Долгая партизанская ночь

Итак, база Литвиновской группы разгромлена, а в самой группе, возможно, предатель. Сегодня нарвались на полицаев, и Виктор убил их гранатой, четверых человек. Двоих разорвало на куски, так что страшно было смотреть. Но, говорят, к этому очень быстро привыкаешь,  потому что они враги, - не преминул напомнить себе Виктор.  Командир Яковенко им доволен, а Миша смущённо отмалчивается. Но сегодня Виктор особенно почувствовал себя нужным, тем, кто выполняет свой долг на своём месте, в отряде  как в родной семье. Он уже сдружился с ребятами, и взрослые бойцы смотрят на него приветливо, и ему стало казаться, что будущее, каково бы оно ни было, у него и у этих людей общее, одно на всех. Может быть, недели и месяцы борьбы, может быть, скорая гибель, но вместе. И вот уже он получил новое задание от командира, и его партизанская жизнь не просто шла своим чередом, а шагала в гору. Но именно теперь, когда всё так сложилось, ему, может быть,  придётся бросить и отряд, и Ворошиловградское подполье ради поисков Гайдученко в Первомайске. " Я готов," -  не дрогнув, ответил в нём тот, кто осознавал, что все успешно выполненные задания здесь, в отряде, это только подготовка к самостоятельной работе, за которую ему придётся отвечать самому, и любая ошибка не ему одному может стоить жизни. Но сейчас ему меньше всего  хотелось думать о Краснодоне. Пока здесь, рядом с ним, был брат Миша, пусть и не удостаивавший его даже одобрительного взгляда,  но живой и здоровый, Виктор испытывал какой-то  необъяснимый суеверный страх при мысли о том, чтобы покинуть Паньковский лес более чем на сутки. А мысль о Гайдученко не давала ему покоя и действовала на нервы точь-в-точь как навязчиво жужжащая навозная муха и вызывала  стойкое отвращение.

Наконец он осознал, что крутится с боку на бок, но не может ни спать, ни думать под звуки  громогласного храпа, от которого, пожалуй, и мухи бы попадали замертво. В шалаше спали Хмаренко, Морозов и ещё кто-то третий. Виктор прихватил с собой плащ-палатку и выбрался наружу, под яркий свет полной луны.

 "Что бы я делал  на месте Гайдученко? -  думал он, глядя широко раскрытыми глазами прямо в лунное лицо, стоявшее как раз над ним, между двумя высокими ивами. Странно, что ему "не успели подобрать связных до начала оккупации" -  именно такую формулировку слышал Виктор, опять-таки, от Надежды. Это обстоятельство заставляло предположить, что самого Гайдученко назначили на должность секретаря подпольного обкома Комсомола едва ли не в самый последний момент. Самого его назначили, а связных ему "назначить" не успели или в суматохе и вовсе забыли -  так, что ли, получается? На месте Гайдученко  Виктор, конечно, сам завербовал бы  себе в связные  пару человек комсомольцев. Этот Гайдученко ведь сам из Первомайска,  и должен же он  хоть кого-то там знать из местных хлопцев и девчат, а осторожно выяснить, кто из них надёжен, не так сложно. Хотя, конечно, вовсе не факт, что Гайдученко хорошо знаком с первомайскими низовыми  активистами -  слишком высокого полета он птица,  как и все номенклатурные назначенцы. Как нельзя кстати вспомнил Виктор свою смелую речь на  отчетно-выборной  комсомольской конференции. Вот ведь, как в воду он тогда глядел! И если этот Гайдученко  такой же партаппаратчик, как Голофеевский,  чье чиновничье высокомерие в своё время так возмутило Виктора, то его умение спускать директивы и требовать отчеты вряд ли поможет ему теперь в его положении.

 Однако может быть Гайдученко -  исключение из правил, потому его и поставили руководить подпольный комсомольской работай всей области? Тогда он непременно должен проявить себя. Хотя ему, с другой стороны, нужно быть осторожным, потому что его многие знают именно как номенклатурного работника, советского чиновника. Но если он намерен  честно выполнить  своё партийное задание, он должен искать связи с существующим комсомольским подпольем, если не способен  создать таковое сам. Получается, что если создать в Краснодоне и Первомайске  подпольную организацию, шансы выйти на Гайдученко возрастают многократно. А создать такую организацию, с другой стороны, стоило бы и безотносительно Гайдученко. Тут "некоторые инструкции" и "определенная свобода действий"  никак не противоречили друг другу. У Виктора даже появилось такое чувство, что он угадал мысли Нади Фесенко.

 Он уже проваливался между сном и явью и видел, как тёмный Надин силуэт с бело-желтым лунным лицом стоит прямо над ним, и Надин голос льётся, как лунный свет:
-  Я хочу, Витя, чтобы ты  знал: когда настанет время идти в Краснодон на задание, я дам тебе знак.

 Налетает ветер, закрывает Надино лицо-луну грозовыми тучами, гремит гром, сверкает молния, льются на землю потоки ливня.
 Виктор поднимается над своим собственным спящим телом и стоит,  а перед ним течёт стена воды. "Я пойду после дождя" -  мысленно говорит он, и стена воды перед ним тотчас исчезает.  И тут он вдруг оказывается в лесу  возле овражка,  где была спрятана  база Литвиновской группы. Прелые прошлогодние листья разворошены, разрыты вместе с землей, целые горы листьев, а под ними, внутри овражка -  пустота, и она просвечивает. Виктор вглядывается в эти просветы и вдруг видит мёртвого полицая с  оторванной у плеча рукой, а на месте отрыва как раз и зияет пустой просвет, там сквозит воздух, как внутри полой куклы. "Если мы будем считать их за людей, то убивать не сможем," -  льется голос  Нади  Фесенко,  похожий на лунный свет. И снова налетает ветер. Дикий, бешеный ветер поднимает сонмы опавших прошлогодних листьев над землёй, несёт, и кружит, и мчит по воздуху.  Бурые листья,  взметнувшись над землёй, взмывают в небо.  А деревья вокруг начинают шуметь, стонать, раскачиваться, ветер срывает листья и с них,  обнажая растопыренные в небо ветви. Листья кружатся, кружатся, кружатся и вдруг начинают жужжать как мухи. Виктор уже слышал такое однажды, но где?  И вот один лист падает ему на шею, за ворот рубахи, холодный как лягушка, и  прилипает намертво. Виктор хочет оторвать его и  слышит чей-то недобрый смех за своей спиной. Он оборачивается и видит Гайдученко, одетого нищим попрошайкой, на костылях, с перебинтованной левой ногой. На рукаве у Гайдученко повязка полицая.  Он с вызовом сощуривает глаза, выбрасывает вперёд руку, и это не холеная розовая рука  аппаратного работника, непривычная к тяжелому физическому труду -  жесткие пальцы  все в заусенцах, под ногтями видна черная грязь. "Это он, Третьякевич, во всём виноват, -  выкрикивает Гайдученко. - Его послали на задание, а он его не выполнил!"  И лающему голосу Гайдученко вторит многоголосый собачий лай. На Виктора мчится  целая свора немецких овчарок. Он бежит к берегу реки и бросается в воду. Вскоре собаки отстают и куда-то исчезают. Все,  кроме одной.

 Одна овчарка  продолжает преследовать Виктора. А у него на спине привязана взрывчатка, и плывёт он закладывать эту взрывчатку под мост. Он чувствует на своей спине груз, и верёвки ощутимо врезаются ему в тело. Виктор ныряет и уходит глубоко под воду,  но до дна не достаёт, и даже водоросли и тина его не беспокоят -  это очень глубокое место, и вода здесь чистая, прозрачная, сквозь неё  можно далеко видеть. Виктор плывет на глубине под водой долго, очень долго и так быстро, как будто он не человек, а рыба с чешуйчатым хвостом и плавниками, и его обтекаемое тело скользит, как швейная игла сквозь струящийся шелк. Наконец он всплывает на поверхность и видит прямо перед собой опоры моста. И вдруг он чувствует затылком и шеей леденящий ужас настигающей смертельной опасности и оборачивается. Оскаленная пасть немецкой овчарки с острыми бело-желтыми клыками возникает прямо перед его лицом. Собачьи челюсти клацают, тянутся к его горлу, красные глаза горят злобой, с языка капает пена.  Виктор слышит яростное рычание у самого своего уха.  Это смерть.  До неё - всего одно мгновение.  Виктор молниеносно уворачивается в сторону от собачьих клыков и сам сжимает пальцы на горле овчарки. Мокрая шерсть скользит под его пальцами, но решимость придают ему нечеловеческую силу, и сами пальцы его как будто становятся длиннее, а ногти заостряются,  вцепляясь в горло собаки-убийцы.  Овчарка в воде отбивается лапами, поднимая брызги, пытается вырваться, пытается достать его когтями, а Виктор всё крепче, с невесть откуда берущейся и постоянно возрастающей силой продолжает давить, плющить пальцами судорожно  пульсирующее под ними собачье горло. У него одна мысль, такая же судорожно пульсирующая,  паническая: нельзя шуметь, нельзя!!!  Ведь немцы где-то близко, а он ещё не выполнил задание, взрывчатка всё ещё у него на спине! Овчарка бьется в агонии, и плеск воды под мостом отдаётся так гулко, что его, наверное, слышно далеко и вниз и вверх по реке. Наконец собака перестает дергаться. Виктор выпускает из рук её горло, и теперь она такая жалкая и одновременно жуткая, с застывшими в судорожном оскале клыками и остановившимся взглядом. А с моста уже слышатся крики, раздаётся автоматная очередь. Виктор уходит под воду глубоко-глубоко. Ему нужно достичь дна,  чтобы заложить взрывчатку под основание центральной опоры моста.  Он всё погружается, а дна нет и нет.  Он плывёт головой вниз, идёт винтом, штопором. И вдруг навстречу ему снизу несётся труп задушенной им немецкой овчарки с оскаленной  в агонии пастью. Виктор снова видит перед собой острые бело-желтые клыки. Он кричит и просыпается.

 Луна укатилась далеко, и её уже не было видно за кронами деревьев. Угли в костре почти погасли и отсвечивали так же слабо, как звёзды на небе. Было свежо, но не холодно. Виктор приподнялся и сел.

-  Вить, ты? -  послышался совсем рядом полушепот Юры Алексенцева, и вот уже его сухощавая фигурка с противоположной стороны от кострища точно так же приподнялась и села,  обхватив себя руками за плечи.

- Не спишь? -  и, не дожидаясь  ответа, Алексенцев посетовал: -  И мне не спится. Это из-за луны. Светит, зараза, прямо в глаза. Полнолуние! А Хмаренко храпит, хоть святых выноси.

-  Выходит, мы с тобой святые, что ли? -  усмехнулся Виктор и прибавил озадаченно: -  Вот интересно, почему я раньше этого храпа не слышал?
-  Да ты, Вить, как ляжешь, сразу выключаешься и спишь как убитый. А кому раньше Хмаренко уснуть не посчастливилось -  изволь наслаждаться музыкой. И к нему ещё, бывает, сам командир присоединяется, тогда они вдвоём аж сверчков перекрывают. Но Иван Михайлович храпит только на спине, да и то когда устанет крепко, а Хмаренко - всегда. Ничего не поделаешь!  Все уже знают... Мужик-то он золотой!

 Виктор прислушивался к пению сверчков, доносившимся с поляны, и улыбнулся в темноте  доброй Юркиной шутке: сейчас  храп Хмаренко из шалаша вовсе не казался таким уж ядреным. 

Вот ведь шутит же мать природа, давая человеку в придачу к золотому характеру организм с таким сюрпризом! Но шутка это беззлобная,  даже милая, под стать тем же Юркиным шуткам. Не так измываются над природой двуногие чудовища, возомнившие себя высшей расой, когда превращают собаку, доверчивое, преданное человеку животное, в такое же чудовище как они сами, в людоеда, в машину для убийства!

 Кошмар,  из которого Виктор только что вынырнул, так и не отпустил его до конца: слишком реальны были все ощущения и переживания, как будто он действительно только что задушил немецкую овчарку голыми руками и никак не мог прийти в себя оттого, кто сделал это, что ему пришлось убить животное.

 Виктор любил животных, его всегда возмущали те, кто нарочно превращал своих  дворовых собак в злобных кровожадных тварей, готовых искалечить, изуродовать и даже загрызть насмерть кого угодно по хозяйскому приказу. Так поступало со своими палканами и трезорами кулачьё и подкулачники, во всём им подражавшие. Виктор помнил это из своего  полуголодного  сельского детства. Вот у кого почерпнули опыт эсэсовцы!  Верно, кулачьё везде одинаково, как его ни назови,  а где кулачьё,  там полные амбары за высокими заборами, да оскаленные клыки, всегда готовые впиться в живое мясо. И эти твари, ставшие жертвами дрессировки -  уже не те, какими созданы природой, как перестали быть людьми и  жертвы геббельсовской  пропаганды,   уверовавшие в своё право обращать в рабство и уничтожать целые народы. Ничего не остаётся, только остановить их. Тут не может быть никаких угрызений совести. Только рукам всё равно противно душить, сдавливать пальцами горло, лишать жизни живое. Даже во сне...

-  Вить!  Витька, слышишь? Опять на луну улетел? Ты о чем думаешь? -  достиг, наконец,  сознания Виктора настойчивый голос Юры Алексенцева.
-  Я? Да все про мост, про новое задание. Думаю, глубоко ли мне нырять придётся и что там с охраной. Так меня этот мост, видно, волнует, что даже сон приснился про него.

-  Да брось ты! Справишься! -  твердо заверил его Юрка.

 Тут Виктору показалось, что  товарищ его зябко повел плечами.

- А ты, Юра, что, замёрз?

- Да не так чтобы... - неловко  ответил тот.

- Иди ко мне, у меня плащ-палатка, -  пригласил Виктор.

-  Спасибо. Только я закурить хочу, а ты ж не будешь? -  засомневался Юрка.

- А вот теперь буду. Давай закурим.

- Это правильно, -  одобрил Алексенцев, с готовностью перебрался к Виктору и, усевшись рядом с ним на плащ-палатку,  проворно свернул "козью ножку" из обрывка старой газеты.

- Говорю же, она нервы успокаивает. Сейчас сам увидишь! -  заверил он, чиркая спичкой и,  раскурив самокрутку, заботливо протянул её товарищу.
Вкус этот показался Виктору приятным и необъяснимо знакомым, но дым, конечно, с непривычки слишком едким и щекочущим горло. После пары затяжек силуэты верхушек деревьев закружились в хороводе, помчались по кругу. А вот мысли все разбежались, рассыпались, и в голове наступила тишина. Стало легко. И стыдиться того, что он делает, было теперь просто смешно. Ведь верно рассуждал Юрка, что в свои шестнадцать лет он уже творил не детские дела и мог с чистой совестью позволить себе выкурить "козью ножку". И пусть бы кто угодно застал сейчас Виктора с этой самой "козьей ножкой" - он не стал бы смущаться и прятаться.

 Однако это ощущение свободы было вызвано действием табачного дыма и улетучилось вместе с ним.

Проснувшись наутро, Виктор уже думал о том, как это было легкомысленно с его стороны и как безответственно - поддаться влиянию младшего товарища. Ведь Виктор привык служить примером для других, особенно для младших! И вот уже вместе с Юркой они прятались по кустам от командира и комиссара. Виктору особенно не хотелось бы оказаться застигнутым с поличным старшим братом.

 Так у них с Юркой Алексенцевым появилась своя собственная тайна, одна на двоих, и она связала их круговой порукой.

 Между тем под мост возле хутора Весёлая Гора взрывчатку заложили без особых приключений. Операцию разрабатывали Яковенко и Рыбалко. Всё прошло по плану, так, как было намечено. Виктор и Афанасий Забелин сработали мастерски, синхронно выполнив каждой свою часть задачи. Вдвоём они заложили взрывчатку под обе опоры моста. Действовали тихо и очень осторожно, ничем себя не обнаруживая до самого конца операции, когда мост взлетел на воздух...

 Так были нарушены вражеские планы доставки немецкой военной техники на Сталинградский фронт, и у Виктора сердце замирало от гордости при мысли о том, что он причастен к этому важному для нашей будущей Победы делу.

- Ну и кто бы сомневался! - поздравляя с успешно выполненным заданием, похлопал товарища по плечу Юрка. - Я же тебе говорил, что ты справишься! А чтоб такую дыхалку как у тебя посадить, надо пачку махры в день выкуривать!