Литовская крепость. 20

20.

Ближе к вечеру наместник Мценский, князь Иван Юрьевич Трубецкой, вызвал к себе в канцелярскую избу своих верных слуг – бояр Яна Щита и Олехно Савича.
–Не знаю, что и думать о своем новом месте службы, кому тут можно доверять, – сказал наместник. –  Подвоевода Рагоза вроде человек честный, да толку от этого никакого. Сказал, что здесь население тихое, и место спокойное, а чего только за последние дни  не произошло! Боярина Федорова с семьей в доме спалили, дочку боярина Жинева утопили! В округе справляются какие–то языческие обряды! На дорогах злодействует шайка разбойников!
–Одинец Федоров пропал, – напомнил Щит.

–Дай Бог, чтобы он нашелся не в Рязанском княжестве и не в Московском, а то ещё прибавится нам  дезертирство со службы и измена великому князю Литовскому! – махнул рукой наместник. –  Никакой путеводной нити из всего этого клубка злодейств я пока не вижу! Разве что этот мальчишка, которого подобрал отец Севастьян. Слуга убитого купца Киприяна Овцына опознал его и заявил, что этот Феодор находился со слепым гусляром в обозе его хозяина. Гусляра разбойники убили, а вот мальчишка спасся, объявился у нас в крепости и ни словом не обмолвился о том, что он видел. Не иначе, как он лазутчик разбойной шайки.
–Но он жил у корчемника, и с тем ничего не случилось, – возразил Олехно Савич.
–Не случилось, зато когда он проник в крепость, загорелась  тюрьма, где сидел единственный живой свидетель нападения – Никифор. Я же посадил слугу купца под замок, чтобы он не скрылся, если он причастен к гибели своего хозяина, а также затем, чтобы сделать его недоступным для злодеев, если он единственная выжившая жертва. Ни добром, ни угрозами заставить мальчишку  признаться  ни в чем не удалось. Придется завтра применить к нему допрос с пристрастием.

–Иван Юрьевич, погодите с допросом, – попросил Савич. – Я думаю, можно попробовать более мягкий способ, чтобы заставить мальчишку сказать все, что он знает.
–И что же это за способ? – удивленно поднял бровь наместник.
– Мы с Щитом как-то защитили Феодора от молодых городских бездельников, которые, по обычаю мальчишек, собирались отлупить его за успехи в церковном пении и слишком благообразное, на их взгляд, поведение. Он вроде как проникся к нам доверием. Если бы можно было, не вызывая его подозрений, организовать нам беседу с глазу на глаз, то, возможно, Феодор добровольно рассказал нам всю правду о себе.
–Это интересная мысль, – задумчиво сказал наместник. – Но как это лучше организовать?
–Мальчишка сейчас находится один. Это очень хорошо, так как не будет лишних ушей, – начал объяснять Савич.
–Да, с этим у нас трудности, – согласился наместник. –  Пока тюрьма не восстановлена, все преступники сидят в одном сарае – и прислуга по делу о дочери боярина Жинева, и Федька по делу Одинца Федорова, и Никифор – слуга убитого купца. Здесь и сговор может быть, и распущенное поведение, ведь там женщины в одном углу, а мужчины – в другом. Да и допрос с пристрастием негде проводить. Нужно быстрее  отстраивать темницы. Кстати, я ведь не случайно  направил вас сегодня на совместные работы с мценскими  боярами по исправлению тюрьмы.  Не было ли чего-нибудь интересного для наших расследований в их разговорах? Может, слух какой-нибудь…
–Нет, – уверил Ян Щит, не настроенный пересказывать чужие беседы, если они не относились к расследуемому делу, – так была пустая болтовня.
–Тогда  вернемся к мальчишке.
–Хорошо бы поставить одного из нас в караул у подвала, где он содержится, а другому вроде как принести ему хлеб и воду,  – сказал Савич. – В подвале холодно, одиноко. Глядишь, он в ответ на доброе обращение все и расскажет.
– Да, это хорошая мысль, – согласился наместник. – Кто бы мог подумать на мальчишку… Щит, встанешь на караул у подвала, где он содержится, а ты, Олехно, пойдёшь внутрь и постараешься  разговорить его.
Когда друзья вышли из канцелярской избы, Щит почесал затылок и, убедившись, что вокруг нет лишних ушей, сказал:
–Вроде бы мы собираемся все сделать правильно, но получается как-то нехорошо. 
–Что тебя смущает, Ян? – спросил Савич.
–Мы ждем, что Феодор будет с нами чистосердечным, а сами идём к нему с умыслом передать все его слова наместнику.
–У нас нет другого способа проникнуть к нему. Если он невиновен, мы передадим его слова наместнику, чтобы помочь ему выйти на свободу. Если же он виновен, то передать полученные от него сведения для раскрытия произошедших здесь преступлений – наш долг.

Летний вечер был тих и ясен, когда Ян Щит сменил караульного у подвала, где был заперт Феодор. Небо было сиреневым, а в высокой прозрачной глубине  ярко светили звезды. На западе, где село солнце, расплывалась, темнея, розовая полоса. Ласточки с писком носились между высокими деревянными  башнями крепости.
Поскольку на двери подвала был внушительный замок, Щит позволил себе присесть на завалинку, опершись на копье. Внезапно краем глаза он уловил какое-то движение за углом подвала. Обернувшись, он увидел пожилую служанку, прислуживавшую матери наместника Марье Львовне. Это была высокая сухопарая особа, смотревшая на всех, кроме членов семьи наместника, сверху вниз, словно она была сама хозяйка.

–Что надо? – буркнул Щит, вскакивая и грозно оборачиваясь к ней.
–Вот что, милок, – презрительно сказала особа, не впечатленная его решительностью, тем более, что она была выше низкорослого Щита головы на три, – моя госпожа, мать наместника Марья Львовна…
–Мне известно, чья она мать, а ты держись от двери подальше. Я здесь стою в карауле, а не на прогулку вышел.
–Усмири гордыню, сынок, – покачала головой особа, язвительно улыбаясь, – с моей госпожой шутки плохи.
–Я подчиняюсь наместнику, князю Ивану Юрьевичу, и по его приказу стою здесь, так что не приближайся.
Ян даже слегка наклонил копьё в сторону особы, но она снова не капли не испугалась.
–В общем, так,  – заявила она,  – ты в меня копьём не тыкай. Моя госпожа не верит в виновность отрока и передает ему вот этот кафтан, чтобы он мог укрыться в ледяном подвале. Надеюсь, что ты не растерял последние следы христианского милосердия, а потому передашь бедному мальчику эту одежду.
Если бы служанка не начала задирать Яна с самого начала, он, возможно, легко бы согласился выполнить её просьбу, но теперь он посчитал делом чести упереться и помучить её.
–А князь Иван Юрьевич знает об этом деле?
–Тебе недостаточно того, что Марья Львовна его родная мать?
–Я повторяю тебе, женщина, что я подчиняюсь только приказам князя, а не Марьи Львовны.
–Да стоит ей сказать сыну одно слово…

Дело могло зайти далеко, но в это время появился Олехно Савич, который нес узнику еду. Он сразу проявил большую заинтересованность к предмету спора. Забрав из рук суровой особы кафтан, он призвал Яна ради христианского милосердия  пойти навстречу просьбе матери наместника, а затем выпроводил её подальше от подвала.
–Что ты делаешь, Олехно? – возмутился Ян. – Она тут угрожала мне, словно я не боярин, а какой-нибудь мальчишка на побегушках! Она пыталась унизить меня, а ты пошёл у неё на поводу!
–Уймись, Ян, – строго заявил Савич. – Во-первых, мальчишке в ледяном подвале кафтан не помешает, а во–вторых, вы своим криком сейчас привлечете сюда множество лишних глаз и ушей. Открывай дверь!

Савич спустился в подвал, вырубленный в известняке, на котором стояла крепость, держа в одной руке фонарь, а в другой кувшин с водой. Под мышкой он придерживал кусок хлеба с мясом, а также свернутый кафтан.
Феодор сидел, сжавшись в комок, на корточках у стены, так как подвал действительно был ледяной. По-видимому, он постоянно ходил для того, чтобы согреться, не решаясь сесть или лечь на пол. Свет фонаря выхватил из мрака какие-то бочонки и кадушки.
–Как же так случилось, Феодор, что ты оказался здесь? – спросил Савич, поставив на бочку фонарь, кувшин с водой и еду.
Он склонился над отроком, который попытался встать, но это не сразу ему удалось на затёкших ногах. Вид у Феодора был изнуренный. Набросив кафтан ему на плечи, Савич легко поднял мальчика и посадил его на крышку большой бочки так, чтобы их глаза оказались на одном уровне.

–Я думал, что вы все меня бросили, – ответил Феодор и заплакал. Лицо у него при этом осталось неподвижным. Редкие и крупные слезы беззвучно текли по  впалым щекам.
–Как же так случилось, что  тебя обвинили в поджоге тюрьмы? – спросил Савич и тут же добавил: – Ни я, ни Щит, ни Хомяк ни минуты не сомневались, что это неправда. Ты же не делал этого?
–Конечно,  нет, – ответил Феодор и уткнулся лбом в плечо Савича. Тот подумал и обнял его за плечи, чувствуя, как мальчик вздрагивает всем телом.
–Эта Фетинья, что работает у священника по хозяйству, она солгала о том, что в ночь поджога тебя не было дома?
–Нет, не солгала. Она с  самого начала не спускала с меня глаз.
–А где же ты был?
–В церкви.
–В церкви? Ночью?
–Но вы же сами просили меня найти крестильное имя Хомяка Евлахова. Днем мне было никак не посмотреть. Я только возьмусь за другие книги, как отец Севастьян зовет меня или заглядывает в комнату, где они хранятся. Вот мне и пришлось идти ночью. В первую ночь, только я встал, вышел в сени и взялся за запор двери, как сзади возникла эта Фетинья со свечой. Пришлось соврать, что я иду до ветру. Я думал, что она успокоится и пойдёт спать, но она упорно стояла у двери, так что мне пришлось вернуться. А в эту ночь мне повезло. Я сумел ускользнуть, пробраться в церковь и найти то, что вы просили…
– Ты нашел крестильное имя Хомяка?

–Ну да, вы же сказали мне, сколько ему примерно лет и имена его родителей. Я все нашел. Да там и грех был бы не найти. Отец Севастьян, видимо, был в сердцах, поэтому он написал имя Хомяка такими большими буквами и так сильно нажимал на перо, что оно продавилось и на следующей странице.
–И что, это имя действительно такое трудное?
–Да, очень редкое, но я запомнил.
–И как же его крестили?
–Сосипатор.
–Кто? – не выдержал и фыркнул Савич.

 – Сосипатор, – с удивлением поднял на него серьёзные глаза мальчик.
–И что ты сделал дальше, после того, как нашел имя? – спросил Савич.
–Мне было очень страшно выходить ночью из дому, страшно было одному идти церковь, нащупывать ключ в потайном месте и заходить в неё, тем более без разрешения отца Севастьяна. Когда я зажег свечу, то по стенам заплясали такие тени, что я подумал, не пришли ли какие-нибудь черти  схватить меня за то, что я без спросу  собираюсь рыться в чужих бумагах. Потом я вспомнил, что церковь все же святое место, и что никакая нечистая сила не может проникнуть туда, и стал искать. Едва я нашел имя и начал осматриваться, чем бы заложить страницу книги, чтобы снова отыскать её, если я позабуду крестильное имя Хомяка, как стали бить в набат. Я заложил книгу пером, сунул её на полку, кое-как запер дверь церкви и помчался домой. Отец Севастьян, одеваясь на ходу, как раз  выскакивал в это время из дома, чтобы присоединиться к тем, кто тушил тюрьму, а Фетинья светила ему, чтобы он не оступился в темноте на крыльце. Я понял, что не смогу незамеченным проникнуть в дом, а потому тоже побежал на пожар. Отец Севастьян подумал, что я прибежал после него, и не удивился, что я помогаю носить воду и растаскивать бревна. Но Фетинья- то видела, что я не выходил из дома после священника, а между тем оказался снаружи одетый.

–Почему же ты не сказал на допросе, где ты был в ночь пожара?
–Как я мог это сказать? Вы же сами говорили, что если окружающие узнают о том, что Хомяк не знает своего крестильного имени, то все будут потешаться над ним, а его невеста откажется выходить за него замуж.  Не даром же учат: сам погибай, а товарища выручай. Вы ведь мои единственные друзья здесь!
Савич с удивлением глядел на Феодора, пытаясь понять, чего больше было в его поступке – глупости или юношеского простодушия. Однако отрок так бесхитростно смотрел на него, что ему стало стыдно. Затея с выяснением крестильного имени Хомяка, которая казалась им с Щитом смешным приключением, подтолкнула Феодора к поступкам, которые в конечном итоге привели его в этот подвал. Им ведь и в голову не приходило, что для выполнения их желания мальчику придётся брать баз спроса ключ и идти ночью в церковь, обманув своего покровителя-священника. И теперь он готов принять на себя страшное обвинение, но не выдать, что именно они причастны к его печальному положению. А ведь обвинение, в конечном счете, могло стоить ему жизни, и они трое будут виновны в его гибели.
–Послушай, Феодор, – взволнованно спросил Савич, – а ты точно помнишь, что заложил книгу с именем Хомяка пером?

–Да, если его никто не вытащил. Боюсь только, что сунул её не на свое место, но я хотел все поправить утром.
–И ты точно помнишь, что Хомяка крестили, как его?
–Сосипатором, это я точно помню, – подтвердил Феодор.
–Феодор, послушай меня, – сказал Савич, волнуясь,  – ночь тебе придется просидеть здесь, но ты ничего не бойся.
–Я этого не боюсь, – перебил его отрок, – я боюсь другого. Ты ведь слышал, что слуга купца меня узнал.
Савич насторожился: о втором обвинении Феодора он совсем забыл.
–Так ты был в обозе убитого купца Киприяна Овцына?
–Я был поводырем у слепого гусляра.
–И ты видел белых всадников?
–Видел. Когда они напали, мы с гусляром залезли под телегу и ждали, когда сможем выбраться и броситься в лес. Потом он сказал: «Беги!» Я побежал, а он не успел.
–Почему же ты никому не рассказал об этом? – спросил Савич.
–Боялся, – пожал плечами отрок. –  К тому же я узнал, что Никифора, единственного, кто кроме меня спасся, посадили в тюрьму. А я здесь не знал совсем никого. Кому можно было довериться? Ведь каждый может днем быть обычным человеком, а ночью переодеваться и нападать на путников на дороге. Или почти каждый…

–Почему почти каждый?
–Потому что простой крестьянин не может так хорошо скакать на коне и так умело рубить саблей, – сказал отрок.
«Устами младенца глаголет истина», – подумал Савич, а вслух спросил:
–Так ты думаешь, что белые всадники – это люди?
–Конечно, люди. Я думаю, что тюрьму подожгли они,  чтобы Никифор сгорел в ней, и свидетелей не осталось. Когда меня схватили, и Никифор узнал меня, я испугался, что теперь подожгут и сарай, где нас заперли, ведь тогда бы не осталось никаких свидетелей вообще.
–А Никифор не мог быть причастен к тому, чтобы выдать разбойникам своего хозяина?
–Думаю, что нет, но когда он увидел меня в сарае, то сразу решил, что лазутчик разбойников – это я.
–А почему он так решил, как ты думаешь? – спросил Савич, хотя был уверен в том, что Никифор просто схватился за надежду переложить тяготевшее над ним обвинение на другую голову.
–Наверно потому, что я тоже спасся, – пожал плечами Феодор. – Он так набросился на меня со своими подозрениями, что я подумал, что он меня убьет. Я полагал, что нет места хуже, чем тот сарай, но я ошибся. Там все сидят вместе и потому не так страшно. Если сарай загорится, то никто не даст погибнуть всем узникам. А вот здесь, в подвале… Сначала я подумал, как хорошо, что я  нахожусь теперь подальше от Никифора, а теперь я понимаю, что здесь добраться до меня очень легко…
–Кому добраться?
–Тем, кто убивает путников на дороге, надев белые балахоны и страшные хари.
–Почему ты решил, что они в крепости?
–А где могут быть люди, которые хорошо скачут на конях и мастерски рубят саблями? Ведь мы сначала приняли их за отряд из крепости.
–Феодор,  – торжественно изрек Савич, – на тебе есть крест?
–Есть,  – сказал мальчик и вынул из–под ворота рубашки маленький, искусно сделанный крест.
–Положи руку на крест и поклянись, что каждое твое слово было правдой.
–Клянусь, – промолвил мальчик, но взгляд его снова стал настороженным и вопросительным. Он даже отодвинулся от Савича.

Заметив это, боярин притянул его к себе за плечи и произнес:
– Теперь, когда ты поклялся, я полностью уверен в том, во что верил раньше без всяких доказательств. Сейчас уже поздно, и я ничего не могу сделать для тебя до утра, но ты ничего не бойся. На страже у дверей подвала  стоит Ян Щит, и он никому не даст тебя в обиду. А утром, едва рассветет, я пойду к наместнику и постараюсь оправдать тебя по всем обвинениям. Ты поешь, завернись в кафтан и постарайся уснуть. Я помогу устроить тебе спальное место из бочек.

Удостоверившись, что мальчик прожевал хлеб с мясом, Савич сделал ему более-менее удобное спальное место. Он извинился, что не может оставить фонарь, так как неосторожная искра могла бы вызвать пожар, и пошёл наверх. На душе у него было тяжело от мыслей о том, в какую беду попал Феодор по его вине и его друзей. Не оставляла боярина  мысль и о том, что мальчик заметил то, что не заметили они, взрослые люди.