de omnibus dubitandum 98. 281

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ВОСЬМАЯ (1863-1865)

Глава 98.281. НЕВОЗМОЖНО ЗА ВСЕМ УСЛЕДИТЬ...          

    На следующее утро дедушка внезапно расхворался. Он лежал в постели, прикладывал холодные компрессы к голове и, как мне показалось, кое-куда ещё. Я же чувствовала себя совершенно здоровой, только кунка у меня ещё немного саднила. Дедушка не смотрел на меня, я тоже избегала заговаривать с ним. Впрочем, он почти целый день проспал. Когда вечером я проходила мимо него, он злобно прошипел мне:

    – Это ты виновата!

    Меня внезапно охватил страх, и я убежала в комнату, где находилась мать, но и там не находила покоя и потому спросила её:

    – Что стряслось с дедушкой?

    – Не знаю, – равнодушно ответила мать, – заболел вроде.

    Несколько минут спустя она прошла в его спальню, и я слышала, как она спросила:

    – Что с вами, Александр Тихонович, собственно говоря, случилось?

    Я, ужасно перепугалась, потому что была уверена, что он сейчас скажет: «Варька во всём виновата…».

    Он прошептал что-то, чего я не поняла, и разобрала только, как мать сказала:

    – Да хватит вам, перестаньте.

    На цыпочках я осторожно прокралась к двери, чтобы подслушать. Я должна была, чего бы мне это ни стоило, я обязана была услышать, что там происходило.

    Дедушка стараясь говорить тихо, гудел своим басом, и мать теперь тоже заговорила очень тихо:

    – Но почему вы пошли на такое?

    Он шёпотом прогудел:

    – Уж больно девчонка меня возбудила, говорю вам, я совершенно лишился рассудка…

    Я была ни жива, ни мертва от страха.

    Моя мать сказала:

    – Однако, это, должно быть, настоящая стерва какая-то…

    Дедушка возразил:

    – Да нет же, она ещё совершенный ребёнок, сама не знает, что творит, она приблизительно такого же возраста, как ваша Варя…

    Теперь я облегчённо вздохнула.

    Однако мать в негодовании всплеснула руками:

    – И вы посмели так обесчестить ребёнка…

    Дедушка гулко расхохотался:

    – Да куда там, обесчестить! Обесчестить! Если она сама вытаскивает член у меня из штанов, если она сама берёт в рот мое копье и облизывает, тогда как же, скажите на милость, я могу её обесчестить?

    Мать пришла в ужас:

    – Нет, какие же дети всё-таки нынче испорченные… Ну, видно, невозможно за всем уследить.

    Потом её голос понизился совсем до шёпота, и я только по его ответу сообразила, о чём она у него поинтересовалась. Дедушка стал оживлённее и прогудел:

    – Ну, нет, где ему было войти целиком… Всего вот столечко, только кусочек… дайте-ка мне, пожалуйста, сюда руку, я вам покажу…

    – Нет, нет, премного благодарна… как вам такое вообще пришло в голову?

    – Ну, так ведь ничего бы от этого не случилось, сношенька – резонно заметил он.

    Мать перебила его:

    – Сколько раз всего, говорите, вы её сделали?

    – Шесть… – Дедушка лгал, и меня развеселило, что я это знаю, а мать даже не подозревает об этом. – Шесть раз я сумел её припечатать, – продолжал он, – она меньше и не хотела…

    – Ой, не рассказывайте сказки, – с сомнением произнесла мать. – Это совершенно неправдоподобно, шесть раз… Что-то вы больно здесь привираете…

    – Но если я говорю вам, – клятвенно заверил он, – так и есть. Вы же сами видите, что я сейчас даже пошевелиться не в состоянии. Шесть раз…

    – Ах, нет! – Мать ему не поверила. – На такое ни один мужчина не способен…

    – Послушайте, Марья Леонтьевна, – смеясь сказал дедушка, – разве мой сын и ваш муж никогда не исполнял на вас шесть номеров?

    Мать захихикала:

    – Да где там. А что если?..

    В этот момент кто-то пришёл. Разговор оборвался, и я почувствовала себя освобождённой от всякого страха.

    В последующие дни дедушка тоже сказался больным. Он, правда, уже не лежал в постели, однако расхаживал по дому в подштанниках и в домашних туфлях, накинув на плечи только теплый халат, сидел с матерью в кухне, и скоро я заметила, что они вернулись к прежнему разговору.

    На третий или четвёртый день я уже в десять часов освободилась от занятий в гимназии и пришла домой до полудня. Кухня была пуста; стеклянная дверь, ведущая в комнату и завешенная белой кружевной гардиной, была затворена. Я тотчас увидела, что мать находится в комнате у дедушки. И поскольку они не услышали моего появления, я вела себя тихо и очень хотела подслушать их разговор, ибо полагала, что речь снова зайдёт обо мне.

    Вот до меня донеслось, как мать сказала:

    – Ничего вы не слышали, это всё напраслина с вашей стороны…

    – Но вы вспомните хорошенько, ведь именно так и было… Я расслышал совершенно отчётливо, как вы говорили, что у вас-де ещё ничего не произошло, и как вы требовали от мужа исполнить второй номер.

    Мать рассмеялась:

    – Да, разогнались, от него второй номер… тут будешь рада, если он на один-то сподобится.

    – Ну, вот видите, – ревностно заявил дедушка, – он кончает раньше вас, потому что чересчур слабосилен…

    Мать ворчливо ответила:

    – Другие мужчины тоже немногим лучше.

    – О-го-го, тут вы, однако, очень даже ошибаетесь, – возразил он, – лично я могу сдерживать себя сколько хочу, и если вы желаете получить удовлетворение трижды, мне это ничего не стоит.

    Мать засмеялась:

    – Такое всякий может сказать. Я этому не верю… Вы только бахвалитесь…

    – Что? Я бахвалюсь?! Это я-то бахвалюсь? Дайте разок попробовать… вот тогда сами и увидите…

    Мать отрицательно покачала головой:

    – Нет, нет, вы же прекрасно знаете, что я этого не сделаю.

    Дедушка ухватил её за талию:

    – Да давайте же, как раз сейчас я был бы весьма расположен, исполнить парочку номеров…

    Он наседал на неё, она упиралась:

    – Отпустите меня, Александр Тихонович, я закричу…

    Он отпустил её, однако остался сидеть к ней вплотную и прошептал:

    – Давайте, Марья Леонтьевна, позвольте мне это, вы мне уже давно нравитесь.

    Мать отодвинулась от него и решительно покачала головой:

    – Оставьте меня в покое, пожалуйста, я женщина порядочная!

    Моя мать была стройной, крепко сложенной женщиной и ей в ту пору было, вероятно, лет тридцать пять - тридцать шесть. У неё было ещё свежее лицо и красивые белокурые волосы.

    – Послушайте, – сказал дедушка, – по вам, однако, совершенно не скажешь, что у вас уже шесть дочерей…

    Мать никак не прокомментировала это признание, а он продолжал:

    – То бишь, я хотел сказать, что по лицу этого не заметишь… однако где-нибудь уже, наверняка, видно…

    – Нигде ничего не видно, – запальчиво воскликнула мать, верно, задетая за живое, – я всё такая же, какою была в девицах.

    Теперь он, очень убедительно, изобразил недоверие:

    – Быть такого не может… Знаем мы эти байки.

    Мать этот скептицизм очень обидел:

    – Ничего-то вы не знаете. Грудь у меня по-прежнему точно такая же, как была.

    Дедушка подскочил к ней и вознамерился, было, потрогать груди.

    – Я должен сам в этом удостовериться! – прогудел он.

    Однако мать уклонилась от его проверки:

    – Оставьте, пожалуйста, коли на слово не верите.

    Тем не менее, ему удалось поймать её за одну из грудей. Я увидела, как он схватил и сдавил её. Он был вне себя от радости:

    – Нет, ну надо же! Вот это да! – воскликнул он несколько раз кряду. – Она действительно как у девственницы… послушайте, такого мне в жизни ещё не встречалось.

    Мать для приличия ещё немного поупиралась, но потом успокоилась и с гордостью улыбнулась:

    – Ну, вот видите, – сказала она, – теперь вы мне верите.

    – Теперь, душенька, сношенька моя, верю, – ответил он и взял в руку вторую грудь, не встретив никакого сопротивления со стороны матери.

    – Знаете, – продолжал он, при этом обеими руками играя её грудями, так что под тонкой перкалевой блузкой отчётливо выступили соски. – Знаете, вы поступаете ужасно глупо, когда с такой красивой грудью ещё и прилагаете усилия для того, чтобы добиться оргазма от своего мужа. Да другие ради одних этих сисек наизнанку бы вывернулись…

    – Я всё-таки честная женщина, – сказала мать, однако держалась спокойно и позволила дальше мять свои груди.

    – Чуть честнее, чуть нечестнее, – заявил ей он, – но если муж ничего предложить не может, всякая честность кончается. В таком случае у вас больше нет обязательств. Природа требует удовлетворения…

    С этими словами он расстегнул ей блузку и извлёк из сорочки голые груди. Они белой массой лежали теперь в его смуглых руках.

    – Ну, что вы, перестаньте сейчас же, – прошептала мать и хотела высвободиться.

    Но он быстро наклонился и поцеловал её в левый сосок. Я видела, как мать затрепетала всем телом. – Прекратите! Прекратите же! – настоятельно прошептала она. И потом добавила: – Кто-нибудь может придти…