14 гл Лечу я в самолёте над Бразилией

Лечу я в самолёте над Бразилией

Вскоре дед вернулся с бутылкой армянского коньяка. В своей компании он явно скучал. Мы выпили и вот что он нам рассказал, правда, часто сбиваясь и не всегда возвращаясь в нужное русло своего повествования. Но мы и так понимали его немного бессвязную речь. Так что вы уж извините, если будут какие-то отступления.

— Работал я когда-то в гражданской авиации, — начал рассказывать дед. — Хотя об этом мало кто знает из моих товарищей, вот они сейчас едут там в купе. Неприятная скажу вам история вышла со мной в Бразилии, слава богу, все тогда живы, остались, а меня списали тогда из отряда по здоровью вроде как бы. У нас всегда так было, чтобы найти стрелочника, нужен был крайний и им оказался я. В своё время, когда я был лётчиком, летали туда-сюда, Лондон-Шмондон, Париж-Мармиш, а сейчас едем мы вот, значит с товарищами сейчас в этом поезде туристами мир наш Российский посмотреть. В поход собрались в кои веки на Камчатку.

— А что там с Бразилией? — спросил Виктор.

Мужик повёл бровью, типа наливай, щас скажу. Ему налили, он выпил и продолжил.

— Ну, это типа про то, «как лечу я в самолёте над Бразилией». Везли мы тогда гуманитарный груз малоимущим индейцам. Но практически это был бартер они нам листья коки, табак, какао бобы — мы им жратву и всякое барахло, тряпки, тапки, свитера, валенки… У нас самолёт франко-итальянской компании ATR-72 ничего так машинка надёжная.

Рассказ мужика разошёлся надолго, за ним уже раз пять приходили его друзья, потом приходила требовательная внучка.
— Хватит муха тут командовать, иди спать! — сказал ей, как отрезал дед.
— Ну, погоди, вот приедем я всё расскажу... — сказала девочка и, насупившись, ушла.
Чтобы убить долго тянущееся время, мы выходили в тамбур, где курили, потом сходили по очереди в сортир, снова покурили. Мужик принёс ещё бутылку коньяка, и пил больше чем мы не замечая, что мы в свою очередь воздерживаемся, то есть пропускаем.

— Поднялись на 8 тысяч, — рассказывал бывший лётчик, — а там сплошь чёрные облака в три километра в разрезе, что делать — идём в густой облачности, опасно. Впереди как сказали по радио, был грозовой фронт. Пришлось делать обход, а это потеря горючего. Можем не долететь, и брякнутся в океан. А кто нас там будет искать. Кому мы на хрен нужны. Акулы опять же и глубина такая, что мама не горюй, пока дотянешь до дна, обглодают на десять раз, так что сам на себя похож не будешь.

Мы сходили к друзьям бывшего лётчика успокоить, мол, расскажет пилот свою былину и придёт. Я там угостил всех сигаретами, потом мы сходили в ресторан поезда, где пообедали. Мужик прямо в ресторане разошёлся и давай травить историю. Все кто там был затаив дыхание, слушали рассказчика.

— Внизу облака клубятся, видим, чуть поодаль летит французский военный самолёт, я показал ему кулак ради смеха, он ответил знаком, что ему по фигу. Проводил  нас немного, потом сделал разворот, и пролетел перед нашим курсом, крутанув бочку, решил гад пощекотать нервы и, сделав затяжную мёртвую петлю, ушёл, растворившись в облаках. Но это нарушение эшелона, то есть воздушного коридора для гражданских самолётов. Форменное хулиганство! Ну, мы откашляли на Землю что, мол, так и так какая-то сволочь нам пересекла путь. Отвечают, мол, не парьтесь, это местный придурок забавляется, купил старый самолёт подмандил и летает, пугая самолёты, постоянного аэродрома не имеет, как и документов на пилотирование. И таких идиотов, там оказывается много. То верхом на гигантской надувной колбасе катаются, прицепившись за старый американский В52 и гоняют, причём быстрее, чем любой пассажирский самолёт. А один чудик 40 лет собирал челнок и в космос улетел, до сих пор ищут. Pobrekitos, то есть придурки! А то рассказывали как один наш турист из Екатеринбургской музыкальной комедии, фамилия у него такая знаете бородатая, Капленко что ли, принял на грудь и, открыв дверь частного самолета,  полез на крыло! Ладно бы так он ещё начал распевать, что ему без баб на свете житья нет.

— Без женщин жить нельзя на свете, нет! — пропел Виктор.

— А вот она самая, — сказал пилот. — Ну, понятно, с какого бодуна... парень полез за борт. Его успокаивать, а он наоборот давай петь, что он цыганский барон. Да какой из него барон, что я цыган не видел! Одно время с Сенкевичем летали к Хее... хеер... далу мать его так! Ну и фамилию себе паря выбрал, так Юрка тогда так набрался, что начал скандалить, почему ему парашют не выдали. Потом его еле из самолёта вывели, ну облевал он там весь трап, в первый раз что ли. А один нигерийский князь так вообще не сходя с трапа сходил по большому. Это у них оказывается в порядке вещей. Подтёрся своей же цветастой сутаной, да так и пошёл на выход!  Был ещё случай, когда Косыгину в тарелку положили варёные пальцы, украсив зеленью. Он их вилкой поколол думая, что это сосиски, а когда распознал  что это такое, не стал выделываться и обглодал их до самых косточек за что получил от принца Омана перстень с огромным рубином с наказом не сдавать в Гохран. Что делать, каннибалы. Хрущ, когда узнал что ел его товарищ по партии, не мог с ним здороваться, воротило...

Разошлись, поспали часика два-три, вскоре тот мужик нарисовался и давай рассказывать — «лечу это я над Бразилией».

— Штурман сверил маршрут, пока вроде всё хорошо идём по курсу. Проводница Клавочка принесла чай. Достали купленные ещё в порту пирожки с повидлом. Второй пилот уединился со стюардессой в сортире «вроде как что-то там сломалось» и надо починить, да что-то у них там не заладилось…

Тут приходит его жена первая так сказать стюардесса вроде сержанта и начинает кудахтать под дверью.

— Ты тут, а там тебя ищут, ёканый ты бабай.

— Да пошла ты… — через дверь отвечает супруг.

Ну, там началась перебранка.

Оставив кабину на автопилоте, мы вышли в салон, там крики евойной супружницы. Короче застукала она мужа с Клавочкой на том "ремонте".

Минут через двадцать "Ремонтники" вышли и сказали, что сортир работает и можно отправлять естественные надобности. Ну, я второму пилоту, что же ты так долго-то… и ляпнул сдуру что, мол, надо было инструмент взять. Евойная рыжая баба всё поняла, посмотрела на нас строго и, дав мужу, крепкий подзатыльник — "я с тобой дома разберусь", ушла к себе.

Проходящий мимо нас проводник, сказал, что пропускаем скорый.

Мужик снова рассказывает, как они летели над океаном. Загнали нас вдруг в тупик, я имею в виду поезд, стоим сутки, и что-то у них там сломалось, в общем, никуда не едем.

— Наш бортмеханик бельгиец по батюшке Эрик Густав Робертсон курочку нам приготовил на вертелах, как в тайге над костром, потрясающе, пальчики оближешь, — вдруг протрезвел бывший пилот и показывает, что готов продолжать дальше рассказывать.

Мужик, бывший лётчик оказался отпетым пьянчугой, принёс ещё бутылку коньяка.
— Ребята, не беспокойтесь, у нас два ящика... А вскоре показался берег Бразилии весь зелёный такой, речка внизу Амазонка растеклась сначала ручейком, а как стали снижаться превратилась в огромное болото. В бинокль видно как крокодилы ползают.

— А пираний видели? — спросил Саня.
— Да какой там, если крокодилы как спички в речке, - ответил пилот.

Вечером сходили в ресторан, посидели, попили коктейли, музыка, танцульки с жопастыми бабами, куда торопится, всё равно никуда не едем.

— А тут мотор начало клинить и штурвал начал выёживаться, — продолжил вести свой долгий рассказ, пилот прямо в ресторане прерывая его между приёмами на грудь. — Тут уж и сама Клавочка, видя, что дело плохо, потащила в сортир второго пилота да у них снова ничего не получилось. В туалете как мне потом доложили какой-то коммунист заперевшись изнутри начал петь революционные песни. Ну, это понятно, когда из второго двигателя тонкой струйкой тянется чёрный шлейф то поневоле, захочется петь «Смело товарищи в ногу»… трезвый так бы не запел. Правда, с каким-то странным акцентом, но мы тогда не поняли.

Пришли в ресторан пьяные золотоискатели вахтовики, ну, мы чтобы не смотреть им в красно-синие рожи ушли в своё купе. Правда, одному в запале по морде съездили раза четыре, пять, десять, пятнадцать, чтобы при дамах не выражался.

— И тут что-то как шарахнет позади борта. Я штурвал туда-сюда, туда-сюда, звон в ушах и тут самолёт начало кренить влево. Ну, всё думаю, наркоторговцы из зенитных орудий бьют. Случалось там и такое.

Вдруг запахло электропроводкой. Пассажиры в панику. Кто-то сгоряча в окно на полном ходу скакнул. Прибежал бригадир поезда начал выяснять, кто чинарик под матрац засунул ну, слава Богу, потушили, вылив целое ведро воды.

— А тут ещё хуже приключение, хвост стал трещать и распадается на части. Я что есть мочи удерживаю штурвал, чтобы не свалиться в штопор. Когда отказал правый двигатель решаю что садиться буду на одном на виднеющуюся впереди горку, и веду самолёт на неё.

Мимо нас из ресторана прошли золотоискатели, унося своего товарища уже готового.

— А я уже прикинул, как буду садиться, — рассказывает бывший пилот, — как только лягу на верхушки деревьев, соскользну, значит через них на вершину горки, чтобы значит носом не уткнуться в землю. А там глядишь, кустики будут помягче, и дай бог не разобьёмся. А пока крепко удерживаю штурвал, рука немеет от напряжения, вывожу самолёт на курс и тут загорелся левый двигатель, после чего взрывом разнесло полкрыла, самолёт стал кружиться в штопоре. Через дыру в салоне гуманитарку и пассажиров стало выбрасывать пачками. Какой-то мужик, в салоне вцепившись в кресло от которого его начало отрывать орал благим матом в наш адрес.

— Вашу мать! У меня диссертация не дописана. Как же я жене покажусь!

Мужика вместе с креслом так и унесло в отверстие.

— Не допишет, жаль, жена расстроится, нервы, понимаешь.

Ну, мы тут успеваем по сто пятьдесят из фляги, огурчик и прощаться. Смотрим вниз, а там крокодилы, решаем стреляться. Разобрали пистолеты, мне достался, ну, гадство какое-то, газовый пистолет. Нет, думаю, Миша Н. Ромм, лучше тебе повесится, ищу верёвку, а её у нас нет по инструкции. Ну, прямо горе. Там внизу всё кишит крокодилами. Живьём же сожрут. Просто неприятно.

Вдруг стук в кабину, спрашиваем.

— Кто там?

— Это я Клавочка, — доносится снаружи плачущий голосок.

Смотрим в окошко никого, потом опять стук, что за чёрт, а потом сообразили, это последняя живая стюардесса внизу двери скребётся. Дверь открыть не можем, заклинило, бедняга.

Второй пилот говорит мне что так и не успел её трахнуть, жена с коммунистом помешали.

От таких переживаний пошли покурить в тамбур, бывшего лётчика развезло, так что на ногах еле, еле, стоит, но идёт с нами. Там он весь расплакался, пустил сопли, пришлось вытирать, ведь дело близится к развязке. Ну, мы его успокаивать, а он вдруг и говорит, мол, не надо его жалеть, и, упав на колени, стал, неистово крестится, на невидимую икону и бить поклоны. А потом как заорёт по-немецки.

— Gib mir das Seil.

Потом на него нашло просветление, и он, распахнув рубашку, показал золотое двойное тату медали на обеих грудях «Congressional Gold Medal» в обрамлении цветных перьев и каких-то знаков шитыми золотыми нитями сказал, что за это надо выпить!

— Откуда такая наколка? — спросил его Олег.

— Американцы мне как командиру экипажа давали эту медаль, а такую же только именную в своё время вручили Чарльзу Линдбергу, лётчику который первый перелетел через Атлантику из США во Францию в 1927 году, ну, типа в знак признательности, что ли… Сначала хотели именную вручить, а потом наши заартачились — пришлось бы давать золотую звезду героя. В общем американцы пошли на по пятую но чтобы хоть как-то сгладить взаимоотношения дали не именную, а в честь того лётчика, а наши отобрали суки! Сказали, мол, это диссидентам Щаранским можно было, а ты советский лётчик. Твари! А золотую медальную татушку мне знакомые пилоты из Венгрии сделали поверх индейских наколок. Часть пёрышек осталось, вот тут вы их можете видеть. Индейцы нас тогда вытащили…

— А за что американцы медаль давали?

— Да я оказывается гражданку США спас, она с нашим коммунистом в сортире заперлась, ну и живой осталась. Ну, это потом выяснилось. А тот коммунист шпионом оказался, сволочь! Знать бы наперёд я бы этого Аглаида Гогенцоллерна собственноручно унитазе утопил.

Пилот продолжил рассказ.

— До земли остаётся совсем немного, короче, успеваем ещё выпить по стопарику. Вдруг со стороны салона по двери начинают наноситься глухие удары, а это что ещё. Смотрим в окошко, никого.

И тут наш самолёт, вспыхивая факелом в воздухе, разламывается пополам. Всё как с Челленджером, вдруг дверь от ударов распахивается, смотрим, а это Клавочка, вцепившись за косяк, ползёт к нам с ледорубом и хрипит.

— Ну, твари, бросили, теперь вам всем привет от Троцкого!

Радист успевает отстучать Родине, прости, прощай… и мы, входя в крутое пике, врезаемся в гору, но соскальзываем на брюхе по склону к реке. Крокодилы, тот час, очистив пляж у реки, бросаются кто куда. В салоне уже всё горит, пилоты кричат. Коммунист, запершись в сортире свой репертуар, совсем попутал и запел «Прощайте, скалистые горы». Плохо то, что развалины самолёта проехали по склону до мелководья, и тут в воде всё и закипело. Это крокодилы опомнились и радостно кинулись обратно.

Теряя сознание, по инерции держусь за раскалённый от пламени штурвал, тяну его на себя, жму его в руке и так мне больно и горячо, что кожа начинает плавиться. Такая боль парни, словно кишки через жопу вытаскивают. Водки нет, облизываю горлышко бутылки и… взрыв!

Очнулся, лежу на боку, смотрю куда-то вдаль, а там облака плывут, люстра под абажуром весит. Вдруг чувствую, как меня за руку крокодил под воду тянет, я в слёзы и как закричу… вдруг слышу.
— Миша, Миша!
Повернулся, а стуле напротив меня сидит Клавочка с зелёными как у кошки глазами и улыбается как дура…
Закончив свой рассказ, дед посмотрел на пустые бутылки на столе и сказал, что ему кажется, хватит.
Виктор вызвался его проводить, но дед сказал, что он сам, мол, курс он помнит.
— Полечу прямо на Канаду.
И улетел.