Песнь седьмая. Полудница

Губить колдунов – хитрая наука. Волхв Родогор хрипит, раздирает лицо ногтями. Упал, дёрнулся и затих. Ух ты! На две минуты быстрее предыдущей жертвы!
Мастерица же я варить отравляющие зелья, поэтому и числюсь у Мары Моревны в любимицах.
Проследила глазами за выпавшим из мёртвой руки горшочком с бесполезным противоядием. Ну что ж, дело сделано, пора за новым заданием.
В тереме Мары Моревны диковинные окна – из слюды. Оттого в горнице празднично, воздушно. Легко ступаю в солнечный узор на полу – смарагд на кожаных сапожках брызнул зелёными всполохами.
Забавно.
– Моё почтение, кг'асавица. – от неожиданности чуть нож не метнула на голос. Пряди волос встрепенулись, зашипели в опаске: не было же никого.
Мигом позже признаю демона Филотануса, иноземного посла, Кощеева почётного гостя. Повожу плечами: не думай, не застал врасплох. Жестом усмиряю пряди – те послушно вплелись в косу. Одна прядь, непослушная, осталась на плече.
Филотанус улыбается.
– Полудница Гг'оза?
– Грёза.
Демон с готовностью смеётся. Смех учтиво уши ласкает.
Ох и хорош! Тонкий профиль, глаз с поволокой. Тёмные кудри – волосок к волоску – опрысканы выжимкой из цветов.
Про демона Филотануса слухов и поговорок – на ночь сказок и на утро останется. Говорят, демону подвластен огонь, что ежели осерчает, взгляда хватит спалить деревню. Говорят, в его подземной избе есть тайная горница с сундуками, в них колдовские вещицы: невиданные ценности, с тайными знаниями береста, самострельное оружие, наряды, в которых иноземные боги не стесняются щеголять.
Нынче на нём диковинного покроя плащ с серебряной нитью. Демонические наряды давно служат объектом зависти колдунов: нарядились наши лапотники в чёрное да мрачное, но никто не умеет, вызывающе-небрежно расстегнуть на груди рубаху и дразняще кривить на собеседника тонкие губы, как демон.
Вот как сейчас.
Филотанус протянул ухоженную руку, взял и пропустил прядку между пальцами.
– Лунное сег'ебро! – восхитился он. Поднёс прядь к губам, легко подул: – Ты вплетаешь в косы звёздный свет?
Волосы зашевелились, на похвалу падкие. С ними надо строго: иначе распустятся, полезут, куда не следует.
Вдруг слышу тихое рычание: как гроза за рекой. Демон тоже слышит – кидает быстрый взгляд в сторону.
Там стоит волк-оборотень.
Не зря ходили слухи, что у Филотануса в услужении оборотень. Хм, не обманули.
Крепкую шею обвивает удавка. От нее – цепь. Где это видано, чтобы оборотни, как собаки, терпели ошейники и цепи?
– Он мой г'аб. – Колдун взял мою руку и нарочито мягко погладил пальцы. – Хочешь смотг'еть, на его наказание? – Тут перстни впились в ладонь. – Тебе понг'авится, э-э-э… Гг'оза.
«Эй, красавчик! Знамо, что ты птица высокого полёта. Да и я не серая перепёлка. Мои чары тоже не безделица», – ворчу я про себя, а вслух говорю:
– Мару Моревну жду.
Смотрю в чёрные глаза, сдавливаю холёные пальцы. Кажется, в этот момент хрустнул перстень. – Так жаль, что не могу!
– А Маг'ы нет. – Колдун усмирил в глазах сверкнувшие было каленые стрелы, с усилием выдернул ладонь, вытер о плащ. – Экстг'енный отъезд, даже я не в куг'се.
Затем отвесил шутливый поклон и развернулся на высоких каблуках. Подол плаща прошелестел по полу.
Оборотень потрусил следом. Вдруг у порога задержался, повернул лобастую голову, но цепь дёрнулась так сильно, что захлопнувшаяся дверь прищемила пушистый хвост.
Блаженный? Просто дурачок? Уж очень чудной.
Оборотень неплох в образе волка: кончики рваных ушей мне, пожалуй, до плеча достанут, лапы размером с медвежьи. Мне до этого я не встречала молодых, но уже седых оборотней, а у этого по тёмно-рыжей холке вьется серая полоса, переливается на спину.
На шее с крючьями ошейник, но смотрит дерзко, открыто: будто нет холёного демона на другом конце цепи. В глазах сила и… радость? Взгляд при мне вспыхнул медовыми всполохами.
Знаю верно: колдовство рабского свитка крепкое, неразрывное, с условием доброй воли – оборотень в услужении по собственному хотению. Значит, он либо глуп, либо до браги охоч, либо проигрался в «кости».
Как его зовут? Отчего раньше не видала? Я бы не забыла те глаза, крепкие лапы и проседь в медной рыжине.
Задумалась, сразу не почуяла: дёргают за подол.
Опускаю глаза: стоит большой чёрный коргоруши.
Коргоруши – простые духи, помощники домовых. Внешне похожи на чёрных котов, только речи обучены и умеют ходить на задних лапах.
Чего тебе?
Глаза коргоруши круглые да жёлтые и смотрит с надеждой, будто вокруг половодье, а я – спасительный плот. Прижал переднюю лапу ко рту, огляделся, торопливо сунул мне в руку яркую тряпочку и исчез.
Новое задание? Отчего Мара Моревна сама не сподобилась?
Разворачиваю. а это лента. Нарядная, алая, сильным заклятием заряжена.
Такие подарки мне по нраву! Но пора домой: уже слюдяные узоры погасли – вечер.
До моей избы тайными, нечеловеческими тропами недалеко: через зачарованную рощу, вдоль реки, до пригорочка.
Иду скоро, утро на подходе. Вдруг корень с тропы зацепил, шаг прервал.
– Не шипи, красавиша. – У тропки стоит леший Шарашка, здешнего леса хозяин. – Подарёнку тебе принёш.
И протягивает деревянный гребень. Ух ты, какой! Ладный да узорный, сильным заклинанием заряжен.
– Как услыш-ш-шишь погоню, бросишь.
– Какую погоню, леший тебя побери?
Не ответил Шарашка, в куст обратился, только веточки затрепетали.
Дальше тропка вдоль реки. Вдруг – холм. Откуда? Вчера была поляна с ромашками.
Холм зашевелился, вырос сверху рогатый горшок, следом ещё два.
– Грёза, ты? – Змей Горыныч потягивается, зевает во все пасти. – Давно дожидаюсь.
Растоптаны толстыми ногами ромашки, оборваны широким хвостом незабудки, вместо ручейка – земляная яма. Вот ведь неуклюжий боров!
Змей понял мой взгляд, засуетился:
– Я, это, с подарком…
– Принёс вот…
Поскреб когтём шею, обронил чешуйку. Зачем? Я ведь не русалка-мокрохвостка!
– Бери. Сгодится.
– Ты, это, кинь взад, если близко погоня.
И этот о погоне!
Головы Змея тем временем пустились в объяснения:
– Нас Кощей надоумил.
– Ему самому нельзя, у него это… нелитет…
– Нейтралитет.
– Демон – посол, рожа неприкасаемая…
– Лицо, не рожа, правая ты дурилка!
– Ты его видел? Разве то лицо?
– В общем, трогать демона нельзя. – Понятно: средняя голова разумнее других.
При чём тут демон Филотанус? Змей же не слышит, головы друг с другом пререкаются.
– Мы с Кощеем, это…
– Через день улетаем…
– Филотанусу приказано с нами!
– В южный лес.
– В восточную степь!
Я же дальше пошла. Чешуйка с трудом в ладонях умещается, зелена, тяжела: волшебным заклятием заряжена.
Почти до старой берёзы слышала Горыныча голос:
– Ты дурилка, правая голова!
– А ты величиной с чан, а ума на капустный кочан!
 *****
Под мшистой берёзой, что ветвями до земли, спряталась кургузая изба: слепое окошко, крыша мхом поросла.
Внутри же – просторная горница, сундуки с добром, стены и потолок в узорах. Русской печи велено приготовить дикую утку и в чугунке кашу.
На покосившееся крыльцо ступила, тут вижу тусклый свет сквозь дверную щель.
Кто сумел внутрь попасть? Колдовство на избе крепкое: нечистым ходу нет, а смертные за полверсты сворачивают. Кто посмел?
Неслышно отворяю дверь, прислушиваюсь и швыряю нож.
Сама следом. Волосы мгновенно уровень опасности оценили: чисто. Пусто, как в колдовском котле нерадивой ведуньи.
Лучина негасимая в горнице освещает стол и утку из печи. В дымном золотом боку мой нож торчит.
Сверху сидит рыжий зверёк.
– Пришла Грёза, дева светловолоса. – Он подмигнул голубым круглым глазом, потом упёрся задними лапами и оторвал от утки кусок с себя величиной. – Заходи, за столом посиди.
С хрустом откусывает зубастой пастью мясо, круглая морда блестит жиром.
Кто таков? Домовой? Бука?
– Проваливай! Здесь незваным гостям не рады.
Зверёк вылупил голубые глаза-плошки. Запихал в рот мясо, зачавкал.
Эти звуки я и слышала.
За нож рывком выхватываю утку, стряхиваю с неё странного гостя. А он не падает, висит в воздухе на прозрачных стрекозиных крыльях. И ещё маленькие над пушистыми пятками. «Прелесть какая!» – но брови сдвигаю сурово:
– Эй, наглец! Скатертью дорога!
Зверёк поддел когтём в зубах крошку, разглядел в свете лучины. Решил, что достаточно велика, сунул в рот.
Прожевал, вытер лапку о мохнатый бок:
– У меня товар, с тебя купец!
– Что? – На лавку села, утку в блюдо плюхнула. – Я за меньшее убивала, цыплёнок!
– Некогда ужин есть, важное дело есть.
Да он с заданием пришёл. У Мары Моревны таких посыльных отродясь не водилось, значит, сам заказчик.
Но я за бесплатно не работаю.
– За мои услуги мешка золота мало, а на тебе и штанов нет.
– Штаны не важны, – приосанился, солидно так. – Мой грош всюду хорош.
На утку косится. Подвигаю блюдо к себе.
– Что нужно?
– Оборотень.
Алхимик что ли? Для варки зелья кровь, шерсть, когти, даже слюна оборотней годятся.
Ладно, дело нехитрое: в соседнем лесу хозяйничает стая с вожаком Полночью, молодой сильной самкой.
– Нет, нужен Тень. Рыжий такой, глупый. Знаком?
Ох, Цыплёнок, страха поди не ведает! Разве не знает, что Тень самого демона Филотануса слуга и раб? Думаю, умирать, что жабу ядовитую облизать – горько, тошно, всякой нечисти на смех.
– Нет!
– Думаю: скоро срок кабалы выйдет, а оборотень из избы – нет.
– Я на демонические дела плюю, потому что не просто молода и красива, но и умна.
– Плюй, но оборотня добудь. Мне – волчишко, тебе – золотишко.
Как Цыплёнок очутился снова на утке? Вот от щелчка отлетит кверху лапками!
Мои пальцы щелкнули пустоту. А он вдруг на дальнем конце стола да с утиной ногой. Сидит, жуёт, забавно перекатываются толстые щёки.
– На что тебе Тень? Он испражняется пряностями или ведает тайнами?
– Твоя цена – заплачу сполна.
Любую, говорит, плату проси за оборотня. Всё что угодно? Цыплёнок не знает, с кем связался. Поглядела на себя в отражало – отполированное серебро в узорной раме, наследство колдуна Златана. Он, бедняга, ноги целовал, блага мира обещал, но от моего зелья противоядия нет.
Говорю:
– Зеркало.
– Что, рожа кривовата?
– Ты не понял, Цыплёнок. Не простое зеркало, а самоглядное, из семи металлов японской богини. Читала о таком в старинном свитке. Сможешь?
Цыпленок подавился, выругался. Ишь ты, заслушалась! Запомнилось про глупого пса, что польстился на жадные кости. Это он про кого?
– Дай с ноготок, запросит с локоток.
И ещё:
– Портального порошка почти нет... – Внимательно на меня посмотрел: – Зеркало – твой ответ?
– Без него сам иди.
Тут Цыплёнок исчез, будто не было. Утиная кость об стол брякнула. Целиком птицу съел – как не лопнул?
Однако забавный зверёк: жёлтый, будто цыплёнок, с прозрачными крыльями и большой круглой головой. Вот бы пощекотать пушистое брюшко!
Не успела я чугунок из печи достать, как волосы беспокойно зашевелились, проскочила по косе искра. В избе почудился дождь с грозою.
Откуда-то взялся над столом радужный шар. От него в стороны свет: ярко до боли. Я ухват наперевес: кто посмел колдовать?
Раздался из шара женский визг, затем выскочил мой недавний гость:
– Какой я вам тануки, оторвать бы руки!
Тут хлопнуло, и шар пропал.
А свет остался.
– Вот, – Цыплёнок отдышался и достал из воздуха круглое и блестящее, что-то вроде медного таза. Тут же отражения негасимой лучины от блестящей глади брызнули по узорным стенах, запрыгали по нарисованным облакам на потолке.
– Зеркало волшебное, для бытовых нужд. С двухсторонней связью!
Чую: то самое! Самоглядное, о котором в свитке пророчество.
Только проверить надобно: исправно ли.
– Артель веников не вяжет! – Цыплёнок уселся на стол, потёр блестящую поверхность и запищал на иноземном.
По ровной глади пробежала рябь. Зеркало вдруг открыло узкие чёрные глаза, огляделось и пропело что-то резкое, но несомненно учтиво-вежливое.
– Чушь! – А сама за косы схватилась, чтоб руки не тянуть.
Цыплёнок поводил коготками по зеркалу, нажал в середину: – Где настройки? – Вдруг шмякнул со всей дури пушистым кулаком. – Симатта-кисатта!
Отозвалось звону зеркала на стене отражало, прогудел чугунок, звякнули с зельями горшки.
Эй, осторожней, с чужим добром-то!
– Готово! Свет мой, зеркальце, скажи да всю правду доложи! Я ль на свете… ну, дальше сама знаешь.
Зеркало заморгало, сменило монгольские глаза на круглые голубые и пропело:
– Ты на свете всех милее, всех пушистей и рыжее!
Волосы охнули и потянулись к зеркалу.
Но Цыплёнок махнул, и оно исчезло. Исчезли и блики. Темно в горнице, лишь лучина. В окно серый рассвет пробивается.
– Обмен: Тень на эту дребедень.
Хм, за такую диковинку притащу целую стаю оборотней, с бантиками на хвостах.
Волшебное зеркало в умелых руках – власть, богатство и сила. С ним можно столько дел наворотить!
Тщеславных княгинь да богатых старух, что головастиков в пруду, а у них – неистребимое желание продлить красоту и молодость. Зеркало же на расстоянии вещает то, что хозяйке, то есть мне, надобно. Это же столько народу загубить можно! Порезвлюсь на славу.
Остался вопрос:
– Почему я? Есть другие наёмницы: оборотень в обмен на сундук с бусами и соболиными шубами.
Цыплёнок вздохнул и вытащил из воздуха серебряную нить, невесомую паутинку. Она сверкнула в свете лучины, подлетела и опустилась на мою ладонь. Это же…
– Где взял? – Волосок приласкался, обвился вокруг пальцев. Потом прополз по руке. Коса прошелестела, гулёну приветила.
– У оборотня из поясного мешочка.
– А у него?
Цыплёнок пожал плечами.
– Вот сама и спросишь.
Спрошу, уж не сомневайся! Так строго, что в кабалу запросится обратно, и медовые глаза не спасут. Волос могла только я отдать сама, но не припомню такого.
Но оборотень Тень, по словам Цыплёнка (кстати, зовут его длинно и скучно, навроде Ершинингеля-Флигеля), в земляной тюрьме. Ведь в демонической избе немало узников.
Готовлюсь тщательно. Достаю суму с увеличь-заговором: сама с ладонь, а вмещает стог. Вдруг с оказией в колдовские сундуки загляну. Охранник отлучится или сморит в одночасье сон. Ну, или умрёт. Такое иногда случается с охранниками.
К обычному набору укладываю разрыв-траву, оборот-цветок и, поразмыслив, порошок одолень-зелья.
С одной стороны, моё колдовство против демонического, что заячий писк против соколиных когтей. С другой стороны, дело предстоит нехитрое: оборотня за руку наверх вывезти.
Цыплёнок подробно объяснил, где в подземной избе узников держат. Видно, бывалый гость.
– Отчего ж сам не идешь?
Гость оттопырил на передней лапе средний коготь и погрозил им в тёмный угол. Вздохнул:
– Демон поставил от Непревзойденного заслон. Особой крепости.
*****
Уже подходила к подземной избе, как содрогнулась земля. Колдовской вихрь сбил с ног, швырнул оземь. Немалой силы колдовство свершилось! Кто, почему, откуда?
Встаю на ноги, тут пролетело что-то. Обломало ветки и рухнуло в смородиновый куст. Встала, подхожу: тощие лапы с длинными когтями торчат. Это злыдень. На ловца и зверь бежит, в смысле, летит. Вытаскиваю за ноги, а он чумазый и подкопчённый, дрожит кутёнком.
– Что случилось?
– Б-б-бум! – Трясёт головой – крылья дымятся лучиной. – Б-б-бах! Бух!
Я порошок из измельченной одолень-травой злыдню в морду сунула, он глаза к пяточку свёл и рухнул. Шерсть на затылке кудрявится обугленными барашками.
Хороший зубастик, полежи. Больно не будет. По крайней мере, пока.
Не обманул Цыплёнок – у злыдня на руке от каленого железа отметина: длинная черта и две покороче – демона метка, без неё в подземную вотчину ходу нет.
Взмах ножа – и кусок зеленой кожи с шерстью и меткой перекочевал в мой мешок.
Теперь дело за оборот-цветком: наколдовать рыльце, куцые крылья и редкую шерсть неприятного цвета.
И как они не калечатся столь острыми и длинными зубами?
У ворот в подземную избу суматоха. Из дыры дым, угарно. Демоновы слуги соплеменников вытаскивают, на траве складывают. А те в ранах и горелые.
Тут и Полночь с оборотнями суетится. Им на глаза попадаться не стоит: чуждую личину враз раскусят.
Поспешила смешаться с зубастой компанией, нырнула в проход.
В дверях воздух, как густой туман. Замешкалась на пороге, сквозь колеблющийся воздух прошла и чуть не выскочила обратно.
Прямо передо мной чудище: бычьи рога, кровавые глаза, козлиная борода. Скалит острые зубы. Руки раскинул на всю стену, грудь и плечи пузырятся отменными мускулами.
Уф, это же статуя белого камня. Демон Филотанус в истинном обличии.
– Ну, что встал! – Невежливо ткнули в спину. Поспешно отхожу и незаметно оглядываюсь.
Попала я в горницу столь просторную, что серые стены пропадают в мареве.
Вдалеке шумно, как в улье. Не там ли оборотень? Иду мимо белокаменных изваяний кудрявого красавчика. И все, как один, с ликом демона. Тут он с крыльями, вот на огненной колеснице, а тут, – тьфу, срам какой! – с бесом в обнимку, здесь – сразу с тремя.
У дальней стены будто ураган пролетел: каменные обломки и поваленные статуи. У разрушенной в паль стены копошатся злыдни, достают придавленных соплеменников.
– Вонючий пёс! – Злыдень с одним рогом вдруг с грохотом швырнул булыжник. – Да как он смел перечить Владыке!
– Уж я б ему хвост бы отгрыз! – подхватил другой зубастый, чумазый, обгоревший и без половины зубов. – Удача, что огонь быстро затушили!
Злыдни загалдели. Тут и там раздавались неприятные слова в адрес шелудивого пса.
Про оборотня речи? Подойду ближе.
– Кто ты? – подскочил злыдень в доспехах и пушистыми бакенбардами. – Что-то тебя не помню. Как зовут?
– Добрый день! – улыбаюсь шире.
– Как? – бакенбарды посмотрел пристально. – Добрый?
– Э-э-э… Злой. Ужасного вам дня.
Скалюсь, а сама тянусь к поясному мешочку.
Вдруг раздался протяжный вой. Отскочил от стенок, повторился многократно.
Грохнула огромная дверь с вырезанными по дереву узором и выскочил тёмно-серый волк. Он снова взвыл и бросился к выходу. Из под лап полетели мелкие камни.
Тут же вылетел ошейник, врезал ему по хребтине. Оборотень рухнул, проехал носом и засучил лапами, пытаясь подняться.
В дверях показался демон. Изящная чёрная рубаха свисает с одного плеча, а он и не замечает.
Злыдни дружно притихли, поджали хвосты и посерели, слились со стенами.
Только серый оборотень тихо скулил.
Демон ссутулившись, прошлёпал по камням босыми ногами, подошёл к тихо скулящему серому оборотню. Поднял ошейник и замер. Растрепанные кудри упали на лицо.
– Владыка, – прошелестело из толпы, – Кощей…
Демон поднял голову, и говорящий осёкся.
Зубастые неслышно сглотнули.
Тот злыдень, что осмелился открыть рот, вдруг ахнул и закрыл лапами длинные уши и побрел по коридору, спотыкаясь, как слепой.
Демон обвёл вокруг невидящим взглядом, развернулся и пошлёпал босыми ногами обратно. Следом за ним тянулась полоска чёрного кружева.
Захлопнувшаяся дверь подняла облако каменной пыли.
На пороге остался лежать клочок кружева.
– Лютует… – Злыдень в доспехах уважительно смотрел на узорную тряпочку.
Серый оборотень не сразу поднялся на лапы. За спинами подскочивших злыдней признала – Иней из стаи Полуночи по прозвищу «Поганец».
Иней тоже меня увидел. Дёрнулось драное ухо, забегали разномастные глазки – признал сквозь личину, догадался, зачем я в подземной избе.
– Как, говоришь, тебя зовут? – До чего прилипчивый злыдень, как смола. – Кто ты?
И знак подаёт. Сбоку подходят пятеро таких же.
Не таясь, достаю нож. Прикидываю: в горнице десятка четыре злыдней и Поганец. Славная выйдет заварушка!
Тут Иней резко взвизгнул.
– Тш-ш-ш, – оборотились на него все. – Владыка отдыхает.
– От Кощея весть принёс, – громче взвыл Иней. Эхо радостно подхватило вопль. – Стрелой, говорит, лети! Призови демона! А он… цепью по спине! Серебром! У-у-у! Нет такого закона – посыльных бить! У-у-у!
Злыдни дружно зашикали.
– Не тревожь!
– У-у-у! – надрывался Иней.
Тут свалился на спину и начал кататься по земляному полу, сбивая ближайших злыдней.
Остальные рогатые кинулись на оборотня, схватили за лапы, зажали морду, навалились скопом. В кучу из зубов, клыков и ушей запрыгнул и злыдень в доспехах, размахивая лапами. Следом с радостными воплями ринулись остальные охранники.
Хм, весело у них, в куче-то, но мне пора. Нет-нет, не провожайте, сама как-нибудь.
Нырнула в пятый от статуи проход в земляной стене и чуть не упала. Сразу под ногами неровные ступени крутым обрывом вниз. Темно-то как.
Полудницы видят без света лучше смертных, но уже пятая ступень теряется во мраке. Нет ни факела, ни свечки. Достаю из поясного мешочка огонь-траву, неопалимую купину. Дунула – загорелось тихое голубоватое пламя.
Прислушалась: вдалеке отголосок. Ступаю по узким земляным выступам, а они узкие – лишь малой птичке вольготно сидеть.
Белёсые корни за уши цепляются, под ногами крысы шныряют. Жарко. Душно.
Конца и края спуску нет. Сколь глубока подземная вотчина? По ощущениям никак не меньше пяти вёрст: с кореньями, запретными кладами, тайными могилами.
Наконец впереди неяркий свет.
Вхожу в широкую земляную пещеру.
В ней клети из цельных стволов. За решётками в темноте воют, шипят и скребут.
Мелкий злыдёнок пищал, но много не подёргаешься прижатым к стене.
– Веди к последнему узнику!
Он посмотрел мне в глаза и решил стать послушным.
В тайном кармане в рукаве припрятан сонный порошок. Дунула в рыло, злыдёнок чихнул да осел на земляной пол. Ничего, сладко поспит до заката.
Тут я сама следом рухнула. Сила колдовская на исходе, вытекает тоненькой струйкой! Как не вовремя!
Руки стали тяжелы, голову будто грызут изнутри шишиги.
Мы, полудницы, волей крепки, солнцем, свежим ветром, полем полуденным. Под землёй же вотчина мрачного бога Вия – повелителя мира Духов.
Но дело превыше всего.
Сжала зубы до хруста и поползла на коленях до узкого лаза, обитого железом.
Это камера для особых пленников, так сказал Цыплёнок.
Скрипучий засов отворила разрыв-трава.
Прислушалась: из лаза шорох и хрип.
– Эй, оборотень! Ты там? – шиплю в вонючую тьму. – Сдох уже?
Из всех клетей взвыли, заскулили. Из камеры лишь вонь и хрипы.
Пришлось ползти. Ноги с трудом волочу. Мокрицы извиваются под ладонями.
Внутри пещера: не мала, не велика – с подземного зверя Индрика.
«Ну же, Грёза! Дело без конца – что кобыла без хвоста! – уговариваю себя. Подползаю к хрипящей куче. – Хватай оборотня, да выбирайтесь!».
Склоняюсь над вонючей кучей.
В тусклом свете огонь-травы видна безглазая беззубая пасть, остатки волчьей шерсти. Обглоданный язык свешивается. Кожа клочьями, из дыры серая кость торчит.
Федот, да не тот. Оборотень, да не Тень.
Вурдалак почуял мой запах ввалившимся носом: ногами засучил, захрипел – полезли из глотки жирные черви. Торчит из живота кол, когтями деревяшку почти в труху стер. Не сдохнет. Выживет.
А я, похоже, нет.
Подняться не могу. Волосы слабо подёргались да повисли обрубками.
Закрываю глаза и падаю на пол.
*****
– Много спать – дела не знать! – От крика вскинулась резко, дёрнулась и ударилась о стену затылком.
– Кто здесь? – и шипеть сил не осталось.
Кругом всё та же подземная темнота и вонь гниющего вурдалака.
Откуда вдруг голос Цыплёнка? Чудится вроде: «В мешке ищи!»
У меня припрятана веточка ивы – первое средство для исцеления полудниц. Но верёвка ослабевшим пальцам не поддаётся.
Чую, в ладонь тычется круглое, тёплое. Вынимаю, а это яблоко. Да не простое: в душной черноте светится. От него побежала по руке блестящая струйка. А с ней и колдовская сила будто знойным солнышком напиталась. Волосы очнулись, поласкались, в косу улеглись.
Чудо: встаю на ноги.
Так, тихонько, по стеночке мимо сопящего злыдёнка, мимо многочисленных дверей, в душной темноте по узким ступеням вверх и выползла в горницу с лестницей.
*****
А как вылезла, так и села за статуей. Отдышаться бы.
– Тупой ты уродец! Не вру! Чтоб мне грызть гнилые кости! – Пищит невидимый мне злыдень.
Статуя, за которой я притулилась, изображает демона в объятиях мускулистого мужика. Оба, видать, в бане, потому что нагишом. Лохани только не видать.
С одной стороны статуи торчит кончик хвоста, с другой – толстенькие ляжки другого злыдня.
Кто-то из них шепчет, громко так:
– Тень, собака шелудивая, протявкал: «Отслужил положенный срок, хватит!».
Я обратилась в слух. Невидимая за белокаменными голышами, различила даже шмыгание носом.
– Владыка зашипел, глаза так и горят! А пёс Владыке: «Мне жаль тебя».
– *****! – выругался голос визгливее первого.
Хм, мускулистый мужик из камня очень напоминает оборотня Тень: и стать, и длинный волос.
– Владыка крикнул: «Не уйдешь!». Тут избу снова тряхнуло.
– А блохастый?
– На ногах устоял. Оскалился и когти выпустил.
За статуей снова охнуло. Кисточка на хвосте встопорщилась.
– Помнишь? Сорокопут, уж насколько могущественный был колдун, но Владыка пальцами щёлкнул – только веником смести, что от волхва осталось.
– Нам повезло, что обрушилась лишь стена.
Я тем временем пристроилась между каменных мускулистых ног, рявкнула строго:
– Оборотня куда дели?
– В покоях он. Ась? Кто здесь?
Быстро, пока кисточка с ляшками не очухались, прошмыгнула мимо копошащихся в развалинах злыдней, нырнула в ажурные деревянные двери.
Змей-Горыныч сказал, что Филотанус с Кощеем уедет.
Надеюсь, мне повезёт.
Повезло. Демона нет.
Богаты и торжественны покои. Только с чёрным цветом перебор да крючья с потолка и шипастые орудия для пыток не гармонируют с изящными безделушками и картинами.
С широких полатей рука свешивается.
– Эй, Тень! Я его ищу, а он отдыхает! Идём!
Откидываю шкуру и понимаю, что оборотень никуда не пойдёт.
Большого ума не надо, чтобы понять – его сущность, что вместо души у нечисти, улетела. На груди дыра, два кулака влезет. Кругом валяются смятые кружевные платки с кровью и следами магического лечебного порошка.
Поздно знахарствовать – оборотень практически всеми лапами в Нави, тамошних коз гоняет. Не дышит, не разумеет, на удары не реагирует.
Лежит бессмысленной грудой, ручищи раскинул.
Как вытащить эдакого медведя? Жизни в нём не больше, чем в деревянном идоле человеческого капища.
Но вывести надобно. Дело без конца, что кобыла без хвоста.
Из-за покореженной двери послышался шёпот:
– Здесь он! В покои заскочил!
Хм, не меня ли ловят?
На полу брошен черный с серебряной нитью плащ. То, что надо! Капюшон на голову, сама – в кресло, нога на ногу.
Главное – не дать злыдням очухаться:
– Эй, вы! Унесите обог'отня пг'очь! – подражаю демоническому говору за спинкой кресла. – Выбг'осите в канаву.
Слышу: переминаются, шушукаются.
– Э-э-э, Владыка, а вы не ушли к Кощею? – пискнул какой-то самоубийца.
Как они смеют приказа ослушаться!
– Сбг'од! Отг'ебье! – От удара подлокотник затрещал. – Г'аспустились, лодыг'и! А ну, навести пог'ядок! Стены вылизать! Заг'ою! В яме сгною!
За креслом охнули, засуетились. Через миг тишина – ни злыдней, ни оборотня. Хорошо, однако, иметь вышколенную прислугу.
Выбраться из подземной избы не составило труда. Слуги носятся, как под хвост ужаленные. Одни тащат наспех сколоченные лестницы, другие – вёдра с водой и тряпки. Особо старательные облизывают стену у покоев. Никто не хочет на своей шкуре почувствовать гнев Владыки. Мне то на руку.
На поляне уже подпрыгивает молодой волк-оборотень Лучик.
Подсаживаю ему на спину бесчувственного оборотня. А тот падает. Пришлось за спину обнять. Да у него жар, дышит раз через пять. Эх, испачкается платье, возьму сверх платы отрез ткани!
Со стороны избы донесся вой, крики. Обиженный голос визжит:
– Догнать! Вернуть!
Ругательные слова присовокупил.
Очухались, рогатые.
Выскочила из подземных ворот оборотень Полночь, следом вся стая. И на каждом звере верхом по злыдню.
– Не уйдут!
Лучик рванул в галоп, не успела я серые бока пришпорить.
Прямиком через буйный лес, мимо мшистых стволов, через ямы-коряги-ухабы, сквозь колючий шиповник. Только и успеваю от нависших ветвей уворачиваться да держать безвольного оборотня. Тот болтается пустышкой, деревянным идолом, лишь стонет изредка да отросшие волосы цепляются за когтистые сучья кустарников.
Бежит Лучик, на ущербную лапу припадает. Язык болтается. Ноша тяжела, а стая не отстаёт. Видать, тоже ведомы оборотные тайные тропы.
– Погоня близко. Доставай скорее гребень. Станут злыдни наезжать да ловчую сеть метать – брось гребень позади.
В скором времени слышится свист и вой.
– Живьем брать! – Обмотала ближний куст ловчая сеть.
Изловчилась, кинула гребень – и в эту же минуту стеной поднялась густая чаща: ни пешему не пройти, ни конному не проехать, дикому зверю не прорыснуть, птице не пролететь.
Злыдни зубами скрипят:
– Все равно догоним, только вот топор-самосек привезём.
 
Бежит Лучик, спотыкается. Язык по ветру болтается.
В скором времени слышится рёв и визг.
– Достань, Грёза, чешуйку, – говорит. – Как погоня настигнет, и огненные стрелы полетят, брось позади.
– Не уйдёте! – Посыпались дождем огненные стрелы.
Платье на мне в двух местах загорелось. Волосы к голове прижались. Я огонь взглядом остудила, изловчилась, кинула чешуйку – и до облаков поднялась каменная гора позади.
Злыдни зубами скрипят:
– Все равно догоним, только вот кирку-камнеломку привезём.
Бежит Лучик, на все лапы спотыкается. Язык по земле волочится.
В скором времени слышится шум и крик.
– Достань, Грёза, ленту, – хрипит Лучик. – Как только…
– Знаю! – Пора вмешаться. – Ну-ка, тпру, конь буланый. А то придётся двух оборотней спасать!
Лучик и рухнул. В кувырке изловчилась, кинула ленту – встала широкая река позади.
На том берегу злыдни зубами скрипят:
– Всё равно догоним, молите Владыку о пощаде, только это не поможет.
Пришпорили злыдни оборотней вплавь. Моргнула – они уже посреди реки.
Что ж думают, мы, полудницы, еловыми шишками расчесываемся, болотной водой умываемся? Достаю сушеную травку, говорю нужное слово и кидаю в воду.
– Шустро гребут. – Лучик любуется на речные буруны. Стремительный поток уносит прочь мокрую стаю Полуночи, стучит зубастыми об острые камни. – Садись, Грёза, поехали.
Нет, сама дойду. Недалеко. В ту избу демон не сунется – Мары Моревны вотчина, да и Шарашка укроет.
*****
В избе командую:
– Холодной воды. Горячей, две лохани. Железо – в костёр, раны прижечь. Подорожник разжевать в кашицу.
Через мгновенье никого не осталось. Только я и оборотень. Кровь капает на кожаные сапожки.
Достаю нож. Крови будет ещё больше.
Оборотень хрипит. Я шиплю:
– Не сдохнешь, собака! Пока не ответишь, – взмах ножом, из горловой раны хлынул гной, – почему волосы не пытаются тебя задушить, а ластятся. Отчего руки, – за надрезом на животе потекла бурая жижа, – помнят, что у тебя на левом боку шрам от посоха колдуна, а на бедре – от серебряной стрелы? Я, – осторожно вырезаю рану магическую, опасную, – никогда никого не спасаю! Почему же я ещё здесь?
У оборотня ртом пошла кровавая пена.
Цыплёнок сунулся было в помощники. Цыкнула: травы окопник принеси.
Меня не интересует, откуда окопник в начале осени. У больного лихорадка, значит, надобно раздобыть.
И трава появилась.
И ведьминский эликсир.
Сосновая смола.
Лыко на повязки.
Цветки папоротника.
Дикий мёд.
Колдовской сизый порошок.
Любой приказ исполнялся без писка.
*****
Через два дня выползла из избы.
Небо в тучах. Ни одной звезды, воздух свеж, в голове пусто. Небольшой костёр неохотно борется с ночным сумраком.
Поодаль две яркие плошки, рядом куст, лохматый и густой, даже на фоне тёмного неба.
Лучик с лешим. Ждут.
Сжимаю кулаки:
– Проваливайте! Уходите!
Плошки моргнули. Куст потемнел.
– Что бы вас ни держит рядом с оборотнем, этого уже нет. Вы свободны. – Слюна вдруг густая, вязкая. Сглатываю. – Он…
Медленно опускаюсь на бревно, как в ледяную воду, утыкаю лицо в колени. Волосы укрывают коконом, ластятся, обнимают ступни. От костерка тянет теплом.
– Зеркало твоё. – И Цыплёнок тут, невидимый в ночи. – Всё по-честному.
– А не пошёл бы ты… у шишиг хвосты нюхать. – Беззлобно предлагаю я.
Предрассветный ветерок пахнет болотом, сыростью и туманом. За пригорком бродит медведь. Тянут докучливую песню сверчки. Ухает филин.
Леший шикнул, филин подавился на половине «угу».
Я смерть много раз видела. Сама убивать горазда. Ни с чем её, матушку, не перепутаешь. Сколько не биться, от смерти не отбиться. Всяк умрёт, как смерть придёт.
В избе тело прикрыто чистой тряпицей.
Нечисть гордится своей бессмертностью. Умерев раз человеком, мы живём сколь угодно долго. В ответ избавляемся от людских слабостей, как то: жалость, сострадание, преданность, порядочность. И выживаем, век за веком, в тайне завидуя скороживущим людям. Завидуем их любви, чистоте, мыслям, чувствам.
Но и нечисть гибнет: от заговорённой стрелы, от колдовского обряда, от клыков соплеменников. Убиваем мы с радостью, гордо тычем в небо отрезанной головой врага.
По волосам пробежала искра. На поляне вдруг светло, будто утренник. Запахло дождём. Как тогда, в моей избе. Поднимаю голову: над костром появился радужный шар.
Сам с яблоко, а внутри вихри. Затем всё шире, вот уже с пенёк. Оттуда выглядывает лысый череп с зубами. А глаза-то, глаза! По шее ожерельем: одни вращаются, другие подмигивают, иные моргают.
Лучик, молодой дуралей, прыгнул между мной и черепом. Шерсть торчком. Рычит, клацает пустоту.
Череп в дыре улыбнулся. Лучик взвизгнул, хвост поджал, вжался в землю брюхом.
Я встала, нож в руку, уперлась ногами.
– Кто таков?
– ;;;;;;, ;; ;;;;;? Тень? ;;;; ;;;;? – Раздалось как из бочки. – ;;; ;; ;; ;;!
Вытягивается тощая рука, разжимает корявые пальцы и роняет свёрток.
– ;;;;, ;; ;;;;!
Тут же дыра уменьшается. С котёл, затем с яблоко… Цыплёнок отмер, с криком «Стой! Дай порошка, ковбой!» рванул к нему. С усилием втиснул голову, толстое брюшко, повертел пушистым задом и провалился.
Хлопнуло и снова темно.
Цыплёнка нет. Лучик глухо рычит. Шарашка поддел веткой свёрток и рассматривает.
– Не трожь! – вдруг в нём вредное колдовство? Но не опасностью пахнет, а мирной чужеродной магией. Да это свиток, какими волхвы балуются. Разворачиваю – в глазах запестрело от незнакомых закорючек. И так и сяк повертела, прошептала: «Откройся!» – не помогает.
Да ну тебя, пустышка! Швыряю прочь.
Почему костёр и деревья будто в дымке? Почему свербит в глазах? Щекам вдруг мокро? Неужто слезы? Какие глупости! У полудниц нет ни сердца, ни жалости.
Ещё и глупый филин разугукался.
– Всё, ухожу. – Еще не хватало, чтоб леший и Лучик увидели мою слабину. – Мара Моревна, небось, глаза проглядела, ожидаючи. Прощайте.
Поворачиваюсь к лесу. Шальной медведь рванул сквозь кусты прочь.
Вдруг появился Цыплёнок. В воздухе снова свет, по волосам искры, потом дыра, оттуда протискивается мешок и знакомый голос командует:
– Прекратить слезоразлив! Тень жив!
– Цыплёнок, ты в дыре разум потерял?
– Харон и Миклеку-тьфу-тси… по загробным сусекам поскребли: оборотня нет среди мёртвых. – Рванул в избу, из-под мешка только лапки торчат. Я, как околдованная, двинулась следом. – Тень живой, не за чертой. Мой волчок не дурачок!
Из мешка посыпались странные вещи.
Мне сунул верёвку с блестящим кругляшом.
– Концы в уши вставь! Кольцо приложи к оборотню груди, заклинание тверди: дышите-не дышите.
– Чушь!
– Колдовской обряд из мира, откуда я его стащ… взял. Делай, что велено.
– Притащил лучше бы знахаря!
Цыплёнок посмотрел голубыми плошками и пробормотал:
– Всякий мнит себя героем, видя бой со стороны.
Лучик скулит, рвётся в избу. Леший к кругляшке ветви тянет. Нет, уж я сама: давай свою безделицу!
Дальше-больше: Цыплёнок поручил Лучику облизывать оборотню рот и нос, а Шарашке (чудно!) шатать грудь. Командует: вдавил-выдавил-нажал-отпустил. Да сил не жалеть! Шибче! Крепче! Чтоб рёбра трещали!
Потом рыжик совсем заблажил: воткнул в руку оборотня иглу со шнуром и зельем в бычьем пузыре. И ещё одну.
Ерунда какая! Бессмыслица! Что за обряд? Каким сумасбродным придуман колдуном? Помышляю колесо бросить, но в ушах: тук!
– Что визжишь, блаженная? – Теперь Цыплёнок вколол в бедро Тени прозрачную соломинку с... живой водой?
– Там стукнуло.
– А то! Лечим – не калечим! Поднажмем!
И мы поднажали! Шарашка шатает, Лучик облизывает, я колдую: дышите-недышите-дышите-недышите.
В ушах снова: «тук!»
Тук! Тук!
Лучик как завизжит:
– Живой!
Тень застонал, на губах надулся и лопнул пузырь. Вот так странный обряд и зелье в соломинках!
Я лешему уткнулась в деревянную грудь и рассмеялась. Шарашка гладит по плечу, я хохочу. Хохочу, а слёзы катятся по щекам. Текут и текут без моего желания, сами по себе.
Волосы пустились в змеиную пляску.
Цыплёнок колотит оборотня по щеке, зовёт по имени.
Лучик визжит, котёл своротил с лавки.
Медведь рыкает под окном.
*****
У избы леший Шарашка удерживает лето. Ромашки из последних сил белеют, кусты зеленеют, трава не жухнет. Над избой горят тёплые звёзды. Всё так же ухает филин.
Но уже кричат птичьи клинья, солнце ниже и реже. Ветер приносит квёлые листья и дождливый дух. Медведь в берлогу убрёл.
Тень сидит у костра, замотанный, как человеческий младенец. Глаза уже восстановились; цвет светлого меда, взглянет – увязнешь. Только против меня эти штуки бесполезны.
Тень уткнулся в свиток черепа из дыры:
– От Харона послание. Славный дядька, в драке первый. Собаковод, душевоз, любитель чарки и лучший поэт подземного мира.
Вот, послушай:
«Ода на смерть оборотня»
Тень! Я, Харон, друг твой, поведаю: час избавления жди.
Ты в это время, пройдя путь погибели близкой,
Прибудь уж домой, к нам, в каменный Тартар.
На берег Стикс реки, ей поклоняются боги.
Радуйся, умерший зверь! Войди! Мы тебя угостим, а потом уж,
Пищей насытившись, будешь, погибший, с бессмертным Хароном
Носиться бесплотною тенью до самых конца времён…
– Чушь! – от необычных слов свело зубы. – Ты, что ль, бесплотная тень? Чего ему надо?
– Понятно чего. Пишет: как умрёшь, перебирайся ко мне, в Тартар. Микки и Цербер ждут.
– Подождут.
– Хотел с мужиками посидеть, выпить. – Вздыхает, из-под повязки искры прыгают. – Умрёшь с вами, как же.
Грожу бычьим пузырём с иглой, улыбается.
Через два дня, у костра, Цыплёнок, он же Ёршик, поведал «Песнь о спасении волчонка Тени великим героем Ершинингельдом, Жителем Лучшего Мира».
Как нырнул в дыру над костром («портал» называется), так оказался в каменной пещере. Там река темнее ночи, трёхголовый пёс, летучие мыши и накрытый стол. Два мужика: дед в балахоне и череп с глазами бокалы подняли. Празднуют, гостя дорогого ждут.
– То Харон и Миктлантекутли, то есть Микки. – Поясняет Тень. – Славные парни, весельчаки. Боги Смерти.
Ершик после первого кувшина поинтересовался: «Кого ждём-встречаем?», после второго – «Где шляется оборотень, почему с нами не пьёт? Не уважает?» А как узнал, что Тени нет в мире мёртвых, так потребовал у собутыльников портал в «мир искусных ведунов».
– Сначала тайно глядели, как знахари обряд воскрешения проводили: умершему грудь давили, иглами кололи.
– А потом?
– Потом Микки моргнул и все уснули.
Тогда Ёршик и стащил бычьи пузыри с зельем, соломины с эликсиром и лечебные камни «анальгины»: один к одному, как заячий горох.
Хотел, говорит, сундук-пищалку забрать, но тяжел оказался, в портал не пролез.
Раньше бы первая Ёршика назвала пустомелей. Но самолично видела, как появился с мешком знахарских приблуд. И ведь помогло.
– Время снадобья! – Ишь, распоряжается, как взаправдашний лекарь.
Снадобье готовлю из анальгинов – заячьего гороха. Перетираю в порошок, настаиваю с медуницей и вливаю оборотню в горло.
Как окреп, так сам камни глотает и ворчит:
– Пустое. Заживёт как на волке.
Но Ёршик непреклонен:
– Анальгины жуй на рассвете, на закате, в полночь и полдень. В тот час они силу имеют.
Вот так сильное колдовство! Уже через седмицу оборотень на ноги встал. Мне на плечо оперся, взял крепкую суковатую палку. Так мы с ним обошли вокруг избы, к костру возвратились.
Тень отбросил вдруг палку, упёрся в землю ногами, развернулся и обнял.
Укрыл, как снегом поляну, к груди прижал. Да так крепко, будто вовек не отпустит.
– Колдунья строптивая, разласка милая.
Волосы укутали нас, как саваном. Я уткнулась в волчий плащ. Аккурат в то место, где выходная рана колдовского заклятия. Вдруг захотелось пролезть сквозь повязки и рубаху, прижаться к коже, вдохнуть животный мускусный запах.
Оборотень одной рукой обнимает, другой по спине гладит, шепчет в макушку нежные глупости. Слова обволакивают, струятся, пряди утаскивают их к себе.
– Близок мира конец, а им под венец. – Заворчало недалеко.
Тень говорит:
– Здравствуй, Ёршик! Где пропадал два дня?
– Землю спасти – не блох пасти. Мир ваш в опасности.
– Неужто?
– Пророчество сбылось: два престарелых божества стащили у рябого демиурга зачаток мироздания в виде золотого яйца. И вот…
Ёршик замолчал, ожидая вопросов. Мы сделали вид, что нам не интересно. Ну вот ни капельки.
Он запыхтел, помолчал, но не выдержал:
– Не умеешь – не берись! Конечно, старики не уследили. Появился серый разрушитель и уничтожил яйцо. А это что значит?
Мы замерли, ожидая подробностей.
– Это верный предвестник конца всего живого. Курам на смех!
Ну и пусть хоть конец света, хоть начало тьмы. Не хочу, не буду вылезать из объятий. Пахнет оборотень зверем, силой, надёжностью.
Невидимый Ёршик продолжает:
– Я-то сбегу, но вас, дуриков, жалко. Сгорите почём зря. Но! Есть я, значит, а у мира – шанс.
Тень и говорит:
– Неужто мы тебя оставим? Вместе пойдём.
Слышу: заверещал Лучик, запрыгал. С охоты вернулся, зайца или утку принёс. Серый оборотень совсем молод, бегать ему волком ещё лет сто, пока не убьёт достаточно людей, чтоб заполучить возможность обращаться в человека.
– Мало мне недобитого волка, – я так и представила, как Ёршик взмахнул лапами, – ещё и неразумное чадо. Всё! Земля обречена!
Тень отвечает. От густого голоса моему уху и гулко, и щекотно:
– Ничего, Ёршик, прорвёмся. Где наша не пропадала! Эй, мир, крепись, мы уже выдвигаемся!
Ну вот, начинается...