de omnibus dubitandum 98. 267

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ВОСЬМАЯ (1863-1865)

Глава 98.267. ТЫ ПУДРИШЬСЯ ЛУЧШЕ, ЧЕМ САРА...          

    Я направилась, было, к лестнице. Однако он удержал меня.

    – Погоди, останься ещё, – попросил господин Эльцын. Теперь он снова сидел на бочонке и, удерживая меня между коленей, спросил:

    – Итак, расскажи мне, ты раньше уже сношалась?

    – Так, как сегодня, ещё нет.

    – А как же?

    – Вообще никак.

    – Не ври. Ты же мне давеча сама говорила.

    – Ну да…

    – Стало быть, с кем?

    – Я его не знаю.

    – С незнакомым мужчиной?

    – Да, с каким-то солдатом.

    – И где же?

    – На окраине в поле…

    – Так, и как же это происходило?

    – Он повалил меня на землю и улёгся сверху…

    – Почему же ты не кричала?

    – Потому что испугалась его.

    Он притянул меня к себе:

    – Ну, а может быть, ты охотно пошла на это?

    – О нет!

    – Но со мной, – заметил он, – ты это с охотой делала?

    Я обняла его и поцеловала милое красное лицо.

    Когда я уходила, он шутливо крикнул мне вслед:

    – Прощай, маленькая любовница!

    В эти дни я совершенно позабыла дедушку Александра Тихоновича. Я постоянно подкарауливала господина Эльцына, но некоторое время с ним не встречалась. Между тем я продолжала по-старому баловаться с Николаем, и ночами внимательно следила, не удастся ли мне снова застигнуть родителей. Однажды я увидела, как мать обслуживалась отцом сзади. Потом заметила, что тот снова лежал внизу, а мать – наверху, и один раз подслушала разговор.

    Помнится, меня разбудил пронзительный скрип кровати. Мать лежала совсем голая, а отец, закинув её ноги себе на плечи, ожесточённо трудился, и я услышала, как он вдруг произнёс:

    – На меня вот-вот накатит.

    Мать взволнованно зашептала:

    – Погоди ещё… попридержись… да погоди же ты…

    Но он брызнул. Это я поняла по тому, что он отпустил ноги матери, осел на неё всем телом и громко закряхтел. Мать после этого сразу сказала:

    – Ну, спасибочки, удружил, а на меня нынче так ни разу и не нашло до конца.

    Некоторое время оба лежали спокойно, но потом она, начала канючить:

    – Ты не мог бы исполнить ещё один номер?

    – Возможно, позднее, – пробурчал отец.

    Однако она не на шутку взъярилась:

    – А? Что значит позднее?! Да позднее ты будешь уже так храпеть, что тебя пушками не разбудишь…

    – Сейчас я не могу…

    – Коли б ты попридержался, я бы тоже своё получила, – с упрёком бросила мать.

    Отец попытался её утешить:

    – Нужно только немножко подождать.

    Она тяжело вздохнула, пару минут помолчала, а затем опять принялась нудить:

    – Он никак у тебя не встанет?

    – Сейчас нет.

    – Ну, погоди! – проговорила мать. – Уж я заставлю его стоять по стойке «смирно»…

    Я увидела, как она села в кровати и, склонившись над отцом, начала интенсивно обрабатывать его член. При этом отец несколько раз хватал, было, её за грудь, но потом отпускал и лежал совсем неподвижно. Это продолжалось приблизительно четверть часа. Затем он угрюмо сказал:

    – Да оставь ты его, наконец, в покое, сама видишь, что ничего не получится…

    Мать чуть не плакала:

    – Что с ним ещё делать?..

    – Тут уже ничем не поможешь… – проворчал отец, – оставь… сейчас он абсолютный покойник…

    Мать жалобно причитала, но, тем не менее, продолжала и дальше теребить член.

    Затем бессильно сказала:

    – У меня уже рука заболела… – и сразу же после этого добавила: – А попробую-ка я вот ещё что…

    Она наклонилась и взяла вялую сосиску в рот. Я слышала, как она сосала, причмокивала и при этом сопела. Но через некоторое время она снова вспылила и в сердцах бросила:

    – Ну не встаёт он ни в какую, ну не встаёт, хоть ты лопни! Господи, наказание божье жить с таким вот мужем… Только и умеет, что два-три раза пройтись у меня по влагалищу, а потом брызгает как окаянный и совсем не думает, что женщине тоже чего-то хочется.

    Отец не произносил ни слова. Однако мать не отставала:

    – И чего я только ни делаю, всё впустую… меня, сношение так возбудило сейчас… а потом игра с твоим хоботом и то, что в рот беру… чего я только ни делаю… но для меня чаще всего этим кончается… я уже и сама не знаю теперь… просто свихнуться можно от этого… Что ты теперь скажешь, я ведь просила тебя не брызгать? А? …Ты, верно, по другим шляешься… мужики… они легко находят себе выход из положения, бегают к какой-нибудь шалаве… А я… что было бы, если б я нынче позволила другому себя отсношать?

    – Делай, что хочешь…

    – Ах, так? Ну ладно, я возьму это себе на заметку! Думаешь, я не найду никого, кто захотел бы со мной посношаться?..

    Отец приподнялся в постели, опрокинул мать на спину и сжал её ногами.

    Словоизвержение матери тотчас иссякло. Она кидалась и металась под рукой отца, который охаживал её пальцами по всем правилам, и только звучно пыхтела. Свободной рукой отец сжал грудь матери, поигрывая её сосками, и я вскоре услышала её прерывистый шёпот:

    – Вот… сейчас… сейчас подступает… вставь мне палец поглубже, целиком вставь… так… так… а-а… а-а…

    Отец проворчал:

    – Ну и что из того, что наш бедолага прилёг отдохнуть?

    Оба после этого сразу захрапели, только я от возбуждения не могла уснуть и не знала, кого мне в тот момент больше всего хотелось: Николая, Марка, Ивана, дедушку, господина Эльцына, солдата или мальчишку из кустов.

    Среди некоторых мальчишек с нашей улицы, где мы жили, я пользовалась теперь широкой известностью. Мне, видимо, опять следует приписать выражению моего лица и невольному красноречию моих глаз тот факт, что все они без тени сомнения были уверены, что я позволю себя оттоптать, стоит только до меня дотронуться. Правда, всё это были такие же испорченные подростки, как я и мой брат, и все они поголовно считали само собой разумеющимся сношаться со своими сёстрами и подружками. Короче говоря, со всеми, кто подворачивался им под руку. Когда я встречала таких, очень часто совершенно незнакомых мне мальчишек у дома, на лестнице или на улице, они в виде приветствия легонько хлопали меня ладонью по попке, после чего я отгоняла их от себя или, если они мне нравились, гладила по ширинке.

    С девочками из гимназии я в это время общалась мало. Я была скрытной, и если заговаривала об этом с кем-то из них, то та или сразу же доверительно сообщала мне, что и сама уже может совокупляться, или непонимающе, а то, пожалуй, и презрительно смотрела на меня и с этого момента прекращала со мной всякое общение.

    Иной раз случалось так, что мальчишка, которого я возбуждала своим поглаживанием ширинки, проявлял ко мне интерес. В таком случае я шла с ним в предподвальное помещение, как всегда стоявшее открытым, и там мы в крайней спешке стоя совокуплялись, после чего разбегались в разные стороны.

    Вероятно, с шестью или восемью мальчишками я предалась в этот период подобным развлечениям.

    Однако два мальчика остались у меня в памяти, и история одного из них в своём дальнейшем развитии связана с господином Эльцыным. Этот мальчик, а звали его Мойша, был сыном домовладельца, славный малый, с красивыми белокурыми волосами, в тёмно-коричневой, бархатной курточке и коротких штанах, хотя ему уже насчитывалось двенадцать лет. Мне думается, что я влюбилась в него, ибо, встречая его, я всякий раз начинала изнывать от томления. Он казался мне таким неприступным, изящным и подтянутым, и я очень стеснялась его, однако не могла удержаться от того, чтобы снова и снова его не увидеть.

    Он всегда бросал короткий взгляд мне в лицо и потом с высокомерным равнодушием отворачивался в сторону. Нельзя было так просто заговорить с ним, потому что его всегда сопровождала маленькая и ужасно толстая горничная, довольно пожилая и кособокая.

    Однажды после обеда я случайно встретила его одного в коридоре нижнего этажа перед дверью в подвал, возле которой я похотливо слонялась в ожидании мальчишки, всё равно какого. Я задрожала от волнения и одновременно страстного желания, когда так нежданно-негаданно увидела его перед собой в одиночестве.

    Он был без головного убора, однако, в рубашке с большим белым воротником а-ля Шиллер и в своей бархатной курточке. Мойша остановился передо мной и посмотрел на меня. Я не осмеливалась вымолвить ни слова, но хотела, чтобы он согласился пойти со мною в подвал. Поскольку он ничего не говорил, я улыбнулась, Он оставался серьёзным. Наконец, я рискнула спросить его:

    – Ты уже когда-нибудь бывал в подвале?

    – Нет, – серьёзно ответил он.

    – Тогда давай спустимся туда вместе.

    На лестнице он едва слышно поинтересовался:

    – А нас здесь точно никто не увидит?

    Это высказывание объединило нас и тотчас же внесло ясность в отношения между нами. Тем не менее, я не посмела дотронуться до него и только прошептала:

    – Там же никого нет.

    Он ничего не сказал, да и внизу, уже стоя напротив друг друга в полутёмном проходе, мы не произносили ни слова. Нам обоим было, пожалуй, жутко, но я была так бесконечно счастлива, что у меня перехватило дыхание. Он погладил меня по щеке, и я решилась возвратить ему эту ласку. Потом он погладил меня по груди, и, наконец, рука его заскользила всё ниже и ниже, пока не легла поверх платья на мою кунку. Я стояла, облокотившись на стену, притихшая и трепещущая. Он сильнее протиснул ладонь мне между ногами. Я поддалась, и он поверх платья принялся всё обстоятельнее ощупывать это место.

    – Хочешь? – прошептал он чуть слышно.

    Я впервые воспротивилась и сказала:

    – А если кто-то войдёт?..

    Он медленно приподнял мне юбку и встал у меня между ногами. Его лицо оставалось спокойным, и я чувствовала, как он нащупывает своим членом мою кунку в прорези панталон. Я была настолько возбуждена, что на меня накатило мгновенно, едва только я успела ощутить первое прикосновение его тёплого стержня. Однако похоти моей, тем не менее, не убавилось. От того, что на меня накатило, и, вероятно, от возбуждения, кунка моя стала очень влажной.

    Он сохранял серьёзность и спокойствие. Одной рукой он приобнял меня за попку, прижал меня к себе, так что я опиралась на кирпичную стену только спиной, и в следующий момент я тяжело закряхтела, потому что подавила в себе вскрик наслаждения. Ибо одним единственным, исключительно ловким ударом он почти до самого основания проник в моё лоно. Это был крепкий, очень короткий и довольно толстый стержень, и несколько секунд Мойша не шевелился, он вонзил его и замер. Затем он стал наносить мне короткие удары, при этом даже на миллиметр не вынимая свой член. Он оставался внутри как влитой, и я была в полуобморочном состоянии от наслаждения. Потом он начал высверливать меня круговыми движениями, словно собираясь расширить мне щелку, но при этом всё время оставался глубоко внутри. Такого со мною ещё не случалось. Я тихонько повизгивала, потому что на меня опять накатило, а Мойша внезапно сказал:

    – Конец – делу венец!

    И прежде, чем я успела поразиться неожиданности этого выражения, он изменил характер ударов. А именно стал медленно извлекать стержень целиком наружу и потом опять же медленно вводить его внутрь. И так приблизительно четыре-пять раз, а потом я почувствовала, как он брызнул. Жидкости оказалось немного, но он всё-таки брызнул, его стержень судорожно подрагивал, когда он теперь снова вошёл в меня, и одновременно с ним в последний раз накатило и на меня. Закончив, он вытер член о мою сорочку, спрятал его в штаны, похлопал меня по щеке и сказал:

    – Ты пудришься лучше, чем Сара…

    Поскольку я понятия не имела, кто такая эта Сара, то промолчала, однако совершенно не удивилась тому, что такой шикарный парень может сношаться с кем хочет. Перед тем, как уйти, он предложил мне:

    – Приходи ко мне завтра после обеда. Мои родители в отъезде, поэтому мы будем одни.