Островки памяти

   
   Островки памяти
         рассказ
                Кондратенко Григорию Николаевичу посвящается.

 Григорий Николаевич не любил вспоминать о своём участии в Великой Отечественной войне. Лишь крохотные эпизоды, случайно рассказанные им о том времени, остались как  островки памяти у ныне живущих…
Перед войной семья жила в городе Алма-Ата. Папа работал прокурором, мама воспитывала пятерых детей. Гриша учился в ремесленном училище…
В один из воскресных июньских дней неразлучные друзья Гриша и Петя отправились в парк Культуры. Там должен был состояться концерт Ивановской оперетты. Но странная тишина поразила мальчишек.   Люди молча спешили к треугольным громкоговорителям. Суровым голосом диктор объявлял, что началась война. Понурый вид, испуганные взгляды взрослых заставили убежать ребятишек домой. Заплаканные глаза мамы, притихшие братья и сёстры, вернувшийся с работы под утро отец, – все события этого дня  легли чёрной тенью на сердце тринадцатилетнего Гриши.
На улицах стало заметно меньше мужчин. Добровольцы обивали пороги районного военкомата. Несколько раз наведывались туда и  Гриша с Петей.
- Не мешайте работать, – строго говорили служащие. – Вот сообщим вашим отцам – они вам накрутят уши. Лучше прилежнее учитесь и постигайте науку, ещё навоюетесь.
Алма-Ата стала не только пристанищем эвакуированных  со всего Союза, но и госпиталем, куда привозили сотни раненых. Их лечили и отправляли назад. В ремесленном училище ввели обучение военному делу.
Прошло два года, война продолжалась. Мальчишки взрослели.
- Пора на фронт, нужно армии помогать, – сказал другу накануне своего  пятнадцатилетия Гриша.
- Да, вон, сколько привозят раненых. Выживают не все. Скоро и воевать-то некому будет, – отозвался Петька.
- А мы на что? Полтора года постигаем науку молодого бойца. Хватит,  бежать надо на фронт.
Ветреным мартовским вечером сорок третьего года пробрались Гриша с Петей в поезд, что вёз выздоровевших солдат на фронт. Друзьям повезло: притулились они в уголке тёмного вагона, стараясь прятать свои лица и не привлекать к себе внимания взрослых. Уснули…
Тук-тук-тук, тук-тук-тук – услышал Гриша стук колёс быстро несущегося поезда. Открыл глаза. Светало. Петьки рядом не было. Вместо него сидел в военной шинели незнакомец, прижав к своей груди Гришину голову. Гриша пошевелился. Незнакомец это почувствовал.
- Товарищ боец, – прошептал мальчишка, – а где мой друг, что был рядом со мной?
- Сняли его ночью с поезда, – не открывая глаз, тихо ответил незнакомец. – Звать-то тебя как?
- Григорий.
- А меня Мустафа.
- Я на фронт хочу, фрицев бить. Можно мне с вами?
- Разберёмся. А пока спи, боец.
Так и прибыли Мустафа с Григорием  в шестьсот девяностый стрелковый  полк, который стоял на формировании, принимая новобранцев и поджидая тех, кто возвращался из госпиталей… 
- Сколько тебе лет, вояка? – строго спросил командир.
- Пятнадцать! – чётко и громко отрапортовал Григорий и, нисколько не смущаясь, добавил, – скоро будет!
- Отец твой кто? – рассматривал Гришины метрики командир.
- Прокурор в Казахстане, в Алма-Ате!
- Ты представляешь, что на фронте убивают и убивать придётся самому.
- Так точно!  В ремесленном училище нас готовили в бойцы Красной Армии!
- Да уж ладно, – смягчился командир, – выглядишь ты крепенько и старше своих лет. Решу вопрос, станешь служить в моей роте. В штабных документах будет храниться твой подробный домашний адрес. Отец, наверняка, рано или поздно разыщет тебя… Рядовой Каримов, – обратился командир к Мустафе, – помоги новобранцу получить в хозчасти подходящее обмундирование да держи мальчишку при себе, из виду не выпускай.
- А винтовку? – осмелев, спросил Григорий. – Я стрелять умею.
- И винтовку получишь. Со штыком, – вздохнув, ответил командир.
Мустафа, которому было около тридцати пяти лет, стал для Гриши настоящим опекуном, наставником и старшим другом. Взыграли и отцовские чувства. Так и шли они рядом по дорогам войны, испытывая все её тяготы: бежали за идущими впереди танками, стреляли, сидели в окопах в ожидании новых атак, во время передышки окуривали нательные рубахи над костром… Но однажды произошёл случай, который Григорий будет помнить всю жизнь.
 Было это на территории Германии. Прошли танки, поддерживаемые авиацией, очищая местность от основных немецких войск, тесня врага к Кёнигсбергу. Остались разрозненные немецкие подразделения, с одним из которых с ходу вступили в бой. Ротный   с криком «ура-а-а», с пистолетом в поднятой руке ринулся вперёд, увлекая за собой бойцов. «Ура-а-а!», – в едином порыве, подхватили солдаты, стреляя на ходу, сминая и обращая противника в бегство. Неожиданно перед Григорием возникла худенькая  фигура убегающего немецкого солдата. Гриша настиг его. Тот обернулся: бледное молодое лицо,  синие, полные страха глаза немецкого мальчишки встретились с недоумённым взглядом серых глаз русского ровесника. Руки машинально двинули винтовку к груди противника. Блеснул штык. Перехватило дыхание.
- Вперёд! Гриша, вперёд! – кричал Мустафа, как всегда оказавшийся рядом.
Наступило затишье после боя. Солдаты разместились вдоль уцелевшей стены разрушенного дома. Мустафа, встав на колени, шептал свою молитву. Гриша, едва прикрыв веки, вспомнил эпизод штыковой атаки. Да, стрелял, убивал врага, но чтобы вот так: глаза в глаза… Это было впервые. Тяжёлые воспоминания отозвались в Гришином сердце острой болью. «Кто послал этого паренька в пекло войны? Или он, как и я, бежал на фронт добровольно? Но ведь я защищаю свою Родину. Кто придумал эти войны?» –  задавал вопросы Гриша сам себе…
Сидели в окопах на подступах к Кёнигсбергу, готовились к выполнению приказа командования – штурму города-крепости, опоясанного несколькими рядами траншей, большим количеством дотов, десятками фортов, окружённых рвами, наполненными водой. Солдаты внимательно слушали своего командира:
- Сильна крепость, но мы идём после налёта нашей авиации, ударов артиллерии, за танками. Наша пехота всегда отличалась быстрым решительным наступлением. Не подведите, братцы!               
- А мы никогда и не подводили. Правда, Григорий? – шепнул на ухо Мустафа младшему товарищу.
- Это точно!
- Дай-ка, на всякий случай, я посмотрю твоё оружие.
- Обижаешь, – ответил, усмехнувшись, Гриша, но винтовку Мустафе отдал…
В окопах, в местах сосредоточения войск, готовящихся к штурму, из рук в руки передавались листы с текстом клятвы гвардейцев на верность Отчизне и своему народу. Солдаты клялись не щадить жизни в одной из последних схваток с фашизмом. Взяв в руки листок, Гриша почувствовал гордость за взаимную причастность к предстоящему великому штурму. Он старательно вывел под клятвой свою фамилию – Кондратенко Г.Н. Рядом размашистым                почерком подписался Мустафа.
Штурм не прекращался ни днём, ни ночью. Шёл четвёртый день. Устали до изнеможения. Трижды в сутки через громкоговорители с передовых позиций наших войск призывали врага прекратить бессмысленное сопротивление. Немцы понимали, что судьба Кёнигсберга предрешена.
Почти все форты города были окружены рвами с водой. На одном из таких участков оказалась рота шестьсот девяностого стрелкового полка. «Как преодолеть широкий ров глубиной до семи метров с наименьшими потерями?» – размышляли военные руководители. И придумали. (Талант военоначальника всегда измерялся минимальными потерями своих солдат.)
 - Рядовой Кондратенко! На вас возлагается ответственное задание! – перед всей ротой чеканным голосом произнёс командир. Немного помолчав, по-отечески добавил, – постарайся, сынок.
К краю рва причалили лодку. Впереди с белым флагом находился Григорий.  Мустафа – на вёслах. Офицер-переводчик – сзади. Медленно поплыли. В чёрной воде отражались вспышки рвущихся вдали снарядов. Гриша сидел, не шелохнувшись, крепко сжав в руках древко флага, понимал, что в любую секунду его жизнь может оборвать вражеская пуля. Душа замерла. Память унесла в Алма-Ату, в родной дом, к родителям, братьям и сёстрам, с которыми он даже не простился, убегая на фронт. Вспомнил Петю. Где он теперь?
Немцы на противоположной стороне рва поняли, что в лодке с белым флагом совсем юный боец, почти ребёнок… Всё обошлось. Наш переводчик предложил немецким офицерам сдаться без боя, чтобы избежать бессмысленной гибели своих солдат и укрывавшихся в подвалах  домов мирных жителей. Предложение было принято. Рота без потерь переправилась через ров…
 Немцы сдавались целыми подразделениями. Но в центре города были многочисленные очаги сопротивления. Они открывали огонь из окон полуразрушенных зданий. Бои продолжались.
Советские пехотинцы продвигались по улицам Кёнигсберга. Мустафа, как и обещал когда-то командиру, был рядом с Григорием. Неожиданно группа вооружённых оголтелых фанатиков выскочила навстречу из подвального помещения догоравшего дома. Стрельба, дым, крики, разрывы гранат… Грише показалось, что Мустафа споткнулся – упал как-то на бок. Он протянул старшему товарищу руку, чтобы помочь встать, и увидел алую струйку, она прокладывала путь от виска к щеке. Гриша опустился рядом на колени. Бегущие солдаты перепрыгивали через Мустафу, задевали сапогами Гришу.
- Вперёд! Не отставай! – шепнул из последних сил Мустафа.
Через секунду Григорий понял всё. И будто неведомая сила подхватила его с колен. С клокочущей яростью, ненавистью в груди он понёсся на врага.
   Смерть страшна всегда, но особенно горька в самом конце войны, когда в солдатском сердце уже жило ощущение близкой победы. Всю жизнь образ старшего друга Григорий Николаевич носил в своём сердце…
 После Победы командование направило Григория на учёбу в сто двадцать шестую отдельную бригаду учиться на водителя гусеничного бронетранспортёра.
Григорий Николаевич награждён медалью «за взятие Кёнигсберга». А ещё его грудь украшали Орден славы третьей степени, Орден Великой Отечественной войны второй степени, медали «За отвагу, «За победу над Германией».
После войны тридцать лет он посвятил себя  школе и своим воспитанникам. Это был талантливый педагог, которого любили благодарные ученики и уважали коллеги.