Светлан Голосеев гвардеец монгольского императ. 45

Глава 45. К людям – словами, к Богу – душой

– Сю-юн! Стоять в ряд, смотреть прямо! Аллах позволил мне довести вас сюда. Я вами доволен. Дальше будет командовать суннэй-тойон Сахир*1. Любите его как мать, слушайтесь как отца! Омад тилайман*2, акбаши!

– О, братцы, какую осу нам дали в командиры – соплёй перешибёшь. В поясе две пяди – как девка. Предыдущие все крепки были, а этот... Сам в седле не сидит и лошади спокою не даёт, чего вертится?

– Опять новая метла на наши головы. Сейчас проверку устроит, потом на кулачках биться заставит, после стрелять да скакать по этакой жарище.

– Сюн, слушай команду! К походу изготовиться! Лагерь свернуть, вьючных вьючить, арбанаям проверить, чтобы ничего не забыли. Готовность к походу доложить. Приступить!

– Вот тебе и потренировались, и отдохнули! Что же, наш старый сотник не сказал этому, что мы только приехали в этот Турфан? Хоть бы лошадей пожалел.

– Да, видно, наплачемся мы с этим Сахиром, братцы.

– Сю-юн, в седло! В колонну по два стройся! Шагом, урагх! Да поможет нам Бог!

– Господи, братцы, неужели нам православного дали? Счастье-то какое! Ушам своим не верю! Смилостивился господь над нами, грешными!

– Привалило тебе, Прокл. Теперь будет с кем о вере христовой перемолвиться. А то замучил ты нас своими проповедями.

– Так не одному мне счастье, вот и Ермий со мною возрадуется, правда, братец? Видел же, как сотник крестное знаменье на себя наложил?

– Ещё надобно разузнать, какой церкви бог у него. Может, рано радуешься, Проклушка, а ну как римской?

– Нет, я верую, душа чувствует и трепещет от счастья – наш он, православный! Боязно только спрашивать. Так ведь свой своего на чужбине не обидит. Спрошу на стоянке. Вот радость-то!

– Злобыня, глянь-ка, карвончи новый по нужде приотстал. Давай спросим, чего это нас погнали без отдыха.

– Ты забыл, Веселин, что нам Фируз говорил – он же ни по-нашему, ни по-татарски не понимает.

– А вот заодно и проверим, и познакомимся. Как его там зовут?

– Сабир. Попутаешь их – одного Сабир, другого Сахир.

– Уважаемый господин карвончи Сабир, можно вас спросить?

– Яхши.

– Скажите, почему нас погнали, не дали отдохнуть?

– Трава лошадь мало, вода дорогой.

– А-а, понятно. Дорого тут. Денег на нас жалеют, а то, что лошади устали, это не считается…

– Две недели едем, вода есть. Отдых есть. Хами называется.

– Спасибо, уважаемый! Меня Веселин зовут. А он – арбанай Злобыня.

– Яхши.

– Понял, Злобыня? Две недели, значит. Хами будет, город наверно. Бедные лошадки.


– Братцы, горы-то какие страшные, Господи, помилуй!

– А по мне так красиво. Если бы ещё не так жарко. Эй, Гачай, поспрашивай у карвончи, что за горы такие необыкновенные – возле них будто с печью натопленной, жаром пышет. Всё же он по-татарски немножко лопочет.

– Ладно, Злобыня, поговорю. После вам поведаю.

– Эй, Прокл, ты у сотника веру узнал? Что же нам-то не рассказываешь, подходяща ли?

– Вам-то зачем, нехристям? Только насмехаться можете…

– Чего же нам насмехаться над чужою верою? И ранее такого не водилось, а тут все в одном котле варимся, чего же друг перед другом?.. Так что, не та вера у него?

– Не та.

– А чего ж он крестился да Бога поминал?

– Вроде, говорит, греческой веры, а господа не Христом называет, а каким-то Хуцау*3. Говорит, он – единый Бог. Трудно с ним калякать, когда языка не знаешь. Я ему наш храм нарисовал на песке, он смеётся, говорит: «Зачем лук на крышу положил?» На ихних храмах крыша без луковки – какая же это вера? Не наш он, хоть и крестом осеняется.

– Ты не горюй, Прокл, встретишь ещё единоверцев. Нынче весь люд по миру шастает во все стороны, все перемешались. Навстречу столько караванов было, видал какие разные люди в них? Я вот диву даюсь, сколько народов разных под небом! Вот бы со всеми уметь поговорить, да расспросить…

– Гляди, Злобыня, Гачай к нам едет, поди, разузнал о горах. Ну, что скажешь Гачай?

– Забавный дядя этот карвончи. Сказку мне про эти горы рассказал. Будто турфанские люди ему поведали, что в давние времена проживал в этих местах драконище, свирепствовал, малых деток пожирал и справу с ним не было. И был у них батыр силы необыкновенной. Ну и убил того дракона. Порубил его на части. Вон те распадки и есть разрубы от меча. А горы – то тело его порубанное. Ну, а красное, то кровища драконова алеется. А горы названы Огненные. Оно и понятно. Говорит, три, а то и четыре дня ехать вдоль огня этого придётся. Так что, терпите, братцы.


– Братцы, гляньте, зелень по сторонам! Трава настоящая! А там дерева растут! И народ местный копошится. А вон, на ишаке кладь везёт.

– Уважаемый, далеко ли город? Не понимает, однако. А головные наши свернули. Братцы, неужели стоять будем?

– Сюн, спешиться! Лошадей расседлать, развьючить. Пусть постоят, после поить по малу. Не перепаивать! Лагерь ставить.

– Господи милосердный, сжалился наконец над грешными и над скотиной бездушной, слава Тебе!

– Прокл, ты когда хвалу богу воздаёшь, дело делать не переставай. Пока ты молишься, другие работают, однако.

– Всё вам не так, язычники. Будете наказаны в нужное время!

– А ты сам напросился, Прокл. Лагерь поставим, всем отдыхать, а тебе – кизяк для кухни собирать. Ясно?!

– Слушаюсь, господин арбанай.

– Эй, Гачай, что наш карвончи говорит?

– Говорит, Хами город недалеко, крепость там. Ещё говорит, отдыхать будем.

– Вот это дело ладное!


– Велика же Земля, братцы! Едем-едем второй годок, а конца землице не видать!

– Что уж о крае Земли говорить, если который месяц края пустыне не видно! Это что же за страна такая безводная? То бугры песчаные, то пустоши каменные, то глина засохшая. Ни зверя, ни птицы…

– А кто тебе вьючный мешок поточил, что овёс просыпался?

– Так то разве зверь? Конечно, бестолковой твари тут немало – пауки, змеи, ящерицы, мыши всякие.

– Мерзость дьявольская. Божья рука сюда не дотянулась, некогда Господу, вот и расплодилась нечисть.

– Ты, Прокл, опять за своё. Ну а зайцев ты что, не видал? А джейраны? А верблюды дикие гуляют, они тоже неправильные по-твоему? А по мне все твари одинаковы, так и тятя учил. Паук, скорпион, змея тоже жить желают, тоже деток выводят.

– Верно, Злобыня, я так же мыслю: у всякой твари, как у людей – мужик и баба, детки рождаются и хорошо им от этого.

– А ты, Веселин, тоже на своё поворачиваешь. У тебя смотрю, своя вера.

– Да, друг Злобыня, такая вера у меня, что каждому мужику непременно баба предназначается. А мы тут, в пустыне неправильные звери, выходит, если каждому из нас пары нет.

– А вон, глядите, ещё живность. О, собрались чужую плоть глодать! Вот уж точно не божья тварь.

– Как раз божья. Кто же тем птицам падаль жрать предназначил, как не Создатель? Может, Бог их придумал, чтобы чистоту наводили. Завтра от того осла белые косточки останутся и никакой заразы не будет.

– Да ладно вам спорить, славяне! Хорошо же едем. Лошадки ладные, круглые. А у тех наших рёбра торчали, аж ногам больно было. Разумный этот наш новый сотник, лошадей заменил. Славные лошадки и идут ходко, несмотря на жару. И нас не гоняет без толку, и на еде не экономит.

– Да, вроде не вредный командир. А свою-то кобылку не сменил. Эх, как она под ним пляшет, глазу любо!

– Так чего бы ей не плясать, если в нём весу как в мальчишке.

– Весу, может и немного, но сотник – не малец, муж серьёзный. И, похоже, в битвах опытен. А лошадь под ним, словно его продолженье. Хорош суннэй-тойон, за ним не страшно в переплёт попасть.

– Лучше бы не попадать.

– Чего ж ты служить взялся, если боя опасаешься?

– Так разве я сам? Погнали ведь…

– Господи, упаси нас, грешных, от напастей всяческих, особенно от смерти!

– Прокл, ты по каждому поводу молитву возводишь, да так, словно желаешь, чтобы мы все тебя прежде Бога услыхали. А мы-то тебе не помощники. Гляди-ка, одноверец твой Ермий всё молчит, хотя видно, что молится. Отчего молчишь, Ермий?

– Нас батюшка в церкви так учил: чтобы люди тебя услышали, нужно говорить словами, чтобы услышал Бог, надо кричать душой. Чего я буду перед всеми своё сокровенное выворачивать?

– Мудрый наставник у вас, однако. Хорошие слова, спасибо, что поделился.

– Слов не жалко, была бы польза.


– Ох, други, надоело-то как! Седалище-то не железное, две недели без отдыха едем. Лошадки уж не столь гладки, как по первости, устали подневольные.

– Терпи, Невзор. Тебе ли плакаться – столько проехал.

– А не столько седалище, сколько душа устала. Сколько же можно тащиться по диким просторам? И зачем, главное?

– Ничего, вон, впереди уж горы проглядывают высокие. Значит, перемены будут. Гачай с татарином из встречного каравана вчера разговаривал, тот сказал, в трёх днях большой оазис начинается. Там и лес растёт, и травы густы, и реки с гор текут – вода бесплатно вволю. А зачем – то вон, к Проклу обратись, он тебе наговорит с три короба. Мне тятя говорил: живёшь, значит нужен, а кому, зачем – дело третье, придёт время, узнаешь.

– Гляньте, братцы, крепостица что ли?

– Да, охрана, видать. Вон, гонцы в нашу сторону, опасаются, верно, что мы вражье войско. Наш-то навстречу поехал, в одиночку. Нет в человеке страха! Ну, вот, пайцзу, видно, показал, те обратно повернули.

– А там дальше, смотрите, ещё башня торчит. А дальше ещё виднеется. Видишь ты, как тут охраняют. А прежде – грабь, кто пожелает?

– Ну ты представь, сколько народу надо, чтобы всю пустыню загородить! Да потом ещё гарнизоны везде поставить. Здесь вот построили, наверно, и далее будут башни такие охранные.


– Хорошо-то как, славяне, у речки на песочке! Глаза закрыл, привиделось, будто дома я, на рыбалке – сидим с парнями, на солнышке греемся, а речка сверкает, рыба плещется… интересно, тут рыба есть? Пожарить бы карасиков в сметане!

– Да, благостно в этом Юймыне. Выходит, и нехристям Господь добрые места выделяет от своей щедрости.

– Прокл, ты столько проехал, а не понял ещё, что всем людям дано, чтобы жить могли. А ведь твоей веры маловато народу, все иным богам поклоняются, и многие небедно живут.

– Да, братцы, в Юймыне точно не бедно. Вон, сколько лошадей на выпасе. Это ведь на расплод табун – с жеребятами. Добрые места. А град, что проезжали, тоже богат. Одних рынков сколько, караван-сараи, дворцы опять же. Не Бухара, но богато.

– А знаете, что у них здесь хорошо? Тут зимы нет, вот! Им печки топить не нужно, шубы-валенки без надобности. Одна забота – чтобы голову не напекло. Потому и траты меньше, чем в наших-то краях.

– Ну нет уж, лучше пурга с морозом, чем всю жизнь в жарище прожить. Зато весна наступит – травка первая, цветики разные. Девки весёлые становятся весною, сарафаны наденут, коленками сверкают и смеются. А тут что за девки – все в штанах ходят.

– Ну, всё, Веселин загрустил. Тебя в оазис вообще пускать нельзя, надо кружным путём обвозить, чтобы противного полу не заметил.

– Или глаза завязывать!

– Так он их, словно пёс, за версту чует, не глядя!

– Зато я вас всех развеселил, верно? Ещё поживём, други! Ещё будет у нас всё, и девки будут, и жёны, и детки, и дома-хоромы. Вот нам бы только доехать до хана-кагана. Он нам всё даст и заживём мы…

– Откуда тебе знать, что он нам даст?

– Так ведь мы будем его людьми, а у кагана всё самое лучшее и содержаться должно лучшим образом. Так что все слуги сразу засуетятся и всем нас обеспечат. Как же иначе, братцы? Верьте, по-другому и быть не может.


– А глядите-ка други, вроде и не было двух месяцев с той поры, как лошадей поменяли. Вот же время – ждёшь, оно тянется, а оглянешься назад – улетело!

– Здесь-то чего бы не ехать – путь отменный, городки да сёла каждый день, а то и чаще, народ на полях копошится, зелень вокруг глаз радует.

– Да что это за зелень, Богу неугодная! Ни одной берёзки, ни единой осинки…

– Нравишься ты мне, Прокл.

– Чем же, господин арбанай?

– А вот как стоянка намечается, я думать начинаю, кого пошлю кизяк собирать. А тут всегда ты сам напрашиваешься, мне других неволить не приходится.

– А что, стоять будем разве?

– Гачай говорит, будто карвончи сказал, что дня через три-четыре в Нинся прибудем. Этот карвончи дальше не едет. Постоим наверняка.

– Так я же ничего дурного не мыслил, господин арбанай, вот перекрещусь!

– Мне твой крест ни к чему. А за языком послеживай, не порть людям доброе настроение.


  *1 Сахир – Славный (аланское имя)
  *2 Омад тилайман – желаю удачи (узбекское)
  *3 Ху;цау – единый, великий Бог, творец мироздания в осетинской мифологии (осетины – потомки алан)