Где ты, Отче?

Ожоговый скончался под утро. Попал он в реанимацию неделю назад: курил пьяный и заснул, не потушив сигарету – загорелось одеяло, за ним квартира запылала. Привезла Скорая – ноги до паховых складок в сплошном ожоге 3-4 степени: по площади и глубине ожогов – не жилец... Но сразу умирать не хотел. Мужик крепкого сложения, лет сорока, курчавый брюнет... В сознании ещё был, боли терпел, то и дело впадая в бред. Лили ему капельницы день за днём... А с ногами начало происходить что-то необыкновенное: они серели, чернели и усыхали, превращаясь в тоненькие бесчувственные палочки – сухая гангрена. А все последние сутки кричал, чтобы сняли с него сапоги.
     Шёл второй год работы Артура после окончания института.
     Артур лишь полчаса назад прилёг на диванчике в комнатке с селектором, когда в двери появилась пожилая медсестра Раиса Никитична.
- Ожоговый отмучился!
     Артур вывел себя из лежачего положения и присел, глядя в широкое окно. Туман в голове рассеялся: организм к утру самостоятельно пробуждался. Над покатыми железными крышами больничных корпусов поднималось красное солнце во всей своей красе на светло-голубом безоблачном небе.
     Артур подумал, что дежурство скоро закончится. Слава Богу, сейчас в отделении особо тяжёлых не было: двое после вчерашней резекции желудка и да женщина с идущим на спад приступом бронхиальной астмы.
     И вдруг подумал, глядя на солнце, прекрасное как ни в чём ни бывало, ему хорошо, он радуется солнцу и концу дежурства, пойдёт домой есть любимую жареную картошку, а сколько сейчас по всему миру горя и боли? Что если сложить всё горе человечества в этот миг и принять на себя? – Сожгло бы вмиг, и горстки пепла не оставив, на протоны и электроны распылило бы!
     Всю боль человечества... и физическую и душевную! А возможно ли такое, собрать её во единое... и если бы нашёлся герой, который взял бы это на себя? – Невозможно никому такое выдержать! Ну а если не человек, а машину такую придумать, аппарат такой, вроде заземления для молнии...
    Да и как её измерить это горе, эту боль, в каких единицах? Вот наука почти всё может измерить: температуру, напряжение электрического тока, скорость света, размер протона... а горе и боль не измерить: даже ту боль, которую он испытал в зубоврачебном кресле, когда ему крохотный нерв удаляли без обезболивания из-за непереносимости новокаина: казалось страшнее быть не может, казалось к потолку взлетал... И что тут себя обманывать: не вышло бы из него героя партизана или разведчика все пытки преодолевающего, какими их пичкает кино... Нет, не вышло бы из него героя...
         Артур встал и пошёл осматривать больных. И по мере того, как ярче светило солнце с безоблачного неба и внимание переключалось на ткущие дела, мысль о поглощающей горе и боль чудо-машине  отправилась отдыхать на задворки сознания.

     Возвращался через сквер. Весело желтели майские одуванчики. Посреди сквера лавочка у выкрашенного в голубое бюста Карлу Марксу оказалась с краю незатоптанной молодёжными копытами. Артур присел. Справа был дом культуры того же имени, выполненный в духе ложного классицизма, слева над верхами кустарника возвышался синий купол с золотым сияющим на солнце крестом храма Святой Троицы.
     Так и сосуществовали напротив друг друга не порушенный по недосмотру коммунистов храм, впрочем, довольно надёжно закрытый от центрального шоссе жёлтой девятиэтажкой,  и дом культуры товарища Маркса, объявившего религию опиумом народа.
     Артур смотрел на ярко-жёлтый одуванчик и отдыхал.
     Он снова подумал, что вот сейчас радуется теплу и ярким одуванчикам, а сколько жуткого происходит в этот миг на планете – боли, преступлений, убийств, изнасилований, несправедливости и ему стало немного не по себе, неудобно, стыдно за эту свою малую частную радость и тут же снова ожила мысль о чудо машине боль душевную и физическую поглощающей.
    Интересно всё-таки как горе, подсчитать? Вот ведь люди научились всё подсчитывать, а боль, боль матери, к примеру, потерявшую единственного сына, не умеют подсчитать! То, что наука не одолела, обещала преодолеть церковь с её обещанием вечного блаженства, с её Христом, который искупил грехи и страдания человечества.
     Артур вырос в семье безрелигиозной: отец и мать были членами партии, хотя давно не верили её лозунгам, как впрочем и большинство в стране – просто членство в партии было необходимым условием хоть какого-то административного продвижения, а отец до пенсии как-никак был главным хирургом Московской области, доцентом.  Слишком много они видели лжи, обмана, преступлений и несправедливости, чтобы обманываться идеей справедливости социализма. Но по той же причине невероятного избытка зла в коммунистической России не могли они и в Бога верить.
        Но было у них врождённое отвращение к злу, обману, как к грязи.
И тем не менее, когда Артуру исполнилось пять лет мама повезла его в Луганск, где как бы без её ведома, мальчика окрестили тётушки.
И хотя дома никто о политике не говорил, сам Артур, видя дикие противоречия между тем, чему учили в школе, что вещали газеты и радио и подлинной жизнью уже давно стал убеждённым антисоветчиком и сам решил никогда в партию не вступать.
     В подлинность же Христа как фигуры реальной, исторической, Артур поверил совсем недавно, когда читая хроники Тацита, случайно наткнулся на упоминание о нём.
     Хорошо, думал он, допустим искупил все грехи человечества... но ведь с тех пор куда больше новых наросло на шкуре человечества и продолжает нарастать прямо таки в геометрической прогрессии! Только в этом веке два миллиона армян турки вырезали, шесть миллионов евреев немцы удушили и сожгли, десятки миллионов людей других наций войны проглотили, да плюс ядерный грибок над Хиросимой и Нагасаки! Новый Христос нужен, и не один! Или он вроде как и будущие грехи человечества искупил, так сказать авансом?
     Нет, – усмехнулся Артур, наклонился, решительно сорвал жёлтое солнышко и приблизил к носу: от лепестков пахло свежестью. А на разрыве зеленоватой трубочки выступил белый сок, который, попадая на кожу тут же чернел.
   "Да нет, скорее всего был просто такой благородный человек, который думал, что за всех страдает. Но тем больше уважения, если за ним не было высших сил!
     Артур взглянул направо: на ограде дома культуры висело объявление о вечернем киносеансе- "Щит и меч". О разведчиках... А отец говорил – подлая специальность – втереться в близкие друзья и предать, наука предавать и никакого героизма. А вот почему-то киногероями становятся на Западе сплошь бандиты, а у нас профессиональные предатели! Сосед Вовка хотел записаться, выведал где в городе нужная кожаная дверь без объявления. Позвонил, открыли, поговорил с каким-то молодым мужиком в костюме, но, на радость родителям, не взяли! Вовка честный, это у него на морде написано, сразу по глазам видно телячьим, такие там не приветствуются им, нужны люди с порчинкой, как спелое яблоко, но с червём у косточек!
     Отец говорил – только наука достойное человека дело!
     Артур встал, посмотрел направо, потом налево и, не давая себе отчёта, зашагал к церкви.
     В церкви было тихо, лишь голуби ворковали где-то вверху и пахло по особому, по церковному. Только шмыгала туда и сюда Баба Яга преждевременно гасившая, не успевшие и наполовину выгореть свечки перед иконами, экономя парафин для других, будущих и эта земная поспешность словно хладная тень по сердцу прошла.
     Артур купил среднюю свечку у полной равнодушной женщины за прилавком, но постеснялся спросить к какой иконе её поставить.
     Повернувшись к царским вратам некоторое время растерянно смотрел на взирающие из золотых и серебряных окладов лики Богоматери с младенцем, святых чудотворцев. Взгляд упал ниже всех на медный квадрат с рядами гнёзд для свечек, кое-где уже занятые горящими , напротив фигурки Распятого, шагнул к нему, оплавил нижний кончик своей свечи от уже пылавшей и поставил перед Распятым.
     Что-то надо было ещё сделать перед тем как совсем уйти и оставить огни Бабе Яге. Ах да, хотя бы перекреститься. Впервые!.. Преодолевая какое-то лёгкое сопротивление непривычному движению, неуклюже, будто медвежью лапу, сам себя смущаясь, он поднял руку, прикоснулся ко лбу, животу, правому и левому плечам и почувствовал будто что-то перестало давить на плечи и сразу стало легче дышать.
    А в вышине под куполом всех справедливо судил грозный Спас-Вседержитель на троне. А в центре голубого купола взлетал белый голубь.
                Атур вышел из прохлады храма на ступеньки и зажмурился от обилия света. Купол земного неба был такой же безоблачно голубой, но его перечёркивала белая полоса инверсионного следа реактивного истребителя. Воздух вдруг вздрогнул от удара: пилот преодолел звуковой барьер.