Цена цепной реакции - 5

Долго хвастаться единственной в мире термоядерной бомбой Капитолий не смог; через почти полгода все газеты от Колумбии до Флориды кричали о советской бомбе. Хоть в ней и было, кажется, лишь четыреста килотонн, но даже эта мощность была в двадцать раз сильнее чем у той бомбы, что сожгла Хиросиму. Сенаторы негодовали и строчили многие строки о «красной угрозе»; военные выискивали нового шпиона, а то и целые отряды лазутчиков — не могли же Советы сами спустя считанные месяцы создать столь сложное устройство?

— Бен, а вы думаете, могли? — не мог не поинтересоваться у профессора Френк, пока они уже сентябрьским днём настраивали циклотрон. Настройкой, впрочем, занимался сам Гарди, закатав рукава посеревшего халата с въевшимися жёлтыми пятнами на воротнике и лацканах и причесав как мог отросшие русые волосы; Бен, хмурясь от головной боли, на которую профессорнередко жаловался последние месяцы, следил за действиями подопечного.

— Не стоит так громко… Могли и сами, разумеется. У них там и Шардецкий, и Курчатов, и Капица — и молодёжи хватает. Надеюсь, на симпозиуме в Женеве с ними познакомитесь.

— Было бы здорово! Но… Погодите! — Френк оторопело глянул на преподавателя, неловко дёрнулся и чуть не уронил фотопластинку. — Разве этот симпозиум не в мае?

— Осторожнее, тут падать некуда. Именно, в мае. Думаю, несколько статей о мюонных нейтрино — неплохой багаж, который можно будет туда взять, — профессор Голдвин задумчиво улыбнулся, осматривая установку и убирая ненужные обрывки проводов.

— Конечно, неплохой, — пробормотал Френк. Их статьи и в самом деле были достойны «Физикал ревью», но сказать, что он сам справился и с теорией, и с формулами, начинающий исследователь не мог. Френк сердито смахнул фотопластинки и свалил их в ящик, не заметив, как смял уголок одной из них и буркнув хмуро:

— Там же и вы многое писали…

Бен покачал головой, тепло усмехнувшись:

— От того, что мы писали многие из параграфов вместе, работа не стала менее ценной. Не скромничайте, Френк. Лучше подумайте, что повезёте в Женеву на вашу первую, можно сказать, взрослую конференцию.

«В Женеву…» Френк пропустил мимо ушей мягкую шутку о «взрослости» и неверяще ущипнул себя за руку; та покраснела, и боль казалась весьма ощутимой, но лаборатория не исчезла, и профессор Голдвин всё также сидел рядом. «Какой-то там Гарди — и Женева, с кучей физиков как Голдвин, а то и выше…»

Симпозиумы и конференции — во многом благодаря Бену, который не упускал из виду любую возможность «вывести в свет» своего ученика — Френк Гарди уже успел повидать. Молодой человек даже успел привыкнуть к тому, что солидное «Френсис Гарди», как значилось его имя в списке остальных выступающих, в самом деле относится к нему, а не к какому-то другому физику с точно такой же фамилией. Но то были симпозиумы и конференции местные, ради которых приходилось самое дальнее ехать в другой город на автобусе или поезде. Но в Женеву предстояло ехать не в вагоне третьего класса и не в пропитанном бензиновыми парами автобусе, где от запаха этого иной раз мутило — нет, туда предстояло лететь на самом настоящем авиалайнере, и лететь многие часы!

Да и другие участники… Одно дело знакомые Бен Голдвин или Швингер, а там — и Иван Шардецкий, и Фредерик Жолио-Кюри, и Эмилио Сегре, и ещё бог весть знает сколько именитых! И среди них какой-то там «Гарди»… Нет, может, лучше вовсе не ехать? Бен там и один справится…

Нет. Всё же не «какой-то там Гарди», и не юнец, уж двадцать лет исполнилось; отец вон Германию прошёл и не убоялся, а тут — всего лишь конференция. «Ещё струсить не хватало!» Что же, зря все эти часы, которые Френк в библиотеке и в лаборатории проводил? Или зря Голдвин столько сил на него одного потратил? Нет; к тому же по мюонных нейтрино пара мыслей была, надо только с трековыми снимками повозиться. Но ничего, пару десятилетий назад с куда менее удобной облачной камерой и то многие тысячи снимков делали; а тут почти вся автоматика.

Так что Френк повздыхал да закатал рукава полинялого халата. Время готовиться к Женеве. Отвлекаться, благо, было не на что; треклятая литература и философия, на которой Френк с куда большим удовольствием бы просто поспал, закончились — а уж с гальванометрами да облачными камерами Гарди управлялся даже более ловко, чем с кухонной плитой. Та и огонь сама случайно погасит, и кастрюлю с картошкой случайно сожжёт…

Одним словом, за физику с химией Френк не переживал нисколько. Не волновался он о ней и в тот мартовский день тысяча девятьсот пятьдесят четвёртого года, когда всё же решил последовать совету Бена и прогуляться вечером пару часов в парке. Снег всё ещё лежал неровными кучками на чёрной земле, но в новом пальто Френк холода и редких кружащих снежинок не чувствовал. На тропинках ещё бы лужи убирали или устроили тропинки так, чтоб луж вовсе не было! Но это уж не заботы Френка, а брюки от брызг потом и почистить можно. Зато птицы уже щебечут среди чёрных ветвей, и солнце греет не притворным теплом, как зимой, а настоящим. И в лавке отменный хот-дог попался — только какой-то слишком горячий.

— Тоже любите местную выпечку? — голос со скамейки неподалёку показался знакомым, и Френк подошёл поближе. Надо же, тот Хениш из этой… как же… «Глобус Компани», в шляпе явно не из магазина подержанных вещей, уминал столь простое лакомство, такое же, как у Гарди в руках. Эдгар Хениш тем временем улыбнулся:

— Какая неожиданная встреча, мистер Гарди. Добрый день, добрый день!

— Добрый, сенатор.

— О, вы уже знаете? Благодарю, — Хениш широко улыбнулся. Руководитель «Глобус Компани» стал сенатором пару месяцев назад — Френк слышал об этом по радио.

— Благодарю, благодарю, — нараспев повторил Хениш. — А как ваша физика? Как профессор Голдвин?

— Справляемся.

— Приятно это слышать, мистер Гарди. Надеюсь, вы не ввяжетесь в неприятности, как бедный Оппенгеймер. Сами понимаете, когда гонка с русскими не заканчивается, каждый толковый специалист ценится особенно, — сенатор, словно лектор или пастор, наставительно поднял пухлый указательный палец вверх.

— Спасибо… Простите? — Френк, который уже хотел было уходить, хоть и не успел оттереть с пальцев кляксы томатного соуса, нахмурился и остановился. — О чём вы?

— Ох, мистер Гарди, вам лучше и не знать. Хотя… Нет, лучше скажу. Наивность в наш нынешний век невозможна. Вот наш бедный Оппенгеймер: всерьёз решил, что ему позволят мешать государству делать то, что должно. Гениальный физик, но решительно не знает жизни. Идеалист! Но вы-то, мистер Гарди, — Хениш пристально глянул в глаза Френку, и тот потупил взгляд. — Вы-то уж благоразумны?

Френк Гарди не сразу нашёлся, что ответить.

— Ну… Наверно… Не знаю, я и в политике не смыслю…

— И не лезьте в неё, — Хениш привстал со скамейки и мягко похлопал оцепеневшего Френка по плечу. — Не лезьте туда, сынок, если не хотите оказаться на месте Оппенгеймера. Добрый день!

Кажется, послышались шаги, и на скамейке уже никого не было. Затренчал трамвай вдали, и молодой человек наконец поёжился, глянул зачем-то на пустую дорожку в парке. «Глупости… Какие-то глупости…» И чего вообще прицепилась эта новость? Как будто Оппенгеймер — лучший друг или родственник близкий! Но… Почему, хоть солнце и греет по-весеннему, а под пальто, под пиджаком и рубашкой — холод, как от трёх ветров?..