Заячья петля. Часть 3. Таёжные истории

 
   Семён, увидев  улетающих рябчиков,  вскочил на ноги и припустил вслед за ними.               
 - Сень, да брось ты их, - попытался я его остановить. - Ты их не найдёшь. Не успеешь. Темнеет  же. 
 
- Они улетели в распадок, там уже темно, - пытался  отговорить Семёна  Иван.  Но тот нас не слушал, его заусило. Дурной пример заразительный - Азуня  понеслась вдогонку за Семёном.  Спустя минуту оба пропали в лесной чаще.  Вскоре мы закончили с дровами и отправились в зимовьё.  Надо было разобрать вещи, определить по своим местам  продукты, боеприпасы, готовить ужин - себе и собаке. В общем, работы  хватало.  С другой стороны, всё привычно, всё знакомо, всё идёт  как – то само собой, по - накатанной. Где – то через полчаса, поскреблась в дверь Азуня.  Мы её запустили и стали ждать Семёна.  На улице  совсем  стемнело, должен уже подойти. Но прошло пять минут, и – десять, и – двадцать – Семёна всё нет.  И выстрелов  не  слышно, значит рябчиков не нашёл. 

   Видать, всё ещё ищет. Мы знали Сенину настырность, но не понимали, как он их там ищет  в  темноте. Вскоре Азуня опять запросилась на улицу, где  и  пропадала минут 20, после чего объявилась. Мы поняли: бегает она к Семёну. Но что он там, в этой темени,  делает, что его там держит?  Не понятно.  Мы продолжали  заниматься своими делами, но Семён не шёл  из головы.               
-  Может, он  там  соболя  нашёл  и теперь костёр под деревом раскочегарил,  чтоб подсветить, чтоб соболюшку высмотреть? - высказывает предположение Иван.  Но нет, если бы Семён нашёл соболя, то Азуня  вряд ли оттуда бы  ушла.  Оставалась бы до победы. Собака молодая, но смышлёная, с ярко выраженным охотничьим инстинктом. Я говорю об этом Ивану. Тот соглашается. Нет, здесь что – то другое.  А что?  - понять не можем.  Но время шло, Семён не появлялся, мы начали беспокоиться.  В тайге всякое может случится.  Местность ему не знакомая,  опять же, темнота. Несколько раз выходили на улицу, звали, прислушивались: в ответ - тишина. В очередной раз, когда вышли, всё так же  звали, всё так же прислушивались в надежде, что откликнется, но  Сеня  никак себя не проявлял.               
 - Надо дать дуплет, - говорю Ивану.  Тот возвращается в зимовьё  и вскоре выходит с ружьём.  Звучит два выстрела – один за другим.  Из стволов 12 - го калибра, словно  из пасти Змея  Горыныча,  вылетает  два  длинных огненных  языка.  Днём при выстреле их никогда не замечаешь. И если бы не приходилось стрелять в темноте, то и не знал бы об их существовании. Иван стреляет через определённый интервал - выстрелы сигнальные, зовущие. И тут, мы слышим  как со стороны распадка  кто – то с шумом, треском  ломится  через чащобник  в нашем направлении.  Треск раздаётся  чуть правее от того места, куда рябчики улетели, куда убегал за ними наш друг  Сеня. И вот теперь, в ночной тишине  кто - то шумно напролом продирается сквозь густые заросли соснового подроста. И мы с Иваном догадываемся - кто это может быть...               
 
- Ефимыч, что делать будем? По всему, здоровый медведь прёт на нас, а пули - то я с собой не прихватил, - шутит Иван.               
 -  А что делать?  Однако, обороняться  будем, как и положено в таких случаях:  свежим  говёшком.  Шибко, однако, он его боится, свеженького! – перевожу я шутку   напарника в известную в наших краях побасенку про встречу с медведем.  Иван всё ловит на лету и охотно включается в представление.
 - Однако, где  возьмёшь его, свеженького? -  причитает он гнусавым голосом.
 -  Однако, шибко переживаешь. Не переживай, паря,  не боись. Однако, найдётся свеженькое.  Вот, как увидишь медведя, так сразу и найдётся!
 - Успокаиваю я товарища.
 
   Видать, вся эта история с пропажей Семёна  напрягала нас ненашутку, раз мы среди ночи принялись разыгрывать порядком надоевшую, бородатую охотничью шутку. Конечно, мы обрадовались тому, что объявился наш товарищ. Нашлась пропажа! Просто - гора с плеч. Обрадовались, развеселились,  разыгрались – и, видать, переборщили.  Потому что, вдруг - наступила тишина, и мы поняли:  никто больше к нам не спешит, не рвётся.  Медведь – Сеня остановился, не дойдя до нас метров 40.  Просто стоит и молчит.  Слышим – вошкается,  отсапывается.  К нам не идёт.  Как это понимать?  Даже шальная мысль залетала в голову:  может,  не он?  А кто тогда?  Да чего уж там с ума сходить -  Семён,  больше некому.  Стоим, смотрим друг на друга, ничего не понимаем.  Иван,  наконец, догадывается  спросить:
 
 - Сеня, ты? 
 
 - Я, - отвечает нам Сеня каким - то хриплым, чужим голосом. 
   
 – А чего стоишь? Что там делаешь? - спрашиваю.  Не отвечает. Постояли, подождали -  всё то же. Не  идёт  к нам Семён. Так ничего и не поняв, пошли в зимовьё. Довольные  уже тем, что приятель нашёлся, мы  теперь сильно не мусолили эту тему.  Занимались своими делами.  Минут через 10  заявился  Семён. Вошёл, остановился у порога. Стоит, будто  пытается  сообразить:  что ему делать дальше.  Мы с расспросами не пристаём – вроде как, «сильно заняты своими делами»,  при этом,  исподтишка поглядываем на Сеню.  Он стоит  весь потный,  взъерошенный, обвешенный лесным мусором - какой – то опасливый, настороженный,  даже здесь, в избе. 

   Казалось,  что Семён своими мыслями, своими  эмоциями  всё  ещё там,  в  тайге,  в сумраке  ночи, и  ему  необходимо какое – то время, что бы  прийти в себя.  Сеня  рукой вытирает  пот со лба. Снимает вязанную шапочку, проводит  пятерней по мокрой  голове и начинает  выскребать  запутавшиеся  в  волосах  сосновые иголки,  небольшие  веточки…  Кажется, что делает это он как – то механически, затем  медленно  собирает в ладонь с волос, с одежды  лесной мусор, подходит к печке и бросает в огонь.  Делает всё молча, затем подходит к нарам, садится. Ружьё  кладёт рядом, на нары. Наши ружья висят на гвоздях на стенке тут же, но он не обращает внимания.  Какое - то время висит пауза, которую прерывает Иван.

 -  Сень, чего так задержался? - вроде,  между прочим спрашивает он.               
 -  Мы тут всяко гадали… Темно, что там делать? Переживать уже начали,- добавляю я.               
 – Да я, пока кружил по распадку за рябчиками, потерял ориентир…   А тут ещё и стемнело.  Как – то, моментом, -  Сеня говорит отрывисто.  Голос - хриплый,   нетвёрдый.  Временами срывается.               
 -  В общем, попал я… - продолжает Семён.

 -  Ведь знаю, что зимовьё рядом с распадком! Но чтоб выйти к  нему, надо выйти  из  распадка.  А выйдешь из  распадка, уйдёшь  не в  ту сторону – потом и распадка  не найдёшь в потёмках. -  Сеня говорит быстро, взахлёб, словно боится не успеть  всего высказать.               

 - Я и так чуть было не потерял его.  Шёл по распадку, не выходил  никуда, вроде, не сворачивал – и вдруг смотрю:  нет никакого распадка, куда – то пропал. Был хоть какой – то ориентир, а  тут бац – и того нет! И темнота вокруг. Хорошо, сообразил  вернуться обратно,  и как – то попал в него, попал в распадок. Повезло. И я решил - из распадка не уйду. Как - то спокойней. Думал, если что, то здесь, в распадке, перекантуюсь до утра, а посветлу уже выйду к зимовью.               
 
  – Ты, Сень, когда потерял распадок - это ты ушёл  в его вершину,  в противоположную от нас сторону. Сам по себе – то  он короткий, километра два будет, так что не удивительно, что ты прошёл его до самого конца.  Он там  переходит в лощину, а потом и совсем пропадает.  Ровное место. Хорошо, что сообразил вовремя  вернуться,- объясняю Семёну.

 - Да, повезло. С того момента, так и топтался  всё  по распадку.  Следил, чтоб не потерять. Всё – таки,  ориентир - знаешь, что  не ушёл далеко  от  зимовья.    
 
 -  Аза к тебе бегала? - спрашиваю.   
 
 -  Да, ко мне. Но я как – то не заметил – как убежала.  В какую сторону.  Звал, думал вернётся, но куда там.  Дунула и с концами.               

 -  А чего не покричал, - спрашивает Иван. – Или стрельнул бы, мы бы сразу сообразили, стрельнули бы в ответ.               
 -  Да как – то… знаю ведь, что зимовьё рядом.  Чего позориться. Надеялся, что  свет в окошке  замечу, или услышу что. Всматривался, слушал – ничего.               
 - Да мы выходили, кричали. Звали тебя. Это мы уж потом стрелять начали, -   рассказывает ему Иван.
 
  -  Не слышал. Ничего не слышал.               
 
  -  Ты, видать, в это время, как раз уходил в вершину распадка.  Далековато был, потому и не слышал, - высказываю своё предположение.    
 
  -  Да, видимо так, - соглашается Семён.               
  -  Так, а компас?  Компас – то у тебя с собой? - поинтересовался Иван.               
  - Да со мной, - с досадой  отвечает Семён. - А что с того?  Я, когда побежал за рябчиками, то не посмотрел направление.  Засуетился.   
 
  - А ты знаешь, Сень, ты ведь мог выйти к зимовью с помощью компаса. Даже несмотря на то, что не посмотрел на него, когда побежал за рябчиками, - говорю я Семёну. Тот смотрит на меня, и по - моему, не очень вникает  в мои слова. Он всё ещё где - то там, в ночной тайге,в распадке, в своих эмоциях. Но мне хочется, чтоб он меня услышал, вник. Может, пригодится в следующий раз - и я продолжаю.  Поскольку, ты из распадка так и не вышел, и  правильно сделал, молодец, то  у  тебя была  реальная возможность выйти к зимовью с помощью  компаса.
 
  -  Смотри,  речка течёт с севера на юг – это мы знаем, мы её переходили, видели, шли вдоль неё. Мы  речку перешли, и теперь находимся на левом её берегу. И, если ты в своём распадке повернулся бы лицом на юг (по компасу), то речка была бы у тебя справа. Вот и всё.  Это то, что тебе надо знать, чтоб выйти к зимовью. Я объясняю и  пальцем  провожу  по столу - с севера на юг.  Рисую.  Видать,  это  происходит  несознательно,  само собой, по привычке. Это мой  опыт, моё  железное правило:  потерялся в тайге – не носись, не психуй, не дёргайся - садись и рисуй.  Заставь себя это сделать - от этого, может, зависит твоя жизнь. Ты должен это сделать. Сделай - и всё будет нормально, если, конечно, будешь рисовать с понятием:  "вот так шла дорога, вот так я пошёл, так переходил речку, так она течёт." Надо всё рисовать, вспоминать и думать.  Мозги должны работать.  Обращаясь  к  Семёну, я замечаю, что  мои  выкладки больше интересуют  Ивана.  Сеня слушает  без интереса, его, судя по всему, мои рассуждения раздражают. 

 -  Ты пойми, Сень, ты  топтался по распадку  сколько часов!? А выйти мог, с помощью компаса, за десять  минут! - это уже  Иван  подключается. Он сразу понял  идею, как можно было воспользоваться компасом в возникшей ситуации.               

В самом деле, Сеня ведь и сам натерпелся, и нас напряг нешуточно. Мы ведь тоже ждали, волновались, звали. А ведь всего этого можно было избежать. И мы пытаемся объяснить Семёну, как он мог выйти из положения с помощью компаса. 
 
 -  Смотри, ты  по компасу  выходишь к реке – там  вдоль речки  набитая тропа.  Ты  сворачиваешь  вправо, на север (опять же по компасу),  идёшь по тропе 5 минут, и выходишь к роднику, где мы с тобой  набирали воду на чай.  Ещё пять минут ты поднимаешься по тропе  вверх, и  всё…  Ты дома! Понимаешь? - Иван горячо убеждает Сеню.      
    
 - Да ладно!  Хорошо  вам здесь, сидя за столом умничать! Там бы я на вас посмотрел…  Ночью… В тайге… К тому же темно, хоть глаз выколи,- Семён обрывает   Ивана,  ему надоели наши, как ему кажется, запоздалые  бесполезные  советы.  Дескать, чего теперь  мусолить. Мы поняли:  Сеня очухался, приходит  в себя.  И  ладно.   

 -   Кстати, о столе, - торжественно  произносит Иван и  направляется  к печке,   на  которой  томился в котелке  наваристый  вермишелевый суп на мясных консервах.               
 -   Не пора ли нам ужинать, господа?  Прошу к столу! -  Иван  аккуратно ставит на середину стола котелок, снимает крышку. Из котелка валит  густой ароматный пар.  Господа повторного приглашения ждать не стали - тут же засуетились.  Доставали хлеб, кружки для чая,  рафинад.  Сеня, наконец, вешает ружьё на гвоздь рядом с нашими ружьями,  и  тут  он замечает, как я достаю  из рюкзака  алюминиевую ложку.  Иван следом за мной достаёт такую же.  И  Семён, неожиданно для нас,  расплывается   в   самодовольной   улыбке - что - то там зреет у него на уме…   Он как – то  загадочно  поглядывает  на нас с Иваном, на наши ложки – глаза его лукаво сверкают   и смеются, словно, говорят: ну что?  Приплыли голубчики?  Сейчас  я вам  устрою…  Сеня   предвкушал и радовался.  На  лице его  сияла  счастливая,  ехидная  улыбка…               

 – Охотники!?  В тайге! Едят   алюминиевыми ложками!?  Да это просто позорище.  Ну, я вас сейчас умою!  Теперь я вас умою, - приговаривал  Семён,  радуясь, нежданно  привалившему  ему счастью:  уесть... умыть нас… злыдней… За всё то, что он от нас  претерпел. За  ехидные  насмешки  в  тот момент,  когда скрадывал      рябчиков,  за  дурацкое хихиканье,   когда   ломился  к нам  через чащу,  за  мытарства  в ночной тайге и за  высокомерные  наши   поучения  по возвращению  в  зимовьё.               
 
  -  А то, понимаешь, умничают  тут!  Поучают.  Мы и сами...  можем   поучить! – Сеня шутил, ёрничал, веселился! 
  -  Вот чем едят  настоящие таёжники! - торжественно произносит  Семён и вытаскивает из  рюкзака деревянную ложку – яркую, расписную красавицу! 

   Сеня  нас умыл!  Он  был счастлив, он  забыл о своих недавних злоключениях, он  опять был на коне и  победоносно   размахивал деревянной ложкой,  как лихой    кавалерист,  шашкой!  Было  впору  поаплодировать  другу, но   мы этого, при   всём желании,  не  могли  сделать.  Руки  были заняты.  Наши руки, как раз в этот   момент,  выгибали  те самые, опозоренные  Сеней,  алюминиевые   ложки. Мы гнули их   под углом  в 90 градусов, превращая ложки в черпачки  Дело в том, что  как выяснилось,  у нас  в  зимовье  пропало  не только стекло с керосиновой лампы. Пропали и металлические   небольшие мисочки,  из которых мы прежде ели.  Мисочки были совершенное барахло,  из заводской столовой,  для вторых блюд.  Как они к нам сюда попали из  столовой?  Это дело тонкое… да  и  что об этом  сейчас говорить -   всё равно они  пропали.   

    Блестящие, на вид  привлекательные - мисочки  были  очень  непрактичные.  Вторые блюда мы готовили  редко,  а  супы  приходилось в них доливать по нескольку раз, поскольку были они мелковатые. Но мы как – то приспособились, притерпелись  и пользовались.  Теперь они пропали, и всем придётся суп хлебать  из  одного   котелка.  Это  был  котелок Ивана: вместительный, но неудобный.  Он был   высокий и узкий.  Есть из него надо умеючи.  Для того мы и согнули наши  ложки.  Сеню  же,  с его  деревянной   красавицей – ложкой,  ждал сюрприз.  Мы с Иваном  уселись за стол и стали ждать Семёна. Наконец,  тот подходит, садится за стол, смотрит на нас, ждёт  …  Надо кому – то начинать.  И  мы с Иваном право первой ложки предоставляем Семёну.

  - Ну  что, Сень, ты наш гость, тебе и начинать, -  говорит Иван.
 
  -  Да и ложка у тебя к тому же  -  не чета нашим, -  добавляю я. 
 
  - Это уж точно, -  соглашается  Семён,  и  благословив нежным взором свою красавицу,  отправляет её в котелок.  Мы с Иваном  с ложками на перевес, застываем  в  напряжённом  ожидании  дальнейших событий. Сеня  слегка,  можно сказать, деликатно  проворачивает  ложкой в котелке - и мы понимаем:  делает это он совсем не для того, чтоб поднять со дна гущу,  и  чтоб ухватить  кусок пожирнее,  совсем нет.  Просто,  этого требует ритуал –  Сеня   это  знает.  Ритуал  же  для него – это святое.  Как – то  мы с Иваном   собрались  в тайгу, на несколько дней.  Иван  оказался  на тот момент без ружья, которое было в ремонте. Я ему посоветовал  попросить у  Семёна. Но тот ружьё  не дал - объяснил, что «жена, ружьё и трубка в чужие руки не даются». 

   Мы с Иваном оба были ошарашены.  И тем, что  Сеня  ружьё не дал, и тем, что  такой грамотный  оказался.  Мы - то ничего этого не знали.  И брали чужие ружья, если была нужда, и свои давали.  Да не только мы, и другие наши знакомые охотники так поступали.  Я  склонен думать, что Сеня,  и в самом деле, не дал  ружьё   Ивану, именно потому, что - «жена, ружьё и трубка в  чужие руки не даются».  Где – то он вычитал  или услышал  это выражение, оно ему понравилось,  и  когда Иван пришёл просить  ружьё, то  Сеня  был рад случаю – воплотить  народную мудрость  в  жизнь.  Сеня был педант.  Но справедливости ради, следует сказать, что  и романтиком  он тоже был.  Бывает  и  такое.  Говорят:  даже в Библии встречаются противоречия,  так чего говорить уж  о  нас грешных.
   
   У  Семёна  и ружьё,  и   боеприпасы, и  амуниция – всё  было  в идеальном порядке.  И  все причиндалы для  снаряжения патронов – для  папковых  гильз, для латунных.  И каждый патрон подписан:  и номер дроби,  и  когда снаряжён. Всё  у него  основательно,  всё  толково.   Но  всё таки,  охотником  в привычном  смысле,  он не был.  Мне  кажется, что Сеня любил не саму охоту,  а всё то, что сопутствует ей. Что  придаёт этому занятию, таёжной охоте, некий романтический ореол.  Всё таки,  кроме  своего  педантизма,  он не был лишён  и  «романтизьма». Он и книжки любил  читать про охоту.  И читал он не кого  ни - будь, а - Дриянского.  И всяким книжным премудростям  придавал  очень  большое значение.  В результате чего,  Иван и  отправился в тайгу без ружья.  И деревянная ложка,  как  обязательный  атрибут таёжной жизни, видать, тоже  оттуда, из  книжных представлений. 
      
   И вот сидим мы  с  Иваном  за столом.  Наблюдаем… ждём ...  Сеня, зачерпнув  варево, аккуратно вытаскивает  свою  ложку  из котелка и подносит ко рту. Губы у него сложены трубочкой, готовы дуть,  готовы  студить горячий суп.  Но вот незадача:  студить в ложке  особо  нечего.  Какая – то   малость на донышке  поблёскивает  жирным  пятачком, но её можно и не студить.  И так пойдёт.   Вытянутые  трубочкой губы остаются без работы.  Мы  с  Иваном, конечно,  никакого конфуза не замечаем,  и тоже приступаем к трапезе.  По очереди забираемся  в котелок своими погаными  ложками - черпачками, вытаскиваем  их полнёшенькими,  и подставив снизу краюху хлеба, аккуратно подносим ко рту и подолгу дуем, остужаем  содержимое.  Мы с  Иваном росли в многодетных семьях, да ещё и в деревне,  и относились к еде всегда уважительно.  Если ели с одного котелка – никто не позволял себе частить. Один зачерпнул, другой зачерпнул.  И не иначе.  Всё то  же происходит   и  теперь  за столом.  Сеня – ложку,  Иван -  ложку, я – ложку. Строго по очереди.     И так продолжается какое – то время.  Сеня ведёт себя, как партизан. Выдержка у него – можно  только позавидовать.  Всё у него  прекрасно.
 
 – Сень,ну как тебе суп?–спрашивает Иван. Он сегодня кашеварил. – Не пересолил я?
 
 -  Да нет,  не пересолил. Всё нормально, - отвечает Семён, как ни  в  чём не бывало.

   Мы продолжаем молча хлебать,  всё в том же ритме:   ложку  -  Семён,   ложку - Иван, ложку – я.               
   Сеня держится, но атмосфера постепенно накаляется.  Мы с Иваном всё время зыркаем друг на друга,  временами краюхой хлеба закрываем рот, который уже помимо нашей воли,  зубы скалит и предательски  прыскает,  и  мы  из  последних сил  сдерживаем  себя, чтоб не заржать вслух.  Пока котелок был достаточно наполнен, Сене ещё удавалось, хоть  что – то  поднять своей ложкой из котелка и донести до рта.   Но, когда мы с Иваном  котелок ополовинили, то Сенина ложка  совсем стала беспомощной. Пока он вытаскивал её из котелка, с неё всё  стекало обратно.  Согнуть  бы эту  ложку  черпачком – ей бы цены не было. Но, увы!   Пока в ложке что – то ещё   было, Сеня держался.  Проявлял характер.  Но когда ложка стала приходить к нему совсем пустой,  Сеня не  пожелал  участвовать в этой комедии.  Как бы там ни было:  хоть и не большого расточка,  хоть и плутает в тайге,  он всё равно, оставался сибирским мужиком  кержацкой закваски. Он уставился на нас  тяжёлым взглядом – мы  с Иваном   давились от смеха и ничего не могли с собой поделать. Сеня резко встал из – за стола  и поставил точку.               
 
  -  Всё, спасибо!  Наелся, - жёстко и сухо произнёс он  и небрежно швырнул ложку на стол.   Ложка  ударившись о столешницу  улетела под нары.  Иван бросился  доставать её.  Желание хихикать у нас пропало моментально. Мы видели:  Сеня обиделся всерьёз.  Иван старательно большим пальцем протёр ложку  и  бережно, я бы сказал, с большим почтением, возложил "их" на стол.  Мы тут же стали  Семёну предлагать разные варианты, чтоб он нормально поел.  Этих вариантов оказалось  море. И большая  общая кружка, которая  висит  при входе на гвозде бесполезно, и глубокая крышка котелка Ивана, прекрасно могла  сойти за тарелку,  и  можно было отлить суп в котелок – у меня их было два. И  ложки свои мы ему предлагали – ничего не надо было нашему Семёну. Он от всего отказывался, был с нами сух и сдержан. Мы изо  всех  сил  пытались найти подходы  к Сене, но он  был весь  в себе,  отгородился  непроницаемой стеной. Как – то не так всё повернулось.  Было неловко и тягостно.   

   Сеня  всё молчал, готовился ко сну.  Мы с Иваном  заканчивали дневные хлопоты, при необходимости  перекидывались словами,  но стали говорить как –то приглушённо, в пол -голоса.  Осталось покормить на  ночь   собаку. Я вышел во двор, где стояла её  кастрюля и сразу почувствовал:  что – то изменилось. Пошёл долгожданный снег.  Снежинки  были редкие, но они были. Они падали с неба и тихо ложились на землю. И что – то хорошее  поселилось в душе.  И с этой  маленькой радостью я возвратился в зимовьё и  стал укладываться на нары, где  мои приятели уже вовсю  сонно  посапывали.  Физические нагрузки на свежем воздухе дают о себе  знать.