Встреча с индейцами

Время от времени вспоминается мне одно событие из далёкого прошлого, из такого далёкого, что видится всё подёрнутым каким-то туманом, дымкой прошедшего времени; но тем слаще вспоминается оно и тем чаще хочется о нём рассказать кому-нибудь. Теперь довелось мне со своим рассказом добраться и до тебя, читатель, не обессудь и слушай.

Представь себя в том возрасте, в котором в то далёкое время был я. Пусть мы учимся в одной школе, в одном и том же пятом или шестом классе, но сидим за разными партами: я где-нибудь посередине ряда у окна, а ты, отличник, за первой партой у стены. Помню, этот класс, то есть кабинет, был моим любимым – посвящённый писателю со столь созвучной моей фамилией, Александру Грину. Стены были расписаны ловким живописцем сумрачными морскими пейзажами, вдоль них протянуты корабельные канаты и прочий такелаж, громыхали тяжеленные цепи и смирно возлежали, прислонившись к чугунным уступам, чёрные якоря. Вдоль окон, как сейчас помню, стояли стеклянные витрины с находящимися в них подводными диковинами – как в музее океанического быта, если бы такой был, – там были засушенные морские звёзды, коньки, скелеты доисторических рыб, муляжи подводных растений, губок, кораллов, да чего там только не было. Порой нерадивый шалун, украдкой достав из витрины какой-нибудь приглянувшийся ему своей чудаковатостью экспонат, внезапно пугал им на перемене прилежную одноклассницу, а другой, пока учитель вышел из класса, раскачивался, встав ногами на канат, или залазил на самый верх якоря, чтобы оттуда с диким криком «полундра» или «на абордаж» прыгнуть в самую гущу своих товарищей. Тогда, конечно, такой антураж не мог не нравиться пятиклассникам, но о каком-то соотнесении с писателем и его произведениями речь, разумеется, не шла, по крайней мере, в моём случае. «Алые паруса» и другие его произведения я прочитал гораздо позже, читал и вспоминал тот самый класс, те самые канаты и якоря, те самые морские звёзды...

В то далёкое время юный пятиклассник был увлечен литературой совсем иного сорта. С упоением, взахлёб прочитывались им от корки до корки вприкуску с зелёным яблоком, сидя с ногами на старом дедушкином диване, приключенческие книги про Дикий Запад, про индейцев, с их борьбой за независимость, с охотой на бизонов, с их причудливыми именами, про бескрайние прерии и бездонные долины в цепях заснеженных гор, про премудрости лесной жизни и науку выживания зимой в забытой всеми хижине, про дружбу и преданность. В таком чтении можно было улетать мечтами далеко-далеко и забывать обо всём здешнем и приземлённом.

Почему-то я держал при себе это своё увлечение и интерес, не то чтобы я его скрывал, нет, но делиться отчего-то ни с кем не хотелось. А тут внезапно представилась возможность рассказать почти никем не узнанным всего одному человеку и то как будто невзначай, рассказать обо всём, излить, так сказать, открыться, поведать о своей тайне и интересе. Как это будет, я не знал. Получилось неожиданно и внезапно, но... Обо всём по порядку.

Итак, в тот день я пришёл в школу спокойно, как обычно зашёл в тот самый класс Александра Грина, сел на свое место у окна где-то посередине ряда и ждал урока. Садись и ты, читатель, на своё место отличника за первой партой у стены – подальше от канатов, якорей, морских звёзд и коньков. Сначала был русский язык, потом началась литература. Напомню, в прошлый раз мы сдавали домашнее задание – сочинение на тему «Моя любимая книга» или что-то в этом роде, уже не помню точно – и сегодня, не знаю как все, а я уж точно ждал результата. Учитель вошла в класс с толстой пачкой тетрадок в руках. Она взяла верхнюю, а остальные с треском бросила на стол, ту же единственную аккуратно положила отдельно и сказала: «Вот ваши сочинения, проверила. И, надо сказать, я вами недовольна. Как можно писать такую ерунду? Детский сад! Буратино, Мальвина, Тотошка из Изумрудного города. Что это? Вы уже взрослые ребята, без пяти минут старшеклассники, а пишете так, что... Номер отбываете, а не сочинение пишете». Но тут её взгляд случайно коснулся меня, как раз в тот момент, когда я стал рыться в портфеле, ища ластик или карандаш, ненароком выпавшие из пенала.

«Да, Андрей, пожалуй, только тебя можно выделить из всех, – она положила левую руку на стопку тетрадей, а правой взяла ту единственную, лежавшую отдельно и оказавшуюся моей. – Точнее, не тебя, а твоё сочинение. – Она взяла мою тетрадку и, пока шла со своего места ко мне, успела продолжить свой монолог. – Ты написал так свежо, так интересно, тема такая нетривиальная, чувствуется, как ты любишь читать. Пожалуйста, прочитай нам свое сочинение вслух. А мы все, – тут она обвела взглядом класс, и медленно пошла на своё место, – будем внимательно слушать и вспоминать, что написали сами».

Тетрадка осталась у меня. Я неторопливо раскрыл её на нужном месте и, словно обречённый на мучения, жалостливо поглядел на Валентину Михайловну (так звали учителя), вопрошая взглядом «а может не надо», но её ответ был громок и не терпел возражений: «Читай!» Вокруг стояла полная тишина, наверное, от неожиданности ситуации, и я начал чтение. Тусклым голосом, проглатывая окончания и скрадывая искренность монотонной интонацией, я стремился быстрее прожевать эту кашу своих же собственных выдуманных слов, я стеснялся каждого оттенка чувств, каждого поворота сюжета, каждой авторской ремарки. Почему? Наверное, потому же, почему многие, даже именитые авторы, стесняются исполнять свои собственные сочинения. Даже, говорят, маститый Рахманинов в пору своего пианистического расцвета не любил исполнять свои сочинения, он в них был скован и нивелировал исполнением самые патетические места. Рахманинов, который жить не мог без эстрады, она питала его энергией, а тут пятиклассник, впервые выступающий перед аудиторией своих ровесников, насмешливых и безразличных. Он (то есть я) совершенно не рассчитывал на это, когда писал это злосчастное сочинение. Я быстро протараторил несколько страниц, никто, думаю, особо ничего не понял, не запомнил, не обратил внимание, только учитель сказала с досадой, забирая тетрадку: «Ты плохо прочитал, жалко. Надо было мне самой читать». Да, теперь я вспоминаю тот эпизод и думаю, действительно жалко, я бы сам с удовольствием послушал её выразительное чтение и помнил бы его до сих пор, как помню, например, как она читала стихи. Это была такая сила, такой надрыв в особо трагических местах, такое чувство в особо эмоциональных... Как сейчас помню, например, её Некрасова: «Вчерашний день, часу в шестом зашёл я на Сенную. Там били женщину кнутом, крестьянку молодую». Или Лермонтова про купца Калашникова. Или Пушкина про древо яда...

Но вернёмся к моему сочинению. Куда я задевал эту тетрадку, не знаю, или она сгинула в архивах школы, неизвестно, но я с удовольствием прочёл бы сейчас вновь его, с выражением, мощно, нашёл бы какого-нибудь слушателя и... но нет. На нет и суда нет, как говорится. Посему крепись, читатель. Буду сочинять заново, выуживая из памяти по крупицам частички тех самых слов и мыслей, общую канву повествования, конечно, оставляя всё той же.

Итак,

СОЧИНЕНИЕ.

Встреча с индейцами.

Стоял тёплый летний день, солнце клонилось к тихому вечеру, а дремавший почти в полном штиле ветерок вяло шелестел макушками лип. Я перемежал в свой каникулярный досуг чтение книг с просмотром дедушкиной библиотеки, игру в футбол с прогулками с друзьями, а предвкушение поездки в отпуск с родителями с редкими походами с граблями и лопатами на бабушкин огород. Первенство, конечно, оставалось за первыми двумя пунктами, при этом, несмотря на довольно обширный школьный список для чтения на лето, я отдавал предпочтение своим любимым книгам про индейцев и всему, что было с ними связано.

И вот однажды вечером, дочитав очередную книгу, на этот раз про бесстрашного Виннету, я с удивлением и, можно сказать, с негодованием обнаружил, что продолжение в дедушкиной библиотеке отсутствует. Я сверился ещё раз с окончанием книги: там явно и безапелляционно стояло «продолжение следует». Я посмотрел на корешок – там кроме имени автора и названия красовалась цифра 1. Что же делать? Такая интересная книга и закончился первый том на самом интересном месте! Что будет дальше, я не знаю и в ближайшее время не узнаю. Купить книгу в то время было довольно затруднительно, это нужно было её найти в книжном магазине, чтобы она там оказалась, может, ещё и очередь ночью выстоять, деньги выпросить... Я начал рыться в шкафу. Вытаскивал с полок целые ряды и смотрел в глубине. Второй ряд, может, даже третий, сверху на книгах лежали тоже в два ряда. Ну не может её не быть. Обычно у собраний сочинений дедушка несколько томов ставил впереди, а остальные за ними. Я вытаскивал всё новые и новые стопки, сидя на полу, вокруг меня образовывались горы из книг, что-то я тут же убирал, чем-то посторонним заинтересовывался, листал их, вдыхая удивительный книжный запах. Так я мог просиживать перед книжным шкафом целые часы, но пришёл из другой комнаты дедушка и спросил: «Что ты ищешь?».

Я объяснил, и тут мне дан был мудрый совет: сходить в библиотеку.
«Да ты сходи в библиотеку, вдруг там есть. Только сначала убери всё на место так, как лежало. Смотри, ничего не перепутай».

Это заняло у меня ещё какое-то время. Таким образом, благо, что библиотека была рядом, через дорогу только перейти, я смог справиться там о наличии искомого второго тома всего за час до закрытия. Книга оказалась в наличии, но лишь в читальном зале (редкая и пользуется большим спросом). Я устроился поудобнее где-то в углу, зажёг тусклую настольную лампу и углубился в чтение. За окном тихо сгущались сумерки, лампа моя светилась все ярче, пустой читальный зал гулко оглашался монотонным и убаюкивающим тиканьем больших часов, висевших в простенке между окнами. Библиотекарь куда-то ушёл, оставив меня наедине с выдуманными мирами книги. Но, как это часто бывает с авторами, пишущими продолжения для своих наиболее удавшихся сочинений, продолжения эти им уже удаются не так хорошо, или даже совсем не удаются. Мне быстро наскучила эта тягомотина, но вместо того, чтобы пойти домой, я, выключив лампу, стал смотреть в окно. Глаза мои бережно смыкались, потворствуя прихоти сумерек и ритма часов, нос начинал потихоньку клевать в мои размышления о книге, пару раз я окунался в какую-то бездну, но ещё был способен опомниться, пока не провалился туда совсем. Нет, надо домой. Спи тик-так, спи тик-так, спи... Да, так хорошо и спокойно. Спи тик-так, спи тик-так...

Вдруг пронзительный крик мгновенно разбудил меня и заставил взбодриться. Что такое? «Йяяяяяя-оу-оу-оу-эйугооооойя!» - вновь услышали мои уши. Я вскочил и огляделся. В глубине темного зала, где-то в районе входной двери сиял ослепительный свет, как будто дверь вела не в холл библиотеки, а в удивительный, яркий и солнечный мир. Оттуда неслись громкие звуки: стук барабанов, гудение труб или рожков, и дикие нечеловеческие вопли. «Йяяяяяя-оу-оу-оу-эйугооооойя!» – снова услышал я. Заинтересованный, подходил я всё ближе и ближе, пока не оказался вплотную к странному месту. Солнечный свет уже касался моих рук, а от звуков уши мои напряжённо подрагивали в такт чудных ритмических рисунков. Недолго думая, я шагнул дальше и оказался в самой гуще дальнейших событий.

Надо мной оказалось голубое-голубое бездонное небо, подо мной – ярко-зелёный густой ковёр благоухающей травы, вдалеке шумел лес, а за ним поднимались острые вершины гор, и лес, насколько хватало глаз, поднимался вверх по их склонам, но обрывался там, где не могло жить ничто живое. Невдалеке от меня на обширной поляне стояли вигвамы, или, как ещё называют индейцы свои шалаши, типи, слева возвышался высокий столб, рядом сидели вкруг, скрестив ноги, и сами краснокожие. Их высокие головные уборы, сделанные из перьев благородных птиц, говорили об их особом статусе: наверняка здесь были и вождь племени и старейшины,  какие-либо шаманы и мудрецы. В книге я как раз остановился на месте долгого и занудного описания такого собрания. Отдельно от них столпились и остальные члены племени: они группировались вокруг «музыкантов», истерично бивших в свои огромные бубны и барабаны.

Первой мыслью было, что это такая историческая реконструкция, какие молодцы библиотекари, подумалось, отлично всё сделали. Но потом я посмотрел на горы, солнце, на медленно окружавших меня индейцев и начал в своём предположении сомневаться. Я хотел было вернуться назад, но сзади было то же, что впереди: однообразный североамериканский ландшафт. Какой-то толстый, густо намазанный красной охрой Орлиный глаз больно схватил меня за руку и потащил к кружку старейшин.

Этот силач легко швырнул меня в самый центр круга, но я не растерялся и быстро вскочил на ноги. Один индеец, видимо, вождь, вальяжно курил длинную трубку. Он поднял вверх  ладонь, этим жестом одновременно и успокаивая меня, и призывая к вниманию.

– Здравствуй, бледнолицый, – сказал он. – Ничто не происходит в мире без мудрой воли бога-творителя Маниту. Ты сейчас здесь тоже по его велению. Ветер говорит нам, что ты прогневал его.
Толпа при этих словах начала роптать, явно желая растерзать меня на куски, но новый взмах руки вождя остановил их.
– Чем же я мог прогневать  его? – осмелился подать голос я. – Я тут совсем недавно.
– Молчи, незнакомец, когда говорит Виннету.
– Виннету?
– Молчи! – возвысил голос Виннету. – Молчи. Ты и так виновен, не гневи богов ещё больше.

Он замолчал и тишина повисла надо всей поляной грозным куполом. Наконец, один из самых старых индейцев поднял перед собой ладонь.
– Инчу-Чуна хочет говорить, – сказал он.
– Трубка мира идёт к Инчу-Чуне, – согласился Виннету и по кругу от одного к другому передал её ему.

Получив трубку, Инчу-Чуна сделал несколько затяжек и, закрыв глаза, кажется, пребывал в блаженной неге. Я как-то упустил, когда смолкли барабаны и крики, но теперь вокруг царила полная, изматывающая своей неизвестностью, тишина. Лишь только лёгкие набеги ветра волновали оперение высоких головных уборов индейцев. Внезапно Инчу-Чуна открыл глаза и промолвил громким скрипучим голосом так, что я даже вздрогнул:
– Ветер говорит, что Великий Маниту прогневан на тебя за то, что ты пренебрёг его волей. Ты уснул, бледнолицый. Уснул во время чтения священной книги, где описывается Великое жертвоприношение богу-творителю Маниту.
Тут надо заметить, что все старейшины во время каждого упоминания имени бога-творителя, поднимали вверх обе ладони и возглашали: «О!»
Между тем Инчу-Чуна продолжал:
– Что ты можешь сказать в своё оправдание, бледнолицый?
– Могу сказать только то, что я не знал, что эта книга священная.
– Каждая книга священна, где упоминается Великий Маниту.
– О! – возгласили все, подняв ладони.
– Но мы должны учесть твоё неведение. Мы должны дать тебе шанс...
– О! – перебил его Виннету, подняв ладонь. – Виннету будет говорить приговор, – сказал вождь, когда трубка мира вернулась к нему и он насладился несколькими затяжками.

Приговор оказался простым. Мне представлялось на  выбор: или я подвергнусь испытанию у столба пыток, или выдержу бой на ножах с лучшим воином племени Диким Кондором.
– Конечно, я выбираю бой на ножах, – сказал я и заплакал.
– Не плачь, юноша! – сказал Виннету. – Твой выбор уже говорит о многом. Я знал одного бледнолицего, Олд Шаттерхэнда, если ты так же храбр, как он, тебе нечего бояться Дикого Кондора.
Виннету сделал ещё несколько затяжек, как бы раздумывая, и продолжил:
– А теперь ступай. Завтра на рассвете тебе предстоит бой. На этом месте. Я всё сказал.
Он поднял ладонь перед собой, и всё тот же толстяк, что притащил меня сюда, вытащил меня из круга и толчками отправил к одному из вигвамов, стоящему на отшибе.

Внутри в жилище было темно, сильно пахло кожей, шкурами, землёй, углями, слабо тлеющими посередине. Постепенно глаза привыкли к темноте, и я разглядел, что в вигваме было не так уж много места, и я нахожусь здесь один. Потом опять пришёл толстяк, сказал, что спать я буду на вон той циновке, а он на этой, что скво (женщина) скоро принесёт еду, а если я захочу по нужде, то он меня проводит. «И ещё, – добавил он, – если ты попробуешь бежать, бледнолицый, то тогда уж столба пыток тебе никак не избежать». Сказав это, он неприятно рассмеялся, обнажив при этом свои изъеденные зубы.

Скоро скво принесла какую-то похлёбку с куском лепёшки, молча оставила на земле и ушла. Я не притронулся к еде и лёг на циновку. Я надеялся, что уснув, а затем проснувшись, мне удастся рассеять всё это наваждение. Ведь так не бывает, думал я, Виннету, Инчу-Чуна, Дикий Кондор, этот противный толстяк – всё это выдуманные персонажи, их нет, не было и никогда не будет на свете, а я есть, я читал про них и заснул, и всё мне снится. Сейчас я засну во сне, проснусь во сне и наяву тоже проснусь. Надо только заснуть, заснуть, твердил я себе. Но заснуть никак не получалось. Я вертелся, крутился на этой жёсткой циновке, время от времени бросал взгляд на моего охранника, но он был зорок, сидел в одной и той же позе и смотрел не отрываясь на меня. От этого мне стало ещё больше не по себе. Я решил съесть бизонью похлёбку, как я про себя её окрестил. Ложки не было предложено, и я выпил всё через край, вымазал остатки лепёшкой и снова лёг. Вот так повеселее, сказал я себе и стал считать овечек, слоников, бегемотов, наконец, бизонов. Не помогало. Стал вспоминать перипетии прочитанного и так понравившегося первого тома. О, если бы я был действительно, как Олд Шаттерхэнд, то мне не было бы страшно биться на ножах с кем бы то ни было. Но я не он, я настоящий «гринхорн» (так в книге называли олухов, не способных отличить, например, следы бизона от следов косули). Только под утро, наверно, я уснул.

И мне снилось оно, это грядущее утро. Из-за гор вставало ласковое солнышко и брезжило своими тёплыми лучами на зелёную травку, на которой мне предстоял страшный бой. Я шёл между рядами индейцев, и они молча смотрели на меня. Толстяк больше не смел касаться меня, ведь теперь, с наступлением этого утра, я превратился в воина, и все должны были уважительно относиться ко мне. Меня встречал сам вождь в окружении старейшин и шаманов. Дальше всё было как в тумане. Виннету дружелюбно протягивал мне оружие, указуя другой рукой на моего соперника, уже готового к исполнению своей гордой роли. Я встал наизготовку, беспомощно озираясь по сторонам, и никак не мог зацепить глазами хоть чей-нибудь взгляд. Все индейцы смотрели вроде на меня, но как бы сквозь, предвкушая скорое зрелище. Наконец я уловил взгляд маленькой индейской девочки, она стояла одна в окружении здоровенных мужчин и хитренько улыбнулась в ответ на мою беспомощную ухмылку. В этот момент раздался душераздирающий крик и мой огромный и мускулистый противник, выставив вперёд нож помчался на меня. Я задрожал и приготовился защищаться. Вдруг кто-то стал яростно трясти меня за плечо. Я продолжал не сводить глаз с несущегося во всю прыть Дикого Кондора и пытался отмахнуться от назойливого трясуна. Но он не унимался, тряс всё сильнее. Ещё сильнее. Дикий Кондор уже близко, но я повернул голову вправо, потянулся туда левой рукой... Ещё немножко... Кондор всё бежит. Ещё чуть-чуть... Он же ударит меня. Ещё чуть-чуть... Потянулся ещё сильнее, и всё вмиг пропало. Я глубоко вздохнул и... проснулся. Передо мной стоял охранник с фонариком и светил мне прямо в глаза.
– Вставай, читатель.
– Где я? Где Дикий Кондор? – всё ещё не понимал я.
– Вставай, бледнолицый, пора домой, – повторил он, высветив фонариком на столе книгу с индейцем Виннету на обложке, и улыбнулся. Тогда мне всё стало ясно, и я, как побитый в бою с самым сильным воином племени, пристыжённый и уличённый в слабости, поспешил скорее домой.

P. S. Спустя какое-то время, уже после того, как рассказ был набросан в общих чертах, и я хотел приступить к его отделке, исходное сочинение было найдено. Кто ищет, тот всегда найдёт, и в этом случае это нехитрое правило сработало безотказно. Вроде бы уже сколько раз перебирал я старые свои тетрадки, не было ничего. И вот откуда ни возьмись, лежит пожелтевший двойной листок в линейку, исписанный аккуратным почерком шестиклассника (класс всё-таки был шестой, а не пятый). Судя по отсутствию оценки в конце и наличию исправлений, это, скорее всего, был черновик, первый вариант, потом набело переписанный. Общая канва, как я и обещал вначале, передана мной верно, а в деталях, конечно, тогда всё было проще, догадливый читатель, думаю, и сам смекнёт, почему.
22.07.2022