По волнам моей памяти. Город под жарким солнцем

Андрей К.

С первого класса наша учительница Галина Ивановна рассаживала нас по парам – мальчик, девочка. По какому принципу она подбирала, я не знаю, думаю, что по внешности.

Меня посадили с Андреем К. Аккуратный мальчик с белесыми волосами. Я не была против. Он хорошо учился, был примерным, дисциплинированным, и мы даже жили на соседних улицах. В том, что он счастлив сидеть со мной, я не сомневалась, ведь я – отличница и командир класса.

Мы даже из школы вместе ходили. Я болтала без умолку, а он больше слушал. Молчаливый, слова не вытянешь. Только и скажет: «Ну давай портфель понесу». И идет с двумя портфелями, размахивая.
 
Мы подружились. Я даже на улицу, где он жил, приходила, видела его маму и папу. Простые такие люди, приветливые, и брат у него был старший.

Как сейчас помню, сидим мы на уроке, ручки сложив одна на другую, как тогда дисциплина требовала. Спинки прямые. Учебники на краю парты в ровную стопочку сложены, ручка в углублении на парте, портфель на полочке внутри парты.

Учительница вопрос задает, а мы одновременно руки тянем, ответить хотим. И оба отвечали правильно. Особенно хорошо Андрей считал, а я – читала. Просто образцовая пара. Учительница на нас не нарадуется, в пример всем ставит.

Драма случилась как-то скоро. Мне до сих пор непонятно, почему я так поступила.

…Прозвучал звонок на урок. Я уже сидела, сложив ручки и ожидая учительницу, а Андрея не было. Точнее он был в школе, судя по вынутым и аккуратно сложенным по краю парты учебникам, но где-то задерживался, может, болтал с мальчишками, обсуждая что-то мальчишеское. Мой взгляд нечаянно упал на его учебник, кажется, по чтению, и задержался. Там, где страницы складывались одна на другую, образуя книжный блок, вот на этом белоснежном остове отчетливо выделялось слово, тщательно и толсто выписанное синей ручкой: ЛЕНА.
 
Меня осенило: Андрей К. в меня влюблен!
 
И что вы думаете, я была счастлива? Нет. Я тут же возненавидела его, почувствовав презрение к мальчишке и одновременно власть над ним.
 
Теперь жизнь моего одноклассника превратилась в кошмар. Я выказывала ему свое пренебрежение на каждом шагу – гневно сверкала глазами, фыркала, не давала ему носить свой портфель, да и вообще перестала ходить с ним из школы, переключившись на подружку Лилю.

Мальчик не понимал, почему я так резко переменилась, и молча страдал. Даже учительница заметила эту перемену в наших отношениях и пересадила Андрея от меня подальше.
 
До сих пор не могу понять, что это было со мною. Откуда взялось это чувство – когда испытываешь презрение к человеку за его любовь, которую мы все так жаждем. Но эта особенность – покорить мужчину и потерять к нему интерес – сопровождала меня на протяжении жизни. Наверное, поэтому я интуитивно искала сложных – таких, кто не покорялся и «ломал». Потому редко была счастлива.

Любовь Андрея я чувствовала все время, пока училась в школе. Тихую, глубоко запрятанную.
 
А потом, когда он вырос и превратился в спортивного, симпатичного, преуспевающего по всем предметам юношу, которого уважали и учителя, и одноклассники, я хотела вернуть его, но уже не захотел он. Мы остались друзьями, но не более.

Зато его быстро оценили другие девушки, стоило ему вырваться из нашей школы и поступить в институт на физмат.

Помню, как увидела однажды Андрея, спешащего на свидание в институтское общежитие. Тогда я вдруг почувствовала укол ревности и поняла, что потеряла власть над ним. Его полюбила другая принцесса, и мои чары больше не действуют.
И еще поняла, что потеряла свой самый первый шанс на счастье, ведь из Андрея вышел прекрасный муж и отец. А ведь могло быть так со мной – вместе с первого класса и до конца.

Украиночка, приехавшая учиться в наш вуз из другой республики, худенькая и белокурая. Они были на удивление похожи внешне, как брат и сестра. После окончания института Андрей уехал на родину жены. Там освоил разные ремесла, много работал, семья никогда не нуждалась.

Потом случился «майдан», рассорив Россию с Украиной. Андрей перестал общаться на «Одноклассниках», известий о нем нет и сейчас.
 
Однажды встретился на просторах интернета его сын, увы, с антироссийскими лозунгами.
 
Представляю, как трудно пришлось моему другу, ведь в России остались его родные, друзья и одноклассники, а в том, что сын его вырос другим, наверное, нет его вины.


Подружка. Самая красивая

Дружила я с первого класса с девочкой Лилей. Фамилия у нее была немецкая, в переводе на русский звучала бы как «Рыбакова».
 
Я была отличница, и она – тоже отличница, но еще и очень красивая. Самая красивая девочка в классе и школе. С Лилей хотели дружить многие, но у меня был козырь – я была командиром класса и «правой рукой» нашей любимой учительницы Галины Ивановны.
 
Как-то мы пошли вместе домой, размахивая портфелями, что-то оживленно друг другу рассказывали. Нам было по пути наполовину, мне – дальше, потому получалось, что я Лилю провожаю. Она жила в четырехэтажном доме в жилом микрорайоне на первом этаже, а я – в доме с двориком на длинной пыльной улице имени таджикского героя войны.
 
Мы стали неразлучны: в школу вместе ходили, из школы тоже, даже уроки делали вместе. Однажды сочинение написали одно на двоих, и учительница поставила Лиле тройку, а мне – двойку. Объяснила это так: «Сочинение очень хорошее, я поставила за него пять, но на двоих. Оно же у вас общее, да? Значит, и оценку пришлось поделить. Лиле я поставила на балл больше за аккуратность и красивый почерк».
 
Помню, как мне было обидно, ведь именно я сочинила эту историю, а Лиля просто аккуратно переписала. Но тогда перед учительницей и классом она в этом не призналась – сидела за партой, выпрямив спинку, аккуратно сложив одна на другую ручки в белоснежных манжетах на коричневом форменном платьице.
 
Это был мой первый жизненный урок. Дружить с Лилей я не перестала, но уроки мы теперь делали отдельно. Сочинения я писала лучше всех и читала быстрее всех в классе, а Лиля прилежно училась по всем предметам. Ее талантом была красота: большущие ярко-голубые глаза под длинными, загибающимися кверху ресницами, тонкий носик, губки сердечком. «Ах, какая куколка!» – слышала она с раннего детства.

Мы обе были активистками. До сих пор помню стихотворение, которое Лиля читала на День Победы. В зале Дворца пионеров собрались ветераны войны всех национальностей.

Лиля в белой кофточке с октябрятской звездочкой на груди и черной юбочке в складку выходила на середину сцены и объявляла: «Стихотворение «Шинель». Автор Елена Благинина». А потом звонким голосом выразительно декламировала:

«Почему ты шинель бережешь?» – я у папы спросила.
«Почему не порвешь, не сожжешь? – я у папы спросила. –
Ведь она и грязна, и стара, приглядись-ка получше,
На спине вон какая дыра, приглядись-ка получше!»
«Потому я ее берегу», – отвечает мне папа.
«Потому не порву, не сожгу, – отвечает мне папа. –
Потому мне она дорога, что вот в этой шинели
Мы ходили, дружок, на врага и его одолели!»
 
Многие из ветеранов плакали. Мне тоже нравилось, как рассказывает стихотворение Лиля, и тоже хотелось плакать. А что читала я – вот удивительно, не помню. Я стеснялась, потому голос становился тихим, и это смазывало впечатление. Лиле хлопали больше. В глубине души я завидовала. Несмотря на дружбу, между нами было негласное соперничество, каждая хотела быть лучшей.
 
Иногда мы устраивали уличные концерты для моих многонациональных соседей. Для этого с помощью моего папы сооружали подобие сцены, соседи приходили каждый со своей табуреткой и рассаживались в несколько рядов: на первом ряду – родители участников концерта, на других – остальные.
 
Наш с подругой коронный номер – песня «Огромное небо».
 
Мы с Лилей пели как будто про себя. Как будто это у нас было «огромное небо одно на двоих». Это мы «летали, дружили в небесной дали» и у нас «однажды в полете мотор отказал». И нам надо бы прыгать, спасаться, но «рухнет на землю пустой самолет, и тысячи жизней прервутся тогда».

Наши голоса набирали силу и драматизм, как и решимость летчиков: «Подальше от города смерть унесем. Пускай мы погибнем, но город спасем!» Мы крепко сжимали руку друг друга. Голоса достигали накала и взрывались, как «взрывался березовый лес», а потом успокаивались. И молчали несколько секунд в звенящей тишине «зрительного зала»: «А город подумал – ученья идут».

Последний куплет пели умиротворенно – летчики лежат в могиле и на них смотрит чистое и мирное небо, за которое они отдали свои жизни. «Зрители» вытирали слезы и долго хлопали.

Октябрятский период жизни закончился, начался пионерский. Теперь мы с гордостью носили галстуки на школьной форме, а нашу любимую Галину Ивановну заменили разные учителя, но никого из них мы уже не любили так, как свою первую учительницу. У этих учителей были свои любимчики – обычно те, кто преуспевал по их предмету. Я была лучшей на уроках литературы, а Лилю любили все, потому что красота влечет всех – это закон природы.
 
Помню, однажды мы ехали с подружкой в автобусе. На остановке в автобус зашла красивая молодая пара. Девушка увидела Лилю и защебетала: «Ой, какая красивая девочка, просто куколка!» Мужчина тоже залюбовался девочкой с огромными голубыми глазами под пушистыми ресницами, головка в локонах. «Мальвина! – воскликнул он. – Хочу такую! Роди мне такую же красивую девочку», – приказал он своей спутнице. Я стояла рядом с подружкой и чувствовала себя пустым местом.

Лиля вышла из автобуса довольная, а я – в грустной задумчивости, словно меня обделили чем-то очень важным. Значит, красота дает фору в жизни просто так, без труда, повышает шансы на любовь окружающих. Это было мое первое философское открытие. И сожаление, что во мне нет такой красоты, а значит, обожание людей придется заслуживать трудом и талантами.

Мы жили в жаркой республике, и поход на речку был самым большим удовольствием на свете. Как-то Лилина мама повела нас на пляж, разрешив мне взять младшую сестренку.
 
Мы плескались в прохладной воде Сырдарьи до посинения, мама подружки все никак не могла выманить нас на берег, чтобы мы пообсохли и перекусили фруктами и печеньем, которое она напекла для нас. На песке, расположившись на полотенцах, прямо под слепящим солнцем загорали люди. Их было много. Где же еще спасаться в такую жару – только близ реки. Я услышала, как одна женщина говорила другой: «Смотри, мамаша с тремя дочками. Две похожи на мать, а одна – красотка, наверное, в отца».

Мама Лили это тоже услышала и засмеялась – нас с сестрой посчитали ее дочками. А Лиля возгордилась – ее опять выделили, она на нас не похожа. Она самая красивая!

Первые наши друзья – круглый отличник Ринат и троечник Сережка, который нас очень смешил, а это тоже талант – смешить людей.

Помню, когда я прочитала «Приключения Тома Сойера», то была в диком восторге и поделилась книгой с подругой и друзьями. После этого мы стали – Том (Ринат), Бекки (я), Гек (Сережка) и Эми (Лиля). Ринат, как и Том, был смекалист, Сережка – озорник и лентяй, как Гек. Конечно, на роль хорошенькой Бекки больше подходила Лиля, но книга была моя, потому и право выбора было за мной. Когда я заболела и не ходила в школу, Том, Гек и Эми меня навещали. Потом произошла некоторая путаница – мне больше нравился Сережка, а Лиле – Ринат, и мы поменялись ролями.
 
Следующей книгой была «Повесть о Зое и Шуре», и теперь Зоя Космодемьянская стала моим примером. Я училась не бояться темноты, когда родители задерживались на работе. Говорила себе: «Эх ты, Зоя вон фашистов не испугалась, а ты темноты боишься, трусиха». Во время болезни мне отрезали косички, коротко подстригли, как мальчика, зачесав волосы назад, я стала похожа на Зою с картинки и очень этим гордилась.

Лиля жила в уютном мирке немецкой дружной и трудолюбивой семьи. Ее родители были простыми людьми – рабочими на консервном заводе. Везде ходили парой, даже на родительские собрания – высокая, шумливая тетя Франя и низкорослый, молчаливый дядя Франц. Помнится, мы с Лилей очень хотели дружить семьями, но из этого ничего не вышло. Придя однажды к нам в гости по приглашению моего отца, родители Лили как-то быстро ушли. Как бы сейчас сказали, не совпал менталитет, очень были разные.

Родители подруги втайне сохраняли веру и национальные традиции, которые привезли с берегов Волги, где со времен Екатерины Великой жили их предки – поволжские немцы. Они с неизбежностью приняли выпавшие на их долю испытания, приспособившись к жизни на чужой и неплодородной земле таджиков. Эта земля стала родиной их троих детей (у Лили были два брата, один из них трагически умер в школьном возрасте), впитывающих советскую идеологию с детских лет.

Меня влекло в эту семью не только из-за Лили. Изумляли уют и порядок, которого в моей семье мамы-учительницы с вечной нехваткой времени на быт никогда не было.

В этой скромной, с минимумом мебели квартире трудно было найти хоть одну плохо выкрашенную дощечку на полу или не на месте оставленную вещь – все было расставлено по полочкам, сложено в шкафчики, радовали глаз белоснежные ажурные шторочки на поблескивающих чистотой окнах, вышитые цветочками льняные скатерти. Витал запах сладкой ванили, фруктового компота или варенья, которое в семье Лили варили всякое.

Стремление к порядку, пунктуальность, аккуратность передались Лиле вместе с генами, у нее даже в портфеле все было идеально сложено, тетрадочки, дневник аккуратно заполнены, почерк красивый, правильный, как в прописях.
 
Казалась необыкновенно вкусной еда, приготовленная родителями подруги, – домашняя свиная колбаса, тающие во рту «жаворонки» на католическое Рождество, прохладный красного цвета компот. Они, как и все мы, жили трудно, очень экономно, потому угощали меня нечасто – свою семью бы прокормить, но печеньки с компотом всегда ждали нас на переменках между уроками.

Где-то в классе шестом начался процесс превращения нас из девочек в девушек. В этот период я была особенно недовольна своей внешностью, находила в себе много недостатков и комплексовала, особенно рядом с подругой. Ну кто же на меня посмотрит рядом с такой красавицей? Лиля моих мучений не замечала, будто все так и должно быть. Она первая, а я при ней, как фрейлина. Но вторые роли мне не подходили.
 
И мы стали постепенно отдаляться. А причина для ссоры нашлась банальная.
 
Однажды мы поехали в магазин канцелярских принадлежностей. Он располагался в старой части города, на левом берегу реки Сырдарьи, близ парка и остатков старинной крепости, которую построил сам Александр Македонский. В жаркую погоду этот магазин был оазисом прохлады и хранилищем «сокровищ Аладдина» – здесь были залежи самых разных, толстых и тонких, в клеточку и линейку, тетрадей, блокнотов, наборы цветных карандашей и красок, альбомы для рисования, а еще – отдел с книгами.
 
Я сразу направилась к книгам, а Лиля – к школьным принадлежностям. Пока я с замиранием сердца рассматривала книги, беря в руки то одну, то другую и зачитываясь на ходу, Лиля деловито накупила все, что ей было нужно, и деньги у нее закончились. Но ей хотелось купить что-то еще. «Дай мне рубль, я потом верну», – попросила она.

Я задумалась. Да, не выполнить просьбу подруги было не по-пионерски, я ведь не жадина. Но и мне нужно было купить канцелярские принадлежности, а если сэкономлю, то и на книжечку останется. Если же я отдам рубль подруге, то не смогу купить себе то, что мне нужно.
 
«Я тебе верну, – видя мое замешательство, еще раз повторила Лиля. – Возьму у мамы и верну».

И вдруг я твердо сказала: «Нет. Если я отдам тебе рубль, тогда мне самой не хватит. Но ты ведь можешь приехать еще раз и купить то, что не успела».
 
Подруга не ожидала от меня такой наглости. И обиделась.

Я ужаснулась себе. Раньше никогда не посмела бы так поступить – это не по-пионерски. Что со мной произошло? А я просто взрослела.

Эта простенькая ссора отодвинула нас друг от друга. Лиля не подходила ко мне, а я – к ней. Мы демонстрировали гордость. И хотя в душе обе переживали разрыв болезненно, но шаг навстречу никто не сделал.

Мы стали жить каждый своей жизнью. Я завела новую подругу, приехавшую из другого города. Начитанную и умную – меня привлекали только такие. А Лиля новых подруг заводить не стала – она была самодостаточная и больше всего на свете любила себя. Помню, как однажды обсуждали одного мальчика. Он сначала ухаживал за Лилей, а потом переключился на более покладистую и простую девчонку. Потом снова захотел вернуться к Лиле. Но Лиля сказала, что никогда не простит человека, который ей «изменил».

Чем больше я взрослела, тем меньше любила школу.

Так сложилось, что я была домашней девочкой и мой характер сформировался под влиянием множества прочитанных книг, в то время как мои одноклассники были обычные здоровые ребята и девушки, с запросами в соответствии с возрастом, и позволяли себе уже и немного алкоголя, и покурить, и секса.

Причина моей отверженности классом была, скорее всего, в том, что я была, что называется, интроверт и мечтатель, а они – экстраверты и реалисты. И дружбы у нас не получалось – я не стремилась стать такими, как они. Я хотела быть собой и искала себе подобных.
 
День, когда мне объявили бойкот, обвинив в том, чего я не совершала, был, пожалуй, самым страшным в моей жизни, потому что был первым по счету, когда я столкнулась с жестокостью и несправедливостью. Когда против тебя поднимают руку все – даже те, кто с тобой общался и вроде бы уважал, – вспоминать об этом больно и сейчас.
 
В чем была причина конфликта?

Наша «классная» была в курсе всего, что происходит внутри коллектива, даже глубоко личные события становились ей каким-то образом известны. Каким? Кто-то регулярно ей «стучал». Меня «классная» выделяла, потому что я лучше всех знала ее предмет – литературу. Она всегда хвалила меня на родительских собраниях и постоянно демонстрировала на открытых уроках, делая себе славу за счет способных учеников.

И мои одноклассники дружно решили, что это я.

Но я не могла быть «стукачкой» даже потому, что никаких секретов класса не знала, так как была изгоем и мало с кем из них общалась: из школы домой. Я не была близка и с самой «классной» – не находила в ней таланта, ни профессионального, ни человеческого, который так привлекал меня в людях, к тому же она ничего не сделала, чтобы сплотить, подружить нас – людей с разной индивидуальностью. А успехами по ее предмету я была обязана не ей, а своей маме – тоже учителю-словеснику.
 
Надо отдать ей должное: в тот день, на том «судилище», узнав о конфликте, она честно сказала, что ни я, ни моя подруга Ира никогда и ничего ей не докладывали, не рассказывали, не «стучали», что мы ни в чем не виноваты.
Но тогда ее признание ни на что не повлияло. Никто перед нами не извинился ни тогда, ни много позже, когда вдруг мне в соцсети пачками посыпались предложения дружбы от бывших одноклассников.
 
Я очень рада тому, что Лили на том «судилище» не было – она в этот день заболела. Не знаю, хватило ли бы у нее мужества не поднять руку против меня. Но очень надеюсь на это.

В старших классах Лиля блистала на школьных балах, была тайной мечтой всех парней, хоть и вела себя скромно. О ее романах ничего известно не было – мальчишкам не хватало смелости к ней подойти, а она сама ждала Принца, как Ассоль в «Алых парусах». На вечеринки-обжималки, где собирались одноклассники в отсутствие чьих-то родителей, она не ходила, как и я. У нее все было расписано на годы вперед – школа, институт, а потом встреча с Принцем и семья, дети.

Принца Лиля встретила в институте, потом два года ждала его из армии, как верная подруга. Он вернулся и сразу женился.

Ну у кого еще была такая красавица-жена? Но и сам он был красавец – смесь русской и молдавской кровей, с кудрями до плеч, толстыми губами и приплюснутым носом. Он походил на Леонида Агутина и тоже был музыкант (аккордеонист). Родители Лили, конечно, хотели бы немца, но счастье дочери важнее.

Свадьбу гуляли в ресторане на рыночной площади «Панчшанбе». Я пришла без приглашения, очень хотелось посмотреть на счастье подруги. Лиля была прекрасна даже в скромном, без изысков, белом платье невесты. Помню, что мне не было весело – не покидало щемящее чувство, что теряю подругу навсегда, что теперь в ее сердце не будет для меня даже маленького местечка. Примешивалась и ревность оттого, что подруга опередила меня – нашла свое счастье, а мне предстоял долгий и тернистый путь в поисках его.

Мы уже не были близкими подругами, но что-то меня тянуло к ней, не отпускало. Любовь к подруге – возможна? Иногда желание увидеть Лилю пересиливало гордость, и я, погуляв возле ее окон в нерешительности, нажимала на кнопку звонка, волнуясь: примет ли, не помешаю ли. Конечно, мои визиты, к счастью, редкие, были неожиданны и не всегда уместны, но дверь передо мною не закрывали.

В последнюю нашу встречу Лиля что-то шила для дочки, которая носилась из комнаты в комнату то с мячом, то с машинкой. Отметила про себя, что девочка не унаследовала Лилиной красоты – копия отца с его приплюснутым носом, что выглядело грубовато для девочки. Папа ее возлежал на диване с газетой и не выказал никакого желания пообщаться со мной.

А потом я уехала в большой и шумный российский город и, когда возвращалась, чувствовала себя столичной штучкой, смотря на земляков немножко сверху вниз.

Однажды встретила Лилю на рынке, она сделала вид, что не заметила меня, уведя мужа в другую сторону. Мое тщеславие было удовлетворено: подруга детских лет увидела меня, оценила, какая я стала – уже не серенькая мышка, а вполне себе симпатичная девушка, модно одетая и с кавалером. А моя младшая сестра вообще взяла и выросла в яркую красавицу – длинноногую брюнетку с огромными карими глазами под длинными ресницами. Клеопатра! На фоне броской красоты моей сестры, подчеркнутой ярким макияжем, Лиля с нулем косметики на лице выглядела скромно, и ее тихая красота не бросалась в глаза, она казалась скорее милой.

Нас окончательно разъединили 90-е. Случилась перестройка, и все немцы засобирались в Германию. Уехал на историческую родину мой первый друг, первая любовь немец Володя.
 
Лиля, воспитанная в советской школе, впитавшая ее идеологию, стыдившаяся своего немецкого происхождения, потому что считала немцев виновниками самой большой войны, не хотела уезжать. Хотел как раз ее русский муж, просто мечтал. И они уехали.

В глубине сердца поселилась глухая тоска оттого, что уже никогда не увижу ее – свою первую подружку, как первую любовь…

Я начала искать подругу сразу, как только появился сайт «Одноклассники».
Лилю найти было трудно, потому что она сама никого не искала. Зато старшая дочь, теперь уже не Юлька, а Джулия, в соцсетях была. Она-то и сказала матери, что ее ищут одноклассники.
 
Лиля ответила не сразу. Написала, что живет в тихом и зеленом городке, в доме, который построили сами, что ее советский английский здесь никому не нужен, как и диплом, потому она работает соцработником, ухаживает за старенькими бабушками и дедушками, что у нее две дочки. Спросила о моей семье. Я ответила. А потом снова тишина.
 
Одноклассницы-соседки, с кем Лиля бегала в школу, искали ее, спрашивали, как найти, обижались, что она не отвечает. Я ее не осуждала. Она ведь всегда была такая – любила только себя и свою семью. Зачем тратить время на тех, кого она уже больше никогда не увидит.

Я жила своей жизнью, но нет-нет, да кто-нибудь напоминал мне о Лиле. Однажды случайно, как бабочка, залетело в соцсети фото Лили с мужем с какого-то курорта.
 
С волнением сердечным всматривалась в лицо женщины с фото. Да, это была она, моя первая подруга, годы не наложили на нее отпечатка неузнаваемости. Лиля по-прежнему красива, но теперь уже зрелой, приглушенной красотой. Глаза не такие огромные и цвет их не столь ярок, но все равно красивые, тонкий носик, правильная линия губ, волосы не перекрашенные – русые. Немножко раздалась ниже талии, но лишнее умело скрыто за юбкой в крупный горох длиной до пят.

Естественность и скромность – эти черты никуда не делись. Если бы она подкрасила губы яркой помадой да подвела глаза, ее красота бы бросалась в глаза, кричала, но скромность прибавляла ей красоты другой – внутренней. Как будто из ее души лился ровный и спокойный свет человека, который состоялся и живет в гармонии с собой.

И снова я без приглашения листала фотоальбом, выложенный на своей странице ее любящим мужем.

Много фото из путешествий – я рада, что у подруги есть такая возможность – калейдоскоп картинок из разных стран.

Вот семья в полном сборе – Лилины дочки, в противоположность матери, сильно накрашены, смело одеты. Обе похожи на отца, по-своему красивые, видно, что напористые.

Вот свадебное фото старшей дочери – выходит замуж за итальянца, рядом стоит смуглый юноша – это ее сын, рожденный вне брака. Свадьба в шикарной Флоренции.

Могли ли мы тогда, в юности, мечтать о чем-то подобном? Наши мечты не простирались дальше столицы нашей страны. А теперь у наших детей весь мир лежит у ног, где хочешь – там и живи.
 
Младшая дочь Лили вышла замуж за местного немца, исполнив мечту бабушки и деда, живет спокойной и сытой жизнью жены немецкого бюргера.
 
А вот и Лилины родители. Они тоже приехали на свадьбу к внучке. Сидят рядышком седые бабушка и дедушка. На лице дяди Франца чуть сердитое выражение – по нему и узнала его, вспомнив, как он любил поспорить по любому поводу, а мы над этим потешались. Всплакнула, вспомнив своих родителей – их уже давно нет в живых.
 
Помнит ли меня Лиля? Наверное, помнит, но эти воспоминания спрятаны где-то глубоко в душе, словно это было в какой-то другой жизни.

Прошло много лет, выросли наши дети, появились внуки.

Я уже несколько раз побывала в Германии, однажды гостила в семье Вовки, а теперь Вольдемара, – своей первой любви.

В последний раз приезжала в Лейпциг, на родину Баха, где на конкурсе выступала моя дочь.

Бродила по улочкам немецкого города и думала о том, что где-то недалеко живет Лиля. И как жаль, что я не знаю ее адреса. Разве плохо было бы повидаться нам сейчас, на склоне лет, посидеть в уютном кафе за чашкой кофе и вспомнить… пыльную улочку в таджикском городе у подножия синих гор, соседей, сидящих на табуретках вокруг импровизированной сцены, и нас, двух девочек, чьи голоса сливались в один, и сердца бились как одно, и огромное небо было одно на двоих…


В пионерлагере

Первая любовь случилась у меня в девятом классе, но первая влюбленность – гораздо раньше, в пионерлагере.

Лагерь «Орленок» – зеленый оазис в пустыне, точнее в пыльном таджикском поселке Дигмай. Много веков назад на том самом месте располагался караван-сарай для купцов, следующих по Шелковому пути. А сейчас мы, дети рабочих с шелкокомбината, могли проводить здесь каникулы.
 
Желто-серый цвет окрестностей – глинобитные домики, запыленная листва чахлых тополей, слепящее солнце. И вдруг среди этого сонного пейзажа возникает городок, за высоким забором которого кипит молодая жизнь со своими правилами и ритуалами – линейки, зарницы, костры, звуки горна, задорные песни…
 
Здесь было предусмотрено все для нашего отдыха и советского воспитания – просторные дома-палаты, медпункт, столовая-ошхона, душевые, а еще площадка для ежедневных линеек, сцена для выступлений, стадион и летний кинотеатр. Купаться ходили на канал под присмотром строгого воспитателя.

Но заорганизованная лагерная жизнь меня тяготила.
 
Утром, когда так сладко спится, когда воздух свеж, как в горах, и еще прохладен, нас будил резкий звук горна – всегда одинаковый и ненавистный. Вскакивали и шли на обязательную линейку.
 
Кормили неплохо, но аппетит был всегда больше, чем порция завтрака, обеда или ужина. Потому всегда ждали приезда родителей, привозивших сладкие яблочки, печенье и арбузы.

Для дисциплинированных жизнь на этой территории текла по четкому графику, а для романтиков вроде меня лагерь имел свои тайны.

Однажды, ища уединения, я своим тонким музыкальным слухом уловила журчание воды. Звук становился все отчетливее по мере приближения к глинобитному дувалу, оставшемуся со времен древности, точнее к буйно растущим деревьям близ него, на которые никто никогда не обращал внимания: подумаешь, деревья. Звук льющейся воды становился все слышнее. Протиснувшись сквозь туго сплетающиеся ветви растений, я вдруг попала в другой мир, а точнее, в райский сад.
 
Здесь бил родник, вода дала жизнь участку земли, выросли высокие деревья, из которых я знала только чинары и ивы, клонившие ветви к резво бегущему ручью с прозрачной почти ледяной водой, в котором шла своя оживленная жизнь: водились животные вроде ондатры, по крайней мере я видела ее не один раз, как и серебристый хвост немалой по размеру рыбы.

Кроны деревьев были так высоки и обильны листвой, что закрывали знойное солнце, как панамой, и здесь всегда было прохладно, а тишину нарушало лишь пение многочисленных птиц и плеск рыбы, а то и стремительный ход ондатры по воде.
 
Удивительно, но отдыхающие сюда заглядывали редко – наверное потому, что жили своей пионерлагерной жизнью, где все было расписано по минутам и происходило под надзором вожатой. Многие из них так и не узнали, что в нескольких метрах от их палаты, там, где возвышаются деревья, существует совсем другой, параллельный, мир – мир природы, где на вершинах деревьев, ближе к солнцу, живут своей жизнью дивно поющие птицы, резвятся, поблескивая золотистой шкуркой, водные зверьки-ондатры, плывут в горные реки серебристые рыбы, ползают по илистому дну раки, летают разноцветные стрекозы и бабочки.
 
Это было мое самое приятное открытие в лагере, моя тайна, заветный уголок.
 
И еще – в лагере я влюбилась в мальчика из параллельного (одного возраста) отряда. Мальчик как мальчик, обычный, но почему-то у меня сладко замирало сердце, когда я случайно встречалась с ним взглядом. Вот это тайное желание его увидеть, посчитать, сколько раз мы посмотрели друг на друга, наблюдать за ним, было радостью, тихим блаженством.

Потом была «Зарница», соревнования, он бежал эстафету, и я за него болела, хотя должна была болеть за своих. А когда он выиграл эстафету и произнесли его имя и фамилию – только тогда я узнала, что его зовут Павлик.
 
А потом его раньше времени забрали из лагеря родители. Смысл моего пребывания здесь был потерян, и я сбежала.

Ушла после обеда, в тихий час, когда мы все должны были, хочешь или не хочешь, спать. Обязаны. Странное чувство несправедливости шло оттуда. Когда мы хотим спать – утром – нельзя, а в обед (мы что, маленькие, что ли?) обязаны притворяться спящими, тратя драгоценные часы своей молодой жизни на бездумное лежание в жаркий день.
 
Так вот я вышла как будто в туалет, прошла по пустынной в это время территории и спокойно вышла за ее пределы.
 
Мне было совсем не страшно. Напротив, ощущала такой прилив сил, что, кажется, дошла бы до дома пешком. Вот убей, не помню сейчас, как добралась до дома. Скорее всего, у меня были деньги на билет, и я доехала на автобусе.
 
Помню только, что дома случился переполох, когда оказалась на пороге.
 
Я приезжала в лагерь еще несколько раз, мечтая встретить Павлушу, как называла его про себя. Но, увы, в «Орленке» его больше не видела, а встретила в городе уже юношей – красивым, высоким, с глазами цвета бирюзы, похожего на Олега Видова. Мы встретились взглядом, я его узнала, он – не знаю.
 
Потом увидела его на танцплощадке Чумчук-Арала с девушкой. Одна из первых красавиц нашего города, манекенщица, как тогда называли участниц модных показов, длинноволосая и длинноногая, похожая на Рамину Пауэр. Ну куда мне было до нее.
Они поженились, у них родился сын, но жили неровно, ссорились, говорили, что у нее скверный характер.
 
Так и осталось тайной, был ли тот мальчик влюблен в девочку из пионерлагеря, то есть в меня. А он стал моим первым чувством, которое запомнилось.


Чумчук-Арал

Я становилась девушкой.
 
По выходным мы бегали на танцы. Чумчук-Арал, по-русски «Воробьиный остров», наверное, так он назывался из-за небольшого размера, островок окультуренной природы на берегу реки Сырдарьи.

Здесь было все для отдыха горожан – пляж, зеленые аллеи для прогулок, танцплощадка, «чертово колесо» в качестве аттракциона и даже небольшой зоопарк. Желающие могли совершить экскурсию в Ботанический сад неподалеку или прогуляться до каменного Голубя мира, стоящего на стрелке острова, и полюбоваться видами с берега, либо съесть мороженое в кафе-самолете, причем самолет был самый настоящий – «Ил-18».

По вечерам здесь собирался «высший свет». Самые красивые девушки «выгуливали» ослепительные наряды, сшитые у лучших портних, показывали себя и своих кавалеров.

Никогда и нигде больше не видела я такой концентрации красоты на одном пятачке земли. Наверное, сказывалось смешение кровей, ведь мой город приютил у себя огромное количество национальностей, и красота землячек потрясала.
 
Я считала, что самые красивые девушки в нашем городе были немки. Те, что мне встречались, были сплошь с голубыми глазами и длинными ресницами. Помесь русской и таджикской кровей давала волооких темнобровых красавиц с роскошными волосами и фарфоровой кожей, а еще были черноглазые татарочки, курносые белокожие славянки, яркие армянки. Лишь сейчас я понимаю, что тогда все мы были красивы своей молодостью.
 
Я тоже непременно приходила на островок, принаряженная и причесанная по моде, с надеждой вглядываясь в каждого юношу или мужчину: не он ли моя судьба? Втайне надеялась, что, может, вот этот симпатичный молодой человек пригласит меня на танец, и больше мы не расстанемся.
 
Я жила в предчувствии любви.

Встречи с красотой

Встречи с красотой моя память фиксировала прочно.
 
Как сейчас помню картинку из далекого прошлого, вроде и нет в ней ничего особенного.

Я на кухне что-то готовлю. Мне лет 15-16.

За окном сверкает яркими красками осень. Тополя во дворике с сухими позолоченными листочками, узкий дворик. Мое окно упирается взглядом в лесенку из ступенек, выше площадка для сушки белья и подъезд четырехэтажного дома, в дальней перспективе – остановка общественного транспорта, где из неторопливых усатых троллейбусов и юрких автобусов выскакивают люди и разбредаются на три потока: вправо, прямо и влево.

С правой стороны – второй микрорайон, прямо – наш, третий, а налево идут те, кому в школу №13 или в дома близ нее.
 
Вижу, как с остановки бежит, словно летит, девушка. Легки и порывисты ее движения, черные длинные волосы развеваются в свободном полете, на губах застыла улыбка, в глазах тоже.
 
Вот она спускается по крутым ступенькам, глядя под ноги, чтобы не упасть, придерживая полы красивого, в тон осени, плаща и откидывая с лица длинные волосы.
 
Вот девушка на миг подняла глаза, большие, как будто вытянутые к вискам, какие бывают только у восточных красавиц, с длинными ресницами и четкой линией бровей, задрав высоко задорное лицо. Там, на четвертом этаже, ее ждет в гости старшая сестра.

Наверное, она выглядывает с балкона, потому что красивое лицо девушки озарила прекраснейшая из улыбок, когда и зубки белы и ровны, и радость жизни льется через край, заряжая счастьем всех, кто ее видит.
 
Девушка кивнула кому-то сверху, наверное, сестре, и я успела подумать, что такие глаза, наверное, были у лермонтовской Бэлы. А еще – тонкий аккуратный носик, красивого рисунка губы, а над верхней губой – родинка, придававшая ей особенное очарование.
 
«Мисс Осень», – назвала ее про себя, так шли золотые краски осени ее облику, хотя ее возраст и внутреннее состояние, отражавшееся на лице, скорее подходили под весну жизни.

Ощущение радости от каждого дня, любви ко всем, открытого сердца исходило от этой девушки и заряжало все вокруг. Радость жизни – ее было так много, и думалось, что будет еще больше.
 
До сих пор жалею, что не выбежала и не познакомилась с нею. Красивая – да, но она совсем не походила на высокомерную красавицу-гордячку, напротив, казалась очень живой, естественной и открытой.
 
Помню, что подумала тогда немножко с завистью, что такой красавице нужно идти в актрисы, чтобы любоваться ею могли как можно больше людей. Красота – это божий дар, и нельзя ее прятать.
 
Потом от вездесущих соседок я узнала, что зовут незнакомку Света, а приходит она в гости к сестре – красивой армянке, живущей с русским мужем в соседнем подъезде на верхнем этаже. Я видела эту пару – высокая, яркая восточная красавица и стройный сероглазый блондин.
 
Но запомнилась мне именно Светлана – очарованием юности, живостью характера, ожиданием от жизни только счастья. Все это читалось в ее облике.
 
Через совсем немного лет я смотрела по телевизору фильм «Суета сует» и увидела там Свету – она играла дочку главных героев, которых исполняли Галина Польских и Фрунзик Мкртчян. Узнала ее сразу – по родинке над верхней губой, волооким глазам и характеру ее героини, она словно играла саму себя – задорную, взбалмошную, порывистую, ждущую от жизни только подарков судьбы. Ведь у нее все сбывалось – стала актрисой, пришла известность.
 
Я была рада за свою землячку.
 
Было еще несколько фильмов, которые ее появление в кадре украсило. А потом Света пропала с экранов.

Шли 90-е, фильмы снимали мало. Многие актеры в те годы ушли из профессии, или уехали, или «сломались». Светлана уехала в Америку, и как сложилась ее дальнейшая жизнь, никто из моих земляков не знает.

Думаю, что хорошо. Наверное, вышла замуж за обеспеченного человека, родила красивых детей, дала им хорошее образование. И сейчас где-то в Америке растет ее внучка с большими глазами-маслинами и родинкой над верхней губкой и ждет от жизни только счастья.
 
Как жаль, что она никогда не увидит родину своей бабушки – город под жарким солнцем у подножия синих гор.

Синие горы, голубое небо, золото осени, пыльный дворик и лицо прекрасной армянской девушки с родинкой над верхней губой... Эта картинка навсегда осталась в памяти как символ моей юности и красоты моей многонациональной малой родины.
 

Сережа С.

Я влюблялась часто, чуть ли не во всех встреченных мною юношей. Но переживала эти влюбленности виртуально, предмет моих мечтаний не знал о моих чувствах к нему, не догадывался.
 
Иногда я сама предпринимала какие-то шаги, удивляясь своей решительности, совсем мне не свойственной.

Помню мальчика из восьмой школы, красивого и кудрявого, похожего на Сергея Есенина, кстати, его звали так же. Где-то откопала его телефон, сама ему позвонила, он пришел к моему дому, нажал звонок, я открыла.
 
Красавицей я не была, но и дурнушкой тоже, потому знакомство состоялось, и мы даже подружились – нам было интересно друг с другом, я была любознательной и могла поддержать беседу на любую тему, и он – отличник и эрудит.

Наша вялотекущая дружба однажды взорвалась страстным «соитием» в поцелуе на его дне рождения. На глазах у его подруги-одноклассницы, которая была некрасивая, но уверенная в себе и цепкая. Глаза мне она не выцарапала, а, напротив, даже зауважала (никто не решался посягнуть на ее парня). Но особо не переживала, зная мягкотелый характер своего бойфренда.

Так и произошло. Вкус того поцелуя, терпкий, как вино, мы запомнили, но отношений не продолжили. Как говорится, были несвободны. У меня был Вовка, который меня мучил, но не отпускал, а у Сережки – Танька с характером, а вот у него самого характера как раз и не было. Воспитанный мамой и бабушкой, залюбленный и безвольный, он привык подчиняться сильным женщинам.
 
Таня нравилась его маме больше, чем я. По крайней мере она давно ее знала.

Но самую главную свою мечту – стать летчиком – Серега реализовать сумел.
 
Однажды мы встретились с ним на Чумчук-Арале – это было место городских гуляний и встреч, там в выходные дни гремели танцы с местными музыкальными ансамблями, перепевающими «Аббу», Юрия Антонова и других звезд советской и зарубежной эстрады.
 
Сергей уже учился в летном училище в Барнауле и приехал на каникулы. Он стал еще более хорош собой – есенинские кудри, веснушки на русопятом носу, пухлые губы. И я ему нравилась – это чувствовалось. И Таньку он все-таки бросил или она его. То есть был свободен.

Мы повторили тот горячий длинный поцелуй и… расстались. Сергей не стал за мной ухаживать, добиваться. Не привык. Он так и остался маменькин сынок. А я…

Повторился тот же сценарий, со времен Андрея К. Как только я чувствовала, что мужчина покорен, теряла к нему интерес.
 
Нашла его в «Одноклассниках» через много лет, полных исторических катаклизмов, личных перипетий.
 
Сергей летал, женился, произвел на свет двух дочурок, потом ранняя пенсия и… погружение в алкоголизм, быстрое и невозвратное.
 

Беговат

Город, построенный в пустыне, – Беговат. Здесь жил мой двоюродный брат Вова.
 
Помню, как папа вез нас на оранжевом «жигуленке» через город, потом поселок Нау.

Мы ехали вдоль бесконечных хлопковых полей, поднимаясь ближе к горам и петляя по узкой дороге, и лишь через час с лишним въезжали в городок, над которым висела мутная дымка. Выбросами с цементного завода дышали здесь люди.

Беговат состоял преимущественно из улочек с частной застройкой, строились и «хрущевские» микрорайоны, помню шумный и пестрый рынок недалеко от автовокзала, мост через реку Сырдарью.
 
Наши родственники жили на Комсомольской. Это была широкая чисто выметенная улица с частными домами по обе стороны, в которых жили узбеки, русские, корейцы, татары, немцы.
 
Дом тети Шуры был виден издалека по ярко-желтому цвету стен, окна, сверкающие чистотой, были всегда открыты, и можно было по пути забросить маленький камешек в комнату брата, крикнув: «Вовка, открывай калитку!»
 
Да она и не запиралась никогда. Помню водопроводный кран под персиковым деревом, дальше квадратной формы двор, в центре – большой топчан, круглый стол, по бокам хозпостройки, в которых когда-то жили курочки и даже выращивали свинок, но потом живность как-то сошла на нет, душевая кабинка, уборная.

Небо закрывал большой виноградник со свисающими чуть ли не на голову аппетитными гроздьями ягод – фиолетовыми, крупными, размером со сливу, и длинными, прозрачно-зелеными сорта «дамский пальчик».

Ах как приятно было съесть в жаркий день кисточку сочного винограда, да еще с лепешкой, которые тетя Шура покупала у соседок-узбечек.

Как мне нравился этот большой солнечный дом! Его построил хозяин семьи – дядя Коля – своими руками, он был строитель. Жаль, недолго пожил в новом доме, недолго радовался троим своим деткам – рано умер.
 
Как сейчас помню словоохотливую и смешливую тетю Шуру. Как спешила нам навстречу из глубины дома, невысокая, пухленькая, переваливаясь с ноги на ногу, как колобок, поблескивая ярко-голубыми глазами на загорелом лице, кидалась нас целовать, от ее цветастого халатика всегда пахло духами.
 
Три деревянные ступеньки со двора, и ты входил в залитую светом, застекленную почти на всю длину террасу с продолжением в крохотную кухню. Здесь стоял большой старенький диван, стол у окна со свежими цветами в вазе и газетами. Кухонька едва вмещала в себя плиту, раковину, стол со шкафчиком, потому семья обедала либо на террасе, либо на улице, благо что через открытое окно можно было передать и посуду, и еду.

Узкий коридор на две комнаты: в одной когда-то жили Вовкин дед и бабушка. Их уже не было в живых, и там ночевала тетя Шура.

И прихожая в голубых тонах. Это была очень важная комната – здесь стояла Вовкина радиола, объединяющая в себе радиоприемник и проигрыватель, и можно было часами слушать музыку, лежа на мягком диване. Я привозила брату новые грампластинки, которые выписывала по почте на Апрелевском заводе, а сама слушала те, что были у него.

Опускала тоненькую иголку на голубой виниловый диск – и возникала музыка. Мне она казалась прекрасной и пелось в ней о прекрасном: «Для меня нет тебя прекрасней, но ловил я твой взор напрасно. Как виденье неуловимо, каждый день ты проходишь мимо»…

Я ложилась на диван, закрывала глаза и погружалась в сладкие грезы, вызывая из памяти образ юноши, в которого была в очередной раз влюблена, представляя, что это он поет мне.
 
Пластинка заканчивалась, я ставила ее снова и снова. И так – часами. Все тайно потешались надо мной, но я этого не замечала.

Самая большая и красивая комната – я называла ее «дворянской». Высокий потолок, стены лимонного цвета, сверкающие чистотой окна под тончайшим тюлем, в обрамлении тяжелых шелковых гардин, настенные часы с мелодичным боем, большой диван под клетчатым пледом.
 
Я заходила в эту комнату, как в пещеру Аладдина, испытывая священный трепет. Сокровища хранились в массивном шкафу. Там, за стеклом, поблескивая золотом на корешках, ровными рядами стояли книги, от названий которых замирало дыхание.

У нас дома тоже было много книг, но вот Конан Дойла не было. Помню, как с дрожью в голосе просила тетю Шуру дать почитать хоть один том. В следующий приезд книгу вернула и попросила второй том, а вот третий – потеряла.
 
В тот день меня укачало в автобусе, я побежала к выходу, чтобы вырвать, и про книгу забыла.
 
Помню, как читала «Собаку Баскервилей» дома. Поздний вечер, я одна. Вой собаки Баскервилей как будто застыл в ушах. Страшно. Вдруг послышался шорох за окном, я оцепенела, потом увидела, как чьи-то смуглые длинные пальцы отодвигали штору. Я вскрикнула и услышала, как кто-то спрыгнул (у нас был первый этаж), а потом шаги убегающего человека.
 
В Вовкиной комнате было все просто. Кровать с ковриком на стене (с оленями – такой был и в моем доме), письменный стол, этажерка с книгами, глобус на столе, герань на подоконнике.

Помню, приедешь к ним летом, середина дня, жара, а брат мой дрыхнет в своей комнате. Что еще в такую жару делать?
 
Только речка освежала или хотя бы душ во дворе. Заходишь в кабинку, вешаешь на крючок полотенце, открываешь краник, и тебе прямо на голову льется нагретая солнышком вода. А утром опустевшая бочка снова наполнялась.

Жара в Азии иногда доходила до 40 градусов. Спать в доме – значит вертеться с боку на бок под мокрыми простынями. А во дворе на топчане прохладнее и романтичнее – звезды над головой мерцают, подмигивают из космоса, навевают мечтания.

Я засыпала, думая: вот вырасту, стану красивой и улечу вон на том самолете, устремляющемся в неведомые города и страны. Что меня ждет? Где окажется мой прекрасный принц?
 
Пройдет всего несколько лет, и мы убежим отсюда. Но не в стремлении к своей мечте, а потому что нас отсюда погонят, не оставив нам выбора.
 
Помню свадьбу в Беговате Вовкиной старшей сестры Лиды. Во дворе соорудили длинный поезд из столов, накрыли белыми скатертями, стулья насобирали со всей улицы. Зато гуляли все – родственники, соседи. Ох и весело было! Стол ломился от блюд – все не перечислишь. На второй день уха из огромного сома, выловленного мужем Лиды в Сырдарье. Никогда не ела вкуснее.
 
Казалось, что эта жизнь будет вечной. Все будем выходить замуж, гулять друг у друга на свадьбе, рожать детей и вместе нянчить, а потом наши дети будут спать на этом топчане под звездным небом и придумывать сказки.

Но в один миг все покачнулось и покатилось.
 
Череда бед началась с внезапной смерти Вовкиного старшего брата Коли – красавца с голубыми глазами, спортсмена, человека с чистой и светлой душой, любящего мужа и отца двух маленьких дочек. Сердечный приступ.
 
Потом так же внезапно умер муж Лиды, у которых мы гуляли на свадьбе, за которым наша сестра была как за каменной стеной. Любящее сердце сестры не выдержало таких испытаний и с нею случился инсульт, после которого она уже не могла работать в школе. А ее собственные дети еще не были готовы к самостоятельной жизни.

И все это на фоне ухудшавшихся отношений между двумя республиками, а потом развала Союза и обрушившейся вслед за ним разрухи.

Дом опустел, но требовал постоянного ухода. Тетя Шура решила дом продать.
Продали, а через несколько дней случился дефолт и деньги обесценились. Получилось так, что большой и крепкий дом был отдан за просто так.
 
Мне было очень жаль дом тети Шуры, в который уже никогда не приехать.

Теперь только в памяти я могу вернуться туда и пройтись по чисто выметенной улице, слева и справа будут стоять дома, и я увижу знакомое всегда открытое окно в белоснежных рамах на желтых, как солнце, стенах.

Так и кажется, что трону сейчас калитку и войду в прохладный дворик, где журчит вода и зреет синий, размером со сливу, виноград, а потом через светлую террасу попаду в прохладную гостиную. И там на тумбочке будет стоять радиоприемник с проигрывателем для пластинок. И я включу одну, прилягу на диван и буду слушать снова и снова: «Не повторяется такое никогда»…


Платье
 
Я превращалась в девушку – не гадкий утенок, но и не прекрасная лебедь, а мне так хотелось быть красивой. Ничто не повышает самооценку так, как модное платье.
В магазинах хорошую вещь было не купить. В ателье редко сошьют так, как тебе хочется, а то и испортят кусок ткани и потраченные деньги.

Следить за модными тенденциями помогали местные модные показы. У нас был свой Дом мод, в котором подрабатывали моделями самые красивые и длинноногие студентки нашего института.
 
Я ходила на эти показы, чтобы быть в курсе модных веяний, ну и полюбоваться на красавиц. Вещи после показа можно было купить, но покупали редко: дорого.

Однажды таким образом я купила чудесное платье. Гладкий на ощупь атлас с яркими цветами на бирюзовом полотне, грудь на кулиске, а от нее шла юбка-клеш с ниспадающими волнами, на плечах платье завязывалось на бантики.
 
Как глянула на себя в зеркало, так и ахнула – бирюзовый тон совпадал с цветом моих глаз, плечико кокетливо выглядывало, дразня золотистым загаром.

Единственное, оно было мне длинновато – платье шили на модель, а мой рост самый средний. Тут портниха заглянула в примерочную, спросила: «Подошло? А то есть такое же, но другого цвета».

Это платье было точно такого же фасона, но темно-синее и шелк более легкий. Бирюзовое подчеркивало сияние молодости, в нем хотелось смеяться, кружиться, а синее – оттеняло русо-пепельный цвет волос и придавало загадочности, взрослости.
Я заколебалась. Какое выбрать? Мне нравились оба. И тут меня осенило: а возьму я синее для младшей сестры, будем с ней меняться. Не помню, где взяла недостающую сумму, но выкупила оба платья.

Платья произвели фурор. Моя привлекательность в глазах противоположного пола резко подскочила – наверное оттого, что сама почувствовала себя увереннее.
 
Я стала популярным человеком в пионерлагере, точнее мое платье. Приходили девчонки из других отрядов и просили платье одолжить на один вечер типа выступить на концерте или сходить на танцы.

Меня вдруг враз все заметили, я стала известной, почувствовала свою значимость – могла кому-то дать, кому-то отказать. Чаще всего платье возвращали, но, бывало, приходилось и разыскивать.

Однажды отдала его совсем незнакомой девушке, рассказавшей какую-то душещипательную историю про любовь, мол, приедет жених, ей так важно ему понравиться, а у нее совсем нет красивой одежды.

Помню, что-то мне мешало ей поверить, внутренний голос говорил: не давай. Но чувство собственности было поборото кодексом комсомолки: если попросил друг – отдай. А то, что она мне не друг и вообще ее не знаю – этот внутренний голос я не послушала.

Девушка не пришла ни через неделю, ни через две. И адрес оказался фальшивый. Платье я больше не увидела.

Вот такой оказался мой первый жизненный урок: не отдавай свое!

Но чувство уверенности в своей привлекательности уже проросло во мне и дало свои плоды. Никому мое платье не шло так, как мне. С тех пор я примеряла его на себя мысленно, вызывала в себе те эмоции, которые воспитала во мне красивая вещь, и окружение видело меня очаровательной.

Ну а синее платье потерялось еще раньше – моя младшая сестра тоже дала его кому-то поносить.
 

Первая любовь

Первая любовь воплотилась в лице Вовки из соседней школы, маминого ученика.

…Зазвонил телефон. Я вскочила из-за письменного стола, за которым делала уроки, и схватила трубку.
 
– Алло, а кто это? Куда я попал? – голос явно принадлежал парню, был приятного тембра, с нотками мужественности.
– А кого вам нужно? – Я подумала, что в очередной раз кому-то делать нечего, и хотела уже нажать на рычаг, но там, в телефоне, ответили.
– А давай познакомимся. Меня Володя зовут, учусь в 8-й школе.

Это было уже интересно. В 8-й школе преподавала моя мама, и вообще школа была лучшей, и мальчишки там были самые красивые, не то что в моей, десятой.

Оказалось, что Володя учится как раз у мамы, но на троечки, и про меня он ничего не знал, со звонком получилось случайно.
 
Им в квартиру провели телефон. И вот он на радостях перезвонил всем одноклассникам, соседям, а потом стал «прикалываться». Пропускал палец в диск телефона и путем случайного набора цифр (их тогда было пять), проверял, куда он попал. Иногда таким образом он знакомился с девчонками.

Мне было интересно с ним болтать. Оказалось, что у нас есть общие знакомые, от него я узнала, что Н.П. в классе побаиваются (мою добрейшую маму) и что русский язык ему не дается, потому что он немец. Ну и что? Подумала я тогда. Моя подруга Лиля тоже немка, а по русскому и литературе у нее лучше всех.
 
Вечером от мамы я узнала, что Вова А. средних способностей не только по русскому, а вообще по всем предметам, но для мамы успеваемость не являлась мерилом человека. Она отметила, что парень Володя хороший, общительный, отзывчивый, всегда рад помочь что-то в классе прибить или повесить.
 
«А на лицо как?» – в моем возрасте это имело первостепенное значение.
«В прыщах, но симпатичный», – мама улыбнулась и посмотрела на мою реакцию.

Наше телефонное знакомство длилось довольно долго, прежде чем он сказал: «А давай погуляем».

О, как я боялась этой встречи! Боялась не понравиться. Понравится ли мне он – имело мало значения. Главное было – понравиться самой. Покорить.

Он пришел к нашему дому. Сел на лавочку напротив подъезда. Вышла я.
 
Парень как парень – ростом выше меня, прыщавый, носатый, губастый, но волосы красивые – волнистые, до плеч. Расплылся в улыбке.

Стрела любви не пронзила, но чувство приятия и доверия возникло сразу и на душе потеплело.

С Вовкой было легко. В собственном классе с мальчишками – трудно, а с ним легко, хотя интересов общих у нас было мало. Книг он не читал, музыке не учился, но темы для разговоров находились всегда, так что мы часами гуляли по микрорайону, и вскоре все его друзья знали, что мы – пара. Я видела, что Вовке это приятно.

Мама удивилась, когда увидела Вовку на пороге нашей квартиры, подумала, что он к ней пришел. Дружбе нашей она не препятствовала, а уж бабушка моя Вовку очень полюбила. Он всегда спрашивал у нее: «Баб Дунь, как ваше здоровье?», и она обстоятельно и с удовольствием рассказывала ему о своих болячках, а потом и о прошлой жизни, а он покорно слушал в ожидании моего прихода из музыкальной школы.

Мы даже в магазин вместе ходили – созвонимся, и я иду в дальний магазин, хотя есть поближе, чтобы купить то, что сказала мама, а потом погулять.

Я быстро к нему привыкла, у нас была скорее дружба.

Но однажды он меня поцеловал в подъезде. От него так хорошо пахло сигаретой и одеколоном – терпко, будоражаще.
 
Поцелуи становились более долгими. Вовка прикасался ко мне своими большими и мягкими губами, а ноги отодвигал.

Я в свои 16 лет была совсем непросвещенной в области секса, от чего рождаются дети – не задумывалась, наверное думала, что от поцелуя.

Потом убегала довольная домой, а он шел к другой – более взрослой и понимающей, что нужно парню в 16 лет.

Я привыкла к Вовке и думала, что так будет всегда. Но вдруг он перестал звонить, а когда звонила я, вел себя как-то странно – я его не понимала.
 
Однажды пригласил в кино, я обрадовалась и заволновалась. У меня была новая стрижка «сэссун», я чувствовала себя не совсем привычно, не была уверена, что она мне идет.
 
Подошла к кинотеатру «Бахор», увидела Вовку, но оказалось, что билеты он не взял, а «давай лучше погуляем» сказал. Я была и этому рада, потому что соскучилась. Он повел меня по старым переулкам, потом откуда-то вынырнули парни, которых я не знала и они мне не понравились. Вовка как-то странно с ними переглядывался, многозначительно хихикал, потом позвал к кому-то в гости, но я чего-то испугалась и отказалась. Тогда он бросил меня на дороге и ушел с незнакомцами.
Я не понимала, что происходит.
 
А происходило то, что Вовка меня «кинул». В этот раз он показывал друзьям свою власть надо мною. Мол, смотрите, прибежит по первому зову.

Он уже давно жил другой жизнью. У него появилась возрастная подруга. Он с ней спал.
 
Раньше ему хватало только меня, а теперь он не отказывал себе в знакомствах с привлекательными девушками, но более доступными.
 
Про меня он вспоминал все реже, а если звонила я сама и просила погулять, не отказывал, но словно делал одолжение. И всю дорогу молчал, лишь насвистывал что-нибудь. Ни о ком не спрашивал, даже о бабушке.
 
Я страдала.

Однажды я пошла на классную вечеринку развеяться.
 
Собирались у Ларисы К. в частном доме на тихой улочке. Ее родители куда-то уехали. Комнат было три, но мебели мало. Как бедно они живут, подумала я, а одноклассница не стыдится этого, даже вот всех пригласила.
 
В доме стоял дым коромыслом. Серенькие троечницы вдруг превратились в ярких красавиц, курили, пили шампанское, а потом перешли на вино, танцевали шейк, прижимались в медленном танце к выбравшему их кавалеру, целуясь взасос у всех на глазах. Играли бывалых женщин.
 
Мальчики тоже не были похожи на привычно жалких, не выучивших урок, школьников, а изображали мужчин, знающих вкус женщины.
 
Мне в классе никто из мальчиков не нравился, но самой нравиться хотелось.
Я была правильной – не курила и не пила: алкоголь казался мне горьким и невкусным, от сигаретного дыма становилось нечем дышать, обжиматься по углам просто так казалось противным.
 
Мне всегда было тоскливо на таких вечеринках.

Я незаметно выбралась из облака сигаретного дыма и вышла на пустынную улицу. Стояла синяя ночь. Небо было усеяно звездочками – они сверкали, как бриллианты, подмигивали и как будто были счастливы.
 
А я была одна и потому несчастна. Мне так захотелось в тот момент тепла одного-единственного мужчины – Вовки.
 
До этого я никогда у него не была. Позвонила, он, сонный, открыл. Квартира стандартная, двухкомнатная «хрущевка». Скромно, но очень чисто. Все на своих местах, кастрюльки, чайник, стаканы – блестят. Вот его комната, смятая кровать. Сердце защемило от нежности.

Сейчас я готова была на все. Раздеться, дать ему то, что нужно всем мужчинам.
Потянулась к нему, но он сказал: «Я тебя не люблю».
 
Помню, что я как-то обмякла, присела на кровать, попросила воды.
Мир рухнул.

Мы уже были в десятом классе, близился конец нашей учебы в школе. Мне бы думать об экзаменах, поступлении в институт, но ничего не лезло в голову. Я страдала.
Я привыкла к Вовке и не могла без него жить.
 
Звонить, унижаться, напрашиваться в гости – я уже все прошла, но он как будто потерял ко мне всякий интерес.
 
Маме было жаль меня, но она понимала, что дети еще очень молоды и парню надо нагуляться, а ее девочке – учиться. Потому не вмешивалась, не пыталась поговорить с Вовкой, хотя видела его в школе каждый день.

Заплаканная, непричесанная, я часами валялась на диване, не сводила глаз с его фотографии и рыдала с небольшими перерывами.
 
Подходила бабушка и спрашивала: «Чтой-то Володюшка перестал ходить. Аль поссорились?», чем вызывала во мне новый водопад слез.

Ничего не хотела есть, даже бабушкины блинчики не радовали.
Экзамены в школе сдала кое-как.
 
Помню, что пыталась списать физику, потому что не понимала ни бум-бум, и меня застукали, но все-таки поставили тройку. Физичка еще и на выпускном меня перед всеми опозорила, потому настроения выпускного у меня совсем не было.

Но в институт я поступила – на руслит.

Студенческая жизнь понравилась мне больше, чем учиться в школе.
Я старалась не думать о Вовке, не вспоминать его. К тому же мама как будто невзначай обмолвилась, что ее выпускника Володю А. забрали в армию.
 
С восьмой школой я отношений не прекратила, какое-то время даже занималась в школьном ансамбле – аккомпанировала на «ионике» и даже чуть-чуть пела. Но карьера певицы не задалась.

У меня был странный голос. То, что он был – факт, но он был не такой, какой требовался в школьном ансамбле – громкий и открытый. У меня он был как будто взрослее, чем я сама, серьезный такой голос, к тому же я совершенно не умела им управлять. Он то звенел, как колокольчик, когда я была одна и меня никто не слышал, то вдруг в самый нужный момент мог «подсесть», стать глуховатым или тихим, так что я сама его не узнавала.
 
Хоть мой голос к репертуару школьного ансамбля не подходил, но немножко я все равно попела – например, песню из популярного тогда фильма «Архимеды»:
«Мы слова найдем такие нежные, что завидовать начнут красавицы, тем единственным на свете женщинам, которых любим мы», – пела я, хотя такую песню должен петь мужчина.

Я могла бы стать певицей, возможно, оперной. Об этом мне говорила моя учительница по сольфеджио. Но я тогда оперу не переносила – завывания какие-то.

И вот однажды бежала на репетицию и столкнулась на входе в школу с Вовкой.
Улыбнулся широко, как когда-то. Но не ёкнуло.

Он отслужил два года. Мы поговорили о том о сем. Я почувствовала облегчение: он больше меня не волнует, не трогает. Я его больше не люблю.

А он… Вечером увидела его в нашем дворе сидящим на скамейке. Спросила, что он здесь делает. Ответил, что ждет девчонку из соседнего дома. Ну ладно, подумала. Не придала его словам значения, тут же забыла. Но он просидел весь вечер перед моими окнами.

На следующий день все повторилось.

Бедный Вовка, он хотел меня вернуть, но выбрал неправильный путь. Рассчитывал на мою ревность, что взыграет, что его позову и все будет по-прежнему: бабушка, моя мама, отец, которые относились к нему хорошо.
 
И наверное, на этот раз он сделал бы мне предложение.
 
Но я уже была другая.
 
Тогда, два года назад, когда он бросил меня, я испытала такую невозможную боль, я хотела умереть. Да то и была смерть – любви: первой, чистой, беззащитной.
Выздоровление было долгим и мучительным, но шрамы остались на всю жизнь.
 
Возродило меня чувство к сокурснику.
 
Вовка остался за горизонтом, и теперь меня не волновали его новые подруги, о которых он мне рассказывал, поглядывая, как это на меня действует. Никак.
Наконец, он сам это понял и отстал – недостатка в женщинах у него не было.

Потом много чего произошло, и жизнь нас развела окончательно. Я окончила институт, поработала по распределению в таджикской школе и с радостью упорхнула в российский город.
 
Но каждое лето возвращалась – мой дом оставался в жарком городе у подножия синих гор.
 
Так и повисла между двумя городами и, думая, где родиться моему сыну, выбрала тот самый, под жарким солнцем.

Я вернулась в 90-х, но жизнь кардинально менялась.

Увиделись мы с Вовкой накануне нашего обоюдного исхода с нашей малой родины в начале 90-х. Все начали терять работу, нищать, потянулась вереница отъездов родственников, знакомых, соседей.
 
Лучшего там никто не ждал, но оставаться здесь становилось опасно. Мой муж остался без работы – все заводы закрылись. Мы жили только на детское пособие. Потом его прямо на улице при свете дня избили молодые таджики, мы очень испугались и засобирались в путь – нам предстояло жить нахлебниками у родственников мужа в городе на Волге.

Квартиру оставляли знакомым в надежде потом приехать и продать ее, а сейчас просто бежали.
 
Я была тогда встревоженная, напуганная.
 
И вдруг Вовка появился на пороге моей квартиры со своей широкой улыбкой и как будто вдохнул в меня надежду.
 
Познакомился с моим мужем, но друзьями они так и не стали – конкуренты.
 
Он тоже собирался с семьей в Германию. У него уже были две дочки, одну из них звали Ленкой. Жена немка. С нею он проведет свою жизнь. У них будут общие дети, общая вера, общий дом, который они построят сами, своими руками на кредит государства.

Контейнер со старенькой мебелью, книгами, пианино – собрать все это, погрузить помог Вовка.

Потом на своей машине он отвез нас на вокзал, проследил за контейнером, разместил вещи, посадил на поезд. Я обняла его на прощание, вдохнув такой знакомый запах сигарет и одеколона, и у меня защемило сердце, и я не смогла сдержать слез.
 
А он долго стоял на перроне и курил.

Это было такое чудо, когда однажды я снова увидела лицо Вовки на фото в «Одноклассниках». Он был уже с сединой, морщинками и зубы были черны от многих лет курения, но его знакомая простоватая улыбка обезоруживала. Я сидела и тоже улыбалась фотоизображению, как дура.
 
Так мы нашли друг друга и уже не терялись.

В 2016 году, находясь в шенгенской зоне у сестры, вышедшей замуж за поляка, мы заехали к Вольдемару в Германию по его приглашению.
 
Маленький чистый городок, тихие улочки с частными домами, в палисадниках охапки ярких гортензий.

Вот и дом А-в – двухэтажный, из белого кирпича под красной черепичной крышей, с аккуратным двориком и пылающими красным цветом теми же гортензиями.
 
Мне очень понравилось, как они живут, я тоже бы так хотела – свой дом, два туалета, две ванные комнаты, второй этаж – своеобразная круговая архитектура, когда небольшие комнаты располагаются как бы веером вокруг лестницы.
 
Вовкина жена Лиля кормила нас не совсем привычными немецкими блюдами, хотя в Германии не принято приглашать гостей и тем более кормить обедом. Они признались, что по-прежнему любят азиатскую кухню, и Вовка захотел угостить нас пловом.

Во дворике, в который можно выйти прямо из зала, Вольдемар, а для меня по-прежнему Вовка, калил масло в огромном казане, подбрасывая дровишки в костер, рядом по реечкам вились огурчики, краснели помидорки. Всего понемногу – ягодки для внучки, зелень витаминная, много цветов.
 
Но плов, увы, не получился – Вовка подзабыл, как это делается, подрастерял навыки, ведь уже много лет обеды готовит его жена, хозяйка уютного дома.
 
Зато он свозил нас к Балтийскому морю – холодному, продуваемому ветрами курорту. Я первый раз в жизни видела отлив, когда вода уходит, обнажая песок с мелкими ракушками. Мы бродили по этому песку, разувшись, теплому в холодный ветреный день, а потом с берега наблюдали, как приходит вода.

Я спряталась от ветра на твоей широкой груди, и мне почудился тот самый запах – сигарет и того самого одеколона нашей юности, и я на миг почувствовала себя той самой влюбленной в тебя девочкой. И мне стало спокойно и хорошо, как тогда.
И я поняла, что чувство любви – оно не умирает никогда. Оно живет в глубине души или сердца, просто мы его редко достаем. И оно перерождается в благодарность, нежность к человеку, подарившему первую любовь как радость и страдание, познание и опыт. Но свет первой любви остается в сердце надолго. И ты всегда будешь мне родным и близким человеком. Братом.

Камешек с магнитиком с того самого холодного моря остался на память о той встрече.


Олег Р.

Мне снова будет сниться сон, после которого я проснусь разбитой и совершенно несчастной.
 
…Наш солнечный город, древняя его часть с узкими пыльными улочками, глинобитными домами с окнами во двор, я ищу здесь тебя. Брожу, как в лабиринте.

Во сне я не задумываюсь, почему я здесь, ведь мы с тобой проживали на правом берегу Ленинабада, в современном благоустроенном микрорайоне у подножия фиолетовых гор.
 
В снах я все время тебя жду, а ты уехал далеко, очень далеко.
 
С бьющимся сердцем набираю твой номер. Трубку берет мама. Я боюсь ее, боюсь, что она спросит, кто звонит, и отчитает меня, что девушка должна быть гордой, что она не должна первая звонить парню. Но она просто говорит, что тебя нет. Я спрашиваю, а где ты. Она отвечает: «В Израиле». Я спрашиваю, а когда ты приедешь. Она отвечает: «Никогда».

В другом сне ты берешь трубку, я слышу твой голос – низкий, волнующий, мужественный. Бас. Замираю и ничего не решаюсь тебе сказать. Только слушаю.

Однажды во сне все же набираюсь смелости и кричу в трубку: «Я хочу тебя видеть!» Ты согласен.
 
Мы должны встретиться. Я жду тебя, волнуюсь, постоянно прихорашиваюсь. Сейчас я признаюсь тебе, что любила тебя, что это ошибка, что мы не вместе, цепь недоразумений. Я готова к близости, к нашей первой и последней ночи. Но ты не пришел.

Мой муж говорит, что я опять кричала во сне. К счастью, он не может разобрать, что именно.

Эта гонка за потерянной любовью изводит меня долгие годы. Она отравляет мне жизнь – ту, которой я живу, уже имея мужа и ребенка.

«Первая любовь от Бога, вторая – от людей, а третья – от черта», – говорила моя бабушка.

С первой моей любовью – Вовкой – вышли одни страдания, школа страданий. Олег был моей второй любовью, хотя мог быть первой.
 
Я заприметила его в школе. Он был старше меня на один класс.
 
А он говорил, что мы были с ним в детском саду в одной группе. Я его совсем не помнила.

Я вообще не помнила никого из детского сада, кроме своей первой воспитательницы Веры Александровны.
 
Я не любила детский сад, может быть, в силу своей особенной чувствительности, залюбленности родителями и бабушкой, интравертности. Я остро чувствовала нелюбовь к себе. Первая воспитательница Вера Александровна – от нее исходило тепло, но, увы, работала она недолго.
 
Помню запах хлорки в туалете и чувство тоски. Молоденькие выпускницы педучилища не любили детей, мы все были для них на одно лицо, их хорошенькие головки были заняты чем-то совсем другим, может быть, мужчинами, желанием поскорее выйти замуж.
 
Бывало, что я убегала из детского сада, спрятавшись у девчонки-соседки. Однажды папа побил меня за это ремнем.

Так вот Олега я в садике не запомнила, хотя он говорил, что мы должны были идти с ним в одну школу и в один класс. Но так как я была маленького роста и рожденной в октябре, мои родители решили оставить меня еще на год «побыть в детстве». Как бы я пошла в школу в семь лет, но в октябре мне уже стукнуло восемь.

Если бы мы с Олегом учились в одном классе, думаю, что я была бы совсем другой. Лучше, хуже – не знаю, но другой.
 
Тогда бы у меня оказалась другая классная руководительница и коллектив одноклассников тоже был бы другой – безалаберный, но веселый, откуда вышли люди более свободные и раскованные, нежели в нашем «образцовом», но недружном и жестоковатом классе. И дружили бы с Олегом, может быть, где-нибудь с класса шестого, потому как притяжение чувствовали друг к другу, встречаясь в школьных коридорах.

Первый раз эта «химия» произошла где-то в классе восьмом.

В вестибюле нашей десятой школы стояло большое, в рост, зеркало. Оно было поставлено для того, чтобы школьники, идя на урок, видели свое отражение – аккуратно ли причесаны, нет ли на платьице складок, беленький ли воротничок на платье и манжеты, не спущены ли чулки.

Как-то я увидела у зеркала длинного угловатого юношу с прямыми черными волосами и крупным носом. Он начесывал волосы на лицо, стараясь скрыть сильно выпирающие уши, но они все равно торчали, как ручки у кастрюли.
 
Мне стало смешно, но парня этого я запомнила, как и то, что екнуло сердечко.
«Некрасивый, но интересный», – подумала я.

С тех пор искала встреч с ним на переменах. А он носился по коридору как угорелый, его басовитый низкий голос пробирал меня до мурашек.
 
На дискотеки ходила из-за него, но он был там редким гостем.

Именно Олег мог бы стать моей первой любовью, а не Вовка, но Вовка оказался настойчивее. А ведь Олег больше подходил мне. Из интеллигентной еврейской семьи (мама учительница, отец фотограф в городской газете), Олег много читал, увлекался театром, музыкой.

Мы встретились с ним в институте. Педагогическом. Ну куда еще мог пойти юноша в нашем городе, где институт единственный? На руслит шли все, кто не годился ни на что другое.

Помню, как мне было обидно, когда, написав прекрасное сочинение на вступительных экзаменах, сдав все экзамены на отлично и хорошо, вдруг обнаружила на своем курсе одноклассниц, которым моя учительница русского языка еле натягивала троечки. Увы, потом именно эти девушки пошли в школу и всю жизнь там работали. Надеюсь, что за четыре года обучения они все-таки выучили все правила и научились писать диктанты.
 
Так вот я увидела Олега в аудитории, где нас собрали на лекцию. Только я попала в первую группу, где учились самые сильные по итогам экзаменов, а он – во вторую, а еще была третья, куда попадали те, кто сдал вступительные на тройки.

Но к середине учебы эта разница между группами стерлась. «Слабаки» брали целеустремленностью и старательностью, корпея над учебниками, а сильные частенько «звездились», переставали учиться и часто скатывались в троечники, имели по несколько задолженностей и даже становились кандидатами на вылет.

Так произошло и с Олегом. Он не умел учиться и не хотел. Что давалось легко из-за хорошо подвешенного языка (психология, педагогика, то есть что можно было насочинять, наболтать), то прокатывало, а вот принципиальной нашей Галине Петровне К. по языкознанию нужны были ее лекции, слово в слово. А это было под силу даже не каждому отличнику.

Зато Олег блистал на КВНах, вечерах – он ведь занимался в театральной городской студии.
 
Теперь это был высокий, под два метра, парень, с неизменными длинными волосами, свисающими по бокам лица с крупным носом и большим ртом. Я просто замирала, когда его видела. Меня тянуло к мужественности, которая от него исходила, и смелости, раскованности. Ведь я – миниатюрная и очень стеснительная.

Судьба свела нас на каком-то вечере, где я, наконец, блеснула своей музыкальностью, подыграв студентам «Гаудеумус игитур», а потом еще несколько советских песенок типа «Парта школьная мне снится». Покорила всех своим голосом.
Олег пригласил меня на вальс. Танцевать было трудно из-за разницы в росте. Мы пыхтели, старались скрыть дрожь и волнение. У меня пропал голос.

Потом шли домой через весь город пешком. Молчали.

Я была отравлена первой любовью и искала таких же отношений – думала, что Олег, как Вовка, будет приходить ко мне домой и мы будем вместе ходить в магазин и кино, как подружки, и я к нему привыкну, а он – ко мне, и только потом он сделает мне предложение и тогда я отдам ему свою девственность. Подарю.

Но с Олегом пошло совсем по другому сценарию. И я была в растерянности.

Он редко звонил, в гости не приходил, не звал меня ни в кино, ни куда-то еще. Он вспоминал обо мне, только если намечалась вечеринка.

На таких сборищах чувствовала себя неуютно – там все напивались, грубо шутили, единственное, от чего я млела и все прощала, это разговоры о книгах. Окружение здесь было начитанное – о многих писателях я слышала впервые.
 
Эти компании мне не нравились, я не понимала здесь своей роли. Потом Олег провожал меня до дома. Я спрашивала: зачем ты пьешь? Он отвечал, что лучше сейчас пить и гулять, пока не женат, чем делать это потом, когда женишься.

«Впрочем, я не собираюсь жениться до 30 лет». Эти его слова меня отталкивали.

Домашняя девочка, у меня все было разложено по полочкам. А он все делал не по правилам. Точнее, вообще ничего не делал.

«Очаровательная девушка может быть красивой, а красивая очаровательной – никогда». Эти слова относились ко мне. Он считал меня очаровательной. Это мне льстило, поднимало самооценку.

После института Олег не захотел работать в школе и его забрали в армию. Я его ждала, даже письмо одно написала. Он вернулся, мы встретились.
 
Интерес остался, но развития не было. Я по-прежнему не получала от него того, чего ждала. А он – того, что ждал он.

Я ничего не знала о его жизни – где работает, чем занимается. А сама звонить стеснялась – боялась показаться назойливой и нескромной.

Однажды он пригласил меня на вечеринку к другу. Я оделась провокационно – синий сарафан на бретельках. Загорелые плечи, пышная грудь, тонкая талия. При этом я совсем не задумывалась, зачем так одеваюсь, просто хотела нравиться. Когда после веселой вечеринки с вином, музицированием под гитару и анекдоты наш друг Толик предложил нам комнату для ночлега, я затрепетала, но не отказалась.

Мне было уже за 20, а я совсем не думала о сексе, только о возвышенных чувствах, платонических, все, связанное с «физикой» любви, казалось мне низменным и грязным.

Бедный парень! Я была рядом со своим прекрасным молодым телом и мужчина был мне приятен, но я не дала ему то, чего он так желал. Мы всю ночь пролежали рядом, я видела его красный от напряжения орган, прекрасный мужской член, таким размером можно гордиться и другая бы оценила, но только не я. Я испытывала только ужас и отвращение.

Как мне стыдно за себя! Чего боялась? Забеременеть без свадьбы? Он так трогательно шептал: «Ну чего ты боишься, дурочка. Мне будет очень приятно иметь от тебя ребенка». Но я не сдалась.

Утром мужчина был красный и совершенно разбитый, обиженный. Я бы тоже обиделась на его месте.

Как-то он пришел ко мне вечером «поддатый», мы сидели на лавочке у подъезда. И он вдруг сказал: «Вот женюсь на тебе… Ты пойдешь за меня?» Он был пьян, и я ответила: «Нет». Почему? Что за вредность во мне поднималась, что за дух противоречия?
 
Потом он пригласил меня отметить Новый год с его семьей. Моя тетя, гостившая у нас, сказала: «Ну, это серьезный шаг».

Сначала я отказалась, потом пожалела о своем решении и перезвонила. Новый год уже был встречен, и родители ушли спать, но Олег не отказал.

Мы тихо передвигались по комнатам, разговаривая шепотом. Я увидела, сколько у них книг (больше, чем у нас), как все чисто и со вкусом обставлено, какой интеллигентный уклад жизни в этой семье. Разве не к этому я стремилась?
Потом из комнаты вышел его отец. Олег стал перед ним оправдываться, я не поняла, за что. Объяснил загадочно: «Обжегшись на молоке, дуешь на воду».
 
Разумеется, я не была единственной, кому нравился Олег. Помню девочку в школе Наташу Б. – хорошенькое личико со вздернутым носиком, как у популярной актрисы Беаты Тышкевич, вся в кудряшках. Вот она была его первой женщиной. Отец пришел домой раньше и застал своего сына и эту девушку за интересным занятием. А ведь были еще школьниками.
 
Была еще одна попытка сделать меня женщиной. И опять я сама разрешила ему остаться у нас ночевать, но… Все повторилось по той же схеме. Целовались, раздевались, ложились, чувствовала его плоть, а потом сказала «нет» и вскочила. Как несчастен он был! Как стыдно мне за ту себя.

Нерешительность, шатания то в одну сторону, то в другую, свойственные знаку Весов, оторванность от реальной жизни ставили меня в самые нелепые ситуации, я много раз теряла подходящих мне мужчин именно из-за своего характера.
 
После этого он перестал мне звонить, а сама я не решалась. Потом я уехала в другой город, а когда в него вернулась в 90-е, его уже не было. Он успел жениться и уехал с семьей в Израиль.
 
Любила ли я его? Наверное, потому что горечь потери обрушилась на меня сразу, как только я поняла, что больше никогда его не увижу, придавила на долгое время.

Я вдруг стала сравнивать его со своим мужем, что не способствовало укреплению семейных уз, страдала сама, заставляя страдать других.

Я представляла, как жила бы с ним в другой стране, может быть, это было бы для меня большим счастьем, чем жизнь, наполненная бесконечными трудностями 90-х, коим не было ни конца ни края.
 
В снах я очень долго его искала, и мы никак не могли встретиться. Я просыпалась с чувством непоправимой потери, невозможности что-то исправить и что-то ему объяснить. Много лет этот сон отравлял мне жизнь.

Это наваждение прекратилось, когда я нашла Олега в «Одноклассниках» и рассказала ему этот сон.

И только тогда отлегло, и я смогла спокойно жить дальше.

А потом даже пришла к выводу, что все что ни делается, к лучшему. У Олега крепкая семья, двое детей, есть внук и будут еще. Он стал очень религиозен и толст. А я, наверное, не смогла бы жить в другой стране, да и климат там слишком жаркий.