Сказка Лекарство для счастья

Наверное, каждый из нас хотел бы быть счастливым. Почувствовать во всём себе лёгкость, растянуться в довольной улыбке, обнять любимого человека, иногда даже расплакаться от счастья. Но счастье, как по мне, самая капризная штука на свете – его всегда мало, и порой его даже не заметишь. Если бы счастье было ребёнком, оно бы больше всего любило играть в прятки – наверное, ему нравится, когда огромное количество людей его ищет. А ещё у счастья получилось бы стать отменным фокусником – трюк с магическим исчезновением был бы его коронным номером. Ну а если серьёзно, можем ли мы на самом деле осуждать счастье за то, что оно так любит дразнить нас своей мимолётностью? Или дело всё-таки в нас?

Да, быть счастливым – это очень сложно. Но ещё сложнее сделать кого-то другого счастливым. Что вообще мы знаем о счастье, чтобы осчастливить кого-то? И есть ли вообще какой-то единый для всех рецепт, чтобы стать по-настоящему счастливым?



-  Голубушка, прошу, проходите, не задерживаете. День большой, очередь длинная, а времени мало!

 Девушка по имени Софийка медленно и настороженно зашла в медкабинет. Холодная белизна стен ослепила на секунду её глаза, а задёрнутые шторы, не пропускающие утренний свет, делали комнату маленькой и сдавливающей всё вокруг. От кабинета веяло пронизывающей прохладой, которая не освежала, а, наоборот, заставило Софийку невольно съёжиться. Справа же, у стенки за небольшим столиком, сидела женщина. Видимо, врач-терапевт и, видимо, уже уставшая с самого начала рабочего дня.

«Интересно, как же ей не холодно здесь, или только я это чувствую? – Софийка задумалась, - Впрочем, наверное, дело всего лишь в кондиционере…»

- Девушка, ну что же вы! Проходите, присаживайтесь! Что беспокоит, жалобы есть?

Софийка растерянно дёрнулась, заморгав глазами. Зарывшись головой в блуждающие размышления, она уже и напрочь забыла, что должна что-то говорить. А внезапный голос врача заставил мысли заёрзать и разбежаться по телу мурашками. Лишь сейчас Софийка увидела, как на белом халате женщины красуется бейджик с именем «Зоя Михайловна», а на самом лице виднеется тень кругов под глазами и уже потихоньку расползающихся морщин.

- Да, конечно, - неспешно садясь на стул, Софийка пыталась подобрать нужные слова, которые так не вовремя её покинули, - Ой, вернее, нет, не так. Меня лично ничего не беспокоит. А вот моего друга кое-что беспокоит ещё как! А его беспокойство беспокоит и меня! Что касается жалоб, он-то ни на что не жалуется вообще-то, а я вот жалуюсь! Жалуюсь на то, что он беспокоится и ничего с этим не делает!

Зоя Михайловна то и дело искоса поглядывала на пациентку, её неловкие попытки набрать в рот побольше воздуха и нервно моргающие глаза, а под конец и вовсе уставши хмыкнула.

- Так, голубушка, давайте по порядку.

Софийка приподняла глаза и с детским испугом посмотрела на неё.

- У вас лично жалобы есть? Жалобы, на всякий случай, это когда что-то болит, горло, живот, например.

Зоя Михайловна как-то едко ухмыльнулась, растягивая последнее предложение.

- Ну-у-у…, - Софийка задумчиво скривила губы, - у меня нет.

- Так, но они есть у вашего друга, верно?

- Да-да, всё так!

Врач уставилась стеклянным взглядом на стол и начала разбирать какие-то бумаги.
 
- Ну а почему вы-то тогда на приём приходите, а не он, если это у него жалобы по здоровью?

- Нет-нет, вы не понимаете! Он не может прийти сюда!

Зоя Михайловна недоверчиво мелькнула взглядом на Софийку.

- В тяжёлом состоянии?

- Да, в очень тяжёлом! – Софийка снова начала прерывисто втягивать в грудь воздух, - Знаете, ему так плохо!

- Температура, озноб, острые боли?

Её монотонный и незаинтересованный голос заставил девушку втянуть плечи, и Софийка замотала головой.

- Нет-нет, ему плохо в другом смысле. Понимаете, он совсем перестал вставать с кровати. Почти ничего не ест. Никакой ознобы и температуры у него нет, но он всё время лежит, хотя и не спит. Мне кажется, он никак не может заснуть…

- А вы, я так понимаю, с вашим другом постоянно вместе, - врач с какой-то особой колкостью протянула слово «друг», но потом поправилась, - Раз вы и про его сон так хорошо знаете.

- Нет, ну что вы… - Софийка снова дёрнула плечом, - Как я могу не быть в курсе, не быть с ним рядом, когда ему так плохо, он же мой друг, я беспокоюсь за него!

- Вот знаете, - Зоя Михайловна, видимо, уже совсем потеряла терпение, - Вы вот только очередь задерживаете, вам же совсем не ко мне! Пусть ваш так называемый друг идёт к психологу и там сам разбирается, этот вопрос точно не нужно решать у терапевта!

Девушка опустила глаза и нервно вздохнула. Ей казалось, что стало жгуче холодно уже не только в кабинете, но и где-то внутри неё. Губы задрожали, а веки словно стали непосильно тяжёлыми.

- Он сам никуда не пойдёт. Я знаю. Я уже говорила ему. Говорила столько раз, но он продолжает лежать.

Казалось, она уже вот-вот заплачет, но из последних сил посмотрела на врача.

- Ну помогите вы мне, ну пожалуйста! Выпишите что-нибудь, дайте какое-то лекарство, рецепт! Я не знаю, что делать, к кому мне обратиться, только я ему могу помочь, понимаете! Больше некому, а сам он не станет!

Взгляд Зои Михайловны внезапно смягчился, и вот она уже смотрела не на кипу документов, а на Софийку. Всё ещё уставши и настороженно, но уже не с усмешкой, а каким-то невнятным сожалением.

«Наверное, она думает, что я дурочка, - прогудело у Софийки в голове, - Да, она точно так и думает. Ну и ладно. Всё равно. Лишь бы сейчас не выгнала».

- Что ж, то, что вы описываете, похоже на хандру, возможно, даже на депрессию после продолжительного стресса, но я не могу утверждать… Ладно, давайте поступим так, - руки врача стали медленно вертеть лежащую на столе ручку, - Мне, конечно, так не положено, но в качестве исключения…

Положив ручку на место и немного замявшись, она продолжила.

- Недавно появилось новое лечебное средство, оно не медикаментозное, но говорят, помогает…

- Гомеопатия? – выпалила Софийка, её глаза загорелись надеждой от такой внезапной перемены врача.

- Можно и так сказать, не перебивайте, - Зоя Михайловна метнула недовольный взгляд на Софийку, но продолжила, - Так вот, говорят, стали выращивать какой-то особый целебный сорт семян. Обычно их измельчают, можно добавлять в воду, чай… И если семена регулярно принимать, то у пациента может выделяться гормон счастья, эндорфин. Состояние стабилизируется, пропадают депрессивные мысли, некоторые даже говорят, что ощущают эйфорию…

Вдруг женщина с опаской взглянула на дверь и приблизила лицо к Софийке.

- Я, конечно, такими средствами никогда не пользовалась, но знакомые говорили, что семена действуют. Возможно, вообще скоро в полный оборот пойдут, они последнее время всё больше набирают популярность.

За дверью кабинета стали слышны недовольные возгласы и раздражительные постукивания, и Зоя Михайловна резко отстранилась.

- Ждите, пока пригласят!

 Заворожённая речью врача Софийка невольно дёрнулась. Однако та даже не сменила выражение лица и через секунду снова стала говорить тихо и размеренно.

- Так вот, можете попробовать эти семена, вдруг они и вашему знакомому помогут.

- А что это за семена? Какого растения? И где их вообще можно взять? – Софийка торопливо пробормотала.
 
- Девушка, ну по чём мне знать, что за растение? Мне вообще не положено рекомендовать гомеопатию, а я и так вам сказала уже очень много! – Зоя Михайловна начала суетливо копаться в содержимом стола, - А адрес, где взять семена, я вам запишу.

- Вы же вроде говорили, что такими средствами не пользуетесь, - впервые за весь разговор Софийку улыбнулась.

Зоя Михайловна скривилась и лишь холодно ответила.

- Знакомые советовали и дали адрес. Вот и всё.

Женщина передала надвое сложенный листик бумаги Софийке в руки и, поправив халат, заговорила снова уставшим голосом.

- Если у вас больше нет никаких вопросов, то на этом закончим, сами видите, с самого утра вся больница на ушах стоит. Если будут действительно какие-то серьёзные проблемы, то тогда обращайтесь.

Софийка поспешно поблагодарила Зою Михайловну и, попрощавшись, вышла.

«Если действительно будут серьёзные проблемы…, - девушка всё думала по пути, - Да она это несерьёзно! И чем это его, нет, моя проблема, несерьёзна!»

Завернув за угол больницы, Софийка, сама не заметив, пошла не к себе домой, а к нему, её дорогому и такому больному другу.

Утро уже шло на поклон, чтобы передать свой пост бурному дню. Но в комнате затёртой квартиры на окраине города не ощущалось ни приходящего дня, ни уходящего утра, ни чего-либо бурного вовсе. Шторы плотно были задёрнуты, и, если бы не тускло горящая лампочка у кровати, можно было бы сказать, что всё вокруг в квартире погружено в нескончаемый мрак. На кухне лежала нетронутая еда, в спальне были разбросаны книги, а сам хозяин квартиры неподвижно лежал на кровати, уставившись в серый потолок.

Гриня, тот самый хозяин, уже не помнил, сколько не выходил из дома. Да что там из дома, из собственной кровати. Возможно, пару дней, может неделю, месяцы, годы, кто знает? Когда живёшь окружённый в темноте и тишине, трудно понять, какое сейчас время дня или даже года. Единственное, что выдавало Грине проходящее лето, это духота. Нескончаемая, потно обволакивающая, душащая. Хотя, может это всего лишь причина закрытого окна? Но встать с кровати и открыть его для Грини было просто непосильно.

Вот уже несколько дней Гриня не мог ни о чём думать. Обычно мысли роились в его голове сами по себе, идеи цеплялись одна за другую, воображение рисовало виды, людей. Он придумывал каждому из них свои эскизы-истории, действия и разговоры. Иногда маленькие зарисовки в голове могли даже накладываться друг на друга, и тогда уже получалось не что-то единичное и крошечное, а связное, содержательное, с началом и концом. Не просто невнятное впечатление, созданное сознанием, а целая история несуществующих людей в несуществующем месте, которая, хоть и ненадолго, становилась для Грини живой.

Обычно Гриня придумывал такие истории перед тем, как заснуть. Вспоминал лица прохожих людей на улице и думал:

 «А что, если у той женщины с огромными сумками, например, болен сын, и там у неё была куча лекарств и яблок, его любимых? И она несла их по всему городу, чтобы его порадовать. И вот сейчас, спустя столько часов ходьбы, она пришла домой, зашла к сыну в детскую и с грустной улыбкой протянула ему яблоко, нежно поглаживая по голове. А он…»

И Гриня мог так пролежать очень долго, несколько часов, пока сон сам не приходил и не забирал его до самого утра. Конечно же, молодой мечтатель понимал, что никаких яблок у той женщины с улицы, скорее всего, не было, и шла она далеко не через весь город. Но какая разница? Разве для хорошей и трогательной истории в его воображении это было важно? И разве не удивительно думать, что у всех людей, которые проходят мимо него, есть свои далеко не маленькие истории, а настоящие, насыщенные событиями жизни?

Позже историй в голове Грини стало так много, что он начал их записывать. Порой это были небольшие зарисовки, всего лишь мимолётные впечатления, но как же сладко было для него водить ручкой по бумаге, записывая всё, что он представлял себе за целый день. Иногда он даже показывал свои истории родственникам и друзьям. Но никто так сильно не радовался его текстам, как это делала Софийка. Гриня всегда невольно улыбался, когда она, его самый близкий и драгоценный друг, так искренне и по-детски охала во время чтения и выдыхала из себя смех, будто бы звенящий от восхищения. А когда Софийка начинала после прочтения смотреть на него и бормотать «Как хорошо, Гриня, как же это хорошо написано!», то и вовсе начинал смущаться.

Гриня никогда и не думал расширять и публиковать свои рассказы, хотя Софийка ему и советовала. Для него это был лишь способ выразить свои чувства, очистить голову от историй, чтобы заполнить её новыми. Да и всё это было уже не важно, потому что позже случилось следующее. 

Всё прекрасное однажды заканчивается, все сердца когда-то разбиваются, а мечты расплываются в реальности. И с воображением Грини случилось то же самое. Кто знает, может, из-за работы, может, из-за нескончаемых рутинных дел, но как-то раз он как обычно лёг засыпать и не вообразил себе ничего. Лица прохожих за день размылись, и Гриня никак не мог вспомнить, что вообще в них было такого особенного. Какие бы пейзажи он не старался придумать, все они были карикатурными, нелепыми и совсем не настоящими. В конце концов, мысли в голове просто перестали гудеть и замолчали вовсе. И если бы не далёкий стук колёс у близкой от его дома дороги, Гриня бы подумал, что весь мир просто взял и умер.
Первая ночь безмолвия у Грини запомнилась бессонницей. Пролежав в такой оглушающей тишине до самого рассвета, он подумал, что это просто случайность, что он переутомился, что завтра, нет, уже сегодня, всё снова будет в порядке, что он снова сможет что-то придумывать и чувствовать. Но день за днём, ночь за ночью, ничего так и не изменилось. Надежда сменилась страхом, страх – отчаянием, а отчаяние, жгучее, щиплющее самое сердце, тихим и равнодушным смирением.
То, что многие люди назвали бы апатией или депрессией, Гриня решил обозначить как «бессмыслие». Какой был смысл вставать с кровати и идти на работу? Зачем выходить на улицу и общаться с людьми? И какой смысл в том, что Софийка, его когда-то и, может, даже всё ещё близкий и драгоценный друг, приходила к нему домой каждый день и справлялась о его самочувствии?

Но вот, знакомый до боли лязг ключей начал визжать по дверному замку, шаги безудержно топать по коридору, а запах Софийкиных духов бесцеремонно разноситься по комнате. И на пороге снова стояла она, запыхавшаяся и весёлая, с бесчисленными пакетами и темами для разговоров, которые Гриня уже не имел силы выдерживать.

- Гринь, привет!

«Снова «Гриня», снова «привет», - вязкие и неторопливые мысли шептались у него в голове, - Ничего нового».

Он повернул лицо в сторону Софийки и скривившимися губами изобразил что-то вроде приветственной улыбки.

- Я на кухню зашла, ты опять ничего не ел?

- Нет, мне не хотелось.

Софийка уныло кивнула головой и стала стремительно приближаться к окну.

«Нет, только не шторы, только не свет, пусть только попробует подойти!»

Возражение так и хотело вырваться из Грининого рта, но всё, что он смог сказать это:

- Соф, может не надо раздвигать шторы? Мне в темноте комфортнее.
Но та лишь упрямо замотала головой.

- Да ты что, духота же такая, окно обязательно надо открыть! И вообще, там на улице так солнечно с самого утра, хоть вспомнишь, что такое свет!

Гриня тихонько хмыкнул и убрал взгляд подальше от солнца.

Смотреть на мотания Софийки по комнате стало для него уже привычкой, и он перестал и вовсе на них реагировать. Порой ещё возникали какие-то приливы колющего раздражения, но принятие всё равно всегда оказывалось сильней. Нервно раскладывая валяющиеся повсюду вещи, Софийка то брала их в руки, то через пару секунд снова ставила обратно, будто сама не знала, что вообще хочет с ними сделать.

- А ты… ты вообще вставал с кровати сегодня?

- М-м, - из Грини вырвалось невнятное мычание, обозначающее «нет».

- Знаешь, Гринь, - Софийка села поближе к другу, - Ты меня очень беспокоишь, правда. Ты здесь лежишь уже неделю, ты знал об этом? А ведь у тебя же ещё есть работа, что там скажут о твоём отсутствии?

- Я взял отгул, - голос Грини резко погрубел, - Давай не будем о работе.
- Я понимаю, тебе сейчас непросто, - Софийка втянула в себя побольше воздуха, - Но, может, и правда стоит сходить? Вдруг полегчает? Я не совсем могу понять, что с тобой случилось, но ты же не можешь просто…

- Я же попросил. Не хочу говорить о работе, - Гриня раздражённо заёрзал и повернулся боком к стене, - И вообще, тебе самой сейчас на работе надо быть, чего ж не идёшь?

- Да я в больницу вот отпросилась и решила к тебе пораньше зайти, - Софийка с обидой прикусила губу, - Кстати, о больнице… я тут консультировалась с врачом, ну… по твоему случаю.

Гриня тяжело вздохнул и, поглядев на Софийку, усмехнулся.

- Ходила в больницу из-за меня? И что же?

- Сказали, что есть одно средство, которое может помочь. Какие-то семена. Звучит, конечно, глупо, но говорят, что они могут сделать человека счастливым.
Новая волна раздражения стукнула по Грининым вискам.

«Она что, издевается? – мысли становились всё злее, - Зачем она всё это делает? Почему просто не уйдёт?»

- Соф, - он повернулся к подруге, - Мне не нужно счастье. Мне нужны мысли.

- Да что это вообще значит? Есть у тебя мысли, у всех всегда они есть. Да, ты сейчас не можешь писать, я знаю, но это не страшно! Вот попробуем эти семена, сможешь выходить на улицу, на работу вернёшься! Там, глядишь, и напишешь что-то!

«Улица-работа, улица-работа, что ж она заладила-то?»

- Да и вообще, Гринь, - Софийка легонько коснулась его плеча, - Разве счастье только в том, чтобы писать? Есть много других вещей, которые могли бы приносить радость. Ты только попробуй, попринимай семена, всё будет хорошо, точно-точно.

Гриня неподвижно лежал и смотрел куда-то в сторону. Лишь бы не видеть лица Софийки, лишь бы не слышать её.

«И как я вообще мог думать, что она меня когда-то понимала?»

- Гри-и-инь, - но Софийка никак не хотела упускать его взгляд, - Ну давай попробуем. Ну пожалуйста. Ты же ничего не теряешь, я сама их тебе сюда принесу.
Тот лишь обречённо повёл бровью и тихо произнёс.

- Делай что хочешь.

На следующий день Софийка уже со всем упорством размалывала маленькие семена на Грининой кухне. Найти нужный адрес оказалось совсем несложно, как и приобрести лекарство. На расспросы Софийки о том, как вообще называются семена, несмышлёный мальчик-продавец, которого явно просто заставили забирать деньги и отдавать товар, замявшись, сказал:

- Да это, скажу щас, как называется, там название такое дурацкое, - мальчишка сжал губы и стал смотреть в сторону, - гнидониум, антигидониум, ангедониум… а, вот, вспомнил! Андепримониум!

Услышав невнятное объяснение и такое же нелепое название, Софийка лишь подумала, что это и правда звучит как какое-то рядовое растение. И вот, хозяйничая на кухне, она стала рассматривать семена. Они были крохотные, формой немного похожие на горох и имели пёстро-зелёный цвет. На первый взгляд могло даже показаться, что это обычное драже, но внутри семян оказался не шоколад, а лишь твёрдая белая стружка.

- Ну-ка, Гриня, - Софийка уже вертелась у его кровати с настоем в руке, - Будешь сейчас пить лекарство!

- А ты что, сама пробовать не будешь? – Гриня скептически хмыкнул.

Софийка демонстративно качнула головой.

- А мне-то зачем? Меня всё устраивает, я и так счастлива! Сейчас вот ты поправишься, и вообще буду совершенно счастливой!

Парень лишь равнодушно закатил глаза и стал потихоньку отхлёбывать настой.

- Тьфу, а кислый-то какой, - он поморщился.

- Ничего-ничего, это всё-таки лекарство, не забывай, пусть и для счастья.

- И сколько эту бурду надо пить?

- Ну… - Софийка задумчиво и немного игриво увела взгляд, - Мне вообще сказали, что надо пить курсом, пару недель как минимум. Да ты не переживай, семян-то много! Я целую баночку тебе запасла, подумала ещё, ну а чего по горошине-то покупать!

Софийка залилась таким знакомым для Грини звенящим смехом, но тот лишь опустил голову.

«Какой дурацкий смех, как я вообще мог видеть в нём что-то милое?»

- Соф, ты всё-таки пойми, что это вряд ли сработает. Я вообще в этом мало смысла вижу.

- Да, я знаю… - Софийка пристально и с особой нежностью посмотрела на него, - Но мы всё равно попробуем.

«Ну вот, опять этот странный взгляд, чего она правда ждёт от меня, - раздражающие мысли стали потихоньку душить, - и что это за мы? Зачем ей вообще это нужно? Бессмыслица какая-то».

Спустя несколько дней состояние Грини и правда изменилось. Он стал постепенно вспоминать, что открывать окно и вставать с кровати не так уж и сложно, еда может быть вкусной, а прохладная вода, стекающая по лицу по утрам, даже приятной. С каждым днём ходьба по квартире стала даваться проще, книги, которые раньше были разбросаны по полу и поверхности стола, были аккуратно убраны на полки, а духоту заменил освежающий летний воздух.

Заметив такие ободряющие перемены, Софийка поняла, что сейчас самое время не отступать, а взять инициативу в свои руки. Последнее время она не просто стала частым гостем дома у Грини, а уже почти его постоянным жителем. Заканчивая дела на работе, она то и дела украдкой смотрела на часы. Приходя домой, она впопыхах расчёсывалась и смотрелась в зеркало, а затем скоро уходила, чтобы навестить своего выздоравливающего друга. А когда шла по пути к его дому, всегда засматривалась на Гринино окно, надеясь увидеть в нём свет. Покупала продукты в магазине, чтобы приготовить ему очередной ужин, порой останавливая взгляд на отделе сладостей, и невольно думала: «Интересно, у него ещё есть запас тех зелёненьких семян?»

Суетливые мысли о Грине и его лекарстве стали для Софийки уже неотъемлемой частью её рутины. Сколько семян ещё осталось, когда их стоит докупить и, конечно же, как долго её другу ещё предстоит их принимать? Да, физическое состояние Грини и правда стабилизировалось, но что-то неуловимое, что-то не до конца понятное в его лице и словах выдавало Софийке, что он всё ещё не так счастлив, как она себе это представляла.

 «Неужели он так и не начнёт улыбаться? – тревожные мысли порой вертелись в её голове, - Неужели не засмеётся, просто так, просто потому что ему хорошо?»

И в очередной раз таких размышлений Софийка решила, что Грине всё ещё нужна её помощь, что она уж точно знает, что ему нужно.
 
Как-то раз они, уже как обычно, сидели на кухне и ужинали. Теперь Софийке не приходилось нести еду к кровати Грини, ведь он уже сам мог встать и поесть за столом. Заметив, как тот неохотно и медленно возит вилкой по макаронам с котлетой, она решила, что сейчас подходящее время идти на новый шаг.

- Гринь, а у тебя же ещё не заканчивается отпуск?

- М-хм, да, ещё пару дней, - тот уставши и сосредоточенно рассматривал, как кетчуп размазывается по содержимому тарелки.

- Это замечательно! – глаза Софийки лукаво засветились, - Я имею в виду, что это здорово, что у тебя есть ещё время на другие занятия, прежде чем окунуться в работу!

Гриня взглянул на подругу, и той даже показалось, что на секунду в них была различима тревога.

- Вообще-то я подумывал что-то снова начать писать. Пока у меня есть силы, я должен хотя бы попытаться это сделать.

- Почему это «пока» есть силы? – Софийка с опаской посмотрела на лежащую недалеко баночку с лекарством, - Семян ещё много, а если кончатся, то я тебе их занесу ещё. Да и вообще, с писанием ещё успеется, ты можешь это делать и после работы как обычно…

Но Гриня не дал ей договорить, перебив ей натянутым кашлем и визжащим скрипом по тарелке.

- Знаешь, пока я не могу писать, я придумал себе небольшое упражнение. Она называется «на что похож звук?». Я загадываю себе какую-то букву, вспоминаю, как она звучит, и пытаюсь подобрать к этому звуку ассоциацию.

- А-а-а, - девушка растерянно посмотрела на Гриню, - Ну, да, это довольно интересно… И что же, так можно со всеми буквами?

- Ну, мне кажется, что согласные поувлекательнее гласных, - его лицо оживилось, - Ну что там с ними думать. «А-а-а» - это какая-то опасность, страх. «О-о-о» - удивление, ничего поразительного. А вот в согласных всегда есть какая-то жизнь, движение.

Софийка явно не ожидала, что разговор пойдёт в такое русло. 

- Да-а, наверное, это и правда занимательно, но я хотела кое-что предложить тебе, есть одна идея…

- Знаешь, на что похожа «с»? – но Гриня никак не унимался, - Я вот сейчас о ней подумал, это же первая буква твоего имени.

Горло Софийки заклокотало, и она смущённо улыбнулась.

- Э-м-м, ну, я никогда об этом не задумывалась, - она пыталась всеми силами скрыть неловкость, - И на что же?

- На бес-с-сконенчный с-с-свис-с-ст, - Гриня злорадно ухмыльнулся, - Или как на струю воды в кране, которая всё не перестаёт течь и проходится по ушам. С-с-снова и с-с-снова.

Девушка округлила глаза и от удивления захлопала ресницами. Как бы она не старалась, губы начинали поджиматься, а плечи словно тянуло вниз, к самому полу. Гриня ещё секунду смотрел на неё испытывающим и довольным взглядом, но довольно скоро переменился. Как бы он ни старался усмирить своё возникающее раздражение, иногда оно брало верх.

- Да, извини, какое-то неудачное сравнение получилось… - он потупил взгляд, - Но это просто звук такой, я его так вижу. Конечно, он к тебе никакого отношения не имеет.

- Да, я так и поняла, - Софийка натянуто улыбнулась, - Так вот, я хотела сказать тебе про свою идею…

Ещё секунду назад она думала, что расстроилась, или оскорбилась, или даже была готова расплакаться, но постепенная уверенность снова начала нарастать внутри неё. Ведь не мог же Гриня, такой драгоценный для неё, нарочно её обидеть?

- Пока у тебя есть ещё пару свободных дней, я бы хотела сходить кое-куда с тобой. Ты же так любишь искусство, верно? А у нас в городе скоро будет выставка картин, она там какая-то эксклюзивная. Походим, поглядим, а после будет дискуссия, в которой все посетители будут сидеть в кругу и делиться впечатлениями, обсуждать работы! Правда здорово?

Гриня неуклюже стукнул вилкой по тарелке. Только он начал испытывать сожаление за свои слова, как снова колючие иголки гнева протыкали его насквозь.

- Картины, дискуссия?.. Соф, ты знаешь, изобразительное искусство меня не особо интересует. Тем более, сидеть с незнакомыми людьми, говорить что-то, обсуждать… Я не уверен, что готов и хочу этого.

Но Софийку уже было не остановить.

- Да брось, ладно тебе! Это же так здорово, разговаривать об искусстве, слушать чужое мнение и делиться своим!

Гриня обхватил кружку и начал постукивать пальцами.

- Слушай, - Софийка продолжила, - Ты же не можешь вечно сидеть здесь и никого не видеть, кроме меня. Семена действуют, и ты приходишь в норму, а выставка – это отличная возможность почувствовать и увидеть что-то новое! И вообще, общаться с людьми – это так здорово!

- Да…, - парень тяжело вздохнул, - То, что ты любишь общаться, заметно невооружённым взглядом.

Софийка усмехнулась, будто бы не слыша саркастичный тон в свою сторону.

- Ну пожалуйста, ну сделай это ради меня! Я пойду с тобой, я же не незнакомый человек! Выставка точно тебя осчастливит!

- Ради тебя?..

Гриня на секунду задумался. Действительно, много ли он сделал для Софы в последнее время? Что бы он ни думал о ней сейчас, как бы часто она ни вызывала в нём необъяснимое раздражение и, как же было неприятно осознавать это, лёгкое отвращение, всё это время она была с ним и хотела ему помочь. Как раньше, как и всегда.

«Неужели мне так сложно выполнить её просьбу, хоть немного её осчастливить?», - в его голове заговорила совесть и даже какая-то особенно нежная жалость.
 
Гриня осунулся и продолжил размазывать кетчуп по тарелке.

- Ладно, идёт. Я пойду с тобой. Но восторга со своей стороны не обещаю.

- Значит договорились, - на лице Софийки засияла победная улыбка.

К вечеру картинная галерея была уже полупуста. Жёлтое освещение, окутывавшее залы, навевало дрёму на и так неспешно шагающих внутри людей.  Впервые за долгое время Гриня чувствовал спокойствие и уют где-то, кроме как в своей квартире, и лишь лёгкие шепотки по залу выдавали присутствие ещё и других посетителей. Гриня не запомнил, кому принадлежали картины, потому что Софийка всё время поторапливала его зайти внутрь, но почти весь зал был усеян портретами. Со всех сторон на него смотрели лица: внимательные и оживлённые, улыбающиеся и иногда с полузакрытыми от печали глазами. От золотистого света картины казались ещё стариннее, будто бы случайно выброшенными в это непонятное и непознанное ими время.

Грине нравились портреты, нравилось рассматривать в выражении лица скрытые отблески грусти или восхищения. Да и сама идея с выставкой теперь ему нравилась гораздо больше. И лишь единственная деталь, причём довольно внушительная, будто бы тревожила его и никак не могла оставить в покое. И деталью этой была Софийка. Она никак не желала остановиться у одной работы подольше и постоянно дёргала друга за рукав, чтобы пойти уже к следующей. Если в среднем Грине нужно было 10 минут, чтобы поизучать одну картину, Софийка за это время успела бы обойти уже весь зал целиком. Его постоянно раздражали её выкрики: «Ой, а этот портрет я видела в Интернете» или «Слушай, ну он же выражение лица за это время не меняет, пойдём уже дальше». Раздражало, как она подходит к незнакомым людям, чтобы спросить у них, нравится ли им та или иная картина. Раздражали её шаги, её голос, её смех, её касания.

«Боже мой, ну почему она просто не может стать хоть на одну минуту одним из портретов и просто замереть?», - мысли удушающе сдавливали его голову изнутри.

Но если сама выставка для Грини прошла ещё спокойно, то настоящим испытанием была последующая дискуссия. Человек было не так много, всего 10, не считая, экскурсовода, но Грине постоянно казалось, что все на него смотрят. И не из-за того, что у него был потрёпанный костюм, не из-за выбивающихся на лоб прядок волос и даже не из-за его напряжённого взгляда. А по простой причине, что с ним всё время была Софийка.

Разговор в кругу шёл размеренно, каждый обменивался впечатлениями и тихо слушал друг друга.

- Потрясающие работы, - восхищённо сказала одна из женщин, - Сразу видно, что автор - настоящий и опытный мастер.
 
- Согласен с вами, - тут уже подключился и пожилой мужчина, сидевший напротив Грини, - Так передать чувства лишь через взгляд и положение рук может исключительно зрелый, взрослый человек!

- Что ж, не хочу вас расстраивать, - в разговор вмешался экскурсовод, - Но художник написал эти картины в довольно молодом возрасте. Что касается его биографии, он прожил не так долго, как вы предполагаете.

- Да вы что?! – Софийка демонстративно охнула и, расширив глаза, взглянула на Гриню.

- Именно так, - экскурсовод кротко кивнул, - Этот автор не был особенно известен при жизни, и, возможно, его работы не дошли бы до нашего времени, если бы не старания его семьи. Ему совсем немного оставалось до 30 лет, но, к несчастью, его сразил тиф.

Софийка удивлённо замотала головой и всё пыталась зацепиться за Гринину руку.
 
- Конечно, это огромная потеря для мира искусства, пусть тот самый мир тогда этого даже и не подозревал. Но, как нам стало известно из личных архивов художника, он относился к приближающейся смерти довольно спокойно. До нас даже дошла его фраза, одно из немногого, что сохранилось об авторе, кроме его картин. За несколько дней перед смертью он сказал: «Доколе я пишу, я счастлив. И даже когда меня не станет, мои работы будут свидетельством того, что и жизнь моя была не напрасна, и счастье, хоть и незримое, всё же взаправду было».

- Чудесные слова, - Гриня качнул головой. За весь разговор он сказал что-то впервые и почувствовал себя увереннее.

- Да-а, это звучит довольно впечатляюще… - Софийка недовольно повела бровью, - Но, вы, конечно, меня извините, разве он не видел счастья и в чём-то другом?

- Вы затрагиваете философские вопросы, - экскурсовод снисходительно улыбнулся, - Каждый находит такое уникальное состояние, как счастье, в чём-то своём. Так почему бы не в искусстве?

- Да, но может люди просто не всегда достаточно хорошо ищут? – девушка лукаво посмотрела на Гриню, - Почему тот самый художник не нашёл счастье, например, в своей семье? А та, между прочим, и сделала его известным! Или разве это не счастье - просто проснуться утром, пока тебя не подхватил тиф или ещё какая-то прочая болезнь?

- К чему вы ведёте? – настороженно спросил один из посетителей.
 
- Да к тому, что счастье не кроется в каких-то невнятных или утончённых вещах! Писать картины – это замечательно, но и без них тоже можно ощущать радость! А, по словам этого самого худо-о-ожника, - Софийка небрежно протянула последнее слово, - Такое ощущение, что его работы только и были важны в его жизни.

- Ну знаешь, - Гринино терпение постепенно ускользало, - Не всем достаточно просто проснуться и заниматься своими рутинными делами для счастья. Кому-то нужно и что-то значительнее. И уж точно не стоит осуждать кого-то просто за то, что он хочет от жизни чуть больше, чем все вокруг.

Зал на несколько минут погрузился в тишину. Лица посетителей, словно украденные с картин, замерли с тревожной и удивлённой гримасой. Жёлтый свет, раньше такой приятный и уютный, внезапно сделал зал крошечным и тесным. Софийка испуганно уставилась на Гриню, но тот всячески пытался увести свой взгляд подальше. И теперь его руки уже не были плавно опущены, а крепко сжаты в замок. Молчание начало продавливать потолок и стены, и если бы не мимолётная фраза одной из посетительниц, то могло показаться, что оно никогда не кончится.

- А как вам картина «Мальчик с трюфелями»? Мне так понравилось там то игривое выражение лица!

Оставшееся время дискуссии быстро пролетело, и Гриня и Софийка больше не обменивались ни фразами, ни взглядами. Выйдя на улицу под конец вечера, они молча стояли у прохода, словно забыв, кому и куда нужно идти и как вообще нужно прощаться.

- Что ж, - но Софийка всё-таки не выдержала, - Выставка вышла интересной....
Гриня же по-прежнему молчал.

- Знаешь, я тут подумала… Мы могли бы ещё в театр сходить завтра, пока есть возможность.

Девушка на секунду затихла, ожидая услышать ответ, но её собеседник лишь хмуро смотрел на проезжающие мимо машины.

- Театр ведь даже лучше, там и разговаривать не нужно будет, только смотреть!
 
Но, наконец, послышался холодный голос Грини.

- Я никуда с тобой не пойду.

На секунду Софийке показалось, что ей просто послышалось, что это был глухой звук от очередной машины на дороге. Но секунда прошла, а недавно произнесённые слова повисли в воздухе.

- Что это значит, - девушка встрепенулась, - Почему не пойдёшь?

- То и значит. Не пойду никуда с тобой.

- Я не понимаю… ты что, обиделся из-за моих слов, там, на обсуждении?

- Не обиделся, - отрезал Гриня, - Просто это уже невыносимо. Ты невыносима.
 
Плечи Софийки задрожали. Слова будто бы доносились до неё эхом, но всё равно каким-то образом попадали прямо в грудь.

- Мне кажется, Гриня, тебе пора принять следующую порцию семян.

- Да дело вообще не в семенах! – тут уже парень не выдержал, - От этих семян нет никакого толку, ты ещё не поняла?!

- Не говори так, они помогают! Ты просто устал за сегодня, вот и говоришь всякие глупости. А придёшь домой, выпьешь лекарство, и тебе станет легче.

- Да не будет мне легче, неужели ты не видишь, что во всём этом нет никакого смысла?!

Софийка молча смотрела на Гриню.

- Какой толк, что я хожу, что я ем, что сплю, работаю? Какой смысл всё это делать, если я всё время не занимаюсь главным, что для меня на самом деле важно?! Эти дурацкие семена не дают счастье, разве что энергию. Но и от них толку тоже никакого, потому что эта энергия уходит в никуда, а ещё постоянно где-то ты снуёшь рядом!

- Я?.. – тут уже и Софийка стала испытывать ноющую злость, - Да я же только и делаю, что помогаю тебе, забочусь, волнуюсь! То и дело что-то придумываю, чтобы ты был счастлив!

- А ты не делаешь меня счастливым! – из Грини вырвался такой отчаянный крик, что недалеко от них обернулись люди, - Ты постоянно приходишь ко мне домой, хотя я не просил тебя об этом. Трещишь и трещишь без умолку. Всё время мельтешишь и не даёшь мне никакого покоя. Но всё это лишь мелочи по сравнению с тем фактом, что ты просто меня не понимаешь! Тебе плевать на то, что для меня является всем! Для тебя это ничего не значит! И ты никогда этого не поймёшь!

- Я не виновата в том, что у тебя не получается писать, - Софийка сдавленно проговорила, - И не виновата, что ты не можешь радоваться простым вещам. Я не виновата, что ты неделю валялся в своей квартире, переживая из-за всякой накрученной ерунды. И уж точно я не виновата в том, что искренне хотела помочь тебе.

- Нет, в последнем ты точно виновата, потому что я тебя ни о чём не просил. Я не просил тебя о помощи, навязывать мне свои идеи о счастье. Тем более, ты и сама-то несчастлива.

- Да откуда ты взял, что я несчастна?!

- Если была бы, не возилась бы со мной, - строго произнёс Гриня.

Гул проносящейся мимо сирены ненадолго прервал ругань двух когда-то близких друг другу людей. Ночной холод пронизывал их насквозь, но он был невесом по сравнению с тем яростным жаром, что сжигал их изнутри. Однако, несмотря на клокочущую злость и дрожащие от обиды губы Софийки, Гриня тихо и равнодушно сказал.

- Не приходи ко мне больше. Прощай.

Уже почти неделю Софийка не общалась с Гриней и не заходила к нему. Но, если бы она сказала, что вовсе не думает о нём и о случившемся, то явно бы соврала. За это время она вспомнила, как много других дел у неё есть, помимо спасения своего друга. Возвращаясь домой, она заходила в магазин и всячески избегала смотреть на отдел сладостей, да и на вообще всё, что было маленьким, круглым и зелёным. Стала больше гулять с другими своими друзьями и на их вопросы, почему пришла без Грини, придумывала различные неправдивые отговорки. Но самым неприятным за эти дни стала случайная встреча с Зоей Михайловной, тем самым врачом-терапевтом, что и посоветовала те злосчастные семена. К Софийкиному удивлению, та сама подошла к ней на улице и с любопытством спросила:

- Ну что, как «лекарство», помогло-то?

- Да знаете, - протянула девушка, - Не особо оно помогает. Ожидала от него большего, конечно.

Врач лишь взмахнула руками.
 
- Ну, каких чудес можно ожидать от гомеопатии! Видимо, очередная диковинка, которая скоро пропадёт из виду. А вот вашему другу к психологу сходить всё-таки стоит!

- Думаю, этот вопрос уже не ко мне, - холодно ответила Софийка.

Обыкновенная и по-своему прекрасная жизнь шла для Софийки своим чередом. Но однажды, делая очередную уборку дома, она заметила в дальнем углу своего шкафчика аккуратно сложенный листик. Края были уже немного надорваны, а бумага пропиталась пылью, но девушка сразу же поняла, что за давнее сокровище она случайно обнаружила.

Это был один из первых набросков Грининого рассказа. Когда-то он, с трясущимися от волнения руками, протянул его ей, с надеждой ожидая Софийкиного мнения, а та, в свою очередь, когда-то так влюбилась в этот написанный небрежным почерком текст, что попросила Гриню оставить его у себя.

Руки Софийки уже собрались надорвать бумагу с мыслью: «Ну и пусть будет счастлив со своей писаниной!» Но губы невольно затряслись, пальцы перестали слушаться, а сердце провалилось в пропасть. Нет, она не могла так поступить, не могла порвать то, что было для Грини так ценно. Софийка торопливо распрямила лист и стала читать:

«Предположим, на свете жил человек. И он был одинок. Он постоянно видел людей вокруг себя, в парках, автобусах, просто на улицах, но у него не хватало сил подойти и заговорить с ними. Он всё время наблюдал и редко действовал, много слушал и мало говорил. Всегда думал и никогда не делал. И всё, на что он был способен, так это придумывать фантазии в своей голове, в которых он всегда был весел и общителен, активен и добр. И, конечно же, у этой истории был бы грустный конец, если бы не единственный настоящий друг, которого ему посчастливилось иметь. Это была девушка, и вокруг неё всегда кипела жизнь. Она много смеялась и быстро говорила, всегда бежала впереди всех и протягивала своему другу руку, чтобы они могли бежать вместе. Хоть она и любила разговаривать, та всегда терпеливо его слушала. И всегда поддерживала, и всегда была рядом, когда не было совсем никого. И она верила, что он, тот самый человек, всё может, а если не может сейчас, то обязательно сможет потом! А тот был ей за это бесконечно благодарен…»

Дальше слова были то полустёрты, то криво перечёркнуты, но этого для Софийки было вполне достаточно.

«Он благодарен мне, - сердце Софийки застучало, - Что бы он ни говорил и что бы ни чувствовал, он благодарен мне! И я нужна ему, всегда была нужна! Но что важнее, он сам мне очень нужен!»

В этот момент Софийкин телефон завибрировал. Она подскочила и дрожащими пальцами стала читать то самое заветное сообщение.

«Привет, давай поговорим. Сможешь встретиться сегодня?»


Августовский ветер бережно трепал волосы прохожих и с нежной прохладой покусывал их за щёки. Солнце лениво пряталось за горизонт, оставляя за собой алый шлейф. На пляже никого не было, кроме медленно собирающихся домой продавцов мороженого и горячей кукурузы. Гриня водил тонкой палочкой по песку, пытаясь изобразить на нём простенькие узоры. Песок приятно хрустел под ногами, и парень, прикрыв глаза, с удовольствием вникал в этот шуршащий звук. Но скоро он услышал, как хруст становится всё громче и явно приближался к нему. Узнав знакомые шаги, тот улыбнулся и повернулся в сторону звука.

- Привет, Соф.

Девушка вкрадчиво кивнула и на минуту замялась.

- Садись, пожалуйста, тут место на двоих найдётся.

Софийка осторожно, под шуршание песка, опустилась на лежащий рядом плед.
- Зачем ты меня позвал? – она всеми силами пыталась скрыть волнение и вырывающуюся откуда-то из груди радость.

- Соф, я хотел извиниться перед тобой, - тихо начал Гриня, - Тогда, в тот вечер, я так много гадкого тебе наговорил, мне ужасно стыдно. Я всё время злился не на того человека, хотя должен был на себя, но за эти дни у меня было время подумать. Я был очень груб и жесток с тобой, а ты так терпелива и заботлива ко мне.

Гриня повернулся лицом к Софийке и посмотрел в упор с таким жалким и печальным видом.

- И ты не заслуживала таких слов, и друга такого, конечно, не заслуживаешь. Мне самому до себя дела не было, а тебе было, - он потянул к девушке руку, - И мне жаль, бесконечно жаль, что я так тебя обидел.

Пальцы Софийки коснулись тяжёлой Грининой руки и начали медленно по ней водить, а потом и вовсе обхватили.

- Ты тоже меня прости, пожалуйста, - её голос дрожал от нежности, - Я тоже была не права. Я же знала, как для тебя важно писательство, но не брала это в счёт. Хотела сделать тебя счастливым и не задумывалась о том, что для тебя вообще счастье. Всё пыталась затащить тебя на спектакли и выставки, а тебе это не нравилось. Теперь я понимаю, что никого нельзя заставить быть счастливым.

- Ну, мы просто оба не очень внимательно слушали друг друга, - Гриня робко улыбнулся, - Кто сказал, что счастье у всех одно?

Софийка кивнула и засмотрелась на тягучие волны, мирно дотрагивающиеся берега.
 
- А что семена? – девушка рассеянно спросила, - Что ты с ними решил делать?

- Высыпал в урну. Я больше не буду их принимать. Они, конечно, помогли мне встать на ноги, но счастья не дали.

Ненадолго между друзьями наступило молчание, но в нём не было ни капли неловкости. Было лишь немое понимание и долгожданный покой, который приносил лишь удовольствие от нахождения друг с другом.

- А ты представляешь, - Софийка, улыбаясь, заговорила, - Я вот дома один из твоих набросков рассказа нашла. Ну, который ты мне оставил.

Гриня повернул голову и тоже улыбнулся.

- Правда? Я даже про него и забыл.

- Хах, да, и кстати, зря! Он и правда очень хорошо написан. И ты правда очень талантлив.

Парень невозмутимо молчал, но румянец на щеках выдал лёгкое смущение.

- Кстати, помнишь я говорил тебе про свою игру, ну, про звуки? Я тут немного подумал над звуком «с» и решил, что я же вообще раньше дураком был!

- Это почему ещё? – Софийка засмеялась, и Гриня снова вспомнил этот чудный звон её смеха.

- Да потому что я его неправильно интерпретировал! Какой же «с» - это свист! Банальщина! «С» - это шум моря. Причём, не раздражающий, а успокаивающий, убаюкивающий.

Теперь уже настала очередь Софийки смущаться.

- Да, приятно, конечно, когда такой звук есть и в моём имени. Так, ну а что тогда насчёт звука «ф»? Согласись, звук редкий, нужно призадуматься!

- Ещё чего! – Гриня расхохотался, - «Ф» - это легкотня! Ну ты что, это же фырканье ежа! Смешное такое, немного нелепое, как будто всё воздуха не хватает, и хочется набрать его побольше! Ну смотри! Фы-фы-фы!

Он начал изображать фырканье ежа, и тогда Софийка вовсе не смогла совладать со смехом. Пляж залился тёплыми дружескими перекатами «а-ха-ха-ха».

- Так, ну давай-ка я теперь попробую, - девушка лукаво прищурилась, - Я, конечно, в этой игре профан, далеко не спец, но мне всегда нравился звук «л».

- Никогда бы не подумал! И чем же?

- Ну как, он как будто создан, чтобы гладить! Так приятно водит по нёбу, и он есть во стольких замечательных словах! Сам послушай: «лелеять», «сладость», «ласковый».., - Софийка на секунда замерла, - «Любовь», в конце концов!..

Так Софийка и Гриня просидели на берегу ещё долгое время. Они смеялись и дурачились, много говорили и подолгу молчали. И, конечно же, им совсем не было дела до магически исцеляющих семян и прочих странностей жизни. Они не спорили о том, как нужно быть счастливыми, потому что просто таковыми и были. Софийка была счастлива сидеть у моря и наслаждаться догорающим вечером, а Гриня – обсуждать замысловатые слова и идеи для новых историй. Но самое главное, они были счастливы, потому что просто есть друг у друга и потому, что могли чувствовать нечто прекрасное вместе, хоть и по-своему.