– Что же вы, молодой человек, в выпивке меры не знаете! – распекал его маленький человечек под большим портретом Ленина. – По Уставу партия освобождается от лиц, компрометирующих высокое звание коммуниста! Неужели вам не стыдно, товарищ Смирнов?
– Стыдно! – покраснел Виктор. – Больше подобного не повторится!
– Это вы не мне, Смирнов, а товарищам по партии скажите!
От раздавившего его всмятку позора Виктору не хотелось жить. Нет, он не собирался вешаться, не собирался бросаться под поезд, просто стало как-то безразлично: жить или не жить.
Словно почувствовав его безразличие к будущему, товарищи по партии – такие же, как он мужики, отнеслись к его проступку с пониманием – и Смирнов отделался строгим выговором без занесения в учётную карточку. Через год выговор сняли.

Второй раз он чуть не сошёл с ума, когда проснулся рядом с остывающим телом жены.
Катя болела, лечилась, бегала по врачам, жила на таблетках, но ничто не предвещало летального исхода. Все болеют, все лечатся, все пьют лекарства, а о смерти не думают!
Вечером поужинали, Катя приготовила спагетти с сыром, выпили чаю с вишнёвым вареньем. Легли пораньше спать, пожелали друг другу спокойной ночи...
Под утро, как только в комнате забрезжил рассвет, Кати не стало!  Это было так неожиданно  и страшно, что у Смирнова зашевелились волосы, а спина покрылась ледяным потом. Он не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть, как в детстве, когда его, утонувшего в пруду, мальчишки вытащили на берег.
Позвонил в полицию и полтора часа стоял у окна в ожидании участкового. Стоял и думал: «Почему так? За что?» И не находил ответа.
Похоронные хлопоты его отрезвили – помощи было ждать неоткуда. Сын, живущий с семьёй на Камчатке, прислал телеграмму, что приехать не сможет. Дочь, улетевшая с внучкой в Турцию, написала, что у них чартер и раньше никак не вернуться. Весь груз похорон Виктор Григорьевич взвалил на себя. Думал, надорвётся и уйдёт вслед за Катей. Но бог даёт человеку столько испытаний, сколько тот сможет вынести. Смирнов выдержал.
Дочь привезла из Турции бутылку виски, сумку подарков и море слёз. Виски выпили, сувенирную собачку с красным сердечком отнесли на могилу, а слёзы высохли, пока шли с кладбища.
Жизнь продолжалась, но Виктор Григорьевич тогда с ишемической болезнью на три недели угодил в больницу.
Лечащий врач, добродушный  белобрысый паренёк, выписал пачку рецептов и отправил домой.
Весной, как только кладбищенский чернозём вперемешку с песком и глиной на могиле просел, Смирнов взялся за благоустройство могилы жены. Взялся основательно, как за главное дело жизни. Заказал дорогой  памятник с фотографией и словами: «Помним, любим, скорбим…». Другого ничего не предлагали, а он и не требовал.
Обнёс памятник красивой металлической оградкой, соорудил столик, скамейку, чтобы можно было присесть. Договорился с кладбищенскими работниками, и те обложили захоронение  тротуарной плиткой. Денег не жалел, сын с дочерью помогли.
Рабочие, два мужичка средних лет, посоветовали для надежности залить отверстия под стойками лавочки и столика цементом. «А то стырят», – шмыгнул носом тот, которому Смирнов отдал деньги. Так и сделали. В каждую яму залили по полведра цемента.
Не помогло. Через месяц скамейка, столик и ограда исчезли, словно их унесло ураганом. На соседних захоронениях прокурора и хоккеиста лавочки не тронули. А с Катиной могилы выкорчевали всё железо, несмотря на цементную стяжку.
Глядя на изуродованное захоронение, куски цемента и искорежённую плитку, Виктор Григорьевич был готов сам провалиться в могилу.
Придя в себя, он поехал в отделение полиции.
На входе в неприметное здание стояли видеокамера и домофон, в который его попросили изложить цель визита. Виктор Григорьевич изложил – металлическая дверь открылась. За ней была другая – пластиковая и рамка металлоискателя.
Дежурная часть находилась за стеклом, все разговоры шли по телефону. Из-за стекла Смирнову высунули листок бумаги и шариковую ручку. Он написал заявление. Минут через тридцать за ним вышла девушка-дознаватель и провела в кабинет. Закончив с бумагами, они поехали на кладбище, где эксперт-криминалист сделал несколько фотографий. 
Ровно через месяц Смирнов получил ответ на двух листах: «Младший лейтенант полиции Варежкина А.М., рассмотрев материалы уголовного дела, установила, что неизвестное лицо, находясь на кладбище, имея прямой умысел на тайное хищение имущества, действуя из корыстных побуждений, тайно похитило металлическую ограду, столик и скамейку, принадлежащую Смирнову В.Г., причинив последнему материальный ущерб. Руководствуясь ст. 42 УПК РФ, Смирнов В.Г. признан потерпевшим…»
Что дальше? Да ничего. Тогда Виктор Григорьевич от обиды был рад умереть.

Сегодня ему хотелось жить. И не просто жить, а чего-нибудь поесть.
Женщина-соцработник помимо обычных продуктов (хлеба, сыра, сосисок, молока) любила его чем-нибудь порадовать. То ягод купит, то большой, как мячик, апельсин принесёт, а как-то ванильным мороженым с шоколадной крошкой угостила. Смирнов даже обертку от вафельного рожка сохранил, чтобы потом ещё такого попросить.
Старательная женщина, добросовестная, считающая, что стариков, как и детей, надо постоянно чем-нибудь баловать.
Виктор Григорьевич рассчитывал, что Ирина Валентиновна, как обычно, придёт во вторник, он уже и список, чего купить, составил. Но Ирина Валентиновна во вторник не пришла. И в четверг не пришла, и в пятницу.
За четыре дня Виктор Григорьевич оголодал так, что был готов проглотить тарелку, если бы на ней оказался бутерброд с колбасой.
В холодильнике было пусто. В кухонном шкафу прятались пожелтевшие бумажные пакеты с мукой, горохом и солью. Ничего радующего глаз и желудок. И лишь в деревянной, подаренной дочерью, хлебнице лежал высохший, как мумия, батон, которым можно было забивать гвозди.

Два года Ирина Валентиновна ходила к нему каждый вторник, четверг и пятницу – по соцработнику можно было сверять часы.
И каждый визит, словно прилежная школьница, записывала в тетрадку все купленные продукты с указанием цен, а Виктор Григорьевич ставил подпись.
Записи Ирины Валентиновны не отличались оригинальностью:
 «Посетила, побеседовали, приняла заказ, вынесла мусор». «Посетила, побеседовали, взяла выписку из амбулаторной карты». «Посетила, побеседовали, измерили давление, ходила в аптеку»...
Никакой лирики – всё по инструкции отделения социального обслуживания населения.
Два раза дневник проверяла заведующая Тахмазова Зарифа Салман кызы, полная женщина с густыми сросшимися бровями и копной крашеных волос.
Накинув на сапоги синие бахилы, Зарифа танком шла на кухню, садилась за стол и, нацепив очки, изучала записи, словно там могли быть призывы к свержению власти.
– Претензии, жалобы, обращения есть? – убирая очки, интересовалась чиновница.
Виктор Григорьевич молчал.
– Тогда всего доброго! – поднималась Зарифа. – Мой служебный телефон знаете, если что – я на проводе!
Ирина Валентиновна или Ирочка, как называл её Смирнов, совсем другая.
Однажды на день рождения Виктор Григорьевич попросил её купить вина. Купила. Хотя приобретать спиртное для пенсионеров нельзя! И даже согласилась с ним чуть-чуть вина пригубить, что вообще строго-настрого запрещено! Подняла бокал за его здоровье!
Если бы не повысили пенсионный возраст, то Ирина Валентиновна, уже вышла на заслуженный отдых, но из-за пенсионной реформы ей придётся вкалывать ещё полтора года! Хорошо хоть зарплату подняли до тридцати тысяч.
Но на такую зарплату, как мухи на мёд, сразу полетели «свои» да «наши». Зарифа Тахмазова уже пристроила в отделение двух родственниц.
– Не удивляйтесь, Виктор Григорьевич, если вместо меня к вам пожалует Амина или Фатима, – как-то разоткровенничалась Ирина Валентиновна. – Это у нас запросто. На днях одну мою хорошую знакомую, несмотря на двух малолетних  детишек с работы уволили. Пожилые люди – народ капризный. Приснится девяностолетней бабушке, что у неё из серванта пропала серебряная ложечка – и начнутся проверки, докладные, объяснительные. Даже если фамильная ценность потом найдётся, неприятности останутся.
Похоже, что с такой напастью Ирина Валентиновна и столкнулась. Иначе бы позвонила, предупредила, сказала, когда её ждать.
А у самого Смирнова дозвониться до неё не получается. Набирает номер, а телефон сообщает, что на счёте недостаточно средств.
Хотел попросить Ирину, чтобы положила на телефон рублей двести, да забыл.

Достав высохший батон, Виктор Григорьевич стал пилить его кухонным ножом, словно пилой. Размочив хлеб в кипятке, Смирнов разжевал его деснами и проглотил. В желудке потеплело, как будто там включили обогреватель.
Вспомнил про чайник и, обуреваемый сомнениями, потащился на кухню проверять, выключил ли газ? Последние годы он стал забывать: выключил ли газ, закрыл ли воду, запер ли входную дверь – приходилось перепроверять, что пугало и   настораживало. Газ был выключен, но Смирнов для подстраховки чиркнул спичку, поднёс к горелке – спичка погасла.
За окном бушевала осень. С деревьев облетала золотая листва.
В детстве Смирнов любил собирать кленовые листья – учительница Мария Семёновна ставила собранный им гербарий в пример другим. Сколько кленовых листьев облетело с тех пор!
Постояв у окна, Виктор Григорьевич почувствовал усталость.
Залез под верблюжье одеяло и, чтобы согреться, закутался с головой.
Вспомнилось, как в медовый месяц они с Катей вот также прятались ночью от её родителей, спящих в соседней комнате. Пружины панцирной койки выдавали молодожёнов предательским скрипом, и они прислушивались к похожему на посвистывание храпу тёщи. Тесть не храпел, и понять, спит он или нет, было невозможно, но он создавал видимость, что спит – с мечтой поскорее увидеть внуков.
С годами, когда дети подросли, они с Катей прислушивались из большой проходной комнаты, спят ли в детской. И только после того, как дети обзавелись семьями и отдельным жильём, стали позволять себе то, чего долгие годы стеснялись.
Десятилетия семейной жизни, бытовые трудности и пустяковые ссоры не остудили прежних чувств, скорее, наоборот, обострили. После Катиной смерти Виктор Григорьевич до конца осознал, как хорошо им было вместе, когда они ездили отдыхать в Алушту. Тёплое море, штиль, безоблачное небо и они, лежащие под палящим солнцем на горячей гальке.
Где-то в альбоме хранится фото, на котором они стоят возле ротонды с надписью «Граждане СССР имеют право на отдых». Только благодаря фотографии можно убедиться, что это не сон.
Проснувшись утром, они частенько делились своими снами. Катя доставала потрёпанный, схваченный белыми нитками «Сонник» и искала объяснение сновидениям. Ничего страшного им не снилось, сны были добрые, светлые.
Это теперь Смирнову снятся тревожные, настораживающие сны, в которых он то отстаёт от поезда, то теряет вещи, то не может найти дом.
Минувшей ночью приснилось, что он ехал в поезде дальнего следования, в грязном вагоне, на стоянке вышел размять ноги, посмотреть на город. С тёмной привокзальной площади повернул на соседнюю улочку. Потом – на другую. И вдруг с ужасом осознал, что заблудился. Оказался в чужом городе без денег, без документов и даже без сотового телефона, в трико и сланцах – всё остальное осталось в вагоне. Когда с неимоверными усилиями наконец-то добрался до вокзала, поезд уже ушёл, растворившись в кромешной темноте...
Ещё во сне промелькнула мысль: хорошо бы это приснилось, а уж когда открыл глаза и понял, что это действительно сон, обрадовался, как ребёнок. Он помнил, что такое сновидение сулит неприспособленность к грядущим переменам и подсознательный страх смерти – всё так, ничего не изменишь.

Протяжно, как волк в зоопарке снова завыл сосед с пятого этажа:
– Ууууу! Ууууу! Ууууу!
Чтобы не слышать скуление, Виктор Григорьевич включил телевизор. Шла реклама Макдоналдса.
В ролике веселая мама Галя, двадцать лет готовившая курицу, наконец-то попробовала Чикен Премьер с вкуснейшим рубленым куриным филе, хрустящим беконом и дижонским соусом. Попробовала и сказала: «Вот такую курицу я кукареку!» Дурацкая реклама.
Но булочка с куриной котлетой выглядела аппетитно –  у Смирнова чуть не потекли слюни.
За свою долгую жизнь он ни разу не был в Макдоналдсе, полагая, что это забавы для молодых. Зря не сходил!
Ему вдруг так захотелось попробовать это «Кукареку» (или как оно там называется), что он решил попросить Ирину Валентиновну, чтобы купила. Только бы название не забыть!
После рекламы началась передача про долголетие.
Профессор-геронтолог, с грубым морщинистым лицом внушал, что скоро средняя продолжительность жизни россиян вырастет до восьмидесяти лет.
Мол, тут всё зависит от генетики и образа жизни. И если не куришь и не пьёшь, то не здоровеньким умрёшь, а доживёшь до ста лет, как народный артист Владимир Зельдин.
Жены не стало в шестьдесят семь. А Виктор Григорьевич всё скрипит и скрипит, как старая несмазанная телега. До восьмидесяти трех, конечно, с его болячками уже не дотянуть. А хотелось бы пережить зиму и встретить весну – 19 мая день рождения.
Дочь накроет стол, притащит кучу подарков: трусов, носков, маек. Зять придёт с бутылкой водки и сам же её выпьет. Сын пришлёт с Камчатки телеграмму с пожеланием здоровья и долгих лет жизни.
Согревшись под одеялом, Виктор Григорьевич задремал. Ему снилось, будто бы он пришёл в Макдоналдс и набрал целый поднос сандвичей, чикенбургеров и пакет картошки фри. Расплатился, а куда присесть не знает.
Тут одна молодая женщина за ближним столиком приглашает его к себе. Смирнов обрадовался, смотрит – а это его жена. Катя. Хотел он у неё спросить, как же она оказалась тут раньше него? Но не стал. Поставил поднос и вспомнил, что Катя умерла. Давно. Но смерть не состарила её.
Она была такой же красивой и счастливой, как на свадьбе.
И Виктор Григорьевич тоже почувствовал себя счастливым.
За окнами кафе кружилась золотая листва. 

…Это был последний сон Виктора Григорьевича.
Утро нового дня началось без него. 
2020