Капитанский сын-2. Непокоренный Оренбург

                ПАВЕЛ  ХРИПКО
   
                КАПИТАНСКИЙ  СЫН – 2
                НЕПОКОРЁННЫЙ  ОРЕНБУРГ


          Консультанты:   кандидат исторических наук  Алексей Станиславович Панин ;
 
                заслуженный  путешественник России  Сергей Павлович Хрипко.

          Рецензент:   кандидат исторических наук, лауреат Всероссийской литературной
                премии имени В.П.Астафьева, член Союза писателей России
                Оксана Владимировна Ралкова.
   
                Аннотация

     Роман «Непокорённый Оренбург» включает¬¬¬¬¬ в себя события на Южном Урале, эпицентре  гражданской войны под водительством яицких казаков, в период Пугачёвской «смуты». Показаны эпизоды ранней биографии И.А.Крылова.     Затрагивается  история освоения земель Оренбуржья и Волжского понизовья.
    Автор попытался посредством образов  и судеб  наших предков привлечь читателей к самому сокровенному: любви к Отечеству, его истории, привязанности к своей малой Родине, своим близким и, через события прошлых лет, понять Россию настоящую.

                Биография автора

     Хрипко Павел Дмитриевич родился в южном Оренбуржье, селе Яман, Илекского района, 30 июня 1942 года. Окончил часовое училище и литературное отделение историко-филологического факультета Курганского педагогического института. Работал мастером на Угличском часовом заводе «Чайка», Златоустовском заводе секундомеров, учителем, завучем в родном селе. С 1980 года живёт в городе Троицке, где является руководителем старейшего на Урале народного литературного объединения «Степь». Автор романа, сборников повестей, рассказов, очерков: «Записки часовщика», «Своими глазами», «Четверть века на сцене», трилогии «Капитанский сын», исследования фактов биографии И.А.Крылова ; публикация  в сборнике «Михайловская Пушкиниана».
     Дипломант Южно -Уральской литературной Премии, лауреат Премии губернатора имени генерал-майора Ф.Н.Старикова, член Союза писателей России. Более тридцати лет является участником Троицкого народного казачьего Заслуженного хора Южного Урала.
     В  автопутешествиях  побывал: на Горном Алтае, на Украине, в Абхазии,   Чечне, городе Беслане (РСО-Алания), Казахстане, Карелии, Крыму, Италии. А также на родине В.И.Даля, И.И.Неплюева, С.А.Есенина, М.А.Шолохова,
В.М.Шукшина, в Пушкинском селе Михайловское.

                Предисловие

     Во второй книге трилогии «Капитанский  сын», «Непокорённый  Оренбург», рассказывается о пребывании семьи Крыловых в Оренбурге с 1769 по 1774 годы, на фоне грозных событий Пугачёвского восстания. В романе прослеживается взросление, формирование характера, литературного таланта, интересов и увлечений будущего  баснописца.
   Рассказывается о военных походах и приключениях капитана Андрея Крылова, затрагиваются  малоизвестные факты  вмешательства  внешних разведок западных стран в дела Российской империи.
   Показан авторский взгляд на деятельность  Е.И. Пугачёва, И.А. Рейнсдорпа, Н.А. Бекетова и других исторических личностей России.
    Приняв во внимание  пожелание  А.С. Пушкина, в предисловии к «Истории Пугачёва » , что « Историческая страница,  на которой встречаются  имена Екатерины, Румянцова, двух Паниных, Суворова, Бибикова, Михельсона, Вольтера  и Державина, не должна быть затеряна   для потомства »,  присовокупим к оным и славные имена И.И. Неплюева, П.И. Рычкова и героического капитана  А.П. Крылова, отца и наставника великого русского баснописца.               

                НЕПОКОРЁННЫЙ  ОРЕНБУРГ


                Часть первая.
                ТРОИЦКИЙ  ТРАКТ.

                «В дороге и отец сыну товарищ, а
                в попутье людей и узнают».
 
1. «Службу служи, а сам ;  ¬не тужи!»
   
     Оренбургский драгунский полк, согласно Указу Военной Коллегии, следовал из Троицкой крепости к театру военных действий, в Астрахань, с заездом в губернский город Оренбург.
   Обманчиво бесконечная, уходящая хвостом за горизонт, колонна из утеплённых возков с семьями офицеров, санями с фуражом, военными и съестными припасами, конниками, двигалась довольно ходко. Ни буранов, ни снежных зарядов не случалось от самого Николы Зимнего и Троицкий тракт был довольно широк и раскатан. В голове и хвосте обоза, а также через равные промежутки внутри колонны, следовали вооружённые драгуны и казаки. Путь в семьсот с лишним вёрст по зимнику был не только труден, но и довольно опасен. Малообжитый, спорный край, затерянный в бескрайних степях, со свирепыми снежными буранами, пронизывающими бешеными ветрами, сотнями непуганых волчьих стай, проворными лихими ватагами, оживал только к началу знойного лета. Теперь же, хоть день и прибывал на воробьиный скок, был самый разгар суровой уральской зимы.
      Низкое январское светило выпуталось, наконец, из пелены белёсых, квелых облаков и заиграло весёлыми зайчиками на сбруе, украшенной льдистым куржаком от намерзшего конского пота.
      Поручик Крылов, двигавшийся со своим эскадроном в арьергарде* колонны, провожал глазами проплывавшие мимо редкие  кусты  задеревеневшего будылья,  перебирал в памяти события последних дней. После встречи с конвоем пленных конфедератов, следующих в Троицкую крепость, запасмурнело на душе и это тоскливое состояние не покидало его. Поручик с грустью представлял ставший малолюдным гарнизон крепости. Ему почему-то стало жалко всех оставшихся: и казака-картофелевода  Василия Антоновича с семейством, и посадских доверчивых мужиков, с которыми приходилось рыбалить, и ремесленников с Нижнего Форштадта, у которых он тачал сапоги. Жалел даже вздорного коменданта Рененкампфа, который всё же, не смотря ни на что, в обиду его не давал, хотя, быть может, исполнял волю своей сумасбродной супруги.
     Осанистая волевая барыня нередко задерживала взгляд на бравом, храбром поручике. Андрей чувствовал её навязчивое внимание, но считал его никчёмным и вздорным. Перебирая в памяти прожитые годы семейной жизни, он вдруг ясно понял, что лучшее своё время он провёл в Троицкой крепости. Неведомое ранее, настоящее чувство влюблённости он испытал здесь, здесь познал Марию и, конечно, же сын Ванюша родился тоже здесь. А что дальше?; Размышлял он.; Война. Буду ли жив? Как Мария с Иваном проживут без меня? Жаль, что большую часть припасов оставили в крепости, солдатам,  да посадских одарили. Часть картошки и соли  Андрей  отвёз в Нижний Форштадт, улыбчивому татарину Ахмеру-шорнику, добротно и скоро починявшему сбрую его взводу. Терпеливо объяснил, как выращивать эту заморскую овощь, мало того, привёз им целый чугунок отваренных клубней, попотчевал – понравилось. Подумалось, может, и помянут, когда-нибудь добрым словом.

                2. Волки.

      Грустные его мысли прервал простуженный надтреснутый голос казака в заиндевелом тулупе, лежащего на возу с сеном:
; Ваш бродь*, не подскажете ли, где ночевать-то будем?
; Что, али задубел от мороза? Пробежался бы малость, разогрелся. До Чернореченской  ещё не близко.
; Да я-то не озяб, мы к холоду привычны, а вот кони, ваш бродь, ведут себя настороженно, всхрапывают, ушами стригут, сами на рысь переходят,   как будто боятся чего-то.
; Ты давно это заметил? – упредив Крылова, спросил ехавший рядом урядник*.
; Да  с час, поди. Я уж доложил поручику, что до вас был, а он только рукой махнул.
; Тут дело недоброе, ваш бродь, ; повернулся урядник к Крылову, ; кони зверя учуяли.
; А ну, служивый, кликни сюда вахмистра*,; приказал Крылов обозному казаку.
И в раз, по верстовой цепочке в голову обоза понеслось,;
- Вах-мист-ра в хвост ко-ло-нны!
Вскоре на караковом жеребце по обочине, не дожидаясь прохода всего обоза, подскочил встревоженный вахмистр.
;  Андрей Прохорыч! Это вы меня кликали? Что тут у вас стряслось?
; Да вот, любезный Иван Ипатыч, кони беспокоятся, ведут себя странно.
; Ну что ж тут странного?  Знать, появились волки и в нашем колке. За нами, видно, гонится стая голодных бирюков, кайсаки их кыскырами называют. А посколь ветер повернул нам в спину, то кони учуяли их поганый волчий дух. Обычно здесь в урочище Санарского бора они и кучкуются. Так-то они в одиночку охотятся, а ежли добыча большая, то в стаи сбиваются. Умные зверюги, настоящие охотники, а коли голодные, то и бегают споро. Пока они позади, не страшно, мы их встретим, а вот коли встрень наскочут, тогда беда, обозные лошадки все оглобли переломают.
; А если они в обгон пойдут? – Забеспокоился Крылов.
; Здесь не обойдут, намело изрядно, снега глубокие. По тракту им легче догонять. Пока они, как привязанные. Ну и оружие проверьте, чтоб смазка не застыла. Они скоро покажутся.
; Ипатыч, ты человек бывалый, подскажи дискурс*, как лучше действовать?
; Да дело нехитрое. Стрелять надо залпами. Первыми – по сторонам, чтоб не обошли, а потом в центр, в самую гущу. И близко к себе не подпускать – порвут. А я пока в голову колонны, командиру полка доложу, да узнаю, что впереди деется. Они могут и спереди нас караулить, хитрые твари.

                ***
      Дорога пошла под уклон и, когда обоз стал подниматься на увал, Андрей  обернулся назад и невольно придержал коня. На взгорке, с которого скатился обоз, на фоне белёсого неба, чётко вырисовывался с пяток серых хищников.
 Впереди самый крупный темно-серый зверь с мощной головой и широкой грудью.
 ; Вот и вожак нарисовался,; молвил поручик.¬
Выстроившись в широкий полукруг, волки смотрели на удаляющийся обоз.
 ; Так что это все и волки? – недоумевающее протянул капрал,   замыкающий колонну.
;Погодь, это только разведка,; протянул урядник,; скоро и вся свора явится.
 И в самом деле, не прошло и минуты, как за главарём выставилась многоголовая стая серых зверюг. Короткая задержка и ; всё скопище голодных хищников, взметая снежную пыль, ринулось в погоню за удаляющимся обозом.
     Близкую, жуткую опасность в раз почуяли не только люди, но и кони.
     Драгунам с большим трудом удавалось сдерживать храпящих, встающих на дыбы, животин, удерживать строй, а с головы колонны, по обочине мчался бешеным аллюром вахмистр с десятком казаков. Бросив беглый взгляд на Крылова, услышал:
; Командуй, Ипатыч!
 Вахмистр, приняв командование и оценив обстановку, зычным, перекрывающим все шумы, голосом, прокричал: ;
; Всем держаться в строю, на отдель не выскакивать! Сами можете под пули угодить! Да берегите коней! Близко к себе зверя не подпускать, вмиг в шею вцепится. Стрелять по моей команде!
     Крылов, временно передав командование эскадроном драгун более опытному в такой ситуации вахмистру, напряжённо следил за складывающейся обстановкой. А свора всё ближе. Впереди, матёрый, самый крупный волчара, за ним лавой, до полусотни, а может и более, вся жуткая стая лютых хищников, потерявшихоть от голода чувство опасности.   
      Они уже несколько вёрст гнались за поживой и вот она почти рядом. Вожак, чуя за собой внушительную силу собратьев, смело без опаски, вёл свору на страшный промысел.
     Драгуны и казаки, с трудом развернув храпящих от страха, пятящихся коней, ощетинившись ружьями, ждали команды.
     Первый же залп, как невидимая стена, отсёк первую линию хищников. Снег в раз обрызгался алым цветом, раздался душераздирающий вой и визг серых разбойников. Вожак, с оскаленными клыками, прошитый несколькими пулями, лежал на боку, дрыгая лапами. Две свирепых  стаи, пытавшиеся по обочинам дороги прорваться к обозным лошадям, были сразу же перебиты. Очередной залп рассеял задние ряды и обратил в бегство, оставшихся в живых и легкораненых хищников.
; Ваш бродь, ; тронул Андрея за рукав молодой драгун, ; дозвольте посечь остатних, чтоб неповадно было.
 ; Отставить! – Возмутился поручик, ; ты что, хочешь коня лишиться? Это зверьё сами с собой разберутся. Да и жалко их, ; подумал он про себя, ; тоже божьи твари, есть хотят, хотя на зуб им лучше не попадаться.
  Когда обоз удалился от побоища и кони немного успокоились, из-за пригорка вынырнула небольшая группка уцелевших серых хищников и набросилась на раненых и убитых собратьев.
; Волчьи законы людским сродни, ; подумал Крылов, ; храбрые гибнут – трусы выживают.
                3. Дело государево.

      После ночёвки у Чернореченского форпоста, миновали хорошо укреплённые Степную и Петропавловскую крепости, на пути была старейшая Верхо-Яицкая фортеция. Крылов со своим эскадроном переместился в голову колонны, где его встретил поручик Юматов:
 ; Наконец-то я тебя нашёл, Андрей Прохорыч.   
 ; А чего меня искать, я всегда в нужном месте. Волчью свору отбили, теперь вот околёмываемся, ; заулыбался в усы Андрей.
 ; Слух пошёл по колонне, что вы всех волков покрошили и теперь до самого Оренбурга можно без опаски катиться.
 ; Э, шутишь, брат. Степь, как говорит вахмистр Ипатыч, она, как кошма. Сколь блох не тряси, всех не вытрясешь. А волка бьют не за то, что сер, а за то, что овцу съел.
                ***
   После крутого поворота на юг, дорога пошла на подъём. Вдали, еле различимые на фоне мглистого неба, показались заснеженные глыбы гор.
 ; Ну вот, скоро и на Верхо-Яицкую выйдем, там вся молодость моя прошла,; нарушил затянувшееся молчание Юматов.; Место не особо сытное, своего хлеба не сеют – жди, пока привезут да, если ещё дорогой туземцы не ополовинят.            
; И часто они на обозы нападают? – Нахмурился Андрей.
; Ну, теперь реже. Всё ж крепостицы понавтыкали, редутами опутали, границу перекрыли, разъезды высылают. Так ведь местность там увалистая, да и горы близко, а это не степь, где можно за три версты всадника углядеть. Одна там утеха – рыбалка. Рыба на Яике водится отменная, ею только и спасались.
; Там же вроде ещё и пристань была?
; Ну, да. Поначалу-то задумал Кириллов там пристань соорудить, чтоб лес да провиант к Орской крепости сплавлять. Тогда она ещё Оренбургом называлась. Да иноплеменники воспрепятствовали. Пристань пожгли, а защитничков - под корень.
; И много там служивых полегло?
; Все, до единого, кто их там считал, но хоть расшибись, а указ надо исполнять. Дело-то государево.
;  И что далее-то, ; не унимался Крылов.
; Ну, по весне снова стройку затеяли, но верстой пониже, в удобном месте, да возвели уже крепость. А сколько там нашего брата служивого полегло, о том Питеру не докладали. И замерзали, и от голода пухли, порой и шкуры лошадиные варили, и от набегов отбивались. Тошнёхонько было, а всё ж крепость уберегли. Она местным племенам, до сих пор, как кость в горле. Знали, что утеснение им будет, но против воли государевой не попрёшь. И крепостицу отстроили знатную.
; Ну, а пристань?
-;А с ней ничего не вышло. На карте его превосходительства Кириллова Яик вроде стоящая река. И полноводная, и к судоходству пригожа, а на поверку всё боком. Река сия водой от снежных гор питается. Только по весне бурлива и  бывает, а как горные потоки иссякнут, она мельчает, на старицы, заводи разбивается, новые протоки находит, да уж и извилиста безмерно. Так что ни для плотов, ни для барок особо не пригодна. Уж опосля, когда дотумкали, что и Орская крепостица на гиблом месте устроена, стали и ей новое пристанище подыскивать.
 ;Да как же это случилось, что сам Кириллов не доглядел? – Возмутился Крылов,; столько канителились, люди сгибли и всё коню под хвост!
 ; Да уж такой он был, Иван Кириллович, неуёмный охотник до прожектов, выдумщик дальше некуда. Он ещё в тридцать третьем году, при Анне Иоанновне, спланировал Камчатскую экспедицию, дабы соорудить на Дальнем Востоке ; ближний свет, железоделательные и корабельные заводы. Кто б их там строил?
 ; А что, может когда-нибудь и построят, лет этак через двести ; посетовал Андрей.
 ; Ну да, может ты и прав, ум у него прозорливый, державный, а вот Витуса Беринга он не поддержал, а тот хотел выяснить, соединяется ли материк с Америкой. Мол, никакой пользы государству от того известия не будет.
 - Выходит, уже тогда Аляска могла б  быть  нашей?
 - Выходит. Зато он в Киргиз-Кайсацкой  экспедиции преуспел. Надумал на Яике крепость воздвигнуть, а от неё проложить путь к Аралу, и в устье Сыр-Дарьи пристань соорудить, провести охраняемый тракт до Средней Азии, а там и до Индии рукой подать. Мол, торговля со странами Востока даст России несметное количество золота и серебра. На бумаге всё казалось просто.
 ; Да, как говорится, за морем телушка – полушка, да рубль перевозу,; вздохнул Андрей.
 ; Он ещё серьёзно планировал из этих полупустынных азиатских земель создать новую  Россию, наивно верил в россказни тамошних купцов.
 ;А потом его, кажется, Татищев заменил?; перебил Юматова Крылов.
 ; Да, Василий Никитич, трезво оценил обстановку, отмёл радужные реляции своего предшественника, чем вызвал откровенное недовольство чиновников. Они-то надеялись поживиться на этой несбыточной афере, а деньга там запрашивалась немалая. А вскоре  башкирцы взбунтовались, кровь полилась, ну и призрачные мечтания Кириллова лопнули, как бычий пузырь, да и сам он вскоре от чахотки сгорел. Великий был охотник для всякой выдумки, да уж и доверчив был безмерно.

                4. Несгибаемый  Василий Татищев.
 
     Дорога пошла под уклон, и кони пошли рысью, но вскоре снова начался подъём и Юматов продолжил рассказ:
;Василий Никитич родился десятью годами раньше своего более удачливого соперника,  давно следил за его действиями и трезво оценивал ситуацию, в ней он видел лишь афёру, стоящих за ним хапуг-чиновников, что вскоре и подтвердилось. Бодрые реляции, кои Кириллов слал в Петербург, были развеяны нападениями башкирцев на русские селения, а там вырезали всех поголовно.
;Ну, и что Татищев? Смог ли он остановить кровопускание? – возмутился Крылов.
;Да там наши дуболомы вельможные дров наломали, своей жестокостью озлобили инородцев, а башкирцы,  ребята воинственные, самому Чингиз – хану не покорились, ну и за оружие… Василь Никитич решил  добром всё уладить, старшин башкирских  ублажил, чтоб посмирнели, злоупотребления стал пресекать. На виду у башкир, прилюдно казнил офицера Житкова за грабеж  населения, мало того, предал позорному суду за взятки да воровство самого Шемякина, уфимского воеводу. Жестоко пресёк самоуправство непотопляемого Тевкелева, других мздоимцев ещё более высокого ранга, ну и, конечно, нажил себе немало врагов, те послали донос в столицу. 
; Так что, он даже могущественного  Тевкелева не побоялся? – изумился Андрей.
;Да генерал этот ещё семечки? Он перешёл дорогу главному сатрапу, любовнику царицы Анны, самодуру Эрнсту Бирону. Не позволил ему заполучить богатый железо-магнитный рудник Благодать на Урале, за что был брошен в холодное узилище Петропавловской крепости, с лишением всех чинов. Там бы и сгинул отважный Василь Никитыч, да к его счастью на престол вступила Елизавета Петровна, благодетельница. Она  тюрьму заменила ему на губернаторство в Астрахани, где надо было калмыков усмирять. Занятие, конечно,  не из приятных, но всё же ; не позорная тюрьма.
;Так похожая беда вроде и с Неплюевым случилась, ; вмешался Крылов.
;Ну, да,; подтвердил Юматов, и Иван Иваныча, честнейшего человека, оклеветанного крючкотворами,  тоже Елизавета спасла от суда и позора, отправила Оренбургскую губернию подымать на пустом месте, из ничего.
; Откуда, ты, Алексей Михалыч, всё это знаешь?- Удивился Андрей, - я в Оренбурге, почитай, десять лет канителился, а о таком и понятия не имел.
; Да я ж при штабе всё вертелся, пока в Троицкую не попал.

                5. Задумки Петра Великого.

   ; Слышь, Лексей, а тебе не кажется, что здешние земли для русского люда неприглядчивы? ; Не отставал с вопросами Крылов.; С одного бока кыргызы, с другого – башкирцы, народец-то всё неуживчивый. И кому  в голову пришло этот дикий край осваивать, не Кириллову же?
; Заботливый ты человек, Андрей Прохорыч, разумную линию гнёшь, но тут ты не совсем прав. На Яик наши казачки пришли поранее кыргызов, образовав край земли православной. Допреже обитался там беглый да разбойный люд с Дона, с Волги и даже будто с Великого Новгорода. А земля-то была неприкаянная, скорбная. На долгое время не один народ там не смог осесть. Орды кочевников тысячи лет шастали по тем местам взад ;  вперёд, сметая на своём пути всё живое.                ¬¬
; А что ж за невзгода такая, ; озадачился Крылов,; ровная степь, трав изобилие, речушки да озёра – приволье.              ¬
; Вот по этому, как ты говоришь, приволью, как по проторённому шляху, и катились кочевые полчища из глубин Азии, на запад, от самого Алтая. Севернее-то Рифей, Каменный Пояс с непроходимыми хребтами, не перескочить, а тут, как в  растворённые ворота, топай без оглядки. У нас в Сухопутном корпусе умнейший историк был, так он рассказывал. Что было ранее, пока неведомо, а вот в четвёртом веке через эту степь огненным валом гунны прокатились, в пятом – булгары, в шестом – обры, в седьмом – хазары, в восьмом – печенеги, в девятом – угры-мадьяры, в десятом – половцы, а в тринадцатом веке и монголы припожаловали. Представляешь, сколько здесь конских копыт протопало, почитай,  в каждом веке. С незапамятных времён по нашему краю лилась беспрерывная волна народов, сокрушая все преграды. А сколько крови пролито?
; Ну, а Яик или Волга, ; вмешался Андрей, ; чем не преграда?
; Да, верно мыслишь. Ещё и Дон, и  Днепр, но к середине лета они мельчали, броды обозначались, да и переправляться кочевники умели.
; А кому же в голову пришло освоить эти земли?
;Так это ж всё Пётр Алексеич. Проездился  по лоскутной Европе вдоль и поперёк, почитай, несколько лет там прокантовался.
; Так долго?; Удивился Андрей,; а кто ж в его отсутствие Россией правил?               
; Ну, так на то надёжный человек был, князь-кесарь, бывший постельничий, была такая должность при дворе, Фёдор Ромодановский. Болтают, будто он-то и был настоящим отцом Петра. Царь - то Алексей  Михалыч Романов росточку был незавидного, а сын почему - то в сажень вымахал, да и характером не схож.
; Ну, то, похоже, сплетни, ; засомневался Крылов, ;  теперь не докажешь. ; А все ж Пётр в Европах зря время не терял, особо видно не прохлаждался, там и пришла ему в голову мысль к Азии обратиться.
; О чём он там мечтал, теперь  трудно представить,; молвил Юматов, ; разное говорят, но его тянуло в Персию и через неё прямиком в Индийский океан, минуя пока ещё закрытое турками Чёрное море и, чтобы Африку не огибать.
; Ну, да. Он же незадолго пред кончиной и в Дербенте побывал, всё выходы к морям-океанам подыскивал.
 ; Сначала надо было укрепиться в Средней Азии, но, как и где? В бескрайних кыргызских степях, близ границы, сколь-нибудь крупного поселения, чтоб угнездиться, не было. И Пётр надумал основать свою крупную крепость на рубеже России, где-то на реке Яик и уж оттуда начать движение к океану. То была сказочная мечта императора,  которую ему, сожалению, не удалось совершить.
; Но потомки осуществили, ; улыбнулся Андрей.
; Пока частично, ; молвил Алексей.
               
                6. Верхо -  Яицкая крепость

    Растянутая на добрых две версты гужевая армада легко катилась по устоявшемуся санному пути. Изредка останавливались и тогда драгуны спешивались и помогали стронуть с места примерзающие полозья саней. Больших снежных заносов почти не встречалось, но открытая всем ветрам степь, постоянно курилась лёгкой позёмкой.
     Заканчивались Святки и командир драгунского  полка намеревался  прибыть с обозом в Верхо-Яицкую крепость в канун Крещения, чтобы принять участие в святом Богоявлении, да и дать роздых коням и обозникам. Дорога означилась заметным взъёмом и кони перешли на шаг.
     Эскадрон Андрея шёл в голове колонны и два неразлучных поручика:  Юматов и Крылов, почти касаясь стременами, вели беседу.
; Здесь, где-то справа каменная сопка, её Верблюд - камнем зовут, а под ней родничок. Чудная водичка. Уверяют, что целебная,  от всех хворей, ;докладывал Алексей, знаток этих мест, ; да жаль теперь вот подо льдом, не добраться.
         Наконец, за белёсым частоколом берёз показались и запорошенные снегом стылые строения самой крепости. Спроектированная по всем правилам фортификации, она представляла собой правильный квадрат, по углам внушительные бастионы с пушками, снаружи глубокий ров с рогатками, в стенах бойницы для ружейной стрельбы, на главной башне российский стяг. С западной и южной, видимо самой опасной, башкирской стороны, высокий берег Яика, а севернее, крутой обрыв, впадающей в него речки Урляды. По мнению поручика Крылова, имеющего страсть ко всякой геометрии, а особенно к фортификации,  крепость была изрядно защищённой и для инородцев неприступной.
     А кавалькаду, идущую из Троицкой крепости, уже ждали. Из распахнутых настеж ворот, несмотря на стужу, высыпала целая толпа встречающих: служивые, женщины, ребятишки. У самых стен, радостным брёхом заливались вездесущие  собаки.
        Прибывших женщин и детей разместили в тёплых казармах, да и всему полку нашлось место: кому в крепости, кому в форштадте. Поручик Юматов разыскал своих знакомых и  устроил Марию Алексеевну с Ваней да бабушкой Христиньей, в тёплую обывательскую квартиру, где их уже ждали исходящие паром курники, шаньги да кокурки с горячим чаем.
      За праздничной крещенской суетой, купанием в проруби Яика, куда поручик Крылов увлёк за собой десятка три служивых,  церковной службой, застольным знакомством,  быстро пролетели дни отдыха. Последняя долгая зимняя ночь для путников закончилась довольно скоро и в утреннем чутком сумрачье уже слышались хриплые от сна голоса возчиков, отрывистые команды унтер-офицеров, фырканье  обозных лошадей, обязательное гавканье собак, пенье форштадских заливистых петухов.
     Несмотря на рань, провожать полк вышло почти всё население крепости. Комендант, обняв на прощанье командира драгунского полка Михайлова, ещё раз напомнил, что впереди коварные горы, и башкорты вряд ли упустят возможность нападения. Они могут и засады устроить, и с тыла напасть, и «чеснок»*  рассыпать –  предерзостный народец.
; Особливо остерегайтесь близ ущелий, урём, да подале от скал держитесь, ;снегу нонче завались. Как бы енти анчутки* на вас лавины не спустили, они на это горазды. Нитка обоза у вас дюже долгая, эвон, какая загогулина, с головы и хвоста не видно, а дорога узкая, для нападения лучше некуда.
; Да всё я понимаю, любезный мой полковник,; не удержался Михайлов от надоедливого напутствия, ; не первый год замужем, да пора нам, кони застоялись.
 Не перечь старику, поспешность нужна, чтобы блох на ветру ловить, а тут такая дорога, ; осерчал провожающий, - и главное внимание на разведку. Обязательно нужны боковые разъезды, да и тыл надо крепко охранять. Не дай Бог, кто отстанет - гиблое дело - пропадёт. Но вижу, ваши драгуны ребята проворные, - помягчел полковник, - не подведут, а казаки тем более, народ доглядчивый.
- А что, у вас здесь часто пошаливают? – невольно вырвалось у Михайлова.
-  Осенью мы их крепко погоняли, но к зиме эти лихие оторванцы обычно снова здесь прохлаждаются. Тут, ить, тракт. Обозы  проезжают, почта, курьеры, порой и купчики с товарами ; пожива добрая, да и голод ; не тётка, пирожка не подсунет. У них и наблюдение в лучшем виде налажено, обычно на верхотуре  маячат, так что приглядывайтесь да как минуете станицу Магнитную, то по правую руку откроется высоченный хребет Ирендык, его отроги будут вам досаждать, почитай, до самой Уртазымской станицы. Там такие крутые склоны, спуски, подъёмы, что не дай Бог. Они-то как раз зимой и опасны. В этих урёмных местах разбойные шайки и затаиваются, но больше летом, зимой им снег глубокий мешает.

                7. Засада.
         
        Северный ветер дул в спины.  Лёгкая позёмка кисейным шлейфом перебегала дорогу, задерживаясь на ухабах, образовывала неширокие намёты. Кони бежали лёгкой трусцой, скупое январское светило позволяло обозревать немое равнинное пространство до самого небостыка и вдруг справа появились новые очертания ; затемнели полосатые отроги гор.
        Когда  подъехали  ближе, ветер, заслонённый стеною хребтов, приутих. Блики солнца отражённые  от ледяных вершин, своими лучами высвечивали самые потаённые складки скал: глубокие ниши, скрытые от людских глаз сказочные гроты, заманчивые укрытия от стужи, свирепого ветра, а то и от дикого зверя.
; Братцы! Лазутчика  вижу! ; донесся из первой шеренги авангарда голос урядника Курохтина.
; Где, где ты его заметил?; в раз откликнулся Крылов, ехавший следом.
    Он обшарил взглядом всю громадину вскукоженной хребтины, но никакой фигуры не заметил.
;  Да, вон же, ваш бродь, на самой макушке  торчит, у бурого столбчатого камня.
Поручик перевёл подзорную трубу левее и чётко увидел чёрный силуэт в малахае на фоне снежной скалы.
; Ну и глаз у тебя, Фотич, похлеще сокола, ; восхитился Крылов и, толкнув локтем ехавшего рядом командира сотни Семёна Акутина, произнёс,; отметить бы надо урядника, ; само собой, ; ответил сотник,; не заржавеет. 
А урядник, поощрённый начальством, разговорился:
  ; Чем, чем другим, а гляделками меня Бог не обидел. И дед-покойник, храбрейший был казачина, тоже зоркий глаз имел, от него, видно, и передалось. У него и оговорка была: мол, чего глазом не досмотришь – жизнью поплатишься.
     А минуту спустя взвод драгун и два отделения казаков, взвихривая снежную пыль, уже мчались к высоченной скале, примыкавшей к дороге.  Командир сводного отряда Крылов на ходу разделил группу надвое. Сам, с большей частью поскакал по дороге вперёд, а меньшую – отправил для обхода справа. Разведчик, должно быть, сообразил, что его берут в охват и вмиг скрылся из глаз. Когда Андрей с драгунами, увязая в глубоком снегу, обогнул  кручу, намереваясь перехватить разбойников, было уже поздно. Вдали, еле различимые на фоне заснеженных гор, по расширяющемуся ущелью быстро удалялись десятка два верховых и вскоре скрылись за поворотом. Преследовать по неизвестной местности было рискованно, да и бесполезно.
Для острастки дав залп из ружей, так что грозное эхо многократно усилив звуки, превратило его в подобие пушечных и сорвало с горных склонов несколько снежных осыпей.
    Вскоре накатанный, с редкими проплешинами зимник, повернул к степному востоку и цепь горных хребтов, защищавшая путников от настырного ветрюгана, отстала. Впереди, во всю неохватную ширь, открылась ровная, с лёгкими всхломлениями, до ломоты слепящая глаза, безмолвная снежная равнина, смыкающаяся с мглистым небосклоном.
     Теперь ожидалась другая, быть может, ещё более грозная опасность. Уже ничем не защищённый,  проторённый тысячами ездоков, Троицкий тракт при малейшем снегопаде превращался в рисковое бездорожье. Сигнальные вешки по обочинам попадались редко, многие были обломаны, утеряны или занесены снегом по самую макушку.

                8. Буран
    
       После кратковременного отдыха в хвосте колонны, эскадрон Крылова, сменив эскадрон капитана Демидова,  снова переместился в авангард, к казачьей сотне.
; Ну что, Иван Ипатыч, середину прошли, теперь и до Оренбурга недалече?
  Вахмистр, приветливо глянув на поручика, привстал на стременах, бросив округ взгляд, ответил не сразу.
; Эх, ваше благородие, у каждой лошади позади хвост, у каждой кривой дороги свой конец, а  одному началу один и конец.
- Что-то ты, Ипатыч, мудрёно гутаришь, али лукавствуешь. Оно ведь дело без конца, что кобыла без хвоста.
 ; Эх, Андрей Прохорыч,  ить, как бывает, девонька нитку для сарафана прядёт, а чёрт из неё дерюгу ткёт.
; Ну, ты, Ипатыч, вроде, как кукарекнул,  а оно не светает. Скажи уж, не таись, какая нужда тебя точит?
; Вишь ли, Андрей Прохорыч, теперь-от дорога от гор уводит. Далее пойдут места открытые, чистая пустынь, нежить степная. На этом месте трава родится не от семени, а от корня, земля-то не топтана. Оттого и сено степное лучше лугового, уступат токо дубровному, а эта шижголь*, в малахаях, об эту пору здеся не толчется. Тут другая напасть. Ежли северок жахнет, тут такие бураны замутыривают, спасу нет. Снизу вихорь вздымается, а на маковку верховая пургень сыпется. В чистую замётыват и сани, и коня. Сугробы по грудь махом вырастают и не выпурхаесси.
   Вахмистр вдруг замолк, покрутил головой, опять привстал на стременах, огляделся и с горечью молвил: ; Мать чесна, а ить я беду наталдычил, вишь, облачко из-за окоёма выползаит?
; Ну и что ж, – усомнился Крылов, ; невеликая тучка, какая от неё беда?
; Она только на первый взгляд невеличка, а что за ней потащится?
    А погода, как по наговору, стала резко меняться, потемнело и ленивый ветерок, дувший в спину, вдруг резким порывом задрал полу  андреева полушубка и с угрожающим посвистом умчался в степь.
- Ну, вот и накаркал я на свою голову, пень горелый. Не дай Бог, запуржит, придётся в поле становище разбивать, иначе с дороги собьёмся, али в росташь* угодим. Воротиться бы под скалы в затишек, да теперь далече отъехали, а такому обозу и не развернуться, токо время потеряем. А таперчи  надо поспешать, покедова тракт не замело.
     Кони, подгоняемые усиливающимся ветром, перешли на скорую рысь, легкая позёмка по обочинам дороги обгоняла обоз, застревая и накапливаясь перемётами на ухабах и выбоинах.
      Андрей невольно обернулся и обомлел. Ранее невинное, с баранью шкуру, облачко, охватило теперь полнеба, утопив в своём зловещем чреве и солнце, и свет, и весь окружающий мир. Стало быстро темнеть, и пошла мелкая секущая крупа, перешедшая вскоре в густые, как манная каша, хлопья, липнущие к одежде.
   Вдали, правее от заметаемой дороги завиднелась тёмная стенка.
; Иван Ипатыч, ; сквозь свист ветра донёсся голос Крылова, ; глянь, впереди вроде берёзовый колочек. Не стоило бы там остановиться?
; Глазастый вы человек, Андрей Прохорыч, я, ить, тоже не промах, а вот не разглядел. Глаза по плошке, а не видят ни крошки. Да там и сторона с - под ветра. Любо! Доложу-ко я начальству.
    Было принято срочное решение: всему обозу разбить бивак близ лесочка с подветренной стороны. Из саней вмиг образовали большой круг, распрягли лошадей, оглобли подняли вверх, закрепили. Внутри кольца разместили возки с женщинами и детьми, укутали попонами* коней, достали лопаты,
 совки и приготовились к бесноватому ненастью.
   Ветер, достигший, казалось бы,  крайнего остервенения своим то ли посвистом разбойничьим, то ли завыванием волчьим, навевал нетерпимую жуть, порой казалось, что небо на землю сползло и вдруг, как бы отчаявшись, стал стихать, наткнувшись будто бы на что-то твёрдое, а сверху повалил сплошным, мохнатым потопом снег. Стало вдруг темно, будто внезапно посреди дня наступила ночь и даже потеплело. А снег сыпался, не переставая, часа два кряду. Но, то ли большое скопление людей и животных, скученных в одном месте, обогрело воздуха, то ли небо сжалилось над путниками, но буран вскоре стих, вечерние сумерки приблизили ночь. Напряжение спало.
    Драгуны быстро расчистили весь бивак, наворочав высоченные валы по краю обоза, соорудив невзначай настоящую крепость, наломали сушняка, развели костры, плотно поужинали, задали корм коням и, выставив усиленную охрану, устроились на ночлег.

                9. Снежная целина

     Утро развиднелось слепящей белизной с голубым отливом, дробным хрумканьем лошадей, жующих овёс и дивными мелодиями свиристелей. Они, как по заказу, чтобы скрасить дремотное состояние служивых, усевшись на берёзах, веселили пробудившихся путников.
 ; Ишь, как разоряются, ажник на душе развеселело,; мотнул головой на птиц казак  Пичкиряев,; любой пташке на ветке бассее, чем в золотой клетке. Мала пичужка, а сколь в ей перезвону. Послухаешь и жить хочется.
; Да ты и так, Пичкиряй, вроде не унываешь, чирикаешь без умолку, как воробей на гумне, ; встрял Мишарин, выпросташись из полога, ; я от тебя токмо и заряжаюсь. Эта вечная служба обрыдла, далее некуда. Порой такое накатыват, хоть в петлю. Хорошо, хоть ты, Пичкиряй, рядом колготишься, а то бы давно скопытился. 
 ; Ну, Фролыч, паря, ты меня эт прям до небес вознёс. Я аж сам к себе уважение заимел. Благодарствую, хоть ты меня похвалил, а то жди, когда вахмистр добрым словом помянет.
 ; Он помянет, вдоль хребта камчой протянет.
 ; На меня, Фролыч, тоже иногда находит. Да хорошо, что мы все в куче, как братовья родные, тем и спасаюсь.
                ***
       Обоз, наконец-то выпурхался из снежного завала, проводники определились с направлением, и колонна покатилась к югу. По - за колками снегу было меньше, иногда проглядывала и дорога, но порой и  на вольном, открытом всем ветрам просторе, из-за какой-нибудь невеликой колдобинки надувало горбатые аршинные сугробы. Тогда вся колонна стопорилась, служивые вооружались лопатами и делали проходы. Казаки, опасаясь сбиться с дороги, спешивались и шли впереди обоза, нащупывая дорогу длинными кольями и железными щупами, опасаясь свертка в  буерак. Кое-где попадались и уцелевшие сигнальные вешки, натыканные ещё с осени, но то было удачной редкостью. У этого, по сути военного тракта, проложенного среди дикого степного простора, были не только друзья, но и враги – буйные ветродуи и коварные двуногие.
    Два друга-казака, Мишарин и Пичкиряев, шедшие со щупами первыми, изрядно умаялись, дождавшись смены, вскочили на коней и присоединились к обозу. Мишарин сразу же достал из-за пазухи сушёного леща, разодрал его надвое и протянул другу:
 ; Поешь сушёной рыбки, будут ноги прытки.
     Всегда голодный мордвин, приняв подарок, сразу же разразился потоком восхвалений:
 ; Вот за что я тебя, Фролыч, люблю у тебя всегда есть, что поесть. То сухарик, то сальцо, то вот сушеный лещик. Ты – не человек, а просто клад. Был бы ты девкой, я б на тебе обязательно жанилси.
 ; Ты, что, Пичкиряй, совсем взбесился, ровно жеребец некладеный! Хошь я тебя сейчас оженю. У меня хор-р-ошая нагаечка с шариками на конце, долго помнить будешь.
 ; Жаниться не напасть, как бы жанатому не пропасть, ; ответил мордвин.
     А снежной целине, казалось, не будет конца, она еле заметной чертой смыкалась у блёклого свода небостыка, сливаясь в одно скучное, надоедливое полотно. Плотный  белый пар с терпким запахом пота, окутывал заиндевевшие крупы коней, они с трудом тянули вязнущие в сугробах возки, порой безнадёжно застревая в сугробах. И тогда драгуны спешивались и на своих руках вытаскивали сани.
 ; Что-то встречные не попадаются, ; посетовал Крылов, ; уж не сбились ли мы с курса? Или уж дорога настолько не проезжая.
 ; Погодь, Андрей Прохорыч, ; сразу же откликнулся вхмистр, ; будут встречные и поперечные, нам бы только до Орской крепости дотянуться.   

                10. Орская крепость.

        Наконец-то колонна выбралась на хорошо продуваемое пространство и кони, уже не увязая в снегу, постепенно, один за другим, перешли на рысь. У Андрея повеселело на душе, и он, приостановив жеребца, дождался возка со своими родичами. Откинув полог, он увидел свою Марию, беседующую с соседкой. Перекинулся с нею парой слов. Ванюшка спал, уткнувшись носом в шубку матери, прикрыв личико рукавичкой, из-под которой виднелась румяная щёчка.
    Успокоившись, Андрей снова переместился в голову колонны, встретив на пути поручика Юматова. Друзья не виделись с прошлого вечера, и любопытный Крылов не удержался от вопроса:
 ; Так что там с Орской крепостью?
 ; Ты, вижу, заскучал на морозце, развеяться хочешь, ; отвернул Алексей воротник полушубка, ; ну так слушай. С этой крепостью канительная история приключилась. Не обошлось не без влияния буйного прожектёра обер-секретаря Ивана Кирилыча Кириллова. Неугомонный был муж, но зрил в корень. Решил воплотить замыслы почившего Петра, поставить крупную крепость на Яике, вроде, как восточную дверь в Цетральную Азию и через неё войти в Персию, а там и до Индии рукой подать. А попутно и Арал обиходить. Замысел был грандиозный, требовал колоссальных затрат, имел противников в сенате, и он решил подключить зарубежных правителей. Тайно подослал с дарами ушлого переводчика Тевкелёва к союзнику России, кайсацкому хану Нурали, чтобы тот попросил императрицу Анну Иоановну воздвигнуть на границе крепостицу, якобы для защиты от своих всегдашних недругов, башкирцев.
 ; Так ведь башкорты подданные империи, им стоило только указать,; удивился Андрей.   
 ; Так в том-то лукавство и заключалось. Выходило,  будто бы хан более для себя старается, защиты просит от разорителей его Жуза. Хан согласился, послов прислал в Петербург. Видел и свою выгоду – воинственные да расторопные башкирцы ему изрядно жалили, как пчёлы лесные. А к тому времени и Иван Кирилыч свой проектец подогнал насчёт Арала и Персии, и в сенате выступил. Говорун-то он был страстный – одно к одному и совпало. Сенат одобрил, и уже в 1734 году  статскому советнику Кириллову была вручена «Метрика» на строительство города Оренбург в устье реки Орь.
 ; При впадении в Яик, ; добавил Андрей.
 ; Само собой. А шуму, привилегий, почестей  столько напридумывали, что и Санкт-Петербургу было б завидно. Посылались две экспедиции:  военная и  научная. А в них и геодезисты, и геологи, и ботаник, и астроном, и математик, и живописец, и ученики Славяно-греко-латинской академии зачем-то, и даже морские чины,  «по мелководному  Аралу собрались плавать, то, бишь, ходить». Сам Михайло Василич Ломоносов просился, да не взяли. Мол, не достоин. Вызнали подлог, что он вовсе не поповское чадо, как в документах указано, а крестьянское, ну и не допустили его в экспедицию чинодралы столичные. А он, светлая голова, мог бы на месте многое предвидеть. Ну и закрутилось колесо.
    От Питера до места добирались больше года, только из Уфы до реки Орь - по горам - три месяца.
; Знаю эти гиблые места, дикое бездорожье, ; добавил Крылов,; а ещё  ж и охрана?
; Да, почти три тысячи солдат. А ещё инженеры, строители-каторжане, лекари, слуги, повара, провиант, фураж, оборудование.
 ; Чай и пушки тоже ; единороги, мортиры?
 ; Как же без них? И вот в августе 1735 года, у горы Преображенской,  третий Бург и заложили, при салюте из тридцати одной пушки.
 ; Хотели, чтоб всё было, как у Петра Великого, при закладке Питера? ; Заулыбался Андрей.
; Старались, но мерило не то. По прозорливости Петра с Кирилловым не сравнить.
 ; По ватаге и атаман,- хмыкнул Крылов.
 ; Место для крепости указал сам обер-секретарь. Мол, позиция лучше некуда, с обоих флангов водная преграда, а с опасного востока ; устье.
 ; Как в Троицкой крепости, ; напомнил Андрей.
 ; Точно так, но выбирали-то в конце засушливого лета и не дотумкали, что у Яика - весеннее половодье, как море. Отсалютовали. Молебен.  Столы  накрыли, а тут уже осень. Решили большую стройку начать с весны, да просчитались. А там, как пошло! За ледоплавом ; полноводица, а потом ещё и накатная волна. Яик взбунтовался, все насторожки затопил, а тут и соседи башкирцы возмутились, мятеж подняли, а вскоре и Кириллов в Самаре преставился от чахотки. Одно к одному.
; Что ж так и отступились?
; Ну как можно? Дело опять же государево. Через год новый начальник, уже Василий Татищев добрался до крепости,  поглядел и ужаснулся. Уйма денег истрачена, а стены фортеции из хвороста с глиной, ногой пни – развалятся. Ров всего в полтора аршина, а кое-где и его-то не видно, так что зимой волки в городе чуть не всех коней перерезали.
Татищев-то мужик практичный сразу и сказал, что место для такого важного города выбрано неудачно, посоветовал ниже по течению Яика поискать, и наметил основать его в урочище Красная гора, но и там ; негоже. И  только третий хозяин нового края, адмирал Иван Иванович Неплюев, сам лично, всё проверил и внёс проект о закладке Оренбурга на месте Бердской крепости. Название города оставили прежнее, императрицей Анной Иоановной даденное, хотя и бессмысленное. Река-то  Орь за триста вёрст протекает, но слово царское нерушимо. А остроумцы наши вскоре нашли и этому недоразумению своё объяснение. Раз «орен» по-немецки уши, а «бург» ; город, то, мол, Оренбург – город ушей, что нашему времени вполне соответствует. Ты понял, господин поручик, о чём я говорю?
 ; Да, соображаю, но считаю, что если б они взяли с собой умную головушку Ломоносова, таких бы огромных трат  не было, и основателем Оренбурга был бы не Иван Иваныч Неплюев, а Михайло Василич.

                11. Башкорт – головной волк.

     Далеко впереди, почти у самого горизонта, на фоне режущей глаза, бескрайней белизны,  показались чёрные точки. Передовой дозор казаков сразу же вырвался  вперёд и поскакал на сближение.
 ; Ну, вот, а кто-то беспокоился, что встречные не попадаются, ; повернул голову к Крылову вахмистр.
 ; И, слава Богу, ; обрадовался Андрей,; знать, далее дорога проезжая.
 ; Обоз из Оренбурга, ; доложили вернувшиеся дозорные, ; каторжных в Верхо-Яицкую конвоируют, для ремонта крепости.
    В заиндевелых шубейках, стёганых армяках, стоптанных катанках, лохматых малахаях, они по степени застуженности почти не отличались от конвоиров, и только понурые лица да унылые взгляды исподлобья,  выдавали их тягостную участь.
 ; Глянь-ка, Ипатыч, каторжники, а без кандалов, да и неруси боле половины, ; удивился Крылов.
 ; Да, куда бежать-то зимой? Волкам на поживу? А что нерусь, так видно опять бунтовщиков пумали. Не мирятся башкирцы, который уж год бушуют.
     Наумов, переговорив с начальником конвоя, приказал им съехать на обочину. Обоз с каторжанами терпеливо дожидался, пока пройдёт многоконное войско из Троицкой крепости. Эскадрон поручика Крылова, растянувшись цепочкой меж двух обозов, обеспечивал безопасный проезд. Оглядывая хмурые лица несчастных бедолаг, Наумов проронил:
 ;От этих нехристей всякое можно ожидать. Несговорчивый, гордый народец, но их можно понять.
 ; Степан Львович, ; осмелился ввернуть ябедное словцо Крылов, ; простите, но вы как будто осуждаете этих арестантов и, в то же время, уважаете их?
 ; Ах, Андрей Прохорыч, ты уже и подслушал мои крамольные мыслишки. Уж не на службу ли сыска работаете, ваше благородие.
 ;Да что вы, Степан Львович! ; Смутился Андрей,; вы ж меня знаете. Я на такую мерзость просто не способен, сие совести моей  противно.
 ; Да пошутил я, любезный, ; заулыбался майор, ; уж кому-кому, а тебе-то я доверяю. А башкортов понять можно. Они ж за свою свободу бьются. Не приведи Господь нам быть на их месте.
 ; А чего ж они бунтуют против нас и ведь не первый год?
 ; Да история эта давняя, ; негромко начал Наумов, ; давай отойдём подальше от конвоя, теперь всюду уши.
 ; Не зря же и Оренбург в насмешку городом ушей прозвали, ; буркнул Крылов.
  ; О, да ты и это знаешь! Но помалкивай. А с башкирцами такое приключилось.
Народ они воинственный, сплочённый. Одни из первых, можно сказать европейцев, бились  с монголами. Больше десяти лет степняки с ними колготились, но башкорты так и не покорились и не дали себя победить. Выторговали у Чингиз-хана себе ярлык на независимость, а могучую Русь орда за три года изнахратила, разорила и заставила ясак платить. Вот и сравни.
 ; Но видно башкортам горы помогали? ; заметил Андрей, ; монголы по горам-то не горазды карабкаться.
 ;Да просто не схотели распыляться, им города нужны, пограбить, а что с башкортов возьмёшь?
 ; Разве, что лесные урёмы?
 ; Но эти упрямцы и с Иваном Грозным сумели договориться, ; возразил Наумов, ; чтоб никаких царских чиновников, чтоб без податей, никаких продаж их земель и, чтоб креститься не принуждали и своего добились.
 ; Удивительно, такого в России ещё не было, ; задумчиво протянул поручик, ; резвого жеребца и волк не берёт. Крепкий народец, молодцы.
 ; Но, вишь ли, тогда Иван Василича зажали ; ни тпру, ни ну: на юге ногайская орда – двести тысяч сабель, с севера сибирские татары грозятся, крымские ханы к Москве торную дорожку проложили, на западе Ливония тормошит. Потому он и наследникам своим отписал, мол, башкирцев не обижать.
 ; А потом  настало время Романовых, ; вмешался Андрей.
  ; Да,  при Михаиле Фёдоровиче Россия окрепла. Русские первопроходцы дошли почти до самой Камчатки. Основали Якутск, Верхоянск, Нижнеколымск, другие города.  Крестьян стали на новые земли переселять. Ногаи  растворились, Сибирское ханство  исчезло и, вопреки государеву указу начались самовольные  захваты башкирских земель. Стало горячо. Оно ведь знаешь, своя земля и в горести мила. Опять буза началась. Пришлось сменить уфимского воеводу, тогда царь Алексей Михалыч еле ублажил  башкортов. Ну, а потом Петру Алексеичу надо было Питер на болоте возводить, империю укреплять, ввёл он подати башкирам, как и всем губерниям, вопреки их завещанному вотчинному праву. И опять смута заварилась и теперь закипает, почитай, каждые двадцать лет, а то и чаще. Вот и опять накалилось – только спичку кинь.
 ; Эх! Горе наше - ржаная каша,  поел бы и ржаной, да нет никакой,- вздохнул Андрей.
 ; А мне доводилось с ними общаться, ; продолжил майор, ; ещё в Пруссии. Наши полки рядом стояли. Сплочённый народ, друг за друга стеной и незлобивый, если на мозоль ему не наступишь. Огненным боем не пользуются, отменные лучники. Уверяют, что стрелой в обручальное кольцо могут попасть. На добро хорошо откликаются и дружбу пуще всего ценят. У них и пословие такое есть: впервые столкнулись – знакомым стал, вдругорядь встрелись ; товарищем стал, в третий раз свиделись – другом стал.
 ; Слыхивал я, что порой наши генералы изрядно перебарщивают, ; молвил Крылов, ; с мирным населением жестоко обращаются, верно ли это?
 ; Да князь Урусов там позверствовал,; грустно отозвался Наумов, ; вроде и сам тюрк, а вот, поди, ж ни старых, ни малых не щадил.
 ; И что никто его не остановил? ; возмутился Крылов.
 ; Ну как же, Василий Николаевич Татищев утихомирил его, под суд хотел «светлейшего палача»  отдать, но с князем тягаться, что с бычком бодаться. Сам в Петропавловские казематы и загремел. Любовник царицы Анны Иоанновны, упырь Бирон, тому и поспособствовал.
 ; А что означает слово «башкорт»,; полюбопытствовал Крылов, ; какое-то оно необычное.
 ; На этот счёт легенда есть. Будто в давние времена предки башкир жили очень далеко от этих мест и почему-то пастбищ лишились. То ли кто-то их вытеснил, то ли погорело всё. Их коням и прочему скоту гибель грозила. Долгие поиски были тщетны.
Но однажды они наткнулись на волков. И вдруг их вожак, старый волк стал впереди каравана башкортов и повёл их за собой. Долго они шли, дней и ночей не сосчитать и, наконец, увидели дивные горы до облаков, луга  обильные, реки многоводные. Поставили там юрты и стали жить на этой земле, которой, как они считают, нет равных по красоте во всём мире. А народ этот стал называть себя башкортами, то есть, людьми, пришедшими за головным волком. «Баш» ; голова, а «корт» ; волк.
  ; Дивная легенда, ; восхитился Андрей, ; и места здесь летом божественные, сам видел,  глаз не оторвёшь.
 ; Да и народ основательный, ; почему-то опечалился майор, ; вот только обижать его не надо. Недаром говорят – царь думает, а народ-то ведает.
 ; А ещё гутарят, ; вмешался Крылов,; царь, мол, голова,  народ – тулово, а бывает на голове густо, а в голове – то пусто.
 ; Господин поручик, эко ты разошёлся, ; построжал Наумов, ; царей пока трогать не будем.   
     Наконец прокатился последний, самый тяжёлый «единорог», за ним прогарцевал арьергардный эскадрон, и обоз с каторжанами отправился к своему месту назначения.
Наумов с Крыловым, замыкая полковой обоз, продолжили беседу.
; Степан Львович, ; а правда ли болтают, что Пётр Алексеич колокола поснимал, а на пушки они оказались не годны?; Сменил тему разговора Крылов.
 ; Дотошный ты, Андрей Прохорыч, человек, ; пробурчал майор, ; всё тебе надо знать. Да колоколам  добавки примешивают, чтоб звон был, а пушке крепость нужна, но если добавить в колокольный расплав красную чистую медь ; ну там чаны, блюда, ковши, то будет то, что надо и ещё крепче. Пётр этим и спас Россию. Под Нарвой он потерял почти две сотни орудий, шведы возликовали, мол, пропала Россия, а ровно через год Пётр  имел уже двести пятьдесят новеньких стволов. Вот эти орудия и проложили дорогу к победе.
 Ну, а в Полтавском сражении Петру помог его смелый расчёт. Самоуверенный  король Карл попытался использовать свой излюбленный приём – ближний бой численного перевеса пехоты, с использованием холодного оружия, но Пётр отменно изучил его тактику и, упредив, накрыл шведов картечью ещё до сближения с нашими гренадерами. Причём царь впервые использовал своё изобретение – конную артиллерию. Она быстро меняла позицию и появлялась там, где её не ждали. А шведский король эту русскую новинку не признал. Был  разбит, армию бросил, бежал с иудой Мазепой к крымскому хану, да чуть в плен к донским казакам не угодил. Донцы тогда опрокинули шведскую кавалерию, захватили четырнадцать знамён, штандарт и сотни пленных у села Переволочного. И на весь мир разнеслось: шведам ; позор, русским ; слава.

                Часть вторая.
                ТРЕТИЙ  БУРГ – ГОРОД  УШЕЙ.
 
                «Ох, ты батюшка, Ленбурх-город!»
                Из солдатской песни.
 
1. Форпост России на Яике Горыныче.

    Но вот позади остались увалистые губерлинские подъёмы да спуски, гибельные для перегруженных саней. Тормозили  заточенными дубовыми кольями, но они с трудом пробивали накатанную наледь, выручали только острые железные штыри.
    После Красногорского урочища, уже к вечеру, добрались до Нежинского редута. Обоз встретили дозорные – дюжина зевластых, говорливых драгун в коротких полушубках и катанках. Из-за крепкого заплота выглядывало прокопченое жерло пушки да громоздилось несколько толстостенных, приземистых строений. В центре редута вздымалась четырёхногая, с поднавесом, каланча, с длинным шестом, обмотанным на конце просмолённой дерюжкой и пучком бересты.
Обрадованные донельзя, заскучавшие дозорные, мигом помогли нарубить хвороста по берегу Яика и вскоре  затрещали костры, замаячило дымное покрывало, запахло варевом. Уставшие от долгой, тягомотной дороги,
 путники воспряли  духом, возрадовались. Как же,  последняя ночёвка. До Оренбурга всего-то семнадцать вёрст.
     С первым заполохом редутских петухов полк потянулся к губернскому граду. Возбуждённое настроение служивого воинства невольно передалось и обозным лошадям, предчувствуя долгожданный отдых, они трусили скорой рысью, не переходя на шаг. Ровная, как стрела, хорошо накатанная усталая дорога отблескивала сизым свинцом, предвещая многолюдное поселение. И вскоре на ровной черте окоёма, на возвышении показался тёмно-коричневый крепостной вал и  заснеженные стены губернского града.
     После пятилетнего отсутствия, Андрей снова увидел знакомые окрестности, которые, как прежде, да и теперь показались ему до щемящей боли родными, приветными. Вспомнились неутешные годы тревожной юности, рыболовные страсти на разлившемся, как море, половодном Яике, последнее свидание с отцом, перед уходом его на войну, детская влюблённость в старшую сестру Семёна Акутина, Анисью. Десять лет из жизни не выкинешь.
     Теперь крепость раздалась вширь, завеличалась, выпросталась в десяток кривых улиц и Казачья слобода. За крепостными стенами, как и ранее, своим внушительным видом выделялся прямоугольный губернаторский дом, высотою в две «косых» сажени. А просторное здание главного правителя соляных дел, Рычкова, было выше губернаторского дома, пожалуй, ещё на две сажени. Но над всем великолепием ухоженных одноэтажных строений царствовал грандиозный Преображенский собор, как узаконенный представитель православия на стыке Востока и Запада.
Возведённый ещё первым губернатором края, графом Иваном Ивановичем Неплюевым, по высочайшему повелению императрицы Елизаветы Петровны, он своим величием покорял все новострои. Его стены, толщиною в половину сажени, не уступали по своей мощи крепостным и легко могли выдержать любую осаду.
     Возведённый на самом высоком месте крепости, на вздыбленном берегу Яика, он как бы утверждал незыблемость господства России на юго-восточном рубеже. Особенно захватывала дух его мощная трёхъярусная колокольня, вознёсшая сверкающий золотом крест более, чем на двенадцать саженей. Кровля, крытая белым листовым свинцом, кое-где запорошенная снегом, была почти невидима на фоне белёсого неба и, казалось, что над ней высоко парят золочёные купола. Правее, подалее от собора, над коричневым обрезом крепостной стены, маячили ещё четыре церковных луковки поменьше.
      Крылов залюбовался открывшимся видом и не заметил подъехавшего поручика Юматова:
 ; Ну что, брат, защемило? Родичей не осталось, а по родимой сторонке сердце ноет, угадал?
 ; Ну, да, - обняв поручика за плечи, смеясь, откликнулся Андрей, ; поехал за море телёнком, а воротился бычком.
 ; Нам с тобой, корешок, где бы ни жить, везде надо служить, ; и, помолчав, добавил с грустью,; жизнь наша, как у колодезной бадьи, то в воду, то из воды.
 ;  Оно так, Алексей Михалыч. Как говорится: был бы колган, а вошки заведутся. Не паникуй, братуха, гли, как город-то укрепился, настоящая крепость.
 ; Дак, настоящая и есть. Округ валом опоясана, только со стороны Яика не сомкнута, так там круча местами до пятнадцати сажень, ящерке не забраться. Одних только бастионов десять штук, да два полубастиона, а глянь, какой ров! Почитай, вглубь две сажени. Да вширь – шесть. Угодишь ненароком и не выцарапаешься. Да ещё вал в каменной одёжке  ; водой не размоет.
 ; Да, пожалуй, кочевничкам сия крепость не по зубам, ; задумался Андрей.
 ; Что? За  семейство своё боишься? ;Посочувствовал Юматов, ; они, пожалуй, до конца турецкой кампании здесь и будут обитаться.
 ; Вот я и думаю, как прокормиться-то им?
 ; Ничего, Андрей Прохорыч, комендант, поговаривают, мужик покладистый, с голоду помереть не даст, да и твоё жалованье удвоится. Война, хоть и не мать родна, а служивого кормит.

                ***
     Большая часть обоза разместилась в форштадте у крепостных стен. Офицеры, объезжая предместье, подыскивали места для стана, удивлялись кривым улицам, не в ряд поставленным домишкам, поселение было неказистое, но обжитое. Вросшие в землю хатёнки из плетней, толсто обмазанные глиной, с крышами из дёрна, саманные халупки, крытые камышом да соломой, ближе к реке обязательные курные бани. Деревянных строений было мало, предместье, видно только ещё обживалось, хотя ближе к крепостному валу уже стояло несколько рубленых пятистенок. В центре слободы опрятным утоптанным квадратом вырисовывался казачий плац-парад, по краю внушительное бревенчатое строение – атаманская изба, с покатой, крытой тёсом крыши, свешивалось полотнище триколора, знак власти. Далее, на возвышении, ближе к берегу Яика, крепкая церквушка с высокой колокольней. Она как бы сторонилась нечистых улиц, унавоженных,  запашистых загонов для скота, отгораживаясь стенкой высоченных осокорей.
     Ветра не было, но низкое светило тепла не давало. При въезде полкового обоза слобода сразу же наполнилась перекатистым храпом коней, мёрзлым визгом полозьев, скрипом калиток, говором мужских простуженных голосов, ленивым брехом собак. Задиристо пахло першистым  кизячным дымом, конским навозом и парным молоком.
     Разместив обозы с фуражом, провиантом да амуницией, выставив охрану, драгунский полк, по четыре конника в ряд, подошёл к Орским воротам крепости.
     Неожиданно, как по команде, за крепостной стеной в раз залилась лаем целая свора собак. Этот многоголосый хор мохнатых солистов, перебрехивая друг друга, от визгливого частого, до редкого басовитого, как из пустой бочки, доказывал, что и он при деле и исполняет свою нелёгкую сторожевую службину. Отдельным дискантом с комическим подвыванием, тявкало нечто заливистое, тонкоголосое, видимо, приблудная шавка тоже отрабатывала свой хлеб.
 ; Сами кобели, да ещё и собак завели,    не удержался острый на язык казак Пичкиряев.
     Не менее задиристые, бедовые стражники, уняв собак, прежде, чем растворить ворота, попытались устроить прибывшим шутливый балаган:
 ; Долго кошка умывалась,; раздался зычный голос с надвратной башни, ;  а гостей насилу дождались!
 ; Ничё, ничё, хороший гость хозяину в почёт,; отвечали драгуны,; мы-от ехали мимо да завернули до дыму.
 ; А гостинцев нам наготовили? Оно хоть в городу у нас не голод, да подарочек ноне дорог.
 ; Дак подарки любят отдарки, ; встрял в перепалку неугомонный  Пичкиряев.
 ; А нам хучь маленькую рыбку, она всё же лучше большого таракана, - умоляли со смехом приворотные стражи.
 ;Так, ить, таракан не муха, не возмутит брюха, а коли пустите перьночевать, так у нас найдётся, чем вас и попотчевать.
 ; Что гость, то ладно, да не было бы накладно,; засомневались хозяева.
 ; Да нам много-то и не надо: рюмку вина, да полтора блина.
 ; Оно, ить, не жалко. Блины баушка скоро печёт, да вот долго, язви её, опару ставит.
 ; Но гость, не кость, за дверь не выкинешь,; наступали прибывшие служивые.
 ; Ну, что ж, дорогие гостенёчки,; уняв собак,  смилостивились стражники,; добро пожаловать в наш стольный город Оленбурх!
     Наконец, с тягучим скрипом распахнулись тяжёлые створы кованых ворот, и драгуны проследовали в казармы, а семейных до утра поместили в комнаты приезжих офицеров.
 
                2. Два Ивана Андреевича.

     На другой день комендант крепости объявил общее построение прибывшего драгунского полка для встречи с губернатором. Начавшаяся война с Портой не давала отсрочки служивым. По данным разведки одна из турецких армий  накапливаясь в Грузии, грозилась взять Астрахань, опорную русскую крепость в Прикаспии. Оренбургскому драгунскому полку, да и всему Московскому легиону следовало  до наступления весенней распутицы переправиться у Самары через Волгу, ещё по льду.

                ***
     Уже до перезвона церковных    колоколов, извещавших об окончании утренней церковной службы, на плацу, перед губернаторским домом, неподалеку от Преображенского собора, уже стоял спешенный драгунский полк, построенный в четыре шеренги, прибывший накануне из Троицкой крепости. Позади колонны, близ храма, расположилась  пёстрая стайка офицерских семей в длинных шубах и нарядных пуховых платках, купленных у местных мастериц.
     Эскадрон поручика Крылова, как лучшее подразделение полка, стоял в центре, напротив высших офицеров гарнизона. Правее Андрея в парадной форме с эполетами из золотистого и чёрного гаруса, стоящего перед своими драгунами, разместился штаб полка во главе с полковником Михайловым. Рядом бравая знамённая группа с ассистентами, обнаженные сабли на сгибе локтя. Впереди рослый капрал с полковым камчатым знаменем белого цвета с гербом полка: в центре – в золотом щите на голубом поле белый одноглавый орёл, сидящий на оконечности белой горы, рядом ещё девять значков на длинных древках с флажками, по числу эскадронов.
  Крылову хорошо была видна изломанная шеренга гарнизонного начальства.
     Они о чём-то негромко спорили, слышно было и воркование голубей на крыше собора, и лёгкий шорох, а может быть дыхание сотен служивых, и даже задорное пение слободских петухов за крепостным валом. Лёгкий морозец слегка покусывал щёки, но ветра не было. Высокие здания, да и крепостная стена поблизости от плаца, задерживали колебание ветра, создавая уютное затишье.
     И вдруг эту безмятежную ломкую тишину нарушил строгий звук часового колокола на высокой башенке канцелярии и всё в раз смолкло.
     С последним, десятым ударом широко распахнулись высокие двери губернаторского дома, и показался высокий плечистый военный лет сорока, с крупно-рубленым волевым лицом, в шитом золотом мундире с красными отворотами, в тон с цветом  лица, и в парадной треуголке с плюмажем. Придерживая левой рукой шпагу, легко сбежал с высокого крыльца, чётким строевым шагом, слегка прихрамывая на правую ногу, прошёл к замершей шеренге гарнизонных офицеров и, заняв своё место, слегка кивнул головой.
     И сразу же, как по волшебству, раздался мощный рокот десятков военных барабанов, в миг заполонивших гуляющим эхом всё пространство. Этот напряжённый тревожный ритм  вернул сознание служилого люда из беспечного, мирного бытия в суровое пекло воинской дисциплины, муштры, лишений и возможной гибели. В то же самое мгновение с крыши собора взлетели, напуганные рокочущим гулом, сотни голубей, добавив гвалта и шума от машущих крыльев в мерную барабанную дробь. И вдруг, на фоне этой царящей над площадью какофонии звуков, случилось невероятное.
    От кучки женщин, стоящих позади драгунского полка отделился малыш и, часто семеня ножками в белых катанках, протиснулся сквозь плотные шеренги драгун, подбежал к поручику Крылову и встал, как вкопанный рядом.
    Андрей, ощутив левой рукой что-то мягкое, скосил глаза, увидел сына и оторопел от неожиданности, не зная, что и предпринять. По строевому уставу он не имел права без приказа ни выйти из строя, чтобы отвести ребёнка к матери, ни даже что-либо сказать ему и стоял в оцепенении, ожидая неприятностей. Волнение усиливалось ещё и от того, что, как назло, его эскадрон находился на самом виду у высшего начальства. По мысли Крылова, нештатная ситуация, связанная с малышом, ломала все регламенты и порядки воинского строя.
     Поручик, стоя навытяжку, искоса поглядывал на Ваню и лихорадочно искал выхода из нелепой ситуации. Но сын стоял спокойно, вровень с носками его сапог и с интересом разглядывал яркие, с позументами, одежды генералов. Андрей представил, как чётко выделяется белый выдубленный полушубочек Ивана, перепоясанный ремнями да ещё с сабелькой на фоне тёмно-зелёной формы драгун и понимал, что и губернатор, и вся свита наверняка заметили нарушение порядка в строю. Но пока всё шло своим чередом. Наконец  стих оглушающий  рокот барабанов и в настороженной тишине прозвучала громкая команда: ; Р-рявня-я-йсь! Смир-р-р-на-а-а!
     Губернатор вышагнул из шеренги офицеров. Приветливо, по-отцовски, поздоровался с прибывшими драгунами, поблагодарил за верную службу и рассказал о задаче, которая поставлена перед полком в начавшейся войне с Портой.
     Ваня стоял не шевелясь, как и положено по команде «смирно», изредка, задирая голову взглядывал на отца и старался понять, о чём так громко рассказывает высокий дядя в красивой шляпе. Но слова были какие-то колкие  и он перевёл свое внимание на красивую блестящую шпагу с кистями, которая болталась  у него на поясе. От отца он уже знал, чем отличается она от сабли и по своему разумению не считал её хорошим оружием, больно уж тонкая, только колет, а не рубит. Наконец важный дядя кончил рассказывать, поднёс руку к шляпе и солдаты вдруг чему-то обрадовались и все разом стали  кричать, что-то похожее на ; «Гав! Гав! Гав!», а потом совсем спятили, стали вопить ; «Уа-а! Уа-а!Уа-а! Ваня глянул на отца, но тот тоже кричал ; «У-а-а!». 
 ; Взрослые дядьки, а как маленькие дети, ; удивился Иван, ; значит так надо подумал он, и широко разинув рот, изо всей мочи стал тоже кричать ; «У-а-а».
          Закончив торжественную часть церемонии, губернатор со свитой пошёл вдоль строя драгун. Дойдя до мальчугана, остановился, с большим интересом оглядел его, хмыкнул и, низко склонившись, громко спросил, растягивая слова:
 ; Кто тако-ов?
 ; Иван Андреич Крылов! ; Звонким голосом отчеканил  без запинки малыш, словно ждал этого вопроса.
 ; О-о-о! – Изумился Рейнсдорп, подняв от удивления брови, ; какое совпадение! А я ведь тоже Иван Андреевич! Ну, давай, тёзка, знакомиться, - сняв перчатку, пожал  мальчику руку, и, выпрямившись, спросил, приветливо улыбаясь:
 ; Иван Андреич! А кто же это рядом с тобой стоит?
 ; Да это мой батя, поручик Андрей Крылов!  ; Горделиво прозвенел дискант мальчугана.
 ; Ага-а! Так вот ты чей сынок, Иван Андреич? – Озадачился, хмуря брови губернатор, ; ну, как же наслышаны мы про твоего батюшку, премного наслышаны.
И пристально глянув на поручика, спросил:
 ; Это вы командовали отрядом по проводке купеческого каравана из Центральной Азии?
 ;Так точно, ваше Превосходительство!
 ;  Ну, что ж, - ещё раз почему-то строго глянул в глаза Андрею генерал, ; благодарю за службу, господин поручик!
 ; Рад стараться! Ваше Превосходительство! ; Вытянулся в струнку Крылов.
 Скользнув  ладонью по плечу младшего Крылова, губернатор  молвил:
 ; А малыш у тебя бойкий, поручик. Толк из него будет.
 ; Благодарю за добрые слова, Ваше Превосходительство! ; Откликнулся Андрей.
     Генеральская свита, заинтересованная особым вниманием губернатора, критически оглядела отца и сына Крыловых, пошушукалась меж собой и прошествовала далее.
                3. Приём у губернатора.

        Но вот церемония встречи с губернатором подошла к концу. Полк с развёрнутыми знамёнами, чётко печатая шаг, с бодрой песней: - «Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поёт…» проследовал мимо высокопоставленных особ и небольшой кучки жителей города, направляясь в казармы, где низших чинов ждал праздничный обед.
      А все обер-офицеры вместе с жёнами и детьми были приглашены в покои губернатора на торжественный приём в честь воинов, отправляющихся к месту боевых действий. Когда все приглашённые, следуя за вице-губернатором Милюковым, направились к губернаторскому дому, из дверей канцелярии навстречу им вышел высокий, крепко сбитый человек, лет пятидесяти, с тростью, в длинном неказистом полушубке и высокой меховой шапке. Милюков, глянув вперёд, вдруг остановился и, широко раскинув руки, пошёл навстречу господину:
 ; О, на ловца и зверь бежит, Пётр Иваныч! Дорогой! Каким ветром в наши края?
 ; О месте справлялся, Василий Яковлич. Да вот невпопад явился. Хочу на службу вернуться. После пожара совсем разорился, никак поправиться не могу. Я уж и дом в городе за бесценок продал, да вот ещё, как на зло, ногу повредил.
 ; Да-а-а, наслышаны мы о твоих бедах, господин академик, ; вице-губернатор махнул рукой, чтоб все шли в зал, сам продолжил разговор, ; сочувствуем, но Бог милостив.
 ; К кому как, ; возразил академик.
 ; Скажу по секрету, хорошая весть для тебя. На днях пришла депеша из Питера. Сам генерал Еропкин, Пётр Дмитрич! Уловил? Се-на-тор! О твоём благополучии печётся.
 ; Да не разыгрывайте вы меня, Василь Яковлич, давно знаем  ваши шуточки, господин полковник, ; горько усмехнулся Пётр Иванович.
 ; Ей Богу,; перекрестился Милюков и, понизив голос, добавил,; Его Превосходительство, генерал Еропкин прочит тебя, Петра Иваныча Рычкова, на свое место, главным управителем  соляных дел. Считает, что лучшего кандидата во всей России и не сыскать.
 ; Ну, Василий Яковлич, вы меня и ошарашили, ; осипшим от волнения голосом протянул Рычков, ; ажник голову обнесло. Поеду домой в имение, супругу обрадую.
 ; Да куда ж ты, на ночь, глядя? ; возразил полковник, ; никуда я тебя не отпущу. Идём с нами за стол. Я, как вице-губернатор, тебя приглашаю лично.
 ; Но незваный гость хуже…
 ; Ты уже не гость, ; построжал полковник, со дня на день придёт рапорт о твоём назначении, да и с новым губернатором заодно познакомлю.
     После недолгой аудиенции, на которой «отцы губернии» отметились дежурными речами, гостей развели в разные залы.
     Женщин с детьми, как поняла Мария Алексеевна,  потчевала губернаторша, худощавая нервная то ли немка, то ли датчанка, длиннолицая, с пышными светло-рыжими локонами, похожими на парик. Она то и дело переходила с плохого русского на хороший немецкий, заметно волновалась, с трудом понимая окружающих офицерских жён. Мария тоже не разбирала её сбивчивую речь, зато другая, миловидная, пышногрудая дама, с кренделем косы на голове, покорила всех. Она обходительно вела беседу, никого не унижая и не возвышая, будто каждому была рада. Попросила представиться всех женщин, выслушала всех, даже Ваню Крылова, который оголодав от долгого ожидания, поинтересовался, скоро ли подадут пирожки с капустой, до которых был весьма охоч.
 ; Вот это женщина, ; шептали друг другу, восхищённые гости, ; а ведь вице - губернаторша.
     Мужскую компанию возглавлял сам генерал Рейнсдорп. Его начальственный, слегка надтреснутый баритон, усиленный высокими полупустыми книжными шкафами за спиной, затоплял все звуки и шорохи гулкого зала, невольно заставляя вслушиваться.
     Говорил он короткими рублеными фразами на довольно чистом русском, приправленном прибалтийским акцентом, задерживаясь на твёрдом  «т», языке. Когда генерал представил всю губернаторскую верхушку, Андрей с удовлетворением узнал, что бойкий, велеречивый полковник с животиком, выпирающим из мундира, не только второй человек в губернии, но и умелый артиллерист. Были представлены и прокурор Ушаков, и атаман Оренбургского казачьего войска Могутов, и какой-то надворный, и статский советники, высшее гарнизонное начальство. Демонстрируя свою безупречную память,  Иван Андреевич называл каждого по имени, отчеству и вдруг споткнулся, увидев незнакомое лицо. Милюков, привстав, доложил, что здесь присутствует знаменитый ученый, член – корреспондент Российской академии наук, историк и географ, Пётр Иванович Рычков. Губернатор, нахмурив брови, выслушал своего заместителя, не известившего его о новоприбывшем госте, но, пожевав губами, ничего не добавил. Следом командир драгунского полка Михайлов представил своих штаб-офицеров и  командиров эскадронов. Когда он назвал поручика Крылова, вся чиновная свита заулыбалась, а Рейнсдорп заметил:
 ; Бойкий сын у него растёт, добрый офицер  выйдет, ; и, широко улыбаясь, добавил, ; мой полный тёзка.   
     Когда представления закончились, скрипнув креслом, поднялся губернатор, подождав пока установится тишина, молвил:
 ; Наши гости отбывают на Кавказ, там идёт большая война. Я тоже просил её Императорское  Величество направить меня в действующую армию. Я есть боевой офицер, участвовал в компании против прусской армии Фридриха. Не хвастая, скажу, что каждая победа нашей армии, ; криво усмехнулся генерал, ; отметила и меня серьёзными царапинами. При Гросс-Егерсдорфе был ранен в правую руку, при Цорндорфе – в бедро, при Франкфурте – двумя пулями в бок, к счастью навылет.
Бог и умелые русские лекари спасли мне жизнь, и я снова готов к сражениям, но Екатерина Алексеевна направила к вам, мол, генералов на войне и так много.
        Вертя вилку в руке, оглядев всех присутствующих, он словно решившись, решил сказать то, что его тревожило.
  ; Я здесь всего пятый месяц. Мало, где побывал, но хорошо узнал, чего не хватает городу и всей губернии. Край наш весьма изобилен для обогащения и жителей, и государства, но имеет крайнюю нехватку людей, нет богатых купцов, нет денежной циркуляции. От того недостаток хлеба, дров, фуража. Леса безжалостно вырубаются и, к умножению их ни у кого нет заботы.
     Бросив строгий взгляд на примолкших чиновников, повысил голос:
 ; Сам город в жалких обстоятельствах. Партикулярные дома и публичные строения близки к разрушениям. Казармы не отремонтированы. Солдаты четырёх полков на постое у жителей, что непозволительно. Хороших лекарей нет. Перекупщики хлеба, леса, как пиявицы ненасытные задирают бешеные цены. Медные рудники еле теплятся, а соль? – Сделав долгую паузу, словно заставляя вдуматься, продолжил,; есть ли  на свете такая золотая мера, которая была бы столь прибыльна? – Помолчав, как бы про себя, добавил, ; в конце года вырвусь в столицу, пробьюсь к императрице и постараюсь выколотить всё, что надо для процветания нашего богатейшего края. ; И совсем тихо добавил:
 ; Меня только удивляет, чем занимались здесь губернаторы после графа Неплюева?
     Закончив свою пылкую речь, губернатор поднял бокал и предложил выпить за доблесть русского воинства, за победу в турецкой войне и закусить, как говорится по-русски, чем Бог послал.
   В раз зазвенели бокалы, прозвучали здравицы, чиновники старались почокаться с отбывающими драгунскими офицерами, как бы виноватясь, что не им досталась тяжкая военная доля. На этот раз Бог был по-немецки или по-датски, несколько скуповат. Горячее подавали только женщинам и детям, зато вина у мужчин было вволю. Закончив трапезу, губернатор, сославшись на неотложные дела, поспешно удалился. Поднялись и прибывшие гости, полковник Михайлов и многие офицеры направились к выходу.

                4. Соратник адмирала Неплюева.

     К замешкавшейся тройке: Наумову, Крылову и Юматову подошёл уже известный им господин Рычков. Обращаясь ко всем сразу, налегая на «о» спросил:
; Насколько я правильно понял, вы прибыли из Троицкой крепости? – Услышав  утвердительный ответ, добавил, ; я долгое время, ещё при Иване Иваныче Неплюеве, когда работал в канцелярии, занимался вашей фортецией.  Вся планировка, чертежи, документация прошли и через мои руки. Мы с Иваном Иванычем всё это и разрабатывали. Мне б хотелось побеседовать с вами, узнать каково теперешнее состояние крепости, да и другие вопросы. Если вас не затруднит, господа офицеры, прошу пройти в канцелярию, там меня ещё помнят, да я кое-что и привёз из имения. Посидим за чайком да поговорим ладком.
 ; Пётр Иваныч! – забеспокоился Крылов,; у меня там жена, сын, ; я, пожалуй, не смогу…
 ; О, дорогой поручик, так берите и супругу, и доблестного сына своего Ивана Андреича, а мы вас подождём. Я детишек обожаю, у меня своих куча, да скольких ещё схоронил, ; добавил он с грустью. 
   Дождавшись Крыловых, прошли в канцелярию:
 ; У меня здесь свой закуток, от прежней службы остался, ; рассказывал на ходу Рычков, ведя офицеров в самый конец длинного коридора, ; простору здесь немного и всего-то два окна, зато никому не мешаем и от досужего уха укорот.
     Переложив стопу бумаг на полку, усадив гостей за стол, вынул из окованного сундучка пёструю книжку с картинками и протянул младшему Крылову:
 ; Это тебе, Иван Андреич, на память. Буквицы-то ещё не знаешь?
 ; Он  уже читать пытается, ; ответил за сына Андрей.
 ; Ну, знамо дело, учёный водит, а не учёный следом ходит, ; и, глянув в глаза старшего Крылова, молвил, ; коли так, поберегите его, далече пойдёт. У меня вот такой же был умница. Не уберёг…; и, смахнув слезу, отвернулся.
       Достав из высокого шкапа пузатую бутыль, глиняные стопки, повеселел:
 ; Испробуйте, господа, моё изделие. Виноградишко, правда, привозной, своего пока нет. Пытаюсь разводить, да вымерзает. Зимы здесь суровые. Мой батюшка даже в Вологде виноград выращивал, а у меня пока только опыты. Ну, ничё, добьемся.
  После бокала хозяйского вина, одобренного гостями, завязалась дружеская беседа.
 ; Мне  довелось побывать в Троицкой крепости, ещё при первом губернаторе, да и после. Мне и фамилии-то ваши знакомы. Я, правда, с шестьдесят первого года в отставку вышел, ну, да без меня в канцелярии не обходились, частенько вызывали распутывать кое-какие дела. Так, что я и ротмистра Наумова знал заглазно и о Крылове был наслышан. Это ж вас обвинили в получении двойного жалованья?; Обратился он к Андрею.
 ; Ну, так напраслину же гнали, ; засмущался поручик.
 ; Так вот ваше дело я и распутывал. Доносы на вашу неблагонадёжность сыпались, как из рога изобилия, приходилось доказывать обратное. Мне известно, что и двоих казачат вы из полыньи спасли, да и караван купеческий из беды вызволили. Так ли, Андрей Прохорыч?
 ; Да, всяко было, - смутился Крылов.
 ; Ишь, какой ты стал знаменитый, ; съехидничал Наумов, ; вся губерния про тебя знает. 
 ; Да, с такой славой недолго и в Сибирь загреметь, ; грустно отозвался Андрей.
 ;  Не извольте беспокоиться, Андрей Прохорыч, ; сразу же отозвался Рычков, ; этому прохиндею Понятовскому, что доносы на вас строчил, веры нет. Мы его раскусили, губернатор Путятин помог, справедливая душа, царствие ему небесное. Наш, русский генерал. До этого шестеро управителей было на Оренбуржье, и все русские, а теперь вот немца прислали, ; понизил он голос, ; от его штруделей немудрено и ножки протянуть. Подали бы кулебяку, теснее было б в животе. Вот, его Сиятельство, Аврам Артемьич, тот потчевал по-русски. Бывало,  из-за стола еле выберешься.  У меня всё как-то из головы не идёт. Был крепок, здоров, на жеребце гарцевал, всего-то на пару лет старше меня, и в одночасье преставился. И это не первый случай. Что-то здесь нечисто. Я бы пленным конфедератам* ни в жисть не доверился, а их в армию берут, да ещё офицерами.
 ; Так они ж славяне,; с издёвочкой буркнул  Юматов.
 ; Да, вроде бы и братья, ; продолжил Рычков, ; сплошь шляхтичи, дворяне, просвещенные, а пытаются на двух стульях сидеть, против нас топырятся, а  папе поклоняются. С ними надо ухо востро держать.
 - Так недаром же говорят: не верь коню лечёному, волку приручённому, да недругу прощёному, ; показал свою эрудицию поручик Юматов.
 ; Вот и нам дорогой конвой с поляками попался,; заметил Наумов, ; сотни две пленных поляков следовали в Троицкую крепость, на службу.
 ; А у вас там прохвост Понятовский ещё тилипается?; Спросил Рычков.
 ; Так куда ж он денется,; хмыкнул Крылов,; на казённых харчах жирует.
  ; Ну, вот ему и компания… Кто ж это распорядился?; Озадачился  Пётр Иванович и сам себе ответил, ; ну, кто же? Новый губернатор… Путятин по всей губернии пленных не рассылал, в кулаке их держал.
     Все в раз замолчали, думая о возможных последствиях. Мария с Иваном сидели в отдалении, у окна, жевали домашние сдобные какурки, угощение от Петра Ивановича и листали подаренную книжку. Мария из разговоров мужчин многое не поняла, но охватившее всех тревожное чувство, передалось и ей.
 ; Ну, чего приуныли, господа офицеры, наливай! – скомандовал Рычков, на правах старшего. Наткнутся и полячишки рылом на наш кулак. Не переживайте! Шелудивого, чем брить, лучше опалить. Что делается седни, думать будем завтра.  А план Троицкой крепости до сих пор помню, ; сменил тему разговора Рычков, ; особо удачно у вас меновой двор поставлен: и на возвышении, и крепость рядом. Оренбургский-то двор познатнее, да от города далековато, к тому ж Яик постоянно разливом грозится. А ваш ;  на взгорочке, на бухарской стороне и довольно просторный. Я одних только торговых лавок с полтыщи насчитал, а теперь, поди, и больше?
 ; Да, купцы бухарские и прочие нас изрядно жалуют,; ответил за всех Наумов,; И комендант у нас справный, крепостные стены в порядке содержит и за ретрашаментом* следит, служивых загонял.
 ; Адмирал так и планировал, когда из Тобольска возвращался, Троицкую крепость от прочих познатнее сделать. Уж больно место ему глянулось, двумя речками опоясанное, как на полуострове, а за речкой уже бухарская сторона. Теперь  вот и ярмарки ваши почти не уступают оренбургским, точно угадал. Провидец был, он и Оренбургу место нашёл, лучшего не придумаешь.
 ; Пётр Иваныч,  поинтересовался Крылов, ; а как же вы-то в наши края угодили?
 ; История долгая, ; заулыбался Рычков,- ну я вкратце поведаю, раз уж интересуетесь.

                5. Из купцов - в академики.
   
     Родом-то я из Вологды, купецкий сын,; «окая», начал Пётр Иванович, - отец водил суда с хлебом в Архангельск, ну и решил быстро разбогатеть, взял крупный подряд на несколько судов, да ещё ссуду. Загрузил поташем, смольчугой  да клеем, пошёл по Сухоне да в Северную Двину, а там ураган. Судна разметало да затопило. Вместо прибыли – полное разорение. Торговля – дело рисковое. Перебрались в Москву. Друг отца, пленный швед Бонде, помня добро отца, тот помог ему однажды  в трудную минуту, от гибели спас,  устроил его  экономом к герцогу. Батюшка последних денег не пожалел, отдал меня, единственного сына в учение, все остальные двенадцать детей  поумирали. К восьми годам я уже читал, писал,  арифметику знал. Потом освоил бухгалтерию, внешнюю коммерцию, на двух языках свободно «шпрехал», ну и взяли меня на таможню переводчиком да бухгалтером, по совместительству.  И пошёл бы я по торговой части, да попал на глаза обер-секретарю Кириллову, а затем на Урал, в экспедицию. Работал с Татищевым Василь Никитичем, умнейший человек. Научился от него и географии, и карты на местности снимать и ещё много чему. А потом пришёл адмирал Неплюев, первый губернатор края, взял меня начальником канцелярии. Вот тут-то и началась у меня настоящая работа. За шестнадцать годов мы в паре с ним Оренбург заложили и ещё семьдесят крепостей, в том числе и вашу, Троицкую. Поболе сорока железоделательных заводов помогли с ним запустить, торговлю наладили, образование. Он и казаков оренбургских да яицких обустроил, и возмущение инородцев замирил без большой крови. Недаром же молва о нём - птенец из гнезда Петрова.
 ; Но, а вас-то он хоть как-то отметил, - полюбопытствовал Андрей.
 ; Да, за усердие моё поощрил, выхлопотал мне чин коллежского советника. Так я из купцов перепрыгнул в дворяне, землю мне выделил.
 ; Ну, а как он относился к вашим научным запискам? ; Спросил Юматов.
 ; Он все мои начинания поддерживал, как никто. Я при нём и «Историю и Топографию Оренбургскую» издал, и первым в России в член-корреспонденты  Академии наук определился, благодаря заботам Михаилу Васильевичу Ломоносову, светлой ему памяти. Ну, а потом Иван Иваныч, устав от трудов праведных ушёл в отставку, на смену ему Давыдов Афанасий Романыч.
; И что-нибудь изменилось? – спросил дотошный поручик Юматов.
 ; Ещё как! Меня стали укорять, за что вы думаете? За ведение научных работ. Своим куцым умом посчитали сие делом тщеславным и Отечеству ненужным. Я с горя занедужил, да и ребятишки стали часто помирать. Особенно жалко Ксенофонта. Умник, каких поискать, уже и  по - немецки стал лопотать, три годочка только и пожил.   
 ;Я слышал, что и старшие ваши сыновья неплохо себя зарекомендовали?; обронил Наумов.
 ; Да, первенец мой, тёзка Крылову, тоже Андрей и даже чем-то схож с ним, уже в полковники выбился, ; глянул он приветливо на поручика.;
; А вот с Николаем беда, повздорил. Умница, учёный, исследователь, в меня пошёл, а женился против моей воли на дворовой девке.
 ; Так может там великая любовь, Пётр Иваныч? – заступился, улыбаясь, Юматов.
 ;Да, я, может, и простил бы, ; виновато улыбнулся Рычков, ; так ведь не заезжает к отцу, осерчал, как же, гордый. А мне забот и так полон рот. Страшно сказать ; шестнадцать детей народилось. От первой жены, Анисьи Прокофьевны, покойницы – четверо, да от второй ; Елены Денисьевны, вот уже двенадцать.
После Ксенофонта в отставку подал, в имении своём застрял, да с горя пчелами занялся, дело-то, самый каймак, как кайсаки говорят, если с умом, да и прибыльно. Там, на природе, вроде полегчало, хозяйством занялся, заводишко медеплавильный открыл, мельницу построил, да винокурню завёл. Размахнулся широко, и дело пошло. Да опять беда, дворня не доглядела, имение в деревне пожгли и подлец - приказчик с моими деньгами утёк. Одно к одному. Как говорится: наше счастье – дождь да ненастье, а счастье – не конь, на него хломута не наденешь.
 ; Пётр Иванович, а не приказчик ли ваш пожар и подстроил?; Озадачился майор.
 ; Да теперь, Степан Львович, не докажешь, всё одним местом накрылось.
 ; А может надо с дворнёй строже обходиться? ; не унимался Наумов.
 ; Эх, любезный, хозяйство вести – не му.., ; осёкся, глянув на Марию, ; не штанами трясти. Да и доверчив я, на чужую совесть полагаюсь, по-купецки. Оно ведь как раньше было: не до барыша, была бы слава хороша, а ноне  другие времена.  Ну, ждать я  у моря погоды не стал, на службу запросился. В Оренбурге вакансий не нашлось. Оно ведь отрезанный ломоть к буханке не приставишь, а коли нужда припрёт, так и киргизина батюшкой назовёшь. Два года  академику Миллеру, немцу, писал - было место директора Казанской гимназии  - не прошло. Просился  помощником Казанского губернатора – безуспешно. Жаль, Михайло Василич, рано ушёл, уж он бы помог.
       Офицеры слушали молча, не перебивая. Каждый думал про себя: оказывается, мол, и у таких знаменитостей, не нам чета, жизнь кубарем.
 ; Свет в окошке стал меркнуть, куда податься?; продолжил Рычков,; ну, вот, сегодня, боюсь спугнуть, весть добрую узнал. В столице-то про меня вспомнили, обещают здесь знатную вакансию, ; академик вдруг замолчал, видимо, подумав, не сболтнул ли чего лишнего, засуетился, ; заговорил тут я вас, господа, всю душу выложил. Уж не обессудьте. Даст Бог, ещё и свидимся. Нет зла без добра. Ну не все ж на Руси караси, есть и ерши.
      Попрощавшись, Пётр Иванович большую часть своей провизии отдал
офицерам, как те не отнекивались:
 ; Я-то завтра дома буду, а вам ещё ехать да ехать. – Оглядев всех, он вдруг повернулся к Ване, подхватил его на руки, прижал к груди и заговорщицки зашептал:
 ;Учись, грамоте, любезный Иван Андреич, и помни, ученье ; лучшее богатство, а книжицу эту возьми на память. Авось пригодится. 

                6. Серьёзная просьба.

     У Андрея больно сжималось сердце, при мысли о долгом расставании с Марией, с сыном, с бабушкой Христей, к которой он привязался, как к родной матери. Непредсказуемая безызвестность грядущей войны тревожила и пугала его, но ещё большей печалью томили его мысли о судьбе его самых близких людей, оставляемых в незнакомом для них городе.
    После долгих дней пути, когда встречаться с сыном приходилось мельком, то поздним вечером, то ранним утром, Андрею вдруг захотелось побыть с ним наедине и подольше.
     На другой день, после обязательной воскресной службы, когда в полку был объявлен кратковременный отдых, Андрей, предупредив Марию, взял коня и решил познакомить Ваню с городом, как он это делал в Троицкой крепости. Тот с великой радостью согласился. С высокого крыльца вскарабкался  к отцу в седло, разобрал по-хозяйски поводья и строгим дискантом молвил:
 ; Куда поедем, господин поручик?
 ; Пока прямо,; заулыбался Андрей, дивясь командирским замашкам сына,; а там видно будет.
     Седоки  шагом, не спеша, проследовали мимо гостиного двора, приземистого  внушительного строения, похожего на крепость, сооружённого в виде воинского «каре», мимо Троицкой церкви , нижней и верхней казарм, губернской канцелярии. Подошли к необычному месту, где на самой крутизне возвышался, захватывающий дух, величественный собор с золочёными крестами, уходящими, казалось в самую глубь лазурного небосвода.
     Сняв треуголку, Андрей перекрестился, глядя на храм, поглядывая на отца, Ваня сделал то же самое. Миновав святилище, спешились, подошли к самому обрыву и замерли от восхищения. Перед ними открылась чудная картина: вольная, уходящая за горизонт, нежной синькой, как небо, снежная даль, отороченная по краям зелёным бархатом лесов. Правее, примерно в двух верстах от города, чётким коричневым квадратом, как сургучная печать на гербовом пергаменте, дыбился Меновой двор с лавками, амбарами и торчащими по углам, жерлами крепостных пушек. А далеко внизу, разделённое полуостровом, уходило в обе стороны, довольно широкое русло спящего до весны Яика Горыныча, как его любовно величали яицкие казаки.
     Ваня, потерев рукавичкой румяную щёчку, прижался спиной к отцу и вдруг выпалил:
 ; Тять, возьми меня с собой на войну!
  Андрей, заглядевшись на бескрайний простор, не сразу понял просьбу сына, а когда вник, удивился. Просьба была неожиданной и довольно серьёзной.                Будущий мужчина уже знал себе цену и требовал достойного ответа.  Андрей понимал – надо было так ответить, чтобы на прощание не расстроить сына, чтобы он не затаил обиду, не отгородился от него, не замкнулся.
 ; Ну, что ж,; многозначительно, помолчав, отозвался отец, ; я могу поговорить с дядей Стёпой Наумовым. Не знаю, что он скажет.
 ; Правда?; Вскинулся радостно малыш,; поговоришь? Не шутишь?
 ; Поговорю, если тебе так хочется. Мне бы с тобой на войне веселее было,
да вот, незадача… Я уеду, ты уедешь, а кто же будет маманю охранять, да баушку  Христинью? Им ведь среди чужих людей горько будет.
 ;Так тут же много пушек, солдат, казаков,; важно возразил Ваня. 
 ; А вдруг их тоже пошлют на войну, что тогда? Как ты думаешь?
 ; Ну, ла-а-дно,; растягивая слова, с сожалением молвил мальчуган,; придётся мне остаться в этом Оренбурге. Подрасту маненько, чтоб на коне одному ездить, а то вдвоём тесно.
    Сняв галичку, потрогал пальчиком холодный ствол кобурного пистолета:
 ; А стрельнуть не дашь?
 ; Нет, здесь нельзя, тревогу поднимешь, да и пистолет тяжёлый, не удержишь.
 ; А можно мне твою саблю из ножен вынуть?
 ; Вообще-то клинок обнажается только для боя, ; посерьёзнел отец, ; ну, ладно, подержи.
 ;У, какая острая да тяжёлая, моя-то полегче будет.
               
                7. Иван Андреевич – младший.

    Длительный вояж из Троицкой крепости  к Оренбургу,  по тревожной зимней дороге, невольно расширил кругозор впечатлительного мальчика Вани Крылова. В его, ещё неокрепшем сознании  уже откладывались первые кирпичики будущего литературного дара. Он часто подмечал то, что другие просто не видели, и долго держал  в памяти, однажды поразившие его события. К животным он относился, как к разумным существам. Любил разговаривать с лошадьми и, когда они стригли ушами от звука его голоса, верил, что они его понимают.
    Он, хотя и не видел нападения голодной стаи волков, а только слышал частые выстрелы, леденящий вой и визг раненых хищников, жуткий храп напуганных коней, крики драгун и казаков, но вполне представлял всю картину того кошмарного события.
    Стойко, без малейшего страха, он пережил и свирепый буран, когда сверху, как из дырявого мешка, сыпалось столько снега, что крыша их кузовка прогнулась, грозя разорваться на куски. Тесно прижавшись к тёплому телу своей мамани, он знал, что рядом любимое существо, которое так же, как и он боится опасности, но где-то там, за лавиной снежной бури, есть его смелый тятя и он всегда защитит их от гибели. А здесь, рядом с женщинами он, мужчина и он тоже их защитник. Об этом не раз говорил его родной, самый лучший на свете батя.
    В частых ночёвках в станицах и крепостях, довольно резвый и шебутной, Ваня, на удивление всем, был самым послушным ребёнком, по сравнению с другими детьми офицеров: не капризничал, не отказывался от надоевшей каши или промёрзшего окорока, ел то же, что и отец, и мать, и бабушка. Наблюдая за упорядоченным, строгим поведением драгун, он и себя представлял боевым и храбрым воином, как и его тятя и никогда не расставался со своей, почти настоящей сабелькой. Поэтому и на параде, когда раздался грозный рокот барабанов, он вырвался к отцу, чтобы стать рядом, мня себя настоящим солдатом. А военные команды, построения он изучил ещё в Троицкой крепости, наблюдая из окна за строевыми занятиями драгун на плацу.
   По напряжённому виду отца, по частому тоскливому настроению матери, Ваня предчувствовал скорое расставание с папаней и старался всюду следовать за ним, если не возбранялось. Он побывал с батей и у кузницы, где подковывали коней, и в конюшне, где лошади хрумкали овёс, и у шорников, где чинили сбрую и снаряжение, но более всего ему нравилось заходить в казарму, где жили весёлые отцовские  драгуны. Они встречали его, как важного начальника, вскакивали, шутя, отдавали честь и угощали вкусными сухариками.
    Отец позволял ему иногда присутствовать даже на недолгих совещаниях при штабе полка, где его,  после встречи с губернатором, официально называли Иваном  Андреичем-младшим.

                8. Цыганское слово.

    На другой день, рано утром, поручик Крылов наблюдал в кузнице у станка, как подковывают коней его эскадрона.
    Заросший по самые уши аспидно-чёрной бородой цыган-кузнец, посверкивая зрачкастыми озорными глазами и золотой серьгой на левом ухе, после каждого удара своего молотка, приговаривал:
 ; У коваля-молодца, как у ловкого купца, что ни стук, что ни грюк, то и гривна, то и гривна,; приговаривал он в такт.
 ; Богато жить будешь при таких доходах,; отозвался Крылов.
 ; А нам много и не требуется, ; ваше благородие,; рюмка водки да хвост селёдки.
 ; Ты уж, братец, постарайся, ; перешёл офицер на серьёзный разговор, ; будет тебе и рюмка, и закуска. Дело-то государево.
 ; Не извольте беспокоиться, господин капитан,; сверкнул своими лешачьими зенками кузнец, ; до Кавказа эта подкова не отвалится,  а там, как Бог даст.
 ; Ну, обнадёжил, любезный, благодарствую,; посетовал Андрей,; токо я ещё пока поручик.
 ; А я цыган,; прищурился  кузнец,; моё слово верное, я не ошибаюсь. Скоро будешь  капитаном!
    Крылов задумался, ища достойного ответа, как вдруг почувствовал резкий удар по правому плечу, вмиг развернувшись для ответного удара, с удивлением узнал в рослом казачьем офицере, перетянутого ремнями,  своего лучшего друга, Семёна Акутина.
     Они вышли из дымной кузни на свежий воздух, крепко, по-братски обнялись, не тая хмельной радости, улыбаясь, разглядывали друг друга.
 ; Я токо ночью воротился, ; словно винясь,; зачастил Семён,; в Яицкий городок бегал с поручением. В Казачью слободу въезжаю, гля, стража, драгуны. Домой не пропускают, хоть плач, пришлось батюшку вызывать. Спрашиваю, вы откуда? – С Троицкой,  ; говорят. Про тебя спросил и вот чуть свет сюда. Ну, а Марию Алексевну с крестничком моим дорогим не там ли оставил?
 ; Да всех сюда привёз, даже бабку Христинью,; загудел простуженным басом Андрей.
 ; Ну, вот и добре.  Жду вас к обеду, в свои хоромы и баушку захватите, к тому времени  я и баньку успею накинуть. А теперь мне срочно к начальству, надоть отчитаться. Не был ишо, а то кобеля спустят,; с ходу взлетел в седло и скрылся в переулке.
 
                9. В гостях у Акутиных.

    Управившись с делами, Андрей перед обедом заскочил к начальнику штаба Наумову. Доложив, что в его эскадроне все кони к походу готовы, сбруя проверена, подрезы на санях подбиты, боезапас пополнен. Попросил разрешения отлучиться до вечера для свидания с другом. Почти пять лет не виделись, он сына моего крёстный.
;Уж не с тем ли хорунжим Акутиным хочешь свидеться, господин поручик? – Построжал голосом премьер-майор.
 ; Так точно, ваше высокоблагородие,; завеличался Крылов, с ним самым. Только теперь он уже сотник, при штабе обер-коменданта служит, порученцем.
 ; Андрей Прохорыч,; помягчел голосом Наумов,; сходи, повидайся, но ты, надеюсь, помнишь, в какую передрягу после встречи с этим казаком  попал, лет пять назад?
 ; Степан Львович! То был ложный донос Понятовского.
 ;А здесь и другие найдутся, время-то военное. Помни, Оренбург – город ушей.
Впрочем, вас я более не задерживаю,; сухо закончил Наумов.

                ***
    Усадив всю семью в лёгкие санки, Крылов заторопился в гости к Акутиным. Бабушка Христинья, устроившись в задке саней, горевала:
; В гости подрядились, а подарунков не заготовили, срам-то какой,; охала старая,- шурум-бурум набрали по бедности. Сушёных грибков да груздочков. Здесь, поди, не водятся, да черники томлёной, для глаз польза, да медку башкирского, бортевого – все и подарки.
    Ваня долго не мог уразуметь, что такое крёстный отец, который принимал его в двухнедельном возрасте, и с удивлением спрашивал:
 ; Для чего мне ещё один батя?
 ;Узнав, что у него есть свои дети, успокоился и взял с собой сабельку на всякий случай. 
                ***
     Андрей с жадным интересом рассматривал свежесрубленный крестовик  Семёна,  еще не потерявшего  запаха сосны. Дом был довольно высок и просторен, рассчитанный на изрядную семью. Рядом, за невысоким плетнём, среди заснеженных берёз, знакомый с детства – пятистенок его отца.
     Кумовьёв встретили по-родственному, радушно и приветливо. Ванюшка Крылов пристально рассматривал своего крёстного батю, тискавшего его в своих могучих объятиях. Благосклонно принял от него серебряный крестик и маленькую, по руке, нарядную  нагайку с кистями и, не выдержав чрезмерного внимания к своей особе, поспешил удалиться к ребятишкам.
    Их было трое. Старшая Аня уже что-то вязала, сидя на лавочке у окошка, а сыновья: Андрей, лет семи и погодок Вани, Кирилл, взяв за руки гостя, увели его в свой уголок, показывать игрушки. Семён с Андреем ушли в баню, захватить самый жар, а Ефросинья, расторопная, улыбчивая хозяйка, показала гостям свои рукоделия – ажурные, белого пуха, шали, которые они вязали со своей матушкой, живущей с ними. Мария с бабушкой Христей сразу же заинтересовались вязанием и были зачислены в их пуховязальную «артель».
 
                10. Порою доброе знакомство покрепче кровного родства.         

    После баньки с дубовыми вениками, все уселись за большой семейный стол, обильно уставленный кушаньями. Семён подозвал своего старшего сына  Кирилла и что-то шепнул ему на ухо. Тот, накинув шубейку, опрометью выскочил из дома и вскоре вернулся.
Следом на подворье, вдруг гавкнула собака и сразу же умолкла. Послышался густой низкий бас:
 ; Ты что ж, Вовчок, своих не признаёшь, али здоровкаесься?
      Скрипнула сеничная дверь и в клубах морозного пара вошёл плотный заматерелый казак, с широкой, как кормовое весло, черной бородой, в накинутом на могучие плечи полушубке. Андрею показалось, что вошедший принёс с собою какой- то необыкновенный заряд уверенности, силы и весёлости. Повесив полушубок, перекрестился двоеперстием на большую икону Спасителя в углу, прогудел:
 ; Доброго здоровья, казаки! О, да у вас тут гостеньки припожаловали, а мне ни гу-гу. А я токо с бани припёрся, зыркнул в оконце, у ворот кони стоят, вижу не наши, драгунские, хвосты подрезаны. Ну, кажите, кто тут у вас прячется?
    Из-за стола резко поднялся Андрей и вышел на свет.
 ; Дядь Вань! Аль не признаешь  меня?
   Иван Кириллович расправил ладонями кустистые брови, вгляделся:
 ; Хм! Неужто, Андрейка? Прохора сынок?
 ; Он самый, дядь Вань!- Обнялись, облобызались.
 ;Гли, какой вымахал,; оглядывая Андрея, ахал Кириллыч,; а, ить, заморышем был. Мы, ить, тебя подкармливали, как отец-то сгинул, помнишь? – гудел старый, смахнув слезу. Ну, весь в отца, и глаза, и выправка, да ещё офицер, поручик. Я, ить, тебя, почитай, лет десять не видал, но Семён сказывал, всё про тебя знаю. Гярой! Таких ордянами награждать. Да, какой там. Эта чиновничья свора, мать чисна, токо своих бдит.
    Андрей, засмущавшись от неожиданной похвалы, отошёл в сторону.
 ; О, а чаво эт там за красуля прячется?; Забасил Кириллыч,; расплываясь в широкой улыбке,; ить,  кака гоженька да баская.
 ; Познакомьтесь, дядь Вань, жёнушка моя, Мария,; почему-то смутился Андрей, быть может, представил, что так бы знакомил Марию с родным отцом.
 ; Ну, как жа, Сёмка сказывал. Ить не мужичку взял,; тронув уважительно Андрея за плечо, ; а коренную казачку, чай знашь, музланы-то – кошемно брюхо, рагожны кишки…  совсем не то. Казак – он, ить, по-другому скроен.  Можа я чаво лишне  нясу, не обессудь,  известно дело – казак яицкий завсегда поперёшный.; Помолчав, добавил,;  да - а, жалко твоих родителев, девонька, сгинули не ко времени. Ну, ты не томись, Андрейка, хучь и не казак, а парень надёжный, в обиду не даст.
     Ваня, сидя за низеньким, детским столиком, с любопытством разглядывал деда с громким голосом и большой бородой, такую он видел впервые в жизни, и ему захотелось подойти и подёргать её, и вдруг услышал:
 ; А чаво ет там за гостынька сидит? Не признаю яво, што за станишник, дык и вооружён. А ну-ка подь сюды, ; обратился Иван Кириллович к мальчугану.
     Ванюша не торопясь, степенно, встал  из-за стола, придерживая левой рукой  сабельку, в правую ; взял нагайку, подаренную крёстным, подошёл к бородатому деду и став по стойке «смирно», глянул глаза в глаза.
 ; Ну, ты погляди! – Зацокал языком старина, невольно становясь во фрунт, ;    ну и казачок, прям ахвицер, хорунжий! Ты чьих же будешь?
 ; Иван Андреич Крылов, ; отчеканил малыш.
  ; Мать чисна! Удивил!; Вытирая слёзы умиления, запричитал Кириллыч, ; ну, вылитый дед Прохор и взгляд-та прямой, не робкий, затяжной, ну, прям орёл.
      Оглядев всех, старина с удивлением молвил:
 ; От, ить, дети пошли. От горшка два вершка, а уж Иван Андреич. Ты, поди и в кулюкушки не играл, а сразу за саблю. Офицер знатный будет, дак, ить и с норовом.
      Поднял Ваню под самый потолок, пощекотал его своей пышной бородой:
 ; Вот подрастёшь маненько, я тебе настоящую казачью саблю подарю.
 ; Булатную? – Поинтересовался малыш.
 ; Семён, ты слыхал? Твой крестник уже и это знает, ну, дока! Конечно, мой дорогой тёзка, булатную, других не доржим.   
        Все сели за стол, встали, перекрестились, Мать Ефросиньи прочитала молитву. Налили по рюмке, чокнулись, выпили за встречу. Помянули добрым словом воина Прохора Андреевича Крылова, третью – за прелестных женщин. Иван Кириллович, как бы оправдываясь перед  гостями, что один, без жены, сетовал:
 ; Моя-то, Аграфена Стигневна, в Яицком городке хоромы сторожит, да и хозяйство там, исть-то надо. У меня и тут барашки. Ну, када в отлучке – сын смотрит, да сношенька.; Сидя бок-о-бок с гостем, приговаривал:
 ; Ты, Андрюш, солёным арбузом закусывай, мило дело. У вас там, в полуденном краю, поди, и арбузы не вызревают?
 ; Да привозят иногда,; отозвался Андрей.
 ;  Привозные ништо, рази арбузы, знаю я их. Они кормовые, шкура толстая, как у слона уши, токо скотине и годятся. А у нас со своих бахчей, сахарные, шкурка тонкая, роно бумага. А для засолки сорт особый, Огонёк называется, мелкий, с пушечное ядро.
    Ощущая всем нутром грустное состояние Андрея, спросил:
 ; Што, господин поручик, тоскуешь? На войну нацелился? Н-да, расставанье предстоит.
 ;  Так ведь приказ, Иван Кириллыч!
 ; Ну да, военное дело строгое. Мне уж таперь не до походов, а как вспомню, так кровь в жилах стынет. Под Кунерсдорфом было. Обложили пруссаки мою сотню со всех сторон, не вырваться. Налетели на меня сразу четыре унтера. Мать чисна, кручусь, отбиваюсь, конь-то у меня боевой, сам выпестовал. Двоих я достал да одного ординарец  располосовал, а сотня рубится, каждый за себя, их-то раза в три больше. Гыльжу  ко мне с десяток пруссаков несётся, учуяли ; лёгкая добыча.
В плен офицера взять иль так прикончить. Ну, думаю, отгулял казачина. Уже по руке полоснули и картуз с головы сбили, да и силы кончаются, намахался. Даже и жеребец мой верный, дико заржал, смертную муку почуял. Вдруг слышу «Ура-а!». Эскадрон отца твоего идёт на выручку, а впереди сам капитан Прохор  Крылов. Рубака был ещё тот, оберуч, двумя руками махался. Вмиг моих ангелов смерти обчистили. О чём-то меня спросить хотел, вплотную подскочил и вдруг повалился на бок. Офицер пруссак, гад издали выстрелил, в меня целил, а попал ему в спину и видно в сердце. Я с коня соскочил, поднял его на руки, а он уже никакой. Только и успел сказать: ; Андрюху побереги…; Иван Кириллович отвернулся, вытер глаза,; Похоронили  его в общей могиле, вместе с казаками моей сотни. Меня за тот бой в есаулы определили, а потом и «Георгия» кинули, вроде как утешение  Всевышнего. Так ведь Прохора не вернёшь, а он мне в тот день дважды жизнь спас. Немец-то в меня метил.; Кириллыч уже не стесняясь, смахнул слезу,; Ты уж, Андрюш, поберегись там, на рожон-то не лезь.
   ; Ну, как придётся, дядь Вань! Сам знаешь: воевать – не щи хлебать.

                11. «Над лесом солнце воссияло…»

        ¬¬  ; Ну, её войну, к бесу,; переменил тему Акутин-старший,; ещё нахлебаемся.
Давайте песню сыграем нашу, казачью. Ты, Андрей, чай, помнишь, как у меня собирались, ещё перед Семилетней войной?
 ; Как же, дядь Вань, помню. Я тогда уже ротным писарем служил.
 ; Отец твой ох и певун был, такие верха брал, сердце замирало, а голос красоты неимоверной, не наслушаешься.
 ; Бать, а как мы с Андрюхой дишканили?; Припомнил Семён,; бывало, запоём, вся Казачья слободка сбегается.
 ;  Да помню, ; улыбнулся отец,; все плетни вокруг дома повалят, слушают. Приходилось после этих спевок новый тын городить,  колья вбивать. У отца твоего, Андрюш, особенная песня была, чай, запамятовал? А ну, Семён, зачни. Вы с бабкой Аграфеной, васейка,  пели,  на Крещенье приезжала, та ишо песельница.   
 ; Бать, после парной что-то голос осип, ; нехотя отозвался сын.
 ; Дак, ты сполосни горло-то, ; наливая в рюмку вина, отозвался Кириллыч,; оно и пройдёт. Горько лекарство лечит, это от сладкого зубы болят.
    Семён, откашлявшись, запел тихо, еле слышно:
  ; Над лесом солнце воссияло, ; и уже окрепшим звонким тенором продолжил, ; там чёрный ворон прокричал. Прошли часы мои, минуты, когда с девчонкой я гулял, ; мелодию подхватили отец, Ефросинья и даже бабушка Христя. Андрею эта песня была знакома с детства и он, невольно пустив предательскую слезу, присоединился к певцам.
 ; Седлаю я коня гнедого черкесским убранным седлом. Я сяду, сяду и поеду в чужие дальние края…
    Марии как-то не доводилось слышать пение своего мужа, да и где ему было петь? Не в той же хибарке, где жили, а за пределы крепости они вместе никогда раньше не выезжали.  Её сразу же удивил и заворожил сочный, полнозвучный баритон Андрея и хотя все голоса сливались в один мощный поток звуков, она слышала только любимого человека. Он сидел рядом, касаясь тёплым, приветным плечом, изредка взглядывая на свою суженую. Мария невольно ощущала каждый его вздох, каждое движение  большого тела, а ласкающий, как ей казалось, радостный тембр его душевного зова, дарил неведомые ранее ощущения. Через  слова старинной песни, через чудную мелодию,  Марии невольно открывалась новая, неизведанная грань души любимого человека, о котором она вроде бы знала всё. И это её открытие, новое познание  Андрея, переходило в радостное, трепетное чувство, разливалось по всему телу, как будто окунало в чистую, знобкую родниковую воду.       
     К удивлению гостей и хозяев, трое мальчиков, сидевших молча за отдельным столиком, вдруг, как сговорившись, запели все в раз, повторяя последние две строки каждого куплета. Их голоса, как яркие нити, вплетались в общую канву старинной казачьей песни и не только не нарушали слаженную гармонию пения взрослых, но и привносили в общий хор нечто задорное, искристое, радостное.
    Мария впервые услышала и громкое пение сына и удивлялась, ну откуда в нём такое взялось: и красивый тембр, и отменный слух, и музыкальная память?
     Допев песню и одобрительно крякнув, Акутин-старший, пропустив ещё одну рюмочку, вдруг поднялся с места:
 ; Простите великодушно, милые мои троичане. Мне пора, скотина ждёт, надо прибираться, хозяйство. А вы чудесные люди. Мать чисна, таких бы, да поболе – Россия, гляди и горя бы не знала. Ну,  мы с вами ещё свидимся, - кивнул он головой Марии, ; а тебе,  Андрей Прохорыч, жалаю воинской удачи и обязательно вернуться домой целёхоньким.  Крепко обняв на прощанье Андрея, перекрестил его, смахнул непрошеную слезу и, видимо, боясь расчувствоваться, быстро накинул полушубок на плечи и заторопился к выходу.

                12. Откровения друзей.

    Проводив отца и прибрав стол, все уединились по своим интересам, а Семён с Андреем прошли в малуху и, притворив двери, завели беседу. Семён из укромного места достал пузатенькую бутылочку с жидкостью янтарного цвета, разлил по рюмкам:
 ; Целебная настойка из кедровых орешков с травами, казаки с Алтая привезли, только для самых дорогих гостей берегу.
 ; Да, благовоние от него изрядное, ; пригубил рюмочку Андрей,; ты, часом, знахарством не занимаешься, зубы не заговариваешь?
 ; А что болят? Так я хорошее средство знаю, моментально вылечу, ; заулыбался Семён.
 ; Ладно, этому способу я и сам обучен, мог бы вышибалой в трактире работать, так не зовут, ; захохотал Андрей, ; ты лучше скажи, как батюшка твой поживает? Здоров ли?
 ; Ты и сам видел, рюмочки ещё не пропускает, но раны побаливают, а не жалуется. Когда в бане дубовым веником его пропарю, только кряхтит. Ить, две войны прошёл, да как бы третья не заварилась в нашем околотке.
 ; Он вроде говорил, что на два дома живёт?
 ; Ну, да, один здесь ; с отцом твоим сруб ладили. Ты у нас тогда частенько бывал, помнишь?
 ; Ну, как же забыть такое, ; обрадовался Андрей,  на Яик купаться бегали,  на лодке за нырками гонялись, да сомов в старице на жареных воробьёв выманивали.
 ; Тогда ещё здоровенный сомяра хвостом нас оглоушил, еле очухались.
 ;  А потом мы всё ж его достали, ; припомнил Андрей,; мой отец с драгунами  помог, а твой батя на тагарке его увозил, хвост по земле волочился. Ох, и громила, пудов на шесть, не меньше.
 ; Трофей – тот наш, драгунам отдали, казаки сомятиной брезгуют, лягушатниками их называют. А у отца моего домишко в Яицком городке, ; ушёл от воспоминаний Семён,; ещё от деда достался, с маманей там обитают.  Батя  службу справляет. Он теперь войсковой старшина да ещё депутат Уложенной комиссии, выбранное лицо от казаков, в Санкт-Петербурге заседает.
 ; Ух, ты,; удивился Андрей, ;  что, законы праведные пытается выработать?
 ; Как батя судит, у них там одна говорильня. На словах, как - на гуслях, а на деле, как -  на балалайке.
 ; Ну, как всегда, ; вмешался Андрей,; законы, что дышло, куда повернул, туда и вышло.
 - Отец порассказывал: правят на съезде дворяне да чиновники. У казаков да у всякой неруси и голосов-то кот наплакал. А энти воротилы рвут на себе рубахи, да токо каждый за себя.
 ; Ну, да, всяк в свой огород зёрнышко бросает,; хмыкнул Крылов.
 ; Вишь ли, дворяне бьются, чтоб беглых крестьян им возвращали, когда те от тяжкой доли к казакам бегут. А у нас, ты же знаешь неписаный закон: что с Дона, что с Яика выдачи нет. Вот помещик и лютует. До рукоприкладства на съезде доходят, друг друга за бороды таскают. Да только у нас казачки справные, строевики, хоть и мало их, но спуску не дают. А чиновное крючкотворное племя на святое посягает –  тщаться петровский табель о рангах отменить. Вишь ли, он простонародью дорогу  даёт на руководящие должности, а им это, как заноза, в нужном месте, вот они и лютуют.
  ; Пётр Алексеич людей за ум ценил, за их хватку, а не за родство. Оттого и польза государству была великая,; добавил Андрей.
 ; Да, было дело,  а теперь даже нынешние мещане рвутся привилегии получить, ; продолжил Семён,;  чтоб, всё было, как у дворян заведено – крепостных покупать да мануфактуры заводить. А государственные крестьяне по давней ещё привычке царице на помещиков жалобятся. Мол, те лучшие их земли нахалом отбирают, и управы на них нет. Но Екатерине недосуг: войны, фавориты, чума вот подползает.

                13.  Крепостные  крестьяне или просто рабы?
 
  - Ну, а что крепостные крестьяне?- Поинтересовался Андрей.
  - Хэх, да они там и голоса не имеют, аки скот бессловесный.
  - Так и духовенство голоса не имеет, - возразил Андрей.
  - Сравнил хрен с пальцем. У них монастыри,  да и такие наделы – иные европейские государства столько земли не имеют, - усмехнулся Семён.
  - Вестимо, крепостной крестьянин у нас, как раб. Его можно продать, купить, запороть до смерти, коль виноват,  и просто так посечь – барин не с той ноги встал.
  -  С ним и обращаются - то хуже скотины. Та, хоть тварь неразумная, а тут же человек, творение Божье. Инородцев и в Оренбурге на Меновом дворе купить можно. Этот живой товар бухарские купцы привозят. Наших людей они на азиатские рынки поставляют, а нерусь к нам. Можно, не возбраняется.
  - Да я на троицком меновом двое и сам это видел. Так неужели и заступиться у нас некому? - Возмутился Крылов.
  -  Да вроде нашёлся один заступник, отец сказывал, из дворян. Какой-то Григорий Коробин. Так ему такой отлуп дали, еле ноги унёс.
 - А ведь ещё Пётр Алексеич продажу людей порицал, - нахмурился Андрей.
 - Эх, аль ты не знаешь, что теперь многие петровские указы порушены. Вот, к примеру, Указ Екатерины от шестьдесят седьмого года, не читывал, поди? А я почти дословно помню, при канцелярии служу -  «Недозволенные на помещиков челобитные, кто отважится подавать, то оного бить кнутом и сослать в Нерчинск, на вечную каторгу». Каково?
  - Выходит, -  поник головой Крылов, - что ни при каких обстоятельствах, даже самых зверских, на барина жаловаться не моги?
 - Как видишь, другого варианта нет.
 - Так вот почему у нас, на Руси лютуют кровожадные Салтычихи. Ведомо ли тебе, Семён, что только за пять лет эта мерзостная паскудина  зверски замучила семьдесят пять женщин, девушек, да и парней, мужиков тоже? И это только официальные данные.  Жуть, что только и выделывала. Кипятком обваривала, косы с головы выдирала или на живых поджигала, зимой в пруду до смерти замораживала, уши вырывала, даже хоронила заживо, кнутом, стерва, засекала. Особо ей нравилось невесту и жениха перед свадьбой мучить, целые представления устраивала, детей поленом забивала. Всего не рассказать – от ужаса волосы дыбом.
 - И что ж ей всё с рук сходило?- Возмутился Семён.
 - Жаловались на неё ещё и при Елизавете, и при Петре Фёдоровиче, но доносчиков секли кнутом. Если выживал, заковывали в кандалы и в Сибирь.
 - Так  кто ж её защищал?
 - Вишь ли, она родством с царской фамилией повязана.  Муж её доводился племянником самому фельдмаршалу князю Салтыкову. Двадцать раз её пытались судить, да откупалась - вельможи заступались. Ну, Екатерину к стенке припёрли,  побоялась европейской огласки, да и выгодно было царице  Салтыковых, врагов своих, ославить, дальних родичей Петра Третьего, вот и решилась.
 - И сколько же следствие шло?
 - Да целых шесть лет тянулось, только в прошлом году и приговорили. Сначала к смертной казни, а потом пожалели, как же родовитая дворянка, на пожизненное перевели.
 - И тут же Указ матушки-царицы последовал, мол, за жалобу в Сибирь,           - съехидничал Семён.- А откуда у тебя такие сведения о кровавой барыне?
 - Журнальчики почитываю, майор Наумов снабжает.
               
                14. Уложённая комиссия.

 - Смотри, Андрюха, - обеспокоился, - Семён, - шибко грамотным станешь. А кто много знает, с того и спрос особый. Жаль, Пётр Первый почил в бозе. При нём бы ты поднялся, в полковники або, и в генералы выбился. Дотошный ты мужик, Андрей Прохорыч.
- Да не мужик, я – дворянин, - растянул в улыбке губы Крылов.
- А ты вспомни, кем твой дед был, - усмехнулся Акутин.- Скажи мне, Андрей, по - честному. Ну, вот ты всем интересуешься, до всего тебе дело, для чего это надо?
 - Да я, Семён, о крестнике твоём пекусь, о Ваньке. Голова у него светлая. Я порой диву даюсь, как он на лету всё схватывает. Чтоб я ему ни рассказал – всё помнит да ещё что-нибудь и своё ввернёт. Да и баушка у нас мудролюбивая. Сколько она сказок, былей знает, не переслушаешь. А Ванька, всё, что она расскажет, наизусть шпарит да ещё и поправляет её, когда чего забудет.
 - Всякая премудрость от Бога, - задумчиво заметил Семён,- но не всем она достаётся, а Ванюху надо в ученье отдавать обязательно.
 - Да я бы и рад, Сема, так ведь теперь деньги богатых учат, а бедный бестолку  книги мучит. В ученье мне-то его не на что отдавать, мощны не хватит. Сам чему-нибудь научу, схватит чего, поднатореет, вон, как Пётр Иваныч Рычков.
 - Ну, да, - засмеялся Семён, - в комиссию какую-нибудь возьмут, но только, чтоб не в Уложенную.
 - А кому нужна такая Комиссия,- возмутился Андрей, - какая от неё польза?
 - Да в основном, - понизил голос Семён, - для укрепления царской власти, проведывать, чем народ дышит. Они ж там тоже, как ужи на горячей сковородке: заговоры, убийства, зельем, ядовитым снадобьем друг друга изводят. А отравы только ёж не боится, - батя сказывал,- но и его лиса хитростью берёт.
 - Ну, а бате твоему нравится заседать?
 - Так ведь выборное лицо, никуда не денешься да опять же и льготы, жалованье, неприкосновенность. Но ему тоже достаётся. Он же обязан казачьи интересы блюсти, обычаи со времён бабки Гугнихи и оказывается  меж двух огней. Одна-то сторона согласная, послушная, туда вся старшинская верхушка входит и царским  чинодралам одно место лижет. Её и императрица жалует. А другая – низовая, непослушная, войсковая сторона. Они отмётывают все нововведения, вроде того, чтоб и форма, и знамя, и лампасы были едины для всех казачеств, чтоб и атаман был не выборный, а наказной, свой, лизоблюд  - «чего изволите-с», короче говоря, не признают царских указов.
 - А в чём же корысть-то  старшинской стороне?- Совсем запутался Андрей.
 - Так у них рыльце в пушку, они и жалованье казакам задерживают, и подворовывают, и к царице жалобщиков не подпускают,  отлавливают, порют и отправляют, куда Макар телят не гонял.  Мне кажется, что добром это дело не кончится. Если уж сам Пётр после карателя Захарова от яицких мокропопых отступился, то, что может сделать царица – баба? На свинью хоть седло надень, всё одно конём не станет.
 - Не забывай, Семён, что у неё генералы петровской школы. Один Румянцов чего стоит, а Ушаков, а Суворов, без них она пустое место, - помолчав, Андрей добавил, -  да, брат, крепко ты поднаторел в политике, - такое баишь, что жутко становится. Сам дотумкал али подсказал кто?
 - Да это батя меня навострил, а он на посиделках питерских наслушался. Жаль отец твой, дядя Прохор не дожил, они бы столковались.
Друзья были – не разлей вода.  А ты со мной вроде, как поперёк?
 - Дорогой ты мой кум, - со слезой в голосе, молвил Андрей, - давай не будем по дурости политику с дружбой путать. Оно ведь дружно – не грузно, а один и у каши загинет.
 - Тут ты прав. Говорят, что, правда старше самого Бога, да где ж её искать? Давай помянем батю твоего. Двужильный был мужик, ты весь в него и характером, и личиной, и даже походкой.  А он и меня к учению подталкивал. Царство ему небесное.

                15. По семени и племя.

         Ну, чё мы всё обо мне, да обо мне, - заметил Семён, - ты-то как? Ванюшка твой, гляжу, умницей растёт. Такой говорун, столько мне советов надавал. Чё-ет, грит, у тебя морщинки на лице? Ты, мол, по утрам щёки надувай и морщинок не будет. Ну, мудрец, и откуда он всё это знает.
 - Да, наверно, от баушки Христиньи, целительницы, неистощимая на всякие знания старушка. Дак, он и на параде учудил, с самим губернатором поручкался, а тот его своим тёзкой признал. Мы, говорит, оба иван андреичи, вот смеху-то было, драгуны и те хохотали.
 - Рейнсдорп - то мужик тёртый, служака. – Перевёл разговор Семён,- но людей не забижает и на лапу не берёт. Катерина его с Прибалтики сдёрнула. В Риге комендантствовал. Нашей житухи пока не знает, но во всё суётся, дошлый немец.
 - А чего это царица князя Путятина решила на немца сменить? - Поинтересовался Крылов.
 - Вишь ли, у этой бабёнки дальний прицел,- прищурил глаза Акутин,- помнишь, ещё в шестьдесят третьем, когда мы с тобой в Оренбурге гарцевали, молва пошла, быдто Пётр Третий избежал смерти и скрывается то ли в Троицкой крепости, то ли у яицких казаков.
 - Верили, иль не верили, но слушок такой ползал, припоминаю,- заметил Андрей,- я тогда ещё в сержантах,  готовил рекрутов к параду, Волкова принимать, нового губернатора. Только он всего год-то и продержался.
 - Так знаешь, почему его Катерина сдернула? Это мне потом отец рассказывал. Волков-то до назначения был у её муженька тайным секретарём, его правой рукой. Ну, а Пётр Фёдорыч, шамарган* известный, да ещё сумасброд и решил он сдуру свою  императорскую власть на миру показать. В присутствии иноземных посланников, представляешь, у них на виду,  приказал сдёрнуть портки и высечь своего наперсника Волкова да ещё двух важных вельмож. Представляешь, какой был конфуз, посмешище. Вся  дворня от смеха по полу каталась, тешилась.
 - Так вот почему она Волкова губернатором сделала, пострадал же?
  - Но отправила в Оренбург, подальше от досужих глаз, чтоб не сболтнул чего лишнего тайный секретарь, когда братья Орловы её муженька душили. А когда слух пошёл, будто Пётр Фёдорыч в наших местах обитается, она испугалась. А  вдруг новоназначенный губернатор какое-нибудь содействие самозванцу  окажет, и вернула его в Питер, под бочок, так-то надёжнее. Мало ли чего.
                ***
    В дверь потихоньку поскребли и, когда она медленно  отворилась, на пороге стоял Ваня. Первые его слова удивили даже Андрея:
 - Батяня! Маманя сказала, пора и честь знать.
 - Вот это выдал крестничек мой, - восхитился Семён, подхватывая мальчика на руки, - умные словеса и без запинки, а говорят, мудрыми только к старости становятся.
 - Так он от твоих сыновей уже и новые слова перенял, теперь нас с Марией будет по - новому, по-казачьи величать. Он слова мгновенно схватывает.
     Когда Крыловы стали собираться, бабушка Христя  обратилась к хозяину:
 - Семён Иваныч, ты, чать, из Яицкой через Илецкий городок проскакивал, чаво деется там?
 - Ну, да, матушка моя, там кум мой, Лазарь Иваныч Портнов атаманит. Ночевал я у него, ещё и в баньке попарился. Рыбак он знатный, копчёным балычком меня угостил, объедение, ещё и на дорогу дал, я и с вами поделюсь:
 -  Ефросинья, достань-ка с полки свёрток.
Как ни отнекивались, не сопротивлялись, а им был вручён, добрый кус исходящей жиром золотисто-коричневой рыбины.
 - Дак, знавала я там Портновых,- всплеснула руками Христинья Дмитриевна, - и Василия, и Ивана, да вроде и Лазаря, рыбаки были знатные. А хотелось бы мне и Илецкий городок проведать, узнать, кто ещё жив из знакомых, да на могилки сходить. Сыночки там мои лежат, да и Потап Андреич, царство им небесное. Ужо до весны дотяну, тады и побываю. В Илецком-от и прошла моя главная жизнь, сыночков родила, да там и схоронила.

                16. Накануне отъезда.

        Утром из-за дальнего лесочка на Бухарской стороне просияло огнистое негреющее светило и длинные причудливые тени от зданий, суетящихся людей, коней, собак протянулись по просторным улицам губернского города. Офицерские семьи, прибывшие из Троицкой крепости, размещались по квартирам, согласно приказу  губернатора.
     Крыловым досталось жильё в купеческом доме на Троицкой улице, неподалеку от храма.  Суеверная бабушка Христинья радовалась, приговаривая:
 - В Троицкой-то нам, что Бога гневить, баско жилось и здесь, даст Господь, не пропадём. Всевышний знает, кому помогать.   
      Губернский чиновник, молодой подвижный поручик, распределяя жильё, приветливо улыбнулся младшему Крылову и воскликнул:   
 - О, Иван Андреич!- И покровительственно похлопав по плечу, расхохотался,- ты у нас теперь вторым губернатором будешь, маленек да удаленек! Как говорится, маленька мышка, да зубок остёр.
    Ваня, прищурив глазёнки, насмешливо глянул на офицера, но ничего не сказал.
                ***
  Андрей  придирчиво  осмотрел представленную его семье комнатёнку, она была не меньше троицкой квартирки, но вытянутой в длину, и только одно узкое оконце в рубленой стене, выходящее на улицу.  Небольшая печурка его озадачила, но белёная свежая перегородка была тёплой, и Андрей догадался, что это задняя стенка русской печи соседней чужой комнаты. Это его успокоило. Если не хватит дров,  подумал, соседская печь худо-бедно обогреет. С помощью Семёна поручик добыл две широкие лавки, стол, навесной ящик для посуды. Из наваленных во дворе горбылей сколотил для Ивана полати. Андрея успокаивало ещё и то, что поблизости поселилась и немалая семья командира полка, во главе с боевой полковницей Марией Александровной, которая и защитит, и поможет в трудную минуту.
Последний вечер перед отъездом был облит грустью. Мария, Андрей и меж них Ваня, крепко обнявшись, сидели за столом на лавке, сумерничали. Все надеялись, что разлука будет недолгой и только Христинья Дмитриевна, закутавшись в пуховый платок, притулившись к тёплой печке спиной, молчала, устремив взгляд в окно. Она по-настоящему знала истинную цену кровавой брани. Всех четырёх её сыночков война отняла, да и мужа тоже после них схоронила -  всё тело было стрелами кайсацкими истыкано.
 - Тот не унывает,  кто на Бога уповает,- успокаивал Андрей своё семейство натужно-весёлым голосом,- пишите письма. Мария, ты читаешь довольно бегло, теперь и письмо осваивай. И я вам буду писать, военная почта ходит исправно.
 - И я буду тебе писать, - сонным голоском прошептал Ваня, прижавшись к тёплой груди папани. Я уже все буквицы знаю.
 - Ну, вот тебе и занятие, обрадовался Андрей, - упражняйся, глядишь и в писатели выйдешь.
 - Да, я выйду, обязательно выйду, - уже засыпая,  прошептал будущий великий баснописец.
 
                Часть третья.
                КАК ВО ДАЛЬНЮЮ ДОРОЖКУ,  АСТРАХАНСКУЮ...
            
                «Вниз по матушке, по Волге,
                По широкому раздолью…»
                Из песни.
                1. К волжским берегам.

   Зима 1769 года лютовала жгучей январской стынью. После суровых крещенских морозов,  припожаловали злющие – афанасьевские. Бабушка Христинья, придя из церкви, приговаривала, обметая веником валенки:
 - Стары люди примечали, коли на Афанасия вьюга, да метель, то и вясна затянется. Дак, и холодень-то какой ноне стоит, а, ить, ещё и Тимофей-полузимник поджидат.
 - Вон и старые казаки здешние гутарят, - вмешался Андрей, - мол, такой стужи с малолетства не помнят. Земля местами аж до трёх аршин промёрзла, дороги в трещинах. Мелкие озерца да речки, почти до дна промёрзли, рыба задыхается. Семён сказывал, мол, на перекатах, в промоинах Яика, у прорубей столько рыбы крупной скапливается, хоть бадьёй черпай. Оттого и цена на рыбу в крепости упала.
      Каптенармусы полка, пользуясь моментом, оптом скупали целые воза мороженых сазанов, щук, карасей, готовясь к отъезду из гостеприимного Оренбурга.
  - Война – не мать родна,- ворчал вахмистр Ипатыч, - осматривая копыта коней,- её хорошо слышать, да тяжко видеть.
    Спешно подлатав дыры в повозках, заменив треснувшие полозья саней, пополнив провиант и фураж, драгунский полк, после кратковременной передышки, ранним утром вышел на Петербургский тракт через Сакмарские ворота, в сторону Переволоцкой крепости.
     Обоз, лишённый обременительных громоздких возков с семьям офицеров,
 шёл теперь ходко, не задерживаясь ни на минуту.
     Когда крепость скрылась из вида, растаяла за дальним увалом, любознательному поручику Крылову, как всегда, не терпелось узнать, чем знамениты встречные станицы да городки. Обогнав по обочине крупной рысью колонну, Андрей нашёл своего друга Юматова и, как всегда, спросил:
 - Что это за Переволоцкая крепость? Ты, поди, знаешь?
 - Да тут я вдоль и поперёк до самой Самары всё изъездил. Крепость-то постарше Оренбурга лет на пять, да и место удивительное. Представляешь, здесь две речки сближаются, почти до версты, а текут в противные стороны. Самара - в Волгу, а Камыш-Самара – в Яик. Вот и переволакивали лодки али струги из одной речки в другую. Раньше-то, севернее Дикого поля добрых дорог не было, всё по рекам,  путь прокладывали. Находили нужное направление и где волоком, где перетаском по мелким речушкам и передвигались, да ещё и с товаром. Так в древности из Азии в Европу и перебирались. Так же и соль илецкую везли, чушки чугунные, да меха. Тем же путём и обратно перемещались.
 -  Ну, а крепости  здесь для чего наставили?- спросил Крылов.
 -  Так это задумка Кириллова. Карты пораскинул и наметил здесь три крепостицы поставить: Переволоцкую, Новосергиевскую да Сорочинскую, чтобы важнейшую, Московскую дорогу обезопасить. А уж потом, после его смерти, Татищев да Неплюев до ума их довели.
 - А земли там, похоже, каменистые, рядом-то горы примостились?- Предположил  Андрей.
 -  Вот тут, брат ты не прав, земли там наиплодороднейшие. Тамошние казаки в Новосергиевской и землицу пораспахали, и скота много разводят, даже сайгаков приручили. А животина эта пугливая до крайности, но удивляет редкими качествами: траву ест любую, даже горькую полынь, даже верблюжью колючку и ядовитых трав не боится.
 -  Но мясо у них постное, ни единой жиринки, - возразил Андрей.
 - На любителя, конечно, но у кайсаков сайгачина – любимое блюдо, это ж как приготовить. А новосергиевские казаки приноровились и верблюдов держать, они его как вьючный транспорт используют.
 - Про верблюдов мне караванщики рассказывали, отозвался Крылов,- да и сам наблюдал. Берблюд, как называют его казаки, берёт на горб в три раза больше, чем лошадь, да и в бездорожье незаменим, тележным-то колёсам дорога нужна, а он по любой тропе пройдёт.
 - А вот мясо их малопригодно, жилисто, жёстко да черно, его только калмыки едят.
 - Зато шерсть у них ценная, кыргызки из неё прочную армячину ткут, а купцы бухарские скупают да нам её и привозят.
 - Но самое смешное,- заулыбался Алексей,- этих берблюдов порой даже при коннице держат. Сказывают - под Псковом, после Нарвской битвы,  шведская конница приготовилась к бешеной атаке, а когда показались калмыки с пиками  на верблюдах, их кони страшно испугались, стали брыкаться, на дыбки вставать, дико ржать,  пришлось шведским кавалеристам  развернуться, и дёру. Вот смеху-то было.

                2. Бузулуцкий бор.

        После ночёвки в Бузулуцкой крепости, стоящей  сразу на трёх реках: Самаре, Домашке, да Бузулуке, двинулись дальше. К счастью ветер утих, и установилась ясная легкоморозная погода. Квартирьеры овса для коней не жалели, зная, что за Волгой он дешевле, да и груза поубавится, меньше мороки на переправе. Сытые кони часто переходили на рысь и даже тяжеленные артиллерийские лафеты с «единорогами» на санях легко катились по накатанному промёрзшему тракту. Зорко всматриваясь вперёд, Андрей  заметил на еле видимой белёсой полосе небостыка чёткую тёмную строчку, тянущуюся параллельно дороге.
     Поручик Юматов, как знаток этих мест, рысил впереди обоза на своём караковом жеребце Кучуме. Эскадрон Крылова на этот раз следовал в авангарде колонны и Андрей, поравнявшись с Алексеем, спросил друга:
 -  Что это там за темно-зелёная полоса?
 -  О, да это местная игра природы, знаменитый  Бузулуцкий бор,- обрадовался Юматов случаю, чтобы поразить своего друга.- Представляешь? На голимом песке, глубиной до сорока сажень, выросло такое чудо. Учёные мужи уверяют, что ему около семи тысяч лет.
 - Ну, а живность там водится? – Заговорил в Андрее охотник.
 - Да, там кого только нет: и косули, и кабаны, рысь встречается, тетерева в изобилии, даже медведь забегает, но главный хозяин бора – лесной великан, сохатый. Намного крупнее оленя, почти полторы сажени в длину да до верхней холки более сажени. Гора мяса весом в тридцать с лишним пудов.
 - А главное оружие у него, конечно,  рога?- Поинтересовался Андрей.
 - Нет, брат, рогами он только пугает, а бьёт передними копытами.  Они у него заострённые, как бритва, череп медведя запросто проламывают, да и живот может распороть. Здорового самца даже стая волков обходит. А рога у самца в размахе почти в сажень и формой соху напоминают. Оттого и прозвали его сохатым. В Европе его почти всего истребили, а у нас вроде пока берегут.
 - Я слышал, что будто лось, как некие двуногие, однолюб?- Улыбнулся Андрей, - всю жизнь одну самку обхаживает?
 - Да, благороднейшее животное, между прочим, не в пример людям. Сам никого не тронет, но уж если  обидят, пощады не жди. Рассказывают, раз охотники подругу его убили. Так он догнал их фургон, разбил его вдребезги, а охотников поубивал. Один только и спасся, успел на дерево от страха влезть.
 - А здесь ему хорошо, - молвил Крылов, - по краям вон и лиственные леса каймою, летом пропитание.
 - Ты ж заядлый охотник, - стал подтрунивать Юматов, - сердечко, чай, заколотилось на такую добычу?
 - Нет, Алёш, я только на обиду отвечаю, ну, если волк встренется голодный, а на такого красавца рука не подымется.
                ***
    А весне торопила. Командир драгунского полка Михайлов перед ночёвкой собирал на совет всех командиров эскадронов, казачьего сотника, вахмистра,  исполняющих обязанности вожатых, подробно разбирал с ними движение предстоящего дня, торопил, строго наказывал не задерживаться попусту. Надо было до вскрытия Волги пересечь ещё на санях главное  русло. Иначе переправа могла надолго задержать продвижение полка, а в военное время это равносильно измене.
        Полковник досадовал, что в Оренбурге пришлось задержаться на целую неделю: ждали артиллерийский обоз с заводов Демидова и теперь, не теряя ни часа, надо было войти в график движения. Обоз, лишённый  громоздких семейных кибиток, шёл по-военному скоро, почти не останавливаясь, придерживая на раскатах тяжёлые орудия. Сытые кони, отдохнув за короткую ночную передышку, часто переходили на крупную рысь.
       Февраль не злобился морозами, бураны с обильными снегами, отстали ещё в оренбургских степях, да и солнце играло уже по-весеннему.

                3. Сало и Рай.

          Оренбургский драгунский полк приближался к главной преграде на пути, к самой крупной реке кичливой Европы – Волге.
 К предместью Самары прибыли засветло, разместились на ночёвку. Утром  предстояла опасная переправа через широченное русло по ледовому мосту. К счастью, метровые сугробы  до конца ещё не растаяли, леденящий холод по ночам накрепко заковывал бедовые дневные ручейки,  тормошил облезлые от морозов берёзы с звенящими колокольчиками -  сосульками, давал понять, что в матушке - России, март - это ещё зима.       
    Сотник Семён Акутин в новой должности командира казачьей сотни вначале чувствовал себя не совсем уверенно. Ему казалось, что казаки не прислушиваются к его командам и действуют, как им вздумается. Но присмотревшись, понял, что они зачастую знают лучше него, как и что надо делать и им не требуется детального объяснения. Он и по себе знал, что казак – это разумная целенаправленная личность, почти каждый из них мог свободно заменить командира. Приобщение с малых лет к военной науке, к умению выживать там, где другие погибают, делало их непобедимыми воинами. В подчинении Семёна находились проводники, следопыты, да и лучшие лекари и кузнецы полка были в его сотне, ну и, конечно, отменные рубаки. Смелые до отчаянности, выносливые и умелые, они легко находили выход из любой, казалось бы, безвыходной заварушки. Акутина радовало и то, что казаки в него поверили и признали за своего, хотя он долгое время до назначения, исполнял особо важную курьерскую и штабную работу. А приданная драгунскому полку сотня имела и особые привилегии. В ночные караулы, конвоирование и прочие полковые надобности её не привлекали. Задачей казаков была дальняя глубокая разведка. Они успевали на своих отборных конях, опередив обоз на десятки вёрст, разведать наиболее безопасную дорогу, направление, успеть вернуться,  доложить и заранее определиться с ночёвками. Командование полка и, особенно полковник Михайлов, новоиспечённым сотником был весьма доволен. А потомственный казак Семён Акутин привык требовать от себя больше, чем от подчинённых.
Волновало его и заботило теперь его только отсутствие вестей из дома.
                ***
       Мишарин заботливо обтёр чистой тряпицей влажный круп жеребца,  ослабил седельные подпруги, накинул попону, засыпал в торбу добрую порцию овса и, ополоснув руки, уселся на передок саней. Достав из перемётной сумы шматок сала, стал нарезывать его мелкими дольками.
   Учуяв запах съестного Пичкиряев, осматривая копыта своего коня, съязвил
- Мишарь, где ты это добро добываешь, вроде и не хохол, а всегда при сале.
- Эх ты, мордва сорок два, моя матушка из луганских казачек, а это те же хохлы, только покруче.
- Ну да,- парировал собеседник,- недаром же гутарят, что хохол глупее вороны, а чёрта хитрее.
- Не будь помянут к ночи, в дьяволе силы много, а воли ему не дадено, а мы и с волей, и без сала не живём.
- Слухай, Мишарь, дай шматочек, чтоб хочь губы помазать.
- А какой сегодня день, Пичкиряй?
- Число не знаю, счёт дням потерял, но бабку вчера подвозили, она поминала про каких-то сорок то ли разбойников, то ли мучителей.
- Тёмный ты человек, Пичкиряй, седни день сорока мучеников Севастийских. Им приказали от христианства отречься, а они воспротивились. Уж их и в лёд вмораживали, и ноги им переломали, и били нещадно.  Сгибли они, сердешные, но от веры христианской так и не отреклись. А сорок разбойников это  из арабской сказки про Али-бабу, не путай. Ты ж не дурак, токо родом так.
- А знашь ли ты, гарматей, что дураки да нищие не родом ведутся, а кому Бог даст, - обиделся друг.
- Ну, ладно, убедил, отрежу я тебе шматочек в честь великомучеников, оно
хоть и постный день, но мы с тобой воины и в походе, нам скоромное не возбраняется.
- Послушай, Фролыч, - жуя сало, нахмурился мордвин, - чё-то я в этой переправе сумлеваюсь. Река вот-вот тронется, а мы по льду с обозом да ещё с антиллерией.
- Ага, как Иисус Христос по воде, аки по суху, - перебил его Мишарин.
- Вот-вот, ить, провалимси в энту бездну, как пить дать. Фролыч, дай ещё шматочек, я хучь перед смертью наемся.
- Не трусь! Навоз не тонет, а к сражениям токо к середине лета доберёмся.
А там можа и война на убыль пойдёт. Арбузы, дыни поспеют, с голоду не помрём.
- Какие тебе  арбузы. Я в Мокше два раза тонул, за волосья еле вытащили. А тут такая прорва воды да ишо такой студёной. Уйдёшь под лёд, к ракам и тю-тю.
- Хм, да не один ты такой – все воды боятся. Море, что горе, токо с берегу баско. Недаром бают – кто в море не бывал, тот и страха не видал.  Оно ведь все в рай просятся, а смерти боятся. А ведь не умрёшь – в рай не попадёшь. У всех тяжёл крест да, ить, всё равно надо несть.
- Ну, ты прям, как батюшка полковой рассупонился. Я, ить, в заправду воды боюсь. Ты ж знаешь, Фролыч, я на сабарманов всегда первый лечу, в самую гущу врубаюсь, а пучины этой сызмала не переношу.
- Не раскисай, Пичкиряй, жить надейся, а умирать готовься. Мы ведь на войну идём, а там пуля-дура, где ударит, там и дыра. Но не всякая пуля в кость да в мякоть, иная и в поле виноватого ищет, а волков бояться – без грибов остаться. Не дрейфь, ты ж – казак! Бог не без милости, казак не без счастья!
- Можа подождать, пока лёд пройдёт, да на плотах,- тянул своё казак.
- Э, брат, то не скоро сладится. Опоздаем ко времени – командиров под суд, да и нам достанется на орехи.

                4. Мы – русичи.

      В полночь эскадрону поручика Крылова приспела очередь идти в караул. Обойдя посты и изрядно продрогнув, на пронизывающем голомянистом ветрище, Андрей зашёл в сторожевую будку, крепкое бревенчатое строение, стоящее поодаль от дороги, у большого штабеля горбылей. Отделение драгун дремало на лавках, ожидая своей очереди, а у небольшой печурки, на низкой лавочке сидел гренадёрского роста старик с кустистыми бровями и лопатистой с проседью бородой.
     Загнутой полосой железяки, подобием кочерги, ворошил горящие поленья и, не отрываясь, глядел на огонь. Обернувшись к Андрею, продвинулся к краю лавки, уступив место поручику.
 - Доброй ночи, любезный, - поприветствовал старину Крылов, - дозвольте погреться у вашего очага. Ну и ветрюган тут у вас, с ног валит.
 - Пришёл марток – надевай семеро порток, ваш бродь, - не поворачивая головы, молвил хозяин сторожки.
 - Говорят, коли на мучеников сильный мороз да ветер, то будет якобы  ещё сорок ночей морозных.
 - У нас другое бают – ежели в этот день тает так, что может вол напиться, то будет добрая вёсна, вот и надеемся, что всё перемелется.
 - Как у вас всё складно получается,- удивился поручик, - сторожите здесь али как?
 - Складно, да не всё ладно, - с грустью ответил старый, не отвечая на вопрос.
 - Что ж за печаль такая?
 - Да с чего радоваться-то, отбухал в некрутах двадцать пять годочков, как один день. В Казанском пехотном полку служил, у самого Александра Василича Суворова, тогда он ещё премьер-майором был.  Отмаялся, прибыл я в свою деревню, а там никого: ни жёнки, ни детей, родители померли, да и дома-то нет. Бобыль бобылём и податься некуда. А от государевой службы не утаивался. И воевал, и переправы мостил, во многих землях побывал и Россию насквозь прошёл – много повидал, всего не расскажешь, - опустил он голову.
     У Андрея невольно возникла симпатия к этому грустному человеку, пахнуло чем-то родным, щемящим. То ли похожей с ним судьбой, то ли обстоятельствами жизни и ему захотелось узнать всё об этом удивительном воине, да и своими мыслями поделиться.
 - Да военная служба всех одной краской мажет, я вот выбился в офицеры, а только Богу известно чего мне это стоило. Да вы не сторонитесь меня, поведайте всё, что там у вас накипело.
 -  Да что мне теперь стеречься, я своё отстрелял. Теперь это на вас молодых всё свалилось. 
 - Ну, а вот скажите, на свете много разных народов, у каждого свой обряд, а чем мы, русские, от всего мира отличаемся,- озадачился Крылов,- вроде такие как все, а что-то не так.
   Побив кочергой горящее полено, так, что от него полетели искры, глядя в огонь, молвил:
 - То, что мы ото всех народов отличны, это вы, ваше благородие, правильно заметили. От тех же немцев, франков, греков, болгар али от тех же китайцев. А не ведаете ли, ваш бродь, в чём тут собака зарыта? Оно ведь, где чёрт не пахал, там и сеять не станет.
 - Вы имеете в виду, где господь пшеницу посеет, там чёрт только плевелы соберет?
 - Да, вроде того. Мы, русичи, ето-ването, перешли рубеж холода, а им невмоготу. В нашей земле и зимы долги, и скот в хлевах до полугода стоит. Мы, ить, в тёплые края его не отгоняем, как кайсаки. А, чтоб сено на зиму заготовить да хлеб посеять, да до снега убрать его – времени мало дадено. И погоды капризные. Тут расторопность да воля недюжинная требуется. Ведь русский пахарь, ето-ването, в летнюю пору почти не спит. Крестьянин на Руси  должон быть богат, иначе не стоять русской земле. Да и без лесу крестьянину не обойтись, он ведь пашню бережёт и пахаря от лихого наездника спасает. Справный крестьянин сам пойдёт воевать, а бедный да недужный, если б и захотел, так мочи нет. Добрый-то осударь ране смерду, ето-ването, волю давал, лихих татей казнил. Дай ты мужику самому всё выбрать, он, ить, умеет селиться. Знает, где и избёнку поставить. У него всё по уму: и вода, и лес, и пашня, и огород – всё под рукой. И места найдёт высокие красные, здоровые, боровые, чтоб и обзор был красив. Он по реке селится и бережёт её. Убей реку, запруди и Русь убьёшь. Путь всегда по реке был. В поймах луга заливные, а на крутоярах, где сухо – селения, города, храмы. Пашня по-над лесом, а где чернолесье, болото, тут тебе и влага на сухой год. Вода болотная и морозы умягчит, и снегу в поля добавит, да за болотом и от ворога отсидеться можно.
 - А вот азиаты по-другому живут,- заметил Андрей.
 - Ну, они ж кочевники, ето-ването, к сидячей жизни не способны. Он, ить, азият траву не сушит. Холодень подул, он юрту свою кошомную разобрал и в тёплые края. Там опять её поставил и снова, как дома. У нас, русичей, ето-ването, родина, место, где родился. Деревня, станица аль город, а у них вся степь -  родина.
 - Да, родина у каждого своя, а вот вера – то наша покрепче.
 - А как сказать. Я хучь и православный, а магометанску веру признаю. Оно ж две самых сильных веры на земле, наша да ихняя. Вот у нас в полку и татары были, и черемисы, и нагайбаки, а в паре с нами долгое время стоял полк башкортов, ну и подружились мы. Ничё, ето-ването, крепкие ребята, батыры, до того отчаянны. Пистолей не признают, у них всё оружие - лук да сабля, ну ещё верёвка из конского волоса - аркан. Вылетит откуда-нибудь из укромного места, стрелами осыпет и - нет его. Их хранцузы амурами окрестили.
 - Они и молятся по-особому,- заметил Крылов,- раз по пять за день на колени становятся.
 - У них это, как муштра и для здоровья полезно, суставы не болят,- хитро прижмурился старый солдат,- а мы, ето-ването, только по праздникам поклоны бьём и то не каждый.  Они и стариков чтут. И на хмельное у них запрет, не как у нас – вера строгая.
 - Ты случайно сам-то не мусульманин?- Заулыбался Крылов.
  - Что ты, что ты, я старой веры придерживаюсь, крепче её веры нет. Оно, конечно, один Бог без греха, а человек без греха и века  не изживёт. Без стыда рожи не износишь.
 - Ну, да,- согласился Андрей,- кто Богу не грешен, царю не виноват.
    В узеньком обмёрзшем окошке посветлело, долгая ночь кончилась. Поблагодарив за добрую беседу, Андрей сунул в жёсткую ладонь бывалого солдата несколько ржаных сухарей и выскочил на улицу проверить караулы.
 
                5. Переправа
      
        Начало четвёртой седьмицы Великого поста выдалось не по-весеннему знобким. Уже за два часа до восхода солнца в драгунском полку сыграли побудку.
Служивые, наскоро ополоснув лица и сотворив молитву, запрягали ездовых лошадей, седлали строевых коней, готовились к опасной переправе. Командир полка загодя, ещё до подхода колонны к берегу, с группой казаков и каптенармусов перескочил на правый берег Волги – необходимо было заранее договориться о предоставлении полку колёсного транспорта в обмен на санный, ставший  теперь ненужным. Командир предупредил – без его приказа переправу не начинать.
       Длинная колонна, как бесконечная гремучая змея, ощетиненная ружьями, оглоблями, дугами, выстроилась на берегу, готовая к движению, ждали Михайлова. На востоке заалело и вскоре стали видны заспанные лица служивых, пар от сотен коней, переплёты окон ближних домишек, ровные столбы дыма из труб, как фитили, поддерживающие небо. Вдруг послышался тяжёлый хруст саней и звон сбруи шестёрки мохноногих тяжеловозов тянущих грузный «Единорог». За ним следовало несколько разнокалиберных пушек – вся конная артиллерия драгунского полка. Впереди, на могучем жеребце с красным султаном на голове, командир батареи, тучный премьер – майор в нарядном кафтане с красными отворотами.
     Драгуны с недоумением провожали глазами пушкарей, зная, что им предстояло переправляться последними. Наперерез  артиллеристам из колонны сразу же выскочил  на своей соловой кобыле поручик Юматов с красным флажком, ответственный за порядок в колонне  и перегородил дорогу майору. Подняв руку с флажком над головой, он, перекрывая скрип саней, везущих тяжёлые орудия, громко прокричал: 
 - Господин майор! Согласно предписанию  командира полка, конная артиллерия переправляется после всех!
     Батареец, не обращая внимания на предупреждение, шёл прямо на поручика, тесня его кобылу.
- Прочь с дороги, служивый, зашибу! – Возмутился пушкарь, - первым пойду я! Вы тут своими возами с сеном мне всю дорогу размолотите!
 - Без распоряжения полковника Михайлова, - упорствовал Юматов, - я не могу вас пропустить!
 - Зови Михайлова, разберёмся, - упорствовал артиллерист.
 - Командир полка на той стороне реки и явится с минуты на минуту.
      На завязавшуюся перепалку примчался командир первого эскадрона Крылов и стал рядом с Юматовым:
  - Это Солдатов,  новый командир пушкарей с Оренбурга, - шепнул Андрей Юматову, - говорят скандальный мужик, но бомбардир отменный.
 - Да будь он хоть султан турецкий – у меня приказ, - возмутился поручик,- здесь ему не Оренбург!
   Несмотря на возражения, майор не отступал и продолжал теснить распорядителя. Его могучий битюг уже прижался к кобыле Юматова и даже положил голову на её круп.
 - Ваше высокоблагородие, гляньте, - обратился, смеясь, Крылов к майору, - тут любовь завязывается. У вас парнюган-то некладенный?  Ну, богатырь, прям Илья Муромец, а какой красавец. Что грива, что хвост - глаз не оторвёшь, сокол мохноногий. Как раз женишок  для нашей сизой голубки.
    Премудрый поручик Крылов нечаянно или намеренно попал в самую точку. Командир пушкарей, строптивый обер-офицер и сам не знал, кого он больше любит: свою вальяжную жену или этого могучего красавца - тяжеловоза. 
    В ответ на хвальбу Андрея, он широко заулыбался, показав ровный ряд крепких зубов, а лицо приняло такое выражение, будто хотелось громко чихнуть, но он не чихнул, а только вытер нос батистовым платком и в раз посерьёзнел:
 - Ну, что ж, мы согласны, готовьте приданое, господа драгуны!
      В это время вдали, на льду, показалась группа всадников, и вскоре к голове колонны подскочил командир полка со свитой офицеров. Выслушав рапорт поручика Юматова о полной готовности полка, отдал приказ о движении к переправе.
     Раздосадованный командир полковой артиллерии стал требовать у комполка пройти первыми, но получил убедительный ответ:
 - Лёд достаточно крепкий, трижды проверен казаками, вот только при выезде на берег надо остеречься. Там береговой припой подтаял, но ломать порядок не будем. Колонну будут замыкать ваши пушкари.
     Умные кони, чувствуя под собой глубокую бездну, осторожно ступали на лёд, стригли ушами, недовольно всхрапывали, но понукаемые возницами, послушно двигались вперёд. Перед тем, как обозу выбраться на берег, казаки тщательно промерили толщину припоя, нашли наиболее удачное место, а на оттаявшие проплешины дороги накидали лопатами кучи снега, чтобы сани не тормозились.
Вскоре первые возы и эскадроны ступили на твердую землю, Крылов первым выскочил на берег, поднялся на крутизну и залюбовался увиденным.
     С высокого правого берега хорошо виделась выползающая из прозрачного, берёзового лесочка  пёстрая лента обоза, уходящяя за горизонт и, когда голова колоны скрылась из вида, уже на правой стороне на лёд, наконец, накатилась громоздкая конная артиллерия. Майор, спешившись, шагал рядом со своим вторым любимцем, самым убойным орудием его батареи, грозным «Единорогом», который тянула шестёрка самых крупных коней тяжеловозов.
     Способный к математике, Андрей всегда жалел, что воинская судьба не связала его с артиллерией, но он и без того знал все тонкости бомбардиров и канониров: системы орудий, зарядов, секреты меткой наводки, чем вызвал впоследствии уважение опытного пушкаря, самого Милюкова, вице-губернатора Оренбурга.
  Особенно Крылову нравилась конная артиллерия, изобретённая Петром Первым, она на целых полвека опередила пруссака Фридриха. Русские драгуны и казаки быстро освоили царскую затею, довели её до совершенства и своими внезапными быстрыми атаками наносили противнику немалый урон.
      Полковник Михайлов недаром сгонял на правый берег, там по распоряжению Военной коллегии уже  был подготовлен колёсный транспорт для одного из полков. Оренбуржцы пришли первыми и комполка, довольно потирая озябшие руки, приказал готовиться к перевалке грузов на телеги.

                6. Бдения в крепости на «Козьем холме».

     А в небольшой крепостице, названной тюркским именем Самара, ждали приезда физической экспедиции именитого  академика Петра Симона  Палласа. Его отряд ещё осенью прошлого года впервые подробно изучил левобережье Волги, в районе  малых рек Сок, Кондурча, Черемшан, а зимовал он в Симбирске. Непоседливый немец со своей командой уже в начале марта, ещё по крепкому  волжскому льду пустился к Самаре, вдогон Оренбургскому драгунскому полку.
     О Самаре Паллас написал впоследствии, что расположена «между реками Волгой и Самарой на низком увале правильная земляная крепость с дефилеями  (прикрытие от обстрелов с высоты). А жители сего города имеют пропитание от скотоводства и от великого торга, свежею и солёною рыбою и икрою. Чего ради  ездят караванами через степь к Яику и свои товары продают другим из северных и западных стран туда приходящим купцам. Зимою в Самару съезжаются касимовские татары, которые наперёд при Яике выменивают у киргизцев и калмыков мерлушки (ягнячьи шкурки), овчины, отдают их на выделывание, шьют из них тулупы,  возят в Москву и другие городы. А степь ниже Самары холмистая, с чернозёмом, на котором растёт трава с человека ростом, хороша для пшеницы и ржи».
     Полковник Михайлов, опытный служака,  довольный тем, что опередил два других полка, идущих в Астрахань, надеялся через три дня быть уже в Сызрани, но, как говорится, что город, то и норов. Когда драгуны пришли за телегами, их почему-то отправили на заброшенный двор, куда свозили всякое ломьё и негодье, другого - не сулили. Пришлось настырному начальнику штаба полка Наумову требовать аудиенции у самого коменданта крепости да пригрозить последствиями за невыполнение распоряжения Военной коллегии в военное время.
       В раз нашлись и добрые телеги, и ошинкованные колёса, и даже новая сбруя.  Свои казачки помогли отобрать годное, но пришлось кое-где и ступицы менять, и спицы, да и некоторые колёса заново оковывать, но повозок всё равно не хватало. Срочный выезд растянулся на целую неделю. Долго не могли найти подходящих колёс для тяжеленного «Единорога», выручили свои кузнецы-умельцы: полковой и казачьей сотни -  из нескольких колёс сковали два.
        Не надеясь на скорый исход дела, премьер-майор Наумов отрядил всех офицеров контролировать подготовку  телег, старшим назначив расторопного поручика Крылова.  Андрей, зная, чем грозит длительная задержка полка его командиру, быстро расставил офицеров и унтеров почти над каждым мастеровым и потребовал строгого контроля. Распределив обязанности и вволю набегавшись, прошёл в возвышенную часть двора, откуда видны были все работники, и присел под навес отдохнуть.
        А работа закипела: стучали молотки, повизгивали пилы, тюкали топоры, а в дальнем углу двора, у дощатого сарая, в сизом мареве ухали кузнечные меха, раздувая уголь в горне, и слышался двойной удар о наковальню: звонкий, указующий -  кузнеца и глухой, лязгающий – подручного. Там же, недалеко от кузни, в почерневших от времени станках, подковывали коней. Пахло горелым железом,  терпким конским навозом и свежей сосновой стружкой, изредка доносилось ржание лошадей.
      В глубине навеса, в самой его тени, за вкопанным в землю круглым одноногим столиком, сидел высокий господин в цивильной одежде. Когда Крылов повернул к нему голову, он приподнял поярковую шляпу с короткими полями и кивнул головой.
     Андрей острым взглядом военного человека сразу заметил несоответствие в его одежде: дорогая шляпа, довольно приличный тёмно-коричневый кафтан с золочёными пуговицами, тяжёлая трость с инкрустациями и крепкие, с высокими голенищами смазные сапоги, обычные для простолюдина. Чистое, без морщин, уже отмеченное весенним загаром славянское лицо с крепким подбородком, высокий лоб с глубокими залысинами, умный, прозорливый взгляд бывалого человека.
     Поручик, чувствуя неловкость, что первым не заметил этого видного господина, слегка поднявшись, представился:
 - Поручик Оренбургского драгунского полка Андрей Крылов.
 - Адъюнкт Петербургской Академии наук Иван Лепёхин, - ответил господин, коснувшись шляпы.
     Андрей, не веря своим ушам, от неожиданности привстал:
 - Дозвольте спросить, так вы тот самый знаменитый географ Иван Иванович Лепёхин?- Удивился Крылов, подойдя ближе.
 - Да никакой я не знаменитый, - смутился собеседник,- с чего вы взяли?
 - Пётр Иваныч Рычков  много о вас рассказывал.
 - Ну да,  встречались мы с ним в Петербурге, беседовали. Всего самоуком достиг, и ведь какая умница. Не оскудела ещё русская земля талантами, жаль вот Михайло Василич безвременно ушёл, он к Петру Иванычу тоже благоволил, Колумбом его называл.
 - Ну, а здесь-то как вы оказались, Иван Иваныч?
 - Да, вот Петра Семёныча Палласа жду с экспедицией из Симбирска, вот-вот должен подойти. Только посуху он, немчура окаянная,  не пойдёт. Дольше, да и грязь непролазная. Наверняка по льду гонится, оно ж в два раза ближе, если не провалишься, - заулыбался Лепёхин.
 - Так ведь промоины, полыньи, лёд вот-вот тронется,- заохал Крылов.
 - А ему всё нипочём. Он с осени всё по минутам расписал, а трещины в его план не входят, - хохотнул географ, - одним словом – орднунг, порядок! Ему, лупоглазому, надо бы по его бесшабашности,  русским родиться.
 -  Так, может, поэтому его Россия и притянула?
 -   Может и это, но вряд ли. Россия – это огромная неоткрытая земля. Гигантский пирог, напичканный неведомыми доселе богатствами, вот и рвутся сюда люди необыкновенные, лучшие умы Европы, чтобы себя испытать, у них-то простора такого не сыскать. Вы только послушайте сколько их. Дядя и племянник Гмелины, а ещё Георги, Фальк, Миллер,  Гильденштедт, Паллас и это только немцы.
 - А что русских учёных совсем нет?- помрачнел Крылов.
 - Ну как же нет?- Ехидно улыбнулся адъюнкт. – Вы, видите, я – русский, да Рычков Пётр Иваныч, да сын его Николай, да Крашенинников, а Ломоносов и, много ещё наберётся. Но, что ни говори, - понизил он голос,- императрица - немка, своя,  им и привилегий поболее, а нам уж, что останется. Она землячков своих и в Поволжье зазывает, такие льготы им сулит, что и дворянам нашим не снились. Да, дай ты нашим крестьянам те же условия, что она пришлым баурам даёт, они ж горы своротят.
- Ага, Иван Иваныч, а помещик без крепостных ножки протянет, - заулыбался Крылов.
- Ну, да, я ж не помещик, мне не понять.
- Да и я дворянин без надела, - посетовал поручик.
- Вот- вот, Андрей…, мы с вами независимые сторонние наблюдатели, стоим на охране интересов державы, но ведь кроме армии и науки есть ещё и народ, а ему каково живётся? Я, вот думаю, наука  наукой, а что-то тревожно на Руси становится, опять смутой запахло, вам не кажется?
- А смута, Иван Иваныч, она, как гроза, где-нибудь да полыхает.
- Ну, да! Россия – это страна постоянных гроз.

                7. Венера и драгуны.

       - А куда это торопится, рискуя жизнью, ваш патрон Паллас? – Переменил скользкую тему Андрей, - Волга вот-вот вскроется, а он по льду шпарит. Что ему жить надоело?
- Э, брат, тут такое событие назревает, все астрономы мира взбулгачились. Есть такая планета Венера, знаете?
- Да, слышал.
- Так вот с 23 на 24 мая она будет проходить по диску Солнца.
- И что прям видно будет? - удивился Андрей.
- Ну, у кого зоркие глаза, через закопчённое стёклышко чёрную точечку можно лицезреть, а то по телескопу. Вот Петя и  рвёт сюда. Опоздать боится.
- Интересно. А для чего это надо? - застеснялся Крылов своего невежества.
- Там много задач. К примеру, можно узнать точное расстояние от Земли до Солнца. А через сверхточные приборы можно узнать и о Венере многое. Подтвердить, есть ли у неё  атмосфера? Ломоносов ранее это уже доказал, ну и многое другое.
- А почему вы академика Петей зовёте? – удивился Крылов.
-Хм, так он на год младше меня, - засмеялся Лепёхин,- двадцать восемь лет.
- И уже академик?- удивился Андрей.
- С иноземцами это бывает, надо же оклад оправдывать  и, чтоб не переметнулись. Андрей, давай с тобой на «ты». Я -  сын солдата. Ты – тоже, вижу, не сын генерала.
- Договорились, - смущённо улыбаясь, пожал Крылов руку будущему
 академику.
- Вы же в Астрахань путь держите?
-Дак чё скрывать, на войну идём, козе понятно.
Тут наш немец просчитался, в его планы война не входила. Вы ж все телеги
 заберёте и нам не оставите?
- Не переживай, Иваныч. Пока я тут главный, разберёмся. Сколь вашей
 экспедиции подвод надо?
- Ну, десятка полтора, не больше.
- Всего-то? Мы тут на три полка готовим.

                ***
     К концу недели, акурат  к Алексею Тёплому, весь транспорт был готов к
 передвижению  колёсным ходом.
В тот же день, когда по Волге уже гремели пушечные выстрелы
 лопающегося льда, прибыла, наконец, и экспедиция Петра Палласа. Чудом,
 по льду Волги, почти без приключений, если не считать утопленных саней с
 провизией, у самого выезда на берег. Коней казаки сумели спасти, обрезав
гужи и постромки. Крылов, как и обещал, Ивану Лепёхину, ставшему
 другом,  сумел выкроить пятнадцать телег, для экспедиции немца, так как
 все мастера и кузнецы были в подчинении поручика.
     Лепёхин представил Крылова академику Палласу, пытаясь объяснить
 ученому, мол, кому он обязан столь исправным транспортом. Тот
отрешённо, не глядя в глаза, пожал руку поручику, похлопал его по плечу но,
 кажется, так ничего и не понял или не хотел понимать.
     Как объяснил потом, смеясь, Лепёхин Крылову, для Палласа важнее всего на свете была его экспедиция, его дело, его планы, а всё остальное: войны, мятежи, наводнения, засухи, даже эпидемия холеры – это проблемы государства, его не касающиеся.
 - Послушай, Иваныч,- помедлил поручик, собираясь с мыслями, - не в
 службу, а дружбу, не смогли бы вы со своим Палласом рассказать нашим
 драгунам о Венере? Это ж такое событие! А они ж народ живой, им всё
 интересно. Всю жизнь будут помнить.
- Хорошо, я скажу Петру, он, пожалуй, согласится, даже рад будет. Мы
 вместе к вам придём. Долг платежом красен, - заулыбался Лепёхин.
        Не теряя ни минуты, Андрей отправился со своей затеей к начальнику
 штаба полка. Наумов уже наслышанный об этом событии века, внимательно
 выслушал Крылова, подёргал правую мочку уха, верный признак
 затруднительного положения и молвил:
 - С Михайловым не поспоришь – крепкий орешек, тем боле, что смотр полка
 назначен на утро, но выход есть. Главное, чтобы об этом заранее не  прознал
 полковой священник, отец Никодим. Сейчас быстро надень парадную
форму, возьми своего толмача Юматова, вместе идём с визитом к
академикам.
       Операция прошла блестяще. Сам Паллас был несказанно обрадован
«научными интересами» господ офицеров, наговорил им кучу любезностей и
 сразу же отправился с ответным визитом к командиру полка, взяв с собою
 Лепёхина.
           Самолюбивый, строгий полковник был настолько удивлён и польщён
неожиданным знакомством с именитыми учёными, что даже перенёс время
смотра на вечер. А на другой день драгуны Оренбургского полка, тараща от
удивления глаза, впервые в жизни выслушали несколько лекций двух
выдающихся  профессоров России об устройстве мира, о географии,
естествознании, астрономии и о неведомой им планете Венера. Там, где
учёный немец Паллас затруднялся и не мог ясно выразить мысль, в беседу
вступал поручик Юматов, поразивший академика блестящим берлинским
 произношением.
  Драгуны мало что поняли из мудрёных фраз учёных, но до самой Астрахани
дразнили друг друга то перигелием, то апогеем, но более всего им почему-то
полюбилось слово астролябия.
      Батюшка Никодим в это время с помощью казаков бережно укладывал в
возы запасы кагора, собираясь в дальнюю дорогу.

                8. Сызрань.

     Наконец, огромная армада, теперь уже на колёсах, двинулась к югу. Два неразлучных друга: Мишарин и Пичкиряев, шелуша шкуркой сушёной рыбы, покачиваясь в сёдлах, рассуждали:
- А волжская рыбка хороша, пожалуй, не хуже нашей, яицкой, - молвил Пичкиряев.
- Ну, откель ты, мордвин забубенный, - откликнулся Мишарин, - толк в рыбе понимаешь? У вас там и рек-то путных нет. Сивинь да  Пырма.
- Ну, не скажи, а Мокша, а Инсар?
- И там косяки пескарей? Да слаще яицкой рыбы в Расеи нет. Потому как река целебными горными потоками питается, понял?
- А Волга?- возразил Пичкиряев.
- Что Волга? – Возмутился Мишарин, - в неё будто двести рек впадает, а что толку?  Все с российского чернозёма, да с болотистого верховья.
- А Кама? Она ж с Каменного Пояса течёт.
- А ты пил ту воду? Она темная, дёгтем отдаёт, оттого и Кама. В неё и Чусовая, и Белая впадает, а почему Белая? Да потому, что о меловую гору трётся. И всё это матушка – Волга принимает. В ней столько намешано. А в Яике вода, как горная слеза. Рыба же от воды вкус имеет.
- Послушай, Фролыч, ну откель ты всё знаешь?
- Э, брат, тебе не повезло, а я самого Петра Иваныча Рычкова в молодости сопровождал в его разъездах по губернии. Голова. Равный ему, во всей Расее вряд ли кто сыщется.
 -  Ну, а Суворов?
 - Так он военный, полководец, а этот про всё знает. Вот такой человек!

                ***
        Крылов вёл свой эскадрон первым. Казаки со своим сотником Акутиным, освобождённые на время от разведки, расслаблялись в конце обоза. Теперь после каждого крупного города полку придавался специально выделенный вожатый, который сопровождал драгун до следующего губернского города. Так при выезде из Самары заместитель коменданта представил командованию полка первого вожатого. То был секунд-майор в отставке, высокий сухощавый  седой офицер, в потёртом, видавшем виды зелёном плаще.
- Иван Данилович Панфилов, - отрекомендовался он поручику Крылову, зычным, далеко слышным баритоном.
 Андрей, имея обыкновение быстро сходиться с новыми людьми, сразу же с ним и сдружился. Растягивая губы в простоватой улыбке, ненароком поинтересовался:
- Ваше высокоблагородие, вы случайно пением не увлекаетесь?
- Увлекаюсь и не случайно, - заокал майор, - пою в местной любительской опере и служу регентом при кафедральном соборе.
- О, тогда мы споёмся, - обрадовался Крылов, - дорога-то длинная.
- Всенепременно, поручик, ежли не разверзнутся хляби небесные.
       Доверившись Андрею, майор рассказал, что он потомственный конэсэр, всю жизнь при кавалерии, занимался отбором коней для армии. Сначала с отцом и дедом, а потом и самостоятельно.
- Сами-то откель будете? -  поинтересовался Андрей.
- Сызранский я, местный. Где родился, там и пригодился. Оно, ить, без корня и полынь не растёт, - разошёлся словоохотливый проводник, - крепостишка-то наша невелика. И пяти тыщ народу не наберётся, а стоит на весёлом гористом месте да ещё меж двух речек: Крымсой да Сызранкой. А возвёл её симбирский воевода, князь Григорий Афанасьич Козловский, в фортификации настоящий  дока. Сколь ни пытались кочевники её штурмовать, сколь ни лезли, так ничего у них и не вышло. Всех в Волгу поскидали.
- Ведь умеют и наши неприступные крепости возводить!- Восхитился Андрей.
- Там ещё до Козловского вольница казачья промышляла. Беглые людишки караванами купецкими интересовались. Потом царский указ Софьи по благоволению Василия Голицына последовал,  крепость Сызран на том месте устроить. Ну, а поскольку промысла там особого для народа не нашлось, в торговлю ударились. Хлебом, скотом торгуем. Матушка Екатерина даже герб нам сообразный утвердила: «Бык на золотом поле». Теперь-от даже и Самара в наш уезд входит, хотя и старше нас на целое столетие.

                ***
    После гористой Сызрани дорога пошла ровнее и прямо, по-над самым обрывом Волги. Пахнуло присутствием тёплого юга. Снег здесь почти всюду стаял и только небольшие проплешины с теневой стороны встречных буераков,  изредка рябили глаза. Дороги просохли, и громоздкая армейская колонна шла без задержки.
 Драгуны сразу же сменили одежду и в одних мундирах гарцевали по двое в ряду. Заботливые казаки ночами обкашивали лужки, потчуя своих любимцев свежей  кошениной, с укоризной поглядывая на драгун:
- У их кони-то казённые, чаво жалеть. Мы-то своих покупам да сыздетства пестуем, холим, оттого и конь наш заместо брата родного.
    Возки и упряжь, лично проверенные офицерами под началом командира первого эскадрона Крылова ещё в Самаре, выдерживала испытания и на крутых подъёмах и в глубоких вымоинах. За обозом еле поспевала громоздкая артиллерия, особенно тяжеленные «Единороги». За долгих четыре месяца пути драгуны настолько сроднились с пушкарями, что в трудные моменты спешивались без приказа и помогали измученным канонирам.

                9. Хвалынск.

   Однажды на рассвете подул необычный южный ветер, пропитанный нежным  пьянящим ароматом. Ему дивились не только служивые. Кони вытягивали шеи, задирали головы и блаженно фыркали.
  - Ну, вот скоро и Хвалынск,-  разрешил загадку вожатый, - яблочным духом запахло. Жаль рановато вы прибыли, припоздниться б чуток, глядишь и яблочков  наших отменных отведали. То ли сорта такие, то ли земля здесь необычная, но во всей России таких яблок  не сыскать.
- Так откуда они взялись?- Заинтересовался дотошный Крылов, - не с Эдема же? Не с райского же места?
- Дак,  ещё ни Самары, ни Сызрани не было, а уж тут староверы сады яблоневые обихаживали, с молитвою и сорта выводили. Старательный народ, таким бы всем на Руси быть, гли и горя бы не знали.
- Неужто, они лучше заморских фруктов? - Не унимался поручик.
- Ну, да, арабы как прознали про энти яблоки, свои апельсины, мандарины, персики позабросили, стали тысячами пудов хвалынские  хрукты скупать и по Хвалынскому морю в свои края сплавлять. Тогда наши купцы серебро лопатами гребли. И до сих пор вкуснее хвалынского яблока на всей Волге не сыщешь.
- Ведь сколько на Руси диковин, а мы вот живём рядом и не знаем, -  сокрушался Крылов.
- Но в этих местах ещё и познатнее чудеса деются, - глядя на возбуждённого поручика, прижмурился Панфилов.
- Знает ли ваше благородие, кто в Кремле Чудов монастырь построил?
- Да как-то не довелось узнать, - смутился Андрей.
- А было это ещё в четырнадцатом веке, точнее в 1357 году. Русь тогда под Ордой была, под игом их поганым. И вот у тамошнего хана Джанибека мать, Тайдулла вдруг ослепла. А хан её так любил, ну пуще жизни. Горевал он, горевал и прознал, что Алексий, митрополит Киевский и всея Руси, чудеса творит, и от болезней исцеляет. Послал  хан за митрополитом и условие поставил: вернёшь зрение – проси, что хочешь, а нет – голова с плеч.   
  А митрополит не простой был человек – мудрец, да ещё и целитель, всякие травы знал. Молитвами ли какими, заговорами ли, снадобьем ли невиданным, потчевал её, а только родительница ханская Тайдулла вскоре прозрела.
    Обрадованный Джанибек понял, что такого человека обманывать негоже, аллах накажет и исполнил просьбу Алексия, позволил заложить деревянную церковь в Кремле во имя Чуда Архангела Михаила на месте своей конюшни. Со временем Алексий и монастырь там основал и назвал его Чудовым. Там потом уж крестили царских детей да и самих и Ивана Грозного, и Алексея Михалыча, да и Петра Первого.
- Ну, а при чем здесь Хвалынск? – Удивился  Крылов.
-Да при том, что монахи Чудова монастыря, грамоту жалованную получили на владение землёй под будущий город Хвалынск. Вот благодаря им и разросся город, и стал вотчиной Чудова монастыря.
- Где монастырь, а где Хвалынск? Что-то не вяжется, далековато – хмыкнул поручик.
- А город сей возник неспроста. Легенда живет и на сей счёт. Будто отправляясь к хану на верную гибель,  митрополит заночевал на этом, тогда ещё пустом месте.
Утром глянул на речные просторы, залюбовался красотой, помолился Богу и дал обет, что если вернётся от Джанибека живым, то возведёт здесь город. И вот желание его исполнилось.  Он и ханшу излечил, и домой живым вернулся, и город воздвиг.
- А верно ли, что и Пётр Великий здесь тоже побывал? – спросилАндрей.
 - Так, ежли по правому берегу итить, то город наш не минуешь. Вот и Пётр с войском, когда  в Персию шёл, тут же ночевал. Так горожане учудили, подарили ему козла с золотыми рогами. Пётр долго смеялся, а потом обозвал жителей хвальбунами. С того вроде и город назвали, хотя вряд ли.  Корабли из Хвалынского моря сюда добирались, вот от того и название пошло, так я думаю.

                10. Из пастухов да в графы.

     За Хвалынском, до самого Широкого Буерака, все шестьдесят вёрст,  дорога пошла по самому краю берега. Боясь случайного поворота к обрыву хотя бы одной подводы, что вызвало бы эффект домино всего обоза, командир полка незамедлительно выставил почти все эскадроны цепочкой вдоль берега, приказав всем драгунам спешиться.
- Обгоняя по обочине растянувшуюся колонну, Семён Акутин заметил Крылова, ведущего за собой жеребца:
- Андрюха!- возопил он радостно, невзирая на окружающих, - там почта пришла, курьеры нас догнали. Письма тебе и мне. После Саратова обещали раздать, - и, махнув на прощанье рукой, умчался в голову колонны.
    У Андрея в раз потеплело в груди, радостно всколыхнулось сердце, впервые за многодневную тягомотину похода, повеяло чем-то родным, близким. Перед глазами Андрея невольно замаячили лица Марии, Вани, бабушки Христи.
     По рассказам словоохотливого вожатого, Крылов знал, что впереди их ожидает особо рисковое место. Озабоченный новой опасностью, поджидающей полк, Андрей сразу же и поинтересовался:
- Иван Данилыч, а что это за водомоина нас по пути ожидает?
-А ето уже близко, у старообрядческого сельца Широкий Буерак. Местечко такое, известно не только глубокой росташью, по местному вертепижиной, но и своевольными поселенцами. Место глухое, для жилья неудобопригодное. Кучегуры*, шиханы*, да буераки*. Вот туда и сбегались, спокон веку  вольные сходцы да беглые крестьяне из разных губерний. Ни от кого не зависели, никому не принадлежали. Ну, а раз ничьё - значит государево, - ухмыльнулся Панфилов,- ну,  Елизавета Петровна и одарила царской милостью Кирилла, брата своего фаворита, графа Алексея Разумовского,  этой деревенькой.
- Ну, про этого Алёшу Разумовского мы наслышаны, - не удержавшись, громко захохотал Крылов, аж жеребец его вздрогнул.- Знаете, как он из пастухов в графья попал?
 - Из пастухов? – удивился  провожатый, - не, таково чуда не слыхивал.
- Однажды некий полковник, с двора Её Величества, ездил по Малороссии, набирая певчих для Придворного хора, зашёл в храм, а там парубок такие рулады выдаёт, заслушаешься и собой пригож, красавец  писаный,  ну и привёз его в Петербург. Цесаревна Елизавета как увидала его, так и влюбилась по уши. Сначала он управлял её имениями, стал камер-юнкером. После переворота он уже генерал-поручик и по совместительству  «ночной император». Вскоре все Разумовские стали графами, а он ещё и генерал-фельдмаршалом.
- Из пастухов?- Возмутился вожатый.
- Да, из коровьих пастухов, но он был сыном запорожского казака. А казаки на многое способны.  Вреда большого России не творил, ну и зла тоже, знал своё место. А вот брательник его младший,  Кирилл, тоже «граф», для России много сделал. В восемнадцать  лет, после учёбы за границей, стал президентом Петербургской Академии наук. Ломоносова от нападок немчуры отстоял, квартиру ему выбил, русский язык ввёл в академии. Нашего оренбургского учёного Петра Иваныча Рычкова в член-корреспонденты произвёл. А Большой Буерак для него капля в жизни.
- Ну, не скажи, поручик. Местные сходцы с ним крепко тягались, свои условия ставили. Хотя он тут не раз и не был, всё приказчики его старались, да и те отступились. Тут  народ - кремень, одно слово – староверы.

                11. Саратов – «Жёлтая гора».
 
       Впереди замаячила Малыковка.
- Ну, вот скоро и Саратов, моя миссия будет окончена, получите нового вожатого, а я вам на прощанье поведаю такое, чего другой-то может и не знать.
 - И чем же это вы собираетесь угостить нас на прощанье? – Поинтересовался Крылов.
- Так только историей, к чему сызмала пристрастие имею. Уж видно так уготовано судьбой,- продолжил вожатый,- но Саратов, как и ваш Оренбург, закладывался три раза. Первый раз эту крепость  заложил на левом берегу опытный градоделец князь-воевода Григорий Засекин по воле царя Фёдора Иоановича в 1590 году, но через 25 лет её сожгли, мешала ушкуйникам* грабежом заниматься. Второй раз, уже по указу  царя Михаила Фёдорыча Романова, воздвигли её на мысу, меж речкой Саратовкой и Воложкой. Но и там место неудобное, кубанские татары житья не давали, постоянно творили разорения. И только в 1674 году, уже в конце царствования Алексея Михалыча, отца Петра Великого, на правом каменистом берегу, близ Соколовой горы, заложена была настоящая крепость. Татары называли её Сары-Тау, Жёлтая гора, оттого и Саратов. Правда, ей тоже сразу не повезло. Спустя четыре года захватил её Стенька Разин и подверг трёхдневному грабежу. Ну, а потом туда стали сходцев из разных губерний селить да  немцев  привечать из разорённой Европы.
 - Да, умная Катерина понимала своё шаткое положение, - вмешался Андрей,- селила своих соотечественников там, где более беспокойно, немцы ведь могут и сдачи дать.
- Ну, да, а льготы им дала просто сказочные. Беспроцентная ссуда на десять лет, расходы на переезд, жильё, торговля без пошлин, освобождение от налогов до тридцати лет, свобода выбора религии – в общем, живи – не хочу. А вскоре супротив крепости, на левом берегу, чумаки-солевозцы слободу основали. Из озера Эльтон завозили. Скудно было с солью на Руси.
     Вскоре дорога раздвоилась, и вожатый ускакал разбираться с направлением, а к Андрею подскочил Юматов. Крылова поразило его расстроенное лицо, и он спросил:
-  Господин поручик, что за беда у добра молодца?
- Да беды нет, Андрюш, так вспомнилось.
- Ну, не тяни, выложи душу, полегчает.
- Любовь моя первая здесь, в Саратове живёт.
- Так в гости загляни.
- В гости нельзя, не моя она.
- А что случилось-то?
- Дружок у меня был, полный тёзка Михаила Романова.
 - Ништо царских кровей?
 - Да какой там, но красив, как Бог. А мы с Аннушкой дружили, в одном городишке  обитались. Ну и матери наши подругами были. Вроде дело к свадьбе шло. А тут меня на службу забрали, она к дядьке в Саратов. А я на побывку пришёл да встретил этого дружка. Ну, сдуру и дал ему адрес, мол, поклон передай. Ну, он и «передал». Через полгода на свадьбу пригласил.
- Так чего ж ты горюешь?  Знать не люб ты ей был. Это и к лучшему. Всё само и разрешилось.
 - Да не в том дело, Андрюха. Я сам направил к Анне этого пройдоху, перед ним ни одна девчонка не могла устоять. Скольким он доверчивым душам жизней покорёжил и ей сломает. А виноватый то я.
 - Ну и дурак же ты, братец, прости  Христа ради, сорвалось. Она что, совсем без головы? Это её решение. Выбрала того, кто ей люб. Ну, почему ты лишаешь её права выбора?
 - Да всё никак забыть её не могу. Поди, уж десять лет пролетело, а всё маюсь.
 - Не горюй, найдётся и на твою шею достойный хомут. Ведь жениться – не напасть, как бы женатому не пропасть. Вот вернёмся из похода, такую тебе принцессу подберём, куда там Аннушке. Узнает, позавидует, да поздно. Не тужи по бабе, Бог увидит, девку даст.
      А вскоре показалась и сама крепость. С высокой Сокольей горы открылись широкие прямые улицы, высоченные белоснежные храмы богатого города, торговые ряды, внушительные стены. Обоз расположился табором у просторной рощи.
     Командир полка, удовлетворённый тем, что наконец-то вошли в график, двигались быстро, без особых происшествий и угадали к Светлому Христову Воскресенью, распорядился дать три дня отдыха.
     Начальник штаба отрядил всех каптенармусов в город за куличами,  за яйцами да за угощением. Всем служивым велено было привести в порядок мундиры, да приготовиться ко всенощной службе в храмах. Полковой священник лично обошёл все эскадроны и дал свои наставления.
    Казачья сотня Акутина отправилась на Волгу сполоснуться. За ними увязались и многие драгуны, хотя на биваке бил роскошный родник. 

                12.  Родные письма.

      Курьерская служба наконец-то доставила почту. Крылов получил сразу два письма. Одно было ещё мартовское, а второе уже апрельское. Андрей с трепетом распечатал серый пакет, зачем-то понюхал толстый ворсистый лист бумаги, погладил его и с удивлением увидел на самом верху страницы неровные палочки и растянутые кружочки. Ими была исписана целая страница – усердные старания сына. Ниже крупными печатными буквами письмо Марии.
     Из отрывочных фраз Андрей понял, что они по нему очень скучают, ждут его возвращения, что полковница, не смотря на заботы, печётся и о них, как о своих детях, а Ванюшка там свой человек. Учится писать буквы и начинает читать. Еды хватает, только вот по воду ходить далековато. В комнатушке тепло, даже окно не замерзает. Баушка Христинья собирается летом в Илецкий городок съездить. Иван Кириллович часто гостинцы приносит: то мясо, то рыбу, а то и шаньги от своей бабушки Аграфены. Поклон тебе от них. В другом, майском письме, Андрей увидел буквы писанные Ваней и сначала усомнился, но приглядевшись, уверился, что Мария так написать не смогла бы. Буквицы, ещё корявенькие, как покосившиеся хатёнки, разбежавшиеся вкривь и вкось, но радостный отец уже мог прочесть «БАТЯ АНДРЭЙ».
   Мария писала, что подружилась с форштадскими казачками, часто бывает в семье Акутиных и Ефросинья принимает её, как родную сестру, а Ванюшка везде, как свой, порой бывает даже за него неудобно. Только после прочтения писем, Андрей понял, какая несносная тягость давила на его плечи последнее время и теперь она свалилась – стало легко и просторно на душе. 
                13. Неосуществлённая мечта императора.
        Вечером, накануне отъезда, командир драгунского полка собрал всех офицеров на срочное совещание, следом было объявлено общее построение и поголовная перекличка личного состава. Выявилась неприятная картина - более десятка драгун в полк не явились. Была срочно создана команда унтер-офицеров с приданными офицерами местной комендатуры. Они прочесали все злачные места города, трактиры, хитрые забегаловки – было найдено около десятка загулявших служивых, но четверо драгун из первогодков исчезли бесследно и были объявлены дезертирами. Командир полка, закаявшись совмещать праздники с днями отдыха, показал свой характер – провинившиеся командиры эскадронов и взводов были строго наказаны. К счастью в эскадроне Крылова нарушений не было. Его подразделение, как всегда, при выходе из большого города, было направляющим. Колонна прошла более половины пути, до Астрахани оставалось не более восьмисот вёрст. Освободившись от канительных саратовских дел, повздорив с полковником Михайловым из-за слишком строгого наказания офицеров и драгун, начальник штаба полка, Степан Львович Наумов, проскочил в авангард обоза, чтобы унять расходившиеся нервы и заодно познакомиться с новым вожатым до Царицына. Им оказался мешковатый на вид обыватель, в затрапезном, выцветшем коричневом казакине, на поверку оказавшийся довольно интересным, знающим человеком.
      Наумову не пришлось бывать в этих местах, и он с удивлением узнал об особом внимании царских особ к Дмитриевску, небольшой крепости на правом берегу Волги. Здесь побывал и Пётр Первый со своей то ли шведкой, то ли литовкой, Мартой Скавронской, перекрещённой в Екатерину Первую – во время неудачного Азовского похода. Позже  навестила городок и немка София - Екатерина Вторая, с познавательными целями. Петра же интересовали только практические задачи. Он обратил внимание на редкое явление природы – узкий перешеек меж притоком Волги Камышинкой и притоком Дона Иловлей. Изобретательный царь решил прорыть меж них канал и соединить Волгу с Доном и Чёрным морем. Для этого надо было прокопать протоку в три версты и соорудить четыре плотины. Эта задумка великого реформатора так и не осуществилась, оставив на века поселение «Петров вал». Помешали тому частые бунты крестьян и примкнувших к ним стрельцов, не желающих брить бороды да носить куцые немецкие мундиры. А ранее ещё Ермак сумел перетащить свои струги в этом месте с Дона в Волгу и отправился на покорение Сибири. Этим же путём вышел разбойничать на Волгу и Стенька Разин.
 Наумов, увлечённый глубокими познаниями вожатого, намеревался остаться здесь, в авангарде до конца перехода, но вскоре его вызвали в штаб для разрешения нового, довольно щекотливого дела.
                14. Академик Гмелин – младший.
        В Дмитриевске к драгунскому полку временно был прикомандирован для попутного следования доктор врачебных наук Императорской Академии Самуил Готлиб Гмелин. Наумов, подумав, прикрепил его к эскадрону  Крылова, помня достойное общение поручика с Лепёхиным и Палласом.
Андрей с большим интересом отнёсся к учёному немцу, его удивило, что такой важный господин легко управлял конём и возжелал путешествовать верхом, оставив свои вещи в коляске. Доктор довольно сносно говорил по-русски, но на всякий случай рядом всегда был щепетильный поручик Юматов, щеголявший безупречным произношением.
    А торопливая южная весна была здесь в самом разгаре. Буйно цвели дикие сады, травы, прибрежные кустарники, опьяняя нежным ароматом благодарных служивых. Майское солнце заставило сбросить тёплые одежды, расслабить всех путешествующих и как-то не верилось, что полк идёт на войну, туда, где стреляют не холостыми зарядами, где свищут ядра, пули и льётся кровь.
     Академик Гмелин, несмотря на высокий титул, оказался приветливым, разговорчивым собеседником и сразу расположил к себе охочего до знаний Крылова. Первым делом Самуил попросил не путать его с Иоганом Гмелиным, его дядей, тоже путешественником, тоже учёным, исследователем Камчатки, почившим десять лет тому назад. Академик Самуил был младше Андрея на семь лет и вызывал у поручика несказанное благоговение. Адъюнкт Иван Лепёхин, с которым Крылов подружился в Самаре, был младше его всего на два года и обходился с ним как со старшим братом, а тут иноземец да ещё юноша и уже академик. Поручик помнил, что в его годы он был ещё  только сержантом.
   Из рассказа учёного, путающего русские слова с немецкими, через пятое на десятое, Андрей понял, что тот два года назад был приглашён самой императрицей в Петербургскую академию наук для изучения прикаспийских окраин России. Теперь он едет в Астрахань, где уже бывал. Там его ждут пятнадцать специалистов, при семнадцати подводах, а ещё слуги, охрана. С ними он едет морем в Дербент. Посуху -  в Баку, Шемаху, Сальяны и далее по Кавказу.
   Ботаник всем понравился, даже въедливым, недоверчивым казакам. Высокий, стройный, молодец, с золотистой, кольцами, шевелюрой. Если бы не  ломкая полурусская речь, его можно было бы принять за ухватистого рязанского парня, весьма подвижного, шебутного и смешливого. Он ни минуты не сидел без дела, даже сидя в седле, он что-то писал, рисовал и постоянно задавал вопросы. Если некому было отвечать (новый вожатый постоянно отлучался) рассказывал сам. Оба поручика, Крылов и Юматов, с удивлением узнали от него, что в зимнее время в донских степях появляются дикие лошади, которые обитают где-то меж Азовом и Астраханью и поймать их никому не удаётся. Андрей без перевода понял, что речь идёт о конях, знал «пферд»-лошадь, но, когда немец стал рассказывать о производстве шёлка не в Китае, а под Царицыном, пришлось просить помощи у Юматова. Тот чётко, внятно перевёл, что в пятнадцати верстах от Царицына, на Ахтубе, мол, есть два селения и живут там безродные люди, не помнящие родства. Отношения их меж собой и, особенно с начальством, настолько свирепы, что те меняются как перчатки, чтобы не быть убитыми. А выращивают эти несчастные люди тутовые деревья для кормления шёлковых червей. Но деревья уже старые, почти без листьев, о новых посадках якобы никто не помышляет, оттого и шёлковых нитей собирают всего несколько пудов.
 - Это что ж,- удивился Крылов,- шелкопрядов можно и в Оренбурге выращивать?
   Гмелин, как настоящий биолог, тут же рассказал, что шелкопрядных червей можно и на холодном севере разводить, даже в вашем  Архангельске, были бы нужные условия.
   Юный академик, обрадованный тем, что нашел благодарных слушателей, с упоением рассказал о развалинах древней столицы царя великой Татарии, Ахмета, что лежат по самому кряжу яицкой степи, при впадении Ахтубы в Волгу.
 - Сии остатки старинного града русские называют Царёвыми Падями или царскими лугами, - поднял он указательный палец кверху, -  а за ними, по всему займищу, рассеяны следы усадеб, дворов, остатки стен больших и малых строений, дворцов. Местные жители до сих пор берут оттуда кирпичи и находят там монеты, золотые и серебряные кольца, серьги. И эти развалины рассеяны по всей Яицкой степи, до самого Яика. Ещё  дед царя Ивана Васильевича Грозного, Великий князь, тоже Иван Васильевич,  в 1462 году разорил сей вредный город, а ногайцы его позже с землёй сравняли.

                15. Легенда о Сладком озере.
    После двухдневного роздыха в Дмитриевске, драгунский полк по прямой дороге вышел  к Царицыну. Преодолеть двести вёрст - против полуторатысячного перехода, уже не пугали, хотя вместо твердо каменистого полотна пошло хряское, истолчённое каменье, постепенно перешедшее в сыпучее пескованье, которое вконец измотало и коней, и сопровождавшее воинство. Частые, без мостов, речушки, ещё не пересохшие к лету, глубокие, заросшие колючей дерезой, как щетиной, балки, заливчики; невесть откуда взявшиеся крутые горушки -  заставляли служивых впрягаться и вместе с лошадьми, на своих плечах, вытягивать тяжело нагруженные телеги,  из ям, трясин, буераков, делать частые остановки. На карте всё было ровно и гладко. Все надеялись, что вскоре станет лучше, но после Песковатки пошли такие глубокие пески, что колёса вязли по самую ступицу, а кони до колен. Движение замедлилось. Чтобы помочь выбившимся из сил обозным лошадям, приходилось припрягать к ним и строевых коней. Непривычные к тяглу строевики дико ржали, вставали на дыбы и кусали своих соседей. До Царицына оставалось всего-то полста  вёрст, но утомленные лошади порой не могли стронуться с места, приходилось делать частые передышки.
        На одной из таких остановок  никогда не унывающий  Самуэль Гмелин, рассказал легенду о Сладком озере. Утомлённые казаки и драгуны уселись передохнуть вокруг юного профессора и, принакрывшись плащами от палящего светила, застыли, как изваяния. Рядом, на телеге, примостился и поручик Юматов, в помощь рассказчику, когда тот затруднялся с переводом.    
     Ещё до хана Мамая,- начал Гмелин,- у озера, что на пути с Ахтубы в степь, жил благочестивый человек - Абдулла. Бог не дал ему порадоваться на своих сыновей – все умерли в детстве. Осталась одна дочь по имени Айша.
     Старый Абдулла кормился тем, что сообщал караванщикам сведения о дорогах, колодцах, опасностях, подсказывал караванщикам наилучшие варианты пути – купцы за это оделяли его подарками, тем они и жили.
   Однажды к озеру прискакал молодой хан, поохотиться на лебедей, красивый и статный юноша. Увидя Айшу, спросил: - почему на вашем озере так мало лебедей?
- А ты приезжай через год их много будет, - ответила красавица.
И стала девушка с той поры выпрашивать у проезжих купцов сахар,  разбрасывать его по берегу озера и поджидать хана. Лебеди, падкие на лакомство, слетались стаями к озеру и, когда хан, спустя год, приехал на охоту, то удивился несметному обилию дичи. Молодой охотник, как бы в благодарность за содеянное чудо, взял в свой стан влюблённую в него Айшу и упрятал её в душный гарем среди своих наложниц и рабынь, а старому Абдулле приказал стеречь  лебедей.
    Опозоренная Айша, живя в тошной неволе, плакала и тосковала, поняв, наконец, как жестоко обманулась в своих девичьих грёзах, желая стать любимой женой коварного хана. Не выдержав мук разбитого сердца, она убежала к родному озеру, к родному отцу и, найдя его мёртвым, бросилась с горя в озеро. Хан, узнав о гибели девушки, горько жалел: - много жён у меня было,- восклицал он, - но любила меня только одна Айша.
   А озеро это до сих пор существует и вода в нём действительно сладковатая. Быть может от обилия солодкого корня, растущего по его берегам,- не преминул показать свои знания юный академик.

                16. Многострадальный Царицын. 
   За Песковаткой, уже у посёлка Ерзовки, примостившегося у самого берега, в голову колонны подъехал Наумов. Ему не терпелось разузнать у сведущего вожатого про Царицын. Тепло поздоровавшись, как со старым знакомым, угостив его из фляжки крепкой кизляркой, премьер-майор осведомился:
 - Ты, Демид Омельяныч, просвети меня насчёт Царицына. Я в этих местах не бывал, а наслышан премного.
     Довольный угощением и офицерским вниманием, вожатый, попыхивая трубкой, зачастил:
 - На всем Волжском понизовье,  Царицын-то постарее Саратова на год, а от Самары-то на три года моложе. А супротив Астрахани старее на две сотни с гаком.  Назван, бают, по речке Царице, хотя, может,  называют её и Сары-су, вода вроде в той речке желтая. 
Город не простой, на особину, возведён на высоком правом берегу Волги. Земляным валом с раскатами с трёх сторон обведён, а с четвёртой стороны – река. Защищён вроде крепко, но строения все деревянные, окромя трёх каменных церквей. Случись пожар, как синь порох жахнет. Купчишки своё богачество на рыбном промысле пополняют. А беднота, простолюдье, от посева арбузов и дынь питаются, кои и астраханских по вкусу превосходят. Во множестве тёрн, вишню, яблоки, и виноград не худо разводят.
      В этот год довелось мне приводить в город три экспедиции, прям какое-то нашествие ученых мужей. И  как по заказу, все три Иваны: наш Иван Лепёхин, Иоган Фальк, Иоган Гильденштедт.  Все  что-то ищут, исследуют, а в нашей земле чего только нет. Точнее сказать, того нет, чего на земле нет. Когда Иван Грозный эту Казань, как чирей,  сковырнул, стала Русь расширяться и на восток, и на юг.  По Волге путь открылся, а уже через два года и Астрахань взяли. Царь наметил тогда три крупных города-крепости возвести с промежутком в триста-четыреста вёрст, чтоб коней не заморить и, чтоб главную дорогу России на юг закрепить, от кочевников оборониться, но не успел. А ещё в здравом уме был, в шахматы играл и сковырнулся. А намётки его уже сын Фёдор до ума довёл под опекой расторопного Годунова. Сначала Самару заложил  в 1586 году, а спустя три года и Царицын.
 - Сие мне известно, - откликнулся деликатный Наумов, - журнальчики-то я почитываю, мне бы самые корни узнать.
 - Ну, так бы сразу и сказали, - посерьёзнел вожатый.  - Поначалу-то заложили острог на левом берегу, супротив переволоки. Там Дон с Волгой сближаются до тридцати вёрст, пеший может за день одолеть. А лихим людишкам пришёлся не по нутру, подожгли, дотла сгорел. Построили крепостцу попросторнее, уже на правом, ещё более опасном берегу, её «крымской» нарекли, потому как  крымские татары покоя не давали. Но ту крепостицу сделали уже познатнее. Рвом обнесли, вал, стены высоченные, не перескочить, да четыре сотни стрельцов с пушками посадили. Эти  крепкие ребята крымчаков и отвадили, не дали им безнаказанно грабить проходящие суда. Разбоя  не допускали. История-то Царицына с Саратовом во многом схожа.    
Долгонько так продержались, даже и в смутное время, и ногайцев бивали, и крымчаков, и пришлых калмыков. Стрельцы и суда оберегали, что с лесом, зерном,  солью, да железом шли. Вот народившиеся крепости их и защищали, ну и те, что помельче. Но без должного ухода стены и башни ветшали, не хватало стрельцов, пушкарей, зарядов. Отец   Петра Первого, Алексей Михалыч, прислал как-то самую малость, полсотни стрельцов из Свияжска, ему тогда было не до Царицына.
- Ну да, Царство Сибирью прирастало, с Малороссией воссоединились, - встрял Наумов,- а ещё поляки со шведами житья не давали, тут ещё патриарх Никон с расколом церкви влез, соловецкие монахи поднялись, а следом Стенька Разин народ взбулгачил, от разбоя отошёл.
- Да, как сказать, - настороженно скосил глаза на майора вожатый, - народ-то зазря колготиться не станет. Зажали смердов ни тпру, ни ну, да и Юрьев день отменили. Одна была лазейка у крестьян, а и ту отобрали, народ-то и поднялся. Помогли Разину Царицыном овладеть, а там и Астрахань пала.
- Да, полыхнуло пожаром на пол-России, - добавил майор.
- А Царицыну досталось ещё и от донских казачков, кои за Кондратием Булавиным шли, а уж потом, году в семнадцатом, при новом царе, его крымские да кубанские татары зорили.
После этого сам Пётр прибыл на место и самолично проект крепости учинил, на все руки был мастер, руки мозолистые, а ведь тоже император. Цитадель ту на века сотворил. Четырёхугольная, с мощными бастионами, с глубоким рвом, шестисаженным валом. А на прощанье подарил городу свой картуз и трость, в знак запрета от перевода жителей в крепость Азов, что бояре надумали учинить.
- Да крутенёк был Пётр Алексеич, но провидцем был отменным. Место там ключевое, на все четыре стороны дороги, недаром же хазары то место облюбовали, а потом и Золотая орда утвердилась.
- А как вы думаете, ваше высокоблагородие, - спросил вожатый,  прищурив глаз, - на кой ляд нашей императрице чужеземцев в Россию заманивать?
    Степан Львович внимательно глянул на хитрого малороссиянина. Вопрос был явно провокационный, подходящий для тайного сыска. Осторожный майор допускал, что разговорчивый вожатый вполне мог быть фискалом и задал встречный вопрос:
 -  А что вы сами думаете, Демид Омельяныч?
 - Да мы люди тёмные, газет не читаем,- уклонился он от ответа.
   Наумов понял, что словоохотливый собеседник и сам не доверял малознакомому человеку, прощупывает его и вдруг интуитивно решил, что ему можно довериться.
 - Причины две, уважаемый  Омельяныч. Как ни крути, а приглашает она своих единоземцев, единокровных, помогает им выжить. Пруссия разорена войной, простонародье в отчаянности гибнет, а работяги они добрые. А селит их там, где более всего неспокойно, бунты за бунтами. Вот она и разбавляет население, а гансы, народишко организованный, может и отлуп дать. Да и край тёплый, не вьюжная Сибирь.
 - Спасибочко, Степан Львович, наши думы совпали, только вот грызёт меня думка. Ну почему не дать и русскому крестьянину такие привилегии? Он бы и зажил по-другому.
 - Смелый вы человек Демид Омельяныч, - молвил с грустью майор,- а кто же будет бар кормить?   
   
                17. Янкала -  Чёрный Яр
      После Царицына вдруг засвистел окаянный шелоник*, ветряной разбойник. Он взметал мелкозернистый белый песок, засорял глаза, набивался в уши, нос, за шиворот, бесил коней, да и сухой июньский жар парализовал волю не только людей, но и животных. Приходилось двигаться с полуночи, когда уже остывала раскалённая обжигающая земля, благо небо было светлым, и дорога хорошо просматривалась.
Днём, в самый жар, распрягали коней, отводили в тенёчек, охлаждали, потом их купали, чистили, купались сами. Благо - рядом Волга.

                ***
      На третьи сутки похода от Царицына,  показалось большое селение Янкала, что с калмыцкого - Чёрный Яр. Новый вожатый, среднего роста, весьма подвижный казачий вахмистр, Григорий Филиппович, рассказывал, сидя боком на поджарой кобыле:
 - В этом году, однако, уездным городом объявили, теперь мы не хухры-мухры, а после Астрахани первые. Хороший посёлок, токо на месте не стоит. У нас одна беда, берег постоянно подмыватца, а в половодье обваливатца целыми саженями, дома рушатся, приходится жителям на запад пятитца. В Европу торопимся, однако, - усмехается он в пышные усы. 
 - И что ж, никакого удержу нет?- озадачился Крылов, едущий рядом.
 - Так, ить,  чёрнозём! Оттого и Чёрный Яр. Пока скальную породу не встретит, так и будет берег рушить, до самого Дона, ежели Сарпинские озёра не остановят.
 - А место здесь вольное, - восхитился Андрей, - и Царицыну подпорка.
 - Так, ить, и заложили крепость  разумно, ещё при первом Романове, Михаиле, в 1627 году. Целили для охраны волжских караванов от нападений калмыков, да и от понизовой вольницы. От крепости и посад стал разрастатьца, земля-то там – палку воткни – дерево вырастет. Да подвернулась укрепа под разбойную руку Разина. За непокорность атаману, черноярского воеводу Беклемишева высекли, ограбили в чистую да руку ему чеканом* посекли. Опосля, снова отстроились, место-то намоленное, да и народец тамошний крепкоуздый, неповодливый, крепко поднялись. А ваккурат сотню лет тому назад «прославился» тамошний воевода Гаврила Исупов. Вызволял людей из татарской неволи да обращал их в своих крепостных, ещё и избивал за неповиновение. Ну, сколь верёвочки не виться, дошло до царя Алексея Михалыча, и изувер своё сполна получил.

                Часть четвёртая.
                КАВКАЗСКАЯ  ЛИНИЯ.
 
                «Кавказ - ключ от Востока. Только с Кавказского перешейка
                Россия может охранять свои южные бассейны и всю границу
                От Крыма до Китая».
                Р.А.Фадеев. «60 лет Кавказской войны».

1. Край ополья. Земля Астраханская.

      Наконец-то полк вышел на последний отрезок пути. Впереди была долгожданная старая Астрахань, пожалуй, самый сложный участок дороги, изобилующий озёрами, балками, заливами. Новый вожатый задерживался, но ждать не стали. Дорог был каждый час до наступления несносного полдневного зноя. К удивлению всех, в авангард колонны выехал вдруг  Самуэль Гмелин:
 - Я знаю эта дорога, туда-сюда два раза ходил, - сказал он уверенно, как всегда широко улыбаясь, тыча пальцем в подробную карту собственного изготовления.
За неимением другого проводника, доверились молодому путешественнику. Для более точной координации действий, на всякий случай,  командир полка прикомандировал к нему начальника штаба Наумова да поручика Юматова. Обрадованный академик, польщённый доверием самого полковника и чувствуя себя хозяином положения, сразу же стал, походя знакомить офицеров с историей Астраханского края.
 -  Сия сторона ещё со времён глубочайшей древности была местом кочевий диких племён Азии, переселявшихся  Европу, - начал молодой путешественник. - Скифы, сарматы, аланы, гунны, акациры,  авары, угры и многие другие варвары попеременно здесь побывали, близ вод Каспия. А позже союз племён образовался в могущественную Хазарскую державу, на торговле она и держалась. Центром же этого гнезда был город Итиль, прародитель нынешней Астрахани. А во второй половине десятого века  русский князь Святослав Игоревич спустился по Волге и довольно легко разгромил весь Хазарский каганат, приоединил земли до самого Чёрного моря и ушёл завоёвывать Болгарию, а потом в низовье Волги пришли кочевники.
 -  А когда же Астрахань появилась? – Не утерпел Юматов.
 - Поначалу там укрепились татарские городки, а меж них и крупное поселение Астрахань. Её поперва называли, то Хазитороканью, то Аштарханью, то Алжитарханью, то  Цитраханью. После многих разорений и нашествий она была, наконец, присоединена Иваном Грозным к России и перенесена на остров, как на более безопасное место. С того времени и стала мощным торговым узлом. Сюда рвались попасть купцы не только Персии, Индии, Хивы, Бухары, прочих стран Азии, но и европейцы, особенно англичане. Но очередной правитель России, царь Алексей Михалыч более всех привечал азиатов: индусов, персов, армян.
 - А с какого же времени об Астрахани стало известно? – Снова не удержался пытливый поручик.
 - Впервые  упоминается она,  как  Хаджи-Тархан ещё в 1333 году, а в самом конце четырнадцатого века хромоногий Тамерлан сжёг её дотла. И потом, только через полтораста лет, уже при царе Иване Четвёртом, Астрахань снова расцвела и стала крупным городом - крепостью. Центральную часть разместили на высоком холме большого острова, который омывался водами Волги, Кутума, Царёва и Казачьим ериком. А весь город раскинулся на одиннадцати островах. По обилию мостов, уверяют, он почти не уступает Венеции и Питеру.
 - А вот говорят, что и Пётр Великий любил этот город, - вмешался Наумов.
 - Да, Пётр лично спланировал там обустройство порта,  сам и открыл его. Император и в архитектуре неплохо разбирался. Говорят, что он восхищался великолепным Астраханским кремлем и главной святыней крепости Успенским собором. Однажды, сажая жёлуди для будущих корабельных дубов, заметив усмешку знатного господина, сказал: - Не для себя тружусь, а для будущей пользы Отечества. Вот такой был ваш царь Пётр. Он не только лично посадил дубы в городском саду, но ещё и садовника назначил.
  - Да, в тот год ему везло, - заметил Юматов, - и персидский поход был удачен, и крепость Дербент взял без боя и Баку сдался, и Решт.
 - К России тогда отошло немало провинций, - дополнил Самюэль, - и  Ширван, и Гилен, и Мазендеран, и Астрабад.
 - А любимец Петра, русский резидент в Турции, Неплюев, - вмешался Крылов, -  блестяще справился ещё и с поставленной государем задачей. Он не только предовратил войну с Портой, но и сумел отторгнуть  у неё всё западное побережье Каспия. 
 - Повезло тогда нашему Иван Иванычу, основателю Оренбурга, Троицкой и других крепостей, а  потом пошла чёрная полоса,- добавил с грустью Наумов.    
 - Неведомо, верил ли ваш царь в приметы, - продолжил академик, - но возвращаясь в свою столицу, он заметил падение большого метеорита и долго наблюдал его след в подзорную трубу, возможно и думал. - Что предвещает сей грозный знак? Беду ли, скорую кончину?  И, наверное, тревогою и неизвестностью щемило его беспокойное сердце.

2. Здравствуй, Аштархань!

                В самую жару, когда палящее солнце, казалось навсегда застыло в зените, когда всё живое запряталось в тень, а босые ступни можно было обжечь о песок, 24 июня 1769 года Оренбургский драгунский полк первым, изо всего Московского легиона, прибыл к месту своей дислокации в  самую южную крепость России -  Астрахань. После долгого, утомительного похода в несколько тысяч вёрст, полку был дан длительный отдых до подхода Казанского  и Уфимского полков, которые задерживались в пути  по разным причинам.
     Начальник штаба полка, Степан Львович Наумов, разместив личный состав в добротных казармах, позаботился о питании (овощи и фрукты здесь были в изобилии и по мизерным ценам) отпросившись у комполка, поспешил в местное офицерское собрание, где можно было найти газеты, журналы, военные ведомости. Дотошному штаб-офицеру не терпелось узнать, что творится внутри державы и за её пределами, но особенно его тревожило положение русской армии в этой довольно тяжёлой военной кампании, так как Россия вела войну сразу на трёх несостыкованных фронтах.

                ***
         На другой день, вечером обязательный премьер-майор уже докладывал полку и офицерам о положении на Кавказском фронте.   
        - Война идёт трудно,- начал свою беседу начальник штаба, - крымский хан, науськанный Портой в конце прошлого года и начале нынешнего «прогулялся» конницей по незащищённой Малороссии, и русской армии удалось вытеснить его за пределы Азова и Таганрога только к лету. Правда, теперь создана прочная оборона от набегов по всей южной линии из казачьих станиц, редутов и пикетов.
 - Ну, а что деется за кордоном? -  поинтересовался Крылов.
 - Что касается европейских дел, - заметил Наумов, - то Франция и Австрия, огорчённые падением своего влияния в Польше, стали натравливать Турцию на Россию. К тому же поползли слухи, что в связи с коронацией Августа Понятовского, в Варшаву прибудет русская императрица для вступления с ним в брак. Порта «подогретая» западными «друзьями», потребовала незамедлительного вывода русских войск из Польши и отказа помощи сторонникам короля. И, к сожалению, возникла ситуация, разрешаемая только кровопролитием.
 - А каково соотношение сил? – Поинтересовался подпоручик Полстовалов, недавно прибывший в полк.
 - Что греха таить, - погрустнел майор, -  турецкая армия значительно превосходит наши войска числом. Там, где они выставляют соединение в двести тысяч – мы на один нуль меньше. Положение спасает только  отменная выучка наших служивых да командиры ещё той, петровской выучки. 
 - Степан Львович, а что там с многострадальной Тавридой, интересно бы знать? – подал голос Юматов.
 - Поручик, вас всегда интересуют самые заковыристые вопросы, - усмехнулся Наумов. - С самого начала войны наша императрица имела цель отторгнуть у Порты Крым, этот постоянно зудящий чирей на южной оконечности России, и сделать его независимым. И вот наша разведка, проанализировав положение дел на полуострове, выяснила интересное обстоятельство. Крымчане  делятся там на два недружелюбных лагеря:  осёдлых татар, преданных туркам, и кочевых ногайцев, тех, что обитают на пустынных берегах Азовского и Чёрного морей и турок сторонятся. После успешных действий нашей армии и флота – четыре ногайских мурзы со своими ордами объявили нейтралитет, отошли от турецкого подданства и были пропущены русскими в приднестровские степи, а это почти половина крымской  конницы. Ослабленные крымские татары остались верны Порте, своему вассалу, но вряд ли  надолго.
    - А каковы наши успехи в Бессарабии, - поинтересовался Крылов, - это ж самый укреплённый район Порты.
 - Да, французские инженеры помогли султану возвести несколько неприступных крепостей, но это его не спасло. В апреле армия князя  Голицына перешла Днестр и не позволила туркам соединиться с поляками. Затем нанесла сокрушительное поражение превосходящим силам турок и крымских татар, заняла крепость Хотин и перешла к Яссам, освобождая Молдавию от Порты. Правда, турки пока бежать за Дунай не собираются, но им крупно «повезло». Прибыл новый главнокомандующий граф Пётр Александрович Румянцев, а он не спрашивает, как велик неприятель, а только ищет его. Успешно идут наши дела на Северном Кавказе и в Восточной Грузии, но, то побочный фронт. Главные события разворачиваются на западном направлении.
       В самой Польше  эскадроны бригадира Александра Суворова гоняются за католиками – конфедератами, которые поголовно вырезают русское население по Волыни и Подолии.
      Больших провалов в нашей армии пока не наблюдается, но хуже всего то, - понизил голос премьер-майор, - что война идет, весьма затратная война, а стратегических результативных планов, по-моему, ни у генералитета, ни у Военной коллегии пока не имеются.

                ***
          По данным воинских курьеров, прибытие в Астрахань других полков ожидалось недели  через две. Прибывшим оренбуржцам, страдающим от иссушающего астраханского зноя, как-то не верилось, что где-то в районе саратовского черноземья, прошли проливные дожди, царит прохлада и дороги стали непроезжими.
     Распорядительный полковник Михайлов, даром времени не терял. Собрав на совет всех офицеров и каптенармусов, поставил им задачу – обеспечить личный состав качественным питанием для предстоящего похода. Разбил полк на группы, обозначил маршрут и задание. Подразделению премьер-майора Наумова приказано было обеспечить полк сушёной рыбой.
    Пользуясь привилегией начальника штаба, Наумов отобрал в свою команду самых проворных служивых, заядлых рыбарей: Крылова с Юматовым и десятком драгун, присоединил к ним сотника Акутина с дюжиной бывалых яицких казаков, кликнул тех, кто занимался рыбалкой, таким образом,  образовалась знатная бригада умелых рыболовов. Обрадованные служивые, истосковавшиеся по любимому занятию, разбежались по рынкам, базарам, купеческим  лавкам в поисках сетей, бредней, крючков, лесок и работа закипела.

                3. Конопатый фаворит её Величества.

        Перед самым выездом на рыбалку, Наумов узнал, что уже шестой год здешней губернией правит Бекетов Никита Афанасьевич.
    Услужливая память подсказала майору, что в годы Семилетней войны их пути пересекались и не однажды. Перед  глазами всплыл образ тридцатилетнего красавца, командира четвёртого гренадерского полка.
  - Ещё не обстрелянный, а уже полковник,- удивлялись сослуживцы.
  - Ну что ж, бывает, если от постели царицы отплывает, - острили зубоскалы-офицеры.
     Но, несмотря на близость ко двору, полковник не кичился своим положением, с подчинёнными был в меру строг и обходителен. Из числа высших офицеров он выделялся рискованной смелостью  и изрядной конопатостью, из-за чего, якобы и пострадал.
       Наумов был почти на десять лет старше Бекетова и тогда ещё в чине поручика командовал эскадроном кирасиров,* а высшие офицеры всегда были на пике внимания подчинённых и те обычно знали всю подноготную своих командиров.
     Степан  Львович из прошлых рассказов знал, что тридцатидвухлетняя царица, Елизавета Петровна, только что взошедшая на престол, обратила внимание на двадцатидвухлетнего красавца, воспитанника кадетского корпуса, исполнявшего главную роль в одном из любительских спектаклей. Блестяще исполнив роль, он, по ходу действия должен был прилечь на диван, изображая спящего, но, намаявшись, уснул на сцене по-настоящему. Императрица залюбовалась спящим актёром, его разбудили и…  на следующее утро он был произведён в сержанты, вскоре в подпоручики, а по
 окончании учёбы был выпущен в армию сразу премьер-майором и назначен в адьютанты к всемогущему графу Алексею Григорьевичу Разумовскому, бывшему запорожскому казаку, ставшему фаворитом любвеобильной Елизаветы. Злые языки судачили, что в юности  он ещё и коров пас.
    Получив вскоре чин полковника, Бекетов, сам того не ведая, оказался на острие двух межгосударственных  дворцовых интриг. Глава профранцузского лагеря, начальник канцелярии тайных дел, граф Александр Иванович Шувалов всячески пытался оттеснить сторонника проанглийского стана,  канцлера, графа, Алексея Петровича Бестужева-Рюмина. Неопытный, юный фаворит, попав между жерновов двух могущественных противников,  вскоре был оболган и удалён от Елизаветы. Причиной послужила вроде бы безобидная, а на самом деле, гнусная история. Молодой любовник императрицы для избавления от предательских веснушек воспользовался подсунутой графом Шуваловым мазью. Вместо лечения началось воспаление, Елизавету незамедлительно предупредили об опасности заражения и полковник Бекетов срочно был отправлен в действующую армию, на фронт. Сражался храбро, попал к пруссакам в плен, а по освобождении назначен губернатором в далёкую Астрахань.
    От проезжего разговорчивого чиновника Наумов узнал, что «сам» сегодня ранним утром, по холодку отбыл в сторону посёлка Камызяк, где собирается закладывать свою деревню на месте старинного Самосдельского городища -  остатков трёх древних городов: хазарского, монгольского и золотоордынского времени.
 - Тут недалечко, вёрст сорок будет, там и рыбалка стоящая, - разоткровенничался чиновник.
     К вечеру, по жаре, бригада рыбарей добралась, наконец,  до места. Губернатор был весьма занят, распоряжался закладкой усадьбы, но к служивым отнёсся благодушно. Премьер – майора сразу не признал, но когда тот напомнил о его первом бое под Гросс – Егерсдорфом, о занятии Кенигсберга в январе 1758 года, о жестоком сражении при Цорндорфе -  прослезился:
 - Да, многих я тогда потерял, почти весь свой полк. На нас с правого фланга, а потом и  с тыла   неожиданно лавой наскочила прусская кавалерия знаменитого Зейдлица. Десять офицеров было убито, восемнадцать ранено. А сколько гренадеров полегло. Подо мной коня убили, он меня придавил, ни встать, ни отбиться, ну и взяли тёпленького, но моей вины там не было.
 - Да всё я знаю, почему такое случилось, Никита Афанасьич, - взволновался Наумов. - Мой эскадрон тяжёлой кавалерии защищал ваших гренадеров с тыла, ребята надёжные. Вдруг  приказ  генерал-аншефа Фермора - срочно прибыть на левый фланг, подстраховать ставку командующего, а им ничего не угрожало, так прикрыть на всякий случай. Я тогда чуть  не подрался с адъютантом генерала, он аж позеленел от злости,  грозился под суд меня отдать. Кричу ему, мы ж гренадёров на гибель бросаем! А он в ответ, - а у меня приказ самого главнокомандующего! Да я тебя лично  расстреляю за невыполнение. Пришлось подчиниться. - Потом я узнал – рапорт на  меня настрочил, да только самому и попало.   
 - Ну, а я через два года вернулся из плена, - продолжил губернатор, - а там уже Екатерина Алексевна. Кинула мне на погоны бригадира, следом генерал – майора, а потом сюда, в тьмутаракань Астраханскую -  губернатором. Вот и кукую здесь. Край богатейший, а если с умом подойти, можно много пользы для России извлечь. Жаль народу не хватает. Матушка – царица крутится,  дозволила немцев принять на пустующие земли, а они работнички  старательные, может быть и нас чему-то научат, да и мы им управиться поможем.
 -  Так она зазывает и тех русских, что за кордоном маются, - добавил Наумов.
 - Ну, а что ж здесь не жить, - стал загибать пальцы губернатор, - от службы воинской освобождены, подати мизерные, возделывай землю да молись своей вере. Что ещё надо? Они уж тут и мельниц ветряных понаставили, крыльями машут, и кирхи высоченные. Сады, скот развели, сыр делают. А и в посёлках чистота, улицы камнем вымощены, крыши черепичные, любо посмотреть.
 ; Да, вы и сами, гляжу, широко развернулись, ; не вытерпел премьер – майор.
 ; Да, так закандыриваю помаленьку, как мой денщик говорит. Вот виноград развожу, шелководством рискнул заниматься,  чем мы хуже китайцев? Рыбный промысел наладил, артели организовал, мало того, с Персией подружился, торговлишку  завёл. Мы же русские, не из тех, кто корову за рога держит, чтоб сторонние за сиськи дёргали. Мы сами молочко доим.
      На прощанье губернатор попотчевал гостей вкуснейшей стерляжьей ухой, за уши не оттянешь и места показал, где можно рыбы наловить.
        На третий день, нагруженные добычей, довольные удачной рыбалкой, служивые возвращались в полк. Сотник Акутин громогласно сетовал:
 ; Вот, поди ж ты, умный человек на месте и сколько от него пользы. И народ-то у него улыбчивый, незлобивый, приветный,  я и бедолаг там не заметил, он всем жить даёт. Вот почему бы по всей Расее таких Бекетовых губернаторами не посадить. Да мы бы давно лучше всех в мире жили. -  А когда служивые в ответ громко заохали, добавил, ; а чё не так? Так, нет же. Посадят на хозяйство или дурака, или вора, или мздоимца, а он всю обедню портит, годами торчит, а убрать его не моги, связи.

                4. Кавказ ; ключ России от Востока.   

      На обратном пути заскочили к губернатору поблагодарить, да и добычей похвастаться. Никита Афанасьич только что окончил закладку фундамента своего загородного дома и чаёвничал в холодке под деревьями. Приветливо встретив гостей, порадовался их богатому улову, спросил, хватило ли соли и, пригласил к столу. Офицеры от чая не отказались, но посетовали, что соль пришлось экономить, не ожидали такой щедрой поживы.
; Ну, братцы, тут вы крепко просчитались. На таком зное  в раз рыбу сгубите.
     Приказав дворовому принести куль соли, посоветовал крепко посолить, особо под жабры:
 ; Знаете ведь, гниёт с головы рыба, а она больше, чем надо соли не возьмёт.
        Пока казаки досаливали добычу, офицеры за чаем завели беседу. Майор, на правах старшего по команде, осведомился:
 ; Никита Афанасьич, мы тут люди новые, сведениями обделены. Не могли бы вы нас просветить, что тут у вас творится?
 ; Ну, что ж, я изложу вам свою точку зрения, хотя она может быть и спорной. На Кавказском фронте, что растянулся от  Дербента до Крыма, по моему разумению, царит неразбериха, как с турецкой, так и с нашей стороны. Недальновидного, туповатого султана Мустафу Третьего,  постоянно науськивает на Россию взбалмошная авантюрная Франция, а с нею спелась и, якобы «нейтральная» нам Австрия. И вот этот самовлюблённый турок, имея огромную, но отсталую в военном отношении армию, сам того не замечая, втянулся в проигрышную для Порты войну. Ушлые европейские союзнички, конечно же, об этом прекрасно осведомлены. Но для них важнее всего, любой ценой, ослабить крепнущую Россию. Они с готовностью поддержали и самоубийственный план султана вести войну сразу на трёх,  несмыкающихся фронтах, а это требует дополнительных расходов. Первый удар султан решил нанести по направлению к Варшаве, чтобы объединившись с поляками, обрушиться на Киев. Второй удар на север, в сторону Москвы, из Крыма с приданной конницей крымских татар. Третий фронт, самый бестолковый, Кавказский, Мустафа открыл в рассыпанной на самостоятельные народности Восточной Грузии, куда и вас дислоцировали.
 ; О победах Румянцева на западном фронте, мы наслышаны, а вроде и в Средиземном море баталии начинаются? ; Спросил Наумов
 ;Да сейчас наши самые мощные корабли торопятся в европейское Средиземноморье, турецкое подбрюшье, ; продолжил генерал, ; помочь прибрежным народам освободиться от ига османов. Там, по-моему, у императрицы намечен и дальний план – пройти Босфор, Дарданеллы, а там и Таврида на блюдечке. А вот на Кавказе, наш граф Тотлебен пока успеха не имеет. Высокомерные грузинские князьки хоть и считаются православными, а в боевые действия русских с турками стараются не ввязываться, да и царёк Западной Грузии Соломон пока относится к нам весьма настороженно, ; закончил свою речь Бекетов.
     Сердечно поблагодарив радушного губернатора за беседу и соль, команда рыбарей, по вечернему холодку, отправилась к месту своей дислокации.
 
                ***
        С высоченных кавказских перевалов наконец-то пришла долгожданная прохлада и оренбургские драгуны, заслужившие законный отдых, после изнурительного полугодового похода, по-настоящему наслаждались временной передышкой.
         После жирной стерляжьей ухи,  сдобренной стопками местной «кизлярки», некоторые офицеры уединились подремать в тенёчке. Благо высшее начальство во главе с командиром полка отбыло для переговоров с калмыцким ханом. Неугомонный начштаба Наумов, на правах старшего по полку, с трудом собрал на просторной веранде свободных от службы офицеров, унтеров и некоторых драгун для обязательной информации о положении на Кавказском фронте.
         Пригубив прохладного морса из каких-то терпких ягод, Степан Львович начал с вопроса:
; Знает ли кто из господ офицеров, когда была основана крепость Моздок?
          Пока офицеры смущённо переглядывались, прячась друг за друга, голос подал всезнающий поручик  Юматов:
 - Моздок основан шесть лет назад, в 1763 году.
 -  Совершенно правильно, поручик. Так вот с основания этого форпоста в среднем течении Терека, и началось укрепление России на Северном Кавказе. Боевитые кабардинцы, считавшие себя хозяевами этих мест,  почувствовали сильного соперника и добрых русских кунаков стали считать ненавистными гяурами. Сойдясь  с черкесами,  чеченцами и, перескочив на северный берег Терека, кабардинцы пошли на восток, всё разоряя на своём пути, и осадили Кизляр. В них, видите ли, заговорила горская спесь и их вождь Росламбек Карамзин – Сокура Кривой повёл их на штурм. Но крепостные пушки хорошо были пристреляны и горцы откатились назад, устелив телами подножие крепости. Тогда они кинулись на север нашей территории и разграбили кочевья астраханских татар.
       После этого  Екатерина срочно приказала создать Кавказскую линию, как вы знаете, было сделано по Яику и Ую, а пространство меж Моздоком и станицей Калиновской заселить  волжскими казаками. В Моздок срочно прислали партию колодников, нарастили стены, добавили пушек, усилили власть, и крепость стала ещё и политическим центром. Через неё протянулась тайная военно-дипломатическая связь с христианскими царями Имеретии и Грузии, которые постоянно страдали от горцев-мусульман, но ещё более от турок с юго-востока. Ну, а в Моздоке спешно сформировали особый отряд, наполовину состоящий из егерей, под командой генерал-майора графа  Тотлебена.
         Премьер – майор вдруг замолчал, стремительно подошёл к краю веранды, оглядел прибрежный бульвар меж особняком и берегом Волги и, заметив быстро удаляющуюся фигуру в чёрном одеянии, вернулся на место.
 ; Однако, господа офицеры, здесь нечисто, - понизил он голос, - смело шныряют турецкие лазутчики, а и не мудрено. До фронта недалечко. Будьте настороже. Я ещё в Царицыне приметил, что к нам присматриваются некие прокопчённые хлюсты с крупными носопырками.  Эти пакостники похлеще польских конфедератов, они могут и коней попортить, и нам урон принести, а пуще всего надо стеречь пороховые ящики.
 ; А что генерал Тотлебен? ; напомнил Крылов майору.
 ;  Тотлебен, меж нами говоря, изрядный авантюрист. Что поделаешь, ну не хватает на все фронты в нашей державе русских генералов, приходится иноземцев заимствовать. Теперь он направляется на зимние квартиры в Грузию, там и турок встретит, но положение графа незавидное. Корпус его невелик, а союзничек, царь Восточной Грузии Ираклий Второй,  не может усмирить своих распоясавшихся князьков. Он вроде и готов выделить графу несколько тысяч своих конников, но они крайне небоеспособны, каждый сам по себе. Оно и понятно. Раз уж они своему царю не подвластны, с какой стати они будут подчиняться нашему генералу. Притом,  горцы  народ особый. Когда бои удачные, они успехи приписывают только себе, когда же их бьют, они всю вину складывают на русских. С ними каши не сваришь. Ну и на прощанье расскажу вам байку про нашего Петра Алексеевича, он здесь бывал не однажды и много о себе кой-чего оставил.
    Прибыл он со своей Екатериной Первой в сдавшийся Дербент, а жара, ну вот как вчера была. Петр-то терпит, а Екатерина северянка, задыхается, куда деваться? Вырыли им глубокую землянку под стенами крепости, коврами устлали, а сверху слой дёрна на брёвнах, стало прохладнее.  Так потом правитель Дербента в тайном послании персидскому шаху писал, «русский царь настолько дикий, что в земле живёт, но армия у него сильная».

                5. Чистильщики Великой степи – калмыки.

                «Ай, молодца, широка лица,
                глаза узеньки, нос – пятка».
                Дразнилка.

       Сообщения начальника штаба заинтересовали не только офицеров, подошли и унтеры, плотной стенкой в конце веранды выстроились драгуны и даже казаки. Послышались возгласы: ; Степан Львович! Расскажите ещё!
     Всех интересовала и собственная судьба, томила неизвестность, тоска по дому, родным. Несмотря на строгие законы воинской дисциплины, каждый строил свои, порой иллюзорные планы на будущее. Всем служивым хотелось спокойного, безмятежного существовании. Но когда оно у людей военных было спокойным? Разве что в редкие минуты затишья перед боем или перед очередным раздором меж державами. 
    Простая доступная речь майора без военных артикулов была всем понятна и притягивала служивых. Степан Львович, уступив просьбам, решил продолжить своё выступление и поведать о малоизвестном   войске, которое по общему признанию в группировке кавказского фронта, было наиболее успешным и по своей боевитости не уступало отборным казачьим сотням.
 - Уважаемые господа! Быть может, кто-нибудь из вас скажет, кто такой Амрсанан Черенжалов? Что? Не знаете? Даже господин Юматов молчит?
 ;  Судя по фамилии – это калмык, ; привстал поручик, ; но признаться, такое имя слышу впервые.
 ; Да, это калмык, героический калмык, ; кивнул майор Юматову.
 ;  Знаете ли, что во времена русско - турецких войн, да ещё и при Куликовской битве, допускались поединки лихих молодцов из противоборствующих сторон. Расскажу о таком эпизоде.
     Однажды сошлись на сечу турки и наши. И вот из рядов турок на могучем жеребце выехал гора - богатырь, которому приписывалась слава непобедимого воина. Размахивая тяжеленным ятаганом*, он стал вызывать на поединок храбреца из русского стана. Опередив других удальцов, на поле выскочил всадник небольшого роста, хлипкий на вид, глаза-щёлки, нос-пяткой, загорелый до угольной черноты, ноги колесом, в руке сверкнула молнией лёгкая кривая сабля. Все ахнули – Калмык!
 - Да, куда ж ты, недоросток? - Прошелестело в русском стане, - пропали мы!
На любой взгляд силы были абсолютно не в пользу последнего. Но, что поделаешь, сам вызвался.
  И вот на бешеной скорости противники помчались навстречу друг другу. Турок мощным взмахом ятагана свалил скакуна Амрсанана, а тот, уклонившись от страшного удара, кошкой взлетел сзади на круп могучего жеребца и срубил турку голову. Нацепил её на клинок и прискакал к своим на чужом коне. Турки в смятении развернулись и дёру. Вот такой был случай. Когда это было - позабылось, а имя героя помнят.
 - У них и техника боя своя, - добавил поручик Юматов.
 - Да, первыми начинают стрелки из дальнобойных ружей, дают несколько залпов, вносят смятение. Потом  на близкое расстояние подскакивают лучники, осыпают стрелами и моментально скрываются, а завершают бой копейщики, громя поверженного врага. Всегда загорелые хлопцы, -  улыбнулся Наумов, - у них даже зимой загар с лица не сходит. Малорослые, но сильные и увёртливые, способные днями не слезать с седла, легко переносят  жажду, как и их лошади. Идеальный образ кавалериста, умеющего драться и конным, и пешим. Способный не только рубить саблей, но и орудовать ножом, метко стрелять из лука,  ружья, аркан метать.
 - А ведь совсем недавно у них был бой с горцами, - вмешался поручик Крылов.
 - Да, два месяца назад на речке Калаус, близ Маныча. Пронюхав, что якобы большая часть калмыцких  войск ушла за Дунай, горцы и крымские татары решили разгромить их улусы. Максют и Арслан-Гирей с шестью тысячами панцирников*, не сторожась, в открытую,  подошли к Калаусу, а там их уже ждал хан Убаши со своей страшной конницей. Упредив беспечного противника, напали первыми по своей тактике. Их рубили, топтали, загоняли в болото и топили в реке. Спаслись немногие, а все трофеи: пять тысяч коней, обозы, вьюки, дорогущие панцыри достались победителям. А калмыки потеряли всего пятнадцать убитых и шестнадцать раненых, а на месте битвы, как обычно, насыпали «Курган Победы».
         Помолчав, начштаба продолжил, - надо признать, что боевые качества калмыцкой конницы превосходят регулярную хвалёную кавалерию и Швеции и Турции. Порой калмыки и боевых верблюдов используют, чего кони страшно боятся. Фридрих Второй, король Пруссии писал: «не опасаюсь регулярной армии русских, но страшусь калмыков, башкир, татар и казаков».
 - Ваше высокородие, а пошто они к китайцам на восток кинулись?- заинтересовался Мишарин.
 - Вопрос каверзный, господин урядник, - откликнулся Наумов, - но попытаюсь ответить. В газетах размазывают, якобы раскол произошёл из-за разногласий меж генералом Медемом и ханом Убаши. Мол, хан, без согласия с генералом разгромил крымских татар, точнее, ногайцев, с которыми Медем вёл тайные переговоры об их нейтралитете. А всем генералам был строгий приказ из Петербурга:
«Командовать ханами неприметно и обходиться с калмыками ласково», а генерал сделал хану выговор и перестал  вызывать его на совещания. А ему это и на руку. У него были свои намерения.  Сначала Убаши, якобы донелья оскорблённый, увёл свою армию за Волгу, а потом  спровоцировал часть своего народа и на бегство из России. Дорогой многие погибли. По данным Военной коллегии -  из тридцати трёх тысяч кибиток, а это около ста семидесяти тысяч душ обоего пола – в живых осталось семьдесят тысяч человек». Зима, бескормица, постоянные нападения мстительных кыргызов, болезни - обернулись величайшей трагедией для беглых калмыков. Если ранее волжские калмыки выставляли до сорока тысяч отличных воинов, то теперь из тех, что осталось, не могут набрать и пяти тысяч сабель.
     А  хан Убаши, нарушив «шертную запись на верность русскому царю 1655 года» и погубив значительную часть своего народа, получил высокий титул Хана Чжорикту, другие князья тоже были осыпаны  почестями и наградами от китайского двора. Но некоторые русские историки полагают, что калмыки-ойраты, а точнее,  монголы, не имели цели примкнуть к Китаю. Размножившись после сто пятидесятилетнего мирного существования от хана Эссэня-тайджи до хана Хара-Хулы, главы Джунгарского ханства, они замыслили восстановить Великую Монгольскую, то бишь,  древнюю Чингиз-ханову, империю в Азии. Но сначала думали захватить Тибет и Далай-Ламу, чтобы подчинив его себе, создать политическую основу. Поначалу этот хитрый план не заметил даже Пекинский кабинет, но потом их разведка что-то пронюхала и грандиозные планы ойратов были расстроены.  Вот и оказался хан мыслями на троне, а задницей в грязи. Оно ведь так, как лягушка не прыгает, а всё в своей луже.
 
                6. Письма из Оренбурга.

         Вдруг к особняку подскочила крытая двуколка в сопровождении небольшой охраны казаков.
 ; Почта! Почта! – раздался чей-то радостный крик. Степан Львович невольно прервал свою речь и распустил собрание. Все ринулись к почтовой двуколке.  Крылов, не дожидаясь, пока освободится узкий проход, перемахнул перила высоченной веранды, ушиб ногу, думая про себя, что подает дурной пример нижним чинам и первым получил аж два письма. Отойдя в сторонку, под тень раскидистого карагача, Андрей с нетерпением раскрыл конверт и первое, что увидел, были не просто каракули, а целые слова, выведенные нетвёрдой детской рукой. «Батяня, Андрей, маманя, Мария, бабаня, Ваня».
       У Андрея невольно выступили слёзы, и он отвернулся к реке, чтобы кто из драгун не заметил его минутной слабости.
    Мария писала крупными печатными буквами без точек и запятых, но смысл был ясен. Мол, всё у нас хорошо, встречаемся с Акутиными. Мария уже научилась вязать пуховые шали, но пока нет пуха. Ванюша уже пытается читать книгу, подаренную Петром Иванычем Рычковы, и даже учит писать Кирилла, своего закадычного друга.  С Марией Александровной и её детьми  ходят купаться на Яик. Ваня научился плавать и лезет в самую глубину, боюсь, как бы не утоп. Бывает, что и проказничает, шалит,  иногда и дерётся с мальчиками другой улицы. Иногда бабушку передразнивает, но она не обижается. Ходим с ней в церковь. Еда есть. Губернатор выделяет крупы, соль. Приходил зачем-то большой начальник, полковник Старов, спрашивал про тебя. Ты с ним знаком, а я не знаю. Кирилл Иваныч часто привозит рыбу, делимся с Михайловыми. По тебе сильно скучаем. Когда приедешь. Пиши.
   Андрей был доволен, что его уроки с Марией не прошли даром и не представлял себе, как бы он смог узнать о своей семье, не обучи он в своё время грамоте свою суженую.
   Не теряя времени, пока не уехала почта, он быстро написал пространное письмо, в котором более заботился о своих домочадцах, о себе писал мало, да и писать пока было не о чём. Все полки скучевались в Астрахани, ждали приказа. Всех томила затянувшаяся   неопределённость.

                ***
      Наконец, на совещании офицеров прибывших драгунских полков, генерал-майор с немецкой фамилией доложил о текущих событиях турецкой кампании. Три друга – офицера: Крылов, Юматов, да Акутин, сидевшие в первом ряду, в очередной раз узнали,  что действия против Порты начались сразу на трёх фронтах от Кавказа до Бессарабии, что задача войск северокавказского фронта,  упредить влияние турок на многочисленные племена горцев, заставить их воевать с Россией.
Но старания Порты провалились, так как даже многие народности единоверцев-мусульман, познавшие на себе жестокое «милосердие» османских правителей, стали переходить в подданство России. Осетины, кабардины, ногайцы, адыги, абазины и другие народы вместе с сорокатысячным кубанским казачьим корпусом, под командованием тугоухого генерал-майора Медема, успешно били турок по всему кавказскому фронту. За три месяца до прибытия оренбуржцев в Астрахань, была наголову разгромлена стотысячная армия крымцев, которая постоянно разоряла российское Приазовье.
       Узнали друзья и о настоящем чуде, которое произошло и на морских просторах. Мудрая Екатерина сумела блестяще разыграть карту непрязни меж Англией и Францией. Людовик Шестнадцатый, люто ненавидевший Россию, вместе со своим коварным премьером графом Шуазелем, были обескуражены, когда получили довольно решительное предупреждение от британского кабинета, что не потерпит франко-испанского нападения на русскую эскадру адмирала Спиридова. И семь линейных кораблей,  два фрегата да девять вспомогательных судов под российским флагом, впервые в истории в таком количестве, обогнули Пиренеи и вошли в Средиземное море.
 - Как ты думаешь, - шепнул Крылов Юматову, - Британия только за красивые глаза Екатерины сделала России уступку?
 - Ага, держи карман шире, - улыбнулся поручик, - английскому флоту до зарезу нужен превосходный корабельный лес, пенька, льняная пряжа, смола, а лучше русского сырья во всём мире не сыщешь.
     Много нового друзья-офицеры узнали и о вооружении турецкой армии. Их пехота была вооружена длинноствольными тяжеленными ружьями. Они стреляли на большее расстояние, чем наши, но им требовались сошки, они долго заряжались и не имели штыка, поэтому в ближнем бою янычары их обычно бросали и хватались за ятаганы. Да и пушки их были настолько тяжелы, что во время боя не могли менять позицию, пушкари были плохо обучены даже и на кораблях. Известно было, что в ближнем бою их орудия били не по кораблям, а по парусам противника.
 - Зато у них сильна кавалерия, - шепнул Акутин Крылову.
- Ну да, конница у них отменная, джигиты, да и кони отборные, - ответил всезнающий Юматов, - но маневрировать они не способны, идут скопищем «толстым фронтом».
 - Превосходная мишень для орудий, - добавил Крылов.

                7. Мытарства поручика Крылова.

       В октябре 1769 года все три драгунских полка, прибывшие из Оренбуржья были расформированы и у поручика Андрея Крылова, как и у всех офицеров, возникли досадные перемены. Наиболее боеспособных служивых переводили в сформированный Указом Военной коллегии, от 10 октября, 1769 года, Московский легион.
     Андрею стало известно, что этот крупный воинский корпус  состоит из гренадерского и трёх мушкетёрских батальонов, четырёх карабинерных и двух гусарских эскадронов. Кроме того, команды яицких и оренбургских казаков, егерей, пушкарей, с дюжиной орудий, а также  роты вольных охотников и роты рекрутов. Особенно удивлял гусарский полк грузинских князей и дворян, разодетых, как на свадьбу.
     Поручик Крылов был зачислен в карабинерный батальон, получил капитанский патент и солидный вычет из капитанского оклада. Однако, при первом же построении, когда обнаружилась пестрота обмундирования, Андрей почувствовал себя крайне неуютно.
     Огляделся и понял, что здесь по одёжке встречают и по одёжке провожают. Ему сразу вспомнилась та же ситуация, что и в Троицкой крепости: снисходительная спесь адъютанта  бригадира, фон Мененкампфа, фальшивая улыбка переводчика князя Уракова и даже унижающее презрение разжалованного капрала Понятовского. Был бы он при деньгах, к нему было бы и другое отношение. Правда, в крепости он всем доказал, на что способен, и даже высокомерный племянник заводчика  Демидова там относился к нему с почтением. Но здесь, как понял новоиспеченный капитан, окопались расфуфыренные дворянские отпрыски, и они прибыли на войну, как на парад. Уже пошили себе  мундиры, с выпушками, галунами, ментиками, пряжками. Хорохорятся по плацу, как заморские петухи, скрипят ботфортами,  кивера напялили, шарфики с золотыми кистями, делают вид, что не замечают боевого офицера в потёртом драгунском мундире.
     Вскоре предположения  Андрея подтвердились. Легион  считался  привилегированным соединением, где несли службу состоятельные дворяне, их чаще использовали для парадов и для охраны важных особ. Служба в элитном батальоне в чине капитана, быстро бы продвинула  Крылова по карьерной лестнице, но украшенный дорогими побрякушками мундир, стоил не одну сотню рублей и Андрей горечью подумал, что ему, безродному офицеру, эта сумасшедшая роскошь просто не по карману. И припомнилась капитану присловье бабки Христи: «Залетела ворона в царские хоромы: почёту много, а полёту нет».
      Почувствовав неладное, Крылов сразу же написал прошение о возврате в драгунский полк, сославшись на то, что служа в Московском легионе, парадным мундиром себя обеспечить не в состоянии. Но отчислением из легиона занималась непосредственно Военная коллегия, находившаяся на период войны в Симбирске и Андрей, ожидая ответа, продолжал нести службу в карабинерном батальоне.
 - Конечно, пехтура не на коне и к земле ближе, - размышлял про себя капитан,- не одни сапоги сносишь. Лет на десять меня бы хватило, здесь жалованье поболе, да и чины не задерживают, был бы холост, как-нибудь бы продержался, а тут Мария, да и Ванюшка подрастает.
    Карабинерный батальон пока держали в Астрахани, а большая часть легиона была отправлена в Крым, в распоряжение князя Долгорукова и первая их стычка с противником прошла удачно, крепость и гавань Кафы были взяты почти без боя. Подоспевший десант турок, видя многочисленный отряд русских войск, не вступая в соприкосновение, развернулся и ушёл в море. Со дня на день ожидалось отправление в Приазовье и оставшихся карабинеров и гусар.
       Драгуны из первого эскадрона и некоторые офицеры уже прибегали в легион прощаться с любимым командиром Крыловым, но за день до отправления карабинеров, Андрею вручили выписку из Указа Военной коллегии, где чёрным по белому было предписано его воинское «счастье».
   «Оного порутчика Крылова, как он по карабинерской службе парадными вещами исправлять себя не в состоянии… Сего ради его для определения в драгунские полки Оренбургского корпуса, не объявляя капитанского, тем же поручичьим чином отправить в Оренбург».
    Андрея и его друзей офицеров возмутило то, что крючкотворы Военной коллегии якобы не знали или не хотели знать, что капитанский патент и оклад Крыловым уже получен, что безвинное разжалование капитана в поручики наносит храброму офицеру жестокое оскорбление. Военные чинуши обосновали и возврат прежнего чина, сославшись на ложное утверждение «аттестовался в пехоту, однако по неродности назначен к исключению в драгунские полки», имея в виду возраст просителя, а Крылову шёл только тридцать второй год.
 - А всё объясняется просто, - ухмыльнулся премьер-майор Наумов,   - штабисты сохранили вакансию капитана в престижном корпусе для других, весьма не бедных кандидатов. Что поделаешь, петровские законы, когда чины давали за воинский талант, порушены.
      Крылов был не единственной жертвой продажных армейских чиновников, сослуживец его полка, небогатый подпоручик Полстовалов Александр Михайлович подвергся такой же участи. Общая обида и несправедливость, впоследствии надолго сдружили этих двух храбрых офицеров.

                ***
      Когда Андрей Крылов вернулся в родной драгунский полк,  сослуживцы встретили его радостными возгласами, кинулись было качать, да вовремя заметили вместо капитанских - погоны поручика, его грустные глаза и воздержались. Посочувствовали, по-доброму, по-дружески разделили меж собой его горькую обиду. Подошёл майор Наумов, обнял поручика за плечи, утешил по-своему:
 - Знаю их порядки. Они ж там, в легионе не сеют, не пашут, а под дудочку пляшут, а ты, если не поп, так в ризу и не лезь. Это ж только Пётр Лексеич за хватку да за ум людей ценил. Ему неважно было бедный ты, али богатый, а теперь даже непобедимому Александру Василичу Суворову козни ставят. Он взял неприступную, лучшую в Европе крепость Измаил да попутно и Козлуджу прихватил, а ему даже чин не повысили. А капитана тебе вернут, ты ж пока ещё не Суворов,- захохотал Наумов, - подойди ко мне в штаб, решим, что надо сделать.
   Подошёл и закадычный друг Юматов, поставив на стол пузатую оплетённую бутыль вина и куль крупных с кулак яблок, прижал Андрея к груди:
-  Ты, брат, не раскисай и на чужой каравай рот не разевай:  пораньше вставай да свой затевай. И помни, мы с тобой орлы, а они из корыта не едят, оно для свиней.
 - Да что вы меня все утешаете, - возмутился Андрей, - я уж давно успокоился, подумаешь наказанье – голова сазанья.   
 - Ну, а для полного успокоенья, вот вам письмецо из дома, - пожал Крылову руку Иван Ипатыч, - не горюйте, Андрей Прохорыч, из дуги оглоблю не сделаешь.
 
                8. Здравствуй, батяня!

    Андрей с  нетерпением распечатал конверт и сразу увидел не просто крупные буквы, а уже осмысленные предложения своего сорванца. 
   ЗДРАСТУЙ  БАТЯНЯ  Я  ТВОИ СЫН ВАНЯ  ПРИВЗИ  МНЕ  РУЖО МАМАНЯ  ПЛАЧЕТ  ТИБЕ.
    Ниже был пририсован кособокий домик с длинной трубой, кучерявым дымом и одним окошком, сверху нечто круглое с длинными хвостами, видимо, сороки. Внизу, стало быть, лошадки с длинными хвостами, но похожие более на собак, ноги в разные стороны от быстрой скачки. На конях всадники с большими головами, длинными носами и толстыми палками, наверное, саблями, а над всей картинкой большое колесо – солнце с загнутыми лучами, оно, видимо, ещё и катилось по небу, оттого и лучи согнулись. Под рисунком - крупными буквами старательно выведено   - А Р И Б У Р К.
 - Вот ведь как быстро растёт,- подумал Андрей, - приеду, так и не узнаю.
    Мария писала, что в Яицком городке вроде бы много людей побили, а кого и за что не ведает. Иван Кириллыч ещё на Покрова уехал туда, к Аграфене Стигневне и до сих пор ни слуху, ни духу. Что с ним случилось, никто не знает. Мол, на твой капитанский аттестат купила хорошего козьего пуху. Вяжу шарфик Ванюшке и тебе свяжу. Все Акутины, баушка Христя и мы с Ваней гордимся, что ты у нас теперь капитан, а Ефросинья меня уже майоршей кличет.
   Дочитав до конца письмо, Андрей с горечью подумал, зря тогда болтанул в письме, что чин повысили, теперь и домой стыдно являться. Скажут, нахвастал. Выходит цыганская правда хуже православной кривды. Вернусь в Оренбург найду того цыгана, что мне капитана нагадал. Хотелось на коня, а досталось под коня.
   Крылов понял, что медлить нельзя. Пока его оскорбительное разжалование на слуху у начальства, надо действовать. С помощью майора Наумова, он написал пространную челобитную на имя императрицы Екатерины, где по пунктам перечислил свои обиды, уверяя, что ему одинаково, где служить капитаном: в Оренбурге, Сибири или на Кавказе.
По доброте душевной посетовал и на горестную участь подпоручика Полстовалова, уповая на то, что его, достойного офицера тоже обходят из-за его бедности. Оно у нас так и ведётся, рассуждал про себя Андрей: и слова не скажи,  только грош покажи, мол, добр Мартын, коли есть алтын.

                9. Турецкий след.

     Переписав набело Челобитную, запечатав её в пакет, Крылов занялся любимым занятием, благо появилось свободное время. Развернув русско-немецкий разговорник, припомнил затвержённые ранее фразы и принялся переписывать в тетрадь новую порцию слов. Язык пруссов казался Андрею громоздким, грубоватым, со множеством рыкающих, неблагозвучных согласных, но покорял чёткостью и простотой, чем-то напоминающий родной язык. Итальянский, которым он интересовался ещё в Троицкой, был сродни французскому, изящнее, напевнее, но менее понятен.
Поручик откровенно завидовал своему другу Юматову, выпускнику Сухопутного кадетского  корпуса, знающего все главные европейские языки, и тайно от всех пытался ему подражать. Овладев с трудом французский и понимая итальянскую речь, Крылов стал набирать запас немецких слов. Вначале он и сам не понимал, зачем он это делает, но однажды, ещё в Оренбурге, когда его об этом спросил Семён, Андрей, не раздумывая, вдруг ответил: - Это пригодится сыну Ивану, твоему крестнику.
     С тех пор, осознав пользу и назначение своих занятий, он усердно стал изучать европейские языки, присовокупив к ним и математику, к которой имел особое пристрастие и довольно легко овладел игрой на гитаре, входившей тогда в моду и в России. Каким-то еле осознанным наитием Андрей понимал, что это ему когда-то пригодится. Если не ему, то его сыну Ивану, в талант которого он безгранично верил.
     Натужно заскрипели ступени лестницы, и в проёме распахнутой двери показался Семён Акутин:
 - О, Андрюха, ты что-то кропаешь на бумаге,  чай, в писатели метишь, как губер Бекетов?
 - Да куда нам, Сема, со свиным рылом. Никита Афанасьич стихи писал, песни. Трагедию сочинил.
- Не придуряйся. А ну-ка дай глянуть, что ты там пишешь. О, да тут что-то непонятное.
 - Ну, что ты Семён пристал. Язык немецкий хочу освоить. Батя мой на нём шпрехал свободно.
 - Доброе дело, Андрей Прохорыч! Тебе, как будущему полковнику пригодится  немцам – генералам мозги вправлять, но пока есть дела поважнее. Сёдни утром был с полковником Михайловым в комендатуре.
 - О, да ты в гору пошёл.
- Не дури. Ты же знаешь, я разведкой занимаюсь. Гуляют слухи, будто нас скоро на Яик вернут.
 - Что опять полгода тилипать?
 - Нет, брат, пойдём, видимо, налегке,  и по ближней дороге. В Яицком городке опять смута, но это пока секрет.
 - Ага, великая тайна! Я вчера из письма от Марии об этом узнал.
 - Ну, официального  сообщения не было, пока помалкивают. Но тут, Андрей, другое, -  Семён закрыл плотно дверь, окно и присел к столу.
 - Ты что и так дышать нечем, - возмутился Андрей.
 - Ничё, потерпишь. Слушай внимательно. Пока мы не при деле, нам приказано маленько размяться. По данным гарнизонной разведки, а там ребята крепкие, в пределах города готовится крупная диверсия. В крепости, да и вокруг сколготилась крупная шайка головорезов. После ухода Московского легиона и других частей на фронт, они ощутимо осмелели. На окраинах от них уже плачут. Город-то крупный, расползся на несколько островов.  Население, сам понимаешь,  разношёрстное.  Кого только здесь нет: и персы, и арабы, и узбеки, и татары всех  мастей, и цыгане, и, конечно же, турки. Каждый норовит, если не продать, то или украсть, или ограбить.
   Ну, с громилами они сами разберутся, гарнизон сильный. Их другое тревожит.
       За пределами крепости, неподалеку от дислокации нашего полка, расположены армейские склады. Ну, там -  продовольствие, фураж,  снаряжение. Но  самое главное – крупные запасы пороха, зарядов артиллерийских, боеприпасов, короче -  то, что хорошо горит и легко взрывается.
Воров порох не интересует, что им жить надоело? А вот прибывшие издалека турецкие лазутчики, по данным разведки, готовы на всё. Могут устроить поджог, подкоп, взрыв, всё, что угодно. Они и себя не пощадят во имя Аллаха. Смертники же. Известно, что через своих людей на складе они узнали расположение арсенала, подходы: что, где, и как. По поступившему сообщению известно, что их не более десятка, но подготовлены сверх профессионально. Турецкий паша спит и видит, как главные запасы кавказской армии русских уже взлетают на воздух.
     В связи с этим, приказом командира полка создана оперативная группа. Нас немного. Ты, я, Юматов, Полстовалов да пятёрка  отборных казаков-пластунов, старшим назначен капитан Тимашев. Все вместе мы пока не собираемся, только по двое, по трое. А ждать нам неколи. Вот-вот поступит приказ о выступлении на Кавказ. Поэтому гарнизонная разведка вскоре спровоцирует их нападение на арсенал. Как они это сделают, нам пока не докладают.  Но ликвидировать диверсантов будем мы, поскольку местных охранников, да и гарнизонных,  работники склада знают всех, как облупленных.          
       Поздним вечером в штабе Наумова собралась вся команда. Тимашев, Акутин и Крылов изложили подробный план операции. Поступило секретное сообщение и от гарнизонной разведки.
      Им стал известен работник склада, связанный с лазутчиками, некто секунд-майор  Изверов, заместитель начальника имущественного склада, находящегося неподалеку от арсенала, отгороженного от общего двора решёткой с толстыми прутьями и стеной из мешков  с песком. На изменника помог выйти его денщик Юдин, тщедушный низкорослый сержант, обременённый большой семьёй. Двенадцать детей - их надо было кормить. Денщик приторговывал ношенным обмундированием. Старательная его жёнушка отстирывала, отглаживала вещи и их хорошо брали на базаре. Юдин давно был на крючке у полиции.  Однажды в облаве его взяли с поличным и чисто случайно вышли  на его покровителя, выделявшего ему мундиры умерших и убитых солдат. Зная, чем грозит его семье потеря кормильца, денщик добровольно рассказал о связях своего патрона с чужими людьми. Через сержанта подтвердились данные и о готовящейся диверсии. Сам майор, используя полную зависимость безвольного человека, с лазутчиками не встречался, и связь держал через денщика. Зажатый с обеих сторон, боясь за свою многоротую семью, бедный отец работал на ваших и на наших, зная, что находится в полной зависимости от сыскной службы.
   Начальник штаба драгунского полка премьер-майор Наумов, имеющий привычку тщательно готовить порученное задание, объехал с ординарцем весь злополучный остров и также  изложил свое мнение об увиденном.
     На противоположной от складов стороне острова, по всей прибрежной полосе, расползся дурно пахнущий нечистотами стародавний посад. Ветхие
лачуги, сбитые на скорую руку, из полусгнивших горбылей, саманные хибарки, с кровлей из дёрна, а то и просто землянки, вырытые на взгорке,  смахивающие на волчьи норы. Прибежище  бродяг, шатунов, скитальцев, порой не помнящих,  кто они и откуда, порой намеренно скрывающих имя, звание, родину свою, а нередко и преступления.
   Новый губернатор Бекетов приказал сжечь этот рассадник заразы, а бродяг переписать, пропарить в бане и переселить. Но, как говорится, хорошо было на бумаге, да забыли про овраги.  Пока считали расходы, искали средства, думали, куда переселить это отребье, началась очередная война с Турцией. На склады стали поступать в большом количестве материалы для войск и, чтобы избавиться от нежелательных соседей,  их просто выпнули за черту города. А меж начальниками возник спор: одни предлагали сжечь брошенный посад -  другие, боясь, что из-за сильных ветров, огонь может перекинуться на склады,  предлагали разобрать брошенные халабуды и вывезти.
    Теперь решение пришло само собой и устроило всех. Поскольку накануне прошли дожди, и ветер стих, решили полить горючей жидкостью, надоевшее всем поселение бродяг и спалить, а заодно уничтожить возможную заразу, попутно привязав к ней и планируемую секретную операцию.

                10. Секретная операция.

      И дело закрутилось. Утром через своего сержанта Изверов «случайно» узнал, что завтра на острове будут сжигать дряное сельбище, а следом поступило и распоряжение главного начальника складов: «всем пожарным командам и пособникам запрячь коней и быть готовым к выезду на пожарище». К середине дня к складской пристани причалила баржа. С неё сгрузили тяжеленный железный короб. Шесть пар быков еле притащили его на полозьях и установили близ ворот, якобы бы для каких-то армейских нужд. Не догадываясь о готовящейся ловушке, Извеков, поразмыслив, прикинул, что ворота для выезда пожарных будут распахнуты,  дневная охрана невелика, а тут суматоха, зеваки, неразбериха – лучшего случая для проникновения к арсеналу, вряд ли скоро представится. Через своего «преданного» денщика он связался с лазутчиками и назначил время для диверсии. О времени нападения тотчас узнала и гарнизонная разведка.   
         В предрассветном сумрачье, группа драгунских офицеров и казаков незаметно проскользнула на территорию склада и, разделившись на двое, заняла свои позиции. Казаки - пластуны затаились у ворот арсенала, за бруствером из мешков с песком. Другая часть отряда -  драгунские офицеры, бесшумно проникли внутрь железного короба и приготовились к бою. Рано утром предприимчивый и довольно трусливый секунд – майор, опасаясь за свою жизнь, скороспешно освободил свой кабинет, прихватив самое ценное, что у него было, и улизнул по своим «неотложным» делам.
      Пуленепробиваемый, полуторасаженный ящик, склепанный из полос толстого железа, использовался ещё защитниками Астрахани от нападений кочевников и за ненадобностью ржавел у стен крепости. Остроглазый начальник штаба, премьер-майор Наумов, приметил его и настоял о переброске короба к арсеналу, чтобы упредить налётчиков с тыла и, чтоб ни один диверсант не мог скрыться. Отчаянные янычары, а все были уверены, что из них и состояли лазутчики -  простачков на такое дело не пошлют -  были непредсказуемы, они наверняка блестяще владели всеми видами боя и были весьма опасны даже будучи ранеными. В плен, как было известно, они не сдавались. На всякий случай всем офицерам и казакам были выданы,  недавно отбитые у крымских татар, панцири. С непривычки они несколько стесняли движение, зато превосходно защищали от ножа и дротиков. Кроме того драгунский полк, казармы которого находились неподалеку, был предупреждён и был настороже.
         Перед полуднем вдруг пахнуло горелым и, примерно, в версте от складов, по берегу реки,  вспыхнули языки пламени и повалили чёрные клубы дыма. Заскрипели растворяемые ворота и первые тройки пожарных, громыхая бочками, помчались в сторону пожарища. Вскоре к складу прискакал посыльный и передал сообщение выслать и остальные пожарные экипажи,  якобы положение осложнилось и огонь ползёт к складам. Оставшиеся тройки, одна за другой, выскочили в сторону горящего сельбища. Тяжеленные створы ворот остались настежь распахнутыми, охране приказано было «носа не казать».
 - Ну, сейчас начнётся, - сказал капитан Тимашев, опустив створку амбразуры железного убежища. Не успел он взвести курок карабина, как в ворота влетело три неосёдланных коня, на каждом сидело по два всадника в чёрных одеяниях, четвёртого коня,  нагруженного двумя вьюками, бегом тянул под уздцы такой же бритоголовый человек с ружьём за плечами,  ятаганом в руке, подпоясанный широким ремнём, за которым торчали рукояти пистолетов. Шестеро ловко соскочили с коней, прикрываясь ими, быстро осмотрелись, остановили взгляд на зияющей щели железного короба, но подошедший конь с вьюками отвлёк их внимание. Пока четверо, по двое с каждой стороны коня, отстёгивали вьюки, двое возились с замком железной ограды арсенала, седьмой,  державший вьючную лошадь, пристально всматривался в широкую щель бойницы. Она, видно, казалась ему подозрительной. Их было по одной с каждой стороны, но открыта была только одна, и в коробе было непроглядно.
 - Коней жалко, постреляем, - прошептал Семён, - а они, гады, за ими укрываются. Нюхом чуют недоброе.
 - Нам, главное, не дать им уйти живыми, - шепнул Тимашев, - волки матёрые, по повадке видно.
 - Братцы, - взмолился подпоручик Полстовалов, - не могу я в коней стрелять.
 - Так ты в башибузуков целься, - подначил молодого офицера Крылов,  - кони и не пострадают.
 - Отставить разговоры, здесь гулко, услышать могут,- строго шепнул капитан, - стрелять по моей команде, здесь саженей десять, грех промахнуться.
 - Хорошо, что обстрел под углом, - вздохнул Акутин,- казаков не зацепим.
        Наконец, звякнул металл, дверь ко входу в арсенал открылась. Первыми за ограду вошли те, что занимались замком. Наступала решительная минута, к счастью, кони, предоставленные сами себе, отошли от здания и, теперь диверсантов защищала только рещётка ограждения.
     И тут случилось непоправимое. Молодой казак-мусульманин, из пластунов, то ли от нервного напряга, то ли ему стало жалко отъявленных головорезов-единоверцев, не дождавшись команды  « Огонь!», вдруг поднял голову из-за бруствера и громко крикнул по-турецки:
 - Пэс этмэк! Сдавайся! – И тут же получил удар ятаганом по голове. Высокая казачья папаха спасла голову нетерпеливого служаки, но рана была глубокая.
     Казаки  из-за мешков с песком сразу же открыли плотный огонь и в один миг уложили троих диверсантов. Четверо турок, те, что заносили в ограду два тяжеленных мешка с взрывчаткой, бросив свои ноши, отстреливаясь с обеих рук,  кинулись развязывать мешки, видимо, готовя взрыв, но сразу же с тыла были уложены драгунскими офицерами. На звуки частых выстрелов примчался весь драгунский полк, но всё было кончено. Команда   гарнизонной разведки сразу же  отправилась за изменником секунд – майором. Вскоре прибыли минёры. Обезвредив взрыватели, показали содержимое вьюков.
 - Сколько же здесь пороха?- Полюбопытствовал Крылов, почёсывая затылок.
 - Со взрывчаткой пудов десять-двенадцать наберётся, - ответил минёрный капитан, ухмыляясь, - от такого взрыва сдетонировали бы  не только заряды в арсенале, но и от вас, в вашем железном ящике мокрого места бы не осталось.
           Сержант, денщик сбежавшего майора, сам пришёл к драгунам и допытывался у начштаба Наумова, роняя слёзы:
 - Что же теперь будет со мной? С моими детьми?
 -  А ты не горюй, - вмешался зубоскал, казак Пичкиряев, - выпорют да медаль дадут, а детишки гордиться будут.
 - По совести говоря, господин сержант, если б не ваше участие, могла бы случиться невероятная беда, - поправил казака Наумов,- кавказская армия потеряла бы все свои запасы в тылу. Это веская причина.  Я поговорю о вас с Никитой Афанасьевичем Бекетовым, конечно,  дело спорное,  но -  правда, на вашей стороне.   

                11. Дорога к дому

         После спешного бегства калмыцкого войска с ханом Убаши на восток, в китайские пределы, командующему кавказским фронтом генералу Медему, срочно потребовалось подкрепление, обстановка в Кабарде накалялась. Выход Оренбургского драгунского полка в горы ожидался со дня на день. Но не прошло и двух суток, как поступил Указ Военной коллегии. «Резервному Оренбургскому драгунскому полку, прибывшему из Троицкой крепости, немедленно отбыть в распоряжение Оренбургского департамента».
     Некоторые молодые драгуны и казаки бросились от радости в пляс, но осмотрительный вахмистр остудил развеселившихся молодцев:
 - Эх, золотое время  - молодые лета, а молоденький умок, что весенний ледок, не радуйтесь прежде времени, кубыть плакать не пришлось.
 - Да что ж ты, Иван Ипатыч, - зачастил Пичкиряев, - в тоску нас вгоняшь. Домой жа итить, не на бойню с ентими бусурманами, того и гляди башка секир, а я ещё жалаю до венца дожить. Я, ить, таперча не некрут затюканный, а казак вольный, имею право.
 - Хм, выпустили птаху на волю, а гнездо не свито, - съязвил Мишарин, -  придётся в поле куковать.   
 - Конечно, в своём гнезде и ворона коршуну глаз выклюет, - согласился Пичкиряев, - в ненастье и воробью счастье, коли стреха под боком.
 - Дак ты, Пичкиряй, и сам  молодца, хотя счастье – не лошадь, по прямой дорожке не везёт, но ты проворняга, авось в урядники выбьешься, гля, и Ипатыча заменишь, а там ненароком и хорунжего кинут, жёнку богатенькую подцепишь. Оно, ить, недаром говорят:
 - Ешь с голоду, а люби смолоду.
 - Ну, а если, Мишарь, мне одной мало будет?
 -  Дак, любушку на стороне заведёшь. Вон у хранцузского короля, Людовика Пятнадцатого, Наумов сказывал, их целый «Олений парк», а одна, жёнка банкира, Помпадурша, настоко обнаглела, таку власть над королём взяла, что министров сама меняет, как перчатки, генералов и даже вроде Францию в войну втянула, а сколько крови было пролито за семь лет, никто не считал. Вот такие любовницы в Европе.
- Ну, ты и сравнил, - захохотал Пичкиряев, - Эт хранцузскому королю всё можно, хотя и наша царица не хуже. Там любовницы правят, а у нас любовники. Сколь их у неё, поди, и не сосчитать?
- Ты, Пичкиряй, говори да оглядывайся почаще, - тихо молвил Мишарин, - здесь хоть и не город ушей, но они всюду развешены.      
 - Не учи меня, Мишарь, я знаю, где и что сказать. Я уж те говорил, что меня помещик за мой дурной язык так на конюшне кошками  отодрал, что я целых три месяца на животе спал. Так что я учёный. Ну, а ноне и жалиться нельзя на кровопивца, запорют, а ежли не сдохнешь, так ещё и на вечное поселение к Макарушке упекут. Ты, вот, Мишарь, грамоте обучен, скажи, ну, откуда у этих лощёных бар такое озверение?
 - Видишь ли, брат, - чуть слышно ответил собеседник,- у них память куцая, как овечий хвост. Они Разина забыли, сто лет прошло. Но, ить, не нами сказано: русский терпит до поры, а потом – за топоры.

                ***
     После приказа о возвращении домой, сборы ускорились. Уже на второй день полк был готов к походу.
 -  Астраханская зима - девка капризная,- сказал на совете офицеров командир полка,- пока снег не сошёл, надо скорым маршем успеть выскочить за Саратов и без канители по льду перебраться на левый берег Волги, этот путь считается короче правобережного.  Всю артиллерию, с её опасным грузом приказано передать генералу Медему, так что будем двигаться налегке.
         На другое утро драгунский полк в поредевшем составе,  попрощавшись, с гостеприимной Астраханью,  отбыл в сторону родного Оренбуржья.  Проследовали через Чёрный Яр, Каменный Яр, Светлый Яр, мимо солёных Сарпинских озёр и в посёлке Бекетовка, заселённой хохлами, сделали остановку по настоятельной просьбе самого  хозяина губернии.
        За селением, на взгорочке -  месте древнего городища, на земле, подаренной Екатериной Алексеевной за верную службу, и раскинулось поместье опального фаворита.
      Встречать драгунский полк вышел сам губернатор, генерал-поручик Никита Афанасьевич Бекетов в парадном мундире, со всеми орденами и при шпаге. Предвидя удивление служивых такой помпезной встречей, генерал поспешил объяснить, что делает это в знак особого уважения к офицерам, драгунам, казакам, всему личному составу полка, за самоотверженное участие в успешной ликвидации группы диверсантов, готовящих взрыв всеармейского арсенала в Астрахани.
 - Взрыва более десятка пудов пороха, что янычары доставили к складу,  было вполне достаточно, чтобы сдетонировал весь огромный боезапас, могло бы и всё остальное сгореть. В Военную коллегию мною уже отправлен рапорт с подробным изложением возможной диверсии и представления к награждению всех участников операции.
     Генерал крепко пожал руку командиру полка и, повернувшись к начальнику штаба, обнял его за плечи и прижал к груди. Через бывшего сослуживца, премьер-майора Наумова и завязалась дружба командования Оренбургского драгунского полка  с оскандалившимся фаворитом императрицы Елизаветы Петровны.
       Умный, одарённый многими талантами юноша, оклеветанный поэт, по капризной прихоти двора, уже полковник,  Бекетов  был отправлен сначала в самое пекло кровавого побоища, но чудом остался жив, а затем послан или сослан подальше от глаз в одну из самых горячих окраин державы.
     Не заносчивый, простой в общении, генерал, решил по-своему, чисто по -  русски, отблагодарить полюбившихся ему оренбуржцев, сумевших отвести страшную беду не только от Кавказской армии, но и от себя. Он велел своим поварам приготовить настоящую стерляжью уху на весь полк.
     А пока разделывали рыбу, готовили трапезу, Никита Афанасьич, как одарённый литератор, собрал служивых и поведал им древнюю легенду.
 
                12. Легенда о Царицыне.

      - В старые времена где-то в этих местах была дремучая дубрава, - начал рассказ генерал,- а в глубине её стоял дворец, изукрашенный татарскими узорами,  драгоценными каменьями и жил в нём известный вам хан Батый. Он любил это место и после своих кровавых походов наезживал сюда отдохнуть среди жён, наложниц и слуг.
     Однажды привели к нему странного, бедно одетого старика, пойманного близ ханского дворца. Ну, как водится, с пристрастием допросили, узнали, что старец ходит по земле, разорённой безжалостным ханом, чтобы посеять в души оставшихся в живых людей учение Христа.
Старик пытался укрепить в несчастных людях самое святое в человеке: Веру, Надежду, Любовь, вопреки жестокому тирану, стиравшему с лица земли православные храмы и заливавшему кровью русскую землю.   
    Разъярённый хан приказал немедленно казнить проповедника, но младшая дочь Батыя, имела доброе сердце и, словно, что-то предчувствуя, сумела смягчить жесткий нрав кровожадного отца.
    Старец был отпущен на волю при условии, что он не будет  проповедовать веру Христа в покорённых землях Батыя. Старик ушёл и больше его  не видели. А вскоре юная дочь хана тяжело заболела. Во все завоёванные улусы Батыя, разослали гонцов, чтобы найти достойного лекаря, дабы избавить девушку от смерти. Но поиски были тщетны.
     Однажды умирающая ханская дочь рассказала Батыю свой сон, будто её может исцелить только тот русский старик проповедник. Хан воспылал надеждой спасти дочь и повелел, во что бы то ни стало разыскать старца. Его  с великим трудом нашли, привели к хану и этот православный священник, вопреки всем предсказаниям,  всё же сумел излечить дочь Батыя.
  Могущественный отец готов был осыпать золотом целителя, но тот  отказался от подарков и попросил лишь построить келью в этой дубраве и позволить  остаться там жить. Просьбу лекаря хан исполнил, а вскоре ему донесли, что его дочь тайно посещает келью и стала верующей христианкой.
      Взбешенный Батый вознегодовал и приказал обоих казнить, а тела бросить в реку. Палачи так и сделали.
     Спустя несколько сотен лет Белый русский царь проходил с войском в этих местах и наткнулся на келью. Ему рассказали эту удивительную легенду о великом старце и  несчастной княжне. И русский царь, помазанник Божий, восхитившись подвигом этих славных людей, отдавших свои жизни за Веру христианскую, повелел заложить на месте кельи храм во имя Иоана Предтечи. Так и сделали. А речку с тех пор стали называть Царицею, в честь того Белого царя. А вскоре вокруг церкви и город возник, и назвали его Царицын. О нём немало сложено легенд, ну и одна из них моя, закончил генерал.
    Ну, а теперь уха поспела, похлебаем да налейте каждому по чарке от моего имени, чтоб дорога ваша заладилась, а вам защитникам России до конца оставаться верными нашему святому Отечеству.
     Уединившись в торце огромного стола, под раскидистыми чинарами, губернатор, потчуя командира полка и начальника штаба, сетовал:
 - А вы, молодцы, управились с янычарами скоро и без особой шумихи, наши гарнизонные служаки так бы ловко предовратить диверсию вряд бы  сумели. Ведь счёт шёл на секунды, они могли бы взорвать эти пуды пороха, не щадя себя, прямо у дверей и оно бы сдетонировало. На воздух взлетел бы не только арсенал, но и все склады. Сгибли бы и все ваши молодцы, не только диверсанты.
 -Так уж получилось. Столкнулись наши герои и смертники, а с точки зрения турок эти янычары тоже герои - молвил Наумов.
 -  Я бы так не сказал, - задумался Бекетов, - это изуверы, фанатики, несчастные люди, в основном сироты, воспитанные в жесточайщих условиях, нацеленные, чтобы только убивать, не щадя своей жизни. А между нами говоря, - понизил голос генерал, - сообщение о подготовке взрыва поступило из главного штаба противной стороны. Наша разведка тоже умеет работать.
      После обильной трапезы, в полку нашлись и отменные песельники, и весёлые гудошники, которые с лихвой повеселили хлебосольного хозяина, его дворню и сами душу отвели.
      Нагруженные сушеной рыбой, прочей провизией, дарами от самого губернатора -  драгунский полк отправился в дальнейший путь.

                13. Слухом земля полнится.

         На ночёвке в гостеприимном Камышине  командир полка собрал офицеров на совет, чтобы определиться с переправой через пока ещё не вскрывшуюся ото льда Волгу.   
 - С тёплого юга за нами гонится весна и неизвестно,  каков будет лёд под Самарой, когда мы туда прибудем, - доложил начальник штаба. -  Чтобы не рисковать -  предлагаю переправиться на левый берег ближе, у Малыковки. От неё две дороги. Подлиннее - на Самару, а - покороче, если погода позволит, то через Большой Иргиз - прямо на Бузулук, в пределы родной Оренбургской губернии.
     При общем согласии офицеров, полковник план одобрил и задал традиционный вопрос:
 - У кого какие вопросы, господа?
    Руку поднял поручик Юматов:
 - Многих офицеров мучает вопрос, ваше высокоблагородие. Какова цель нашей внезапной переброски в Оренбург?
 - Любезный господин поручик, меня так же, как и вас, этот вопрос занозой в сердце, тем  более, что там моя семья, как и семьи многих наших офицеров. Но я знаю не больше вашего. Конечно,  у меня имеются свои соображения, но не могу их обнародовать, так как полагаю, что произошли события, которые разглашению пока не подлежат. Мне дан приказ срочно явиться к месту дислокации и мы его исполняем.
         Офицеры терялись в догадках, но вскоре всё прояснилось. Под самым Саратовом полк догнал курьер капитан Курышев, который и доставил в Астрахань  приказ о срочной передислокации драгун. Причина там не указывалась. Об этом мог передать на словах только сам курьер, но он после пыльной дороги, искупавшись в Волге, простудился и не смог встретиться с Михайловым. Теперь он, возвращаясь в Оренбург, и рассказал  через пятое на десятое и то, только штабу полка, о волнениях в Яицком городке, о которых и сам знал якобы понаслышке.
                ***
      Оренбургский драгунский полк, обогнув Саратов по гористому полукругу, окаймлявшему границы города, снова вышел к берегам Волги. Ещё при подъезде к губернскому городу, начальник штаба, взяв с собою отделение драгун с поручиком Крыловым, решил опередить колонну, заскочить в штаб гарнизона, где у него с прошлого лета появились добрые друзья. Ему не терпелось узнать новости, а более всего из европейских газет дознаться о текущих событиях в России.
       Как ни странно, но во французских и австрийских изданиях информация поступала гораздо раньше российских. Подозрительный Наумов относил это к превосходно поставленной работе французской разведки. И на этот раз газеты пестрели о появлении в России немалого числа самозванцев, именующих себя «ожившим» императором Петром Фёдоровичем. Писалось о подавлении холерных бунтов в Москве, сплетничали об очередном фаворите императрицы Григории Потёмкине, кратко сообщалось об успехах русской армии на турецком фронте и широко, взахлёб, расписывалось убийство казаками генерала Траубенберга, якобы с целым полком правительственных войск. Особенно усердствовали парижские  журналисты. Размазывалось яркими красками, чуть ли не о начале революции в России, предрекая свое предреволюционное состояние.
 Степан Львович пытался меж строк выяснить истинное положение дел в Южноуралье, но всё было смутно и разноречиво, а враждебно настроенной французской прессе он не доверял.    К своему крайнему удивлению, премьер-майор прочитал во французской газете о «взрыве»  арсенала в Астрахани, которого не случилось.  Указывалась и точная дата, совпадающая с ликвидацией диверсии, и Наумов, припомнив разговор с Бекетовым о тесных связях турецкой и французской разведок, предположил, что замышляемый взрыв – дело рук европейских злопыхателей.
     Командир полка, помня разгульную пасхальную ночёвку в прошлую поездку, приказал сделать привал подалее от города.
          Уединившись на лужайке, в тени осокоря после наряда в артауле*, Мишарин и Пичкиряев, трапезовали сушёной рыбой, запивая сладкой волжской водичкой.
 - Послухай, Мишарь, ты что-нибудь понял из того, что там капитан-курьер намолол, - поинтересовался Пичкиряев, колупая травинкой в зубе.
 - Капитан -  порядочный темнила. Как это казаки ни с того, ни с сего могли убить генерала и за что? Чушь собачья. Даже офицеры штаба не всё поняли. Знамо, дело секретное, болтунов курьерами не держат, - авторитетно заявил урядник. – Хотя, если мозгами  пошевелить, можно дотумкать. По всей вероятности, яицкие «мокропопые» казаки,  как они себя кличут, не подчинились приказу начальства и опять, уж в который раз, подняли бучу. А нас наверняка гонят кровя им пустить. Войск-то путных в Оленбурхе не осталось. Казачки оренбургские против своих братанов тоже не горазды. У власти вся надежда на наших драгун, они-то люди сторонние.
 -  Эт как жа, - возмутился Пичкиряев, - выходит своих будем бить. Я бы с турками схватился, а со своими православными казаками, как-то не по христьянски.
    Друзей нагнал сотник Акутин, глянул на  обоих казаков и, услышав последнюю фразу, строго молвил:
 - Отставить пустые разговоры! Вы забыли, что подошла ваша смена. Быстро вперёд! Авангард вас уже поминает недобрым словом. Щас они вам пикулей навешают.   
 -  Семён Ваныч, так мы токо с артаула сменились, - возмутился Пичкиряев.
 -  Отставить разговоры, казак, - перебил его сотник и, смягчившись, добавил,- вишь ли, два отделения с Ипатычем вперёд ускакали, лёд смотреть, у Малыковки, переправимся, тады и отдохнём.
 - Ну, ежели «тады»… а мне нравится передовой дозор, - откликнулся Пичкиряев,- пыли нет и конские яблоки на дороге не валяются и, как говорит Фролыч:
 - Лучше быть головой цыплёнка, чем хвостом верблюда, ваше благородие.
     Неугомонный Пичкиряев хотел ещё добавить «свиньи в огороде», но оглянувшись, заметил, что сотник давно уж умчался и даже пыль осела.
        Настрополив дозорных казаков, Семён ускакал в хвост колонны, проверить обозы и близ села Сенного встретил Крылова. Андрей обрадовался другу и сразу спросил:
 - Ты часто бывал в Яицком городке, что там за буча, казачки наши шепчутся да что-то курьер на хвосте приволок.
 - Да там всегда, как на пороховой бочке. Яицкие казачки народ занозистый, так отбреют - к цирюльнику не ходи.
 - Ты мне рассказывал про них, помнишь, тогда ещё Ивана крестили?
 - Помню, тогда ещё твой «дружок» полячёк нас подслушал. Изменилось, конечно, только в худшую сторону. Катерина, бабёнка умная, поняла, что вся крамола на окраинах империи зажигается, а застрельщиками всегда казаки становятся. Вот она и решила к рукам их прибрать. Как ни топырилась яицкая казара, как, впрочем, и донская, и оренбургская, и сибирская, и запорожскаяя, а она сделала по-своему. Выборных, своевольных атаманов, поменяла на управляемых, наказных.
– Ну, да - «Не жалам», на - «Чаво изволите?» – Вставил своё Андрей.
 - А перед нашим отъездом на Кавказ царица решила переселить несколько сот семей с Яика в Кизляр, на Терскую пограничную линию. Казаки в растопырку, «не Жалам!»
 - Хм, кто ж поедет от осетров да стерляди к пескарям да гальянам?-усмехнулся Андрей
 - А тут легион Московский, опять давай казаков. Так ещё хлеще. Легион – это не хухры-мухры, надо форму за свой счёт менять, но  главное другое – бороды брить. А для старовера это всё одно, что головы лишиться. Ну и опять: «Не жалам!»
 - Так вроде в легион бородатые яицкие казачки всё ж попали, сам видел.
 - Это Военная коллегия на попятную пошла, оставила им бороды, так ведь старшины стали выхватывать случайных казаков, кто победнее, да в легион запихивать, а дело-то добровольное. Стали в Петербург делегацию посылать.
 - А был ли толк?
 - Да какой там. Старшины сговорились с Чернышевым, а тот как цепной пёс при дворе царицы делегатов вылавливал и порол.
 - Это ж проще, чем жалобу рассмотреть.
 - А тут ещё и Военная коллегия подсупонила, отказала войску поставку пороха и свинца. Взамен прислала готовые заряды в бумажных патронах, а они к их ружьям не подходят.
Тут бы разобраться, а царица закусила удила и понесла, кто кого.
 - Яицкий  казак, что кремень, Об них ещё Пётр Лексеич зубы обломал,- напомнил Крылов
 - Не знаю, что зараз там деется, но зазря  бы нас не отозвали. Михайлов перед самым отъездом письмишко от жёнки поучил, что-то знает, но помалкивает.
 - Странно, мы с ним всегда одновременно письма получаем. А мне не было, - огорчился Андрей.
 - Э, брат, теперь сыскная служба досматривает. Полковница, тётка тёртая, она могла так написать, что не подкопаешься, а Марии твоей на такое не сподобиться, может её письмо и не пропустили.    

                14. Дивная Малыковка.

     Драгунский полк торопился к переправе. Андрей как никогда остро чувствовал, как  колёса повозок, хрустя придорожными камешками,  глубоко врезаются в подтаявшуюземлю, заставляя напрягаться уже изрядно уставших лошадей. Когда солнце перевалило зенит и стало греть спину, он в дали, справа на крутом холме, заметил несколько ветряных мельниц, издали похожих на великанов, вросших по пояс в землю. Их иссечённые ветрами тёмные лопасти, будто огромные кресты из лестниц, вращались лениво, как бы нехотя, но неостановимо.
       Вся плоскость холма, спадающая к берегу Волги, сверху,  донизу была усеяна белёными строениями с разноцветными черепичными крышами, как морскими камешками. Меж приземистых домишек высились и довольно примечательные, как большие коричневые сундуки с вычурными крылечками, то ли замки, то ли дворцы.
     Слева от дороги высились чудные меловые горы, которые можно было принять за снежные скалы или гигантские паруса, стоящего на якоре океанского корабля. Окрестности даже в этот грязно-серый день начала весны, когда обязательная зелень травы ещё не сплела своё изумрудное покрывало, казалась ещё незавершённой картиной великого живописца.
     А уже за селением  Андрею вдруг открылся грандиозный амфитеатр гористого правого берега великой реки и, кажущаяся  безграничной, сизая ледовая ширь, смыкающаяся с небостыком, местами уже подтаявшая, помеченная тёмными, таинственными знаками, похожими на древние иероглифы.
      Крылов, двигающийся впереди колонны, залюбовавшись открывшимся ландшафтом, невольно остановил жеребца, а за ним встал и весь обоз.
 - Ты, случаем картин не пишешь? – поравнялся с поручиком Наумов, - ишь, как очаровался, весь полк остановил.
 - Балуюсь иногда, Степан Львович, да рисовать не на чем, бумаги нет.
 - Так что ж ты не скажешь мне, мил человек?  Дам я тебе бумагу и краски добуду, сам когда-то малевал.
    Сзади подскочил вахмистр:
 - Чё встали-та, али случилось чаво?
 - Да, вот, Иван Ипатыч, художник тут у нас объявился, не может, глаз от пейзажа отвести,- заулыбался Наумов.
 -Хе, нашли чем любоваться, вы побывайте здесь  летом,- задумчиво произнёс Ипатыч,- тут гоже, чем в раю. Всё утопает в садах и цветах, а Волга, как море, дух захватыват.То ж моя отчина, в этих приволжских местах я и на свет явилси. На всей Руси токо ещё одно место сравнимо по красоте, как мне кажется.
 - Это где ж ты такое  приметил? – Заинтересовался майор.
 - Дак, на вашем Яике, у Илецкого городка, на излучине. Там, правда, моща не такая, пожиже, но тоже глаз не оторвёшь. Такая картина, глянешь и душа нараспашку.
 - Так ведь Яик по длине - вторая река России, - вмешался Крылов,- а уж Днепр с Доном опосля него.
 - Вишь с Юматовым якшаешься,  тебе на пользу,- заметил Наумов,- такие тонкости знаешь.
  - А я, Степан Львович, это и без него знал,- усмехнулся Крылов.
       К стоящей колонне подъехал и полковник Михайлов: -
 -  Господин вахмистр, вы уверены, что колёса наших телег лёд не прорежут? Солнце, как по-летнему жарит.
- Оно, конечно, ваше высокородие, на санях было бы способнее, как в ту переправу у Самары, но зима ноне была строгая да морозливая и лёд ишо крепок, не рыхлист и даже у берега не истончал. Мы с казаками на всю ширь промерили, там и местные переправляются, да и примета такая есть, ежели соломинка на сугробе провалилась, знать тепло до самого низу прошло, а она, вон, ишо поверху лежит.
 - Об этой соломинке, господин вахмистр, вы можете начальнику штаба доложить, - съязвил  полковник,- а мне, чтоб ни одна повозка под лёд не ушла, головой ответите.
 - Так-с точно, ваше высокородие, -  построжал Ипатыч.
    По совету вахмистра, Наумов по обеим сторонам ледовой переправы, на всякий случай поставил две  шеренги спешенных драгун, и переправа на левый берег прошла вполне благополучно.  Горбыли, вмороженные монахами ещё с декабря, выдержали многократную нагрузку полкового обоза. За Волгой выскочили на левый берег Большого Иргиза, а где-то впереди затерялось крупное поселение  Мечетная слобода. 
    
                15. Поселенное «царство» староверов.

                «Староверы - совесть Руси».

      По левому берегу Большого Иргиза вилась малопроезжая, увалистая дорога и, боясь повредить колёса телег, колонна двигалась мерным шагом. Выручали промерзающие за ночь зимники, к ночи мартовское нетерпеливое светило размягчало колдобины и кони с трудом тащили многострадальные повозки, но когда перекатились по промёрзшему почти до дна, устью, на правый берег Иргиза, всё, как по волшебству изменилось. Вместо ухабистой,  колеистой ездовой полосы, похожей на борозду, пошла ровная, укатанная, кое-где укреплённая булыжником дорога, да ещё и обсаженная по обочинам деревьями.
 - Во, здесь сразу видно, люди живут,- не удержался от похвалы Крылов, идущий дежурным впереди колонны,-  даже и берёзками изукрашено.
 - Да, от нелюдей и доброго слова не услышишь, - откликнулся Юматов, едущий рядом. – А тут государственные крестьяне исстари поселены. По десять десятин тучного назёма на душу имеют, а то и больше.
- Государевы, значит, без помещиков? Я правильно понимаю? – удивился Андрей.
 - Истинно, так! Мы, как-то законопачены на бедах крепостных крестьян, на слуху скудость их жизни, убожество, барщина по шести дней в неделю, безнаказанное буйство  изуверов «салтыковых», а это ведь только половина российского крестьянства, да может и того меньше. Но есть ещё вторая половина крестьянства, которая не высовывается, и в бунтах не замешана, так иногда, за редким исключением. 
 - Интересно. И где же это крестьянство находится? Что ж это единое целое?
 - Нет. Они делятся на три крупные разношёрстные  группы. Ну, прежде всего, черносошные, они расселены на лучших землях; есть монастырские на обширной территории, правда императрица их начинает уполовинивать в свою пользу; а ещё, самые крепкие – однодворцы. Потомки служилых людей на южных землях, по границе с Дикой степью. Вот они все в основном-то и кормят Россию – матушку. И казну обогащают, и армию, флот содержат, ну и царский двор со всеми прихлебалами потчуют.
 -  И что ж, они вольны, как птицы? – Ухмыльнулся Крылов.
 - Да, за ними сохранена личная свобода, самоуправление, они могут приобретать имущество, отдавать в залог, строить фабрики, заводы, а телесным наказаниям, как и дворяне, они не подвергаются.
 - Значит, как дворяне? – протянул Андрей, - а крепостных крестьян, их собратьев, выходит, можно продавать, как баранов?  Если оптом с деревней, то по тридцать сребренников за душу, как Христа, а если в розницу, да крепкого мужика, то по сто рублей. Но  ведь там и там, православные, наши соотечественники, так в чём же разница? У нас что, рабство? Объясни, Михалыч, ты ж учёный, Шляхетский корпус окончил. Иль теперь при штабе полка служишь, так и мыслишь по - другому?
 - Андрей, вы с Семёном такие опасные вопросы задаёте, что не дай Бог!
 - Что? Испугался?
 - Да мне что бояться? Я холостой, это у вас семьи. А в Сибири места предостаточно. Вот сейчас идём казачков усмирять, а чего они добились? Кнута и каторги. Хорошо, если ещё головы не отвернут, ведь плетью обуха не перешибёшь, да и слово не обух, а от него люди гибнут. Ты, Андрюха, седня как будто не в себе. Охолонь, не переживай, вернут тебе капитана, - улыбнулся Юматов,- обмоем. Ты ж его не обмыл тогда, вот и сняли.
 - Да я уже и забыл об этом,- сменил тему Крылов, - а барон Миненкампф с  Демидовым в легион протиснулись, им теперь не до войны. Мундиры галунами обшивают, золочёные побрякушки, ментики на плечи, ботфорты скрипучие разнашивают.
 - Не завидуй ты им, Андрюш. Ты ж знаешь,  армия на нас держится, да ещё на казаках.
 - А я и не завидую. Ты, вот, что, расскажи мне про этих иргизских поселенцев, тут какая-то особенная Русь и живут по-другому. Что за люди?
 - Ты что-нибудь про староверов  знаешь?
 - Да, от Семёна наслышан. Их в Яицком городке полно. Люди гонористые, кружку, говорит попить дадут, а потом выбрасывают, мол, опоганена.
  - Так вот здесь и находится один из центров старообрядчества.  А с чего раскол произошёл, знаешь?
  - Смутно, с пятого на десятое.
  - Ну, тогда, слушай. Сто двадцать лет назад, греческая церковь верховодила русской православной церковью и внесла  изменения в церковных книгах, ну а патриарх Никон им последовал и уговорил слабовольного царя Алексея Михалыча подчиниться. И пошло, поехало.
 - А с чего началось-то? – заинтерсовался Крылов.
 - Сначала сменили двоеперстие на троеперстие, вместо Исус, стали писать Иисус, крестный ход не посолонь, а наоборот, земные поклоны отменили, вместо восьмиконечного креста, четырёхконечный, были допущены браки с иноверцами, храмы вместо шатровых, луковицами стали вершить, ну и так далее.
 -  А что народ?
 - Народ, ясное дело, против. Такое началось, не приведи Господи. Первым-то не признал нововведения знаменитый Соловецкий монастырь, восемь лет от стрельцов отбивался. Тех, кто от старой веры не отступился, травить начали, преследовать. Пытки, казни, языки вырывали, заживо в срубах сжигали.
  -  Ну, прям, инквизиция какая-то, - возмутился Андрей, - краем уха я и про какого-то Аввакума слышал.
  - Да, был такой легендарный защитник старого обряда, протопоп Аввакум Петров. Целых пятнадцать лет его держали в земляной яме-тюрьме, а сколько гонений и издевательств он перенёс в странствиях со своей многочисленной семьёй  под конвоем по Сибири, не сосчитать. Его не сломили ни страдания, ни муки. Говорят, что, даже сгорая заживо в деревянном срубе, этот защитник старой веры, высоко поднимал правую руку с двоеперстием, так и не покорился. Невероятной  силы духа и веры был
человек.
 - А следом вроде и Софья дров наломала?
 - Да, царица Софья Алексевна села на трон, как раз в год гибели Аввакума и за семь лет правления столько крови пролила, ужас. Как - будто с иезуитов брала пример. Да  ещё издала «Двенадцать статей», узаконила жестокие наказания для «раскольщиков». А ведь насколько сильны были люди в своей вере. Никакие самые страшные казни их не останавливали. Братец  её, Пётр Лексеич, те «статьи» всё же отменил, но гонения продолжил, на штрафы перевёл. Пятьдесят рублей только за ношение бороды брал.
 - А что народ так и не покорился?
 - Да какой там. Староверы в знак протеста стали сами себя сжигать. Вон князь Мышецкий, дед нашего первого губернатора Иван Ваныча Неплюева, тоже затворился в срубе и сжёг себя с единоверцами, когда Пётр послал солдат для его  ареста. Честь свою сберёг от  позора. Тогда погибли тысячи крепких непокорившихся  русичей, и простолюдины, и прочие, можно сказать,  цвет народа. Многие сбежали в глухие леса, в Сибирь, а кто и в Польшу, Прибалтику, иные земли. А сколько бунтов всколыхнулось на Руси? И Стенька Разин, и Кондратий Булавин, и другие. Вся их смута староверами подпитывалась. Люди на смерть шли не только за старую веру, народ волю свою не хотел терять!
 -  И долго такое противостояние тянулось? - Возмутился Крылов.
 -  Сто лет спустя, после Никона, явился,  можно сказать, «случайный гость русского престола», император Пётр Фёдорович. Этот «Калиф на полгода», успел пропихнуть в сенат Указ о возвращении староверов из Польши и других земель на родину. А потом и супруга этого убиенного императора подмахнула манифест о переселении соотечественников, вот на эти запущенные чернозёмы. Народу-то в России работящего не хватало, вот она и подсластила.  Подати им на шесть лет сняла, с переездом подмогла, веру сохранила. Ну, вот они сюда и потянулись.
 - Ну, Михалыч, у тебя и голова, тебя этому в кадетском корпусе научили? –Улыбнулся  Крылов.
 - Что ты? Там просто мозги в порядок привели, подучили анализу, потом умных людей слушал, ну и сам кумекал. Однако, я тут тебе на две Сибири наговорил. Не дай Бог чьи-то уши рядом были. Тогда я пропал.
 - Успокойся, Алексей, я после той встречи с Семёном в Троицкой крепости шибко осторожным стал. А ты всё такой же смелый. Постерегись, брат, теперь ты при штабе, а там надо держать нос по ветру.
       Вскоре показалось довольно богатое селение Берёзовый Яр. По берегу петляющей, окаймлённой ракитами ещё заснеженной речки, раскинулись нарядные, притягивающие глаз весёлые строения, на высоком фундаменте,  украшенные сине-белыми улыбчивыми ставнями, с фасонистыми воротами.
 - А, ты глянь, как у них всё добротно устроено. Ни землянок утлых, ни хатёнок с соломенными крышами. Дома – то рубленные, что крепости, да и каменные встречаются.
Где они и лес-то такой кондовый берут?
 -  Так они его с верховьев Волги, в половодье сплавляют. Мастерят из брёвен целые корабли – «беляны». Пригоняют в Малыковку, разбирают до последнего брёвнышка, а канаты и скобы продают. Умельцы ещё те. И здесь, как мне известно, уже пять монастырей  своих возвели: три мужских и два женских. Но дело-то в другом. Староверы народ особый: на первый взгляд угрюмоватый, но чистый, честный и работают на совесть. Это б я тебе сказал, - огляделся по сторонам Юматов, - лучшие люди России, у них и слово крепкое, сказал – сделал! Да и  души чистые, сам не обманет и другому не даст.
     Подалее от села, в густом березняке, еле видимые с дороги, показались приземистые шатровые купола староверческого скита, с двухъярусной колокольней. Версты через три, среди высоченных берёз проглянул ещё один крест скита.  Когда против изогнутой полукольцом излучины Большого Иргиза, неподалеку от дороги, показался по виду небольшой городок, обставленный каменной стеной, командир полка приказал остановиться на отдых.
 - Свято-Никольский мужской монастырь, - глянув на карту, объявил начальник штаба.
 - Ну, вот, заодно и грехи отмолим, - не преминул высказаться языкастый Пичкиряев.
 - Ты когда это нагрешить успел? – сразу же завёлся Мишарин, - надолго, вроде, не останавливались.
 - А у наших у ворот всегда девок -  хоровод, - откликнулся  Пичкиряев.
 - Жеребцы! Постыдились бы, - покачал головой вахмистр, - тут жа свято место.
      Полковые повара мигом развернули свои кухни, на берегу речки затрещали костерки, запахло варевом. А из-за кустов показались две странные фигуры и стали поодаль от драгун. Пичкиряев, кроша зелень для похлёбки, с интересом рассматривал пришельцев. Два низкорослых мужичка с заросшими по уши бородами в странном одеянии. Один в замасленном кафтане, похожем на рясу, в камилавке, но в обрезанных по щиколотку катанках на босу ногу. Второй – в короткой, жёлтой под лису, шубейке, в продранных портках  и в лаптях с онучами. Унюхав запах варёного мяса, подошли ближе и уселись на оттаявшей лужайке, гордо отвернувшись от служивых, изображая полное безразличие к кипящему в большом котле вареву.
 - Эй, господа! Не утерпел Пичкиряев,- вы тут при монастыре службу несёте, али как?
 - Али как! -  Ответила шубейка, не поворачивая головы.
 - Ну, ясно, при большой дороге всякому пожива и разбойничкам, и чиновничкам. А вы, поди, чиновнички? Ярыжки  государевы? Ишь какие толстовиты и карманы, поди, золотом набиты.
 - Великий грех на душу берёшь, господин офицер. Негоже над нищими изгаляться,  Господь накажет. Кинь хлебушка кусочек.
 - Да, хорошо б в дорожке пирожок с горошком. Но где ж его взять да, и у некого отнять, - зашелся смехом мордвин, довольный тем, что его рядового казака повеличали офицером.
   Вдруг скрипнула высокая калитка монастырских ворот и нищих как ветром сдуло. Вышел благообразный седой старец высокого роста с большим крестом на груди и длинным  посохом, за ним четыре монаха несли большую глиняную корчагу с ручками и две  тяжёлых корзины. Зная, что среди казаков немало приверженцев старой веры, достопочтенный игумен Филарет возжелал попотчевать ратников подорожниками да взваром. Навстречу монахам сразу же выкатился полковой священник, пытаясь воспрепятствовать общению служивых с представителями старого обряда, но подошедший командир полка Михайлов, так глянул на отца Никодима, что тот сразу же поспешил удалиться.
 А за Мечетной слободой открылись две дороги на Оренбург. Короткая - через Грачёв куст, и подлиннее через Самару. Выбрали длинную. Весеннее бездорожье, разлив речушек, половодье диктовали свои условия.

                Часть пятая.
                ПРЕДГРОЗОВОЕ НОВОЛЕТИЕ.

                «Не леса шумят, не дубравушка,
                Разыгралася волюшка атаманская».
                Казачья песня.
                1. И снова родной Оренбург.

     Большой Петербургский тракт, по которому драгунский полк возвращался в Оренбург, уже подсох на докучливом кайсацком суховее. Колёса и копыта коней уже не вязли в глинистой мякоти, как это было в дождливой самарской губернии и колонна, для встречных экипажей казавшаяся бесконечной, катилась довольно скоро. Умные кони как будто предчувствовали скорый долгий отдых и, пофыркивая, бежали крупной рысью.
 -  А почему бы им не предчувствовать? - Размышлял Андрей Крылов, предвкушая встречу с родными, - почему мы наделяем эмоциями только двуногих,  лишая четвероногих разума, настроения и даже силы воли. У них и головы крупнее наших, и мозгов больше, чем у нас. При постоянном общении с наездником, они и настроение, и даже привычки своего хозяина выучивают, даже и дурные. Без страха в смертельную атаку идут, увлекая и своего, порой  несмелого седока, и пули первыми принимают, защищая его, и гибнут без стона. Конь человеку, что крылья. Всё возит и воду, и мужика, и воеводу. Что это я в рифму ударился? – Усмехнулся Андрей, - от друга Алёшки Юматова, что ли набрался, скоро, видно и по-немецки буду, как он, шпарить. Мне-то оно ни к чему, вот моему Ванятке пригодилось бы.
     Миновали посадские торговые окраины Бузулука, прикрытые купами деревьев с распускающейся листвой, проскочили Сорочинскую и  Новосергиевскую крепости, позади осталась и удивительная -  Переволоцкая, вблизи которой, рядом бежали две речки текущие в противоположные стороны. Своеобразный торговый путь из Европы в Азию и обратно. Стоило  только переволочь лодки с товарами. Потому и держали преприимчивые переволожцы наёмных верблюдов, самых сильных животных в этом крае. Они бы и слонов для переволока здесь держали, - шутили путники, - да боятся, что слоны уши отморозят.
     Когда солнце, краснея и  увеличиваясь в размерах, зависло над чертой горизонта, полк подошёл к Бердской слободе. До Оренбурга оставалось всего семь куцых вёрст. По обеим сторонам ухоженного тракта потянулись свежеокрашенные верстовые столбы и полосатые  шлагбаумы, молчаливые признаки большого города.
    Командир полка остановил колонну на окраине слободы, объявил большой привал и общее построение. Было приказано привести в порядок всю амуницию, почистить коней и самих себя привести в божеский вид. Обрадованные драгуны и казаки наперегонки кинулись к ещё не вошедшей в берега Сакмаре и, несмотря на прохладную майскую воду, вымылись сами, вычистили до блеска коней, надраили амуницию и приготовились к завтрашнему параду.
     Утром драгунский полк во всём своём блеске, будто и не было тягостного четырехмесячного пути, вошёл с развёрнутыми знамёнами в Сакмарские ворота родного Оренбурга.
     Строгие шеренги, по четыре конника в ряд, прошли до плац-парадной площади и спешились. Вдруг, откуда-то из переулка, нарушая воинскую церемонию, выскочила группка бойких мальчишек и кинулась к драгунам. Впереди нёсся, увлекая всех, довольно крупный  мальчуган. Не веря своим глазам, Андрей узнал в нём своего Ивана. Подхватив его на руки, расцеловал и посадил на коня.
 - Маманя пироги стряпает, - еле отдышавшись,  доложил он отцу. Оглядевшись с высоты, Ваня заметил на конях и старшего сына полковника Михайлова, и сыновей других офицеров, а на жеребце его крёстного, Семёна, восседали сразу двое: Кирилл и Иван. Все они  высились над окружающими рядами улыбчивых служивых и с восторгом поглядывали на толпу, заполнившую площадь.
  Вскоре перед полком выстроился взвод гарнизонных барабанщиков. Под торжественный  перезвон колоколов вышел губернатор со  своей свитой в парадной одежде. Как всегда внезапно грянул барабанный рокот, спугнувший сотни голубей, встревоживший коней  и придавший важность и торжественность всему событию. Но вот стихли барабаны, погасло эхо, командир полка доложил о прибытии. Губернатор поблагодарил за службу, пожелал успехов, и служивые разошлись по казармам.
       Отдав коня своему ординарцу, Андрей, ведомый за руку Иваном, поспешил к своей Марии Алексеевне. Оторвавшись от приготовления стола, услышав скрип отворяемой двери, Мария ойкнула и прижалась всем телом к мужу и слёзы вмиг брызнули из глаз.
 - Ну, чего ж ты плачешь, Марьюшка,- в раз охрипшим голосом прошептал Андрей,- я же дома, живой, не раненый.   
 - Я так за тебя боялась, молилась каждый день.
 - Ну, вот и уберегла, отвела беду.
 - Долго-то как, еле дождались.
 - Могло быть и дольше. Той войне и краю не видно. Да одна война за собой,  другую потянула. Вот нас и вернули,- и, понизив голос,- добавил, - видно мы здесь нужнее, из фронтовых войск, да в карательные.
 - Что ты сказал? – Сразу же откликнулась Мария.  - Где, хоть ты был, расскажи, что испытал, голодал, поди?
 - Да что рассказывать. Война это грязь, кровь, убитые, раненые. Мухи зелёные, крысы. Я всё это видел, но туда чуть-чуть не угодил. Видно, ты отмолила, но кое-что узрел. Народ на Кавказе особенный, носатый, чернявый по - своему замордованный, горами стеснённый. Ровного места там нет, вверх, вниз. Наши-то кайсаки степные, на воле живут и друг с другом свободно калякают, а там что ни аул, то и наречие другое. А баушка где?
 - Да приехали за ней токо что, увезли. Там невестка хозяина гостиного двора  разродиться не может.
 - А что во всём городе лекаря не нашли?
 - Нашли, да там сложный случай, никто не берётся.
 - Ну, Дмитревна, ну повитуха - чистый профессор. Вишь, Иван, какая у тебя бабаня, учись.
 - Не, я укашором не буду.
 - Ух, какие ты слова-то знаешь, -  удивился Андрей, - ну, если не акушером, то кем ты будешь?
 - Капитаном, как ты, али Азопом.
 - Кем, кем? - Удивился Андрей, - Эзопом?
 - Откуда ты такое имя знаешь?
 - Да, маманя сундук твой открывала, читала эту книжку и плакала и я читал. А в толстых книжках непонятно пишут.
 - Вань, ну ты прям все секреты сразу и выболтал, - застеснялась Мария.
 - Это не секрет, - вступился Андрей за сына, - это ж здорово, что вы книжки читать начали.  А я печалился, думал, чем они там занимаются.
 - Да мы всё по гостям. То Мария Александровна нас пригласит. У неё трое детей, уж так сказки любят слушать баушки Христиньи, а Ванюшка  у них толмач. Како слово им не понять, он им переводит. Они ж баричи, простых слов не ведают. Дак, он и бабане подсказыват, она порой замгнётся, память уже не та, а он все её сказки наизусть знат.
От меня схоронится и уже читать тщится, что-то мекает про себя. Однажды взял книжку с картинками, что Пётр Иваныч подарил, да как начал шпарить. Я-то изумилась поначалу, думала, что уж и меня обскакал, а он на картинки смотрит и рассказыват, будто читат. Ох, и плут.
 - Ладно, коль рвётся читать, молодец, в два счёта научим, - расплылся отец в довольной улыбке, ероша волосы сына.
 - Мы летом от жары на Яике спасались. Наберём еды и с Михайловыми на весь день купаться. А то у Акутиных паслись. Иван Кириллыч рыбы навезёт с Яицкой, да икры, Ванюшку за уши не отташишь. Я у них там и вязать научилась, пуху купила, да себе полушалок связала, а тебе и Ване по широкому шарфику на грудь.
 - Пух-то, в копеечку влетел? – поинтересовался Андрей.
 - Да я тут шитьём опять занялась, местным казачкам кофточки шью, так они меня и пухом снабдили, бараниной расплачиваются, а то и мучкой.
 - Ну, ты у меня  искусница, нигде не пропадёшь. Недаром же говорят: не всякому жена Марья, а кому Бог подаст.
 - Так  и баушка тут в чести.  Лекарей в городе не хватает, а про неё узнали и нарасхват.
         В сенках скрипнула дверь и на пороге, с большим свёртком в руках показалась, лёгкая на помине, Христинья Дмитриевна. Обнимаясь с Андреем, приговаривала:
 - А я знала, что ты уже дома. Видела ваш полк, со знамёнами шёл, и тебя заметила,  даже прослезилась, сыночков своих вспомнила. А меня, как барыню, на возке мимо прокатили.
 - Ну что там с роженицей, Христинья Дмитревна, - спросила Мария, - всё ли ладно?
 - Да, помаялась изрядно, плохо дело было. Младенец-то ножками вперёд шёл, ну такое мне не впервой, с Божьей помощью всё и обошлось. А уж отец-то как рад был, в пляс пустился, чуть меня не задушил. У него всё девчонки, а тут казак, да крупный. Одарили вот, говядинка  да балык копчёный, да сала кусок. Деньги совали, да я отказалась. Ну, ещё настойки вишнёвой положили. Вот, как раз к приезду Андрея Прохорыча и сподобилось.
   Стол Мария накрыла заранее и теперь достала из печи горячие пироги да шаньги*. В центр стола бабушка поставила вино, а Андрей, немного замявшись, достал из походной сумки несколько крупных сушеных рыбин и виновато улыбнувшись, молвил:
 - Вот токо и всего. Икру вёз, да дорогой съели, побоялся, что пропадёт.
 - Да, нешто нам икра нужна, - сквозь слёзы запричитала Мария, - вернулся живой и, слава Богу.
Баушка с Иваном вскоре уснули, а Мария с Андреем, ворковали далеко за полночь.

                2. Ваня – бомбардир.   
 
            Андрей легко, не напрягаясь,  плыл по Яику «сажёнками», широко размахивая руками. Тёплая вода приятно щекотала тело. На берегу стоял почему-то губернатор Бекетов и улыбался. Вдруг навстречу выплыла огромная белая рыба.
 – Так это, наверно, белуга и есть, - подумал Крылов, - я её никогда не видел. – А рыба была удивительна.  Крупное веретенообразное тело, стройный ряд костяных бляшек по бокам и хребту,  изящный острый нос и какая-то несуразная шапочка на голове, похожая на корону.  Рыба, остановившись носом к носу, долго разглядывала его выпученными глазами, а потом, растворив широкую полулунную, кровавую пасть, вдруг исчезла из вида, а в носу почему-то защекотало. Андрей громко чихнул и проснулся.
    В тусклом сумрачье, сеющимся из окна он увидел Ваню. В длинной белой сорочке он стоял рядом и гусиным пёрышком щекотал его ноздри.
 - Ваньк, ты чё не спишь-то, - удивился Андрей.
 - Так утро уже, вон даже мухи проснулись, - хитро улыбнулся Иван в ответ.- Папань, давай на твоей лошадке по городу покатаемся, я тебе «адинорога» покажу.
 - Пушку, что ль?- Удивился Андрей познаниям сына, окончательно проснувшись.
 - Ну, да, там и другие есть, поехали.   
    Осторожно, чтобы не разбудить Марию и бабушку, Андрей быстро оделся, ополоснул лицо и сел за стол.
 - Ты оденься сначала, - прошептал старший Крылов, - да хоть по шаньге надо съесть.
 - Вы куда - эт нацелились в такую рань? – вдруг раздался голос Марии. 
 - На Кудыкин остров журавлей щипать, - сразу же отозвался Ваня.
 - Кто рано встаёт, тому Бог пирожки даёт, - добавил Андрей.
 - Бог- то Бог, да сам не будь плох, - парировала мать.
 - Да, Бог – не Микишка, - послышался с полатей  голос и бабушки Христи, - где ударит, там и  шишка.
 - А Ванька ваш на всё готов, - вдруг экспромтом прозвенел дискант семилетки, - ему бы пару пирожков.
Все захохотали, а бабушка добавила, - вот какой пострел, у него на вороту слово не виснет.
Поставив на стол блюдо пирожков, - Мария предупредила,- долго не гуляйте,-  я к обеду большой пирог с рыбой состряпаю да сладких пирогов испеку, да киселя, да морсу наготовлю, вот и отпразднуем возвращение нашего Андрея Прохоровича. Уж  вы, господа военные, не опаздывайте. 
   Ваня оделся быстро и ждал отца у порога,  дожёвывая пирожок.
 - Ты чего это без сабли, - обронил Андрей, затягивая ремень на мундире.
 - Дак, я маленький чё ли? – Возмутился мальчуган, - с игрушечной саблей буду тютькаться. Я её Гриньке Михайлову отдал, пусть позабавляется.
Андрей в изумлении глянул на смеющуюся Марию, но промолчал, качая головой.
                ***
    Оседлав своего верного Мальчика, Андрей вывел его из конюшни, передал поводья Ване и пошёл отметиться у дневального.
Конь то ли, в самом деле, помнил малыша, то ли имел пристрастие к детям, наклонив голову в наборной командирской уздечке, долго его рассматривал большими умными глазами, а потом коснулся тёплыми губами лица мальчика. Ваня замер от ласкового внимания преданного животного и стоял, не шелохнувшись со слезами на глазах. Андрей, защёлкнув ворота конюшни, обернулся к сыну и заметил мокроту на щеках: - Ты что плачешь? Жеребца испугался?
 -  Нет, не испугался, - сразу набычился мальчуган, - он меня поцеловал.
 - Значит, он тебя помнит, другом своим считает. У коней хорошая память, они ж как люди, только на четырёх ногах. Всё понимают, что мы говорим, только сказать не могут. Он столько раз меня от гибели спасал, что и не счесть, - тихо, уже для себя, добавил Андрей.
 - Ну, куда поедем? - Разбирая поводья, спросил поручик.
      Малыш сразу оживился и взял у отца поводья:
 -  Сначала к Орским воротам, а потом к Сакмарским, потом к Чернореченским и, напоследок, к Яицким.
 - И ты всё это знаешь? – в который раз изумился Андрей.
 -  А чё тут не знать? – удивился мальчуган, - мы с Кирькой  Акутиным, да с   Сашкой Михайловым сто раз у этих ворот бывали. И с дядями бомбардирами подружились. Они нас сухариками потчевали и разрешали пушки потрогать. Они там всякие: одни маленькие, на колёсиках, фунтовые, а есть большие, «Единороги», но почему-то без рогов, ох и тяжёлые.
 - А при вас они стреляли?
 - Не, один раз и только из маленькой пушки, пристрелку делали. А нас отогнали подальше.   
 - А мамки знали, что вы далеко от дома уходили?
 - Не, мы им не говорили.
      Шагом, не торопясь, отец с сыном проехали по кольцу всей крепости мимо всех четырёх ворот. По мнению Андрея, пушек в крепости было достаточно, но крепостной вал во многих местах был порушен, а ров особенно у Орских ворот, был завален мусором. Его свободно переходили козы, телята и даже курицы.

                3. Беды яицких казаков.

       На другой день, в субботу, вся семья Крыловых с баушкой Христиньей, откочевала в Казачью слободу, к Акутиным. К возвращению драгунского полка в Оренбург прибыл из Яицкого городка и глава рода Иван Кириллович со своей верной половиной Аграфеной Евстигнеевной.
    После духовитой бани со свежими берёзовыми вениками уселись за обильный стол. Посыпались шутки, рассказы, воспоминания.
 - Это ж сколько мы не виделись, господа офицеры, - наливая  рюмки, подал голос старший Акутин, - почитай, два с половиной года, аль поменее?  Как там, на войне-то турецкой? Горячо, аль терпимо?
    Семён с Андреем закусывали молча, поглядывая друг на друга, ожидая, кто первый подаст голос.
 - Что молчим, вояки, мать чисна, али и рассказать нечего? – Начал закипать Акутин-старший.
 - Да что ты, старый, пристал к ребятам, - возмутилась Аграфена Евстигнеевна, - дай ты им хоть поисть вволю. Они, ить, изголодались на этой туретчине, похудели как, вон, одни носы торчат.
 - Ты, мать, в мущинские дела не встревай! – Построжал Иван Кириллыч, - у тебя эвон цельное отделение, - кивнул он на примолкших женщин, - ими и командуй.
         Семён с детства, зная непримиримый нрав своих родителей – коса и камень - (они и часа не могли прожить без ссоры, и ни минуты друг без друга)  видя, что страсти накаляются и могут испортить праздничное настроение, пряча в усах улыбку, заговорил, обращаясь к отцу:
 - Видите ли, господин войсковой старшина, -  хвастать-то особо нечем. Два раза постреляли, крымчаков отогнали, да одно дело доброе сделали, а то всё в резерве, да рыбу для похода заготавливали.
 - Дак эт, как жа? – С недоумением протянул войсковой старшина, опуская руки, - для ча в эндаку далищу гоняли? Рыбы и в Яике полно.
 - Вы же знаете Иван Кириллыч? Сема поизгаляться любить, - вступил в разговор Андрей, - дорога была очень трудная. Сначала по зиме, потом по лету да переправа через Волгу, а лёд вот-вот тронется. Ну, добрались к сроку. Выехали в мороз, прибыли в пекло. Военная коллегия из трёх прибывших полков, стала легион формировать, раздёргали. Казанцев да уфимцев почти полностью взяли. Там драгуны не нам чета, сынки знатных родителей.
 - Так и Андрюху взяли, - вмешался Семён, - ему сразу капитана кинули, а потом пришла из коллегии бумага и взад пятки. Там, в легионе, только за один мундир с цацками два коня можно купить. И всё за свой счёт, без штанов останешься, если деревенек с крестьянами тю-тю. Обидели моего братана ни за что, опять поручика ему вернули. Будто он в чём-то виноват. – Приобнял за плечи друга Семён.
 - Так это ж непорядок! - Возмутился Кириллыч, - надо Захару Григоричу Чернышову писать, мать чисна, або самой Катерине Лексевне.
 - Ага, напиши. Они прям счас сюда и прискачут с ответом. Дождёсся  к морковкину заговенью, - хохотнул Семён. – Над этим делом уже Степан Львович кумекает. Наш начальник штаба, мужик тёртый, да и жизнью своей Андрюхе обязан, от аркана его спас, из петли вынул.
 - Ну, что ты всё обо мне, - завозражал  Крылов, - расскажи лучше, Сёма, как ты в гостях у Бекетова белугу поймал на шесть пудов, да всю свою сотню одной рыбой накормил, как Иисус Христос. 
 - Ну-ка, ну-ка, расскажи,- сразу заинтересовался заядлый рыбак старший Акутин.
 - Да, бать, знаешь не это главное, - загорячился Семён, - тут другое. Оказывается, есть ещё на Руси правильные люди и среди вельмож. Вот, к примеру, губернатор Астрахани, Никита Афанасьич Бекетов. Генерал-поручик, близкий друг самой Ели-за-в-еты Петровны, - поднял он к верху указательный палец, -  а какой человек! Крепости в нужных местах понастроил, шёлк производит, как в Поднебесной, виноград выращивает, ценную рыбу разводит, и люди живут там не бедно. Нищебродов мы не встречали. Нас, простых вояк, без всякой спеси принял в своём имении. Напоил, накормил ещё и в дорогу снарядил.
 - Ты, Сёма, сильно-то не заливай, - перебил сотника Андрей, - стал бы он нас потчевать, кабы, не наш начштаба Наумов, его однополчанин. Да и мы, не такие уж  простачки, коли всю Кавказскую армию от беды спасли.
 - Мать чистна! - Всколыхнулся Иван Кириллович, - да что же вы скрываете, анчутки окаянные! А ну, рассказывайте.
 - Дак, чё скрывать? – качнул головой Семён, - Андрюха, я, ещё три офицера, да пяток казаков  предовратили  взрыв склада с оружием.
 - Ну, вот, мать чисна, а то ры-бу ловили, - передразнил сына  отец, - как было-то?
 - Пусть Андрей расскажет, без рассусоливания моего.
 - В общем, -  начал Крылов, - группа янычар-смертников была заслана в Астрахань для взрыва главного арсенала армии, а рядом огромные склады и питание, и обмундирование, короче - всё снаряжение для Кавказского фронта, ну, мы и не позволили им это сделать.
 - Вот это молодцы! Мать чисна! Настоящие ерои! Налью всем по полной! За ваше геройство!
 - Ну, вы тут поговорите, - вмешалась Ефросинья, а мы пойдём, пошушукаемся. 
         Семён, видя, что женщины вышли в пристройку сразу переменил тему разговора.   
 - Батя, чё там у вас в Яицком городке деется? Слухи до нас недобрые доходили.
        Иван Кириллович вытер усы, разгладил свою роскошную бороду, задумчиво почесал в затылке. Ему явно не хотелось начинать неприятный разговор, но вопрос был задан прямо, и надо было отвечать.
 - Эта адская грыжа, мать чисна, терзает Яицкое войско уже не первый год. Оно, ить, всё на свете деется только благодатью Божьей да глупостью человечьей. Вожди-Атаманы правят толпой, а народом правит только Бог, - глянув на икону, перекрестился двоеперстием войсковой старшина. - Когда-то мы были надёжным щитом России, набеги кочевых инородцев пресекали. Сдерживали и кайсаков, и ногаев, и калмыков, и прочих степняков. У нас и обряды свои были и вольности. Ить, недаром гутарят: «дай верблюду соли, а казаку воли», а теперь, мать чисна, и до нас добрались. Военная коллегия аркан накинула. Вводит регуляторство, штат войска, таперь нас, как баранов пересчитывают, отменяют выборы атаманов, старшин, даже и на рыбалку лапу наложили. Василий Татищев, известно, великого ума человек - кладезь мудрости. Государственный муж, для  государства и постарался, да, пожалуй, перестарался. Своими умными реформами казачье своеволие под самый корень подсёк, прадедовские обычаи законами заменил. Мол, «чины у них будут в почёте, а подлость в страхе» и внес раскол в войско.
И поделились мы на старшинскую, послушную сторону и войсковую, несогласную. Посыпались приказы:  на Терскую линию переселять, в легион, бороды брить. И пошёл разлад. Старшинская сторона приказыват, - войсковая, -  «Не жалам!»
 А тут новые напасти, мать чисна: вместо  развесного пороха да свинца -  патроны бумажные стали присылать. Они б поперву оружие прислали под энти патроны. Чем думают? Неизвестно.
 - Разумеется, пошли челобитные с жалобами, - добавил Андрей.
 - Во, во, - продолжил старый Акутин, - Рейнсдорпу надоело отписываться от коллегии и он решил этот узел одним махом разрубить.
 -  Как Александр Македонский, -  хитро прижмурился Андрей.
 -  Вроде этого. Я тоже про него почитываю,- понял шутку Кириллович, - послал аж четырёх  следователей, генералов – чинодралов, а между нами говоря, палачей. Ну, они и расследовали. Виновными признали аж две тысячи казаков. Нашли возмутителей - сорок три человека. И порешили, вы не поверите, для устрашения пропустить, их через тысячу человек, сделать из казаков живое мясо. А это даже через одну сотню – голимая смерть в муках, хуже расстрела. А остатних провинившихся казаков - нарядить на Терек, без очереди,  до трёх раз. Ну, суть да дело, повезли этих бедолаг под конвоем в Оренбург на палочную экзекуцию, а наши казаки нагнали, половину отбили да попрятали по хуторам.
 А тут и от вас оказия пришла. Мол, калмыки в Китай утекли, нас в погоню, казаки ни в какую. Губернатор в ярости. Теперь вот ждём, что они дальше вытворят. А у них один укорот. Перепорят да в Сибирь на поселение. Хорошо, если головы не полетят. Вот так и живём в подвешенном состоянии, как овцы на бойне.
 - Так вот почему нас так срочно отозвали с Кавказа, - протянул Крылов, - тут такая каша заваривается, что не дай Бог.

                4. Хорошо, когда батяня дома. (Крыловские чтения)

           Оренбургскому драгунскому полку до особого распоряжения велено было находиться в казармах. Андрей Крылов, наслаждаясь кратковременным и, как он считал, предгрозовым покоем, теперь всё время проводил с семьёй. Все, вместе с акутинскими и михайловскими  ребятишками ходили на Яик купаться.  Андрей старательно, со знанием дела, обучал ребят плаванью, устраивал перегонялки. Лучшим пловцом признан был Саша Михайлов, но вскоре неутомимый Ваня Крылов стал его обгонять. Он научился плавать и саженками, и на спине, и на боку, но особенно ему нравилось прыгать в воду с плеч отца. Он легко взбирался на его плечи, просил Андрея встать во весь рост и со всего маху бросался в самую глубь реки, выныривал саженях в десяти, а то и дальше.
    Отец вначале возмущался его рискованными упражнениями, а потом, убедившись в его умении плавать, успокоился. Только беспокойная мать-Мария с тревогой следила за безбоязненным поведением сына, и каждый раз невольно охала, видя его очередной прыжок.
    Андрей, после более, чем двухгодичной разлуки с сыном, заметил в нём много такого, чего не мог и предвидеть. Необычайную подвижность и отчаянную смелость. Особенно это было заметно в сравнении с детьми полковника, раскормленными, увалистыми битюками, которые постоянно что-нибудь жевали или лениво развалясь, жарились на солнцепёке.
    Вечерами, после ужина, Андрей открывал свой сундучок с мелодичным треньканьем, раскладывал на столе книги и спрашивал, кто будет читать первым. Иван торжественно объявлял:
 - Сначала папаня, потом маманя, опосля всех, по слогам Ваня, а слушать будет бабаня.
    К удивлению взрослых, такие чтения, ставшие регулярными, с приездом отца, довольно скоро преобразили младшего Крылова. Он стал не только бегло читать, без запинок, опережая Марию, но и, к удивлению всех, ещё и на разные голоса. Если то была басня или сказка с говорящими персонажами, то не просто читал, а ещё и обезъянничал, изображал довольно точно и характеры персонажей.
 - Тебя бабаня так читать научила? - Удивился Андрей.
 - Что ты, что ты, - завозражала Христинья Дмитриевна с полатей, - я читать с сызмала не обучена. Да и учить - то меня некому было.
 - Бабаня, учиться никогда не поздно, - серьёзно заявил Иван, - давай я тебя читать научу.
    Андрей и Мария в раз заулыбались от нешуточного предложения сына.
 - Да куда уж мне, милай Ванечка, учиться, - запричитала бабуня,- старость, ить, не младость, и пришибить-то некому.
   Когда все улеглись спать, Мария спросила тихо, словно, извиняясь:
 - А чё ж тебе чин капитана сняли?
 - Да очурбанились они малость, не переживай, Марусь, будешь ты капитаншей. Мне один цыган нагадал.

                5. Отчаянные хлопоты губернатора

         В воскресенье на обязательной церковной службе в день Преображения Господня, в Троицком храме к Андрею подошёл Юматов и шепнул в ухо:
 - Новость слышал. Из полков будут формировать лёгкие полевые команды.
 - Откуда узнал?
 - Да тут два новоиспеченных офицерика из Сухопутного корпуса прибыли, поделились.
 - А что это за подразделение такое? Лёгкая, да ещё и полевая, мы и так не горные стрелки.    
  -  В понедельник губернатор собирает всех офицеров, там и узнаем.
  - Отгулялись, -  криво усмехнулся поручик.
       Утром, на совещании в губернской канцелярии, вице-губернатор Старово-Милюков зачитал Указ Военной коллегии:
      - С 31 августа сего года,  в Астраханской, Оренбургской и Сибирских губерниях учреждаются лёгкие полевые команды из расформированных Закамской и Сибирской ландмилиций и ряда гарнизонных полков. Числом 25, размещённые вдоль укреплённых линий означенных губерний для защиты границ Российской империи от набегов кочевников…   
    Офицеры были удивлены довольно мощным предполагаемым  составом команд. В их штат входило более пяти сотен человек: две мушкетёрские роты, а также драгунская, егерская и артиллерийская команда с пятью лёгкими конными пушками. 11 обер-офицеров и 24 унтера. Команде придавались лекари, писари и нестроевые чины: слесари, кузнецы, плотники и коновалы.
 - Главная беда в том, - сказал после доклада генерал - поручик Рейнсдорп, - что на войну с Турцией отозваны почти все опытные офицеры, и линейные команды приходится укомплектовывать не нюхавшими пороха, выпускниками Сухопутного кадетского корпуса, отставными в годах офицерами, да иноземцами, среди которых немало польских пленных конфедератов.    
    После совещания, провожая Семёна к коновязи, Андрей спросил друга:
 - А не кажется ли тебе, брат, что нас готовят вовсе не для защиты границы?
 - Само собой, Андрюш, догадливый ты стал.
 - Ну, да задним умом крепок.
 - Помнишь, отец сказывал, что весь Яицкий городок на ушах стоит?
 - Помню. Теперь город ушей готовится дать ему взашей. Сейчас команды сформируют и ударят, и мы из защитничков  русского народа станем его карателями. Кто-то кашу заварил, а мы -  расхлёбывай.
 -  Да, свой хомут да на нашу шею, - отозвался Семён, садясь на коня, -  видно, придётся в чужом огороде капусту садить.

                ***
          Несмотря на официальную немоту, события в Оренбургской губернии развивались стремительно, нагромождая одно событие на другое, требуя разумных  решений, а они были скороспелыми  и нередко противоречащими здравому смыслу.
Думы о непокорливом  Яицком  городке,  как ржавая кайсацкая стрела, торчали в крутолобой голове Ивана Андреевича Рейнсдорпа  и не находили выхода. Прибыв из онемеченной, легко управляемой крошечной Балтии, где царствовал ОРДНУНГ – порядок, обеспеченный строгим наказанием, бывший комендант Кенингсберга, он не мог примениться к своеволию «мухамеданских» народов, живущих за пределами его окраинной губернии. Не мог он приноровиться и к предводителям иноверческих полков, калмыков, башкирцев, мещеряков, татар, тептярей,  созданных им, из-за катастрофической нехватки русского населения.
     Губернатор с горечью замечал, что их командиры, мурзы, атаманы, баи, вызванные на совещания,  дружно кивали головами, выражая полное подчинение, с показной радостью  расплывались угодливой улыбкой, но делали всё по – своему. Их полки и сотни были почти  неуправляемы, и генерал с нескрываемой горечью подозревал их даже и в возможной  измене.
    Его грандиозные проекты  экономического процветания губернии, одобренные сенатом, теперь затормозились не только отвлечением на вспыхнувшую войну с турками, но и возникшими внутренними неурядицами.
     Рейнсдорп с удовлетворением признавал, что многое им уже сделано. Разрабатывается месторождение илецкой соли, строятся горные заводы,  купцов стало, как гороху, разрабатываются земли для пашни. Да и в городе наводится порядок. Отстраиваются казармы, купеческие и мещанские дома, чинятся меновой и гостиный  дворы. Правда, о караван-сарае для азиатских купцов, пока нет и речи, да и укрепления крепости в безобразном состоянии, но строители-каторжники уже затребованы, с их прибытием и это разрешится, - надеялся Иван Андреевич.
        В первых числах сентября в Оренбурге, наконец, приступили к формированию лёгких полевых команд. Командиром шестой полевой команды был назначен премьер-майор Наумов.  Он успел заполучить и трёх опытных офицеров. Крылова назначил своим заместителем, Юматова начальником штаба,  Полстовалова командиром эскадрона драгун.
        Начальником седьмой полевой команды был назначен Иван Данилович Симонов по происхождению из «гвардии унтер-офицерских детей»,  в отличие от майора Наумова, в боевых действиях не участвовал, служил в различных гарнизонах Оренбургской губернии и каким-то образом получил чин подполковника.
   Устройство команд шло с немыслимыми трудностями, офицеров явно не хватало. Довольствовались опытными унтер-офицерами, которых было в избытке. Премьер-майору Наумову, кадровому кавалеристу непросто было разбираться с приданными  разнородными подразделениями: мушкетёрами, артиллеристами, и особенно с егерями. Этих умелых воинов называли и охотниками, и пластунами, и снайперами. Они умело маскировались, могли сутками находиться в засаде (для этого у каждого егеря имелся трёхдневный запас еды) и были неоценимой защитой лёгкой пехоты. Но эти служивые были довольно самостоятельны, знали себе цену и дисциплиной не отличались.
   С артиллерийской командой было проще, там при каждом орудии был командир, прислуга, почти все канониры и бомбардиры - унтер-офицеры, чёткая дисциплина, а иначе нельзя – артиллерия. К ним всё больше благоволил и заместитель командира, Крылов, которого   тянуло к сложным математическим расчётам, без которых, как выражался Андрей, «стрельба - ноль без палочки».
    Шестая полевая команда была сформирована ранее других, и теперь Крылов с утра до вечера пропадал за городом на учениях, добиваясь чёткого согласования драгун с новыми для них  родами войск.

                6. «Ёжик» и скрипка.

       Ване Крылову шёл восьмой год. С приездом отца, он теперь уже бегло, без запинки, читал любые тексты, заглядывал и в другие книжки, что покоились в легендарном сундучке отца - листал и журналы, пробегал взглядом мелкие строчки, пытался понять прочитанное, въедливо рассматривал картинки и вдруг сам стал  делать наброски на листочках, выпрошенных у папани.  Изрисовав бумагу с обеих сторон саблями, пушками, фигурками людей, собак, кошек, показывал бабане. Маманя всегда была занята, а батяня приходил только к вечеру. Сначала у Вани кони не получались, они, почему-то  походили на больших собак с длинными хвостами. Помогла бабушка Христинья, она, как ни удивительно, ничего рисовать не умела, зато превосходно изображала лошадей. Особенно хорошо у неё получались головы, роскошные гривы и крупы коней с пышными хвостами, а настойчивый юный мазилка,  вскоре и лошадок рисовал не хуже бабани.
   Ваня  всюду следовал за отцом, когда тот был вне службы. Однажды он увязался за Андреем на офицерское собрание, где в честь семнадцатилетия цесаревича Павла пленные польские  конфедераты давали любительский  концерт.
    Довольно мелодичные песни, с множеством шипящих звуков, Ивану не понравились, но когда зазвучал квартет скрипачей, он неожиданно встал и так и не садился, пока не окончился номер. На глазах сына Андрей увидел слёзы.
 - Ваньк! Что с тобой? - забеспокоился отец.
 -  Бать! Я тоже хочу играть на скрипке, - был ответ.
       После концерта, по настойчивой просьбе Вани, они прошли за кулисы. Высокий, с оглоблю, тощий скрипач с длинным носом и тонкими усиками, позволил подержать мальчику чудный инструмент в руках и спросил с удивлением:
 -  Паныч хочет стать скрипачём?
 - Да! Хочу! – был, как никогда тихий, но уверенный ответ мальчугана.
     Поляк оказался простым, лёгким в общении человеком,  довольно бойко говорил по-русски  и был весьма удивлён такому страстному влечению мальчика к музыке.
 - Ежели пан официер пожелает, я мог бы давать его сыну уроки игре на скрипке за небольшую плату. И если пан официер похлопочет, чтобы меня отпускали для занятий с мальчиком.
 - Мне надо знать ваше имя, господин музыкант, - справился Андрей.
 - Ежи Политовский, пан официер, или просто Ёжик, как зовут меня ваши офицеры. Я часто играю им на скрипке. И ещё, прошу, пан официер, меня извинить за просьбу, - потупил голову поляк, сжимая свои тонкие чуткие руки, - меня часто вместе с другими вызывают на работу: копать ров, укреплять вал, перетаскивать тяжёлые камни. Прошу, пан официер? Пальцы, после этого перестают владеть, становятся, как деревянные. Сами розумеете,  смычок и лопата – два предмета несовместимые.
- Попытаюсь исхлопотать, пан Ежи, но пока не знаю, что получится.
 - О, пан поручик, - взволновался музыкант, - если вы добьётесь этого, я из вашего сына  настоящего музыканта сделаю и безо всякой оплаты.
     Во время общения Крылова со скрипачом, Иван слушал их разговор, не шелохнувшись, и только его большие карие глаза выдавали сдержанное волнение.
     На другой день, не откладывая дела в долгий ящик,  Андрей, улучив час времени, забежал в комендатуру крепости, где теперь служил Семён в качестве офицера связи с казачеством. Сотник готовился к дальней  поездке, но внимательно выслушал друга, записал все данные поляка и добавил:
 - Дело не простое, Прохорыч. Освободить пленного от тяжёлой работы - это надо  кланяться  самому Рейнсдорпу, хотя, - Семён широко улыбнулся, - наш Ванька с губернатором знаком лично, тогда весь город на ушах стоял, как же «два Ивана Андреича». Может и подзабыл генерал – два года прошло, но похлопочу. Чего не сделаешь ради любимого крестничка. Заскочи через недельку, мне пока в одно место надо сбегать.
      Но уже на четвёртый день Семён сам явился к Крыловым,  подхватил Ваню на руки и, подняв над головой, спросил, ну, что, крестничек, плясать умеешь?
 - Не, - ответил обескураженный мальчуган, -  ещё не научился.
 - Ну, ничё, зато на скрипке научишься играть, а мы с отцом плясать будем.
 - Я вижу, -  улыбнулся Андрей, - ты нас  чем-то хочешь порадовать?
 - Весь день убил, как я и думал - дело не простое. Этот ваш Ёжик не шляхтич, он из мещан, но отличный музыкант, грамотный и лютеранин, как и Рейнсдорп, они знакомы и не понаслышке, единоверцы же. Но самое главное, другое. Когда я стал объяснять генералу для кого это нужно, он на минуту задумался, а потом вспомнил:
 - О, Иван Андреич! Мой полный тёзка! Как же помню! – И сразу подписал разрешение полячку. Я пока его к Петру Иванычу Рычкову  пристроил. Правда, не знаю, - развеселился Семён, - любит ли академик музыку, но скрипача от лопаты я избавил. - Тут другая беда подстерегает, - нахмурился Семён, - вторую партию конфедератов готовят для отправки в Тобольск, первую-то в Троицкую отправили. Как бы не загремел туда и ваш полячок. В списках к отправке он уже числится. А в Тобольске у него будет только один путь к свободе. Принять православие, жениться на русской дворовой девке, дворянка, сам понимаешь, за него не пойдёт, а потом на турецкий фронт или в сибирские гарнизоны
 - И что ж ничего сделать нельзя? – погрустнел Андрей.
 - Чтоб оставить его в Оренбурге, нужна чья-то очень крепкая рука, он же пленный, значит преступник. Вторично к губеру мне идти нельзя, не по чину. Я и тогда-то случайно прорвался, важную бумагу на подпись носил. И мой начальник за это не возьмётся, дело-то государево. Вот, если бы к Милюкову, вице-губернатору,  тропку протоптать, но это долгая история, не успеть. Их вот-вот отправят.
 - Хе! Семён Иваныч! Так этот Милюков, полковник артиллерии, вице-губернатор, что ли?- удивился Крылов.
 - О, а ты откуда его знаешь?
 - Мы  с ним давно знакомы по общей любви к пушечному бою. Я тут недавно в канцелярии был, так он меня вспомнил, даже по отчеству назвал, про губернатора Бекетова распросил,  где-то они с ним пересекались.
 - Ну, вот и сходи к нему по старой памяти. Только он и поможет. Конечно, нужны веские причины, прежде заскочи к Петру Иванычу Рычкову, он что-нибудь подскажет.
      Пока шёл разговор двух друзей, Ваня стоял рядом и, затаив дыхание, переводил взгляд с одного на другого, каким-то ещё неведомым ему, ещё детским наитием, понимая, что в сей час решается его судьба и судьба того «дяди Ёжика», как он мысленно окрестил скрипача.   
    На другой день Андрей навестил Рычкова в его департаменте соляных дел, был приветливо принят академиком и со вниманием выслушан. Тот восхитился увлечением Ивана, тут же чиркнул записку Милюкову и, между прочим, посетовал:
 -   Сейчас где-то в кайсацких степях, близ Троицкой крепости, два сына моих Николай и Андрей, с экспедицией путешествуют, государево дело исполняют. Как же я об них соскучился.
   Крылов, выходя от Рычкова, подмигнул скрипачу, сидящему за бумагами в приёмной академика и, наклонившись, шепнул:
 - Можешь, пан Ежи,  не беспокоиться, ты оставлен при департаменте соляных дел.
   Взволнованный поляк вскочил со стула, путая польский с русским языком, бормотал слова благодарности, низко кланяясь, пытался поцеловать Андрею руку и сказал:
 -  Пусть завтра мальчик и приходит, будем заниматься.
    С тех пор Ваня поначалу с мамой Марией, а потом и сам ходил брать уроки игры на скрипке у бесконечно благодарного «дяди Ёжика». А вскоре  Семён, вернувшись из поездки в Екатеринбург, привёз своему крестнику большой пакет. Когда развернули, то ахнули – в чёрном, обшитом тканью футляре, лежала, поблескивая лаком, настоящая скрипка со смычком.

                7. Новогодний «подарок» губернатора.
   
         А пограничная  крепость Оренбург, с приходом очередного губернатора быстро преображалась. Почти ровесник императрицы, заслуженный боевой генерал, имеющий несколько тяжёлых ранений, преданный служака, Иоганн Генрих Рейнсдорп пользовался большим уважением у Екатерины и довольно легко, по сравнению с другими губернаторами, выбивал немалые средства для благоустройства Оренбурга и губернии.
  С прибытием большой партии каторжников прокладывались дороги, ремонтировались почтовые тракты, мостились улицы в городе. Чинились и бастионы, укреплялись вал и ров, завозились новые, более совершенные орудия,  рос гарнизон, увеличивалось и население крепости.
    Узнав об усилении охраны менового двора за Яиком, на бухарской стороне и увеличении числа лавок в самом городе, нахлынули купцы из дальних мест, цены пока  были умеренные, но, как и всюду в торговле процветало мошенничество и плутовство.
     Семён Акутин со смехом рассказывал Андрею:
 -  Иду по базару, навстречу русский купец, только что из Нижнего прибыл: -«Покажи, говорит, служивый, где тут у вас гири напрокат дают. Подошли мы с ним к приказчику, а купца и спрашивают: - Вам продавать или покупать? – А какая разница? - Удивляется купец. – Так вить для продажи -  потяжельше, а для покупки - полегче». Ох, и мазурики,-  захохотал Крылов.
     Встречу новолетия в Оренбурге провели пышно, с большим размахом. По давнему, ещё Петром Великим утверждённому Указу, город был изукрашен яркими флажками, цветными лентами, красочными гирляндами, хвоей. У многих домов стояли увешанные самодельными игрушками сосёнки, привезённые драгунами из ближнего бора. По улицам прогуливались нарядные горожане. Над крышами таяли дымки из печей, пекли пироги, плыли дразнящие аппетит, ароматные запахи.
    Все Акутины и Крыловы, как всегда в праздники собирались в Казачьей слободе, или, как теперь называли по-немецки в Форштадте, у Семёна Ивановича, в его просторном крестовом доме. На этот раз по приглашению хозяина явился и новый гость, Степан Львович Наумов, теперь уже командир шестой полевой команды, пятидесятилетний холостяк. Иван Кириллович, как самый старший из гостей, с большим уважением отнёсся к премьер-майору, боевому офицеру, участнику двух войн, а теперь уже и начальнику крупного военного подразделения.
    После богатого застолья, набегавшись за день по новогодним потешным улицам, напитавшись до отвала вкусными пирогами и сладостями, ребятишки уснули рано, женщины закрылись в светёлке, а мужчины, выпив ещё по стопке, накинув полушубки, вышли на просторное крыльцо, полюбоваться разноцветием  ракет, запускаемых солдатами на плацу.
    Из города ещё доносился праздничный шум, гремела пальба, крики, а Казачья слобода уже отошла ко сну, раннеутренние хозяйственные хлопоты диктовали свои условия бытования. Слобожане жили своим прадедовским укладом, своими казачьими обрядами и по-прежнему молились полузапрещённым двоеперстием, не признавая нововведения власти.
   Веселье в городе поутихло и Ивану Кирилловичу вдруг показалось, что над
 слободой нависла какая-то томительно-тревожная тишина. Где-то изредка повизгивали во сне поросята, зарывшись в солому, поочередно горланили петухи, отмечая полночь, а над крутым берегом Яика завис растущий кривой омылок луны нового месяца, нового года, и на чёрно-бархатном безбрежии неба вызывающе ярко мигали привычные звёзды, но теперь они виделись старому казаку необычно крупными и зловещими.
 - Вам не кажется, что месяц как бы искрасна,  быдто, мать чисна,  кровью омытый? – заметил он тихо.
 - Ну, бать, ты ещё накаркаешь, - возмутился Семён, - месяц, как месяц, перед заходом он завсегда краснеет.
 - Да, знаю я, не один год землю топчу, но до небостыка ещё пара лаптей, а он ужо  искрасна.
 - В приметы я не верю, - заговорил Наумов, - но наступающее новолетие меня тоже не радует.
 - А какая может быть радость, Степан Львович? Колесо закрутилось,- тихо сказал Семён, - я теперь при штабной «кухне» обитаюсь. Правда, не поваром, а так, подсобным рабочим: «овощи помыть, мусор вынести».
 - Чего темнишь, Сёма? – перебил его Крылов, - ты можешь, покороче?
 - Не бухти, Андрюха, - огрызнулся сотник, -  вы многое не знаете, хорошо бы и не знать, да стрела пущена. Губернатор предновогодний подарок приготовил яицкой казаре, посылает туда карателей. Всё делается под большим секретом, но шила в мешке не утаишь. Шлёт не ахти кого, а барона Трахтенберга, нижние чины так его и кличут, не я.  А он токо из Сибири вернулся, злой как собака. За калмыками гонялся, да ославился. Сейчас ему край надо прогреметь. А немец этот, самодур известный, он сначала стреляет, а потом думает, куда и зачем. При штабе в тихую такое гутарят. Ох, он там и наломает дров. Депеша из Питера  пришла -  «усмирить любой ценой», там боятся, вдруг иноземные щелкопёры пронюхают, что казачки из подчинения вышли. Кровушки прольётся немало, а все шишки на Иван Андреича.
 - Выходит, что полевые команды пока в резерве держат, - догадался майор,- приберегают на крайний случай.
 - Выходит,- откликнулся Семён и, обняв отца, шепнул ему на ухо, - ты бы, батя, не лез в эту муру, прикинься хворым, ты и так вон, как бухтишь. Там, ить, кровью дело кончится, а ты вроде как из старшинской верхушки – не пощадят.
 - Ты что это, Семён удумал?- Возмутился Иван Кириллович, -  да как же это я не поеду, коли такая беда надвигается. Что казаки скажут? Струсил депутат Акутин? На всю оставшуюся жизнь всем Акутиным, мать чисна, позор. Мне, тебе, да и внукам тоже. Мне такое не пережить! Нет! Надо попробовать примирить обе стороны.
 - Ну, как ты их теперь примиришь, коли засекают до смерти, - убеждал отца Семён. -  И каким зверем надо быть, чтоб прогонять сквозь строй в тысячу палок да ещё, говорят, не один раз. Казаки озлоблены донельзя да ещё твои дружки старшины жалованье казакам придерживают, а службу давай. Солома, батя, высушена, спичку брось – вспыхнет. Да, пожалуй, там уже не солома, а распечатанная бочка с порохом. Так рванёт, что и в Оренбурге жарко будет, да и в Расеи отзовётся, а ты, батюшка, ровно зёрнушко меж двух жерновов.
       Иван Кириллович отодвинулся от сына, криво ухмыльнулся и начал издалека.
 - Ты, ить, таперя, мать чисна, при штабе, шибко умным стал, обочь важных начальников отираешься, а я вот стары книги почитываю и не жалею, они поумнее нонешних. Вот, к примеру, греческие мифы. Там были оракулы, такие мудрецы, которые предсказывали судьбы людей, царей, ну и теченье войн. Заранее говорили - кто победит, а кто проиграет.
Так вот их, мать чисна, за правду не щадили, лютой смертью казнили. Так вот и ты, сынок, остерегись, не распаляй себя, меня, своих друзей. Тем боле теперь всюду уши. А я, Сёма, больше тебя знаю, что там, у яицких казаков деется. 
     Два драгунских офицера слушали перепалку отца с сыном и молчали. А что они могли сказать? Служба, да и честь казачья, и по армейским меркам считалась превыше всего.
                ***
        Семён всю ночь проворочался с боку на бок, свалить в сон не могло его даже похмельное новогодье. Тяжёлые мысли об отце, добровольно идущего на смертную Голгофу, не переставали терзать его душу. Уснул только под утро. Послышалась вдруг частая стрельба, а он пеший, без коня, в открытом поле, посылал и сам пулю за пулей, не целясь и не перезаряжая винтовку, и когда выстрелы прозвучали совсем рядом, он проснулся.
     В окно стучал отец. Семён, накинув полушубок, босой выскочил на крыльцо.
 - Что случилось, батя?
 - Да ты хоть пимы обуй, мать чисна, тады и поговорим.
 - Не зябко мне, сказывай, что случилось?
 - Уезжаю я в Яицкую, дома мне не усидеть, не спится, не лежится. Сердце неладное чует. Там, ить, сотни моих товарищей казаков, с пелёнок вместе, а сколь знакомых.  А и мать там одна, поберечь надоть. Ты уж прости меня старого, сынок, Христа ради. Вдруг что – не поминай лихом. Они крепко обнялись, так, что полушубок Семёна свалился на пол.
 - И ты меня, батя, прости. Я ж за тебя боюсь. Там многие на тебя зубы скалят, могут и порвать.
 - Не порвут, клыки пообломают, – уверенно сказал отец, ну ты иди, совсем раздетый, ишо простынешь, а я поскакал, там, у ворот казаки дожидаются.
    Он легко, по-молодому, вскочил в седло и, махнув рукой, растаял в рассветной мгле.

                8. По  Нижне – Яицкой линии.

      Не переходя на Бухарскую сторону, Кириллович повёл команду  по правому, укреплённому берегу Яика. Путь по нижней, левой стороне реки, был прямее и короче, но намного опаснее.
    Несмотря на то, что хан Абдул-Хаир часто клялся «кралице Екатерине» в вечной дружбе, его дерзкие соотечественники нередко нападали на небольшие воинские отряды, устраивали засады, ловушки. Порой   делали набеги и на российские селения,  разоряя их и уводя в полон жителей.
     Проскочили Татищевскую, Нижнеозерную, крепости -  Рассыпную.
Подменные кони шли скоро, казаки их только пересёдлывали и почти без остановок скакали дальше. Большую ночёвку Иван Кириллович предложил своей группе яицких казаков, сделать на Мухрановском форпосту, что у Пряничного озера.  Акутин часто проезжал через Мухраново и хорошо знал его историю.
    Основано оно было якобы ещё при Неплюеве, для обережения Илецкого городка с тыла. А названо в честь муллы Мухаррама, который возвёл здесь мечеть. Местность была заселена пришлыми татарами, а с переселением туда яицких  казаков с семьями, воздвигли и церковь. Место было выбрано удачно. Большое озеро и речка Заживная, пополнявшиеся широкими половодьями Яика, изобиловали рыбой, а окрестные леса и степи снабжали поселенцев  живностью и дичью.
    Казаки уже были в пути, когда диск солнца, цвета побежалости, показался из-за верхушек дубравы, что в поймах Яика и озолотил вершину древнего кургана Жарный Мар,  свидетеля битвы кочевников на плоскогорье Общего Сырта. Показался и Еманский редут, с остроконечной часовенкой в центре. Из-за высокого вала, обложенного белыми каменными плитами, на тракт выглядывало недрёманное око жерла трёхфунтовой пушчонки. Сторожевой казак, скучающий на трёхногой вышке приветливо помахал проезжающим казакам и опять уставился на синеющие леса, раскинувшиеся до самого Илецкого городка на крутом берегу Яика.
    В Кинделинский форпост прибыли засветло. Пришлось искать кузнеца - у адъютанта войскового старшины конь потерял подкову. Иван Кириллович, как депутат Уложённой комиссии, побеседовал с атаманом, с казаками, выяснил их настроение. Из  частых поездок ему было известно, что малую Кинделинскую крепостицу, три десятка лет назад, по приказу первого губернатора Оренбуржья, адмирала Неплюева, воздвиг донской могутный
казак Щекатов. Предприимчивый донец прямо у форпоста возвёл добротный мост через капризную речку Кинделю, чтобы не было воровских перелазов с киргизской  на внутреннюю сторону. За обслуживание переправы приказал служивым брать «мостовые» сборы по копейке с воза, а с отпускных казаков аж по пяти копеек за «пачпорт».  Жалко  деньгу – можешь вброд перейти, но документы всё одно проверят. Учинил Щекатов и разъезды по-над речкой, по пяти человек в команде, два раза в неделю, а в тревожное время посылал и усиленные отряды до самой крепости Рассыпной, так что граница была здесь на крепком замке. Акутин и на себе почувствовал довольно строгое отношение казаков к проезжающим. Здесь  и кузнец-то был хваткий да умелый. Заботливо проверил копыта у всех коней и поменял ещё две подковы, зато и плату взял повыше.
    В Яицкий городок путники подгадали к субботе. Над крепостью, особенно по берегам Яика и Чагана,  в морозной мгле таяли дымки: казаки топили бани, казачки стряпали пироги.
 - Крещенский сочельник, а там и Крещение Господне, один из самых желанных праздников у казаков. Своя святая Иордань в ледяных водах  славного Яика Горыныча, - думал бывалый войсковой старшина Акутин, -  и сам уж сколь лет, ни одного года не пропустил, окунаюсь, принимаю святое крещение, оттого и телом крепок.
     Когда подъезжали к городку, Иван Кириллович обратил внимание на пустые улицы. Ни одной живой души, даже и собаки попрятались, не брехали.
 - Может всё поутихло само собой, - тешил себя наивной надеждой сердобольный казак. – Неужто, в стылые крещенские морозы, да в святой праздник беду творить?
      Но при въезде в городок улицу перегородил полосатый казённый шлагбаум. Рядом с ружьями наизготовку пикет строгих карабинеров для досмотра. У ворот дюжина пушек жерлами на площадь. По зову унтера из комендантской хибарки на мороз выскочил добрый десяток вооружённых солдат и мигом всю команду Акутина взяли в кольцо. Отобрали оружие, завели в помещение, и раздражённый спесивый поручик учинил войсковому старшине унизительный допрос, грозя арестом и не веря ни единому слову заслуженного казачьего офицера.
     Требовалось подтверждение местного казака, имеющего высокий чин, но никого из них нельзя было дозваться.
 - В баньке парятся, им, прохвостам, не до меня,- съязвил Акутин и решил действовать наверняка. Достав из потаённого кармана золотой знак, он, строго глядя в глаза смазливому офицерику, сказал:
 - Я депутат Императорской Уложённой комиссии. Если вы сейчас не вызовите сюда атамана Яицкого казачьего войска, о вашем самоуправстве я доложу самому  губернатору.
     Лицо поручика сначала побледнело, потом порозовело, запылали уши, он понял, что влип в неприятную историю и мигом послал наряд карабинеров с приказом немедленно доставить атамана в комендатуру трезвого или пьяного.
     Вскоре карабинеры привели под руки  атамана Тамбовцева, пучеглазого флегматичного увальня. Он был в шубе до пят, одетой на исподнее, в прорехе белели подштанники.
 -  Кириллыч! Это из-за тебя,  что ль меня из бани вытащили? – возмутился он, - знал бы, ни за что не пошёл.
 - Не пошел бы, так  рысью побежал, хотя уже и бежать не можешь. Быстро ты разъелся на казённых харчах. До чего ты казаков довёл, почему жалованье задерживаешь? Ты понимаешь, что большая беда на пороге?
 - Да, хто ты такой, чтоб я, атаман, тебя слушал?
 - Ты, атаман, между прочим, подштанники подтяни, а то спадут, и весь прибор отморозишь, – улыбнулся Акутин, вызвав ответную улыбку поручика.
 - Да эт я заторопился, думал кто путный, а тут депутат Акутин.   

                ***
     Уже в полной темноте Иван Кириллович прибыл домой, встреченный радостным повизгиваньем двух волкодавов, открыл ворота, расседлал коней, насыпал в торбы овса. На пороге его встретила  встревоженная Аграфена Евстигнеевна:
 - А я думала, ты на Крещенье там останессься и баню не топила. Али случилось чаво?
 - У  нас-то ничаво, вот у вас чаво? Шлагбаумов понаставили, допрос учинили, будто мы разбойники какие, солдат цельный полк нагнали, пушки наготове.
 - Вот так и живём, Ванюша, - ответила Евстигнеевна, - в лавку боимся итить. Солдаты кругом. Ты сходи к шабру Агафону, они ноне баню топили, помойся с дороги, он тебе всё и поведат, а я чичас табе бельишко достану.

                9. Главное – это себя победить!

            Иван Кириллович пришёл к соседу во - время, тот как раз выбирал на повети дубовый веник поплотнее. Обрадовавшись соседу, Афанасий затараторил:
 - А я люблю первый жар, когда ещё и полки, и пол никем не облиты,  сияют  невинной чистотой и дух-то ишо лёгкий, не чижолый,  без воспарения и полынью пахнет, вздохнёшь, и никакого тебе снадобья не требуется, красота. Парная, она, ить, что мать вторая. Косточки распаришь, всё тело поправишь.
 - Расскажи,  Афоня, что тут у вас деется? – перебил Иван, говоруна, когда они вышли в предбанник отдышаться после первого захода в парилку.
 - Дак чё. Прислали нам, намедни* из Оленбурха генерала Трахтенберга с командой. Разобрать, кубыть спор меж войсковой и старшинской сторонами,  вроде как третейского  судью.  Мол, он ни вашим, ни нашим, а сам по себе и будто бы по справедливости рассудит, а он даже и разбираться не стал, сразу принял старшинску сторону. А они, сам знашь, уж который год жалованье полностью не выплачивают, уполовинивают, и никакой управы на них нет. Теперь-от рыбную ловлю, кормилицу нашу,  к рукам прибирают, ятовья*  присваивают. Спокон веков обчее было, и деды и прадеды ловили, а таперь не моги, моё. Налог на соль ввели. А как рыба без соли, хучь выбрасывай. Старшины кругом нас обнесли, а царские указы сполняй точно. А то запорят, иль того хуже в Сибирь, на Нерчинские рудники чахнуть, медь добывать.
 - Мне это всё знакомо, какой год сам в Питере бьюсь, ничё не меняется.
 - Но ты, Иван, можа не вкусил ишо, но напряг такой, что каната боле нет. На ниточке висим. Терпение казаков кончилось.
 -  А как Иордань? – решил Иван сменить опасную тему.
 - Казара по привычке пролуби готовит. Ты-то пойдёшь?
 - Ну, а как же, сорок лет хожу, оттого и здоров.
 - Казаки  гутарят, быдто Иордань воды полна, ажник из пролуби выплёскиватся, старики большой разлив пророчут, мол, низины затопит.
 -  Одно к одному. Беда поодиночке не ходит. Как бы и нас половодье не захватило. Афонь, а как пришлая солдатня себя ведёт, население не забижает?
 - Да они каки-то дурные,  уж больно дерзкие. В переулке два капрала молодку  зажали, та - базлать. Казачки подскочили, ряшки им начистили, те до казармы на карачках еле доползли, - Афоня помолчал и, вдруг прищурив глаз, изрёк, -  Ага, понял я направление твоих мыслей. Ты, ить, на разведку прибыл? Чаво скрывать? Так знай,  мятежная сторона вся начеку и вся справа наготове. Конечно, супротив пушек не попрёшь, но у казаков свои хитрости имеются.
    На Крещенье Иван Кириллович, единственный из яицких войсковых старшин, вместе со многими казаками мятежной стороны, первым шагнул в освящённую стынь  студёного Яика под пронизывающим обжигающим ветром. Перекрестившись, три раза окунулся,    быстро одевшись, низко поклонился всем казакам и казачкам тесной группой стоящей у проруби и быстрым шагом пошёл в храм Архангела Михаила помолиться и поставить две большие свечи: одну за упокой  ушедших родичей, другую - во здравие  живущих.
       С каждым годом ему все труднее становилось следовать своей многолетней молодецкой прихоти,  заставлять себя окунаться  в ледяную влагу, когда тысячи как будто раскалённых игл одновременно вонзаются в тело.  И теперь у него благодарно билось сердце, что он доказал себе и ревностно следящим за ним казакам, что ещё может переломить себя, значит сможет и людей за собой повести.
    Из древних греческих рукописей, которые почитывал вечерами, он помнил изречение Платона, надолго запавшее в его душу: «Главное – это победить себя» и он это сделал.
     Окунувшись в бурлящий поток яицкой «политики», казачий депутат с огорчением признал, что за то небольшое время, когда он был в Оренбурге, здесь обстановка накалилась до крайности и установить мир меж двумя враждующими сторонами вряд ли удастся.
 - На мир суда нет, - подумал старина, - его один Бог судит.
Убирая снег во дворе, Иван Кириллович вдруг подумал, а ведь правду сказал сосед Афоня, прозорливый казачина, ведь я и в самом деле на разведку приехал, чтобы до конца выявить настроения сторон и, быть может, найти хоть маленькую зацепочку, чтоб увести их от надвигающейся кровавой беды.   
      Побывав на совещании у прибывшего генерала, откровенно побеседовав с капитаном гвардии Дурново, кинув зоркий взгляд опытного офицера на поведение орудийной прислуги  и карабинеров, войсковой старшина, как профессиональный военный, остро почувствовал их непримиримую ненависть к непокорному «быдлу», который нужно жестоко проучить. Ни о каких переговорах, снисхождении, а тем более, о милосердии с их стороны  не могло быть и речи.
    Поговорил Акутин и  с казаками войсковой «мятежной»  стороны, пытаясь убедить их, пойти хотя бы на некоторые уступки генералу, и встретил такой бешеный отпор, что ощутил откровенную ненависть и к себе со стороны этих несчастных людей.
    Окружив его вплотную, возмущённые казаки кричали:
 - Может, ты подскажешь,  господин войсковой старшина? Кому из твоих родичей царские палачи голову оттяпали? Или кому-то вырвали ноздри, или язык отхватили? Иль сослали на вечную каторгу? Или просто запороли кнутом или палками изуродовали? Нечего сказать?  Молчишь? Так чего ж ты пришёл нас уговаривать? Ты, поди, поперву своих кровопийных  дружков-старшин уговори!
    Вскоре, после этого душераздирающего разговора Акутина с казаками, положение в Яицком городке ещё больше обострилось. Барон Траубенберг приказал немедленно схватить вернувшихся из Петербурга челобитчиков во главе с Кирпичниковым и выпорть, подвергнуть экзекуции и других застрельщиков.
    Ещё 11 января, в день Елецкой иконы Божией матери тянулись переговоры, но, ни одна сторона на уступки не шла. На другой день на пустыре, у дома отставного казака Михайлы Толкачёва, известного говоруна, был созван круг.
    Горячий  челобитчик, сотник Кирпичников, чудом избежавший ареста ещё в Петербурге, переодевшись в мужичьи  ремки, тайными дорогами проскочил в городок, избегнув поимки и дома, уже отчаявшись, вдруг стал уговаривать казаков пойти мирной процессией к генералу, дабы он сместил старшин и поверил войску. Большая часть казаков, считала эту затею глупой, и даже опасной, но настырное меньшинство, подстрекаемое жёнами и стариками, ещё верило в давно попранную справедливость.

                10. Роковой день.

     И вот наступило 13 января, день великомученицы Татианы и с нею в Риме пострадавших. Впоследствии, уже после своего освобождения из трёх -месячного заточения, Иван Кириллович рассказывал Андрею и Семёну, прискакавшему из Оренбурга:
 - Я с самого начала был против этой дурацкой затеи, меня даже чуть не побили, но всё одно пошёл с семьями казаков. Аграфена в слёзы, не пускат. А куда деваться. Надо. Набралось нас, пожалуй, по более  трёх тысяч. Отслужили молебен в Петропавловской церкви и с иконами, хоругвями, с пением молитв двинулись по Большой Михайловской  к Войсковой канцелярии. Тут же передали капитану Дурново наивную записку, чтоб генерал Траутенберг увёл своих служивых из города.
      На переговоры вышли «свои»:   разъевшийся, буркал не видно, щекастый атаман Тамбовцев,  войсковой старшина Бородин,  да пронырливый дьяк Суетин. Первым заговорил, опередив всех, капитан Дурново. Оттягивая время, врал напропалую, что солдаты, мол,  готовятся к уходу из городка, обещал заведомо несбыточное.
    Тут и Мокся Шигаев соловьём залился, краснобай известный и главный переговорщик мятежной стороны. Всё убеждал старшин повиниться перед войском, что оно теперь не отступит, а если будут палить из пушек, народ не утерпит и выйдет дурное дело. Но атаман и старшины лишь повторили требование генерала разойтись всем по домам.
 А тем временем казаки, те, что не пошли с процессией, чувствуя недоброе, решили обезопасить этих, прости Господи, делегатов. Все ж свои, не чужие. Гляжу, казачки  дворами, огородами, закоулками, а кто и яром Чагана, подобрались вплотную к Войсковой избе и затаились. Все вооружены, их сотни три, а может и поболе.
    А за ночь снег выпал, кругом бело, как на бумаге. К площади стали подходить - у канцелярии старшины в бекешах, полушубках. Ближе  к крыльцу сам генерал - в кургузом утеплённом мундире  в окружении офицеров. Поодаль чернеют жерла чугунных убийц – с десяток пятифунтовых пушек с замершими канонирами, за ними рота пехоты с мушкетами наготове, подале эскадрон драгун в треуголках.
 -  У вас-то оружия не было? – спросил Семён.
 - Какое оружие? У нас и казаков-то, почитай, не было. Одни бабы да старики. Главное оружие – икона Богородицы. Когда толпа к свите приблизилась, генерал засуетился, что-то стал офицерам говорить, руками размахивать.
 - Видел я этого генерал-майора, - проронил Семён, - барон, пузанчик лет под пятьдесят. На Рейнсдорпа всё давил, решительных действий требовал, калмыков профукал и рвался прославиться. Теперь вот в историю вошёл, навечно.
 - У него было два выхода, -  произнёс Крылов, - выполнить требование толпы и вывести войска из городка. Тогда  опала и прощай карьера, или стрелять по безоружным людям, поющим молитвы. Был бы он православный, а не католик, может, стал бы искать и третий путь. Холостыми бы, что ль выстрелил, попугать.
 - Не, ребята, вы не правы, - перебил друзей Акутин-старший. - Кто бы там стал разбираться: холостой выстрел или боевой. Пальцы у казаков были уже на спусковом крючке. И барон выбрал, по его мнению, самое лёгкое –  приказать командиру батареи палить в народ. Капитан  Дурново, как я потом узнал, был супротив. Он хоть и защищал послушную сторону, но стрелять в народ не советовал.
 -  А как всё началось? -  Спросил Андрей.
 - Ну, когда процессия, после бесполезных переговоров, снова двинулась вперёд с пением, да с самой почитаемой иконой Богородицы, - продолжил Иван Кирилдлович, -  генерал, не придумав ничего лучшего, приказал  дать залп картечью из пушек по толпе в упор. Не успел дым рассеяться, следом, по его приказу дали залп и карабинёры. Толпа бросилась назад, а на  рябом от крови снегу остались убитые и раненые женщины, старики, дети. Стоны, душераздирающие крики умирающих! Ужас, что делалось! Вся площадь окровянилась. Сразу было убито более ста человек, а раненых было ещё больше. Вперемешку с людьми валялись переломанные хоругви, пробитые осколками иконы. Я находился с левого бока толпы у домов и осколки не задели меня.
 – Что же они, мерзавцы, делают?  Проносилось  у меня в голове - это ж мирные люди.               
        А потом, из-за орудий  показалась и лава драгун, со своими  палашами, чтобы довершить  кровавую бойню.
     И тут вдруг из боковой улицы выскочила большая группа вооруженных казаков, они быстро рассредоточились по крышам, домам, заборам и открыли беглый огонь по карателям. Первыми полегли пушкари. Траубенберг с частью офицеров и атаман Тамбовцев со старшинами успели утянутся за каменные стены канцелярии, но несколько офицеров, отстреливаясь,  были сразу изрешечены пулями и уже не двигались. Драгуны мигом развернулись и поскакали в конец улицы, за ними беспорядочной толпой кинулись и карабинеры. В это время несколько казаков подскочили к пушкам, развернули их и открыли беглый огонь по убегавшим солдатам. На двух орудиях, видно, пороху не пожалели, их разорвало, покалечив двух горе -пушкарей.
 - И что потом? - Не утерпел Семён.
 - Ну, пока казаки возились с убегающими солдатами, с площади вернулись уцелевшие, разъяренные казачки, выломав колья из оград, ворвались, в канцелярию, разбили окна, двери, и расправились с прячущимися карателями. Генерал отстреливался до последнего, пытался спрятаться под крыльцо, но его вытащили, подоспевшие казаки, изрубили  шашками и бросили в мусорную кучу. Ненавистный атаман Тамбовцев, его брат Иван, мздоимец, войсковой  дьяк Суетин, и наиболее нечистые на руку старшины Митрясов и Колпаков были убиты.  Капитан Дурново был ранен в руку и голову, лежал под лавкой, истекал кровью. Разгорячённые  казаки хотели его добить, да Мокся Шигаев не дал, отбил его от наседавших казаков.
 - Это наш главный козырь, - кричал он на всю канцелярию, -  это личный представитель самой Екатерины! 
     Тут же попросил  двух сердобольных казачек  перевязать капитану раны и, тем самым, спас его от смерти.
 - А почему тебя-то схватили? – Возмутился Семён.
 - Так, под горячую руку, на виду был. Вместе с Перфильевым, Бородиным, другими старшинами и меня, тычков надавали и бросили в холодный погреб. Сидим  в запертом подвале, в полной неизвестности, что в городке происходит, не знаем. Лишь на третий день к нам пробралась моя отчаянная казачка Аграфена Стигневна. Пристыдила охрану, спустилась в наше промёрзшее узилище, принесла пирогов, какурок да мне теплый тулуп. Пока мы ели, она рассказала, что казачки войсковой стороны опамятовались, затужили, отправили в Оренбург раненого капитана Дурново. Он де поведает всю правду царице, как жа ему жизнь спасли. Да  опять послали выборных в Петербург, чтоб оправдаться да объяснить, что не повинны, мол,  в смертоубийстве, что генерал первым приказал стрелять в женщин и стариков. Но мы-то, несчастные узники, понимали, что императрица, ни за что не простит казаков,  и следует ожидать ещё большую партию карателей. Оно ведь и говорится: худо овцам, коли волк пастух.

                11. И снова -  капитан Крылов.

           Мятежное  эхо кровавого события мигом долетело до Оренбурга. Губернатор вынужден был незамедлительно отправить срочную депешу в столицу об убийстве генерала и о захвате власти в Яицком городке. Ответ был скорым. Екатерина сразу же отозвала из Москвы расторопного, опять же немца, генерал-майора Фреймана, занятого искоренением чумы («бунт в небольшом городишке русская царица посчитала более опасным, чем страшная эпидемия» - злорадствовали европейские щелкопёры) и отправила его с отрядом надёжных гренадёров на Южный Урал, для истребления  «чумы мятежной».
    А в Оренбурге, в семье Крыловых жизнь текла своим чередом. С горечью узнали от Семёна о пленении Ивана Кирилловича в Яицком городке, боялись худшего, знали, что на мятежников скоро навалятся каратели и в кровавой суетне мог сгинуть и невинный депутат Уложённой комиссии. Андрей ещё ночевал дома, изредка выезжая на учения в степь, а вскоре произошло радостное событие. Первого марта, на Евдокию, в тихий солнечный день Указом Военной коллегии ему был возвращен чин капитана,  и он был утверждён заместителем командира шестой  лёгкой полевой команды. Поскольку время было суматошное, большого праздника не затевали, но Мария теперь ходила гордая и сияющая, жёны офицеров теперь величали её «наша капитанша».
    Ваня, поощряемый отцом, читал довольно бегло, заглядывая и в толстые «батянины» книжки. Не без влияния отца у него обнаружились успехи и в математике. С огромным интересом он узнал, что «Пифагоровы штаны на все стороны равны», знал дроби, легко решал задачи из сборника Курганова. Приставал и к дяде Лёше Юматову, пытаясь запомнить французские и немецкие выражения. Не охладел он и к рисованию. Заполучив у крёстного несколько листов чистой бумаги, он тут же изрисовывал их профилями  горбоносых и курносых лиц, смеющихся и плачущих; пушками, рыбами, птицами и котами, с человеческими мордочками; целые табуны коней с развевающимися гривами и хвостами. Правда, конские головы, ему по-прежнему подрисовывала бабушка Христя, зато всадники были вооружены до зубов, с длинными пиками и кривыми саблями. Кроме того, Ваня с большим удовольствием, теперь уже сам, бегал на занятия к дяде «Ёжику», обучаясь довольно успешно игре на скрипке. И, то ли благодарный поляк добросовестно исполнял данное  Андрею обещание, сделать из его сына хорошего музыканта, то ли сам мальчик был талантлив, но успехи были налицо. По нотам он  уже исполнял довольно сложные этюды и упражнения.
   Но порой случалось и другое. Разбалованный добрейшей матушкой и частым отсутствием строгого батюшки, Ванюха порой отправлялся с дружками на весь день бродить по городу или купаться на Яик, отлынивая от занятий. Андрей Прохорович строго следил за поведением сына и, наказывая его за леность, приговаривал: - Задница Богу не молится, её можно и ремешком постегать. Коли отец не выучит, дяде по боку.

                12. Битва на Ембулатовке.
            
            В апреле 1772 года, перед Пасхой, в Оренбург прибыл  генерал-майор  Фрейман с ротой отборных великорослых гренадеров и дюжиной новых чугунных пушек с хорошо обученной прислугой. Петербург и сам нуждался в защите от нависшей с севера оккупированной шведами Финляндии, но Екатерина торопилась заткнуть рот злорадствующей европейской фронде. И началась бурная подготовка к суровой карательной операции. К гренадерам добавили обе не такие уж лёгкие полевые команды, шестую и седьмую, несколько сотен оренбургских казаков, да ставропольских калмыков, всего до трёх тысяч бойцов. Осторожный генерал Магнус, а по-русски Фёдор Фрейман, приняв во внимание участь предыдущего карателя, особенно не торопился. Дождавшись конца половодья, когда малые речушки,  да и своенравный Яик вошли в свои берега, подсохли дороги, генерал, теперь уже не с отрядом, а с целым корпусом, перед Святой Троицей вышел из Оренбурга вниз по Яику. « К середине мая Хрейман прошёл Нижнеозерную и сделал большой привал у овражистой крепости Рассыпной», - донесли илекские казаки в мятежный Яицкий городок. А  вскоре разведка доложила, что «войско Хреймана уже и речку Кинделю перелазит».
    Яицкие казаки срочно собрали круг и решили встретить карателей по – боевому. Войсковая сторона выбрали  походного атамана, старшинская партия вдруг решила не отставать, тоже выбрала своего походного атамана и стали готовиться к бою. Но часть казаков, под влиянием зажиточной стороны, опять выступили за мирные переговоры с генералом, внеся разброд в план предстоящего сражения. Наконец, третьего июня, мятежное  войско, с некоторым  опозданием, подошло к речке Ембулатовке, где его уже поджидал Фрейман на заранее занятой им выгодной позиции. Его орудия были установлены на высоком месте, пристреляны, а из Оренбурга были взяты лучшие бомбардиры.
   У яицких казаков как-то сразу всё сложилось неудачно. Не было единого опытного коновода – два походных атамана не имели взаимного согласия. Из Гурьева привезли лишь пятнадцать пудов пороха, чего явно было недостаточно, да и из всех пушек,  свезённых из форпостов, годных оказалось лишь двенадцать. Кроме того, в саму организацию похода была невольно заложена мина замедленного действия.
     Под неразумным нажимом властвующей непослушной стороны в поход насильно были взяты  казаки старшинской стороны, они-то и вносили разлад в управление войском. Они же и предательски упредили генерала о готовящемся нападении на его обозы у Иртецкой росташи. Тактика казаков расстроилась, не стало чёткого плана, да ещё вмешался войсковой старшина Перфильев, решив провести переговоры с генералом, окончившиеся впустую. 
    И третьего июня на рассвете, как потом рассказывал Андрей Крылов Семёну,  стремительная атака калмыцкой конницы застала казаков врасплох, они еле отбились. А следом  второй зевок. Отвлечённые суматошной контратакой на калмыков, казаки позволили седьмой полевой команде проскочить узкое место меж холмами на левом берегу Ембулатовки и построиться для атаки в центре.   Опомнившись, казаки стремительно ударили по левому флангу карателей, смяли его, отбросили на правый берег и там  подожгли траву, чтобы за дымом скрыть направление удара, а заодно,  бегущим  огнём подорвать запасы пороха и отсечь главную батарею карателей. Задумка была удачная. Фрейман мог бы разом лишиться более половины своей артиллерии и боезапаса.
Но казакам опять не повезло. Солдаты, охранявшие обоз с порохом и подбежавшие канониры, не смотря на обжигающий жар,  успели обкопать лопатами землю вокруг телег с порохом и не пустили огонь к батарее. Стелющийся чёрный дым помешал вести прицельный огонь и самим мятежникам. Ядра бездарного начальника артиллерии Федулёва то перелетали, то не долетали, не принося урона карателям,  к тому же, позиции  его батарей находились ниже уровня артиллерии противника, что значительно сокращало дальность подлёта их зарядов.
    По мнению командира шестой полевой команды Наумова, находящейся в резерве, первый день сражения не принёс перевеса ни одной из сторон, и, хотя численность яицких казаков превышала число регулярных войск почти на тысячу человек, артиллерия генерала действовала гораздо успешнее, порой выкашивая целые сотни мятежников.
    Яицкие атаманы, задержавшие карателей на роковой черте у речки Ембулатовки, несмотря на немалые потери, отправили в городок гонцов с известием, что «Хрейман в земли войска допущен не был», вызвав преждевременное ликование горожан.
     За ночь опытный генерал подготовил глубокую засаду и утром по классическому образцу тактики Чингиз-хана, осуществил ложную атаку с последующим отступлением. Удачно использовав передвижные острые рогатки, сумел оборониться от всёсокрушающей казачьей конницы и с тыла нанёс мятежникам решительный удар, задействовав  почти всю свою артиллерию. Не давая казакам сосредоточиться, беспрерывно атакуя, сборное войско Фреймана почти на плечах отступающего противника приблизилось к мятежной крепости. Оставшиеся в живых казаки, поняв, что сражение проиграно, приняли очередное неразумное решение, призвали жителей бежать к персидской границе, опасаясь расправы карателей.
       Восьмого июня, на Троицу, регулярные правительственные войска уже хозяйничали в городке. Но большая часть корпуса была отправлена в степь для поиска обозов с семьями казаков, пытающихся убежать в низовья Яика. Их задерживали и под конвоем доставляли в крепость.
        А тем временем, многотысячная кайсацкая орда, воспользовавшись смутой, царящей в сопредельном государстве и  тем, что правительственные войска, учтя опыт побега калмыков Китай, вылавливали беглецов, подошла к Яицкому городку, вызвав ещё большую панику среди жителей, знавших, чем это грозит.
      Генерал-майор Фрейман срочно вернул весь корпус в крепость, организовал круговую оборону и, грозя нападением,  настоятельно предложил кайсацким мурзам  покинуть пределы земли Яицкого казачьего войска. Благодаря решительной настойчивости генерала назревающий конфликт удалось погасить.
                ***
       Капитан Крылов, прибыв в городок, первым делом разыскал и освободил от пятимесячного сидения в подвале, Ивана Кирилловича, истомлённого голодом, простуженного, но не павшего духом.
 - Если б не моя верная Аграфена Стигневна, - жалился он Андрею, - нам бы не выжить, подохли бы с голодухи. Она, вить, мать чисна, немыслимым образом прорывалась через заплоты, через ругань, через несговорчивую охрану, задаривала и её пирогами, да шаньгами. Я, ить, раньше, дубина стоеросовая, столько лет с ней прожил, а и часу не мог с ней поговорить, чтоб не полаяться и только теперь, на старости лет дотумкал, мать чисна,  какая же великая женщина мне досталась!
       Как ни странно, но в душе  старый Акутин был на стороне войсковой непослушной стороны, хоть и пострадал от неё немало: и голодал, и пересидел зиму в погребе, и был избит.
 - Ведь какая же переменчивая судьба у меня, - острил старый казак, - останься я на воле, меня бы тоже притянули к следствию, как сочувствующего, а теперь, мать чисна, я как пострадавший, гляди, ишо и медаль дадут.
   С Иваном Акутиным из подвала были вызволены ещё шесть человек. Виновник многих бед войсковой стороны, бывший атаман Андрей Бородин с двумя племянниками Фёдором,  Мартемьяном, да зятем Нефедом, да атаман Сакмарского городка, Данила Донсков, да кабатчик Осип Иванов.
 - Ну и дружки тут у вас, Иван Кирилыч, - смеясь,  подзуживал Акутина Крылов, - один другого толстопузее.  Их-то за воровские дела в узилище кинули, а вас за что, за справедливость?
 -  Ладно хоть не прихлопнули, - с грустью молвил войсковой старшина.
 - Да-а, повезло карасю на сковородке, много масла налили, - усмехнулся капитан.
- Эх, мать чисна, оно, ить, не в том дело, что кошка сало съела, а в том, что попалась, -  нахмурился депутат комиссии.  Скоро кровушка польётся и не малая. Быдто и судилище это адское в Оренбурге возглавил не кто-нибудь, а сам полковник Василий Неронов. У него и фамилия подходящая. Знаешь кто такой Нерон?
 - Вроде какой-то римский император, - припомнил Андрей.
 -  Э, господин капитан, римскую историю, мать чисна,  знать надо, она помогает понять нонешнюю. То был душегуб, тиран, убивец, мать родную не пожалел, христиан дикими зверями травил, Рим пожёг, но и от этого «Нерона» добра не жди.
 -  А что, Иван Кирилыч, неужто так легко вычислить зачинщиков? – спросил Крылов.
 - Так они ж, как бараны, - возмутился Акутин, - сами под нож лезут.
 - А в чём секрет-то?
 - Эти горячие головы, после убийства Траубенберга, охолонули и написали царице покаянную челобитную, мол, «по принуждению оборонялись по крайней нужде»,  обвинили во всём генерала, старшин и даже Военную коллегию, а теперь, мол, «войско Яицкое пришло в тишину и спокойствие». Потом эти легковерные дурни  все, до единого, подписались, чётко вывели свои фамилии и своих поручителей, да ещё на нескольких листах,  для пущей убедительности. Вобщем, сами себе панихиду заказали.
 - Вы, конечно, отсоветовать не смогли?
 - А какая мне вера? Я ж у них в тюрьме! Предостерегал я их через охранников, так даже с бородинскими прихвостнями подрался. Их-то трое, а я – один. Ладно, сторожа, казаки знакомые попались, защитили, навешали им оплеух. А меня так и не послушали, отправились с подписями к Екатерине.
 - Как всегда наивная вера народа в доброго царя, - молвил негромко Крылов, вспомнив беседы с Наумовым.
 - Мотри-ка, Андрюш, ты, однако, далече заглядывашь, - удивился Кириллович, почесав в затылке, - я-то уж давно  древнюю историю почитываю, такое мне ведомо, а откель тебе известно? 
 - Офицеры у нас есть дотошные, да и сам размысливаю.
 - Вот теперь я понял, от кого Сёмка ума набиратся, - потеплел голосом старый, - оно и в казачестве, и в армии светлые головы есть. Один Суворов  чего стоит. Вот и тёзка твой, Андрей Углицкий, полковник,  летось к нам  заглядывал, умница, каких поискать. Советовал нашей казаре уступить да заводил выдать. Ну и списочек показывал тех, кто Челобитную подписывал. Мол, отстегают кой – кого, что ж не впервой, а то, ить, хужей будет, генералов – карателей пришлют. Расплодилось их на Руси, хучь запруду делай – несть числа да всё больше немчура, им чужих - то мордовать не жалко. Сказывал,  мол, беда пребольшая может придти. Не послушали, а оно, ить, горя много, а смерть одна.   
      А вскоре первая партия арестованных, под сто человек, под усиленным конвоем была отправлена в Оренбург, где заседала следственная комиссия. Вскоре в тюрьмах губернского города уже недоставало места. Лавки гостиного и менового дворов были переполнены. Наиболее активных участников бунта нещадно пороли кнутами, ссылали в Сибирь, отдавали в солдаты. Остатних приводили к вторичной присяге. Но казаки, без смущения, по старинке говаривали, возвращаясь в свой бунтарский край:
 - То ли ещё будет, так ли мы тряхнём Москвою.
       Неуступчивая политика недальновидных царских самовластителей не давала выхода волнолюбивой яицкой казаре,  невольно направляя её в русло великой кровавой смуты.
Гигантская бочка с порохом была вскрыта, не хватало только дерзкого до отчаянности человека, чтобы бросить в неё горящую спичку. И такой человек вскоре нашёлся.

                13. Пётр Третий – седьмой.

           В Яицкий городок вскоре пришло высочайшее повеление: круг,  войсковую избу и должность войскового атамана упразднить. Заместо оного учредить должность коменданта с гарнизоном регулярных войск. Вместо набата вменить барабанный бой. Всех казаков разделить на полки и подчинить оренбургскому начальству.
    Комендантом крепости был назначен Иван Данилович Симонов, усадистый, полнокровный сорокапятилетний подполковник, по мнению генерал- аншефа Василия Долгорукого, человек робкий, трусливый и шумный во хмелю. В канцелярии коменданта восседал, как и прежде, хапуга,  войсковой старшина Мартемьян Бородин да прижимистый есаул Мостовщиков.
     Обе полевые команды разместили в Яицком городке, и Мария Алексеевна уже поговаривала о переезде к месту службы мужа, но Андрей, побыв несколько суток в полуразорённой крепости с озлобленным казачьим населением и, ощутив его неугасимую ненависть к солдатам, не решился пока, как и многие офицеры, срывать свою семью  с насиженного места. Поначалу многие офицерские жёны, да и Мария настаивали на выезде из Оренбурга, но вскоре они и сами отказались от рискованной затеи, наблюдая за бесконечным наплывом арестованных яицких казаков.
    Ими были забиты до отказа тюрьма, подвалы купеческих подсобок, складов, лавки гостиного и даже менового двора, что в двух верстах от города. Начались допросы с пристрастием, истязания, пытки.
   А полуразорённый смутой Яицкий городок стал оживать. Возвращались казаки, прятавшиеся по заимкам, урёмам да по росташам.  Подправляли избы, латали кровлю, на выпасах снова появился скот. Заядлые рыбари готовились к осенней плавне, смолили будары, чинили сети, другие рыболовные снасти, заготавливали талы на зиму, для растопки печек да кизяк*, главное казачье топливо.
     Премьер – майор Наумов, как ещё повелось в Троицкой крепости, собрал офицеров обеих команд в просторном комендантском помещении для беседы о текущем положении дел внутри империи, да и за её пределами. На этот раз собралось много офицеров и низших чинов, всем было интересно, что деется за пределами городка, затерянного в обширных казачьих просторах. Капитан Крылов, поручик Юматов, подпоручик Полстовалов и все обер и штаб – офицеры шестой полевой команды расположились в первых рядах, вблизи своего командира. Пришёл и сам комендант Симонов, более по обязанности, чем из любопытства.
  - Знаете ли вы, господа офицеры, что - либо о самозванцах в нашей земле? - Как всегда с вопроса начал беседу, Степан Львович.
Первым поднял руку поручик Юматов.
 - Одним из первых самозванцев на Руси был беглый монах Гришка Отрепьев, который выдал себя за убиенного царевича Дмитрия Ивановича,  полякам понравилось такая авантюра, появился Лжедмитрий Второй, потом ещё Илейка был и  прочие.
 - Вас, господин поручик, недурно подготовили в кадетском  корпусе, - одобрил майор, - всё так, и следует заметить, что самозванцы появляются в тяжёлые для державы времена. В те годы Россия была на грани гибели, а если поразмыслить, то можно заметить, что они всегда поддерживались иноземными недругами. Вот и теперь ожившим Петром Фёдоровичем объявили себя столько негодяев, что на руке и пальцев не хватит. Не хотелось бы называть их поимённо, но вы должны знать о них, и ознакомить своих подчинённых.
    Среди служивых давно уже бродили разноречивые слухи, и теперь они впервые, из уст штаб – офицера слушали официальное сообщение, и в зале установилась внимательная ломкая тишина.
 -  Вот только некоторые, из числа наиболее известных.
 - Это беглый крепостной из Пензы некто Богомолов; рядовой ландмилицкого полка Воронежской губернии Кремлёв; сектант-скопец из Орловской губернии; казак Исетской провинции Каменьщиков, будто бы дотоле прячущийся в Троицкой крепости; это и беглый солдат Брянского полка Чернышёв, но - это всё плюгавая мелочь, рвань, плебеи, люди недалёкого ума. Они все пойманы и понесли наказание. Но, вот, объявил себя Петром Третьим царь Черногории, Стефан Малый, а это уже серьёзная заявка государственного масштаба, сродни польским, опять же польским, ставленникам Лжедимитриям. Но это всё на догляд внешней политики, нас же с вами тревожат внутренние неустройства.
   Тлеет слушок, что где-то и в наших эмпиреях скрывается пока ещё не пойманный окаянный Пётр Фёдорович, весьма пронырливый донской казак, а нити его тянутся за пределы России. Не хотелось бы накаркивать, но за этим самодуром могут стоять могущественные силы. Они, что греха таить, и Порту втравили в войну с нами, подзуживают и шведского короля. Не секрет, что французские инженеры переоборудуют турецкую артиллерию, а шведы, как всегда зубы точат на Петербург. Враги России не дремлют. Мало того, что помогли Петра Третьего воскресить, так ещё и носятся с авантюристкой, лжедочерью Елизаветы Петровны, тоже рвущейся на престол. Не надо забывать о том, что и наш губернский Оренбург, и Троицкая крепость, из которой мы прибыли, и этот Яицкий городок,  вроде бы невеликая крепостица – все они находятся на охране юго-восточных рубежей великой  Российской империи. От нас теперь тоже многое зависит, - закончил премьер-майор.
   Комендант ничего не добавил, а только поковырял пальцем в ухе и ушёл в свой кабинет.

                Часть шестая.
                САМОНАЗВАННЫЙ  ИМПЕРАТОР  ПЁТР  ФЁДОРОВИЧ.

                «Из Яика-городка, протекла кровью река,
                Круты горы закачались, сыра земля затряслась,
                Мелка рыбка вниз пошла, мелка пташка со гнезда,
                Укрепила Пугача, Сын Ивановича».
                Казачья песня.
 
                1. Сарынь на кичку.

     Вскоре в Яицкий городок из Оренбурга  поступила депеша от шестого мая 1773 года.
  «Оному Емельке Иванову Пугачёву, заключённому в Казанскую тюрьму, за говорение возмутительных и вредных слов, касающихся до побега всех яицких казаков в Турецкую область, учинить наказание плетьми и послать, как бродягу, привыкшего к праздной и предерзкой жизни, в город  Пелым, где употреблять в казённую работу».
    Но сообщение опоздало. Вскорости поступило новая депеша о бегстве, «казанского колодника» из-под стражи, с указанием места, где он мог бы скрываться. Неделю спустя, соглядатаи донесли коменданту Симонову, что видели беглеца на Усихиной  росташи, в нескольких верстах от городка.  Для поимки преступника сразу же было выслано в охват две команды, но его успели предупредить. Позже стало известно,  что опасный беглец  с группой примкнувших яицких казаков ушёл на дальние Толкачёвы хутора. Симоновские ищейки с опозданием доложили, что возмутитель спокойствия  спустился вниз по Яику, к Бударинскому форпосту, в восьмидесяти верстах от устья Чагана и что его сопровождала довольно  большая группа вооружённых  казаков.
        Но самое удивительное, выяснилось при допросе яицкого казака Михайлы  Кожевникова.  Под пыткою он сознался, что скрывал на своём хуторе незнакомца, который  открылся ему под большим секретом, что будто бы он и есть император Пётр Фёдорович. Что слухи о его смерти ложны, что он, якобы при помощи верного караульного офицера, спасся от гибели, скрывался в Киеве, потом в Царьграде и в русских войсках, что на Турецкой войне.
     Слух о появлении  в пределах Яицкого казачьего войска «императора Петра», счастливо избежавшего смерти, мигом рассеялся по всему городку. Недоверчивая, занозистая яицкая казара в большинстве своём приняла эту далеко не новую новость с сомнением. В памятных легендах, оставшихся ещё от прадедов, сквозили похождения Ивана Заруцкого и двойной вдовы обоих Лжедимитриев, красавицы  шляхтички Марины Мнишек, волею коварной судьбы, занесённой на седой Яик Горыныч.
     К очередному  самозванцу присматривались, приценивались, не слаб ли умишком, не шушваль* ли какая-нито, нюхал ли порох. Он нужен был казакам, как вожак, могущий взвалить на свои плечи неохватный многолетний груз мести за кровавые порки, за рваные ноздри, за ссылки на вечное поселение в необжитые лютые места Сибири. Все, дотоле знаемые самозванцы, объявлявшие себя «воскресшим»  мужем императрицы, для такого великого дела не годились.
         И вот хмурым сентябрьским  утром,  18 числа,  к покорённому  Яицкому городку, занятому правительственными войсками, подошёл конный отряд в триста сабель, для  пущей важности, распустив дедовские хоругви,  разорвав некоторые пополам, для большего числа и расположился в виду крепости, за рекой Чаган.
     Притихшие, усмирённые крепостные казачки, вновь заволновались, зашушукались, у них вновь пробудилась мысль о стародавней неутолённой жажде отмщения. Да и как её забудешь, коли она в кровь впиталась, в нутро въелась, мыслям покоя не давала.
 -  Сарынь на кичку! - Забурлило в головах потомственных речных пиратов.
    Навстречу мятежникам Симонов выслал две роты пехоты с рогатками для защиты от кавалерии и пару пушек. Следом, через мост, выскочили две сотни оренбургских да яицких казаков под командой войскового старшины Акутина да капитана Крылова. Когда конники сблизились, с противной стороны подскакал казак с манифестом от «Петра Фёдоровича».  Андрей Крылов, изловчившись,  сумел выхватить у посыльного бумагу и, не читая, спрятал её в карман. Часть яицких казаков, прибывших из крепости, вдруг заартачилась, возмутилась и стала требовать прочтения переданного письма. Предусмотрительный капитан, полагая, что текст письма весьма опасен для сочувствующей яицкой казары - воспротивился, бумагу не показал, а только крикнул:
 - Пропало ты, войско Яицкое!
        В ту же минуту,  более половины яицких казаков, прибывших из крепости, пришпоривая коней,  умчались к мятежникам. Противная сторона сразу же устремилась навстречу и стала полукольцом охватывать верных, не примкнувших казаков.
Видя явное предательство и стремясь избежать окружения и плена, Крылов, махнув рукой Акутину, развернул оставшуюся сотню и устремился в крепость. А двенадцать насильно захваченных яицких казаков, не покорившихся самозванцу, впоследствии, надо думать по его приказу, были повешены. Так впервые была пролита братская, казачья кровь и началось непримиримое, междоусобное противостояние,  переросшее в настоящую гражданскую войну.

                2. Два манифеста одного «анпиратора».

       Всю ночь мятежники простояли в трёх верстах от городка, жгли костры, пели песни, ожидая перебежчиков. Утром,  уже пополненное «войско» самозванца, попыталось с ходу, через Чаган ворваться в городок,  но выставленные у моста пушки, с острыми рогатками по фасаду, мощными залпами заставили их ретироваться.
 - Кусал бы локотки, да руки коротки, - обронил Крылов, - наблюдая в подзорную трубу перемещение мятежников за Чаганом.
 -  Ты о чём? – спросил Юматов, стоящий рядом.
 -  Да, вот, говорю, нашёл дурак забаву – лбом орехи колоть.
С самого верхнего яруса колокольни церкви Архангела Михаила удобно было наблюдать за действиями отряда бунтовщиков.
   Конники, пестрящие разношерстной одеждой,  съехавшись в большой круг, спешились, о чём-то совещались, размахивая руками
 - Как ты думаешь, Лексей, что затевают эти башибузуки?
 - А у них, Андрюш, только два выхода: повторить атаку, что они без пушек делать не будут  или пойти вверх по Яику, чтобы взбудоражить всё казачество, вплоть до Оренбурга, а там, как Бог даст. Ты помнишь, что написано в Манифесте новоиспеченного «анпиратора»?
 - Дословно, Лёш, такое сразу в память врезывается: - «Как деды и отцы служили предкам моим, так и мне послужите, великому государю и зато будете жалованы крестом и бородою, рякою с вершин до устья, землею и травами, и денежным жалованьем, и свинцом, и порохом, и хлебным провиантом, и вечною вольностью»
 - Ну и память у тебя, господин капитан, как по-писаному, шпаришь. С такой головой - полком командовать.
 - Ты ещё накаркаешь, Лексей Михалыч, умная голова,  дураку досталась. Это уж вам, учёным, справным - прямая дорога в полковники. А мы что, тары-бары,  да пустые амбары.
 - Ничё, у тебя вон какой сын растёт, никакого богачества не надо.
 - Дай-то Боже, чтоб всё было гоже, как баушка Христинья приговаривает.
 - Христинья Дмитревна у вас пророчица. И откуда только такие люди берутся?  Ведь ни читать, ни писать, а какой ум, она и на Ваньку повлияла. Мне-то вот уже к тридцати, а я всё ещё поручик, а он быстро поднимется.
- Не сглазь,  Михалыч. Ты, вот, объясни мне, неуку неразумному, почему яицкая казара так легко в чудесное спасение «анпиратора»  поверила? За ним ведь тысячи пойдут. Из Бударинского форпоста вышел, у него и сотни не было, а и трёх дней не прошло – за ним уж целый батальон.
 - Ты  гишторию знаешь? Вот и рассуди, - улыбнулся Юматов.
 - Да куда мне? Я ж самоуком, что на глаза попадёт, то и читаю, а ты ж кадетский корпус прошёл.
        Поручик бесшумно, на цыпочках, спустился ярусом ниже, огляделся и,  вернувшись, заметил:
 - Сказал бы словечко, да волк недалечко.  Наш полкан любит везде сети раскидывать, пороха на войне не нюхал, а уж в полковники метит.
 - Ну да, и по заячьему следу и к медвежьей берлоге подбираются.
 - Ты заметил из гиштории, что после Петра Алексеича, вот уж почти полста лет, на троне одни бабы со своими любовниками?
 - Ну, а Пётр Второй? – Возразил Крылов.
 -  Этот недоросль не в счёт. Три года пропьянствовал и скопытился. А потом же  Анна Кровавая с подлецом Бироном, курляндским канальей – десять лет. Далее Елизавета Петровна с волооким свинопасом Разумовским – двадцать годиков. И вот, наконец-то, надёжа-государь появился, да не какой-нибудь смазливый любовник, а законный царь-батюшка. Он сразу и послабление топырчатым староверам сделал, а с этими упёртыми кержаками ещё  Пётр Лексеич кулаки посбивал.
 - Так он же и дворян ублажил, - возразил Андрей.
 - Да, с манифестом о вольности дворянства он накуролесил. Вышло, что весь офицерский корпус армии может в отставку подать, когда ему вздумается, а может и вообще не служить. Все земли, завоёванные русской кровью, дяде своему Фридриху вернул, стал под пруссаков подстраиваться, ну и погорел. Всего полгода-то и поцарствовал, вроде не дурак, а видно родом так.   Теперь вот Катерина Лексевна второй десяток зачала. Ну, конечно, и сердцееды рядом, как же без них. Один только «циклоп» Потёмкин, любитель капусты, чего стоит. Но, он хоть в военном деле дока и генералам не мешает.
         Глянув ещё раз на мятежников, Крылов с облегчением вздохнул:-
   - Ну, вот и потянулась казара к северу,- и не отрывая глаз от подзорной трубы, сказал,-  Лёха, ты прямо, пророк? Они в сторону Оренбурга пошабрили. Дорогой-то они дров наломают. Надо Симонова известить, пусть гонцов к Рейнсдорпу шлёт.
 - А если их нагнать да с тыла ударить,- загорячился Юматов, - как думаешь, Симонов на это не решится?
 - То было бы в самый раз, если бы не два «но», - усомнился Крылов, - первое, у меня только две сотни драгун, пехоту на коня не посадишь. Без казаков да калмыков не обойтись, а они вдруг развернуться и на нас,  да ещё и с тыла - ребята ненадёжные. А я своих вышколенных драгун под нож не пущу. И второе - население городка нас смертельно ненавидит, а с «анпиратором» ушло не более трёх сотен, остальные затаились, и их немало. Стоит  только ослабить гарнизон – такое начнётся.  Симонов, конечно, трусоват, но не такой уж трутень, как его представляют, всё время при гарнизонах толокся, службу знает и погоню не пошлёт.
               
                3. Илецкий городок – замок всей смуты.   
               
    На срочном совещании у коменданта слово попросил войсковой старшина Акутин, и поначалу говорил кратко и сдержанно:
 - Я, пожалуй, самый старый знаток тех мест, по которым сейчас гужуются мятежники.  Дорога до самого Оренбурга промерена мною многократно. Судя по Манифесту и по сообщениям перебежчиков, дело затеяно нешуточное. По пути на Оренбург они будут зорить форпосты, крепости, редуты, надеются как снежный ком с горы, обрасти сторонниками. И это им удастся, посколь на пути до города всего-то две крупных крепости: Илецкая да Татищевская. Остатние все непутные. Стены  из плетней, да и пушчонок одна - две, не более. Гарнизоны крошечные, инвалидные команды да башкиры с калмыками - народец обиженный, оттого и ненадёжный.
    Вся надежда на Илецкий городок. Взять его непросто, Яиком да Илеком  омыватца с трёх сторон, артиллерии там, до дюжины пушек. Правый берег Яика дыбом, на нём и крепостица в четыре угла, и заплоты крепкие. Посад, немалый. Казаков из пяти сотен, сотни три строевых наберётся.  Атаман там, крепкий казак, Лазарь Портнов, друг мой. Но илецкие казачки, что греха таить, на наших  обозлёны. Мы ж тут учуги понаставили, рыбе заслон упредили. Вот и приходиться им волей – неволей землю пахать да скот разводить. Но  оне не бедствуют, земли там тучные, луга заливные. С кайсаками кой-какой торговлишкой занимаются. Им-то рыба только в большое половодье и достаётца, когда Яик Горыныч взъяриватца, силушку свою безмерную показыват, в ширь вёрст на десять разливатца, -  разговорился заядлый рыболов. -  Тады никакие загородки не выдёрживают, учуги срыват, русло своё правит, ну рыба-то в котлубанях да старицах и  застреват, обратно не скатыватца.
- Любезный Иван Кирилыч, - вмешался командир шестой полевой команды Наумов,- извиняйте, что перебил, но нас сейчас интересует не рыбалка в Илецкой крепости, а настроение тамошних казаков.
 - А казачки там справные, нечего сказать. Встренулся я тады в Илеке, мать чисна, с учёным немцем Петром Палласом. Он по императорскому указанию землю нашу обследывал,  дотошный такой лупоглазенькай, всё повыспросил, что, да когда? Тады поведал я ему, что крепостицу ту возвели два малороссийских казака  Иван Изюмский да Андрей Черкасов по приказу начальника Оренбургской экспедиции, тёзки мово, Иван Кирилыча Кириллова и название дали, Илек, будто бы сайгак, по-кайсацки.
 - Иван Кирилыч, - не выдержал премьер – майор,- ну а что казаки?
 - А  илецкие казаки его встренули не абы как, а по чести, как великого боярина. Из пушки палили, медовухи наварили. Он пригубил, понравилось, ещё попросил, встал, а ноги не держут. Вот смеху-то было, для почину, выпил по чину.
 - Так, когда это было? - Опять не вытерпел Наумов.
 - Дык, года четыре назад, заскакивал я туды. Оно, ить, всё второпях да мимо. Идёшь, опосля  Мухранова на Иманский хутор да на Кинделю, а к Илеку крюк надо давать. Ну, всё течет, всё меняется, таперь об их настроениях ничё сказать не могу, но ежели бы они встряли, то от «анпираторского» войска токо порожнее место осталось. Казачки бойкие, рубеж держат отчаянно. Кайсаки-то близ городка, и перелазить-то Яик боятся, коней да баранов на обмен пригоняют, оттого и казаки там справные. Правда, Семён мой, летось, в Илек заскакивал, сказывал, будто, есть и там подзужники, богатеи братья Твороговы. С атаманом Портновым на ножах. Мол, больно строг, воровать не даёт, губернатору в рот смотрит, законник.
   Из сообщения войскового старшины Наумов понял, что илецкие казаки, ребята крепкие, но как они отнесутся к самозванцу, бабка ещё надвое сказала.
                ***
         К середине  дня отряд мятежников прибыл на Гниловский форпост, что в 25 верстах от Яицкого городка. Мобилизовали пяток строптивых казаков да одну пушку на телеге. Страшась  погони, задерживаться не стали, проскочили до Рубежинского форпоста, смыли в Рубежинке дорожную пыль, некоторые казаки скупнулись и в Яике. Сентябрь перевалил за середину и яицкая вода, бегущая со стылого Рифея, отдавала холодом, а дубовые рощи да осинники уже сквозили голыми ветвями.
 -  Не от добра дерево так рано лист ронят, - судачили знающие казаки.
 - Да, эвон и листья осиновые кверьх лицом ложатси, к ранней зиме, да и журавли на юг потянули, гли, как высоко летят, под самы облака. Всё к одному – жди скорой  холодрыги, - вторили им старожилы.
 - Что вы  ноете «зима, зима»,- ворчали раздраженные недоверы, - быдто не знаите, доколь лист с вишенника не упадёт, сколь бы снегу ни навалило, осень его сгонит.
                ***
      Самоназванный император, чтобы засвидетельствовать свою неукоснительную власть, приказал собрать Большой круг да выбрать предводителей. Долгих споров не приключилось – все одностаничники друг друга хорошо знали, кто во что горазд. Походным атаманом избрали Андрея Овчинникова, он, хоть и хром, в походе ногу повредил, но имел ясную голову, многое видел наперёд и казаки ему подчинялись беспрекословно.
      Дмитрия Лысова задиристого, форсистого забияку, невзлюбимого Пугачёвым, выбрали в полковники. Есаулом кликнули Андрея Витошнова, хитрована, умеющего угодить всем, рассудительного говоруна, избрали трёх сотников да хорунжих, назначили урядников.
    Когда выборы закончились, надёжа-государь приказал построить всё воинство в две шеренги, да произвести счёт, оказалось четыре сотни с половиной. Довольный Емельян подобрел ликом, думая про себя:
 - Казачий полк – пятьсот сабель, чуток не хватает, но в Илецкой доберём. Мерным шагом прошёлся вдоль строя, глядя каждому казаку в глаза, а огненный взгляд его не всякий выдерживал.
     На другой день, зябким сентябрьским утром, уже схваченное воинским единоначалием, мятежное войско, разделённое на сотни и десятки, двинулось вдоль цепочки приграничных укреплений по старому многолетнему тракту в сторону Оренбурга. Собирали по пути казаков: кого охотой, а кого и силой, прихватывали годные пушки. Прошли порубежные форпосты: Генварцевский, Кирсановский, Иртецкий, переправились через капризную широконькую Кинделю, разоружив топырчатых охранников моста, требующих платы. В ожидании вестей из Илецкого городка, раскинули стан в семи верстах от оного, на склоне Общего Сырта, близ глубокой речки Заживной, пониже Еманского редута с приткнувшимся хуторком.
 
4.Еманский хутор.

                «Над Жарным Маром сонмища веков…
                Взирают молча, плачут и  хохочут…»
                П. Илеков.

         На пологом склоне Общего Сырта, неподалеку от Агафошкиной росташи белели несколько лачуг из плетней, обмазанных глиной с навозом и крытых дёрном. За ними, повыше, с десяток  побелённых саманных хатёнок под крышами из чакана.  Ещё выше, почти у самой дороги, притулилось к острым рогаткам, каменное строение  довольно защищённого редута.
      С юга его прикрывал обрывистый берег в несколько саженей от глубокой лощины, вырытой многолетними вешними стоками, текущими с верхотуры плоскогорья. С опасного бухарского востока хуторок опоясывала довольно глубокая речка Заживная, впадающая по весне в Кинделю, несущую воды в  Яик. С запада, севера и востока редута была выложена широкая стена, из камня-плиточника с щелями для стрельбы, высотою в полторы сажени. На дорогу выглядывало закопченное жерло пушки. Из-за стены высовывался небольшой конус часовенки с крестом. А над редутом царствовала высоченная тренога -  караульная вышка с лестницей, уходящей к самому помосту с навесом из чакана.*
        Ближе к воде виднелись загоны для скота из жердей, рядом аккуратные стопки кизяка, обмазанные навозом – топка для зимы. В тревожные времена, когда кочевники  прорывались к Заволжью, в редуте квартировал усиленный казачий пикет для подстраховки Илецкого городка с тыла.
    Походный атаман Андрей Овчинников место для стана выбрал на пологом берегу речки, у высоченного осокоря, упирающегося вершиной, казалось бы, в самое небо, поставили палатку и «анпиратору». Припасливые казачки тут же раскатали рижаки, короткие бредни, да прошлись несколько раз по мелководью, зачерпнули в мотню ведер десять крупных карасей да увёртливых щук в руку толщиной, но более всего было раков. Любители редкого деликатеса тут же стали отбирать в цибарки* тех, что покрупнее,  да на костёр. Особо добычливые казачки переплыли на ту сторону, набрали полные картузы сизой сладкой ежевики, да переспелого торна.
 Угостили и «анпиратора» местным лакомством, ехидно подмигивая, мол, «в Санкт-Питербурхе, Ваше Величество, Вы, поди, такого не откушивали».
      Несколько казаков снарядились настрелять уток, снующих целыми стаями, да царь-батюшка запрет наложил, боясь упредить возможных противников.
Молодым, прожорливым казакам ухи не хватило, тогда они, вспомнив детство, стали выдергивать молодые побеги чакана с длинными толстыми корнями и, ободрав коричневую шкурку, лакомились сладким мучнистым деликатесом.
      После ужина Пугачёв с десятком телохранителей поднялся наверх плоскогорья, ведомый любознательным Иваном Почиталиным, заметившим огромный курган на гребне Общего Сырта. Местный иманский казак Афоня Шаишников рассказал, что прозывают его Жарным Маром, а кем и когда насыпан, не знает, но, похоже, битва была страшная. Такой огромный курганов зазря не поставят.  Людей, кто знал про это побоище, давным-давно Митькой звали, а вот прозвание осталось. Ведь и хутор-то, мол, не Иманский, а Яманский, от татарского «Яман» - «плохо».
     Взобравшись на вершину кургана, Емельян глянул на восток и обомлел – перед ним лежало великое, ещё не знаемое им, неохватное, золочёное с чернью, пространство, осенней дубравы. Оранжево-жёлтые лучи предзакатного светила, как будто зажигали небесным огнём, ещё не опавшую, но уже поникшую листву осин, берёз и исполинских раскидистых дубов, уходящих от берега Заживной до самого Яика Горыныча. Пугачёву невольно подумалось -  не будь этого чудного ковра, можно было бы, наверно, увидеть загадочную для него, и, быть может, роковую Илецкую крепость. 
         По словам казаков, она была хрошо укреплена, но бывалого воина, бравшего знаменитую крепость Бендеры, более всего смущала дюжина тамошних орудий крупного калибра, против его трёх, отслуживших свой срок пушчонок. Да и каково настроение тамошних казаков, если воспротивятся, то могут порушить и всё задуманное. Тогда повторится то, что было в Яицкой. А обойти Илек нельзя, оставлять в тылу вторую крупную крепость было опасно.
   Спустившись в лагерь, он подозвал походного атамана, писаря и повелел срочно написать указ такой силы, чтобы забиженные илецкие казачки сразу поверили воскресшему Петру Фёдоровичу.
      Почиталин быстро подправил ранее писаный указ и сразу же, ещё до захода солнца, Василий Овчинников ускакал в Илецкий городок, где его хорошо знали.

                5. Торжественная встреча

      Рано утром, когда первые лучи восходящего светила озолотили вершину Жарного Мара, не дождавшись ответа с Илецкого городка, Пугачёв, терзаясь сомнениями,  с большой опаской, по извилистым лесным просёлкам, подобрался к правому берегу Яика. Навстречу ему из густой дубравы выехал походный атаман Овчинникова  и доложил обстановку:
 - Так шта, мой дальний родич, илецкай казак, сумел пробраться в посад, а потом и в саму крепость и прознал, шта ишо третьеводни атаман Портнов получил известию от Симонова. Шта  объявилси донской казак Емелька Пугачёв, выдающий быдто себя за анпиратора Пятра Хвёдорыча. Шта  часть яицких казаков ему передалась и, мол, шайка ета двигатца к Илецкому городку.
 - Ну, ты лишнего-то не болтай. Ишь разошёлся: «Емелька», «шайка», «Пугачёв»! Чичас протяну-от плетью вдоль спины, не посмотрю, что ты походный атаман.
 - Виноват, ваше благо…, превосхо…, - смутился Овчинников.
 - Величество! Пора уже привыкнуть! Что ещё? – Рявкнул  «анпиратор».
 - Енто кум-то мой, Василий, как в крепость проник-то, надысь. Стал  казакам Указ твой зачитывать, народ собралси, слушают, а тут Портнов атаман явилси да приказал кума заарестовать, а казачки яво всем гамузом* отбили. Таперь у них своя каша заварилась, стенка на стенку пошли, но тем, кто против - отлуп дали, попов уговорили, встречать выдут. А иттить надо немедля, пока удача близко, дорога не склизка да пушки молчат.
      Вскоре прискакал казак Шаишников, доложил, что мост излажен, плоты  выловлены, бояться нечего, да и ворота в крепость отворены, ждут «анпиратора».
      Первым, с полусотней отборных молодцов, процокал по мосту походный атаман Овчинников. Избоченясь на своём, игреневой масти, звероподобном храпящем жеребце, Андрей окинул сторожским взглядом толпу встречающих казаков, двух священников в праздничных ризах, иконы, хоругви, стоящую отдельно группу женщин, крикнул зычным баритоном:
 - Ну, шта, гаспада илецкие казаки! К встрече анпиратора готовы? Так шта к вам яво вяличество, сам Пётр Хвёдарыч жаловат! Встречайте!
    И,  крутанувшись  на своём танцующем иноходце, оставив команду у ворот крепости, вернулся на другой берег, к предводителю. 
     Чуть погодя, по восстановленному деревянному настилу моста чётко, как барабанная дробь, зацокали копыта крупного жеребца чагравой, тёмно-пепельной редкой масти. На нем, подбоченясь, ловко, как влитой, в дорогом седле -  плечистый мужчина в неброском синем чекмене, в чёрной мерлушковой шапочке, чёрной окладистой бороде, с открытым жгучим взглядом карих глаз.
     Следом -  приземистый конник в щегольском, тонкого сукна, ярко-зелёном бешмете, поверх нарядной, вышитй сорочки, в  шерстяных синих шароварах, надвинутых по-казачьи на персидские сафьяновые сапожки с загнутыми носами, на каблуках звончатые колечки, отделанные серебром. На голове щегольская смушковая феска с малиновым верхом и золочёной кистью.
   Встречающие илецкие казаки невольно переводили взгляд с одного на другого, пытаясь угадать, кто же из двоих «анпиратор». Многие склонялись к тому, что второй, пышно разодетый всадник, видимо, и есть «воскресший» «Пётр Фёдорович», но почему на ём турецкая феска с кистью, да и на вид уж больно неказист, взгляд из-подлобья, да и мордой не вышел.
 - Не-не,- возражали передние казаки, - первый верховой и есть сам «анпиратор». Гли, какая посадка, выправка,  да и сам осанистый, а взор, взор-то огн-ево-ой, царский, глянет, быдто жаром опалит. И конь-то под ним особенный – не идет, а танцует, да и масти такой у нас не сыщешь. А что одежонка на нём неказистая, дак поистрепался в дороге, уж сколь годов странствует.
 - А чаво ж у яво борода, как у нашей казары?
 - Дак, можа ён и сам старой веры придёрживатца, ить недаром указы в нашу защиту писал.
Третьим поспешал уже знакомый всем походный атаман, за ним есаулы, а далее с десяток яркого колера знамёна (для большего счёта,  разрезанные пополам), да треугольные флажки на пиках.
   Едва только конь «царя-батюшки» ступил передними копытами на берег крепости,  как раздался непрерывный колокольный звон и приветственные возгласы казаков.
   Емельяна впервые в жизни встречали с такими почестями, такими радостными криками, да ещё в такой крупной крепости и он вдруг разволновался. Сердце заходило ходуном, кровь прилила к лицу, по спине побежали горячие ручейки. Он  хорошо знал, в какую опасную игру включился, ни на миг не расслаблялся и старался представить себя со стороны.  Достойно держась, придуманного им образа императора, которого он никогда не видел, Емельян знал, что яицкая казачья верхушка постоянно следит за каждым его поступком, проверяя и испытывая, достойно ли и правдиво их актёр играет роль Помазанника Божия. Знал, что достаточно сделать только один неверный, оплошный  шаг и пропал он, пропали те, кто заставил его играть роль императора без подсказки со стороны. Хорошо вооружённые отчаянные илецкие казаки фальши не потерпят.
      Пугачёв хоть и держал на себе весь фокус внимания илекчан, краем глаза следил и за Овчинниковым, и за Ишаевым, и за Витошновым, и за Чикой-Зарубиным, но всех более его беспокоил Андрей Лысов, второй человек во вновь избранной верхушке яицкого казачества.
Дерзкий, своевольный, нахрапистый, он показал своё недружелюбие с самого появления самозваного императора. У Пугачёва порой мелькала мысль, а не мечтает ли этот задира и горлопан,  занять его высокое место. Вот и теперь он стоял в первом ряду колонны и с ехидной усмешкой пытался предугадать: что же выкинет этот скоморох перед толпой одураченного народа.
    Пугачёв в годы службы не раз бывал на смотрах при высоком начальстве и благодаря своей врождённой сметливости, сразу сообразил, что следует делать.
   Он важно, не торопясь, спешился, поддержанный двумя гвардионцами,  на глазах жадно изучавшей его толпы, не спеша, подошёл к большой иконе Великомученицы Варвары. В наступившей разом тишине, снял шапку, пекрекрестился двоеперстием, что сразу вызвало одобрительный отклик наблюдающих илекчан, приник к образу, ещё раз перекрестился большим замахом, низко поклонился и, повернувшись к народу, громко молвил:
 - Здорово ночевали! Господа илецкие  казаки!
 - Слава Богу, надёжа-государь!- Прозвучало в ответ громкое эхо сотен голосов.
 - Всё вроде идёт как по -  писаному, - думал про себя Емельян, и откуда у меня это берётся?
    Тут же из толпы вышел крупный осанистый казак в новой синей поддёвке с малиновыми шнурами и низко поклонившись, подал «государю» большой поднос с караваем и солью. Пугачёв все эти старинные обычаи знал ещё с отрочества. Они, казачата, сидёнки и те, кто, помоложе, при торжествах на плацу обычно облепляли деревья, заборы, а то и крыши домов, наблюдая за чинными церемониями. Обычно виновник торжества, отщипывал кусочек каравая, обмакивал его в соль и съедал, а поднос передавал подчинённым. То же сделал и Емельян, поклонившись ещё раз народу, с интересом и явным недоверием, рассматривающего человека, простого на вид казака, выдающего себя  за воскресшего государя.
    Емельян, по настороженному молчанию толпы, остро почувствовал подозрительное недоверие к своей персоне и лихорадочно искал выхода. Счёт  шёл  уже на секунды.
    - Вряд ли кто из них видел когда - нибудь живого царя, - думал Пугачёв, представляя себя глазами илецких казаков. -  Им, пожалуй, грезится  нечто могущественное, в золотом одеянии, с усыпанной брильянтами саблей, на белом коне и с короной на голове, а тут перед ними приземистый смертный, обычной внешности мужик, в казачьей одёже, токо обужа на нём не как у всех – красные сапожки, а так,  такой же весь хрен до копейки.

                6. «Анпиратор» Пётр Фёдорович в Илецком городке.
               
       Емельян понял, что только живая, убедительная речь может смести нарастающую подозрительность толпы, а оратор он был отменный. Когда умолкли малые колокола, призывая к вниманию. «Государь», приготовясь говорить речь,  сделал непростительную ошибку – по старинному казачьему обычаю, сдёрнул шапку с головы -  многие казаки это приметили, зашушукались, задухарились,  мол, истинный царь перед народом шапку не ломает.
 -  Дак настрадался, поди, по разным державам шастая,- возражали иные,- уважение к народу поимел.
        Когда, наконец, установилась боязливая, настороженная тишина, «анпиратор», теребя  шапку в руках, приосанился и вдруг заговорил зычно, выразительно, обращаясь к передним рядам илецких казаков:
 - Господа казаки! Весь  честной народ! Что бы ни говорили злодеи, мои супротивники, не верьте! По присланному вам вечор моему Указу, вам доподлинно должно быть известно, что я и есть настоящий государь Российской империи Пётр Федорович!
     Я пришёл к вам, дабы искоренить зло, избавить вас от утеснений, бедности и от тех злодейских истязаний, что испытывает казачество и весь народ рассейский от неверной жонки моей Катерины и её злодейских генералов. Она и меня пыталась лишить жизни, да верные офицеры спасли мне жизнь. Пришлось долго скитаться, скрываться от её ищеек. Она не допустила к трону и законного наследника, сына моего Павла Петровича. Дай-то Бог ему здоровья да сызнова свидеться. Он совсем ещё молодой, девятнадцать годов токо минуло. – В басовитом его голосе пробрызнула нотка отеческого сострадания, замкнувшая, как искрой притихших сердобольных илецких казаков, да и у него натурально, навернулись крупные слёзы (он вспомнил своего сына Трофима). Довольно правдивое действо умелого лицедея, вызвало настолько искреннее сочувствие у большинства доверчивых казаков и особенно казачек, что некоторые даже захлюпали носами. - Когда же с Божьей и вашей помощью я прибуду в Петербург, то повелю свою неверную жёнку сослать в самый дальний монастырь, пущай грехи свои замаливат. А у бояр и прочих прохиндеев сёла и деревни отберу, а жаловать их буду только деньгами. А тех, какими я лишён власти,  безо всякой пощады перевешаю.
    Когда велеречивый «анпиратор» закончил свою трогательную вдохновенную речь, и над притихшей площадью нависла торжественная тишина, откуда-то сбоку, близко к свите государя, вышел высокий пожилой казак, поклонился и, встав на колени перед Пугачёвым, молвил:
 - Дозволь слово сказать, Надёжа - Государь!
   Вошедший в роль императора-освободителя, Емельян озадачился новым для него испытанием, подозревая, что это постановка его подельников, возможно и каверзная, неизвестно ещё  от кого она исходит. Повернув голову в сторону свиты и, заметив недоумение на их лицах, успокоился и обратился строго к просителю:
 - Кто таков? Чего надобно?
 - Волжский казак я, Фёдор Дубовсков, Ваше Величество! А в  городок сей сослан, за своевольные проступки. До ссылки приходилось бывать в Питербурхе и не однажды лицезрел Ваше Величество. Видел, как вы и обручались.
     Лицо Пугачёва в раз порозовело, обмякло, благодарно подобрели глаза. Чего он так боялся – не случилось.
- Встань, казак! Благодарствую тебя, старинушка, за память твою глубокую, за верность живучую, долго живи, - и, дав поцеловать ему  руку, обратился к толпе.
- Вот, детушки, как вы слышали, признал меня ваш казак, - и, опустив голову, утер набежавшую слезу, -  а уж сколь годов прошло.
   После этих довольно искренних слов ссыльного казака,  илецкие поселенные воины, отбросили сомнения и, как показалось Емельяну, поверили, что перед ними истинный император Пётр Фёдорович.
               
                7. Банные секреты.

     Высокому гостю отвели весь второй этаж, «лутче прочих» дома, в станице, самого зажиточного казака Ивана Творогова. После лёгкой закуски государя повели в исходящую паром баньку соседа, казака Сакмаркина.
       Семья Сакмаркиных была не такая уж и маленькая: отец, мать да восемь сыновей, один другого здоровее, все в тятьку, да четыре дочки, да дедуня с бабакой, жившие в келейке у яблони. Напротив, в самом углу двора, подале от жилых построек, рубленая в лапу, баня, с топкой по белому.
Емельян вошёл в просторный предбанник с широкими лавками, где его ожидали два сына да отец Сакмаркины. Под  потолком - вешала с дубовыми да с вязовыми вениками. В самом углу, в закутке, для особых гостей веники из берёзы, да сухие пучки целебных трав.
 - Я, ить, с самого Бударинского форпоста не мылся, - невольно вырвалось у Емельяна, на миг забывшего своё «царское происхождение», - завшивел, поди.
 - Ну, так мы чичас поправим, Ваше Величество, - ощерился хозяин, детина в сажень ростом, поддавая пару, - ни одна блошка не упрыгнет.
         Лавки в бане уже накалились, но Емельян буркнул хозяину:
 - А, ну-ка, паря, кинь-ка пару ковшичков на голыши, что-то уши зябнут.
 - Так ведь, и так лавка раскалилась, ишо пузыри вскочут, обеспокоился   
хозяин.
 - Как вскочут, так и отскочут, - возразил «анпиратор», веники-то распарили?
 - А как жа, четырёх-то, поди, хватит?
  - В самый раз, -  хмыкнул Емельян.
        Бросив два ковша душистой, настоянной на травах, воды на раскалённые гальки, младший Сакмаркин пулей выскочил наружу. И сразу же  на спину распластанного на лежаке надёжи-государя, обрушилась лавина хлещущих ударов распаренных веников. Анпиратор только кряхтел да помыкивал, подбадривая старательных банщиков. Распаренный травный запах уже нестерпимо обжигал казаков и один из них, не вытерпев жара, ливанул на себя таз холодной воды, выскочил в предбанник. Старший Сакмаркин, плеснув на спину ковш холодной, вдруг заметил на рёбрах государя параллельные красные полосы, перестал махать веником, хмыкнул и, вылив на императора целый ушат холодной воды, спросил уже с еле заметной издёвкой:
 - Ну как, Пётр Хведорыч, отдохнём малость али ишо?
 - Захекался, поди? Да и у меня сердечишко выпрыгиват.
  Выйдем-ка в предбанник охладимся.
   - Ваше величество, - молвил казак уже без прежнего подобострастия, хитро прижмурив глаз, - я-от по своей неразумности спросить хочу, -  наливая в кринку квас с ежевичным вареньем из запотевшего жбана, -  неужто вот так же  по-русски и в иных землях анпираторы парютца?
 - Какое там! - Захохотал Емельян так, что где-то за стеной закудахтали куры. - Звать-то тебя как?
 - Фомой кличут, Ваше Величество,- с лёгкой усмешкой молвил хозяин, доливая гостю квасу.
 - Так вот, Фома, изо всех царей, сказывают, токо наш Пётр Алексеич любил баню. А парился так, что все телохранители в омморок падали. Мне вот доводилось бывать в иных землях в Пруссии, Польше, дак, там не только простолюдины, а и короли бани чураются. Слыхивал я, что в аглицких землях есть высшая награда - орден Бани называется, но им токо королей награждают. Когда ет орден вручают, тогда он и в бане моется, а потом, как и все, в лоханке. Вот только один наш православный народ бани и не чурается.
 - Да-а-а, чудно люди живут,- протянул с ехидством Фома и, подойдя к дверям, гаркнул на весь двор, - Минька! Заснул чё ли! Закуску неси!
 - Чё Яик-то ваш, Горыныч, всё на Бухарску сторону норовит?- Продолжил гость разговор.
 - Да, прям бяда с ним. Поначалу-то городок на правом бирягу сплановали, а по весне как хлынуло половодье, еле ноги унясли. Таперчи на левом обосновались, так опять не слава Богу -  стремнина берег точит. Течением низовой пясок вымыват, берег и рушится. Дом-пятистенок  деда мово из дуба рубленый красавец, с петухами на воротах стоял, все любовались. Дак вся улица та ухнула, таперь там середина реки. Вот такой у Яика норов, не вялит сялиться ни на правом, ни на левом бирягу.
 - А из-за чего у вас с атаманом Портновым-то нелады?   
 - Строгий,  больно, пошлину за торговлю с кайсаками требоват, с посадскими воюет, не велит близко к крепости селиться, а там все боле прибеглые из Яицкого городка оседают. Смутьяны, от наказания бегут, а он пачпорт требоват, вот и не по ндраву. У нас-то не случалось такого смертоубийства, как у них в Яицкой, они-то воду и мутят. А Лазарь Иваныч всё ж атаман, хучь и назначенный, в меру справедлив и мзду не берёт.
 - Ну, а что Творгов, шабёр твой?
 - Не могу, никого хулить, ибо в писании сказано: « не судите, да не судимы будете». Грамотен, скот на правом берегу в лугах откармливат, не бедствует, в атаманы метил, но начальству виднее.
 -  Значит, говоришь, Творогов грамотен? – задумался Пугачёв.
 - А дозвольте, Пётр Хвёдарыч, и вас спросить,- прервал мятежные думы
Емельяна казак, - вы уж простите за дерзость мою, простодушную.
 - Спрашивай, чего уж там,- заважничал «анпиратор».
 - Мы тут как вениками вас исхлестали, глянул я, а на спине красные полосы проявились? Такое, ить, только от порки кнутом показыватца. Так-то их не видно, а в парной они проступают, быдто знак наказания для простолюдинов. Меня самого пороли да и не раз. Сверьху заживёт, а похлещешь веником в баньке, оно и показват. Сам-то не видел, а сыновья сказывали. 
       Емельян помолчал, опустив голову, думая, вот и отметился. Что ответить? Ведь не скажешь, что полковник Денисов приказал отодрать кнутом ординарца Пугачёва, за  утерю им коня. А императоров не секут, ну разве что голову сымут, а казак, видимо, это знает, да и сам бит не однажды. Тут не отмолчишься. Не признаешься – ещё за вора примет. Ведь один на один, надо открываться.
 - Чьих ты будешь, казак?- кинул настороженно Пугачёв, насупившись.
 - Сакмаркиных мы, Ваше Величество, - с ухмылкой, как опять показалось
Емельяну, - произнёс Фома, - вы уж не гневайтесь на мой глупый вопрос.
 - Умеешь ли ты, Фома, держать язык за зубами? - Построжал голосом гость.
  - Болтуном не слыву, - заволновался могутный казак, - клятву хранить умею.
 - Ты знаешь, что на Руси нашей великое какое бедствие деется? Что творит немка Екатерина? Как она защищает кровопийц помещиков? Ить народ, как скотов, продают, измываются над крестьянами, как хотят, а жалиться  - не моги, выпорют с пристрастием и в Сибирь на вечную каторгу. А что с казаками творит? Ну, ты и сам знаешь. Да мне пришлось отведать кнута и не единожды, и ты это увидел. Да, я донской казак! Хорунжий  Емельян Иванов Пугачёв, взял на себя имя убиенного императора Петра Фёдоровича, а это такая ноша, что не каждому по плечу.
      Фома, огорошенный откровением «анпиратора», стоял рядом, вытянувшись во весь свой, почти саженый,  рост, держа жбан в руке, забыв налить себе квасу.
 -  Понял по твоим ухмылочкам, что ты разгадал меня, - продолжил гость, - да, императоров  кнутами не секут, а вот самозванцев четвертуют. Знаешь, что это такое? Нет? А это мучительная казнь: сначала руки, ноги отрубают, а потом уже голову. И я знаю, на что иду, знаю, что меня ожидает. Об чём ишо спросишь, Фома неверующий?
       Потрясённый Сакмаркин стоял навытяжку перед Пугачёвым и молчал, а по его щекам текли крупные слёзы, застревая в чёрной с ранней проседью бороде.
 - Ну, ты об этом ни гу-гу. Кому надо, те знают. А народ за простым донским казаком не пойдёт, ему царь нужон. Ну, давай ещё один заход сделаем, да к столу пойдём. Бросив на каменку пару ковшей, похлестали друг друга вениками, облившись студёной от Горыныча водой, вышли, а в предбаннике  уже стоял ординарец государя  Фофанов со стопкой чистой одежды.
 - Вот, Ваше Величество, переоденьтесь, Творогов передал. Тут и исподнее и вся верхняя одежда, акурат на вас, новьё.
    Фома, помогая Емельяну разобраться в принесённой одёжде, думал про себя: - Откуда ж Творогов такое добротное облачение добыл? Ить, скуп. На  Крещенье льда не выпросишь, своего ни за что не даст, поди, у Портнова сундук разорил.

                8. Его Величество – «кукла».
               
    После проведённого накануне бурного застолья, лёжа в роскошной мягкой постели, да ещё и под невиданным им, балдахином,  Емельян проснулся рано. Крепкая медовуха, которой потчевали илецкие казаки, отключала  только ноги и голова была ясная, а особенно теперь. Пугачёв, невольно перебирал события последних дней, стараясь сложить из них чёткую логическую цепочку. Несмотря на узаконенное признание его императором, на оказываемые почести, порой доходившие до претившего ему раболепия, Емельян чувствовал постоянную осязаемую тревожность, некую заведомую опасность, которая держала его настороже, въелась в его плоть и кровь, как у матёрого степного волка - кыскыра.      
    Уже здесь, в Илецком городке, Емельян вдруг почувствовал, что им незримо управляют, и на все его волевые действия, приказы, повеления особого внимания не обращают, если они не совпадают с мнением верхушки казаков, возглавивших мятеж. Признаваясь самому себе, он понимал, что достойно управлять «своим войском» пока не может, так как не знал ни местности,  ни командиров, ни их мудрёные задачи, которыми, как ему казалось, руководила только жажда мщения.
       Связав в цепочку все события этого года, он неожиданно понял, что ещё с  прибытия от игумена Филарета, с его благословением взвалить на себя сомнительный образ Петра Третьего, его тщательно прощупывали, допытывались, проверяли ещё на хуторе Овчинникова.
    Впервые Емельян почувствовал свою неуправку ещё после первого приступа на Яицкий городок, когда, не особо заботясь о его согласии, казнили одиннадцать казаков, отказавшихся перейти на сторону мятежников.
       Затем настоятельно подсказали провести Большой круг, выбрали, не советуясь с ним нужных им людей – со многими он даже и не был знаком. Его покоробило избрание в полковники Дмитрия Лысова, выкобенистого, наглого хвата, ставшего вторым человеком в войске. На замечание «анпиратора» махнули рукой. Вспомнил, с каким трудом ему удалось отрешить от казни двадцатилетнего грамотного сержанта Кальминского, симоновского гонца, с пакетом разоблачительных документов.
     Остро ощущая свою беспомощность в грамоте,  скрывая это от казаков (мол, что же это за анпиратор, ежели ни читать, ни писать) Пугачёв всеми способами старался окружить себя грамотными письмоводами. Его на диво зажигательная, убедительная речистость требовала обязательного изложения на бумаге.
      
                ***
        Пугачёв любил застолья, шумные кампании, но теперь, когда взвалил на себя груз «ожившего» государя, на людях пил мало, зорко наблюдая за своими соратниками, изучая их поведение, характеры, образ мыслей, ведь недаром говорят, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
      Невольно замечал, когда казаки, ещё не совсем отяжелев от выпитого зелья, кричали, не обращая внимания на анпиратора, о походе на Оренбург, об искоренения этого змеиного гнезда, который не даёт им воли, безжалостно тиранит казаков казнями, увечьями, кровавой поркой да ссылками. Сам Емельян доселе не бывал в губернском городе, не ведал и о цепочке крепостей по Яику, коими надо овладеть, чтобы выйти к этому злонравному месту. Ему, как потерявшему свой трон, государю, грезился поход на Москву, златоглавую кубышку бед простонародья всея Руси. Яицкое же воинство правило на Оленбурх, или, как прозвали его кайсаки, Ырымбор.
 - Так кто же я на самом деле? –  мучительно пытался понять  Емельян, - царь народный или безмозглая цацка для потехи в руках пронырливых шерамыжников.
                .
                9. Старый знакомый.

        Луч света заглянул в открытое окно, и потянуло ароматом пекущихся рыбных пирогов вперемешку с ядрёным запахом конского навоза и кизячного дыма. Где-то   захлопали крыльями, и совсем рядом раздался мощный, как у батальонного командира, петушиный голос «Ку-ка-ре-ку!»  Следом, как по команде, запели ближние соседские петухи, затем – дальние и невольно образовался дивный петушиный илекский хор.
   Емельяну вспомнилось детство, Зимовейская станица, речной плёс, неподалеку густая щучья трава, где пряталась рыба и одинокий щемящий крик кукушки на вершине белолиственного, как будто специально украшенного на Троицу осокоря.
   Пугачёв быстро, по-военному, оделся в ещё в необмятую хрустящую одежду и, скрипя новыми хромовыми сапогами, вышел на крылечко.
Во дворе, на телеге с соломой сидел некто, заросший по самые уши густой бородой, причём чёрные волосы, как пучки травы, торчали из ушей и даже из носа. Нечёсаная  густая грива закрывала узкий морщинистый лоб и, только два,  светящихся глаза, посверкивали из этой дикой косматой копны. Длиннополый казакин, вроде монашеской рясы дополнял фигуру этого странного человека. Он старательно что-то рисовал на обломке деревянной лопаты, которой обычно садят хлебы в печь.
 - О, Емельян Иваныч, вот так встреча,- воскликнул лохматый человек жидким тенором. – Я те в новой сбруе поперва и не признал,  долго жить будешь.
    Пугачёв от неожиданности вздрогнул, бросил по сторонам тревожный взгляд, но во дворе никого не было, только четвёрка гнедых коней под навесом, уткнув морды в торбы, хрумкала овёс, да отмахивалась хвостами от слепней.
 - Не каркай! Кто таков? – Громыхнул Емельян басом.
 - Так мы ж у Филарета в Узенях встречались, аль не опознал? Ты тады с мужиком Филипповым за рыбой в Яицкий городок снаряжался, а я тады иконы в монастыре малевал, но тоже долго не задержался. Монахи хучь и божьи люди, а скупердяи ещё те, им бы самим кто подал. Я ведь у них за трапезу работал, а едят они и сами скудно. Не выдержал, за тобой подался. До Яицкой доковылял, а там стрельба, пришлось в церквах у отцов хорониться, да спровадили. Дорогой на солдат симоновских нарвался, обшмонали всего, да с меня взять-то нечего.
 - А как сюда попал? -  строго спросил Емельян.
 - Дак на попутных с казачьим обозом поздним вечером добрался, а тут гульба. Царя-батюшку встречают, седьмого по счёту самоназванного. О, погоди, - приставил он ладонь козырьком ко лбу,- уж не ты ли, Емельян Иваныч, в Петра Фёдорыча подвизался? Одёжа на тебе уж больно справная, ты, ить, обшарпанным ходил.
      Пугачев, конечно, сразу узнал этого прощелыгу богомаза, приживальщика в монастырских подворьях. Можно было б и не признавать его, но самозванца останавливало близкое знакомство этого прощелыги с игуменом Филаретом, который и деньгами его снабдил, и на великое дело благословил. Емельян близко подшёл к иконописцу, почти вплотную и тихо молвил:
 - Тебя вроде Иваном кличут?
 - Да, - с готовностью прошептал странник.
 -  Если ты не хошь попасть на глаголь*, то помалкивай. Уразумел? Ты же старой веры держишься?
 - Да, а как же, мы истинно православные.
 - Запомни! Я император Пётр Фёдорыч, а там видно будет, - и, помолчав, вдруг добавил пришедшую на ум мысль, - ты можешь портрет мой намалевать?
 - Дак икону-то посложнее творить.
 - Ну, вот, если достойно изобразишь, одарю щедро.
 - Да, я с готовностью, Ваше Величество, - усмехнулся богомаз,- хоть сейчас, у меня и краски с собой. Надо токо холст найти да раму соорудить.
 - Ну, вот скоро мои ребята выйдут, им всё и обскажешь. Понял?
 - Почту за великую честь, Ваше Величество! -  Ощерился хитрый бродяга.

                10. Портрет Его Величества на портрете Её Величества.
.

       Вскоре заскрипели двери, затопали сапоги и во двор выскочило с
десяток сконфуженных телохранителей государя.
 - Ну что проспали, сукины дети, вояки хреновы. Ни застав, ни постов, бери нас голыми руками.
   Казаки виновато улыбаясь, отшучивались:
 - Так, ить, мы, надёжа-государь, с устатку, да и медовуха илекская крепка: пьёшь будто квас, а с ног валит зараз.
 -  Да, недаром ваши старики гутарят, мол, Стеньки Разина порода, голопуза казара, брюхо тыквами набито, голова совсем пуста.
 - Да вроде и не пуста, а трещит, - оправдывались питухи.
 - Оно так, - распалялся «анпиратор», - сёдни - гули, завтра – гули, глянул, а вместо сапог - в лапти обули.
   К завтраку Творогов принёс четверть вина в зелёной бутыли, опохмелились, хотели было налить по второй, но «Государь» грохнул кулаком по столу:
- Всё, конец! Хмелю вашему конец! - Черканул огненным взором полковника
Лысова, который накануне упился до того, что свалился под стол. Пришлось его в сенки вынести.
 -  Коли не умеет пить, пусть сосёт дерьмо через тряпочку! – Гремел Емельян.
    Не терпящий никаких унижений, опухший от перепоя полковник, только сжал кулаки в карманах, да скрежетнул зубами, затаив непрощаемую обиду на самозванца.
      Приказав Овчинникову провести в полдень смотр всему казацкому войску да присоединить илецких казаков, да отобрать годные орудия, «анпиратор», прихватив с собою писарей, удалился в канцелярию писать указы. Иван Почиталин развернул самодельный чертёж Оренбургской губернии, провёл пальцем по извилистой нитке Яика, упёрся в чёрный квадратик с усиками:
 - Далее крепость  Рассыпная, Ваше Величество!               
 - А ну, кликни Творогова, - приказал Емельян писарю Максиму Горшкову, - он-то местный, всё обскажет,  с какого боку к ней прицепиться,  да и Овчинникова позови.
    Творогов явился сразу, видимо, догадывался, что без него теперь не обойтись.
 - Рассыпная, крепостица неказистая, супротив Илецкой и сравнению не подлежит, - авторитетно заявил он, - устроена на полугорке по правому берегу Яика. Вокруг овраг на овраге, русло там круто загибатца, к осени мель образует - удобный перелаз. Кайсаки это место облюбовали, лезут как мухи на мёд, за барантой* наведываются, оттого и заслон поставлен.
 - Ну, а что за гарнизон? – допытывался «анпиратор».
 - Комендантом там майор Веловский, командёр топыристый, боевой. При нём всего-то полсотни оренбургских казаков, да инвалидных, рота не наберётся. Кыргызов-то они сдёрживают, но против нас куда уж.
 - Всё одно без крови спробуем, авось сами передадутся, -  молвил Емельян задумчиво. – Сержант, пиши манифест, ты в воинском крючкотворстве поболе смыслишь.
      Эта фраза «анпиратора» почему-то насторожила телохранителей, заставила их переглянуться. Известно было, что они люто не доверяют пленному драгуну, и не будь на то воли самого Государя, болтаться бы этому юноше на «глаголи».
    Вскоре манифест  был подготовлен, прочитан, красивым почерком с завитушками, перебелен Почиталиным и передан «анпиратору». Повертев бумагу в руках, Емельян, опустив глаза, передал её Почиталину:
 - Ты, Иван, сам подпиши от моего имени. Мне пока свою руку казать нельзя.
       Письмоводы уселись за отдельный стол, чтобы размножитиь подмётные письма, а в дверях робко приоткрыв дверь, показалась фигура в долгополом тёмном одеянии. Теребя в руках чёрную монашескую скуфью, низко поклонился и негромко, как бы робея, проговорил:
- Ваше Величество, я могу приступить к делу, о коем мы с вами в утре договорились, патрет ваш написать?
 - М-да, неколи мне чичас, впрочем, - задумался Емельян, - завтре уходим, до вечера смотр, да ишо антиллерию местную надо глянуть…Ну, если скоро, то валяй.
 - Только от малая неурядица,- завиноватился богомаз, - холст есть, раму найти не сподобился.
     Писарь Кальминский теперь уже не сержант, а лицо, приближённое к «анпиратору», глянув на поясной портрет императрицы в дубовой раме, висевший на стене за спиной Пугачёва, кивнул самозванцу:
 - А вот же готовый холст и подрамник роскошный. Ваше величество, семейный портрет в паре с супружницей, это ж достойно?
     Емельян, полуобернувшись, долго рассматривал лик своей «нареченной» благоверной (старше его на тринадцать лет) которую видел впервые в жизни.
 - Да-а-а, постарела Катька, поистаскалась с Орловыми, да Потёмкиным, там и король польский Август посумерничал, а ить, какая красуля была, глаз не оторвать.
     В голосе его скользнула слезливая нотка искреннего огорчения, вызвавшая умильное сострадание у казаков и ехидную усмешку доморощенного художника. Он еле сдержался, чтобы вслух не рассмеяться, признав великолепную игру самозванного актёра.
 - Но глаза всё те же, змеиные, злодейские. Сколько же ты людям бед приносишь, заговорщица! Нет, рядом не хочу, а изобрази так будто я где-то у неё на грудях, ну и глаз всевидящий оставь. Валяй да поскорее, скоро Овчинников доложится. 
          «Анпиратор» воссел на высокую лавку у стены, освещённой солнцем, медным гребешком расчесал усы, бороду, непокорную свою шевелюру, приосанился и, задержав взгляд на портрете императрицы, надолго задумался:
 - Ведь как быстро время гонится, ведь ещё не сошли рубцы на запястьях от казанских кандалов, ещё не привык к новому имени «Пётр Фёдорович», порой забываю, что я уже не казак, а уж царём кличут, руки лобызают, в ноги бухаются, неужто я этого достоин? Вот и картина на века останется. Не шибко ли высоко я вознёсся? По себе ли дерево рублю? Ить, вожди правят толпой, а народом правит только Бог. А всё равно угля сажей не замараешь.
  Его мысли прервал  богомаз, с треском раскрыв свой ящик с красками, обтёр пыль с портрета, перекрестился широким замахом, острым взглядом  прицелился в «Государя» и работа началась.
   Казаки, чтоб не мешать великому действу живописца, без стука, на цыпочках, вышли из зала.

                11. Месть богомаза.

    Оставшись наедине с молчащим художником, Емельян снова погрузился в прерванные думы, терзавшие его последнее время. Он остро почувствовал, что вольной, бродячей его жизни пришёл конец. Вместо поиска  спокойного благополучия для своей семьи,  оказался на самом острие пики, которая называется то ли мятежом, то ли смутой, то ли восстанием бесправного народа, озлоблённого властью, доведённого до нищеты, поротого кнутами, забиваемого шомполами, голодающего и вымирающего. 
Поездив по России, он заметил, что казаки и донские, и оренбургские, и яицкие живут лучше крепостных крестьян да горнозаводских рабочих. Они питаются белым хлебом, ржаной – не признают, и барщины не знают, и не чахнут за гроши в шахтных забоях да смрадных фабриках. Когда же и казаков лишают привилегий, тогда они объединяются с крестьянским людом и вместе идут на смертные казни, увечья, порки, не щадя свои жизни и в этом едины с башкирами, калмыками, татарами и прочими инородцами, имея общие цели. Емельян знал, что есть и добрые помещики,  заводчики, но их, до обидного, мало. 
   И как-то так получилось, что он, простой казак, взвалил на себя всё возмущение и горе обездоленного люда. Хотя, как он теперь понял, шёл к этому в своих мыслях все последние годы. Ему льстило, что несколько человек признали его схожим с Петром Третьим ещё в Польше, а позднее он и решил вступить в страшную азартную игру - примерить на себя корону императора.
     Из рассказов отца и сослуживцев, он знал горькую участь предводителей, возжигателей народного пожара, но шёл смело, зная, что его ожидает. Хотя до конца обречённым на гибель, себя не считал, видя крепкий воинский дух казаков, их дисциплину и братскую выручку.
     Он заметил и другое, что им умело  управляют, и в случае неудачи, он первым понесёт страшное наказание.
     Мысли его прервал громкий говор и стук сапог в прихожей. Прибыл походный атаман с докладом, что казаки построены и ждут государя.
Богомаз к тому времени успел схватить черты лица.
       Емельяну оно показалось суровым, грозным и более властным, по сравнению с ликом Екатерины. Подумав, он решил, что, пожалуй, оно так и должно быть.
Пошарив в карманах своей новой одёжи, вспомнил, что червонцы остались в  доме Творогова.
 -  Фофан! Рассчитайся с богомазом, - рявкнул «анпиратор», разворачиваясь к Овчинникову.
 - Кличут тебя как?- Ласково обратился  Фофан, узколицый, с голым подбородком, похожий на скопца, казначей государя. 
  - Иваном,- хмуро ответил разочарованный художник, предчувствуя подвох. - Выйдем-ка, Ваня, в прихожую, не будем мешать.
За дверью голос казначея в раз изменился.
 -  Ты хоть знашь кого малевал, козёл долгополый? – Утробно пророкотал Фофан
 - Ну, как жа, - хитро, в бороду, ухмыльнулся богомаз,- Емельяна Ива…
 - Т-с-с-с, - перебил   Фофан простодушного бродяжку, - это ж сам анпиратор
Пётр Фёдорович, усёк? Его Величество! – Поднял он кверху указательный
палец, - собственной персоной, и для тебя, беспутного бродяги, великая честь
срисовать патрет царственной особы, Государя. Ты возгордиться должон! Домалюешь, патрет мне отдашь! Прощелыга! На коленях должен перед ним ползать, а он ещё денег дожидается. Пошёл вон!
      - Того не ведает царь, что делает псарь, - подумал обескураженный богомаз, надеявшийся хорошо подзаработать и теперь уже на скорую руку затушевал низ картины, думая, как бы досадить этому заносчивому самозванцу. Поставил сверху дату «21 сентября…», но во время одумался и, перевернув картину, в самом низу вывел «Емельян Пугачёв…», зыркнул по сторонам, ещё раз полюбовался написанным и продолжил «…родом из казацкой станицы, нашей православной веры принадлежит – той веры Ивану, сыну Прохорову. Писан лик сей 1773 года сентября 21 дня». Ещё раз полюбовался написанным, злорадно шепча, - ништо, сойдёт архаровцу. А то, ишь ли «Император Пётр Федорович Третий» -  дулю под нос.  Всё одно немтыри, ни читать, ни писать не умеют, - дав просохнуть краске, передал портрет неграмотному Фофану, знающему только счёт и, перекинув ремень сумки через плечо, быстро удалился.
 
                12. Сын атамана – паж императора.
    
   «Анпиратор» в окружении свиты из яицких казаков, проследовал на плац крепости, где уже стояло всё мятежное войско. Прошёл вдоль строя яицких казаков в разношёрстном одеянии, осмотрел и пополнение, рослых илецких казаков в справной одинаковой форме. Они показались Емельяну более собранными, подтянутыми, строго держали строй. Видно, атаман Портнов даром время не терял, - подумал Пугачёв, - да и число-то их превышало прибывших на целую сотню. Пойди они против нас, в который раз лезло в голову «анпиратора», нам бы крышка гроба.
    С особым тщанием бывший хорунжий осмотрел гарнизонную артиллерию,
 в которой знал толк. Из дюжины пушек только две лежали на разбитых лафетах, но кузнецы уже над ними колдовали. Опасных раковин в стволах орудий, бывший канонир не обнаружил. Он опять попомнил  Портнова:
 - Добрый был хозяин, всё у него в порядке: и казаки, и кони, и орудия. Эх, поторопились станишники, на «глаголь» вздёрнули, даже и поговорить с ним не дали. Авось и переубедил бы на свою сторону, злобы на него не имел, быть может, и казнить бы не свелел.
      И снова, в который раз, упёрся в непроницаемую стену лицемерного криводушия: на глазах он -  всемогущий император, а за глаза - управляемая кукла, с которой можно и не считаться. А казни сорокашестилетнего атамана Лазаря Ивановича, как он позже узнал, потребовала горстка ловкачей:  Егор Ситников, Никита Зубков, Степан Рыбинсков да Егор Загребин. Иван Творогов с брательником  остались в тени, хотя и у них были свои счёты с наместником губернатора. Обиженные строгостями нового командира, они  решили его жестоко наказать, что и было исполнено незамедлительно, без суда и следствия. «Анпиратора» известили задним числом . 
    Возвращаясь с плаца, Емельян друг заметил у взломаных ворот дома, недалеко от виселицы, плачущего навзрыд мальчика, чем-то неуловимо похожего на его погодка Трофима. Оставив своих военачальников, Пугачёв свернул к мальчугану и, погладив его по голове, спросил:
 - Кто таков и кто тебя обидел?
   Ответ подростка обескуражил «анпиратора»:
 - Я -  Ваня Портнов. Злые дядьки тятю моего повесили, маманю убили и весь дом разорили.
     Рыдал он безутешно, беспрестанно всхлипывая и  размазывая по лицу жгучие, неиссякаемые  слёзы.
     От горьких слов в раз осиротевшего мальчика, безвинного и жалкого -  самозванца бросило в жар. Боевой казак, участник кровопролитных сражений, он собственной рукой немало осиротил детей  своих врагов, но, то была война с чужеземцами: турками, поляками, по приказу командиров, а тут он сам невольно осиротил ребёнка своего же соотечественника.
 - Неужто,  я и вправду стал таким злодеем, извергом,  что мне уже и ребёнка не жалко, - думал Емельян, - что-то же надо делать.
 Мальчик Пугачёву понравился. Приятное славянское лицо, крепкое телосложение, аккуратность в одежде невольно вызывали симпатию и Емельян спросил:
 - Грамоту знаешь?
 - Знаю,- сквозь слёзы промолвил подросток, - меня тятя выучил писать и читать.
 - Ну, а здесь, в Илеке, у тебя родные есть?
 -  Не, дедуня и бабака в Оренбурге живут.
        У Творогова Пугачёв узнал, что Портнов был прислан из губернского города и назначен атаманом. Чувствуя и свою вину в скоропалительной казни отца мальчика, «анпиратор» смилостивился  и, по примеру некоторых самодержцев, взял его под своё покровительство, назначил полное обеспечение и приказал произвести в пажи.
       Пугачёв, по своему военному опыту полагал, что в городке наверняка имеются соглядатаи и, чтобы не выдавать всех секретов, формирование пополнения решил произвести в пути, подалее от Илецкого городка.

                13.  Роковой бал.

          А 22 сентября, когда « императору Петру Фёдоровичу» в Илецком городке ещё домалёвывали портрет на изображении царственной «супруги», то ли вдовы, то ли властвующей самодержицы, оренбургский губернатор генерал-поручик Рейнсдорп устроил торжественный приём и бал в честь дня коронации императрицы Российской империи и прочая и прочая, Екатерины Алексеевны.
     На знаменательное торжество были приглашены офицеры гарнизона с жёнами и жёны офицеров, командированных в Яицкий городок.
        Марии Алесеевне Крыловой, жене капитана,  только что исполнилось двадцать пять. Она была миловидна, недурна собой, умела нарядно одеться, так как обшивала не только своих домочадцев, немалую семью Акутиных, но и некоторых офицерских жён, знала,  как одеваются дамы и свои наряды приводила в соответствие. Жёны офицеров, сплочённые единой заботой о воюющих мужьях, относились к Марии с искренним вниманием.
     За восемь лет замужества настойчивый супруг обучил её беглому чтению, письму, а природная живость и смекалка обеспечивали ей достойное уважение. Хоть и проскальзывали порой в её речи простонародные словечки в разговоре с барынями. А их поражала, и простота  общения Машеньки, и какая-то внутренняя чистота, и душевность, и  доверчивая крестьянская искренность, с которой они сталкивались впервые, зато она умела быстро располагать к себе незнакомых людей, была предприимчивой и непрактичные офицерши часто брали её с собой на базар,  восхищаясь её умением торговаться.         
    Губернатор ещё 18 сентября,  накануне торжества, поздно ночью, был извещён кайсацким ханом Нурали о появлении  очередного «Петра Третьего», прислав подмётные письма самозванца и сообщение о его нападении на Яицкий городок.
    Бал был в самом разгаре, и прерывать событие государственной важности, генерал не стал, припомнив совсем недавнее заявление спившегося капитана третьего батальона Оренбургского гарнизона Николая Кретова: «хочу сказаться государем Петром Фёдоровичем. Может иной дурак и поверит».
    Подмётные письма от самозванца писаны на татарском языке и там же приписка на корявом русском языке уже от самого хана Нурали: «Мы не знаем, кто сей разъезжающий по берегу Джяика: обманщик или настоящий государь…».  Коварный хан, предчувствуя смуту  в стане белой царицы, уже нахально требовал выдачи рабов, бежавших из орды, возвращения аманатов, (заложников) и отогнанного скота кайсаков, пасшегося на российской земле.
        Нурали, ведя двойную игру, подружился и с самозванцем, на всякий случай, а между тем стал,  готовиться к набегам на ослабленный край. Не успели перевести на русский язык воззвание самозванца, как пришло второе сообщение, уже от Симонова, пересланное кружным путём, через Самару об угрозе нападения мятежников на Яицкий городок. А следом доставили сразу два полохливых донесения: от рассыпнинского коменданта Веловского о захвате мятежниками Илецкого городка и такое же сообщение, но уже от коменданта Илецка, назначенного пугачёвцами, казака  Жеребятникова, о сдаче оного же городка. Причём весть эту доставил, запалив двух коней, сын Жеребятникова. Отец его за эту весть поплатился жизнью. 

                14. Героическая крепость Рассыпная.

                «Из крепости Озерной, на подмогу 
                Рассыпной,
                Выслан капитан Сурин со командою
                один».
                Казачья песня.

       Рано утром, перед выходом мятежного войска из Илецкого городка, от лазутчиков из Оренбурга поступило известие, что назначенный на место атамана Лазаря Портнова, местный казак Иван Жеребятников, ещё до своего назначения послал сына к губернатору Рейнсдорпу с донесением о занятии городка пугачёвцами. Разьярённые соратнички не медля, сразу же вздёрнули изменьщика на «глаголи».
     Наконец, войско, изрядно пополненное крепкими илецкими казаками, перешло по восстановленному мосту через Яик на правый берег и покатилось сочными, заливаемыми по весне лугами, на запад. Дорога тянулась по затравевшим, еле заметным зимникам, сквозь густые высоченные дубравы, отягощённые богатым урожаем желудей.
    Премудрый илецкий казак, взятый «анпиратором» в писари, Максим Горшков, толкнув стременем друга своего, Афанасия Шаишникова, идущему бок-о-бок, обронил:
 - Гли, Афоня, сколь желудей-то на дубах, страсть. Дедуня мой, царствие ему небесное, говаривал, мол, обилие желудей к большим снегам в декабре. Завалит, поди, нас по самые уши.
 - Э, Гриня, хто знат, где мы будем в декабре, анчутка* её забери. Можа на суку висеть, как Лазарь Иваныч, а можа с рваными ноздрями в Нерчинске, руду долбить. Хорошо, если ещё в могилку кинут, а то бросят зверям на растерзание.
 - Ты Афоня, не горюй. Живём однова, в могилку кинут, не кинут, а душа, как батюшка гутарит, бессмертна. Помнишь, летось, как мы из похода с Польши возвращались, - переменил грустную тему Горшков, - помогали Суворову конфедератов расколошматить, и на Дону передых сделали?
 - Хто знат, всего не упомнишь .
 - Там ишо местные казачки таким виноградом нас угощали, поверишь, размером с желудину. Его так и называют желудёвый виноград.
 - Я, Гришаня, с малолетства тебя знаю, приврать-то ты мастер. А я ить не токмо на Дону да в Польше бывал, а и Бендеры брал, к бессарабам в гости ходил, в Чёрно море окунался – нет там такого винограда, и никогда не было, анчутка тебя забери, врёшь ты всё.
 - Глянь-ка, Афонь, а чё это за дальними дубами какие-то белые собаки, да много их.
 - Да эт, Гринь, кабаны, дикие свиньи пируют. Для них жёлудь, что для тебя каймак*, лучшее лакомство. Счас казачки их оприходуют, вон уже поскакали.
      Большой привал сделали близ Иманского хутора, у подошвы Общего Сырта, возле ильменя, подзаросшего чаканом*.
      Пока кашевары готовили кулеш из свежей свинины, «анпиратор» выстроил по линейке всё своё войско и сделал пересчёт. Оказалось без малого – семь с половиной сотен. Довольный результатом, «Пётр Фёдорович» своим Высочайшим указом назначил командиром илецких казаков Ивана Александровича Творогова, назвав его полковником.
    Разбавленное илекскими казаками,  мятежное войско, после обильного столования, не теряя времени, повернуло в сторону Мухрановского форпоста и пошло на север, к крепости Рассыпной, что находилась от Илецкого городка всего-то в двадцати пяти верстах.
    К вечеру войско самозванца расположилось вблизи крепостицы.  Дерзкий и решительный походный атаман предложил штурмовать с ходу эту, так называемую крепость, не считая её серьёзным препятствием. Но чересчур осторожный «анпиратор», осмотрев овраги в окрестностях станицы, остановил неугомонного атамана и, не желая кровопролития, приказал доставить туда «подмётное» письмо, принуждая гарнизон к добровольной сдаче, и просчитался.
     Отчаянный комендант крепости, майор Веловский, верный присяге, не надеясь на помилование, встретил мятежников беглым ружейным огнём и успел даже выстрелить из единственной пушки, но силы были слишком не равны, к тому же,  казачки сразу перешли на сторону мятежников, а гарнизонная рота из  инвалидов побросала оружие.
Майор  Иван Веловский с тремя офицерами, засевшие в комендантской избе, отстреливались до последнего, были ранены и повешены. С ними за компанию повешен был и священник, что не принял самозваного императора,  как полагается по чину. Сдавшиеся  казаки и нижние чины были сразу же приведены к присяге, острижены по-казачьи «в кружок», довольный Пугачёв не скрывал радости. Первый боевой успех с начала мятежа окрылил его войско, выросшее почти до тысячи человек.
    Кровавый смерч восстания раскручивался скоро, втягивая в свою орбиту уезды, волости, мутя сознание крестьян целых губерний.
    Майор Харлов, комендант Нижне-Озерной крепости, что находилась в девятнадцати верстах от Рассыпной, узнав о бедственном положении своего друга, Веловского, отправил ему на помощь капитана Сурина с ротой солдат, но тот сам попал в беду. Близ Рассыпной его окружила, идущая навстречу тысячная лава  распалённых лёгкой победой мятежников. Капитан и те, кто посмел сопротивляться, были сразу же убиты, остальным обрезали косу и присоединили к войску.

                15. Запоздалая расторопность губернатора

      Губернатор Рейнсдорп, узнав о взятии Илецкого городка, наконец-то понял, что ему грозит не «дерзкая шайка разбойников с беглым донским казаком во главе», против которой он безуспешно посылал гонцов с «увещевательными» письмами, а мощное, крепко сбитое страхом смерти и ненависти,  полчище, требующее для подавления серьёзной воинской силы.
     24 сентября, когда уже пала Рассыпная и подобная участь грозила Нижне-Озерной крепости, губернатор развернул запоздалую расторопность. Не зная истинного числа восставших, направил бригадира барона фон Билова с батальоном пехоты, шестью орудиями и несколькими сотнями казаков отбить Илецкий городок. Одновременно Рейнсдорп потребовал прибытия из Яицкого городка казаков и полевой команды с майором Наумовым, которого считал лучшим офицером. Отдал распоряжение о присылке большого числа конных инородцев: калмыков, башкир и татар в Яицкий городок и Оренбург.
      К несчастью, кроме прибытия Наумова с отрядом в Оренбург, ни одно приказание губернатора не было выполнено. А войско мятежников было пополнено целым корпусом инородцев. Сам того не желая, Рейнсдорп невольно сформировал крупные силы противника, так как кавалерия инородцев, идущая в Оренбург была перенаправлена в войско «анпиратора Петра Федоровича».
      26 сентября легко взята была Нижне-Озерная крепость. Майор Харлов, оставшись с малым числом престарелых солдат, сам палил из пушек, израненный, с выбитым глазом был схвачен и повешен вместе с другими офицерами, а солдаты и казаки, кто добровольно, а кто и вынужденно, спасая свои жизни,  присягнули «воскресшему анпиратору». Богатые склады с хлебом, имущество довольно зажиточных станичников и восемь пушек изрядно обогатили мятежную братию.
   А днём позже, вблизи самой крупной на Нижне-Яицкой пограничной линии, Татищевской крепости, уже показались конные разъезды мятежников. Комендант крепости полковник Елагин, наблюдая в подзорную трубу за противником, сопоставляя с донесениями разведки, прикидывал, что численность противника примерно равна численности его гарнизона. А он, вместе с прибывшим батальоном струсившего барона Билова, составлял довольно боеспособную группировку почти в тысячу штыков и сабель.
 - Положение наше не такое уж и безнадёжное, - думал Елагин, - если учесть, что обороняющиеся всегда находятся в более выгодной ситуации.  Тем  более, при равной численности войск.
     Но предусмотрительный полковник не знал, да и не мог знать о готовящейся коварной измене достоуважаемого командира.
     Утро выдалось тревожным, но безнадёжным не казалось. В подзорную трубу коменданту хорошо было видно, как роскошно одетый всадник, видимо, сам Пугачёв, с малым отрядом охраны, лично расставляет орудия на окружающих высотках, направляя их на крепость. Одиночные лихие всадники проскакивали близ крепостных стен, кричали, призывая не слушаться бояр и сдаваться «Петру Фёдоровичу» добровольно.
День проходил в бесполезной пушечной перестрелке с обеих сторон, не принесшей им большого урону, но с полудня «анпиратор» применил старую казачью хитрость. С дальних лугов к крепости мятежники стали подвозить огромные возы сена.
      В это время, всеми уважаемый, оренбургский казак, родом из Самары, сотник Тимофей Падуров, депутат Императорской Уложённой комиссии, испросив у коменданта Елагина разрешение на вылазку с полуторасотенной командой казаков, выскочил из крепости. И  далее произошло невероятное. Вместо того, чтобы разгромить возчиков с сеном, весь отряд во главе с командиром, перешёл на сторону мятежников. Воспользовавшись замешательством противника, пугачёвцы подкатили  возы близко к деревянным стенам и подожгли их, вызвав панику осаждённых. Солдаты кинулись тушить огонь, а это время главные силы мятежников, во главе с Падуровым, ворвались в крепость с обратной стороны, через слабое место обороны, указанное предателем. «Верные» казаки сразу перешли на сторону Пугачёва, и в дымящихся развалинах фортеции началась кровавая резня.
    По словам очевидцев, барону Билову отсекли голову, а с тучного полковника Елагина, будто бы сдирали кожу. Отчаянно сопротивляющиеся офицеры были повешены, часть не сдавшихся в плен солдат и башкирцев, были расстреляны в поле картечью. Три сотни солдат под страхом смерти остригли под «кружок», зачислив в состав «государевых казаков». Повстанцам досталась изрядная казна, склад с амуницией, хлебные припасы и тринадцать пушек. По старым традициям завоевателей, «анпиратор» отдал крепость опьяненным победителям на трёхдневное разграбление. Путь на Оренбург был открыт.
 
                16.  Два военных совета.

    Рейнсдорп, напуганый невиданным доселе, мгновенно разгораюшимся пожаром народного гнева, негодовал  – за каких-то две недели, жалкая горстка мятежников выросла в мощную трёхтысячную армию конницы, пехоты, вооружилась десятками орудий и, войско это умножалось не по дням, а по часам. Пришлось срочно собирать  военный совет. Было принято много важных решений: от уничтожения мостов через Сакмару, до углубления рва и укрепления вала.
  Очевидец осады крепости, академик Рычков, писал впоследствии: «Ежели б оный злодей, не мешкая в Татищевой и Чернореченской крепостях, прямо на Оренбург устремился, то б ему ворваться в город никакой трудности не было. Ибо городские валы и рвы в таком состоянии были, что во многих местах без всякого затруднения на лошадях верхом выезжать было можно».
        Абсолютным большинством голосов против одного, вице-губернатора Старово-Милюкова, было принято решение поступать только «оборонительно», ввиду ненадёжности гарнизонных войск и заметного сочувствия горожан самозванцу.
     Расторопный генерал, навёрствывая упущенное время, не давая покоя ни себе, ни подчинённым, поспевал всюду. Вскоре руками каторжников и солдат вал и ров были восстановлены, бомбардиры и канониры, управляемые опытным артиллеристом-вице-губернатором,  установили орудия на всех бастионах и в опасных местах. Мосты на Сакмаре, кроме одного были порушены.
      К сожалению, один секретный приказ генерала с треском провалился, положив начало целой цепочке подобных несуразностей. Срочно отправленные в Троицкую крепость под строжайшим присмотром пленные конфедераты, при выходе из города, были перехвачены пугачёвцами, конвой перебит, мятежное войско получило почти две сотни толковых офицеров и унтер-офицеров.   
                ***
     Наутро третьего дня, после взятия крупнейшей на Яицкой линии Татищевской крепости, здесь  же, в канцелярии коменданта, Пугачёв приказал собрать всех своих полковников-подельников. После двухдневного лихого запоя предводители явились не сразу. Емельян, насупив бови, терпеливо ждал, усевшись в роскошное, с мягкими подушками, кресло погибшего коменданта. Вселившаяся в него настороженность ещё в Илецком городке, не отступала и теперь.
    Ему ещё не верилось, что вот так, почти шутя, разыграв из себя государя, можно взбулгачить тысячи и тысячи крепких мужчин и взбодрив их вольным словом, громить станицы, крепости, целые городки, попирая установленные царями порядки, сотрясая могучую державу.
 Его гладиаторской, честолюбивой натуре это льстило, но и досадно тревожило. Задним умом он понимал, что чисто случайно и довольно удачно попал в могучую, ищущую выхода, струю неудержимого, лютого народного гнева, но отступать было поздно, да и не в его правилах.
       Емельян, как потомственный донской казак, уже с трёх лет, был приобщён к азартной боевой науке, слыл известным задирой, в одной из драк ему выбили передний верхний зуб,  и стал он щербатым. К призывному возрасту достойно заменил своего отца в обязательной казачьей службе. Недаром же говорят, что и один в поле воин, если он по-казачьи скроен, потому что солдата к войне готовят год-два, а казака сызмалу.
    Пройдя десятилетнюю походную службу, Пугачёв стал не только лихим кавалеристом, он мог подменить и канонира, и бомбардира, участвовал в польской кампании, в других кровопролитных сражениях, а при штурме крепости Бендеры получил чин хорунжего за отчаянную храбрость, с поля боя под бешеным обстрелом вынес на себе раненного офицера.
 - Был отделенным, приходилось и сотню в атаку водить, - думал Емельян,- а теперь у меня шесть казачьих полков, а вскорости и армия наберётся, справлюсь ли? Хотя яицкие да илецкие командиры управляются не хуже донцов, на них-то вся и надежда, а и башкирские, калмыцкие, да татарские конники за меня горой. Оренбург, по данным разведки – обширная крепость с семью десятками орудий и хорошо обученной прислугой, но фортеции берёт не конница, а регулярная пехота, которой у нас нет, пока нет. Если трезво рассудить, то взятию Татищевской помогла случайность – неожиданно помог «изменник» Подуров, показавший все слабые места, ну и, конечно, стога сена, так беспечно хранившиеся близ деревянной крепостной стены, а земляной вал в Оренбурге сеном не поджечь.
      «Император» хмуро оглядел опухших от попойки командиров и отвернулся к разбитому окну: поджидали походного атамана Овчинникова, Чику-Зарубина да полковника Лысова. 
 - Куда же повернут его предводители далее?- Пытался понять  Емельян,- на ненавистный им Оренбург, который в двух шагах?  Чтобы  отомстить за поругание дедовских святынь и за все наказания или всё же пойдут на Москву, чтобы всю Россию взбулгачить, как мы с Филаретом удумали. Сотворить то, на что и Разин не осмелился. Тут и запорожские казаки вскинутся, и крепостные крестьяне поддержат, работный люд. На донцов надёжи нет, им крепко бока намяли, да и новый атаман порядок держит.  Впрочем, вряд ли эта буйная братия меня послушает. Кто я для них? То ли вывеска на базаре то ли вехоть, ноги обтереть?
       Последним заявился безалаберный яицкий предводитель Чика-Зарубин, донельзя раздражённый.  Растолкали, не успел опохмелиться. Натолкнувшись на сердитый взгляд «анпиратора», виновато осклабился, пытаясь оправдаться:
 - Живот скрутило, мочи нет.
 - Тебе бы голову открутить, одного тебя ждём, господин полковник, - желчно пророкотал государь, - следующий раз буду посылать за тобой с налыгачем, али с арканом.
   Полковники примолкли и невольно переглянулись, заметив разительную перемену в поведении «анпиратора»:   
 - Царёк-то наш хвост подымает, - шепнул Лысов Бурнову, - во вкус входит.
 - Не бойсь, - ответил тот, - рога-то обломаем, не распряжётся.
       Оглядев начальстующую братию и посадив рядом с собой писарей, «анпиратор» молвил подобревшим голосом:
 - Ну, что, детушки, хмель-то прошёл? Неколи нам ноне пировать, коль такую кашу заварили. - Пугачёв помолчал, зная, что затронет больную мозоль казаков. - От Татищевой крепости,  детушки,  теперь у нас две дороги: одна - на Оренбург, другая – на Уфу. А  далее и Казань, и Нижний, и Москва. Так тряхнём, вся Русь подымется. Крепостные  да работные, да инородные нас поддержат. Вот такая раздорожица. Давайте сообча решим, куда нам плысть далее.
     Первым заговорил напористо и непререкаемо новоиспечённый полковник Тимофей Падуров, перебежчик, низложенный депутат Уложенной комиссии. Сняв папаху, он по казачьему обычаю поклонился на четыре стороны, хотя место священника было пусто:   
 - Господа казаки! Мне не однажды доводилось бывать и в Москве, и в Петербурге и я,   быть может, лучше всех знаю теперешнее положение дел в России. Чтобы взять укреплённый  Оренбург, с крупным гарнизоном регулярных войск, к тому же там и пушек на каждом шагу понатыкано, сам видел -  сил наших недостаточно. Пока мы здесь валандаемся, Екатерина отзовёт войска с турецкого фронта,  и они нас расколошматят в два счёта, а пока что ни в Питере, ни в Москве, ни в Казани больших соединений не обнаружено. Поэтому, надо ни дня не мешкая, идти на Казань, на Волгу, на Москву –там крепостные крестьяне – сухая солома, только спичку кинь, в раз займётся, вся лапотная Россия подымется, а мы напереди, поверьте мне…
       Не дав закончить речь новому любимцу «государя», всколыхнулось, загудело всё казачье полковництво, выражая своё недоверие, да, пожалуй, и неуважение, вообще-то к чужому, из-под Самары, сотнику, обласканному в Оренбурге, а теперь уже втёршегося в доверие к самому «анпиратору».
 - Он, ить, Июда, - шипел исподтишка  Максим Шигаев, - хриштопродавец,  хучь и помог Татищеву вжять, а случись бяда, он, опять перекинитца, ему, ить, ни впярвой. И купит и продаст.
 - Не трещи языком, старый хрыч, -  одёрнул его Зарубин, - у тебя самого рыльце в пушку. Запамятовал?  Чаво ето всех казачков, кто на Трахтенберга пошёл,  по тюрьмам рассовали, кого на каторгу, кого и на плаху, а тебя и пальцем не тронули, сухоньким из воды вышел. А таперь на других напраслину гонишь.
 - Да у тебя, Чика, поди, уши воском заляпаны, - возмутился старый казак, - я раненого капитана гвардии  Дурново от смерти спас, человека самой императрицы. Ежли б он погиб, казнили ишо б человек сорок.
 - О, да ты, ишо и хвастаешь, что катькиного офицера, супостата,  спас?
 - Что ет там за свара в углу? – Гаркнул «анпиратор». – Прекратить! Нашли время собачиться! Я, ить, не посмотрю, что полковники, в раз прикажу всыпать горячих.
       Спор о том, куда идти далее, затянулся.  Яицкие да илецкие казаки, а они здесь были главными, да и походный атаман Овчинников был на их стороне, решили штурмовать Оренбург, они добивались лишь вовращения былых вольностей - плачевная доля крепостного крестьянства, валом валившего в стан Пугачёва, особо их не волновала. Жалованье от «анпиратора» получали только яицкие, илецкие казаки, да предводители: иные удовольствовались грабежами да мародёрством.    
   Емельян с горечью понял, что задумка их с игуменом Филаретом – всколыхнуть Россию – лопнула. Без хорошо обученных, вышколенных  казачьих полков дело не сладится.  Чуждые военному делу: лапотные крестьяне, ненадёжные  рекруты, захваченные в плен, беглые каторжники, бродяги, вооружённые кто копьём, кто шпагой, кто палкой с насаженным штыком, а кто и просто дубиной. Многие из них  не понимали воинских команд, смутно представляли, где «право»,  где «лево» -  брали только числом и, конечно же, не могли противостоять вымуштрованному регулярному войску. Конные инородцы часто были неуправляемы  и при первых же пушечных выстрелах паниковали и рассеивались.
         Пугачёву оставалось продолжать играть роль надёжи-государя, а далее, куда вывезет.
                Часть седьмая.
                ОКАЯННЫЕ  ДНИ  ОСАДЫ.

                «Нашли себе царя-донского казака,
                Емельяна Пугача, Сын Ивановича».
Казачья песня.
1.  Накануне.

    Разгромив хорошо укреплённую Татищеву  крепость, пополнив ружейные и съестные припасы, отказавшись от похода на Москву, казачьи предводители во главе с «анпиратором», засев в канцелярии погибшего коменданта полковника Елагина, расстелили на столе самодельную карту, стали планировать штурм крепости Оренбург. По данным перебежчиков было известно, что численность противных сторон примерно одинакова, но значительный перевес хорошо пристреляных пушек, отрезвлял осаждавших. К тому же главные предводители, яицкие да илецкие казаки, боялись утерять   стержневую силу – своих собратьев. Пришлую голытьбу да крестьян, вооруженных чем попало, некоторые полковнички считали простым пушечным мясом, да и их пока было не густо. Башкирские да калмыцкие конники пока подчинялись губернатору и ждали своего часа. Их старшины, задаренные Пугачёвым, хорошо отработали бакшиш*, настроив своих сородичей против власти.
     Осторожный Емельян, помня неудачу под Яицкой крепостью, не торопился, накапливая силы. Он охотно принял приглашение татар посетить их Сеитову слободу. Каргала, как называли её местные жители, оказалось довольно крупным селением в три тысячи человек.
Каргалинцы  приняли бачку «ампиратора» с великими почестями, дав ему понять, что они полностью на его стороне. И, хотя население было зажиточным,( обильные луга и тучные земли позволяли разводить скот и сеять пшеницу )общее недовольство жёсткой политикой власти, поборы чиновников, воинские повинности, объединяли их со всеми инородцами, крепостными крестьянами и, обозлёнными казнями, яицкими казаками.
    Не встречая особого сопротивления, мятежники перерезали  дороги, ведущие в губернский центр, захватив все крепости, кроме Верхнеозерной. Крупный её гарнизон, отбивая атаки пугачёвцев, вскоре всем личным составом, захватив все свои орудия, вошёл в Оренбург.
 
                ***
        По городу, как ядовитые змеи, один страшнее другого, ползли жуткие слухи о зверствах  и издевательствах мятежников: что будто и шкуру с живых, как с овец сдирают, несогласных  на «рели» вздёргивают, и уж не четвертованием казнят, а пятиртованием, хотя, что это такое, толком никто не знал. Цены на крупы и муку резво поползли вверх. Обыватели с дрожью в голосе поговаривали о сдаче города, инородцы осмелели, роптали  даже и казаки. Стало известно о поимке отставного сержанта Ивана Костицына, якобы подосланного Пугачёвым, чтобы заколоть Рейнсдорпа. Сам же губернатор, опираясь на свой прошлый опыт главы Кенигсберга,  делал одну за другой чудаковатые распоряжения, над которыми потешались и осаждавшие, и осаждённые.
    То, доверившись непроверенным слухам, разослал описание примет самозванца,  якобы имевшего клеймо на лице и вырванные ноздри, что не соответствовало действительности. 
То, по совету одного «очень умного» чиновника, вздумал послать с  манифестом закоренелого разбойника-каторжника  Хлопушу, к самому Пугачёву.
   
                2. Увлечения Вани Крылова.

           В город одновременно с приходом  холодов вступила и гнетущая, болезненная тревога. Связь губернского центра с внешним миром прервалась, многие жители впали в уныние,  и только звон церковных колоколов, зовущих на службу, оживлял безутешную скорбь обывателей, не чаявших пощады от бунтарей в случае захвата крепости. Храмы, как никогда были переполнены, люди искали утешения  в молитвах.
     Ваня Крылов, ещё до падения Татищевой крепости,  несмотря на необычный наплыв солдат, беглых жителей окрестных форпостов и крепостишек, сутолоку и неразбериху, творящуюся в городе, по-прежнему бегал по утрам к дяде «Ёжику» на занятия. Поляка чуть было не отправили в Троицкую крепость с остальными конфедератами, но Пётр Иванович Рычков, занимавший теперь важный пост, настоял на использовании его в ведомстве, как нужного работника.
       По дороге к музыканту, Ваня с интересом наблюдал за прибывающими каждый день новыми  людьми, обозами, всадниками, солдатами, офицерами разных частей и званий.
        Мария Алексеевна, отпуская сына к скрипачу, волновалась, каждый раз наказывая не вступать в разговоры с чужими людьми, не останавливаться и после урока сразу бежать домой.
      Крылов-младший рос довольно крепким рослым малым, имел хороший аппетит и, хотя ему шёл только девятый год, выглядел на все двенадцать. Поляк плату за обучение не брал: то ли помнил хлопоты Андрея Прохоровича по устройству его, несчастного пленного музыканта в департамент соляных дел, то ли сам Пётр Иванович доплачивал за уроки юному скрипачу, но обучение шло успешно.  Мария Алексеевна по праздникам передавала учителю с Ваней пироги и любимые им шаньги с творогом. Каждый раз, со слезами на глазах,  Ежи благодарил добрую пани. Порой к поляку заглядывал и Семён Иванович, крёстный Вани, угощал скрипача винцом в благодарность за музыкальные ассамблеи, которые по праздникам давали пленные музыканты в офицерском собрании.
     Ещё прошлой осенью Семён Акутин устроил своего старшего сына в открывшуюся инженерную школу, куда частенько заглядывал, к своему другу Кириллу и непоседа Иван.
       Его притягивали всевозможные вычисления, о которых так занятно рассказывали наставники. Видя острый интерес мальчика к математике, они позволяли ему посещать занятия, тем более, что были наслышаны о его знакомстве с  тёзкой, самим губернатором, Иваном Андреевичем Рейнсдорпом.
      А Ивана, казалось, интересовало всё, с чем сталкивался его ищущий ум. Однажды он попал в чертёжный класс, где разбирали планы устройства крепостей, редутов, ретрашементов, домов и его привлекло украшение фасадов зданий. Ваня попытался перерисовать некоторые элементы конструкций,  и у него получилось не хуже, чем на чертеже. Преподаватель черчения, старый художник, заметил его умелое владение рисунком, долго рассматривал, удивлялся и потом стад давать ему задания, делал замечания и вскоре Иван, наскоро пообедав, после занятий с «Ёжиком», стал пропадать в инженерной школе весь день. Мария, постоянно занятая шитьём, сначала обеспокоилась долгим отсутствием сына, а узнав, где он проводит время и подробно распросив Семёна, успокоилась.
    В сободные от занятий дни, два неразлучных друга, Иван и Кирилл, выпрашивали у деда Ивана плоскодонку и целой ватагой отправлялись в путешествие по извилистым протокам своевольного Яика, гонялись за утками, поджаривали пойманную рыбу на костерках, обдирая руки шершавыми плетями, лакомились ежевикой,  обильно растущей в густых  тальниках по берегу реки. Затеивали военные игры, в которых главным рапорядителем и выдумщиком выделялся бойкий и изобретательный Ваня Крылов.
      Осенью, когда надвигались холода, и на Яике становилось неуютно, друзья перемещались к самому интересному месту в городе, установленным на валу пушкам.   
Их было довольно много: огромные тяжеленные  «Единороги» располагались у ворот, те, что поменьше, промеж них. Весёлые канониры, когда не было поблизости офицеров, позволяли любопытным мальчуганам потрогать, а то и верхом посидеть на этих почернелых от копоти и жаркого огня, чудовищах, подержать в руках тяжеленное ядро, пошоркать банником в жерле орудия.
         Любопытные мальчишки после частых встреч с артиллерийской прислугой, считали себя заправскими пушкарями. Смело рассуждали о свойствах той или иной пушки, о дальности полета заряда, спорили о том, как надо прицеливаться, судачили даже о качестве пороха, но к  пороховым ящикам их и близко не подпускали. Ватага сорванцов обследовала весь периметр крепости и расположение батарей знала лучше любого соглядатая, но как-то так получалось, что Ваня знал больше всех, о чём бы его ни спросили и, видимо, поэтому считался негласным атаманом, хотя  крёстный брат Кирилл Акутин был старше на целый год.
   Когда бывали пожары, что в Форштадте, с его деревянными строениями случалось довольно часто, вся ватага устремлялась к  пожарищу и с интересом наблюдала всепожирающую стихию огня. Ивану это нравилось больше всех. Они и не предполагали, что совсем скоро таких пожарищ прибавится многократно и не в слободке, а уже и в самом городе.    

                3. Удачный рейд премьер – майора.

     На третий день после Покрова Пресвятой Богородицы в Оренбург прорвался довольно крупный отряд майора Наумова, прибывший из Яицкой крепости  по приказу губернатора.
Две с лишним роты отборных драгун из полевых команд, оставленных в городке на попечение капитана Крылова, да четыре сотни верных яицких и оренбургских казаков, под началом войскового старшины Бородина, при четырёх орудиях, изрядно добавили боеспособности гарнизону.
     Симонов, назначенный комендантом мятежного городка, почти две недели тянул с отправлением отряда, страшась нападения оставшихся многосемейных казаков, не ушедших с Пугачёвым. И только 27 сентября, когда уже был захвачен Илецкий городок, пала после неравного боя Рассыпная и захвачена Нижнеозерная крепости, когда уже была порушена изменой героическая Татищевская фортеция, полковник подчинился приказу Рейнсдорпа. Наумов с Бородиным, как и Симонов, не имея связи с губернатором, даже и не подозревали, что правый берег Яика, вплоть до самого Оренбурга уже захвачен повстанцами.
   Надеясь застичь мятежников в Илецком городке, Наумов решил двигаться по левой, «бухарской»,  стороне Яика.  Путь был короче, зато более опасен, из-за столкновения с ордой кайсацкого Нурали-Хана. Разведка, посланная в окрестности Илецкой крепости, донесла, что там хозяйничают мятежники, а сам «анпиратор» с войском отбыл на север.
Не задерживаясь, сводный отряд майора, скорым ходом, следуя тем же левым берегом, шёл к Оренбургу, загодя высылая усиленную разведку на правый берег Яика. Известия были ошеломляющие – все крепости и форпосты были захвачены мятежниками.  По частой артиллерийской канонаде, доносившейся с севера, можно было предположить, что Пугачёв уже штурмует губернский город. Не мешкая, почти не останавливаясь на отдых, отряд Наумова проследовал к Оренбургу, благо особых препятствий на пути не попадалось.
   Несмотря на спешную гоньбу, Степана Наумова не покидала застрявшая занозой мысль: - Почему шайка бродяги Пугачёва, числом менее сотни, за каких-то две недели выросла, в десять раз, почему все действия, им предпринимаемые,  опережали даже попытку трезвого анализа и не подчинялись привычной логике событий?
   Этого не понимал даже он, опытный офицер, прошедший  через две войны, считавшийся лучшим аналитиком оренбургского департамента. Видимо, понять этого не мог и генерал-поручик Рейнсдорп, потому и затребовал к себе именно его, премьер-майора Наумова,  а не подполковника Симонова. Всю дорогу он тщетно искал ответа и даже не знал, что сказать генералу  и только придя в Оренбург, наблюдательный  Степан Львович сразу же и нашел отгадку.  Ему бросились в глаза откровенно враждебные, исподлобья, ненавидящие взгляды конников инородных формирований. То были уже не те вихревые калмыцкие всадники, которых так боялись турки на Кавказе. Не отличались рвением к службе и башкирские,  и татарские наездники, порой и даже у оренбургских казаков заметна была робость и какой-то тусклый взгляд. Степан с тревогой подумал тогда, «как бы нам вся эта братия в спину не ударила».
    Встречать команду Наумова вышел сам губернатор. Он  до того обрадовался прибывшему пополнению, что позабыв про генеральскую субординацию, кинулся обнимать и пожимать руки даже нижним чинам.
 - Да, видно, губернатору крепко прижгло одно место, - подивился премьер-майор,- если он даже с рядовым драгуном не прочь полобызаться.
      Как позже узнал Наумов, прибывший его отряд, почти на целую треть увеличил число надёжных защитников Оренбурга.

                4. Вести из Яицкой крепости.

    Обустроив свою команду, Степан Львович поспешил на поиски Крыловых. Подъехав к канцелярии, где в одном из помещений размещался департамент соляных дел, он издали увидел улыбающегося подростка с футляром под мышкой. Тот призывно махал рукой и что-то кричал. Майор, остановив коня, пригляделся и с удивлением воскликнул:
 - О, Ваня! Крылов! Ты ли это?
 - Так точно я, господин премьер-майор, - последовал четкий ответ.
 -  Мне как раз тебя и надо, письмо от отца вам привёз, - спешился Львович и, ведя в поводу коня, пошёл рядом. – Где вы тут обитаетесь?
 - Да совсем рядом, идёмте, маманя седни пирогов напекла, - щебетал радостный мальчуган, - и с рыбой, и с калиной.
 - Ты так скрипку и не бросаешь? Молодец! А как успехи?
  - Да, ничё. Сегодня с дядей Ёжиком этюды Боккерини разбирали.
 - Кого? Кого? – Удивился майор, - Луиджи Боккерини? Что он уже композитором заделался? Читал я как-то во французских газетах о знаменитом вундеркинде виолончелисте Боккерини. Если он сам виртуоз, то какие же у него, наверно, не простые этюды?
 - Дядя Ёжик сказал, если ты Боккерини осилишь, то потом всё легко будет.
 Меня тоже в детстве учили на клавикордах играть, но это же,  так сложно, я не мог одолеть ни одного этюда.
 - Ну, может, на клавишах играть сложнее, чем на скрипке, - деликатно отозвался юный скрипач.
 - Что ты? Что ты? Скрипка для меня вообще что-то недосягаемое. Ну, а чем ты ещё занимаешься, кроме скрипки?
 - А мы с Кирькой Акутиным к пушкарям ходим. Они нас всему учат. Как пушку банником  драить, как на цель наводить, как стрелять.
 - Так вы уже готовые артиллеристы, - улыбнулся  Степан, - поди,  уж и на подмену гожи?
 -  Не, - серьёзно возразил  Иван,- бомбардир сказал – подрасти надо. Ядра тяжеловаты. Трёхфунтовые ещё ничего, а вот у «Единорога» ядро, так одному и не поднять. Но эта пушка мне всех больше нравится. Может и по прямой шпарить, и по навесной, как гаубица. И заряд у него до полпуда.
 - Ну, ты, прям, как настоящий пушкарь,  все тонкости знаешь, а сколь времени отца-то не видел?
 - А как вы ушли с Хрейманом, так мы больше и не виделись. Маманя  каждый день считает,  говорит, что уже шешнадцать месяцев прошло.
    Обрадованная Мария Алексеевна,  сразу же усадила упирающегося гостя за стол, достала из печи ароматные, исходящие паром, пироги, отрезала и Ване кусок, а сама устроилась у окна, читать письмо от мужа, который находился вроде бы и недалечко - всё ж не в далёкой Астрахани, а все ж близок локоток,  да не укусишь.
   Всего-то на двух листочках, крупным торопливым почерком Андрей кратко описал  житьё - бытьё, всё больше заботясь о своих домочадцах. Мария хотела прочесть письмо ещё раз, но у крыльца брякнула повозка, распахнулась  дверь и на пороге показалась улыбающаяся бабушка Христинья с большим кулем гостинцев.
 - Батюшки, да у нас, ить, гостенёк дорогой, Степан Львович! А я глижу, конь у крыльца осёдланный, подумала уж не Андрюшенька ли прискакал на побывку.  Ну, сказывайте, как вы там поживаете? Измаялись, чать?   
 - Да теперь всюду тревожно. В Яицком городке-то ещё терпимо,- нахмурился майор, - а вот здесь у вас скоро припечёт. Не буду вас пугать, худа без добра не бывает, одолеем и этого супостата, для того и привёл я своих богатырей в помощь Оренбургу.
 - Андрюша, видно второпях писал, некоторые буквы и не разобрать,- прикручинилась Мария.
 - Ждали долго, а приказ пришёл внезапно, - вроде, как оправдывал Андрея Степан Львович, - Кони уж осёдланные стояли, а он всё дописывал. Ему теперь не до писем, первый человек после коменданта. За ним тысяча душ стоит, а полковник чужими руками жар загребать горазд. Ну что я всё про своё, как вы-то здесь мудруете?
 - Нас-от баушка, кормилица наша  всё выручает. Вот и опять целый куль заработала,- завиноватилась Мария.
 - Так, ить, зовут ишо, - вступилась за хозяйку Христинья Дмитриевна,-  Молодушка, жена таможенного директора первенцем разрешилась, роды были трудные, робёнок вперёд ножками шёл. Ну, слава Богу, обошлось. Хозяин-то уж больно беспокойный. Губернатор теперь назначил его главным пожарным, на таможне-то таперь делать неча, а ожидают большой беды, смутьяны у ворот толпятся, скоро палить зачнут. Он уж мне порасказывал, что и приезжие купцы, и отставные офицеры, и всякие жители   будто в его подчинении, и что уж сорок подвод с бочками да баграми припасено на случай горения-то. Уж так благодарил за сыночка, да я и жёнку  его спасла. Сам-то уж с плешью во всю голову, а в супруги взял молоденькую. Ну, не на долго старый женится, только обычай тешит. Уж, как ни благодарил, соловьём разливался, а на денежку скуповат. Ну, да Бог с ним. Кто малым доволен, тот у Бога не забыт.
   Поставив на стол вскипевший самовар, и разрезав сладкие пироги,  Мария принялась вслух, для всех, читать письмо Андрея:
 - Дорогие мои, Христинья Дмитревна, Мария и Ванюшка! Со времени нашей разлуки прошло полтора года, а точнее, 495 дней, если я не ошибаюсь, но считаю каждый день.
- Так ведь и я считаю,- покраснела Мария. – Благодарю Господа, что не уступил тогда твоей, Мария, просьбе о переезде в Яицкий городок, ты тогда обиделась на меня, а выходит зря. Обстановка здесь весьма напряженная и, как мне кажется, станет ещё злее.
Жить вам пришлось бы среди враждебно настроенных  людей, и защитить вас мне было бы непросто. Мы теперь живём в самосозданной крепости, довольно скученно и не для женского обитания. В сам городок малым числом ходить остерегаемся. Теперь вот, кажется, и в вашу сторону это лихо покатило. Надеюсь, что Семён Иваныч в беде вас не оставит. Вот и Ивана Кириллыча мы освободили из затвора, его я сам нашёл, едет к вам, уж он - то вас не кинет. Я здоров, в благополучии, ну и с новым назначением,  жалованья добавили, перевёл на вас, в еде не экономьте. Иван, береги маму и бабаню, ты теперь их главный заступник. Читай больше,  да ходишь ли к «Ёжику»? Не ленись. Да держитесь поближе к Степану Львовичу, он теперь, наверно, будет большим начальником.
 - Ишь, куда загнул, - заулыбался Наумов, - тут такие чины обитают, мне до них, как до неба рукой.
     Мария со слезами на глазах дочитала письмо и передала его Ване. Тот с трепетом прижал его к губам и отошёл к окну, чтоб самому разобрать написанное отцом. Его маленькое сердце билось неровными толчками, а на глаза навернулись слёзы. Отец был для него главным человеком в жизни.    

                5. «Ох, уж энти  анчутки».

      Бабушка, молча наблюдая за происходящим, вдруг спросила:
 - Степан Львович, вы, ить,  Илецкий городок проезжали, там-то хоть что  деется?
- Эх, Христинья Дмитриевна,  деется там непотребное.  Взбунтовались илецкие казачки, встали под руку самозваного царя. Атамана своего повесили.
 - Как повесили? Семён Иваныч говорил, что там, ить, Лазарь Иваныч итаманит…
 - Ну, да, Портнов. Теперь душа его на небе атаманит.
 - Дак, что же он такое учинил, чтоб его сразу жизни лишить? Мой-то Потап Андреич, царство ему небесное, с евойным отцом вместе на Бухару ходили, оба ранены пришли, а уж какие друзья были. Да, я и Лазарьку знала, ишо на свадьбу звать приходил и сынки мои с ним дружбу вели, все места рыбные у них наперечёт были, - разохалась Дмитриевна. – Царствие небесное, новопреставленному рабу Божию Лазарю Иванычу, перекрестилась она на иконы и слёзы брызнули у неё из глаз.
 - Я седни утром блузку одной офицерше подгоняла, - вмешалась в разговор Мария, - так она такого нарассказала, что будто где-то близко от Оренбурга  на каку-то Татищевку  напали чужие казаки, так столько народу перебили, страсть. 
 - Вот нас-то и послали за ними вдогон, - добавил майор,- да поздновато отрядили, мы только вышли из городка, а они уж и Татищевку взяли. Ну, пока они пировали, мы успели к городу подойти, на два дня их опередили, а то бы и не войти, силы они поболее нашей накопили. Теперь, вот, интересно бы узнать, что они дале  решат? На Москву пойдут или тут будут отираться?
 - Вся ваша команда пришла, - зарделась Мария,- а с кем же Андрей-то остался?
 - Не беспокойтесь, Мария Алексеевна, - успокоил её Наумов, - там войска достаточно.
Андрей Прохорыч теперь вместо меня и неплохо управляется. Правда, забот полон рот, комендант-то не сильно поворотлив, но драгуны там крепкие, весь его любимый первый эскадрон, а они за ним в огонь и в воду. 
 -А замены ему не будет?
 - Сказать по-честному, - запнулся майор, - пока мы не отгоним мятежников от Оренбурга, этого не случится. Благодарствую за угощение, Мария Алексевна, - поднялся он, надевая треуголку, - мне пора на аудиенцию к губернатору. Немец порядок любит.
 - Он ведь вроде не старше вас, а уже генерал, - молвила Мария.
 - Эх, матушка моя, генералом стать - это не мутовку облизать. Сегодня он в чести, а завтра – свиней пасти. Ведь в армии так устроено: кому первая чарка, тому и первая палка.
Теперь ему не позавидуешь, такой ворог стоит у ворот, похлеще иноземного.
 -  А что и на нас могут напасть, - испугалась Мария.
 - Пока они вроде думают, а только казаре ни Москва, ни Казань не нужны, им бы Оренбург сковырнуть. Жестокосердие – оно-то  зло и порождает. Ведь сколько ноздрей вырвано, ушей, языков обрезано. Теперь вот в моду пошло - виноватых сквозь строй прогоняют и что от человека остаётся? – Майор, не договорив, вдруг покраснел, - ох, ох,тут я лишнего наговорил. Уж, не обессудьте, побежал я.
   Гость только вышел, а на пороге – новый. Ваня, увидев Ивана Кирилловича, бросился ему навстречу.
 - О, как ты вытянулся, - обнимая своего тёзку, обрадовался старший Акутин, - я теперь тебя, мать чисна, и не подниму, совсем отощал в затворе.
 - Сколько же вы там, сердешные, просидели? - Посочувствовала Христинья Дмитриевна, - ить голодные и холодные.
 - Да, почитай, пять месяцев взаперти, если б не моя огневая казачка Аграфена Стигневна, голодной смертью бы помре. Ей бы казаком родиться, ей бо, войсковым бы атаманом избрали.  В девках огонь была и таперь такая же.
 - А где она чичас-то? Неужто там осталась?
 - Так иё, мать чисна, не уговоришь. Мол, хозяйство не на кого оставить. Корова, овцы, да  куры и усадьба, ить всё по брёвнышку раскатают, а то и подожгут.
 - Да как же она там не боится одна, - всплеснула руками Мария.
 - А к ней и не сунешься, там два волкодава цепи грызут, да и соседи в том краю дружные, чуть что – к Аграфене за советом. Она и помирит их, и рассудит, и нагоняй даст. Одним словом – бабий атаман. Она вам и гостинец передала: рыбки сушёной да икорки горшочек, в благодарность за моё спасение.
 - А мы-то причём? – удивилась Мария
 - Хох, я ведь самого главного не сказал, - воскликнул войсковой сташина, - меня, ить, сам капитан  Андрей Прохорыч из узилища выручил. Токо в городок ворвались, он сразу меня кинулся искать. Как-то нашёл, охрана-то разбежалась, прикладом замок сбил да к Аграфене меня отвёз. Та сразу баньку затопила, он тады меня крепко попарил, веником исхлестал – вся полугодовая грязь, мать чисна, ошмётками отскакивала. Спасибо Андрюше, кабы не он, кто бы о нас вспомнил. Мы ж не в тюрьме были, а в подвале брошенного купеческого дома. Поклоны вам передал, провожать меня прискакивал.  Всё о вас печётся, не забижат ли кто.
 - А чаво таперча-то будет? – Обеспокоилась Дмитриевна,- эвон Степан Львович сказывал, Илек-то мой, анчутки энти захватили, да Лазаря Иваныча, кума моего, жизни лишили.
 - Да подходили мы к Илеку с бухарской стороны, разведку выслали, да, мать чисна, припоздали малость.  Там уж орлы «анпиратора» хозяйнуют. Ну, а что таперча будет? – Задумался  войсковой старшина,- осада  будет, мать чисна. Я так думаю. Силы-то они понатузили, страсть.  Ежели,  по уму, то перво-наперво все путя перережут.
 - Дед Вань, а чё Иван Андреич? - Послышался из угла мальчишеский дискант, - он же генерал-поручик?
 - Ах, ты, гоженький мой, гли, мать чисна, Ванька уже и в чинах разбиратца, - удивился старый воин. - Да, губернатор наш в бою не трус, четыре ранения имеет, но, ить, тут осада, а защитничков годных с гулькин нос, -  как взрослому стал объяснять дедуня, - вшя надега токо на драгун, казаков да на антиллерию.
  - А где жить-то будете, Иван Кириллыч? - Обеспокоилась Дмитриевна, -  дом-от ваш сожгли, вместе со слободкой, бяда-то какая.
 - Ну, так что ж, мать чисна, приказ губернатора. Сёмка-то свой успел раскатать да вывезти. Здесь на скору руку поставил, ничё, перезимуем. А мой-то крестовик  занялся, не успел он. Да там и низ-то подгнил, ну, вшё одно жалко. Мне его ишо Прохор, дед Ванькин, помогал ставить, топором-то он мастер был. 

                6. Первый   приступ.

     На другой день, пятого октября, утром за баушкой приехали на рессорной бричке к очередной роженице, мама Мария понесла на примерку кофточку, сшитую на заказ, а Ваня разучивал довольно сложный этюд Боккерини, задание от «Ёжика», которое ему никак не давалось. Вдруг с ближайшей колокольни Троицкой церкви раздался бархатистый тревожный набат большого колокола, ему откликнулся густой стонущий звук многопудового колокола собора, а  следом загудели колокола и всех  храмов города. Потом раздался тревожный рокот барабанов.
 - Что-то случилось, - подумал Иван, быстро сунул скрипку в футляр и невольно глянул в окно. Низ его закрывала расплющенная стеклом румяная мордашка Кирилла. Он неистово махал рукой, вызывая друга во двор. Накинув шубейку, Ваня выскочил наружу, там уже стояла вся их ватага удальцов.
 - Бежим скорей к Сакмарским воротам! – Кричали они все разом, - счас такое начнётся.
 Схватив краюху хлеба и заперев квартиру, Иван пустился бежать за дружками.
      Мощные Сакмарские ворота считались главными в крепости, через них можно было выехать в Сеитову и Бердскую слободу, в Переволоцкую крепость и далее: в Казань,   Москву и Петербург. Когда друзья взобрались на вал, там уже стояло почти всё население Оренбурга: мещане, купцы, отставные солдаты, бродяги, какие-то оборванные нищие. Отдельно, у орудий, в полной боевой готовности возвышалась над толпой  артиллерийская  прислуга -  рослые, крепкие пушкари,  опираясь на длинные шесты  банников.
      Взобравшись на вал к друзьям, и отдышавшись, Ваня Крылов вдруг увидел в дали, за валом, в лучах низкого осеннего светила, интересную картину. Лёгкой рысью к крепости приближалась, растянутая на пару вёрст, кажущаяся бесконечной, стройная  цепь разномастных конников. По флангам -  башкирцы - в лисьих желтых малахаях,  в тёмных шапочках -  калмыки да татары, а в центре, ровной двойной шеренгой, с цветными развевающимися знамёнами, в высоких чёрных папахах яицкие и илецкие казаки.  А впереди этой строгой когорты гарцевала  на светло-палевом крупном жеребце весьма заметная фигура в ярко-красном бешмете, ярко выделяющаяся на чёрном фоне конного строя.
    Чем ближе подходила зловещая цепь мятежников к рогаткам, расставленным по окружности крепостного рва, тем беспокойнее вели себя любопытные осаждённые.
Женщины плакали, причитая – «ить побьют нас супостаты окаянные», купчишки, челядь потуже  запахивали шубы да поддёвки, готовясь кинуться в укрытия при первых же выстрелах, отставные солдаты, унтеры да инвалиды, став в кружок, сторожко перекликались, пытаясь предугадать  дальнейшие действия мятежников. Особо выделялись лохматые,  нечёсаные бродяги, да нищие в лохмотьях, они вели себя безбоязненно и довольно весело. Как  помешанные,  кривлялись, зубоскалили,  размахивая руками, то кричали, пританцовывая на валу, приветствовали повстанцев. И только бомбардиры спокойно стояли с дымящимися фитилями у своих орудий, ожидая команды, открыть огонь.  А ребятам было всё интересно и строгие канониры, и бесившиеся бродяги, и скачущий по полю картинный всадник в красном одеянии. 
    Примерно в полуверсте от рва, мятежники остановились, а из их длинной шеренги выскочил казак в синем бешмете. Пустив коня в галоп, мигом подлетел к рогаткам и, прикрепив большой лист бумаги, стремительно удалился. Один из оренбургских казаков, стоявших на валу, ступив на помост, снял копьём лист и хотел его прочитать, но подскочивший офицер сразу же отобрал это послание мятежников и передал старшим офицерам,  стоявшим поодаль.
   Все и так понимали, что ничего доброго в тексте, кроме предложения о сдаче быть не могло.
     Спустя  минуту главный начальник артиллерии, полковник Старово-Милюков, отложив подзорную трубу,  махнул белым платком и, через мгновение, хлёстко рявкнули орудия и первые ядра полетели в сторону осаждавших. Те одновременно выхватили сабли из ножен, сверкнув отточенными клинками и развернувшись, умчались в степь. Как ни странно, но все заряды были пущены с большим недолётом, они только взрыли землю вблизи мятежников и никого не задели. Бомбардиры как будто не хотели первыми начинать кровавую бойню, хотя, вполне возможно, что это было  указание самого Рейнсдорпа. Осторожный, многоопытный генерал понимал, что последует за первой же кровью противника и всё ещё надеялся на мирный исход, что самозванец повернёт своё разношёрстное войско на Москву, там увязнет и избавит его от кровавых последствий.  А в лапотной центральной России немало отщепенцев, которые только и ждут любого возмущения, чтобы начать смуту.

                7. Внутренний голос «анпиратора».

    Как ни странно, но мысли обоих стратегов, смертельных  противников, совпадали, притягивая заманчивым конечным исходом.
  Неистовой,  разухабистой натуре Емельяна до чёртиков претило ползание по кривым и куцым закоулкам ограниченногопространства. Ему нужна была широкая, вольная улица: если уж бежать в туретчину, то всем казачьим скопом, если размахнуться, то уж всенародно, на всю Россию-матушку.
 - Прошли до самого Оренбурга, разметали  малые крепостишки, - размышлял  Пугачёв,- ну, с большими потерями взяли Татищевку, ну обросли тысячами голодных, непригодных к военному делу, лапотников, а далее что?  Оренбург – не городок, а мощная крепость с регулярным, обученным гарнизоном. Её взять можно только измором, али изменой, но для этого нужно время, а оно против нас играет. Скоро Потёмкин с Румянцевым да Суворовым турков расколотят и нами займутся.
       А так хотелось ему прогуляться с казачками по Руси, волюшку свою потешить. К этому склонял его и старовер, игумен Филарет из Узенской пустыни,  люто ненавидевший царских «сатрапов», как он их называл, принесших много бед не только страстотерпцам старого обряда, но и всему простолюдству. 
    Ещё с давней казачьей службы, Емельян замечал в себе некое раздвоение в мыслях. В нём как бы уживались два постоянно спорящих меж собой неуживчивых человека. Один, сердобольный, сравнивая жизнь довольно зажиточных  польских крестьян-католиков и беспокойных бессарабов, с покорными русскими крепостными, удивлялся беспомощной нищете последних, убогости их жалких, крытых соломой хатёнок,  с подслеповатыми окошками, затянутыми  бычьими пузырями, их тощей скотине, их полям, заросшим сорняками.
   Другой же, суровый человек, привыкший к строгому, но упорядоченному быту станичников, крепко сплетённому родственными связями, будоражил, не давал покоя.  В станицах не допускали  бессмысленного самодурства,  которое процветало в некоторых помещичьих усадьбах. Помещик для холопа был царь и бог, а над казаком властвовал выборный атаман, которому особой воли не давали. Казачий круг мог сместить неугодного избранника.
   Но до конца Емельян получил прозрение, когда однажды  по пути домой из Польши в отпуск, ночуя у старого бобыля-рекрута, спросил, мол, в чем же причина нерадивости русского крепостного человека? Старый  солдат до того возмутился, что чуть не выгнал постояльца в ночную непогодь.
 - Да знаешь ли ты, пробеглый казачина, сколь бедному крестьянину удаётся поработать на своём поле? Нет? Всего один день в неделю да ещё ночь его, если светлая. А остатнее время он на барина пашет за клочок тощей земли. Да и не крестьяне мы, а холопы, рабы. А помещик, как хочет, так и изгаляется над нами, а жаловаться не моги: запорют, да ещё и в Сибирь сошлют в рудники, на вечную каторгу. Сама императрица, бают, закон такой придумала.
    С той поры и заронилась в голову Емельяна мысль неотвязная – как народу помочь. Не прятал он её и от своих однополчан.
 - Вот бы по всей Расеи такой порядок навести, как в казачесте. Чтоб царя, как атамана, народ выбирал, да, что б всё по справедливости. Ежели проштрафился,  выпорют, ну не до смерти же, да и на што ноздри рвать,- будоражил Пугачев  своих братьев-казаков смелыми речами.
 - Разговоры заводишь ты, Емельян, непотребные, - пенял ему урядник Семибратов,- то тебе будто сам царь Пётр саблю подарил, то теперь порядки казачьи на Руси хочешь завести. Чё те неймётся-то?  За такие речи можешь и кнута на спину схлопотать, а то и в копи подземельные загреметь. С тобой и сидеть-то рядом опасно, ишо загребут, как сообщника.
  - Не дрейфь, Григорий! Ты - от живёшь, как скотина безрогая, тебе лишь бы брюхо набить да винца покрепче дерябнуть, а я хочу произвесть себя отличным от других.
 - Ет, вроде, как прославиться хочешь, над людьми вознестись? - Не отставал урядник,- для этого великий ум потребен. Ты вот меня овцой обозвал, а сам-то такой же глупый баран. Ты, ить, не видишь, что народ исстрадался. Это ж не люди, а солома перетёртая, им не болтун нужон, а богатырь святорусский, вот за ним бы они пошли, и запалилось бы жарево до неба.

                8. Продать Отечество за семнадцать бочонков медных денег?

    Сумбурные воспоминания Емельяна прервал дробный топот множества копыт, в окне промелькнуло с десяток конников. Быстро вскочив с постели, Пугачёв достал из - под подушки пару кобурных пистолетов, с которыми никогда не расставался, заткнул их за пояс. Накинув  на плечи парадный, тонкого сукна,  чекмень,* вышел в зал, где уже сидели верный его секретарь Иван Почиталин да полковник Лысов, гордый тем, что привёл с собой  три сотни ставропольских калмыков.
   Надменно взглядывая на «анпиратора»,  расфуфыренный полковник представил ему молодого плосколицего калмыка с жидковатой чёрной бородёнкой.
 - Предводитель их калмыцкий, ваше Величество, - осклабился Лысов, - сын самой княгини Анны Васильевны, его сиятельство Фёдор Дербетёв.
     Емельяну польстило, что даже этот роскошно одетый княжич примкнул к его войску, да ещё и не с пустыми руками и тут же повелел Почиталину писать указ о производстве Дербетёва в полковники. Тем временем Лысов, раскрасневшийся от выпитой вместительной чарки вина, представил и второго, невеликого, но осанистого  гостя, со скуластым татарским ликом.
      Татарин, против княжича,  в дорогой, расшитой узорами шубе,  и Лысова, в собольей горлатной шапке, да дорогими перстнями на пальцах – выглядел более, чем скромно. Если бы не белая чалма на бритой голове гостя да некоторая важность во взгляде, он ничем бы не отличался от пугачёвских воинов из Бердской слободы.
 - Сказыват быдто важное дело к самому Петру Фёдорычу, какая-то тайность.    Помалкиват, дак, не спустыми руками и припёрся, семнадцать тяжелённых бочонков привёз тебе в дар. Сказал, мол, акча-деньги. Вскрыли мы один, ради любопытства, думали золотишко, ан нет, одни медяшки. Новенькие, блестят ещё и руками не тронуты. Ну, думам «анпиратору» в народ пулять сгодиться.
Давилин, личный телохранитель государя, мигом обшарил гостя, не найдя ничего подозрительного, отошёл в сторону.
     «Государь», отпустив всех, кроме телохранителя, усадил важного гостя за стол. Стряпухи из кухни  подали пироги, разносолы, чёрную икру, вино и большое блюдо жирной баранины. Дальний гость к вину не притронулся, на икру только глянул,  сразу потянулся к увесистому куску мяса, видно, с дороги изрядно оголодал.
    Емельян к еде не притрагивался, не начиная беседы, долгим изучающим взглядом рассматривал  пришельца, то ли тайного посла, то ли разведчика, пытаясь предугадать его мысли. В том, что это посланец воюющей с Россией Порты, он не сомневался.  Видно было, что заезжий гость, хоть и единоплемец радушным сеитовским татарам,  далеко им не чета. Ухоженная, видимо крашенная, иссиня-черная борода, волосок к волоску, нос, не разлепёшенный, как у сибирских сородичей, а тонкий, как острие топора,  и ноздри нервно пошевеливаются, как будто принюхиваются.
 – От такого чакрыжника добра не жди, проглотит и не облизнётся, - подумал Емельян.
    Насытившись и облизав жирные пальцы, после несдерживаемой  отрыжки, гость не церемонясь,  сам завёл разговор, перемешая русскую речь с тюркским наречием:
  - Ты, бачька, краль Бугачур якши развернулся. За тобой пошёл и калмык, и башкир, и чуваш, и наш брат, татарин. Ты нам отчен хорошо помогаешь и мы тебе отчен хорошо помогаем, держим рус войска на фронте. У нас с тобой общее дело. Наш богоподобный султан Мустафа просил передать тебе,  краль Бугачур,  балшой благодар, бик зур рахмат. Мы знаем, что ты княжеского рода, из племени казаков. Твоя неверная кралица Катерин хотела обманом убить тебя, но за тебя умер преданный эфенди*, похожий на тебя. Кралица много войска послала против султана. Султан Мустафа приказ даёт. Собирай балшой войско иди на крепость Китербурдур, Казан, Моска, а Ырымбур потом возьмёшь. Мы поможем тебе, краль  Бугачур.
 - Что войсками поможете? – ехидно спросил Пугачёв.
 - Йок, нет, пока только акча, деньгами. Много акча дадим. Одно дело вместе будем делать с разных краёв. Краля Катерин уже пять лет воюет с богоподобным. Когда ты пойдёшь на Казан, на Китербурдур, она часть войска кинет на тебя, и мы разобьём Румянцева.У нас с тобой общее дело.
       После этих слов Емельяна, как осенило. Он вдруг впервые, по-настоящему, понял, во что он, несчастный скоморох, ввязался, прикрываясь именем погибшего императора.
Турецкий посол что-то ещё молол о своём богоподобном тиране, о вечной дружбе с кралем Бугачуром, о свержении крали Катерин, но Пугачёв его уже не слушал.
       Он вдруг вспомнил освобождённую русскими войсками крепость Бендеры, где его за храбрость произвели из младших урядников сразу в хорунжии. Вспомнил плачущих от радости невольников. Заморённых, умирающих с голоду, исстрадавшихся синеглазых красавиц гарема бендерского правителя, турка Абдуллы.
     Невольно на ум пришли и рассказы офицеров о настойчивой попытке Петра Первого, которого он боготворил, выйти к Чёрному морю, вернуть Крым. А получалось, что он, донской казак, хоть и нарушивший присягу, хоть и дезертир, но русский человек, помогает врагам своего Отечества. Остро осознал и предательство казаков-некрасовцев, которые,  перейдя на сторону турок, рубили потом своих же соотечественников. И он ведь тоже уговаривал казаков перекинуться к ним за Кубань, чуть не став таким же изменником.
      Последняя фраза турка, « у нас с тобой общее дело», повторенная несколько раз, особенно резанула его душу, окончательно отрезвив Емельяна.
     Он поднял голову и, перебив бормотавшего турецкого гостя, резко сказал:
 - Хватит балясы точить! 
 - Какой такой баляс? – не понял «тайный гость», но по насупленному выражению лица собеседника, по его сверкающему огненному взгляду, понял, что отношение к нему в корне изменилось. Его просто не хотят слушать.
    В раз изменилось и выражение лица лазутчика. Из льстивой, убаюкивающей сознание лисы, приветливо помахивающей пышным хвостом, он вдруг ощерился и обрёл облик беспощадного, свирепого волка. Емельяну даже привидились ядовито жёлтые клыки, но, то был луч солнца, проникшего сквозь ставни. А, быть может, этот зловещий знак и заставил  «анпиратора» убедиться в правильности принятого решения, отвергнуть союз с врагом его родной земли.
 - Скажи своим хозяевам – торгу не будет! Вы мягко стелете, да жёстко спать!
 - Ай, бачка, краль Бугачур, ты ещё молодой, не понимаешь. У нас с тобой один враг -  краля Катька. Она с Мустафой на мир пойдёт, а потом и тебе секир башка. Ай, как жалко такой  умной, красивой башка на колу сидеть.- Турок покачал головой, да ещё и поцокал языком, ощерив жёлтые зубы.
      После этих слов, Пугачёв, резко скрипнув стулом, встал, дав понять, что незваному гостю пора уходить.
 Поправляя  чалму, поднялся и посол.
 -  Я не прощаюсь надолго, и знай, краль Бугачур, на шиповнике растут и розы, и шипы,  мы ещё встретимся.
 - Ну, да, на том свете. Запомни, турок! Коль  свои собаки грызутся, чужая не суйся, а выпущенная стрела обратно не возвращается.
        Выпроводив незваного гостя, Пугачёв с удивлением заметил под навесом две телеги, закрытые соломой и часового с мушкетом. Выяснил, что татарин уехал налегке, оставив ему семнадцать бочонков. Приказал распечатать один из них и обнаружил свежей чеканки медные монеты с профилем безбородого господина и надпись, удивлённо хмыкнув, бросил в карман пригошню денежек, приказал забить бочонок снова и убрать подальше от глаз. В канцелярии, бросив на стол несколько монет, подозвал своего дьяка Почиталина, кивнул на деньги:
 - Глянь-ка, Иван. Что там написано, шибко мелко, не разберу, глаза застит.
 - Тут не по-русски писано. По латыни, або на французском. Прочитать-то я смогу, а перевода не знаю.
   - А позовите-ка сержанта,- приказал «анпиратор».
      Тот пришёл и сразу же представил перевод: «Я пришёл, чтобы мстить!»
 - Это что ж получается? - Размышлял вслух Емельян. -  Деньга французская, а привёз её турок.  Выходит - два злющих врага России объединились и кинулись мне помогать, чтоб одолеть Екатерину, а заодно и матушку Россию. Вы понимаете, детушки мои, что происходит? - Обратился он к присутствующим. Но в канцелярии кроме писцов да телохранителя, никого из полковников не было и недоумённый вопрос самозванца остался без ответа.

                9. Гнев  «анпиратора».

     Не прошло и недели после первого «показного» приступа  губернского города, как приближённые к «императорскому двору» военачальники впервые познали настоящий гнев новоявленного Петра Третьего.
    Шестидесятилетний бригадир Корф, один из многочисленных  немцев её Величества, подчиняясь приказу губернатора, собрав всех защитников окрестных форпостов и редутов, силою почти в две с половиною тысячи штыков, при двадцати орудиях, стремительным маршем  прошёл по левому берегу Яика и, смяв немногочисленные отряды Чики-Зарубина, вошёл в город.
     Этого бы, наверно, не случилось, если бы мятежный полковник Чика, вместе со своим окружением беспробудно не пил ещё со взятия Татищевой. Узнав о приближении бригадира, Пугачёв лично дал команду о перехвате отряда и с ужасом увидел, как хмельные  кавалеристы Чики-Зрубина, пытаясь вскочить в седло, валились под ноги коней. В раз протрезвевшего под огненным взглядом «анпиратора», полковника, срочно привели под руки в канцелярию. Чувствуя свою вину, Чика трясся, как в лихорадке, а потом на него навалилась ещё и непроходящая икота. Илецкие казаки из гвардиона «Государя», известные зубоскалы и насмешники, закрывая лица башлыками, давились от смеха, наблюдая уморительную сцену.
    «Анпиратор» метался по комнате, как разъярённый тигр в клетке, размахивая кулаками и изрыгая ругательства. Нагнав страху на полковников,   приказал срочно сыскать палача Бурнова.
 - Повешу сукиного сына, чтоб другим неповадно было! – кричал он так, что дребезжали стёкла.
        Вскоре вернулся посланный Давилин, виноватясь, доложил:
 - Бурнов в усмерть пьян, ваше Величество! Ийти не могет.
 - А-а-а, тоже в стельку? И его, заразу, повешу, до пары, как протрезвеет! Пьяному, ить, море по колено, не поймёт, за что и наказан. Совсем расхристались, сукины дети! Пропали, как гнилая солома в амёте! Вам бы только пить,  гулять да дела не знать, - надсаживался взбешенный предводитель, искусно играя роль разгневанного Государя. Ему, наконец-то, подвернулся повод, чтобы всласть поизгаляться над своими «кукловодами»,  дабы почувствовали, что перед ними не вожак разбойничьей ватаги, не простой донской казак, а истинный император Пётр Фёдорович.
   Пугачёв, конечно, не мог не знать, что верзила палач и в пьяном угаре мог легко исполнить свою душегубную обязанность, и пропустил мимо ушей донесение своего верного телохранителя, полагая, что  кровавый кат ему ещё пригодится.
    Доморощенные полковнички, как нахохлившиеся вороны под холодным дождём, настороженно сидели на широких лавках, впервые наблюдая за вконец разъярившимся самозванцем - «анпиратором». Стоило больших трудов, как казалось им, отговорить от казни верного их соратника и безалаберного собутыльника, полковника Чику-Зарубина.
Как всегда роскошно одетый Лысов, сидя у самой двери, подалее от
 мечущегося в ярости Емельяна, азартно нашёптывал Максиму Шигаеву:
 - Неспроста так взбеленился «анпиратор», неспроста. Надысь прискакивали
 к нему два чернявых, не нашего вида справных служивых, похоже офицеры
 из поляков. До-ол-го с ним калякали при закрытых дверях. Чего-то напели
 ему, теперь он сам не свой. Жди перемен. Теперь царишка-от наш, как
 говорится, вкусил сласть власти.
     И  в самом деле, с наступлением холодов, в начале ноября, когда
мятежники перешли в Бердскую слободу, « анпиратор» приказал
 Овчинникову завести для письменных дел Военную коллегию навроде
Петербургской. Производством сего сложного, пока неведомого дела,
  занялись молодой яицкий казак Иван Почиталин да илецкий
казак Максим Горшков.

                10. Гаубицы и мортиры.
   
                В связи с суматохой, возникшей в Оренбурге после появления пугачёвского войска близ крепости, старательный полячок стал назначать Ивану занятия с раннего утра, когда население только ещё просыпалось, и улицы были свободны. Дядя Ёжик, будучи талантливым скрипачём, адски боялся наступающих перемен в своем устоявшемся, хотя и шатком бытии. Боялся потерять службу у доброго пана академика, боялся, что его, как и многих пленных собратьев угонят в какой-нибудь дальний гарнизон, боялся, что его опять заставят переносить тяжёлые камни, но больше всего боялся, что ему не позволят брать в руки его волшебную скрипку.
 Давая уроки смышленому капитанскому сынишке, показывая ему сложнейшие упражнения, он  совершенствовал и своё мастерство незаурядного музыканта. К тому же сотник Акутин, служивший в канцелярии,  постоянно присматривал за учёбой своего крестника. Осмотрительный поляк замечал его настороженное внимание, чувствуя полную зависимость от этого властного офицера, и весьма прилежно вёл занятия.
     В то утро Иван, закончив очередной, довольно трудный урок у пана Ёжи и изрядно проголодавшись,  торопился домой. В густом кустарнике, у Троицкой церкви его уже поджидал верный друг и побратим по крёстному отцу Кирька Акутин.
 - Ванюха, - выпалил он шепотом, - гли, дверь-то на колокольню не заперта, а оттель такой видец, глаз не оторвёшь. Айда, поглядим, пока двери не заперли,  щас и вся ребятня прискачет.
 - Погодь, я токо скрипку домой отнесу.
      Вернулся Ваня с краюхой ржаного хлеба и кусочком солёного сала, поделившись с другом, молвил,- дома никого, маманя токо к обеду придёт, ну, понеслись!
     По шатким, скрипучим ступеням друзья поднялись на самый верхний ярус колокольни и ахнули. Далеко за Орскими воротами, почти у самого горизонта, роились крошечные цветные фигурки всадников, издали похожие на собак, мельтешили и фигурки поменьше, вроде чёрных палочек. Особенно много их было у пристрелочной мишени и правее ворот, ближе к Яику, неподалеку от Георгиевской церкви, в сожжённой Казачьей слободе. Вскоре к ним, запыхавшись,  поднялись и остальные ребята.
 - Вот, дурачки,- заметил Иван,- копошатся у мишени, там же место пристреляно. Сам полковник Милюков из «Единорога» целил и из двенадцатифунтовых пуляли. Гаубицы  и мортиры там же пристреливали. Как они-от кучкой соберутся, тут их и накроют. Так жахнут, мокрого места не останется.
    Ребята с нескрываемым интересом слушали своего знатока-заводилу, его рассуждениям удивлялся даже неразлучный друг Кирька.
 - Откуда ты, Ваньша, всё знаешь? -  Вопрошал он с интересом, - я вроде с тобой всё время рядом, а про мортиры и гаубицы впервые слышу, врёшь ты всё. Хто оно такое?
 - Гаубица – это такая пушка, которая стреляет навесным огнём, - охотно  рассказывал Иван мальчишкам. – К примеру, ты спрячешься за дом или за гору, и простой десятифунтовкой тебя не взять, а гаубица сверху, навесным,  как шарахнет  и поминай, как звали.
А мортира, то же самое, токо ствол покороче, она для ближнего боя годится. Как сыпанёт гранатой или картечью и тю-тю.
 -  Ванюха, ты и про картечь знаешь и про гранаты, а почему я не знаю? – допытывался друг.
 -  А стесняться не надо. Ты  боишься даже  погладить пушку, а я всегда спрашиваю и даже у самого Милюкова.
 - Ну, да, тебе не боязно, ты ж, Иван Андреич, тёзка самого губернатора, - с обидой заявил Кирилл, - а я чё?    
 - Ага, чё? Твой-то батяня, дядя Семён, в канцелярии служит, а мой-то где-то в Яицком городке, в кыргызских степях, - парировал Иван.
 - О, Ваньк! Глянь-ка чё они делают,  - перебил Кирилл друга, - видишь то место, где наш дом стоял?
 - Вижу, ну и чё?
 - Там, правее, в тополях, церковь, видишь?
 - Ох, ты! Дак они на колокольню пушку затаскивают, корячатся, - воскликнул Иван, - вот хитрецы. Они готовятся ядра оттель в город пулять, с высоты-то лучше
 - Вань, а неужто наши не видят? -  Озадачился рыжий Егорка, самый пугливый член ватаги.
 - Не трусь! – откликнулся Иван, - ещё как видят и на прицеле держат. Щас начнётся.
 - А в нас не попадут? – затревожился самый маленький сорванец, веснушчатый Мишка.
 - С первого раза не попадут, недолёт, - улыбнулся Крылов.
 - А со второго?
 - Со второго перелёт, тоже не попадут.
 - А с третьего?- хором забеспокоилась вся  бишара.
 - С третьего раза обычно попадают, -  хмыкнул Иван,  - если бомбардир знатный.
 - Так, может,  слезем с колокольни,  - раздались голоса, - а то и в нас ишо попадёт.
 - Трусы могут идти по домам сразу, а я ещё посмотрю. Сейчас начнётся самое главное.   
        Мальчуганы обиженно хмыкнули и скатились вниз, а на колокольне
остались только два бесстрашных друга Иван да Кирилл.

                11. Проделки двух храбрецов.

                А события за крепостным валом разворачивались нешуточные. На всем протяжении от Сакмарских до Орских ворот накапливалась зловещая  лавина всадников в лисьих малахаях,  разномастных одеждах и целые толпы пеших людей, вооружённых, чем попало: от вил и топоров с длинными топорищами, до пик и дубин. Отдельно от всадников, снующих  на низкорослых конях, в центре стоял плотный строй конников в высоких казачьих папахах. Все, как будто, чего-то ждали, и вдруг перед нетерпеливо волнующейся грозной лентой всадников показалась вереница телег с пушками. Прислуга довольно скоро и умело расставила орудия примерно на равные промежутки, но наибольшее их скопление означилось напротив Орских ворот. В открытую, как на учениях, развёртывалась подготовка к предстоящему штурму крепости.  План противника был, видимо, примитивно прост: проломив орудийными залпами Орские ворота, ворваться в город, а сил для этого у них было предостаточно.   
                А на валу цитадели и близ ворот, как всегда толклись беззаботные ротозеи, зеваки всех мастей от дворовых и приказчиков, до бродяг и сомнительных личностей.
 Они пока ещё не представляли всей смертельной опасности, беспечно грызли семечки и пересмеивались. Но над крепостью уже нависла предгрозовая тишина. Слышны были отрывистые команды офицеров, тревожный рокот барабанов, в храмах шли милосердные молебны,  но по крышам зданий и церквей ещё гулили любвеобильные голуби.
  Вдруг с левого фланга выскочил всадник в красном одеянии на крупном пепельно - сером коне и лихо помчался вдоль строя конников. За ним, поотстав, пылил с десяток всадников с развевающимися хоругвями.
 - Смотри, - дёрнул за рукав друга Иван, - энтот в красном, верно Пугачёв и есть, а позади евонные телохранители.
 - Ага, мне батяня рассказывал про него. Это быдто казак донской, а понарошке царь Пётр Третий.
 - Ну, да, как мы-от играем в кулюкушки, да в казаков - разбойников, так и он, - рассмеялся Иван.
 - Токо он не понарошке приказыват офицеров вешать, а взаправду, - возразил Кирька
 - Да, дядя Стёпа Наумов рассказывал сколь,  они крепостей разорили, сколь офицеров перевешали.
-  А дед Иван, когда приехал из Яицкого городка, про другое рассказывал. Они с папаней закрылись на кухне и долго спорили, потом кошка лапой дверь открыла, а я на лавке рядом спал и всё слышал. Хошь, я тебе расскажу? Ты никому не скажешь?
 - Ты, чё, Кирюха, могила!
 - Поклянись!
 - Ей Богу, клянусь!- Посерьёзнел Иван.
 - Дак, вот дедуня говорил, что Пугачёв за бедных заступается. Они хочь и бьют богатых, так те сами виноваты. Всё у бедных отбирают, а кто возмущается, того кнутами  запарывают.
    Но не успел Ваня ответить другу, как раздался  орудийный залп крепостной артиллерии такой силы, что вздрогнула вся колокольня и заблямкали колокола. Стараясь упредить нападение мятежников, полковник Милюков, по согласованию с Рейнсдорпом приказал открыть огонь первым. Внезапный рёв полусотни орудий, как гром с ясного неба, поднял в воздух тысячи голубей в крепости, а любопытных зевак с вала как ветром сдуло.
     Не успело стихнуть эхо орудийного залпа крепостных орудий, как загремели вразнобой беглым огнём пушки мятежников. Началась своего рода артиллерийская дуэль, но малофунтовки пугачёвцев, установленные на скорую руку большого урона крепости не причиняли. Их ядра то зарывались в кромку вала, то, не долетая, падали в ров. Зато орудия осажденных, укреплённые на заранее пристрелянных позициях, сразу же заставили замолчать батареи мятежников у мишени и напротив Орских ворот. Уцелевшие пушкари мятежников, оттянув свои батареи из опасной зоны, продолжили обстрел города, не причиняя ему вреда. Порой казалось, что они стреляют-то холостыми зарядами. И только одинокая шестифунтовая пушчонка, установленная на верхнем ярусе колокольни Георгиевской церкви, успешно  посылала свои ядра в восточную часть города.
  Два неразлучных друга Иван да Кирилл, захваченные грандиозным зрелищем сражения, видели, как одна за одной, умолкали пушки пугачёвцев и радовались успешным попаданием зарядов своих друзей артиллеристов. Вскоре всё пространство над крепостью и за её пределами заволокло белёсым дымом и цели исчезли из виду, но оглушающая артиллерийская  дуэль продолжалась. Улицы города были пустынны, обыватели попрятались в подвалы, и только за стенами домов, в надёжных укрытиях, готовые к отражению нападения, стояли батальоны гренадёров,  эскадроны конников, да ещё на одной из самых высоких колоколен крепости два отчаянных мальчугана следили за ходом сражения.
      Мария Алексеевна, обеспокоенная отсутствием Вани, не находила себе места. Когда началась пальба, она уговорила баушку Христю спуститься в подпол, а сама решила сбегать к пану музыканту, но, заметив на Ивановой койке футляр скрипки поняла, что сын уже вернулся с занятий. Накинув шубейку и, не смотря на непрекращающуюся стрельбу, Мария кинулась к Акутиным, жившим теперь у Яицких ворот. Но не успела она выйти на улицу, как на пороге появился Семён. Первый же вопрос ошарашил мать- Марию. Семён Иванович тоже искал своего Кирилла и надеялся увидеть его у Крыловых.
    Еле уговорив Марию остаться дома, озабоченный сотник  отправился на поиски друзей.
А канонада то умолкала, то вновь усиливалась. Иногда раскалённые ядра повстанцев, ударяя в стены домов, отскакивали и катились по улице. Пробегая мимо Троицкой церкви, Семён услышал вдруг одинокий, видимо случайный звук малого колокола и увидел открытые двери храма. Предположив, что двум беспечным сорванцам не страшна никакая пальба,  и они вполне могут находиться здесь,  на самом опасном месте, сотник взбежал на самый верхний ярус колокольни и с великим облегчением обнаружил обоих друзей.
      Они стояли на самой верхотуре,  у последнего пролёта  колокольни и по очереди рассматривали в подзорную трубу поле сражения сквозь белёсые клочья порохового дыма. У Семёна свалилась с плеч огромная тяжесть, но волнение не проходило. Первым его желанием было обрушиться с гневом на рисковых хлопцюганов, но заметив в руках сына знакомую подзорную трубу, сдержав негодование, спросил Кирилла:
 - Где ты взял эту штуку?
 - У дедуни, в шкапчике, но я на место положу, ей богу.
    Подавив в себе возмущение, Семён не утерпел и тоже глянул в трубу, заметив, что крепостные орудия меткими попаданиями успешно громят растрёпанные ряды пугачёвцев. Обслуга многих орудий была перебита или разогнана, по полю носились кони без всадников, ватный покров дыма висел над всем пространством, пахло кислым горелым порохом.
    Сбегая с ребятами вниз по лестнице, он не прекращал вомущаться  опасным поступком названных побратимов:
 - Вот отец Андрей вернётся, прикажу ему выпороть вас обоих. Там уже матери ваши с ума сходят, в живых вас не чаят увидеть, а они бошки свои дубовые под огонь подставляют! Вам что жить надоело? А если б ядро в колокольню попало. Вы об этом подумали? Она, ить, на самом видном месте стоит. Тоже мне гер-рои!
 -  Виноваты, исправимся,  господин сотник! – хором отшучивались нашкодившие друзья.

                12. «Французские вожжи».

         Новоиспечённый бригадир, тридцатилетний ровесник Троицкой крепости, Павел Сергеевич Потёмкин, отозванный в Петербург из действующей армии графа Румянцева,  по пути заехал в родовое поместье своих родителей под Калугой. Отец  его, секунд-майор в отставке, Сергей Дмитриевич, и мать, в девичестве княжна Кропоткина, были крайне довольны, что судьба их сына, не смотря на довольно незнатное происхождение, складывается удачно. После сносного домашнего образования, он уже в тринадцать лет был отдан на службу в лейб-гвардии Семёновский полк, а достигнув совершеннолетия, окончил курс философского факультета  Московского университета,  став одним из образованнейших людей времени Екатерины. В совершенстве владея несколькими  языками, он неплохо разбирался и в политической жизни Европы, и особенно Франции. В петербургских кругах слыл талантливым переводчиком и сам писал драмы, эпистолы, печатался в журналах Хераскова.
    Не найдя достойного применения в штатской жизни, вернулся на военное поприще и попал в действующую армию, на турецкий фронт, где вскоре и отличился.
      Два его батальона гренадёров с приданными двумя батареями, тёмной сентябрьской ночью бесшумно переправились на правый, занятый турками берег Дуная, у города Силистрии и окопались.   
Проснувшиеся  утром, обескураженные  турки, попытались с ходу отбить занятую русскими территорию, направив втрое превосходящие силы: сто пятьдесят лодок и шесть крупных судов - канчабасов, переполненных солдатами, но отчаянные десантники под командованием молодого лейб-гвардейца Павла Потёмкина не растерялись. В штыковых атаках  сбросили турок в бурные дунайские волны и пушечным огнём потопили большую часть судов, отбив охоту турок на повторную попытку. За этот подвиг капитан-лейтенант Потёмкин был представлен к ордену Святого Георгия четвёртой степени. Сам генерал – фельдмаршал граф Румянцев высоко оценил личную храбрость гвардейца и умелое командование, а вскоре о нём узнала и самодержица.
   К тому времени его троюродный брат, Григорий Александрович Потёмкин, вышел в фавориты императрицы, вышагнув из унтер-офицеров в генерал - поручики. Видимо, благодаря этому совпадению, немного погодя и Потёмкин-младший перескочил из капитан-лейтенанта сразу  в бригадиры.
   После радушной встречи, престарелый отец Павла, служивший ещё при Петре Первом, увёл сына в свой кабинет и, притворив плотно двери, завёл откровенную беседу о делах в армии, о европейской политике и, конечно,  же о положении в России ; никуда от этого не денешься.
      Сергей Владимирович, следивший и за французскими газетами,  дал понять сыну, что он, хотя и пребывает теперь в провинции, не хуже его знает обстановку, сложившуюся вокруг России.               
 - Сказывают, будто наш Пётр Алексеич, будучи в Париже, пестовал тогда ещё ребёнка, Людовика Пятнадцатого, которого ныне кличут «Возлюбленным». Будто этот королёк так испугался нашего императора, что ненароком обмочился. Мол, с тех пор он и ненавидит Россию, - начал свою речь семидесятишестилетний  секунд-майор.
 - Да, пакостник,  ещё тот, -  согласился  бригадир, -  чтобы досадить Екатерине, он и в польские дела вмешался,  Барскую конференцию поддержал, шлёт этим католическим славянам и оружие, и деньги, и советников. Даже и своего скандального полковника Дюмурье командировал. И вот с помощью коварных козней своего министра Шуазеля разжёг пожар войны Порты с Россией.
 - Он ещё подготовил и переворот в Швеции, подсадил на трон Густава Третьего, француза с головы до ног, - добавил отец.
 - А тот сразу на Петербург нацелился, - съязвил сын, - подкинул нам
 ещё одного супостата.
 - А что ты думаешь о заварушке с яицкими казаками? - Понизил голос старший Потёмкин, - что это? Очередной мыльный пузырь или второй Стенька Разин? Сарынь на кичку?
 - Вишь ли, отец, - помедлил с ответом Павел, - мне думается, что нарыв с яицкими казаками, это не простая заварушка, не мыльный пузырь и даже не Степан  Разин. То был разбойник, лихая голова и чужим именем не прикрывался. А тут объявился некий казак, кажется шестой, или седьмой по счёту самозванец, старовер, принявший имя задушенного Петра Третьего, - перешёл на шёпот сын. – И появился он не по своей капризной прихоти, а при содействии чьёй-то могущественной руки. Беда России ещё и в том, что вести о положении дел в государстве,  двор получает с опозданием, гораздо позже, чем наши закордонные недруги.
 - Эт почему же? – Возмутился майор.
 - Да потому, отец, что Россия наводнена шпионами. Мало того, что у нас полно французов учителей, гувернёров, лекарей, даже поваров, так ещё и многие сотни пленных конфедератов. Они всюду: и в армии офицерами, и в поместьях,  детей грамоте учат, и в  слободах, но более всего в крепостях.  Набрали их в плен, на свою голову, а теперь не знают,  что с ними делать. По дальним крепостицам рассылают да форпостам,  с крошечными гарнизонами. А конфедераты  - вояки способные,  да ещё и озлоблённые. Дай им в руки оружие, такого могут наворотить, не приведи Господи.
 - Да тут я в курсе, - парировал отец, - «Газет де Франсе» почитываю. Они спят и видят очередную нашу смуту. Этот «Возлюбленный кролик» постоянно твердит: «Всё, что может погрузить Россию в хаос и в прежнюю тьму, мне выгодно». Вот, подлец!
 -   И что удивительно, отец. Наши  питерские сони токо-токо узнали, что деется под Оренбургом, а эти прохвосты уже советников готовят «маркизу» Пугачёву. Нашли какого-то опытного авантюриста, якобы офицера Наваррского полка. По предварительным данным, некий Михаил Доманский, полячок-двойничок, обличьем в Пугачёва, чтобы в нужный момент сделать подмену. Представляешь, чем это грозит России? Но разведка наша работает и неплохо.
 -  Да, Людовик на козни против России денег не жалеет, уже сто тысяч франков кинул - сумасшедшие деньги -  и ещё обещал дать. А  у этих лягушатников, у самих буча назревает, слышал?
 - Читал, отец, об этом теперь все газеты мозги прополаскивают. Бурбон сей уже без малого шестьдесят лет делает вид, что правит государством. А на самом деле, сначала всем управлял регент Филипп Оранский, позже кардинал Флёри, а потом короля подцепила любовница, маркиза де Помпадур, при живой-то королеве-полячке. Вот смеху-то.  Маркиза до того обнаглела, что лично стала назначать полководцев и министров. Поставила во главе двора выжигу герцога Шуазеля, который помог уничтожить свой флот, мало того, отдал или продал Англии Индию и Канаду. А король всю жизнь пытался начать править страной, а потом плюнул на всё и сказал: «после меня хоть потоп» и засел в своём «Оленьем парке», где кроме женщин и охоты, его ничего не интересует.
 -  А поскольку без флота на морях - океанах делать неча, - добавил Сергей Владимирович,- кинулись душить  Россию, но не своими руками, а турецкими, польскими, шведскими. Но народишко-то французский нищает и злобу накапливает. Эта бомба когда-нибудь рванёт.
 - Об этом все газетёнки трубят, - молвил Павел.
-Оно так, на чужой рот пуговицы не нашьёшь.
 
                13. Шаткий трон императрицы.
               
     Сергей Дмитриевич вдруг встал, на цыпочках,  подошёл к двери и, резко открыв её, выглянул в коридор, прислушался и плотно закрыв, вернулся на место, проворчав, - береженого Бог бережёт, - и тихо спросил,- ну, а что там наша матушка-царица?
 - Вот вызвала, зачем-то понадобился, - ответил бригадир. - Она тоже не избежала повальной моды самодержцев, пристрастия к фаворитам, но, по крайней мере, она сама мудрая баба-женщина и дураков при себе не держит. Вот, хотя бы и наш Григорий Александрыч, он если что и не понимает, так хоть не мешает более умным своим генералам.
  - Ты, вот сейчас проехал пол-России, что скажешь о народе?
 - Знаешь, отец, не обессудь, если я скажу прямо, - с дрожью в голосе негромко молвил Павел,- если по совести судить, то бесправие крепостных дальше некуда, они доведены до состояния рабов, когда за жалобу на зверя помещика нещадно секут батогами, а потом ссылают туда, где Макар телят не пас. Крестьян загнали в безвыходное положение. Вспомни дело Салтычихи. Ты бы хотел быть на месте этих несчастных холопов? Неужели эта просвещённая немка, содержащая Дидро и пишущая письма Вольтеру, не понимает, что губит вверенный ей народ? Ведь в Европе такого нет. В конце концов, крестьянин, доведённый до отчаяния, возьмется за топоры, вилы. И они пойдут за любым, а тем более, за обиженным царём.   
 - Ну, а что из себя представляет, так называемый,  маркиз? Кто он? Купленный Турцией за франки,  негодяй,  или русский Робин Гуд?
 - Утверждают, что это донской вымуштрованный казак, боевой офицер, брал Бендеры. А казаки лучшие вояки, их с трёх лет на коня садят. В моём полку была сотня оренбургских казаков, не мог нарадоваться. Лучше них, разведчиков нет и почти каждый годен в командиры, а если лавой идут в атаку, не остановишь. 
 - Ты мне казаков не расхваливай, сам знаю, скажи,  на что Пугачёв способен?
 - Я пока что с ним не встречался, - хохотнул бригадир, - но знаю, у казаков с молоком матери впитана верность клятве. Против Отечества он не пойдёт. Ну, могут деньжонок ему подкинуть, какой-нибудь лягушатник примажется, но, чтоб в открытую объединиться с турками,  ни-ни.
 - А некрасовцы? - Возмутился старый.
 - Там, отец, совсем другая история, не путай.   
 -  Как ты думаешь, не трещит ли трон под нашей вдовствующей царицей? – Отец опять вдруг быстро встал с кресла, неслышно ступая, подошёл к двери и, глянув в коридор, возвратился на место.
 - Батя, ты что, в своём доме и боишься ушей?
 - Не обращай внимания, дурная привычка, я ж в полицмейстерской канцелярии двадцать лет отбухал, хотя при Елизавете было спокойнее.
 - По совести сказать, сейчас у Екатерины Алексевны положение незавидное,  - продолжил Павел Сергеевич, - муженька, коронованного государя, не без её ведома, порешили. Сына  своего,  наследничка она потеснила, на трон не пущает, отсюда у зловредной Европы зацепочка появилась.  А чтоб себя, как-то обелить, Катерина корчит из себя праведницу и худо-бедно заставляет  чтить законы. С Вольтером переписывается. Ну и адмиралы-генералы наши так колотят турок, что только щепки летят, а это всё больше и не нравится «лягушатникам». Они считают себя в Европе главными, а тут какая-то сермяжная Россия перед глазами маячит. Воевать с нами пока у них кишка тонка, а подзыкивать кого-то они мастера.
 - А какая бешеная  травля Екатерины в газетах  идёт, - перебил сына отец,  - французское враньё  с азартом перепечатывают и английские, и итальянские, и австрийские газетёнки.   
 - И какую ещё чепуху раздувают. Сначала Пугачёва называли пажем императрицы, потом стали маркизом кликать, а теперь уже Петром Третьим величают, воскресшим из мертвых.
 -  Екатерине не позавидуешь. Промелькнуло в газетах, что будто ещё один претендент на трон объявился, не слышал?
 - Да, по Европе фланирует некая Елизавета Владимирская, выдаёт себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и графа Алексея Разумовского и тоже заявляет свои претензии на российский престол. Якобы имеет на то документы, копию завещания матери Елизаветы, где написано, что по достижению совершеннолетия дочери,  ей  предоставляется неограниченная власть над империей. Но далее ещё смешнее. Самозванная дочь императрицы в письме верховному визирю Порты «призналась», что Пугачёв Емельян,  её брат, и он прилагает все усилия, чтобы вернуть «сестру»  на престол. Конфедераты, как это узнали, сразу же кинулись добывать деньги и собирать добровольцев, чтобы пройти через Грузию, соединиться с Пугачёвым и идти на Казань. Но, когда Париж узнал, что меж Россией и Портой ведутся  переговоры о мире, поддержка авантюристки сразу же и ослабела.
 - Но, тем не менее, эта самозванка  для Екатерины противник, пожалуй, похлеще Пугачёва, - предположил майор, - она может втянуть в провокацию против России несколько крупных государств.
 - Но, всё же, справиться с одной красивой авантюристской гораздо проще, чем со стихийной бурей пугачёвского мятежа, - заключил  Павел Сергеевич Потёмкин. -  Наша разведка уже работает.   
       Утром следующего дня бригадир Потёмкин отправился в Санкт-Петербург, ещё не зная, что его ждут эполеты генерал-майора и новое назначение.
         
                14. Дерзкая  разведка  «анпиратора».

            Зима 1773 года на Южный Урал пришла рано. Уже после Покрова закурчавились  метели лёгкой кавалерийской позёмкой, а вскоре встал и Яик. Морозы крепким панцирем так сковали «покрышку»  «Горыныча», что резвые проказливые мальчуганы тайными запретными тропами спускались из крепости на свежий, кое-где ещё неокрепший лёд и с пронзительными криками гоняли по его зеркальной глади специально нарезанные из дерева кругляши, камни или просто смёрзшиеся конские яблоки. Эхо мальчишеского гомона отдавалось о почти вертикальную стену высоченного берега и улетало в заяицкую рощу, на той стороне реки, где прятались дозоры бунтовщиков.
     Ваня Крылов да Кирилл Акутин, как всегда являлись бессменными заводилами отчаянной оренбургской детворы.
      Кирилл приносил из дома моток крепко связанных вожжей.  Один конец петлёй накидывали на пенёк спиленного дерева, а другой бросали вниз, до самой закраины  и спускались на лёд.  К ним присоединялись  другие мальчишки и начинались бешеные обгонялки, игры, раскаты, сопровождающиеся бесконечным ором проказников. А из кустов противоположного берега за ними наблюдали пугачёвские соглядатаи.
 Однажды заигравшаяся пацанва заметила, как с берега напротив крепости, выскочила группа вооружённых мятежников и, скользя по льду и падая, устремилась к их берегу.
Шустые легконогие  мальчуганы сразу же кинулись удирать к своим потайным щелям у Яицких ворот, а Иван с Кирилллом, побросав клюшки, стали вскарабкиваться по крутому обрыву на вожжах. Нападавшие бунтари легко могли бы перестрелять ребятишек не только ружейным огнём, но и стрелами из луков, но они, видимо, с детьми не воевали, их интересовала защищённость Яицких ворот со стороны реки. Спрятавшиеся сорванцы и приготовившиеся к отражению гренадёры,  с удивлением заметили, что меж пеших показалось и несколько конников, осторожно скользя по гладкому льду, они  приближались к берегу напротив. Когда до середины реки осталось с десяток саженей, конь одного из передних всадников в богатой шубе вдруг пробил передними копытами лед и, дико заржав,  стал тонуть. Всадник, путаясь в шубе,  спрыгнул с тонущего коня в воду и стал барахтаться в образовавшейся полынье. Пешие воины кинулись спасать тонущего всадника, а конь в богатой сбруе, освободившись от грузного седока, скачками проламывая лед, выбрался на сушу и ускакал к Яицким воротам, став неожиданным трофеем.
   Пешие всадники с превеликим трудом вытащили тонущего казака на лёд,  сбросили мокрую шубу, посадили на коня и скорым маршем убрались восвояси.
    Опешившие от безрассудной дерзости пугачёвцев, гренадёры с животным, простодушным хохотом, доходящим до колик, наблюдали за конфузией своих недругов и ружейный огонь не открывали. Вскоре, озабоченный диким смехом, явился офицер и громким окриком восстановил дисциплину:
 - Капрал, чёрт лысый! Почему не стреляли? Там ведь тонул сам Емелька Пугач! Раззявы! Хлебала пораскрывали!
 - Ваш бродь, - оправдывались солдаты, -  так, ить,  мы не хотели чистую яицкую водицу кровью испоганить, думали, что он и так утонет.
 - Ишь, чистоплюи! – Возмущался, еле сдерживая смех, поручик, - всех перепорю!
 -  Так, ить, спектакль, ваш бродь, в киянтер не ходи!
 - Слыхал? – Толкнул Ваня в бок отдыхивающегося Кирилла, - там сам Пугач чуть не утонул. Вот смеху-то. Пойдём, дяде Семёну расскажем.
    Смотав вожжи и спрятав их в надёжное место, друзья побежали в канцелярию к Акутину-старшему, рассказать, что видели самого Пугачёва.

                15. Летописец Пётр Рычков.

      Семён Иванович Акутин, порученец гарнизонного штаба, улучив свободную минуту, заскочил в департамент соляных дел к давнему знакомцу Петру Ивановичу Рычкову, посудачить о делах в крепости да проведать, как идёт обучение музыки своего крестника  Вани Крылова.  Шебутной, непоседливый мальчуган, временно оставшись на попечении своей матушки (его отец, капитан Крылов, застрял в осаждённой Яицкой крепости) не давал покоя и ему, всегда занятому на службе, офицеру. К тому же его старший сын Кирилл частенько сбегал к своему другу Ивану, отлынивая от домашних дел.
    Узнав у поляка – музыканта, числившегося секретарём управителя дел, что Иван каждое утро прибегает на занятия и от учёбы не только не отлынивает, но даже и сам начинает самостоятельно разбирать довольно сложные музыкальные опусы, Семён успокоился и заглянул к академику в кабинет.
   Тот, обложенный книгами и стопками исписанной бумаги, что-то быстро писал.
 - О, Семён Иваныч, - окая по-вологодски, пробасил академик, - как раз ты мне и нужен, заходи. Я ж теперь взялся за описание осады нашей крепости. А ты ведь при штабе. Не бойся, ваших военных тайн выдаивать не буду, ты просвети меня в том, что уже случилось. Я, к сожалению, в военном деле  профан и многого в вашей хитрой стратегии,  не понимаю. Что у вас там творится? Почему регулярные обученные войска пасуют перед мужиками с вилами?
 - Да, Пётр Иваныч, вы действительно многое не знаете, но позвольте прежде принести  искренние соболезнования в разорении мятежниками вашего хутора под Чернореченской.
  - Да, что теперь и жалеть? Не вернёшь. Всю живность порезали, даже и крестьянскую не пожалели. Всех коней и людей забрали, а строения пожгли. Ну, к бедам мне не привыкать, сам знаешь. Ты обскажи мне, в чем слабость нашего воинства? Зарядов вволю, оружия всякого в достатке и артиллерией мы превосходим, а успеха нет. Вот, к примеру, наш уважаемый премьер – майор Наумов шестого октября вывел в бой полторы тысячи солдат при четырех орудиях и что ж? Вернулся с уроном, а это же умелый боевой офицер.
 - Эх, Петр Иваныч, - понизил голос Семён, - если б вы знали, воевать-то у нас почти некому. Это на бумаге три тысячи войска, а на самом деле, драгун и гренадёров раз-два и обчёлся, на одних пушкарей вся надежда. Дошло до того, что инородцев стало опасно держать в крепости, того и гляди нашим солдатам глотки перережут, а в атаку с ними вообще опасно ходить – они сразу к Пугачу перебегают. Надежда была на сеитовских татар, так они все к «бачке» утекли. Мордва, чуваши, черемисы и прочие,  генералам не подчиняются, я уж о башкирах не говорю. Мало того, не всем оренбургским казакам можно верить, я уж не говорю о яицких. Всех охмурил этот окаянный самозванец.
 - А кто их к такому озлоблению привёл? – Пробасил Рычков, уперев взгляд в Семёна.
 - Что об этом говорить? Вы, Петр Иваныч, лучше меня знаете. Внутренние крепи в державе ослабли. Войска на два фронта раскорячились: турок надо бить, да поляков в повиновение приводить, а там шведы на Питер нацелились, он рядом, могут голыми руками столицу империи взять. Тоже войско надо держать. Петру Лексеичу спасибо, подгадал, поставил столицу на самой границе.
 - Ну, а почему Татищевскую отдали самозванцу? Крупная крепостица, да и силы было изрядно, ещё и барон Билов влился с войском.
 - Там измена помогла. Депутат Уложённой комиссии, надёжный вроде казак, пошёл в разведку боем и перекинулся со всем отрядом к Пугачёву.
 - А почему у генерала Валленштерна вылазка провалилась? И готовились вроде.
 - Вы,  Пётр Иваныч, так допрашиваете, - усмехнулся сотник, - будто я за всё в ответе.
 - Прости великодушно, любезный Семён Иваныч, не таи обиду, - замялся академик, - я ж для дела, «Историю осады» пишу. С  Иван Андреичем у нас нелады, а ты для меня самый ценный источник информации.
  - Да, не в обиде я, Пётр Иваныч. Ляпнул, не подумав, а Валленштерн пока собирался, всё до точки пунктуально расписывал, немец же, лазутчики весь план повызнали и Пугачу передали. Ну, тот и встретил со всеми почестями. Говорят, лично сам пушки наводил. Бомбардир ещё тот.   
 - А что там за казус с безносым каторжником Хлопушей?
 - Тут можно было бы долго смеяться, если б не было так грустно. Нашему наивному генералу кто-то для смеха подсказал идею. Отправить к самозванцу увещевателные Манифесты с каторжанином Хлопушей (Соколовым), разбойником, который двадцать лет держал в страхе население. Три раза его ловили и три раза он сбегал. И этот обласканный губернатором душегуб с вырванными ноздрями, вместо того, чтобы всё вызнать в стане мятежников и вернуться в город, пришёл с письмом к неграмотному «анпиратору» и подробно рассказал, что творится в городе. Рассказывают, что Емельян долго до упаду хохотал, а потом наградил «посланника» полтиной денег,  платьем с повешенного киргизца и произвёл  в полковники, сделав одним из самых приближённых военноначальников.
  - Ну, а потом всё же изыскали войска для помощи Оренбургу?
 - Сыскали, Петр Иваныч, с миру по нитке, нищему на рубаху, и план был грандиозный. По приказу Военной коллегии из Казани в карете выехал генерал-майор Кар с тремя с половиной тысячами солдат, беспокоясь о том, что мятежники разбегутся, не дождавшись с ним встречи. Неделей позже, в том же направлении на Оренбург, из Симбирска вышел полковник Чернышов с полутора тысячами служивых, половина из которых были калмыки. И днями позже, уже без согласования с коллегией, вышел бригадир Корф из Нижне-Озерной, близ Оренбурга, с двумя с половиной тысяч солдат.
 - Ну и что же вышло? – Возбудился Рычков.
 - Вышло хуже некуда. Самонадеянного генерала Кара, уже в Оренбургской  губернии под деревней Юзеевкой, пугачёвские полковнички расколошматили так, что еле ноги унёс. 
Полковника Чернышова заманил  в засаду всё тот же изменник-депутат Падуров и привёл прямо к Пугачёву. Калмыки и казаки перекинулись к Емельяну, деморализованную пехоту подстригли в мятежное войско, а офицеров с Чернышовым повесили. И только бригадир Корф без потерь прошёл в Оренбург и то, благодаря повальной пьянке отряда мятежников во главе с полковником Чикой-Зарубиным.
 - Что ж выходит, все хлопоты губернатора шли только на руку Пугачёву?  - Усмехнулся  Рычков, - стоило ли стараться. Но, по сути, на большом военном совете, куда пригласили и меня, было принято правильное решение: «до подхода команд на помощь, поступать  оборонительно». Против выступил только один человек, настоящий воин, полковник артиллерии Старово-Милюков.
 - Да отсидеться в крепости можно, не помешал бы только голод, - подвёл итог разговору Семён. 

                16. Многоречие и гениальные притчи  Эзопа.
               
    Несмотря на осаду, опоясывающую почти весь периметр крепости, население Оренбурга всё же менялось. Порой с большими трудностями, с перестрелками, взаимными атаками в фортецию прорывались ополовиненные в жестоких стычках гарнизоны форпостов, малых крепостей, насельники офицерских и помещичьих усадеб.
   Заметен был и обратный отток населения. Губернатор, остро чувствуя нехватку продовольствия, приказал не задерживать мирное население, желающее покинуть город. Уходили в основном семьи калмыков, башкир, яицких казаков, случайно оказавшиеся во враждебном для них пространстве.
    Рейнсдорпу докладывали, что с уходом  этих семей в пределы вражеского окружения, инородные и прочие воители, уже не беспокоясь об участи своих родичей, могущих остаться в заложниках, легко переходят в стан неприятеля. Их уже ничто не связывало  с державной властью. Иван Андреевич, зная это, весьма сокрушался и даже негодовал, но ничего поделать не мог -  надвигающийся беспощадный карающий голод был гораздо страшнее.
    Мария Алексеевна Крылова, теперь уже капитанша, уложив спать своего шебутного сына, сумерничала с баушкой Христиньей у топки печи. Толстые комли вязов, дубовых обрезков, сучкастых горбылей горели долго. Мария, вороша шающие головёшки, била по ним кочергой, высекая звёздочки-искры, смотрела на синеватые язычки пламени,  думала о своём настоящем, вспоминала прошлое. Оторванная от мужа уже четвёртый месяц, она вынужена была нести на себе все тяготы  хоть и небольшой, но беспокойной своей семьи.
      Христинья Дмитриевна за последнием годы, после отъезда из Троицкой крепости, изрядно постарела, ей шёл уже восьмой десяток. Часто вспоминала своих, так рано ушедших из  жизни четырёх сыновей, особенно старшего Ивана и младшенького Илью, отравленного каким-то неведомым ей зельем. Его опоили, когда он участвовал в переговорах с бухарцами. Молилась и за своего ненаглядного Потапа Андреича, сгинувшего уже после сыновей. Просилась навестить свой родной Илецкий городок,  на могилках поплакать, бывших шабров встренуть да может там и остаться до последнего часа. Но  всё не могла выбраться, а теперь и вовсе, запертая в осаждённом Оренбурге.
     За почти десять лет их соместной жизни, Мария привязалась к ней, как к родной матери, жалела, любила её и со страхом ждала и боялась неминуемой разлуки. Старая женщина никогда не была обузой в семье Крыловых. Её природный дар искусной повитухи, её лекарские, знахарские способности позволяли ей  кормить не только себя. Знание  множества сказок, жизненных историй, прибауток, примет, пословиц и поговорок, владение образной, чистейшей русской речью, благотворно отражались на  непоседливом,  малопослушном и любимом Ванюшке.
    Малой не только обладал неимоверной памятью, не только знал значение каждого слова, но даже различал и ряды слов. С баушкой Христиньей он общался на её,  богатом образами,  прибауточном наречии, с шутками, розыгрышами, приметами, вплетал и религиозные словечки. Общаясь  с матушкой,  он подстраивался под её простонародный чалдонский говор, с обретённым теперь  примесью оренбургского «аканья». С  отцом и своим крёстным говаривал точными, похожими на команды,  фразами. Подолгу общаясь с поляком, дядей «Ёжиком», запомнил все его проскакивающие в речь польские слова: - «матка бозка», «курва-мать», «ржечь посполита»,  музыкальные итальянские термины, перенял и пшикающий польский акцент.
        Иван раличал даже и диалекты казаков.  Яицких насельников -  с их чаво - ничаво, низамай, дялов-та, стяс. Передразнивал и их шепелявость:- щемь арбужов – вще желёны, адин был щпелай и тот щпёрли. Замечал и намешанный многоязычием, говор оренбургской казары, где попадалось и мягкое южно-русское наречие: - погодь трошкы, шо, та слухай мэнэ, дывысь яка дытына, и тюркское: - айда, хана, кильдым, кирдык, а то и русско-французские словечки: - просю пардону, мусьё. Бонжур мадам, се ля ви.
     Иван, несмотря на тревожное время и частые обстрелы, бегал по утрам к поляку со скрипкой, да и в одиночестве  подолгу пиликал на чердаке  пристройки, щадя слух окружающих,  упражнялся упорно, доводя каждую музыкальную фразу до совершенства, дядя Ёжик плохо выученные уроки не признавал.
    Когда не было обстрелов, Иван с Кириллом, несмотря на запреты  родителей, пропадали у артиллеристов. Любознательный Крылов-младший подружился с бомбардиром «Единорога» Сергеем Палычем, двужильным лобастым командиром самого мощного орудия, что у Орских ворот.
   Познав азы геометриии в инженерной школе, два неразлучных друга стали распрашивать артиллериста Палыча, мол, на какой угол надо установить ствол орудия, чтобы накрыть противника  навесным огнём.
    Донельзя удивлённый пушкарь Сергей Палыч, услыша  мудрёные слова, потерял дар речи и глядел на сорванцов, не веря своим ушам. Кликнул своих канониров и попросил Ивана повторить вопрос. Пушкари окружили подростков и поначалу всласть посмеялись, некоторые и до слёз, а выяснив, что они дети офицеров, что ходят в инженерную школу, знают математику и, что один из них тот самый Иван Андреич, знаменитый тёзка губернатора, стали общаться с показным почтением.
  С тех пор Ваня  увлёкся ещё и математическими вычислениями. Вечерами  брал книги из отцовского сундучка, читал, и уже довольно бегло, но в толстых книгах и журналах многие слова были ему непонятны, а вот басни  Эзопа, он вскоре выучил наизусть. Особенно ему нравилась притча о Льве и Человеке, о Лисе и Винограде, а басня о хитрой Лисе и глупой Вороне стала любимой.
         
                17. Осада. 

        Мария хоть и получала часть капитанского аттестата, пыталась подрабатывать и шитьём, так как  цены из-за блокады неслыханно вздорожали. Все пути доставки продовольствия в город были перерезаны. Пугачёвцы, к тому же, пожгли всё сено за пределами крепости, и коней приходилось кормить нарубленным хворостом, и даже, его  не хватало.
  От того лошади хирели, слабели и вскоре падали, невольно пополняя скудные запасы продовольствия.  На Оренбург надвигалась голодная смерть.
   Академик Рычков советовал, в крайних случаях, отваривать мелко изрубленные конские шкуры, высушивать их, измельчать и добавлять в муку для печения хлеба, но вкус такого печива  населением был отвергнут. А мука вздорожала многократно, пуд её стоил уже пятнадцать рублей. Положение в городе складывалось трагически. Жители, оставшиеся в крепости, наслышавшись о зверствах бунтовщиков, зная, что им пощады не будет, всеми силами старались помочь гарнизону. Порой даже под обстрелом укрепляли разрушенный  крепостной вал, тушили пожары, делали ночные обходы, вылавливая лазутчиков, помогали пушкарям перетаскивать тяжеленные орудия. Многие обыватели вооружались, кто,  чем мог. В ход шли  старые дробовики, зазубренные сабли, тесаки, оббитые гвоздями палицы и даже рогатины.
   А между тем,  инородные конники: калмыки, башкиры, тептяри, при удобном случае безбоязненно переходили в стан самозванца, помня зло, творимое властями. Их примеру следовали и сеитовские татары. Оренбург почти по всему периметру контролировался мятежниками, все пути были перекрыты. Оставалось только  сибирское, точнее, киргиз-касацкое направление, но оттуда помощи не ждали.
     Соседи-кочевники, подданные «союзничка» Нурали-хана, пользуясь неразберихой на восточной окраине России, смело переходили границу, разоряли сёла, грабили и угоняли население на продажу. Порой доходило до абсурда: обе противоборствующие стороны: и мятежники и регулярные войска громили любителей лёгкой наживы, «баранты», защищая русские селения.
    Горожане, несмотря на надвигающююся  беду, страшнее которой только смерть, ждали весну, надеясь на скорое освобождение. Шестнадцатитысячному  населению крепости еды катастрофически не хватало. По приказу губернатора у жителей, особо у купцов, реквизировали излишки круп, муки, стали производить ежедневную раздачу скудного провианта. Из всех продуктов только соль раздавалась по потребности.  Был разрешен выход за пределы города для ловли рыбы в Яике и отдельные смельчаки этим пользовались под прикрытием гренадёров, которые тоже имели свой интерес. Многие лошади не выдерживали бескормицы, их с великим сожалением прирезывали, и постное мясо раздавали в пищу. Это было всё же лучше, чем отваренные кожи. Стали появляться недовольные, сторонники добровольной сдачи города и губернатор Рейнсдорп, опасаясь мятежа внутри крепости, усилил караулы.
     Крыловых частенько спасал Иван Кириллович Акутин, он никогда не приходил с пустыми руками: то курчонка принесет, то баранью лопатку, а чаще мороженую рыбу, где брал, не сказывал. Не забывал своего крестника и Семён Иванович, получая офицерский паёк, делился им с Крыловыми. А на них надвинулась и другая беда.
     Дрова, заготовленные ещё Андреем Прохоровичем, к январю закончились. Топки  хватило бы на всю зиму, но досужие соседи попросту их разворовали. И теперь главной задачей Вани было после занятий у скрипача, найти дрова. Приходил друг Кирька, они брали санки, топор и шли на ближайшее пепелище, благо с началом осады их прибавилось. Набирали большой воз, так  что хватало на целую неделю.
    А из Яицкой крепости вести поступали весьма скудные. Семен Иванович сообщал, что по данным лазутчиков,  самодельная крепость, возведённая у самого старого могучего храма святого Архангела Михаила, возглавляемая подполковником Симоновым и капитаном Крыловым, успешно отражает все атаки, не смотря на то, что штурмом  руководит сам Пугачёв.

                18. Новолетие Ивана Крылова.   
               
    Наконец, в снежных буранах пришёл февраль 1774 года. Ване Крылову пошёл десятый год. Несмотря на голодное время, младший Крылов выглядел крепким рослым отроком и казался старше своих лет. Вопреки запретам взрослых, Кирилл с Иваном часто обходили все ворота крепости, подбирали небольшие ядра, пули, прилетевшие после очередного приступа. Друзья по-прежнему любили влезать на верхотуру колоколен, откуда открывался вид на копошащиеся фигурки мятежников, их передвижения,  мечтали об отобранной подзорной трубе и пересказывали разговоры взрослых. Сегодня Кирилл принес очередную интересную новость, услышанную от деда Ивана.
 - Ваньк, ты знашь, Пугач опять к твоему папане в Яицкую  ускакал со всей свитой, да, говорят, ещё и атамана Овчинникова прихватил..
 - А чего они там забыли? - Нахмурился Иван.
 - Да чудно как-то получается,- растянул губы в улыбке Кирилл, - дед грит, что там у казаков багренье* приспело, рыба в ятовья* собралась – брать надо, а, Оленбурх, мол, подождёт. А у Пугача своё дело – жениться собирается, там ему уже невесту припасли, чтоб не отвлекал от багренья.
 - Ну и вояки, - криво усмехнулся Иван, - крёстный говорил, как бы они снова подкоп не сделали.
 - Да им щяс не до подкопа, рыбу надо ловить.
 - А зачем он атамана Овчинникова взял?
 - Так ему, мокропопому, тоже рыбки надоть, семья же спросит.
 - Эх, был бы у меня крепкий конь, я бы к папане на помощь ускакал. А здесь все кони полудохлые.
 - Ты скакать-то хочь  умеешь, с коня не свалишься?
 - Ну, ты и сказанул, - возмутился Иван, - да не хуже тебя. Меня батяня сызмалу к коню приучал.
 - Но ты, ить, в скачках не участвовал, а я даже призы брал.
 - Ничё, вот батяня приедет, я тоже на скачки пойду.
 - Ваньк, а ты слыхал? Этот долговязый генерал Валькинстерв  снова вылазку готовит. Дед Иван так ругался. Грит, этот дубовый немец не понимат, кони и так еле живые, они и ходить- то не могут, а там снегу по брюхо. У них-то кони сытые, в раз стопчут.
 - Да я тоже слышал от папани, что русские генералы турок бьют, а немцы здесь отираются.
 - Ваньк, а я слыхал, как отец деду сказывал, что один дядя Стёпа Наумов всех оленбургхских генералов за пояс заткнёт.
 - Он и со шведами, и с немцами воевал. Его мой папаня от аркана спас. А ты, Кирька, хоть знаешь, из чего кыргызы аркан плетут?
 - А чё не знать-то, из тонкой верёвки.
 - Вовсе не из верёвки, а из конского хвоста, он крепче любой верёвки, его и сабля не сразу перерубит.
 - Всё-то ты Ванька всё знаешь? – Позавидовал друг.
 - Батяня сказывал, он про всё знает.

                19. Вся надежда на опального генерала.

          Между тем, зависшая на целых три месяца гнетущая обстановка,  в осаждённом Оренбурге, стала меняться. Российская императрица, разочаровавшись в своих неудачливых генералах с иноземными фамилиями, стала подыскивать подходящих кандидатов среди русских военоначальников, не занятых в турецкой кампании.
         Пётру Ивановичу Рычкову, упорно работавшему  над своей «Историей осады Оренбурга», постоянно требовалась подробная информация и он, раздобыв  где-то несколько сушёных рыбин, созвал к домашнему пиву, на скорый дружеский совет, своих проверенных много знающих знакомцев: отца и сына Акутиных, премьер-майора Наумова да недавно прибывшего из Яицкой крепости окольным путём, поручика Юматова.
 - Наша матушка-царица, наконец-то поняла, - разливая пиво по кружкам, начал беседу академик, - чего стоят её немецкие землячки. Ведь ни каратель Кар, ни Валленштерн, ни Корф, ни Фрейман, да и Рейнсдорп,  яйца выеденного не стоят, противу русских полководцев. Кто бьёт турок? Суворов, Потёмкин да Румянцев. Кто бьёт Порту на море?  Адмирал Григорий Андреевич Спиридов. Колотит  османов так, что только щепки летят от их кораблей. И вот теперь бродят слухи, -  понизил он голос, - что будто Екатерина Алексевна, воленс-ноленс*, вынуждена обласкать неугодного, нелюбимого ею, генерала Александра Ильича Бибикова. Из всех невоюющих ныне полководцев, по-моему, это самый достойный. 
 - А за что ж его императрица не взлюбила? - Поинтересовался поручик Юматов, - он ведь полный генерал, да и орден Святого Георгия зазря не дают.
 - Слыхивал я одним ухом, - отозвался  Акутин-старший, - депутаты судачили. Он же маршалом Уложенной комиссии был назначен, я ж тоже из этой братии, мать чисна. Быдто послала его Катерина в Холмогоры, чтоб принца Браунгшвейгского из России вытурить, чтоб под ногами не болтался. Какой-никакой, а тоже претендент на российский престол, мать чисна. Ну, Александр Ильич съездил и в рапорте всё описал, а особо восторженно отозвался о красавице, старшей дочери принца, вроде, как влюбился. Ну, а царица то ли приревновала, то ли сама на него виды имела, они ж одногодки, ну и наказала – отправила его в Рязанскую вотчину, к своим крестьянам, мол, пока не нужен.
 - Хэх, ну, как тут не скажешь, пардон, баба-дура, - возмутился Рычков, - он же один из самых дельных генералов во всей русской армии, сын выдающегося инженера, да и сам инженер, всю европейскую артиллерию на зубок знает. И разведчик отменный. Три года при русском посланнике в Саксонии советником служил, все европейские секреты повыведал.
 - Это вы, уважаемый, Петр Иваныч, узнали из газет? Можно сказать,  понаслышке, - вмешался в разговор Наумов, -  а я вместе с ним в Цорндорфском сражении участвовал. Мой эскадрон тогда был придан его мушкетёрскому полку, и мы с тыла прикрывали его. В том бою он за личную храбрость получил чин полковника, в двадцать восемь лет. А потом, вскоре и крепкий орешек Кольберг брали в третий раз, столько солдатиков наших там полегло, страсть, а этот полунемец, полушвед Пётр Фёдорыч за так его Фридриху  вернул.
 - Вот этот факт и стал первой ступенью  к перевороту, - заметил Рычков, - в армии появились недовольные. Братья Орловы засуетились,  а далее всё, как снежный ком с горы. Не сделай он этого, может и продержался бы ещё чуток, хотя для России он был не годен. Теперь вот новый Пётр Фёдорыч объявился. Что-то России после Петра Первого с Петрами не везёт. Ей, видимо, нужен такой человек, как Бибиков.
 - Да, Александр Ильич на месте не засиживался, - продолжил Наумов, -  в том бою, при взятии Кольберга, он здорово отличился. Генерала  Варнери взял в плен со всем штабом, да тысячу гвардейцев, да сотни фур с награбленным добром.
 - А позже Бибиков ещё и католиков-конфедератов раздербанил, - подал голос Акутин-младший, - за что полного генерала получил и орден святого Александра Невского.
 - Ну, там ему тёзка  здорово помог, Суворов, -  молвил Наумов, - его конфедераты, как огня боялись.
 - Барская конференция не только России навредила, она и историю будущей Польши испоганила, - припечатал академик, - этот католический прихвостень,  епископ  Каетана Салтыка, поляков и совратил. В противовес православных конференций: Солуцкой, Торуньской да Радомской, создал Барскую, католическую.  И вот теперь Польшу на куски рвут, а кто виноват? Конечно, без папы тут не обошлось.
 - Петр Иваныч! Да, бес с ним, с этим римским папой, Бог ему судья, - возмутился Иван Кириллович, - пусть сами разбираются. Мы тут новость с Семёном припрятали для вас, но уже терпежу нет. Пусть Семён обскажет, он энту депешу и принимал.
 - Вчера ночью, я как раз был в карауле, - начал Семён, -  к нам в крепость пробился порученец из Военной коллегии. Весь израненный, в крови, но пакет сохранил. Я тут с полусотней навстречу ему выскочил, отбили его у башибузуков, уже на руках принесли, не знаю,  выживет ли. А в Указе чёрным по белому писано: «назначить главнокомандующим Александра Ильича Бибикова».
 - Вы понимаете, мать чисна, - разволновался старый казак, - самого Бибикова на место этого хвастуна Кара, который полные штаны наклал.
 - Ну, теперь дело по-другому пойдет,- возрадовался премьер-майор, - надеюсь,  и свежие войска подойдут. А то ведь, смех сказать -  все наши конники: калмыки,  башкиры, татары к Емельяну  переметнулись, да и казачки некоторые в его сторону поглядывают. А по сути разобраться,  в гарнизоне наберётся не более пятисот нижних чинов, да и те заморенные.
Добро, хоть пушкари держатся молодцами.
 - Там полковник Старов их в кулаке держит, - молвил Рычков, - да и губернатор им со своего стола подкидывает. Те молодцы покрепче гренадеров, им на полудохлой конине не выжить
.
                20. Вести из Яицкой крепости.

       -  Наконец-то я услышал и от академика  доброе слово о Рейнсдорпе, - подумал майор и решил попробовать восстановить его доброе имя. - А ведь Иван Андреич тоже в кабинете не засиживается, - покосился он на Рычкова, - вы хоть с ним и в разладе, а он всё делает так, как надо. И пушкарей подкармливает,  и сам бомбардир знающий, орудия расставил в нужных местах, пристрелку помог сделать грамотную, купчишек прижал, худо-бедно,  нормы установил. Милицию,  пожарных организовал, горожан сплотил. Доходчиво объяснил, мол, падёт Оренбург – никому пощады не будет. Сам всё время на валу торчит с подзорной трубой, похудел, почернел, в чём только и душа держится. К нему уж самозванец и убийц подсылал.
 - Ну, а пошто он матёрого разбойника Хлопушу к самозванцу послал? Ведь дурнее и не придумаешь, - возразил академик.
 - А  Хлопуше он доверился лишь потому, что не имел опыта общения с людьми подобного рода и надеялся на совесть  каторжника, на его честь. Ну, а какая  может быть честь у душегуба?  Что  вылазки наши провалились, то вина не его. Не на всякого вояку теперь  надежда. Такого и в Семилетней войне не было, чтоб инородцы к противнику  перебегали. Уж на что депутат Падуров, казак,  с Екатериной был знаком, а сколько он, подлец, душ загубил. Если б не его измена, Татищевскую не взяли бы.
 - Дорогой Степан Львович? – теперь уже разволновался Рычков, - я понял ваш тонкий намёк и лично  никакой обиды на Ивана Андреича не таю, это он считает мои письменные занятия не полезными для Отечества. Но будущее рассудит, кто из нас был прав.
 - Пётр Иванович, Ваше превосходительство, я преклоняюсь перед вашим великим умом и великим делом, которым вы занимаетесь, и если я вас чем-то обидел, прошу простить великодушно.
  - Господи, давайте обойдёмся без этих китайских церемоний, - поморщился  академик, меняя тему разговора – Как там наш Андрей Прохорович Крылов? – Обратился он к Юматову, - вы ж только что оттуда прибыли?
 - Да, что говорить, - погрустнел поручик, - отбиваются пока. Осада там похлеще вашей. Не вырваться, и есть нечего. Белую глину едят. Почти каждый день приступ, а особенно, когда Пугач приезжает. Подкопы делают. Колокольню подорвали, но к счастью неудачно, только набок накренилась.
 - А чего туда самозванец наезживает, что ему Оренбурга мало? – поинтересовался Рычков.
 - Да, царица там у него молодая, Пётр Иваныч.  Казаки его оженили, чтоб не сбежал к старой жёнке.      
 - Вот оно что, -  рассмеялся академик, - эти яицкие хитрованы мокропопые, как они себя величают, всё предусмотрели: и «анпиратору»  забава, и самим добыча. Есть  повод съездить на рыбную ловлю, и за «государем»  пригляд, а без пригляду, одни только муравьи плодятся.  Как ни странно, но они его постоянно пасут. К чему бы это?
 - Я тоже приметил совпадение, - добавил поручик, - как только у них багренье, так самозваный царь бросает осаду и скачет к своей красуле, за триста вёрст. Вот опять – большое багренье и он тут как тут.
 -   А здесь у казаков особый интерес, -  продолжил Рычков, - второе багренье самое прибыльное. Тут уж раззяву не лови. К этому времени вся самая дорогая рыба и затаивается в глубоких ятовьях: и осётр, и белуга, и севрюга. А где помельче, там и шип, и белорыбица, и судак, и щука, и сазан. Но самая ценная – белуга. Пудов эдак на двадцать –тридцать, а то и под сорок. Нужна им эта Яицкая крепость, как кобыле пятая нога.  Они на багренье прискакивают. А илецкие казаки не багрят, потому у Оренбурга и околачиваются, пока яицкие рыбу ловят.
 - Ну,  что ж поп в гости, черти на погосте, - съязвил Иван Кириллович.
 -  А как там Мария Алексевна с Иваном? Не бедствуют? – спросил Юматов, - Андрей Прохорыч уж сильно беспокоился.
 - Терпимо – отозвался Семён, - я за Ванькой присматриваю. Упорный хлопец, скрипку не бросает. Правда, с моим Кириллом спелись, не разлей вода. Гоняю обоих, порой рисковые дела творят. То вздумали рыбу удить в проруби, то катышки  гоняли по Яику, а тут энти варнаки на перехват, да с самим Пугачём. Господь спас, «анпиратор» под лёд провалился, пока его спасали, друзья успели на яр взобраться. А то при обстреле на колокольню влазиют, вишь ли, интересно посмотреть, откель стреляют. Гоняю я их, да что толку.
  - Я им тоже иногда рыбки подбрасываю, мясца, - добавил Акутин-старший, - ничё, перзимуют. Марея-то рукодельница, сама прирабатыват, да и бабака у них не промах, ничё, в обиду не дадим. Пусть не перживат.

                21. Коли есть честь, так  умей её несть.
 
          Семён Иванович Акутин, порученец при начальнике гарнизона, чинил перья за своим столом в просторной приёмной гарнизонного штаба. В зале было пусто и сумрачно. После утреннего развода, все обер-офицеры отбыли в свои подразделения, и чуткую прохладную тишину нарушал лишь равномерный стук маятника больших напольных часов, да каждые полчаса обязательный бой курантов, предваряемый натужным шипением спускового механизма. Семёну оно напоминало шкварчание сала на раскалённой сковородке, некстати блазнилась  еда, которой теперь так не хватало.
    В дверь негромко постучали, и вошёл премьер-майор Наумов, зябко поёжился, потёр  ладони и возмутился:
 - Семён Иваныч! У вас в штабе, как на улице, в моих казармах и то теплее.
 - Так у вас там сколько голов? И каждый дышит, а тут народ зашёл – вышел. Все дровишки у губернатора, его канцелярию отапливают, чтоб мозги не замёрзли.
 - Слушай, Иваныч! Что там с Бибиковым? Уж февраль на исходе, пора и объявиться.
 - Эх, Степан Львович! Его назначили ещё в декабре, а толку? Генералами  пруд пруди, а войск-то нету. Наскребли ему батальон гренадёров да два эскадрона гусар, а у «Петра Федырыча»  двадцать пять тысяч, одних полков только двенадцать, да и вся Россия под ним. Это вам не Польша местечковая, где каждый пан сам по себе, тут любая деревня мятежников плодит. Почитай, вся Русь подымается.
 - Ну и что, господин сотник, будем ждать, когда вся лапотная Россия встанет на рога? – криво усмехнулся майор.
 - Не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородие, - встал со своего места Семён и, наклонившись к Наумову, шепнул на ухо, - войска на подходе. Тут через пару недель такое развернётся, небу жарко будет. Сейчас по нашим данным,  Пугач гостит у своей пассии и пытается штурмом взять Яицкую крепость, а мы ничем помочь пока не можем, хоть умри. На полудохлых конягах далеко не ускачешь. Боюсь за Андрея. Ох, как ему достаётся, хоть бы выжил. У них намного голоднее, чем у нас. Тут, хочь одры наши на убой идут, а они белую глину употребляют, Юматов сказывал.
 - Да, Андрею Прохорычу туго приходится да ещё эта трусливая пьянь, Симонов, рядом. А самозванцу скоро каюк. Возможно,  он об этом и не догадывается - одно крупное поражение и все разбегутся.       
 - Как ни странно, Степан Львович, но он давно уже это просчитал. На днях лазутчика-башкирца допрашивали, и он повторил ваши слова, якобы сказанные «бачкой анпиратором». Мол, рядовые мне изменят, а начальники сами меня в руки генералов сдадут. А сам Пугач, по словам башкирца, прячет на лучшем корме тридцать коней, отобранных на скачках. Башкирцы про то узнали и ропщут. Мол, ты взбунтовал нас, а теперь хочешь кинуть.
 - Всему приходит конец, Сёма.   Вот увидишь,  казаки сами Пугача свяжут, чтоб свою шкуру спасти.
 - Что вы, Степан Львович, уж  кто, кто, а казаки этого не позволят, - возмутился  сотник, краснея от негодования.
 - Эх, Семён Иваныч, наивный ты человек, хоть, тоже  казак. Преданных Емельяну казаков, с таким же форсом, как ты  -  повырубили. Осталась верхушка, иуды, а им предавать уже не впервой. Тот же Падуров или Творогов, а и тот же Пугач, он  тоже  присягал Екатерине, а потом схотел к туркам бежать, да и других сманивал. А ведь тоже казак  и о чести казачьей понятие имеет. А где она ваша казачья честь?
 - Простите меня, ваше высокоблагородие, но тут вы меня за живое задели, - перешёл на официальный тон Акутин, - казак, если он достоин этого звания, на чести и держится, как и ваш брат дворянин, не мне вам об этом толковать. К сожалению,  я не вполне знаком с вашими правилами, а у казаков так положено: душу – Богу, жизнь – Отечеству, сердце – женщине, а честь – никому. Истинный казак, ни за какие деньги не продаётся и не покупается, а если слово дал – умри, но сделай! Ваш брат-дворянин, чуть брань – сразу за шпагу хватается, али за пистолет, а у нас проще, по сопатке съездил и в расчёте.
 - Ну, ты, Семён Иваныч, и философ, - расхохотался  Наумов, - славно отбрил меня, нахватался ума.   
 - Так, ить, Степан Львович, - заговорщески прижмурился сотник, -  при штабе служу. И  в невпопад будь сказано, - посуровел сотник, - наши старинные казачьи законы – это  выжимки лучших черт русского народа, они каждодневной кровью политы.
 - Что ж ты дворян и за людей не признаёшь? – посерьёзнел Наумов.
 - Ну, что, вы, Степан Львович, дворяне – это хребет нации, но и народ не надо забывать. Ведь вы же тоже из народа вышли, аль не согласны? - Смешливо прищурил один глаз Семён.
 - Где ты только таких слов набрался? «Хребет нации», «вышли из народа», - ухмыльнулся премьер-майор.
 - Так ведь с кем общаюсь, ваше высокоблагородие? С умнейшими людьми России. Один  только академик Пётр Иваныч Рычков чего стоит, а полковник Милюков Василий Яковлевич, то же голова, дай Боже.  Батя мой, уж на что дремучий старовер, а и то римскую гишторию почитывает, свой журнальчик ведёт и хоть всё понимает по-своему, но об устройстве государства с ним лучше не спорить. Вот среди таких людей и живу. Да и от вас я многому набрался в Астраханском походе.
 - Да, я заметил, вы с Крыловым, да ещё  Юматов -  были самые внимательные слушатели. 

                22. Три генерала против одного хорунжего.

        В конце февраля гарнизонная разведка доложила, что после недельного пребывания в Яицком городке,  Пугачёв вернулся со своим гвардионом в Бердскую ставку,  весьма сердитый и раздражённый.
    Семёну Акутину, теперь уже подъесаулу и заместителю командира гарнизонной разведки стало известно, что очередной, тщательно подготовленный захват Яицкой крепости, успеха мятежникам не принёс.  Подкопом под колокольню, где хранились почти все пороховые запасы осаждённых, руководил сам «анпиратор». Туннель в пятьдесят саженей, прорытый тайно, ночами, подходил к колокольне, осталось только закатить бочку с порохом и поджечь фитиль. Ни комендант Симонов, ни его заместитель, капитан Крылов, даже и не подозревали о готовящейся страшной беде. Но так удачно спланированную диверсию Пугачёва предовратила невероятная случайность.
   И как позже узнал Семён, накануне подрыва, поздней ночью, восемнадцатилетний казачонок Иван Неулыбин пробрался в крепость к осаждённым и рассказал им о подкопе.
   Подполковник Симонов не поверил ни единому слову юноши и даже намеревался прибегнуть к пытке, но выручил капитан Крылов, заметивший, что всю неделю противная сторона вела себя весьма необычно -  не было ни одной провокации. Вопреки несогласию коменданта, он срочно собрал своих драгун, офицеров и приказал им переместить весь боезапас в дальний угол крепости. Перед самым рассветом работа была завершена. Измождённые служивые во главе с капитаном падали от усталости, но смертельная опасность была предотвращена. А вскоре прогремел и взрыв, разбудивший подполковника, но колокольня только накренилась и слегка осела, не причинив особого вреда осаждённым. Кинувшиеся было на прорыв мятежники, подбадриваемые самим «анпиратором», сразу же были встречены плотным огнём и вскоре откатились с большими потерями.
    Взбешенный Пугачёв, узнав, что обороной крепости руководит капитан Крылов, а семья его находится в губернском городе, поклялся с взятием Оренбурга повесить и жену его, и сына, и даже указал улицу, где им поставят «глаголь». Об этом бесчеловечном приказе самозванца известили и разведку гарнизона. По настоянию подъесаула были приняты срочные меры по защите семьи капитана Крылова.
   А с возвращением «анпиратора» в свою Бердскую столицу, вызнались и другие несуразности. Без его ведома, своевольный  полковник Хлопуша захватил и разорил соляные копи Илецкой Защиты. Конечно, его можно было понять, каторжник вызволял заточённую там свою семью. Сообщения же о распоясавшемся  Лысове, привели его в бешенство. Полковник не только присваивал помещичье имущество, но грабил и крестьян, а если те сопротивлялись, избивал и даже убивал непокорных. При очередной ссоре, пьяный  Лысов ударил Емельяна сзади копьём и вышиб из седла. Спас его только металлический  татарский панцирь, надетый под шубой да верный дьяк Иван Почиталин, успевший слегка отклонить древко копья от смертельного удара.
     Пугачёв, вкусивший сладость власти надёжи-государя, такого,  да ещё принародного унижения, вынести не смог и вскоре приказал  тайно задавить его. Казнь одного из первых выборных полковников мятежа, озлобила его дружков - предводителей и дала повод к заговору части из них против самозваного «Петра Фёдоровича». К тому же беды посыпались на Пугачёва, как из дырявого мешка.
   Всё началось с известия о разгроме отряда Ильи Арапова под Бузулуцкой крепостью и о приближении передовых батальонов генерала Голицына к Сорочинской и Тоцкой крепостицам. Чуя  недоброе, Емельян срочно послал в прорыв лучшего своего предводителя, походного атамана Овчинникова, с полком самых боеспособных яицких казаков,  а с ним и калмыцкую конницу Дербетёва. Сам с тысячью отборных мятежников и десятком орудий поспешил следом.
    Крестьяне деревни Пронькино сообщили разведчикам Пугачёва, что к ним на ночлег прибыли передовые отряды карателей. Две роты гренадёров, бахмутские да  изюмские гусары, чугуевские казаки, карабинеры и две команды егерей. Последние-то  и спасли весь отряд, беспечно спавших служивых, уставших после тяжелейшей метельной дороги.
    Пешие егеря князя Голицына пришли в деревню последними, когда все места для ночлега были уже заняты. В поисках пристанища они прошли к риге, молотильному сараю, неподалеку от деревни, где уже готовилась к нападению группа отчаянных головорезов. Завязалась  неожиданная стычка, поднявшая по тревоге солдат, и внезапная ночная атака четырёх усиленных отрядов пугачёвцев была отбита с потерей нескольких солдат и офицеров, среди которых был любимец генерала Бибикова, храбрый и решительный майор Елагин.
     Не добившись желаемого успеха, мятежники откатились к Татищевской крепости и заняли оборону, а к передовым подразделениям генерала Голицына вскоре подтянулись войска генералов Мансурова и Фреймана, и вся эта армада двинулась в сторону Оренбурга.
    На очередной встрече у Рычкова, майор Наумов обратил внимание друзей на забавную ситуацию, складывающуюся в окрестностях осаждённого губернского города.
 - Против неграмотного донского казака в чине хорунжего, принявшего на себя имя задушенного императора, ополчились три боевых генерал-майора, под общим руководством генерал-аншефа Александра Ильича Бибикова, не смешно ли? - Съязвил Степан Львович.
   Пугачёв был опытный воин, прошедший через горнило крупных сражений и ясно представлял сложившуюся обстановку, но духом не пал, надеясь на численное превосходство своих полков – десять-двенадцать тысяч против семи тысяч царских войск. Притом, по уже устоявшимся обстоятельствам, верил, что нижние чины противника, в основном-то дети крестьян, и надеялся на их благосклонность.
       Емельян хорошо знал и недостатки своего, в основном-то лапотного, воинства. Каждый из семи тысяч солдат регулярного воинства, был вооружён  дальнобойным, поражающим до полуверсты, огнестреляющим оружием. У мятежников было всего-то не более одной-двух тысяч ружей. Инородцы и крестьяне были вооружены в основном луками и всеми видами холодного оружия боя. Поэтому самозваный император планировал вовлечь противника в ближний бой, в котором топоры, косы, пики, дубины создавали преимущество перед саблями, палашами и штыками. Добротная казачья выучка самозванца, а он был и умелым пушкарём, хорошее знание местности, природный полководческий талант – всё вкупе почти не уступало военным знаниям генералов.
      В ожидании противника, Пугачёв лично провел тщательную пристрелку всех сорока  орудий Татищевской крепости, установил ориентиры, в овраге у крепостного вала замаскировал гаубицы для навесного огня, придумал немало других ловушек и засад. Вокруг крепости заранее был сделан снежный вал, облитый водой, а поскольку морозы были ещё крепкие, получилось прочное скользкое  препятствие. Перед приходом неприятеля,  для усыпления бдительности врага, велено было всем спрятаться, изобразив покинутую крепость.
    Все эти военные хитрости довольно долго сдерживали регулярные войска, вызывая удивление генералов, не ожидавших от простого казака умелых знаний в тактике обороны. Бои шли с переменным успехом, перемалывая все резервы Голицына. Дошло до того, что все три генерала: и Мансуров, и Фрейман, и даже Голицын вынуждены были с полковыми знамёнами в руках возглавлять атаки, задерживая бегство своих солдат.
    Но, всё же выучка кадровых войск, упорство офицеров, умелое использование артиллерии, смелые вылазки снайперов-егерей, быстро перемещающихся на лыжах по глубокому снегу и занимающих все выгодные высоты, переломили исход сражения и мятежники, неся огромные потери, вынуждены были бежать из крепости. На открытом пространстве они становились лёгкой добычей драгун и гусаров.
    Пугачёв, видя, что сопротивление сломлено, с полусотней  гвардионцев, прорубился сквозь наступающую пехоту, примчался в Бердскую слободу с известием о поражении. Пытаясь  организовать сопротивление,  приказал разбить все бочки с вином, опасаясь пьянства и неразберихи.
   Разгром мятежников у Татищевской крепости позволил  немедленно снять осаду Оренбурга. А в лагере самозванца назревало предательство.  Предвидя  поражение восстания,  один из главных членов Военной коллегии,  «почтенный» Максим Шигаев с группой заговорщиков,  решил задержать Пугачёва и Хлопушу, чтобы сдать их властям в обмен на своё помилование. Связался  даже с, ни кому уже не верящим генералом Рейнсдорпом, но царящая  сумятица спасла «анпиратора», он так и не узнал о коварном замысле «верного» судьи.
      Разгромленный «анпиратор», приказал крестьянам уходить в свои селения, а сам с группой яицких и илецких казаков, преследуемый отрядами Бибикова, метался по степям Оренбуржья, ища выхода из создавшегося положения.
      А разгром войск сторонников Пугачёва, возглавляемых генерал-аншефом Александром Бибиковым, огненным валом катился по всему Южному Уралу. После взятия Татищевой крепости 22 марта,  четырьмя днями позже, на Благовещенье, отчаянный Иван Михельсон разбил  армию Чики – Зарубина и Ильи Ульянова под Уфой. И как позже стало известно, оба полковника, спасшиеся бегством после разгрома, остановились ночевать в Богоявленском медеплавильном заводе. Приказчик угостил их и, напоив допьяна, ночью связал и представил в Табынск. Благодарный Михельсон подарил 500 рублей приказчиковой жене, подавшей совет напоить беглецов.       
     А спустя пять дней, в Великий Вторник Страстной седьмицы, под Сакмарским городком,  Пугачёв потерпел уже непоправимое поражение, потеряв последние пушки, четыреста убитых и более трех тысяч взятых в плен, вместе с членами Военной коллегии Шигаевым, Витошновым, Почиталиным, полковниками Падуровым,  Идеркеевым, Мясниковым, пленён был и илецкий казак, писарь Максим Горшков. Сам Пугачёв со  своим гвардионом, да полковником Твороговым с илецкими казаками, да преданным башкирцем Кинзей Арслановым еле успел скрыться на Белорецких заводах.
      В южной части мятежного Оренбуржья события развивались менее кровопролитно. Узнав о взятии Татищевой от беглецов, преследуемых гусарами Хорвата, наиболее известные пугачёвцы и начальники Илецкого городка, Рассыпной и Нижнеозерной крепостей, опасаясь неминуемого возмездия, скрылись в Яицком городке. Генерал-майор Павел Дмитриевич Мансуров в начале апреля занял всю линию крепостей по Яику от Оренбурга до самого Илецкого городка, где нашёл четырнадцать брошенных пушек,  седьмого апреля устремился, несмотря на весеннюю распутицу, к Яицкому городку.
     Первая крупная победа правительственных войск досталась чудовищной ценой. Князь Голицын, возглавлявший сражение, писал Бибикову: «Я не ожидал такой дерзости и распоряжения в таковых непросвещённых людях в военном ремесле».
     Казалось бы,  участь восстания под предводительством отчаянного казака-самозванца была решена, но внезапная смерть главнокомандующего Александра Ильича Бибикова, продлила кровавую смуту России ещё на полгода. Возникшие распри меж генералами, пытающимися занять пост главнокомандующего и неудачное назначение старшего по чину нерешительного генерал-поручика Щербатова, позволили Емельяну Пугачёву собрать свои разрозненные отряды, набрать огромную армию и двинуться в Центральную Россию.
                ***
     Слухи, гуляющие по взбудораженной России, приписали смерть генерал-аншефа Александра Ильича Бибикова действию яда, будто бы данному ему одним из конфедератов, что вполне соответствовало истине.  Умирая, говорил он: «Не жалею о детях и жене; государыня призрит их:  жалею об отечестве».
     Невезучий ловец Пугачёва, ровесник Оренбурга и Троицкой крепости, поэт Гаврила Романович Державин, чтя своего первого покровителя, посвятил ему оду: « Он был искусный вождь во брани, совета муж, любитель муз, Отечества подпора тверда, блюститель веры, правды друг».   

                Часть восьмая.
                ОРЕНБУРГ  ВЫСТОЯЛ.

                «Про тебя, Ленбурх, идет славушка,
                Слава добрая, наречье хорошее:
                Будто ты, Ленбурх, на красе стоишь,
                На крутой горе, на желтом песке,
                Золотом песке, на рассыпчатом.
                На трёх речушках, да на устьицах.
                Да первая речушка течёт Сакмарушка,
                Другая речушка-Яик-река,
                Третья речушка-Урал-река.»
                Казачья песня.
               
                1. Встреча победителей.       

      Спустя четыре дня, после разгрома мятежных войск Пугачёва под многострадальной Татищевой, генерал-майор, князь Голицын со своим лучшим полком, при развёрнутых знамёнах, через Сакмарские ворота вошёл в освобожденный от осады губернский город Оренбург. Его торжественно,  хлебом-солью, встречала депутация знатных жителей города.
    Ярко играло солнце. Лужи ещё не впитались в промёрзшую землю и весело поблескивали у ног ликующих оренбуржцев, безмерно благодарных своим спасителям.  Город был украшен флагами, лентами, хвойными ветками, как в новогодие. Сквозь праздничный перезвон колоколов и людской гомон пробивались, раскатистые салютные залпы орудий. Принаряженные и изрядно отощавшие, но непокорённые горожане угощали солдат и офицеров пирогами из муки, взятой в освобождённой Бердской слободе.
     Повеселевший и снова, как всегда расторопный, губернатор, после взятия Татищевой сразу  же отправил несчётное количество подвод и шесть сотен драгун в Берду за продовольствием. В течение дня весь провиант был вывезен в город, цены на базаре резко упали, и проблема питания была решена.
    Семён Акутин, получив известие о разгроме мятежников под Оренбургом, сразу же вывел свою сотню за пределы города, отлавливать брошенных в ходе сражения коней. Их было так много, что пришлось привлечь и безлошадных драгун, потерявших своих одров за время осады. Гоня очередную партию бесхозных лошадей в крепость, Семён
случайно попал в группу чужих всадников, которые тоже собирали табун близ города.
    Поначалу конники приняли сотника за своего -  все были одеты во что попало -  единой формы не было, но когда Семён завернул коней к крепостным воротам, всё обнаружилось. На него сразу кинулся с десяток разъярённых вершников. Так близко от смерти Семён давно уже не был. Окружённый со всех сторон седоками в долгополых крестьянских кафтанах, неумело размахивающих саблями, он, выхватив клинок у одного из зазевавшихся разбойников, и невольно показал им редкое мастерство оберуча. Бешено фланкируя обоими сверкающими на солнце саблями, он мгновенно расчистил окружающее его пространство, заставив потесниться всю шайку, а вскоре подскочили и, оказавшиеся поблизости, казаки его сотни.
 - К счастью разбойники были без ружей, - думал Семён, -  не было, видно, среди них и «амуров-лучников», уж у них-то нашлась бы завалящая стрела для шустрого сотника.
    Комендантская отборная сотня Семёна Акутина загнала в крепость целый табун строевых коней да ещё с сёдлами и тороками*, расправившись с озверелой шайкой соперников. Позже выяснилось, что - то были мародёры из окрестных деревень, которые к пугачёвцам никакого отношения не имели. Но самое удивительное было потом. Когда  Семён в конюшне с любовью рассматривал трофейных коней, радуясь невиданной удаче, - теперь его сотня была полностью обеспечена крепкими «строевиками» и оставалось ещё столько же -   к нему вдруг подошёл сын Кирилл, а из-за его плеча выглядывал и закадычный друг Иван.
 - Папань, ты мог бы дать нам с Ванькой по лошадке покататься, мы б за ними ухаживали, кормили бы, чистили да поили.
  - Вам дать  коней? -  Возмутился Семён, как ребёнок, у которого хотят отнять любимую игрушку, -  да ещё пару? Меня ж за  это повесят.
  - Папань, так они ж ничьи, они трофейные, - жалостливо просил Кириллка отца.
 - Трофейные, говоришь? Откуда ты это слово знаешь?
 -Да, вон, Ванька сказал, он всё знает.
 - Ну, если Иван Андреич, -  почесал в затылке Семён, вспомнив друга Андрея, отца своего крестника, умирающего с голодухи в Яицкой крепости. Вспомнил  и своё детство, когда отец, как взрослому, доверял ему своих коней.
 - Папань, - со слезами на глазах умолял сын, - они ж токо понарошке будут наши. Они ж в конюшне будут жить. Мы будем за ними ухаживать, шерстку чистить.
 - Ну, ладно, - задумавшись на минуту, уступил Семён, -  уговорили. Выделю  я вам двух смирны, мохноногих «кыргызов», они пониже, как раз для вас, но, чтоб, следили за ними, холили, да навоз чистили. Конь – не игрушка, ухода требует. И чтоб, без баловства, на колокольню, чтоб ни шагу, ещё сорвётесь, охальники.
 - Ни-ни, - перебивая друг друга, кричали обрадованные сорванцы, - чичас на колокольне неинтересно.
       И уже на третий день при встрече победителей, въезжающих в освобождённый Оренбург, в колонне драгун, на лохматых «кыргызах» восседали два новоиспечённых конника: Иван Крылов и Кирилл Акутин. Они так громко кричали «Ур-ра-а!», что князь Голицын обратил на них внимание и, улыбнувшись, отдал честь.

                2.   Струна натянута до предела.      

       Сообщения о том, что на внутренних фронтах России раскинута внушительная шпионская сеть западных злопыхателей,  Екатерина получала часто и знала об этом не понаслышке. Об этом ей докладывал и глава Военной коллегии граф Захар Чернышов, и граф Пётр Панин, и недавно назначенный руководитель Сыскной комиссии генерал-майор Павел Потёмкин, но императрица почему-то только досадливо отмахивалась,  как-будто не придавая сему большого значения.
     Павел Сергеевич, несмотря на короткое время службы в качестве начальника контрразведки, досконально изучил все поступавшие донесения и как никто знал о  происках врагов России. Держава ещё со времени Анны Иоановны была напичкана иноземцами, среди которых было немало агентов западных разведок. Но вскоре по своим тайным каналам он узнал такое, о чём боялся проговориться даже во сне и с полуночи уходил спать в свой кабинет.
    Прежде, чем погасить свечу, он упирался взлядом в высокий потолок своего просторного кабинета, пытаясь представить убранство того потайного, невероятно засекреченного «чёрного кабинета». Там  не только распечатывались, но и дешифровались, разгадывались, прочитывались сверхсекретные корреспонденции иноземных посланников своим правительствам и государям.
     Учёным мужам Петербурга был известен пышноволосый Франц Теодор Эпинус, выдающийся физик, математик, доктор медицины, астроном и вреднейший супротивник Михаила Васильевича Ломоносова. Но мало, кто знал, что этот русскоподданный немец по совместительству  является ещё и тайным главой шифровального отдела при коллегии иностранных дел, с неслыханным жалованьем в три тысячи рублей в год. Лучшие мастера-кудесники России, два  Ивана, Кулибин и Беляев изготавливали для него уникальные микроскопы.
       Павлу Сергеевичу стало известно, что только за последний год Эпинусом было перехвачено и расшифровано более ста пятидесяти сверх секретных сведений из переписки только прусского короля. Императрица читала эти шифровки лично, никому не доверяясь и ни с кем не советуясь и, как казалось  Павлу Потёмкину, держала пульс Европы под своим тайным контролем.
     Прозорливая Екатерина Алексеевна неплохо разбиралась в людях и бездарей, и тупых властолюбцев,  не жаловала. Перебрав  в своей секретной картотеке колоду достойных, по её мнению, мужей России, остановилась на «П.С. Потёмкине», но не потому, что он был родственником её самого любимого фаворита. Привлекло императрицу его умение анализировать события, находя им правильное толкование, его литературные способности, к чему и сама имела пристрастие и, главное, полученное им хорошее университетское образование, что выделяло его из многих её военачальников.
      Получив новое, довольно хлопотливое назначение, генерал-майор Павел Потёмкин, теперь уже Начальник Тайной коллегии, дотошно, насколько позволяли представленные документы, изучил причины возникновения, ход и границы всё разраставшегося мятежа яицких казаков под водительством донского казака Емельяна Пугачёва.
     Как ни странно, но все донесения о деле самозванца, генерал-майор получал лично из рук императрицы, а не из реляций Военной коллегии, как следовало ожидать.
Главному сыскарю России показалось, что царица тщательно просеивает всю поступающую информацию, и, как будто, чего-то боясь, часть рапортов утаивает,  даже от него. Но он, выпускник философского факультета, зная главные европейские языки, тщательно штудировал все газеты, приходящие в столицу, а имея высокий статус, имел право бывать на приёмах иностранных посольств в Петербурге и, порой знал более, чем весь императорский двор.
    Из французских газет, он гораздо раньше, чем из сообщений российской прессы, узнал о захваченных князем Голицыным в Бердской слободе огромных запасов провианта, пятидесяти пушках и восемнадцати бочках медных монет новой чеканки с профилем Петра Третьего и латинской надписью «Redivivus et utlor».
    Несмотря на секретность этой информации, наложенной самой Екатериной и быстрой ликвидацией  странных бочек, очевидная связь «маркиза» Пугачёва с главным недоброжелателем России, всё же стала известной. Газетчики вспомнили и французского атташе, полковника Анжу, арестованного в Питере и сосланного в Сибирь за подстрекательство войск к возмущению, припомнили и приём французских офицеров  Пугачёвым по данным русской разведки и переписки послов. Западные  репортёры с жаром обсуждали и вояж по Европе самозванки, якобы «законной дочери Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского», ослепительной красавицы, принцессы тоже Елизаветы,  претендующей на русский престол.
    Проанализировав все события, донесения и репортажи, побеседовав с отъезжающим в Казань генералом Бибиковым, Павел Сергеевич понял, чего так боится всемогущая русская императрица.
    Все коварные действия, замыслы, грязная клевета, льющаяся из поганого французского «рога изобилия» были у всех на виду и Екатерине Второй, с её острым языком, ничего не стоило дать достойный отпор гнусному  отребью и их подпевалам.
     Но мудрая императрица, как никто во всей державе понимала, что дразнить опасного зверя, разжигать страсти вокруг коварных действий Западной Европы, для России, ослабленной войной с Портой  и разрушительным восстанием Пугачёва, крайне опасно, даже губительно. Побеждённая, но не разбитая окончательно, Турция осталась врагом номер один. Отношения с Францией, Пруссией, Швецией были крайне натянуты. И, как доносили  русские резиденты, только внутренние неурядицы сдерживали их от создания враждебного союза против России. Струна была натянута до последнего предела. Екатерина Алексеевна – Великая, это отлично видела и все явные доказательства о вмешательстве  Франции и прочих стран в дела России, чтобы не дразнить врагов, подвергла забвению и настрого приказала все улики, подозрения и свидетельства законсервировать, а их было предостаточно.

                3. Кто погубил главнокомандующего?

        Хотя начальник  Следственной комиссии Павел Потёмкин и раскрыл для себя тайны опасений императрицы, но официального Указа о запрете борьбы с иноземной агентурой не последовало и генерал-майор, следуя своему долгу и обязанностям, на него возложенным, отбыл вскоре в Казань, следом за генерал-аншефом Бибиковым.
     Прибыв в разношёрстную купеческую столицу древних булгар, Потёмкин сразу же ощутил попустительство мягкотелого губернатора Брандта. Пленные конфедераты чувствовали себя здесь вольготно, как дома, особенно знатные шляхтичи. В откровенных беседах с верными людьми, сыськарь узнал, что проплаченные французским министром Шуазелем, они свободно перемещаются по бунтующей России и всевозможными способами добывают секретную информацию и не только о состоянии правительственных войск, но и о настроении солдат, казачества, положении крестьян и особо о взглядах дворянства.  Даже  секретные планы Военной коллегии и двора сразу же становились известны иноземным посланникам и передавались  высшим сановникам Европы.
    Из  французских газет Потёмкин узнал и о секретных шифровках Дюрана, посла Франции в России. Тот  с откровенным злопыхательством сообщал, что «внутренние неурядицы в империи волнуют Екатерину больше, чем война с турками». Открыто, с большим удовлетворением называл «маркиза Пугачёва» верным союзником султана и Людовика Пятнадцатого. Просочилось в «Газет де Франс» и сообщение, что «Возлюбленный» король Франции направляет «маркизу» в советники опытного офицера Наваррского полка, некоего Доманского, с пятнадцатью тысячами франков. В докладных записках князя Барятинского канцлеру Панину подтверждалась  передача мятежникам крупной партии франков. 
     Грозная опасность народной смуты, нависшая над Россией, шла на пользу её смертельным врагам, и они довольно потирали руки, получая депеши о позорном разгроме хвастуна, генерала Кара, о гибели обманутого полковника Чернышова, о неудачных вылазках генерала Валленштерна. Павлу Сергеевичу доложили и об  особенной радости вражеских эмиссаров, когда сообщалось о разорении мятежниками военных и железоделательных заводов, что служило ослаблением вооружения армии и хозяйства России. Ему передали и подмётные письма мятежников, где разборчивым почерком,  доступно и доходчиво подтверждались призывы к разорению заводов и фабрик, уничтожению поместий, призывали к жестоким казням своих господ.
    Потёмкину невольно пришла мысль, что свободное перемещение пленных шляхтичей по России, их доступное проникновение в беспечный русский мир может привести и к открытому террору и, как в воду глядел. Вскоре, через две недели после взятия Татищевой, он получил известие о скоропостижной смерти Александра Ильича Бибикова.
   Их пути в прошлом не пересекались, они познакомились только в Казани, перед самым отъездом главнокомандующего в Оренбург, до которого он так и не доехал. Занемогши в Бугульме, он ещё успел сообщить Екатерине об освобождении Уфы и девятого апреля, на четвёртый день после светлого Христого Воскресения, прожив всего сорок три года, скончался. Павел Сергеевич, ещё находясь под обаянием недавней беседы с крепким здоровым и умнейшим полководцем, не мог поверить в случившееся и, вопреки официальному сообщению «умер от чумы»,  решил  провести своё расследование.
    Предположив, что Бибиков был отравлен ещё в Казани, перед выездом в Оренбург, Потёмкин решил обратиться к местному губернатору, но был чрезвычайно обескуражен. Генерал Брандт, несмотря на тревожные обстоятельства в губернии, «отдыхал от трудов праведных», а быть может, скрывался в кругу своей семьи, в недоступной по его понятиям вотчине, в далёком Козмодемьянске.
    С трудом добившись аудиенции у коменданта города Баннера, пользуясь своим правом Начальника Тайной комиссии, генерал-майор потребовал списки и адреса проживающих в Казани пленных конфедератов и, к своему удивлению обнаружил, что данные сведения «утеряны». После долгих, настойчивых поисков отыскались фамилии некоторых пленных офицеров-конфедератов, но адреса были ложные. Места их сбора также не были известны. Срочно отправив рапорт с нарочным в Петербург, Потёмкин, на свой страх и риск, без достаточных полномочий, что вызвало недовольство коменданта, приступил к собственному расследованию.
   Из газетных публикаций генерал-майор знал о братьях из знатного шляхетского  рода Пулавских. Все  три спесивых шляхтича являлись истинными приверженцами прокатолической Барской конференции. Старший брат Франтишек, погиб ещё четыре года назад в ожесточённом бою с русскими войсками. Средний брат, Казимир, талантливый полководец, пожертвовав авангардом, сумел спасти войско от ударов самого Суворова, за что был одарён великим полководцем своей любимой табакеркой, впоследствии, уехав в Америку, выбился там в генералы. Младший же из братьев Пулавских, Антоний, по вполне правдоподобным сведениям, уже полтора года находился в плену в России, и не только обитался в доме казанского губернатора Брандта, не только был любовником его молодой жены, но и тайно встречался с самим лжеимператором «Петром Фёдоровичем», давал ему советы и снабжал деньгами.
     Глава Сыскной комиссии попутно выяснил, что и жалованье пугачёвских офицеров значительно превышало плату за службу обер-офицеров правительственных войск.
Одним из явных доказательств значительного поступления денег в лагерь самозванца, послужило найденное в Берде, «столице» «анпиратора», почти двадцать бочек новеньких монет с отчеканенным профилем Петра Третьего и надписью на латинском языке, мол, «Я воскрес и начинаю мстить».
     Дотошный Павел Сергеевич с помощью местных офицеров и жителей напал на след отравителей главнокомандующего, и дело уже шло к завершению следствия, но вскоре из Петербурга пришло строгое указание самой императрицы. - «Расследование смерти А.И. Бибикова отложить до грядущих времён. Все материалы следствия неотлагательно передать мне лично».
   Потёмкин донельзя был раздосадован высочайшим запретом на удачно идущее расследование, но поразмыслив и поставив себя на место Екатерины, понял, чего, как огня, боялась государыня.

                4. Раздоры генералов – передышка для Пугачёва. 

      С гибелью Александра Ильича Бибикова общее руководство войсками нарушилось. Каждый из трёх генералов, участвовавших в сражении при Татищевой, мнил себя на месте главнокомандующего, особенно надеялся  генерал-майор князь  Голицын. Но дворцовые интриги, как всегда, взяли верх над разумными решениями и вместо одного из трёх достойных генерал-майоров, шедших в атаку со знаменем впереди своих полков, в трудные минуты боя, назначили, как будто специально, нерешительного безынициативного генерал-поручика князя Щербатова, могущего быть хорошим заместителем, кем он и состоял при Бибикове.
     А весна 1774 года была особенная. Как никогда разверзлись хляби земные. Зимнее великоснежье, грандиозные запасы замерзшей влаги, скопившиеся в складках Каменного Пояса, растаяв под жгучим оренбургским светилом, хлынули в горные реки и речушки, ещё не успевшие сбросить ледяной панцирь. Пополнили  протоки и ручьи глубочайших росташей, веками режущих отроги древнего Общего Сырта, помнящего ещё и гуннов, и ногаев, и бесчисленные орды Чингиз-хана.
     Яик Горыныч, вобрав в себя эту бесчисленную прорву воды, разлился во всю свою могучую ширь, спрямив искривлённое за лето русло, унося половодье в далёкое Хвалынское море, которое теперь называли Каспием. А навстречу волнам, следуя навечно врождённому инстинкту, преодолевая тысячи вёрст, пользуясь отсутствием учугов,* шли метать икру, бесконечные косяки осетра, белуги, севрюги, белорыбицы и прочей ценнейшей рыбы.
    Великая весенняя распутица, когда люди, кони, повозки вязли в глубокой грязи, когда рвались гужи, ломались колёса и оси телег, когда прекращалась всякая связь, прерывалось управление войсками, позволили уцелевшим мятежным отрядам избежать полного разгрома и рассеяться по горам, лесам и заимкам.
      К тому же новый главком, вместо поиска противника, держал полки князя Голицына близ уже освобождённого Оренбурга, позволяя мятежникам вновь объединяться и громить станицы, крепости и даже города.
    Емельян Пугачёв, избежавший полного разгрома, с тремястами отчаянных яицких и илецких казаков быстро перемещался по Предуралью, снова обрастая тысячами новобранцев. Войска же под управлением Щербатова бездействовали, пережидая бездорожье. Лишь бесстрашный подполковник Иван Михельсон со своим корпусом метался по Уралу, гоняясь то за Емельяном, то за Салаватом, то за Белобородовым.   
   Наконец, Емельян Пугачёв нашёл укромное место на Белорецком заводе, залег там на пол-месяца, и набрав до шести тысяч работных людей, крестьян, башкирцев, на прощанье, в «благодарность за гостеприимство», разорив заводы, пошёл к Магнитной, добывать пушки.
    Храбрые защитники крепости во главе с капитаном Тихановским, отстояли свою фортецию и готовы были праздновать победу, но ночью изменники взорвали пороховые ящики и мятежники ворвались в Магнитную, капитана вместе с женою повесили, а крепость сожгли. Там Пугачёв был ранен в руку отчаянной вдовой офицера, сразу же поплатившейся своей жизнью.
     По пути «анпиратор» вознамерился разорить и Верхо-Яицкую крепость, довольно слабо защищённую, но, как рассказали потом очевидцы, выручил изобретательный комендант, полковник Ступишин. Он переодел всех подростков, женщин и девушек в  форменные мундиры, на стенах установили из брёвен макеты орудий. Видя издали торчащие стволы «пушек», а на стенах множество защитников, Емельян не осмелился напасть на крепость и повернул на юг, к Кизильской крепости, но получив известие, что за ним гонится генерал-поручик Декалонг, повернул на восток, в сторону Сибири по Уйской линии. Разорив  дотла Карагайскую и Петропавловскую крепости, разграбив церкви,  устремился на восток. Пока  Декалонг пытался определить направление, коим шли мятежники,  ими уже была взята и крепость Степная.
        По приказу Голицына генерал-майор Станиславский должен был выступить из Орской крепости, чтобы перерезать путь войску Пугачёва к Троицкой крепости, но случилась неуправка. Боязливый генерал придерживался правила: заяц – не трус, он себя бережёт. Дойдя до развалин Магнитной,  которая ещё дымилась, он оробел и вернулся в свою укромную цитадель.  Дорога на Троицк была открыта.
         Проскакав без отдыха более шестидесяти вёрст и прибыв в разорённый Нижнесенарский форпост поздним вечером, Декалонг дал кратковременный отдых измученным коням и драгунам. А  овса оставалось всего на один день. Усталых до предела драгун окружили плачущие голодные женщины и дети из разорённых крепостей, оборванные и босые, брошенные мятежниками. Генерал-поручик приказал офицерам и солдатам поделиться с беженцами своим скудным пайком, сколь можно.
     А в этот же день, 20 мая, двадцатью верстами восточнее, по Уйской линии, в головной Троицкой крепости шёл кровопролитный жестокий бой.
   
5. Заботы обречённого коменданта.

        В Троицкой крепости, как всегда, раньше всех пробуждался комендант, бригадир Антон Адамович де Фейервар. Француз сербского происхождения, с двадцати восьми лет служивший в русской армии, в чине гусарского капитан-поручика.  С Семилетней войны пришёл премьер-майором, потом командовал Нарвским карабинерским полком в Петербурге. Не имея знатных покровителей, в чине полковника был переведён в полевые войска Сибири и теперь, в пятьдесят лет, уже в чине бригадира назначен комендантом, на первый взгляд, добротной,  головной Троицкой крепостью.
          Ещё до побудки гарнизона, наскоро ополоснув худощавое, с высоким лбом, моложавое лицо с лихими гусарскими усами, Антон Адамович натянул свои знаменитые кавалерийские ботфорты и, опоясовавшись широким ремнём со шпагой, скорым шагом обошёл караулы крепости, казармы, цейхгауз. Как истый кавалерист, обязательно заглянул и в конюшню, разбудил коноводов, затем зашёл в канцелярию.
 Перелистывая журнал своих дневных записей, с горечью подумал:
 - Для такой довольно пространной крепости численности гарнизона  явно не хватает. После убытия в Оренбург трёх сотен гренадеров, по приказу Рейнсдорпа,  оставшихся по списку почти семьсот пятьдесят солдат и офицеров, можно было разделить на три разнородных группы. Четыре роты  рекрутов вместе с пушкарями, полторы роты отставных солдат - инвалидов, да сто семьдесят пленных конфедератов.
      Очередная партия поляков, направленная в Тобольск, накануне осады Оренбурга, так и застряла в Троицкой крепости из-за отсутствия достаточного конвоя для сопровождения. Позже,  кружным путем пришёл скандальный приказ губернатора, чего так боялся комендант, о «зачислении пленных в гарнизон крепости с выдачей им оружия».
     Законопослушный бригадир, зная истинную цену иноземным «защитничкам», выдал нескольким полякам ружья, но без боезапаса и без штыков.
    Ещё тогда Антон Адамович впервые столкнулся с разжалованным в капралы поляком Понятовским, неукоснительно требовавшим исполнить приказ губернатора и всем своим соотечественникам выдать оружие, а получив отказ, вскоре, по своему обыкновению,  состряпал донос на коменданта крепости и отправил его в Оренбург.
   Предвидя опасное развитие событий, и постоянные угрозы кичигинского атамана Сазонова, который в подмётных письмах требовал немедленной сдачи крепости «Петру Фёдырычу», бригадир Фейервар, ещё в октябре прошлого года, писал главе Военной коллегии,  Захару Григорьевичу Чернышову. Просил  о присылке в Троицкую крепость надёжного генерала и крупных соединений для отвращения готовящегося возмущения в Западной Сибири, но ответа не последовало. Писал и Чичерину Денису Ивановичу, губернатору Сибири и тоже безответно.
     Василий Антонович, казак-картофелевод, давний друг Андрея Крылова, уже изрядно постаревший, наслушавшись тревожных новостей о разорительных грабежах мятежников, в одну из тёмных ночей вместе с соседями угнал весь свой гурт скота, в дальние, скрытые от дурных глаз,  урёмы.
     А пару дней спустя, со стороны Нижнесанарского форпоста  показалась невиданная доселе, грозная толпа пугачёвцев. Сам «анпиратор», оберегая раненую в Магнитной руку, проехался в дрожках на виду крепости, прикинул план штурма и выбрал на горке, за меновым двором, место для наблюдательного пункта. С вершинки холма, у пещеры хорошо просматривались ровные, как расчерченные по линейке, улицы крепости и фигурки солдат немногочисленного гарнизона.
     Прожжённый вояка, который участвовал ещё в штурме, казавшейся неприступной крепости Бендеры под руководством графа Петра Панина, мятежный полководец сразу приметил слабое, наиболее уязвимое место Троицкой крепости -  её западную часть. Два десятка некрупных орудий, довольно редко расставленных по всему периметру крепостицы, особой опасности не представляли, да и по сообщениям походного атамана Кичигинской станицы Осипа Сазонова, в крепости готовилась измена.

                6. Героическая оборона Троицкой  крепости.
 
       Спрятав в берёзовом лесочке, неподалеку от мелеющей к лету речки Увельки, напротив западных ворот, большую часть пешего воинства, Пугачёв открыто, на виду у коменданта и всего гарнизона, перевёл на правый берег Уя всю конницу, почти всю артиллерию и малую часть пехоты. Таким манёвром Емельян намеревался дать понять противнику, что готовит штурм крепости с восточного, бухарского берега реки.
    Гусарскому полковнику де Фейервару, кавалеристу до мозга костей, получившему недавно чин бригадира, ещё не приходилось руководить обороной крепости, и он легко поверил всем показушным действиям неприятеля. Введённый в заблуждение Пугачёвым, он приказал большую часть пушек перетащить с западной на восточную стену крепости. 
      Пугачёв, видя, что его хитрость удалась, чтобы ещё больше убедить противника в начале  штурма именно с восточной стороны, приказал открыть бешеную пальбу по крепости с противоположного высокого места. Более всего ударов ядер досталось собору, гордо возвышающемуся над водами Уя, где в это время шёл молебен  «во избавление от супостата и злодея Емельки», но малокалиберные пушки не смогли пробить толстые стены храма, оставив лишь на века глубокие шрамы. В ответ загремели беглым огнём крепостные орудия. Осаждённые пороха не жалели и частота их выстрелов превосходила скорострельностью нападавших. А Пугачёву, как раз, это  было и надо. Вскоре крепостные орудия от частой стрельбы так накалились, что до них опасно было дотрагиваться, не то, что перенести на другое место.
  В это время по особому знаку Емельяна с возвышенного наблюдательного пункта, с западной стороны крепости из густого лесочка выплыла чёрная туча крестьянской пехоты в шесть-семь тысяч человек, вооружённая секирами, пиками, косами,  дубинами, утыканными гвоздями и с душераздирающим воем кинулась к западным воротам. Немногочисленные орудия, оставленные на этой стороне крепости сразу же остановили наступающих, но те во время падали  на землю и, пережидая залпы, упорно ползли вперёд, приближаясь к воротам. Несколько орудий пушкарям всё же удалось перетащить на западную сторону и стрельба картечью в самую гущу  настырной пехоты, стала выкашивать их целыми десятками. Атака захлебнулась, они стали пятиться назад, оставив на изрытом поле неподвижные тела. Их стало так много, что бомбардиры терялись в догадках: то ли мятежники залегли, то ли уже полегли убитые.
    А в самой крепости творилось неладное. Польские пленные, зачисленные в солдаты, заранее науськанные Понятовским, стали нападать на отстреливающихся солдат сзади, бить их по головам и вырывать оружие. Защитникам крепости пришлось драться на два фронта. К счастью, отставные  солдаты, всегда относившиеся к пленным конфедератам с большим подозрением, поняли замысел изменников и во время пришли на помощь. Сгруппировавшись, они по команде: «В штыки!» загнали предателей в угол крепости,  и их участь была решена. Но небольшая часть поляков, увлекаемая каким-то долговязым человеком в чёрной штатской одежде, (по свидетельству очевидцев, дворовым Васильевым) прорвалась к воротам и, видимо зная устройство запоров, к ужасу осаждённых, растворила их настежь.
    Воодушевлённая фартовым везением, многочисленная  толпа вмиг поднялась на ноги и, несмотря на губительный ружейный и пушечный огонь, ворвалась на территорию крепости.
     Сам Фейервар, ославяненный француз, героически отбивался от озверевшей толпы с группой обречённых солдат и офицеров. Среди них были капитан артиллерии Павел Серебряков, капитаны Троицкого батальона Михаил Осипов, Максим Черуфеев, князь Василий Ураков, коллежский асессор Трофим Тоузаков, губернский секретарь Дмитрий Крутов. Поручики: Фёдор Аносов, Михаил Ляхович, Никита Дынков. Подпоручик Василий Белоусов, прапорщики, сержанты, капралы, рядовые и чиновники, всего более двухсот человек. Все они погибли, а раненые и пленённые,  после зверских истязаний, повешены. Сдержать десятикратное превосходство озлобленных бунтовщиков, которые давно уже не помышляли о борьбе за справедливость, за свободу, за мщение,  было немыслимо. Для них привычным делом стало грабить, убивать, жечь, разорять.
    Быть может, не к месту будь сказано, но к счастью, семья Крыловых вместе с будущим великим баснописцем в это время находилась в Оренбурге.
     Ворвавшись в крепость, мятежники сразу же начали грабить мещанские дворы, врывались в дома купцов, офицеров, распахнув восточные ворота, впустили конников. Несколько всадников из инородцев, не слезая с коней, въехали в храм, стреляя по иконам, иконостасу, кинулись обдирать оклады со святынь, другие нашли в подвале гарнизонные запасы вина и пиршество началось.
    Капрал Понятовский, оставшись в живых, один из всей польской братии, вдруг понял, что распалённые победители, не разобравшись, спьяну, могут принять его за офицера и церемониться не будут. Быстро  нашёл укромное местечко, переоделся и стал таким же мародёром, как и сами захватчики, а уж он-то знал, где хранится казна и, где проживают самые богатые барышники крепости.
      По словам уцелевшего очевидца, церковного старосты Михаила Дмитриева, «супостаты, первым делом наперегонки кинулись в храм божий на поживу, зная, по разорённым ими церквям, что образа любовно изукрашены драгоценными окладами и  все на виду, искать не надо. Отталкивая и колошматя друг друга, они срывали  иконы со стен, разламывая их в щепы, выдирая золотое да серебряное узорочье, а в те, что не смогли достать, стреляли из ружей. Наиболее дерзкие громилы, разграбив храм, заперли там своих коней, чтоб не мешались, бросив им связки сена и корыта с овсом, разбежались по крепости, спотыкаясь о трупы побежденных и победителей, разоряя жилища, грабя и убивая жителей.  Взломав двери винного погреба, запасшись под завязку спиртным и прихватив закуску, перебрались к «анпиратору» на горку у пещеры, покинув крепость, залитою кровью и заваленую трупами. К стану раненого Пугачёва стаскивали вино, еду, тут же на костре жарили мясо, пировали, горланили,  вино лилось рекой.

                7. «Что ты, добрый конь, спотыкаешься?».

      Обычно избегавший пьяных застолий, а ныне захмелевший, полковник Иван Наумович  Белобородов, довольный тем, что его пехота первой ворвалась в крепость, опьянённый победой и доброй настойкой из комендантского подвала, сидел на широком плоском,  покрытом ковром, камне с правой руки Пугачёва и слушал протяжную, кручинную песню.
     Запевал надтреснутым звучным тенором походный атаман Андрей Овчинников, ему вторил густым басом Афанасий Перфильев. Забыв на время о ноющей ране, подтягивал и сам  Емельян  бархатным покоряющим баритоном. Неслыханными верхами дишкантил Иван Грязнов, атаман исетских казаков. Над тихой рекой, отдаваясь о крутой яр крепости, плыла раздольная казачья мелодия, придавая забвению случившееся побоище и умиротворяя души окаянных гулебщиков, будто и не было жестокой кровавой сечи:
   -  «Из-за леса, леса тёмного,
    Не бела заря занималася,
    Не красно солнышко выкаталося.
    Выезжал туто добрый молодец,
    Добрый молодец, Емельян-казак,
    Емельян-казак, сын Иванович…».
        Отставной капрал из кунгурских крестьян, всего на год старше самоназванного «анпиратора», Белобородов, петь не умел, но песни любил страстно. У него вдруг что-то защемило в левой стороне груди, и невольно покатились слёзы. Он вспомнил неудачные наскоки своего лапотного войска на Екатеринбург, опасную тяжбу с башкирцами, их попытки  разорить и пожечь заводы, перебрал в памяти поражения  у Багаряцкой слободы, под Каменским и Каслинским заводами, нашёл удачный схрон в Саткинской крепости, куда его загнала весенняя распутица, и постоянная тревога, терзавшая его, исчезла. А дивная песня лилась, не умолкая:
 - «Под ним добрый конь сив-бур-шахматный,
Сива гривушка до сырой земли,
Он идёт - идёт, спотыкается,
Вострой сабелькой подпирается,
Горючими слезами заливается.
 - Что ты, мой добрый конь, рано спотыкаешься?
Али чаешь над собой невзгодушку,
невзгодушку, кроволитьеце».
     Ноющая рана не давала уснуть Емельяну, хотя он и выпил ноне больше обычного. Вино, не в пример надоевшей оренбургской медовухе, было иноземное, ароматное и, по словам услужливого дворового с крысиными глазами в длинном чёрном кафтане, французское, а привезено из Петербурга по заказу коменданта.
    К Пугачёву, с тех пор, как он взвалил на себя ношу императора, пристала обязательная привычка, строить планы завтрашнего дня загодя, но все полковники были пьяны, разбрелись по кустам, да и опасности особой «анпиратор» не чувствовал. Он знал, что его ищут, и наверняка напали на след, но надеялся, что далеко ушёл от погони и у него в запасе есть, по меньшей мере, дня два. Емельян понимал, что повернув на Троицкую, идёт втёмную, без глубокой разведки, без донесений, без опросов местного населения, катится вроде мёрзлого конского катышка под попутным ветром.
    Тут не  встречалось ни преданных башкирцев, ни деревенских лапотников, которые всегда предостерегали его от опасности. Здесь  в редких пограничных казачьих крепостях его чаще всего не признавали за спасшегося императора и бились с ним нещадно, до последнего.
     Какой путь изберут утром полковники, его уже мало интересовало, потерпев два крупных разгрома под Оренбургом, он потерял интерес к планируемым намерениям, метался по степям и предгорьям Южного Урала, как загнанный охотниками волк-кыскыр, тем паче, к его мнению особо и не прислушивались. Внезапная смерть главного загонщика генерала Бибикова продлила агонию восстания, но надолго ли?
Большинство полковников на утреннем совете будут рваться в малолюдную Сибирь, мол, там бескрайняя тайга, глухомань, урёмы, затеряемся, кто нас там найдёт. На свободе жить будем. Им неведомо, что там уже расставлены капканы, похлеще здешних,  голицынских. А в Сибирь они и так попадут,  на казённый кошт, ежели ещё выживут.
 - Единственный выход – идти через работный Урал к Казани, а там и на Москву, - решил Пугачёв, -  но кто ж меня послушает?
     С этими мыслями он так и уснул, не ведая того, чем обернётся для него завтрашний день.
                8. Возмездие.
 
       Поздним вечером, когда малиновый диск солнца коснулся вершин берёзового колка, в разорённый Санарский форпост на взмыленных конях прибыл на ночёвку корпус генерал-поручика Декалонга. На дороге у разграбленного форпоста, служивых встретили сотни  беженцев, брошенных мятежниками.  Поселенцы  рассказали, что с самого утра в стороне Троицкой крепости, громыхало так сильно, будто шла нескончаемая гроза, а потом всё стихло. О количестве войск мятежников, прошедших через Санарку, никто ничего толком сказать не мог, все уверяли, что, мол, очень много и конных, и пеших, да ещё и пушки тащили. 
     Засыпав в торбы остатки овса, драгуны, выставили караулы и, раскинув попоны, не теряя времени, улеглись спать на ещё тёплой земле.
     Иван Александрович Декалонг, присев на раскладном стульчике у костра, раскурил трубку и, разгоняя дымом комаров, прикидывал:
 - Каково же может быть число мятежников у Пугачёва?
         Потомок французских переселенцев из испанской Андалузии, родившийся  в России, в семье генерала, начальника инженерной школы, он вступил в военную службу с семнадцати лет. На третьем десятке это уже опытный военный инженер, строитель крепостей, участник сражения при Егерсдорфе, Цорндорфе, взятии Берлина. Как опытный военный инженер, назначенный императрицей для укрепления и строительства сибирских пограничных крепостей он, уже в чине генерал-поручика, случайно попал в командующие. И генерал Бибиков, и после, граф Панин считали его бездеятельным и чересчур осторожным военачальником и требовали у Екатерины его замены, а он просто берег солдат и, если видел значительное превосходство неприятеля, избегал сражения.
 - Если от Степной до Троицкой крепости, Пугачёв шёл трое суток, а мы всего один день, - размышлял  Декалонг, выбивая о каблук сапога пепел из трубки, - то надо полагать, что численность его войск, один к трём не в нашу пользу. Но если учесть вероятный беспечный пир победителей, то победу нам вполне может принести внезапность нападения.
       Ранним утром, ещё до восхода солнца, отдохнувший корпус генерала, появился у растерзанных ворот крепости и сразу же вступил в бой, не давая противнику сосредоточиться и применить артиллерию. Сонные, захваченные врасплох, упившиеся мятежники, благодаря своей втрое превосходящей численности в течение четырёх часов отбивали ожесточённые атаки драгун и гренадеров.
    Сам «анпиратор», подвязав на платок раненую руку, вихрем носился на коне со своим гвардионом, пытаясь остановить бегство  непохмелённых вояк, но напрасно.
Хорошо обученные регулярные войска, несмотря на меньшую численность, действовали сплочённо, плечо к плечу, смело шли в штыковую атаку, не давая мятежникам возможности вернуться в крепость. А на плоском, как стол, степном пространстве уже «гуляла» кавалерия.  Все дороги и пространство вокруг крепости вскоре было устлано трупами, земля пропиталась кровью, высоко над полем сражения кружили хищные коршуны, ожидая щедрого пиршества. Пахло кислым запахом пороха и человеческой крови. Обозлённые солдаты пленных старались не брать. Пало до четырёх тысяч пугачёвцев.
     Особенно отличились вахмистр Белицкий из десятой, Омской лёгкой полевой команды и драгунский прапорщик Борисов, которые находились всего-то в пятнадцати шагах от Пугачёва. Они уже готовились схватить его живьём или ссадить на землю, но он успел быстро перескочить на свежего коня, поданого яицкими казаками и умчался от погони. Кони драгун были слишком изнурены и  преследовать гвардион Пугачёва, не стали.
 А в самой  Троицкой крепости, спасённой генералом Декалонгом от пожара и разрушения,  ожидали своей участи и были освобождены  «три тысячи людей всякого звания, пола и возраста, захваченные самозванцем и обречённые на гибель».
       Спасаясь от полного разгрома, Емельян, не заботясь о пехоте, с верными илецкими да яицкими казаками, при одной пушке,  да башкирцами с Кинзёй Арслановым, перескочил Сибирский Брод, через Увельку, только копыта замочив и пошёл  на Варламово, где был перехвачен  своим самым упорным загонщиком из всей царской охоты, подполковником Иваном Михельсоном.
        Сын полковника, лютеранин из эстляндских немцев, он уже в пятнадцать лет был произведён в офицеры лейб-гвардии Измайловского полка под началом полковника Бибикова. В Семилетней войне был дважды тяжело ранен, спасён лично Бибиковым, поправился, и уже в составе корпуса  Суворова разбил самого Казимира Пулавского, польского конфедерата. Отозванный  на внутренний фронт, в марте 1774  под Уфой, разгромил полк пугачёвского полковника Чики-Зарубина.
  И вот теперь,  22 мая у деревни Лягушино, встретил бегущего из Троицкой крепости отряд Пугачёва, вмиг рассеял его, гнал несколько вёрст, и только наступившая ночь спасла «анпиратора» от плена. С того времени у «именитого самозванца» появился дерзкий, постоянно преследующий его талантливый противник, своего рода, «мини-Суворов», который и привёл незадачливого «Петра Фёдоровича» к полному разгрому.
 
                9. Уя и Тобол.

           Узнав о разгроме мятежников, в Троицкую крепость вернулся Василий Антонович со своей семьёй, соседями и гуртом скота. Дом, к счастью, не был сожжён, хотя изрядно разорён и загажен. Прибывшие солдаты, по приказу  нового коменданта, на пустыре бухарской стороны, срочно рыли глубокие братские могилы. Отдельно, неподалеку от реки, хоронили погибших защитников крепости. Василий со своими  вытянувшимися крепкими недорослями вспахал огород, посадил свою кормилицу картошку, наладил разрушенное хозяйство, а вскоре, на удивление всего гарнизона крепости и жителей посада, с кайсацкой стороны прикочевал первый, хотя и небольшой купеческий караван.
     К Василию Антоновичу, видимо на разведку, пришёл старый знакомый киргиз, проводник каравана. Распросив, по обычаю, здоров ли скот, не болеет ли семья, поцокал языком, посочувствовав беде, которая прокатилась по крепости и вдруг спросил:
 - Слушай, бачка Василь, а тот эфенди капитана,  караван встречал у озера Кусмурын тоже погиб?
 - Нет, почтенный аксакал, тот поручик, Андрей Крылов, уже пять лет как здесь не живёт. В Оренбурге он. Слышал я  краем уха, большим начальником стал.
 - Слава Алаху, карош человек, от смерти нас спас. Я ему про Кусмурын говорил, он хорошо слушал.
 - Да он и мне потом пересказывал про это озеро Кушмурун.
 - Эт,  по-вашему, Кушмурун, а по-нашему Кусмурын – «Птичий клюв», знак свободы.
 - Послушай, почтенный аксакал, ты многое  знаешь, а не подскажешь ли ты, почему река наша  носит такое название -  «Уй». Для нашего уха слово непривычное.
 - Как не знать, знаю, старики сказывали.  Ну, слушай, говорить буду. Раньше реку эту называли женским именем Уя. Ну, сам понимаешь, времена меняются, люди меняются, и слова тоже меняются.
      Давно это было. У озера Тенгиз был аул старого бая Мендыкары, и была у него любимая дочь, красавица Уя, которую он хотел выдать за какого-нибудь  богатого джигита. А тогда, однако, у бая батрачил молодой, красивый бедняк по имени Тобол. Ну, дело молодое, красавица Уя и бедняк Тобол полюбили друг друга и стали  тайно  встречаться.
      Однажды в аул приехал  Убаган, сын богатого бая, аул которого стоял на берегу озера Кусмурын. Молодой богач увидел красавицу, влюбился и решил жениться на ней.
    Батрак Тобол, несчастный байгуш,* когда узнал об этом, бросился на колени перед своей матушкой, стал умолять:
 - О, почтенная опа*! Сходи к баю Мендыкары, посватай за меня его дочь Ую.
    Старая женщина печально покачала головой, заведомо зная об отказе бая, но сыну не смогла перечить и исполнила его просьбу.
    А в это время рядом с отцом находилась его дочь Уя, всё слышала и тоже со слезами на глазах стала умолять отца дать своё согласие на сватовство матушки.  Тобол мил её сердцу и она ни за кого другого замуж не выйдет.
     Чтобы избавиться от нищего жениха и не обидеть свою любимую дочь, коварный бай Мендыкары придумал нелёгкое испытание:
 - Мне безразличны оба жениха, - сказал он, прищурив глаз, - но, кто первый из них принесёт мне ровно через месяц мешок драгоценностей, за того я и выдам свою дочь.
    Убаган, узнав о решении отца невесты, весь срок провалялся дома в безделье на персидских отцовых коврах, а в последний  тридцатый день взял у отца мешок драгоценностей и отправился со своими слугами к старому Мендыкары.
    А Тобол тем временем весь месяц бродил по бескрайней степи, в поисках дорогих камней. На тридцатый день, он голодный, усталый до изнеможения возвращался домой с полным мешком. Когда вдали показались стены родного кишлака, Тобол присел отдохнуть, чтобы приободриться и нечаянно уснул. В это время мимо проезжал Убаган со своими слугами-холуями и, увидев спящего соперника, приказал убить его. Пронзённый кинжалами Тобол умер на месте, а Убаган гордо въехал в аул и бросил к ногам отца красавицы свой мешок с драгоценностями.
    Не став ждать второго жениха, Мендысары повелел готовиться к свадьбе, и заплаканная невеста Уй уже сидела в белой юрте в свадебном наряде.
    А вскоре от своей няни она узнала страшную весть.- Вездесущие мальчишки нашли в овраге  её любимогоТобола. Не помня себя, девушка побежала к телу любимого жениха и, увидев страшную картину, упала рядом бездыханной.
     Когда старый бай вошёл в юрту невесты, она была пуста. Отец, видя, что свадьба срывается,  сильно возмутился, стал кричать и приказал найти её немедленно, во что бы то ни стало.  Слуги бросились на поиски дочери, и нашли её мёртвой, лежащей в свадебном наряде рядом с телом своего любимого Тобола.
    Отец красавицы, убитый горем, увидев брошенный Тоболом мешок, развязал его и  увидел простые разноцветные камни. Не помня себя от ярости, он разбросал их по всей степи.
    Сорок дней и ночей народ оплакивал несчастных влюблённых: красу ненаглядную и горемычного батрака, а на сорок первый день, там, где ступал Тобол, пробились из земли драгоценные камни, и взбурлила широкая, полноводная река  - люди назвали её в честь погибшего юноши Тоболом. А там, где бежала невеста к своему любимому, возникла другая река, излучистая, царственная, обложенная крутыми берегами, тиховодная и величавая, которую назвали по имени девушки – Уя.
   В том месте, где их нашли мёртвыми, эти два потока слились в один и потекли вместе, преодолевая все преграды, неся свои воды в далёкий Студёный океан. Так после смерти слились два любящих сердца.
    -  А что случилось с жестоким Убаганом? – Спросил, очарованный древней легендой, казак.
 -  Бог наказал его за злодейство, превратив в горько-солёную речку, которая бежит от его аула, озера Кусмурын, к Тоболу, будто, прощения у него просит.
         Закончив свой рассказ  аксакал, между прочим, осведомился:
 -  Почтенный караван-баши просил узнать, скоро ли поймают краля Бугачур и когда приедут ваши купцы из Китербурдур*, Казан*, Тагыр*, Ярослав*, Судырамы*? Торговля жёк, нет, все дела жяман, плохо.
      Василий Антонович, погладив бороду и почесав затылок, изрёк:
 - Эх, почтенный акасакал, ты сам знаешь, вожди правят толпой, а вождями правит только Бог. А в Троицкую крепость Бугачур не вернётся, тут крепко его побили. Теперь на него вся армия ополчилась. На будущее лето прикочёвывайте, всё наладится. Вашему брату, ить, без торговли хана.

                10. Как один купец двух самодержцев охмурил.

          Спустя месяц, после бегства из Троицка, когда восстание разгорелось с новой силой, уже под крепостью Оса, на Каме, татарин Канзафар Усаев, любимец Пугачёва, привёл в стан мятежников присадистого бородача, возжелавшего встретиться с самим «анпиратором». Представившись московским купцом, Иваном Ивановым, гость вручил «Петру Фёдоровичу» «дары от  сына», цесаревича Павла Петровича, чем вызвал лихорадочный  всепоглощающий интерес у всей мятежной братии и даже у ближайщих  сподвижников самозванца, до сих пор сомневающихся  в подлинности Петра Третьего.
   Красные сапоги, шляпа с позументами и перчатки с раструбами из собачьей замши. Всё было аккуратно упаковано и перетянуто муаровой лентой.  От невестки, Натальи Алексеевны,  принцессы Гессен-Дармштадской,  были переданы два «драгоценных» камня в золочёной коробочке. На словах «посланец» передал, что его сын цесаревич Павел обещает оказать «отцу»  всевозможную помощь и вскоре выступит против императрицы-матери.
     Кроме того, купец, скромно опустив плутоватые очи, напомнил «Императору» о числящимся за ним долгом, в полторы тысячи рублей,  за поставленный в его конюшни овёс о ту пору, когда тот ещё был на троне. Но пройдоха Емельян, великолепно игравший роль царя, сразу же распознал в «гонце цесаревича», такого же самозванца, каков был и сам, но только рангом пожиже. Два прохиндея быстро спелись и публично, на виду у полковников «анпиратора» вели душещипательные беседы. Причём купец порой так усердно и назойливо уверял всех в подлинности Петра Фёдорыча, что казаки стали подозревать обратное.  Емельян же в свою очередь объявлял купца «Иванова» истинным «послом» сына Павла и всем показывал переданные ему дары. Но яицких да илецких, всегда недоверчивых казаков, просчитывающих любую ситуацию наперёд, обмануть было непросто. Почувствовав на себе косые взгляды казачьих полковников и, получив от «императора» полусотню вместо заявленного «долга» в полторы тысячи рублей, «посланник» отправился в Санкт-Петербург. Прощание было на редкость умилительным. Поручитель сына-цесаревича принародно испросил у «отца- императора»  позволения воротиться в столицу, дабы поторопить наследника с присылкой обещанной военной силы.
     Прибыв в столицу, мошенник совершил ещё более дерзкую затею. Представившись уже яицким казаком Астафием Трифоновым, вручил его Сиятельству  графу Григорию Орлову «письмо» от имени заговорщиков, с подписями более, чем трёх сотен казаков, готовых выдать или, точнее «продать» самозванца,  за оговоренную заранее сумму.
Одураченный фаворит, уже потерявший склонность Екатерины, поверил лукавому плуту и всеми силами стремясь вернуть расположение императрицы, устроил ей аудиенцию с ушлым «заговорщиком»,  в Царском Селе. 
        Великомудрая самодержица, как ни странно, тоже «клюнула» на удочку талантливого мошенника.  Доверившись плуту,  премировала его двумя тысячами ассигнаций.  Для  пущей уверенности и пользы дела,  прикомандировала сего проходимца к отряду капитана гвардии Галахову, выдав оному тридцать две тысячи золотых империалов заговорщикам в награду за выдачу Пугачёва. Но под Чёрным Яром войско самозванца было разбито, и он скрылся в заволжских степях.
  Воспользовавшись наступившей неурядицей, купец выпросил у капитана ещё три тысячи сто рублей и отправился на «самостоятельные поиски»  Пугачёва, но вскоре узнал, что тот повязан своими же полковниками. Предвидя скорое разоблачение, купец бежал домой, в свой Ржев, где и был схвачен. После многих пыток и допросов, ему зачитали приговор: «высечь кнутом, выжечь каторжные клейма на лбу и щеках, вырвать ноздри и отправить на пожизненную каторгу с содержанием в оковах». Бедовый мошенник, однако, сумел пережить и Екатерину, уже на восьмом десятке крестил сына конвойного солдата. 

                11.   Скорые сборы.

              Пришёл апрель. Над обширным  пространством Оренбургской губернии, как будто зависли ярые, ликующие, солнопечные деньки. Раскисший красноватый суглинок накручивался шкивами на колёса повозок, клеился к подошвам сапог, делая их пудовыми, лип даже на копыта, вымучивая до изнеможения коней и людей. Безобидные ручейки превратились в пенистые потоки, потоки – в речки, речки – в реки, реки в неоглядные озера, под стать морям. Яик, опадающий влагой к осени,  к весне вдруг взъяривался, показывал свой бунтарский характер, становился могучим, неодолимым Яиком Горынычем, разливающимся вширь на десятки вёрст.
       Неутомимый летописец Пётр Иванович Рычков, узнав, что из похода с генералом Мансуровым, уже из освобождённого Яицкого городка вернулся Семён Акутин,  незамедлительно оповестил своих верных друзей и вскоре в его кабинете собрались премьер-майор Наумов, поручик Юматов, войсковой старшина  Акутин и теперь уже подъесаул, Семён Акутин. По такому случаю, запасливый хозяин кабинета достал из заветного ящика пузатую бутылку с янтарного цвета жидкостью и, обтирая пыль салфеткой, поделился:
 - Не побрезгуйте, господа, уважьте, собственного изготовления, последние припасы успел вывезти до разорения.
 - И что же теперь, Пётр Иваныч? – Посочувствовал Наумов.
 - Всё заново надо возводить. Земля-то осталась, вот только без крестьян. Кто-то скрывается, кого-то бунтовщики с собой увели, может, кто и вернётся, если живы. Я-то их не сильно  забижал. Вся надежда на  помощь императрицы, но не будем о грустном, господа,  - наполняя бокалы, молвил академик. – Давайте послушаем нашего доблестного казака Сёмёна Иваныча, прибывшего из освобождённого гнезда смутьянов.
        Из-за стола поднялся уже изрядно загоревший на открытом солнце Семён и, подняв бокал с вином, широко улыбаясь, произнёс:
 -   Уважаемый Пётр Иваныч, господа офицеры. Так уж подгадалось, что собрались мы с вами в канун великого праздника, дня великого Святого  Георгия Победоносца, покровителя Оренбургского нашего казачьего войска. Предлагаю выпить за оренбургских казачков,  да и помянуть тех, кто сложил свои головушки. А что ни говори, они были главной силой и в обороне, и в разведке, а сколько их полегло и в форпостах, и редутах, да и в чистом поле, не сосчитать.
     Отряжен я был с корпусом генерал-майора Мансурова Павла Дмитрича к Илецку, чтобы очистить правый берег Яика и выйти к Яицкому  городку. В Нижнеозерную пришли, а там только детишки да бабы. Узнали, мол, к Рассыпной побежали, спасаться. Мы туда - никого.  К Мухрановскому форпосту подскочили, а там все нижние улочки  половодьем затопило, население в мечети кучкуется. К Иманскому хутору подошли, он на взгорке, место сухое. Мансуров офицеров на совет собрал. А по низу - вода уже и речку Заживную затопила. Яик-то ледяную покрышечку свою серебряную распечатал и вода из берегов растеклась аж от самого Илецкого городка. Он вроде и недалече, по прямой-то, всего вёрст семь, а на чём добираться?  Да и вода прибывает.
 - Семён Иваныч, ты случаем вирши не сочиняешь? -  Вмешался Рычков,- уж больно красочно расписываешь.
 - Не сподобился пока, Пётр Иваныч, но вас понял. Короче говоря, раздобыли плоскодонки у местных хуторян, там почти у каждого лодка, все заядлые рыбаки. Генерал приказал корпусу пока раскинуть стан, повыше хуторка,  у огромного кургана. Отобрал  полсотни привычных к воде служивых и отправил разведку к Илецкому городку, прознать, что там деется, ну и я напросился. Плаванье оказалось довольно рисковым. Пока  продирались сквозь затопленную дубраву, ещё было сносно, а как вышли на яицкую стремнину, всем стало жарко. Бешеные водовороты, течение неимоверно быстрое. Подмытые деревья несёт, то и гляди в борт ударит. А место открытое, ветрюган поднялся, волны лодку перехлёстывают, давай вычерпывать.  Жутковато стало, но команда подобралась нехилая, отборные казачки-рыбачки.
Догадались держаться правого берега, там течение было поменее, но всё равно встречь воды. Поднялись на версту, повыше городка, пересекли Яик, причалили. Десяток служивых оставили у лодчонок, на всякий случай, а остальные к крепости на разведку. Смотрим, ни коней, ни людей -  тишина, только куры в навозе копаются. У обветшалой землянки сердитый  дед - черкас на завалинке носки крючком вяжет. Спрашиваем, мол, где казаки:
 - Та бис их знае, дэ воны блукають?  Ось там, в кинцилярии поспрошайтэ у батьки-атамана, вин, мабуть, знае, хай ему грэць, - и плюнул с досады.
    Крадучись подошли к канцелярии, окна настежь. Только показались -  по нас стрельба. Мы залегли, стали отвечать, те замолчали, слышим, кричат:
 - Не стреляйте, сдаёмся!
      Смотрим, на крыльцо вышли четыре казака, винтовки бросили, руки в гору.
 - Мы в вас не стреляли, -  виноватятся наперебой, -  атаман стрелял. Вон там лежит. Вы ему в самую черепушку влупили.
      Ну и рассказали, что  после известия о разгроме под Татищевой, все запаниковали и разбежались кто куда. Их пятеро осталось. Куда от семей бежать? А этот, заполошный атаман Ванька Краснов нас увидал, и давай с перепугу палить, ну и поплатился.
        Крепостицу мы осмотрели, пушки брошенные нашли, целых четырнадцать штук. Пленных брать с собой не стали, у нас и так лодки переполнены. Приказали им орудия стеречь. Их и без нас накажут, если виновны. Бог им судья. Да мы и атамана бы не тронули, сам виноват, на пулю напоролся.
     В лодки сели да вернулись к Иманскому хутору, переночевали, а утром пошли к Яицкому городку. Переправились через бурную речку Ембулатовку, опасались нападения, но они ждали нас на соседней речке Быковке.  Самый толковый атаман Пугачёва, Андрей Овчинников всё рассчитал правильно. Внезапное нападение на противника при переправе, сулило удачу, но лучшие бойцы его были вырублены, а отборные илецкие и часть яицких казаков скитались с самим «анпиратором» где-то в горах Каменного Пояса. Пополнение зажиточных казаков из городка, особой отвагой не отличалось. Все три отряда были отсечены от переправы нашим  артиллерийским огнём, они смешались и дрогнули. Отряд  Дехтярёва был уничтожен сразу, а полки Овчинникова и Перфильева рассеялись по урёмам и ушли глухими дорогами на поиски Пугачёва. 
Путь к мятежному городку был свободен и на сто семнадцатый день осады, мы вошли в Яицкую крепость.
      Семён хотел добавить, что-то ещё, но в это время широко распахнулась дверь и в комнату, с футляром скрипки наперевес, влетел подросток. Он давно уже стоял за  приоткрытой дверью и слушал рассказ подъесаула. Семён выскочил из-за стола и, обняв своего крестника, торжественно объявил: -  Радуйся, Ванюшка, твой доблестный отец, капитан Андрей Прохорович Крылов, хоть порядком измождён, но жив, здоров и всем передаёт низкий поклон.
 - У-р-р-р-а ! - Не сдерживая себя от буйной радости, закричал Иван и, освободившись из рук своего крёстного, вымолвил, -  побегу маманю обрадую, - и выскользнул за дверь. Когда все успокоились, академик, наполнив  бокалы, предложил выпить за здравие героических защитников  Яицкой крепости и за капитана Крылова, поблагодарил Семёна за интересное сообщение и, ни к кому не обращаясь, спросил:
 - Как же это вышло, господа хорошие, что наголову разбитый, окружённый целым десятком полков, наш неуловимый «император», выскользнул из ловушки, снова набрал  армию и свободно «разгуливает» по Уралу.  А у нас один только подполковник Михельсон на слуху. Куда же подевались наши генералы?
 - Уважаемый Пётр Иваныч, позвольте мне несколько удалиться от обсуждаемой темы, - оборонил, улыбаясь Наумов, - ваша прекрасно инкрустированная дверь имеет одно предательское свойство.
 - Да, Степан Львович, я вас понял, сейчас исправим, - сконфузился академик и, быстро сделав жгут из бумаги, вставил его в проём и туго притянул дверь. - Купец казанский удружил в благодарность за оказию, - шутя, оправдывался Рычков, -  волшебное свойство  сия дверь имеет. Зимой её не откроешь, летом открывается сама.
 - Я тут некоторое время был не при деле, тщательно изучил сводки и постараюсь ответить на ваш, Пётр Иваныч, вопрос, - встал Наумов и подошёл к большой карте на стене кабинета. 
 -  Как вы справедливо заметили,  вездесущий  Михельсон наиболее удачно распоряжается своим отрядом. Ему хоть и не пришлось участвовать в сражении под Татищевой, зато он разбил армию Чики-Зарубина, пленил его и снял осаду Уфы. А пока этот достойный выученик Суворова добивает разбежавшиеся отряды повстанцев, генералы позволили себе отдых. Генерал-поручик Декалонг на челябинских озёрах, бездействует из ревности к успехам подполковника, дерзкий, но неуверенный в себе генерал-майор Фрейман стоит на Яике, в Кизильской крепости, негодуя, что лучшие эскадроны его конницы приказали отдать в Зелаирскую крепостицу, а генерал-майор Станиславский, прославившийся своей неуёмной боязливостью к самозванцу, утянулся в Орскую цитадель. Главнокомандующий, князь Щербатов,  перестраховываясь,  держит корпус генерал-майора Голицына около Оренбурга.
   А  Емельян, со своей немногочисленной казарой, мечется по Уралу и, видимо, пока ещё не понял, что у него только один выход: вырваться в горно-заводской пояс, вооружиться, набрать силы и идти в центр, где его ждут. Но он скоро поймёт, ловят его на Урале, а Казань открыта, и наши яйцеголовые генералы дотумкать этого не могут.
 - Степан Львович, светлейшая твоя  голова, чего ж ты молчишь? – Воскликнул Рычков, - поди, и скажи им, всё, что нам рассказал.
 - Кому, Пётр Иваныч! Генерал-поручику князю Щербатову? Этому спесивому тупице? Я только премьер-майор, а у него генералы на побегушках, они и видеть меня не хотят.       
 - Ну, так с Рейнсдорпом погутарь, он же боевой генерал, поймёт.
 - Говорил и с губернатором и с комендантом, а толку.  Они ж чиновники, да ещё немцы, им субординацию нарушать не положено. Орднунг! 
 -  Эх, мать чисна, нашему Ивану нигде нет талану, - пробурчал Акутин - старший, -  к обедне идёт – обедня пройдёт, домой придет – пообедали. 
 - Вам, Степан Львович, с вашим умом давно бы пора в генералах ходить, - молвил задумчиво Юматов.
 - Благодарю тебя, Алёша, за добрые слова, да не девица я, - усмехнулся Наумов, - чтобы комплименты получать, а чего Бог не дал, того и за деньги не купишь, да и военная наука не пиво – в рот каждому не вольёшь. А что не все генералы радеют за дело государево, то видно по делам их. Смуту можно было бы уладить, коль уж не добром, на то бабского ума не хватило, так уж скорым мечом, но теперь поздно. Самозванец ускользнул, если он за Уреньгу утечёт, всё сызнова огнём заполыхает, да ещё и пуще. Военная коллегия может и нас затребовать.
 - Ну, уж дудки, -  взбеленился Иван Кириллович, -  нехай они со своим щербатым сами валандаются, а я завтра же в Яицкую укачу. Меня там Стигневна ждёт, да и Андрюху выручать надо, он там энтой, мать чисна, белой глиной питался, как бы худа не было. Дак и упредить надо, как бы Марея Лексевна с Ванькой вперёд не укатила, её, ить, не удёржишь, огонь-девка. Да и настрадалась.
                ***
      А в комнатухе  Крыловых суета, дым коромыслом. Мария Алексеевна, узнав, что с Яицкой крепости снята осада и её ненаглядный Андрюша жив, стала сразу же готовиться в дорогу. Засобиралась и Христинья Дмитриевна:
 - Я, чай, до конца с вами не поеду, кинете меня в Илецком. Там и останусь. Поди, и шабры какие найдутся, приветят. Мир, чать, не без добрых людей.
      Вечером прибежал Кириллка Акутин: -
 - Дед Иван просил передать, выезжаем с первыми петухами, чтоб были готовы. Меня папаня тоже отпускает, - с восторгом сообщил он Ивану, - еле отпросился.
     - Эх, хорошо бы на кыргызах туда прискакать, батяню обрадовать, - воскликнул Иван, - вот было бы здорово!
 ; Да я говорил батяне, но он, ; «вы ж там долго будете, а кони – не игрушка».
 - Ну, давай сбегаем в конюшню, попрощаемся с ними, погоди, я только им хлеба возьму да сахарку,  они это любят.      
     На другой день, с первыми петухами, как и договаривались, из Чернореченских ворот губернского города Оренбурга, выехало несколько бричек с верхом и в сопровождении вооружённых казаков направились к Яицкому городку. На передней повозке, свесив ноги, сидели два неразлучных подростка:  Кирилл Акутин, сын подъесаула, с кожаной сумкой на ремне через плечо и Иван Крылов, облокотясь о заветный отцовский сундучок с книгами, сын  бесстрашного командира шестой полевой команды, отстоявшего Яицкую крепость.
    И никто из сопровождающей кавалькады не мог себе и представить, что вместе с ними по берегу могучего Яика Горыныча едет не просто сын капитана, не просто девятилетний мальчуган, а будущий великий русский баснописец, академик, который на века прославит нашу матушку Россию. Время само расставит всё на свои места, ведь  мудрее всего только время… 

                Конец второй книги трилогии « Капитанский сын».


            СЛОВАРЬ
 Авангард – передовой отряд.
Анчутки – чертенята.
 Арьергард ; отряд для прикрытия тыла.
Багренье – зимняя ловля рыбы.
Байгуш – бедный кочевник.
Бакши ; взятка.
Баранта ; грабёж, отгон скота.
Буераки, росташи, кучегуры – сухие овраги.
Вахмистр – старший унтер-офицер у казаков.
Ваш бродь – ваше благородие.
Воленс-ноленс – волей-неволей.
Глаголь – виселица.
Дискурс – военные действия.
Казан – Казань.
Каймак – топлёные сливки
Кизяк – высушенный навоз.
Кирасиры – тяжёлая кавалерия.
Китербурдур – Петербург.
Конфедераты – польские католики.
Мар – курган.
Намедни, недавно, надысь – в оные дни.
Опа – мать.
Панцирь;лёгкие латы.
Попона – покрывало на лошадь.
Ретраншамент ; вал, защитное сооружение.
Сарынь на кичку - боевой клич речных пиратов.
Судырамы – Кострома.
Толмач – переводчик.
Торока – сумки у седла.
Урядник – казачий унтер-офицер.
Учуги – тын поперёк реки.
Ушкуйники – речные пираты.
Чакан, куга ; вид камыша.
Чекан – род оружия, топорик с молоточком.
Чеснок – клубок с острыми шипами.
Цебарка ;ведро.
Шабры – соседи.
Шамарган – пустой человек.
Шелоник – шаловливый ветер.
Шихан – остороверхий бугор.
Шишголь, шушваль – лентяй.
Ятаган – турецкая сабля.
Ятовья – ямы, где зимует рыба. 

 БИБЛИОГРАФИЯ

Агафонов О.В. «Казачьи войска Российской империи». М. «Русская книга». 1995 г.
Даль В.И. «Толковый словарь живого великорусского языка». М. «Терра». 1994 г.
Железнов И.И. «Сказания уральских казаков». Оренбург. «Оренбургская книга». 2006 г.
«Исторические песни. Баллады», М. «Современник», Пушкинский Дом, 1991 г.
Корсунов Н.Ф. «Лобное место». Калуга, «Золотая аллея». 2009 г.
Курохтин В.Ф. «Уральское (Яицкое) казачье войско». Илек, ГУП «РИД» «Урал», 2011г.
«Любовь и Восток». М. «Московский писатель», 1994 г.
«Неизвестный В.И.Даль». Оренбург, 2002 г.
Паллас П.С. «Путешествия по разным првинциям Российской империи, ч.1, СПБ, 1773 г.
Плотников А.Б. «Из истории Усть-Уйской крепости», фрагмент, 2010 г.
Пушкин А.С. «История Пугачёва», Полное собрание сочинений, т.8, М.1964г.
Пьянков И.Г. «На линии», М. Современник, 1989 г.
Сафонов Д.А. «Осада Оренбурга и его герои», «Гостиный Двор» № 19, Оренбург, 2006 г.
Фадеев Р.А. «60 лет Кавказской войны», Н.Новгород, «Чёрная сотня», 1860г. Репринт.
Чесноков Н.Г. «Яицкая казачья республика», Уральск, «Оптима», 2011 г.
Щербанов Н.М. «Мал золотник, да дорог», Уральск, «Оптима», 2010 г.
Ялфимов А.П. «Избранное», Уральск, «Оптима», 2012 г.

                СОДЕРЖАНИЕ   

      Биография автора
      Предисловие
1. Троицкий  тракт
2. Третий  Бург – город ушей
3. Как во дальнюю дорожку, Астраханскую
4. Кавказская линия
5. Предгрозовое новолетие
6. Самоназванный император Пётр Фёдорович
7. Окаянные дни осады
8. Оренбург выстоял.

     Словарь
     Библиография.   
                Художники: Лариса Стельмашук,
                Борис Кудрявцев,
                Елена Панфилова-Хрипко.
               
                Технический редактор Елена Иванищева.
               
               
    24 ноября, 2020 года. Окончена вторая книга трилогии «Капитанский сын», «Непокорённый Оренбург». 94729 слов. Знаков с пробелами 648999, без пробелов 534965, строк 11046, страниц 249.