Капитанский сын-3. Крепость на Запольной реке

               



                Павел Хрипко

                КАПИТАНСКИЙ СЫН.
                Книга третья
               
                КРЕПОСТЬ НА ЗАПОЛЬНОЙ РЕКЕ

               
          В третьей книге «Крепость на Запольной реке», трилогии «Капитанский сын», описываются события последних лет бытования Ивана Крылова с семьёй в Яицкой крепости. Последний бой Емельяна Пугачёва. Пребывание полководца Александра Суворова на Урале. Переезд Крыловых в Тверь, Петербург, первые «университеты» в становлении будущего великого русского баснописца. 

               
               
                Крепость на Запольной реке.
               
                Часть первая. По разорённой земле.

                1.Первые версты.

        В день Святого Великомученика Георгия Победоносца, вскоре после освобождения Яицкого городка от мятежников, из Оренбурга, вниз, по правому берегу Яика, двигалось несколько полукрытых бричек в сопровождении группы казаков.
       Передней повозкой правил Иван Кириллович Акутин, пятидесятилетний войсковой старшина, депутат упразднённой  Уложённой комиссии. Крутобокий коренник да  две пристяжные по бокам, легко, без особого напряга тянули нагруженную повозку.
     Позади деда Ивана, свесив ноги, рядком, плечом к плечу сидели два неразлучных дружка: внук Кирька, да Ванюшка Крылов, сын драгунского капитана.
    Мальчуганы впервые в жизни отправились в дальнюю дорогу и с жадным, ещё не надоевшим интересом, радовались всему, что попадалось им на глаза, таращились  на проплывающие мимо них, удивительные картины. То дивовались на высоченную, с крыльями-лестницами, ветряную чудо-мельницу на горе, похожую на рукастого великана без головы, то хмурнели, завидя белые, отмытые дождем черепа лошадей в придорожной канаве, то вздрагивали от пронзительного свиста крыльев, пролетавших к реке стаи уток на бреющем полёте.
      Вдруг кони тревожно захрапели, застригли ушами, а из густого чилижника, обочь дороги, выскочила целая свора разномастных собак и набросилась с лаем на лошадей.
      Ребята кинулись было их отгонять, но Кириллович строгим окриком вернул их на место:
 - Эти собаки, мать чисна, настоящие звери! Они, поди, и мертвечиной не брезговали, их лучше не трогать, кусить могут.
      Стеганув кнутом ближнего пса, дед Иван, понужнув коней, заторопился оторваться от стаи одичавших псин, но те, забегая вперёд, не давали прохода. Старина, откинувшись назад, потянулся было за карабином, но подскочившие казаки вмиг разогнали всю свору.
       Вскоре за обгорелым берёзовым колком, тянущимся по самому берегу Яика, показалась не разорённая мятежниками, уютная Чернореченская крепость. Ей повезло. Губернатор Рейнсдорп ещё до падения Татищевой, приказал коменданту, премьер-майору Краузе, увести гарнизон со всеми орудиями и скарбом в Оренбург. Разорив Татищевскую крепость, мятежники превратили соседнюю Чернореченку в огромную хлебопекарню для кормления многоротого восставшего люда.
      С  дороги была видна краснокирпичная церковь с приземистым куполом и островерхой колокольней с почерневшим крестом. Она царственно, как бы презрев людские невзгоды и страдания, возвышалась над нетронутым крепостным валом, щелястым заплотом, посадом с ободранными кровлями и сиротливо торчащими стропилами. Издали были заметны и фигурки людей. На одном из самых высоких домов перекрывали крышу, стучали молотками. Эхо далеко разносилось по округе. Жизнь налаживалась.
      А у крайней саманушки, прямо у самой дороги, не обращая внимания на проезжающих, голенастый телок, с жёлтыми подпалинами на брюхе, пользуясь беззаботностью хозяйки, уткнув голову в пах корове, опорожнял вымя своей кормилицы. Бурёнка, отмахиваясь от жалящих слепней, хлёсткой плетью хвоста, била и его по спине, но увлечённый сосунок терпел, не обращая на это внимания. Ребята впервые видели такое диво и долго хохотали, вытягивали губы, изображая в лицах телёнка.

                2. Бунчук.

      Иван Кириллович, чувствуя спиной шебутных подростков, молча правил конями, сторожко поглядывая по сторонам. Тяжёлые думы, как каменные мельничные жернова ворочались в его седой голове:
 - Как там Аграфена без него управлялась, не обидел ли кто. Время-то было тяжкое, не приведи Господь. Столько  лихих людей породило. Заботил его и Андрей Крылов, которого после гибели Прохора, верного своего друга Ивана, считал вторым сыном. Как ещё скажется на нём эта проклятая белая глина, которой в осаде  приходилось утолять голод. Да и ранения, поди, имеет, за спинами солдат, ить, никогда не прятался.
     Вскоре миновали и разорённую Татищеву крепость. Весенние дожди загасили пожарище, но не смогли смыть въевшуюся чёрную копоть с полу сгоревшего заплота и обугленных жилищ. Стойкий запах горелого дерева и тошнотворного тлена трупов всё ещё висел в воздухе, и сиротливая тоска разорения навевала тоскливые мысли.               
    Здесь, как и в Чернореченской, заметны были стаи крупных ворон, но ни людей, ни скота, на уже зеленеющей гари видно не было. За станицей внимание всех вдруг привлекла свора собак, которая вытянувшись в цепочку, гналась за одиноким, довольно крупным псом коричнево-белой масти. Как ни странно, но беглец повернул не в ближний колок, а к передней бричке, словно, искал спасения у людей. Недалеко от возка грязно-серый свирепый кобель, смахивающий на волка, успел цапнуть за бок беглеца. Тот вмиг развернулся, и смело вступил в схватку с преследователем, но подскочила остальная стая и началась бешеная круговерть. Мальчуганы, затаив дыхание, молча следили за неравной схваткой. Они впервые в жизни так близко видели страшную в своей очевидности жестокую борьбу за жизнь и ждали неминуемой гибели несчастного пса.
 - Дед! – закричал Кирька, полным отчаянья голосом,- они ж его сейчас разорвут! Вишь, их сколько, а он один! Давай разгоним этих зверюг  и спасём его!
   Иван Кириллович, с тревогой наблюдавший за происходящим, вдруг резко развернулся и длинным бичом со свинцовыми шариками на конце, секанул в самую гущу схватки. Собачье кубло с визгом рассыпалось в стороны, бросив искусанного страдальца на обочине.
 - Дед! Давай возьмём его в кибитку, они ж всё равно его загрызут. Вон их сколько, зверюг! - наперебой кричали ребята.
     Кириллыч, натянув вожжи, остановил коней и, соскочив с брички, подошёл к псу. Тот завилял хвостом и доверчиво лизнул руку спасителю. Шерсть клочьями свисала с его боков, а в местах укусов сочилась кровь.
 - Ну, что, Бунчук, поедем с нами, вчетвером будет веселее.
       Осторожно, стараясь не касаться ран, дед поднял пса и перенёс его в кибитку. Передав вожжи Ивану, достал из кожаной сумки стеклянный пузырёк со снадобьем и вместе с Кириллкой  стал бережно обрабатывать укусы на теле кобеля.
 - Ты уж потерпи, Бунчук, чичас подлечим тебя, и всё заживёт, как на собаке,- улыбаясь в бороду, гудел Кириллович.
 - Дед! А откуда ты знаешь, что его Бунчуком кличут?
 - Так у него на морде написано,- прищурив глаз, усмехнулся старый,- храбрый до отчаянности, не побоялся даже с целой сворой сцепиться.
      Пёс, уткнув острую морду в передние лапы посматривал на своих спасителей, привыкая к новым хозяевам.
 - Собачка-то приручённая, не одичала. Видно хозяев-то побили, вот он и блукает.
 - Дед! Так он же голодный?
 - Вестимо. Возьми в сумке кусок лепёшки. Будет ли ишо есть,  от чужих-то.
 - Он понюхал, поглядел на меня и всё съел.
 - Ну, отломи ему ишо чуток. Много-то сразу нельзя. Он, поди, изголодался, может и заболеть. 
      Ваня впервые правил конями, сидя в бричке и ему это нравилось. Он слушал разговор деда с внуком и ему тоже хотелось поглядеть на Бунчука, как окрестил его дедуня, потрогать его лапы, нос, уши, но он теперь исполнял обязанности ездового и не имел права отвлекаться. 

                ***
   Далеко впереди обоза, но в пределах видимости, рысило два отделения казаков, ещё десяток верховых замыкали повозки с тыла. Когда собирали команду для поездки в Яицкий городок, Иван Кириллович воспротивился тому, чтобы брать в сопровождение целый взвод охраны.
 - Придумали тоже, для конвоя всего-то пяти бричек цельное войско снарядили, к чему? Будто на свадьбу.
       Возмущения войскового старшины прервал командир особой гарнизонной сотни, подъесаул Акутин-младший:
 - Ты, батя, понапрасну хорохоришься. Больно смелый стал. Не ведаешь, сколь теперь башибузуков на всей Нижне-Яицкой линии зверствует. Разворошили такое осиное гнездовище, самому Пугачу было б завидно. Оно, конечно, мятежники частью перебиты, частью попрятались, иные с «анпиратором» по Расее мотаются, но теперь не их надо бояться. По дорогам ноне мародёры безнаказанно шныряют, да и соседи с Бухарской стороны засады устраивают. Россия-то теперь расхристанная, как мужик после отчаянной драки. Взвод не помешает. Да и в команде, почти все яицкие казачки, на побывку с оказией едут.
                ***
     Проскочили ещё с десяток  вёрст от татищевского пепелища. Завечерело.  Дед Иван, понукивая уже уставших коней, всматривался в пробегающие перед глазами перелески, подыскивая место для бивака. Кириллка, свернувшись в клубок, посапывая, дремал в глубине кибитки, рядом с Бунчуком.
    Ваня, как зачарованный, не отрываясь,  следил за быстро меняющейся картиной уходящего дня. От могучей шири Яика уже веяло прохладой, огненный шар коснулся окоёма и на прощанье зажёг оранжевым полымем белёсые облака. Сытые стаи уток, возвращаясь с полей, плюхались в воду, бороздя лапами спокойную гладь реки. Стало смеркаться.
   Съехали  в низинку, к воде, под покров берёзового колка и расположились  на ночлег.   Распрягли коней, разожгли костёр, сварили на скорую руку затируху с шкварками, нарезали сала, луку, поужинали. Посидели у тихо струящегося, ещё не вошедшего в своё русло Яика. Казаки, рассевшись на крутом приступке берега, хлебнув кизлярки, негромко затянули протяжную песню: «Поехал казак на чужбину далёко, на добром своём, на коне вороном. Он край свой родимый навеки покинул, ему не вернуться в родительский дом…»
    Допев до конца, выставили караул, стреножили коней и легли спать. Ваня с Кириллом долго не могли уснуть. Их будоражило увиденное впервые такое огромное, неохватное небо и скопище глазастых завораживающих звёзд.

                3. Озорники.

     Утром караульные доложили. Ночью на Бухарской стороне, за Яиком, слышны были выстрелы, ржали кони, будто и люди кричали, и выли, то ли волки, то ли собаки. И только теперь, на свежую голову,  Ивану Кирилловичу пришло прозрение, как обухом по черепушке, запоздалое помышление:
 - А ведь Сёмка был прав! Какой же я был дурбень, что настаивал ехать почти без охраны. Ведь теперь орда безбоязненно подползла к левому берегу, засады устраивает, нападения, поди, и Яик теперь переползает без опаски. А кого им бояться? Редуты да форпосты порушены, крепости разорены, казаки разбежались, а то и гниют по урёмам, волкам да собакам пожива. Эти анчутки даже и здесь, на правом берегу, нас подкарауливать могут. Мне старому, голову смахнут, а молодняк на продажу. Вот был бы подарочек Андрею по моей прихоти. Недаром же говорят, что от старых дураков молодым житья нет,- ругал себя Кириллович,- а всё ж таки Сёмка молодец, весь в меня, предусмотрительный.
   Отдохнувшие кони шли крупной рысью, но вот впереди обозначился подъём и они перешли на шаг.
     Ребята устали от тряской брички и им захотелось размяться. Испросив разрешение у деда Ивана, Кирька с Ванюшкой соскочили с повозки и наперегонки рванули по крутому подъёму, далеко опередив обоз, помчались по дороге к рысящему впереди казачьему авангарду. Кириллка, поравнявшись с конниками, вырвался было вперёд, но сразу же был остановлен окриком старшего урядника:
 - А ну, стой! Охолонь трохи, далее не беги! Там в кустах шишига сидит!
 - А мы шишиг не боимся! – ответил запыхавшийся Ванюшка.
    Урядник что-то буркнул казаку и подозвал мальчишек:
 - Вы на коня-то хоть раз садились?
 - Да! – бойко ответил Кирилл,- у на с Ванькой свои кыргызы в Оренбурге остались, трофейные. Нам батя их на время подарил.
 - О, да вы настоящие казаки,- обрадовался урядник,- ну тогда попробуйте на наших кониках погарцевать.
    Два молодых казака спешились по знаку командира и подвели коней мальчуганам. Подсадили их в сёдла, подогнали путлища стремян и, хлопнув ладонями по крупу коней, проводили новоявленных казаков в дорогу. Сами побежали рядом, надеясь размять затёкшие ноги. Оторопевшие от такого щедрого приглашения служивых, хлопцюганы, разобрав поводья, «пришпорили» пятками коней и, перейдя с рыси на галоп, вырвались вперёд и моментально скрылись из виду, оставив тучу пыли.   
      Опешивший урядник, не ожидавший такой дерзости от подростков, ругая себя последними словами, что доверился своевольным сорванцам, стремглав кинулся в погоню с десятком казаков. Оставшиеся служивые  продолжали рысить, не отдаляясь от обоза.
     Потомственный казак Кирька, хлеща концами поводьев по крупу коня, мчался первым, за ним, пригнувшись к самой гриве, полным галопом шёл Иван. Чтобы настичь беглецов, казакам пришлось пустить своих коней во весь опор, в полную слань. Только на третьей версте, почти у самой Нижне-Озерной крепости, удалось догнать и загородить дорогу  озорникам. Разгорячённый урядник, размахивая нагайкой, отчитал, как следует сорванцов, ссадил их с коней и приказал дожидаться своей брички.
 - Погодьте, вам ещё Иван Кириллыч всыплет горячих,  а я добавлю, если позволит,- не унимался урядник.
    Приткнувшись на обочине, мальчишки, понурив головы, не глядя друг на друга, виновато ковыряли носками сапог свежую дернину, поджидая повозку. 
    На удивление  провинившихся друзей, дед Иван не укорил их ни единым словом, видно припомнил и своё небезгрешное детство и только широко улыбнувшись, молвил:
 - Ну что, размялись маненько и от урядника досталось. Ништо. Обиду на него не таите. Он, ить, прав. Места здесь теперь опасные,- и тая в усах улыбку, добавил,- а вы без оружия. А вдруг навстречь неприятель, а у вас ни сабли, ни ружьишка завалящего. Что будете делать? Только плен. А ежели ордынцы, не дай Бог, тады верёвку на шею и в Бухару на базар. А там рабство на всю жизнь. Да ещё к какому хозяину попадёшь, а то ещё в первый же год запорют.
   Мальчуганы, опустив головы, сердито, исподлобья поглядывая друг на друга, молча слушали деда.
 - Вдругорядь, прежде, чем скакать, хорошенько подумайте.  Дорога длинная, ещё обрыднет, а если приспичит размяться, оседлаем моих пристяжных. А с казаками более не связывайтесь, они за своих коней больше, чем за себя боятся. Кони-то им дорого достаются.
    Кириллович надолго замолчал, понукая лошадей, вспоминал свои детские годы, юность, когда ещё был сидёнком, казачьи сборы, а после… война, ранения, гибель друзей…
    Провинившиеся подростки, сидя за спиной деда, шёпотом переругивались, пытаясь выявить, кто из них более виноват.
- Это ты первым пошёл в галоп,- нападал Кирька на Ивана.
 - Да я чуть только пятками тронул, а он вскачь,- оправдывался друг.
 - А зачем ты крикнул «Догоняй»?
 - Хм, так интересно же. Ты заметил, что они прям летят, а не скачут, не то, что наши кыргызы. Но я-то после придержал коня, а ты пронёсся мимо, как бешеный. Я тебя потом еле догнал.
 - Ну, я хотел узнать, чей конь бассее.
 - Ага, узнал? Урядник чуть плёткой не огрел, обоим бы досталось.
     Впереди, по самому берегу Яика показалась крепость. Окопанная с трёх сторон крутым валом, она только у скалистого, почти отвесного берега, оскаливалась крепкими заплотами.
 - А знаете, как эта крепость называется? – нарушил перебранку друзей дед Иван.
 - Не,- в один голос ответили повеселевшие приятели.
 - Нижне-Озерной её кличут, хотя озер поблизости нету. А повыше, на Сырту, верстах в десяти озерцо имеется с чистейшей родниковой водицей, а из него речушка пробивается. По весне, когда снег тает, озерцо переполняется, а к лету на ручьи иссякает, но никогда не пропадает. Оттого, видно, и станицу назвали Нижне-Озерной. А кровушки летось тут пролилось немало. Знакомец мой здесь голову сложил,- молвил он с грустью, - Захар Иванович Харлов. Премьер-майор, молодой, ещё и сорока лет не прожил. До последнего отбивался. И командовал, и сам из пушек палил, и атаки отбивал. Глаз ему копьём вышибли и раненого с другими офицерами повесили.
 - А что ж казаки не помогли ему? – спросил Ваня.
 - Дак, многие к Пугачёву  перекинулись, как и некоторые солдаты, да и мало их было. Он же сотню солдат в крепость Рассыпную послал на выручку другу своему майору Ивану Фёдоровичу Веловскому. А их толпа пугачёвская встренула, окружила и в плен. Непокорных уничтожила. Ох, беда. Обоих майоров знал, оба сгинули, но присягу не нарушили. То были настоящие офицеры. Вот такими и надо быть.
    После полудня миновали разорённую крепость Рассыпную и к вечеру, за Мухрановским редутом, у речки Заживной, близ Иманского хутора, сделали большой привал с ночёвкой.
    Лениво плескалась вода у берега речки Заживной, смешавшись с полой водой вольготно разлившегося Яика, стремительно проносились вёрткие комочки стрижей над пушистыми метёлками камыша, на высоком осокоре куковала проказница - кукушка, отсчитывая кому-то года – все казалось обычным, как и тысячу лет назад и только древний курган Жарный Мар на покатой теснине Общего Сырта знал, что на этом же самом месте прошлой осенью пировал самоназванный император «Пётр Фёдорович» - Пугачёв со своим мятежным войском, перед походом на Оренбург, затевая великую междоусобную кровавую брань.

                4. Рискованная разведка.

    Знобким апрельским утром, по ещё вязкой колеистой дороге прибыли к руслу Яика. В густом прибрежном тальнике нашли просторную распашную плоскодонку и долблёную однодеревку, вёрткую будару. Решили послать на левый берег группу казаков разведать, что да как, а уж потом наведаться и остальным, если потребуется. Разрезая окованным носом крутую волну, будара вырвалась вперёд и наискосок, против течения, понеслась к городку. На носу лодки, вглядываясь в неизведанный пока берег, сидел вахмистр Ипатыч, за ним два неразлучных друга Мишарин с Пичкиряевым и парой казаков, гребли вёслами, упираясь в крутую волну. Позади будары, забирая левее, по-над пологим, покрытым гальками берегом, где течение было поменее, шла плоскодонка большей вместимости с десятком вооружённых казаков.
    На правом берегу Яика, хоронясь от волглого ветра за высоченными дубами, остались Иван Кириллович с ребятами, казаки с конями да Мария с беспокойной Христиньей Дмитриевной. Сегодня решалась её давняя мечта, вернуться в Илецкий городок, к святым могилам, где покоились самые близкие ей люди, да к своему наверняка разорённому домишке, где они с Потапом Андреевичем четырёх сыновей вырастили, отчаянных да удалых, всем илецким казакам на диво, вот только доля их не задалась. Троих они с Потапом похоронили, в походах израненные были, а четвёртого, будто хивинцы подловили да в полон. Не отбился, так и пропал. А вскоре и муженька своего, исколотого стрелами  там же похоронила.  Дмитриевна, пригорюнясь, сидела на пеньке, ожидая своей участи.
 -  Соседи в городке вряд ли живы,- размышляла старая,- молодые вряд ли её вспомнят, сколь времени прошло, да и кому я там нужна, старая, измотанная хрычёвка.
     Мария тоже не находила себе места. Ей всё казалось, что время течёт медленно и казаки не торопятся. Почему никто, как ей казалось, не думает о том, что надо спасать Андрея? Зачем-то вместо Яицкой крепости поплыли в Илек, в какую-то разведку? А вдруг там мятежники прячутся, ещё перестреляют всех, что тогда будем делать? Да и баушку я на чужих людей не кину. Кому она там нужна? Мне она теперь вместо родной матери.
    Иван Кириллович примостившись на самом выступе крутого яра, разглядывал в свою подзорную трубу противоположный берег. Увеличительные стёкла изрядно приближали пространство, выделяя то почерневший от времени высокий заплот, то низенький вал, то распахнутые настежь крепостные ворота. Ни людей, ни какой другой живности заметно не было. Крепостица  показалась Кирилловичу пустынной и брошенной.
 - Неужто и посадские сбежали,- подумал старшина,- им-то чего бояться? Хотя всякое может быть. Боятся, что и их каратели зачистят. Кто будет разбираться?  Раз там был, значит виноват.
    Мысли его прервал Кириллка, дёрнув деда за полу поддёвки:
 - Дед, дай глянуть в трубу, нам тоже интересно.
 - Да ничего антиресного пока не видать,- хмыкнул старый,- на посмотри, да в воду не урони. Ишо с Кунерсдорфа привёз, аглицкая, у одного прусского офицера отбил.
      Оттеснив подальше от обрыва мальчишек, Кириллович попытался предугадать дальнейшие события:
 -  Крепость-то изрядная, да и посад немалый. Кто-нибудь да остался. В драку не полезут, не то время, а Христинье здесь будет невмоготу, зачахнет,- подумал он с грустью.
    Ивану наскучило ждать, когда Кирька насмотрится в подзорную трубу и он, тронув за рукав Кирилловича, спросил:
 - А почему слово такое нерусское, Илек?
 - Да кто его знает. Здесь разные племена селились. Если по-башкирски толковать, то Илек  вроде, как косуля, дикая коза, а если по-кыргызски, то елек по-ихнему, ветер, ветреная река.
 - О, как интересно! – воскликнул Ваня.- Дед, так ты оба языка знаешь?
 - Нет, так помаленьку маракую. Вот крёстный твой, Семён Иваныч, тот на обоих этих языках чешет, ещё и по-татарски кумекает.
 - Вот здорово, а я и не знал.
 -  Ну, вот с ним и погутарь, он тебя  обучит, толмачом станешь.
 - Да меня батя французскому учил и немного немецкому.
 - Вон оно как. Ну, тогда по Европам будешь ездить, учись, тёзка ты мой дорогой. Большим человеком станешь.
   
                ***
   Будара первой пристала к берегу, у северного края крепости, за посадом. Казаки мигом выскочили на сушу и огляделись, людей не было видно. Перед заплотом, разделявшим посад и городок, зеленели прямые широкие полосы: то ли трава, то ли ухоженные огороды. У крайней избёнки с камышовой крышей, на просторной лужайке паслась стреноженная лошадь караковой масти. Из обмазанной сарайки, с одним крохотным окошком, курился сизый дымок.
 - Ну, раз конь пасется, да ещё и стреноженный, значит, у него есть добрый хозяин,- подал голос Мишарин и первым вышагнул на сушу.
 - Да, вон и банька курится, гостей поджидает. Заодно и помоемся,- подхватил предприимчивый Пичкиряев.
 - Ты что уже и овшиветь успел, ить, только из города отъехал,- съязвил Мишарин.
 - Была бы шуба, а вши найдутся,- ответил находчивый Пичкиряев.

                5. Два апостола.

    Крадучись, казаки подошли к избёнке. В затравевшем дворе на кольях сушилась длинная, саженей в десять крупноячеистая сеть с застрявшими кое-где  остатками щучьей травы. На просторной завалинке, широко раскинув ноги, восседал седобородый дед в коротком замызганном обдергайчике, облепленном кое-где рыбьей чешуёй, в рыжем лисьем треухе, не обращая внимания на казаков, мелькая иглицей, шустро починял сети.
 - Здорово ночевали, отец,- приветливо обратился к старику Мишарин.
 - А здоровее некуда, соколик,- не поднимая головы от иглицы,- бодро ответил дедуля,- здоровому - всё здорово. Здоровому и нездоровое здорово, а нездоровому и здоровое не здорово.
 - А скажи, премудрый человек, из мятежников кто-нибудь здесь остался, али все утекли? – перебил велеречивого старика Ипатыч.
 - Да хто их там разберёт. Я туды не хожу и вас бы не видал, кабы сами не припёрлись. Мне - от мережку надо довязать, да рыбки к пасхе наловить, пока вода не спала. Боязно стало жить, чё далее-то будя. Тут и ордынцы с Бухарской стороны совсем распоясались, округ крепости шныряют, людей хватают на продажу, аки скотов, а защиты ни от кого нетути. Ни от яицких казаков, ни от оленбургских.  Токо грабить тут уже неча. Всё разграблено. Брошены мы, никому не нужны, ни анпиратору, ни анпираторше. Вот скоро и карателей дождёмся на свою шею.
 - Ты старый, полегче. Язык-то не распускай, обрезать могут, а на вопрос не отвечаешь, увиливашь, хитришь, старый,- заерепенился вахмистр,- на беду нарываешься, почему всей правды не сказывашь?
 - А мне, как и тёзке моему, апостолу Павлу, хитрить ни к чему. Оно, конечно, без правды жить легче, да помирать тяжело.
 - Ну, вот и не таись,- не отступался Ипатыч,- обскажи всё, как есть.
 - Да что греха таить, соколики,- помягчел старый рыбак,- разбежалась вся наша казара. Кто с Пугачём ушёл, кто по лесам шастает, прячется, а кто и в Яицкую сбёг. Наделали беды, а теперь наказания страшатся, а всякий поступок совестью наказывается, да царёв суд суровее. Намедни заскакивали ваши казачки да атамана Краснова укокали, но говорят, сам нарвался, первым стрелять начал, гонор свой решил показать.
    Вахмистр, рассудив, что крепость опасности не представляет, послал пятерку казаков для проверки. Те вскоре доложили, что кроме брошенных повозок, упряжи и разбитых пушек ничего обнаружить не довелось. В городок привезли и Христинью Дмитриевну, за ней увязались и ребята с ожившим Бунчуком. Старая казачка обошла весь погост, но могил своих сынов найти не удалось. Увидели только почерневший дубовый крест Потапа Андреевича с прибитой медной иконкой, да и разорённый её домишко.   
   Старый рыбак Павел, еле узнавший свою соседку, привёл её к другому знакомцу черкассу Петру, живущему неподалеку. Оба доживающие свой век, казачьи «апостолы», Петр и Павел были вдовцами, привыкшими к холостой, вольной жизни и Христинью Дмитриевну не устраивали. Выяснилось, что жить в Илецком городке ей просто негде. Из горестного состояния её вывел Кириллович, обняв за плечи одинокую казачку, утешил, мол, отчаиваться ни к чему, поживёшь пока у нас с Аграфеной, а там, поди, и Крыловы жильё обретут.

                6. Жарный Мар.
 
    Высокое солнце перевалило зенит и Акутин, видя, что в разорённой крепости оставаться негоже, дал команду на возвращение. Бунчук осторожно подошёл к старому рыбаку Павлу, обнюхал его, глянул в лицо и улёгся у ног, положив голову на лапы. Тронутый  до слёз доверчивостью пса, старый бобыль, прокашлявшись, молвил:
 - А ить он меня за своего признал. Отдайте мне его, а я вам рыбки,- обратился он к Кирилловичу.
 - Договорились,- улыбнулся старина. Приблудный он. Хозяин, видно, тоже рыбаком был. Отбили мы его у стаи, покусанный весь. Подлечи его маленько. Верный защитник тебе будет.
  Иван с Кириллкой, возмущённые таким решением деда, стали звать к себе Бунчука, но тот только поднял голову, приветливо помахал хвостом, но от рыбака не отошёл.
 -  Не кличьте его,- остановил ребят Кириллович,-  Он сам выбрал себе хозяина.  Не везти ж его израненного по тряской дороге, а здесь он оздоровеет.
   К стану у Иманского хутора добрались к вечеру. Из целого мешка свежей рыбы, подаренной «апостолами» Петром и Павлом, сварили большую уху на всю команду. После ужина часть путешественников поднялась на видневшийся вдали древний курган Жарный Мар.
    Любознательный Ваня Крылов не отставал с вопросами от своего тёзки деда Ивана. Мол, почему названия: то Еман, то какой-то странный курган. Кириллович, сам не чуждый к познанию истории, не мог толком объяснить название кургана, но что битва была великая между ногаями и какими-то другими племенами, было очевидно. А про название хутора поведал легенду. Будто в этих местах, в Агафошкиной росташи, скрывался беглый солдат из Оренбурга, а поблизости шёл тракт в Яицкий городок, по которому однажды везли обоз с вином, там же и дочь важного генерала. Ордынцы, напав из засады, разграбили обоз, перепились и уснули. А этот беглый солдат сделал разбойникам «секир башка», спас девушку и привёз её к отцу, за что и был помилован. С тех пор ордынцы прозвали это место «яман», плохо. А потом поселяне назвали его Еманским хутором.
    После захода солнца, выставив караул, устроились на ночлег. Впереди была вторая половина пути, более опасная, разбойные ватаги в поисках добычи шастали по всему левому берегу Запольной реки.
    Утром, чуть свет, когда вершину Жарного Мара ещё не озолотили лучи восходящего светила, обоз направился в сторону Кинделинского форпоста.

                7. Стенька Разин – второй.

   По открытой, безлесной дороге, по-над прерывистой речушкой Заживной, миновали Студёновский форпост. К своенравной реке Кинделе прикатили засветло. Окинув цепким взглядом казачью фортификацию, Иван Кириллович, в который раз удовольствовался удачным выбором укрепления. Основанный на крутом скальном гребне, сомкнутый, как редут, форпост совсем не пострадал от разорения. Его немногочисленные защитники, видимо, не стали препятствовать многочисленной вооружённой толпе и при первых же выстрелах попрятались в кустистых речных урёмах. И теперь довольно высокий, подправленный вал, чернея ещё не высохшей землёй, создавал впечатление надёжной защиты. За отвесными стенами из камня высовывался досужий ствол шестифунтовой пушчонки. Да и мост на толстенных дубовых сваях, не какая-нибудь жиденькая стлань, как и прежде надёжно соединял оба берега капризной речки Киндели. На коньке тесовой кровли, на длинном древке весело трепетал государственный стяг России.
 - О, так здесь уже и порядок навели,- обрадовался Кириллович,- вон даже и кузница дымится, а мне как раз надо коренника перековать, охромел чего-то.
   В полумраке просторной кузницы, оббитой горбылями, у закопчённого горна, с пышущей жаром горкой углей, стоял рослый детина в кожаном фартуке, по уши заросший курчавой бородою, с длинными клещами наготове. На пылающих углях разогревался увесистый сошник от плуга. Рядом, у вместительного чана с водой, лежал отполированный, как зеркало, лемех, отражая почерневший от копоти потолок.
   Старый кузнец, с повязанным по лбу ремешком, раздувал мехами огонь.
Бородач, заметив краем глаза входящего Акутина в форменном сюртуке с блескучими пуговицами, резко отвернул голову, будто хотел остаться незамеченным. Войсковой старшина заметил реакцию молодого коваля, но виду не подал.
 - О, вы уже и сабан налаживаете,- приветливо заговорил старый казак,-  поди, пахать собираетесь? Молодцы! Настоящие земледелы. Полно кровушку лить, пора и пашеничку сеять. Земля по плугу истосковалась,- не отводя взгляда от бородача, разглагольствовал старина.
    Что-то знакомое чудилось Ивану в фигуре молодого молотобойца, в осанке, манере держать голову, в разлёте густых, круто изломанных бровей.
 - Мне бы коренника перековать,- закончил свою тираду Кириллович, обращаясь к бородачу.
 - Степан! Ты чё оглох? К тебе  же обращаются,- возмутился старый кузнец.
 - Погодь трохи,- прогудел мощным басом бородач,- дай дело закончить,- и повернулся к старшине и тот вмиг узнал в нём коваля, который менял подковы коням его казаков, когда спешили в Яицкую перед гибелью кровавого генерала Траубенберга. Тогда кузнец не прятался в густую бороду и был довольно приветлив. Старый кузнец перестал качать меха и подошёл к наковальне с молотком. Бородач выхватил раскалённую заготовку из горна и положил на наковальню. И началась искусная кузнечная работа. Вслед за тонким тюканьем указующего молоточка, бухал тяжёлый удар молота. Закончив ковку сошника и охладив его в чане, старый кузнец вышел на свежий воздух. Оставшись наедине с бородачом, Кириллович, помедлив, молвил, хитро прищурив глаз:
 - Степан, ты как будто боишься меня? С чего бы это?
 - А пошто мне вас бояться? – растянул кузнец рот в улыбке, обнажив ослепительно белый ряд зубов,- я, хучь и Степан Разин, так не Тимофеич же, а Андреич.
 - Хочешь сказать, что и к Пугачу не бегал?
 - Самолично, не бегал. Притянули, заставили, как некоторых. Попробуй не подчинись, живо на глаголь вздёрнут. Но я и там в набеги не напрашивался, да и не брали, мне в кузне работы хватало.
 - Да ты, Стёпа, не таись. Я, ить, из того же теста, из казары, хоть и не был притянут в стан Пугачёва, зла на тебя не держу.
   После этих слов казачьего обер-офицера, напряжённое лицо бывшего пугачёвца расслабилось, означились иссиня-чёрные, светящиеся добротой глаза за густым опахалом ресниц.
 - Ну, а самого Пугача видеть не доводилось? – поинтересовался старина.
 - Да он в кузню не заглядывал, у него другие дела. А так-то видел его и не раз, даже вблизи. Корзубый, крепкий казачина, меня ростом пониже, но в плечах широк, ширококостный. К нам в кузню все сплетни скатывались. Пока подкову подгоняешь, такого наслушаешься. Говорят, весёлый был, речистый. Всё с шутками-прибаутками, песни любил. Жёнку офицерскую, красавушку приголубил, а полковнички его позлобствовали. Неча, мол, с дворянками таскаться. Присуху эту тайно от него погубили, а самого на казачке оженили да вроде, как и насильно.
 - Вот те и анпиратор всемогущий,- улыбнулся Акутин,-  выходит сам себе не хозяин?
 - Да там и другое зверство ретивые полковнички его учинили. Был  у них писарь Кальминский, мой погодок, в кузню ко мне иногда заглядывал, исповедывался. Служил у Симонова, в Яицкой, сержантом. Умом крепок и языки знал, но однажды провинился, с гауптвахты приболевшего гренадёра досрочно отпустил. Симонов его тростью отхлестал да в рядовые разжаловал, а вскоре на попятную, писать-то особо некому, чин ему вернул. Да по злобе послал его на заведомо гиблое дело. Отправил развести по форпостам приказ, чтоб те Пугачёва пумали, ну и сам попался мятежникам. Хотели сразу повесить, да самому Емельяну приглянулся, что грамоте обучен, взял в писари. Да не подфартило парню, в другую беду влип. На пугачёвского полковника Лысова жалобы стали поступать. Мол, не токо своих казаков смертным боем метелит, а и мародёрствует и уже не разбирает: помещик, али крестьянин, однова грабит, а ежели супротив идёшь, то и убивает. Народ видит, что к самому анпиратору не пробиться, стали челобитные писать. Другие писаря, что из казаков, эти жалобы читали и знали, что творит этот изувер, но ходу не давали, а Кальминский, парняга честный, все челобитные Емельяну прочитывал. Ну, гвардионцы-телохранители этому Лысову и донесли. А тот при взятии Татищевой, под шумок и расправился с ним. Голову ему  пробили да в Яик и бросили. И как бы в насмешку доложили Пугачёву, мол, ушёл к своей матушке вниз по Яику. А потом этот же Лысов с копьём сзади на самого Емельяна напал, да кольчуга спасла, ну и поплатился, велено было его повесить. Там такого наслушался, страсть, хорошо хоть сам в боях не участвовал.
     Иван Кириллович подошёл ближе к Степану, положив руку ему на плечо, молвил:
 - Хороший ты парень, а меня не боись, бойся карателей. Они скоро явятся, рыскать начнут, да вдруг на тебя кто-нибудь укажет. Да ещё с такой фамилией. Поостерегись, хотя и в бега опасно, ещё более заподозрят. У тебя же и семья?
 - Да какая там семья, мать в Нижне-Озерной. До сих пор не ведает, жив я али нет. И сказать-то опасно. Передали мне тайно такую весть, как лед-то по весне на Яике тронулся, она будто каждый день на берег выходит, подгребает клюкой проплывающие трупы. Всё  меня  ищет. Передали даже и слова, что  приговаривает:
 - Не ты ли, мой Стёпушка? Не твои ли чёрны кудри свежа вода моет? –грустно закончил он свою исповедь, повернув голову, чтобы скрыть предательские слёзы,- а я вот здесь скрываюсь. 
 - Ничего, время придёт, объявишься,- обнадёжил его Кириллович.

                8. Тревожное порубежье.

   Из Кинделинской выехали на рассвете. Кириллович ребят будить не стал, укрывшись дедовым зипуном да просторной епанчёй, они крепко спали в глубине кибитки до самого восхода солнца, несмотря на тряскую дорогу.
   Ваня проснулся первым, разбуженный прямым лучом солнца, бившим прямо в лицо.
 - Дед Вань, а почему мы в другую сторону едем? Нам раньше никогда солнце в глаза не слепило.
 - Э, брат, тады мы ехали прямо на юг, а теперь дорога повернула на восток, на восход солнца,- ответил, не оборачиваясь дедуня.
 - Что скоро и Яицкий городок?
 - Ну, не так скоро. Сначала Иртек перескочим, через Ембулатовку переберёмся, потом через Быковку, через Рубежку, а потом и к твоему батяне прискачем.
   Кириллка тоже проснулся, но молча слушал разговор, а потом вдруг спросил:
 - Дед, а ты нам так и не дал на своих пристяжных поездить.
 - Э, брат, промахнулся ты,- закряхтел старый, понукая коней,- здесь таперчи надо ухо востро держать, Яик совсем близко. Здесь ордынец может под каждым кустом затаится, вот через три речки перескочим, тогда видно будет.
 - О, так это не скоро,- огорчённо протянул Кирька,- а я сейчас хочу покататься.
 - Ты, ить, будущий казак, а используешь женские приёмы.
 - Какие таки приёмы?
 - Ну от, некоторые жёнки, чтоб своего добиться, изматывают мужей, если не мытьём, так катаньем.
 - Но я ж  не женщина.
 -А щас проверим. Тебя отец когда-нибудь плёткой угощал?
 - Было один раз, когда я коней забыл напоить.
 - Вот, значит, ты казак. А вот барышень плёткой не секут, они будущие родительницы.
 - Хм, а я и не знал.
    Чем дальше отъезжали от Киндели, тем тревожнее становилось на сердце старого казака. Дорога шла по-над самым Яиком, за которым просматривалась земля Орды. Ему даже показалось, что параллельно с ними, по той стороне скачет несколько всадников.
   Не доезжая раздёрганного на старицы и затоны лохматого Иртека, урядник выслал вперёд пятёрку казаков, присмотреться, нет ли засады.
 - Места здесь урёмистые, скрытные, здесь частенько разбойнички пошаливали, можа и сейчас где затаились. Обозы для них лакомая добыча, - негромко проворчал Акутин.
   Вскоре вернувшиеся казаки из дозора сообщили, что всё чисто, следов не обнаружено. На перекате дно каменистое, телеги пройдут без опаски. Когда подобрались к следующей поперечной речке Ембулатовке, Иван Кириллович настоял тщательно обследовать её ещё с большей тщательностью.
 - Место дурное. Генерал Фрейман немало здесь казачков неразумных погубил,- с горечью молвил войсковой старшина,- как говорят старики, опасенье, половина спасенья. Без опасу в беду попадёшь.
   Когда дозорные умчались на разведку, старина, остановив коней, достал из потайного ящика в кибитке кожаную сумку и вынул из неё два почерневших от времени, небольших зарукавных кистеня. Своего рода два увесистых набалдашника, прикованных медными звеньями к дубовой рукояти и с ремешками для страховки.
 - Хотел перед Яицкой вам вручить,-  хитро прищурив глаз, посетовал дедуня, - да вот не утерпел. Вы, ить, мать чисна, как ни крути, а будущие вояки, так, что приобыкайте к воинской справе. Кистень, хоть и малое, но оружие. По черепушке съездить, мало не покажется. Ребята с любопытством рассматривали эти малые палицы, примеряли к руке, с азартом рассекали воздух.
 - Дед Вань! А они настоящие? – поинтересовался Ваня.
 - Хм, ты, тёзка, не сумлевайся, они не раз в бою меня выручали. Бывало такое, когда уже ни ружья, ни сабли, ни пистолета, вот и остаётся только кистень зарукавный да нож засапожный.
 - Ваньк! Теперь у нас боевое оружие, а не какие-нибудь деревянные сабельки, пусть токо кто тронет.
 - Ты, Кирька, сильно-то не чванься, против сабли с паличкой не попрёшь,-
одёрнул Иван друга,- вот был бы пистоль кобурный.
 - Ништо,- вмешался Кириллович,- придёт время и пистоли у вас будут, а покель рано. Ишо перестреляете друг друга, а зарукавная палица – оружие верное.
   Заткнув палицы за пояс, довольные мальчуганы гордо поглядывали по сторонам. Вскоре дозорные доложили, что на Ембулатовке всё чисто. Полая вода ещё не схлынула до обычного уровня, и переката не было видно. Чтобы определить брод, два казака длинными кольями решили прощупывать дно. И тут отчаянные мальчуганы показали свою неутолённую прыть. Выломав длинные холудины из прибрежного тальника, мигом растелешившись, они, опережая казаков, смело вошли в ещё довольно прохладную, быстротекущую воду, прощупали дно и вскоре обнаружили каменистый перекат.
    Пока обозники ждали переправы, с дальней повозки прибежала Мария, за ней, приотстав, поспешала баушка Христя. Увидя раздетых ребят в воде, да ещё впереди казаков, на глубине, обе женщины заохали, запричитали. Особенно далеко разносился звонкий голос матушки Марии.
Ужаснувшись услышанным, Кириллович не на шутку рассердился:
 - Чаво, вы, мать чисна, растрещались, ровно сороки длиннохвостые. Ничё с ними не буде. Вода ужо прогрелась, да и глуби здесь не боле двух аршин. А энти отчаянные ухорезы по самому Яику плавали, да не утонули. Чё им бояться какой-то заглохлой Ембулатовки. Пусть закаляются, крепче станут.
Женщины примолкли и с состраданием наблюдали за ребятами.
 - Ежели они под вашими юбками будут отсиживаться, мать чисна,- гремел могучий бас войскового старшины, эхом отдаваясь от противоположного берега,- то никогда они добрыми казаками не станут. Отважливым сорви-головам – всё нипочём.
 Когда весь обоз благополучно перебрался на другой берег, старина, снисходительно поглядывая на Марию, обтиравшую мокрые спины ребят, подумал, что ни говори, а сыновей должен воспитывать только отец, ну, а дочерей – мать. После купания согревшиеся, возбуждённые мальчуганы, прижавшись с обеих сторон к деду, перебирали в ладонях подобранные на берегу пули картечины, задубевшие картонные гильзы от патронов. Любознательный Ваня не замедлил поинтересоваться:
 - Дед Вань! А что здесь война была?
 - Ну, война, не война, а бой здесь был кровавый.
 - А кто с кем воевал?
 - Дак, чё скрывать. Русские, мать чисна, бились с русскими, а ордынцы с того берега Яика зубы скалили, довольные. Ну, вам об этом ещё рано знать.
 - Дед, а скоро будет следующая речка,- спросил неугомонный Кирилл,- что надо будет снова брод искать?
    Старый промолчал, думая, ишь, один смелый поступок и уже готовы на другой, герои растут. После недавнего проезда мимо места сражения при Ембулатовке, где его собратья, яицкие казаки, потерпели сокрушительное поражение от царских войск, у Ивана Кирилловича невольно появилось недоброе предчувствие и затревожилось сердце. А до очередной переправы, через речку Быковку оставалось не более пяти вёрст. Обе дочери могучего Горыныча и Ембулатовка, и Быковка, как сёстры-близнецы, по длине и ширине были одинаковы, и там тоже, как ни странно немало было пролито горячей человечьей крови. Русло Яика здесь было совсем рядом, граница и тракт там прижимались к берегу, самое удобное место для засады. И с самого утра, он, как ни вглядывался в тот берег так и не смог увидеть своих преследователей. Попросил вглядеться и ребят, но они тоже никого на бухарском берегу не заметили.
 - Ну, значит, ускакали вперёд, готовятся, у Быковки будут ждать…

                9. Засада на Быковке.
 
   Примерно в двух верстах от русла Быковки, Акутин вдруг остановил коней, спрыгнул с брички и, наклонившись, поднял ещё свежее конское «яблоко», подозвав урядника, показав ему находку, молвил:
 - Вот, чего я боялся. Они уже здесь и готовят нам встречу. Надо всему обозу и казакам свернуть в лощину, что тянется к речке и сохранять полную тишину.
    Собрав командиров отделений, изложил свою позицию:
 - Мы подошли к последнему, самому опасному месту, где нас могут встретить сабарманы, а посему надо сделать тщательную разведку.
   Шебутной урядник, которому уже надоело стеречься, попытался оспорить войскового старшину, обвинив его в излишней осторожности. Мол, тут до Рубежинского форпоста рукой подать, вряд ли они будут рисковать.
     Иван Кириллыч, внимательно, не перебивая, до конца выслушал строптивого унтера, помолчал, глянув на сидящих рядком мальчишек, на Марию с Христиньей, припомнил и Андрея Прохоровича, зная, как он ждёт их всех. Невольно пришла на ум жуткая мысль, а вдруг и в самом деле засада, ведь всех порешат. И что потом скажут казаки? Мол, старый дурень не доглядел!
   Строго глянув на урядника, Кириллович по командирски, произнёс, чётко выговаривая слова:
 - Делать, как я велю! – и невольно положив руку на рукоять кобурного пистолета, приказал,- осторожно, очень осторожно тройке казаков пешими, а может и ползком по лощине выдвинуться к переправе. Места мне знакомы, сто раз проезжал. Там, в низинке, у самого обрыва, соснячок, в нём надо укрыться. Оглядеть левый берег, они могут затаиться и за каменной грядой на правой стороне. Я бы на их месте лучшей точки для нападения не искал. Дать нам переправиться, а потом ударить одновременно: спереди и с тыла, из березняка.
   Отобрав тройку самых крепких служивых, Акутин приказал оставить коней в ложбине, одному казаку велел сменить светлую рубаху на защитную, каждого перекрестил и выдохнул:
 - Ну, с Богом!
 Ещё одну тройку служивых отправил обследовать березняк на левом берегу Быковки. Всем оставшимся казакам велел приготовить оружие, а сам, накинув на плечи зелёную епанчу, укрылся с подзорной трубой за густым кустом дерезы на вершине холма.
   Южный степной суховей нехотя шевелил головки колючего, цветущего алым цветом татарника, пахучей чилиги, седого ковыля и, как будто не выдавал присутствия человека. Беззаботные насекомые перелетали с цветка на цветок. Стояла умиротворённая тишина, созданная своевольной, нетронутой людьми, природой.
 - Неужто я обмишурился? – думал старый воин, ещё казаки на смех поднимут, особенно этот топырчатый урядник. Но тогда откуда здесь, в глуши, мог взяться свежий конский помёт? Да и предчувствие меня редко обманывает.
    С вершины холмика ему был виден густой лесочек с колышущимися вершинами берёз. Плотный ряд белых стволов закрывал пространство и ограничивал видимость, не давая любопытному глазу проникнуть вглубь колка. Вдруг Кириллович заметил, как из густых ветвей крайней берёзы выпорхнула стайка сорок и, часто махая короткими крылышками, весьма неуверенно, то поднимаясь, то опускаясь, полетела в сторону лощины.
 - Видно, сорочата,- подумал Иван,- ещё не окрепли, летать учатся, но кто-то же их спугнул с насиженного места, видно, тот, кто там прячется.
   Первым вернулся дозор, добравшийся до самого берега Быковки. Доложили, что на противоположной стороне речки слышали глухое ржание коней и видели круп низкорослого киргиза мышастой масти, видно, случайно оказался у края гряды. Что прячется за каменной косой, увидеть не смогли.
Следом прибыли и два других казака, подтвердившие догадку старшины. Там, в березняке, сосредоточилось с десяток конников в киргизских малахаях.
   Акутин собрал в круг всех казаков и не громко, не повышая голоса,  разъяснил задачу:
 - Не гоже нам ждать, когда эта шайка уберётся с нашего пути. Они поджидают обоз и знают, что другой дороги у нас нет. Поэтому надо вынудить их убраться восвояси.
    Приказав оставить коней в лощине, Акутин разделил отряд на три части. Одному отделению следовало закрепиться на левом берегу Быковки, близ впадения в Яик, чтобы нейтрализовать ордынцев, прячущихся на правом берегу, за каменной грядой. Средней группе велено было стеречь коней и обоз, а третьей – выдвинуться к березняку и открыть пальбу залпами, вынудив их убраться на правый берег и уйти на свою территорию. Первый залп предупредительный, поверх голов, нам их трупы не нужны. Наша задача прогнать их на бухарскую сторону, но если окажут сопротивление, то не церемониться. Следом даёт залп средняя группа, а потом и левая, по усмотрению командира отделения, если понадобится. В бой нам ввязываться ни к чему, но если они этого не поймут, пусть пеняют на себя.
   После того, как группы заняли свои места, был дан первый залп. Эхо, многократно усиленное каменистым правым берегом, напоминало орудийный залп. Разбойники, оглушённые грозной канонадой и последующим треском выстрелов, запаниковали, вскочили на коней и, давя друг друга, ринулись на другой берег и, сопровождаемые громовыми залпами,  убрались на свою сторону.
 - Труслив заяц, а на капусту похаживат! – рассмеялся Ипатыч.
 Все радовались успешному исходу дела, но больше всех ликовали ребята. Поспешным бегством ордынцы невольно показали место неглубокого брода и обоз без особого труда переправился на правый берег. Солнце ещё не вошло в зенит, а обоз уже прибыл к Рубежинскому форпосту, встреченный встревоженными яицкими казаками. Атаман, узнав о перелазе рубежа с кайсацкой стороны, сразу же выслал отряд казаков в погоню.

                ЧАСТЬ ВТОРАЯ. МНОГОСТРАДАЛЬНАЯ КРЕПОСТЬ.

                1. Долгожданная встреча.

    Солнце ещё не коснулось окоёма, а кавалькада казаков при обозе уже въезжала на Большую Михайловскую улицу Яицкого городка. Иван Кириллович уговаривал остановиться в его подворье, но Мария, а она как-то неожиданно стала главной, была несговорчива. Ей нужно было, как можно скорее увидеть своего ненаглядного Андрюшу. Кириллович понимал её душевное состояние, перечить не стал и направил обоз к канцелярии. Вскоре показалось красно-кирпичное здание со следами обстрелов ядрами, кое-где валялись куски щебёнки, но окна были уже восстановлены и над крышей колыхался на ветру флаг, признак государственной власти.
   Не ожидая остановки всего обоза, Мария на ходу соскочила с брички и, чуть ли не бегом, устремилась к крыльцу канцелярии, за ней, не отставая, поспешил Ваня, а  следом и неотвязный Кириллка.
   Но не успели они взбежать на ступени крыльца, как распахнулась широкая дверь канцелярии, и на порог вышел стройный, худощавый военный в просторном, как будто не со своего плеча офицерском мундире и в начищенных до блеска сапогах.
   Мария, увидев военного, встала, как вкопанная, не веря своим глазам. Перед ней стоял истощённый, с острыми скулами, седоволосый офицер с, до боли знакомыми, глазами.
 - Мария! Ты что, не узнаёшь меня? – услышала она родной голос,- это ж я, твой Андрюха!
   Потрясение Марии было настолько сильным, что она на миг впала в обморок, и если бы не сильные руки мужа не обняли её, она бы упала. Они так и стояли, обнявшись, а с боку, прижавшись к отцу, стоял Ваня. Андрей обнял сына свободной рукой и не смог сдержать предательских слёз.
Придя в себя, Мария, исцеловав своего ненаглядного, наконец, опомнилась.
 - Андрюшенька,- прошептала она,- ты ж голодный! Мы там целый обоз еды привезли. Где наш дом? Я ведь к тебе на совсем приехала.
                ***
Вечером, в просторной горнице, в доме, где квартировал командир шестой полевой команды капитан Крылов, собрались  самые близкие люди: родные и друзья  Андрея: Христинья Дмитриевна, подпоручик Полстовалов, рядом с отцом Ваня, плечом к плечу с ним неразлучный друг Кирилл. Они, как взрослые, сидели за одним столом со всеми. Мария  хлопотала на кухне. Несколько казачек, пленённые дружеским, некичливым обхождением прибывшей капитанши, помогали готовить кушанья. Принесли из дома взвару, солонины, копчёных балыков, свежепосоленную севрюгу, икру, вино. Ждали Ивана Кирилловича, ускакавшего, за своей Аграфеной Евстигнеевной.
 - Ну, что, родные мои,- обратилась бабушка Христинья к военным,- настрадались, чай, дл самого хрипу. Это бяда , не бяда, лишь бы опять не пришла. Как вы зиму-то пережили? Ить и холодно, и голодно да ишо энти анчутки со своим варнаком  ни днём, ни ночью покоя вам не давали и стрельба эта окаянная. И как вы только выдюжили?
 - Так и вам досталось, Христинья Дмитревна,- подал голос Андрей. – Мы-то
что, люди военные, присяга обязывает до конца стоять, да и знали, что пощады нам не будет, ну, слава Богу, выдержали.
 - Так и нас Господь добрыми заступничками не обидел. Ванюшка с Кириллкой дрова добывали, воду на санках привозили. Иван Кириллыч да Семён Иваныч не спустыми руками наведывались…
    Вдруг за окном послышался топот копыт, мужские голоса и через мгновение, бренча саблями, вошли Семён Акутин и поручик Юматов.
 - О, Семён Иваныч, лёгок на помине,-  молвила старая,- токо, что о тебе гутарили, долго жить будешь.
 - Спасибо, бабаня, на добром слове. Вот двое суток с Алексеем Михалычем по вашим следам гнались и поспели, прямо к столу.
 - Не успели прибывшие офицеры умыться с дороги, как вошла улыбающаяся Евстигнеевна, за ней Кириллович с пирогами.
 - Ба, да у вас тут пир горой,- молвила Аграфена,- а тут и мы припёрлись. О, да и сынок Сёмушка прилетел.
 - Усаживайтесь, гости дорогие,- перекрывая галдёж, заговорила Мария,- дом у нас большой, всем места хватит.
   Когда, наконец, все уселись, Иван Кириллович, на правах старшего, заговорил первым:
 - Ну, теперь душа моя угомонилась, все на месте, может, не совсем здоровы, но, слава Богу, живы. Выстояли назло всем бедам, испытаниям и ворогам. Андрею Прохорычу, геройскому капитану мой особый низкий поклон и уважение. Это ж такую страсть превозмочь! Таких ероев, как вот эти офицеры, по всей России не сыскать! Выпьем за их здоровье и победу!

                2. Героическая оборона крепости.
         
   Когда отзвучали тосты, здравицы, захмелевший Кириллович, молвил, глядя на капитана:
 - Тебе, Андрюш, после всего отпуск  полагается.
 - Что вы, дорогой Иван Кириллыч,- махнул рукой капитан,- пока Пугач гуляет на свободе, об отдыхе не может быть и речи.
 - Само собой, но ты хучь расскажи, как всё было. Тут про вас такое сказывают, волосы дыбом становятся.
 - Да всего-то и не упомнишь, но скажу по правде: ни в Оренбурге ни у нас не предвиделось такого разворота событий,- начал Андрей. – Когда Симонов, наконец, отпустил Наумова в Оренбург с шестью сотнями драгун и казаков по приказу губернатора, в крепости стало просторно и тревожно. Комендант Симонов возложил на меня всё оперативное командование, а чтоб показать свою власть, приказал мне порыскать вокруг городка, самозванца поискать, а тот, в это время уже под Татищевой крепостью костры разводил, близ Оренбурга.
 Рейнсдорп понял, наконец, что мятежом охвачен весь вверенный ему край, обратился, по наивности, за помощью к кайсакам. Послал толмача к хану Нурали и султану Дусали, чтоб джигитами помогли. Те, конечно, обрадовались, что русские между собой грызутся и передали «искренние заверения» о помощи и генералу Рейнсдорпу, и «императору Петру Федоровичу».
 - Разумеется, ни о какой помощи не могло быть и речи,- вставил слово Юматов,- китайцы же говорят, что, когда два тигра дерутся в долине, мудрая обезьяна наблюдает за схваткой с высокой горы. 
 - А в это же время,- вступил Крылов,- мимо городка прошастал атаман Толкачёв и, пользуясь бездействием Симонова, захватил нижние станицы: Калмыковскую да Кулагинскую, казачков навербовал, пушки, провиант отобрал и с большой командой подошёл к Яицкой. Симонов толком не рассчитав, выслал навстречу Мостовщикова с командой, схлестнулись в семи верстах от крепости. Казачки наши, как обычно, перекинулись к пугачёвцам и Толкачёв уже с пополненной командой, тридцатого декабря вошёл в Яицкий городок.
 - Ну, а когда же вы такой агромадный ретрашамент соорудили? – удивился Акутин-старший.
 -  Ну, это уж Симонов постарался,- заметил Юматов,- мужик трусоватый, после ухода Наумова, решил на всякий случай от непредсказуемых городских казачков отгородиться. Население привлёк, солдатиков, офицеров, а старшим назначил Прохорыча. А капитан, командир строгий. Земля уже промёрзла, стали костры жечь, да ломами. Работнички озлобились, ворчат, «Крылову уж неотменно быть убитым, потому как он на работе наших казаков изнуряет».
 - Но как бы то ни было,- перебил Алексея Андрей,- а к приходу шайки Толкачёва укрепление завершили. 
 - А боезапас, порох, как с этим? - спросил Кириллович.
 - Боеприпасов было достаточно, как и служивых, а вот с провиантом была загвоздка. Из Оренбурга привоз закрылся, и местным казачкам запретили с нами торговать. Да ещё пришлось принять в крепость семьи верных казаков с детишками, им всем угрожала гибель. Я, как никто знал, что ко всем бедам,  в случае долгой осады, добавится голод. Надежда на скорое спасение была весьма призрачная. Все надеялись, что мятеж будет скоро подавлен, но ожидание растянулось на целых три месяца.

                3. Коварный замысел.

       - С приходом отряда Толкачёва и началась настоящая осада,- добавил Юматов,- эти архаровцы в первый же день пошли на приступ, но были отбиты, а когда поняли, что с наскока нас не взять, стали в ближних к крепости домах пушки ставить. Завязалась  перестрелка, пришлось эти дома сжечь вместе с батареями. А потом сам Пугач стал наезживать к своей новоиспечённой царице, всё искал слабое место в нашей самодельной крепости. Подкопы стал делать. Приходилось постоянно щупать землю буравами. Солдаты не высыпались, половина гарнизона даже ночами  стояла в карауле.
 -  Вот так и выживали,- прервал Крылов речь Юматова,- мне повезло с таким заместителем. Алексей Михалыч, мой боевой товарищ и талантливый офицер. Он наперёд знал, где и что может случиться. Все секреты у пленных выведывал без всяких пыток, как-то умеет с ними разговаривать. А сколько мы казачьих батарей с ним расколотили…
 - Ну, извини, Андрей Прохорович,- вмешался поручик,- пушки – это твоё.
Знаете ли вы, господа, что наш капитан ещё и артиллерист, пушкарь от Бога.
Где только и научился. Скорострельностью и меткостью он моментально подавлял казачьи пушчонки, стоило им только ствол высунуть. Оттого в крепости нет больших разрушений. Если б не его умная голова, вряд бы мы выстояли.
 - Не преувеличивай, Алеша, тут сам Михаил Архангел под своё крыло нас взял. Стены этого храма и «Единорогу» не по зубам, как они не старались, только кирпичи исковыряли. Но вскоре нам стало горячо, сам «анпиратор» со свитой прикатил, то ли на свадьбу, то ли на багренье.
   - Сие нам известно,- со смехом произнёс  Кириллович,- оне, емелькины полковнички, такое учудили, смешнее не придумаешь. Ради большого багренья, решили сосватать ему здешнюю красавицу-казачку. Свадьбу сыграть чин по чину, а самим попутно рыбки наловить. Война войной, а у каждого казака семья, кормить надо. А чтоб у «анпиратора» не завелось дурных мыслей насчёт их затеи, помогли показать ему свою полководческую прыть, науськать, да взять энту немудрящую крепостицу. Она и у него, как бельмо на глазу, попрёк постоянный, на вороте виснет.
 - Мы тоже это заметили,- проронил Крылов,- он сначала местной казаре только пушки слал, две гаубицы да «единорог» и без орудийной прислуги, мол, сами разберутся. А они сколь по нам не палили, почти никакого урону, одного часового убили. Пугач узнал о том, рассвирепел и теперь сам прикатил. Решил промеж свадебного застолья, походя и крепость штурмом взять. Первым делом он вооружил поголовно всех жителей мужского пола, даже двенадцатилетних желторотиков пристегнул. И набралось у него четыре тысячи  способных держать оружие. А у нас батальон боеспособных, ну и в резерве легкораненые, больные, истощённые.
 - Это что ж выходит один к десяти? – изумился Кириллович.
 - Ну, у нас ещё хорошо пристрелянная артиллерия разных калибров, вплоть до крупного. Опытный вояка, Пугач понял, что с наскока нас не взять и стал выискивать слабые места крепости.  Кто-то из перебежчиков донёс, что весь наш боезапас и порох хранится в подвале под колокольней вот тогда  Емельян и приказал сделать подкоп под колокольню да учинить взрыв. Дело для него знакомое, он ещё при взятии крепости Бендеры якобы участвовал в такой же операции. И подкоп вёлся в такой тайне, что даже в городке никто не догадывался. Пугач рассчитал всё и даже расстояние вымерял.
 - А говорят, что неграмотный, ни читать, ни писать,- потряс головой Кириллович.
 - А мне дозорный с верхнего яруса колокольни докладывал,- встрял в разговор подпоручик Полстовалов,- мол, каких-то два обормота в лохмотьях жердину против колокольни с места на место перетаскивают. Пальни, говорю в воздух, пугни их. Он и пальнул. А тут мимо сам Симонов, дозорного вдрызг изругал и мне досталось. Эти охломоны попрятались, перемоглись да опять за своё.
 - Да  как точно вымеряли,- удивился Крылов,- подкоп подвели под самый подвал, от взрыва сдетонировал бы и весь наш немалый арсенал, а это сотни пудов пороха, колокольня враз бы развалилась и путь открыт. Бери нас голыми руками. А щадить они никого не собирались. Подкоп шёл успешно. Земля от речки рыхлая, податливая, да ещё и не промёрзла. Копали бесшумно, отгребали деревянными лопатами и все пятьдесят саженей прошли за две недели.
 - А мы гадаем, маракуем, что это мятежники затихли, ни гомона, ни прежней прыткости, ни пушечных залпов? – молвил Юматов,- думаем, то ли к свадьбе готовятся, то ли перед Крещеньем перемирие устроили. Две недели приступов не было. 
 - А потом выяснилось,- добавил капитан,- атаман Толкачёв, через своего работника, некоего Ситникова, нанял иногородних мужиков, чтоб свои не знали. А за особую секретность пообещал их в казаки принять.
 - Ну, а как жа, вы, мать чисна, загодя прознали? – не утерпел Кириллович,- не томи, Андрюш, сказывай.
 - Они и из пушек особо-то не постреливали, боялись, что от сотрясения подкоп обвалится, а мы, ротозеи и не догадывались. Оно, хоть голодно и холодно, но не стреляют и ладно. Бани топили, мылись, стирали, одежду чинили, а до взрыва оставалась всего-то одна ночь. Так бы, наверно, и не узнали о готовящейся катастрофе до самой своей гибели, да случай помог.

                4. Кто спас крепость от гибели?

 - Да, случай, дело непредвиденное,- вставил старина,- у нас был случай невиданный: мужик в ведре утонул. Стал пить из ведра в наклон, а перевясло закинулось на затылок, он и захлебнулся. Всяко дело до случая.
 - Ну, ты, батя, завернул,- невольно вырвалось у Семёна,- тут ведь дело жизни и смерти.
 - А они обе рядом ходят. Смерть, как и жена - Богом суждена. В писании сказано: не бойтесь смерти тела, бойтесь смерти духа, смерти духовной.
 - Батя, тебя не в ту сторону понесло,- возмутился Семён,- ты, поди, не закусывал, дай Андрею договорить.
 - Да я о том же и гутарю. Сам часто рядом был со смертью. Простите, разволновался, старею.      
 - Спасла нас не простая случайность, а судьба одного хорошего парня,- начал Андрей издалека. – Я полюбил его, как родного сына, долго с ним беседовал, и он мне открылся весь, как на ладошке. Жил этот герой, Ванюшка Неулыбин, на Стремянной улице, плетень в плетень с подворьем Кузнецовых. А у тех дочь Устя, всего на год младше Ивана, дружили с пелёнок. Иван души в ней не чаял, она тоже была к нему неравнодушна да и родителям он приглянулся. Высокий, плечистый, работящий и Устинья ему под стать, первая красавушка в городке. Дело шло к свадьбе. Ему семнадцать стукнуло, скоро и на службу, а тут эта замять началась, объявился «выживший» император, со свадьбой пришлось повременить. И однажды встречает Устя Ваню у плетня и плача говорит, мол, прощай, мой Ванечка, навсегда. Жениха мне навязали, да не просто казака, а самого «анпиратора». Ослушаться не смею – папане, мамане, да и всей нашей семье – большая беда будет.
 - Господи! Горе-то какое,- всхлипнула сердобольная Мария,- он, ить, вдвое старее её, поди, в отцы годился.
 - Что поделаешь? – вздохнула бабушка Христинья,- смиренье, что девичье ожерелье. 
 - Вот с той поры и затаил Иван смертную обиду на своего именитого соперника,- продолжил Андрей,- сначала хотел убить его и будь, что будет, да отец догадался, увидел, что сын за винтовку хватается, строго поговорил с ним. Мол, ты подумал, что после этого с нами сделают. Но Иван не смирился и только стал искать случая, чтобы насолить невесть откуда взявшемуся сопернику.
  Однажды  Иван заметил странное явление. Каждый  день, как только стемнеет, мимо его дома проходит с десяток мужчин в сторону речки Чичеры, где и домов-то не осталось, а на рассвете возвращаются и все в грязной, измазанной землёй, одежде. По говору понял – не казаки, чужие. Однажды прокрался за ними в темноте, спустился с яра Чичеры и у входа в глубокую нишу, подслушал их разговор с каким-то человеком и узнал страшную весть. Что у них почти готов подкоп под колокольню и взрыв готовится через день, в ночь перед Крещением, шестого января. Понял, какая беда грозит крепости, и решил действовать. На другой день, как стемнело, по берегу Чагана прокрался к восточному краю крепости, осторожно окликнул часового, перебрался через ограждение и всё нам рассказал.
 - Так ведь Симонов поначалу не поверил ни единому слову Ивана,- возмущённо заговорил Юматов,- мол, всё подстроено и повелел засланного лазутчика пытать. Но мы с Андреем обстоятельно его расспросили, да и Полстовалов поделился своими наблюдениями и коменданта убедили. По тревоге подняли всех солдат, даже легкораненых и по цепочке успели и задолго рассвета убрать  из подвала заряды, весь боезапас и бочки с порохом. Перенесли  в дальний угол крепости и изготовились к встречному штурму.
 - И на рассвете, как и предсказывал Неулыбин, прогремел взрыв,- продолжил Андрей,- всё заволокло пылью, но их заряда не хватило и, колокольня не рухнула, а только накренилась и вал тоже уцелел. Сразу же начался штурм. Шум, гам, подбадривающие крики: «На слом! Атаманы-молодцы! На слом!» Но мы были наготове и встретили этих молодцов таким огнём и картечью, что они  вынуждены были отступить с большими потерями. Так вот этот юноша Иван Неулыбин спас всех защитников крепости от неминуемой гибели и соперника своего опозорил. Комендант наградил его двадцатью рублями, а сколько он жизней спас!
 - Ну, а свадьба всё ж состоялась? – полюбопытствовал Кириллович.
 - А как же, «анпиратору» нельзя менять свои желания,- заметил Алексей с усмешкой,- только, говорят, она больше похожа была на похороны, чем на свадьбу. Казаков-то при напрасном штурме много полегло. Вот и вышло, кто-то бражничал, веселился в пьяном угаре, а кто-то своих родичей хоронил, проклиная «анпиратора».

                5. Отчаянная смелость защитников крепости.

      - Ну, а как у вас с едой-то было? – спросила сердобольная Христинья Дмитриевна.
 - Дак, запасы с каждым днём таяли. Когда лошадиные туши, вмороженные в лёд, кончились, стало совсем худо. Солдатам стали выдавать в сутки по четверти фунта муки, и больше ничего не было. Кипятили артельный котёл, забеливали мукой, выпивали по чашке и на весь день. Ни крупы, ни соли уже не было. Варили конскую кожу, кости да нашли мягкую белую глину без песка. Варили и её, получалось что-то вроде киселя.
 -  Стужа да нужа, нет ничего хуже,-  горестно покивала головой бабаня.
 - Как говорят: с голоду брюхо не лопнет, а только сморщится,- улыбнулся Андрей,- мы понимали, что судьба наша решается не только здесь, но и там, где-то под Оренбургом, но вести до нас не доходили. А бунтовщики нам кричали, мол, Оренбург и Уфа уже преклонились Петру Федорычу, скоро и ваш черёд придёт. Подмётные письма от самого «анпиратора» стали забрасывать. Но измены среди защитников не было. Беглых всего два-три человека и то в самом начале осады. Держались стойко, знали, что пощады нам не будет. Зарядов хватало, но драгуны мои слабели, порой уже было не до рукопашной. Нужно кого-то было послать за помощью и сообщить, что мы несмотря ни на что держимся.
 - И вы решили послать на это гиблое дело поручика Юматова,- язвительно улыбнулся Семён.
 - Да он сам настоял, убедил нас,- защищался Андрей.
 - А что тут странного,- удивился Алексей,- местность я знал лучше всех, да и обходной путь на Самару, а другой дороги не было. Вырядился под казака, да я и по-польски мог пшекать, если б пришлось, прихватил «манифесты» императора. Деньги, оружие при мне. Ночью пересёк Яик в кайсацкую сторону, раздобыл доброго коня и, где дорогой, где лесом до Бузулука, а там и Оренбург.
 - Пройти через все сита бунтовщиков,- почесал затылок Семён,- невероятно, это ж смертельный риск.
 - Когда на месте сидишь, оно так и кажется, а в дороге всё проще,- возразил Юматов. – Приходилось и пугачёвцем прикидываться, и польским офицером, у Пугачёва их предостаточно, когда и от погони добрый скакун выручал.
 - А коня-то ты, где раздобыл? – прищурил глаз Семён.
 - Грешен, братцы,- перекрестился Алексей,- жеребчика у одного прохвоста выторговал. Двойную цену червонцами затребовал.  Ну, я пистоль наготове, стою на своём. Он поупирался для виду, а потом за полцены и отдал, конь-то краденый, да и у самого морда разбойничья, но такой гостеприимный,  ночевать оставлял, да я отказался. А конь добрый, без обмана.      
                ***
  После обильного застолья все мужчины вышли на свежий воздух, размяться.
 - А куда делась Чаганская башня? – удивился Кириллыч,- с неё ведь вся крепость, как на ладони и обстрел хороший.
 - Была башня, да сплыла,- ответил Крылов. – Они  намеревались пушку туда затащить, да там всё шатко, жиблется, укреплять надо. Мы смотрим, что дальше будет. Они её по брёвнышку раскатали, да стали ладить там целую батарею. Послал я туда поручика Полстовалова со взводом охотников, а они сумели не только помост сжечь, но и рядом брошенные избы и пространство перед крепостью сразу оголилось. Мятежники уже скрытно не могли подойти, да и все подступы были нами пристреляны.
 - Ты, Андрюш, настоящий командир, всё у тебя по уму.
 -Да какой там командир, Иван Кириллыч,- возмутился капитан,- много ребят полегло. Тут одна батарея, за каменной оградой, со стороны старицы долго не давала нам покоя. Под её защитой мятежники часто на приступ шли. Собрали мы три роты, стыдно сказать, полуживых от голода солдат и на штурм. Ну, сам понимаешь. Сытый голодному не товарищ, а пришлось в рукопашную. Батарею сожгли, но какой ценой? Тридцать убитых и восемьдесят раненых, еле успели вернуться в крепость.
 - Да, мать чисна,- наморщил лоб старина,- от такого киселя токо живот пучит.
 - А потом казачки поняли, что у нас силы на исходе и решили взять нас измором, да и терять им своих не хотелось. Соорудили большого змея, а к хвосту письмо прикрепили, сдаться предлагали. Ребят наших посмешили.
 - Ну, а на переговоры они вас вызывали?
 - Да,-  вмешался Полстовалов,- и не один раз. Андрей Прохорыч сам выходил на встречу с атаманом Перфильевым и доводил его до бешенства, тем, что уговаривал его самого сдаться.
 - Было такое дело,- улыбнулся Крылов,- но дальше ругани дело не шло.
 - А потом, двадцать второго марта,- вмешался Семён,- наступил перелом, ты Андрюха, подробности ещё не знаешь. Три генерала разбили Пугача под Татищевой, а Михельсон покончил с армией Чики-Зарубина под Уфой. А уже первого апреля раздёрганные полки самозванца были вторично разбиты под Сакмарским городком. Он сам еле спасся с верным гвардионом илецких казаков да башкир. Добрые кони вынесли, а члены его Военной коллегии в плен угодили.
 - Мы в крепости этого не знали,- с грустью молвил Андрей,- до страстной седьмицы дожили и уже к последней схватке готовились.
 - Да уж, великий пост, вы исполнили, как настоящие христиане, без скоромного, на одной глине,- усмехнулся Кириллович.
 - Ну, не всё на глине,- добавил Полстовалов,- мы выдёргивали корни чакана и жевали, как в детстве. Сытости от них мало, но голод слегка утоляли.

                6. Выстояли и победили.

      - А помощи всё не было. Мы уже не верили, что Алексей Михалыч добрался до Оренбурга, думали, что его уже и в живых нет,- продолжил Крылов,- да и многие из драгун были в тяжёлом состоянии. Мне почему-то втемяшилось в голову, что мы сможем продержаться не более трёх суток и готовился к самому худшему. И вот наступило утро первого дня. Дозорные с крыши храма донесли, что в городке происходит что-то непонятное. Люди собираются толпами, о чём-то совещаются, многие мечутся по улицам. Мы терялись в догадках и не знали: радоваться нам или огорчаться, гадали, кого нам ждать: мятежников самозваного императора или генералов императрицы, но понимали, что назревают большие перемены.   
  В полдень, с севера, со стороны Оренбурга показались тучи пыли и множество всадников. По беспорядочной конной скачке я понял, что это не драгуны. На улицах снова появились огромные толпы, крики людей были настолько остервенелые и громкие, что доносились даже до крепостного вала. А вечером, в самой ближней к крепости Петропавловской церкви ударили в набат для сбора всего народа. Мы зарядили орудия и приготовились к худшему, наблюдая, как толпа в несколько тысяч голов приближается к ретрашементу. Когда они подошли ближе, нашему удивлению не было конца. Впереди со связанными руками брели, подталкиваемые женщинами, главари, атаманы Толкачёв и Каргин, назначенные самим «анпиратором».
 - Ну, и чего ж они добивались? – не выдержал Акутин-старший.
 - Крики толпы заглушали все звуки, но разобрать было можно,- продолжил Андрей,- женщины слёзно просили о прощении, многие держали в руках хлеб, овощи, другую пищу. Выбежавшие к толпе солдаты накинулись было на еду, пришлось срочно приказать офицерам, чтобы выставили караул и сносили провиант в охраняемое место и выдавали малыми порциями, чтобы не было заворота кишок. А на четвёртый день в городок вошёл корпус генерала Павла Дмитриевича Мансурова. Ну, вот теперь и вы все целёхонькие вернулись. Вся душа о вас изболелась.
 - А вы не слышали, что за неделю до вашего освобождения, в Бугульме внезапно скончался главнокомандующий Бибиков? – спросил Семён,- это и затормозило разгром мятежников.
 - Какой там, мы даже не знали, что и Оренбург выстоял,-  с горечью молвил Крылов. – Ему, вроде ещё и пятидесяти не было. Кто-то же помог ему уйти?
 -  Не без этого,-  ухмыльнулся Семён, -  Павел Сергеич Потёмкин провёл следствие, размотал этот змеиный клубок, все следы вели к пленным польским конфедератам, но с самого верху поступил запрет, все документы затребовала императрица.
 - Что ж, злодеев так и не наказали? – возмутился Андрей. – Как же так?
 - На всё воля божья и государева,- съязвил Семён.

                ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.  ИВАН И КИРИЛЛКА.
 
1. Нет хуже войны междоусобной.

     Где-то звякнули посудой и Ваня враз проснулся. Взгляд его упёрся в высокий белёный потолок горницы, и он вспомнил, что, наконец-то они приехали в Яицкий городок, к своему батяне, с которым так и не пришлось вчера поговорить. Мешали длинные разговоры взрослых. Все смотрели на батю, как на храбреца, расспрашивали. Он теперь не просто капитан, - рассуждал про себя Иван, а ещё и командир полевой команды, заместитель коменданта, настоящий герой, как его дед Иван назвал. Кириллка-то и ночевать к нему ушёл, к родному дедуне да бабуне. Жаль, что моего деда Прохора на войне убили. Он жизнь деду Ивану спас, припомнил Ваня.
 Вдруг скрипнула дверь в сенях и раздался звучный бас деда Ивана:
 - Здорово ночевали, казаки!
 - Слава Богу! – отозвался Андрей.
   Ваня быстро соскочил с постели, оделся и в дверях столкнулся с другом:
 -  Дрыхнешь, засоня, а мы с дедом уже рыбы наловили,- разорялся Кирилл.
 - Эт ж когда вы успели? – удивился Андрей.
 - А кто рано встаёт, тому Бог даёт,- ответил, улыбаясь в бороду, старина,-  котцы у меня в старичке стоят, не ленись обихаживать и завсегда будешь с уловом.
 - А дедушка Мосей любит рыбку без костей,- враз откликнулась баушка Христя,- а хотите, я вам загадку загадаю? Кину не палку, попаду не в галку, ощиплю не перья, а съем не мясо.
  - Ето рыба! – опередил всех старый.
  - А тады я ишо одну загадаю, старинную. Звал меня царь, звал государь к ужину, к обеду, а я не такой: по земле не хожу, на небо не гляжу, звёзды не считаю, людей не знаю.
 - Рыба! – успел Ваня выкрикнуть раньше Кириллки.
 -  Я тоже знал! – обиделся друг.
        После завтрака Андрей стал собираться на службу. 
    - Бать, а мне можно на крепость вблизи взглянуть? – умоляюще глянул Ваня на отца.
   Да, там ещё не прибрано, сын, полное разорение, драгуны в  лазарете.
 - А местные казачки не помогают, не исправляют свою вину перед Господом, какую сотворили? Разорение – это их рук дело,- закипятился Кириллович.
 - Они с батюшкой приходили, целая артель, каялись, винились за содеянное,
обещали и храм восстановить всем обществом, деньги собирают.
 - Дядя Андрей, а можно и я с вами? – выпалил Кириллка.
 - Ну, что с вами поделаешь, идёмте, только чур не хныкать, если увидите непотребное. Там и кровища засохшая и всё в раскид, полное разорение.
 - Тады и я вами, мать чисна, примите в свою компанию, господин капитан,- напросился Иван Кириллович.
 - Вас-то, господин войсковой старшина, ничем не испугаешь, вы на войне и не такое повидали,- кивнул головой Андрей.
 - Да, война разная быват и наступательна и оборонительна, когда свою землю защищашь, но нет хуже войны междуусобной, когда брат на брата, сын на отца. Когда один и тот же народ в смутах раздвоился. Смертно меж собой бьются, а держава слабнет, тады и захватить её легко. Я ить теперь, Андрюш, на раскоряку живу,- разоткровенничался  старина. – Мне это неудобство – кинжалом по горлу. 
 - Что вы такое говорите? – посочувствовал капитан.
 - Ну, сам посуди. Вот Василий Иванович Могутов, старый мой кореш, почти ровня, ну на год меня старше. Хоть и назначенный, но атаман Оренбургского казачьего войска. Сколь его не мутырили, не клевали, присяге не изменил. Ить ему доверили в осаде самое уязвимое место, дистанция меж Орскими и Сакмарскими воротами. Заколдованная низинка, каждый день атака. В команде не только оренбургская казара, но и калмыки, и другие инородцы и справился, выстоял.  Или Портнов Лазарь Иванович, атаман Илецкого городка, великой строгости человек и неподкупный до крайности. Его и кайсаки пытались купить, и своим прохиндеям, сколь ни бились, не покорился. За что и смерть принял окаянную.
 - Какие всё же разные люди,- молвил Крылов,- а вроде бы из одного теста деланы.
 - Из одного теста, да не из одного места,- продолжил Кириллович. – Али Андрей Никитич Бородин, атаманствовал и доатаманился. Жалованье стал задерживать, довёл казаков до смутительства, всё под себя грёб. А то есть перевёртыши, несколько раз хозяев меняют. Вот Афанас Перфильев, крепкий казачина, всё праведности искал. Поначалу к Пугачёву прибился, когда их Фрейман на Быковке разбил, в хуторе отсиделся. Затем самой Екатерине пообещал, что уговорит казаков поймать Емельяна. Опять прибыл к самозванцу и во всём ему признался и даже чин от него получил. Он и со мной вёл переговоры о сдаче крепости, да ещё как убеждал, вроде как на самом деле верил в живого Петра Третьего. Вот и пойми этого охломона. Сколь раз можно присягу нарушать? А ведь стойкий казак и голова на месте. Всё чего-то скал.
 - Так он может и нашёл в Пугачёве свою судьбу? – ответил Крылов.
 - Ты что, Андрей,- понизив голос, молвил Акутин,- оправдываешь самозванца?
 - Не оправдываю, но, если б его не было, пришёл бы другой, и это кровавое побоище всё равно бы состоялось, но если бы власть прислушалась…
 - Стой, молчи! – перебил Кириллович,- знаю, что ты хочешь сказать, но скоро всё кончится. С турками замирятся и с Петром Фёдоровичем разберутся в два счёта.
   Когда миновали Стремянную улицу, Кирилл дёрнул за рукав Ваню:
 - Глянь, что это за страшилище из переулка выходит?
 - Ты что, никогда верблюда не видал?
 - Не.
 - А я даже катался на нём, помнишь, бать?
 - Ну, как же такое забыть? – откликнулся Андрей, глянув на Кирилловича,- мы тогда караван сопровождали, из Мургаба шёл. В Троицкую прибыли и тут их купец прицепился. Купи да купи верблюда. Цену сбросил и даже Ванюшку покатал.
 - Знаешь, Кирьк, на нём так мягко сидеть, да ещё спиной опираешься и за горб спереди держишься. Лучше, чем на коне, ни за что не упадёшь.
 - Э, брат, то ты шагом ехал,- усмехнулся дедуня,- а если он побежит, на нём без седла ни за что не удержишься. Ну и что ж, Андрюш, так бельблюда и не купил?
 - А на кой он мне сдался? – ответил, смеясь, капитан,- разве что людей пугать, от него даже кони шарахаются.
 - Во, во, людей пугать,- заулыбался старый,- когда я ишо малой был, дед мне рассказывал. Поехали они с казаками рыбу продавать. Сами на конях, а энтих жвачников в карандасы запрягли. Скотина могучая, трёх коней может заменить. К Пензе подъезжают, гля, а навстречу народ валом с иконами, хоругвями да ишо громко плачут и причитают. Мол, Пресвятая Богородица спаси, защити, отведи енту Загогулину от города нашего, повороти его на город Тамбов. Казаки сначала удивились, а потом в расстройство впали. В город не пущают, так ить товар пропадёт. Еле растолковали пензякам, что это не загогулина заморская, а что-то вроде нашего быка, токо с горбами. Потом уж до упаду смеялись: вот какая Рассея, вельблюда испужалась.
   По Большой Михайловской улице дошли до собора и ужаснулись. Почернелые от копоти, выщербленные стены, рваная крыша лохмотьями, пробитые пулями да ядрами купола и только на верхнем ярусе накренившейся колокольни, сверкал позолотой непобеждённый православный крест.
  Постояли, посмотрели на обгорелые брёвна, обугленные остовы домишек, на порушенный вал, место гибели многих людей. Отгоняя грустные мысли, понимая душевное состояние Андрея, Кириллыч молвил:
 - Ничё, мы теперь все рядом, как-нибудь извернёмся, не пропадём. Я, надысь, с казаками гутарил, вроде опамятовались, теперь у них одна гребта – наказания боятся. А оно скоро придёт, да такое, какого вовек не видывали. Ну, казакам не привыкать, а места за Байкалом всем хватит.
 - Ну, мне пора,- построжал капитан,- служба не ждёт, надо поспешать. Скоро Емельяна поймают, такое начнется. Генералы прискачут правёж наводить,- и, обернувшись к ребятам, молвил,-  а в крепости вам делать нечего, ещё заразу какую-нибудь подцепите. Сходите на Чичеру, погуляйте, да с местными казачатами не якшайтесь, а вечером встренемся. Я, вот ещё и Ванюшку толком не разглядел.
 - Нет уж,- возразил Кириллыч,- вечером ко мне. Стигневна пироги стряпает, строго наказывала. Поговорим по душам, песню сыграем. Гутарить-то можно порознь, а вот петь хорошо только вместе.
 - Вы слышали, что войсковой старшина сказал? – повернулся Андрей к мальчишкам,- так точно, господин капитан! – чётко ответили друзья.
 - Я тоже на своё подворье утянусь,- молвил старина,- у меня там ишо и конь не валялся.
                2. Встреча с казачатами. 

   Избавившись от опеки взрослых, Иван с Кириллом, быстро сбежали вниз по крутому берегу Чичеры. Вода ещё не вошла в обычное русло, но мути уже не было. Над спокойной гладью реки висела туча мошкары. Стремительные стрижи, блаженствуя от обилия пищи, молниями носились от берега к берегу, добывая пропитание. Подалее от яра, почти на самой середине Чичеры, возникали и таяли большие круги от бунтующей в глубине крупной рыбы. Ей, видимо, тоже хотелось полакомиться насекомыми, и она порой выпрыгивала на поверхность, блистая серебром чешуи. Издали доносился глуховатый двойной «кук» лесной озорницы. Мальчишки, вырвавшись из городской сутолоки, блаженствовали от весеннего царства природы.
   На плоской чурке, прибитой волной к урезу воды, неподвижно сидела большая чёрная лягушка, выпучив глаза, и только поигрывала своим зобом, то втягивая, то выпячивая его.
 - Ишь, на солнышке лягва греется, загорает,- заметил Кирька,- вода-то ещё холодная.
 - Погодь, вот  потеплеет, они будут такие концерты закатывать, заслушаешься. Мы, когда ещё в Троицкой жили, ходили с бабаней на речку, кваканье слушать. Там целые хоры выступали и даже по очереди.
 - Ваньк, а ты свою скрипку в Оренбурге не оставил?
 - Ты, что, спятил? Мне «Ежик» задание дал, все этюды Боккерини выучить.
 - Какой-то ещё Букирини, а ты смог бы на скрипке лягам подыграть? Вот было бы смеху, весь Яицкий городок сбежался бы послушать.
 - Ох, ты, Кирька, и выдумщик, но квакухи к музыке глухи, вот собаки, те понимают, у них к музыке призвание.
   Ребята прошли вдоль обрыва Чичеры и вдруг увидели чёрный зев ниши, уходящей вглубь.
 - Смотри, Кирьк, это видно тот самый подкоп под колокольню, о котором батя сказывал.
 - Похоже. Жуть-то какая. А почему оттуда дым идёт? Вроде как курят.
   Ребята осторожно подошли к самой нише, попытались в неё заглянуть, но оттуда вдруг, один за другим, выскочило четверо казачат, примерно их возраста и мигом окружили ребят, отрезав им путь к отступлению. Самый высокий из них, в заношенном до блеска, синеватом кафтане, смело подошёл к Ивану и попытался сбить с его головы картуз, но рука была перехвачена и вывернута с болевым приёмом.
 - Ты, чё, больно же,- завопил долговязый.
   Другие три подростка мигом подскочили к Ивану со сжатыми кулаками. Кирилл, видя, что назревает драка, а их в два раза больше, закричал:
 - Только троньте его! Вам такое нагорит! Он самого капитана Крылова сын!
    Иван отпустил руку долговязого и сорванцы сразу же отскочили на безопасное расстояние.
 - Хм, вот этого я знаю,- ткнул пальцем на Кирилла  рыжий губастый подросток,- он внук деда Ивана Акутина, из Оленбурга приезжал, а энтот новый, какой-то.
 - Новый ли старый, а к драке горазд,- вмешался чернявый хлопец в просторной казачьей рубахе,- ты взаправду сын капитана? Все ухватки, поди, знаешь?
 - Ребя! - подал голос Кирилл,- он ежели озлится, всем вам руки повывёртыват.
    Иван, польщённый похвалой друга, широко улыбнулся, показав ровную белизну зубов, пожал всем руки, познакомились. Как ни странно, но заводилой у них оказался не задиристый Пётр, а коренастый чернявый Алёша.
Жилистый, рыжий, Данил и остроглазый Никишка тоже назвали свои имена.
    Изобретательный Иван сразу же предложил им интересное дело.
 - Поскольку здесь воевать перестали, давайте будем играть в пугачёвщину.
 - А как это? – сразу же заинтересовались яицкие казачата.
 -  Мы наберём команду своих солдатских, офицерских парнишонков, а вы своих тутошних сидёнков, разделимся на две ватаги, выберем атаманов, командиров и поиграем. Договорились?
   Казачата прямого ответа не дали. То ли не поняли сути игры, то ли почувствовали какой-то подвох. И только чернявый головастый Алексей промолвил: - Ладно, там видно будет, дня через два встренемся.

2. Плавня.

   По утреннему холодку к дому Крыловых подъехали дрожки и Кириллович, одетый в белёсую парусиновую рыбацкую одежину, пригласил всех на открытие весенней севрюжьей плавни. Мария с баушкой отказались, а Андрею было не до рыбалки, ожидались высокие гости.
   В дрожки сел только Ваня, прихватив переданный Марией мешочек ещё горячих пирожков. Выехали  на окраину городка, к Яику, проехали версты три вниз по течению и к удивлению ребят передними открылся правый, пологий берег, облепленный на целую версту повозками, палатками и бессчётным количеством казаков в белых парусиновых шароварах. И  каждый в руках держал что-то вроде сетей. А по всему урезу воды, вплотную, одна к одной, сотни долблёнок, лёгких будар.
 - Дед Вань,- удивился Ванюшка,-  а для чего это над телегами длинные шесты с цветными тряпками торчат, а на некоторых, вон, пучки соломы, а то даже конские хвосты, вроде, как на праздник.
 - Правильно ты заметил, оно и есть праздник, ну и у каждого рыбака своя мета, чтоб долго не искать, когда в бударе уже полно рыбы, надо спешно выгружать вот и ставит каждый свои заметы. Вон, видите, на горушке пушчонка стоит, а рядом атаман и прислуга с фитилём наготове. А все казаки настороже, выстрела ждут. Боже упаси, кто кинется раньше времени, сразу от плавни отстранят без церемоний.
 - А какую рыбу будут ловить,- поинтересовался Ваня.
 - О, тёзка, эт ты правильно спросил,- заулыбался Кириллович,- нонче открытие севрюжной путины. Ежели в сети попадёт осётр или белуга, то должно бросать её обратно в реку, значит не время.
 - Дед Вань, а какая она из себя, севрюга? Никогда не видал.
 - О, брат, севрюга, рыба особенная. Бывает и в сажень длиною, и весом под два пуда, вёрткая и проворная. Но выше нашего городка не поднимается, икру выметает и опять в море скатывается. А нос у неё как у утки, только длинный и хрящеватый.
 - А для чего ей такой нос? – поинтересовался Кириллка.
 - А чтоб в иле поковыряться, она им ракушечник ищет. А икра у неё размером с крупную дробь, да и много, как у белуги. Из севрюжьего пузыря и клей самолучший. И на вид красива: сверху красно-бурая, а бока и брюхо белые.
   Вдруг раздался грохот, эхом отозвавшийся о высокий берег – рявкнула сигнальная пушка и, по разумению ребят, случилось настоящее светопреставление. Несколько сотен, а может и тысячи остроносых, лёгких на вид, будар и прочих посудин мгновенно кинулись в развёрстое русло Яика, заполнив всё зеркало реки. Стало казаться, что вода внезапно закипела от бурного плеска множества лодок.
 - Дед, а вдруг рыбы всем не хватит,- обеспокоился сердобольный Кириллка, – это ж сколько севрюги надо, чтоб всем хватило?
 -   Хэх, - буркнул старый,- да здесь этой севрюги, как морского песку. Как говорится: на всю Маланьину свадьбу хватит.
   А над всем, загруженном бударами, речном приволье, уже началось грандиозное действо – плавня. Блеснули белым брюшком первые рыбины и в пол сажени и в сажень. Казаки работали быстро, безостановочно, как бы соревнуясь меж собою и вскоре будары, наполненные почти до краёв добычей, уже причаливали к своим станам, где их ждали дроги, брички, карандасы с огромными кулями и мешками. Постепенно вся бессчетная армада рыбарей утянулась вниз по течению, к следующему рубежу.
   А на правом берегу Яика, близ станов, уже закурились дымки, запахло варевом. На скорую руку готовилась еда уставшим добытчикам. Тут же, прямо у нагруженных рыбой телег, развернулась бойкая торговля. Купцы, извещённые заранее о севрюжьей плавне, прибывали из дальних мест.
   Иван Кириллович, завистливо глянув ещё раз на копошащийся рыбаками берег, разобрал вожжи:
 - Ну, что, ребятня, домой на обед, али далее, за бударками поплетёмся?
 - Дед Вань,- выпалил Иван,- так у меня целый мешочек пирожков с капустой, маманя напекла. Тут много, всем хватит.
 - О, так и нам бабушка Аграфена полную сумку еды наложила да взвару целую четверть,- добавил Кириллка,- дед, давай здесь поедим, на ветерке, ни мух, ни комаров, а потом и дальше поедем.
   Раскатали кошомку, на неё полотенце, выложили еду, разлили по чашкам взвар.
 - Дед, а ты сам когда-нибудь рыбалил? – поинтересовался неугомонный внук.
 - А как жа, у нас тут все казаки добытчики. Рыба здесь кормилица наша, да и Господь помогает. Вот случай был. Собрался я на багренье. Всё в сани уложил, увязал. Пешню, багор с подбагреником, сак, мешочек с морожеными пельменями, котелок. Цап, цап, а икону забыл. Кричу бабушке – «икону неси да поскорее, а то опоздаю»! Она сбегала, принесла. Я платок-то развязал, а там – Богородица. Кричу ей,- ты чаво ет принесла? Она, ить, женщина, чё она в багренье понимат? Неси, говорю, Николая-Угодника, он, ить, мущина и в  рыбалке разбиратца.
 - Ну, а Николай-Угодник вам помог? – поинтересовался Ваня.
 - Да, с лихвой, кошёлку с верхом привёз,- усмехнулся Кириллыч,- еле лошадь дотащила.    

                4. Станичная жизнь.

    Многострадальный Яицкий городок, не смотря ни на что, жил веками устоявшимися свычаями. Ранним летним утром на окраины городка выгоняли табуны коров, теперь изрядно поредевшие. Свободные от службы казаки латали к зиме избы, кровли. Чистили базы, конюшни, из накопленных за зиму куч навоза делали кизяк, топку на холодное время.
   А на бахчи уже вывозили дедов, калавурщиков. Ставили им ветхие лачужки, где они прятались от зноя. По межам высаживали цепочку подсолнухов, ставили пугало, а то и два из старых зипунов, напяливали лохматые треухи. Кто поискустней, сверху ещё и вертушку ставил от нашествия воробьёв.
  К августу на бахчах разворачивалась дивная красота. Чубарые тыквы, радужные горлянки, золотые оковалки дыней и полупудовых арбузов  в полосатых азиатских халатах. А к тому времени царственно разлившийся Горыныч уже утянулся в своё промытое веками ложе, оставив в ериках, да котлубанях заблудившихся сазанов, щук, карасей и прочую рыбицу. А в просторной, как небо, степи, уже витийствовала полевая пичужка, жаворонок. Он, как привязанный невидимой нитью к небесной тверди, радовался жизни сам и радовал утомлённых жизнью людей.
                ***
   С наступлением летней поры, улицы городка тоже стали преображаться. Оживились базары, вновь открылись лавки в подвалах под домами. В  воскресенье, как и ранее, храмы были заполнены молящимися прихожанами.
   Ваню Крылова почему-то всегда притягивала чудная Петропавловская церковь, и неусидчивому другу приходилось за руку оттаскивать друга от созерцания храма, когда они проходили мимо.
 - Чего ты к ней привязался,- возмущался Кириллка,- все церкви похожи – купола, колокольни да кресты.
 - Эх, Кирька, ничего ты не понимаешь,- возражал Иван другу,- она ж, как по воздуху будто летит, то приподнимается, то опускается. Неужто, не видишь? 
 - Эт тебе, Ваньк, всё блазнитца. Ты бы поменьше свою бабку Христинью слушал, она у вас колдунья.
 - Ты, Кирьк, если ещё раз такое ляпнешь, по кубышке схлопочешь! Понял? Бабаня такая лекарка, каких во всём твоём Яицком городке вовеки не сыскать. Не помнишь, как она у тебя сазанью косточку из горла вынула?  Все пытались и без толку, а она смогла. Ты ж мог бы и копыта откинуть.
 - Да, ладно, помню, конечно. Я пошутил, колдуньи же и добрыми бывают.
 -  Ты, Кирьк, опять за свое? Схлопочешь, не посмотрю, что братом крёстным считаешься.
   Вечером, перед закатом, когда Ваня пришёл домой, Мария, обеспокоенная долгим отсутствием сына, сказала, как отрезала:
 - Ты допоздна более не ходи, я уж хотела к отцу в крепость бежать. Народ тут разный, кто знат, что у них на уме. Ить недавно друг друга жизни лишали.
 - Да мы, мамань, с Кирькой на Чаган ходили, там такой чудный остров и название, как из сказки баушки Христи, Буяном называется. А напротив батянин ретрашамент с Михайловским собором, жаль у нас лодки не было, хотелось   побывать, сказочное местечко.
 - Тут тебя какие-то три мальчишки спрашивали.
 - Хм, интересно, у меня здесь кроме Кириллки, друзей нет.
 - Но они твоё имя знают и спросили, здесь ли живёт Иван, сын капитана Крылова? Ты становишься известным уже и здесь, смотри не зазнайся.
 - Дак, мне с чего здесь зазнаваться? Это батя тут знаменит, у всех на языке.

                5. Своя команда.

    Иван проснулся рано и, глянув в окно, заметил на пустыре, напротив дома трёх подростков. Судя по одежде, Ваня понял, что это не казачата, а свои драгунские ребята. Уселись на брёвнышке, в холодке у подворья. Первым заговорил худощавый, видимо, погодок Ивана, в перешитом солдатском мундире.
 - Ты, эт правда капитанский сын?
 - А что сомневаешься? – улыбнулся Иван.
 - Ну, тогда познакомимся. Фёдор, а это Савка и Гринька,- указал он на друзей,- а тебя вроде Иваном кличут?
 - Всё так,- хмыкнул Крылов,- разведка у вас работает. С чем пришли?
 - Ты знаешь, Ваньча,- сбивчиво стал объясняться Фёдор,- казачата нам проходу не дают, задираются, вылавливают поодиночке, по двое. Красную юшку спускают, если не убежишь.
 - На нас с другом у Чагана тоже четверо наскочили, но обошлось, заметил Иван.
 - Они-то, небось, знали, что ты сын капитана Крылова.
 - Да не в этом дело, Федя,- строго глянул на новоиспечённого друга Иван,-
драться надо уметь, хоть какие-нибудь приёмы знать.
 -Ох, ты какой! – воскликнул Фёдор,- кто нам их покажет?
 - У вас отцы есть? – спросил Иван.
 -Есть,- ответили они хором.
- У меня токо раненый,- обронил Григорий.
 - Они ж все воины, значит и рукопашке обучены,- наступал Иван.
 - У меня батя сержант,- выпалил Савка.
 - А у меня прапорщик,- добавил Гриня.
 - Так и у меня приказной, нехотя молвил Фёдор.
 - Ну, вот. У вас у всех отцы унтер-офицеры, а вы носами хлюпаете, вишь ли, казачата их забижают.
 - Так отцам не до нас,- посетовал Федя.
 - А вы просите, надоедайте,- наступал Иван,- что у вас языки отвалились? Всё, договорились. Они солдат обучают и вас научат, хотя бы простейшим приёмам. А кроме вас ещё ребята есть, которые в крепости зимовали?
 - Десятка два ещё наберётся,- отвечали ребята хором,- да многие умерли от голодухи.
 - Ну что поделаешь? – посетовал Иван,- война. Нам в Оренбурге тоже несладко было. Мы с вами ещё встренемся, пока ребят собирайте. Война у взрослых вроде кончилась, мы победили, но до казачат это пока не дошло, готовьтесь к бою, они могут нам мстить.
   Ребята слушали капитанского сына и удивлялись. Вроде такой же, как мы, ровесник, а рассуждает, как взрослый. 
 
                6. Выученик великого полководца.
 
   После разгрома под Троицкой крепостью, Пугачёв с уцелевшим своим гвардионом, оторвавшись от драгун Деколонга, стал на отдых в лесочке, близ посёлка Варламово. Здесь-то его и обнаружила разведка подполковника Михельсона. Скоротечный бой сложился не в пользу «анпиратора» и только ночь помешала его окончательному разгрому.
   С той поры и началось неотвязное преследование самозваного императора выучеником Суворова, Иваном Михельсоном, до полного разгрома мятежников. Чтобы пополнить свой поредевший отряд, подполковник бросился к Чебаркульской крепости, усмирил бунтовавших там казаков, привёл их к вторичной присяге и продолжил преследование.
   Емельян тем временем, ушёл в горы Башкирии, пополнив своё растрёпанное войско свежей конницей отважного башкира Салавата Юлаева. Но неуёмный преследователь снова догнал мятежников у беспокойной речки Ай. Все мосты были сорваны и пугачёвцы считали себя в безопасности, но решительный ученик великого полководца не отступился. Поднявшись вверх по руслу, нашёл удобное место для переправы. Полусотня казаков и егерей вплавь на конях переправилась на вражеский берег и закрепилась. Пугачёвцы, заметив небольшой отряд противника, кинулись в атаку, но были отсечены пушечным огнём с противоположного берега. Пока драгуны со снайперами-егерями отбивались от наседавшего противника, Михельсон приказал перетащить часть пушек по дну реки на канатах, а потом переправил и остальное немногочисленное своё войско, опять напал на мятежников и рассеял их  по горным отрогам. Сам Емельян с раненым Салаватом да верным полковником Белобородовым еле успели скрыться. После блужданий  по горному Уралу, Пугачёв пошёл к Каме. На Ижевском и Воткинском заводах  снова оброс двадцатью тысячами добровольцев да дюжиной новых орудий. Угодливые льстецы поздравляли «анпиратора» с началом второго, якобы более удачливого этапа восстания.
   Впереди внезапно открылась почти незащищённая Казань с полком гренадёров, во главе с генералом Павлом Потёмкиным.
   Применив свой обычный приём – возы с сеном, мятежники подожгли предместье, установили на возвышенности батареи и ворвались в город. Здесь к Пугачёву пристал младший из братьев Пулавских, военнопленный конфедерат, ненавидящий Россию.
Внезапно  возникший вихрь разбросал горящие головёшки по улицам и закоулкам предместья и огненный смерч охватил всю Казань. Густой багровый дым до небес и нескончаемая  пушечная пальба подсказали Михельсону место пребывания  бунтовщиков. Несмотря на десятикратное превосходство сил противника, двум батальонам Михельсона легко удалось войти в город, громя разрозненные шайки мародёров. Очистить Казань от мятежников помог и полк генерала Потёмкина, запертый в замке, но богатый губернский город был разорён. Более половины домов выжжены, жители ограблены. Пока Михельсон пытался навести порядок в растерзанном городе, отступивший было «анпиратор», снова устремился к Казани, надеясь ещё значительными остатками своей армии, разгромить, вконец, надоевшего преследователя.
 У Михельсона было всего два батальона карабинеров да по два эскадрона гусар и чугуевских казаков. Скрытно установив орудия, расставив по флангам кавалерию, он спровоцировал нападение мятежной пехоты на карабинеров и, не допустив ближнего боя, отсёк их артиллерийским огнём, окончательный разгром довершили гусары и казаки. Несмотря на личное участие Пугачёва, его армия обратилась в бегство. Войско было рассеяно, многие перебиты, взяты в плен, но «анпиратор» опять скрылся.
   Из прошлого военного опыта подполковник Михельсон знал, что пока предводитель не пойман, мятеж будет продолжаться. Стоило ему появиться в любой провинции, как он сразу же обрастал десятками тысяч сторонников.
   После разгрома под Казанью, Пугачёв, как опытный военный, стал думать о повороте на юг. Теряя в бесконечных боях с регулярными войсками свою главную силу - костяк яицких и илецких казаков, крепко обученных воинов, он понял, что обречён на поражение. Непривычные к военному строю крестьяне, робели и разбегались при первых же пушечных выстрелах. Он порой вынужден был ставить в тылу лапотной пехоты заградительные препоны из казаков или инородной конницы.
   А вокруг самоназванного императора уже во всю зрела измена. Многие  соратники, полковники, из оставшихся в живых, после череды поражений, окончательно разуверились в своём предводителе и, чтобы спасти свои животы, искали удобного случая, чтобы сдать «анпиратора» властям.

                7. Игры в «пугачёвщину».

   В один из погожих летних дней на пустыре, густо заросшим кустарником, собрались десятка полтора подростков, солдатских детей. Ивана Крылова выбрали командиром, разногласий не было, да и не ожидалось. Все были наслышаны о храбром капитане Крылове и надеялись, что и его сын приструнит драчливую казачью детвору.
   Знакомый с воинской муштрой с раннего детства, когда наблюдал из окна за учёбой солдат на плацу Троицкой крепости, Иван построил ребят в одну шеренгу, важно прошёлся вдоль строя, каждому заглядывая в лицо, как это делал его батя, разделил всю братву на пятёрки и назначил старших. Познакомил с командами: «становись», «равняйсь», «смирно», «вольно». Усевшись  на пенёк, попросил показать, каким приёмам рукопашного боя обучили их отцы. Способы у каждого были разные, но командир, после нескольких замечаний, был доволен. Разбив по росту на пары, заставил бороться друг с другом. Возня была довольно шумной и галдёж вскоре привлёк внимание ребят бунтовской стороны. Иван, заметив двух непрошеных соглядатаев за купами кустарников, подозвал Фёдора и Савку, шепотком приказал им обойти с тыла и захватить любопытных.
    Вскоре послышалась возня, треск веток и Федя приволок за шиворот упирающегося щуплого «языка». Второй разведчик успел скрыться. Пока разбирались с пленником, у пустыря появилась ватага казачат, готовых кинуться в драку. Ваня мигом соскочил с пенька и крикнул своим ребятам:
 - К бою, готовсь!
  Пришлые сорванцы, решившие сразу кинуться в драку, услышав строгую команду, опешили, ожидая дальнейших действий противника. Крылов, повернулся к своим ребятам со словами:
 - Где там лазутчик?
   Подойдя к щуплому подростку, Иван обдёрнул ему рубашку и, погладив его по голове, подтолкнул к казачатам. Пока те думали, что можно предпринять в ответ, Крылов поспешил начать первым.
 - Ну, что, казаки, драться будем, али как?
 - Али как! – дерзко ответил широкоплечий хлопец с длинным носом, в лохматой папахе.
 - А может всё же, никак? – продолжил разговор Крылов,- мало вам бойни? Сколь сгибло народу в городке и ваших, и наших.
 - Здесь наше место! – перебивая Ивана, наперебой раздались крики. – Мы завсегда тут собирались! Уходите, пока вам красную юшку не пустили!
 - Пустырь большой,- вмешался Кирилл,- места всем хватит. А кто кому юшку пустит, мы ещё посмотрим!
 - А чичас и посмотрим! – закричали казачата.
 - Дайте слово сказать! – поднял руку Иван,- вы хоть и бунтовые, но русские, православные. Мы тоже не басурмане, тоже русские. А что было бы с вами и нами, если бы генерал Фрейман не отогнал орду от нашего городка? А они бы не стали разбирать кто из нас кто. Всех бы на продажу повязали и ваших, и наших, а кому-то бы и голову отсекли. Вот тебе бы первому,- показал он рукой на длинноносого в папахе.
 - А чё мне-то,- возмутился казачёнок.
 - Да, за длинный нос, они ж все курносые и долгоносых не любят.
   Все ребята дружно рассмеялись, и эта шутка враз сняла преддрачливую напряжённость и даже как будто сблизила противников.
 - А давайте не будем лезть в драку,- продолжил Иван,- а будем играть в пугачёвщину. Разделимся на две ватаги. Вы – бунтовские, мы – городовые. Идёт?
   Убедительная речь капитанского сына вызвала брожение у казачат, они встали в круг, о чём-то посовещались и, наконец, дали своё согласие.
   С того дня и завязались военные игры подростков. Драки прекратились, безобидные, мелкие стычки, засады, трёпки постепенно переросли в настоящие бои. Стали захватывать пленных, затем устраивать перемирия и размен пленных. Но поскольку городовая партия была подготовлена лучше, то они и пленных захватывали больше и при размене у них оставались лишние. – Ну не отпускать же их просто так. Решили лишних перед выдачей сечь. Такое позорное наказание вызывало настоящую драку, доводящую до опасных случаев. Однажды даже пришлось вынимать из петли чересчур вредного бунтовщика. К счастью, проходивший мимо солдат беду предовратил, но с того случая, по приказу капитана Крылова подобные игры были строго запрещены.

                8. Последний бой «анпиратора».
 
  После двойного поражения под Казанью от Михельсона, Пугачёв с оставшимися пятью сотнями конников переправился вплавь через Суру и на левом берегу, его войско снова пополнилось восставшими крестьянами, несмотря на потерю верного соратника Ивана Белобородова с его каторжанами и возвращение в родные горы преданного Салавата Юлаева. А пламя крестьянской войны растекалось уже и по центральной России.
   Тем временем, в городишке Курмыш Пугачёв собрал военный совет, чтобы решить стержневое решение. Пути раздваивались. Казачья верхушка с неунывающим атаманом Овчинниковым, полковниками Перфильевым да Твороговым, настойчиво предлагала повернуть на Москву, по слухам, там их, мол, дожидаются до восьмидесяти тысяч «чёрного люда». По данным разведки основные силы карателей толкутся ещё в Оренбургской губернии, и лишь неутомимый преследователь подполковник Михельсон с малыми силами поспешает из Чебоксар к Арзамасу, чтобы перерезать дорогу на Москву. Доводы соратников «анпиратора» были весьма убедительны.
   Но и грамотный илекчанин Творогов, и боевитый атаман Овчинников, и прочие полковники уступали в прозорливости самородному воинскому дару Пугачёва. Емельян твёрдо знал, что многотысячная, но необученная военному делу армия «лапотников», без неудержимой казачьей конницы, ничего не стоит, да и встреча с удачливым Михельсоном, которого он стал побаиваться, не сулила удачи. И своевольный донской казак, несмотря на противодействие всего военного совета, решил повернуть на юг. По Волге дойти до Царицына,  в призрачной надежде, что вольнолюбивые земляки – донские казаки поддержат его. На худой конец, думал Емельян можно пробраться за Кубань, а там и Персия близко. Вариантов спасения, как казалось Пугачёву, было немало.
   Захватывая один за другим крупные волжские крепости, он бежал, как загнанный зверь, преследуемый по пятам, пока ещё разрозненными сворами царских гончих. Но, как ни странно, бегство его скорее походило на нашествие. С захватом очередной губернии к нему присоединялись тысячи обездоленных крестьян, хотя так же легко и покидали его. К тому же судьба сыграла с ним очередную злую шутку. Донцы, бывшие сослуживцы, убедившись, что перед ними не выживший чудом царь, а простой казак, да ещё знакомый, не поддержали его. К тому же им было известно беспутное поведение его и до преже, а теперь вдруг взявшего на себя роль «императора Петра Фёдоровича».
   Близкое окружение Пугачёва, его полковнички, чуя нюхом полный разгром затеянного дела, уже готовили заговор за его спиной. Главными зачинщиками предательства «анпиратора» стали его любимец Иван Творогов и начальник артиллерии Фёдор Чумаков. В последнем сражении у Сальникова завода, близ Чёрного Яра, он специально поставил пушки перед оврагом, отрезав отступление четырёх конных полков: Яицкого, Илецкого, Исетского и Дубовского. В этом отчаянном бою погибли лучшие, преданные Емельяну, командиры: Андрей Овчинников, илецкий полковник Григорий Филенков и полковник Василий Торнов. Потери были разгромные: четыре тысячи убитых и семь тысяч пленных.
  Чтобы оторвать Пугачёва от ещё уцелевших, преданных ему полков, заговорщики убедили ничего не подозревающего Емельяна, переправиться на левый берег Волги. Там они легко расправились с верными ему повстанцами. Тайно были убиты преданные ему командиры: башкирин Кинзя Арсланов,  татарин Садык Сеитов и молодой знаменщик Михаил Маденов, кинувшийся на выручку Емельяну.
  Группе предателей Ивану Творогову, Фёдору Чумакову, Тимофею Железнову, Ивану Бурнову, Дмитрию Арыкову, после двух попыток бегства, удалось Емельяна связать и доставить в Яицкий городок. 
   Так закончилась двухлетняя одиссея отчаянного донского казака.
                ***
   Капитан-поручик гвардии Савва Иванович Маврин, один из следователей Тайной комиссии, срочно прибывший из Оренбурга, отобрал себе в помощники капитана Крылова, как самого толкового офицера, не советуясь с комендантом крепости Симоновым. Это нарушение субординации впоследствии отразилось на судьбе отважного капитана.
   После первых допросов, по приказу Маврина, пленника вывели на городскую площадь под усиленной охраной, на показ собравшемуся народу. Весть мигом разнеслась по всему городку. На плац сбежалось всё население. Пойманого «анпиратора» рассматривали кто с сочувствием, кто со слезами,  а кто с ужасом и ненавистью, но равнодушных не было. Тут же, вперемешку со взрослыми, в первом ряду стояли казачата и городовые ребята. Затаив дыхание, они смотрели, как на чудо, на казака, закованного в железо, возомнившего себя императором. Неподалеку, позванивая оковами, стояли на коленях и другие схваченные бунтовщики, в том числе и изменники. Пугачёв, пользуясь случаем, громогласно корил предавших его полковников:
 - Вы, иуды продажные! Хучь и упросили меня принять имя покойного царя, сами творили многое без ведома мово и супротив воли моей!
  Рокочущий  бас его эхом разносился по городку. Казаки вряд ли понимали горькие слова своего предводителя, стояли, понурив головы, каждый думал о своей горькой участи.
                ***
  Днём позже в Яицкий городок прибыл один из карательных отрядов майора Меллина, в котором находился и генерал-поручик, князь Александр  Суворов. Екатерина ещё до гибели генерала Бибикова требовала его прибытия на внутренний фронт, но генерал-фельдмаршал Пётр Румянцев уклонялся от монаршего распоряжения. Опытный царедворец и знаток европейской политической кухни, он нашёл хитрую уловку, мол, «сия отлучка Суворова подала бы неприятелю подтверждение по делам оренбургским», зная, что императрица скрывает от запада истинное положение дел. Хотя истинная причина была в ином.
 Румянцев удерживал своего лучшего полководца с тем, чтобы тот не умножил славу Бибикова, к которому питал постоянную ревность. И вот теперь, когда мятеж был почти подавлен, командующий отпустил своего козырного генерала, можно сказать, к шапочному разбору. А светлейшему князю, не смотря на блистательные победы, как всегда за его дерзость, задерживали присвоение очередного чина, и ему желательно было бы самому захватить самозваного императора, но его опередили. Теперь у его сиятельства оставался последний шанс, хотя бы конвоировать Пугачёва и сдать его с рук на руки, переняв руководство, да, пожалуй, и саму славу у неугомонного преследователя Емельяна, полковника Михельсона. Это тоже стоило немалой награды, и полководец не ошибся. Золотая шпага с алмазами была ощутимой добавкой к ордену Святой Анны, Александра Невского и Святого Георгия, второй и третьей степени. В ноябре 1774 года он снова был направлен в оренбургские степи уже в качестве командующего войсками порубежных земель, населению которых грозил голод, набеги и грабежи ордынцев.
 Рассказывают, что однажды возмущённый дерзким нападением соседей с Бухарской стороны, Александр Васильевич послал за Яик, в погоню эскадрон гусар Бахмутского полка. Те, нагнав грабителей, вернули много скота и освободили более четырёх сотен обоего пола русских, башкир, татар, калмыков.
   За допущенное самовольство генерал  Суворов получил строгий выговор от самой императрицы. Недолгое пребывание великого полководца в степях Приуралья оставило добрую память казачьего населения. Его гуманное отношение к участникам восстания, не шло ни в какое сравнение с жестокими расправами, творимыми под руководством графа Петра Панина и других карателей.

                9. Кулебяка.
 
    А Яицкий городок, после поимки Пугачёва, жил теперь тревожной, но богатой на события жизнью.  Ваня с Кириллкой, да и почти вся детвора теперь с самого утра пропадали у окружённой плотным кольцом войсковой канцелярии, где велись допросы Пугачёва и его сообщников.
   Мария, обеспокоенная состоянием здоровья своего Андрюши, испекла большую кулебяку с рыбой да целую плетёнку пирожков с потрошками и наказала Ване отнести корзину отцу в его присутствие:
 -  Пусть сам поест да начальство угостит, может и Суворов не побрезгует. Князь всё же. Как его величают-то?
 - Зовут его Александр Василич, тебе ж батяня про него рассказывал.
 -  Да их там стоко понаехало, рази всех упомнишь. Я от токо Савву Иваныча знаю, обходительный офицер. Отнеси, пусть поедят.  Кто их там покормит?!
   Ребята прибыли к войсковой избе, но сразу же были остановлены часовыми.
 - Нам бы к капитану Крылову, маманя пирожков ему напекла,- зачастил  Иван.
 - Не положено! – рявкнул капрал, загораживая штыком дорогу.
 - Позовите офицера! - не отступал настойчивый мальчуган,- я сын капитана Крылова.
   Озадаченный капрал, видимо, из охраны генерала, хмурился, но не уступал упёртому подростку:
 - Никакого Крылова я не знаю. Тебе сказано - «не положено», отойди в сторону, пока по шее не схлопотал.
  Чувствовалось, что часовой теряет терпение, да и солдаты из оцепления, наблюдая перебранку с настойчивым мальчишкой, уже посмеивались над незадачливым капралом. На шум выскочил поручик Юматов, выяснив в чём дело, хотел было сам передать корзину, но Ваня шепнул ему на ухо:
 - Дядь Лёнь, нам бы на Суворова поглядеть, мы тут пирожков да кулебяку принесли.
 - Ну, если к самому Александру Василичу?! – озадачился поручик, строго глянув на капрала,- тогда проходите.
  И не успел ещё Юматов закрыть за собой дверь, как Ваня, не останавливаясь ни на минуту, с корзиной в руках, прошмыгнул в канцелярию и прошёл в зал. За  длинным столом увидел отца над кипой бумаг, далее у окна, уже знакомого ему дядю Савву Маврина, который часто угощал его сладостями. В торце стола, в кресле, Ваня увидел невысокого худощавого человека в генеральском мундире, с седым хохолком на лбу, это и был, видимо, сам Суворов.
 - Александр Василич! – бесцеремонно обратился Ваня к полководцу, ставя на стол замотанную в полотенце, корзину,- тут маманя испекла вам кулебяку, да пирожков с потрошками, ешьте на здоровье!
    Суворов, оторвав взгляд от бумаг, с любопытством рассматривал бойкого мальчугана.
 - Ты, чьих же будешь? – спросил он, улыбаясь и дивясь смелости мальчика.
 - Да это, Ваше сиятельство, сынок капитана Крылова, моего заместителя,- поспешил ответить Маврин.
 - Шустрый пострелёнок, смелый, по хватке видно,- повернулся Суворов к Андрею,- сколько ему?
 - Десятый пошёл, Ваше Сиятельство. Грамоте обучен, математикой интересуется, на скрипке по нотам «Мазурку» играет.
 - Да-а-а, такие самородки ныне редкость. В учёбу его надо отдавать, непременно в учёбу, далече пойдёт.
    У Андрея вертелось на языке ответная фраза – на какие шиши? Но он промолчал, думая про себя, мне бы ваше жалованье, Светлейший.
     Когда Ваня с Кириллом выскочили из канцелярии, их окружила вся мальчишеская братия. Обнимали, хлопали по плечам обоих друзей, завидовали, просили рассказать. Как же, с самим Суворовым разговор вели.
                ***
   После первых допросов бунтовщиков, Екатерина затребовала записку о причинах восстания казаков. Капитан-поручик Маврин и капитан Крылов на основании проведённых допросов добросовестно изложили свои доводы и, по их мнению, основные мотивы бунта. Содержание записки императрице не понравилось. «Слишком много наветов о жестокостях власти», такова была резолюция самодержавной властительницы России. Капитан-поручик Маврин вскоре был отозван в Оренбург и далее, в Казань, а капитан Крылов продолжил службу в Яицкой крепости. Вполне возможно, что искреннее, правдивее заключение о причинах восстания, изложенное капитанами и повлияло на их дальнейшую судьбу.
                ***
  После конвоирования Емельяна Пугачёва в Симбирск, под присмотром самого Суворова и перевода следственной комиссии в Оренбург и Казань, в Яицком городке наступило затишье. А из Симбирска стали поступать слухи о странных покушениях на мнимого Петра Третьего в момент его конвоирования. То рядом с местом ночёвки знатного пленника, внезапно загорается изба, то вдруг неподалеку начинается стрельба, то Емельяну подают отравленную похлёбку, от которой он чуть ли не погибает.
  Глава Тайной комиссии генерал Павел Потёмкин, догадывался, что это козни польских конфедератов, участников мятежа. Они, вероятно, боялись, что под пытками, так называемый «маркиз», раскроет все секреты европейских разведок, с которыми тот вероятно имел связи.
 А тайн было немало. Одну из них, быть может, самую курьёзную, случайно выболтал младший из братьев Пулавских, ещё в Курмыше, где решался вопрос о походе на Москву. Специально подготовленный двойник Пугачёва, некий офицер Наваррского полка Михаил Доманский, при захвате старой столицы должен был убрать подлинного предводителя восстания, захватить власть в государстве и обратиться к странам Европы за помощью. И Россия невольно хлебнула бы оккупации и растерзанию на куски.
   Тогда Емельян, слушая пьяный бред смазливого болтуна, любовника жены казанского губернатора Брандта, не знал верить или не верить в уготованную  для страны страшную катастрофу и, вопреки желанию своих атаманов и настойчивым польским советникам, повернул на юг, не пошёл на Москву, предполагая, чем это может обернуться для России.
    Да, донской казак Емельян Иванов Пугачёв взял на себя великий грех, имя убиенного сумасбродного императора, да он хотел освободить народ от гнёта неправедной власти, быть может, мечтал образовать справедливую казачью республику, но изменником своего Отечества он стать не мог.

                10. Похищение юных рыболовов.

    Как-то само собой получилось, но враждующие прежде подростки: и бунтовские, и городовые, после всего пережитого за последнее время, стали меньше драться, соперничать и, в конце концов, подружились. Однажды, когда установились  погожие дни, местные казачата пригласили городовых на рыбалку в давно облюбованное ими место за городком, близ посёлка Дарьинское.
   Ребята, конечно, знали, что левый берег Яика это уже территория враждебной орды, но они и не собирались переходить на её сторону, и предпочитали порыбачить на своей земле. Беспечные сорванцы, без ведома старших, прихватив рыболовные снасти, с рассветом отправились в довольно опасное место.
   Верстах в восьми от городка, там, где Яик коленом круто поворачивал к югу, разливаясь во всю ширь, было порожистое место. Вода скапливалась у гряды камней, задерживая  рыбу, поэтому и клёв здесь был хороший.  Оба берега в этом месте понижались, образуя удобное место и для переправы, для «перелаза», как говорили старожилы. Правая, казачья сторона, заросла густым терновником и ежевичником, за которыми вздымалась вековая дубрава в непроницаемом густолистье. Место было укромное, течение здесь замедлялось, образуя круговорот с глубоким омутом.
   Фёдор, заводила ватаги, долговязый, крепкий сидёнок, по праву старшего, распределил места для рыбалки, сам присел на корточки около Ивана.
Насадили наживку, красных, жирных червяков, закинули удочки, стараясь не шуметь, ждали первой поклёвки, но клёва пока не было.
 - Я говорил, надо пораньше выйти,- шептал Федя,- проканителились.
 - Здесь место какое-то мрачноватое,- посетовал, оглядываясь, Иван,- да и перекат почти рядом. По нему с той стороны легко перескочить.
 - Ты чё, Ваньк, труса играешь? - а давеча вроде смелым казался,- съехидничал друг.               
 - Врасплох и медведь труслив,- парировал Иван,- осторожность - не трусость, а всё ж местечко здесь очень опасное.
 - Окстись, Ванюха? Мы с прошлого лета тут рыбалим и завсегда с уловом,- уже не сдерживаясь, разорялся казачонок.
 - Да я не про то, Федя, времена поменялись! Пока у нас тарарам, орда совсем обнаглела. Мы пока из Оренбурга добирались, так, чуть в засаду не попали на Быковке. Если б не дед Иван, они б нас всех перебили. Да и на Бухарской стороне выстрелы гремели.
 - Не трусь, Ваньк! Казаки наши всегда наготове, да рядом и батя твой с драгунами. Не сунутся.
   Помолчали. На миг выглянуло солнышко и как по команде почти у всех задергались поплавки, начался клёв. Вдруг где-то сзади всхрапнула лошадь, и звякнуло чем-то металлическим. Все ребята насторожились, стали прислушиваться, повеяло какой-то жутью, но всё стихло. Низко над водой летали стрекозы, вдали безмятежно куковала кукушка, где-то чачакала сорока.
 - А чего вы все испугались? – заулыбался Фёдор,- это Иван на всех страху нагнал. Орда, да орда…
  Но не успел он договорить, как заметил за Савкой, стоявшим крайним, за Иваном, несколько человек в малахаях. Все они держали натянутые луки, направленные на ребят.
 - Эй, малайки! – раздался визгливый гортанный голос,- слушай меня! Всем стоять! Не двигаться! Кто побежит, стрела догонит и башка секир! Все поняли!
   Крайний от Савки разбойник мигом разобрал аркан и, передав конец верёвки одному из дюжих сабарманов, стал привязывать к ней крепкими волосяными вязками всех ребят поодиночке. Окружив ватагу казачат со всех сторон, ордынцы с обнажёнными кривыми саблями, готовы были немедленно применить своё страшное оружие. Замыкая цепочку рыбачков, Федя стоял рядом с Иваном, ожидая очереди быть привязанными к общей верёвке, а на краю обрыва, за Савкой, беспечно выставил ногу, небольшого роста сабарман, видимо, вожак, коверкая слова, кричал по-русски, командуя своими нукерами.
   Иван, переглядываясь с Фёдором, понимали, что всем уготована продажа на невольничьем рынке, если им ещё ранее не отсекут головы за неповиновение, и не знали что делать. Позорный плен казался неизбежным. Оба винили себя, что ушли тайно, никому не сказав о рыбалке, что их даже не будут знать, где и искать.
    Вдруг Ваня заметил, что увлёкшись своими указаниями, вожак подошёл к самому краю обрыва. Иван, глянув в упор на друга, кивком головы показал, что надо сделать. Фёдор, переминаясь с ноги на ногу, незаметно шагнул назад и оказался за спиной вожака. А ребята сопротивлялись, как могли, не давая себя привязать к общей веревке и, осыпаемые ударами плетей, отвлекали внимание торопящихся разбойников. Воспользовавшись суматохой, Фёдор вдруг резко толкнул вожака к обрыву, а Иван, качнувшись, незаметно подставил ему ногу. Потеряв равновесие, главарь, не удержавшись на крутом обрыве, плюхнулся в воду и стал тонуть. Федя, не теряя времени, оттолкнулся от берега, мигом прыгнул следом и скрылся под водой, уходя вниз по течению. Опешившие разбойники, вместо того, чтобы спасать своего вожака, опомнившись, стали осыпать стрелами место скрывшегося беглеца, но Федя считался лучшим ныряльщиком среди ребят и долго не показывался наружу, а быстрое течение хорошо ему помогало. На миг он показал голову из воды, уже в саженях пятидесяти от преследователей, ещё в пределах лёта стрел и, сделав глубокий вдох, опять скрылся. Обескураженные разбойники одну за одной посылали десятки стрел во след смелому казачонку. Но Ваня, да и все ребята, наблюдающие за тщетными усилиями разбойников погубить их товарища, знали, что стрела, попав в воду, сразу же теряет скорость и направление. После третьего выныривания, он уже был вне досягаемости стрел и, уже не скрываясь, уплывал всё дальше и вскоре скрылся за поворотом реки.   
      Увлечённые дерзким бегством казачонка, сабарманы, наконец, обратили внимание на своего пускающего пузыри, тонущего вожака, кинули ему аркан и с большим трудом вытянули его из воды. Озлоблённые неудачей с отчаянным беглецом, ордынцы, повязав пленников, стали их беспощадно избивать, но были остановлены своим предводителем, который, видимо, вспомнил, что дорогой товар портить не следует. К тому же отпетые стервятники не были уверены, что беглец утонул в реке и, боясь погони, стали готовиться к переправе.    
    Имея древний опыт конвоирования живого товара, они, привязав один конец аркана к седлу переднего коня, а другой к коню, идущему сзади, они как бы нанизали пленников на кукан. Сами рысили по бокам, подгоняя отстающих. По острым камням брода плачущих, исхлёстанных плётками ребят, перетащили на ордынский берег Яика, и Ваня, несмотря на ноющую от ударов спину, сосчитал разбойников. Их унылый кортеж сопровождало пятнадцать негодяев. По пятёрке спереди и сзади, и пятёрка по бокам. Матёрые похитители торопились, поспешая уйти подальше от реки и, когда мальчишки, задыхаясь от быстрой рыси коней, стали падать, перешли на скорый шаг, подгоняя плётками тех, кто уже тащился, ухватясь за волосяной колючий аркан.       

                11. Погоня.

    Решив отдышаться, Федя, перевернувшись на спину, заметил, что злополучный брод скрылся, наконец, за поворотом реки и сразу повернул к правому, казачьему берегу. В его гудящей, от частого ныряния голове, билась только одна мысль – как можно скорее добраться до городка и сообщить о случившемся. Он остро, до боли в сердце, понимал, что ждёт всех ребят и изо всех сил старался помешать этому.
   По крутому, осыпающемуся обрыву он с трудом вскарабкался наверх и, упав в мягкую траву, еле отдышался. Его тело ещё бил мелкий озноб, а в голове уже вызревал план действий. Фёдор припомнил, что за дубравой начинается низина, потом косогор с окатистым каменистым уступом, за ним луга до самого Чагана, где казаки пасут скот, а там и до городка рукой подать.
   Вскочив на ноги, казачонок оббежал дубраву и, остановившись на косогоре, заметил вдали пасущийся косяк коней. Воспрянув духом, Фёдор изо всех сил помчался вниз, к табуну, размахивая руками. Расстояние было немалое, но белая фигура хорошо выделялась на тёмном фоне косогора. Пастухи, видимо, заметили подростка и один казак поскакал ему на встречу. Запыхавшийся мальчуган не мог сразу связно рассказать о случившемся и, плача повторял только три слова – кыргызы захватили ребят. Посадив впереди себя Федю, встревоженный казак вернулся к товарищам. И вскоре два верховых, не теряя времени, прихватив мальчугана, уже мчались в городок. К счастью, Крылов был на месте. Срочно объявили тревогу и, спустя десяток минут, из крепости галопом вылетела группа вооружённых казаков и драгун. У раздорожицы остановились, и Иван Кириллович предложил свой план действий.
 - Ежели мы скопом пойдём за ними в погоню, то будет беда – ордынцы, живыми добычу не бросают, вы все это знаете.
   При этих словах у Андрея сжалось сердце. От Федора он уже знал, что Иван и Кирилл тоже повязаны.
 - От перелаза,- продолжил Кириллович,- самая короткая дорога к границе с ордой, если ехать прямо на пересохшую речку. Теперь там глубокая лощина, с густым терновником, но тропка на ту сторону имеется. Вот за ней и начинается земля орды.
 - Так что вы предлагаете? – невольно вырвалось у Андрея, не терпящего длительных рассуждений.
 - Ты, отец, не горячись! Тут дело требует холодного ума. Мой внук тоже там в завязке и я переживаю не меньше тебя.
 - Иван Кириллыч! Ты можешь покороче, ить, медлить неколи,- взмолились и остальные.
 - Остыньте, мать чисна! Надо всё точно рассчитать. Наверняка ребят они гонят пешими, а это не так быстро и не так уж и близко, почитай десять вёрст с лишком.
Надо обойти окольными путями, раньше них подойти к лощине, сделать засаду и, главное, при нападении отделить ребятню от ордынцев. Если нам это не удастся, быть большой беде. Уяснили?
   Переправившись через Яик вплавь и сэкономив время, драгуны и казаки, среди которых было пяток пластунов, служивших на Кавказе, кинулись в погоню, держась подальше от похитителей.
   Едва не загнав коней, они окольными путями, успели опередить разбойников, нашли тропку через лощину и, стараясь не наследить, скрытно залегли в густом чилижнике. Ждать пришлось недолго. Послышался  конский топот и затих. Вдруг у края тропы раздвинулись ветви терновника и показалась голова в лисьем малахае. Посланный разведчик пытался проверить, нет ли засады, но пластуны, скрытно залёгшие в нескольких шагах, под толстым слоем травы, не шелохнулись. Кайсак спешился, прошёл до самого низа лощины, прислушался. Его смущало назойливое чачаканье сороки, сидевшей на ветке карагача. Он ещё раз внимательно огляделся, но трава на тропе не была примята и тревогу сороки, видимо, отнёс на свой счёт. Развернувшись, он вскочил в седло и скрылся из вида. 
 - Не заметил ли он засаду? – билось в голове у Андрея, следившего за разведчиком, затаившись в густом тальнике с противоположного берега лощины. Такая же мысль, вероятно, терзала и всех служивых, наблюдавших за передовым ордынцем. Все, затаив дыхание, ждали развязки. Время тянулось томительно долго, минута казалась часом. Но вот в тревожной тишине послышалось сдержанный храп коней, детские крики и глухие удары плетей.
   Андрей всем нутром почувствовал общее напряжение всей засадной команды и по-настоящему забоялся, что кто-нибудь не выдержит и тогда…
 Но вот заколыхались рукастые ветви терновника, и показалась передовая цепочка всадников. От седла ближайшего наездника тянулся волосяной аркан, на котором и были попарно привязаны, спотыкающиеся, еле  удерживающиеся на ногах подростки. Вся связанная ватага втянулась, наконец, в лощину и брякнулась наземь, идти без отдыха они уже не могли. Это, вероятно, понимали и сами похитители. Неминуемо назревала решающая схватка.
   Андрей невольно сосчитал ребят, их было двенадцать, как и уверял Федя. В самой последней связке капитан заметил Ваню и Кирилла. Им, видно, досталось больше всех. Лица были в кровоподтёках, сквозь прорехи  изорванных рубах проглядывали иссиня-чёрные рубцы побоев. У потрясённого капитана невольно сжались кулаки, и он невольно сдерживал себя.
   Переплетённый густой травой, колючий терновник, разросшийся по склону лощины, позволил уместиться только первой пятёрке ордынцев, связке невольников и крайнему всаднику с привязанным к седлу концом верёвки, остальные конвоиры были отделены густой, почти непроницаемой порослью кустарников. Это и облегчило задачу преследователям.
   Раздался еле слышный свист дротиков и помахивающие плётками два мерзавца, поражённые в горло, повалились замертво. В то же мгновение, на другом краю цепочки, свирепый на вид разбойник, стоявший близ ребят, не успев выхватить лук из колчана, был поражён одним из пластунов, метнувшим нож.
 - Всем лечь на землю! – свистящим шёпотом приказал юным пленникам один из казаков.
   Оба конца аркана, привязанные к сёдлам сабарманов, были сразу же обрублены, и началась ожесточённая пальба. Окружённые с обеих сторон ордынцы, отчаянно сопротивлялиь. Некоторые из них пытались прорваться сквозь упругие колючки терновника, но это им не удавалось. Казалось, что уже все негодяи были перебиты, но тут случился казус. Когда драгуны и казаки и кинулись развязывать мальчуганов, один из кайсаков, притворившийся убитым, вскочил на коня и ускакал в сторону орды. Преследование по чужой земле, казаки посчитали крайне опасным, но нельзя было и медлить, беглец в любую минуту мог привести за собой погоню. Осмотрев раны ребят и оказав им первую помощь, разобрали по сёдлам избитых незадачливых рыболовов, выловили отбитых скакунов и приготовились в обратный путь.
     Ваня, Кириллка и некоторые другие казачата, несмотря на слабость, храбрились, просили пересесть на трофейных коней.
 - Нет, хлопцы, не для того мы вас спасали, чтобы ещё раз потерять,- строго прикрикнул Кириллович,- вы и так еле живые, а кайсацкие лошадки шибко норовистые, не всякого подпустят да они вас враз скинут.
Ожившие хлопцюганы, казалось, уже позабыли об ожидавшей их страшной участи и на перебой, превозмогая боль, подтрунивая друг над другом, выясняли, кто из них больше испугался. Да и казаки, обрадованные тем, что удалось спасти своих сорванцов от гибели, расслабились и, как будто, успокоились. Их беспечное  состояние нарушил отрезвляющий голос войскового старшины:
 - Послушайте, служивые!  Вы, мать чисна, что-то рассупонились, осоловели от одержанной победы и не берёте во внимание, что один мерзавец утёк, а может и ещё пара. Трёх коней не досчитались, а их должно быть пятнадцать, как Ванюшка сказал. А если энти беглецы  соберут погоню, тогда нам хана, надо срочно тикать.
  Слова Ивана Кирилловича снова вернули всех к тревожной действительности и, через пару минут отряд уже мчался к дому. В арьергарде, держа наготове оружие и постоянно оглядываясь, сгруппировались те конники, у которых не было пострадавших рыбачков. Дорога домой показалась всем короче, а мальчишки с горечью узнавали знакомые места, ту проклятую тропинку, по которой их, подгоняемых плётками, тащили на верёвке.
   А в городке их уже ждали. У крайних улиц стояла толпа плачущих женщин, стариков, суетящейся ребятни. Кто радовался при виде спасённых подростков, кто не мог удержаться от слёз, а один старый, прихрамывающий казак, по уши заросший бородою, размахивая костылём, выкрикивал, шепелявя:
 - Выпороть вщех поштрелят, как шледоват, чтоб жнали, где рыбалить! Таперчи вщюду орда безнаказанно гуляить. Взрослые казаки и те за крепость токо командой выходют да с оружием, а им, ишь, рыбалить защвербило. А если б Федьку подстрелили, али утоп, безвестно пропали бы. Никто б и не знал, где и искать-то вас! Рази ж так можно!
 - Да они и так натерпелись, чуть не сгибли,- бросилась в их защиту сердобольная казачка,- вон все изранены, избиты, в синяках да кровоподтёках. Их теперь на рыбалку и сдобными какурками не заманишь!
  Мария узнала о случившемся, когда Андрей с Кирилловичем привёзли ребят в изорванных рубахах да в кровоподтёках, чуть не до смерти перепугалась и едва не потеряла сознание, но заметив счастливые глаза мужчин и выяснив причину, разрыдалась.
 А бабушка Христинья, поохав, сразу же принялась за лечение своего названного внука и его преданного друга Кириллки.

               ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. ПРОЩАЙ, ЯИК, ЗАПОЛЬНАЯ РЕКА.

1. Хвостатые подпевалы.

   Вскоре, по вызову начальства, Иван Кириллович воротился в Оренбург и увёз с собою строптивого внука Кириллку:
 - Пусть отец с ним справляется, а то совсем от рук отобьётся, да и Семёну по хозяйству помощник нужен.
   Закадычные друзья, Иван и Кириллка, как родные братья, расстались со слезами на глазах, чтобы никогда уже, видно, не встретиться. Городовых да бунтовских дружков Вани тоже приструнили, всем нашлось дело.
    Андрей Прохорович, несмотря на свою занятость, заметил неприкаянное состояние сына и как-то спросил:
 - Ты по скрипке не соскучился?
 Ваня с минуту глядел на отца затуманенными глазами, затем хлопнул ладонью  себя по лбу и, благодарно глянув на отца, воскликнул:
 - А я всё мучился, думал, чего мне не хватает? Оказывается  моей доброй скрипушечки.
    С тех пор Ваня после утренних поручений по дому, брал скрипку, забирался в самую гущу кустарников за домом на пустыре и разучивал упражнения, которые давал ему ещё дядя Ёжик. Густая листва заглушала пиликанье, а до крайних домов было не близко, так что любопытных, как казалось юному скрипачу, не наблюдалось. Но однажды, когда он заканчивал один из самых сложных пассажей, вдруг послышалось тихое повизгиванье в такт мелодии. Опустив смычок, Ваня увидел недалеко от себя коротконогую собачку коричневой масти, которая подняв к верху морду, старательно подвывала, глядя на скрипача преданными глазами. Продолжив  играть, Ваня ещё более удивился, подвывало уже две собачки. Но самое необычное, что собачий дуэт не был простой какофонией звуков, а был довольно гармоничен и порой даже совпадал с мелодией.   
  -  Ничего себе собачий ансамбль! – хохотал Иван, чуть не задохнувшись от смеха. Он долго не мог продолжить свои упражнения, не зная, кем считать хвостатых певцов: зрителями или участниками собачьего концерта. В небольшом городке, где трудно что-либо утаить, вести быстро разносятся по городу и вскоре на утреннее пиликанье юного музыканта стали собираться сначала городовые, а потом и бунтовские ребята, порой заглядывали и взрослые. Хотя вряд ли их привлекала скрипичная музыка, все приходили послушать необычные пёсьи подвывания.
 
                2. Щедрые награды и забытый герой.

     Миновала ненастная тревожная осень. Ваня Крылов заметно повзрослел, в феврале ему исполнялось уже десять лет, и отец всерьёз занялся его обучением, изучали Письмовник профессора Курганова. Порой Андрею помогал Алексей Михайлович Юматов, теперь уже капитан, переведённый из Оренбурга, учил Ивана немецкому и французскому языку, попутно истории, географии. Эти нечастые встречи с двумя капитанами были для Вани самыми желанными в его теперешней жизни.
  В хмурый вьюжный день в Яицкий городок пришла депеша из Оренбурга, что десятого января, в Москве, на Болотной площади  казнён Емельян Иванов Пугачёв. При четвертовании произошло недоразумение: то ли по ошибке палача, то ли по монаршей «милости» Екатерины, первой была отрублена голова, а уж потом конечности. Тело его сожжено, пепел был развеян. Так закончилась история Пугачёва.
   По смелой оценке Александра Сергеевича Пушкина, «мятеж, начатый горсткою непослушных казаков, усилившийся по непростительному нерадению начальства, поколебал государство от Сибири до Москвы, и от Кубани до Муромских лесов».  А неделей позже, 16 января 1775 года, как раз на большое багренье, пришёл указ сената «для совершенного забвения сего на Яике последовавшего нещастного происшествия, реку Яик… переименовать Уралом, а потому и оное войско именовать Уральским, равно и Яицкому городку называться отныне Уральск…».   
                ***
   Но вот прошли малое и большое багренье, развернулась и весенняя плавня, севрюжья, стаял снег, солончаки расцвели разноцветным ковром тюльпанов.  На фоне этой природной красы шла расплата за содеянное.  Тысячи яицких казаков сложили свои головы в боях с карателями. Три сотни попали под следствие, осуждены на каторжные работы. Писари Военной коллегии, Иван Почиталин, яицкий казак, да илецкий, Максим Горшков отправлены в ссылку. Десятки самых непокорливых предводителей восстания были подвергнуты мучительным казням, а девять иуд, предателей народного вождя восстания были «помилованы» - сосланы на побережье Балтики, их лишили казачьего звания.
Безжалостное время постепенно зарубцевало страдания непокорных возмутителей, обуглилась и зачерствела память их родичей и друзей, а подвиги и устремления к праведности отчаянных казаков, запечатленные во множестве документов, легли на вечные полки истории.
   После экзекуций и казней непокорных, власть начала награждать своих защитников. Почти все сторонники старшинской партии, выступавшие против Пугачёва, получили годовое жалованье. По-царски был обласкан полковник Симонов, «храбрый» комендант Яицкой крепости: получил шестьсот душ крепостных, должность обер-коменданта в губернском Белгороде и при выходе в отставку чин бригадира. Тайный покровитель коменданта так и остался неизвестным, но он был. А прозорливый следователь, капитан-поручик Савва Маврин, хорошо изучивший «героя», писал генералу Павлу Потёмкину, что Симонов не только крайне труслив, глуп, весьма склонен к пьянству и требовал его смещения.
  Как ни странно, но отважного защитника крепости, капитана Крылова, обошли и наградами и чином, как будто он не отдал службе все свои силы и здоровье. Симонов обязан был дать представление о своём героическом заместителе, но он, видимо, ни одним добрым словом не обмолвился о Крылове, приписав всё руководство по обороне себе. За  капитана заступился генерал Павел Потёмкин, прислав хороший отзыв о нём, но к тому времени прошение Крылова об отставке уже поступило в сенат.
    После получения отписки из Военной коллегии, Андрей, быть может, впервые по-настоящему задумался о своей судьбе и судьбе своей семьи.  Остаться на службе, быть подчинённым размеренной воле военного ведомства, заведомо зная о его бессердечии и равнодушии, он не мог. Самое лучшее, чего он мог добиться - это получить очередной чин и должность коменданта, в какой-нибудь забытой Богом, крепостишке, затерянной в степной глуши, где была бы навеки похоронена его мечта, выучить своего талантливого сына. А в том, что у него недюжинные способности, Андрей был уверен. В том же его убеждали и довольно известные личности.
   Оставался единственный, хотя и рискованный, не знаемый им путь – это уход в отставку, в статскую жизнь, с которой он ещё не встречался.
 - Но где и кто в России, мог приветить меня и мою семью, хотя бы на короткое время? – спрашивал себя Андрей,- конечно, только родная мать, да и древняя Тверь, где он родился. Город на пути меж двух столиц, довольно богатый купеческий, захолустным его не назовёшь, авось, там и Ване найдётся достойное учение.
                ***
   Перед самым отъездом Крыловых, в городок прискакал Семён Акутин.
 - Что, братуха, покидаешь нас навсегда? Боле не свидимся? – со слезами на глазах спрашивал он друга.
 - Ну, почему же не свидимся? – отвечал с грустной улыбкой Андрей.- Тверь же по дороге на Петербург. Ты станешь полковником, будешь в столицу наезживать, авось и встренемся, да и не раз.
 - Ну, ты, Андрюха, и выдумщик, настоящий затейщик, может там и крестничка моего Ванюшку, в учение пристроишь?
 - Вот и я о том же подумываю,- ответил друг.
 - Да, Андрюш, чуть не забыл новость о твоём знакомце Понятовском, обсказать.
 - Это свиное рыло век бы его не знать. Подлец из подлецов. Так что, он ещё жив? - удивился Андрей.
 - Ты ж знаешь, навоз не тонет. Недавно побывал я в Троицкой крепости,- продолжил, Семён,- следователя Тайной комиссии сопровождал с командой. Очевидцы такое порассказали – не поверишь. Когда мятежники  попытались штурмовать крепость, то Понятовский  с группой полячишек-конфедератов совершил гнусное предательство – сняли запоры и открыли ворота мятежникам. Потом  видели его уже в гражданском платье, в доме коменданта шарил, а когда пришёл генерал Деколонг с корпусом, он снова был в форме драгунского офицера, да и затерялся. Сейчас в розыск объявлен, как государственный преступник.
 - Эта сволота живуча. Они, пожалуй, и генерала Бибикова отравили. Да и этот мерзавец ещё немало бед может натворить. Вот же беда,- возмутился Крылов,- все люди, как люди, один чёрт в колпаке.
   Узнав, что Андрея обошли наградами, Семён загорячился:
 - Я по приезду в Оренбург сразу же к Наумову, пусть он добьётся аудиенции у генерала Потёмкина, пока тот ещё в Тайной комиссии.
 - Бесполезно, братушка! Потёмкин знает и уже ничего сделать не может. Моё дело передано в сенат.
 - Да, как же так! Андрей! Ведь на тебе же вся осада крепости держалась. Ты достоин самой высокой награды. Это всё проделки прохиндея Симонова. Хошь, я его прикончу!
 - Ты что, Сёма! Оставь его в покое. Одним подлецом меньше, одним больше. Всех не перебьёшь, а у тебя два сына-орла подрастают. Добрые казаки будут, всем Акутиным на славу.    

3. Роковая встреча.

   Попрощавшись со своими верными драгунами, Андрей Прохорович стал собираться в дальнюю дорогу. Бабушка Христинья, как ни уговаривала её Мария, переезжать в Тверь отказалась.
 - Чужая сторона – мачеха,- говаривала старая,- да и не доехать мне до тудова, дорогой околею, в чуженине скороните. Я уж тут доживать буду. Хучь и не рядом со своими могилками, но всё ж близко к Яику Горынычу, на яво берегу и мои сыночки покоятся. Вот и Аграфена к себе зовёт, да, ить, я никогда никому обузой не была. А ты, Марьюшка, поезжай, не зови меня, там и свекровушка у тебя. Да Ванюшку поберегите, больно уж мозговитый растёт.
 -  А уж какой шебутной, спасу нет,- возразила Мария,- озорник несусветный.
 - Ничё, ум бороды не ждёт. Я от век прожила, а так грамоту и не познала, а он уж и толстые книжки почитыват. Хотела б я узнать, что из него выйдет, как в лета войдёт, да навряд ли доживу.
                ***
    На ямских станциях почти везде ещё дежурили военные, и движение на перекладных обходилось без долгих ожиданий. Лёгкие тучки часто закрывали жар дневного светила и прохладные веяния с Уральских хребтов хорошо освежали путников, но не всех. Степной тракт был весьма однообразен и Крылов-младший не мог долго усидеть на тряской повозке. Он часто соскакивал на дорогу и бежал наперегонки с лошадьми к вящему удовольствию ямщика.
   После степных просторов, вдали засинел  могучей стеной Бузулукский бор. Андрею при поездке в Астрахань места эти были знакомы, и он подробно пересказал всё, что узнал от поручика Юматова. И о голимом песке, глубиной в сорок саженей, на котором и произрастает это дубровное чудо. И про живность: косулей, кабанов, медведей, населяющих бор, и про могучего сохатого, которого даже волки и медведи боятся. Припомнил и преданность самцов лосей своей избраннице, и жестокую месть всякому, кто покусится на жизнь его любимой.
    Уже перед самым закатом подъехали к Бузулукской крепости, где их ждал ночлег. Едва они успели занять место в дальнем углу за ширмой, как на тройках подкатили жандармы, конвоирующие преступников. Служивые  быстро заперли их в специально оборудованной арестантской комнате с железной дверью и заказали ужин.
  Андрей, устроив свою семью, решил сходить в каморку смотрителя, чтобы переписать подорожную на разгонных лошадях на утро. Проходя через длинные еле освещённые сени, он неожиданно столкнулся с человеком. Крепкий удар в плечо вызвал поток невнятной брани у встречного путника, из которой Андрей разобрал лишь две фразы. «Пся крев!» и «курва-мать». Язык явно был польский, да и голос показался Крылову до удивления знакомым. Несмотря на тёплое время года, нижняя часть лица мужчины была закрыта башлыком. Остановившись, Андрей стал перебирать в памяти интонации известных ему знакомых, обернулся и в располневшей, грузной фигуре, узнал Понятовского. Известное ругательство на польском языке подтверждало его догадку. То был его смертельный враг, да к тому же и государственный преступник, изменник, погубивший Троицкую крепость. В сознание Андрея внезапно закралась тревога. Ведь Понятовский шёл в комнату, где были Мария и Ваня. Правда, там находились и вооружённые жандармы, но кто знает, что может выкинуть этот сумасбродный варнак. И Андрей невольно крикнул:
 - Понятовский! Стой!
   Тот неожиданно вздрогнул и повернулся лицом к стоящему в двух шагах
Крылову. Правая рука его  сразу же скользнула за отворот кафтана.
 - Что вам угодно, господин? – произнёс он, щурясь.- А это ты, Крылов? Курва мать! – крикнул он, выхватывая пистолет из-за пазухи.
   Но Андрей успел схватить его за кисть и повернуть ствол вверх дулом. Завязалась жестокая борьба. Правыми руками оба противника пытались завладеть пистолетом, а левыми наносили удары по лицу и туловищу. Силы противников были примерно одинаковы, но поляк крепко держал рукоять пистолета и силился направить ствол в лицо противника. На миг это ему удалось. У Андрея всё похолодело внутри. Он в раз представил, что будет с Марией и Ваней, если этот бывший капрал выстрелит в него. Эта страшная мысль удвоила его силы. Крылов сумел в мгновение ока направить ствол в потолок и так сильно сдавить запястье поддонка, что тот невольно нажал на спусковой крючок. Бревенчатые стены многократно усилили звук выстрела
 и вызвали мгновенную реакцию конвоиров. Дверь с треском распахнулась, и в сени выскочили жандармы. Они моментально скрутили руки обоим нарушителям спокойствия и завели их в комнату, оттеснив Ваню и Марию, выскочивших следом.
   Первым допросили Понятовского, отобрав у него пистолет. По документам он представлялся приказчиком купца, мещанином  Козлевичем по закупке коней.
 - А откуда у вас оружие? – спросил жандарм.
 - Да это купец меня снабдил, на всякий случай, теперь опасно, по дорогам гайдамаки бродят.
   Придраться вроде было не к чему, и жандармы обратились к Андрею, глянув документы:
 - Как же так, любезный. Вы капитан в отставке, дворянин, а полезли в драку?
   Андрей, видя, что Понятовский пересел поближе к выходу, заметил:
 - Господин поручик, мне кажется, что приказчик Козлевич имеет намерение покинуть нас, хотя допрос ещё не закончен.
   Офицер обернулся и, заметив, что тот и в самом деле находится у самой двери, приказал сержанту стать у двери.
 - Ну-с, я слушаю вас, господин капитан,- обратился жандарм к Крылову.
 - Должен вам заявить, что так называемый приказчик Козлевич, вовсе не приказчик, а матёрый государственный преступник, находящийся в розыске.
На самом деле это бывший разжалованный капрал Понятовский из пленных конфедератов.
 - Откуда вам это известно?
 - Он служил в том же драгунском полку, что и я, в Троицкой крепости. При штурме крепости мятежниками, он с группой изменников открыл ворота бунтовщикам.
 - Ваше превосходительство! – вдруг закричал Понятовский,- не верьте этому господину, он врёт! Я никакой Троицкой крепости не знаю и в драгунах никогда не служил!
   Жандармы переглянулись, было заметно, что у них появилось недоверие к словам капитана. Но вдруг из-за занавески выскочил Ваня и подбежал к отцу, за ним вышла и Мария.
 - Господа военные,- запричитала она, чуть не плача,- я жена этого капитана Крылова и вместе с ним прожила в Троицкой крепости пять лет. Хорошо знаю этого злющего человека. Он на самом деле капрал Понятовский и служил вместе с мужем в драгунском полку.
 - Да, теперь и я вспомнил,- молвил жандарм, перебирая бумаги,- перед отъездом из Оренбурга, нас собирали у коменданта. Сообщали о поимке опасных преступников. Называли и фамилию Понятовского, вот же и написано. Как я запамятовал? Вязать его! - приказал он сержанту,- попался мерзавец! А вам, господин капитан и супруге вашей премногая благодарность, такого гуся помогли взять.
 - Бать! – взволновался Ваня,- это он в тебя стрелял? Хотел убить тебя?
 - Стрелял, да попал в потолок. Успокойся, сынок. Наконец-то этот паук попал в надёжные сети!

                4. Была Тверь деревянною, стала каменной.

        Утром, как только укатили жандармы, станционный смотритель, прознав о случившемся, подал Крыловым лучших разгонных лошадей да ещё приписал в подорожной благодатные слова и напомнил, что отставному капитану, а теперь уже титулярному советнику полагается три лошади.
    А июнь смилостивился: дождички пробрызгивали только на рассвете, чтобы пыль прибить, а дни выдавались солнечными, сухими. Дорога же до самого Симбирска была уныла и печальна. По обе стороны тянулись разорённые деревни, брошенные избёнки да сгоревшие остовы помещичьих усадеб. Но самое страшное было, когда на видном месте торчали жуткие глаголи-виселицы с казнёнными бунтовщиками беспощадной гражданской войны. Андрей в таких случаях хмурился, опускал голову и старался отвлечь разговорами своих пассажиров.
                ***
   Ехали довольно скоро. Ваня с интересом рассматривал будки с солдатами инвалидных команд, полосатые шлагбаумы при въезде в города, считал верстовые столбы. Особенно ему нравился барабанный рокот, когда под  колёсами гремели деревянные настилы мостов. Наконец, ему это наскучило и он спросил:
 - Бать, а у бабушки Матрёны кони есть?
 - Да какие там кони? Кот да собака.
 -  Ну что ж, придётся с собакой подружиться, она всё ж музыкальнее кота.
    Но вот осталась позади беспокойная сермяжная Россия, Московская застава, выехали на Тверской тракт. Андрею не терпелось узнать новости о родном городе, и он обратился к ямщику:
 - Скажите, любезный, вы родом случайно не из Твери?
 - Ну, да, коренной тверичанин, а зачем вам?
 - Да я там родился, отслужил, теперь в отставке, вот еду домой, к матери, двенадцать лет не виделись. Как там Тверь поживает?
 - Двенадцать лет, срок немалый, вы теперь город-то и не узнаете. Была Тверь деревянной, а стала каменной.
 - А что случилось?
 - Пожар страшенный всё огнём подмёл. Сушь да ветер.
 - Когда же это произошло?
 - Двенадцатого мая, двенадцать лет назад, в день сошествия Святого Духа. Видимо от сильной тяги из трубы Архиерейского дома огонь выкинуло на деревянную крышу соседнего дома. Ну и полыхнуло, а вихрь разнёс огнь по всему городу. Весь центр дотла выгорел. В церкви Рождества Христова священник сгиб вместе с людьми. Сгорело, почитай, с тысячу обывательских домов. Заодно и кремль, канцелярия, соляные амбары, магистратура, гостиный двор - всё полымем унесло. Даже казну не успели всю спасти. Мощи Святого князя Михаила Тверского еле успели вынести на вал в устье Тьмаки. За четыре страшных часа почти весь город выгорел.
 - А что с заволжской стороной? – спросил Андрей.
 - Вот её-то как раз река и спасла. К счастью огонь туда не перекинулся и усадьба моя не пострадала.
 - Ну, тогда, верно, и домишко матушки моей Матрёны уцелел, а я боялся.
 - О, так, значит мы соседи! Ишь как оно бывает. Где бы не колготился, а домой воротился. Далёкая сторона, она, ить, мачеха.
 - Согласен, но богатому, любезный, везде дом,- с грустью отозвался Крылов.
 - А самое чудное,- вернулся рассказчик к интересной для него теме,- что ещё за три дня до того, пожар был предсказан юродивым Макарушкой. Сказывают, будто бродил он у Архиерейского дома и предупреждал, мол, спасайтесь, огонь будет. И купчиху остановил, она в храм собиралась, грехи замаливать, а он ей, мол, не наряжайся, а совсем со двора убирайся, скоро у тебя всё сгорит. Оно так и оправдалось.
 - Недаром же в народе юродивых считают Божьими людьми,- молвила Мария,- в их словах порой глубокий смысл заложен. 
 - Но, как говорится: не было бы счастья, да несчастье помогло,- продолжил   словоохотливый ямщик,- Екатерина, узнав о беде, решила восстановить город. Выделила из казны, не поверишь, двести тысяч целковых.
 - Она ж только-только села на престол,- негромко молвил Андрей,- надо ж было монаршую щедрость народу показать.    
 - Не без этого,- согласился ямщик,- повелела она и план города новый составить, назначила лучших зодчих, работных людей прислала.
 - Ну и как восстановление? – поинтересовался Андрей,- деньги не разворовали?
 - Ну, не без этого, кое-кого и в Сибирь упекли, но за десять лет много изменилось. Улицы были узкие, кривые да грязные, а теперь просторные, мощёные и дома каменные, и сады, да вы и сами увидите.
  Вскоре показался пригород губернского града. После привычно пыльных степных городков путешественников поразила свежая зелень лесных насаждений, обилие влаги от многочисленных речушек, впадающих в Волгу.
  Андрею показалось, что его решение вернуться в родной город было верным. Его всю дорогу мучило сознание вины перед своей матушкой, о которой он не имел известий всё мятежное время.  Но встреча была сердечной и Матрёна Ивановна поначалу не знала радоваться или огорчаться нахлынувшим заботам, но была довольна, что сын, наконец-то женился и даже внука привёз. С Марией сложились добрые, даже родственные отношения и у неё отлегло от сердца.
 -  В тесноте, да не в обиде,- повторяла добрая свекровушка.

                5. Заботы коллежского асессора.

   Андрею теперь надо было решить две задачи: определиться с устройством в должность да пристроить сына в учение и ему повезло. Внимание императрицы к обустройству города не ослабевало. Тверь восстанавливалась по новым, современным планам, быть может, продолжая или подражая Петру Великому, и это было продолжением возвеличивания России. На пути к Петербургу, мог соперничать с Тверью только Великий Новгород, но для царицы Тверь была видимо важнее. Она расширялась, увеличивалось население, была образована магистратура, потребовались чиновники, в эту струю обновления и попал бывший драгунский капитан.
   Андрей Прохорович получив чин коллежского асессора, что в табеле о рангах соответствовало майору, был зачислен членом губернского магистрата, только что образованного Тверского наместничества, а вскоре стал председателем уголовной палаты.
   Теперь Андрей пытался решить и другую задачу – пристроить к учёбе своего бойкого сорванца, которому шёл одиннадцатый год. Ваня хорошо читал, рисовал, знал математику, увлекался игрой на скрипке и, несмотря на запреты родителей, успевал  побродить и по городу. Его увлекали уличные зрелища: балаганы, ярмарки, шумные скопления, разговоры приехавших из деревень мужиков, рассказы бродячих странников. Более всего Иван любил бывать на берегу Тверцы, небольшой речушки, сбегающей в Волгу, наблюдать за терпеливыми рыбаками да бойкими прачками, полощущими бельё. Конечно, тихонравный верхневолжский покой ни в какое сравнение не шёл с могучим, стремительным Яиком Горынычем, с его высоченными крутыми ярами, расторопными яицкими казаками, с путинной, увесистой белугой, осетром да севрюгой.               
    Вскоре от одного из сослуживцев, Андрей узнал, что в городе находится духовная семинария, весьма интересное учебное заведение, не чета казённым училищам. А прославил её образованнейший человек России, бывший ректор семинарии, а ныне архимандрит, Арсений Верещагин. Прославился он тем, что вопреки утверждённым правилам, включил в программу обучения, кроме специальных предметов, ещё и физику, историю, приветствовал литературу, музыку, живопись. В семинарии поощрялись даже диспуты на спорные темы. В весёлых иронических сценках, придуманных семинаристами и гостями, высмеивалось взяточничество, кумовство, пороки, зло, где добро и правда побеждали.
   Побывав однажды с отцом на представлении в семинарии, Ваня вскоре стал её заядлым посетителем. Талант будущего сочинителя, драматурга, сатирика, требовал выхода. Ваня с упоением подмечал острые словечки, целые фразы, интонации, жесты лицедействующих семинаристов, стремился им подражать, пытался сочинять нечто подобное, вызывая благожелательное удивление своих родителей и знакомых. Не оставлял он и упражнения на скрипке. Андрей понимал, что сына надо отдавать в учёбу, но это требовало значительных средств, которых он, к сожалению, не имел.
   Но вскоре Крыловым повезло. Сослуживец Андрея Прохоровича, даже в некоторой степени его подчинённый, богатый помещик Львов, однажды пригласил Крыловых к себе в гости. Роскошные покои, вышколенные слуги, до зеркального блеска натёртые полы, два упитанных барчонка в бархатных костюмчиках восхитили Ваню до крайности, подобной пышности в своей короткой жизни он ещё не видывал.
   Дети помещика как раз приступали к обучению, были наняты учителя и Львовы решили «за компанию» взять и Ваню Крылова. Конечно, никто из взрослых даже и не подозревал, что между подростками вскоре начнётся негласное состязание и не в пользу хозяйских отпрысков.
  Все мальчишки были примерно одного возраста, но условия их воспитания были, мягко выражаясь, не равными. Барчат опекали сначала кормящие «мамки», потом «дядьки», гувернёры, а теперь учителя. А с Ваней тесно общалась, разве что мудрая, но неграмотная бабушка Христинья, да ещё уличная казачья бешара, вот и всё воспитание. Условия были явно неравные.
   Так в хоромах Львовых, Иван впервые столкнулся с профессиональными наставниками. С самого начала занятий он старательно, с упорством, которое ему привил ещё скрипач дядя Ёжик, стал осваивать уроки. В отличие от барчат, он на лету схватывал знания и быстро шёл вперёд, далеко обгоняя своих избалованных приятелей. Учителя заметили, что учёба даётся Ване легко. Он с каким-то даже удовольствием и злостью набрасывался на самые трудные  задания, особенно по математике и решал их. С французским сначала была задержка, барчат гувернёры обучали языку почти с пелёнок. Но ему попался на глаза сборник басен Лафонтена, Иван увлёкся и вскоре сам перевёл басню о Дубе и Тростинке. Провозился он с ней неделю и мусье, прочтя перевод, весьма удивился мастерству начинающего баснописца. На скрипичные упражнения Ивана приходили слушать все Львовы и даже их гости. Баричи же, как ни бились, так и не смогли сносно, без душераздирающего скрежета смычка, овладеть инструментом.
  Но вскоре блестящие успехи мальчика, взятого из милости, стали раздражать не только недотёпистых барчат, но и их родителей. Барыня, чтобы хоть как-то унизить Ваню, дать ему понять, что он не ровня её детям, попыталась сделать его мальчиком на побегушках, наравне со слугами. Но, видно, не на того попала. Иван сразу же воспротивился холуйскому угождению. Врождённая гордость и самостоятельность помогли ему остаться независимым. С тех пор он реже стал бывать у Львовых, хотя и не потерял их уважения.
  Андрей Прохорович, заботясь о будущем сына, по обычаям того времени определил его на службу подканцеляристом нижнего земского суда в Калязине, где он должен был пока только числится. Зато Иван стал чаще бывать в семинарии, где горячие диспуты и выступления вольнолюбивых семинаристов давали  больше пользы его быстро растущему уму, чем занятия у Львовых.

                6. Завещание отца.

      Здоровье Андрея, расстроенное жестокими тяготами при обороне Яицкой крепости, приходило в упадок. Он стал всё чаще болеть. Голодная и холодная зима 1774 года сгубила тогда не только его здоровье. Он видел, как офицеры и солдаты его шестой полевой команды, оставшиеся в живых, после трёхмесячной осады, умирали один за другим не только от полученных ран, но и от той белой глины, которую приходилось примешивать в еду.
   Андрей знал, что такая же участь скоро ждёт и его, досадовал на себя, что не успел отдать сына в обучение. И теперь главная забота его была об Иване, его одарённом не по летам сыне, в талант которого он беззаветно верил.
 - Кто бы мог ему помочь? – терзался мыслями Андрей,- в Твери преданных друзей не находилось, отец увёз его в Оренбург ещё подростком. Львов приветил Ивана из сочувствия, к тому же метил в будущем на его место председателя уголовной палаты.
  Где-то в далёком Оренбуржье, комендантом Бузулукской крепости служит верный друг Алеша Юматов. Преданный побратим Семён Акутин и Иван Кириллыч, можно сказать заменивший ему отца, оба получили повышение по службе тоже в Оренбургской губернии, но чем они могут помочь Ивану?        Андрей Прохорович искал выхода и не находил. Перебрал в памяти события последних лет: встречи с академиком Петром Ивановичем Рычковым, на ум пришёл смешной случай знакомства Вани с губернатором Рейнсдорпом, пленение Пугачёва,  встреча с Александром Васильевичем Суворовым и вдруг Андрею припомнился ещё один незаурядный человек.
   В этом северном краю должен был обитать когда-то хороший знакомый, а теперь уже высокопоставленный чиновник – Савва Иванович Маврин.
В Яицкой крепости именно он выбрал Крылова для ведения следствия по делу Пугачёва. Он и Ваню знал хорошо, даже восхищался его любознательностью, а особенно капитан-поручику полюбились Мариины пирожки, которые приносил Ваня. Он бы, наверное, помог Ивану, если б захотел. Надежда была слабая, но другой не находилось.
  Подозвав Ивана, спросил:
 - Помнишь ли ты дядю Савву, который угощал тебя конфектами?
 - С которым вы Пугачёва допрашивали?  У него ещё фамилия чудная -  Маврин, значит тёмный, чернявый, а он на самом деле – белобрысый. 
  - Ну, вот и хорошо, что вспомнил. Когда немного подрастёшь, знай, что где-то в Петербурге живёт большой начальник – Савва Иванович Маврин. Разыщи его. Он был добрым другом, моим начальником.  Обратись к нему, он не должен отказать, если у тебя возникнут трудности.
  - Бать, а ты не можешь сам с ним встретиться?
   Повернув голову от окна, чтобы сын не заметил предательскую слезу, Андрей окинул Ивана долгим взглядом, но ничего не сказал.
   А вскоре отважный капитан скончался, прожив в Твери, после приезда с Уральского городка всего три года. И  было ему от роду сорок лет.
                ***
    Вскоре, после смерти кормильца, семья Крыловых оказалась в бедственном положении. Шила в мешке не утаишь, и один из сослуживцев Андрея Прохоровича, случайно узнав об этой беде, не имея зла на своего доброго начальника, помог вдове его написать прошение на высочайшее имя. Там среди титулов императрицы были довольно убедительные слова - «с лишением мужа, капитана драгунского полка, осталась с двумя сынами, из коих одному десятый, а другому второй год… повелите на пропитание наше и воспитание детей определить, что Вашему Величеству Всевышний Бог на сердце положит». Ответа из Петербурга Крыловы так и не дождались.
   А Ивану в то время шёл четырнадцатый год.
   Сердобольный  автор челобитной, чтобы разжалобить царицу, убавил старшему сыну года. Эта разница в четыре года преследовала будущего баснописца до конца дней и внесла невероятную путаницу в его биографию.                В тот же год в Твери открылось училище для дворянских детей, но средств на учёбу не было и ему пришлось идти в Казённую палату приказным служителем. Так Иван в свои тринадцать лет вынужден был стать кормильцем семьи. Вряд ли у кого из его современников-дворян, ставших потом знаменитыми, была уготована такая же участь. У тех были вотчины, имения со слугами, деревеньки с крепостными, а будущий сатирик начинал восхождение на Олимп с самых низов и надеялся только на себя.

                7. Подканцелярист.

   Теперь каждое утро Иван надевал фирменный мундир, перешитый Марией Алексеевной из отцовского сюртука, и отправлялся в присутствие. Там ему приходилось набело переписывать бумаги, выполнять всевозможные поручения, порой быть просто мальчиком на побегушках.
   Чиновники, в отсутствие посетителей, без стеснения хвастались друг перед другом своими безжалостными поборами, не обращая внимания на юного приказного, который всё видел, слышал и понимал. Вначале Ваня не мог поверить их откровениям, считая простым хвастовством, но вскоре убедился, что все эти столоначальники, повытчики, вплоть до самых низших чинов, посулами не обходились, обычным явлением считались приношения, дары, щедрые гостинцы.
 Одним из самых прибыльных поборов считалась афёра с набором рекрутов, тогда в особые кружки щедро текли мужицкие рубли. Крестьяне отдавали последнее, чтобы навсегда не потерять своих сыновей-работников. Скорбные жалобы на приставов «застревали»» под сукном столоначальников, суля им  солидные доходы. Обо всём, что видел в палате, Ваня делился с маманей и бабушкой Матрёной, те с ужасом выслушивали его рассказы и слёзно просили, ради Бога не вмешиваться в их дела. Таким окружением сына Мария была крайне недовольна, но другого выхода не было.
    Поначалу Ивана удивляли частые ссоры чиновников из-за дележа взяток, их тайные кутежи в отсутствие начальства, но вскоре, благодаря своей наблюдательности, он применился к порядкам в присутствии. Заметив, что самые интенсивные занятия чиновников бывают в первые дни недели и в первой половине дня, Ваня нашёл время для чтения и даже для своих сочинений. Не забывал он посещать и семинарию, где у него появилось немало искренних друзей.
    Озабоченные поборами, чиновники почти не замечали юного приказного, часто шпыняли, порой не отличая его от мебели. Но однажды в палату бесцеремонно вломился прилично одетый господин в дорогой шляпе  и тростью с инкрустацией. Неистово жестикулируя, он что-то требовал на непонятном для чиновников языке, то ли француз, то ли немец. Растерянные чиновники стояли в оцепенении, не зная, что и предпринять. А возмущённый посетитель кричал всё громче, не обращая внимания на злорадствующих посетителей. Назревал скандал.
   Вдруг из-за дальнего обшарпанного стола прозвучал звонкий мальчишеский голос:
 - Коммэнт ка фа, месье?
   Иностранец умолк, а ошарашенные чиновники, как по команде, повернули головы на детский голос, который принадлежал их затюканному подканцеляристу. Обрадованный тем, что, наконец-то его услышали, господин, растолкав скучившихся служивых, подошёл к Ивану и что-то стал спрашивать. Тот без всякого волнения отвечал ему на том же языке. Вся чиновничья паства с раскрытыми ртами вслушивались в разговор, но ничего не понимала. Наконец, важный господин, удовлетворённый ответами  мальчугана, молвил:
 - Мерси! Пардон! Юнэ ами,- уважительно приподнял шляпу, пожал Ивану руку и быстро удалился.
  Озабоченные чиновники, как-то в раз подобревшие  к Ване, мигом окружили его и наперебой стали засыпать вопросами: «что за господин? Что ему надо?»
   Ваня, почувствовав свою значимость в глазах этих пройдох и прохиндеев, и даже некое превосходство над ними, отвечал с достоинством, не торопясь:
 - Господа! Не переживайте и не суетитесь! Этого француза только что ограбили и он ищет полицию.
 - А откуда ты язык французский знаешь? – наперебой допрашивали Ваню чиновники.
 - Так меня батя учил. Я и немецкий язык  знаю немного, правда, общаюсь пока с трудом.    
   С того дня отношение всей чиновничьей братии к Ивану изменилось и даже столоначальник перестал его шпынять и не сильно загружал работой.
                ***
   Иван по-прежнему бывал в семинарии, а бывший ректор семинарии, теперь уже архиепископ, вскоре был рукоположен во владыки Тверской епархии. Частый гость воссозданной им семинарии, он хорошо знал Андрея Прохоровича и позже участвовал в его отпевании. После панихиды, отозвав в сторону Ивана, выразил ему своё соболезнование и, приобняв его, сказал:
 - Отец твой так рано покинул этот мир не только от ранений и пережитых страданий. Он, честнейший офицер и просто не смог выжить в том вертепе беззакония,  которым ему довелось руководить. Подобным  ему был только один из великих реформаторов России, Иван Иванович Неплюев, честнейший человек.
 -  Я слышал о нём. Он Оренбург основал и Троицкую крепость, где я родился,- обрадовался Ваня
 - Да, многое сделал он для России, но я о другом. Ты, Ваня, попал в тот же вертеп, в котором был и твой отец. У тебя светлая голова, я слышал твои выступления в диспутах и вирши твои листал. Считаю, что тебе надо уходить из палаты, пока ты не оскотинился, пока не потерял веру в себя.
 - А куда уходить? – в недоумении молвил Ваня.
 - Если сможешь, уезжай в Петербург, там ещё можно пристать к правдолюбцам, где их можно найти, правда, в малом количестве. Постарайся уехать, а я тебе помогу, чем смогу. Есть ли там у тебя за кого зацепиться?
  - Отец  мне говорил о Савве Иваныче Маврине, они были хорошими знакомыми.
 - Слыхивал я про Маврина, человек в Петербурге известный, теперь, говорят, вице-губернатором назначен, высоко вознёсся, но если отец советовал, попытай счастья. Господь милостив.
   Его советами Ваня поделился с маманей. Мария со слезами на глазах, одобрила слова владыки, так как не видела другого выхода и решилась на переезд. Ивану шёл восемнадцатый год.

                ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. «УНИВЕРСИТЕТЫ» БАСНОПИСЦА. 

                1. Переезд  Крыловых в столицу.

    В августе 1782 года, после предварительной поездки Ивана, семья Крыловых перебралась в Петербург и поселилась на окраине, где оседали отставные офицеры Измайловского полка, мелкие чиновники с семьями, мещане. Разместились в двух тесных сырых комнатёнках, воздух пропитанный влагой сразу отразился на Марии, вызывая кашель, к тому же остатки накоплений таяли, жить было не на что. Иван понимал, что вся надежда только на его заработки. И теперь он с раннего утра уходил в город на поиски Саввы Ивановича. К счастью известность бывшего гвардии капитан-лейтенанта скоро вывела Ивана на верный путь. Узнав о месте службы Маврина, Ваня понял, что только личная встреча с вельможей может ему помочь, если тот ещё соизволит с ним разговаривать.
  Набравшись смелости и получив благословение своей матушки, Иван рано утром был уже у Казённой палаты, когда дворники в кожаных фартуках подметали тротуары и улицу. Вскоре к парадному подъезду подкатила тройка отборных коней на рессорных дрожках. По быстрым, чётким движениям юноша сразу узнал Маврина, хотя он был в генеральском мундире и в треуголке с плюмажем. На окрик Ивана: - дядя Савва! – генерал резко обернулся и с удивлением стал оглядывать рослого юношу.
 - Савва Иваныч! Это я, Ваня Крылов! Не признали?
 - Ваня! Крылов! Вон как ты вымахал, не узнать. Почему ты здесь? А где отец?
 - Да, батяня уж пять лет, как умер.
 - Умер, говоришь? Крылов Андрей Прохорович? Ведь и не старый ещё. Жаль, толковый был офицер. Ну, зайди ко мне, потолкуем.
   Узнав, что Иван ищет работу и имеет уже опыт работы в магистратуре, Маврин помог ему устроиться в Казённую палату в должности коллежского регистратора с жалованьем двадцать пять рублей серебром и, видно, не забывал о нём и впоследствии.  Спустя два месяца, Иван был произведён в следующий чин по табелю о рангах, став провинциальным секретарём, прибавилось и жалованье.
   Неожиданное и скорое повышение по службе стало первой радостью после переезда в столицу, и он догадывался, кто ему помог в этом, пока ещё чужом для него, городе.   

                2. Проба пера.
   
  Ещё в Твери, на службе в управе, Иван, после частых посещений семинарских постановок, загорелся и сам написать какую-нибудь комедию. А однажды ему довелось побывать на спектакле московских актёров, которые разыграли комическую оперу «Мельник, колдун, обманщик и сват».
  Взволнованный авантюрным содержанием пьесы, Иван и сам написал подобное либретто к своей первой комедии «Кофейница». После многих, тщательных переделок, он решился, наконец, показать её местному владельцу типографии Бернарду Брейткопфу. Неожиданно для Ивана тот одобрил его сочинение и даже предложил гонорар шестьдесят рублей, но начинающий драматург предпочёл взамен получить книги великих комедиографов: Расина, Мольера, Буало, о которых он знал понаслышке. Теперь же у него открылся свой университет. Читая запоем творения классиков, он  старался понять все тонкости их мастерства и это впоследствии ему пригодилось.
  С того времени ещё юный Иван Крылов и избрал себе ухабистую дорогу сатирика. А ещё за два столетия до этого мудрый Новиков, предостерегая, не советовал «наводить своё зеркало на лица знатных бояр и боярынь». В своём жалящем журнале «Трутень» он писал, что «если маленький человек будет обличён в воровстве, то это преступление противу законов, а для превосходительного человека воровство не что иное, как слабость».
                ***
   Когда Ивану пошёл восемнадцатый год, он окончательно увлёкся театром.
После великолепной комедии Фонвизина «Недоросль», пьес Княжнина, Сумарокова, Крылов, наслушавшись историй о похождениях Екатерины, наскоро сочинил трагедию «Клеопатра», недвусмысленно намекая на распутство правящей особы. Это был вызов самой императрице, последствия для автора были предсказуемы: Сибирь, каторга или нечто похуже. К счастью молодого сатирика, актёр и драматург Иван Дмитриевский, первым прочёл опасный фарс и убедил своего тёзку, немедленно его сжечь, никому не показывая.
Другая трагедия, из того же цикла, «Филомела», вскоре написанная Иваном, была ещё более обличительной. Восстание народа и гибель монарха в финале пьесы, прозрачно намекали на события кровопролитного Пугачёвского восстания, с  которым молодой драматург были знаком не понаслышке. И эта ещё более смелая пьеса, разумеется, не могла появиться на сцене.
  В последующие пять лет из-под пера смелого драматурга выходит ещё несколько остросатирических комедий: «Бешеная семья», «Сочинитель в прихожей», «Проказники», либретто к опере «Американцы». Крылов переводит с французского комическую оперу «Инфанта из Заморы», печатается в журналах «Лекарство от скуки и забот»,  «Утренние часы». 
   В год французской революции 1789 года, в Петербурге вдруг начал издаваться журнал «Почта духов», где публиковалась мнимая переписка арабского философа с разного рода духами. Издание включало в себя и статьи, и стихи, и анекдоты, и фельетоны на злобу дня, но без подписи сочинителей. Читателям было невдомёк, что автор был только один – Иван Крылов.
  А из Европы пришло ещё одно курьёзное известие, ещё более возмутившее подозрительность императрицы: восставший народ Франции взял штурмом знаменитую тюрьму Бастилию и, как ни странно это событие совпало с выходом в свет книги Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Автор был вскоре арестован и приговорён к смертной казни и Иван Андреевич, глубоко переживавший за судьбу своего опального друга, совершил невероятное.
   Сенат, к тому времени утвердил высшую меру автору, ждали только вердикта от Государственного совета.  И вот в один из этих решающих дней на глаза Екатерине вдруг попалась торжественная ода с официальным заглавием крупными буквами на первой странице: «Пресветлейшей, Державнейшей, Великой Государыне, Императрице Екатерине Алексеевне, Самодержице Всероссийской на  заключение мира России со Швецией, которую всеподданнейше приносит Иван Крылов 1790 августа дня ». Автор, приписывая Екатерине заслуги в заключение мира, напоминал ей о милосердии и любви монархов к своим подданным. Вскоре  после этого, хотя приговор о казни был утверждён, всесильная императрица вдруг заменила вольнодумцу смертную казнь на ссылку в Сибирь. Возможно, то было простым совпадением, но Иван Андреевич верил, что, хотя он и поступился своими принципами о лести, именно он напомнил императрице  о благородстве и «милосердии монархов», и что именно его ода сохранила жизнь «бунтовщику хуже Пугачёва», как Екатерина называла Радищева.
                ***
   После написания более десятка остросюжетных произведений, молодой драматург Крылов, теперь уже признанный Иван Андреич, зная себе цену, мог и отомстить, публично наказать за причинённое унижение, не считаясь с высоким положением обидчика.
   Когда Пётр Александрович Соймонов, директор Императорских театров, двоюродный брат могущественного Президента Берг-коллегии, приняв от Крылова несколько пьес для постановки на сценах театров и заказав ему перевод французской комедии «Инфанты из Заморы», «рассчитался» с автором тем, что разрешил «бесплатное посещение» театра. Возмущённый драматург, после этого унижения, бросил вызов не только знатному вельможе, но и всей знати.
  Чего стоит только начало его издевательского завуалированного письма могущественному директору театров.
  «Ваше Превосходительство!... И последний подлец, каков только может быть, Ваше Превосходительство, огорчился бы поступками, которые сношу я от театра. Осмеливаюсь покорнейше просить открыть причину, которая привлекает на меня ваш гнев, толико бедственный для моих сочинений».
   Язвительное послание дерзкого сатирика, ставшее известным обществу, заставило передёрнуться наглеца от заслуженной пощёчины и сделало его посмешищем в глазах придворной знати.
  А вскоре изобретательный Крылов нашёл повод «насолить» ещё более могущественному вельможе.
                ***
  Один из самых преданных друзей Ивана Андреевича, талантливый актер Сила Сандунов,  предложил руку и сердце приме - актрисе театра, любимице императрицы, очаровательной Елизавете Фёдоровой. Всё шло к свадьбе, но вдруг возникло непреодолимое препятствие. Стареющий ловелас, всесильный канцлер, граф Безбородько «положил глаз» на хорошенькую певичку и, привыкший к безнаказанности, решил присоединить её к своему гарему. Прислав Лизоньке шкатулку с бриллиантами и получив отказ, решил подействовать на неё через самого Соймонова, директора театров, дабы тот не давал ей выигрышных ролей.
 Узнав о беде друга, Крылов придумал простой и безотказный план. Зная, что Екатерина не пропускает премьер с участием своей любимицы, он от лица Лизы написал прошение к императрице и изменил текст песни героини, превратив его в жалобу. Исполнив арию, девушка, со слезами на глазах, бросилась к ложе своей покровительницы и протянула ей жалобу. Екатерина, возмущённая поведением своих сановников, не медля, уволила Соймонова, да и графу Безбородько досталось. Свадьба Сандуновых состоялась, с присутствием на венчании самой императрицы с приданым для невесты.
  Знатный сановник был серьёзно наказан, но мало кто знал, что руку к сему приложил небезызвестный Иван Крылов.

4. По лезвию ножа.

    Острое перо уже сложившегося сатирика не давало покоя молодому дерзкому таланту, но жизненные трудности его обострялись. Когда ему исполнилось двадцать два года, умерла матушка, Мария Алексеевна. Брата Лёвушку с большим  трудом удалось пристроить в добрые руки, но пьесы его, после конфликта с Соймоновым, дохода не приносили. Помощи ждать было неоткуда.
  В это трудное время Иван Андреевич подружился со своим тёзкой, Иваном Герасимовичем Рахманиновым, состоятельным помещиком Тамбовской губернии, поклонником французских просветителей, философом, переводчиком, убеждённым вольтерьянцем, ротмистром конногвардейского полка. Выйдя в отставку, Рахманинов открыл типографию, где и начал свою журналистскую деятельность Крылов, язвительный автор журнала «Почта духов». Но реакция нарастала. Екатерина до смерти боялась «заразных» ветров революционной Франции и действовала жестоко. В сибирскую глушь был сослан вольнодумец Радищев, заточён в Петропавловскую крепость поручик Фёдор Кречетов, осуждён на долгий срок издатель Николай Новиков.
   Тогда благоразумие и осторожность, быть может, впервые заставили Крылова остеречься. Все эти смельчаки были его хорошими друзьями и единомышленниками. Интуитивно он чувствовал и за собою неотступную слежку. К нему подбиралась царская охранка и арест был неминуем. Пока спасало его то, что он свои наиболее резкие выпады скрывал под псевдонимами или оставлял без подписи. Просуществовав полгода, журнал «Почта духов» был запрещён, императрица усмотрела и в нём опасную крамолу. В оставленной Рахманиновым типографии, Крылов с группой друзей стал издавать журнал «Зритель». Хотя сатира здесь занимала меньше места, но произведения Ивана Андреевича, такие, как «Похвальная речь в память моему дедушке», «Каиб» и сочинения Александра Клушина были замечены цензурой и признаны опасными. В типографии был произведён обыск, ищейки перевернули всё вверх дном и, хотя ничего крамольного не нашли, издание журнала «Зритель» было запрещено.
  Но талант журналиста, сатирика, общение с читателем, требовали действия и два  друга, Крылов и Клушин, не смотря на финансовые трудности и опасения, взялись за издательство нового журнала «Санкт-Петербургский Меркурий». Незначительное участие в нём Крылова делало его бесцветным и скучным, не было там и критических выпадов против власти, но подозрения Екатерины не угасали и вскоре оба сочинителя были вызваны пред «светлые очи» императрицы.
 Она милостиво обошлась с талантливыми «проказниками», даже похвалила за творческое рвение, но предупредила с «ласковой» улыбкой об опасности вольнодумных идей и утопических мечтаний о равенстве. Мол, сочинения, расшатывающие нравы благочестия могут принести авторам самые губительные наказания. За отказ от непочтительного отношения к власти и своих вольнодумных идей, авторам, в завуалированном виде,  предлагались поощрения, льготы и даже поездка за границу на обучение. Царица откровенно предлагала сделку за отказ от своих убеждений.
     И тут пути друзей разошлись. Клушин не только сдался, но даже опубликовал раболепную оду – «Благодарность Екатерине Великой за всемилостивейшее увольнение меня в чужие края с жалованьем»  и, получив вознаграждение, уехал в Ригу, где и застрял надолго.
  Иван Андреевич, видимо, согласия не дал или просто отмолчался и поэтому   никаких поощрений не получил, а так как изменить своим взглядам он не мог, то понял, что дни его свободы сочтены. Не писать он не мог, но и писать смело, вольнолюбиво, как он привык, было рискованно и с великой горечью, на несколько лет, сатирик отходит от литературы.
  Оставаться далее в столице было крайне опасно и Крылов перебирается в Москву, где слежка за инакомыслящими ещё не набрала силу, но попадает в другую, ещё более сложную ситуацию.
 
                4. Скитания.

  Не имея крыши над головой и средств на пропитание, Крылов увлекается карточной игрой, даже пытается с помощью математических расчётов познать законы игры - удачные выигрыши давали ему возможность выживать. Но весьма азартное ремесло было довольно рискованным занятием и грозило привести не только к потере свободы, но и к разложению личности.
    Повальное увлечение картёжной игрой, рост числа мошенников, шулеров, хищений, проигрыш государственных средств, заставили императрицу принять строгие карательные меры к картёжникам. Полиция стала проводить аресты, обыски, засады в игорных заведениях, составлять списки игроков. И только чистая случайность однажды спасла будущего баснописца от большой беды.
   В  трактире какого-то захолустного города он «он метал банк» с помещиком и проезжим офицером. Поначалу шла удача, его выигрыш рос, кипа ассигнаций переходила на его сторону, но вскоре коварная фортуна изменила ему. Полностью проигравшись, он вышел на задний двор освежиться и к своему ужасу увидел, что к парадному крыльцу подкатила резвая тройка. По сердитому говору седоков, закутанных в плащи и бряцанию сабель, Крылов догадался - прибыли полицейские. Незадачливому игроку чудом удалось избежать ареста, но все его партнёры были повязаны. Это  настолько отрезвило сатирика, что он постепенно отошёл от азартного увлечения.
 Поскитавшись по России, погостив в имениях Татищева, Бенкендорфов, князя Голицына, поучив его восьмерых детей, близко познакомившись с Николаем Карамзиным, Крылов вернулся в Москву и даже начал печататься, но подписывался всего  тремя буквами, опасаясь преследования.
  Осенью 1796 года, после кончины Екатерины, власть перешла к наследнику Павлу и, как говорили очевидцы, наступило «царство страха и ежедневного ужаса». Новый император ввёл палочную дисциплину. Выражать своё мнение открыто стало ещё опаснее, чем при матери-царице, и Крылов снова исчезает из активного литературного поля, подписываясь псевдонимом «Нави Волырк». И только в одном из переводов либретто итальянской оперы ставит подпись «Подпоручик И.Крылов».
   Стараясь  не светиться в столице, он поступает на службу к генералу Голицыну в качестве секретаря и уезжает с ним в Ливонию, подальше от ищеек нового самодержца. Рига удивила Крылова своей средневековой, неторопливой стариной, островерхими крышами, узкими улицами, мощёными каменными плитами. Здесь он в совершенстве овладел немецким языком, познакомился со свободолюбивыми стихами Шиллера, изучил других европейских классиков. А вскоре пришло известие о смерти императора Павла. Иван Андреевич, пережив двух самодержцев, без большой симпатии отнёсся и к очередному монарху.  В своих новых комедиях «Трумф», «Подщипа», «Пирог», он с отчаянной смелостью бичует самодержавие, как и ранее в «Почте духов», «Каибе» и других.
               
                5. Ах, басни – смерть моя!

  После переезда в Петербург, Крылов включается в активную литературную жизнь и наряду со своими комедиями «Модная лавка», «Урок дочкам», постепенно переходит в новый для него жанр. Становится талантливым сочинителем остросюжетных басен. Он уводит басню из рода «детской игрушки» о зверушках, из оторванного от жизни «сентиментального салонного остроумия», в реальную простоту и естественность, придавая им сатирическую остроту и иронию.
    В 1809 году в свет выходит первая книга его басен, которая сразу была замечена читателями, признавшими, что известный сатирик и драматург, в свои сорок четыре года, стал незаурядным баснописцем. Спустя пару лет вышла вторая книга басен, получившая такой успех, что даже Российская академия вынуждена была признать его своим членом. С  тех пор весь свой сатирический талант Иван Андреевич отдаёт созданию басен. Непокорённый и дерзкий бунтарь вынужден был перейти на иносказательное творчество, подобию острым, обличающим притчам мудрого раба Эзопа.
  Из ста девяносто восьми басен, изданных Крыловым в девяти книгах, по своей неслыханной смелости, можно отметить наиболее дерзкие.

                «Квартет»

  С приходом Александра Павловича на царствование, все слои общества стали ждать перемен, поговаривали даже о конституции. Обстановка в державе была неспокойная и император хотел бы формально снять с себя часть ответственности, но на самом деле остаться  полноправным властителем. Решено было создать такой орган, который бы служил ширмой видимости власти, отвлекая на себя недовольных. Для этого и был создан Государственный совет, как бы первый шаг к конституции, «прославивший» себя длительными прениями по пустяковому вопросу, в каком порядке рассадить членов Совета.
  Крылов не мог упустить такого курьёзного случая и, вскоре вся читающая Россия потешалась над четырьмя знатными вельможами, председателями департаментов, выведенными в басне «Квартет». В образе кичливого Козла узнали князя Лопухина, в проказнице Мартышке – суетливого графа Мордвинова, в образе Осла – туповатого графа Завадовского, в образе Медведя – грубияна, графа Аракчеева.
  Автор настоятельно уверял, что он писал лишь о зверях, а не об известных всем личностях, да и не к чему было придраться, но вся читающая публика повторяла за автором: «Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье…  А, вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь».
 
                «Воспитание Льва».
 
   Стремясь не допустить сына Павла к трону, дальновидная мать, Екатерина Алексеевна, став бабушкой, постоянно вмешивалась в образование и воспитание внуков, заботливо окружив их «своими» людьми. По совету своей наперсницы, княгини Дашковой, для обучения Александра из Европы был выписан швейцарец Фридрих Цезарь Лагарп. Он учил наследника всем наукам: от географии, астрономии, математики, хронологии, до права, философии и древних языков, кроме обычаев русского народа и особенностей его реальной жизни, о коих и сам не имел понятия. Сторонник взглядов Руссо, он старался привить наследнику республиканские взгляды, начала либерализма, человеколюбие и сострадание к людям и, когда Лагарп отказал просьбе Екатерины склонить Александра занять трон, оттеснив отца, уволила знаменитого швейцарца. Перед  своей кончиной Екатерина всё же убедила внука дать согласие на устранение Павла от престола, невольно связав его на всю жизнь с убийцами отца.
 Будущий правитель России познал коварство, подлость, подкуп, лесть, измену – всё кроме практической жизни государства. Этот пробел в воспитании будущего правителя России часто обсуждался в закрытых кулуарах, не прошёл он и мимо нашего баснописца. И пророческие слова Крылова, что Львёнок, отданный  Орлу на обучение, мог только «зверей учить вить гнёзда», «что пользы нет, тому знать птичий быт, кого зверьми владеть заставила природа, и что важнейшая наука для царей: знать свойства своего народа и выгоды земли своей», стали исторической истиной.

                «Кот и Повар».
 
  К началу 1812 года отношения меж Россией и Францией настолько обострились, что повеяло войной. К тому же Александр не дал согласия на брак своей сестры Анны с Наполеоном. Велась никчёмная  дипломатическая переписка не в пользу России. Назревало вторжение французов, требовалась срочная подготовка к отпору, но император Александр медлил, всё ещё надеясь на умиротворение Наполеона. Российское общество бурлило и вот за три месяца до нападения французов, на заседании «Беседы», Иван Андреевич уже читал свою назидательную басню с упрёком, обращаясь к беспечному императору -  «а я бы повару иному велел на стенке зарубить: чтоб там речей не тратить по-пустому, где нужно власть употребить».

                «Чиж и Ёж».

  В июле 1814 года, благодаря победе русских войск во главе с фельдмаршалом Михаилом Кутузовым, император Александр возвращается из побеждённого Парижа. Восторженная толпа поэтов, среди которых: Жуковский, Державин, Карамзин, взахлёб, наперегонки славят победителя Александра, который всю войну просидел в Петербурге.
И только Крылов в ответ на упрёки, что он не сочинил хвалебных од императору, ответил: - а слабым голосом я Феба петь не смею».

                «Рыбья пляска»

  Смелость Крылова порой доходила до опасных пределов и некоторые басни были запрещены цензурой, так как их сюжеты были основаны на известных фактах.  Однажды  император Александр, возвращаясь из Архангельска, заметил огромную толпу у губернаторского дома. Губернатор, на вопрос царя, не моргнув глазом, ответил, что это депутация граждан благодарит Его Величество за благосостояние края. На самом же деле они шли с жалобой на губернатора, обвиняя его во многих злодеяниях.
Автор блестяще передаёт диалог пройдохи правителя губернии с царём.
« Да отчего же,- Лев спросил,- скажи ты мне, они хвостами так и головами машут?» - О, мудрый царь! – Мужик ответствовал,- от радости, тебя увидя, пляшут».
                «Пёстрые овцы».

  Цензурным гонениям подверглась и эта басня, так и не опубликованная при жизни автора. «Пёстрыми овцами» Крылов назвал солдат Семёновского полка, поднявших мятеж против жестоких наказаний. Император Александр, проявляя свойственное ему лицемерие, скрывает официальное наказание зачинщикам мятежа, отправляет их на фронт в смертельно опасные места.
 - «Как сбыть их и сберечь свою на свете славу? – спрашивает он совета и находит жестокое оправдание своей подлости.
 - «Что Лев бы и хорош, да всё злодеи волки».

                «Булат».

  Пережив и высмеяв трёх самодержцев, Иван Андреевич Крылов, успел задеть и четвёртого  императора, Николая Первого. В басне «Булат» автор обвинил его в преждевременной отставке от службы выдающегося полководца, героя Отечественной войны  Алексея Петровича Ермолова, заподозрив его в сочувствии декабристам. Баснописец вложил в уста 
 отважного генерала обличающие самодержца  слова: «Стыдно-то не мне, а стыдно лишь тому, кто сам, родясь, к большим делам не сроден, не мог понять, к чему я годен».

                Послесловие

         Иван Андреевич Крылов не получил систематического образования, но благодаря своему таланту, упорству в самообразовании и настояниям отца,
Андрея Прохоровича Крылова, смог стать одним из самых просвещённых личностей своего времени, владея несколькими европейскими языками.
После участия в издании сатирических журналов и создании целой серии острокритических пьес, в свои сорок четыре года выпустил первую книгу басен и с тех пор, вплоть до своего семидесятилетия, посвятил свою жизнь басенному творчеству.
   Многие его басни удивляют не только талантливым осмеяниям человеческих пороков, но и поражают необычайной смелостью, бичеванием крепостнических устоев, его властителей и особенной откровенной дерзостью к царствующим особам. Крылов пережил четырёх самодержцев: Екатерину Вторую, Павла, Александра, Николая и каждого подверг безжалостному порицанию, откровенно высмеяв их в глазах народа. И что удивительно, не только не был ими особо  наказан, но даже награждён орденами. Высокие особы вынуждены были признать его вызывающе смелую, хотя и завуалированную правоту.
  Иван Андреевич, числившийся дворянином, на самом деле (если копнуть глубже) был внуком и правнуком простолюдинов, выходцев из русских крестьян. Сродни великому уму Михаила Васильевича Ломоносова, Крылов перекинул надёжный мостик от мудрой, спрессованной веками, разговорной речи русского народа, к просвещённой письменной речи дворянских просветителей.
  Недаром же Александр Сергеевич Пушкин, высоко ценивший баснописца за его « живописный способ выражаться», в начало своего «Евгения Онегина» вставил перефразированную строку из крыловской басни «Осёл и Мужик»: «Мой дядя самых честных правил» (у Крылова: «Осёл был самых честных правил». И, по утверждению В.Г.Белинского, Крылов привнёс в русскую литературу языковую свободу, реализм, народность речи и тем самым стал предшественником языка Грибоедова, Пушкина, Гоголя.   

                Примечания
1.Иван Андреевич Крылов родился в Троицкой крепости Оренбургской губернии, ныне город Троицк, Челябинской области, 2(13) февраля 1765 года, умер 9(21) ноября 1844 года, прожив 79 лет, 8 месяцев, 6 дней. Родился в светлый праздник Сретенья Господня, в год кончины М.В.Ломоносова, умер в день иконы Божьей Матери Скоропослушницы.
  Кавалер орденов: Святого Владимира 3-й степени (1820), Святой Анны 2-й степени (1828), Святого Станислава 2-й степени со звездой (1838), знаками отличия беспорочной службы за 20, 30, 35 лет. Удостоен Диплома Копенгагенского общества северных древностей на звание члена по русскому отделению.
  Из сообщения «Северной Пчелы» (№ 98, 1831г.) «Император Николай на новый год подарил Своему Наследнику Цесаревичу бюст баснописца Крылова, выразив своё признание величия поэта, и знак любви Государя к русской поэзии и наставление юному князю».

         2. Некоторые факты из жизни И.А.Крылова:
           а) ординарный академик по отделу русского языка и словесности          
             Российской академии наук, статский советник, поэт, писатель,
             баснописец, переводчик, владевший тремя европейскими
             языками. В 50 лет овладел и греческим языком;
          б) умелый чтец, актёр, режиссёр;
          в) изрядный художник, знаток живописи;
          г) замечательный скрипач, поклонник композитора Боккерини;
          д) охотник до математики;
          е) остроумный, жизнерадостный, неистощимый на выдумку,
              желанный гость интеллектуальной компании;
          ё) библиотекарь Императорской Публичной библиотеки, создал
              «Библиографический алфавитный указатель»;
          ж) купался по утрам в канале до самых заморозков;
          з) по словам критика А.Арьева, «…в противостоянии Крылова и
              Карамзина проглядывает завязь будущего спора меж славянофилами
             и западниками;
          и) произведения И.А.Крылова при жизни, ранее других русских
               писателей читала и переводила Франция и Италия.

                СОДЕРЖАНИЕ

         1.По разорённой земле.
                Первые вёрсты.
Бунчук.
Озорники.
Рискованная разведка.
Два апостола.
Жарный Мар.
Стенька Разин-второй.
Тревожное порубежье.
Засада на Быковке.
           2.Многострадальная крепость
Долгожданная встреча.
Героическая оборона крепости.
Коварный замысел.
Кто спас крепость от гибели?
Отчаянная смелость защитников крепости.
Выстояли и победили.
                3.Иван и Кириллка.
                Нет хуже войны междоусобной.
                Встреча с казачатами.
                Плавня.
       Станичная жизнь.
                Своя команда.
                Выученик великого полководца.
                Игры в «пугачёвщину».
                Последний бой «анпиратора».
                Кулебяка.
                Похищение.
                Погоня.
                4.Прощай, Яик, Запольная река.
                Хвостатые подпевалы.
                Щедрые награды и забытый герой.
                Роковая встреча.
                Была Тверь деревянною, стала каменной.
                Заботы коллежского асессора.
                Завещание отца.
                Подканцелярист.5.Университеты баснописца.
                Переезд Крыловых в столицу.
                Проба пера.
                По лезвию ножа.
                Скитания.
                Ах, басни – смерть моя!               


                Хрипко Павел Дмитриевич

                Капитанский сын
                Книга 3
                Крепость на Запольной реке

                Художник Е. П. Панфилова-Хрипко
                Технический редактор Е.С.Иванищева