Бедная баба

– Тоня, ёлки ж палки!!! Где тебя носит, давай, причаливай скорее! – Митрич нервно топтался на берегу, ожидая парома.
– Что мне его, сзади подтолкнуть, что ли? Ишь, торопится! Как доплыву, так и доплыву, у тебя не спрошу! – крикнула в ответ Тоня.
– Ну, упрямая баба! – в сердцах Митрич закурил уже третью подряд сигарету.

Как только паром причалил, Митрич вбежал на него, уселся на скамейку по правому борту, закинул локоть на перила и сразу успокоился.

– Ну и стоило так нервничать? Всё равно, пока бидоны не притащат, не поедем, – расчищая под них место, заметила Тоня. – Ты куда так торопишься-то? Горит что?

– Душа у меня горит! Машка-то в роддоме, забыла что ли?
– Вот чудной, ей сроку-то ещё ждать и ждать. Полежит маненько, поправится, да выйдет! Так бывает.

Что да как бывает, Антонина не знала, точнее, знала только понаслышке. Лет пятнадцать на пароме «туда-сюда», столько понаслушалась – хоть книгу пиши… А сама, в свои сорок с небольшим, так и ходила пустая и неприкаянная…

О чём тревожиться, у Митрича – Егора Дмитриевича Полосухина – поселкового агронома, было в достатке. Машка по четвёртому кругу пошла. Дома уже двое пацанов да девчонка имелись – вот и соображай, как жить дальше. Остановиться бы пора, а не выходит. Хороша Маша, как говорят, да не ваша, а одного Митрича, вот он и не нарадуется.

Нынче весной Кочечум сильно разлился. Вода тяжелая, быстрая, только ото льда отошла, отдышалась. Одно время собирались мост построить, да на этих собиралках и остановились, разве что пару лет назад трос новый натянули – толстый да крепкий, и то хорошо. А Кочечуму-то что? Есть мост, нет – всё одно течёт себе. И случаются на реке истории и серьезные, и смешные – всякие.

Одну такую историю Тоня до сих пор вспоминает. Дело в июле было. Собрались как-то Коробейниковы, Дарья с Петром, что с крайнего дома по четной стороне, большую стирку устроить перед приездом детей и внуков. Понятное дело, что затея Дарьи, а не Петра, но куда денешься. А Петр с ленцой был и все норовил отлынить: то присядет, то закурит, то в сторону к мужикам отойдет. Дарья как заметит – в крик. А воздух жаркий, чистый, ветреный. Далеко слышно. Маялся он, маялся, да шмыг на паром. Тоня как раз отчаливать собралась. Что тут началось! Дарья с берега орет на весь Кочечум:

– Да чтоб тебе пусто было! А ну давай обратно, ирод проклятый! Всю жизнь мне испортил, глаза б мои не видели!
Тут и бабы, что на пароме были, подключились и давай на него с платками да кулаками, выплескивая свои обиды на весь род мужской. Тоня смеялась до слез, а потом взяла да вернула паром обратно. На берегу разъярённая Дарья с мокрой простыней в руках – огрела Петра, схватила за шиворот и потащила к огромному тазу достирывать-дополаскивать. Шуму было! Правда, Дарья потом два дня говорить не могла, голос потеряла. Ну, да это потом было…

А поселок Тура торчит себе полуостровом, похожим на орла, который своим длинным горбатым клювом тянется к широкой реке. Трава в этих местах сочная, ароматная, на радость местным коровам. Туринское молоко сладкое вкусное.

Бидоны загрузили, паром тронулся, а Митрич всё сидел да рассеянным взглядом смотрел куда-то, то ли вдаль, то ли в себя.

– Может, молочка? – предложила Тоня. У неё всегда имелся в запасе трехлитровый эмалированный бидончик с красной размашистой розой.

Тоня вздохнула, не дождавшись ответа, и задумалась о своем, о девичьем, плавно крутя ручкой колеса. Завидовала она Митричевой Машке – хороший мужик, вот бы такого… Мечты одна за другой цеплялись и уносили её далеко-далеко в неведомое счастье. Видела она себя в белом платье. Несёт её на руках муж, сильный, кареглазый, с ямочкой на подбородке. Обязательно с ямочкой! Все из домов выбегают, смотрят на них, радуются, а они всё идут, идут, идут, куда-то вперёд, и ему не тяжело. Платье развевается, фата по лицу щекочет, он морщится, да так забавно, что она крепче обхватывает шею. Прошли деревню, поле, лес. Дошли до охотничьей избушки. Он внес её, аккуратно положил на свежее пахучее сено…

Антонину прострелило внутри. Огляделась, поправила телогрейку, глянула на Митрича и раскраснелась. Хорошо, не видел, всё о своём сидит думает. Тоня пыталась вернуть назад сладкую мечту, да она уж улетела. Зато явилась другая – дом большой, светлый, половицы везде расстелены, а по ним детишки бегают: мальчонка постарше и девочка, маленькая, беленькая, не бегает, ползает ещё…
Мелькнуло да тоже улетело. Груди растревожились, набухли, ожидая чего-то, да только нечего было ждать…

То мечты, а то жизнь. И в жизни этой всё нескладушки какие-то. Главное дело, вроде весёлая, шумная. У-ух какая, Тоня-то! И среди мужиков «рубаха-парень»: и пошутить, и словцо вставить. Ходила всегда в сапогах и телогрейке даже летом: Кочечум он такой – ветреный, промозглый, до мурашей. Вот никто и не видел за телогрейкой мягкое и тёплое женское тело…

Однажды, правда, подкатил к ней один, высокий, кудрявый, с цигаркой во рту:
– Не меня ли ждёшь, красавица? – обхватил за талию, притянул к себе, да так крепко, что Антонина обомлела по первости, а как опомнилась, шум подняла:
– Да ты кто такой, чтоб тебя ждать? Ишь, распустил свои лапищи. А ну, давай отседова! – и как врежет. Ухажёр в воду с парома и нырнул, под общий хохот.

С тех пор охотников и не находилось. Жалела, конечно, потом – парень-то красивый, свободный, тракторист новый, из центра недавно приехал, взамен уволенного по пьянке Федора. Вот и получилось, сама же хотела, да испугалась и упустила…

– Митрич, ты это, не переживай! Ещё чуток, и перевезу твою Машку с малышом домой. Все путем будет!

Митрич выпрыгнул с ещё не причалившего парома и убежал, закуривая на ходу очередную сигарету. А Тоня осталась: было как-то тревожно и беспокойно в теле…
Весна!