Правда бабы Груни

Глава 1

Паровоз приближался: свистел, стучал, голосил. Проскользнул, вагоны удалились. Пора спать – завтра в поле.
Жизнь колхозных школьников тридцатых – сороковых обычна: в поле летом трудились, без выходных. Всегда. А как земляника пойдёт - гурьбой в лес, после прополки. Летом, только наступят каникулы, шли полоть яровые: росли на земле пшеница и рожь, ячмень и овёс. К августу и грибы собирать успевали.
- Сколько помню себя, - Мария Кирилловна Ушнур¬цева, Соколова по отцу-матери, невысокая улыбчивая женщина с удивительно светло серыми глазами, вспоминает детство свое, - помню протяжный паровозный гудок и перестук колёс. Родилась я и выросла на станции Сиуч Вологодской области. Выйдем посидеть с бабой Груней на завалинке, лет¬ним вечерком воздух чистый, свежий, пряность луго¬вых трав вдохнуть. Подождем пока пройдет пассажирский «Ленинград – Свердловск». Не успевала я разглядывать лица в окнах вагонов и придумывала истории лю¬дей, которые ехали по России из дали в даль. И мечталось мне однажды прикатить на поезде с фыркающим паровозом сначала в Ленинград, а потом уже – и до Свердловска.
Жизнь школьников на селе обычная: трудились в поле без выходных.
Всегда. Летом шли школьники полоть яровые в поле колхозное, где хорошо росли на земле пшеница, и рожь, и ячмень, и овёс. Росла хорошо и трава. После прополки забегали искупаться на речку. Земляника пойдёт – гурьбой в лес, к августу и грибы собирать успевали…
В воскресенье, двадцать второго июня, возвращалась детвора в село после пропол¬ки. Да и на речку нырнуть - искупаться забежали. Освежились и радостные, разрумяненные по просёлочной пыльной дороге – домой: поесть бы пора!
На краю села послышался плач. Да не такой, чтоб женщина всхлипывала или голосила, что не разбе¬рёшь, откуда слышен: и справа, и слева, и поодаль.
Притихли дети, встревожились: а навстречу жен¬щины со слезами идут, а глаза у каждой красные, опухшие. Детей завидев, разом замолчали.
Бросилась ребятня врассыпную по домам, где женщины собирали вещи мужей, одежду сыновей, поесть им готовили с собой. Кто курицу готовит, кто гуся или утку… Картошка вареная, пироги…
Муж¬чины ушли сдавать документы, уволились, и – в военкомат. На фронт. Отправило село мужчин воевать, и остались рабо¬тать в тылу мамки с детишками да старики со своими старушками.
Осталась Маруся в доме с тремя младшими братьями: проводили отца, матери от зари до зари не было дома - работала счетоводом. А сама-то в мае только пятый класс закончила. В доме, в поле, в лесу, на станции работы – невпроворот!
Заплакало её детское сердце: оно ведь также трево¬жится, также печалится, также беду чувствует, как и сердце взрослого человека!

Глава 2

Школьная линейка 1 сентября 1941 года была не¬радостной. Маруся Соколова с утра повела своих братишек в школу: младшего – в первый класс, среднего – в третий, и в четвертый – старшего.
Выстроились школьники вдоль хвойных деревь¬ев в два ряда. И с ними - учительница. Удивительно было видеть только одну учительницу. По-нашему была статна: густая коса до пояса, в движении ее плеч, в широких жестах рук и повороте головы улавливалось раздолье русской природы, воля вольная.
Тишина на ее уроках такая: лёгкий вздох, и тот слышен был каждому. С трепетной нежностью и волнением читала стихи о природе Александра Серге¬евича Пушкина, Михаила Юрьевича Лермонтова, Федора Ивановича Тютчева и Сергея Александровича Есенина, будто песню душевно напева¬ла.
Пристально смотрела, будто в самую душу заглядывала – проникли ли слова её о победах богатырей земли русской, приняли ли дети мысль, как дорога Родина сердцу русского человека.
Одноэтажное высокое здание с большими окнами отличалось от всех других зданий посёлка. Школа была построена на возвышенном месте и от нее выстроились аллеи – лиственная, еловая и сосновая. Поодаль, с другой стороны – участок подсобный, с него овощи в школьную столовую детишкам на обед шли, а  яблоки и груши – на компот.
Директор в очках с толстыми стеклами объявила, что в школу будут ежедневно приходить и учиться только дети с 1 по 4 классы. Когда-то, в далёкие двадцатые годы, она при¬няла революцию как облегчение повседневной жизни и присоединилась к движению коммунистов, вступив в комсомол… А теперь сняла очки, громко и уверенно зачитала фамилии по списку. Больше двадцати детей. Рассказала директор про правила поведения в школе в военное время:
– Ребята, важно во всём слушать учителя, и к окнам не подходить. Тем более во время бомбёжек! В случае звука тревоги вы должны сразу бежать по дорожке в укрытие.
Не волнуйтесь, хоть и идёт война, но всем хватит и тетрадей, и чернил.
Первоклашки стояли не шелохнувшись. Старшеклассники слушали внимательно, но то и дело пожимали плечами в ответ на вопросы друг друга:
- А где же наша учительница? Когда она придет и объявит расписание?
Прошу терпения и тишины, - сделала замечание учительница. Слышен был каж¬дый шорох на этой открытой площадке.
Директор сообщала и комментировала сводки с фронта:
– Немцы дошли до Тихвина. Но город сопротивляется, не пропустит чужих. Все мы, взрослые, верим в победу! И вы, дети, верьте твёрдо: мы победим!
Она сняла очки и ещё громче и уверенней заявила:
– В истории враг не раз пытался захватить наши земли, сёла и города. Но никогда и никому не удалось одолеть нас. Наши защитники воевали в германскую, гражданскую войну.
Вдруг кто-то из первоклассников, вопреки её победному настрою, тихо спросил:
– А если Москву сдадим?
Слышен был каждый шорох на этой открытой площадке. Услышав сомнение в голосе, она ещё решительнее продолжила:
– Даже если Москву сдадим, всё же мы победим. Не отдали мы Россию-матушку Наполеону. А Гитлеру тем более не отдадим!
– Ура! – закричали мальчишки-подростки.
Все это они точно знали. Ещё когда в поле работали, поняли, что только вместе, дружно, можно сделать трудное дело, и что всей страной мы сможем одолеть врага!
– И ещё, – добавила директор, – каждое утро после первого урока вы будете получать чай и кашу.
По рядам прошёл радостный возглас, а самый маленький мальчик восторженно захлопал в ладошки. Ему не было и шести, но он пришёл в школу: сын председателя (куда его девать).
– Приглашаю на первый школьный урок, – раздался звонкий радостный голос учительницы.
Зазвенел звонок. И Маруся смотрела, как учительница, сложив рупором ладони, крикнула:
– Стройтесь!
Старшие братья подхватили младшего за руки.
«Ну, как же они поместятся в дверь?» – обеспокоилась Маруся и удивилась, почему же им не делают замечание.
В то время, когда младшие школьники скрылись за дверями школы, директор школы объявила:
– Для колхозников начались трудовые будни. Старшеклассники тоже будут помогать фронту! – повысив голос, произнесла она.
Потом опустила глаза. И – замолчала.
В классе для младших был урок знаний, который вела учительница. Второклассники поднимали руки и называли даты сражения с Колчаком, и рассказывали, как их вернувшимся дедам приходилось воевать:
– Мой дедушка говорил, что тяжело было, не хватало питания и обмундирования.
– Не было полных ружейных комплектов. Но все были дружны. И выстояли!
– Всегда народ и солдаты выручали друг друга, помогали кто чем мог. Так было всегда, и в начале прошлого столетия, – продолжала учительница. – Помните, кто пытался на нас напасть?
– Французы!
– Наполеон!
– В дружбе, в общей связке заключается победа над врагом! – подвела итог урока учительница.
И верили дети словам своей учительницы женщины. Потому как и дома матери и бабушки вторили ей. И гордились дети дедами своими, пришедшими домой с гражданской, а кто и с японской войны. А на завалинке, не раз, и не два, деды рассказывали об укреплениях защитных и о боевых подвигах своих и товарищей.
Детям нравилось отвечать на ее вопросы, ведь они видели дома настоящие сабли, слышали о подвигах дедов, сражавшихся верхом на боевых конях.
Гордились дети своими в бою смелыми и отважными отцами да дедами, надёжными и верными солдатами. Походить на них мечтали, как вырастут, да победу ждали. В победу верилось. Ждали домой и отцов своих!

Глава 3

На следующий день с утра пятиклашки снова прибежали в школу, соскучились по учителям, по урокам, по партам своим.
Своих учителей подростки не увидели. Маруся чётко рапортовала директору о выполнении задания.
Директор похвалила детей. Сдержанно, умеренно похвалила. И снова прочитала сводку новостей с фронта и объявила, что старшеклассников ждут в лесхозе. Так, на второй день пришлось работать под руководством бригадира. Двенадцати-тринадцатилетние колхозные подростки стали тружениками тыла.
Сначала в поле собрали урожай картофеля, потом и морковь-свекла подошла, поле капусты убирали уже к октябрю.
Пусть работа казалась привычной, дневные нормы были немалыми. Мучались и терпела Маруся. Негласное правило было, которое безусловно исполнялось всеми: об усталости – ни слова!
И молча работали, экономили силы, ждали с подружками, когда же закончится полевая работа. Убрали поля – рады были, бодро шли домой, песни распевая.
Поступил приказ от командования о строительстве мостов через реки, укреплении дорог. Местность вологодская – болотистая. Клюквы полно, брусники. Тропинки в лесах узенькие, тонкие мосты из дощечек да плоты для переправы через речушки. Хватало для колхозных нужд, но вот перевозить машины с военным оборудованием, пулемётами да винтовками в тяжеленных ящиках – не тут-то было! Для таких грузов плоты да мосточки – старые. Нужда пришла в строительстве новых: переправлять в эвакуацию заводы военного значения, грузы, ценности – столько всего уходило в тыл.
После уборки урожая на полях, подростки поступили в распоряжение лесхоза. Старики и подростки валили лес без выходных. Зарплату в колхозе не давали. Взрослым трудодни засчитывали. Школьники получали за работу иногда два и три трудодня. И каждый вечер литр молока с колхозной фермы. Оплачивали нам тем, что имел колхоз: то семечки, то огурцы давали, а то и морковку.
Распределили всех в бригады по двое на лесозаготовки, согласно военному времени: одна женщина и одна девочка. Рабочий день начинался с рассветом. Пилили лес с корня, от взрослых не отставали. Мальчики управляли лошадьми, вывозили бревна на переправы.
Фашист бился на подступах к Ленинграду, как писали газеты «не на жизнь, а на смерть». И железнодорожные станции всегда были под неусыпным оком врага. Каждый день составы на железнодорожной станции бомбил вражеский самолёт. Бывало, и по два, и по три налёта в день.
Шли эшелоны с ранеными бойцами, везли на восток в эвакуацию сначала – военные заводы стратегического значения, затем – эвакуированных женщин и детей. Урал снабжал Ленинградский фронт техникой, оружием и личным составом. Поезда формировались в Свердловске, дополнялись вагонами с сибиряками, и спешили на бой с врагом новобранцы из учебки, выписавшиеся и поправившиеся из госпиталей…



Глава 4

Обеденный перерыв был недолгий – кто яичко съест, кто картофелину: что из дома принесли, тем и бывали сыты. Присели как-то на просеке, передохнуть, кочерыжку погрызть. 
Подбадривали работников-подростков вести с фронтов как наказы отцов. Утром бежали, бывало, бегом на работу – узнать, что нового известно о событиях фронта. Кто письмо получил, кому газету посчастливилось прочитать – солдаты принесли. От добрых вестей и работать становилось легче, веселее:
– Маша, Маша, – прибежал как-то старший брат на вырубку.
– Что? – девочка в страхе закрыла руками лицо.
– Письмо от бати – читай!
Маруся рассматривала треугольник: знакомым почерком был написан адрес. Стояла печать. Дата. Письмо пришло с Волховского направления. Писал отец, что служит, что живут в землянках, что всё у него хорошо. Передавал приветы и обещал, что прогонит врага.Неделю воевал отец за город Тихвин. Из сводок знали, что дважды уступали Тихвин и освобождали дважды. Местами проходили отдельные бои. Второй раз покатились немцы назад. Сопротивлялся Тихвин геройски, потому и стал потом городом воинской славы. Сообщения о Тихвинско-Киришской и Мало-Вишерской фронтовых наступательных операциях передавались по рации начальником железнодорожной станции, а дальше принимались дежурным помощником и по сарафанному радио передавались по полям и по делянкам.
Не дал отец отрезать линию связи фронта и тыла! Не пропустил отец немца, знал, что за спиной его железнодорожная линия Ленинград – Свердловск. И станция Сиуч, где гнут спину его дети, где седоволосая мать утирает слезу, где ждёт его дорогая супруга и верит, что он непременно вернётся!


Глава 5

Где-то справа ухнуло. Пара самолетов оторвалась – летят в сторону соседнего села. Часть – улетела дальше. Смотрят – стервятником летит самолёт. Кружит над селом.
Лётчик облетел пригорок и обратно вернулся. Летал над школой. Перепугались бабы и девки не на шутку. Застыли. Все знали – идёт урок.
Завыл лес, но не по-волчьи. Бабьим голосом: обуял страх – вот-вот засвистят с самолёта бомбы, оставят место мокрое вместо пригорка…
Полетал фашист, полетал – в окна позаглядывал и улетел. Забыт обед, слезами солеными сыты! Вздохнули, перекрестились, бросились в село.
Когда Маруся прибежала к зданию, детишек уже не было. Стояли у еловой аллеи бледнолицые председатель колхоза, бригадир и директор школы.
Учительница по решению правления самых маленьких провожала по домам.
Директор щурилась, она никак не могла найти очки, потерянные в суматохе. Велела всем прибывшим женщинам, девочкам и мальчишкам взять овес из запасов школьной столовой, идти домой, накормить детей кашей, и всем пораньше лечь спать.
– Завтра – выйти на два часа раньше и выполнить двойную норму! – распорядилась председатель, за подол юбки которой держался шестилетний сын.
– Все для фронта, всё для победы! – откликнулись довольные труженицы тыла с опухшими глазами. Взыскания были строгие, как полагалось: и пайка могли лишить, и трудодни не засчитать. Кого-то – под трибунал за одно опоздание. А тут – массовый побег в село…

Никто не услышал тревоги – ни учитель, ни директор. С началом бомбёжки поздно было в укрытие бежать: самолёт летел близко.
Учительница, собравшись с мыслями, сообразила, что пока первоклашки соберутся и побегут до убежища мимо аллей, попадут под обстрел.
И велела всем спрятаться под парты и не шуметь:
– Тихо сидим!
Немецкий разведчик покружил, решил, что здание пустое. И – улетел.
Взыскания были строгие, как полагалось: и пайка могли лишить, и трудодни не засчитать. Кого-то – под трибунал за одно опоздание. А тут – массовый побег в село…
Маруся, получив паек, вернулась домой. Впервые с начала войны они с мамой и братьями все вместе оказались дома днем, были счастливы тем, что братья живы-здоровы. И выходной получили вместо наказания за самовольную отлучку с делянки «по закону военного времени».
Маруся понимала, что мальчишкам не только приходилось учить уроки. Они пасли кур и гусей, до вечера работать в огороде и по хозяйству, ходили в лес собирать сухостой, а рано утром вставать - идти в школу.
Потому после сегодняшнего пережитого страха решила баню затопить, простирать в корыте простыни, наволочки да занавески и одежду ребят. Мыло давно закончилось, щелоком отстирывала грязь на коленках ребячьих штанов, да портянки. Успела до прихода маменьки и пол помыть, и золу из печи выгрести, и обед, и ужин сварить. Помылись, раскраснелись пацаны.
Братья рассказывали домашним о своем геройстве. Натерпелись мальцы, да виду не показывают:
– Мы спрятались под партами и слушали, как самолёт летал!
– Летчик-налетчик! – выпучив глазенки, прижавшись к матери растягивал слова младшенький, первоклассник. И нисколько не страшный этот самолет. Дали бы мне пулемет, я бы его «пух-пах» и капут!
–  Я и под парту не хотел прятаться! Жаль, что маня на войну нас на войну не пускают, мы бы этим фашистам так врезали!
Поели картошки – на боковую. Кровати-самоделки в мирное время делали плотники-столяры, да и каждый мужик, который с руками, мог смастерить и столы, и стулья для дома своего.
На кроватях брошены соломенные матрацы. И перед самой войной мама с батей по случаю купили в сельпо байковые одеяла на лето, простыни. А бабушка набила куриным пером подушки да простегала ватное лоскутное одеяло. Разлеглись мальчишки. Отошли от страха, шепчутся:
– Думал, подорвётся школа и парта на меня упадет, – перед сном шептал маленький, округлив свои серые глазёшки.
– А я за тебя испугался, – старший делился своими впечатлениями, – и хотел под твою парту ползти, но подумал, что вдруг фриц увидит, тогда и тебя убьёт, и учительницу нашу!
– Конечно, – не унимался и средний брат. – А я вот не испугался ни чуточки. Если бы нам не запретили, я бы выскочил на улицу, схватил самый большой камень, ка–а–ак бросил бы в фашиста, и упал бы он со своего самолёта, прямо на поле!
– Ты что! А если бы самолёт на делянку Машину упал… – устыдил малыш.
Мальчишки, начали было спорить, но вскоре угомонились. По обыкновению, младший засопел первый, а вслед за ним уснули, да так до утра и проспали его братья-погодки.
И наутро дети в школу не пошли. Учительница по цепочке просила передать решение правления закрыть школ как объект повышенной опасности для жизни детей, и с этого дня для учёбы будет закрыта до победы.
Так уроки закончились и старший из братьев, четвероклассник пришёл на делянку.
– С прибытием! – приветствовали труженики пополнение.
И снова пилили сосну и ель. Женщина с одной стороны пилу тянет, девочка – с другой. Спилим дерево, обрубаем сучки, ветки. Потом распиливаем на бревна определённой длины. Мальчики подъезжают и грузят на телеги, подгоняют лошадей и – в лесное хозяйство.
А ещё через год – и средний приловчился старшему помогать: бревна грузить на телегу, да кобылку погонять:
– Но, милая, иди куда следует!
А то и сердился, бывало:
– Тпрру! Глупая – куда прёшь!
Но чаще – жалели люди бедное животное. Потому как приходилось мальчишкам видеть, как шалело животное под бомбежкам, как вздымалось, готовое рвануть куда глаза глядят, но не в силах от тяжести телеги из под сбруи выпрыгнуть. Плакало животное, плакало. Не понять ему, несчастному, зачем люди мечутся, почему бомбы с неба летят и осколками их, бедных, калечат.

Глава 6

А в Ленинградской области по-прежнему шли бои. Воинские части формировались и после боёв квартировались, отдыхали по деревням. Солдаты и офицеры расходились по сельским домам. Захаживали и в дом Соколовых, на ночь вповалку спали – на полу, на соломе.
Эшелоны шли на запад: пополнение на передовую было за счёт выздоровевших солдат и офицеров, оправившихся от ранения. Возвращались с Урала и специалисты, эвакуированные с заводами, обучившие замену из числа местного населения, женщин и подростков.
Подходило и дополнение из вновь прибывших юношей, чей возраст приближался к строевому. Для них в школе организовывали учёбу. Со всей округи текли реки необстрелянных веселых новобранцев: после учебы метали снежки, лепили снежных баб – кто из первого снега, а кто и по весне, когда вокруг всё таяло.
Расквартированные командиры, и бойцы, и юнцы помогали чем могли хозяйкам-селянкам.
Но больше жалели их самих – кто мог знать, сколько жить оставалось каждому из этих озорных хлопчиков, последующих на линию огня.
Пришла весна. Мама разбудила детей чуть свет:
– Кипяток в печи. Пора вскопать огород. В прошлом году вы после школы работали втроём. Сегодня огород наш – главный урок!
Прошлой весной старший руководил посадками, а теперь огород остался на восьми– и десятилетке.
– Это же мой первый огород! – обрадовался малышок, выглядывая чуть ли не из-под стола.
Как он был счастлив!
Мальчик рос мечтателем и рисовал в уме картинки, как они вместе с братом ухаживают за репой, как пропалывают грядки с морковкой, как выстроились в ряд стрелки лука и чеснока. Но главное, как они собирают поспевший горох, как пробуют первые семечки подсолнуха…
Однако на деле получалось совсем не так, как в мечтах.
Старшие смотрели и улыбались. Они понимали, что младшим с огородом не справиться. Помнили, что колхозные нормы непосильные, а мама приходит уставшая, не до огорода. И всё же нужно кормить семью до следующего урожая.
Маленькие кормильцы высадили рассаду. Возможно, даже раз или два полили. И Маруся каждый день после работы приходила и ухаживала за саженцами. Не хватало у мальчишек и опыта прополки, чтобы удалить ненужные сорняки. И не все семена морковки взошли. Да и листья свеклы были куцые, не по климату, не по почве.
Рук не хватало. В конце лета в дальнем углу огорода росли огромные развесистые лопухи. А помидоры не уродились вообще, потому что не получили достаточного внимания и заботы. И только урожай картошки удался: мальчики посадили и вовремя окучили, успели выкопать до дождей и высушить. Вместе со старшими перебрали, собрали в мешки: отдельно мелочь на посадку на следующий год, на печёнки. Крупную – спустили в погреб.
Лета ждали с нетерпением. Хоть и не было выходных, но потеплело, а ближе к ночи бежали на речку – бегом купаться. Выполов по норме полосу в поле, можно было сходить в лес. Кругом – ягоды! Успевали поесть и собрать себе, да и маме отнести. И братья успевали собрать грибов на жарёху, да ягод полакомиться, на зиму насушить земляники...
Район был отмечен грамотой, и медицинский пункт также был награждён за то, что не было ни одной инфекции. Не болели мы. Так случилось – и не простывали. Видимо, в труде, да в стрессовой ситуации человеческий настрой на выживание так велик, что не поддаётся никакой вспышке инфекции.

Глава 7

Письма от отца приходили ровно. По-прежнему с Волховского направления. Из Малой Вишеры, из Киришей. И вот – из Боровичей. Сообщение – ранен. И молчок! Нет как нет писем. Утро придёт, и вечер. Почтальон не зашёл. Нет!
Проснется Маша – глядь, не спит мамка, с боку на бок ворочается. И все вздыхает. До утра. И до следующего утра…
Бралась Маша и стирать, и варить. И за веник, и за метлу. Надо – не надо, хваталась. А всё зря! Ничему мать не рада. А взгляд – потухший.
Бабушка пришла подсобить по хозяйству, да мать в чувства привести.
– Не реви, дочь — Аграфена Алексеевна говорила хоть и шепотом, но уверенно. – Не заберёт немец Тихвин.
– Откуда Вы, матушка, знать можете!
Маруся слушала и удивлялась как тверда бабушкина вера:
– В тихвинском храме икона чудотворная, которая еще новгородцев от шведа спасла, и немцев-кощунников от Тихвина отбросила: как вошли, так и вышли, через месяц!
– Слыхано дело, Пантелеевна говорила, что разграбили Тихвинский монастырь, да и чудотворную Божью Матерь похитили! – не унималась мама Маруси.
– Придёт время – вернётся она. И поверишь тогда. Истину говорю, вот те крест! – баба Груня перекрестилась. – Хочешь мужа увидеть, не реветь – молиться надо! И веру хранить!
– Как молиться-то? Ни одной иконы на всю деревню не видать, – упиралась мама.
– Есть в домах, попрятаны только, да закопаны все. А ты в душе молись, да проси Боженьку, чтобы ангелов Кирюше на защиту жизни поставил да раны затянул!
Родителей Маруси растили при новой советской власти, когда коммунисты всех от веры отучали. Но прошло время, родились внуки, пришла война. И, отправляя на фронт мужей, сыновей, а кто и первых внуков, зашивали старушки в карманы рубах да штанов крестик нательный, а то и от руки мелко исписанные листочки с молитвами.
– Не плачь, милая, слезам горю не поможешь. Помолись, от тебя не убудет! – бабушка говорила неспеша да разумно. – А после посмотришь – возьмут ли Тихвин да Москву, и вернёт ли тебе мужа Боженька.
Маруся обдумывала сказанное в ночи. Она не могла, ну, никак не могла она поверить в чудодейственность иконы, потому что пионеркой была, в комсомол мечтала вступить и в газетах читала о высоких идеалах коммунизма-ленинизма, пришедшего на смену темному прошлому и отсталым богомольцам.
Искренне уважала Ленина и добро революции. И сама убеждала младших братьев в истине из учебника: «Пионер – всем детям пример!»
Вместе с подружками смотрели с восхищением на комсомольцев, строителей светлого будущего как на оплот Коммунистической партии Советского Союза.
Мать упорствовала:
– Молись – замолись, а нет почтальона. И писем нет. Где он?
– Будет письмо, верь и жди!
Но и своим ласковым и прямолинейным бабушкам не доверять не было причин. Вспомнила Маруся, как баба Паша с дедом приехали из соседнего села на телеге проводить отца. Зашивала ему в карман рубахи исписанную мелко бумагу:
«Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится: только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым. Ибо ты сказал: "Господь - упование мое", Всевышнего избрал ты прибежищем твоим»
Перекрестила сына своего, отца Маруси. Да и дедушка говорил отцу, чтобы Бога не гневил – утром и вечером молился:
– Победа будет за нами, потому что Русь святая и война наша священная. А жив остается только тот, чья вера жива.
Зевала девочка, и решила, чтобы отец вернулся живым, не грех и помолиться.
Мать утром из дому ушла затемно. Да и Мария – затемно. Как ни старались, норма давалась нелегко. Почувствовала, как осела, обмякла под горем недетским своим от напряжения последнего месяца. И слёзоньки рукавом утирала.
 Сколько раз заглушала молитвой незамысловатой свои тяжелые мысли. Сколько раз отгоняла сомнения да страхи за отца верой – сохранит ли его Боженька на военной тропе?
Снег в ту зиму был и взрослым по пояс. А как уж девчата, худые, малорослые, умудрялись под корень развесистые ели спиливать, одному Богу известно! Мать всё сохла, худела, прихрамывала, еле ноги переставляла. А ещё нет-нет да закашляет, и за бок всё придерживается. И Маруся боялась, боялась, ох, как боялась детским сердцем своим остаться с парнями за старшую…
Пилила, пилила пилой ели до сосны, плакала и приговаривала «Боже, спаси-помилуй мя, сохрани отца-матушку!».
И вот явился – не запылился! Бежит младшенький на вырубку, к обеду яйцо варёное принёс поесть и весть сообщить:
– Тятька дома!
– Вернулся? – осела Маруся на снег.
– Пришёл! Ефрейтором пришёл!!! Маша, а как это – ефрейтором?
– Эх ты, школьник! Это значит – примерным солдатом!
– Я тоже примерный был в школе. Я тоже – ефрейтором?
– Подожди, вырасти, может, и будешь ефрейтором! Но лучше бы – трактористом!
– Буду как тятька! Ефрейтором буду. Я скоро вырасту и на фронт пойду! Фрицев бить!
Посмотрела и женщина протяжным взглядом на паренька:
– К отцу беги, ефрейтор! Пока снова на фронт не ушёл…
Ради такого дела отпустила Марусю. Войдя в горницу, увидела отца, сидящего за столом. Мать бегает, хлопочет вокруг. То огурчики подложит, то вареньица. И мальчишки окружили – разглядывают.
Поздоровалась. Ответил отец, повернулся, улыбается. Но не подошёл к ней, не обнял. Маша смотрит – не верит глазам своим. Он же родной! Но сидит, не шелохнётся. Навстречу к любимице – не подымется. Глядь – костыли у печи стоят. Да палочка – рядом приставлена…
Ночь тёмная, длинная. И то, что отец был дома, взбодрило её. И расслабило. Рассказал про ранение. Про госпиталь в городе Кушва, где подлечили его. И выписали, как лучше стало, – домой. На укрепление сил, стало быть. На поправку.
Долго отец дома не задержался. Походил с неделю с костылями и палочкой, сарай поправил, крышу со старшим подлатали, чтоб от гроз весенних не потекла. Забор подколотили.
И – в военкомат, на комиссию. Снова на фронт. Он бывалый солдат. Не страшно в бою. Ценили бойцов, опытных в бою. Тем более с ефрейторским званием. В новых боях участвовал, с новыми боевыми задачами. Награда однажды его нашла: медаль «За отвагу» – за важное сражение!
Работали на колхозном поле, а то землю, запряжённые, пахали. И семена сеяли, и пололи, косили сено для колхозной фермы…
Все дни колхозники в работе. Подойдет Марусина мама, поставит за работу палочку в трудовом листке, за неделю – семь палочек, тридцать палочек, листа шестьдесят пять. А после урожая что останется от сдачи на фронт, в госфонд, на следующий посев, на нужды колхоза, тем и рассчитаются после урожая: рожью, овсом ли, ячменем и огурцами. Чем больше трудодней, тем больше зерна да овощей.
В сорок четвертом полегчало всем: бомбить перестали, мосты были построены. С лесозаготовок перекинули подростков утрамбовывать поля перед строительством запасного аэродрома для вынужденной посадки при нехватке горючего на перелет Свердловск – Ленинград.
На аэродром стали прилетать самолеты с пятьюдесятью летчиками. После сотни вылетов каждому полагался двенадцатидневный отдых от шума и грохота мотора. Расселялись по домам вместе с мирным населением, а кормились три раза в день, в столовой детских ясель.
В первых числах ноября подселились к семье  двух летчиков:
Входит во двор Маруся, а через окна – музыка! Входит в дом – стол накрыт.  Летчики за столом сидят, котелок с кашей на столе. Вот так чудо! Усталость, как рукой сняло!
- Виктор Аркадьевич – представился первый был немногословен сам, и чужие монологи не признавал. – звездочки на погонах выдавали его мужество и отвагу в бою.
- И Михаил Львович, - широко улыбался другой, встав по стойке»смирно», как только молодая хозяйка вошла в дверь. – Приглашаю за стол!
- Он приехал с граммофоном, - наперебой кричали братья. -  Я уже успел рассмотреть! Дядя Миша рассказал об устройстве этой шарманки. А я даже пластинку включил!
Маруся скромно присела за стол, поела каши и разговорилась:
- У нас хорошо, только мечтаю я в Ленинград – полюбоваться красотой города и Свердловск на поезде съездить. Посмотреть, что же это за край такой, откуда танки с броней выпускают, где раненых поднимают и каждый день идут эшелоны на разгром врага! Да и люди – крепкие. Уральцы! Увидеть бы их.
- Увидеть уральца? На Аркадьича посмотрите.
- Вы с Урала?
- Мм – промычал Виктор Аркадьевич, - Угу.
- Здорово – мальчишки открыли рот от удивления. - Ну, расскажите, где летали и что видели?
- Над Ленинградом летал. Посмотрел на него сверху – серый, обычный, - пожал плечами Михаил Львович.
- Да, все наши города уровняла война светомаскировкой, а так хочется красоты! – Виктор Аркадьевич кивал головой.
- А вы когда отоспитесь, то ночным поездом съездите, хоть на Неву посмотрите, на пеструю листву, - предложила Маруся.
- Разве так можно? – Заинтересованно подвинулся Виктор Аркадьевич.
- Да, - здесь шесть с половиной часов езды ночным поездом - к утру как раз и прибудете, а ночью – обратно!
- С-спасибочки! Обязательно соберемся, Львович! – потер ладонями Виктор Аркадьевич.
- А хоть и завтра – еще отоспимся, -   Михаил Львович широко улыбался.
Летчики побывали на экскурсии в Ленинграде и предложили председателю колхоза вместе готовиться к праздничному вечеру на ноябрьские праздники.
- Маруся, завтра в школьном зале будут танцы! – Михаил Львович уже не в первый раз предвкушая событие, сообщал об этом.
- Да, я помню, - Маруся стеснительно опустила ресницы, - я не танцую.
- Так хоть посмотри, приведи девчат, - неуемно настаивал он.
И Маруся во время обеденного перерыва седьмого ноября осмелилась предложить пятнадцатилетним девчатам сходить на танцы.
- С ума сошла, война ведь! – утирая глаза, заплакала женщина, молодая вдова.
- Так ведь День Великой Октябрьской Революции - назло фрицам буду праздновать! – откликнулась другая девушка, постарше, в синем платке, из-под которого задорно торчали черные кудряшки. -  Плясать буду до упада! И за брата. Гармонист был, ох, и растягивал свою гармонику! Помните Петькины частушки, девчата. Ох, и видным женихом был. Ушел. И без вести…
- А я вот что думаю, летчики ведь тоже через пару дней – в бой. И вернутся не все. Поддержим.
- Я по школе соскучилась, - сказала самая низенькая, в коротком, не по  -размеру, суконном пальтишке.
Вечером девушки пришли в школу и кучкой. Сначала в зале было торжественное собрание, председатель поздравила всех, парторг доложил об обстановке на фронтах, а комсорг сделал объявления по поводу вручения комсомольцам колхоза вымпела за ударный труд.
Когда начались танцы под патефон, Маруся решила оглядеться. Закружились пары в вальсе, танцевали фокстрот. Михаил Львович кружил с невысокой блондинкой в бежевом платье с юбкой солнце-клеш – уборщицу из ясельной столовой было не узнать!
- Артистка она, из Ленинграда, еле из блокады вырвалась с детьми, - мама Маруси знала всех в селе. Сегодня все женщины были на празднике.
- Мама, а что это за звуки?
- Вальс, дочка.
Михаил Львович пригласил Марусину маму на танец, - идемте?
Но женщина, мило улыбнувшись, отнекалась:
- Нет-нет, - простите великодушно. А вот дочку доверю. Машенька, кавалер очень достойный для твоего первого в жизни вальса!
- Не умею я, - покраснела Маруся и опустила глаза.
- Не стесняйся, - Михаил Львович был польщен, - я на ногу не наступлю! И – раз, два, три. Раз, два, три, - закружилась голова девушки.
- Возвращаю Вашу леди! – галантно откланялся офицер.
-  Спасибо, – рассмеялась мама. – А это что за звуки?!!
-  Гармоника!
-  Звук сильнейший! Завораживает, - Маруся тоже уловила незнакомый инструмент.
- Тембр звучания не тот! Будто колокольчики звенят… - мечтательно продолжила Петькина сестричка.
- Так это наш гармонист из Саратова со своей гармоникой воюет!
Под звуки саратовской гармошки полились песни о синем платочке, что был на плечах дорогих. Пели и про Катюшу. Про землянку пели. Лился в праздничный вечер девичий голос, не смолкали песни. И вот уже девчата с шумом пошли в пляс, загорланили наперебой частушки про Гитлера:

- Из колодца вода льется,
Настоящий леденец!
Красна Армия дерется,
Скоро Гитлеру конец!



- Ночка темная настала
На полях стоит туман.
Гитлер смазывает пятки
От советских партизан.

- Скоро Гитлеру могила,
Скоро Гитлеру капут,
А советские машины
По Берлину побегут!

- От Москвы и до Берлина
Дороженька узкая.
Сколько Гитлер ни воюй,
А победа – русская!



Глава 8

Советская Армия гнала врага все дальше и дальше. Бомбежек нет, не грохочут вдалеке разрывы снарядов. С каждым днем становилось на душе спокойнее, сельская жизнь напоминала довоенную пору.
В село приезжали отдыхали не только летчики. Медицинские работники санитарных поездов все чаще останавливались на подъездных путях. Вывезут раненых с фронта – и в Сеуч. Дисциплина сохранялась военная: учеба, репетиции.
Смотрят колхозники – дивятся: строем все работники состава выходят на зарядку, строем – на завтрак. Строем – в лес по грибы да по землянику-малину. Питались в своей столовой, в эшелоне.
По прибытию давали концерты за деньги. Бойко на базаре шла торговля: Сельчане торговали яйцами и молоком, овощами и фруктами. Получали деньги и покупали билеты на концерт. А наутро эти же деньги медики несли на рынок купить молочка, творога да маслица. А то и яблочек моченых.
И народ доволен, и отдыхающие. Особенно рады сельчане тому. Что никогда врачи больным в своей помощи не отказывали. И в дар принимали угощения – кто чем богат – ничего не жалели для гостей дорогих!
Только подружатся за неделю, пора в путь по военным дорогам. И отправляет репродуктор на прощение концерт населению. Теперь уже - бесплатный, как дорогим друзьям.
Так и Победу по черной тарелке объявили. Пока подростки на поле были.
Маруся заметила – волнение непривычное по селу. И плачут, и плачут разом женщины: горюют так, так и радуются.
А более запомнила как в сентябре сорок пятого вернулась в школу. Шестиклассников первого сентября сорок пятого года набралось много. И Маруся со своими братьями оказалась в одном классе.
Многие мужчины вернулись в конце войны, демобилизованные по возрасту. И старенькие, и помоложе. Потому и вернули детей на учёбу.
Отца всё не было. Письма его приходили из Эстонии, Литвы и Латвии, а к весне – из Польши и Германии, из городов с непривычными названиями. А дома всё ждали и ждали...
Только летом сорок шестого года отец пришёл домой. Увидели его – и расплакались все. Обняли его и Маруся с мамой. Мальчишки утирали носы. Все живы, и отец с нами! От радости, что и для нас закончилась война! Победой!
Утирали слёзы и бабушка Аграфена Иванова, и Павла Пантелеевна Соколова с дедом своим,  Кириллом Степановичем:
– «Учите молитву «Отче наш» – каждый день я приговаривала вам. Вот и сохранил нас Боженька, – повторяла бабушка Паша, а глаза её светились от слёз радости.
В сорок восьмом поступила Маруся на двухгодичное обучение в медицинское училище. После окончания учёбы людей при сталинском режиме направляли на работу туда, где они нужны были Родине.
В 1950 году по комсомольской путёвке Мария Кирилловна Соколова прибыла по распоряжению партии в Бурят-Монголию на ликвидацию трахомы в автономных республиках. Глазное заболевание одолевало также и жителей Марийской республики, Мордовии, Чувашии и Удмуртии, где Маша ещё два года после Монголии работала в здравпункте.
Там и познакомилась с хорошим человеком, вышла замуж. Ветеран труда, труженик тыла, демобилизовался и привез молодую жену в Асбест, в Талицкий посёлок. Работу на автобазе нашёл он быстро, потому как Асбест расстраивался, рабочие руки нужны были везде.
Дали мужу бортовую машину, потом и на КРАЗе ездил. А вот общежития для семьи не было, жили на частной квартире до 56-го года, когда стали увольнять пленных немцев, отработавших на строительстве Дворца Культуры, фабрик № 4 и № 5 и домов улицы Уральской в Асбесте. И выселяли их из посёлка домой, на родину немецкую да румынскую отправляли.
С открытия четвёртой фабрики Маруся работала в здравпункте. Люди были, в основном, здоровые и дружные. На фабрике иногда и травмы случались, и приступы желудочные и сердечные, и случались вспышки сезонных заболеваний.
Работа заведующего здравпунктом была и в том, чтобы люди соблюдали дальнейшие назначения врача, удобно долечивались на производстве: в обеденный перерыв люди могли и укол сделать, и на прогревание прийти. Так до пенсии Маруся и доработала.
– Асбест – мой город, – улыбается Мария Кирилловна. – Я привыкла здесь жить и работать. Соседи мои доброжелательные, и люди на работе всегда были добрыми.
Сорок лет живёт на улице Мира. А когда после войны приехали, вначале построили свой домик. Были и огород, корова и овцы, сдавали государству мясо-молоко. Хоть себе мало оставалось, но тянулись к жизни.
Так уж за девяносто года и тянутся: каждое утречко и светлый день душевной  молитвой встречает. Приходят родные и знакомые с днём рождения поздравить и в мае – с Победой. Все про войну спрашивают, про то, как жить до старости.
Много чего повидала Мария в жизни, обо многом слыхала. И с любым поделится мудростью жизни: чтобы прожить долго, важно трудиться на работе и дома, к родителям и к мужу уважительно и с заботой относиться. Детей малых любить, да зря не баловать, к трудностям житейским с малолетства приучать – им же в жизни и пригодится.
– По совести жить да людям добрым радоваться. И ещё – жить и верить, как бабушки учат, – женщина заговорщически подмигнула. – Немыслимое удивление, что всей семьёй в войну живы остались! Не веришь? И я не верила. А смотрю недавно первый канал: батюшки! По первому каналу транслируют новость о том, как вернулась в родной Успенский собор чудотворный образ Тихвинской Богородицы после шестидесятилетнего странствия по чужбине!
Права была баба Груня той ночью, когда Маруся потихоньку помолилась. Первый раз в жизни.