Злой колясон

   «Да-с, господа»: изрек пастух Николай, сделав большой глоток из бутыли с самогоном, в приличных обществах именуемой четверть: «вот и я говорю, сновидения порой выказывают причудливые метаморфозы. Вообразите, присел я как-то на спину, часок-другой погостить у Морфея, предварительно хряпнув озверинчик. А перед этим нечистый дернул меня посмотреть по челепейдзеру программу Шоловьева, про хохлов и западных хануриков. Лежу я во сне, значит, на поле и вижу, как в кине, едет, значит невдалеке Урсула Фондеркляйн, на коне и в черном купальнике, как обещала Бориске Патлато-моржовому. А идет рядом с ней, Аналлена Берибок, без купальника, и эдак так с Урсулой приятно заговаривает. А навстречу из леса выезжает на жеребце своем, наш Будимир Будимирович, натурально, топлесс, в небритых сосках. Как увидал кумушек, сразу в галоп, а поравнявшись, прыг Урсуле прямо на седло, и давай ее чехвостить, аж клочья черные летят.  Аналлена увидала такой поворот, заорала: «помогите Русские» и побежала в село. Только забыла дурочка, что село-то наше на Алтае. Натурально, на меня и наскочила». Тут один горячий синьор решил уточнить Николая: «Так она чего, без всего была?» Николай, который избегал сплетен, считая их достойными лишь простолюдинов, вежливо парировал: «С чего вы взял, дурья голова. Просто жарко было, может баба забыть надеть купальник по такой жаре, у них это принято». «Ну, а дальше-то, что»: не унимался, уже пышущий внутренним огнем, синьор. «Чего, чего. Песню, помнишь, южанка пела, если женщина просит. Помог я ей, три раза. Потом проснулся, слава те, приятственно во всем теле. Правда подушка не на месте и вся мокрая». Собеседники завистливо уставились на Николая, которого между собой звали просто Колек. Этот недостижимый интеллект постоянно вращался во сне в высшем обществе и снисходительно разрешал поить себя дармовой самогонкой в обмен на рассказы про высший свет. Бывший инженер Василий Дмитрич Скобяной, который работал теперь простым главным инженером, осторожно тронул Николая за рукав его шлафрока. «Николай, ты это, заходи назавтра в нашу кандейку, сало будет, самогон. Оченна хочется услыхать, как ихний князь Бидон со стеной здоровается, а потом через нее проходит».
   «А у мене, братцы, таки сны не бывают»: поддержал высокоинтеллектуальный разговор специалист противоаварийной службы:
« я только раз видал чужу бабу безо всего, да на усю жисть запомнил. Дело-то было исчо при советах, робил я о ту пору водилой на газончике до армии и после. Всяк товар возить пришлось, даже стволы орудийные, аж рессоры до прямизны разгибамши. Ну вот, дали мене надысь наряд, жмура одного забрать с Совбольницы. Этак областную нашу прозывали, а за что, уже никто и не помнит. Жмур ентот, после смены на заводе, в поселке соседу помогал, пилораму с ЛЭПы запитать, напрямки, без счетчика. Сосед движок упер, на 380, а по тупости не бачил, как на 220 звездочкой контакты перемкнуть. Ну вот жмур провода с ЛЭПы скинул, да и сам прыг. Аккурат на шаговое и угодил. Лежит он стало быть на травке, дергается, искры изо рта выстреливают, а сосед, вместо того, чтобы деревянным багром или хоть граблями его вытянуть, испужалси и в дощатом нужнике у себе закрылси. Ну бабы тут ишли с бани, орать стали, мужики жмура вытащили, а ён уже готовенькый. Ну дак вот, заехал я на тую Совбольницу, задним бортом к  серой одноэтажке стал, мужики пошли забирать, ну и я с ними. Молодой был, глупый, чичас постарел. Мужики кудась в коридор пошли, а мне внове, глазом в стенку кафельну уперся, чую, подташнивает, хотя ни запаха, при советах с ентим строго було. И чую я боковиной, на высоком каменном столе баба лежит, натурально безо всего. А мне признатся соромно до сих пор на чужих баб пялиться, а тады тем боле. Тут мужик высокий в фартуке, курит, заценил, шо зыркаю я, иди говорит, не журись, глянь каку красоту душегуб потратил. Ну пошел я, гляжу, лежить на кафеле королева, лет 30, самый цвет, волосы густые, русые до пола свисат, лицо белое что твой статуй, груди шарами, соски как циркулем очерчены, ну и остальной прибор, хоть картину пиши. А поперек живота разрез, суровой ниткой перехвачен. Муж ейный, алкашонок, заревновал, да по пьяне и прирезал. А потом возле нее упился вусмерть. Соседи милицейских вызвали, кричала она долго. Так они его в участок всего черного привезли, всю дорогу дубинками охаживали, жаль не убили. Горло мне тогда затворило, от жалости и горечи, за малым делом слезу не пустил. Вот тады зарок и я дал, если жанюсь, пусть хучь гулят, николи такого не учиню, ибо сказал един южанин грамотнай, лучшей исть торт всем вместях, чем ..вно в одиночку. Опосля два раза на горячей точке был, всего навидалси, а бабу ту забыть не в силах». Тут беспокойный синьор опять не выдержал: «Ну и что, баба твоя не гуляет, али как». Специалист посмотрел на солнце через стакан самогонки и оценил степень прозрачности. Потом хлопнул стакан и молвил: «Да кто его знает. Если баба с головой дружит, мужик должон спокойствие иметь. Вона, после войны солдаты домой приходили, эдак полнарода бы полегло, али нет». Мужики молча осушили стаканы, каждый думал о своем.

   «Ну так то, если баба с головой»: наконец нашел слова бывший гвардии прапорщик артиллерии, работающий в депо ведущим слесарем. Гвардии прапорщик вылетел из артиллерии в результате традиционного для страны сокращения, устроенного меченым светочем перестройки, не дослужив месяцы до военной пенсии, и посему имел к перестройщикам особое отношение. Каждый уходящий в мир иной перестройщик обязательно удостаивался краткой эпитафии от гвардии прапорщика, в большинстве своем состоящей из фрагментов русского нелетописного, запиваемой добрым количеством «самэген». Доселе здравствующие подельники души Майкла Горби также получали порцию пожеланий успеха в деле продвижения поближе к котлам с кипящим асфальтом и рогатыми кочегарами. Но коньком гвардии прапорщика был обзор международного положения. То ли присоветские замполиты постарались, то ли природная сметка способствовала, а только зарубежные деятели в устах прапоршика утрачивали свой заграничный флёр, и превращались в обычных забулдыг и бичманстарс. Так, наконец, и пришел черед британских гуру высокой политики явиться на суровый, но справедливый суд гвардии прапорщика.

   В этот раз неподфартило двум английским, с кличками жуликов – Борис ДжонСто и Лизабет Трость. Гвардии прапорщик сразу вскрыл изъяны их генеалогии. «Это Борька Жансонов и Лизка Трасса»: сходу покорил воображение джентельменов клуба «Самэген» бравый зауряд-офицер. «Обоснуй»: потребовали щепетильные джентельмены, жестко карающие за напраслину, после очередной порции «Perwatch». И гвардильонец обосновал. Даже более чем.

   Судя по словам продолжателя славных дел «Катюши» и «Иван-Долбая», история их падения началась в начале девяностых прошлого века. Стояла тогда на трассе у «Максимки», что в сторону славного города Калач, белоголовая «плечевая», которую дальнобойщики и прапорщики местного саперного баталиона звали по-простому – прости Господи Лизка Трасса, сокращенно – ПГЛТ. Причем, саперные зауряд-офицеры, за сеанс внутреннего массажа «по-простому» в прилегающей лесополосе, так как военная служба в те года не предполагала долгих встреч, имели привилегию расплачиваться с мадемуазель Лизон банками тушонки и сгущенки, которые придавали ей здоровый цвет лица, что немаловажно для привет-работницы, и естественный блондаж волос, причем по всему телу. Но настоящим фанатом Лизхен являлся патлатый красавец Борис Жансонов. Борька был единственным сыном друга степей Жансо-о-Ола, который, будучи принят на работу в местное депо смазчиком, обрел трудовую книжку и паспорт громадянина Жансонова. Мамаша Борьки, потомственная поклонница «белочки», однажды в романтическом настроении, подкрепленном «Perwatch», слегка «потопталась» на бессознательном прибалте, который чинил в командировке рижские двери вагонов, и после обильного «угощения» утратил бдительность. К чести синьора смазчика Жансонова, он признал белоголового ребенка и даже дал ему фамилию, с тем, чтобы в роду появился первый натуральный блондин. Борис Жансонов перепробовал много профессий, и в конце концов остановился на ремесле сверхсрочника. К неудовольствию начальника части, полковника Нежданова, который постоянно выволакивал Бориску за чуб из смотрового строя, и шипел ему на ухо: «Ты когда стричься будешь, паразит, скоро генерал будет, я ему лично ножницы наточу, и он тебе отхватит, что захочет». Но время шло, генерал не ехал, денег не платили, и Борька с другими «бомбили» склады, заложенные еще при Советах.

   Все переменилось, когда началась война на «внутреннем» Кавказе. На территории баталиона стали ночевать фуры с прицепами, груженные новой тушонкой и сгущенкой для бедных солдатиков и офицериков. Благородные Борис и Эльжбета-Лизок поняли – настал час прощания с Рашкой и начала новой жизни. Напоив водителя-срочника, они угнали Фуру с «НЗ» в Евросоюз и далее по Ламаншскому тоннелю в туманный Альбион.

   Загнав Фуру за хорошие бабки, парочка натурализовалась, пронырливый Борька атаковал местный Парламент и стал там на хорошей должности именоваться Борис ДжонСто. Подругу он также пристроил, с псевдонимом Лизабет Трость, на что отсыревшие ангельские чане указывали негодующе-завистливо: «Гляди, брат, сам влез и бабу свою тащит».

   Конец доклада гвардии прапорщика артиллерии был встречен долгими продолжительными аплодисментами, переходящими в овацию и нескрываемое бульканье. Воистину, народ, имеющий смеяться не только над собой – непобедим.

Илья Татарчук