ПРЕДИСЛОВИЕ
"Разве можно не стремиться к нево зможному ".
Арно Хирдман, шведский писатель
Показать войну такой, какой она была, - это естес твенное стремление всех пишущих о ней. Не уклонился и я от попытки описать фронтовую жизнь в ее подлинном проя влении в пределах того, что пережито мной и моими бое выми товаришами. По этому поводу Виктор Астафьев выра зился так: "Мы еще не начинали как следует рассказ о войне. Еще на подступах к этому. Надо хотя бы описать исторические факты и частные судьбы солдат" ("Правда", 30.06.89.).
В армию я попал в июле 1941 года в числе ЗО-ти до бровольцев-студентов Московского геологоразведочного института, Московского института цветных металлов и зо лота и Иркутского горного института, проходивших прак тику на оловоруднике "Хапчеранга" в Читинской области.
Три месяца я учился в полковой школе 553-го пехот ного полка, дислоцировавшегося на станции Антипиха (Чи та 2-я), два месяца был командиром отделения в той же части, а в декабре 1941 года был направлен в Черниговс кое военно-инженерное училище, находившееся в г. Иркут ске. С октября 1942 года и до конца войны служил в дол жности командира саперного взвода и роты на Волховском, Ленинградском, 2-м и 3-м Прибалтийских фронтах.
По совету однополчан решил остановиться на описа нии собственно фронтовой жизни. В мемуарах затронуты судьбы людей одной небольшой части - 440-го отдельного саперного батальона (ОСБ) 377-й Валгинской Краснозна менной стрелковой дивизии. И батальон, и дивизия - са мые обыкновенные, образованные в начале войны и расфор мированные сразу после ее окончания. Они не отличаются от сотен других частей и соединений военного времени. И участвовали они в рещении задач, которыми изобиловала война, не выделяясь выдающимися операциями. Главные пе рсонажи записок - это средний командный состав: младшие лейтенанты, лейтенанты, старшие лейтенанты и капитаны, то есть офицеры, носящие маленькие звездочки на погонах с одним просветом. Кто-то из американских военачальни ков заметил, что Вторая мировая война - это война лей тенантов. Такое определение раскрывает роль командиров взводов, рот и батальонов, непосредственно ведущих в бой главную массу войск - солдат и сержантов, владеющих основными видами оружия и всей военной техники, могущих заменить как вышестоящих начальников, так и младших командиров и рядовых.
В книге описаны подлинные события и подлинные ли ца. Изменены лишь имена и фамилии нескольких женщин. Недостоверные сведения оговорены в тексте.
Восстановить события военного времени мне помогли соратники: капитаны Баталов Василий Дмитриевич и Мелен тьев Геннадий Александрович, лейтенант Бородинов Васи лий Акимович, ефрейтор Рутковский Николай Константино вич, старший сержант Мозокин Николай Никонович, рядовая Федорова (Ефимова) Антонина Ивановна (звания указаны такими, какими они были в конце войны). Редкую запись передал мне лейтенант Давид Борисович Спектор: список населенных пунктов, пройденных батальоном, начиная с 12 апреля 1944 года по май 1945 года, с указанием дат на хождения в этих пунктах и расстояний между ними. Важ нейшим свидетельством боевых действий при форсировании реки Нарвы и захвата плацдарма на ее левом берегу в ма рте 1944 года является сохранившаяся записка комбата 1249-го СП капитана Анатолия Алексеевича Запорожца. Шаг за шагом удалось восстановить ход боев при прорыве ли нии "Мариенбург" благодаря детальному очерку - хронике Петра Алексеевича Дятлова ("День за днем", Печоры, 1989 г.).
Неоценимую помошь оказала мне Нина Дмитриевна Ка расева, с которой мы учились вместе в институте, сохра нившая мои фронтовые письма к ней.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВОЛХОВ И НАРВА
НА ФРОНТ
Ты что впереди увидала? Заснеженный черный перрон, Тревожные своды вокзала, Курсантский ночной эшелон.
В.Луговской
Ускоренный курс обучения в Черниговском военно-ин женерном училище - 11 месяцев вместо двух лет - я окон чил в октябре 1942 года. Училище размещалось на окраине Иркутска в так называемых Красных казармах. В училище были набраны военнослужащие из сержантского состава, имеющие высшее, незаконченное высшее (не менее 3-х кур сов) и среднее специальное образование. Кто-то, несмот ря на тяжелое положение страны в 1941 году, заботливо готовил офицерские кадры. Курсанты-армейцы не нуждались в обучении военным порядкам, а их гражданское образова ние помогало легко освоить военно-инженерное искусство.
Приказ о выпуске подписал Верховный Главнокоманду ющий И.В.Сталин. Большинству выпускников было присвоено звание "лейтенант". Распределили нас по всем фронтам с юга на север по списку в алфавитном порядке. Мне выпало ехать на Волховский фронт.
Экипировали нас по-боевому: в теплое, удобное, прочное. Все мы быстро обзавелись "кубарями" - знаками различия в виде квадратиков в петлице. Два квадратика обозначали звание "лейтенант".
Выпуск не оглашался. На вокзал уходили поздно ве чером в темноте походной колонной. Никаких проводов. Только краткое напутствие при построении. Однако на во кзале нас уже ждали. Девушки, главным образом студентки медицинского института, пришли поздравить и проводить своих друзей с цветами. И где они умудрились найти цве ты в такое время? Здесь ведь уже стояла зима. Ждали мы, пока подадут состав, около часа. Сначала образовалась общая толпа, слышались шутки, смех, кто-то звал кого- то, о ком-то вспоминали, спрашивали. Постепенно все ра зошлись, разбились на пары, группки. Были и хмурые оди ночки. Подошел поезд и сразу последовала команда: "По вагонам!". Девушки, собравшись вместе, запели:
- Вот умчался поезд, рельсы отзвенели, Милый друг уехал, может, навсегда. И с тоской немою вслед ему глядели Черные ресницы, черные глаза...
Было ли это расставание навсегда? Наверное, у всех по-разному. Во всяком случае, романтическое продолжение одного знакомства мне достоверно известно. Иркутяночка, за которой не без успеха ухаживал мой друг Сема Лирцман, в 1944 году служила во фронтовой цензуре, и к ней попало Семино письмо, из которого она узнала его адрес и списалась с ним. Они сумели перевестись ближе друг к другу, а в конце войны поженились.
Ехали мы весело. Шли жаркие разговоры. Иногда за водили песню. Кое-кто имел "горючее" (не иначе в Иркут ске девчата подбросили). Сопровождающий - старший лей тенант - ни во что не вмешивался и, видимо, был рад случаю отдохнуть. В Омске стояли долго. Большинство но воиспеченных лейтенантов пересели здесь на южную ветку, направляясь к южным и центральным фронтам, особенно в район Сталинграда. Так что все с фамилиями, начинающи мися с буквы "А" до буквы "П", оставили иркутский по езд.
Здесь я расстался с дорогими друзьями Львом Арешкевичем и Семой Лирцманом, с которыми я закончил до войны три курса Московского геологоразведочного инсти тута, жил с ними в одной комнате в общежитии, а с Семе ном мы были еще сверстниками по школе: в 1938 году вме сте закончили десять классов в 1-й железнодорожной шко ле города Одессы. Знакомы были и наши семьи.
Встретимся ли еще?
Походили в Омске по базару. Килограмм коровьего масла стоил 900 рублей. Здесь я выменял у капитана-ар тиллериста за несколько пачек папирос "Казбек" нож с наборной ручкой - мечту молодого офицера. Нож действи тельно был хорош: сделан из швеллерной стали, а ручку капитан, работавший в армейских мастерских, собрал по кусочку - прямо произведение искусства. "Казбек" же я не ценил, так как не курил и получил его в пайке на до рогу.
В Свердловск мы попали на 7-е ноября. Вокзал был забит народом. Было очень душно. А на улице свирепел мороз. Дул пронизывающий колючий ветер. В городе висели праздничные флаги, но праздником не пахло.
Вечером мы отвоевали вагон в поезде, который фор мировался на Москву. В проходе вагона бегал, размахивая наганом, лейтенант и кричал, что здесь едет команда ле тного состава. Но команда не появлялась, и мы предложи ли летчику открыть дверь, пригрозив взять вагон штур мом, несмотря на наган. Летчик сдался, открыл дверь и попросил закурить.
Мы поставили охрану в обоих тамбурах и организо ванно заполнили вагон, никого не впустив, кроме своих.
Нас как раз хватило на вагон - где-то человек шестьде сят. Перед самым отъездом дежурные не устояли и впусти ли в вагон девушку в военной форме. Помню, что она наз валась Машей. Было ей немногим более 16-ти лет, но была она боевая не по возрасту. Быстро отбилась от шуточек и стала командовать в нашем купе. Я уступил ей нижнюю по лку, но не скрыл, что считаю ее присутствие в насквозь мужском вагоне неуместным. Видимо, она решила меня про учить и, когда уже все улеглись и быстро уснули под пе рестук колес, она перебралась ко мне наверх и начала рассказывать, что она едет в Пензу, где стоит запасной полк, в котором она служит связисткой. Как ей трудно среди мужчин. Как приходится отбиваться от частых прис таваний. Их там несколько девушек и живут они в отдель ном домике возле штаба, так что их охраняет часовой. Она часто целовала меня и прятала мои руки к себе за пазуху. Но ничто не могло вывести меня из равновесия. Я ехал в Москву, в родную дорогую Москву. И дальше. Я ехал туда, куда должен был ехать - на фронт. Ехал, что бы делать то, что должен был делать - воевать. В Пензе мы расстались с Машей как добрые друзья. Адреса я не взял.
В Москве нас разместили в подземном укрытии где-то между Ленинградским и Ярославским вокзалами. Отсюда мы быстро разъехались по назначению.
Я здесь пробыл сутки. Под вечер в день приезда я решил навестить своих знакомых, живших вблизи Казанско го вокзала на Новобасманной улице. С собой пригласил товариша,' с которым я ранее не был близко знаком. Это был геолог из Иркутского горного института, что и сбли зило нас. В Москве он никогда не бывал.
Мы быстро нашли дом и поднялись на третий этаж. Фамилия знакомых была Берлин с ударением на первом сло ге. Это были родственники моего школьного друга Юры Пиявского, который учился в Московском педагогическом ин ституте им. К.Либкнехта, что на Разгуляе. Я надеялся узнать о Юре, а может быть, и об Одессе, где жили мои родители и брат, от которых после начала войны не приш ло никаких известий. Мы долго звонили, стучали. Безот ветно. Мне все время казалось, что кто-то стоит за две рью, затаив дыхание. Я несколько раз назвал себя, напо мнил о Юре. Вдруг нас окликнули сверху:
Вы кого ищете? Так это я Берлин, - ответил женс кий голос.
Да нет же, они здесь живут, вот и табличка сох ранилась.
Мы однофамильцы, - убежденно сообщила с четвер того этажа старушка, которую мы наконец рассмотрели.
Идите сюда.
Мы поднялись. Старушка нас критически оглядела и сказала, что о наших знакомых лучше знает ее соседка.
- Подождите, я сейчас.
И она постучала в соседнюю дверь. Вскоре она вышла с такой же старой женщиной, которая отрекомендовалась переводчицей французского, немецкого и английского язы ков. Обе они уговорили нас спуститься вниз и зайти в домоуправление, где есть сведения о всех жильцах. По дороге они просили помочь им идти, так как им тяжело, и крепко держали нас под руки. Но как только мы вступили в ярко освещенное помещение в подвале, старушки бодро захлопнули дверь и объявили, что задержали подозритель ных субъектов. В просторной комнате за большим столом сидело около десятка людей, преимущественно женщин с красными повязками на руках. Это были дружинники, охра нявшие дом и прилегающую улицу.
Что больше повлияло: надежность наших документов, мое знание Москвы, близость нашего вокзального пункта? Так или иначе, но нас быстро признали за своих, и ста рушки, всячески извиняясь, пытались нас задобрить. Здесь выяснилось, что наступил комендантский час и нам нельзя возвратиться на пересыльный пункт без риска по пасть в комендатуру. Пленившие нас старушки взялись ор ганизовать нам ночлег. Мы возвратились на четвертый этаж. Поместили нас у переводчицы. Спали мы на огромной тахте, не раздеваясь, так как отопления не было никако го. Для утепления закатались каждый в отдельности в то лстые мягкие ковры. Утром мы, отказавшись от предложенного кипяточка, добрались до своего расположения.
Позавтракав, мы с иркутянином поехали в Московский геологоразведочный институт. Мне очень повезло. Прямо в вестибюле встретил я дорогого мне человека, Нину Кара севу. Мы учились в одной группе, жили в одном общежитии и входили в одну "коммуну". Когда в 1939 году были от менены студенческие стипендии, вернее, их оставили то лько отличникам, студенты организовывали группы: объе диняли свои средства, разделяли обязанности. Тогда и возникла наша "коммуна", куда входили мы с моим другом Левой Арешкевичем и трое девчат: Нина Карасева, Лида Прозоркевич и Вера Живлюк. Девчата вели хозяйство: го товили, стирали и прочее, а мы с Левой ходили в брига ды? разгружали картошку на станции Москва-товарная, ра ботали на ручном бурении под стройку консервного заво да. Пробовали работать на строительстве метрополитена, но быстро ушли - работа многосменная и такая тяжелая, что для учебы сил не оставалось. Были и удачные для нас работы: разбирали каменную коллекцию в научно-исследо
вательском институте удобрений и инсектофунгисидов (здесь работал знаменитый геолог Александр Вольдемаро вич Пейве), делали чертежи по заказу. На лекции ходили поочередно. Конспекты при этом делались самые подроб ные. Затем запись обрабатывалась с помощью литературы и готовые полноценные лекции использовались всеми "комму нарами".
Жизнь предвоенная студенческая нуждается в отдель ном рассказе. А пока о том, что было при встрече в Мос кве в ноябре 1942 года. Кроме Нины была здесь наша од нокурсница Маша Крестьянинова и еще девчата из соседних групп. Они рассказали, что директор бросил институт, приказав уничтожить все документы и разбить все прибо ры. За директора временно остался преподаватель физку льтуры Феодосий Митрофанович Степанов, который был уже мобилизован и ходил в форме старшего лейтенанта. Он-то и спас институт от разгрома. Документы, касавшиеся гео логоразведочного факультета, забрала к себе на дом сек ретарь деканата Нина Евгеньевна Русеет и сохранила их. Когда я в 1946 году возвратился в институт, эта скром ная женщина, на которую студенты обычно не обращали внимания, принесла мое студенческое дело и за руку сво дила меня к директору, так что с ее помощью я был в те чение одного дня восстановлен во всех студенческих пра вах.
Нина повела нас в палеонтологический музей, где шли занятия. Преподаватель Александра Ивановна Золкина рассказывала группе закутанных до неузнаваемости девчат (мужчин не было) что-то о жизни вымерших звероящеров. В музее было так холодно, что, казалось, даже скелет ди нозавра съежился. Золкина поговорила с нами, показала главные экспонаты музея. Конечно же, студентки были ра ды неожиданному разнообразию лекции.
Особую радость и щемящую грусть об ушедшей студен ческой жизни испытал я, забежав в институтскую библио теку. На своем месте за барьером-столом увидел я свою добрую фею - библиотекаршу Марию Константиновну. Она знала меня еще по общежитию, где раньше заведовала биб лиотекой и рабочей комнатой. Относилась Мария Констан тиновна ко мне как к родному сыну. Зная мою привычку заниматься с 4-5 часов утра, она с вечера оставляла мне •ключи от своего хозяйства, и я работал ранними утрами в одиночку, успевая до 9 часов освоить больше, чем потом за весь день.
Сейчас она всплакнула, увидев меня. Мы поговорили совсем немножко, но это было так хорошо, так по-родно му.
На прощанье девчата принесли нам булку пышного са
ємного белого хлеба, что было неслыханной роскошью в то тяжелое время. И как мы ни отказывались, нам пришлось взять этот действительно бесценный дар. Мы даже не смо гли отблагодарить чем-нибудь из своего пайка, так как время нам не позволяло сделать это. Успели только пос мотреть из окна библиотеки на Кремль...
Из Москвы поезд вышел, когда стемнело. Вагон был насквозь промерзший, весь продувался, раскачивался тол чками и нестерпимо скрипел. Единственная свеча в фонаре чуть освешала середину вагона, концы прохода терялись в темноте.
Проводница, завернутая во множество одежек, туго опоясанная какой-то вожжевиной, говорила таким просту женным басом, что пассажиры не сразу признали в ней же нщину. Ехали одни военные. Некоторые пытались уснуть, другие что-то жевали.
Через несколько часов остановились в Калинине. Ночь была безлунная, но безоблачная, звездная и в ее белесом свете, кое-где поддержанном засиненными фонаря ми, были видны нагромождения обломков разбитого вокза ла, изуродованный перрон.
За полночь добрались в Бологое, где я с небольшой группой попутчиков перещел в состав из нескольких ваго нов, который, напористо пыхтя, потащил старый паровозик типа "ОВ". Ехали через Окуловку и к рассвету добрались до глухой малой станции Неболчи. Неподалеку от нее раз местился штаб Волховского фронта. С помощью уже имевших опыт соседей по вагону я быстро нашел комендатуру и по лучил направление в продпункт и в гостиницу.
Гостиницей оказался большой деревянный барак. Сте ны его были в дырах, которые, как мне рассказывали поз же, остались от обстрела крупнокалиберным пулеметом при налете немецких самолетов. Внутри были нары по обе сто роны широкого прохода, в котором стояли две "буржуйки" - металлические печки-времянки. Помещение эти печки не нагревали, но можно было согреть руки, просушить портя нки. Был кипяток. Без конца входили и выходили куда-то спешившие офицеры. Некоторые возвращались на нары, дру гие хватали кто вещмешок, именуемый "сидором", кто че модан и спешили на выход.
Прожил я в этом неуютном пристанище только сутки. Поутру дежурный лейтенант выкликнул несколько фамилий, в том числе и мою. В поисках штаба инженерных войск я прошел мимо КП командующего фронтом - деревянного дома с небольшим крыльцом. Перед крыльцом стояли по двое друг против друга полковники. Все четверо были в серых солдатских шинелях, двое в сапогах, а двое в ботинках с обмотками, но на всех были полковничьи шапки-полукубан-
ки, а в петлицах - по четыре зеленых "шпалы" (прямоуго льники). Стояли они как по команде "Смирно", и вид у них был невеселый. Зрелище для меня было удивительное, и я даже приостановился, откозыряв полковникам, на что они не обратили внимания. Пробегавший мимо штабник под моргнул мне:
- Эти из окружения, ждут приема, судьба решает ся ...
Я подумал, что очень туго пришлось полковникам, если они вынуждены были одеть обмотки. Обмотки -это часть экипировки русского солдата в первой мировой вой не: длинные до двух метров и шириной сантиметров десять полосы очень плотной материи, которыми обматывались го лени от верха ботинок до колен. Остались на армейских складах эти обмотки, и пришлось их носить рядовому и сержантскому составу и в эту войну, особенно в тыловых частях. Поносил их и я. Одеть обмотку -это умение, да же солдатское искусство. Если уронишь свернутую бинтом обмотку, она раскатается на свои два метра, все бегут на построение, а ты со слезами собираешь ее и за опоз дание получишь наряд вне очереди на конюшню. Если намо таешь туго - нога быстро устанет, заболит, если намота ешь слабо - сползет в самый неподходящий момент. Но спасали обмотки от колючих трав и кустарников, от пыли, песка, мелких камешков, даже легкую влагу не пропуска ли. Нога оставалась сухой, чистой.
В инженерном штабе никакого разговора не было, мне вручили назначение и объяснили, как добраться в Малую Вишеру, а оттуда в штаб 59-й армии.
В РЕЗЕРВЕ
Кто говорит, что на войне не страшно, Тот ничего не знает о войне.
Ю.Друнина
Первое задание
В армейском резерве я был долго - около пяти меся цев. Задания у меня были самые разные. Первое поручение мне было доставить в качестве офицера связи пакет в штаб второй дивизии, что находилась на плацдарме за Во лховом. Пакет был из политотдела армии. Задание как бу дто простое, но оно было моим первым боевым, и я его вы полнял с большим напряжением. Куда идти, мне разъяснили очень скупо, а расспросить я постеснялся. Сказано было так: нужно выйти на переправу, а на плацдарме свернуть влево и добираться до ближайших землянок. Главное зат-
11
руднение было в том, что я не представлял ceбe расстоя ние от штаба армии до переправы. Лишь после выполнения задания я узнал, что штаб 59-й армии располагается у населенного пункта Папоротное примерно посредине между г. Малая Вишера и р. Волхов (Селишенские казармы). До рога была одна: почти полностью настланная поперечными бревнами, перекрытыми двумя продольными дощатыми колея ми. Вышел я во второй половине дня. У дороги покуривали два старших лейтенанта с эмблемами артиллеристов в пет лицах. Я осведомился: не на плацдарм ли они, и получил утвердительный ответ. У них был вид опытных вояк. Одеты они были в хорошо подогнанные шинели, на головах красо вались добротные меховые шапки. Они ждали попутной ма шины. Машины долго не было. Я уже изрядно подмерз и предложил попутчикам идти пешком. Они взглянули на меня как на что-то несерьезное и молча отвернулись. Прибли жался вечер, и я решил идти. Машина так и не догнала меня, а старших лейтенантов я больше не встречал.
Шел я около трех часов, что по той дороге состави ло где-то километров двенадцать. У переправы - понтон ного моста - стоял часовой в длинном до пят кожухе. Он ничего не спросил, а когда узнал, что я некурящий, то и вовсе потерял интерес ко мне. Неопределенно махнул ру кой влево от моста. И я пошел. Именно в этом направле нии, где-то выше по течению Волхова, методически рва лись тяжелые снаряды, земля глухо вздрагивала. Было не уютно, даже страшно.
На плацдарме не было такой хорошей дороги, как от штаарма к переправе, и я шел тропой среди снега. Земля нок все не было. Тропа вошла в лес. Стало совсем жутко. На задание мне выдали наган (с оружием было туго), ко торый я и сжимал в правом кармане. Если б встретились диверсанты, то взяли бы меня они запросто. В ушах у ме ня стоял звон, все тени и шорохи пугали меня. Снег под ногами, казалось, прямо гремел. Внезапно передо мной появились какие-то фигуры. Холодный пот прошиб меня.
Новенький, что ли? - негромко спросил молодой голос. - Не дрейфь, мы разведка. Куда тебе? Во вторую? Топай прямо еще с полкилометра. Справа от дорожки ищи землянки. Света там нигде нет. Наткнешься на автороту. Шоферня тебе поможет.
Землянки я нашел, но там не только не было света, но не было и часовых. Я толкнулся в первую попавшуюся дверь. Внутри было тепло, изрядно подванивало портянка ми и дымом. Я нашарил чьи-то ноги и подергал их.
Какого черта, - хрипло сказал хозяин ног.
Я из армии, мне нужно в штаб дивизии, - объяснил я в темноту. Человек встал, помешал в печурке и, не
очень меня рассматривая, сказал:
Отогрейся, покури и сосни. Часика через два я направлю тебя по адресу. - И тут же снова залег. Я ре шил не испытывать судьбу, тем более что срок исполнения мне не оговорили, и послушался доброго совета.
В политотделе, где я вручал пакет, меня задержали, собирая сведения для штаарма, так что я и в обратный путь вышел поздно.
Шел я уверенно и только беспокоился, чтоб не про пустить сворот к переправе. Однако вскоре, стремясь со кратить расстояние, я сошел на тропку, которая, по-мое му, должна была срезать дугу поворота основной торной тропы, но на последнюю не вышел.
Было пасмурно, вечерело, и я окончательно потерял всякую ориентировку. Ничего не оставалось делать, кроме как идти на авось, куда глаза глядят, что я и сделал. Сколько я шел? Показалось, что очень долго. Во всяком случае, уже заметно потемнело. Вдруг раздался окрик: "Стой!". От неожиданности и, не видя, кто кричит, я ша рахнулся назад и тотчас над головой просвистела пуля. Я остановился как вкопанный. Ко мне бежали двое. Заставив поднять руки и нещадно матерясь, бойцы-артиллеристы от вели меня к комдиву. Здесь стоял зенитно-артиллерийский дивизион, охранявший переправу.
Под счастливой звездой ты родился, - посочувст вовал мне капитан - командир дивизиона. - А вот часово го из-за тебя придётся наказать: раз стрелял, то должен попасть.
Пришлось мне ещё одну ночь провести на плацдарме. А к фронтовым путям-дорогам с тех пор стал я относиться внимательней.
Точка смерти
На очередное задание нас направили двоих. Моим на парником стал капитан с необычной фамилией - Бессмерт ный. Инженер на гражданке, он был взят с запаса в сапе рные войска, как специалист-понтонер. Лет ему было три дцать - тридцать пять. Высокий ростом, чернявый, был он скромен до робости. Во всяком случае, ничего командирс кого в нем вовсе не было.
Направлялись мы на плацдарм с задачей помочь пехо те на переднем крае укрепить оборонительные сооружения своими силами. Не запомнил я, в какую дивизию, в какой полк мы попали. Может быть, потому, что всеми официаль ными делами ведал Бессмертный, а я даже не везде захо дил в штабы.
Не задерживаясь в дивизии и в полку, мы пришли в
13
штаб стрелкового батальона. Начальник штаба - старший лейтенант - говорил с сильным грузинским акцентом:
Вы пойдете, товарищи, в самую напряженную точку обороны батальона, ла и всего полка, а может быть, и более. Не знаю, сумеете ли вы что-то сделать в укрепле нии позиций - людей там нет. Но вот поддержать гарнизон своим присутствием, вестями с "большой земли". Это да! Конечно, и вам наука неплохая будет. Вопросы есть? Да что тут спрашивать. Пойдемте, покажу дорогу. - Он вывел нас на тропку и объяснил: - Двигайтесь по дорожке с ки лометр до кривой березы, там будет ответвление влево это к соседям, а вы берите правее, пока не наткнетесь на какой-то из наших блиндажей. Там вас проведут в пер вую роту.
Мы шли, вслушиваясь во все усиливающийся гул пере днего края. Вскоре стали посвистывать пули. Иногда они светились. На тропку упала срезанная пулей ветка. Неп ривычная обстановка пугала, заставляла невольно приги баться, замедлять движение. Шедший впереди шагах в 5-6 Бессмертный вдруг резко остановился, как будто наткнув шись на стену-невидимку, негромко ойкнул и стал оседать на снег. Он неловко опрокинулся на левый бок и привали лся плечом к дереву, к той самой кривой березе, у кото рой тропка разветвлялась. Я с ходу почти наткнулся на него:
Что с тобой?
Нога...
Я нагнулся и разглядел круглую дырочку на заднике валенка: пуля на излете пробила валенок и задела пятку до кости. Крови почти не было. Лицо капитана было иска жено от боли. Что делать? Я попытался поднять раненого, но он застонал сильнее, даже слезы появились у него на глазах. Не удалось и снять валенок с раненной ноги. Во звращаться в батальон, оставив капитана одного, я не решался.
На тропинке со стороны переднего края появились люди: четверо в маскхалатах.
Помогите, ребята. Капитан ранен. Мы шли в первую роту в третий взвод.
На проклятую точку? - спросил передний из подо шедших. - А ну, ребята, возьмем капитана, - сказал он.
Я быстро снял шинель, на которую уложили Бессмерт ного. Бойцы шли ходко, иногда меняясь местами. Беззлоб но матерились. Один раз перекурили. Но вот штаб баталь она, из которого мы час тому назад вышли. Начштаба по вертел головой:
Ну и точка, до нее дойти и то не у каждого полу чается.
Здесь Бессмертному повезло: его не только перевя зали, но и сразу отправили на санях в медсанбат.
Что ж, лейтенант, - сказал мне начштаба, - при дется тебе одному идти на задание. Только вот я тебя припарую к связному, что идет в первую роту. Он и тер мос понесет для дальней точки. Вот с ним и двигай.
Слушаюсь, товариш старший лейтенант.
Минут через сорок мы пришли в роту. В прокуренной землянке сидели лейтенант - командир роты - и старшина. Узнав, кто я и зачем, комроты разочарованно сказал:
А я думал, пополнение. У меня взводных не оста лось, а "карандашей" - один на 800 метров. И пулеметы есть, и минометы есть, а людей нет. Хорошо хоть к смер тникам идешь. Все же им будет веселее. Никакой обороны ты там не построишь, там осталось всего три человека. Это весь взвод.
Я, как завороженный, не мог оторвать взгляда от гимнастерки лейтенанта, на правой стороне которой было восемь нашивок за ранения: шесть "золотых" и две крас ных. Шесть тяжелых ранений! Слева скромно поблескивали орден Красного Знамени и медаль "За отвагу". Такие наг рады в то время, в пехоте?! Не простой человек сидел передо мной.
Увидев мое удивление, лейтенант засмеялся:
Ни черта. Я еще дождусь, когда его попрем отсю да. Не на того напал. Я с "Металлиста", слыхал про та кого?
Вроде завод такой в Ленинграде...
Вроде! - рассвирепел лейтенант. -Это не вроде. Это на Васильевском острове. Оттуда вся сила ленинград ская. Понял. На-ка, хлебни.
Он набулькал в кружку из фляги и протянул мне. Сам он был бледен, изрядно "на взводе" и, когда мы выпили, завел песню, которую я впервые слышал:
Гулял в рубашке шелковой
Веселый гармонист
С Васильевского острова,
С завода "Металлист"...
Позже, когда я стал постоянным обитателем плацдарма, я полюбил эту песню и выучил ее так, что запомнил навсег да и сейчас повторяю на память.
Нужно торопиться, товариш лейтенант, - напомнил связной из батальона.
И мы уже в темноте двинулись по траншее. Здесь ни кого не было. Траншея вскоре кончилась, и мы поползли, как мне показалось, по снежной целине. В действительно сти здесь тянулся ход сообщения, но он был отрыт совсем мелко и терялся под снегом. Передний край бушевал: сплошной свист пуль, беспрерывный треск автоматов, татаканье пулеметов, разрывы мин и снарядов сливались в гремящий всеуничтожающий поток, который вот-вот захлес тнет и меня. Настильный огонь противника буквально сек у самой спины. Что-то звякнуло совсем рядом, и связной зло выругался:
Опять пробило, мать твою за ногу!
Что пробило? - не понял я.
Термос. Теперь баланды осталось чуть-чуть, и та холодная.
Наконец мы вновь свалились в траншею, по которой можно было идти. Вскоре нас остановил окрик:
Стой, кто идет?
Связной назвал себя по фамилии, не прибегая к па ролю. Мною часовой не заинтересовался.
Поди ещё тепленькое приволок?
Кой черт! - огрызнулся связной. - Но фляжки до нес в целости.
Я понял, что связной говорит о водке. Мы спусти лись в низенький тесный блиндаж. У одной стены находи лись сплошные нары, где можно было лечь впритык четырем человекам. Между входом и нарами стояла крошечная печу рка сечением 30x30 см и длиной не более полуметра с трубой в одно колено, выведенной прямо в потолок. На чурбане возле нар стояла коробка с полевым телефоном. На нарах сидели двое: командир взвода - младший лейте нант - и помкомвзвода - старший сержант Кузнецов (толь ко эту фамилию я и запомнил). Они уже знали о моем при бытии и явно были рады мне, как, наверное, любому, кто бы ни пришел сюда.
Связной быстро освободился от поклажи - остатков супа, двух фляжек с водкой, пакета с хлебом и сахаром, достал из-под фуфайки газеты. Затем он надел на спину пробитый термос, взял донесение у младшего лейтенанта и растворился в ночи.
Пока младший лейтенант и его помощник расправля лись с холодным супом, я горячо и сбивчиво рассказывал им, как усилить здесь оборону. Они не возражали, прави льно решив, что я ещё "не созрел" для понимания обста новки. *
Я сменю, - сказал Кузнецов.
Он наглухо застегнул полушубок, завязал шапку, проверил автомат и вышел. Почти тотчас же зашел боец, что дежурил в окопе. Когда боец снял шапку и откинул воротник полушубка, я увидел, что он далеко не молод где-то лет за сорок. Он был лысоват и имел какой-то
благообразный вид. Мне казалось, что он перекрестится перед едой. Но он только крякнул, увидев неприглядные остатки холодного синеватого перлового супа, глотнул единым духом водку, достал ложку из-за голенища валенка и быстро начал хлебать. После Кузнецова пошел дежурить младший лейтенант, затем снова боец.
Когда рассвело, мы осторожно осмотрели взводный участок. Днем здесь работать было нельзя. Точка находи лась от немецких позиций всего лишь в 40 метрах. Добрый мужик мог добросить гранату. Нельзя было даже выбрасы вать снег, так как противник немедленно открывал по участку шквальный пулеметно-минометный огонь. Немец ещё не знал о слабости точки, иначе ее уже не было бы, но вел тщательное наблюдение за ней. Двумя днями ранее то чку взял под контроль снайпер. Он и убил четвертого члена гарнизона, которого я уже не застал. Стоило чуть приподнять над окопом какой-либо предмет, как в него сейчас же чмокалась пуля. Нельзя было и топить в земля нке, так как дым и искры демаскировали ее. Обогревались собственным теплом. Полушубки не снимали. Гарнизон сме нялся через две недели или раньше, если не оставалось людей.
Точку держали согласно приказу Народного комиссара обороны СССР N227 (июль 1942 г.), суть которого была "Ни шагу назад". В самом прямом, буквальном, жестком своем значении. Много людей, не сумевших выполнить этот приказ, отправились в штрафные роты и батальоны.
Линия окопов в этом месте выступала острым углом в сторону немецкой обороны, и на острие угла стояла эта злополучная точка. Она была и нам, и немцам, что назы вается, "бельмом на глазу"-. Но срезать этот выступ мог разрешить только командующий фронтом. И точку держали. Время от времени противник подвергал точку ожесточенно му минометному обстрелу. Артогонь он не вел, видимо, из-за близости выступа к своей обороне. За месяц было две попытки захвата участка, но оба нападения были от биты, главным образом, благодаря умелым действиям наших пулеметчиков, прикрывавших точку с обоих флангов, и ми нометчиков, имевших позицию непосредственно за точкой. Сигнал тревоги подавался ракетами, так как телефонная связь часто прерывалась и восстановить ее можно было лишь ночью.
Мы с комвзводом наметили ночную работу: усилить бруствер снегом и укрепить амбразуры. Часовой вел наб людение из двух амбразур с расстоянием между ними 15-20 метров.
С наступлением темноты мы поочередно выбрасывали снег из окопа за бруствер, очищая окоп и наращивая бру ствер до 5-6 метров в сторону противника, то есть, что бы он был непробиваем пулей. Вылезти и спрофилировать бруствер мы не могли из-за непрерывного настильного ог ня. Так что путного мы ничего не сделали. Лучшее, что я сумел, так это включиться в боевое дежурство, облегчив действия группы. Спать я не мог. Землянка непрерывно тряслась, как в лихорадке, отовсюду сыпалась и ползла земля, а мины рвались, казалось, у самых стен. Соседи мои спали мертво.
На следующий вечер вместе с пищей принесли письмо старшему сержанту. При свете коптилки, которой служила гильза 37-мм снаряда с фитилем из лоскута шинели, Куз нецов прочел письмо и коротко сказал:
- От нее.
Письмо было от невесты. Что было в письме, Кузне цов не сообщил. Он прочитал письмо ещё раз, не торопясь смял его и положил в печурку. Зажег, протянул руки над огоньком и запел:
Пой, гармоника, вьюге назло, Заплутавшее счастье зови. Мне в холодной землянке тепло
От моей негасимой любви.
Пел он с такой тоской, с такой болью, что рвало сердце, вызывало слезы. Чистый тенор был у Кузнецова. Пел он тихо, но ясно. У всех тяжело было на душе. Ночь прошла в угрюмом молчании. Под утро на дежурство вышел боец. Стало светать, и я решил сменить его. Часового я не увидел и заспешил по траншее к дальней амбразуре. Близ нее я споткнулся: на дне траншеи лежало засыпанное сне гом тело. Боец был мертв. Снайпер попал ему точно в глаз.
Мы положили труп на тыльную часть траншеи, освобо див проход. Младший лейтенант позвонил в роту. Оттуда сообщили: "Ждите кротов". Вечером связной подтвердил, что придут армейские саперы. Действительно, где-то в полночь к нам приползли саперы, подтягивая на нарточках и волоком мешки с песком. Было их человек двадцать. До утра они успели выложить часть бруствера, укрепить амб разуры и ушли, забрав с собой двух раненых и тело наше го бойца.
А утром позвонили, что меня отзывают и я должен немедля прибыть в штаб полка. Задушевно я простился с двумя оставшимися на точке "могиканами". Вечером и их ожидала смена, и вновь должны были прийти саперы, чтобы надежно укрепить участок.
Засунул я за пояс четыре "лимонки" ("лимонка" ручная граната яйцевидной формы, умещающаяся в ладони и имеющая прижимной рычаг на корпусе, за который ее можно прицепить на поясной ремень) - по две с каждой стороны пряжки - и пошел. Дорогу я, конечно, не помнил. Ведь добирались мы со связным в ночь, да ещё кое-где ползли. Но думалось, что по траншее я выйду к роте без труда, А снег уже шел хлопьями. Вскоре я перестал чувствовать траншею и, вспомнив, что она не сплошная, с перерывом, пополз, как мне казалось, по ее продолжению. Видимости не было никакой, и я стал двигаться перебежками, вер нее, прыжками, потому что снег стал таким глубоким, что я уже барахтался в нем. Я ждал, что вот-вот свалюсь в ход сообщения, ведущий к ротному блиндажу. Впереди что- то затемнело, я напрягся и наскочил на проволочные заг раждения. Аккуратные металлические опоры, туго натяну тая с частыми колючками проволока не оставляли места сомнению - это был передний край немецкой обороны. Я судорожно лапнул пояс - гранат не было. Я их растерял в глубоком снегу. Кровь бросилась мне в голову, все тело охватил палящий жар. Я развернулся и кинулся по своему ещё не затянувшемуся следу. Боже мой, с какой силой я преодолевал сугробы, стремясь уйти, во что бы то ни стало, уйти от этой страшной проволоки. Сам ведь пришел к врагу. Безоружный. Берите меня тепленького... Какой- то торпедой буравил я снег. Наконец (как это казалось долго!), я споткнулся о какой-то бугор и, вырвавшись на него, провалился в яму. "Бруствер и окоп", - молнией мелькнуло в мозгу. Мгновенье я лежал загнанно дыша, за тем побрел по ходу, не думая, куда он ведет, что мог быть застрелен своими. Но нет, никого я не встретил. Так и добрел, никем не замеченный, до ротной землянки. Я ввалился в нее весь заснеженный. Когда немного отрях нулся, увидел того же лейтенанта - комроты - и рядом сидящего бойца с телефонной трубкой, прижатой к уху.
- Что-то ты назад больно торопишься, - отметил лейтенант. - Зажегся так, что на тебе снежок можно та ять и чаек кипятить.
Не задерживаясь, я ушел с попутчиком-связистом в полк, где получил документы и направился к переправе, чувствуя себя в такой безопасности, как если б я нахо дился где-то на Урале. Разрывы тяжелых снарядов чуть выше по Волхову совсем не тревожили меня.
Малая Вишера
Из резерва меня упорно не отпускали. Здесь я и встретил новый 1943 год. По случаю праздника нам выдали по сто граммов водки, которую мы выпили за ужином в
офицерской столовой. Тост был, конечно, "За победу!".
У меня было, пожалуй, впервые после начала войны, такое приподнятое настроение, что я даже поухаживал за девушкой-официанткой. Сначала я без задней мысли поин тересовался, где она училась. Девушка ответила, что в ленинградской школе (она назвала номер). Вот тут меня вдруг и понесло:
Так и я там учился, - совершенно серьезно заявил я, - только на три года раньше.
Я самозабвенно рассказывал о своем классе, часто спрашивая:
Ну, а кто физику? Вадим Иванович, говоришь? Он и у нас был.
Девушка была совершенно убеждена, что я учился в той же школе, что и она. За время ужина мы стали друзь ями и даже договорились о встрече. Но мои пылкие "вос поминания" были лишь импровизацией, я не только не учи лся в Ленинграде, но и никогда не был в этом городе. Свиданию нашему не суждено было сбыться.
В домике резерва со мной жил капитан наших сапер ных войск. Про себя я называл его бабовидным. Было он среднего роста, плечи округлые, широкий тяжелый зад ни дать, ни взять баба рязанская. Он часто всплескивал, именно всплескивал руками, ударяя ими об полы шинели. И говорил голосом тонким с повизгиванием. Говорил много, сладко улыбаясь, при этом круглое полное лицо его пря мо-таки светилось. Любил анекдотцы с перцем. Не знаю, брился ли он когда-нибудь, но никаких следов бороды и усов у него не проявлялось. Иногда вечерами он вполго лоса пел. Пел хорошо, без фальши. Запомнилось мне, как с глубокой сердечностью и теплотой выводил он:
"Милый друг, наконец-то мы вместе, Ты плыви, наша лодка, плыви. Сердцу хочется ласковой песни И хорошей большой любви."
С тех пор действует эта песня на меня завораживающе. Думалось, что добряк он, покладистый и сговорчивый. Как удивлен был я, когда услышал его разговор с майором в инженерном отделе армии. Нас вызвали вместе, но мне ве лели подождать, я стоял близ дверей, и мне был отчетли во слышен весь разговор. Майор давал капитану задание, а тот неожиданно резко, твердо отказывался:
- Я не подрывник, - говорил капитан. - Я дорожник, а взрывать, да ещё в населенном пункте - этого я не мо гу.
Капитан настоял на своем. Задание досталось мне.
Нужно было ехать в город Малая Вишера и на разбомблен ном стекольном заводе снять с помощью взрывов станки, опоры - в общем, все, что можно было использовать как металлолом. В Вишеру машины ходили гораздо чаше, чем на передовую, да и расстояние всего где-то 10 км. Так что вскоре я уже был там со своим все ещё сохранившимся студенческим чемоданчиком, в котором умещались все мои нехитрые пожитки.
Небольшой этот город на новгородской земле вошел в историю Великой Отечественной войны, как первый советс кий город, который был освобожден от немцев (18 ноября 1941 г.) и удержан нашими войсками. В городе осталась некоторая часть мирных жителей, преимущественно старые да малые. Здесь располагались тылы 59-й армии, через железнодорожную станцию шло снабжение армии, эвакуация раненых. Станция была сильно разрушена, но деревянные частные домики города в большинстве своем сохранились и давали приют многим военнослужащим, приезжающим по раз ным делам.
Естественно, что я прежде всего явился в городскую комендатуру. Коменданту - пожилому майору - я не понра вился. Он критически оглядел меня, остановил свой взгляд на моих двух "кубарях" в петлице и назвал меня "техником-интендантом 2-го ранга", хотя я представился как должно:
Лейтенант Руткевич.
Но майор упорно и в дальнейшем также величал меня "техником-интендантом".
Мне необходимо было узнать, где квартирует сержант и два бойца армейского батальона, которые уже несколько дней находились здесь со своим имуществом, необходимым для взрывных работ, и ждали командира, которым оказался я.
Комендант очень неуверенно объяснил мне, куда нуж но идти, но я все же быстро нашел своих соратников. Са перы остановились в старом деревянном доме, где заняли большую холодную комнату-светлицу. Старуха-хозяйка встретила меня приветливо, а саперы даже обрадованно:
А то сидим, ждем, неудобно даже, - сказал сер жант.
В тот же день мы с сержантом осмотрели остатки стекольного завода и наметили задание на несколько дней. Среди стен разрушенного цеха попали мы под само летную бомбежку, которая для меня была первой. Пережили мы ее в какой-то яме у стены. Ощущение было ужасное. Бились в голове лихорадочные мысли:
Ведь ещё не воевал и такой конец... пронеси ми мо, пронеси мимо...
Осталось чувство стыда за животный страх, за поте рю самообладания.
Привыкнуть к бомбежкам нельзя, но встречал я их впоследствии внутренне подготовленным, верил, как и многие на фронте, что в меня не попадет.
Опыт пошел на пользу, теперь мы заранее определяли укрытие. Бомбил же немец Вишеру по тринадцать раз в день.
А с комендантом не везло. Однажды утром я явился доложить, что буду взрывать, и застал у майора девушку- сержанта, которую он распекал за неуставной вид. Я гля нул на девушку и... Воистину и смех, и грех! У нее ре льефно выпирал не менее чем шестимесячный живот. Тут майор увидел мою гримасу, взглянул на девушку, понял, в чем дело; и побагровел. Он сунул девушке документ и от пустил ее. Затем он стал нещадно придираться ко мне за необеспеченность работ людьми, нарушения порядка и про чее. Формально он был во многом прав, и я проглотил все молча. Даже обращения ко мне как к технику-интенданту 2-го ранга не вывели меня из равновесия. Антипатия наша усилилась. Дальше было посложнее.
Вскоре в поездах, в тупиках, на постах нас "усвои ли", признали за своих, и работали мы поспокойнее. Но неприятность все же настигла нас. Как-то комендант, не знаю с какой целью, явился к санпоезду и завел игривую беседу с медсестрой, стоявшей на ступеньках вагона. Мы в это время взорвали довольно большой заряд в 2 кг та ла. Такой взрыв, да еще на поверхности, вполне мог сой ти за бомбовый, как и понял его майор. С криком "Ло жись" он плюхнулся на грязный снег. Медсестра, знавшая о нашей работе, зашлась неудержимым смехом, глядя на нелепо распластавшегося коменданта. Бещенству его не было предела.
Спасло нас только то, что майор не решился приблизиться к заводу и не смог проверить, что и как у нас делалось. А когда я явился в комендатуру, он уже остыл, но взрывы запретил категорически. Уговорить его было невозможно.
На следующее утро я после бессонной ночи пошел к нему, так и не придумав, что же предпринять. Как же я был удивлен и обрадован, когда узнал, что он срочно уе хал, а его место занял какой-то капитан, вернувшийся из госпиталя после тяжелого ранения. Провидение спасло нас от неминуемых больших неприятностей, но собственно за дание все усложнялось.
Работа нас выматывала. Сначала мы выбирали и очи- шали подходы к цехам с расчетом, чтобы можно было бы в считанные секунды отбежать в укрытие или на безопасное расстояние. Внутри помещения, вернее, среди обломков стен прокладывали проходы к станкам. Работа эта была долгая, утомительная и требовала постоянного внимания, чтобы, освобождая проход к одному станку, не загоражи вать другой. Перетаскивание обломков казалось совершен но бессмысленной работой, но другого варианта не было. Станки рвали поодиночке, не решаясь в таком хаосе прои зводить многозарядный взрыв. Крупные агрегаты рвали дважды. Станки имели очень сложную конфигурацию и зак реплены были на фундаменте с чисто немецкой надежностью (все оборудование было из Германии). Частыми бомбежками они были искорежены, с острыми рваными выступами, так что мы изрядно оборвались да и остерегались ранения. Не просто было найти место для заряда, а ещё труднее было сделать фигурный заряд, обеспечивающий успех. Работать со взрывчаткой можно было только голыми руками, а заин девевшее железо прямо обжигало. Но главной докукой была бомбежка. Звучала сирена, и мы прятались в щель. После отбоя обычно все приходилось делать сначала. После то го, как заряд был наложен и закреплен, бойцы уходили в оцепление, я отходил на 10-15 метров, чтобы зафиксиро вать момент, когда сержант зажигал бикфордов шнур, и мы с ним уходили к оцеплению. Зажигательная трубка была длиной 1-1,5 метра, то есть запас времени до взрыва 1,5-2,5 минуты (скорость горения шнура 1 см/сек).
Как-то произошел отказ. Я прождал 10 минут и пошел к заряду, у меня не было сомнений, что шнур погас. Ко нечно, мог отказать и детонатор. Совершенно твердой ру кой я вынул трубку и отбросил ее далеко в глубь цеха. Через мгновенье раздался резкий щелчок детонатора. Вот теперь мне стало не по себе. Причину выяснили сразу: проверили 10 метров шнура, он оказался бракованным - не горел, а тлел.
Большую мороку мы имели с рельсовыми арками, кото рые являлись опорами перекрытий. Самого перекрытия не осталось, но арки стояли. Рвали их мы у основания на бетонном полу, а упавшие рвали на такие куски, чтобы можно было погрузить на платформу.
Вечерами мы были свободны. Бойцы мои, не помню их по именам, ещё мальчишки, лет по 18-19, нашли себе по лезное заделье. Ночью приходили эшелоны с боеприпасами, продуктами и снаряжением, со всем, что требовалось ог ромному организму армии. А разгружать было некому. Ин тенданты собирали всех, кого только можно было. Вот тут-то и наши ребята пристроились. Часа два проводили они на разгрузке и обычно приносили "поощрение": банку консервов, сухари. Однажды они торжественно внесли ку сок засахаренного меда, светло-желтого, искрящегося, ну прямо слюнки текут. Пробу поднесли хозяйке, которая ах нула и скривилась. За "мед" ребята приняли застывшее хлопковое масло. Но для хозяйки — это был очень ценный подарок.
Принесли они как-то целый ящик круглых баночек ти па консервных. Я даже усомнился, что им дали такой по дарок. Бойцы обиделись. Нет, все честь по чести: стар шина на разгрузке разрешил взять упавший и разбившийся ящик и объяснил, в чем его ценность. В баночках была воскоподобная масса, пропитанная спиртом и предназна ченная для подогрева пиши. Увы, славяне быстро распоз нали прелесть содержимого, и эти баночки стали называ ться "жми-дави". Массу из баночек заворачивали в поло тенце или чистую запасную портянку и выжимали из нее спирт. Мой "гарнизон" немедленно занялся этим делом. Хозяйка подала несколько полотенец и ведро-подойник, куда и стали собирать спирт. Он был мутным с отвратите льным запахом. Чтобы облагородить напиток, решили доба вить в него клюквенный сок. Клюкву достали у соседки. Однако сок не растворился в этой жидкости, а свернулся в мелкие кусочки, наподобие клочков мелко порванной бу маги, которые пришлось удалять шумовкой.
Появились невесть откуда взявшиеся гости, навер ное, из тех, кто был на разгрузке. Соседка, давшая клю кву, еще игривая женщина, выпила наравне с мужчинами и, быстро освоившись в собравшемся обществе, начала высту пать с актуальными частушками:
Я любила лейтенанта
И ремень через плечо.
Получает маловато,
Но целует горячо...
Затем, выразительно взглянув на меня, встала и с прип лясом продолжала:
Лейтенантики-дружки
Понаделали брюшки:
Кому сына, кому дочь.
Сами смылися в полночь.
Я был среди присутствующих единственным лейтенантом и чувствовал себя неловко, вроде частушки метились в мой адрес. К полуночи "жми-дави" под картошку с солью унич тожили, все угомонились, и я облегченно вздохнул. Боль ше приносить такое "развлечение" я не разрешил.
Иногда мы ходили в кино. Стихийно возникали у нас самодеятельные вечера, душой которых был сержант. Говорил он мягко, задушевно, часто употребляя украинские слова. Любил песни про осенний дождик, который он лас ково называл "мигичка". Научил нас своей любимой песне, и мы вчетвером выводили:
Ні тучки, ні хмарки, ще й дощик іде,
Козак до дівчини me й з вечора йде...
Работа наша все усложнялась: оставались изуродо ванные и труднодоступные машины, какие-то плиты, стол бы. Кроме того, нужно было проделать такую хе работу в Большой Вишере, где также был стекольный завод, превра щенный в груду развалин. Правда, работы здесь было ме ньше, и я решил ее делать наездами из Малой Вишеры. Пе реносить базу было сложно, да и жить там было негде. Мы собирали все необходимое в вещмешки и поутру, ещё зате мно, стоя на задней тормозной площадке (всего-то 10 км) "Передачи", уезжали в Большую Вишеру. В ночь таким же образом возвращались.
Капсюли-детонаторы мы хранили в комендатуре, отку да их получали перед выходом на задание. Для выезда в Большую Вишеру коробку с детонаторами прятали в своей комнате, в углу за иконой. Взрывчатку - четырехсот- и двухсотграммовые толовые шашки - мы складировали в кла довке, что была в сенях. Тол безопасен в обращении и хранении, и мы не очень о нем беспокоились. Ключ от кладовки находился у сержанта. Вообще вся материальная часть числилась на сержанте, который получил ее в своем батальоне.
Основная часть задания была выполнена, и мы решили "подбить бабки": хватит ли нам взрывчатки на завершение работ. Пошли в кладовку... и обомлели: оставшийся ящик с толом был почти пуст. Мы не на шутку обеспокоились. Сам по себе факт исчезновения ВВ в армейском тылу — это уже ЧП. А главное - нужно выполнить задание. Решили вместе с сержантом осторожно поговорить с бойцами, с хозяйкой. Секрет открылся в тот же день. Под вечер я, не заходя в избу, задержался на крыльце и услышал в се нях женский разговор:
Я вот мекаю, Петровна, чегой-то им столько мыла выдали? Может, они на что выменивать хотят?
Не знаю, соседка. Только мыло, как и все по но нешнему времени, совсем плохое: не мылится и все белье пережелтило.
Тут меня и осенило: за мыло бабоньки приняли тол и растащили его. Ведь мыло это какой дефицит был!
Кашлянул. Зашел в дом. Разделся и на кухню. Стал толковать, что у нас толовые шашки пропадать стали.
Может, - говорю, - кто из женщин их по ошибке за мыло посчитал. Белы бы не вышло.
Женщины ни в какую: ничего, мол, не знаем. Как ни бился - бесплодно. Тогда решился я на недозволенный прием. Приказал бойцам вырыть посредине огорода приямок около полуметра глубиной, а затем послал их собрать из 10 окружающих домов всех жителей. Сержант подготовил толовую шашку и зажигательную трубку.
Люди собрались, ожидая, какие ещё неприятности, по военному времени, подстерегают их.
Что это? - показываю толовую шашку.
Молчат. Потом одна хмуро:
Что спрашивать? Мыло это.
Я вставил в шашку детонатор, положил ее в приямок и поджег бикфордов шнур. Стояла мертвая тишина, даже слышно было, как шипел, сгорая, шнур. Через минуту раз дался взрыв.
Демонстрация была убедительна. К ночи все "мыло" возвратилось в кладовку.
Это происшествие имело и другое последствие. Среди пришедших на огород увидел я довольно красивую девушку лет около двадцати. Оказалось, что это местная учитель ница Дуся Разина. Жила она, правда, не рядом, но попала в нашу "облаву".
С этого дня все мои помыслы вертелись вокруг Дуси. Зачастил я в дом, где она квартировала. Ее хозяйка от неслась к этому неодобрительно. Сказала:
Жених у нее есть, лейтенант-пограничник.
Подтвердила это и сама Дуся. Но друзьями мы оста лись. Брал я у нее книги, которые не читал. Писал ей стихи. Но более настойчивые ухаживания она твердо отк лоняла.
Пришел конец нашему заданию. На заводе и во всей округе мы металлолом привели в транспортабельное состо яние. Из саперного батальона пришел отзыв на сержанта и бойцов, предложили и мне возвратиться в штаарм.
В последний день сержант предложил, чтоб не вози ться с оставшейся взрывчаткой, а особенно с опасными детонаторами, сделать ещё несколько взрывов на заводе, где остались неудобные для погрузки гнутые рельсы.
Вам незачем ходить, товариш лейтенант, - убеждал меня сержант. - Вы пишите рапорт о выполнении задания, а мы часа за два справимся.
На том и порешили. Группа ушла, а я засел за ра порт. Писалось легко, складно, ведь все было успешно.
Подрывники задержались... Наконец возвратились од ни бойцы. Вид у них был подавленный.
Что случилось? Где сержант? - спросил я.
ЧП, товариш лейтенант. У сержанта в руке детона тор сработал, и двух пальцев как не бывало. Проводили мы его в медсанчасть.
Боже, как я проклинал себя, что отпустил группу самостоятельно. Как будто при мне этого не могло случи ться. Волнение до дрожи охватило меня. Я бросился в ме дчасть. Капитан-хирург развел руками:
Операцию сделали быстро, опасности для него нет, но и двух пальцев нет. Я его отправил в госпиталь. - Затем внимательно посмотрел на меня и раздумчиво ска зал: - На руке слабый ожог, а на трех оставшихся паль цах следов нет.
Я вначале не понял, о чем он мне толкует. И только когда пришел на квартиру, меня осенило: врач намекнул, что сержант подорвался умышленно, а три пальца были во что-то завернуты. У заряда он оставался один. Самост рел!
Это был один из горьких уроков, которых мне на войне пришлось пережить немало.
После обеда за бойцами приехали из саперного бата льона, а я остался до следующего дня.
Вечером пошел дождь. Такие капризы природы в здеш них местах не редкость. В состоянии душевного расстрой ства пошел я к Дусе, хотя уже простился с ней накануне. Добирался я в кромешной тьме и провалился в какую-то яму, зачерпнув воду через край сапог. Дуси не было до ма, но хозяйка пустила меня в ее комнату и предложила обсушиться. Через несколько минут пришла Дуся. Она ни чего не расспрашивала. Помогла мне разуться, быстро простирнула портянки и устроила их сушиться у маленькой печурки. Мирно потрескивали дрова. Мы молчали. Дождь, зимний дождь, ледяной, пронизывающий, секущий, стучал в окна все сильнее и сильнее.
Простились мы как близкие-близкие люди, разлучаю щиеся надолго, навсегда. Горьким и жгучим был наш един ственный и прощальный поцелуй.
Трофеи и погоны
Самое страшное было, как доложить в штабе о собы тиях в Малой Вишере. Я передумал много вариантов, но так ни к чему и не пришел. Набрался смелости и, получив разрешение:
Войдите, - перешагнул через порог.
Товариш майор... - И осекся. Начальник отдела инженерных войск штаба армии был уже подполковником. Встретивший меня очень строгим взглядом подполковник увидел мое замешательство и явно смягчился.
Простите, товарищ подполковник, - упавшим голо сом произнес я.
Что же ты, лейтенант? Недосмотрел? - с досадой, но без угрозы спросил подполковник.
Я понял, что ему также очень не хочется, чтобы ис тория с сержантом-самострелом получила огласку.
Откомандирую тебя на несколько дней в трофейный отдел, а там и направление в часть получишь. Уже наме тились две вакансии.
Не без труда нашел я стоявшую на отшибе избушку трофейного отдела. Отдел состоял из двух человек: нача льника отдела - майора - и его "штата" в одном лице старшего лейтенанта. Люди эти были совершенно не схожи между собой, но уживались превосходно. Общее в них было то, что оба пожилые и взяты из запаса.
Майор был крупный сильный, несколько неуклюжий му жчина с громким густым голосом. Поведения простецкого. Характером добродушен. Ко мне сразу отнесся покровите льственно, по-отцовски. Старший лейтенант был из "быв ших": поручик царской армии, дворянского роду. Среднего роста, хорошо сложенный, с аристократическим мраморно белым лицом, с густыми русыми с малой проседью волоса ми. Говорил четко, правильно, красиво. Казалось, что его баритон поставлен как у хорошего певца.
Мне отвели угол за перегородкой, -где была "спаль ня". Майор был главной "движущей силой". Он без конца куда-то бегал, ездил. Старший лейтенант постоянно нахо дился в отделе, вел всю бумажную канитель, телефонные переговоры. Работы им хватало. Главная задача состояла в поиске и отправке в тыл металлолома. Задаче этой уде лялось большое внимание. Командующий 59-ой армией гене рал-лейтенант И.Т.Коровников упоминает в своей книге "На трех фронтах", что Военный Совет армии "поддержал также инициативу молодежи по сбору трофейного оружия и военного имущества. Только в одной 377-ой дивизии ком сомольцы собрали на нейтральной полосе много шанцевого инструмента, немецких автоматов, станковых пулеметов и прикатили противотанковую пушку".
Моя задача состояла в ежедневном обходе отделов штаарма с целью сбора сведений о возможных источниках металлолома. По утрам майор, собираясь в поездку, гро зился взять меня с собой, так как где-то что-то нужно взрывать, но тут же успокаивал:
Плацдарма тебе не миновать, так что покантуйся у нас ещё немного.
Я составлял карту с пунктами нахождения различного имущества и металлолома, заполнял какие-то журналы. Мне хватало времени, чтоб сочинять стихи Дусе:
На крылечке березовом
Ты осталась сама,
К ножкам маленьким розовым
Подбирался туман.
И пока за туманами.
Видеть мог я твой дом,
Ты надежды обманные
Посылала платком.
Стихи были плохим подражанием известной песне, и я сам в этом убедился тотчас же после их написания. Всег да с благодарностью вспоминаю своих родителей, которые не препятствовали моему пристрастию к сочинению стихов, но очень тактично научили меня понимать и ценить стихи. Поэтому я никогда не пытался печатать свои "произведе ния", зная их слабость.
По вечерам долго не ложились. Разговоры больше всего касались "всеармейской" темы о женщинах. Вернее, майор не признавал женщин, говорил лишь о бабах, а ста рший лейтенант вспоминал пикантные истории из своей до революционной жизни. Я по своему незрелому положению среди этих "зубров" помалкивал. Между тем речи более всего были адресованы мне, как свежему слушателю.
Майор смаковал подробности интимных отношений, на зывая все своими именами. Меня это угнетало. Что вся армейская среда пропитана матом - с этим я примирился, как с неизбежным злом. Но никак не мог привыкнуть к се рой штампованной ругани, когда без всякой причины, без выражения, "чувств никаких не изведав", а просто как жвачку тупо повторяют на каждом шагу одни и те же мате рные слова. Я вырос в Одессе, в порту, в Иностранной гавани. Там не было беззубого мата "просто так". Безли кий мат считался унизительным, присущим деревенским "жлобам". Ругались в порту по какому-нибудь поводу и с конкретными изъяснениями. Поскользнулся, например, гру зчик на трапе или, хуже того, уронил мешок весом в 70 килограммов, вот тогда он разряжался. Доставалось и трапу, и мешку, башмакам и погоде, и, конечно, всем ан гелам и архангелам, апостолам и самому господу богу, предкам и потомкам во всех коленах. Сам я ругался край не редко, и, как говорили мои друзья, мне это "не шло".
Совсем иначе рассказывал бывший поручик. Нецензур ные слова ему были не нужны. Он увлекал фабулой и чувс твом.
- В 1913 году был я произведен в офицеры. Вечера проводил чаше всего в Мариинском театре и, как мальчиш ка, а я и был мальчишка, влюбился в популярную актрису. Носил ей цветы и на сцену, и за кулисы, писал стихи, но она меня не замечала. Тогда я решился: спрятался среди разбросанных декорации и, когда схлынула толпа поклон ников и артистов, ворвался к ней в уборную и упал перед ней на колени. Актриса уже собиралась уходить и милос тиво разрешила мне проводить, ее. Жила она в гостинице. Я был допущен в святая святых для меня - в ее комнаты. Конечно же, заказал ужин с шампанским. В общем я остал ся у нее, но она потребовала от меня обязательства, что* я оправдаю себя как мужчина. "Подумайте, - предупредила она меня. - Я не потерплю слюнявого юнца". Сгорая от страсти, я согласился на все условия. Увы, я потерпел полное фиаско и был изгнан с позором. Как она меня обо звала, да ещё выставила в коридор, куда сбежалась прис луга. Я мчался по предрассветным улицам Питера, чувст вуя страшное унижение. В театр я больше ни ногой. И лю бви как не бывало.
В трофейном отделе застала меня кампания по замене петличных знаков погонами. Указ о введении в Красной Армии новых знаков различия был издан 6 января 1943 го да. Практически в 59-ой армии эта замена проводилась в феврале. Казалось, время совсем не подходящее для таких реформ. Шло самое решающее сражение Великой Отечествен ной войны - Сталинградская битва. До погонов ли? Но это был жест уверенности, отметающий всякое сомнение в силе и величии Красной Армии, в ее несокрушимости, в ее спо собности побелить. Весь мир почувствовал это. Многие говорили, что только Сталин мог решиться на такой шаг. Оперативность была исключительная. В течение нескольких дней погоны надела вся армия. Подавляющая часть воинс кого состава восприняла введение погонов как должное. Молодые офицеры - плеяда лейтенантов - говорили о тра дициях русской армии, о поручике Лермонтове, о чести погона, о дуэлях и о всякой романтике. Среди старшего поколения, особенно среди тех, кто участвовал в гражда нской войне, были недовольные. Хмурились, брюзжали:
- Рубали мы золотопогонников, а теперь я сам дол жен напялить эти погоны, как будто я беляк какой-то...
Я вспомнил, как в 1929 году, когда наша семья жила на станции Застава 1-я под Одессой, отцу подбросили в сарай пару старых красных солдатских погон. Отец зани мался в сарае своим любимым делом - переплетал книги. Откуда ни возьмись пришли с "проверкой", представители власти и сразу же обнаружили погоны. Отца забрали. Спа сло его то, что он жил на Заставе ещё с дореволюционно го времени, был учителем и директором местной школы и никакого отношения ни к какой армии не имел. Придраться было не к чему. Причина, как позже выяснилось, была в том, что какому-то начальнику нужна была квартира. Нас все-таки переселили поглуше и похуже.
Погоны прижились быстро. Не обошлось без происшес твий. Некоторые офицеры пробовали щеголять в повседнев ных "золотых" погонах на переднем крае и стали добычей немецких снайперов. Более того, немцы использовали этот момент и охотились за офицерами, не трогая солдат: не против солдат, мол, воюем, а только против командиров- коммунистов.
Среди офицеров велись разговоры, что на этом рефо рма не кончится, что будет введено обращение "господин" и прочее. Больше всего неувязок при введении погон было у политсостава. В связи с упразднением института Воен ных комиссаров в октябре 1942 года происходила переат тестация военно-политических работников. Некоторые дол го оставались неаттестованными и при введении новых знаков не получали права на их ношение. Я встречал ещё такого командира без погон с тремя "кубарями" в петлице весной 1944 года.
Старший лейтенант навесил на плечи погоны, такие же, какие он носил, будучи поручиком. Он говорил:
- Совсем те же, только новенькие.
Я написал ему в журнале:
В Трофейном отделе Мы погоны надели
Провожали меня "трофейшики" на плацдарм, как обще го сына. Впоследствии, бывая в штаарме, я не забывал навестить их.
ПЛАЦДАРМ
В марте 1943 года я получил, наконец, "постоянную прописку" - назначение командиром взвода в 440-й отде льный саперный батальон 377-й стрелковой дивизии. Диви зия стояла на плацдарме.
Мне повезло: на рассвете ещё затемно я доехал на попутной полуторке к уже знакомой переправе. Машина ос тановилась, не доезжая моста у развалин Селишенских ка зарм. Из кузова выгрузили несколько тяжелых ящиков, и полуторка тотчас же ушла. Здесь задерживаться было не безопасно. Местность хорошо просматривалась противни ком. Имея опыт, я предупредил часового у моста, что жду попутчика в 377-ю и ушел в укрытие возле стен казармы среди густых зарослей.
Селишенские казармы, находящиеся в 54 км севернее Новгорода на правом берегу Волхова, были построены ста раниями графа А.А.Аракчеева в 1820 году как одно из военных поселений. Спору нет, что аракчеевщина тяжелым бременем легла на русских людей. Все это правда. Но вот постройкам Аракчеевским, что зданиям, что дорогам - це ны нет, столь они прочны и надежны. И в эту войну в этой глухой местности сослужили они нашей армии службу верную. Многими бомбежками и обстрелами тяжелыми снаря дами перекрытия и часть стен казарменных были поврежде ны, но огромные подвалы с массивными сводами сохрани лись и использовались как перевалочный склад для снаб жения войск на плацдарме. Сохранилась выступающая впе ред колоннада главного входа, дверные и оконные проемы с полукруглыми верхними сводами. Лаже изувеченное — это здание позволяло представить себе его стройность, стро гость и красоту.
Дорога к Селищам представляла собой отремонтиро ванный отрезок старой, действовавшей еще при Аракчееве, Большой московской дороги: на правобережьи она шла к Малой Вишере и далее на Москву, а на левобережьи - к Спасской Полисти и далее на Ленинград.
Вскоре подошел ко мне попутчик. Им оказался зампо лит 440-го ОСБ капитан Хангильдин.
Уж не к саперам ли? - спросил он.
К ним.
И наверное в 440-й?
Да. Как Вы определили?
Мы давно ждем взводного. А в штабе сказали, что уже назначен.
День выдался удачный. Выглянуло неяркое раннее ве сеннее солнце, предвещая оттепель. На переправе было спокойно. Мы быстро проскочили мост, прошли заснеженную полосу надпойменного луга, за которым поднималась неро вная стена черного леса.
Капитан мне понравился. Он располагал к себе прос тым дружеским обращением. Был он средних лет, порядка тридцати пяти. На смугловатом лице его выделялся широ кий рот и темно-карие веселые глаза. Он часто улыбался, показывая крупные целые с легкой желтизной зубы. Башкир по национальности, он говорил с легким акцентом.
Здесь я должен отвлечься от своего повествования и заняться описанием того, что представлял собой плацдарм против Селишенских казарм на западном берегу Волхова. 1 Природные условия, окружающая среда существенно влияли на военные действия, как на плацдарме, так и на всем Волховском фронте.
Река Волхов берет свое начало в озере Ильмень, те чет по древне-ледниковой долине на север на протяжении более 220 км и впадает в оз. Ладожское. Ширина реки в районе Селиш около 200 м. Она достаточно глубока для судоходства. С ноября по апрель скована льдом.
В конце 1941 года - начале 1942 года советские войска, освободив Тихвин и преследуя противника, вышли на реку Волхов и вблизи Новгорода с ходу форсировали ее захватив плацдарм, который действовал с января 1942 года по январь 1944 года. Плацдарм начинался в 15 км к северу от г. Новгорода у д. Теремец и простирался далее вниз по течению Волхова на 30 км до д. Дымно. На глуби ну, то есть к западу от реки, плацдарм имел 8 км.
Когда наши войска заняли плацдарм, стояли лютые морозы, достигающие 30-35 градусов. Нужно было искать спасение от холода. От тамошних деревенек ничего не ос талось, кроме их названий на карте. Попробовали окапы ваться, но на глубине 50-60 см появилась вода. Пришлось строить хвойные шалаши, обкладывать их снегом и обли вать водой. В этих ледяных убежищах и спасались. Перед вижению мешал довольно глубокий снег. Сильные морозы временами очень резко сменялись оттепелями с дождями. Не лучше было и в другие времена года. В 1942 году в этих местах находился писатель Муса Джалиль - он был корреспондентом газеты 2-й Ударной армии "За отвагу". В письме жене 20-го мая он писал: "Мы на самом трудном участке фронта. О боях не стану распространяться. А природа - ужасная, кругом сплошной гнилой лес и болота. Болота, болота, болота!.. Ходим по колено и по пояс в грязи и по болотистой воде. Наши цветущие края, где те кут серебряные ручьи, Волга, Кама, Белая, где цветут яблони, черемуха, вишни - нам только снятся. По сравне нию с той природой этот район - просто помойная яма!.. Такую грязь, таких болот я никогда не видел".
Более строго, но не менее впечатляюще описывает эти края маршал К.А.Мерецков: "Я редко встречал мест ность, менее удобную для наступления. У меня навсегда остались в памяти бескрайние лесные дали, болотистые топи, залитые водою торфяные поля и разбитые дороги. Трудной борьбе с противником сопутствовала не менее трудная борьба с природой. Чтобы воевать и жить, войска вынуждены были строить вместо траншей дерево-земляные заборы, вместо стрелковых окопов - насыпные открытые площадки, на протяжении многих километров прокладывать бревенчатые настилы и гати и сооружать для артиллерии и минометов деревянные платформы". И далее: "Вколотив в болото сваи, бойцы крепили к ним пол. Этот пол через несколько дней, как правило, уходил под воду. Тогда строили новый, а внутри блиндажа под самым потолком на стилали палата, на которых лежали наши воины, ведя огонь через прорубленные отверстая - амбразуры. После дождя приходилось перебираться на крышу. Блиндажи прев перебираться на крышу. Блиндажи превращались в островки, на которых советские воины честно несли боевую службу".
Плацдарм был покрыт преимущественно мелколесьем - густой, непролазной, но чахлой порослью осины, березы, ели, разных кустарников.
Для постройки дерево-земляных заграждений трудно было найти поблизости подходящий лес. Приходилось вя зать из прутьев фашины, а из фашин строить двухрядные заборы, между которыми забрасывалась грязь. В таких ме стах невозможно было отрыть даже отхожий ровик и естес твенная надобность составляла проблему. Бойцы приспосо бились оправляться на лопатку и накопление выбрасывать в сторону фрицев, сопровождая свои деяния непередавае мыми комментариями. И, конечно же, дороги, вернее, без дорожье. Полное. Беспросветное. Повсюду приходилось де лать сплошные жердевые или даже бревенчатые настилы. Помню, что в один из полков мы настилали дорогу бревна ми 16 раз, и все 16 настилов один за другим в течение года ушли в топь. В слабом болотистом грунте оседали ДЗОТы, тонули артиллерийские позиции.
К.А.Мерецков вспоминает, что внезапная оттепель, неожиданная для января, превратила поросшие кустами ко чковатые ледяные поля в грязное месиво.
Более чем через 40 лет в мае 1985 года приехали однополчане к местам боев на плацдарме. Остановились мы в деревне Трегубово, которая находилась в войну на са мом переднем крае, неоднократно переходила из рук в ру ки, но все же удерживалась немцами.
Поутру пошли на встречу с учениками. Пришлось нам добираться к новопостроенному зданию школы по дощечкам, под которыми так знакомо хлюпала ржавая вода. Как заще мило сердце. Ярче всего напомнила плацдарм хлюпающая вода.
21-го мая 1943 года я писал Нине Карасевой: "Обра довался как ребенок, когда увидел пыль. Да, просто ста рую пыльную дорогу, на которой не было воды. Уже восемь месяцев я не видел сухого места в этих краях и поэтому пришел в восторг от такого прозаического зрелища".
Держать оборону на плацдарме приходилось, как ска зали бы теперь, вахтовым методом: периодически сменяя бойцов переднего края. Но у этого метода был большой недостаток: для смены не хватало людей, и поэтому "вах ту" приходилось нести одним и тем же солдатам днями, неделями, а иногда и месяцами.
Казалось нам, что нет горше земли, чем в долине Волхова. Конечно, не все было безрадостно в этой суро вой местности. Редко где можно встретить такое буйное изобилие ягод, как в Приильменской низменности, по которой протекает Волхов: голубика, черника, малина, еже вика, княжевика, костяника, брусника, клюква... Однажды по неведению прилег я в густой траве и сильно таки по портил только недавно полученную офицерскую форму, на которой отпечатались темные пятна от раздавленных ягод черники.
На водоразделе рек Волхова и Луги расположено ги гантское Тесово-Нетыльское болото. С одного гектара здешних болот можно собрать до 200-300 кг клюквы.
Да еще отмечу, что Волхов - река рыбная. Как-то глушили мы рыбу под Званкой, бросая с лодки пятикилог раммовые заряды. Всплывали поднятые со дна огромные ве сом до 6 кг лещи, старые, покрытые какой-то ржавой кор кой, обсыпанные ракушками, облепленные илом. Были они малосъедобны, но ловля их была событием в нашей армейс кой жизни, тем более, что глушили их буквально под но сом у немцев. От командира дивизии прибыл специальный "посол" за этими музейными рыбинами.
Не знали мы в то жестокое время, что места эти приволховские почитались дивными, что затяжные весны и осени ценились, как чудесные явления природы. Особенно осень: погожие пригретые нежарким солнцем дни, разноц ветная мозаика лесов, серо-синяя гладь Волхова, тихое течение его притоков с солнечными бликами на воде - Полисти, Керести, Вишеры. Успокаивали и пасмурные дни с мелким-мелким дождиком, когда хорошо мечтается на лес ной тропинке.
В конце XVIII столетия и в XIX столетии знатные дворяне облюбовали себе на берегах Волхова места под родовые имения.
В Званке возвел двухэтажный особняк, окруженный множеством служб, российский поэт Гаврила Романович Де ржавин, живший здесь с 1979 по 1816 год. В этом имении он написал отрывками одно из лучших своих произведений "Жизнь Званки", в котором предсказывал:
Разрушится сей дом, засохнут бор и сад,
Не вспомнится нигде и имя Званка.
Пророчество Гаврилы Романовича во многом сбылось. Правда, имя Званка ещё вспоминается, а вот самого селе ния нет. На Званковском бугре ничто не растет. Ржавеют там осколки, толстым слоем устилающие бывшую усадьбу, валяются каски, пулеметные ленты и прочий металл. От церкви остался фундамент и остатки стен высотой 1-1,5 метра. Черными пустыми глазницами глядят входы в подва лы.
Заречная часть Званки граничила с землями самого сиятельного всероссийского деспота графа Алексея Андре евича Аракчеева, чье имение находилось в д. Грузино.
В Селишенских казармах располагался Гродненский гусарский полк, в котором служил в феврале-апреле 1838 года опальный поэт М.Ю.Лермонтов, переведенный сюда с Кавказа.
В старинном селе Коломно, что расположено на левом берегу Волхова против Селиш и которое упоминается в пи сцовой книге за 1499-1500 годы, в 1878 году жил несрав ненный мастер художественного очерка писатель-революци онер Глеб Иванович Успенский.
По берегам Волхова в районе нынешнего города Чудо во хаживал на охоту Николай Алексеевич Некрасов.
В тиши здешних мест в имении Онег, что располага лось по левому берегу Волхова ниже Муравьевских казарм (также построенных Аракчеевым) в конце XIX века родился композитор Сергей Васильевич Рахманинов.
Несколько севернее плацдарма по Волхову близ горо да Кириши в Сольцах в начале XIX века жил писатель-де кабрист Бестужев-Марлинский.
Так что эти края были не такими глухими, как пред ставлялось нам в войну. Но все это мы узнали потом, по том ...
Весной 1943 года на плацдарме дислоцировались шесть стрелковых дивизий, стрелковая и танковая брига ды. 377-я СД, куда я следовал, занимала оборону на се верной окраине плацдарма между селениями Дымно на севе ре и Спасская Полнеть на юге.
Передний край обороны представлял собой не замол кающую ни на мгновение зону огня. Пулевой ливень никог да не утихал. Огонь противника был настолько плотным, что на полкилометра в глубину нашей обороны раститель ность была срезана под один уровень, как под гребенку. Нейтральная зона между немецкими и нашими позициями, ' имевшая обычно 100-300 м ширины, была покрыта осколка- і ми. У печально известного Мясного Бора, где в июле 1942 года велись ожесточенные бои для вывода 2-й Ударной ар мии из окружения, слой осколков был совершенно сплош ным, даже трава не пробивалась.
По всей территории плацдарма немцы вели методичес кий артиллерийский обстрел, а временами производили внезапные огневые налеты с помощью артиллерии разных калибров, причиняя нам немало беспокойства. Летом 1943 года штаб 377-ой СД подвергся настолько сильному артна лету, что его пришлось перенести в более надежное мес то. "Музыка" переднего края никогда не замолкала. И лишь во второй половине 1943 года, когда наша артилле рия начала получать достаточное количество снарядов, немец несколько присмирел, так как после каждого силь ного обстрела плацдарма наши артиллеристы отвечали гу бительным огнем по уже засеченным позициям немецких ба тарей.
Оборона плацдарма никоим образом не являлась "классической" позиционной войной - стационарным сиде нием в окопах с традиционными перестрелками и разведка ми. Постоянно велись ожесточенные бои за каждый холмик, за каждый клочок земли.
Важнейшей задачей являлся захват возвышенностей, на которых, естественно, располагались населенные пунк ты. Недаром в армейском лексиконе есть выражения: "Ко мандные высоты", "Овладеть высотой". Владеющий высотой при общем равнинном характере местности имел преимущес тво в наблюдении, в контроле за дорогами, в корректиро вке огня, в оборудовании позиций, в условиях быта, на конец.
Особенно ожесточенные и многократные бои велись за важнейший опорный пункт плацдарма Званковский холм, имеющий высоту 40 метров и расположенный на левом бере гу Волхова непосредственно у реки. Этот холм доминиро вал на местности и позволял врагу вести обзор полосы нашей обороны на глубину до 25 км. Высота переходила из рук в руки, но ценой огромных потерь немец все же удер живал Званку. Здание на холме было разрушено: обломки его накрыли мощным чехлом подвалы, в которых немцы обо рудовали опорный наблюдательный и огневой пункт, прак тически непробиваемый нашими огневыми средствами, разве лишь прямым попаданием авиабомбы.
Маршал К.А.Мерецков пишет о Званковском опорном пункте немцев: "Каждый день и каждую ночь холм изрыгал огонь и свинец, на многие километры вокруг сея разруше ние».
Пункт этот, как чирей на присутственном месте, за давал нашей обороне немало хлопот, ограничивая возмож ность дневного передвижения.
Сложная обстановка на плацдарме усугублялась еще тем, что над переправами через Волхов часами висели "костыль" или "рама" - немецкие самолеты-наблюдатели.
Во второй половине 1943 года и эти "соглядатаи" не смели столь нагло появляться над плацдармом. Набрали силу наша авиация и зенитная артиллерия.
ОТДЕЛЬНЫЙ САПЕРНЫЙ батальон
Где дикий зверь не проползет, Где танка не возьмут моторы
И где пехота не пройдет,
Пройдут отважные саперы.
(Строевая песня)
Когда прибыли в расположение части, капитан завел меня в домик, где размещались взводные командиры. На месте никого не было. Я оставил свои пожитки и пошел пс указанному замполитом направлению к командиру батальо на. В просторной комнате рубленного дома сидели двое: командир батальона майор Николай Михайлович Исаев и ди визионный инженер подполковник Ефрем Иванович Русанов. Оба они, как я узнал чуть позже, только на днях получи ли повышение в званиях.
Попросив разрешение у подполковника, я представил ся, как положено, командиру батальона, что прибыл для дальнейшего прохождения службы.
— Значит, из Черниговского училища? - переспросил комбат.
Да, - подтвердил я, - специализировался в минно подрывной роте.
При моих словах командиры переглянулись и улыбну лись. Я не понял, чем вызвал такую реакцию. Как оказа лось, я назвал ту самую специальность, при которой са пер ошибается только один раз, и рекомендоваться ею бы ло не принято.
Майор поинтересовался жизнью училища. Оказалось, что он окончил это училище как раз накануне войны. Он был моим одногодком, то есть рождения 1920 года, но вы глядел гораздо старше. Волжанин - он был несколько гру зноват, рост имел средний. Лицо полное, слегка овальное, волос светло-русый, глаза светло-карие нарочито строгие. Чувствовалась в нем сила, основательность, и грубость натуры.
Дивизионный инженер резко отличался от комбата. Было ему лет 40. Его отличала живая правильная речь, не лишенная остроумия, мягкие сдержанные жесты. Был он ху дощав, с заостренными чертами лица, с заметно оттопы ренными ушами. Серые глаза его смотрели внимательно и доброжелательно. Было он рыж и веснушчат. Мне казалось, что он схож с умудренным жизнью матерым лисом. Инженер- архитектор из Харькова Русанов представлял собой типич ного интеллигента - хорошо воспитанного выдержанного человека.
Подполковник расспросил меня о моем институтском образовании, о службе в Забайкалье. Особое внимание он уделил моему знанию топографии, умению пользоваться ка ртой, составлять кроки и абрисы.
Я был определен во 2-ую роту командиром 2-го взво да.
После визита к комбату я отправился во вторую ро ту, где представился ее командиру капитану Захарову. Захаров - блондин неопределенных лет, но еще достаточно
Офицеры 440-го отдельного саперного батальона 377-й стрелковой дивизии у штабной землянки на плацдарме за р. Волхов близ с. Спасская Полисть. Стоят слева направо: командиры взводов И.Балакирев и В.Рутке- вич, медик Карасев, пом. командира батальона Стре льников, командир взвода Алексеев, начхим Васильев, интендант Вевалдин; средний ряд: командир взвода В.Круглов, начальник особого отдела Гореленко, ком бат Н.Исаев, дивизионный инженер Е.Русанов, началь ник штаба П.Пясковский, командир взвода В.Баталов; внизу: командиры рот П.Захаров и Биссоветский.
молодой (лет тридцать), отличался хитростью и ловкос тью, умением налаживать гладкие взаимоотношения, как с начальством, так и с подчиненными. Светло-серые глаза его бегали, он постоянно улыбался, выворачивая наружу всегда влажную нижнюю губу. Держался он щеголем, ревни во следил за своей одеждой и особенно за сапогами. Взводные за глаза называли его просто Пашей.
Паша больше всего заинтересовался моим внешним ви дом и посетовал, что у меня нет личного оружия.
Боевые задания командиры взводов зачастую получали непосредственно от начальника штаба или, как его офици ально именовали, адъютанта старшего батальона капитана Петра Петровича Пясковского.
Фигурой капитан Пясковский был, что называется, поджарым, даже тощим. Руки тонкие с длинными "пианинными" пальцами. На худощавом лице его выделялся длинный нос. Возрастом он был ровня взводным, то есть где-то 21-22 лет. Нравом был веселый, насмешливый. Любил тон кие анекдоты, каламбуры. Часто разыгрывал подполковника Русанова, зная, что тот был очень брезглив. Когда быва ли у нас общеофицерские обеды, Пясковский вдруг начинал притворно возмущаться:
Что это за макароны? Какие-то глазки, хвостики, прямо черви, да еще свернутые в колечки. А подливка? Ну и мерзость, просто насморкали...
Русанов багровел и не выдерживал:
Капитан Пясковский, прекратите эту болтовню. Где Вы находитесь?! Что себе позволяете?!
Пясковский делал недоуменные глаза, пожимал плеча ми. На следующий раз все повторялось.
Вкусно, очень вкусно, - нарочито громко говорил Пясковский, делая вид, что не замечает Русанова. - Но цвет, что за цвет? Что-то вроде детского поноса...
Пясковский часто болел, но службу нес "справно".- Штабной работник он был прирожденный. Бумаг не боялся и легко избавлялся от них. Все успевал, имея лишь одного постоянного помощника - писаря старшину Румянцева.
Пясковский с охотой объяснил мне структуру баталь она. По штату военного времени батальон имел 90 чело век, в том числе 16 офицеров, к которым относились: ко мандир батальона, заместитель командира, адъютант стар ший, замполит, парторг, помощник командира батальона, начальник химической службы (начхим), начальник финан совой службы (начфин), медфельдшер, два командира роты и пять командиров взводов.
В батальоне было две роты: трехвзводного и двухвз водного составов. Кроме того, был хозвзвод. Каждая рота имела старшину. В каждом взводе был помощник командира взвода и 2-3 младших командира на правах командиров от делений и несколько бойцов. В целом взвод имел 10-12 человек, из которых на задание ходили 7-9 человек. На задание не ходили по неписанному закону ординарцы (свя зные), а также некоторые умельцы, прикрепляемые к хозв зводу, в котором были: сапожник, банщик-прачка, повара, портной, конюхи-ездовые и другие службы.
Основным звеном офицерского состава были командиры взводов, так как подавляющее большинство боевых задач решалось взводом. Были операции, выполняемые ротой и батальоном, были задания, выполняемые отделением, небо льшими группами в 2-3 сапера и даже индивидуально отде льными бойцами или младшими командирами, но большинство заданий выполнял взвод.
Взводные были не только главными исполнителями операций батальона среди командного состава, но и заст рельщиками всего нового. Ими были найдены новые способы минирования, снятия вражеских заграждений, наведения мелких мостов, беспереправочный промер рек, проводка танков в болотах, применение камнеметов, подрыв танков на открытой местности. И конечно же великая заслуга лейтенантов в том, что они держали порядок в своих взводах в любых условиях, были бойцам и командирами и друзьями.
Важную роль командиров взводов хорошо понимали в большинстве своем вышестоящие командиры и обычно забот ливо относились к нам. Несмотря на загрузку портного и сапожника, которые выполняли работу не только для нужд батальона, но и для штаба дивизии и нередко для "милых женщин", взводным без промедления были пошиты шинели каждая из двух коротких английских - и сапоги. Стирка белья, баня - все это делалось иногда даже для одного прибывшего с задания лейтенанта. Взводный мог построить силами своих бойцов отдельную удобную для себя землян ку, выбрать себе связного по душе, питаться по желанию вместе с бойцами или отдельно. Были случаи, когда сво бодному от задания лейтенанту комбат отдавал свой "вы езд" - лошадь - для личной поездки. Даже старшины, ко торые нередко подчеркивали свою независимость от коман дира взвода, так как непосредственно подчинялись коман диру роты, обычно были внимательны к лейтенантам и вы полняли их поручения как для обеспечения взвода, так и для нужд самого офицера.
Самыми близкими мне - дорогими товаришами - стали командиры взводов - лейтенанты Владимир Круглов, Иван Балакирев и Василий Баталов.
Главным среди нас - взводных - считался Володя Круглов. Внешне это ничем не проявлялось. Он себя вел как все, и все к нему относились как и к другим лейте нантам. Но при близком знакомстве появлялось то неуло вимое, что выделяло его среди нас. Он был более сдер жан, чем остальные, более рассудителен. Нередко удержи вал того или иного из нас от излишних выходок. Как-то, когда я нарочито громко произносил тираду о "ваньках-взводных", на которых не обращают внимания, чтобы услы шали "отцы-командиры", Володя твердо остановил меня:
- Это уже слишком. Сколько можно...
Внешностью он был ничем не примечательным, выделял его, пожалуй, небольшой аккуратный нос, да еще редкая обаятельная улыбка.
Круглов был единственным награжденным среди нас: он носил медаль "За отвагу", полученную за бои 1942 го да.
Иван Балакирев командовал первый взводом - взводом инженерной разведки. Это был особый взвод по сравнению с другими. В нем были собраны молодые ребята, в большинстве своем со средним образованием, уже побывавшие в боях, отличающиеся наблюдательностью и самостоятельнос тью. Взвод не занимался наравне с другими взводами минным делом, строительством, дорогами и прочими обычными саперными работами. Взвод вел непрерывное скрупулезное изучение немецкой обороны. Затаившись, как снайпер, са пер-разведчик часами наблюдал передний край немецких позиций, наносил на схему огневые точки, окопы, заграж дения, артиллерийские и минометные позиции, пулеметные гнезда, канавы, водотоки, подходные тропки и прочую си туацию. Запоминал и записывал действия противника: ухо ды и приходы, усиление движения, изменения в интенсив ности огня, работы в полосе обороны, в общем буквальне все, что там происходило. Иногда приходилось, наметив место наблюдения, выползать туда ночью, к самому перед нему краю, так что ясно были слышны голоса, и почти не шевелясь вести наблюдение весь световой день. Благодаря действиям 1-го взвода в штабе батальона и соответствен но в штабе дивизии имелись надежные сведения о состоя нии переднего края обороны противника. s
Иван Балакирев как нельзя лучше подходил к своей должности. И обликом и нравом был он истинный русский Ваня. Среднего роста, плотный, румянец во всю щеку, чуть вздернутый нос, брови, о которых говорят соболи ные, ясные светло-карие веселые глаза. Всегда он был в движении, энергичный, с выразительной речью. Часто кипятился. Но в трудную минуту был находчив, действовал уверенно.
Больше всех прослужил в батальоне Вася Баталов. В саперные войска попал он еще в октябре 1941 года после 3-хмесячного обучения в Борисовском военно-инженерном училище, что располагалось тогда в г. Архангельске. В составе фронтового саперного батальона строил мосты и дороги, держал ледовую переправу через Волхов. Весной 1942 года наводил понтонный мост близ деревни Шевелево, по которому выходили остатки 2-й Ударной армии, прорва вшейся из окружения у Мясного Бора. В мае того же года получил Баталов направление в 377-ую СД, где служил не долго командиром саперного взвода 1247-го СП. Недолго, потому что-в начале лета подорвался в болоте под Чудово на противопехотной мине. Получил ранение ноги и конту зию в голову, которая напомнила о себе сорок лет спустя дикими головными болями, ухудшением зрения. Наверное, сказалось и само "лечение". Из-за полного бездорожья Василия, как не нуждающегося в сложной операции, оставили в санроте полка, даже в медсанбрат (в тылу дивизии)
не отправили. Тяжело раненных выносили на руках до во сьми километров. На такое хе расстояние таскали патроны и снаряды от берега Волхова до переднего края. Все ле чение в санроте заключалось в Лежании на земляных на рах, постланных лапником (хвойными ветками) и накрытых плащпалаткой. Только где-то в августе 1942 года возвра тился Василий Баталов с палочкой-костылем из санроты на должность того же командира взвода, но уже в отдельный саперный батальон.
Среди нас - лейтенантов - Вася был самый "основа тельный": пошире всех в кости, с несколько тяжеловатой нижней челюстью, наиболее спокойный и неизменно в хоро шем настроении. Любил он шутки, простые анекдоты, вся кие побасенки. Знал множество частушек и присказок, ко торыми щедро делился с окружающими. Заведет что-нибудь, вроде -
Раскудря-кудря-кудрявый,
А поди ты в пим дырявый...
А то и похлеще выдаст "Вологодчкие" частухи:
Не хотите ли, робяты,
Песню спеть из матюков...
И выдавал такое, что я и в Одессе не слышал.
Не терпел Василий несправедливости: если был уве рен, что прав, то не шумел, но и не уступал, добивался правды, упорно, до конца. В трудную минуту любил он энергично тряхнуть головой и воскликнуть "Прорвемся!". | Познакомился я еще с одним командиром взвода - лейтенантом Алексеевым, тихим, застенчивым, очень похо жим на стеснительную девушку. Кто-то даже предлагал ра здеть его для проверки.
И лишь понаслышке, а точнее со слов Баталова, я знаю о лейтенанте Болотникове. Он был родом откуда-то из Сибири. Жил очень просто, спал и питался вместе с солдатами. От офицерского круга держался отчужденно.
Своим положением, своей призрачной независимостью взводные иногда бравировали. Модным было выражение:
Дальше фронта не пошлют,
Меньше взвода не дадут,
Носом в землю не воткнут.
В целом офицерская семья батальона была сплочен ной. Благоприятному климату в офицерском коллективе способствовала определенная культура саперных командиров, имевших не менее чем среднее образование, а на ко мандных должностях все были со специальным военно-инже нерным образованием.
Я охарактеризовал только часть офицеров - тех, с которыми встретился в первое время пребывания в баталь оне. Об остальных командирах и бойцах речь будет впере ди.
40 НОЧЕЙ В НЕЙТРАЛКЕ
Апрель 1943 года - это месяц за тишья на Волховском фронте.
К.А.Мерецков
В расположении батальона я провел лишь несколько часов и в ночь отправился к своему взводу с тем, чтобы на следующий день приступить к выполнению боевого зада ния.
На первый взгляд задание выглядело буднично просто и даже смахивало на учебное: уточнение границ минных полей. Нужно было в нейтральной зоне, то есть в полосе "ничейной" земли между нашими и немецкими позициями, установить положение минных заграждений и привязать их к постоянным ориентирам, имеющимся на местности и обоз наченным на топографической карте (планшете). Данные по каждому минному полю фиксировались на специальном фор муляре, представляющем собой анкету с напечатанными на двух сложенных стандартных листах вопросами. В формуля ре описывалось местоположение минного поля, его разме ры, тип мин, система их установки, техническое состоя ние, вид маскировки, наличие проходов и другие сведе ния, которых я сейчас и не перечислю. В формуляре поме шалась также схема привязки минного поля в определенном масштабе и с ориентировкой по отношению сторон света (линии север-юг). Для этого нас даже снабдили цветными карандашами. Формуляр составлялся в двух экземплярах. Для формуляра нужно было ещё заготовить выкопировку квадрата из топокарты, который охватывал место работы, с увеличением масштаба и в цветах, что отнимало уйму времени. Кроме привязки приходилось упорядочивать мин ные поля: переставлять некоторые мины, где это было ну жно и возможно, маскировать мины, вести дополнительное минирование.
Задание это было чрезвычайно сложным и столь же опасным. Минные поля как нашими, так и немецкими сапе рами устанавливались многократно в зависимости от поло жения переднего края, которое постоянно изменялось в ходе жестоких боев за каждую пядь земли в течение всего
1942 года. Сведении же о расположении мин не только не мецких, но и своих мы не имели. Людей, которые устанав ливали эти мины, найти было нельзя, да их и не оста лось. Формуляры на заграждения, сделанные в боях с пе ременным успехом, никто не составлял и не мог соста вить. Порой и никаких минных полей, где мины установле ны в каком-то порядке, не было, а были просто разбро санные в спешке группы мин и отдельные мины. Иногда ми ны обнаруживались в 4-5 метрах от своих окопов. Все это было так далеко от того, чему нас обучали в инженерном училище.
Работы велись, естественно, только ночью, так как днем ничто живое в полосе непосредственного постоянного сражения, где все просматривалось и простреливалось всеми видами оружия, уцелеть не могло.
За достоверность сведений о минных полях командир саперного взвода отвечал не только своим добрым именем, но и головой. К тому же мы были заинтересованы в упоря дочении заграждений, так как нам самим приходилось де лать проходы в минных полях, закрывать их, устанавли вать новые мины и вести прочие операции. С удовлетворе нием даже, пожалуй, с гордостью отмечу, что случаев не достоверных привязок минных полей в батальоне не было. Иногда приходилось повторно, а то и в третий раз пол зать на тот же участок, но задание обязательно выполня лось. Но какой ценой! Каждую ночь кто-то был ранен или убит.
Впрочем, все по порядку.
Связной привел меня к землянке, где помешался взвод, уже в темноте. Я чиркнул спичкой (спички - этот фронтовой дефицит - я всегда носил с собой, хотя и не курил) и в ее неверном свете рассмотрел длинные сплош ные нары и проход вдоль них. Это и было все жилье сол датское. На нарах крепко спали восемь человек. При моем появлении никто и не шелохнулся. Воздух в землянке был спертым, крепко попахивало мужским духом. Кое-кто пох рапывал. Я углядел у входа на краю нар небольшое прост ранство и примостился на нем. Уснуть я не мог. Ружейно пулеметный огонь сюда не достигал - до переднего края было около 4 км. Но все время то ближе, то дальше рва лись снаряды и тяжелые мины. Легкое перекрытие землянки - в один накат - все время вздрагивало, с потолка что- то сыпалось. Бойцы мои (уже мои) спали сном праведни ков.
Поутру, когда сквозь маленькое мутное оконце в стене, что у прохода, проник слабый свет, первым подня лся помкомвзвода - старший сержант Аверьянов (фамилию помню неточно). Он сразу оценил обстановку и, поздоровавшись, отвел меня в землянку для взводного командира, где находился оставшийся по наследству от прежнего ко мандира связной - сержант Петр Николаевич Разборщиков.
Разборщиков - уже пожилой, без малого годившийся мне в отцы, невысокого роста, кругленький, даже с небо льшим брюшком - повинился, что не узнал вовремя о моем приходе, и принялся за сервировку завтрака. Держался он спокойно, вежливо. Между нами сразу установилось доброе взаимопонимание. Разборщиков был давний член партии, причем активный. Ненавязчиво он постепенно посвящал ме ня в образ жизни взвода, роты и батальона в целом, чем немало помог мне быстро обжиться в новой среде.
После завтрака я официально принял взвод. Старший сержант построил всех девять человек, и я познакомился с каждым в отдельности. В большинстве это были пожилые люди. Сказывалось упорное стремление кадровиков, комп лектующих войска, направлять в саперные части изрядно потрепанных жизнью людей. Кому-то в штабах представля лось, что саперы - это мирные труженики, спокойно стро ящие дороги и копающие землю. Конечно, были специальные дорожные, мостовые и строительные части, которые рабо тали в фронтовых тылах. Кстати, они несли тяжелую изну рительную нагрузку и нередко попадали под бомбежку. Но в стрелковых дивизиях и полках нужны были сильные лов кие и сметливые саперы, участвующие в самых ответствен ных задачах: разведочных операциях, в преодолении и ус тановке заграждений, в проводке пехоты и танков по без дорожью, в переправах через реки и болота, в подрывах вражеских укреплений и, конечно, в тяжелых строительных работах под огнем противника. Приходилось саперам заме нять выбитую пехоту. Задач саперных не счесть, они не вкладывались ни в какие рамки.
Старшее поколение в саперах - это был наш профес сиональный бич. Иногда приходилось посылать на задание "деда" со слезами, так как оно явно было ему не по пле чу. Но другого не было дано. Жалость была так хе опас на, как и насилие. Не только саперы, но и большинство воевавших, делали все свыше своих сил.
Из того первого состава моего взвода я запомнил, кроме Аверьянова и Разборшикова, ещё сержанта Гомзикова, ефрейтора Семичева, бойца Потапова. Остальных не называю, так как среди долго служивших во взводе были пришедшие в часть несколько позже, и я их сегодня раз делить по срокам службы не могу. Знаю только, что к ко нцу войны из этого первого для меня состава взвода не осталось никого.
Единодушно каждый в отдельности и все вместе бойцы и младшие командиры взвода заявили, что с минным делом они не знакомы. Если к этому добавить, что и я не знал минных полей в боевой обстановке, то можно понять мое состояние, близкое к отчаянию. Но апеллировать было не к кому.
Я приказал навести во взводе порядок: проверить и вычистить оружие и инструмент, убрать в землянке, укре пить ее, настелить на нары свежей хвои, сделать второй накат, каждому привести себя в "божеский вид".
Сам я занялся тщательным изучением планшета, на котором начштаба нанес положение переднего края, и на метил, где начнем проверку, точнее, поиск минных загра ждений. Ситуацию нужно было выучить на память, смотреть на карту в нейтральной зоне будет некогда, а то и нево зможно.
После обеда проверили со старшим сержантом выпол нение приказа, сделали замечания.
Разборшикову я дал задание собрать все мины (неза ряженные), что есть в расположении, сходить в батальон и привезти с помощью старшины ещё разных противопехот ных и противотанковых мин не менее 30 штук. Аккуратно складировать их в укромном месте.
Под вечер выступили в стрелковый батальон. Направ ляющим шел Аверьянов. В дороге пришлось перекуривать. Минут через 40 пришли на КП. Я представился комбату и начштаба. Отсюда позвонили в роту, в полосе обороны ко торой намечалось начало работ.
Саперов разместили в траншее вместе с дежурившими стрелками, а мы с комроты обошли все огневые точки, предупредив везде, что впереди будут работать "кроты", то есть саперы.
Здесь все двигались быстро, пригнувшись. Ложились, когда рядом рвались мины, а то и снаряды. Треск автома тов и пулеметов, свист пуль были столь сильны, что тру дно было разговаривать. Обменивались знаками.
Совсем стемнело, и мы с Аверьяновым поползли в нейтралку, взяв с собой двух бойцов, ползших следом. Остальные остались в траншее и должны были напоминать пехоте, чтоб не обстреляла своих.
Двигались мы под пулевым и осколочным ливнем на животе, прикрываясь лишь собственной спиной. Сначала трудно было оторвать голову от земли, но вскоре я прис пособился. Дергал Аверьянова за ногу, чтоб он останови лся, и, чуть приподняв и повернув голову, ждал, когда немец подвесит "фонарь" - осветительную ракету. В ее мертвенно белом свете осматривал несколько метров. Вот и мины. Обнаружить их оказалось легче, чем думалось. Снег уже растаял, а трава ещё не поднялась. Набросанные без приямков и маскировки круглые противотанковые мины четко были видны. Это были старые мины в картонном кор пусе с пластмассовым взрывателем. Они совершенно раски сли и были очень опасны, так как их толовая начинка не боится воды и размокнувшая сохраняет свои свойства а взрыватель с перержавевшей чекой (предохранитель взрыв ного устройства) мог легко сработать и без танка от ле гкого нажима. Кое-где виднелись маленькие противопехот ные мины ПМД-6 - небольшие деревянные коробочки. Я жес том отправил находившихся сзади бойцов в траншею а сам начал составлять схему на подготовленном листе, что был у меня в планшетке. Так мы и приспособились. Аверьянов полз между минами и находил границы поля, а я замерял по компасу направление на него и примерно наносил на схему, записывая азимут. К четырем часам утра мы обла зили намеченный участок и в конце его попали в неболь шую ложбинку, где можно было приподняться и даже сидеть на корточках. Это помогло мне надежно заполнить схему.
- Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, - сдавлен- прошептал Аверьянов. - Вы на мине.
Я глянул под ноги и увидел, что стою обеими ногами по краям противотанковой картонной мины, а между носками сапог торчит не сразу заметная головка взрывателя.
"Как же встать?" - молнией мелькнуло в голове Я ведь сидел на корточках. Любой перекос и - прощай моло дость! Я резко откинулся на каблуки, которые были на земле, оперся на руки, развел носки и встал во весь рост. Быстро отошел в сторону, и тут же пришлось па дать. Минометный огонь накрыл нас. Мы лежали, вжавшись изо всех сил в дно ложбинки. Вдруг рядом раздался оглу шительный все перекрывший взрыв. Рассеялся дым осела земля, и мы увидели воронку в том месте, где находилась моя злополучная мина. Видимо, осколок попал на взры ватель. В дальнейшем я такие случаи взрыва мин от обст рела наблюдал ещё несколько раз.
На рассвете взвод отдыхал, а я кропал формуляр в двух экземплярах. Валил сон, но отчитаться обязан я был сегодня. Спал до обеда три часа. В обед ротный старшина Бельтиков привез мины. Я поделился с ним, что хочу наладить во взводе обучение минному делу. Бельтиков испытующе поглядел на меня и сочуственно сказал:
- Хорошо Вы придумали, товарищ лейтенант, только во взводе у Вас все опытные минеры: Потапова как специалиста-минера прислали нам из фронтового батальйона, Аверьянов и Гомзиков неоднократно делали проходы, и все остальные бойцы тоже "сажали картошку" (картошкой назы вали мины при телефонном разговоре).
- Спасибо за информацию, товариш старшина.
Я был потрясен. Ведь они так искренне уверяли, что ничего о минах не знают. Но я промолчал.
С 3 до 5 часов я провел занятие по устройству мин, причем каждый должен был основательно повозиться с ми ной, чтоб досконально знать ее конструкцию.
Следующая ночь прошла так же, как и предыдущая. Из соседних взводов пришли сообщения о подорвавшихся и ра ненных под обстрелом. После обеда я вновь провел заня тия: сначала я опросил каждого о выученных накануне ми нах. Все отвечали четко, правильно. Видно, бойцы чувст вовали мое настроение, а настроен я был жестко. Если б кто-то заюлил, то я мог бы и сорваться. Затем я разбил взвод на два отделения, во главе которых стали Аверья нов и Гомзиков. Развел отделения на невидные друг другу участки и приказал поставить мины в указанном порядке, замаскировать их. Через полчаса обменял отделения мес тами и дал задание разыскать мины и снять их.
Такие занятия я проводил ежедневно несмотря ни на что. И никто теперь не смел сказать, что он не знает мин.
При этом режиме мне доставалось больше всех из-за проклятых формуляров, которые приходилось оформлять и представлять в штаб без задержки. Формуляры мучили нас - взводных - как зубная боль. Самое сложное было найти ориентир. В лесной болотистой местности даже в мирное время найти топографический знак, видимый из нужной то чки, было не так просто. Что же теперь? Все было разру шено. Кое-где сохранились пересекающиеся просеки, коло дцы, можно было использовать устья ручьев, столбы на Большой московской дороге (у Спасской Полисти). Однажды мне удалось найти репер - землемерный столб.
Меня спасало знание глазомерной съемки, которую я освоил на геологических практиках в институте. Привязы вался я к ДЗОТам, резким изгибам траншей, концам прово лочных стенок, отдельным характерным пням. Ставил про межуточные временные вехи для передачи привязки с мин ного поля на выбранный ориентир. Больше всего я приме нял метод засечек, так что положение поля определялось на схеме без измерений расстояний на местности. Пытать ся измерить границы минного поля шагами или трассшнуром было равносильно самоубийству: либо тебя поразит враже ский (а иногда и свой) огонь, либо подорвешься на мине, либо ещё хуже - захватит немецкая разведка, а я так и ползал без оружия, правда, в карманах шинели лежали гранаты. Временные ориентиры я, в свою очередь, привя зывал к постоянному топографическому объекту, который находился уже на своей территории. Все построения нано сил в карандаше на топопланшет ещё здесь, на участке стрелковой роты. Одновременно знакомил с обстановкой в нейтралке командира стрелковой роты. Ко всей премудрос ти нашего задания взводные доходили своими мозгами. В лучшем случае обменивались опытом при редких встречах. Время от времени нас вызывали в штаб, большей частью по поводу не так составленных формуляров. Здесь я встреча лся с "друзьями по несчастью" - другими взводными, уз навал горькие новости: еженощно кто-то выбывал из строя. Больше всего было подрывов на плохо заметных за лепленных грязью противопехотных минах, а это означало, что у сапера отрывало ногу или руку.
Были курьезы. Вася Баталов с глубокой досадой рас сказал мне, что у него "увели" часы.
Понимаешь, карманные золотые часы с двумя крыш ками. Я их оставил на стене перед глазами, чтобы как проснулся увидеть: сколько еще можно спать (просыпался часто, боялся проспать и опоздать с выходом на зада ние). Проснулся, глянул, а часы исчезли.
Видимо, и в этих условиях кто-то надеялся уцелеть и взял на память "сувенир".
Теперь я определился в работе. На задание брал всех, а на минное поле выходили четверо: я, Аверьянов и очередные два бойца. Минера Потапова я берег, зная, что у меня впереди самый трудный заболоченный участок.
Прошло десять дней, уже шел апрель. Потерь у меня не было. В батальоне говорили: "Везет новенькому". И все же в каждый выход что-то случалось. Как-то на под ходе к передовой я с ходу так резко споткнулся о выпи равший камень, что упал как подрубленный и лишился на мгновение сознания. Подбежали бойцы, но я встал сам.
Плохая примета, товарищ лейтенант, - сказал кто- то из бойцов.
К черту, - буркнул я.
В действительности я расстроился до отчаяния. В приметы я верил с детства. Была у меня неродная тетя мамина подруга. Эта тетя Вера гадала на картах и не без успеха. Была она страшно суеверной. От нее перенял я суеверие и гадание на картах.
Ночь прошла благополучно, и я перестал верить в приметы. Теперь, когда черный кот дорогу перебежит, я внутренне съеживаюсь, но смело иду дальше.
Однажды мы с Аверьяновым остались в нейтралке вдвоем, заканчивая привязку очередного минного поля, и обнаружили листовки. Рассыпаны они были довольно густо, а взять их в таком месте охотников не нашлось. Одну я сунул себе в планшетку, и позже мы прочитали ее. Соста влена она была умело. В ней говорилось, что немцы воюют не против русского народа, а против коммунистов, угне тающих людей, что Ленин призывал к братанию русских и немецких солдат, и приводилась цитата: "Ясно, что бра тание есть путь к миру". В конце был призыв к бойцам и командирам переходить на сторону немцев и приписка, что листовка служит пропуском. Листовки были отпечатаны на плотной непромокаемой светло-коричневой бумаге. Ленинс кую фразу я нашел уже теперь, когда писал эти воспоми нания. Ее выдернули из текста статьи "Значение брата ния" (Ленин, т. 31, стр. 459, изд. V).
Нужно отдать должное немцам, агитировать они уме ли. Часто использовали местные данные. Например, через громкоговоритель передали сведения, что командир 3-го батальона такого-то полка капитан Янский трус, на пе редовой не бывает, а живет со своей любовницей Люськой. Пришлось капитану срочно и сильно "заболеть". Перебеж чики выступили на следующий после ухода день и обраща лись пофамильно к бывшим соратникам.
Очень досаждало мне курение. Только двинемся на задание, сейчас же просьба:
- Товарищ лейтенант, разрешите прикурить.
Как быть? Ведь ведешь людей, да ещё в отцы тебе годящихся, на возможную смерть или увечье и не дать им прикурить? А с другой стороны, остановки эти расхолажи вают, сбивают настроение перед, тяжелой боевой операци ей. И я принял решение. Я закурил. Теперь все было про сто: я кончил курить, всем встать и вперед. Впоследст вии я бросил курить без сожаления, без сомнения и без подготовки. Оборвал сразу и навсегда. Есть у меня свой счет к этой отвратительной привычке, в том числе и в военное время. И когда я слышу такой завлекательный за душевный призывный голос дорогой всем фронтовикам Кла вочки Шульженко:
Давай закурим, товариш, по одной,
Давай закурим, товариш мой!
меня охватывает грусть, возникают в памяти картины нес частий, вызванных "давай закурим": раненные и убитые товарищи, по огоньку которых ударил немецкий миномет или снайпер; пожары в лесах, блиндажах, домах, машинах, на сеновалах; измученные без курева больше, чем от от сутствия пиши и воды, солдаты; прожженные шинели, вещ- мешки; сгоревшие письма и документы. А снабжение таба ком? Ведь это была проблема: для 5 миллионов воюющих на всем протяжении в 3000 км от Мурманска до Севастополя нужно было доставить курево да еще сухое. В день пола галось солдату 10 граммов махорки, а офицеру 25 граммов легкого табака. Если взять примерно в среднем по 12 г курева на каждого воюющего, то нужно было доставлять ежедневно 60 тонн этого зелья. Это два танка Т-34. Но танки из фронтового тыла сами могли выйти на позиции, а табак нужно было донести до каждого курящего. Сколько это было заботы, труда, а нередко и жертв.
В первой половине апреля испортилась погода. Небо заволокли сплошные тучи, шел непрерывный мелкий дождь. Земля раскисла. Работа в нейтралке стала невыносимой, непосильной. Людей крутила простуда, душил кашель, у многих появились чирьи. Сократился отдых, так как возв ращались насквозь мокрые и в грязи, нужно было чистить ся, сушиться, что было очень трудно. Имевшихся двух же лезных печек для просушки не хватало, а костров разво дить было нельзя. Шинели выкручивали вдвоем, сушились поочередно. Сапоги расползались, их отправляли в бата льон, в замену старшина привозил обычно БУ (бывшие в употреблении), которые нужно было подбирать, подгонять. Занятия сократились до одного часа, да и то проводились в землянке... Некоторое оживление вызывала почта, но пи сьма были редки, а при читке газет солдаты засыпали. Я уставал настолько, что, не дождавшись, пока Разборщиков поставит завтрак, засыпал за столом. Люди стали засы пать на ходу, когда шли на задание. В это время и дос тался нам для обследования болотистый участок в узкой, 100-150 метров, нейтральной зоне, где нас легко мог об наружить противник. На этот раз я все надежды возложил на Потапова. Но он вдруг заупрямился.
Не берите меня сегодня, товарищ лейтенант. У ме ня плохое предчувствие. Если пойду, то уже не вернусь.
Заменить его мне было некем, да и считать предчув ствие причиной для невыхода на задание я не мог, не имел права. Как же остальные бойцы?
Вы самый опытный, Потапов. Без Вашего участия и задание может не выполниться, и товарищи Ваши могут по страдать. А Вы не раскисайте, у Вас ведь хорошая выдер жка. Все на этом.
Действовали по выработанному плану: обошли точки, уведомили пехоту. В нейтралку пошли вчетвером: впереди Потапов, за ним я и сзади два бойца. Двигались очень осторожно. При свете ракет замирали, но и осматрива лись. Потапов быстро нашел мины, сделал проход и огра дил его жердями. Особо опасная обстановка обостряла на ши чувства, повышала энергию. Мы быстро оконтурили мин ное поле. Оно оказалось небольшим и простым: мины в шахматном порядке. Несколько раз попадали мы под пулемет ный и минометный огонь. Один раз начали стрелять в нашу сторону свои. Пришлось отправить одного бойца, чтоб ус покоил пехоту.
Все. Молча, осторожно поползли назад. У прохода встали и быстро пошли к своим окопам, Я шел впритык к Потапову, где-то в метре от него. Казалось, миновало самое страшное. И тут раздался взрыв. В лицо ударил го рячий воздух, обсыпало землей. Мы упали.
Потапов, жив?
Жив, только ногу повредило, встать не могу. Видимо, немец засек нас. Рядом стали рваться мины.
Я, уже не таясь, крикнул бойцам:
Вернитесь, заберите Потапова.
Бойцы подхватили раненого под руки, за низ шинели и вынесли из нейтралки. Положили за первым блиндажом. У Потапова была оторвана ступня. Он подорвался в своем же проходе, по которому мы уже прошли дважды. Ногу мы ему сразу перетянули ремнем выше колена, и я бросился в ро тную землянку за фельдшером. У ротного было жарко нато плено, он зажег обычную "лампадку". Встал и фельдшер. У него были длинные всклокоченные волосы, бледное с заос тренным носиком лицо, испуганные глаза. Одет он был в глухой серый свитер.
Давай быстрей, - в бещенстве крикнул я ему. Потапова спасать надо. Слышишь?!
У фельдшера тряслись руки. Когда он начал перевяз ку, из рук выпал бинт и раскатился по земле. Я был не в себе и стал крыть диким матом. Раненого нельзя было за нести в землянку, так узок и крут был вход да еще с по воротом. Вообще нельзя было заносить его в удушливую жаринь этого логова. Ротный "сидел" на телефоне, вызы вая из батальона подводу. У фельдшера текли слезы. И вдруг меня осенила догадка: это ведь женщина! Да, это была женщина. Плоскогрудая, в мужских брюках, в солдат ских кирзачах. Вид у нее был затравленный. Ротный понял меня и спокойно устало сказал:
Жена.
Боже мой, какой стыл охватил меня. Какой позор. Я ведь никогда не ругался, тем более так площадно. И вдруг, на тебе, прорвало. Готов был провалиться сквозь землю. Я выскочил наружу. Лицо у меня пылало, уши горе ли. Присел возле Потапова на какое-то бревнышко. Немец неистовствовал, засыпая минами место, где он нас засек. Туда же длинными очередями беспрерывно бил пулемет.
Подводы не было. Потапов стал замерзать. Мы накры ли его двумя шинелями. Наконец я послал одного за дру гим через полчаса двух бойцов. Бойцы не возвращались.
Подводы не было. Понесли на руках, встретили подводу. В медсанбат его доставили ещё живым, но через два дня он умер. Это было одно из самых тяжелых моих переживаний на фронте. Утром за завтраком, который я не мог есть, Разборщиков налил побольше водки (видимо, экономил свою) и тихо сказал:
Седой волос у Вас, товарищ лейтенант.
С той поры я стал быстро седеть. И добрых лет два дцать, а то и побольше остро ошушал я бесцеремонную простоту своих знакомых, из которых почти каждый, встречая меня даже после небольшой разлуки, восклицал:
Как Вы поседели!
Вышло, что предчувствие Потапова сбылось. Очень я боялся за своих бойцов. Как отнесутся они ко всему про изошедшему. Удивительное дело. Будто подменили их. Ста ли очень исполнительными, безотказными. Действовали так умело и смело, что потерь почти не было. Двое раненых от обстрела и только.
Во взвод поступило пополнение. Жизнь на грани сме рти продолжалась. Возвращаясь после очередной ночной вылазки, попали мы под артиллерийский налет. Сначала снаряды рвались метрах в двухстах позади нас и почти сразу огонь перенесся вперед. "Вилка", - понял я. Изо всех сил крикнул:
Бегом! Бегом!
Мы бросились стремглав вперед, обдираясь на сучьях и кустарниках. Скорее, скорее... Послышался нарастающий вой летящих снарядов, и я скомандовал:
Ложись!
Все попадали. Там, где мы только что были, рвались снаряды, фонтаном взлетала земля, все гремело. Осколки свистели над нами.
Встать, вперед!
И снова бегом. Трижды в это утро нас настигал ог ненный вихрь, и трижды мы сумели избежать его.
По приходу в расположение я спросил Разборшикова, какое сегодня число.
15 апреля, товариш лейтенант.
Мне захотелось страстно, до боли поговорить с до рогими мне людьми, и я написал письмо далекому другу Нине Карасевой в форме белого стиха. Я привожу это пи сьмо, ничего не изменяя.
Болотная рапсодия.
(экспромт).
Вспомни февральские вьюги... Снежные вихри кружат ся в причудливом вальсе войны, хлопьями белыми кроют траншеи, прячут в сугроб блиндажи. Под темным накатом при спичечных вспышках товариш читает письмо. Мокрый с растаявшей надписью, с дальнего юга клочок. Родимые строки, слезами залитые... с дальнего юга письмо. Кон чились спички. Треск автоматов, вой завирухи, пляски метели. Сквозь темень и треск товариша песня чуть слыш на порой:
Я хочу, чтоб услышала ты,
Как тоскует мой голос живой.
Маленький город, разбитый снарядами, взорванный бомбами тонет в весенней грязи. Юная девушка, мне незнакомая, чем-то привлекшая, рядом со мной:
Зачем ты в шинели, серой и гадкой, зачем ты во енный как все?
Мгновенье смутен был я странным вопросом, но ради орупор запел за стеной:
- Я хочу, чтоб услышала ты,
Как тоскует мой голос живой.
Пришла твоя весточка в кочки болотные - свежий и стран ный аккорд в канонаде боев. Я вспомнил Москву, свой по даренный белый цветок... леса Подмосковья, крымские но чи, закаты над Ялтой, шум моря в Одессе, песнь ветра в Иркутске, читинскую зиму, сады над Днепром. Но вечер приходит, я грусть прогоняю - сейчас ухожу на задание в шорох ночной:
Я хочу, чтоб услышала ты,
Как тоскует мой голос живой.
Может быть, ещё раз я вымою на рассвете сапоги в ручей ке и не дождавшись солнечного света забудусь крепким сном. Может быть... Все может быть в эту безлунную мра чно дождливую и своенравную, нашу саперную ночь. Но как бы там ни было, вспомни и спой:
Я хочу, чтоб услышала ты,
Как тоскует мой голос живой.
Не сердись, друг, может, завтра придет к тебе письмо с приключениями и шутками. Ведь это все тот же Вовчик, хотя и седоват, но смешной и глупый".
Запомнился мне еще один эпизод, произошедший в ко нце апреля. В это время главным исполнителем заданий во взводе стал сержант Гомзиков. Длинный, худощавый, он, возможно, в нынешнее время стал бы баскетболистом. Дей ствовал он в нейтралке уверенно и все более самостояте льно. Гомзиков приспособился просматривать заграждения немцев, и я его данные наносил на схему, как дополните льные и, конечно, очень важные сведения.
В очередной раз он возвратился из нейтралки позже всех и, улыбаясь, подал мне пистолет
Подарок Вам, товарищ лейтенант.
Пистолет был совершенно новый с рубчатой рукоят кой, с белым кружочком, на котором была вытиснена моно грамма. В магазине был один патрон калибра 7.65. Четко выделялась марка "Маузер Верке". Это был "сюрприз" заминированный предмет, рассчитанный на неосмотритель ность сапера. Но Гомзиков не клюнул на эту приманку, а умело обезвредил оружие. Когда мы на обратном пути про ходили КП стрелкового батальона, я зашел к комбату в надежде разжиться трофейными патронами для полученного пистолета.
Есть, есть, - заулыбался комбат. - Я про твой трофей уже знаю. Ты его отдай мне. У тебя ведь все рав но отберут.
И откуда он узнал, чертяка?
Нет уж. Никому не отдам.
Смотри, - сказал комбат, - а патроны я тебе дам.
В расположении взвода меня встретил свой комбат майор Исаев. Ответив на приветствие, он хмуро произнес:
Давай трофейный пистолет.
Не дам, товариш майор. У Вас есть оружие, а я на задание хожу с гранатами.
Майор усмехнулся.
- Не нужен мне твой трофей. Комдив - генерал тре бует.
Тут я молча отдал пистолет и патроны.
В полночь на 30-е апреля задание завершилось. При ехал старшина и передал приказ вывести взвод в располо жение батальона. Бойцы заторопились, но я остановил их.
Вычистить оружие, шанцевый инструмент, собрать имущество и сложить по указанию помкомвзвода. Побрить ся, подшить подворотнички, почистить обмундирование и сапоги. На все-про все даю один час.
До батальона всего-то было где-то 2-3 км, но возв ращались как в родной дом. Всех ждала баня, чистое бе лье, убранные землянки, усиленная еда. Царило предпраз дничное настроение.
Я подумал, что командиру дивизии - генерал-майору Николаю Прокопьевичу Ковальчуку - уже доложили о выпол нении саперами задания и представил себе, как дивизион ный инженер Русанов, комбат Исаев и начштаба Пясковский развернули карты, на которых по всей 25-километровой полосе обороны дивизии было нанесено расположение мин ных полей.
ВЕСЕННИЙ МЕСЯЦ МАЙ
Письма твои получая,
Слышу я голос живой...
Я.Галицкий и М.Максимов "Синий платочек"
Первомайское утро выдалось светлым, солнечным. Та кая погода не часто баловала нас в здешних местах. Ви димо, многим "волховчанам" запомнился этот приветливый день и ещё несколько таких дней в мае. Военный коррес пондент Т.П.Андрейкович, находившийся в то время на плацдарме у Спасской Полисти, вспоминает в своей книге "Сражались на Волхове" (Лениздат, 1986):
"Шел май 1943 года. Ярко светило солнце..."
Мы трое: Баталов, Круглов и я жили вместе в руб ленном домике. Спали крепко, но поднялись рано. Мылись, обливая друг друга ледяной водой, так, что от спин на ших шел пар. Быстро навели "шик, блеск и красоту". Ба талов и Круглов побежали к взводам, а я задержался. Как будто ожидая этого момента, зашел комроты Захаров. Он был подозрительно ласков, уважительно поручкался со мной.
Зачем тебе, Руткевич, наган? Возьми вот мой.
И он протянул мне начищенный до блеска, отливающий серебром револьвер. Я обалдело смотрел на него, ничего не понимая. Мы все знали, что наган Захарова был неисп равен - заедал спуск.
Не хочешь? Зря. Подумай сам: как это командир взвода будет с новым оружием, а я, командир роты, с этим старым. И портупея тебе ни к чему.
В чем дело, товариш капитан? - не выдержал я.
Не кипятись, не кипятись, Руткевич. На вот, бе ри, черт с тобой?
И он откуда-то из-за спины достал новый вороненый наган, кобуру и скрипящий ремень с портупеей.
Что это? - Я боялся взять это богатство.
Не знаешь? Командир дивизии генерал-майор Кова льчук приказал вручить это оружие тому лейтенанту, ко торый принес трофейный немецкий пистолет с минного по ля. Понял?! Может, все-таки обменяемся!
Ну уж, дудки. Генеральский подарок не отдам. Это ведь награда.
Наган только поступил с завода, на нем была выбита дата изготовления: 1943 г. Было он грубой обдирки без шлифовки, но это было настоящее оружие. Так я стал ге роем дня, но сюрпризы на этом не кончились.
В 12 часов офицеры собрались на праздничный обед.
Во главе стола сидел комбат. Обстановка была торжест венная. Еще не произнесли тост, как, постучавшись, во шел боец с почтовой сумкой и начал выкликать:
Руткевичу...
Я был удивлен и обрадован, но ещё:
Руткевичу, Руткевичу, Руткевичу...
Одно за другим почтальон вручил мне 22 письма! И больше никому, ничего. Эффект был неописуемый. Расспро сы. Удивление. Смех. Комбат хмурился. Сорвалось заду манное им торжественное начало. Наконец я понял, что произошло. В конце марта, в самую тяжелую неделю работы на минных полях, я написал под настроение письмо в Мос кву, в радиокомитет. Очевидно, адрес мой объявили по радио и вот результат. Так я вторично стал героем пер вомайского дня. Письма я раздал всем желающим, даже не вскрывая их. Себе оставил несколько писем из Москвы. С этого дня письма шли мне "косяками": каждый день до 20- ты посланий. 4-го мая я писал Нине Карасевой, что полу чил 62 письма. За неделю собралось 120 писем. Приходили они по областям: сначала из Московской, Ярославской, затем из Горьковской, Молотовской (Пермской), со всех уральских, из Средней Азии.
21-го я писал Нине, что "на переправе мне передали целую пачку писем... с разных концов России: из Астра хани, из Гусь-Хрустального, из Москвы".
Я снабдил свой батальон письмами досыта. Ко мне было настоящее паломничество за письмами изо всей диви зии. Впоследствии меня нередко благодарили за состояв шееся удачное знакомство.
Все без исключения письма были от девушек, женщин. В большинстве из них были общие фразы: "Слушали Ваш призыв к работникам тыла", "Слушали Ваше обращение к девушкам тыла", "Слушали Ваше обращение к девушкам СССР", "Восхищаемся Вашими подвигами" и ещё такое, о чем я не только не писал, но и не думал. Ставшая моей постоянной корреспонденткой москвичка Галя Соловьева писала, что по радио просто объявили мой адрес в переч не других. Галя и ее подруга - восьмиклассницы - давно собирались написать на фронт, но не решались. Наконец они загадали: чей первый адрес объявят, по нему напишет Галя, а по второму адресу - ее подруга. Первым адресом был мой.
В действительности я писал в радиокомитет в надеж де, что отзовутся родные, близкие, знакомые. Письмо бы ло горячим - крик души. Помню, что заканчивалось оно примерно так: кто бы Вы не были - пожилой корреспондент или девушка, но Вы находитесь в Москве, с которой много связано в моей жизни, так что мы с Вами земляки. Прошу ответить мне.
Просьба нашла отклик. Письмо попало к пожилой сот руднице, которая отдала его своей дочери - студентке 4-го курса педагогического института. С дочерью-студен ткой у нас завязалась переписка, но когда я послал ей стихотворение "Девушкам тыла", то ответ был очень холо дным, что ее это касается лишь как одной из девушек ты ла, но стихи не для нее. Переписка вскоре зачахла. Сти хотворение это у меня назревало давно, и оно не было адресовано никому лично, даже подспудно. Грубо говоря, это была дурь по молодости. Получилось вычурно с зама хом на "красивость". Но оно оказалось одним из тех, ко торые запоминаются:
Помню я взор зачарованный,
Ленту в тяжелой косе,
Слов ее шепот взволнованный
Там на Можайском шоссе.
Свет с абажурной истомою,
Томик Альфреда Мюссе.
Комнату так мне знакомую
Там на Можайском шоссе.
Такое идущее платье
Из складчатой ткани плиссе
И рвущие сердце объятья
Там на Можайском шоссе.
Девушки, девушки тыла,
Конечно, красивые все,
Но самая милая Мила
Там на Можайском шоссе.
Все "переписчики" и я в том числе запрашивали у своих адресаток фотокарточки и получали, конечно, толь ко очень красивые. У меня накопилась целая пачка фото красавиц, которую я щедро раздаривал.
Из всех адресаток удержалась до конца войны только Галя Соловьева. Она поверяла мне свои школьные дела в восьмом, девятом, десятом классах. И засыпала меня воп росами. Иногда совсем наивными: куда лучше пойти учить ся по окончании десятилетки: в геологоразведочный или кинематографический. В августе 1945-го я приехал в Мос кву и зашел к Гале с приветом "от фронтового друга Во лоди Руткевича". Жила она на Новокузнецкой совсем близ ко от станции метро. Застал я ее одну, у стола, загру женного книгами: Галя готовилась к поступлению в Моско вский геологоразведочный институт. Когда я уходил, Га ля, прощаясь на лестнице, тихо сказала:
- Я узнала Вас, Володя...
По возвращении в институт в 1946 году я застал ее уже второкурсницей гидрогеологического факультета. Тру дно сказать, чем бы кончилось наше знакомство, даже, вернее, дружба. Но мама - Галина мама – объяснила мне (конечно, в тайне от дочери, взяв с меня слово молчании), что я не тот жених, который нужен Гале.
Майские письма были непростым событием в нашей фронтовой жизни. Некоторым определили судьбу.
В ночь на второе мая мы ушли на задание. Дивизия получила приказ на строительство двух промежуточных оборонительных рубежей по берегам р. Волхов. Нам - ди визионным саперам - было приказано продолжить работы по укреплению своего переднего края и изучить вражескую оборону. Вновь мы вернулись на минные поля. Но мы теперь усиливали уже зафиксированные поля и ставили новые. Каздлось, что все та же прежняя работа. Но мы теперь были другими. Я писал Нине: «То, что было раньше очень тяжелым - стало обыденным и ежедневным".
Нейтралка больше не подавляла нас. Мы проводили сплошное минирование, оставляя лишь временные проходы для разведки. Кроме мин мы ставили фугасы, так называемые ФОГи (фугасно-осколочные гранаты).
Подполковник Русанов, наиболее чутко, внимательно относившийся к взводным, любивший бывать в нашем кругу, говорил не то в шутку, не то всерьез:
- Вы думаете, зачем ведется сплошное минирование?
Против немцев? Это тоже нужно. Но главное против пере бежчиков.
Тут следовали рассказы о разных случаях. В 1943 году были ещё и перебежчики, и дезертиры.
Занятия свои я охарактеризовал в очередном письме Нине Карасевой следующим образом: "...ставлю капканы непрошенным гостям под их же ружейно-пулеметный аккомпанемент. Живу среди пышных болот, не менее 12 часов в сутки принимаю ванны - если не полностью, то до колен: наслаждаюсь музыкой артдуэлей; питаюсь тем, что пошлет бог, то есть старшина. Полезных ископаемых не нахожу,
но каждый метр земли здесь покрыт густо металлом: лату нью пуль, алюминием и никелем снарядов, чугуном гранат.
Целые рощи деревьев выбиты и лишь торчат пеньки…
Одесси, завязнувший в болотах, - вот игра прихотливой судьбы!»
На соседнем участке под Спасской Полистью минировали взводы лейтенантов Баталова и Болотников. Они ставили 3-хкилограммовые заряды-сюрпризы в проволочные заграждения в 200 метрах друг от друга, в том месте, где проходит Большая московская дорога. Участок этой дороги от Спасской Полисти до переправы через Волхов был закрыт маскировочными щитами, которые перемежались как зубчатое сцепление: шит поперек дороги больше ее половины, следующий поставлен так же, но с другой сто роны, и так далее. И по высоте шиты перекрывали друг друга так, что по дороге можно было пройти незамеченным противником.
Напряжение было чудовищное. Всех охватывала тяже лая усталость. Постоянно хотелось спать. Не выдержал испытания взводный Болотников. Баталов вспоминает, что услышал сильный взрыв в полосе, где минировал взвод Бо лотникова. "Взрыв был весьма звонким, - пишет Баталов, - Болотников, видимо, заснул, потом пополз в другую сторону, наткнулся на проволоку... Взрывом оторвало у него голову, остался только подбородок".
Моему взводу достался участок, где линия переднего края немцев огибала болото, образуя полукольцо, в кото ром - в этом полукольце, прямо в болоте пришлось нам работать пять ночей. Нередко мы слышали то слева, то справа от себя, как переговариваются немцы.
На этом задании "наелись" мы грязи по уши. Холод ная липучая, она набивалась в рукава и расползалась по телу вплоть до того, что вылезала через воротник. Про никала грязь и в сапоги, но неглубоко, так как сапоги были надеты туго. Дело в том, что мы наматывали на го лень вторые портянки - это был солдатский способ просу шки портянок, которые и служили пробкой, не пропускаю щей грязь.
Я упорно проводил ежедневные занятия, причем начи нал с разбора прошлого задания. Иногда мы приносили снятые ночью немецкие мины и изучали их. На минирование теперь выходили всем составом: двое, выбрав позицию у края намеченного участка, вели наблюдение за противни ком, двое ставили мины и маскировали их, двое были под носчиками мин. Старший сержант Аверьянов руководил ра ботой на минном поле, сержант Гомзиков обеспечивал по дачу мин, я привязывал минное поле, составлял схему. Солдаты подали мне мысль, что мины нужно устанавливать не в знакомом противнику шахматном порядке, а так, чтоб он не мог разгадать систему расположения мин.
Настроение у солдат было бодрое, появился смех, анекдоты, интерес к газетам. Обо всем расспрашивали. Один все добивался, чтоб я успокоил его насчет жены, как там на Урале она живет. Как ни тяжелы и трудны были майские задания, но той неуверенности, того полного обессиливания, что мы испытали в апреле, не было. Мы стали взрослыми на войне. И так уже повелось, что кто прослужил примерно три-четыре месяца, тот уже держался долго, становился старожилом.
Не менее, чем при минировании, а в физическом от ношении значительно тяжелее, доставалось саперам при постройке огневых точек. Часто взводу, состоящему из 10-12 человек, приказывали поставить на переднем крае за короткую летнюю ночь незаметно для противника ДЗОТ (дерево-земляную огневую точку). Что это значило? В 2-3 километрах от переднего края нужно было заготовить сруб, три наката (три ряда бревен для перекрытия, пре дохраняющего от ружейно-пулеметного огня, осколков и малых мин), в сумерках все заготовки поднести на плечах к месту постройки, выкопать котлован, поставить сруб и перекрыть его накатами, засыпать землей,• убрать остатки земли, щепки, все, что могло указать противнику на но вую огневую точку. К четырем часам утра до рассвета ДЗОТ должен быть готовым. Работа велась под непрерывным обстрелом, а то ещё и под дождем, и выматывала людей дотла.
Во второй половине мая обстановка осложнилась. По всему фронту усилились разведки, артиллерийские атаки - шло перемалывание врага огнем. Началась операция, кото рую маршал К.А.Мерецков - бывший командующий Волховским фронтом - в своих мемуарах вспоминает под названием "Мельница".
Несколько раз поутру, когда мы уходили с передо вой, я встречал двух неразлучных друзей - двух младших лейтенантов, так схожих меж собой, что я называл их "близнецами". Мы познакомились. По возрасту они были нашего потока - лет двадцати - двадцати двух. Одетые во все новенькое со скрипом, они несколько кичились своим внешним видом, своей подтянутостью. "Близнецы" мне рас сказали, что недавно прибыли из училища, что их прико мандировали к разведроте и они изучают местность, зна комятся с обстановкой.
Где-то недели две я с ними не встречался. Мы нес колько ночей минировали на участке узкой нейтральной полосы. Непосредственная близость противника, более плотный, чем в других местах, огонь действовали на нашу пехоту угнетающе. Бойцы здесь были какие-то хмурые и непонятливые. Как мы ни предупреждали, они время от времени обстреливали нас, когда мы выходили в нейтрал ку. Не мог я добиться толку и от взводных и ротных ко мандиров. Подойдя в очередной раз к этому участку, я не узнал его и подумал, что мы не туда вышли. У блиндажей было чисто, все вокруг посыпано песочком. К входам вели проволочные заборчики-лабиринты с навещенными на них жестянками: чужой не пройдет - сразу все загремит, за сигналит. Что-то прибивавший у входа боец резко выпря мился и по-уставному приветствовал меня. Он был опрятен, чисто выбрит, приятно виднелся свежий подшитый подворотничек. Он вызвал командира взвода. Из блиндажа выскочил один из "близнецов" и радостно пожал мне руку.
Что здесь происходит? Почему ты здесь? Где Петя (второй "близнец")?
Петро в соседнем взводе. Вызвал нас комполка и объяснил, что нужно поднять пехоту, вдохнуть жизнь в бойцов, а то они совсем завяли, а тут ещё случаи ухода к немцам были. Вот мы и наводим порядок. Сейчас концерт будем слушать. Заходи.
Что за концерт, подумал я. Через несколько минут немецкая оборона притихла и с ее стороны донеслась уси ленная установкой музыка: бравурные марши, вальсы... И так минут пятнадцать. Затем раздалось:
Внимание! Внимание!
Тут наш комвзвода выскочил из блиндажа, мы за ним.
Давай! - гаркнул младший лейтенант.
Наша пехота открыла ураганный огонь по немцу, к пулеметам, винтовкам и автоматам присоединились миноме ты, и даже несколько раз ударила артбатарея. Бещеный этот обстрел длился, пока не замолчала немецкая переда ча. С той поры немецкая агитация не имела успеха. Прос то и здорово было сделано. И мои саперы почувствовали себя в таких условиях уверенней.
В мае выпадали дни, когда в расположении саперного батальона взводные собирались вместе. Главным связующим звеном у нас были песни. С моей легкой руки на мотив "Синего платочка" распевали:
В роте мне весело стало
Средь взводных хороших дружков:
Балакирев Ваня, Вася Баталов,
С ними Володя Круглов.
Это и было у нас, выражаясь нынешним языком, неформаль ное объединение. Выяснилось, что мы все по тем или иным причинам побывали в Малой Вишере. Вася Баталов и Виктор Титов были там летом 1942-го года, как откомандирован ные туда из 34-го понтонно-мостового батальона. Под Ма лой Вишерой стоял одно время штаб фронта, так что все направлявшиеся в части побывали в городе. Вот мы и рас певали на мотив модной тогда, казалось нам народной, песни "Ростов-город, Ростов-Дон" (в действительности это песня А.Софронова и С.Каца):
Мы жили в Малой Вишере,
Любили в Малой Вишере,
Ходили в Малой Вишере в кино.
И помним на плацдарме мы,
Как с девушкой встречались мы,
Сигналили в заветное окно.
Работать на переднем крае у нас называлось "трясти костями по нейтралке". Когда расходились на задания, Вася Баталов возвещал:
- Прогремим костями по нейтралке!
Откуда взялось это присловье, неизвестно, но при жилось оно прочно.
В память о тяжелых апрельских ночах написал я пе сенку под "Синий платочек":
Однажды апрельскою ночью
Я минное поле искал
И под обстрелом
(уже светлело)
Синий платок потерял.
Сердце тоской изнывало,
Товариш меня утешал...
И вдруг, мне поверьте,
Прибыл конвертик -
Синий платок в нем лежал.
Под штампом "Просмотрен цензурой"
Почерк ее дорогой,
Синий платочек,
Несколько строчек:
"Милый, желанный, родной".
Решили мы наше свободолюбивое общество как-то наз вать. Главное, чтоб понепонятнее было. Вначале обсужда ли варианты популярного тогда слова "Сабантуй". Но ре шили, что это слишком общеизвестно. После множества предложений родилось необъяснимое название "Кильдым".
"Кильдым" представлял собой совершенно свободное открытое для всех общество, в котором, однако, выделя лись постоянные или действительные члены и временные или примкнувшие к нему. В начальном составе "Кильдыма" постоянными были взводные командиры саперного батальо на, а также полковой инженер Салун и хирург Галеркин.
При приеме в "Кильдым" каждый вступающий должен был выдержать экзамен. Экзаменационные задания всегда были новыми, индивидуальными. Например, лейтенанту Вик тору Титову было назначено взять коробок спичек и на каждую спичку наматывать волосок из грешного места и вырывать его. Под гомерический хохот присутствующих "абитуриент" выдернул несколько волосков, после чего был признан достойным стать действительным членом "Кильдыма".
Редкие сборы "Кильдыма" начинались традиционной сценкой "Утро в деревне", в которой каждый был обязан изображать какую-нибудь живность: петуха, корову, сви нью и т.п. Несколько минут звучала такая какофония, ко торую не всякий мог выдержать.
"Кильдымные" встречи играли большую роль в нашей фронтовой жизни: они снимали напряжение, помогали отой ти от нервных перегрузок, которые так часто возникали у нас на переднем крае и в нейтралке. Баталов не без ос нования считает, что «Кильдым» помог нам выжить во вре мя войны и кое-чего добиться после войны. У «кильдымников" вырабатывался определенный скептицизм, даже през рение к трудностям и к самой смерти по формуле:
"...А коль придется в землю лечь,
Так это только раз!"
Естественно, что состав общества изменялся, но "Киль- дым" функционировал до последних дней войны, точнее до расформирования дивизии.
ПОЛКОВЫЕ ИНЖЕНЕРЫ
При выходе на задание в полосу обороны полка кома ндир взвода или роты саперного батальона обязательно представлялся командиру или начальнику штаба полка. Но главная увязка в проведении задания была с полковым ин женером. По первому впечатлению должность полкового ин женера могла показаться заманчивой. Формально он подчи нялся лишь командиру полка, а в подчинении имел сапер ный взвод, непосредственную ответственность за который нес командир этого взвода.
Таким образом, полковой инженер был достаточно са мостоятельным и необремененным никакими прямыми коман дирскими обязанностями. В действительности судьба пол кового инженера была что называется собачья. Согласовы вать свои действия ему приходилось не столько с коман диром полка, сколько с начальником штаба, а то и с кем- то из ПНШ (помощники начальника штаба). Ему ещё прихо дилось молиться на дивизионного инженера, который также давал свои указания.
На саперный взвод могли наложить руку и командир полка, и начштаба. Но главное, что одного взвода для инженерного обеспечения полка явно не хватало. И чтоб использовать взвод как боевую единицу для выполнения задач полка, приходилось постоянно прибегать к помощи дивизионных саперов, что было непросто. Приходивший из саперного батальона взвод выполнял только ту задачу, что ему поставило свое начальство. И заставить кого-ли бо из нас - командиров взводов отдельного саперного ба тальона - что-то сделать, кроме заданного, было трудно. Вот и вертелся инженер полка, как белка в колесе, и, как правило, был всегда в чем-то виноват. Место полко вого инженера не привлекало не только командиров рот нашего батальона, но даже командиров взводов, которых иногда приглашали на повышение в полк. А вот перевод командира взвода из полка в командиры взвода нашего ба тальона считался удачей. В таких условиях не всем пол ковым инженерам удавалось сохранять свою независимость и задерживаться на этом посту.
Самым устойчивым оказался инженер 1249-го СП капи тан Савелий Абрамович Салун, который прослужил в этой должности с весны 1942 года до конца войны. За две не дели до начала войны он защитил диплом горного инжене ра-геолога в Московском геологоразведочном институте им. Орджоникидзе. Вместо Дальнего Востока, куда он дол жен был направиться по распределению, Салун пошел в во енкомат.
В институте мы не были знакомы, но' общих знакомых вспомнили сразу, как только узнали друг друга. Возраст ная разница между нами была всего два года, но я безро потно воспринял Салуна как старшего во всех отношениях, во многом его слушался и многому от него научился. Бли зко сошлись с ним и другие взводные, и вскоре Салун был принят в "Кильдым", как его постоянный и обязательный член. Салуна отличала исключительная выдержка в самых труднейших ситуациях. Мне приходилось неоднократно бы вать с ним на переднем крае, как в обороне, так и в на ступлении. Никакие обстрелы, артналеты не могли заста вить его даже пригнуться. Не бежал он, когда вдруг отс тупала пехота. Никогда не кричал на подчиненных. В са перном взводе полка его почитали как бога. Если в штабе ему давали нелепые или не относящиеся к его обязанностям задания, то он спокойно заявлял, что только по письменному приказу командира полка. И от него отступались. Но главная сила Салуна заключалась в том, что он досконально знал инженерное обеспечение полка и был го тов к любым боевым операциям, которые требовали участия полкового инженера.
Неоднократно, закончив задание под утро, я оставлял свой взвод отдыхать до рассвета в расположении саперного взвода полка, а сам забирался в землянку к Салуну, где мы с ним вели беседы. Салун не выговаривал букву "л", и я часто поддразнивал его:
Сава Савун сказав свое слово.
На что Салун лишь улыбался. Среди наших разговоров касались мы национального вопроса. Сава был из интелли гентной еврейской семьи, отец его был профессор Тимиря зевской Академии в Москве (после войны я познакомился с ним), мать также была связана с наукой. В семье не при знавали деления по национальному признаку. Саву глубоко обижало, когда говорили, что евреи плохие воины.
А Доватор? А Драгунский? - спрашивал Сава.
Истины ради замечу, что в наш батальон попал одна жды молодой боец-еврей. Вот он как раз принадлежал к тому типу людей, которые не любили воевать и которых можно было встретить и среди других национальностей. Комбат Исаев рассказывал, что этот боец предлагал ему
свои сбережения на книжке - 5000 рублей (по дореформен ному курсу, то есть 500 руб.) - как помощь в домашних делах (комбат женился), намекал, что может быть хорошим ординарцем. Денег, конечно, комбат не взял и ординарца не сменил. Но бойца сумел из батальона отправить.
В небольшом коллективе саперного батальона, где преобладали уральцы и сибиряки, вопрос о национальности не возникал. В дивизии было немало татар, башкир, каза хов, узбеков. Некоторые из них не владели русским язы ком, и с ними проводили занятия. Главными учителями бы ли политработники. Проявлений национальной розни и в помине не было... "Безнадежно глупыми были их (гитлеро вских политиков) расчеты на раскол и сталкивания между народами Советского Союза. Дружба народов нашей страны выдержала все трудности и испытания войны" (И.Сталин). Конечно, в гитлеровской армии были формирования из пе ребежчиков и предателей разных национальностей. Некото рых из них в национальных костюмах видел я при капиту ляции курляндской группировки немцев в мае 1945 года. В издававшемся при немцах журнале видел я снимок сотни донских казаков с пиками - явная показуха. Ни власовс кая РОА, ни украинские националисты, ни прибалтийские эсэсовцы ничего, кроме презрения, у нас не вызывали.
Не миновали нас при наших встречах и простые жи тейские происшествия. Однажды мы уединились с Салуном в его землянке. Сидели молча, каждый со своими мыслями. Рассвет только наступал: тонкая синева проявилась в ма леньком окошечке. Вдруг послышался топот бегущего чело века, дверь в землянку резко распахнулась, и в нее вле тел, именно влетел, старшина. Старшина саперного взвода был не из тех, кто мог так нервно заскочить в землянку по пустяку. Он был пожилой, степенный, угрюмый и молча ливый. Сейчас он тяжело дышал, как запаленная лошадь, раскрывал и закрывал рот, стараясь унять волнение.
- Товарищ капитан! - сдерживая голос, выкрикнул старшина. Он запнулся, взглянув на меня, но вновь обра тился к своему капитану и ликующе докончил: - Стоит!
Ничего не понимая, я взглянул на невозмутимо сиде вшего Салуна. Тот ещё мгновение был спокоен, но вдруг засмеялся, нет, он захохотал, негромко, но так откро венно, так естественно, так безудержно, что я был пора жен. Никогда ни до, ни после этого случая я не видел, чтоб Салун радовался так открыто от всей души. Наконец, дошло и до меня, и я, хотя не так бурно, но с удовольс твием разделил веселье моих собеседников. Старшина ус покоился и устало присел на корточки. Он улыбался, гля дя на нас, и никак не мог принять свой обычный суровый вид. Я вспомнил рассказ Салуна о том, как старшина был ранен в пах. В госпитале он был несколько месяцев, все зажило, но мужская способность не восстанавливалась. Врач успокаивал его, что все ещё будет. А пока что его разыскала и приехала в госпиталь к нему раненному жена, да еще добилась для него отпуска на несколько дней, чтоб дома побыл. Старшина не решился признаться ей в своей беде, а она поняла, что где-то на фронте или в госпитале у него есть зазноба. Так и расстались они на стороженно, недоверчиво. И вот старшина почувствовал в себе исцеление. Этому событию мы порадовались от души и даже отметили его несколькими глотками водки из тради ционной алюминиевой кружки.
Салун неоднократно предостерегал меня от излишней откровенности и прямоты в разговоре с окружающими. Ког да я рассказал ему о своем происшествии в "Точке смер ти", то есть о выходе на немецкую проволоку, он живо спросил:
- Ты об этом кому-нибудь рассказывал? Если б узнал какой-нибудь расторопный политработник, могли бы затас кать тебя по допросам, а то и упекли бы в штрафбат.
Дружили мы с Савой Салуном еще долго после войны. Но жизнь нас разделила, и я узнал о его смерти в 1980 году лишь спустя пять лет.
В соседнем слева 1247-ом СП полковым инженером был капитан Комаров. Его хорошо знал лейтенайт Баталов, ко торый служил до ранения в 1942 году командиром саперно го взвода полка в прямом подчинении Комарову. В то вре мя после изматывающих боев на плацдарме в полку оста лось пять саперов, включая Комарова. Все пять ходили на минирование: впереди полковой инженер - капитан Кома ров, затем три сапера, и замыкал группу командир взвода лейтенант Баталов. Так они и воевали: малым числом да уменьем.
Одним из мест деятельности полковых саперов был бугор, на котором ранее располагалась деревня Дымно (на левом берегу Волхова выше по течению от высоты Званка, отделенная от последней сухим логом). От деревни ничего не осталось, кроме полчища крыс, которые явились насто ящим бедствием для наших солдат: они прогрызали вещмешки и уничтожали скудный хлебный паек, портили все, что поддавалось крысиным зубам. Боролись с крысами так: в землянках печки топили толовыми шашками, дающими черную густую копоть, расползавшуюся по полу. От этого ядови того дыма крысы выбегали наружу, и их расстреливали из карабинов. Второй живучей бедой были вши: они размножа лись так обильно, что от них белье очистить было невоз можно, и его при смене просто сжигали.
Приходилось неоднократно встречаться с Комаровым и мне. Помню я, что был он лет сорока, небольшого роста, чернявый, верткий, темпераментный. Страшно любил рас сказывать, и это у него получалось. Рассказывая о жен щинах, а это был "коронный номер", весь загорался:
- Такая она страстная, что лежать не может, стоит дугой на плечах и на носках, как струна натянутая.
Баталова он приобщил к потреблению "жми-дави", от чего тот поначалу долго плевался, отказывался пить, и над ним посмеивались и солдаты, и Комаров.
Работать с Комаровым было легко, но всегда надо было быть начеку: старался он добавить что-то от себя, да так по-дружески, что не сразу поймешь, куда он кло нит.
Полкового инженера третьего в дивизии 1251-го СП я не помню по фамилии - был он недолго - но помню, что был он деловит и трудолюбив, как муравей. В небольшом домике, где он только ночевал, да и то далеко не всег да, было уютно, спокойно. При одной из встреч я посвя тил ему экспромт:
Избушка там на курьих ножках,
В ней инженер полка живет.
Там на полу сороконожка,
На потолке сверчок поет.
Нигде больше в войну не слыхал я мирного звучания свер чка. Не держались в 1251-ом СП полковые инженеры. Поя вился там капитан из летного состава. Попал он в полк, в саперы, из-за какой-то провинности, о чем рассказы вать не хотел. Сильно тосковал по небу, часто мотая го ловой с надрывом говорил:
- Лучше б я в какую-нибудь фашистскую колонну вре зался своей машиной, чем гнить в этом болоте. - Строил несбыточные планы: - Ты ещё молодой, незаскорузлый, говорил он мне. - Ты рассчитай заряд - вес, а я выберу подходящее дерево, чтоб его согнуть можно было. Согнем, прижмем - натянем канатом, а к верхушке заряд пристро им. Потом, раз! Перережем канат, березка распрямится и бросит заряд прямо на Званку. Там, как ахнет! И не бу дет у немцев этой занудной точки.
Летчика сменил чрезвычайно хлопотливый вечно в бе гах капитан-сапер. Он весь был поглощен только своей службой, и ничто его более не интересовало. Заботы о своем быте он полностью доверил своему ординарцу. Орди нарец этот был очень ловким и хитрым пройдохой. Жил он у капитана, как у бога за пазухой. Он был из заключен ных, добровольно пошедших на фронт. Сам он делал только то, что ему было по душе. Остальное он вымогал. Пишу своєму капитану он приносил от повара, готовившего ко мандиру полка. Девушки, что были на КП полка, "доброво льно" убирали домик полкового инженера, стирали белье и мыли посуду. Капитан, конечно, ничего этого не знал. Ординарец совершал даже "героические" поступки. Однажды я сам видел, как он на утлом челне выплывал почти на середину Волхова и удил рыбу на виду у немецкого наблю дательного пункта в Званке. Однако никто не стрелял. И он хвастал, что часто кормит своего капитана свежей ры бкой. В отсутствии капитана он хлебосольно принимал нас, угощал, приглашал отдохнуть. Чем кончили сослужив цы - капитан и ординарец - я так и не узнал. Только вскорости их не стало.
Полковые инженеры остались в истории войны малоза метными, как необходимая, но непрестижная прислуга. За служивают они большего.
БОЕВЫЕ БУДНИ
Сороковые, роковые, Свинцовые, пороховые... Война гуляет по России,
А мы такие молодые.
Д.Самойлов
Замполит Хангильдин ревностно следил за моим поли тическим ростом. По его совету стал я комсоргом части, хотя были в батальоне боевые ребята, служившие гораздо дольше меня и более знакомые с личным составом. В июне исполнилось три месяца моего пребывания в части, и Хан гильдин посоветовал мне подать заявление, чтоб стать кандидатом в члены ВКП(б).
Нет тебе другой дороги, кроме как в партию, говорил он мне.
Вторую рекомендацию дал Петр Николаевич- Разборщи ков. Процедура приема кандидатом в члены партии на соб рании коммунистов батальона прошла гладко. Здесь меня уже хорошо знали. С волнением пошел я на дивизионную парткомиссию. В комиссии были двое: председатель - май ор - и с ним старший лейтенант. Майор был из старых бо льшевиков: седоголовый, подтянутый, аккуратный. Чувст вовалось, что всем своим видом - простым и строгим - он подражает Сталину. Старший лейтенант - большой красно щекий парень лет двадцати пяти - показался мне выходцем из деревни. Весь его рыхлый облик не вязался с моим представлением о партработнике. После нескольких анкет ных вопросов майор обратился к старшему лейтенанту.
У тебя есть вопросы?
- Да. Вот ты... Вы учились в институте. Знаете Вы работу товариша Ленина "Материализм и капитализм", э, нет, "империализм"?
Я опешил.
Может быть, "Материализм и эмпириокритицизм"? робко спросил я.
Во-во. Это самое. Так что там товариш Ленин говорит? О чем это он там?
Не знал старший лейтенант, как больно он меня ударил. Ленинскую работу я не только знал, не только любил, я благоговел перед ней. В 1938 году вышло первое издание краткого курса "Истории Всесоюзной Коммунисти ческой партии (большевиков)". Среди студентов было мас совое увлечение 4-ой главой, где излагались основы диа лектического и исторического материализма. Тогда-то прочел я "Материализм и эмпириокритицизм". Не прочел, а проглотил. Сидел над книгой в общежитии всю ночь напро лет среди спящих товарищей. Сегодня, когда в моей биб лиотеке стоят все 55 томов сочинений В.И.Ленина, все равно отдельно среди избранных произведений стоит тем но-красная книга знаменитой ленинской работы. Время от времени я возвращаюсь к ней, и всегда у меня возникает мысль, что эту работу недооценивают. Она, кроме всего прочего, имеет блестящую литературную форму. Я бы наз вал "Материализм и эмпириокритицизм", как гоголевские "Мертвые души", - поэмой. Когда я пишу эти строки, пе редо мной открыт титульный лист ленинской работы. Читаю подзаголовок: "Критические заметки об одной реакционной философии". Вспоминаю. Улыбаюсь.
Коротко я ответил на вопрос. Когда я вышел и ждал за тонкой дощатой перегородкой, услышал, как майор впо лголоса, но гневно сказал старшему лейтенанту:
- Не знаешь, не лезь!
В летние дни "Кильдым" расцвел. Встречались чаше, много пели. По инициативе Салуна нашего полку прибыло: познакомились мы с хирургом медсанбата капитаном меди цинской службы Львом Михайловичем Галеркиным. Как и Са велий Салун, он закончил институт накануне войны. Как и Салун, Галеркин был выдержанным и хладнокровным, только гораздо живей. Он поражал нас неожиданным сочетанием слов, необычными оборотами речи и выражениями, вроде того, что "ему нужно поставить клизму из скипидара с патефонными иголками" или что выработан "466-й способ рукоблудия - сапожными щетками".
У Галеркина уже проявились качества хирурга. В медсанбате знали это и ценили его. і случае использовали его способности на полную Начальство его не очень долюбливало за жалкую иронию, но его терпели. В "Кильдыме", куда он немедленно был избран, Галеркин прославился как "король преферанса". Играл он мастерски, и вскоре преферанс стал обязатель ным атрибутом на заседаниях "Кильдыма". Играли запоем, как только выпадало время.
Была у Льва Галеркина еще одна особенность: любил он стихи и песни, многие знал наизусть, в том числе ре дкие, нам не известные. Помню, как он, отвернувшись к окошку, напевал с приглушенной горечью, волнующе:
"Чернеет дорога приморского сада,
Желты и свехи фонари.
Я очень спокоен, но только не надо
Со мной о любви говорить..."
Не знали мы тогда, что это несколько измененные стихи Анны Ахматовой. Мы вообше не знали о такой поэтессе. Мы думали: старый петербургский романс. Лев - коренной ле нинградец, вот и знает такие удивительные песни.
Баталов, Круглов и я стали частыми гостями медсан бата. Как-то мы зашли в домик, где жили Галеркин и его напарник врач Линкевич. Увидев лежащий на столе доппаек - печенье с маслом - мы благополучно его умяли. Раская ния мы не испытывали и сразу признались в содеянном. Галеркин и Линкевич долго дулись на нас.
Поскольку среди взводных у нас было два Володи Круглов и я - то в "Кильдыме" стали распевать на мотив "Дядя Ваня, хороший и пригожий" свой вариант:
"Дни и ночи Володя на работе,
Дни и ночи Володя все в походе.
Его не любят ни отдых, ни уют,
Под каждой елкой ему приют".
На задания я по-прежнему ходил в 1249-й СП. У меня появился новый помощник командира взвода - старший сер жант Фарафонов. Он был лет на десять старше меня. Сред него роста, приземистый, смугловатый. Очень любил поря док и взвод держал в строгости и повиновении, не приме няя никаких грубостей. Грамотности он был не высокой, но что называется политически подкован. Он уже несколь ко лет - со времен коллективизации - состоял в партии.
Отправляя меня на очередное задание, капитан Пясковский предупредил, чтобы я выполнял только поручен ное. Я почувствовал, что он что-то недоговаривает. Обы чно нас не предупреждали: взводные твердо знали свои права и обязанности. Зачем-то понадобилось напоминание.
По приходу в полк я связался с полковым инженером капитаном Салуном и здесь почувствовал что-то неладное. Салун против обыкновения напомнил, чтобы я доложился командиру полка как положено.
Командира полка подполковника В.И.Титова на КП не оказалось, и я отправился вместе со взводом в расположение стрелкового батальона, где должен был находится подполковник. Титов командовал полком со времен тяжелых октябрьских боев 1942 года в районе Трегубово, Спасская Полнеть, Званка. Был он, как командир, на своем месте. Видный мужчина, он обладал твердой волей, властным го лосом. Но был излишне резок и часто попросту груб.
Разыскивая подполковника, мы вышли к переднему краю в расположение одной из рот. Здесь я оставил взвод в укрытии под командованием Фарафонова, а сам с ордина рцем пошел докладываться. Титов стоял у запасного наб людательного пункта под зашитой дерево-земляной стенки. С ним были хорошо мне знакомый старший лейтенант - ко мандир разведвзвода полка - кто-то из ПНШ полка и кома ндир стрелковой роты.
- Вот ты-то мне и нужен, - не дав мне представить ся, живо сказал Титов. - Даю тебе один час времени. Бе ри своих орлов и сделай мне два прохода - и у нас, и у немцев. Шириной метров по шесть. Пожалуй, хватит. Места тебе покажет начальник разведки. - Он кивнул на старше го лейтенанта.
Я понял задумку командира полка. Было 10 часов ут ра. В такое время немец не мог ожидать нападения, и ра зведвзвод двумя группами броском мог достичь- немецких окопов и взять "языка". Но я детально знал оборону в этом месте и знал, что саперы при ярком свете дня на открытой поляне будут обнаружены ещё у своей обороны. Никакой внезапности не будет, а потери будут неизбеж ные. "Вот о чем не договаривал Пясковекий", - подумал я.
Зная характер Титова, я не пытался ему возражать.
Слушаюсь, товариш подполковник. Прошу Вас позво нить в штаб саперного батальона, чтоб мне подтвердили данное Вами задание.
Что?! - взревел подполковник. - Чтоб в моем пол ку командовали какие-то саперы? Выполняй и никаких зво нков.
Товариш подполковник, я прибыл с другим заданием и менять его без приказа командира саперного батальона не имею права.
Ну, хватит, - с угрозой сказал Титов. - За невы полнение приказа в боевой обстановке я прикажу расстре лять тебя. Немедленно приступай или...
Не могу, товариш подполковник.
Старший лейтенант, отведи его вот к тем деревьям и прикончи, - приказал Титов.
Старший лейтенант нерешительно подошел ко мне. Вдруг послышался шорох шагов и раздался голос старшего сержанта Фарафонова:
Товариш подполковник, разрешите обратиться к лейтенанту.
Метрах в десяти от нас полукругом стоял взвод, ка рабины у бойцов были сняты с плеча. Рассудительный помкомвзвода понял обстановку и разрядил ее. Подполковник бещеными глазами окинул картину и, бросив резкое:
Обращайтесь! - ушел со своими спутниками.
А позже Салун, а затем и Пясковекий рассказывали мне, что Титов получил "втык" от командира дивизии за то, что полк никак не может добыть "языка", и решился на авантюру. Салун уговорил его, что полковые саперы не в состоянии проделать нужные проходы, а в саперном ба тальоне также отказались посылать людей на верную ги бель. На мне, вернее, на Фарафонове, попытка этой опе рации замкнулась.
В 1943 году поступил новый полевой устав Красной Армии, вернее, это был проект, изданный в конце 1942-го года. Кроме того, пришли новые наставления по военно инженерному делу. Я с жадностью набросился на эти доку менты. Меня все больше увлекала мысль об установке отпимальных минных полей: максимум перекрытия площади при минимальном количестве и оригинальном расположении мин. В наставлениях об этом было мало указаний, но были дру гие очень интересные рекомендации, в том числе об обо рудовании взрывного устройства - камнемета. Идея камне мета мне очень понравилась, и я решил ее проверить.
В один из дней боевой учебы, а их становилось все больше, что приводило нас к мысли о готовящемся наступ лении, мы с Фарафоновым выбрали местами заболоченную поляну размером не менее 0,5x0,5 км и, тщательно осмот рев ее, приступили к устройству камнемета. Я рассказал взводу суть задания. На краю поляны мы вырыли шурф се чением 1x1 метр и глубиной 1,2 метра. Стенку в сторону "противника" - у нас это была вся открытая площадь по ляны - выложили в виде аппарели под углом 45 градусов. На дно шурфа вдоль его тыльной стороны уложили 20 кг тола. Угол шурфа с зарядом накрыли косо поставленным дощатым шитом, а на шит уложили примерно полкубометра камней величиной с кулак. Это были в основном обломки кирпича и цемента, которые собрали накануне бойцы в ра звалинах недалекого строения. Вынутую землю мы аккурат но уносили в лес. В оставленное отверстие опустили на дно шурфа запальную шашку с капсюлем-детонатором и механическим взрывателем. Гибкий кабель от чеки взрывате ля вывели на 25 метров в "тыл" - в лес. Шурф-сюрприз замаскировали ранее осторожно снятым дерном.
Все ушли в укрытия, выбранные так, чтоб было видно поляну. По моей команде: "Огонь!" Фарафонов дернул ка бель-шнур. Раздался оглушительный взрыв. После мгнове нья тишины послышался шум и удары падающих камней. Это был настоящий камнепад, охвативший овальную площадь длиной 300 и шириной 50 метров. Но эффект оказался бо льше ожидаемого. После взрыва, когда уже сыпались кам ни, в конце поляны появился человек, который крича и размахивая руками бросился в лес на противоположной стороне поляны. Там, на тропке, его задержали наши бой цы, которые были в оцеплении и хоронились в небольших окопчиках за толстыми стволами деревьев. Человек был невредим, но страшно напуган. Это был младший лейтенант - пехотинец. Он, оказывается, спал в старой неглубокой заросшей канаве. Камнепад его не достиг. Почему он там очутился, младший лейтенант объяснить не мог, и я его отправил под конвоем двух бойцов к уполномоченному Смерш ("Смерть шпионам" - служба НКВД). Вскоре мне уда лось заинтересовать камнеметом одного из командиров стрелкового батальона, и с нашей помощью был сооружен камнемет у проволочных заграждений в месте, где были замечены признаки готовящейся разведки противника. Не дели через две в этом месте действовала немецкая группа в составе человек около сорока. Командир стрелкового взвода, дежуривший в блиндаже, куда был выведен шнур от камнемета, обнаружил противника уже вблизи проволоки. Он подал сигнал тревоги и, когда вражеская группа стала отступать под накрывшим ее дружным огнем, взорвал кам немет. Эффект был потрясающий. Немцы бежали, не разби рая пути, многие, не попав в проходы, подрывались на своих же минах. Несколько трупов остались в нейтралке. Правда, пленного захватить не удалось. Место происшест вия подверглось обстрелу с двух сторон. Несмотря на до полнительные потери, немцы, верные своему обычаю, все трупы уволокли.
В дивизии очень серьезной стала проблема захвата "языка". Ни дивизионные, ни полковые разведчики не мог ли захватить пленного. В "Кильдыме" мы задумали провес ти офицерскую разведку с захватом "языка". Решили обра титься непосредственно к командиру дивизии. В группу включились три лейтенанта: Баталов, Круглов и я, и два капитана - Салун и Галеркин. Нам хватило благоразумия предварительно посоветоваться с подполковником Русано вым. Высмеял он нас, отругал и велел ни к кому не сова ться:
Зачем мы будем рисковать офицерами-инженерами и врачом, не имея при этом гарантии на успех? Поиск гора здо лучше и надежнее сделают опытные разведчики.
Однако идея нашла отклик у комбата Исаева, но в другом преломлении. Он решил "утереть нос" разведчикам и достать "языка" силами своего батальона.
Операция была разработана в узком кругу. Место по иска наметил начштаба Пясковский, а выбрать его в нату ре поручили Круглову и мне. Больше о задании не знал никто. Мы с Володей провели на переднем крае почти день. Заграждения, как свои, так и немецкие, мы знали и сосредоточили свое внимание на выборе наиболее удобного прохода в нейтралке. Преодолеть до немецких окопов нуж но было около 300 метров. Линия обороны противника в этом месте была прямолинейной, огневые точки и ходы со общения в тыл пореже, чем в других местах. Нейтральная полоса изобиловала воронками и соответственно бугорка ми, что позволяло укрываться от вражеского наблюдения и прицельного огня. Посредине намеченного пути виднелась верхушка крупного валуна, служившая хорошим ориентиром.
Возвращались мы с рекогносцировки под вечер. Шли ходко по тропинке, натоптанной по невысокому - до одно го метра - валу, скорее всего небольшому естественному водоразделу. От переднего края отошли примерно с полкилометра. Неумолчный огневой гул был ещё слышен, проле тали отдельные пули, изредка с легким треском слетали срезанные веточки. Вдруг в сознание ворвался мгновенно оглушивший свист и неподалеку от нас громоподобно взор вался тяжелый фугасный снаряд, подбросив землю. Мы бро сились наземь слева от тропинки под зашиту возвышеннос ти. Снаряды стали рваться один за другим и по несколько вместе - стреляло не отдельное орудие, а стреляла бата рея. Снаряды рвались так близко, что нас несколько раз забрасывало землей. Но осколки из глубоких воронок шли круто вверх, перелетая нас. Казалось, что ходившая хо дуном земля выбросит нас вверх под секущий ливень оско лков. Мыслей не было, время не существовало... Налет оборвался. В ушах гудело. Возникло острое желание сор ваться с места и броситься бежать отсюда во весь опор. Как бы поняв меня, находившийся позади Круглов предуп реждающе крикнул:
Лежи!
Вновь налетел огненный смерч. Теперь он терзал зе млю подальше от нас, и к нам стали залетать осколки. Когда поднялись, тело было непослушным, хотелось при сесть и спокойно отдохнуть. Но Володя двинулся вперед тем же размеренным быстрым шагом, каким мы шли до нале та. Я шел за ним, как ведомый за ведущим, и восхищался его самообладанием.
По возвращении мы немедленно доложили результаты нашей разведки ожидавшим нас комбату и начальнику шта ба. Наш выбор был одобрен, и майор Исаев тут же сооб щил, видимо, уже принятое решение•
На поиск пойдет группа из трех добровольцев: лейтенант Руткевич - командир группы, старшина Толсти ков и боец Кольцов (настоящую фамилию не помню).
Товарищ майор, - обратился я к комбату, - в Ко льцове я сомневаюсь...
Знаю, - оборвал меня Исаев, - зря это ты. Коль цова не остановит ничто. Он наверняка станет главным исполнителем захвата. Давай по делу, времени у нас все го три дня.
Кольцова я недолюбливал, даже опасался. Был он мой одногодок, недюжинной силы, нагловатый, с недобрым вы зывающим взглядом. Он попал к нам как доброволец из за ключенных. Преступник он был не простой. Имел полное среднее образование - больше с таким образованием у ме ня во взводе солдат не было. Он третировал боявшихся его хозяйственников, поваров, был сыт и обут явно не по чину. Ходили слухи, что он повинен в убийствах. Комбат в нем души не чаял:
Вот это мужик! - говорил он. - Кого хочешь зада вит, его не испугает никакой фриц. Нам бы таких поболь ше, вот бы дел натворили.
Мы - трое "избранных" - отделились от батальона. Поселились в отдельной землянке, отдельно питались. За нимались до обеда, затем ночью. Тщательно готовили ору жие: легкие немецкие автоматы-"козлики", ножи, гранаты, другие принадлежности - ракетницу, индивидуальные паке ты, фонарики, ножницы для проволоки, веревку, обувь, одежду. И Толстиков, и Кольцов тренировались со всем рвением и старанием. Не ленились помногу ползать, вска кивать, бороться, отрабатывать приемы. Опробовали ору жие и все снаряжение. Участником подготовки был и Круг лов, часто навещавший нас.
До операции оставались сутки. О месте поиска не знали ещё ни мои соратники, ни люди на передовой. Толь ко артиллеристы батареи 122-мм пушек провели пристрелку заранее. Они должны были нас прикрывать в случае погони или неудачи.
В последнюю ночь рещено было хорошо отдохнуть, а на следующий день выйти пораньше на передовую: познако миться с местом прохода через нейтралку, увязаться с пехотой, освоиться с обстановкой.
Обедали мы в своей землянке.
Товарищ лейтенант, - позвали меня снаружи. Я вы шел. - Товариш лейтенант, Вас вызывают в штаб. Сказали, чтоб немедленно.
Это был связной из батальона. В штабе меня встре тил капитан Пясковский.
Два часа тебе на сборы. В ночь поедешь.
Мы уже собрались, только ведь завтра в ночь, а не сегодня. Люди ещё не знакомились с местом.
В штаарм ты поедешь. Понял? На вот, читай. - И капитан сунул мне отпечатанный на машинке приказ коман дира дивизии, в котором со ссылкой на приказ по 59-ой армии мне предписывалось немедленно прибыть в штаб ар мии для участия в слете лучших минеров-подрывников с проведением показательных учений по установке минных полей. Я ахнул.
А как же поиск? Ведь все подготовлено.
Вот именно, подготовлено. Круглов пойдет. А при каз обжалованию не подлежит. Так что, действуй. Возьми бумагу, карандаши. Выбери формуляр, как образец. Оста льное на месте. Зайдешь за командировкой и аттестатом и на КП. Там будет машина.
Я ошалело выбежал из штаба и стал искать Круглова. Володя в своей землянке собирался.
Знаю, - коротко сказал он. - Хорошо, что забе жал. Расскажи, как Толстиков и Кольцов. - И вдруг зас меялся: - Уж очень я мечтал сходить за "языком". Зна чит, есть судьба.
Я коротко рассказал, как и к чему готовились. Ме лькнула мысль предупредить о Кольцове, но я ее отбро сил. Кольцов в подготовке был безукоризнен и зря трево жить Круглова нельзя. Мы обнялись. От такого поворота событий мне было не по себе. Мы ехали со старшим лейте нантом из дивизионной разведроты на полуторке и всю до рогу молчали.
В штаарме нас встретили очень радушно. Меня принял полковник - начальник инженерной службы.
Наслышан о Вашем опыте фиксации "диких" минных полей и о нестандартной системе минирования, - сказал он. - Расскажите мне об этом поподробнее.
Беседа длилась долго - более часа, после чего пол ковник предложил мне составить список всего оборудова ния для проведения показательного учения, предназначен ного офицерам - саперам и разведчикам. Помню, что инте рес вызвала примененная мной система минирования по схеме "дубль-ве", когда противник, привыкший к шахмат ной установке мин, теряет ориентировку, наталкиваясь на как бы хаотически поставленные мины, на кажущиеся про пуски в минном поле и на непонятную глубину минирова ния. В действительности схема постановки проста и не требует дополнительного расхода мин против обычно при нятого.
За участие в учении мне была объявлена благодар ность в приказе командарма. В инженерном отделе меня предупредили, что придется ехать на учения в штаб фрон та.
Конечно, я зашел в трофейный отдел. "Штат" был на месте, только старший лейтенант стал капитаном, и оба были с наградами: у майора - орден Отечественной войны 2-ой степени, а у капитана - "Красная звезда". Мне они были очень рады. Всячески тискали, хлопали по плечам и спине. Из заначки достали угощение, даже кой-чего нака пали в кружку. Поскулили надо мной:
- Где твои ордена, где твои звездочки? Какого чер та ты торчишь на плацдарме и не растешь?
Мне было неудобно, краснел и не знал, что отве чать. Неуклюже отшучивался.
Были мимолетные интересные встречи. Буквально сто лкнулся я у инженерного отдела с тем товаришем по Чер ниговскому училищу, с которым я был в Москве по дороге на фронт. Он служил в... геологической роте. Оказывает ся, что при штабе фронта была такая рота, занимавшаяся водоснабжением и изучением грунтов. Он был очень дово лен своим положением, и я порадовался*за него. Еще я встретил капитана-интенданта, с которым жил некоторое время в резерве. Он приехал в армию несколько позже ме ня. У него на груди красовались два ордена Отечествен ной войны 2-й степени. Такая пара орденов была редкос тью в то время.
Возвратился я в часть через пять дней. В батальоне чувствовалась подавленность. Обо всем произошедшем ин формировал меня комроты капитан Захаров, страстный лю битель рассказывать, нашедший во мне покорного слушате ля. Перед самым выходом группы Круглова на задание раз разилась гроза, сменившаяся долгим сильным ливнем. Для операции лучшей погоды не придумаешь. Трое ушли в мок рый мрак. Напрасно напрягали свое внимание у пулеметной точки комроты Захаров, командир стрелковой роты и командир стрелкового взвода, державшие здесь оборону, медфельдшер, бойцы. Сигналов не было. К утру прекратился ливень, поднялся густой туман. Группа возвратилась, выполнив задание.
По рассказу Круглова, которому мы безоговорочно верили, он и Кольцов ползли впереди, а старшина сзади. В середине нейтралки Кольцов стал отставать и залег. Несмотря на ненастную погоду, огонь с немецкой стороны
был беспрерывным, как всегда, и Круглов решил, что боец ранен. Он подполз к Кольцову впритык и подергал его за руку. Тот вдруг резко повернулся на бок и выставил в лицо лейтенанту ствол автомата. Круглов опешил. И здесь он совершил ошибку, он промедлил. Находившийся позади Толстиков при свете осветительных ракет, время от вре мени подвешивавшихся немцем, видел впереди лежащих на парников и недоумевал, почему они медлят. Круглов решил возвратиться к старшине, но это стал делать и Кольцов. Видя, что двое возвращаются, попятился и старшина, ста раясь, чтобы не сближаться, как это обычно делалось в опасной обстановке. Так они и вышли к своей обороне. Кольцов рассказывал, что он, как боец, ждал сигнала от лейтенанта, но тот лежал недвижимо.
Обида за Володю Круглова была нестерпимой. Он уже представлялся к повышению и вот-вот должен был принять роту. Позже выяснилось, что операция не была известна командиру дивизии, наш комбат хотел сделать "сюрприз". Это происшествие просто замолчали, но горький осадок остался надолго.
Кольцов по-прежнему держался вызывающе и даже пы тался не подчиняться командиру отделения. На мои заме чания он огрызался, и мне пришлось арестовать его в зе млянке. Комбат пришел в ярость и освободил Кольцова без моего ведома. Я подал рапорт. Произошел резкий разго вор, обостривший и без того натянутые отношения с ком батом. Последний нашел выход из создавшегося положения и отправил Кольцова как "лучшего бойца" на курсы ефрей торов, откуда Кольцов в часть не вернулся.
За неудавшийся поиск никто Володю Круглова не ви нил, но он как-то сник, стал грустным. У него произошел душевный надлом, от которого он долго не мог оправить ся.
Все это были наши маленькие события. А на огромном советско-германском фронте назревало гигантское сраже ние на Курской дуге. Отразилась эта обстановка и на Во лховском фронте. Необходимо было своими силами без на дежды на дополнительные резервы сковать действия проти вника, чтоб он не мог из группы армий "Север", стоявшей против нас, передать часть войск группе армий "Центр", окружавшей Курский выступ. В соединениях и частях 59-ой армии состоялись совещания офицерского состава, нацели вшие нас на активизацию действий. Противника, тревожили на всем протяжении фронта.
Среди данных нам указаний было обращено особое внимание на то, что многие офицеры лично участвуют в мелких операциях, где их непосредственное присутствие не обязательно. Это ведет к неоправданным потерям среди командного состава. В нашем батальоне об этом конкретно пофамильно было указано командирам взводов.
Начались частые поиски и разведки днем и ночью. Моему взводу было поручено провести поиск небольшой группой на участке, где нейтральная полоса была наибо лее широкой - до 700 метров - и сильно залесенной. Нуж но было выяснить возможность скрытого подхода к перед нему краю противника, который с нашей обороны не прос матривался. Мы со старшим сержантом Фарафоновым выбрали место и решили направить на задание трех человек: кома ндира отделения младшего сержанта Семичева, опытного, очень сильного бойца Красавкина и послушного спокойного бойца Голутвина. Все трое были из старшего поколения, то есть возрастом около сорока лет. Моложе во взводе и не было. Фарафонов возражал против посылки Голутвина. Тот был во взводе месяца четыре и никак не проявил себя за это время.
- Ненадежный о::, товарищ лейтенант, - говорил Фа рафонов. - Молчит, все молчит. Непонятный он.
Я возразил, что не можем мы посылать на задание одних и тех же надежных бойцов и волей-неволей обере гать неактивных. Посылаем мы Голутвина не одного, а в хорошей "связке". В командире группы Семичеве я не сом невался. Он был крепкой сибирской закваски, вниматель ный и хладнокровный.
Группа вышла на рассвете около семи часов утра. В задание входило только наблюдение, не вступая в бой. Прошло два томительных часа. Группа не возвратилась, сигнальной ракеты не было. Я волновался: первый раз на такое задание не пошел сам, и вот что-то случилось. Пришлось мне расплачиваться за то, что не приучил людей к самостоятельности в бою. Сильно нервничал и Фарафо нов, ворчал:
- Послали черте кого, а теперь как? Ну, что, пош ли? - это уже с вызовом ко мне.
Я вынул наган, и мы пошли в направлении ушедшей группы. Шли в полный рост, быстро, уже при свете дня. Шли не остерегаясь, рискуя нарваться на мины. Метров через 400 вошли в чахлый, но густой лесок. Обнаружили узкую тропочку. Пошли тихо, осторожно, соблюдая между собой небольшую дистанцию метров пять. На небольшой по ляне остановились. Затаились. Проверили, нет ли кого. Со стороны противника велся обычный обстрел, в том чис ле и в направлении к нам, то есть здесь вряд ли могла быть засада. Осмотрев поляну, обнаружили лежащего чело века. Это был Красавкин. Он лежал навзничь с простре ленной автоматной очередью грудью. Труп уже остыл. Су хие ветки вокруг были поломаны, но других следов, ука зывающих на борьбу, не было видно. Прошли еще немного. Стали видны проволочные заграждения и окопы немцев. Далие идти было нельзя. Труп унести днем мы не могли, а главное - нужно было искать ещё двоих. Мы бегом возвра тились в свои окопы. Разошлись с Фарафоновым в обе сто роны, проверили все точки. Нет, никто из нейтралки не появлялся.
Отчаяние мое было безгранично. Я оставил Фарафонова дежурить на переднем крае, а сам побрел в лес в сос тоянии сильной душевной депрессии. Билась в голове гне тущая мысль: почему не пошел сам? Струсил? Как теперь, о чем докладывать? Как дальше жить в таком позоре? По лезла дурная мысль: многие ведь побыли на войне меньше моего, а свое дело сделали. Значит, и я свое дело сде лал. И хватит. Пора выходить из игры. Я проверил наган, даже выстрелил в дерево. Подумал, оставлять ли записку. А о чем? Ну, хватит сомнений...
Послышались быстрые шаги... Это был Ваня Балаки рев.
Ты что тут, Володя? - спросил он. - Знаю тебя, дурака, вижу насквозь. Спрячь наган. Пошли, пошли. Семичев тебя ждет в третьей роте. Его в медсанбат нужно отправить срочно, а он не дается. "Пока, - говорит, своему лейтенанту не доложусь, никуда не сдвинусь". А Красавкина мы вытащим ночью, я тебе помогу.
Мы побежали на передок. В блиндаже у взводного по лулежал на полу Семичев. На ноге белела большая, во все бедро, грубо намотанная повязка. Семичев попытался при подняться, но я остановил его.
Простите, товарищ лейтенант, - хрипло сказал Се мичев, - не выполнил я Ваше приказание. Дошли мы до ле ска, а там - кто-то копошится. Окликнули. Отвечает: "Свои, разведка". Обрадовались мы и к ним. А оттуда ав томатная очередь в упор. Красавкин упал, не издав ни звука. Я почувствовал улар в бедро и упал сознательно, чуть откатившись назад. Видел, как Голутвин поднял ру ки. Было их четверо, говорили по-русски - это власовцы. Схватили Голутвина под руки и потащили к себе, не обо рачиваясь. Я чуть подождал, перетянул ногу ремнем. Убе дился, что Красавкин мертв, взял его карабин и пополз. Вот только выполз, да своя пехота чуть-чуть не прикон чила.
Вижу, понимаешь, ползет. Кричу: стой! -'Поднимай ся! А он ползет. Пальнул было, а потом подумал: ведь один ползет. Будем держать на мушке, вживе возьмем. Это быстро-быстро залопотал командир стрелкового взво да.
Но я уже не слушал его. Подошел Фарафонов с бойца ми, Семичева унесли на носилках к уже подошедшей сани тарной повозке. Семичев потерял много крови, но выжил и писал нам. Более года прослужил он в саперном батальо не. В госпитале застала его награда - орден "Красная звезда".
Проводив Семичева, я отправился в штаб батальона. По дороге меня перехватил связной от уполномоченного Смерш, чтоб я зашел к нему. Этим уполномоченным был старший лейтенант Гореленко.
Ничего, держись, - посочувствовал он. - Мы тебе верим и ценим тебя, лейтенант. Конечно, осечка вышла. В этом и моя вина есть. Были у меня подозрения, что Голу твин ненадежный. Не успел предупредить тебя. Иди. Тебя ждут.
В штабе сидели хмурые-прехмурые майор Исаев и капитан Пясковский.
Знаем! - не дал мне рта раскрыть Исаев. - Иди.
Ночью мы с Ваней Балакиревым и шестью бойцами заб рали Красавкина из нейтралки. Похоронили его как подо бает погибшему в бою солдату.
Я скоро вышел из шокового состояния. Проходили все те же боевые будни. Менялись люди. В конце августа вме сто глубоко мною уважаемого генерал-майора Николая Про копьевича Ковальчука командиром дивизии стал полковник Семен Сергеевич Софронов. Генерал Ковальчук ушел на по вышение - стал начальником штаба 59-ой армии.
Тяжелое известие принесло мне письмо из города Бор Горьковской области. Прислала его сестра моего институ тского друга Льва Дмитриевича Арешкевича, с которым мы были в одном выпуске Черниговского военно-инженерного училища. Лев уехал на Сталинградский фронт. Он погиб 24 августа 1943 года в 6 часов утра на окраине деревни Ясанки Лебедянского района Сумской области и похоронен бойцами его взвода. Сестра писала, что отец и мать ещё не знают о страшном горе. Она просила отомстить за смерть брата. Я отвечал, что выполню ее приказ. Я пере писывался с семьей Левы до конца войны, встречался с его матерью и сестрой после войны.
Великую силу имело фронтовое братство. Жил и тво рил наш маленький "Кильдым". Каждый в глубине души ве рил, что выживет. У каждого воспитывалась невероятная выдержка - иммунитет против всех переживаний.
Это не мешало нам подтрунивать друг над другом:
Не храни доппаек, ещё убьют, а жалко.
Замечу, что многие солдаты считали правильным "на вернуть" утром всю пайку хлеба с супом, приговаривая при этом:
А вдруг убьют, и останется хлеб.
Правда, как вспоминает Баталов, немало было и та ких, кто сомневался, что останется жив, даже были уверенные в том, что обязательно погибнут. Несомненно, бо льшинство было оптимистами, иначе нам бы не побелить. А пессимисты и после войны так же продолжали ныть и ви деть все в черном свете.
Как-то намекнули мне ребята, что нужна хорошая строевая песня о саперах. В конце августа я ее написал, разве что недостаточно хорошую.
Песня саперов
Мы В ночь и в непогоду
Выходим на работу:
Снимаем мины, ведем мосты,
В завалы ставим ФОГи,
Окопов роем много,
Ведь нас недаром зовут "кроты".
Припев: Все саперы, разведчики, минеры
Необходимы любым войскам:
Друзьям-артиллеристам,
Товаришам-танкистам,
Родной пехоте - бойцам-стрелкам. Упрямые ребятки,
Ползем мы со взрывчаткой,
И нет преграды для смелых нас.
Мы вертим вражьи танки
И ДОТы наизнанку.
Мы выполняем страны приказ.
Припев.
Латаем мы паромы,
Скоблим аэродромы.
Везде саперы должны поспеть.
Ведем разведку боем,
КП и НП строим
И всюду фрицам готовим смерть.
Припев.
ЖЕНСКИЙ ВОПРОС
Чем дорожишь ты во сто крат Превыше славы и наград?
Любовью к женщине!..
Расул Гамзатов
В саперном батальоне не было женщин. Совсем. Ни одной. Святость его мужских рядов дружно оберегали все офицеры. Комбат Исаев слыл женоненавистником. Как-то его помощник старший техник-интендант Стрельников заик нулся было, что с пополнением прибудут девушки и надо бы взять двух на хозяйство и вообще... Майор вышел из себя:
- Батальон загубить хочешь? Чтоб даже слуху об этих шалашовках не было.
•Тут он добавил такое, что у видавшего виды Стрель никова голова затряслась.
"Кильдым" тоже соблюдал монастырский уклад. 8-го апреля я писал Н.Карасевой: "Романов, Ни, здесь больше быть не может - женщин здесь нет совсем".
Но все было тщетно. Любовь стучалась в наши серд ца. Толчком стали девичьи письма, которые после майско го потока так и не иссякали. Мы делились известиями, обсуждали фотографии. Нередко перемывали косточки нача льству, которое заводило наложниц. Бродили и во мне ка кие-то мечты:
Очень скоро закончатся войны,
Снова в жизни наступит весна.
Станут ночи нежны и покойны
Только временем ласки и сна.
Ты случайно без заданной цели
На грядущего светлых пирах
Вспомни юношу в серой шинели
И в солдатских больших сапогах.
Первую брешь в антиженском "железном занавесе" пробил капитан Пясковский. Неожиданно в батальоне поя вился новый фельдшер - лейтенант медслужбы Анелия Геор гиевна Паевская, сменившая вскоре фамилию на Пясковскую. А затем произошло и совсем непредвиденное: влюбил ся комбат. Стал он часто навешать санитарный батальон, где его очаровала Анна Сергеевна - капитан медслужбы. Союз не ладился. Исаев очень нервничал, что отражалось и на жизни батальона.
Общая обстановка на нашем участке фронта характе ризовалась как бои местного значения. Появилась возможность совсем мирных мероприятий. По инициативе политот дела в дивизии проводилась спартакиада, стержнем кото рой был длительный бег в противогазах. Участниками это го пробега стали и взводные саперного батальона. Сорев новались две команды: мужская и женская. Мужская коман да растянулась на дистанции, распалась, кое-кто перещел на шаг, некоторые отстегнули патрубки от коробок, были и пытавшиеся закурить. Задуманный марафон явно разруша лся. Тогда я взял на себя инициативу, собрал всех "сла баков" и уговорил их прийти спокойным бегом всей груп пой до конца. Так и сделали к великому удовольствию по литработников: 100% успеха! На финише мы встретились с женской сборной и немедля перезнакомились. Среди женщин преобладали медицинские сестры.
Круглов и я разговорились с неразлучными по их словам подружками: Леной Голубевой и Шурой Выриной. Очень они были несхожи меж собой. Лена беленькая с зо лотистым волосом и сама скромность, а Шура - смуглая, смоль в волосах, глаза черные и в них бесенки прыгают. Так уж вышло, что подружился я с Леной, а Володя с Шу рой. Лена стала моей воталиночкой, как говорят на Руси, светловолосой уралочкой, которую я про себя называл "Лесной зверек". Из этой группы медсестер нашлась под руга Васе Баталову - Павлина Крохалева. Эта пара отли чалась тем, что Вася и Павлина были схожи характером, даже внешностью, и невольно возникала мысль, что они созданы друг для друга. Близким человеком Льву Галерки- ну была его помощница медсестра Маша Романишина - высо кая стройная брюнетка. Они составляли очень видную па ру. Самым стойким в нашей среде оказался Сава Салун, которого не поразила стрела амура, или же он был очень скрытен.
" О фронтовой любви написано много песен. Одной из самых популярных была и остается песня Соловьева-Седого на слова Фатьянова "Соловьи". Меня эта песня просто бе сила: я не мог себе представить во фронтовой обстановке такую идиллию, когда в лесу слышна песнь соловья и сол даты, охваченные лирикой, не спят. Во всяком случае, это было не типично. Но, если понимать "Соловьи" как символ великой всепобеждающей и всюду проникающей люб ви, то эта песня говорит правду.
Появление женщин в нашей среде не пошатнуло устоев "Кильдыма", мужская дружба с честью выдержала испытание на прочность. Создавшейся обстановкой немедленно воспо льзовался помкомбата Стрельников, и в августе к нам в батальон поступили два бойца: Аня и Зоя. Обе годов по двадцать. Аня - миловидная брюнетка, небольшого роста с внимательным пытливым взглядом темно-карих глаз. Она сходу, что называется "без пересадки", прилепилась к Стрельникову и стала полновластной хозяйкой в его доми ке. В противоположность Ане Зоя отличалась крупным рос том, сильной фигурой. Была она рыжеватая с голубыми глазами, добродушная и немного с ленцой. Зоя прижилась в хозяйственном взводе и занималась, главным образом, кухней. Аня тоже делала кое-что по хозяйству, но лишь по своей доброй воле, а главной ее заботой был уход за Стрельниковым. Он даже полнеть начал.
Как-то я заметил Аню на поляне вблизи батальона, где она собирала в большую консервную банку ягоды с не высоких в полметра кустиков голубики.
У тебя это очень мило получается, и движения та кие упругие, смотреть приятно, - обратился я к ней.
А Вы ко мне не подмазывайтесь, товариш лейте нант, - отшила меня Аня, - здесь Вам не отколется.
Я опешил.
Ты что-то не так поняла, - начал было я.
Все поняла, все вы такие, а мне только один ну жен.
Под вечер застал я у землянки своего взвода весе лое сборище. Я тихо подошел и подал всевидящему Фарафонову знак, чтоб он не подавал команду "встать". Расска зчиком был боец Федор Брейляну. Брейляну - молдаванин из Бендер - был одним из самых старших во взводе - да леко за сорок. У него и вид, и повадки были стариковс кие. На подходе к переднему краю он всегда казался ис пуганным. На отдельные самостоятельные задания я его не посылал. Но на минном поле Брейляну преображался. Он не обращал ни малейшего внимания на обстрел и работал как мастер-огородник в теплице. Спокойно, споро, точно, бы стро. Так он ставил и снимал мины. Уверенные действия его настраивали на успех других саперов. Отмечу, что Брейляну прошел через все испытания наступательных боев до самого конца войны и возвратился после Победы в род ные Бендеры с достойными наградами.
Что Брейляну может быть захватывающим рассказчиком - этого я никак не ожидал.
Лежит она на спине, - продолжал Федор, - расще пе рилась и уцепилась пальчиками за большие пальцы ног, а он...
Тут я ушел, решив, что солдатское развлечение не стоит прерывать. Оказывается, Брейляну был прошлой но чью часовым и наблюдал сцену свидания Стрельникова с Аней, которую во всех подробностях передал взводу.
Конечно, для прямых саперных дел женщины совершен но не приспособлены. Трудно представить себе женщину на минном поле, или на преодолении проволочных заграждений, или на проводке танков через болото. Однако отде льные случаи известны. По всему фронту шла молва о лей тенанте-женщине, командире саперного взвода в ШИСБР (штурмовая инженерно-саперная бригада). Она была награ ждена орденом Красного Знамени за участие в боях 1942 года.
Интерес к женщинам подогрело появление в дивизии снайперской роты, которая состояла из 90 девушек. Толь ко командиры взводов и роты были мужчины. Все девушки были в возрасте 18-19 лет, здоровые, румяные, что назы вается "кровь с молоком”. Окруженная забором и охраняе мая часовыми в своем расположении снайперская рота под вергалась беспрерывным атакам поклонников. И случись в эту пору беда: распространилась среди девушек чесотка. Объявили карантин. Но остановить поток кавалеров не удавалось, чему немало способствовали сами снайперки.
Что Вы, товариш старший лейтенант! При таком ко мандире нам никакие мужчины не нужны, - очень серьезно говорила какая-нибудь нарушительница режима в роте, а у самой игривость в глазах.
Старший лейтенант был, образно выражаясь, "собака на сене". Ему-то влюбляться нельзя было ни под каким видом. Вот и оберегал он "чужое добро". Передавались досужие разговоры, что он на коленях вымаливал у гене рала освобождения от своей должности, соглашаясь даже идти в штрафную роту.
Естественно, что снайперская рота представляла со бой певчее царство. Много скрашивали девушки-снайперки неяркую армейскую жизнь самодеятельными концертами, пе снями и просто своим присутствием.
Члены "Кильдыма" не участвовали в осаде чесоточно го карантина, но делами этого объекта интересовались. Мы знали, что женщины проходят систематическую врачеб ную проверку, и допытывались и Галеркина, что происхо дит с девчатами.
Незначительные изменения, - небрежно со скучаю щим видом то ли всерьез, то ли в шутку сообщал Лев Ми хайлович. - Месяц тому назад в роте было 88 девушек и две женщины, а сейчас 88 женщин и две девушки.
Женщины были нередкой темой наших бесед:
- Фигуры женские делили мы на классы:
На скрипки, виолончели, контрабасы.
Свои подруги были строго вне обсуждений. Лишь пе редавались весточки, записки - обычно с глазу на глаз.
Все же знакомство с представительницей снайперской роты нас не миновало. В одну из темных осенних ночей мы с Ваней Балакиревым добирались в свое расположение и услышали шорох на тропке. Я включил фонарик, осветивший тоненькую девичью фигурку. Ваня, как настоящий развед чик, немедленно схватил ее за руки с целью "проверки личности". Девушка удивилась и даже обиделась на такой способ знакомства. Но Ваня был не просто завлекателем, он не говорил, а сказку сказывал, хоровод вел. И вскоре в "Кильдым" стала появляться подруга, Балакирева Тоня Ефимова. Была она маленькая, стройная, энергичная, с очень живыми любопытными глазами. Да и заводила она бы ла, всегда со смехом.
- Так вот и полюбила я его, крепко полюбила, - вспоминала Тоня, - а я ведь ещё не целованная была. Это моя первая любовь.
Мы с ней дружили и нередко поверяли друг другу свои "тайны". Вспоминаю письмо Тониной мамы из Любытино, которая в ответ на жалобу дочери, что Ваня ее оби жает, писала, чтоб дочь скорее затяжелела и возвраща лась домой, "а Кванов мы найдем".
Совсем девчонкой Тоня уже в конце июня 1941 года попала на оборонные работы под Ленинградом, где тяжко трудилась до осени, когда заболела сыпным тифом. Потом пошла добровольцем в Красную Армию. Направили ее в 273-й армейский ветлазарет, где немало горьких слез пролила она, мучаясь с раненными лошадьми. В марте 1943 года взяли ее на курсы снайперов в запасной полк на станции Гряды, что по дороге на Чудово вблизи реки Вол хов. В июне 1943 года по окончании курсов направили ее в регулярную часть: сначала в 65-ю, а затем в 377-ю СД. В саперный батальон Тоня пришла позже, уже в Прибалти ке, когда расформировали снайперскую роту.
Радости и горести девушек на плацдарме - это были лишь цветочки, а ягоды их ждали впереди - тяжелые испы тания в боях. Командир батальона 1249-го полка, к кото рому была приписана снайперская рота, А.А.Запорожец пи сал Тоне Ефимовой после войны: "Ясно вспоминаешь те, незабываемые дни, ужас которых не может полностью зак рыть воспоминания о нашей молодости, когда мы не разду мывая готовы были идти и в огонь и в воду... Но это мы - мужики. А ведь вам во сто крат было труднее. Особенно больно было видеть раненных и погибших девушек". И да лее: "Вот поэтому испытываешь радость и уважение, когда видишь живым солдата, который по всем расчетам должен быть на том свете. Живите же, дорогие моему сердцу ба бушки-снайперы, как можно счастливее и как можно доль ше". Снайперок уважали, любили, старались не отпускать из части.
Тоня Ефимова вспоминает, как однажды была в охране полкового знамени и слышала телефонный разговор коман дира полка подполковника Мухина со штабом корпуса. Изкорпуса требовали передать снайперок в другую часть. Мухин противился:
- Отдам десять "карандашей" за одни "глазки".
По принятому неписанному коду "карандаши" - это бойцы пехоты, а "глазки" - это снайперки.
Естественно, что многие женщины на фронте, да и не только на фронте, стремились к надежному союзу с одним мужчиной, и, конечно, идеалом было обрести мужа. Неда ром у гречанок существует общепринятое мнение о муже: "хоть старый, хоть бедный, но муж - это сокровище пре выше земных и небесных радостей" (И.Стоун, "Греческое сокровище"). Далеко не все мужья были радостью. Немало было союзов по расчету. Как-то пришла к нам снайперка Аня, которая примыкала к "Кильдыму", и стала спрашивать совета: как ей быть, если командир полка, старше ее на 25 лет, "сватал" ее к себе в ординарцы, обещал обеспе ченную и наиболее безопасную, какую только' можно было иметь в тех условиях, жизнь. Говорил он об этом очень деликатно и без попыток обмана. Да, он женат, имеет де тей, так что о чем-то большем, кроме добровольного вре менного союза, речи быть не может. Что же мы могли от ветить Ане? Первым чувством было возмущение, но по том... Потом мы остыли. В батальоне или в роте, куда б ее послали, ей не избежать назойливых домоганий. А ско лько там было молодых здоровых и очень "настойчивых" мужчин. И мы не дали Ане совета. Через несколько дней я встретил ее на КП полка, где она наводила порядок в до мике командира. Настроение Ани было оптимистическим.
В создавшейся военной обстановке даже солидные по жилые замужние женщины теряли устойчивость. Любопытный случай рассказал нам замполит капитан Хангильдин. В ме дсанбате соседней дивизии служила женщина - майор меди цинской службы, у которой вся семья была армейской: муж - старший сержант - был писарем в штабе одного из пол ков, дочь - младший лейтенант медслужбы - являлась фе льдшером стрелкового батальона, а сын - лейтенант - ко мандовал батареей в артдивизионе нашей дивизии. Мама- майор влюбилась в тридцатилетнего старшего лейтенанта, служившего в штабе дивизии. Союз состоялся и был очень прочным. Увещевания мужа и детей не поколебали возлюб ленную. Не смогли подействовать на нее и начальники.
Такого же типа историю я узнал наочно в парикмахе рской обогревательного пункта, организованного близ селищенской переправы через Волхов. Стрижка и бритье тоже представляли собой одну из проблем военного быта. В ожидании своей очереди я слушал разговор парикмахерши с пожилым майором, которого она брила. Парикмахерша была вольнонаемной из Малой Вишеры. Завитая и раскрашенная, она демонстрировала возможности своей профессии. По ви ду она давно перешагнула бальзаковский возраст.
- Только теперь, - рассказывала парикмахерша майо ру, видно, своему знакомому, - я поняла, что я женщина и зряшно провела свои лучшие годы. Только здесь на сво боде от домашнего рабства я узнала свою женскую привле кательность и значение. Часто приезжает муж - он рабо тает в паровозном депо - и уговаривает меня возвратить ся домой. Ни за что! У меня здесь интимные связи, и ко му какое дело. Мне это импонирует. Я наконец узнала, что такое жизнь.
Откровенность и наглость этой женщины поразили ме ня. Воистину и на старуху бывает проруха.
Происходили случаи и комедийные. Попал к нам с очередным пополнением белобрысый парень, которого все называли-Иваном, почти не вспоминая, а то и не зная его фамилии. Был он прост и послушен. Ему ещё не исполни лось семнадцать, но он прибавил себе два года, что сош ло при его внешности, и так сумел призваться в армию. Его любили и как могли берегли. Большей частью держали в хозвзводе. Поздней осенью, когда выпал снег, Ивана с напарником - пожилым конюхом - послали за сеном. Поеха ли они на двух санях довольно далеко за Волхов. На об ратном пути подобрали молодую разбитную бабенку - воль нонаемную прачку из хозяйственного батальона, действо вавшего в дивизионном тылу. Попутчица устроилась с Ива ном на задних санях на сене и в наступивших сумерках соблазнила соседа, лишив его невинности... На своем сво роте женщина сошла, помахав Ивану ручкой. И только уже на подъезде к батальону Иван обнаружил, что в пылу пер вой страсти потерял валенок - стала нога стыть. История получила огласку из-за того, что Ивану не могли найти подходящий валенок 45-го размера. Достал-таки старшина Другое валенок Ивану из БУ, но другого цвета. Так и хо дил некоторое время Иван в разномастных валенках и отбивался от безжалостных любителей острых ощущений, тре бовавших от него подробностей грехопадения на сене.
Малую толику составляли женщины неприступные, тве рдокаменные. К примеру, капитан медслужбы из нашего 455-го медсанбата А.П.Бахтина. Молодая, стройная, с красивым открытым лицом, темноволосая. Лет 25 ей было. К мужчинам относилась с нескрываемым презрением и, бу дучи острой на язык, легко загоняла обольстителей в угол. Я ее знал по "шапочному знакомству", встречая и приветствуя при посещении медсанбата. Сестрички расска зывали, что к ней неоднократно приезжал какой-то солид ный пожилой генерал-лейтенант, предлагая ей перевод во фронтовой госпиталь с повышением. Но безрезультатно. Ее стойкость вызывала удивление, иногда зависть. Некоторые безаппеляционно утверждали, что она ненормальная. Таких "неприкасаемых" было мало, но они были.
В мужской, зачастую очень грубой среде бытовали всякие прозвища женщинам: шалашовка, ППЖ (походно-поле вая жена). Последнее было особенно ненавистно женщинам. Одна моя знакомая выразилась так:
- Пусть я буду самая последняя 6..., но только не ППЖ.
Именно в отношениях между мужчиной и женщиной бо льше всего действовала охаянная, но неистребимо живучая формула: война все спишет. Женщинам было неизмеримо трудней, чем мужчинам. Они вынуждены были жить в проти воестественных для себя условиях. Со слезами вспоминает Тоня Ефимова, что приходилось подолгу, как-то до трех месяцев, не мыться, что временами заедали вши.
Нужно отдать должное командующему Волховским фрон том, в то время генералу армии, К.А.Мерецкову, который не постеснялся обратиться с деликатным "женским вопро сом" в ставку к И.В.Сталину.
К вопросу о судьбе женщин-фронтовичек был причас тен и Г.К.Жуков. В "Летописи жизни и военной службы ма ршала Советского Союза Г.К.Жукова" (М., 1989, стр. 358) упоминается, что весной 1942 года "Г.К.Жуков и его за меститель К.А.Мерецков обсуждают вопрос об условиях пребывания женщин на фронте".
В результате незамедлительно был рещен вопрос о формировании женских воинских частей, женщинам-воинам было улучшено медицинское обслуживание, условия отдыха, форма одежды. Было снято нелепое распоряжение о запрете свиданий. Ведь были случаи, когда муж и жена, встретив шись на фронтовых путях, не могли побыть вместе - не разрешалось.
У нас это отозвалось усилением знакомств, связей и ускорением портняжной и сапожной работ в хозвзводе. Без конца шили и перешивали женщинам шинели, пилотки, куба нки и сапоги. В большой моде были женские сапожки, по шитые из плащпалаточного материала. Подошвы и низы были кожаные, а голенища - двойные плащпалаточные. Такие са пожки закрашивались черно и надраивались до блеска. Внешне они не отличались от кожаных. Воду не пропуска ли.
В октябре у меня появилась возможность часто встречаться с Леной. Получил я для взвода совершенно неожиданное задание: собирать клюкву на болоте в распо ложении дивизии. На это большое болото было наложено табу: там остались немецкие мины со времени боев за плацдарм. Отыскать и обезвредить их никто не удосужился. Это было очень опасно ла и невозможно в обширном болоте. Замечу, что и сейчас - 45 лет спустя - в приволховских болотах встречаются старые кое-где затонувшие мины и снаряды.
Теперь возникла острая необходимость снабжения го спиталей клюквой. Этот сбор мне и поручили. Сняли мы на кромке болота 4 противопехотных осколочных немецких ми ны в бетонных стаканах и проторили тропку к ягоднику. Клюкву собирали только "на вынос", а бруснику собирали и для себя. Варили на костре ведро брусники, куда ссыпали весь сахарный паек взвода, и наслаждались варень ем, которое ели из котелков, а то и из ведра ложками, как суп или кашу.
Вечерами я бегал в медсанбат и, если Лену отпуска ли, то мы ходили в дивизионный клуб на танцы. Дружба наша крепла, но оставалась платонической. Мои робкие попытки к более тесному сближению не встречали ответно го желания.
Подошла 26-я годовщина Великого Октября. Один из праздничных дней был у меня без задания, и я получил разрешение на отдых, но с пребыванием в расположении части. Я сходил за Леной, которую отпустили беспрекос ловно: в медсанбате не было большой загрузки, а с моими приходами к Лене уже свыклись. Мы побыли немного в ди визионном клубе и в темноте по тропке, которую узнавали "на ощупь", пришли в саперный батальон. Долго стояли возле домиков, наблюдая небо. Оно было закрыто облаками и лишь в одном месте, где пробивался лунный свет, было видно, что облачный слой тонок с неровными просветами, края которых окрашивались луной в светло-оранжевый цвет. Временами в просветах показывалась неполная оран жевая луна и тут же исчезала. Необычная картина завора живала, тревожила.
Порядком намерзшись, мы зашли в домик. Он был не давно рубленный, ещё сыроватый, пахнущий лесом. Уютно гудела железная печка, потрескивали горящие дрова. Мы не зажигали светильник, довольствуясь слабым светом от печки. Сидели на единственной мебели - высоком топчане с аккуратно заправленной постелью. Дежурил Брейляну. Я велел ему принести поболее дров и сказал, что за печкой буду следить сам. Лена напевала несильным приятным го лосом песню, которая очень нравилась мне:
"Лунный свет и запах тополей,
Он пришел из города, а я от полей..."
Я просил ее раздеться и спрятаться под теплое оде яло (откуда оно взялось?!), но она отказалась наотрез. Хотел помочь ей снять сапоги, но она ни за что не сог лашалась, и я подумал, что, может быть, у нее что-то не в порядке с ногами. Лена не делала попытки уйти, но и не сдавалась "на милость победителя". Не жаловалась она и на здоровье. Тогда я резко сказал, что уложу ее в по стель прямо в сапогах. Это возымело действие. Лена нер вно заговорила. Она стала рассказывать, что у нее уже был мужчина и как это все случилось и как она кается, что она не виновата... Я был поражен. Мне и в голову не приходило выслушивать ее исповедь. Мне не нужно было ее прошлое. Здесь, на войне, мы, уже перешагнувшие двадца тилетие, были очень взрослыми, и требовать друг от дру га невинности было наивно, несерьезно, смешно, просто ненужно. Рассказ Лены не был сумбурным. Он был придуман и продуман, явно неправдивый, рассчитанный на сострада ние к бедной жертве. Я боялся ее остановить, чтоб не обидеть, и не мог слушать ее. Сидел согнувшись, закрыв глаза и раскачиваясь, как от зубной боли. Лена не заме чала моего состояния. Я понимал, что Лена человек не лживый и ее рассказ лишь форма зашиты от тяжести окру жающих условий. Наверное, мама воспитывала ее в понятии девичьей нетронутости до "настоящей" встречи, но жизнь безжалостно смяла все догмы довоенного времени. Потря сение и усталость сломили меня. Я с ужасом почувство вал, что у меня уже нет настоящего желания. И то, от чего рождаются дети, не произошло. Это была первая тре щина в нашем ещё не окрепшем союзе.
ПОДГОТОВКА
В августе на командный пункт 59-ой армии прибыли командующий Волховским фронтом генерал армии К.А.Мерец ков и член Военного Совета Т.Ф.Штыков. Конечно, об этом визите и тем более о его цели ничего не сообщалось. Од нако в войсках узнали о приезде командующего и поняли свою новую задачу.
Резко активизировавшиеся разведочные бои и усилив шиеся учения говорили о готовящемся наступлении. В глу бине обороны каждой дивизии были оборудованы учебные полигоны, на которых велась подготовка рот и батальонов к наступательным операциям. Поочередно дивизии выводи лись с плацдарма для переформирования и проведения пол ковых и дивизионных учений.
Особенно досаждал немцам в этот период бронепоезд, курсировавший на отрезке Гряды - Чудово. Каждая опера ция тщательно готовилась, и ночью бронепоезд подходил в район станции Дубцы, откуда давал залп изо всех орудий и ретировался полным ходом в сторону Гряды - Б.Вишера. Немцы бесновались, осыпая Дубцы лавиной снарядов, но бронепоезда там уже не было. Немало наблюдательных пунктов, артбатарей и других важных объектов противника уничтожил бронепоезд.
На учениях много внимания уделялось инженерному делу. Все рода войск обучались преодолению заграждений, наведению переправ и прокладке дорог. Естественно, что свое мастерство совершенствовали саперы. После удачного использования камнемета меня заинтересовала рекоменда ция снятия заграждений заранее подготовленным взрывом: в проволоку на кольях, в спираль Бруно, в завалы, в минное поле скрыто закладывалась серия зарядов с элект родетонаторами, соединенными в цепь с источниками пита ния - батареей, аккумулятором - концы цепи выводились на два металлических кружка - крышки от консервной бан ки - между которыми прокладывался изолятор (лента, ре зина); перед атакой производился выстрел по яркому кру жочку; пуля замыкала цепь, пробивая изолятор, и проис ходил взрыв. Мне удалось на занятиях взвода имитировать такую операцию, но возникло много затруднительных дета лей: налаживание контактов цепи под носом у противника, сохранность источников питания, да и достать такие ис точники питания было не просто. Цепь могла быть легко прервана обстрелом. Для выстрела необходим был снайпер. Возникало много причин отказа взрыва.
Однако саму идею использования подготовленного взрыва для проделки прохода воплотил в жизнь сержант моего взвода Гомзиков.
В сентябре в районе Любцы, где находился вражеский опорный пункт на железной дороге Новгород - Чудово, бы ла намечена разведка боем силами 2-го батальона 1247-го СП. Для обеспечения прорыва и дальнейшего продвижения выделили отделение саперов во главе с Гомзиковым. Нака нуне операции ночью саперы заложили серию пятикилограм мовых зарядов в немецкую проволоку и соединили заряды детонирующим шнуром. От механического взрывателя отвели шнур метров на тридцать. Разведку начали утром, когда немцы завтракали. Одновременно с артналетом саперы взо рвали заграждения и отошли на безопасное расстояние. После обстрела пехота без потерь преодолела нейтральную зону и, не задерживаясь на передней линии окопов проти вника, вступила в рукопашный бой на второй линии.
Батальон прорвал три оборонительных линии и зани мал захваченный участок более суток. Были взяты пленные и трофеи. Гомзиков со своими бойцами участвовал во всем прорыве. Все саперы были награждены.
В эти дни произошло небольшое событие, заметно по влиявшее на мое положение в части. Меня вызвали в штаб, где я застал только писаря - старшину Румянцева. Румян цев подчеркнуто строго поприветствовал меня и вручил приказ, в котором значилось, что в связи с болезнью ка питана П.П.Пясковского временно исполняющим обязанности адъютанта старшего батальона назначается лейтенант В.Г.Руткевич. Я был крайне удивлен, но выдержал харак тер: что называется бровью не повел, так что ждавший эффекта Румянцев был разочарован. На приказе я увидел визу замполита Хангильдина. Подумал, что не обошлось и без рекомендации дивизионного инженера Е.И.Русанова.
Товариш старшина, - обратился я к писарю, - оз накомьте офицеров с приказом.
Слушаюсь, товариш лейтенант. Вызывать их?
Считаю, что это нетактично. Я лейтенант, Вы ста ршина. Обойдите всех лично. Командирам рот напомните, чтоб в 17.00 подали сводки.
Командиры рот явились вовремя и доложили, как по ложено, начальнику штаба. В дальнейшем я неоднократно замешал часто болевшего Пясковского, что ставило меня в несколько особое положение среди взводных командиров и вызывало настороженное внимание ко мне. Во всяком слу чае, покрикивать на меня никто не пытался.
В октябре дивизию вывели на правый берег Волхова. Шло пополнение и усиление войск. Велась напряженная учеба. Я получил персональное задание срочно произвести глазомерную съемку старой крепости на берегу р. Волхов. По распоряжению комбата мне заседлали огромного жеребца Буяна. Признаюсь, что к этому времени я дважды садился на лошадь: при посещении шефской воинской части в Сабанских казармах в Одессе и когда уходил в армию в Забай калье. При таком "опыте" я, конечно, не смог совладать с Буяном. Но выбора не было. Два конюха держали Буяна под узцы, а третий помог мне взгромоздиться на седло. Отпущенный Буян двинулся неторопливым шагом, не обращая внимания на мои понукания. Так спокойно проехал я по мосту, где меня окликали многочисленные знакомые, подт рунивая над моей величественно неторопливой ездой. Для самоуспокоения я отсчитывал звучные шаги жеребца по на стилу моста. На берегу Буян послушно повернул к крепос ти, но шагу не прибавил, как я ни старался. Я подъехал к невысоким полуразрушенным стенам крепостного двора. Вместо зданий остались одни фундаменты. Слезть с лошади я боялся и решил сделать съемку прямо с седла. Я сделал засечки компасом с одного угла стенки, а затем со вто рого. Вот здесь меня и выручили шаги Буяна. Ведь длину моста я знал точно до метра. Быстро высчитал длину шага лошади и, проехав вдоль стены, измерил ее длину. Тут же, сидя в седле, я расчертил на листике, положенном на планшетку, план крепости и проставил размеры. Самое трудное было сдвинуть Буяна к обратному рейсу. Но, как только он понял, что возвращаемся на стоянку, он припу стил хорошей рысью, а затем и галопом, от чего сердце мое сжималось в страхе и единственной мыслью было удер жаться в седле. Так верхом я промчался мимо отскакиваю щих бойцов прямо на конную стоянку, где Буян остановил ся, как вкопанный, и я перелетел через его голову. При дя в себя, я с независимым видом явился в штаб и доло жил о выполнении задания.
На этих "каникулах" в правобережьи Волхова выпало мне ещё одно испытание. Батальон менял свое расположе ние, в связи с чем был переход километров в двадцать. Уже через несколько километров я захромал. Открылся старый недуг. Еще с детства я болел артритом - воспале нием суставов. Мать лечила меня по наущению врачей силициловым натром, делала ванны. Но когда я стал студен том, следить за мной и делать ванны было некому и нег де. Болезнь была хронической и доставляла мне страдания физические и моральные. Одно время я так заболел, что не мог двигаться вовсе, и жившие со мной в одной комна те общежития ребята носили меня в уборную на руках.
Попав на плацдарм в приволховские болота, в вечную мокреть, я с затаенным страхом отгонял от себя мысль о том, что ждет меня, если начнутся приступы артрита. Ни кому я не говорил об этом. И вот оно - это страшное пришло. В суставах стопы, в лодыжках и пальцах появи лась нудная вяжущая, все обостряющаяся боль. Я терпел, но начал хромать и отставать. Постепенно меня догнал обоз.
Садись, товариш лейтенант, - остановил телегу ездовой. И я сел. Через некоторое время я увидел двух верховых, наблюдавших, как проходит батальон. Это были майор Исаев и капитан Пясковский. "Взгреет", - подумал я. На первом же привале комбат делал замечания о марше и, не называя фамилии, отметил:
Офицер - пример выдержки для солдата, а некото рые едут на телеге, когда батальон на марше.
И я пошел, решив, что буду двигаться, пока не сва люсь. Не свалился. С тех пор и поныне не посещал меня артрит. Когда ветераны беседуют между собой о болезнях, связанных с войной, я молчу. Мне почему-то стыдно. Лишь самым близким друзьям я поверяю, что волховские болота не угробили меня, а исцелили. Когда рассказываю, чувст вую, что мне не верят. Но это факт.
В октябре 1943 года меня принимали в партию. Перед собранием со мной беседовал парторг капитан Колотилин. В "Кильдыме" всегда недоумевали, зачем в нашей малень кой части два освобожденных политработника: замполит и парторг. Тут и одному не всегда было, что делать. Даже читки газет и беседы среди солдат проводили, как прави ло, командиры взводов. Разговор с Колотилиным получился совершенно отвлеченным.
Скажи, Руткевич, - спрашивал капитан, - ты Гель веция читал?
Нет, товариш капитан, не читал.
А у меня брат читал, - удовлетворенно закончил беседу Колотилин.
Хорош он был тем, что не таил никакого зла.
Полным ходом велась подготовка к наступлению в но ябре и в декабре. Саперы укрепляли старые и строили но вые подъездные пути для артиллерии и танков. Артиллери сты оборудовали позиции для тяжелых орудии. Ночью с бе рега Волхова было видно, как спускались с правого бере га к переправам танки, пушки и другая техника. Склон был засеян синими под козырьками огоньками. На левом берегу время от времени начинался ураганный артиллерий ский обстрел, под адский грохот и вой которого к перед нему краю стягивались тяжелые орудия и танки. Пушки ка либра 203 мм были подняты к самому переднему краю для уничтожения немецких ДОТов прямой наводкой. Пристрелку вели рядом стоявшие полковые пушки 76-мм. Вообще прист релку осуществляли одиночными орудиями от каждого диви зиона, соблюдая обычный режим ведения огня, чтобы не привлекать повышенного внимания противника. Леса напол нились частями прорыва. Казалось, что не осталось неза нятого места на плацдарме. Совершался титанический труд сосредоточения огромной наступательной силы в непрохо димых болотах левобережья Волхова. 3-го ноября я писал Нине Карасевой: "Скоро, Нина, ты будешь читать описание тех огневых путей, по которым я иду. Может быть, не бу дет "Вовчика", но ты помни, как полнокровно он живет и тебе то же завешает".
Занятия, тренировки в войсках не ослабевали. На одно из учений в декабре пришлось собираться очень спе шно. Пясковский даже не вызывал в штаб, а пришел сам.
Быстро, Руткевич, бери взвод и на полигон. Там уже ждут. Русанов звонил, что полковые саперы заняты, а без сапер нельзя.
Какая задача, товарищ капитан? - спросил я.
Там узнаешь. А делать будешь, как всегда, прохо ды.
Бойцы мои собирались привычно: быстро, но без су матохи. Они были довольны. Как бы то ни было, а учение все же не бой. Я предупредил, что уходим на весь день. Бойцы были уже экипированы на зиму, так что холода не боялись. А было морозно и дул северный пронизывающий ветер. Я подумал, что на полигоне - вблизи Волхова ветер мчится, как в трубе, и безжалостно сечет. Шинель ка у меня, сшитая из двух коротких английских, была хоть и модная, но тонковата для такой погоды. Подошел старшина уточнить, куда и когда привозить обед. Увидев, как я старательно застегиваюсь, старшина сказал:
Товариш лейтенант, полушубки привезли. Еще не раздавали, но я Вам выдам сейчас. На Вас легко подоб рать, фигура у Вас стандартная.
Мы быстро прошли к каптерке, и я получил новый бе лый дубленый полушубок с густым мехом. Полушубок был действительно, как шитый по заказу. Я переоделся. На полушубке не было пуговиц и петлей для погон, и я решил идти, как есть. Меня все знали, а времени на пришивку погон не было.
На полигоне уже собрались все участники занятий. Руководил майор - замкомполка. Задание гласило: прорыв переднего края обороны противника стрелковым батальо ном, усиленным артиллерией и пулеметами. Наступление планировалось одновременно тремя ротами в трех местах. Я разбил взвод на три отделения и отправил отделения в распоряжение командиров стрелковых рот с задачей проде лать проходы и сопровождать пехоту в прорыве. Справа в небольшой лощине замаскировались две 76-мм пушки.
Офицеры собрались на небольшом бугре. Здесь кроме замкомполка были комбат, начальник артиллерии полка, начальник связи, командир разведвзвода и ПНП1-1. Два штабных офицера ушли за линию обороны "противника" как наблюдатели.
Занятия были трафаретными, не имели остроты, и Офицеры лениво наблюдали за действиями на полигоне, ку рили, "травили" анекдоты.
Неожиданно заурчал мотор, и к нам подкатил "Вил лис", который почему-то назывался в армейской среде "Бобиком". Из машины вышел высокий статный генерал. Это был командир 112-го стрелкового корпуса генерал-майор Ф.Я.Соловьев. Мы несколько смешались. Побросали цигар ки. Первым пришел в себя, как и положено, старший по званию и по должности майор - заместитель командира по лка. Он вышел вперед и отрапортовал, что идет учение.
Где Ваше место, товариш майор?! - сердито спро сил генерал.
На опушке, товариш генерал-майор. Там оборудован наблюдательный пункт и...
Марш на место, - повысил голос генерал.
Один за другим докладывали офицеры и убегали по своим местам. Я остался последним, как младший по зва нию. Встретив вопрошающий взгляд генерала, я сбросил рукавицу, которая была прикреплена к шнурку, вскинулруку к виску, отдавая честь, и отчеканил:
Лейтенант Руткевич - командир взвода 440-го от дельного саперного батальона. Взвод обеспечивает прохо ды пехоте и артиллерии в минных и проволочных загражде ниях.
Где твое место? - грозно, как мне показалось, спросил генерал, не обратив внимания на то, что я без погон.
Здесь, товариш генерал-майор.
Почему? - удивился генерал.
Отсюда видны все три участка прорыва и можно своевременно отреагировать на действия сапер, сопровож дающих пехоту.
А связь? - заинтересовался генерал.
Со мной связной, - и я указал на смирно стоящего метрах в 20 от нас в небольшом окопчике бойца, - и я сам могу направиться на нужный участок.
Логично, - сказал генерал. - Значит, стоишь?
Стою, товариш генерал-майор.
Ну и стой, как ... - отрубил комкор.
Откозырял и, круто развернувшись, энергично пружи нистым шагом спустился к "Бобику". Хлопнула дверца, и машина, как темный колобок, покатилась, запетляла по неровной дороге и вскоре скрылась на север в сторону Званки. Я подумал, что там переправа, а значит, генерал сюда уже не возвратится. Несколько минут я был на высо те один. Курить было нечего, все осталось в кармане ши нели, и я просто ходил, оттирая замерзшую во время раз говора с генералом руку.
Вскоре все разбежавшиеся офицеры собрались. Ахали, охали, дакали. С любопытством поглядывали на меня. На конец майор спросил:
Слушай, что за долгий разговор был тут у вас?
Это наше с генералом дело, - солидно произнес я.
А почему он тебя не прогнал? - допытывался ар тиллерист.
Уметь надо, - загадочно произнес я.
От дальнейших расспросов меня спасла белая ракета - сигнал на обед.
В ночь под Новый 1944-й год майор Исаев назначил меня и Балакирева дежурными по части: меня в старом го ду, а Ивана уже в новом. Иван из солидности пришел по раньше, и мы договорились объединить дежурство в одно. Ни он, ни я не назначили свиданий своим девушкам. Вы пить нам тоже было нельзя, хотя мы чуть-чуть нарушили закон, внедрив в 12 часов по сто граммов водки. Чтобы не тревожить батальон, мы произвели салют в своей зем лянке, выстрелив 21 раз из наганов в потолок, с которого нас обсыпало не конфетти, а древесной и земляной пы лью.
ПЕРВЫЙ ИЗ ДЕСЯТИ
Пора! И мы дождались срока, Теперь пришел и наш черед,
Ты клялся бить врага жестоко,
И вот твой час настал, вперед!
А.Чивилихин
14 января 1944 года в 9 часов утра густую снежную пелену в левобережьи Волхова разорвала мощная канонада. Началась битва за снятие блокады Ленинграда, за освобо ждение древнего Новгорода, Ленинградской и Новгородской земель.
В артиллерийской подготовке, которая длилась пол тора часа, участвовал 933-й артполк нашей 377-ой СД. Вся же дивизия в составе 112-го стрелкового корпуса на ходилась во втором эшелоне, ожидая своего часа.
В батальоне еще и еще раз проверяли готовность к походу, к действиям без возвращения на постоянную базу. Проверялись личные вещи всего состава без исключения, выбрасывалось все, без чего можно обойтись. Готовились к боям в условиях суровой зимы и соответственно оделись и обулись. Тщательно проверялась обувь, как главный элемент экипировки в походной жизни. Все были в новых валенках, которые усиленно "расхаживали".
15 января все еще шел снег и держался мороз. Узна ли, что наши части прорыва перерезали дорогу Новгород - Чудово.
16 января появилась слабая оттепель.
17 января пришло известие, что, расширяя прорыв на юг к Новгороду, войска 6-го стрелкового корпуса штурмом взяли Подберезье - важный опорный пункт немцев на подс тупах к Новгороду. Не знаю, кто проявил инициативу, но старшина Бельтиков с помощником на двух санях немедлен но выехали в Подберезье и привезли оружие: автоматы на ши и немецкие. Все перевооружились, а старые винтовки и карабины сдали на склад в Селищах. Некоторые бойцы не захотели менять свои карабины, к которым привыкли: при работе на минном поле карабин удобно лежал на спине, не мешая рукам. Удобен был карабин и на ходу. Приходилось учитывать, что саперы несли кроме оружия еще шанцевый инструмент: кто саперную лопату, кто топор, кто пилу. Ведь от обоза мы отрывались.
18 января дивизия получила приказ на наступление. Первым этапом был переход через старую оборону в районенаселенных пунктов Мясной Бор и Спасская Полнеть.
Мы втроем - Баталов, Круглов и я - подошли к тому месту, где в июне 1942-го года выходила из окружения 2-я Ударная армия. Узкая горловина прохода составляла в некоторые дни 300-400 метров. В последние дни этой ге роической операции проход удерживали курсанты армейских курсов младших лейтенантов и школы младшего комсостава. Они водрузили флаг, близ которого почти все и погибли. Нам это место было знакомо, как наиболее тяжелое для минных работ. Теперь мы ходили здесь в полный рост, рассматривая сплошную чешую металла, скрывшего землю. Сохранился металлический высокий флагшток с вылинявшим, ставшим почти белым небольшим флагом.
Вечером мы зашли в здание бывшего полкового клуба, где разместился санитарный пункт. В углу большого зала вокруг железной печки сгрудились легко раненные артил леристы. Белели повязки на руках, ногах, головах. Ране ные пели. Пели без крика, но с таким глубоким чувством, что захватывало дух. С надеждой и верой выводили:
Эх., как бы дожить бы
До свадьбы-женитьбы
И обнять любимую свою!
19-го резко потеплело. Хорошо, что еще не оторва лись от обоза. Срочно переобулись. И вовремя. Первым заданием в наступлении стала проводка танковой бригады через заболоченный лес. Нужно было настелить гать дли ной более километра, чтобы танки вышли кратчайшим путем к железной дороге Новгород - Чудово и далее к дороге Новгород - Ленинград. Всем батальоном стали мы на валку леса. Одновременно прорубали просеку и гатили ее сва ленными деревьями. Стволы сбрасывали с двух сторон крест-накрест, а где были прогалины, там подтаскивали деревья со стороны. Работали так напористо, с таким азартом, что командирам приходилось следить, как бы ко го не покалечило. Наконец достигли твердой земли, где проходила старая дорога, пригодная для танков. Вспыхну ла ракета, и гремевшие моторами танки ринулись через гать, стремясь ее проскочить с ходу. Сначала придавлен ная мошной техникой дорога выровнялась, затем стала проседать, и последний танк шел уже по сплошной воде. Бригада разделилась на батальоны, которые придавались стрелковым полкам. Разделились и мы - саперы: вначале по ротам, а потом и по взводам. Дивизия еще не втяну лась в бои, и у нас была возможность спать. Мы с Круг ловым, убедившись, что наши солдаты нашли себе приста нище, забрались по рекомендации своих связных в какую то низкую-пренизкую - проход только ползком - землянку. Застелили намерзший ледяной пол ветвями и улеглись. По днятые среди ночи, мы жгли спички, чтоб собраться, и обнаружили, что спали на вмерзшем во льду трупе. Чей труп, мы не разбирались. Не до того было.
Генеральное направление дивизии было на запад, на Лугу. Главная задача саперов заключалась в проводке та нков и артиллерии, в разведке и прокладке дорог. Конеч но же, в налаживании переправ и разминировании местнос ти.
20-го января дивизия вышла к дороге Новгород - Чу дово, взяв Долгово и станцию Татино. В этот же день на ши политработники сообщили во все взвода об освобожде нии Новгорода.
Среди заснеженной пустыни, по которой мы шли, вдруг показались приземистые каменные строения с высо кой трубой, от которых валил дым и несло удушливым смрадом горевшего хлеба. Никогда не думал, что паленый хлеб имеет такой тяжелый запах. Как оказалось, немцы, отступая, зажгли свою же пекарню. Несколько бойцов за бежали туда и принесли уцелевшую продукцию - это были кирпичной формы черные эрзац-хлебы, не очень-то съедоб ные. Видимо, у немцев были перебои с продуктами.
Первым от нас оторвался взвод Вани Балакирева, ко торый вошел в передовой подвижной отряд для преследова ния противника. Рота с оставшимися двумя взводами Круглова и моим - сопровождала танки, которые то и дело застревали в болоте. Спали мы по два-три часа в сутки. Деревни и поселки, которые мы проходили, значились то лько на карте. На местности были засыпанные снегом по ляны с ямами и буграми вместо домов, с торчащими сирот ливо печными трубами. Мы с Володей освоили способ наи более рационального в наших условиях отдыха. Мы снимали полушубки и один стелили на снег или на лапник, если поблизости был лес, затем ложились на один бок вплотную друг к другу и накрывались вторым полушубком. Удавалось проспать 30-40 минут, после чего мы вскакивали, энерги чно прыгали, обхлопывались руками, отогревались как мо гли и вновь ложились уже на другой бок. И так раза два- три. Был и более комфортабельный вариант, когда к нам присоединялся Вася Баталов, и мы ночлежничали втроем: разгребали снег, клали лапник, накрывали его плащпалаткой, затем стелили один полушубок, а в голову подклады вали валенки и ложились на это сооружение втроем, тесно прижавшись друг к другу. Накрывались двумя полушубками, и ординарец еще закрывал нас сверху плащпалаткой. Это был уже настоящий "люкс". Иногда нас за какие-нибудь полчаса засыпало снегом. ну, а более 30-40 минут мы в этой гостинице не выдерживали.
Противник отступал, не поддаваясь окружению, но яростно сопротивлялся на каждом месте, где можно было зацепиться. Нередко и контратаковал. К 27-му января ди визия продвинулась более чем на 40 километров, овладев рядом населенных пунктов, в том числе: Оссия, Поддубье, Заклинье, Заболотье, Либуницы, Вольная Горка, Велегоши. Продвижение было медленным. Мы, образно говоря, прогры зали оборонительные преграды противника. Но настроение в войсках было высокое. Как мы все были рады, узнав 27- го, что Ленинград освобожден от блокады. Это известие вселяло уверенность, что теперь мы немца погоним. Но и противник, потеряв все надежды на Ленинград, стал неис тово упираться. С 28 по 30 января 1251-й полк топтался под деревней Мокрицы и лишь на третий день сумел взять ее. Еще более упорные бои завязались на подступах к же лезной дороге Дно - Ленинград на участке Оредеж - Батецкий. Семь дней длился бой за деревни Гверездно и Бе лое. 1-го февраля 1249-й полк захватил Гверездно, а 1247-й - Белое. Но 3-го противник вышиб нашу пехоту из этих деревень.
Я со своим взводом был направлен в 1249-й полк. Ночью мы с полковым инженером Савой Салуном пробрались к центру Гверездно, где образовалась разграничительная линия между нами и немцами. Посредине большой площади стоял колодец. И тут мы наблюдали своеобразное "переми рие ". От темных глыб разрушенных изб с противоположной от нас стороны плошали вышел немецкий солдат с четырьмя котелками в руках. Он быстро подошел к колодцу, напол нил котелки и так же быстро ушел к своим, через неско лько минут вышел наш красноармеец с котелками и совер шил ту же операцию. Затем возобновилась яростная перес трелка. Пехота была здорово выбита и в ожидании подкре пления командир полка поставил в оборону снайперскую роту девушек. С рассветом подошло новое подразделение, сменившее снайперок. С поля боя уносили раненных и уби тых девушек. Поредевшая рота во главе с высокой блонди нкой, которую мы называли Анка-пулеметчица, уходила с передовой. На опушке леса стояли несколько офицеров.
- Эй, вы, ..., - кричала Анка, - на баб оборону бросили. Больше не признаем вас. Чтоб никто не подхо дил... мать вашу...
Ругалась она грязнейшим матом, отчаянно, с надры вом, так что действительно уши вяли. По красным обвет ренным щекам ее текли слезы.
Теперь, вспоминая Гверездно с Антониной Ивановной Федоровой, которая в том бою была снайперкой Тоней Ефи мовой, я написал и подарил ей стихи:
Девушкам снайперской роты 377 дивизии
Однажды снайперская рота
Спасала грешную пехоту,
Которая, признаюсь честно,
Попятилася у Гверездно.
Врагов задержана лавина,
Но девушек осталась половина...
Не мало видел я боев,
Но этот был страшнее снов.
Сломал заслон стрелковый полк,
Бой отдалился и умолк.
Девчат несли кровавым следом,
И косы засыпало снегом.
И сколько б мне не жить,
Мне этот бой не позабыть.
Седьмого наши полки прочно заняли Гверездно и Бе лое. Здесь нам попались экземпляры белоэмигрантской га зетки "Посев", издававшейся при немцах в Пскове. Вспо минаю карикатуру на Сталина: с висячим "кавказским" но сом и с огромным топором, с которого стекает кровь. Нам это казалось святотатством. Мы не могли себе предста вить карикатуру на своего вождя.
Мне все чаше приходилось отыскивать пути для бата льона и для всей дивизии. На рассвете восьмого февраля я без взвода пошел разведать обстановку на подступах к станции Оредеж. Здесь наша дивизия стыковалась с войс ками 54-ой армии. В этом месте должен был наступать 1247-й СП нашей дивизии. Я шел, ориентируясь по карте. Было безлюдно и тихо. Закончилась поляна, и на опушке леса я увидел следы совсем недавнего боя. Все было усе яно трупами. Крест-накрест лежали наши бойцы и вражес кие солдаты. Здесь дрались врукопашную. Наша пехота бы ла одета в белые маскхалаты. Вид солдат противника был необычен: они были без шинелей в распахнутых мягких те мно-коричневых куртках, под которыми виднелись узорча тые свитера. Такие же темно-коричневые брюки были зап равлены в сверкающие лаком сапоги. Волосы, смазанные бриллиантином, были зачесаны гладко наверх и блестели. На поясах висели кинжалы в инкрустированных-' ножнах, в руках были легкие немецкие "козлики". Это были испанс кие фашисты-добровольцы из 250-ой "Голубой дивизии", которые 29 месяцев вместе с немцами оккупировали Новго род. Через 10-15 метров не стало трупов советских сол дат, повсюду валялись только испанцы. Видно было, что многие из них пытались бежать, но были скошены автомат ным огнем. Через лес в нужном мне западном направлении шла широкая просека, на которой там и сям виднелись убитые вояки "Голубой дивизии". Посредине просеки стоя ла большая крытая автомашина, по общим очертаниям схо жая с нынешним "Пикапом". Двустворчатая задняя дверь была открыта. Внутри на мощных пружинах-амортизаторах были подвещены две койки. Машина загрузла задним коле сом в топь и теперь вмерзла. Внешне она впечатляла: от ливала темно-коричневым лаком, все края кузова были об текаемы, блестели никелированные ручки, обводы. Кабина, стекло - все сохранилось в целости. По надписи на ради аторе я понял, что это итальянская машина.
Просека кончилась. На поляне я увидел грузовой ав томобиль с длинным зеленым кузовом. Кузов с невысокими бортами был завален трупами испанцев. Видимо, пытались вывезти убитых, но снаряд настиг машину, угодив прямо в кабину. Вскоре стали появляться наши солдаты и офицеры, и я выяснил, что бой с испанским легионом вела часть из 54-ой армии. Я взял левее и нашел 1247-й полк нашей ди визии, который уже втянулся в бой на окраинах Оредежа.
Когда я возвращался по той же просеке, навстречу двигался непрерывный поток пехоты. Я подивился расторо пности некоторых "славян": санитарная итальянская маши на была полностью растащена, остался лишь металлический каркас и вмерзшее колесо. Многие трупы испанцев были раздеты до шелкового белья, а иные и до голого тела. По возвращении я доложил о связи с полком и о дороге. В ожидании новой задачи написал письмо Нине Карасевой (отрывок): "Если когда-нибудь будет возможность, то расскажу все-все. Сейчас скажу лишь то, что вижу и пе реживаю, часто переходит границы даже моего сумасшедше го воображения. За весь путь мы не встретили ни одного мирного жителя, все деревеньки вдоль шоссе заранее сож жены, но зачастую фрицы так бегут, что ничего не успе вают минировать и бросают все имущество на дорогах и в канавах. Больше всего мечтаем о сне, нередко спим три часа за трое суток. Рвем мосты и минируем дороги в тылу немцев, строим бесконечные гати через эти проклятые бо лота. Весь январь буквально мокрый, позавчера вернулся из рейда, в тыл к немцу - 3-є суток были без пиши, мок рые, по колено в грязи. Все как с гуся вода - трудно верить.
Сегодня обстановка такова, что маленькая деревушка в шесть домов, которые не успели сжечь, должна быть превращена в крепость, противник яростно контратакует, он боится потерять важную магистраль. С минуты на мину ту ждем боя.
Не таю, Нина, может быть, действительно Ваши дру жеские чувства берегут меня, только вчера я попал под артогонь так, что все окружающие меня были убиты или ранены, а я остался цел и невредим среди шести воронок в 2-3 метрах вокруг меня. Ну это все должно казаться читающим романтикой и вымыслом. Жалею, что не имею вре мени хоть кратко описать наш путь и действия".
Вечером 9-го февраля я был вызван в штаб дивизии, где получил непосредственно от командира дивизии полко вника Семена Сергеевича Софронова задание разведать в ночь дорогу к селению Ясковицы.
- Через два часа по вашим следам пойдет дивизион ная артиллерия, штаб, все службы. Никаких ошибок быть не может. Обо всем непредвиденном сообщайте связным, сказал комдив.
Сложность задания была в быстроте исполнения. Взвод не мог задержаться, чтоб разобраться в обстанов ке. Все нужно было решать на ходу. Нас было 12 человек. Шли мы гуськом, молча, быстро. Впереди метров за пять десят шел дозор из двух человек. Попали мы на ведущую в нужном направлении старую лесную дорогу, по которой да вно не ездили. Все было покрыто чистой белизны снегом. Ночь была лунная, но плывущие облака время от времени затмевали свет. Карта у меня была старая - съемки царс кого времени. Дороги, по которой мы шли, я не определил на ней, но лесной массив был отмечен. Дорога иногда ра здваивалась, и мы делились на две группы, просматривая обе ветки. Вдруг дозор остановился, впереди открылась поляна, посреди которой темнела большая рига. Подойти можно было только по открытому месту. Но медлить было нельзя, и двое бойцов резким броском пересекли поляну и прижались к стенам. Быстро обошли ригу, открыли заскри певшую дверь, полезли наверх. А взвод уже шел, миновав поляну. Отставшие быстро догнали нас. На моей карте по ляны с ригой не было. В полночь нас обогнали шедшие на лыжах разведчики со своим заданием. Они, как и мы, ни кого не встречали. Разведчики свернули в лес по бездо рожью.
Еще до рассвета мы пересекли лес и вышли к откры тому месту. Вместо одной ожидаемой деревни Ясковицы я увидел целых три. До самой близкой было около километра снежной равнины. В деревне ни огонька, ни звука. Что там было? Враги, свои, только жители или пустые дома? Мы разделились: двое с дистанцией между собой 50 метров пошли напрямую к домам, двое пошли влево по кромке леса в обход. Оставшиеся со мной рассредоточились, выбрав места для наблюдения и возможного боя. С каким напряже нием мы смотрели на две темные фигурки, идущие через полное угрозы пространство. Мог ударить навстречу неот вратимо смертельный огонь, могла взорваться под ногами мина, могла ждать на подходе к домам засада. Время, ка залось, тянулось бесконечно, а прошли считанные минуты. Явно светало. Позади, где мы прошли, уже двигалось ядро дивизии. От нас сигнала нет, значит, все спокойно, и дивизия идет форсированным маршем. Наконец, наши разве дчики достигли околицы. Один пошел прямо к дому, а вто рой залег у какого-то пня. Но вот он встал во весь рост и, повернувшись к нам, призывно замахал рукой. Мы пере бежали поляну гуськом, рассредоточившись через 20-30 метров. К удивлению, деревня была цела. Мы окружили ближайший двор и заглянули в избу. Двери были не запер ты. На полу, на лавках, повсюду безмятежно спали бойцы нашей дивизии. Оказывается, обходным путем один из пол ков занял ночью без особого труда деревню, оставленную боявшимся окружения противником. Я подивился беспечнос ти спавших. Подоспел и наш боковой дозор. Мы быстро прошли Деревню и также заняли пустую избу. Жителей не было, но было видно, что люди ушли спешно, не успев ни чего сделать по дому. Бойцы растопили печь, скипятили воду. В избе нашлась картошка, соль. Достали "НЗ", хо рошо поели. Я выставил часового, разрешив остальным спать. Сам спать не мог, сидел у окна. Через два часа на улице показалась рота автоматчиков и за ней вся ко лонна дивизии. Вскоре появился штаб саперного батальо на. Я доложил об исполнении задания, и капитан Пясковекий разрешил взводу еще час отдыха. Мой вездесущий свя зной принес сумку немецкого офицера, в которой нашелся топопланшет издания 1938 года. Как сумели немцы заполу чить такую карту? Карта была на немецком языке, но я ее успешно использовал, вспомнив свои школьные познания, не зря был отличником.
После Заклинья, уже на подступах к Луге, мы стали встречать местных жителей. На подходе к одной из дере вушек мы увидели большой, примерно 8x12 метров, свежей постройки рубленный в замок сарай. Двери-ворота сарая были окованы наугольниками. По диагонали протянулась железная полоса-завеса, одетая петлей на кольцо, через которое был насмерть вбит металлический патрубок. Угол сарая горел. Изнутри слышались крики. Мы стали вырубать часть бревна с кольцом. Из сарая кричали:
- Скорее! Горим! Здесь дети...
Отбросили завесу. Двери резко распахнулись, и из сарая толпой вырвались люди - женщины, дети и несколько старых дедов. Какой у них был страшный вид, как они кричали! Всего их было 40 человек. Некоторые бросились обнимать и целовать нас, другие, не обращая ни на кого внимания, куда-то бежали. Оказалось, что заперли их и подожгли сарай "свои" полицаи. Хорошо зажечь сарай они не успели, что и спасло людей.
Через километр мы увидели отворот к деревне, на котором лежал труп женщины. Она была почти голой с об рывками нижней сорочки на теле. По синим ногам застыли потоки крови. Женщина была зверски изнасилована. Лежала она на спине. Вместо левого глаза чернела огромная че тырехугольная дыра, сквозная до самой земли. Видимо, ее убили страшным ударом лома. Какая ярость вспыхнула у нас, когда мы это увидели...
Далее на пути нам стали встречаться выходящие из лесу люди. Это были женщины с детьми, с узлами и корзи нами в руках, с мешками на плечах. Одна вела козу. Они бросали свои пожитки и подбегали к нам. Обнимали, цело вали, плакали:
Родненькие, родненькие наши...
Пытались угощать нас, что-то доставая из своих за пасов. Некоторые спрашивали о своих "мужиках": не знаем ли часом, где такой-то и такой-то. Едва я увел взвод. Нам еще рано было радоваться. Поразила меня одиноко стоящая у засыпанного снегом пепелища старуха с желтым морщинистым лицом. Она непрестанно кланялась, крести лась и повторяла:
Гоните, гоните его проклятого ажник до самого Уралу...
Я хотел было объяснить бабке, что говорит она не суразное, но увидел в ее слезящихся глазах безумие и… осекся.
Стали встречаться уцелевшие деревни. В одной избе, куда мы зашли напиться, нас встретила женщина лет трид цати, явно городская. Возле нее копошился беленький па цаненок возрастом годик-полтора. Женщина была очень смущена, объяснила, что она учительница из Ленинграда и ее тут застала война. А виновником сынишки назвала хо зяина дома: она указала на лежащего на печи деда, кото рому, сообщила она, 65 лет. Дед безучастно смотрел мимо нас и молчал. Мы ни о чем не расспрашивали, но женщина, сильно волнуясь, все оправдывалась и оправдывалась. Я подумал, что ее неприятности еще впереди: за наступаю щими частями шли пограничники - заградительные отряды, которые очень строго проверяли все и всех, в том числе и от кого родились в оккупации дети.
12 февраля совместными ударами 59-й армии Волховс кого фронта и 67-й армии Ленинградского фронта была ос вобождена Луга. Из нашей дивизии в Лугу вошел передовой отряд, в котором был саперный взвод лейтенанта Балаки рева. Вся же дивизия резко повернула на юг - на выручку окруженной немцами южнее озер Врево и Череменецкое группе командира 256-ой СД полковника А.Г.Козиева. Мы пересекли дорогу Луга - Новгород. Дорога была разрушена основательно с немецкой педантичностью. Все шпалы были сломаны посредине и повернуты сломанными концами в одну сторону, образуя угол. Немцы сконструировали разрушаю щее устройство: тяжелую тележку с крюком, которую тащили два спаренных паровоза, крюк ломал и выворачивал шпалы. Под один уровень на высоте около полутора метров также специальным приспособлением были срезаны телегра фные столбы.
Дорогу нам перегородила речка Врева шириной, пом нится, 12-14 метров. Невысокие берега ее были обрывис ты, сама речушка достаточно глубока, где-то метра два. Льда не осталось. Чернела беспросветная ледяная вода. Срочно нужен был мост для пропуска танков и артиллерии. Весь саперный батальон стал на стройку. В помощь доба вили стрелковый батальон. Работа велась под руководст вом дивизионного инженера подполковника Русанова. Бере говые опоры не вызывали затруднений, а в воде решили поставить две опоры клетью, чтобы было быстро и надежно. Неподалеку, метрах в трехстах, была роща, откуда пехота бегом доставляла не плечах бревна. Мой взвод ставил одну из клетей. Венцы делали с небольшим врубом в углах, а соединяли и крепили все скобами. Несколько раз налетали немецкие самолеты. Пехота разбегалась, на ходя себе укрытия. Саперы не отрывались от моста. Поя вились раненые. Все промокли. Работали без какого-либо перерыва. Бойцы просили курить. Приходилось свертывать и раскуривать для них цигарки. Венцы скрепляли, стоя на вспомогательных в две доски мостках, затем залезали на венец и раскрепляли его. Нужно было строго следить за правильностью укладки венцов, чтоб было ровно, без пе рекосов, чтоб клеть стояла вертикально. Высота клети получалась около 3-х метров. Через 3-4 венца делали ве нец с полным врубом в углах и добавляли промежуточное бревно. 4-хметровые бревна на венцы были сырые, тяже лые. Все было мокрое, скользкое. Саперы роняли в воду инструмент и скобы. Непослушные бревна выскальзывали из рук, ударяли и придавливали работающих. Прогоны стелили уже в полной темноте. Огромные хлысты до 14 метров дли ной пехота всем составом подтаскивала бегом, неся их на плечах. Клали их сплошняком, скрепляя скобами. Затем стлали поперечный бревенчатый настил. Когда крепили по краям настила колесоотбои, некоторые бойцы лежали нич ком на мосту, не в силах подняться.
Подполковник Русанов обошел сооружение и удовлет воренно констатировал:
- Этот мост выдержит паровоз ФД.
Пришли старшины рот, приглашая всех в деревню, где саперов ждал ужин в теплых избах. Некоторых пришлось вести под руки. Всех предупреждали не сходить с прото ренной в снегу дорожки. Двое бойцов пошли, как слепые, вне дорожки: один подорвался, а второй, спасая товари ша, тоже напоролся на мину.
Бойцы с трудом раздевались. Обнаружились легко ра ненные осколками при бомбежке. Некоторые, сразу разом лев в жарко натопленных избах, засыпали, не поев. Даже водку не все сумели выпить. Изнеможение было полное.
В охрану выставили стариков из хозвзвода, связных старших начальников. Бодрствовали старшины и часть офи церов. Было опасно: в окружающих лесах бродили группы не успевших уйти немцев.
16-го февраля совместными усилиями группы Козиева и войск 59-ой армии кольцо окружения было прорвано. Не- последнюю роль в этой операции сыграл могучий мост че рез Вреву. Здесь мы узнали, что Волховский фронт выпол нил свою задачу до конца. "Таким был первый удар из се рии тех знаменитых десяти ударов, которые нанесла Крас ная Армия по немецко-фашистским захватчикам в 1944 го ду" (А.К.Мерецков).
ТРИСТА МЕТРОВ НАЛЕДИ
59-я армия была передана в состав Ленинградского фронта, которым командовал генерал армии Л.А.Говоров. Боясь окружения, немецкие войска группы "Север" оторва лись от наших войск и стремительным броском оставили Ленинградскую область, уйдя за реку Нарву в пределы Эс тонии. 377-я СД получила приказ командира 112-го стрел кового корпуса совершить с 19 по 28 февраля длительный марш около 150 км с выходом на реку Нарву у населенных пунктов Ольгин Крест, Степановшина и Омути. Это участок вблизи Чудского озера, из которого вытекает река Нарва. Мне в этом марше участвовать не пришлось. Я получил приказ проверить, нет ли мин в расположении 455-го мед санбата нашей дивизии. Медсанбат занял единственное уцелевшее в большом селении трехэтажное здание. Здание было явно дореволюционной постройки, возможно, помещи чий дом. В доме было много различных комнат с высокими потолками и большими окнами. Трудно было поверить, что немцы, тщательно разрушив все селение, оставили просто так этот вместительный дом. Я подивился, как неосторож но расположилась здесь санитарная часть. Вспомнился рассказ Вани Балакирева, что в Луге какой-то артилле рийский дивизион занял одно из сохранившихся зданий, которое ночью взлетело на воздух, и невредимым остался лишь один боец, накрытый углом обвалившихся стен. Из этой ловушки его вытащили совсем седым.
Представившись командиру медсанбата капитану Юрло ву, я немедленно стал осматривать здание. Большинство комнат, отведенных под палаты, были свободны, так как раненых уже эвакуировали. В одной из палат я застал по лковника - командира дивизии. Неоднократно встречая его ранее, я восхищался его подтянутостью, строгостью, вну шительной резкостью движений, непререкаемым начальст венным голосом. Здесь я не узнал его. Полковник полуле жал на койке, поставив ноги на пол. Китель его висел на спинке стула. На стуле лежал пистолет в кобуре и боль шой нож в чехле. Я представился и доложил, с каким за данием появился здесь.
Действуй, лейтенант, - вяло произнес полковник, равнодушно скользнув по мне взглядом.
Я обратил внимание на идущие по стенкам у потолка две нитки электропроводки. Проводка была кабельная, не мецкая. Я стал осматривать выключатель.
Эх, ты! - вдруг сказал полковник. Он вскочил с кровати, выхватил из чехла нож и, подойдя к стене, рез ким ударом рассек оба провода сразу.
Вот так надо! А ты возишься, как старая баба.
Но Вы перерезали сразу два провода, товариш пол ковник. Так ведь нельзя.
Это тебе нельзя, а мне можно, - назидательно
сказал полковник.
Тут я понял, что он пьян.
Разрешите идти, товарищ полковник.
Комдив уже лег и махнул рукой в сторону двери. Не найдя ничего предосудительного в доме, я полез в под вал. Подвал был забит полностью доверху углем. Я поду мал, что опасность, если она есть, таится в засыпанном углем подвале. С наступлением темноты я прекратил ос мотр дома.
Вечером в зале на третьем этаже санбатовцы устрои ли танцы. Хорошо замаскировали окна и дали освещение. Был гармонист и был патефон. Среди танцующих я увидел Лену в паре с невысоким пожилым подполковником. Это был начальник политотдела дивизии В.И.Нечаев. Несколько ми нут я наблюдал за танцующими. Ничем внешне не примеча тельный Нечаев выделялся своей явно излишней настойчи востью по отношению к партнерше, которую все время пы тался познать на ощупь. Я пошел выручать Лену и обнару жил, что Нечаев сильно навеселе. Я извинился и, слегка оттолкнув Нечаева, закружился с Леной. Больше я не от ходил от нее. Нечаев еще пробовал завладеть Леной, но я не уступил. Тогда подполковник за руку отвел меня в сторону. Глаза его немного косили и были полны такой
откровенной злобы, что я внутренне содрогнулся.
Не по чину лезешь, Матусевич. Оставь сестричку и лучше уйди отсюда, - угрожающе проговорил он.
Моя фамилия Руткевич, товариш подполковник. А девушка эта мой близкий друг. Вам она не пара. Вы пожи лой семейный человек.
Слушай, Матусевич. Я тебе этого никогда не про шу.
Танцы окончились. Начальство собралось в отдельной комнате, куда чуть позже стали вызывать некоторых мед сестер, в том числе и Лену. Все девушки сумели скрыть ся. Лена нашла убежище у Галеркина. Я ночевал в пустой палате, где меня несколько раз "проверяли".
На другой день комдив и его замполит уехали. Я еще раз тщательно осмотрел дом, не обнаружив ничего внушаю щего опасения.
Поздним вечером мы уединились с Леной в каком-то уголке. Уединение было, конечно, относительным. Мимо нас все время проходили врачи и сестры. Одна из пробе гавших женщин нарочито громко сказала:
Что это у них? Брачная ночь?
В полночь к зданию подошла какая-то часть. Бойцы облепили все входы и стены. Некоторые безуспешно пыта лись проникнуть внутрь, чтоб обогреться. Перекуривали. Костров не разводили. Через час они ушли, а на их место зашла следующая волна двигавшейся к Нарве пехоты. Я вы шел покурить. Узнал, что это уже солдаты дивизионного тыла.
От встречи с Леной осталось чувство горечи и вины, которой не было. Поутру меня хорошо накормили, препод несли на дорожку "посошок" - немного спирту-ректификату в мензурке. Я простился с Леной, с Галеркиным, с девча тами и пошел искать оказию. На запад вел накатанный и большей частью разбитый широкий тракт, по которому про шла огромная армия. На обочине стоял вздрагивающий от работающего мотора танк-ремонтник. Вернее - это когда- то был танк, отслуживший свою боевую жизнь, и теперь переоборудованный в походную мастерскую. У него не было башни и пушки, но у верхнего люка умельцы приспособили пулемет для полукругового и зенитного обстрела. На бро не установили металлический ящик примерно 1,2x1,5 метра и высотой около одного метра. У ящика по углам были грубосваренные узловатые швы. На одну треть его запол нили запчастями: болтами, гайками, траками, шестернями и множеством мне непонятных железяк. На мою просьбу за хватить с собой танкисты развели руками: танк заполнен под завязку.
От и до, - объяснили они, - можем предложить об шее бесплацкартное место на верхней палубе, - и указали на ящик с деталями. Выбора не было. Олин из танкистов помог мне взобраться и очистить угол в ящике, где я мог стоять.
Танк дернулся, взревел мотором и рванулся, вздымая облако снежной пыли. Он шел, как мне казалось, не раз бирая дороги. Вдруг проваливался вниз, и у меня что-то замирало внутри, то натужно с воем взбирался на бугор. Его мотало и бросало, как корабль в шторм. Навстречу бил жалящий, как струя песка, жестокий ветер. Выбивал слезу, которая тут же замерзала. Под носом у меня на мерз какой-то противный комок. Я отворачивался, боясь обморозиться. Руки нельзя было оторвать от краев ящика, из которого меня все время выталкивало. Без конца при ходилось приседать и отбрасывать наползающие на меня запчасти. Мой добротный полушубок не мог противостоять морозному вихрю, и я начал коченеть. Мерзли руки в ру кавицах. У меня было полуобморочное состояние, но не мог ни посигналить танкистам, ни покинуть танк. Неско лько раз я падал, больно ударяясь, на груду железа. Пы тка эта длилась около двух часов. Наконец машина свер нула в лес на боковушку и остановилась. Танкисты сняли меня с "плацкартного" места, безжалостно обхлопали и даже щеки набили, спасая от обморожения.
- Топай, топай, - говорили они, - вон там какая-то пехота шевелится, найдешь своих.
Я пошел, пошатываясь и спотыкаясь, как гоголевский Чубов кум в ночь под Рождество. По сторонам большой до роги пестрели указатели: "Хозяйство Мухина", "Хозяйство Горчакова"... Наконец, увидел я свежую табличку "Хозяй ство Исаева". В чаше леса стояла штабная будочка на по лозьях. Будочка эта - изобретение Пясковского - была выполнена саперами очень аккуратно и рационально. Внут ри разместилось все штабное имущество и, прежде всего, железный кассовый ящик с документами, две откидные пол ки, стол, маленькая печурка. В штабе находились только Пясковский и писарь Румянцев. Роты ушли за Нарву, а обозы отставали. Однако вскорости появился наш старшина Бельтиков с продуктами для роты на санях, и мы с ним отправились на плацдарм.
Из лесу выехали на большую открытую равнину. Впе реди расстилалась замерзшая река. Ширина Нарвы здесь, вблизи Чудского озера, составляет примерно 300 метров. Посредине реки виднелся небольшой густозаросший кустар ником остров. Старшина подхлестнул лошадь, и мы помча лись по льду наискосок через реку к противоположному берегу. По сторонам то и дело взметались фонтаны воды от рвущихся мин и снарядов, вокруг пробитых во льду дыр виднелись черные шлейфы гари, выступала наледь. Из-под копыт нашей резвой лошадки-монголки летело крошево из комков мокрого снега и осколков льда, брызги воды. Мы ехали по заметному следу, что позволяло мчаться во весь опор. Похуже пришлось тем, кто накануне вечером форси ровал реку после недолгой артподготовки.
"Лед был побит снарядами, затем полыньи покрылись тонким льдом. Выпавший снег замаскировал эти ловушки, и те, кому на пути они попались, на этом и закончили свою военную карьеру" (Из записок А.А.Запорожца).
Мы подъехали к крутому берегу, под зашитой которо го сгрудились раненые. Несколько сестер перевязывали их.
Сверху на берег спустился вприпрыжку старший сер жант Фарафонов.
- Товариш лейтенант! - радостно закричал он. - На конец-то. А то нами командуют кому не лень. Что привез? - обратился он к старшине. - Давай, а то весь курсак пропал (на солдатском жаргоне это означало, что живот подвело).
Мы побежали с Фарафоновым к взводу. На голой сплошь в воронках речной террасе змеилась лишь одна ли ния сплошной траншеи, глубиной по грудь.
На западный берег перебрались два полка нашей ди визии - 1249-й и 1247-й. Батальоны 1249-го СП заняли прибрежное селение Городенко и гнали немцев на юг к ши ротно идущему от реки каналу Городенко - Краав и еще правее, стараясь состыковаться с зацепившимися за берег подразделениями 1247-го СП.
Обе роты саперного батальона находились на занятом плацдарме в батальонах 1249-го полка, прокладывая пехо те проходы в минных полях, завалах, а нередко отражали вместе со стрелковыми ротами немецкие контратаки. К ве черу батальон 1249-го СП, с которым находился наш взвод, завязал бой к северу от Городенко в селении Кунингакюла.
Немец попался упорный, настырный. Здесь вела бой 214-я дивизия, переброшенная из Норвегии, о чем свиде тельствовали черно-красные отличительные знаки на рука вах шинелей ее вояк. Противник контратаковал, используя танки и самоходную артиллерию, которым нам не было чем противостоять. Вместе с пехотой переправилась и полко вая артиллерия, но начарт 1249-го СП, торопясь вывести артиллерию на позиции, расположил пушки по уходящей на запад просеке одну за одной "в затылок". Другой подхо дящей площади здесь не виделось. Орудия еще не изгото вились к бою, как заурчала мощным мотором немецкая САУ "Фердинанд", вышедшая из-за темных домиков селения Кунингакюла. Самоходка расстреляла пушки поочередно от первой до последней в течение 10 минут с такой точнос тью, что даже расчеты не сумели укрыться. Как рассказы вали свидетели:
Только шинели летели вверх тормашками.
Кто-то крикнул:
Танки!
Люди не выдержали и бросились бежать. "Мы с Абашеевым (комбат), - пишет Запорожец, - всего человек пять остались последними. Получилось прямое попадание снаря дов в кухню с кашей: убиты лошадь и повар, вокруг разб росаны сухари и четвертинки с водкой". Однако быстро удалось организовать оборону. Настоящая линия обороны противника проходила в 300-500 метрах от берега и была построена основательно на большую глубину. На следующий день немцы начали артиллерийскую обработку плацдарма, на котором им была известна каждая кочка и ух, конечно, единственная проходящая здесь траншея. В перерывах между артналетами вражеские автоматчики бросались в атаку, стремясь сбросить нашу пехоту с берега в реку. На одном участке противник достиг цели и вместе с побежавшим со седом на восточный берег убрался штаб 1249-го полка и полковые саперы. На плацдарме остались поредевшие бата льоны капитанов Абашеева и Донца и дивизионные саперы. Вскоре здесь появился комполка подполковник Мухин, дей ствовавший энергично и хладнокровно, что придало плац- дармникам "второе дыхание". Неудачливый начарт капитан Серов сумел так организовать огонь нескольких с преве ликим трудом притащенных пушек 76-мм, что он буквально сметал немцев. Ему попал в пуговицу на воротнике небо льшой осколок, в результате чего Серов лишился голоса и командовал жестами.
С чувством глубокого уважения вспоминает Запорожец полковника Ивана Трофимовича Теслю, находившегося на плацдарме в самое тяжелое время: "Запомнился полковник Тесля - заместитель командира дивизии. Пожилой уже че ловек, но всегда имел обыкновение появляться там, где самая большая драка".
Рота Баталова всю ночь укрывалась под берегом, ле жа в снегу. Сам Баталов провалился в воронку и насквозь промок в ледяной мартовской воде. Думал, что минимум воспаление легких схватит. Поутру старшина привез еду и водку. Василий хлебнул прямо из котелка, поел, переоде лся в сухое, и все сошло как с гуся вода.
Хотели было мы - саперы - навести переправу по льду, но вблизи не было подручного материала и недоста вало людей. Место работы противник немедленно накрывал плотным огнем, а еще через день сосредоточил методический огонь по всей реке от берега до берега, разбивая лед. Вышедшая наледь покрыла на один метр, местами бо лее, продырявленный ледяной панцирь. Переход через Нар ву стал почти невозможным. Прерывалось снабжение защит ников плацдарма и эвакуация раненых. Для восстановления связи с плацдармом прибывшие понтонеры навели лодочно- канатную переправу, использовав, как промежуточную опо ру, остров, что против Кунингакюлы. Привезли 60 лодок. Лодки были фибровые, принадлежащие к старым еще довоен ным переправочным средствам. Немцы сразу установили уя звимость лодок, которые, получив пробоину, быстро шли ко дну, и потопили их все в течение суток. Негодный ло дочный парк был ярким примером безобразного обеспечения наших войск инженерными средствами борьбы, которое име ло место вплоть до конца войны. И еще более обидным бы ло непонимание роли саперов многими общевойсковыми ко мандирами. Отсюда использование саперов как попало и где попало, вплоть до применения их как "затычки" в по редевших рядах пехоты.
Положение на плацдарме стало критическим, он сузи лся до 500 метров вдоль реки. Катастрофически убывали люди. У нас, у саперов, потери были несколько меньше против пехоты, потому что мы упорно окапывались в мерз лом песчано-галечном грунте и создали себе укрытия. Те перь мы решали две задачи: закрыть подходы немцам с по мощью минирования и отражать немецкие атаки вместе с пехотой.
Выбывали из строя офицеры. В первые же дни у нас были ранены командиры взводов Круглов и Алексеев. 5-го марта пережил испуг и я. Я находился у тропки, по кото рой бойцы взвода бегом перетаскивали найденные в разби той немецкой машине противотанковые мины к просеке. Ре зкий толчок в спину опрокинул меня. Удар был сильным. Падая, я проехал левой рукой по мерзлой земле, содрав кожу с ладони, и зашиб колено. Солдаты мгновенно снесли меня в окоп, где осторожно положили на живот.
Живы, товариш лейтенант? - участливо спросил Фарафонов, наклоняясь надо мной.
Саднит что-то под левой лопаткой, - неуверенно ответил я, пока еще не понимая, что же произошло.
В полушубке была выбита прямоугольная дыра пример но 1,5x2 см. Осторожно поворачивая меня, Фарафонов снял полушубок. Дыра была до самого тела. Вместе с куском полушубка, гимнастерки и белья в спину впился осколок с рваными краями. В месте удара вздулся огромный сине-ба гровый кровоподтек. Всю накладку с осколком Фарафонов снял с меня и обмазал вздутие йодом. Позже, осмотрев место удара, Лев Галеркин констатирует: "Слепое осколоиное непроникающее ранение мелких тканей грудной клетки в области левой лопатки". Вот ух доподлинно отделался легким испугом. Ранение оказалось не столь серьезным, как курьезным. Однако не все родились в рубашке (я дей ствительно родился в "рубашке").
В тот хе день был ранен Фарафонов и многие бойцы. Помкомвзводом стал старшина Федор Иванович Садовшиков. Садовшиков, как и мой бывший связной Разборщиков, был родом из Белорецкого района Башкирской АССР. Были они, если не родственники, то соседи или, во всяком случае, земляки. В своих адресах они одинаково указывали завод "Зигаза". По возрасту Садовшиков приближался к 50-ти годам. Рост имел средний, сам плотный, лицо приветли вое, сильно покарябанное оспинами. Серые глаза смотрели открыто, доброжелательно. Внешне он казался медлитель ным, спокойным, добродушным дядькой. Но характером был из тех, кто "мягко стелет да жестко спать". Жил в нем настоящий хозяин. Чувствовалось, что воспитан в самой высокой неподкупной порядочности. Поэтому, будучи рот ным старшиной еще в 1942 году, не ужился он с комбатом. Всякие махинации с водкой и с другими продуктами и ве щами претили ему. Так и шла его служебная карьера: то старшина, то помкомвзвода, то командир отделения. Бое вые задания Садовшиков выполнял отменно и незаметно для всех стал ухе здесь, на Нарве, самым награжденным среди младших командиров. И сейчас, когда плацдарм находился под угрозой разгрома, Садовшиков неторопливо уверенно делал свое саперное дело. Ему предстояло вывести из строя "Фердинанд", который еженошно выходил со стороны кладбища селения Кунингакюла и безнаказанно расстрели вал плацдарм. Поляна, служившая "Фердинанду" позицией, была открытой и хорошо просматривалась немцами, так что скрытно заминировать ее казалось невозможным. Рещено было подорвать самоходку движущейся миной. Садовщиков с теми бойцами выползли вечером к поляне и, дождавшись, когда вышел «Фердинанд», протянули позади него тонкий совершенно незаметный трос. На тросе, где он проходил через кустарник, были прикреплены три мины через небо льшие интервалы порядка 80 см. Саперы расположились по двое с двух сторон поляны. Когда "Фердинанд" после сво его разбойничьего нападения стал пятиться, саперы точно подтянули мины ему под гусеницы. Танк подорвался и за горелся. Пират был уничтожен. Саперы попутно заминиро вали дверь кладбищенской часовни, где прятались немец кие автоматчики. Мину приспособили прямо к дверной руч ке. При взрыве "Фердинанда" немцы рванулись на выход и подорвали сами себя.
Четверо суток противник пытался ликвидировать пла цдарм. По восемь-десять раз в день ходили немцы в ата ку. На пятый день сосед справа от нас сумел переправить на плацдарм восемь броневиков, людей и боеприпасы и чу вствительно ударил по немцам. Тогда-то и насела на нас вражеская авиация. Плацдарм, реку и подходы к ней на правом берегу бомбили до 30 раз в день. Налетали глав ным образом средние бомбардировщики Ю-88 и реже тяжелые ХЕ-177 ("Юнкерсы" и "Хейнкели") в количестве до 70 са молетов за раз. Днем буквально нельзя было поднять го ловы. Укрывались от бомб в той самой единственной тран шее, куда ложились до шести человек один на другом. При очередном налете на моих глазах нелепо погиб один из наших бойцов: он перебегал с двумя противотанковыми ми нами, которые прижимал к груди, а когда невдалеке взор валась бомба, боец упал на мины, которые сработали. На этом месте осталась только воняющая гарью ямка. Один из офицеров полка сошел с ума: он бегал возле траншеи, рвал на себе одежду и что-то кричал. Осколок прекратил его мучения. Гул заходящих на бомбежку самолетов, вой летящих бомб, их всеоглущающие взрывы, свист осколков, ходящая ходуном земля - все сливалось в кошмарную како фонию, где не было места живому существу. Но кончался налет, и поднимались из траншеи серые шатающиеся фигу ры. Бежали к лесу и отражали атаку немецких автоматчи ков. Ночью лихорадочно восстанавливали и рыли новые ук рытия, вели разведку, налаживали связь с правым бере гом. Сжавшийся плацдарм грозил нам быть сброшенными в реку. Нет худа без добра. Немецкой авиации очень трудно стало прицельно сбрасывать бомбы на наш "пятачок", и немецкая пехота показывала объект бомбежки зелеными ра кетами. Тут наши славяне не растерялись и стали сигна лить во вражескую сторону также зелеными ракетами. Ус пех был ошеломляющим: немцы понесли такие потери от своей авиации, что вынуждены были отступить, позволив нам заметно расширить плацдарм.
В ночь на 8-е марта оставшиеся в строю офицеры ба тальона проводили рекогносцировку местности с целью ус тановить броневики так, чтоб сохранить их от обстрела и бомбежки. Закопать их было невозможно и поэтому в под ходящем месте их ограждали дерево-земляной стеной. Я оказался в паре с Баталовым. Шли осторожно вблизи пере днего края по кромке леса. Неожиданно ударила автомат ная очередь с нашей стороны. Баталов был ранен в левое бедро. Он упал, удержавшись от крика. Двигаться он мог. Я перевязал ему ногу прямо поверх штанов. От эвакуации на моей спине он наотрез отказался. Я хотел взять на ган, который тревожил раненную ногу, но Баталов не дал:
- Ты что! - прошептал он. - А если немцы.
Я вернул ему наган, который Василий заложил в пра вый валенок. Полз он довольно-таки быстро для раненого. Как выяснилось позже, пуля не задела кости. Проползли метров двести и круто повернули в глубь своей обороны. Вышли на артиллеристов. Где-то на последнем отрезке на шего пути у Баталова вывалился из валенка наган. На другой день мы его без труда нашли. Артиллеристы дали лошадь, и раненого перевезли на правый берег, откуда уже на своей повозке - в медсанбат, где Василий и лечи лся до выздоровления.
Вскоре был ранен лейтенант Титов. Ночью саперы ра сположились цепью, готовясь заминировать всю лесную опушку. Оставшиеся четыре офицера сошлись вместе в се редине цепи и сторожко вслушивались в черноту леса. Вдруг раздалась короткая автоматная очередь, совсем ря дом - метров с двадцати. Все восемь пуль попали кучно в пах Титову. Он скорчился на земле и не мог удержать крика от страшной боли. Его оттащили на шинели. Бойцы подхватили его и бегом унесли к речному обрыву. Лес за гудел, засверкал перестрелкой, но противник не обнару жил саперов. И чуть позже мы задачу выполнили.
Еще через два дня я остался один из всего бывшего на плацдарме офицерского состава саперного батальона. Не было ни рот, ни взводов: осталась группа, где я был командиром, а старшина Садовщиков - помощником. Где-то ещё был взвод инженерной разведки, взвод Ивана Балаки рева. Но и это подразделение постигла злая участь. Взвод выполнил свою задачу и ночью благополучно переп равился на правый берег. Здесь на радостях все сгруди лись и закурили. На огонек и ударила немецкая мина, пе реранив всех девять человек,- включая самого Балакирева.
Теперь саперы занимали оборону в окопах вместе с оставшимися стрелками батальона капитана Запорожца, ко торый заменил раненного комбата Донца. О Запорожце я знал от Салуна. Запорожец был геолог из Средней Азии. В полку он был начхимом, но когда началась Нарвская бит ва, настоял на своем и стал комбатом. Ночью мы с ним обходили передний край. Один из бойцов охрипшим басом сказал Запорожцу:
Третий день не едим, товариш капитан!
А зачем тебе есть? - в тон ему ответил комбат. - Все равно убьют.
В наступившее утро произошло непоправимое - "на нас обрушился огонь нашей артиллерии. Ничего более страшного и обидного я не помню. Били по нас хорошо, почти прямой наводкой. Немцы с удовольствием включились в этот концерт. Это продолжалось всю первую половину дня - самый тяжелый день на плацдарме. В штабе дивизии, видимо, решили, что на западном берегу никого нет" (из записки А.А.Запорожца). Запорожец на нарвском плацдарме стал седым.
В нескольких километрах севернее нас - ниже по ре ке - удалось, наконец, навести переправу и организовать наступление. В атаку пошли и остатки 1249-го полка во главе с подполковником Мухиным. Вскоре удалось перепра вить на плацдарм гаубицы 150-мм, которые, как пишет За порожец, приканчивали немцев вместе с деревьями, не да вая им подняться в контратаку. Мухин сумел организовать силами пополненного батальона удар в северном направле нии и соединился с наступавшими навстречу другими час тями нашей дивизии. Вышедшая на берег Нарвы группа нем цев была отсечена от своих войск и выгнана на лед, где их уже топила наша артиллерия. Наши солдаты были насто лько озлоблены, что, как заметил А.Запорожец, в плен немцев не брали. А "трофеями", взятыми нашими бойцами у немцев, были фляжки с ромом. От густого леса, в котором стояло селение Кунингакюла, остались торчать лишь иско верканные обожженные обрубки деревьев.
Как ни тяжелы были условия на плацдарме за Нарвой, но все мы знали, что этот плацдарм не такой "долгост рой" , каким был плацдарм на Волхове, что здесь лишь трамплин для большого прыжка. Немцев выбили из основно го рубежа их обороны на Нарве. А держаться здесь они думали долго. Окопы и ходы сообщения были забраны жер дями, а кое-где и досками. Блиндажи обстроены как гос тиницы: с кроватями; печками, патефонами, креслами. На стенах висели портреты Гитлера. Везде использовалась для отделки и украшения береза. К березе немцы были так же неравнодушны, как к песне о Катюше, которую они пов сюду - на фронте, в плену - наигрывали на губных гармо шках. Освоение немецких укреплений наши бойцы начали с того, что дружно расстреляли гитлеровские портреты и сожгли их. Оборону здесь наладили быстро.
Поредел офицерский состав нашего саперного баталь она за Нарвой: были ранены командиры взводов Круглов, Алексеев, Титов, Балакирев, командир роты Баталов. Вы были из строя больше половины младшего комсостава и ря довых бойцов. Чего только стоила потеря всего взвода инженерной разведки - гордости батальона. Правда, уби тых было мало, большинство было раненых.
Вновь досталось девушкам-снайперам 1249-го СП: по гибли Полина Антонова, Тася Фомина, Рая Выжлова. Была ранена наша подруга Тоня Ефимова. Запорожец запомнил двух девушек-снайперов, которые поочередно то били нем цев, то ревели со страху.
Не было потерь на командном пункте саперного бата льона. Считанные минуты провел комбат на плацдарме. Ба талов вспоминает статью в дивизионной газете под назва нием "Два капитана", в которой капитан Хангильдин опи сывает, как он выводил раненного капитана Пономарева полкового инженера 1247-го СП -,с плацдарма. Но никто не видел Хангильдина на левом берегу. Штаб во главе с капитаном Пясковским находился на правом берегу, был хорошо замаскирован, укрыт и уцелел, так что никто из штабников не пострадал.
Плацдарм заняли свежие части, и девятнадцатого ма рта в сумерках был выведен на правый берег 1249-й СП, вернее, то немногое, что от него осталось. Ушли и мы саперы. Двигались в полной темноте гуськом: впереди шел старшина Садовшиков, пробуя каждый шаг под наледью шес том. Местами вода подходила к груди. Торопиться было нельзя: то и дело передавалось по цепи:
- Воронка! Держись в затылок.
Мы растянулись через всю реку. Вокруг рвались мины и снаряды, вздымая фонтаны брызг. Свистели осколки. Временами методический огонь вражеской батареи попадал в такт с нашим движением, и взрывы сопровождали наш ка ждый шаг, а укрыться было негде. Шли, как обреченные, не в силах что-либо предпринять для собственного спасе ния. Время, пока прошли 300 метров наледи, казалось бе сконечным. Кое-кто и водички студеной хлебнул. Но не было не то что паники, но и никакой нервозности. Шли уверенно, сигналы передавались четко. При выходе на бе рег никто не бросился бежать. Здесь нас встретил стар шина Бельтиков и повел в расположение батальона.
Меня поразило на правом берегу новое для меня зре лище: ‘двумя параллельными рядами, уходящими в недосяга емую глазом даль, стояли вдоль реки наклонные к западу прямоугольные в рост человека ящики с черными снарядами внутри - это были наземные реактивные установки, назы вавшиеся в отличие от известных "Катюш" - "Ванюшами". Раздался мощный залп, и снаряды первого ряда огненными струями прочертили небо, неся гибель врагу. Через мгно венье - ещё залп. Я подумал, что в зоне поражения, где рвались "Ванюши", было намного страшнее, чем в нарвской наледи. Там, в море сплошного огня и секущего осколоч ного ливня, все горело, испепелялось, плавилось. Люди там исчезали, не оставляя следов, превращаясь в "без вести пропавших". Там бушевал очищающий огонь возмез дия .
Правый берег встретил нас неласково. Обсушиться было негде, не осталось ни одного строения. Стояла лишь штабная будочка на полозьях. Мы подновили оставленный кем-то шалаш и развели в нем крошечный дымный костер, у которого можно было лишь покурить. Через полчаса бойцы уже спали, тесно прижавшись друг к другу, а я сидел у чадящего огонька и писал стихи.
СНОВА В ОБОРОНЕ
На следующий день мы узнали, что дивизия получила приказ занять оборону севернее плацдарма у с. Заборовье, где передний край проходил По восточному берегу Нарвы, а нейтральной зоной была сама река. Штаб баталь она и все его хозяйство расположились вблизи с. Загривье, от которого ничего существенного не осталось. Ба тальон начал обстраиваться: рубили домики, сооружали укрытия, копали бытовые ровики, строили баню, кухню, конюшню, прочищали и настилали дороги.
Ко мне подошел капитан Хангильдин и, приятно улы баясь, сообщил, что теперь я командир роты и представ лен к ордену "Красная звезда".
Чуть позже мне рассказали, что Лена узнала о моем ранении и, ожидая, что я попаду в медсанбат, договори лась дать свою кровь для меня. Теплое чувство благодар ности и нежности к ней охватило меня. Вскоре мы встре тились и решили пожениться. Я договорился со старшиной Бельтиковым, чтоб он собирал мою пайковую водку у себя, чтоб было, чем привечать гостей на свадьбе.
С великим моим удовольствием, - заявил Бельтиков. - И никто знать не будет. А я ещё постараюсь кое- что добавить, - намекнул он. Действительно, водки пос тупало больше, чем на имевшихся людей, ещё интенданты не имели сведений о выбывших из строя едоках. Все скла дывалось как нельзя лучше.
Батальон стал пополняться. Появился новый замести тель командира батальона капитан Геннадий Александрович Мелентьев. Наше знакомство с ним было сдержанно официа льным. Я отнесся к нему настороженно. Слегка выпуклые глаза его смотрели холодно. Голос резкий, раздражающий. "Что ещё за фрукт?" - подумал я. Мне он показался сухим службистом. Подумалось, что он придира, все высматрива ет, а потом и врежет. Очень я удивился, что Мелентьев на первое же боевое задание пошел с ротой. Он не вмеши вался в мои распоряжения, даже когда я допустил явный ляпсус, излишне поблажливо отнесясь к небрежно действо вавшему бойцу, промолчал. Лишь на обратном пути расска зал об аналогичном происшествии в отдельной роте, кото рой он раньше командовал, и твердо заключил:
Никогда этого не допускай. Армия поблажек не те рпит. Такая "доброта" к добру не приведет.
Вскоре моя подозрительность к Мелентьеву рассеялась, когда я убедился, что он не случайно был с ротой на задании, а имел своим правилом находиться на перед нем крае с работающими здесь подразделениями батальона.
Настоящей опорой мне стал Садовщиков. Я все стара лся поставить его старшиной роты, но пробить комбата не мог. Садовшщков был не только умелым сапером и талант ливым командиром, он был интереснейшим рассказчиком. Больше всего он вспоминал о родной уральской стороне, о семье.
- Подгуляли мы как-то, - рассказывал он, - и
взбрело мне на ум проверить жену. Ведь часто не бываю вечерами дома, а то и ночь у друзей проведу. А она мол чит. С чего бы это? Нечисто здесь. А еще жена в послед нее время почему-то стала ночевать в сарае - на сенова ле. И это, думаю, неспроста. Пришел под утро потихоньку в свой двор и осторожненько по лестнице на сарайный че рдак подымаюсь. Раз и к ней! Шарить стал. А она как поддаст мне под грудки, так и слетел я вместе с лестни цей. Жена-то подумала, что и впрямь какой-то баловник лезет. Отучила она меня ревновать да излишне погули вать.
Все еще переживая бои за Нарвой, написал я о них стихи:
Вспомним, как "Юнкерсы" группами
В тридцатом нависли пике,
По черному льду меж трупами
Пришел к нам комбат по реке.
- Привет вам, солдаты-товарищи, Слушай приказ, лейтенант:
Тебе заминировать кладбище,
Там, где стоит "Фердинанд".
Ночью промозглой во мраке
Мы подтащили канатом Мины под самые траки
Той самоходке проклятой.
Вздрогнуло старое кладбище -
Взрыв, как лесная гроза,
Нарвалось на мину чудовище,
Словно на камень коса.
В бурлящей осколками наледи
Мы раненных братьев несли,
И часто от страшной усталости
Товарищи под воду шли.
Не зря мы все вынесли это Без пищи, огня и без сна. За нами плацдарм и победа, Для нас наступила весна.
Сегодня эти стихи вызывают улыбку, но тогда...
Накануне свадьбы поехали мы с Леной на комбатовс кой упряжке регистрироваться в город Сланцы, где нахо дился ближайший к нам райсовет. Для регистрации нужно было иметь разрешение от командира части. У меня такая справка была, а для Лены мы должны были получить ее у командира 455-го медсанбата капитана Юрлова. Заехали в медсанбат, и оказалось, что Юрлов уехал и на весь день. Печать у него была с собой. Это оказалось непредвиден ным препятствием для нашей затеи. Нам посоветовали об ратиться в недалеко стоявший полевой госпиталь, к его начальнику. Так мы и сделали. Начальник госпиталя - об ходительный подполковник - принял нас подчеркнуто веж ливо, по-отечески доброжелательно. Он прямо плавился в сладчайшей улыбке, сочувствовал, но справки не дал. Ко нечно, мы были расстроены, но свадьбу перенести уже не могли. Меня вновь растревожила ядовитая мысль, что су дьба против нашего союза.
Для свадьбы отвели только-только срубленный дом, поставили в нем стол, скамейки и в углу большой топчан, покрытый еловыми ветвями вместо матраца. Во второй по ловине дня приехали гости со стороны невесты: капитан Галеркин, две "капитанши" и несколько медсестер - под ружек Лены. Еще кто-то был из врачей-мужчин, всего че ловек восемь. Столько же предполагалось и с моей сторо ны, но не было главных дружков-взводных, все были ране ны.
Я пошел к старшине за главным атрибутом стола, за водкой. К моему удивлению старшины на месте не оказа лось, и я его нашел у комбата. Вытащить его я не смог, а говорить в присутствии комбата не хотелось. На мое обращение, что я пришел за водкой, старшина беспомощно развел руками, сделав удивленные глаза, и заявил:
Водки нет, товарищ лейтенант.
Я был настолько растерян, что не мог ничего ска зать. Вид у меня был не свадебный, наверное, и старшина торопливо добавил:
Я к Вам со всем желанием, но товарищ майор не разрешил...
В этом месте Исаев оторвался от созерцания окна и повернулся ко мне:
Здесь воинская часть, и я не могу допустить, чтоб ротный старшина собирал для командира взвода вод ку.
Я был ошеломлен, даже онемел. Ведь кроме этого "атрибута" приветить гостей было нечем. Да и как бы я выглядел перед ними. Кому и как объяснить, что собрал свадьбу без всякого обеспечения. Позвал солидных людей, врачей и сестер, которых подменили на дежурстве сослу живцы в медсанбате, и посажу за стол с голым чаем. А невеста как? Позор, позор.
И не вздумай ротную водку взять, - с угрозой за кончил майор, вольно или невольно наталкивая на опасный выход из создавшегося положения.
Я вышел от комбата в страшно подавленном состоя нии. Ко мне, как бы невзначай, подошел ординарец майора Шумаков и с плохо скрытой насмешкой и любопытством до верительно вполголоса объяснил, показывая глазами на домик комбата:
Они ещё вчера Вашу заначку распочали, когда Вы в Сланцы ездили. И сегодня пьют с самого ранья.
Я уж сам понял, как поиграли со мной комбат с за бубенным выпивохой-старшиной. Удар был беспощадный и безвозмездный. Я ничего не мог сделать. Даже поделиться нельзя было ни с кем. Как это я выглядел перед Галеркиным? А что же бедная Лена?
Гости уже стали вслух выражать недовольство: чего, мол, ждем. Я пошел к бойцам.
Славяне, - сказал я, - выручайте. Свадьба у ме ня, а водки нет. Отдайте мне однодневный паек, а я его верну по частям, каждый день кому-то будет вторая чар ка.
Водку, конечно, дали. Но восторга не было. Я с ужасом понял, что мои бойцы, с которыми столько пережи то, не одобряют меня и не понимают, почему затеял сва дьбу я, а водку должны дать они. На душе было муторно до тошноты. Добил меня мой любимый старшина Садовщиков.
Не переживайте, товариш лейтенант, - сказал он покровительственно, - все так делают.
Хуже не придумаешь! Это было уже выше моих сил. Единственное желание билось во мне: скорей бы это кон чилось. Чувствовал я себя омерзительно. Все время охва тывала противная дрожь.
Комбат пришел на свадьбу уже в великом подпитии, произнес путаное поздравление и, ничуть не смущаясь, приступил к уничтожению незаконной водки. Старшину я, естественно, не позвал, а сам он явиться не решился. Друзья говорили что-то хорошее, но я сидел, как грешник в аду на раскаленной сковороде.
В ночь гости уехали. Остались мы вдвоем с Леной в холодной-прехолодной домушке с постелью на мерзлых вет ках. Великое и доброе дело создания семьи было загажено подлостью, и замаранным остался только я.
На другой день меня вызвал в штаб Пясковский и, глядя в сторону, объявил приказ, чтоб я сдал роту и принял свой взвод. Комментариев не было.
Прибыл новый командир роты - старший лейтенант, фамилию которого не помню. Он явно спешно и ненадолго был прислан к нам, так как он даже не был сапером. Был он старше меня лет на пять. Круглоголовый круглолицый брюнет с черными миндалевидными глазами. Волос подстри жен под полубокс. По национальности башкир, он был смугл, говорил с легким акцентом, но четко, отрывисто. Обмундирование на нем было ловко подогнано, приковывала внимание отточенная выправка, и выглядел он красиво. Чувствовался в нем настоящий кадровый офицер. У меня о нем остались самые лучшие воспоминания. Он ни разу ни чем не упрекнул, не обидел меня, хотя знал, что я снят с роты. Понимая, что ему трудно, как не специалисту, разбираться в саперных делах, он обычно поручал выпол нение задач мне, но неизменно присутствовал сам.
Однажды под вечер при осмотре заграждений передне го края мы обнаружили, что в минном поле появилась про галина. Возможно, что противник подготовил себе проход. Закрыть его было не сложно, и я поручил сержанту и бой цу взять мины и заделать проход. Но сержант заколебал ся. Он явно трусил. А медлить было нельзя: противнику уже плохо было видно, а для постановки мин ещё было до статочно светло. Я несколько растерялся, не ожидая от известного мне младшего командира такого поведения, и не сразу прореагировал. Вот тут-то и принял на себя решение командир роты. Он твердо подал команду сержанту:
За мной! - и, легко подтянувшись, вскочил на бруствер.
Сержант беспрекословно поднялся вслед за ним.
Смирно! - скомандовал комроты.
Так и стояли они на бруствере, вытянувшись друг против друга под свистящим роем пуль. Сколько времени это было? Минута? Две?
Вольно! Выполняйте задание, сержант.
Старший лейтенант спрыгнул в окоп, а сержант при сел, принял мины от бойца, и они оба поползли на минное поле. *
Я несколько опамятовался от потрясения. Возвращал ся неистребимый одесский оптимизм. Возникли новые наде жды. 10-го апреля была освобождена Одесса, и я немед ленно написал письмо родителям и брату. Одновременно написал в Москву в институт и Нине Карасевой о возмож ном запросе обо мне из Одессы. Первые ответы были неу тешительны. Из Одессы сообщили, что по указанному адре су здания нет. Нина писала, что усердно ведет поиски.
Между тем батальон наливался силой: пришли новые офицеры и бойцы, пополнившие взвода и роты. Наступили боевые будни на Нарве, как ранее на Волхове. Но теперь мы знали, что это ненадолго.
Одним из первых командиров взводов прибыл младший лейтенант Давид Борисович Спектор. Меня он сразу прив лек тем, что оказался земляком: Спектор был коренным одесситом, жившим в хорошо мне знакомом Авчинниковском переулке и работавшим вблизи моего дома в порту, он был портовым инженером. Старше меня на восемь лет, Спектор был мобилизован в конце июня и прошел страшную школу отступления 1941 года, плен и штрафбат. За участие в прорыве блокады Ленинграда в 1943 году был награжден орденом "Красная звезда". Горбоносый, подвижный, остро языкий - палец в рот не клади - он быстро вошел в "Ки ль дым".
Несколько позже прибыл еще один командир взвода лейтенант Рыдзиковский. Он принял, вернее, заново стал создавать взвод инженерной разведки, так нелепо выбыв ший из строя в конце боев на Нарве. Рыдзиковскому было лет тридцать. Высокий смугловатый с буйным черным воло сом, громким голосом и живым сангвиническим характером, он оказался прямо-таки прирожденным командиром развед ки. Если храбрость многих офицеров была результатом си лы воли) способности владеть собой, то у Рыдзиковского она была естественной. Он просто не боялся, и все тут. Бойцы смотрели на него с восторгом, буквально разинув рты. Наша встреча с ним была несколько необычной. Под ходя к расположению роты, я увидел, что на солдатском блиндаже, прямо на накате, стоит высокий офицер с наки нутой на плечи плащпалаткой, без фуражки, и рассматри вает в бинокль передний край. Он представлял собой яв ную мишень для немецкого снайпера, да и демаскировал базу. Я окликнул его. Рыдзиковский легко спрыгнул и, представившись, протянул мне большую крепкую руку. Вид у него был настолько дружеский и независимый, что у ме ня вся подступившая было злость пропала.
Рыдзиковский служил в штаарме, но не поладил с на чальством и сам напросился на передний край. Вот его и запроторили в саперный батальон, где он с первого дня уже стал "старожилом".
Еще одно знакомство твердо запомнилось с той поры - с ефрейтором Николаем Рутковским. Это был совсем ещё мальчик - семнадцати лет, но он уже прошел суровую шко лу партизанской войны, в которой участвовал с пятнадца ти лет с 42-го года. Созвучие наших фамилий и то, что он одно время писарил в штабе, где часто подвизался и я, сблизило нас. В моей записной книжке, сохранившейся с 1945 года, среди немногих адресов указан адрес Рутковского.
Одновременно с Рутковским во взвод разведки прибыл старший сержант Николай Никонович Мозокин. Мозокин был контужен пол Лугой и, не дождавшись излечения, сбежал из медсанбата, но своей части не нашел, а попал в поле зрения капитана Пясковского, который, нужно отдать ему справедливость, хорошо разбирался в людях и сразу же определил незаурядность старшего сержанта Мозокина, вы делявшегося своей подтянутостью, естественными вежливы ми манерами. Несколько выше среднего роста, крутолобый с умными пытливыми глазами, он отличался энергичностью, грамотной речью. Во взводе инженерной разведки он сразу оказался на своем месте. Из него получился замечатель ный наблюдатель. Почти все время он проводил на перед нем крае, где у него был приспособлен НП вблизи когда- то бывшей здесь деревни Переволок. Он вел журнал наблю дения за противником и пополнял схему вражеской оборо ны. Его данные были полнее, чем на других НП, что обес
печивало штабу саперного батальона большую осведомлен ность, чем в штабах пехоты и артиллерии, что весьма це нилось в штабе дивизии.
Во взводе инженерной разведки подобрались молодые толковые ребята, причем все с ярко выраженной индивиду альностью. Рыдзиковский последовательно настойчиво обу чал их искусству слухового и визуального наблюдения, проделки проходов в заграждениях противника. Мины ста вили на левом берегу Нарвы - на плацдарме. Рутковский перенял опыт старых минеров, которые под крышку очень опасной в обращении деревянной противопехотной мины по дкладывали траву, а не клали ее прямо на чеку.
Жили разведчики в скромной полуземлянке с печур кой. Плохо было с едой. Однажды выручили немцы: нарва лась немецкая разведка на работавших в нейтралке наших разведчиков, и все где-то 12 человек были уничтожены. Видимо, они готовились проникнуть в наш тыл, и у них был солидный запас продуктов, в том числе масло и гале ты, которые очень пригодились нашим ребятам.
В середине апреля возвратился в батальон Вася Ба талов. Он не эвакуировался дальше дивизионного медсанбата, где лежал после операции, сделанной ему Львом Галеркиным. Санбатовские палатки на 30-40 человек стояли на ровном месте среди хвойного леса. По сторонам от прохода с печкой, сооруженной из железной бочки, рядами стояли козлы, на которые были положены носилки с ране ными. Обстановка в палате была как на вокзале: одних приносили, других выносили. Кто стонал, кто кричал, кто храпел, а кто и матерился. Досаждали всякого рода запа хи. Жизнь в этой обстановке скрашивала Василию медсест ра Павлина Крохалева.
Занятый на обороне, я не имел возможности бывать в медсанбате, но время от времени ко мне приезжала Лена. Короткие наши свидания были без страсти, не по возрасту спокойные. Как-то после очередного свидания кто-то из взводных прямодушно спросил, доволен ли я молодой же ной. Я с досадой ответил, что какая это семейная жизнь, если я даже ни разу не видел, какая она есть молодая жена. В этот момент дверь резко отворилась, и в домик влетела разрумянившаяся Тоня Ефимова:
- Все ещё будет, все ещё будет! - со смехом закричала она.
- Это все придет, - убеждала она меня.
В июне пришел срок отъезда Лены в декрет. На желе знодорожную станцию провожать Лену кроме меня поехала самая близкая ее подруга Шура Вырина.
Расставание наше было спокойным. Главная мысль, которая все время держалась во мне - то, что для Лены война кончилась и над ней больше не будет нависать пос тоянная опасность.
Так и расстались мы - женатые без регистрации, близкие без любви. Конечно, на наши отношения повлияли обстоятельства, что Лена жила с кем-то до меня, что вы зывал сомнения срок беременности, что ей упорно не раз решали зарегистрировать брак. Но все это было не решающим. Главное, что не было любви. Мы с ней были просто добрыми попутчиками на тяжелом отрезке жизненного пути. Более того, во мне жила незаживающей раной первая лю бовь, которую я так и не сумел заглушить и которая ещё не раз бередила мою жизнь и в дальнейшем.
На втором курсе института я влюбился со всем пылом юности в студентку нашей группы Ирину Б. Она ответила взаимностью. Я был принят в ее семье. Но, как я понял позже, родители ее без труда раскусили во мне ещё несостоявшегося мужчину и не принимали меня всерьез. На ле тней практике в Крыму Ирина быстро сошлась с моим же товаришем и, погуляв со мной вечером, уединилась с ним ночью. С помощью сердобольных подруг все вскрылось. В неистовстве я пытался задушить ее, и девчатам стоило немалых усилий вырвать ее из моих рук.
В училище я узнавал о ней от товарищей, с которыми она переписывалась. Нина Карасева стойко оберегала ме ня, не упоминая об Ирине в своих письмах. Но любовь жи ла во мне, и дружба с Леной не смогла заменить ее, хотя я очень на это надеялся.
В июне усилились учения в дивизионном тылу. На од ном из учений случилось досадное происшествие, окончив шееся благополучно. Производилась смена командного пун кта дивизии.
Небольшая группа, сопровождавшая комдива, двига лась по старой глубоко выбитой колее на грунтовой доро ге. Полковник Софронов с начальником штаба шли впереди, за ними метрах в пятидесяти ползла автомашина, на кото рой одиноко сидел водитель, а следом шли представители родов войск, в том числе и мы с лейтенантом Спектором. Неожиданно раздался оглушительный взрыв: подорвалась машина комдива - она буквально рассыпалась на мелкие части. Из груды обломков вылез мертвенно бледный сильно перепуганный оглушенный водитель, не получивший никако го ранения и даже не контуженный. Очевидно, сработала зарытая в колею мина. Такие "сюрпризы* немцы преподно сили нередко. Проверявший перед учениями местность лей тенант Спектор пережил тяжелые минуты, но отделался вы говором.
Интенсивное пополнение дивизии, постоянные учения - все указывало, что мы готовимся к наступательным боям.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПРИБАЛТИКА
ПЕРЕДИСЛОКАЦИЯ
Нам дороги эти Позабыть нельзя!
Л.Ошанин
В июне полосу обороны заняли, сменив нас, УРы (ук репленные районы), а наша дивизия получила приказ пере базироваться на другой участок фронта. Куда - нам, ес тественно, не сказали.
На марш батальон выступил из Заборовье поутру 9-го июля и, пройдя 28 км через Загривье, Радовели, достиг Гостицы. 10-го июля мы проходили через город Сланцы. На окраине этого совершенно разрушенного города мы стали свидетелями драматического события. На большой поляне между домами и лесом была сооружена виселица, возле ко торой сгрудилась толпа человек в триста.
Брат вешал брата. Командир партизанского отряда казнил родного брата, который служил полицаем у немцев. Зрелище угнетало. Почему-то сосало под ложечкой. Стояв ший неподалеку старик со сморщенным печеночного цвета лицом раздумчиво вполголоса произнес:
- А ить это безморально.
Удивительно простое определение "безморально" про яснило мне происходящее: справедливо, что предатель на казан, но зачем это было делать брату.
Марш на Кингисепп был изнурительным. Солдаты засы пали- на ходу. После привалов их приходилось пересчиты вать: некоторые забирались в канавы и спали мертвецким сном.
11-го июля к вечеру батальон прибыл на станцию Ки нгисепп. В сумерках без суеты по-деловому загрузились в вагоны, в те самые красные теплушки, что были ещё при царе и которые вмешали 40 человек или восемь лошадей.
В наступившей темноте поезд тронулся к Ленинграду. 12-го мы были в городе, смотрели на развалины. Особенно расходиться было нельзя. С минуты на минуту ждали отп равления.
На рассвете 13-го миновали Дно и прибыли на стан цию Порхов. Бодрил утренний холодок, вставало из-за ле са в ясном небе солнце. Выгружались быстро, опасаясь бомбежки.
Наш саперный батальон разместился на окраине горо да в частных домах. Политработники провели построение части с вручением наград за бои на Нарве. Мы с Батало вым получили ордена "Красной звезды". Ефрейтор Рутковский получил орден "Славы 3-й степени". Награды получили многие из оставшихся в строю после боев на Нарве. Отме чали награждение кто как мог. Некоторые успели перезна комиться с местными жительницами и праздновали в домаш ней обстановке.
В течение двух дней готовились к длительному похо ду с уже возможным отрывом от обоза и возможным быстрым вводом в бой. Теперь 377-я СД была в резерве 3-го При балтийского фронта.
16-го июля совершили первый после железной дороги большой переход - 36 км до селения Броды. Дальше прошли Сады, Озеро и другие селения. Двигались преимущественно большаками - широкими грунтовыми дорогами, местами ук репленными песчано-глинистой смесью или гравием, щеб нем. Местность здесь ровная. Обширные луга с духовитым разнотравьем перемежались с массивами смешанного леса, где ель и сосна соперничали в росте с осиной и березой. Во множестве встречались болота и болотца, через кото рые на большаках были насыпаны дамбы. Часто встречались реки, речушки, ручьи и озера, доставлявшие нам немало хлопот. То и дело какой-то из саперных взводов спешно направлялся ремонтировать очередной мост или наводить переправу.
Вне дорог - это лесисто-болотистая и луговая мест ность, весьма трудно проходима, а местами и вовсе неп роходима.
Однажды наш взвод ремонтировал старый ещё довоен ной постройки деревянный МОСТ АЛИНОЙ “примерно метров шесть. У моста были выбиты береговые опоры и частично разрушен настил. Ремонт не задерживал движения пехоты. Рядом был брод, и, кроме того, мы навели две пещеходные кладочки. Работа подходила к концу, когда подъехал ди визионный инженер подполковник Русанов, а ещё через не сколько минут у моста остановился "Виллис", из которого вышли два генерала. Один - седой с одутловатым сердитым лицом генерал-лейтенант, а второй - чернявый средних лет бравого вида генерал-майор. Кто они были по должно сти, я не знал. Подполковник Русанов отрапортовал. Ге нерал-лейтенант небрежно козырнул в ответ, немного про шелся и остановился у края моста. В это время в колонне образовался разрыв между частями. В разрыве к броду по дошли двое: молоденький лет двадцати старшина и такая же, если не моложе, девушка-связистка в звании старший сержант. Я невольно загляделся на эту пару. Они шли по кладочке гуськом, держась за руки. Девушка шла впереди. Лица их излучали счастье, губы непроизвольно улыбались, глаза сияли. Такая любовь светилась и в ней и в нем, что даже становилось не по себе. Это ещё что? - загремел вдруг генерал-лейтенант, взглянув на пару. - Вам что здесь, бульвар. Нашли место хаханьки разводить. Ах, ты...
И он очень грязно обозвал девушку, а затем обложил тяжелым матом старшину.
Не могу забыть изумленное, искривленное в отчаянии пылающее лицо связистки и дико выпученные глаза старши ны. Девушка вырвала руку из руки спутника и побежала, неестественно размахивая руками. Старшина застыл в неу добной позе, стараясь стать смирно.
Подошедшие следом солдаты новой части увлекли с собой старшину, заполнили брод, кладочки, дорогу, зак рыв бегущую девушку.
Стыд и гнев охватили меня. Наверное, вид у меня был нехороший. Подполковник Русанов сделал шаг, закрыв меня, и, не повернув головы, вполголоса приказал:
Лейтенант, проверьте крепление прогонов к опо рам.
И я спустился под мост.
Вскоре по своей небрежности я сам стал участником неприятной истории. Во время одного из утренних прива лов я встретился с Савой Салуном, и мы с ним решили пройти немного вместе. Шли мы в колонне его 1249-го по лка. Моросил дождик, и на мне была плашпалатка. Погово рив с Салуном, я ускорил шаг, обгоняя полк. Впереди по лка в легкой пролетке ехал его командир - гвардии пол ковник. Рядом с ним сидела белокурая девушка, попавшая в полк из недавнего пополнения. Неприятно было видеть, что старший офицер на высоком посту так откровенно де монстрирует свою наложницу. Считая, что едущий ко мне спиной подполковник меня не замечает, я в нескольких шагах слева обогнал пролетку и...
Стой! - раздался сзади неистовый крик.
Я остановился и обернулся. Ко мне бежал подполков ник, размахивая кулаками.
Почему не приветствуешь?! - рявкнул он и с силой размахнулся кулаком мне в лицо. Я успел перехватить его руку у самой щеки. Если б такой удар достиг цели, то я бы долго ходил меченным.
Вы на офицера замахнулись, - выдавил я, вспом нив, что на мне плашпалатка и не видно погон.
Я держал его руки, прижав их к себе, и чувствовал, что более не могу. Подполковник был сильнее меня. Ниже ростом, он упирался головой мне в подбородок. С него капал пот, едко разило водкой и табаком. Он вырывался и, матерясь, крикнул командиру взвода автоматчиков, следовавшему за пролеткой:
- Взять его, взять его!
Лейтенант, хорошо знавший меня, не спеша подошел к нам с двумя автоматчиками, явно чувствуя себя неловко.
В этот момент с нами поравнялась обходившая колон ну слева видавшая виды фронтовая полуторка. Машина при тормозила, и молодой водитель-ефрейтор, перегнувшись через своего пассажира, крикнул мне:
Прыгай, земляк!
Я резко оттолкнул подполковника и вскочил на под ножку полуторки, уцепившись за рамку открытого стекла дверцы. Машина рывком двинулась с места, так что у меня слетела пилотка. Теперь я разглядел, с кем ехал. Пасса жиром был пожилой майор, которому эта история явно не нравилась, и он морщился.
Москвича сразу видно, - удовлетворенно сказал ефрейтор. - Ты откуда?
С Трехпрудного, - понял я его вопрос.
В Трехпрудном переулке в центральной части Москвы жил мой институтский товарищ Виктор Дженеев, и я часто бывал у него.
Товарищ майор! - радостно закричал шофер. - Да Вы знаете, что такое Трехпрудный? Это же Глазная, ТЮЗ, Маяковка, "Аквариум”, улица Горького, да все там рядом. Это же самая-самая Москва.
Чего он бросился на тебя? - обратился он ко мне и сам ответил: - Да он же пьян, за километр видно.
Тормозни, - попросил я, когда машина обходила саперный батальон. - Спасибо, друг!
Держись, земляк, - крикнул шофер. - Москвич ниг де не пропадет!
Старшина выдал мне новую пилотку, не расспрашивая о пропавшей.
На другое утро перед маршем я проходил возле штаба дивизии, где стояли в "кружок" все три командира полка. Видимо, комдив вызвал. Я четко поприветствовал их, на что двое ответили, а подполковник, участник вчерашнего происшествия, сделал вид, что не заметил меня. Продол жения у этого эпизода не было.
26-го июля мы прошли Пушкинские Горы. Здесь все свидетельствовало о недавнем бое. Ид-шее на запад шоссе между стеной Святогорского монастыря и оврагом было взорвано. Зияла огромная воронка диаметром порядка 12 м и глубиной 6-8 м. На уцелевших деревьях страшными гир ляндами висели внутренности разорванных взрывом лоша дей. Могила Пушкина была завалена грубыми досками, вок руг валялись груды камней. Мы не задерживались здесь и в этот же день достигли пункта Карманово.
С 21-го по 24-е июля батальон совершал ежедневно большие переходы, не зная пункта назначения. Люди устали. Донимала нехарактерная для этих мест жара. Все нап ряженно ждали привала, воды. В долине реки Синей, кото рую мы пересекли, стоял удушливый трупный смрад, тягос тно действующий на весь личный состав. Особенно тяжело было солдатам, которые шли в полном походном снаряже нии. Каждый нес карабин с 30 патронами в подсумках или автомат с двумя запасными дисками. На ремне, а иногда в вещмешке имелись две ручные и одна противотанковая гра наты. В парусиновой сумке, одетой через плечо, находил ся противогаз. В вещмешки хранились личные вещи, смена портянок, индивидуальный пакет и двухдневный сухой паек "НЗ" (неприкосновенный запас). Некоторые ещё несли инс трумент - большую лопату или топор. Много хлопот доста вляла шинель. Она служила солдату как пальто, плащ, ко вер, постель, даже скатерть, так что без нее ни шагу. В обозе шинель не оставляли, так как обозы отставали. Ши нель носили в виде скатки, которая делалась так: шинель расстилалась как ковер, а затем скатывалась по длинной стороне в тугой рулон, концы которого перевязывались вместе. Внешне скатка похожа на хомут. Одевалась она через плечо, существенно увеличивая нагрузку солдату. Непросто было устраивать ночлег. Обычно спали в кана вах, кюветах. Дело в том, что немецкие легкие самолеты бросали ночью кассетные бомбы вдоль дорог и обстрелива ли их из пулеметов. Саперы немедленно придумали надеж ный способ ночлега, копали щели сантиметров 80 глуби ной, на дно клали сено или лапник, накрывали эту подс тилку плашпалаткой, ложились по двое, укрываясь шинеля ми. Ночи, несмотря на жаркие дни, были холодными. Как ни следили младшие командиры, старшины, командиры взво дов, у солдат исчезали гранаты, запасные патроны, дис ки, противогазы. Таял и НЗ. Появились отстающие: кто ногу натер', у кого кровь носом пошла, кто-то распорол руку о сук. Но по незыблемому воинскому правилу после каждого привала место стоянки тщательно проверялось, чтобы не оставалось никаких следов пребывания людей. Съестных продуктов, естественно, не оставалось. Осталь ное - консервные банки и прочее - закапывалось в укром ном месте и маскировалось. Этот порядок соблюдался свя то. После ухода подразделения не оставалось никаких яв ных улик о роде войск и количестве людей.
26-го июля 377-ая СД вошла в состав 118-го стрел кового корпуса 1-ой Ударной армии. В ожидании приказа на вступление в бой дивизия вела соответствующую подго товку. Саперный батальон дислоцировался у селения Манухнава. Командиры проверяли экипировку личного состава, обращая внимание на главное: состояние оружия и шанце вого инструмента. К отсутствию гранат и НЗ не придирались. В противогазные сумки старались не заглядывать (обычно противогаз был выброшен, и в сумке лежали нехи трые солдатские пожитки).
30-го июля сделали переход к населенному пункту Крамково, имея задачу достичь 1-го августа Мисо. Однако 1-го августа сумели выйти к селению Ароти, что в 15 км восточнее Мисо. Здесь был передний край.
С 9-го июля по 1-е августа 1944 года, то есть на протяжении 24 дней 440-й отдельный саперный батальон в составе 377-ой СД совершил передислокацию от Заборовье на р. Нарве до Ароти у юго-восточной границы Эстонии, преодолев 722 км, в том числе 392 км походным порядком и 330 км по железной дороге. Пешие переходы заняли 11 дней (без дневок), составляя по 27-55 км, в среднем 36 км в день. По прямой же линии перемещение с севера на юг составило всего лишь 180 км. Коэффициент полезного действия нашей передислокации был невысок, но в это время части дивизии приняли пополнение прямо на ходу, провели некоторую подготовку личного состава, особенно новичков, к предстоящим боям.
В период передислокации изменилось мое служебное положение: к Ароти я пришел уже командиром роты. Подро бности повторного вступления в эту должность я не при поминаю.
НА СТЫКЕ ТРЕХ РЕСПУБЛИК
Кто хоть однажды видел это, Тот не забудет никогда.
М.Матусовекий
17-го июля 1944 года 3-й Прибалтийский фронт под командованием генерал-полковника И.И.Масленникова начал разгром Псковско-Островской группировки немецко-фашист ских войск и, продвинувшись к западу на 40-150 км, вы шел к исходу 31-го июля к новому оборонительному рубежу противника, известному под кодовым названием "Линия Ма- риенбург" или просто "Мариенбург".
Эта линия протягивалась на 126 км от Псковского озера на юго-запад вдоль реки Обтехи и вдоль построен ной оккупантами в 1943 году железной дороги Лийвамяэ Купрово через Изборск, Паниковичи, Лауру (Лавры), Алуксне, Ситу (20 км восточнее Гулбене). Южнее Лауры рубеж проходил по западному берегу долины р. Педедзе. Глубина этой оборонительной полосы составляла 1,5-2 км, местами вдоль шоссейных дорог 3-4 км. В систему обороны входили четыре ряда траншей, 1-2 ряда колючей проволоки, места ми противотанковые рвы и минные заграждения. Перед защитными сооружениями было создано сплошное голое прост ранство, также начиненное минами. На удобных господст вующих высотах немцы построили оборонительные узлы с хорошо налаженной системой огня.
Оборону занимала 18-я армия немецкой группы войск "Север", задачей которой было задержать, чего бы это ни стоило, советские войска, не допустив их вхождения в Прибалтийские республики. Гитлер усилил командование группы "Север", поставив 23-го июля во главе ее гене рал-полковника Ф.Шернера, известного своей твердостью, жестокостью и умением организовать сильное сопротивле ние, избегать "котлов".
Измотанные в кровопролитных наступательных боях войска 3-го Прибалтийского фронта не смогли с ходу пре одолеть рубеж "Мариенбург". По решению Ставки фронт прекратил наступление и начал десятидневную подготовку для прорыва немецкой обороны и дальнейшего продвижения в Прибалтике. Готовясь к наступлению, командование фро нтом решило одновременно провести частную операцию по преодолению линии "Мариенбург". 1-я Ударная армия полу чила задачу прорвать оборонительную полосу немцев на отрезке Лаура - Печоры. К этой задаче была привлечена взятая из подвижного отряда армии наша 377-я СД.
В 10 км к юго-западу от деревушки Ароти, где 1-го августа сосредоточились передовые части дивизии, у се ления Бабино соединялись границы трех республик: Рос сии, Латвии и Эстонии. На северо-северо-восток, неско лько восточнее Изборска, проходила граница Эстонии и РСФСР (до 16 января 1945 г.), на запад в субширотном направлении протягивалась граница между Эстонией и Лат вией, и к югу от Бабино почти меридионально располага лась граница между Латвией и Россией.
Штаб, спецслужбы, тылы дивизии разместились кило метрах в 15-20 к юго-востоку от Ароти в районе селений Лоси, Канки, Высокий Мост.
Обе роты саперного батальона достигли Ароти в се редине дня. Стояла неимоверная жара. Воздух был пропи тан вонью разлагавшихся трупов, которые похоронные ко манды не успевали убирать, назревала опасность зараже ния местности. Роте Баталова с ходу дано было задание собирать и хоронить наших погибших солдат, а трупы нем цев закапывать прямо в траншеях. Солдаты были неприспособлены к такому делу. Тут впору было одевать противо газы, но тогда было трудно дышать, глаза заливал пот. Саперы выполняли, главным образом, земляную работу: ко пали и засыпали групповые могилы.
Наша рота расположилась за позициями пехоты в рас терзанном снарядами лесу, и солдаты стали спешно окапываться, оборудовать временные укрытия в один накат.
Шедший рядом бой вызывал напряженность. Особенно нервничали новички, некоторых тошнило. Наиболее хладно кровные бойцы пытались писать письма. Это была непрос тая задача: бумагу доставали у командиров, особенно у политработников, а вот с письменными столами возникала загвоздка. Благо рядом был хутор, откуда приносили ка кие-то дощечки, табурет, приспосабливая эти предметы под письмо. Иногда умудрялись писать, положив бумагу на котелок. Младшие командиры обучали бойцов пополнения приемам разминирования. К концу дня прошли волной вра жеские самолеты, обстреляв и отбомбив наше расположе ние. Потери были небольшие - несколько раненых - так как мы хорошо окопались, а прямых попаданий не было. Опытные бойцы образно передавали к удовольствию слуша телей, как соревнуются бомбардировщики и зенитки:
- Зенитки тявкают: дай, дай, дай, а "Юнкерсы" ог рызаются: нна!
И рассказчик артистически демонстрировал, как за ливаются скороговоркой татакаюшие зенитки и как тяжело увесисто ложатся и рвутся бомбы.
Заметно было, что местность, окружавшая нас, выг лядит веселее, чем на Волхове и Нарве, и представлена слабовсхолмленной равниной, покрытой перемежающимися рощами и полями, среди которых струятся многочисленные речушки - Кудель, Вруба, Лидва и другие. Открытые места пересекаются прямыми линиями дренажных канав. Населен ные пункты расположены здесь гораздо чаше, чем на прой денной Псковщине. Это преимущественно хутора, которые местами сливаются в крупные деревни.
Против одной из таких меридионально вытянутой на протяжении более 5 км деревни Лапково с восточной сто роны шоссе Печоры - Лаура 2-го августа заняла исходную для наступления позицию наша 377-я дивизия. Против юж ной окраины Лапково между хуторами Шумки на юге и Курниеки на севере расположился 1247-ой СП, севернее его против хутора Подниеки - 1249-ый СП. Восточнее позиций этих полков в районе хуторов Нов.Печоры, Мангули, Синкери сосредоточился 1251-ый СП. Дивизия сменила здесь 608-ой полк 146-ой СД, которая явилась нашим соседом справа, а слева соседом стала 85-ая СД.
Немцы занимали Лапково, включая шоссейную и пере секающую ее под острым углом железную дорогу. Открытое пространство между нашими и немецкими позициями было занято посевами ржи, посадками картофеля. Разумеется, все это было минировано.
Наступление началось утром 3-го августа мошной ар тиллерийской подготовкой, длившейся 30 минут. Немецкая оборона представляла собой зону сплошного дыма, пыли и града обломков. Все звуки потонули в оглушительном гро ме сплошных разрывов. В это хе время на позиции немцев обрушились штурмовики ИЛ-2. Прошуршали заключительные залпы "Катюш".
Дивизия наступала двумя полками - 1247-ым и 1249- ым, имея в резерве третий - 1251-ый СП. Главная задача саперов состояла в проводке танков, сопровождавших пе хоту. Для действия приданных дивизии танков 33-го ОГТП (отдельный гвардейский танковый полк) не было простора в условиях здешней пересеченной заболоченной и залесен ной местности, нельзя было осуществить желаемый маневр.
Наша рота сопровождала 5 танков типа "ИС", придан ных 1249-му СП. С этими танками находился командир ОГТП - энергичный представительный майор. Он пригласил меня в свой танк, на что я по неопытности согласился. Саперы двух взводов расположились на броне танков. Стрелковый полк наступал на входивший ; состав Лапково хутор Подниеки. С исходной позиции у полуразрушенного каменного строения со скошенной на бок железной крышей танки пош ли сзади первого батальона полка, которым командовал капитан Запорохец. Пройдя 1,5 км, оставив позади Лапко во, батальон напоролся в лесу на минное поле. Комбат Запорожец был ранен прыгающей шариковой миной, его за меститель по строевой части В.И.Скворцов - убит. Танки обошли пехоту по лесной дороге и вырвались на открытое пространство. Здесь их встретил шквал огня, но главное, что поляна оказалась минированной. Один из танков подо рвался, остальные отошли в лес. Тут-то я понял свою ошибку - ведь я, сидя в танке, потерял связь с ротой. Да и чувствовал я себя в танке пленником. Я ничего не видел, не слышал, и болтало до рвоты. Без привычки в этой коробке было гораздо страшней, чем наверху. Каза лось, что находишься в железном гробу, где и останешь ся, как только танк подобьют или он подорвется. Было душно, жарко, тяжело было дышать, и казалось, что танк ухе горит. Выпрыгнув через верхний люк и укрываясь за гусеницей, я оглядел поле боя. На танках саперов не бы ло: естественно, когда они попали под автоматно-пулеме тный ливень, их как ветром сдуло. Однако я тут хе уви дел, что саперы ползком и перебежками во главе со взво дными командирами выходят на поляну. Я присоединился к ближайшему взводу. Мины в большинстве своем были видны, их не успели замаскировать. Мины были в деревянных кор пусах с несколькими взрывателями. Разрядить их сложное устройство на открытой местности под сплошным прицель ным огнем было невозможно. Саперы сдергивали мины "кош кой", и они взрывались. Здесь мы ухе имели потери, нопроход сделали.
Однако задержка при разминировании дала возмож ность немцам организовать огонь своих "скрипунов" - ше стиствольных минометов - по нашим танкам. Один танк по пытался выйти из зоны плотного огня, свернул в сторону и завяз в болоте. Второй загорелся. - Танки не смогли прорваться глубже первой линии-немецких траншеи. Но это было достаточно, чтобы пехота, теперь уже шедшая за та нками, начала выбивать противника из окопов. Вместе с пехотинцами дрались и саперы.
Ефрейтор Рутковский подобрал в воронке ручной пу лемет убитого нашего пулеметчика и расстреливал немцев вдоль траншей. Сколько положил? Не считал, не до этого было. Однако силы были неравны, и 1249-ый СП, понеся тяжелые потери, отошел к Лайково и попытался закрепить ся.
Такая же картина была и у 1247-го полка, который сопровождали на танках саперы роты Василия Баталова. Полк перебрался через железную дорогу и закрепился у хутора Курниеки.
Потери были в дивизии огромны, хотя по архивным данным указаны погибшими лишь 93 человека. Несколько наших танков были подбиты противотанковыми болванками, которые пробивали броню.
Продвижения почти не было. Полки отошли на исход ные позиции, эвакуировали раненых, похоронные команды убрали, где смогли, убитых. Сменяясь по очереди, пехо тинцы немного отдохнули. За ночь батальоны уплотнились, собрав вместо трех по две неполные роты.
Поутру 4-го августа все три полка двинулись на Ла нково. 1247-й СП прилагал все усилия, чтобы, обойдя Лапково, взять Шумки. В этой живописной деревне, где на ходился высокий железнодорожный мост, противник обору довал опорный узел, отсекая огнем с фланга нашу пехоту, пытавшуюся ворваться в Лапково. 1249-й СП с танками 33- го ОГТП пробился через Лапково и занял восточную опушку леса, по которой можно выйти к находящейся впереди де ревушке Пишево. Однако противник жестко контратаковал и заставил полк снова отступить к Лапково. Как сообщили пленные, немцы имели приказ держать оборону любой це ной.
На участке действий полка находилась большая ка менная дамба, ведущая через болота прямо в оборонитель ную зону немцев. По верху дамба имела отличную дорогу. Длина ее - не менее километра, но главная часть, пере секающая заболоченное, непроходимое для танков место, составляла 400-500 метров. Высота над болотом примерно 1,5 метра. Танкисты приняли дерзкое решение прорваться по дамбе прямо в глубь немецкой обороны. Командир тан кового полка собрал в лесу на подходе к дамбе группу машин - пробивной кулак. Полковые разведчики пробежали, пригнувшись, по откосу дамбы, не обнаружив каких-либо препятствий. Посмотрели дамбу и саперы. Дамба была дав няя, между камнями пробилась трава. Нигде не было сле дов минирования. И вот передовой танк - тяжелый "ИС" - на высокой скорости понесся по дамбе. Все наблюдавшие замерли. Танк уже достиг середины дамбы, когда взрыв, подобный взрыву тяжелой авиабомбы. Танк исчез клубах дыма. Когда дым рассеялся, я со своим связными бросился по откосу дамбы к танку, чтобы сразу определить возможность сделать объезд. Корпус танка остался на месте, только по всем углам треснул, и танк как бы присел, стал ниже. Башня была сорвана и улетела вперед по дамбе примерно на 75 метров. Немцы открыли по ванному танку огонь, не подпуская к нему. Мы попытались запрятаться внутрь оставшейся коробки, но оттуда пахну ло страшной смесью паленого мяса и раскаленного метал ла. Гусеницы рассыпались. Обползая танк, я увидел на камнях дамбы красный предмет - это был партийный билет одного из танкистов. Он был совершенно цел, и лишь не большое масляное пятно застыло на его поверхности. Я положил билет вместе со своим в нагрудный карман гимна стерки и по возвращении с дамбы отдал его командиру та нкового полка. Объезд мы сделать не смогли: мешал кор пус разбитого танка, висящий над ямой взрыва, да и мес то это и вся дамба находилась под сплошным огнем проти вника. Лишь позже, когда я узнал удивительную предусмо трительность немцев, стало ясно и происшествие на дам бе. Такое минирование дамбы я встретил в Курляндии в первые послевоенные дни. Немцы закладывали заряды по всей Прибалтике ещё в 1943 году. Взрывное устройство передавалось по водонепроницаемому кабелю, проложенному под водой и выведенному в надежно замаскированное сох ранное место достаточно далеко от заряда - десятки мет ров. На конце кабеля был выведен внутренний шнур, зало женный в патрон из цветного металла и заканчивающийся таким же металлическим кольцом. Достаточно было дернуть за кольцо, и происходил взрыв.
За этот день дивизия продвинулась на 2 км, потеряв ранеными 799 человек и убитыми 57 человек. Это официальные данные. Из 11 танков уцелели лишь два: 6 требовали ремонта, три - были подбиты, взорваны и сгорели, в том числе танк на дамбе. Ночью немцы вели непрерывный огонь, стараясь вызвать панику случайными попаданиями, лишить наших людей сна, затруднять передвижение. Очень трудно было с подвозом продуктов, а еще труднее было доставлять пишу в раскинутые по всем час тям саперные взвода. Главным продуктом была овсянка (овсяная крупа): овсяный суп, овсяная каша. Поутру, а нередко когда придется, каждый получал пайку хлеба 800 г - и 100 граммов водки. Водку, конечно, уничтожали сразу, а с хлебом каждый поступал по-своему: одни съе дали немедленно, другие прятали в вещмешки "на потом". Кашевары разнообразили еду сушеным картофелем и сушеным луком. Иногда бывала мясная тушенка.
Под Пишево попались трофейные продукты: в разбитых немецких бричках находили хлеб в целофане и консервы. Разбитные наши старшины доставали свежее мясо, забивая в бесхозных дворах (жители укрывались в лесах) и по улицам свиней, коз, птицу и другую живность. Был, прав да, приказ, запрещавший трогать домашних животных за исключением раненных. Но во фронтовой обстановке трудно установить состояние животного. Обычно старшина подзы вал кого-нибудь из бойцов хозвзвода и говорил:
- Смотри, Гасилов, там у зеленого заборчика свинья лежит. Она раненная, понял?! Бери с собой Алексеенко, добейте свинью и везите ее прямо на кухню.
Такие приказы исполнялись быстро и с удовольстви ем.
Походная кухня на колесах ставилась где-нибудь по ближе к воде и в укрытии: под склоном, за каменной сте ной, в роще. С готовой пищей старшина бесстрашно приез жал как можно ближе к месту боя и звал на обед, с тру дом разыскивая своих подопечных. Порой обед длился дол го - прибегали есть поодиночке.
Когда удавалось, то подкармливались сами. Основа тели дивизии - уральцы, особенно башкиры и татары - бы ли мастерами готовить "махан" - вареную конину. Прист реливали раненных или бегавших с хомутами и оглоблями немецких упитанных лошадей, вырезали куски мяса, обычно из крупа, и варили в котелках *на костре. Мясо было столь жирным, что трижды-приходилось менять закипевшую воду, чтобы можно было это мясо есть. Конечно же ника кого обеденного времени не было. В какие-то моменты во зникали перерывы в бою. Ели и днем, ели и ночью. Глав ным столовым прибором была ложка, которая порой цени лась выше автомата. Ложку хранили обычно за голенищем. Потерявший ложку был беспомощным и изрядно страдал, по ка не обзаводился новой. В большом почете были мастера, вырезавшие ложки из дерева. Спали когда удавалось, в любом месте и в любое время.
В субботу 5 августа 377-ая СД, напрягая остатки своих сил, пробилась на шоссе Печоры - Лаура. Этот ус пех был начисто перечеркнут немецкой атакой с воздуха и наземной атакой со стороны Пишево. Понеся новые потери, полки отступили на вчерашние позиции.
В этот день был ранен ординарец Василия Баталова. У него осталась сумка с письмами, фотографиями, запися ми, собранными Василием за время походной жизни, а это ни много, ни мало около трех лет войны. Ординарец не возвратился в батальон. Его судьба и судьба Баталовской сумки остались неизвестными.
В ночь на 6-е августа было предпринято общее нас тупление наших войск на данном участке фронта. Части 377-ой, 282-ой и 56-ой дивизий окружили противника в районе Лауры, и он вынужден был отступить. Лауру заняли автоматчики 282-ой СД. Наша дивизия заняла наконец де ревню Шумки и несколько близлежащих деревень - Барсучьи Ямы, Ольха, Ручьи. 1249-й СП, с которым шла наша сапер ная рота, вновь вел бой за Пишево, несколько раз пере ходившее из рук в руки. Бой продолжался весь день 6-го августа. В 14 часов полк ворвался в Пишево, но овладеть этим пунктом так и не смог. В полку осталось около 200 человек. Казалось, что израсходованы все ресурсы, что силам людей наступил предел. Однако 7 августа бой раз горелся вновь. Еще более упорный, ещё более кровопроли тный. И вновь с переменным успехом. Перед боем дивизия переукомплектовалась, уменьшив количество батальонов до одного на полк.
Саперы, как и прежде, вели совместную операцию с танкистами. В этот день взвод нашей роты под командова нием лейтенанта Уграицкого сопровождал три танка. Два были повреждены, но третий с саперами на броне достиг вражеских траншей. Саперы вели бой около 1,5 часа, пе реходя в рукопашную, и убили 25 гитлеровцев. Среди от личившихся в этом бою был рядовой Капитонов, лично зас треливший четырех немцев. Капитонов был невысок, но плотного сложения и отличался недюжинной силой. Еще до войны попал он на флот и в 1941 сражался в составе гар низона мыса Ханко (Финляндия), где был ранен и попал в плен. Из концлагеря, что располагался в Латвии, бежал. Под гимнастеркой носил он традиционную матросскую тель няшку. Был исключительно дружелюбен, но немцев ненави дел до зубовного скрежета. Когда после боя саперы соб рались вместе, тяжелодышавший с горящими глазами Капи тонов, отплевываясь, прохрипел:
- Я их буду бить до последнего вздоха.
Лейтенант Иван Уграицкий появился в батальоне сов сем недавно, уже после событий на Нарве. В армии он служил еще до войны. На кителе у него красовался единс твенный в дивизии знак "За участие в боях на озере Ха сан. 1938 г.". Бывший детдомовец из города Бийска Алтайского края, он прошел сложными жизненными дорогами. Одно время даже в шпану попал. Но нашел свое призвание в рядах Красной Армии и стал отличным офицером. Была у него замечательная способность легко приспосабливаться к любым условиям жизни. Фронтовая обстановка его не тя готила. Он отшучивался от неудобств, любил вставить крепкое словцо. Хорошо ладил с солдатами, а в бою ста новился веселым. Поругается-поругается и засмеется в самый трудный момент, поднимет у солдат дух и выполнит задачу. Любил песню: запоет, солдаты подхватят, и слыш но далеко в округе.
С невиданным ожесточением продолжался бой за Пишево, и противник вынужден был отступить. В этом бою от личились наши девушки-снайперы, перебившие десятки нем цев. Дорвавшись до окопов, девчата прикладами и даже лопатками лупили по головам ошеломленных немцев. Именно так вспоминает об этих днях Тоня Федорова. Здесь погиб ла ее подруга Лида Вихрова.
Но далее Пишево продвинуться не удалось. Дивизия застряла перед сильно укрепленным узлом обороны немцев на высоте 193.7, что у села Детятино. Этот узел не смо гли взять даже усилиями трех дивизий - 56-ой, 85-ой и 377-ой; вернее, теми силами, что остались от этих диви зий. Наша дивизия понесла такие потери, что П.А.Дятлов пишет: "У 377-ой это были в буквальном смысле последние силы". Достаточно сказать, что в 1249-ом СП осталось в строю 160 человек.
Во второй половине дня я проходил под Пишево через медпункт 1247-го полка, где раненые подвергались, по выражению медиков, первичной обработке и сортировке. На небольшой поляне, по окраине которой были поставлены санитарные палатки, раненых принимал полковой врач ка питан медслужбы Лев Галеркин - дорогой наш друг из ”Кильдыма". Я застал его на перекуре, опирающегося спиной о ствол толстой березы. Руки его в перчатках были раз ведены по сторонам. Одна из сестер раскурила ему самок рутку и вставила в зубы. Он был весь с ног до головы заляпан кровью. Черты лица заострились, был он небрит. Видна была страшная усталость.
Трое суток не отдыхает, - шепнула мне сестричка. Лев улыбался. Выплюнув цигарку, он встретил меня обыч ными шутками. Казалось, ничто не могло вывести его из равновесия.
Вот, дожил: штаны не могу расстегнуть самостоя тельно, - притворно сокрушался Галеркин. - И кормят с ложечки.
Вокруг сидели и лежали десятки раненых. Сновали санитары с носилками, подъезжали санитарные повозки.
Время от времени рядом рвались снаряды, свистели оскол ки, вздрагивала земля. Пели над головой залетавшие сюда пули. Проходили через медпункт до 600 и даже более че ловек в сутки. Трудно сказать, кому было тяжелее всех в эти такие погожие солнечные августовские дни.
8-го августа наступил перелом: 377-ая СД совместно с 85-ой СД окружили Детятино и ликвидировали опорный узел на высоте 193.7. При этом было убито более 100 не мцев. Дивизия овладела деревнями Фролкино, Самойлове и вышла к деревне Соколово. В этот день воины дивизии ис требили 540 немцев и взяли в плен 28. Именно здесь, в полосе наступления 377-ой и 85-ой дивизий 8 августа происходили главные события на 3-м Прибалтийском фрон те. Дивизии упорно пробивались сквозь оборону неистово упиравшегося противника. Линия "Мариенбург" была прор вана.
Наша рота получила задание выручить застрявший в болоте тяжелый танк "ИС". Расположив оба взвода на опу шке леса, где можно было укрыться от обстрела, я подо шел к танку. Вокруг было спокойно, бой бушевал где-то в полукилометре от нас. Я постучал по броне. Открылся ба шенный люк, и старшина-танкист жестом пригласил меня внутрь. Я принял приглашение. Танкисты просили подвести под гусеницы настил на длину танка, так, чтоб машина могла, зацепившись за бревна, выйти всей длиной гусениц на этот настил. По броне зацокали пули. Старшина приот крыл крышку люка, и в нее сейчас же чмокнула пуля. Но из танка нужно было выбираться. Я поднялся к самому ободу люка и подбросил планшетку, что была у меня на длинном крепком шнурке. В нее тотчас впилась пуля, и в этот миг я ринулся через край люка вниз головой за гу сеницу. Приземлился благополучно на все четыре конечно сти. Перебежками добрался до опушки. Отправил двух на дежных ребят в обход, чтоб они сняли немецкого снайпера - "кукушку" - стрелявшего по танку с дерева. Через нес колько минут снайпер рухнул на землю. Бойцы начали бе гом подносить к танку бревна из спиленных здесь же де ревьев. На переднем крае усилился шум и затем резко спал. Наша пехота пошла вперед. Мы не успели сделать настил, как вдруг заработал мотор, и танк без усилий самостоятельно вышел из болота и удалился. Я чуть не плакал от обиды. Выходит, танкисты явно симулировали, что застряли. Такого я ещё не встречал. Меня утешило только то, что рота не имела потерь при этой операции.
Во второй половине дня мы получили приказ влиться в состав стрелковых полков, где пехоты почти не оста лось. Роту Баталова объединили с дивизионной разведротой. Этот объединенный отряд пошел в наступление и штурмом взял один из хуторов. Немцы пытались выбить отряд, накрыв хутор огнем шестиствольных минометов. Но такой сплав, как саперы и разведчики, выбить трудно. Отряд не только удержал хутор, но сумел взять пленного, которого бегом под конвоем одного из разведчиков отправили в штаб дивизии.
В моей роте осталось всего 20 человек, в том числе 3 офицера, включая меня. Мы получили приказ закрепиться на одном из участков и держаться до прихода смены. За данный участок выглядел мирно, вокруг было тихо. Но при выходе на позицию рота попала под сильный пулеметный огонь. Шедший в 2-3 шагах позади своего командира орди нарец младшего лейтенанта Спектора Петр Ляхов был убит наповал пулей, попавшей ему в горло. Мы расположились на склоне возвышенности и стали окапываться. К нам при соединились четыре бойца, оставшиеся от стрелковой ро ты. Состояние у них было подавленное. В противополож ность саперам пехотинцы окапывались неохотно. Я не пы тался заставить их. Побеседовал с ними, объяснил, что саперы больше сохранились, потому что не стесняются ло паты. Постепенно бойцы вошли в наш коллектив. Успокои лись. Перезнакомились. Окопались.
Противник занимал позицию на другой стороне дово льно широкой ложбины метрах в 300 от нас. Оттуда звуча ли отдельные неприцельные выстрелы. Ночь прошла спокой но. Поочередно через одного спали. Поутру 9-го августа немцы начали обстрел. Какие-то странные снаряды падали вокруг нас и шипя извивались по траве, не взрываясь. Оказалось, что это были бронебойные противотанковые бо лванки. Похоже, что противник выдохся с боеприпасами.
Около 10 часов нас сменила часть 52-ой гвардейской дивизии, и рота направилась к пункту сосредоточения са перного батальона в Лауру. Уходили быстро. Уже отошли метров 300, когда я увидел, что боец Брейляну идет без оружия. Не привлекая внимания роты, я отозвал его и спросил, где карабин. Боец побледнел.
- Я оставил его в окопе, товариш лейтенант.
Предупредив командира первого взвода, что отлуча юсь, я пошел с Брейляну назад. Ох, как не хотелось идти опять под пули. Да и карабин в этих условиях можно было достать без особого труда. Но солдат должен знать, что оружие воина священно. Мы нашли карабин Брейляну и бла гополучно догнали роту.
Похуже вышло происшествие у комвзвода младшего лейтенанта Спектора. При уходе с позиции он неудачно прошел прямо перед только что установленным минометом в момент его выстрела, после чего 2 недели не слышал пра вым ухом. С горя ему и выпить не пришлось. Когда пришли в расположение, то выяснилось, что его водку выпил ка питан Колотилин, посчитавший лейтенанта убитым. Приш лось Давиду утешаться тем, что он жив.
Отдельную задачу выполнял взвод инженерной развед ки во главе с лейтенантом Рыдзиковским. Взвод, действуя как стрелковое подразделение, участвовал во взятии ху тора Фролкино. Немцев там было немного, но здорово ме шала пулеметная точка, которую, однако, немцы бросили, увидев, что наши разведчики обходят Фролкино. В хуторе освободили из погреба наших раненных бойцов и гражданс ких лиц - человек 20. В их числе были псковичи, от ко торых Рутковский узнал, что его мать, сестра и брат на ходятся на ближнем хуторе - в 3-х км от Фролкино. Обс тановка не позволила ефрейтору навестить родных. Но он знал теперь, что они живы и где находятся.
10-го августа в 5 ч. 30 м. началась мощная артил лерийская подготовка, длившаяся 45 минут. 3-й Прибал тийский фронт перешел в наступление, нанося удар в нап равлении г. Валга. В этот день полки 377-ой СД сосредо точились юго-восточнее Лауры. Саперный батальон собрал ся в самой Лауре. Победа была одержана, но радости не было. Слишком велики были утраты. По данным П.А.Дятло ва, если взять их в округленных числах, дивизия потеря ла убитыми около 500 человек и ранеными более 2000 че ловек. В строю осталось примерно 2000 человек. Дивизия уничтожила 2560 солдат и офицеров противника. Потери в саперном батальоне относительно меньшие, чем в пехоте. Наверное, главная причина этому в умении саперов быстро находить и оборудовать укрытия, окапываться.
В нашей среде осуждали действия командования диви зии, которое допустило такие потери. Ведь у нас было прекрасное пополнение из солдат, служивших на Дальнем Востоке. Все они перемололись в этой страшной мясорубке на линии "Мариенбург". Наше мнение подтверждалось быст рой сменой начальствующего состава дивизии: начальника штаба подполковника М.М.Ганелиса сменил полковник Г.И.Щепкин. Был отозван, как официально значилось в приказе, в штаб фронта командир дивизии полковник С.С.Софронов. Мы считали, что эти командиры были сняты, как неоправдавшие себя.
С 3-го по 9-е августа дивизия продвинулась на 2 км, потеряв больше половины своего состава. Медленно, тяжело, с невероятным напряжением продвигались полки дивизии в течение этих дней. За Лапково и Пишево не са лютовала нам Москва. Настолько велики были боль и го речь за гибель товарищей, за неудачное, как мы считали, сражение, что мы даже не обращали внимание на то, что такие же потери были ещё в 12 дивизиях, сражавшихся бок о бок с нами. Лишь теперь, спустя много лет, ясно види тся, что не будь решена наша частная задача по прорыву линии "Мариенбург", не было бы и столь успешного общего наступления всего фронта, начатого 10 августа 1944 го да. Наступательный порыв был бы погашен при прорыве мо щного оборонительного рубежа, и кто знает, как бы сло жились дальнейшие события. Образно говоря, группа про рыва, в которую входила наша дивизия, сыграла роль на конечника, помогающего бронебойному снаряду проникнуть, в цель - в данном случае обеспечила фронту возможность проникнуть в глубь немецкой обороны.
Многие бойцы и командиры дивизии, и нашего отдель ного саперного батальона в частности, были награждены за участие в августовских боях. Оба командира рот - Ба талов и я - были награждены орденами Отечественной вой ны 2-й степени.
ВЯИКЕ ЭМАЙЫГИ
Река раскинулась. Течет, грустит лениво И моет берега.
А.А.Блок
Обескровленная в боях на линии "Мариенбург" 377-ая СД продолжала путь на запад, двигаясь во втором эшелоне 1-ой Ударной армии. Наш отдельный саперный батальон прошел населенные пункты Пяльстры, Пустури, Кодка, Мярди, Петрикюла. Суточный переход составил 15-20 км. Этот марш не утомлял людей, которые отходили от страшной на пряженности многодневных беспрерывных боев. Спереди до носился шум войны, а мы шли по холмам среди мирных при ветливых сосен и берез. Когда пересекали возвышенность Ханья, то в открывшемся на юго-запад просвете между де ревьями увидели в обширной котловине голубую гладь озе ра, вправленную в зелень залесенных холмов. Несколько минут любовались мы с Баталовым сказочным видом. Это было одно из озер, протянувшихся цепочкой с севера на юг от озерного истока реки Педедзе через Мисо, Хино и до Алуксненского озера с островом, на котором высится замок Мариенбург, построенный Ливонским орденом в 1341 году. Вот откуда немцы взяли название для своего оборо нительного рубежа на подступах к Прибалтике - "Линия Мариенбург". Но недолгой была наша передышка на ходу. 16 августа дивизия вновь вступила в бой, выручая начав шую отходить под контратакующим натиском противника 52- ую гвардейскую стрелковую дивизию. Нашей дивизии совме стно с приданным ей 384-ым отдельным истребительным противотанковым дивизионом удалось остановить продвижениє противника. Дивизионные саперы разминировали подс тупы к селению Вана-Антсла, что в шести километрах от Антсла, и участвовали в овладении этим пунктом. Однако противник продолжал контратаковать. 18 августа 4 немец ких танка в сопровождении пехоты ворвались на кладбище, расположенное на высоком бугре у Вана-Антсла. Наш взвод инженерной разведки, как вспоминает ефрейтор Рутковский, остановил спешно отступавшую батарею 76-мм орудий и с ее помошью отбил вражескую атаку. Все четыре танка были подбиты. В течение четырех дней дивизия вела бой с переменным успехом, наши силы таяли, но 20 августа нем цы резко оторвались от нас и в районе селения Рагули мы получили небольшую передышку.
В эти дни в батальоне была собрана группа поиска за "языком". Чье это было решение, можно только предпо лагать. Приказ был от командира батальона майора Исае ва. Группа состояла из пяти человек, в числе которых были старший сержант Мозокин - командир группы - рядо вые Капитонов, Гасилов и еще двое, фамилии которых ни я, ни Мозокин не можем вспомнить. Все пятеро шли на по иск добровольно. Капитонов, тот самый, что так славно отличился при прорыве линии "Мариенбург", свято выпол нял свою клятву бить немцев до последнего вздоха. Свое образным солдатом был Гасилов. Лет ему было около 25. По виду он напоминал цыгана: смуглый, с густым черным волосом и черными глазами, таившими хитринку. Некоторое время был он в хозвзводе в качестве сапожника, а затем - ординарцем у Баталова. В дальнейшем он проявил незау рядную храбрость и солдатскую смекалку, был хорошо наг ражден. Поскольку в большинстве своем эти люди были из моей роты, то мне довелось заняться проведением этой операции. Времени для необходимого наблюдения не было, и на поиск пошли вечером, после недолгого осмотра в би нокль немецких позиций. Некоторые сведения нам сообщили артиллерийские наблюдатели из дивизиона пушек калибра 122-мм. У немцев был промежуточный рубеж - по сути одна линия траншей, но достаточно укрепленная и обеспеченная огнем. Наша пехота успела окопаться.
С артиллеристами мы договорились, что по нашему ракетному сигналу они накроют немецкую позицию своим огнем. Пушки эти - 122-мм - стреляли очень точно, часто снаряды ложились прямо в окопы.
Когда разведчики подползли совсем близко к немец кой траншее, оттуда полетели гранаты, одна из которых попала ползшему впереди Капитонову прямо под грудь и взорвалась, что ясно видел находившийся вблизи Гасилов. Обнаруженные разведчики начали отходить. Мозокин дал ракету, и артиллеристы открыли огонь. Немцы не отвечали. Разведчики спрыгнули в свою траншею, и Гасилов со общил, что Капитонов убит наповал. В это время из нейт ралки послышался совершенно внятный крик:
Помогите! Колька, Мозокин!
Это кричал Капитонов. Мозокин мгновенно оказался на бруствере и побежал на зов. За ним и остальные. Нем цы молчали. Капитонов медленно шел навстречу, поддержи вая вываливающиеся внутренности. Через несколько минут его принесли. Наш фельдшер стал перевязывать Капитонова и попросил зачем-то фуфайку. Раненый не стонал, но про сил пить.
Ни в коем случае, - строго сказал фельдшер.
Вскоре пришла подвода, и Капитонова отправили в санчасть.
Как его состояние? Есть надежда? - спросил я у фельдшера.
У него ничего не осталось, весь живот вырван до позвоночника. Чтоб перевязать, пришлось наложить фуфай ку.
Могучая натура Капитонова ещё держала жизнь двое суток, причем, как сообщили из полевого госпиталя, он был при памяти. Ну, как здесь не вспомнить: "Да, были люди в наше время...". Такие люди делали победу.
21 августа в командование дивизией вступил полков ник Тимофей Дмитриевич Дудоров. Прибыло и долгожданное пополнение дивизии в количестве 1700 человек, что не восполняло наши потери, но все же мы вновь становились боевым соединением. Несколько дней шло интенсивное обу чение новичков, пополнение частей оружием, боеприпасами и снаряжением.
Время от времени нас навешали немецкие самолеты, подвергая боевому крещению прибывших воинов.
Нашей роте не пришлось заниматься подготовкой. По утру меня вызвал комбат Исаев. Он был изрядно пьян.
Бери роту и отправляйся в штаб дивизии. Если спросят обо мне, скажи, что болею.
Из этого я понял, что в штадив вызывали именно его - командира части. Так оно и было. Штадив я нашел в трех километрах от расположения нашего батальона на опушке густого лесочка. Начальника штаба полковника Ще пкина я застал у передвижной радиостанции. Сначала выг лянула радистка, осведомившаяся, кто пришел, затем вы шел сам полковник. Он выглядел очень усталым, лицо было желтым, и я подумал, что у него больная печень. Он ни чего не спросил о комбате и велел мне строить КП. Я по просил указать место. Полковник повел нас через поляну в небольшую круглую рощу и показал место вблизи опушки.
Через два часа доложите о готовности, - приказал полковник.
Я робко осведомился о размерах укрытия и его отделке.
- Это Вы сами обязаны начштаба.
С младшим лейтенантом ли место под блиндаж и ход сообщения, взвода расставили так, чтоб они часто сменялись и рабо та шла бы безостановочно в напряженном ритме. Второй взвод занялся заготовкой бревен и жердей для перекры тия. Сразу возникли трудности. Пришлось вырубать много численные корни. Это бы ещё полбеды. Но нас начали обс треливать немецкие автоматчики, и вблизи разорвались несколько мин. Пришлось послать взвод для отражения группы автоматчиков и подавления минометного расчета. Я начал волноваться. Работа все время прерывалась, и ста ло, сомнительно, что мы уложимся в отведенные нам часа.
В это время ко мне подошел связной и передал приказание немедленно явиться к командиру дивизии. Связной повел меня не к радиостанции, где я уже был, а к группе тесно растущих берез, в тени которых на краю небольшой свежевырытой щели стояли двое: полковник Шепкин и рядом с ним мужчина лет тридцати пяти в ладно облегавшей его крепкую фигуру фуфайке без погон. По командирской фура жке я догадался, что это новый комдив, и представился.
Что Вы делаете? - спросил он.
Строю Вам КП, товарищ полковник, метрах в ста отсюда. Но приходится отбиваться от автоматчиков, и ме шает минометный обстрел. Уже есть раненые, и работа то рмозится.
Пойдемте, - сказал полковник, и мы быстро пошли в рощу. Бегло взглянув на наше деяние, он жестом приг ласил меня следовать за собой, и мы вышли на опушку.
Видите канаву? - спросил полковник, указывая на большую дренажную канаву, пересекающую поляну между ро щами на протяжении метров трехсот. - Вот посредине по ляны, используя канаву, сделайте блиндаж с амбразурой для наблюдения и перекрытием в один накат от осколков. Хорошо замаскируйте. Работайте так, чтоб вас не видно было.
Как? - удивился я, - КП прямо на открытом месте?
А как Вы думаете, лейтенант: придет противнику в голову искать наш командный пункт на совершенно голой поляне? Конечно, нет. Он станет искать КП именно в том месте, где вы сейчас роете.
Но ведь к Вам будет приходить много людей и де маскировать КП. Правильно. Вот вы построите блиндаж, и Ваши люди перекроют канаву с двух сторон и никого не пропустят. Кому нужно - будет звонить, и я укажу, кого пропустить. Только так и можно будет решать боевую задачу. Вы ведь имеете инженерное образование. Могли бы и сами догада ться, где нужно строить КП, - с мягким укором закончил полковник Дудоров.
Уши у меня горели. Было стыдно, и я стал ссылаться на указание начальника штаба, на что полковник ничего не ответил и ушел. Я проникся глубоким уважением к но вому комдиву. Еще никто из командиров не разговаривал со мной так просто и логично. Полковник Дудоров добавил то, чего мне постоянно не хватало: смелости и самостоя тельности решения.
С заданием рота справились в срок. Я поставил ох рану по концам канавы - теперь уже хода сообщения. Вскоре на охране КП нас сменили автоматчики дивизионной роты, и мы возвратились в свое расположение.
Здесь меня ожидала очередная неприятность. Комбат запил крепко, но не успокаивался. Приказал мне взорвать водонапорную башню в полосе немецкой обороны. Видя мою нерешительность, добавил, что это приказ комдива, из чего я понял, что это его буйная фантазия.
В ночь я вышел с группой подрывников в указанное место. Ширина нейтралки здесь составляла около 100 мет ров. Водонапорная' башня находилась прямо в линии немец ких окопов. Она была глуха и нема и никакого значения для немецкой обороны не имела. Наблюдательный пункт на ней установить было нельзя, так как он был бы немедлен но уничтожен нашими артиллеристами. Я пошел на батарею 122-мм пушек. Командир батареи удивился и сказал, что достаточно одного снаряда, чтоб снести башню, но он не видит в этом смысла.
- Как бы немцы сами ее не взорвали при отходе, -добавил он.
Саперам подойти с зарядом к башне по открытой ней тралке, просматриваемой и простреливаемой немцами, было невозможно. Операция принесла бы только ничем неоправ данные потери. И я увел своих бойцов.
Поутру следующего дня немцы спешно оставили этот участок, опасаясь окружения, а башня так и осталась на своем месте. О ней никто не вспомнил.
Дивизия все еще была не укомплектована и не готова для серьезных операций. Но в ночь на 30 августа части получили приказ на боевой марш в тыл противника. Шли очень ходко, но скрытно: без разговоров, без курения. На рассвете, пройдя более 40 км, наша пехота в походной колонне вышла на шоссе, по которому спокойно катил немецкий обоз. Стрелковый батальон головного полка разве рнулся в обе стороны по шоссе, разоружив и пленив неме цких обозников. Дивизия перешла шоссе и заняла ряд на селенных пунктов. Наш саперный батальон остановился на мызе Лотта.
Этот ночной рейд являлся смелой и талантливой опе рацией полковника Дудорова. Дивизия без потерь вышла в тыл противника, вызвав у него настоящую панику. Немцы не просто отступали, они бежали под угрозой окружения. Продвижение наших войск на этом участке фронта приобре ло характер стремительного броска, по крайней мере, на 40 км. Однако дальнейшее наступление 1-ой УА, в которую входила наша дивизия, достигшей реки Вяйке Эмайыги вблизи города Валга, было приостановлено мощным загра дительным огнем артиллерии и минометов противника. Здесь у немцев была оборудована очередная оборонитель ная полоса "Валга", с помощью которой они пытались ос тановить наступление наших войск в Прибалтике.
Директивой Ставки 3-й Прибалтийский фронт перешел к временной обороне и подготовке Рижской наступательной операции. Первым звеном в этой операции было преодоле ние рубежа "Валга", который состоял из двух траншей по лного профиля, ДЗОТов, пулеметных гнезд. Каменные стро ения в полосе обороны были оборудованы под пулеметные и минометные точки. Дороги были перекрыты лесными завала ми. Перед оборонительной полосой простиралась естест венная преграда - долина реки Вяйке Эмайыги. Ширина ре ки 25-35 метров, глубина 1-5 метров. Правый берег, за нятый нашими войсками, обрывистый, высотой 3-5 метров, залесенный. Левый берег низменный, открытый на расстоя нии до 100 метров от воды, местами заболоченный, весь простреливаемый перекрестным огнем.
Вяйке Эмайыги берет начало с возвышенности Отепя (вытекает из озера Пюхаярв), что расположена в 40 км к северо-востоку от г. Валги, течет на юго-запад и, не доходя 10 км до Валги, делает полукольцо, меняя течение на северо-западное, и через 50 км впадает в озеро Выртсьярве. Вяйке - маленькая, Эма - мама, Йыги - река. Вяйке Эмайыги - это река Маленькая Мама. Спокойная, ти хая, сонливо течет она среди высоких сосен, мохнатых елей, кудрявых берез и осин. На заболоченных полянах ее берегов растет вереск и калужница. Покоем дышит долина Маленькой Мамы. Именно здесь произошли бои, которые бы ли "одними из самых напряженных и кровопролитных за всю историю армии" (Г.И.Бердников, "Первая Ударная", 1988).
В эти дни, когда мы вышли на берег Вяйке Эмайыги, северо-восточнее г. Валги, ко мне пришла большая ра дость. Нина Карасева сообщила, что ей удалось разыскать моих родных в освобожденной 10 апреля Одессе. В немед ленном ответе я ей писал: "Наверное, сегодня самый сча стливый день за период моей военной жизни. Из твоей от крытки неясно мне, как ты узнала о моей семье. Думаю, что твое сообщение бесспорно. Я на радостях послал, в Одессу все, что можно: всякие справки, и перевод, и ат тестат, и два письма... Готовлюсь к бою. Пишу письмо на веранде роскошного особняка, владелец которого бежал с немцами. Я здесь нашел редкую литературу на русском языке".
Писал я в селении Уникюла в доме, где ^расположи лась наша рота. Литературу, которую я нашел, читать бы ло некогда, удалось лишь посмотреть иллюстрации в жур нале "Нива" за 1914-1916 годы "о той войне" - Первой мировой.
Саперному батальону была поставлена задача обеспе чить переправу пехоты и средней артиллерии через Вяйке Эмайыги. Для решения задачи нужно было выбрать место переправы и определить вид самой переправы (мост, пон тоны). Разведчики первого взвода помогли установить си стему обороны противника на участке против позиции 377- ой СД и обследовали речную долину. Они установили, что против нас обороняется та же дивизия, что противостояла нам на линии "Мариенбург" и ещё ранее на Нарве. Немец кое командование старалось ставить против наших дивизий те свои дивизии, что уже знали нас. После детальной ре когносцировки выбрали место переправы - устье небольшо го, длиной около ста метров, ложка. Ложок, глубиной до 4 м и шириной 15-20 метров поверху, круто изгибался в середине, что позволяло укрыться от ружейно-пулеметного огня. Устье закрывали кусты. Сам ложок - заросший, за лесенный, как и окружающая местность - был невидим для противника, и в нем можно было скрытно сосредоточить переправочную технику и разместить людей.
Чтобы решить, какими средствами организовать пере праву, нужно было промерить реку поперек - составить ее профиль. За эту задачу взялся командир взвода младший лейтенант Спектор. Он придумал простое приспособление. Из ровных длинных жердей был связан прут длиной более 30 метров, на котором через каждые два метра были сде ланы зарубки. К головной части прута прикрепили сухое бревнышко-поплавок, скобу и веревочную оттяжку для уде ржания прута от разворота течением. Через скобу пропус тили канат с узлами через каждый метр и грузом на кон це. Ночью это устройство саперы вынесли на берег к мес ту предполагаемой переправы. Младший лейтенант Спектор, выдвигая прут на два метра, подтягивал груз к скобе, затем спускал его на грунт, считая узлы на канате, определял на ощупь и записывал глубину, а его помощник сержант Покотило, находясь в нескольких метрах вверх по течению, удерживал за оттяжку прут на траверзе. Таким образом, в ночное время, не переправляясь через реку, быстро, точно и без потерь саперы установили профиль реки - линию поверхности дна - с. глубиной до 4 м и ши рину реки в данном месте 28 м. Кроме Спектора попереч ный профиль реки измерили наши разведчики Мозокин и Рутковский, так что данные о реке были достаточно надеж ными. Было принято решение осуществить переправу на по нтонах.
Постройку понтонов начали с нуля: не было необхо димых материалов и инструментов, а главное, у нас не было опыта постройки подобной переправы. Все собирали в окрестных хуторах. Часть досок изготовляли сами, распу ская найденные бревна и столбы продольными пилами. Сво ими же силами стали ковать скобы для крепления. Проект понтонного моста, предложенный дивизионным инженером подполковником Русановым, уточняли и детализировали всем составом батальона от плотника Симонова до комба та. Главная нагрузка легла на командиров рот и взводов. За семь дней вдохновенного творческого труда была под готовлена переправа через Вяйке Эмайыги: сделаны понто ны, прогоны, настил и другие детали наплавного моста. Испытание и тренировку провели на близлежащем небольшом озере.
Как-то на перекуре Ефрем Иванович Русанов спросил нас - молодых офицеров:
- Знаете ли вы, какое памятное место находится во зле нас? - Мы не знали. - На берегу Вяйке Эмайыги нахо дится мавзолей прославленного русского полководца Барклая-де-Толли.
Увы, увидеть мавзолей нам тогда не удалось. Трое - Баталов, Рутковский и я - посетили мавзолей 42 года спустя в сентябре 1986 года. Рядом с мавзолеем теперь стоит четырехугольный памятник из красного гранита шес тистам нашим воинам, погибшим при взятии Валги.
Одновременно подготавливалась исходная позиция для наведения переправы в кривом ложке. На приустьевом пер пендикулярном к реке отрезке ложка, на его склонах вы копали неглубокие гнезда для понтонов. В глубине ложка за его крутым поворотом оборудовали укрытия для людей: щели и небольшую землянку для офицеров. Справа от устья ложка на бровке обрыва к реке на высоте четырех метров от уреза воды взвод инженерной разведки отрыл окопы по лного профиля и устроил наблюдательный пункт. Метрах в 50 в тыл от офицерской землянки уже за пределами собст венно ложка слева от него оборудовали КП командиру батальона.
Чем ближе подходил срок наступления, тем больше наполнялись окрестные леса людьми и техникой.
В эти дни из моей роты исчезли два бойца. Бойцы эти попали в батальон ещё на Нарве и относились к наде жному костяку роты. Оба в лучшем возрасте - около 30 лет. Не верилось, что они дезертировали, но никто их не видел убитыми или раненными. Однажды проходил я к месту заготовки деталей для понтонов по дороге, вдоль которой остановилось на привал какое-то подразделение. Люди ку чно сидели вдоль кювета. Вдруг поднялись два бойца:
Здравия желаем, товарищ лейтенант!
Это были мои пропавшие бойцы.
Мучаемся, что ушли, - сказал один из них, - ду маем, что Вам за нас досталось. Но мы не дезертиры. За писали нас в пехоту - мы сказали, что отбились от час ти. А от вас ушли, потому что невмоготу саперная жизнь, слишком уж тяжело.
Что же теперь нас, под трибунал? - подавленно спросил второй боец.
Где ваш командир взвода? - спросил я. - Ведите к нему.
Тут я познакомился с молоденьким младшим лейтенан том, и мы сразу поняли друг друга. "Дезертиров" своих я забрал, и они ещё долго и успешно служили в саперах. Этот случай - яркий пример того, как горек хлеб сапера.
Каждую ночь разведчики ходили за "языком", переп равляясь через Вяйке Эмайыги. В ночь на 14 сентября пе ред самым наступлением на Валгу с дивизионной разведкой на поиск отправился ефрейтор Рутковский, делавший про ходы в минных полях и проволочных заграждениях против ника. Этой ночью берега сковал первый заморозок. Обле денелая трава и схваченные ледком лужицы хрустели под ногами. Скрытно подойти к немецким окопам и взять "язы ка" не удалось. При возвращении оказалось, что лодка, в которой переправлялись разведчики, пробита и затонула. Пришлось Рутковскому переплывать студеную речку и посы лать за разведчиками другую лодку. Растерли хлопца вод кой, а утром он уже был готов к бою.
На рассвете 14 сентября батальон занял боевую по зицию в кривом ложке. В офицерской землянке нас собра лось четверо. Мы сидели по двое с двух сторон за грубо сколоченным столиком. Вход с тыльной стороны был просто проемом без дверей. Против входа в двух метрах стояла невысокая сосна. Ожидая артподготовку, мы играли в пре феранс. Карты сдавал лейтенант Рыдзиковский, находив шийся у дверного проема. В этот момент в сосну, что у входа, на высоте около метра над землей попала мина. От взрыва дерево переломилось, а осколки веером прошли нал нами, впиваясь в бревна наката. Осколком срезало клок волос с пышной шевелюры Рыдзиковского. Но лейтенант продолжал сдавать карты, как будто ничего не произошло. Самообладание его было поразительно до неправдоподобия. На происшествие никто внешне не реагировал.
В 9 часов на участке прорыва нашей 1-ой Ударной армии и соседней 67-ой армии длиной 21 километр на не мецкие позиции обрушился мощный удар. Огневой вал кру шил и выжигал оборону противника в течение часа. В 10 часов на мгновение наступила оглушительная тишина, и сразу же началась атака. Саперы во главе с офицерами бегом ("понтонным шагом" по-саперному) вынесли первые два понтона к берегу. Но с левой стороны реки ударил длинной очередью пулемет. От первого понтона полетели щепки, один сержант был ранен в голову и в живот, у бойца отрубило палец. Ранен был ефрейтор Рутковский. Он вспоминает:
Я боли не почувствовал, только сильный удар, как бревном ударило. Вторая очередь меня не задела, и я вскочил в ближайший окоп. Сам добрался до землянки са нинструктора и там потерял сознание. Очнулся, когда пе ревязывали. Пуля прошла через предплечье правой руки, другая - через левое бедро, а разрывная - в грудь.
Выше и ниже по течению пехота начала переправлять ся на лодках, плотиках и по штурмовым мостикам. Стре лять наша артиллерия уже не могла, чтоб не задеть сво их. Несколько раз мы пытались вынести понтоны, но пуле мет на той стороне оживал и точно бил по цели. От ком бата прибежал связной:
Приказ командира дивизии подавить точку своими силами, - выпалил он.
Я бросился к первому взводу и передал приказ Рыдзиковскому.
За мной, - властно скомандовал лейтенант, первым выскочил на бруствер и прыгнул с четырехметровой кручи в воду. Все девять саперов его взвода последовали за ним. Некоторые из них были ранены, не достигнув проти воположного берега. Рыдзиковский и трое с ним бросились правее, где ближе к берегу подходил лес. В обход по ле су подбежали к пулеметной точке с тыла. Только двое Рыдзиковский и его помощник старший сержант Мозокин достигли цели. За пулеметом, скованные цепью, лежали два штрафника-австрийца. Пулемет замолк, и ожила речная долина. В считанные минуты был наведен понтонный мост, по которому устремилась пехота, покатила полковая ар тиллерия. В некоторых понтонах через пробоины начала проникать вода. Но голь на выдумки хитра. Мы стали жечь дымовые шашки и их горячей смолоподобной начинкой зама зывать отверстия. Получилось весьма приемлемо.
Рыдзиковский и Мозокин привели пленных. На мост выбежала медсестра - пухленькая миловидная блондинка.
За что погубили ребят?! - кричала она и, мате рясь, била пленных своей туго набитой сумкой. По лицу ее катились слезы. Пленные уклонялись от ударов, стара ясь скорее пройти.
К переправе подъехали два всадника: командир и на чальник штаба дивизии. Я отрапортовал.
Кто подавил пулемет? - спросил комдив.
Лейтенант Рыдзиковский со своим взводом, товарищ полковник, - ответил я.
Немедленно напишите реляцию на награждение лей тенанта Рыдзиковского орденом Отечественной войны 1-ой степени, - приказал комдив.
Продвижение наших войск в первый день прорыва было небольшим. Пожалуй, 377-я СД выглядела предпочтитель ней, чем другие соединения. Она продвинулась на 2,5-3 км.
На переправе в качестве ее коменданта остался комроты Василий Баталов. Он следил за исправностью моста и порядком передвижения по нему. В течение дня Баталов изучил и хорошо запомнил окружающую местность. Примерно в полукилометре от наведенного нами моста ниже по тече нию виднелись остатки взорванного немцами каменного мо ста. Это был мост на дороге, ведущей от имения Барклая- де-Толли Йыгевесте к Валге.
Хорошо запомнившаяся ситуация помогла Баталову че рез много лет отыскать место форсирования Вяйке Эмайыги нашей дивизией.
Два взвода моей роты получили задания на сопровож дение стрелковых полков. Лейтенанта Рыдзиковского с единственным оставшимся в его взводе невредимым старшим сержантом Мозокиным забрал в свое распоряжение комбат Исаев.
Вместе с замкомбатом капитаном Мелентьевым мы отп равились в селение, куда должен был переместиться штаб саперного батальона. Вечерело, когда мы добрались к ме сту и заняли выбранную нашими ординарцами чистую земля нку, где, судя по лекарственному запаху, была аптека или перевязочный пункт. Малая по площади землянка имела высоту не менее трех метров и была врыта в склон холма наподобие встроенного шкафа. В ней размешались одномес тные нары в три яруса. Верхняя полка уже терялась в по лутьме сумерек. Мы сели за стол у небольшого окна, из которого проникал достаточный для ужина свет. Казалось, что после тяжелого дня появилась возможность спокойнопоесть. Мы молча выпили свои стограммовки и кончали за кусывать, когда вдруг что-то зашуршало и какой-то боль шой предмет с грохотом упал между нами, закрыв весь стол. Это был человек. Когда мы выбрались из-за стола, то увидели, что на нем лежал рослый немецкий солдат. Он был мертв, но ещё не остыл. Видимо, последним судорож ным движением он скатился с верхних нар. Ушли мы из этого пристанища буквально не солоно хлебавши. И вновь наука. Мы слепо доверились своим ординарцам и не удосу жились осмотреть землянку. Ведь могло быть много хуже.
В ночь подъехал капитан Пясковский со своей штаб ной кибиткой, и мы узнали, что погиб лейтенант Рыдзико вский. Об обстоятельствах его гибели я помню из расска за Исаева, и много позже об этом происшествии поведал мне Николай Никонович Мозокин. Их сообщения несколько различаются, но факты совпадают. Втроем - Исаев, Рыдзи ковский и Мозокин - отправились за "трофеями". Комбату зачем-то понадобился велосипед. Шли они по оставленным немецким позициям и на одной из полян наткнулись на окопы, занятые немцами. Наверное, это была группа, не получившая приказ на отход.
Рус, сдавайся, ком герр, давай, давай, - кричали немцы и призывно махали руками.
Рыдзиковский был выше своих спутников, на плечах у него висела широкая плащпалатка.
Я сейчас поговорю с ними, - вполголоса сказал он, не поворачивая головы, - а вы броском назад в лес, иначе нам не уйти.
Рыдзиковский зычным голосом что-то закричал на не мецком языке, которым он неплохо владел, и при этом ра спахнул плашпалатку. Под этим прикрытием Исаев и Мозо кин сумели скрыться в лесу, а сам Рыдзиковский не ус пел. Он был сражен пулеметной очередью наповал.
Жертва эта была глубоко обидной. Выйти невредимым из труднейшего боя и так неожиданно нарваться на смерть. Прошло много лет, но это событие не тускнеет, не дает покоя.
Оставив оборону на Вяйке Эмайыги, противник ожес точенно сопротивлялся на подступах к городу Валге, где соединяются железные дороги на Ригу, Тарту и Псков. С 14 по 19 сентября части дивизии шаг за шагом по 3-5 ки лометров в день теснили немцев, обходя Валгу с северо- запада. 19 сентября после сильной артподготовки была взята станция Валга, затем форсирована небольшая речка Педелэ и занята западная часть города, уже относящаяся к Латвии и называемая Валка. Вечером Москва салютовала освободителям Валги. Наша дивизия в числе других полу чила наименование Валгинской. Каждому из участников боев за Валгу была вручена по приказу Верховного Главно командующего Маршала Советского Союза Сталина "Благода рность за отличные боевые действия при овладении горо дом и крупным железнодорожным узлом Валга - мощным опо рным пунктом обороны в южной части Эстонии".
Вспоминая о боях за Валгу через 40 лет при встрече с Н.Н.Мозокиным в Ленинграде, я написал о самом впечат ляющем, о подвиге 1-го взвода - взвода инженерной раз ведки:
Семь раз пыталась рота
Понтоны сбросить в воду.
Семь раз под пулеметом
Ложилась наземь рота.
И нужно вражьей точке
Поставить было точку.
Поднялся взвод. Бросок.
Из-под сапог - песок,
Не добежать до брода,
Все с кручи - в воду.
Перемахнули они мигом
За речку Вяйке Эмайыги.
И пулеметный лай зачах.
Два смертника в цепях
Лежали за щитом,
Подняли руки. И потом
Полки взметнулися в рывке,
А взвод... остался на песке.
В глазах у пленных страх.
Их била сумкой медсестра,
Давясь слезами, матом...
"За что погублены ребята?!"
Я помню подвиг ваш высокий,
И Рыдзиковский, и Мозокин,
И все ребята остальные,
Бойцы-разведчики лихие.
Да было жарко,
Но взята Валка.
РИЖСКИЙ ЗАЛИВ
Переправа, переправа!
Пушки бьют в кромешной мгле. Бой идет святой и правый, Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле.
А.Твардовский
Оставив Валгу, немецкие войска упорно сопротивля лись, не допуская выхода наших войск к Риге. Но фронт продолжал наступление. 377-я СД непрерывно атаковала противника, продвигаясь по 3-7 км в сутки.
Дивизионные саперы по-прежнему сопровождали стрел ковые полки, имея главной задачей разборку лесных зава лов, сложность которой заключалась в том, что завалы были часто минированы, обстреливались снайперами. С 16 по 20 сентября мы прошли через населенные пункты Аусти, Доку, Саре. Саперам приходилось вместе со стрелками вы бивать противника из селений, вступать в перестрелку.
20-23 сентября сопротивление немцев было сломлено во всей полосе действий 3-го Прибалтийского фронта, и они начали спешно отходить, опасаясь окружения.
377-я СД заняла 20 сентября после ожесточенного боя селение Омули и устремилась за буквально бежавшим врагом. В эти дни саперный батальон был на боевом марше и лишь в нескольких местах восстанавливал мосты. Пере ходы были суворовские: 22-го сентября от Омули до Чумпи - 33 км, 24-го от Чумпи до Рутте - 41 км, 25-го от Рут- те до Поциемс - 40 км.
Однажды на марше к нам подъехал полковник Тесля и приказал мне навести порядок в недалеко расположенном селении. Там была пивоварня, о чем мгновенно стало из вестно, и многие солдаты устремились туда. Я быстро, почти бегом, направился к селению с двумя бойцами. Но мы опоздали. Возле двух огромных - высотой более двух метров и такого же диаметра - открытых чанов дежурил лейтенант с отделением пехоты и с расчетом ПТР (проти вотанковое ружье). Они расстреляли чаны, и из пулевых отверстий фонтанировало пиво. Резкий пивной дух распро странялся довольно далеко, на сотни метров.
- Понимаешь, - рассказал лейтенант, - славяне гре бли пиво чем попало - котелками, флягами, пилотками, пригоршнями, а потом стали доставать пиво по трое: двое держат третьего, который перегнувшись через край чана черпал пиво. Одного уронили, и он захлебнулся.
Я с тоской подумал: ведь получит мать похоронку, что сын погиб смертью храбрых.
Наша рота следовала в авангарде в составе передо вого отряда дивизии, обеспечивая переправы и разминиро вание. 26 сентября отряд вошел в город Лимбажи. Сделан был ещё один мощный натиск, и части дивизии вышли на берег Рижского залива. 27 сентября 1249-ый СП занял приморское селение Скулте. Дальнейшее продвижение наших войск было задержано противником, который укрепился на очередном оборонительном рубеже "Сигулда".
Наш 440-ой отдельный саперный батальон обосновался в Скулте. Здесь, на побережье, пришла к нам прибалтийс кая осень. Все чаше стали пробегать серые, вызывающие дрожь дожди. Отсырели ночи. Кололись по утрам пронизы вающие ветерки. В долинах туманило. Пошли в ход плащпалатки и шинели.
Дивизия по сути выполняла роль укрепрайона, удер живая побережье на протяжении 50 км от Салацгрива на севере до Скулте на юге. По морю ещё ходили довольно нагло, как у себя дома, немецкие тяжелые крейсера "Лютцов", "Принц Ойген" и "Адмирал Шеер". Они базировались на военно-морской базе, расположенной на полуострове Сырве (южная оконечность эстонского острова Саарема). Полуостров удалось освободить лишь 24 ноября, то есть почти полтора месяца спустя после освобождения крупных портов Риги и Клайпеды (Мемель). Немецкие пираты неред ко делали огневые налеты из тяжелых орудий на наши по зиции и пытались высаживать десанты.
Саперы действовали повзводно, главным образом, вблизи Скулте - в направлении к Риге. Разминировали не мецкие заграждения, помогали разведчикам проникать в оборону противника. Операции велись в 4-5 км от Скулте у населенных пунктов Свинти, Калнис, Нейбеде.
Возвращаясь вечером из одного взвода, я попал в зону обстрела с моря, который вел крупнокалиберными снарядами немецкий корабль, видимо, тяжелый крейсер. Поняв, что попал в "вилку", я бросился ничком в какую- то ямку, наверное, окопчик - лежа. В это мгновенье кто- то навалился на меня, тяжело дыша и прижимаясь ко мне всем телом. Землю тяжело тряхнуло. От громового взрыва заложило уши. Вокруг и над головой остро визжали оскол ки, рассекая воздух и срезая ветки. Сыпались подобно крупному граду с гулким грохотом комки земли.
Крейсер перенес огонь далее от берега в глубь рас положения дивизии. Я попробовал подняться. От лежащего сверху едко воняло. Обозленный, я с большим трудом выб рался из-под него. Все возмущение мое пропало, когда я увидел полулежащего скорчившегося на боку совсем моло денького бойца, испугавшегося так, что у него лицо с расширенными от ужаса глазами даже в вечерней полутьме казалось белой маской.
Давай отсюда побыстрей и не забудь привести себя в порядок. Бегом, бегом, - подстегнул я его и сам не задержался.
В роте в это время было три взвода, из которых ка ждый выполнял свое задание. Мне приходилось находиться в непрерывном движении между ними, и комбат выделил мне пролетку с мирной резвой кобылкой-монголкой. Возвраща ясь от разведчиков из взвода лейтенанта Уграицкого, я заметил сворот в медсанбат и, не раздумывая, завернул туда. В глубине парка у крыльца большого здания, заня того дивизионной медициной, я увидел Шуру Вырину.
Привет, Шура, - окликнул я ее. - Не забыла ли ты, что я твой подопечный, тебе доверенный, - намекнул я. на прощальный разговор с Леной.
Я готова, - ответила она, улыбаясь.
Экипаж подан, - указал я на пролетку.
Подожди мгновение, о мой рыцарь, - церемонно по клонилась она и быстро пошла в здание.
Через несколько минут мы поехали ко мне в Скулте. Признаюсь, что я никак не рассчитывал на такой успех и напряженно думал, как организовать встречу.
Квартировал я в спальной комнате богатого дома, который мы называли помещичьим. Здесь осталось трюмо и огромная кровать - предметы, которые несподручно было вынести. Один из углов спальни был закрыт треугольным шкафом, опиравшимся на две смежные стены. Велико было мое удивление, когда я открыл "шкаф" - это была убор ная. С комфортом жила помещица.
Стараниями Вани Брылева удалось собрать немудрый ужин и угостить Шуру.
Перед рассветом я был поднят по тревоге: объявили, что выступаем. Я отправился в штаб и узнал, что перед вижение начнется через два часа. Испросив разрешения отлучиться, на что в батальоне, когда речь шла о женщи не, не отказывали, я отвез Шуру в медсанбат, где также суетились со сборами. С этого свидания начались наши встречи с Шурой. Они были просты и безоблачны, без объ яснений. Не вызывали волнений и тревог. Мы изучали друг друга, как первобытные люди, нашедшие друг друга в ди ком лесу. С Шурой я понял, что ничего еще не знаю о су ществе, именуемом женщиной. Свои отношения мы не афиши ровали, но и не скрывали их. Наверное, именно поэтому никто не обращал на нас никакого внимания. Никто не об суждал и не осуждал. Так уж устроены люди.
В это время относительного спокойствия перед реши тельным наступлением на Ригу дивизия постепенно попол нялась. К нам прибыл новый командир взвода лейтенант Василии Акимович Бородинов. Был он исключительно скро мен, спокоен, но не робок. Задания выполнял тихо, неза метно, но четко. Я считал вначале, что он только-только попал на фронт из училища, как я в свое время, чем и объяснял его сдержанность. Выяснилось, что Бородинов уже прошел суровую боевую школу в качестве солдата и младшего командира в саперных частях Волховского фронта и превосходно знает минное дело. В училище он пробыл всего два месяца, где не так учился, как передавал свой опыт курсантам, ещё не нюхавшим пороха. Молоденьким я его посчитал зря, он оказался на год старше меня.
Между командирами взводов младшим лейтенантом Спе ктором и лейтенантом Бородиновым завязалась дружба, что немало способствовало здоровому климату, единодушию и взаимопониманию офицеров и солдат в роте. Исключитель ный семьянин, Давид Спектор с трогательным доверием по казывал Василию Бородинову фотографию жены и сына.
В последних числах сентября наша рота была времен но выделена из состава отдельного саперного батальона в непосредственное подчинение штабу 111-го стрелкового корпуса. 377-я СД осталась во втором эшелоне войск, на ступавших на Ригу, а наша рота должна была обеспечивать продвижение впереди идущих частей. Нужны были дороги, проходимые для танков и артиллерии, и переправы через мелкие притоки реки Гауи. Нам казалось, что речушки в бассейне Гауи бесчисленны. Русла этих притоков в крутых берегах имели небольшую - 6-8 метров - ширину, но явля лись преградой для танков и тем более для артиллерии. Местами встречались заболоченные поймы, что усложняло нашу задачу. На первой переправе мы изрядно намучились, буквально выстелились, чтобы построить мост. Но вскоре наловчились. Проявились способности наших офицеров и солдат. Младший лейтенант Спектор предложил ставить на дежную для здешних речек промежуточную, то есть находя щуюся в воде, рамную опору. Неистощимую изобретатель ность и находчивость проявляли саперы, собирая подруч ный строительный материал: разбирали сараи, заборы, приносили спиленные немцами столбы, использовали остат ки разрушенных мостов. Транспортными средствами были телега, лошадь и сами солдаты. Пока один взвод оборудо вал береговые опоры, другой - после промера реки - ско лачивал раму. Чтоб рама не плавала, а садилась на грунт, ее перевязывали по верхней перекладине канатом с двумя концами, которые натягивались с обоих берегов. Поставленную таким образом раму быстро соединяли с бе реговыми опорами с помощью прогонов, положенных на опо ры вразбежку - поочередно с каждого берега на промежу точную рамную опору. Все крепилось скобами.
Пункты наводимых переправ в большинстве случаев находились на открытых местах, что демаскировало их. Правда, немецкая авиация ухе не господствовала и не бо мбила так нахально, как раньше, но все же ее налетов мы не избежали. Перед началом работ на очередной переправе мы проверяли местность на присутствие мин и оборудовали укрытия от бомбежки и обстрела.
Часто встречались селения. Они были пусты - ни од ного человека. В незакрытых домах было чисто, как будто после субботней уборки хозяева ушли в гости.
Поскольку задания из корпуса мы получали непрерыв но, то не было возможности дать людям отдых. С трудом удавалось поспать 2-3 часа, пока нас не находили с оче редным приказом.
В одной деревушке после сооружения моста в середи не дня рота расположилась на отдых в просторном дере вянном сарае. Солдаты были готовы упасть и спать, но я велел вымести сарай, настелить свежее сено, что было рядом в копешке, и застелить его плащпалатками. Люди роптали. Но я был непреклонен - знал, что затраченные несколько минут на устройство "спальни" окупятся стори цей. Солдаты поспят на мягком и чистом ложе, что и бу дет настоящим отдыхом. И, конечно же, нужно было твердо держать порядок и дисциплину, чтобы рота была боеспосо бной.
Сам я спать не мог. Дневной сон действовал на меня удручающе: я просыпался разбитым в состоянии, сходном с тяжелым похмельем. Да и нельзя мне было отключаться в данный момент. Мы часто не знали: где свои, где враги. Нужно было быть начеку.
Мой ординарец Ваня Брылев облюбовал в соседнем дворе большую светлую застекленную веранду, в углу ко торой на застеленном узорной - черное с желтым - скате ртью столике стоял граммофон с огромным блестящим мед ным раструбом. Рядом лежала стопка пластинок. На боль ших тяжелых прочных пластинках были записаны преимущес твенно марши и вальсы, в том числе вальсы Штрауса. Бры лев стал их проигрывать.
На музыкальный привет подошли невесть откуда взяв шиеся двое: стройная тоненькая девушка - младший лейте нант медслужбы - и пожилой солдат с автоматом.
Здравствуйте, - совсем по-мирному поприветство вала нас девушка. Весело живете. А нам можно?
Я немедленно пригласил их.
Если мы немного задержимся, ничего не случится? Как ты думаешь, дядя Ипат? - обратилась девушка к свое му спутнику.
"Дядя" хмыкнул и неопределенно повел плечами: дескать, действуй, как знаешь.
И мы танцевали. Самозабвенно, со страстью. Знако миться девушка отказалась.
Зачем? - возразила она. - Так загадочней. И по том, мы все равно больше не встретимся.
Я вспомнил родную Одессу, знаменитый американский фильм "Большой вальс", певицу Милицу Корьюз. Это было в 1938 году. Я учился в 10 классе.
Сказку Венского леса
Я услышал в кино.
Это было в Одессе,
Это было давно.
Сколько прошло времени? Может быть, час. Но нас уже нашел офицер связи из корпуса с приказом на новое задание.
Девушка заторопилась.
Как было хорошо. Спасибо Вам. Протайте.
И она в сопровождении хмурого спутника быстро уш ла.
Я вспоминаю этот эпизод, когда слышу "Случайный вальс" Долматовского и Фрадкина, и думаю, что песня эта взята из жизни. И еще напеваю:
"В этом доме пустом
Мы танцуем вдвоем,
Так скажите хоть слово,
Сам не знаю, о чем"
Мы продолжали налаживать дорогу для частей корпуса вдоль побережья: прошли 7 октября Петерупе, восьмого - Инчи, десятого - Лилясте. Одиннадцатого были у озера Дуню-Эзерс. После стремительного марша на 25 км двенад цатого октября на рассвете рота вышла к северному при городу Риги - Вецмилгравис.
Было тихо, пустынно. Добротные одноэтажные дома по обеим сторонам дороги с дворами, огороженными не менее добротными заборами, казались вымершими. Калитки, воро та, двери, окна, ставни - все было закрыто. Ни над од ной крышей не вился дымок. Слева в просветах между до мами проглядывала рябчатая поверхность озера Кишэзерс, так же пустынного. Мы двигались в составе двух взводов: младшего лейтенанта Спектора и лейтенанта Бородинова. Взвод инженерной разведки во главе с лейтенантом Уграицким ушел на самостоятельное задание к берегу Даугавы. Мне подумалось, что рота первой вступила в Ригу. Шли мы медленно, сторожко. Знали, что немец пунктуально все минировал, оставляя коварные сюрпризы: заминированные чайники, детские игрушки, поленницу дров, брошенное по средине улицы бревно, укромную скамеечку в парке, две ри, даже трупы. Много людей поплатились за свою неосто рожность.
Мгновенно тишина разорвалась. С юга донеслись зву ки боя. Мы ещё навели переправу, кажется, через пролив Милгравис.
Немецкие войска уже не могли удержать город и спе шно переправлялись на левый берег Даугавы. Сметая отде льные очаги прикрытия, оставленные противником, советс кие войска непрерывным потоком вливались в Ригу. Трина дцатого октября с севера в город вошла 377-я СД. Со второго октября дивизией командовал полковник И.Т.Тес ля, сменивший полковника Т.Д.Дудорова, который стал ко мандиром 82-ой Ярцевской дивизии.
Полковник Тесля был вечным заместителем. Несмотря на исключительную личную храбрость, хладнокровие в тя желой боевой обстановке, авторитет среди солдат и офи церов, он не получал права на самостоятельные действия. Возможно, играло роль то обстоятельство, что Тесля не имел необходимого образования. Под Ригой для Ивана Тро фимовича Тесли наступил звездный час. Не знаю, как его оценило вышестоящее командование, но офицеры и солдаты дивизии были им довольны. Мы считали Теслю "стариком", а ему было примерно лет сорок пять. Среднего роста, крепкого сложения, Тесля ходил чуть-чуть вразвалочку: ноги у него несколько изогнуты, что указывало на его принадлежность к коннице. Тесля был буденовским конни ком и обожал лошадей. Часто появлялся в дивизии верхом. Среди многих наград он носил два ордена Боевого Красно го Знамени, из которых один был получен ещё за подвиги в Гражданской войне. Пожизненный воин Тесля сохранил любовь к родной сельской Украине. На меня он обратил внимание из-за того, что несколько раз мы разговаривали с ним на украинском языке, пели с солдатами украинские песни. Я даже пытался как-то уговорить его станцевать козачка, но он не поддался. Умел Иван Трофимович иногда казаться простецким мужиком, но глаза его смотрели вни мательно, зорко, а память была цепкой.
К вечеру тринадцатого октября саперный батальон сосредоточился в Вецмилгрависе. Устроив роту на отдых, я было забрался на забитый сеном чердак сарая, но ус нуть не успел - вызвали в штаб.
Взвода моей роты получили самостоятельные задания, а мне было приказано явиться в штаб дивизии. В штадиве была деловая обстановка. Полковник Тесля оторвался от карты, которую он рассматривал с начштаба полковником Щепкиным.
Задание персональное, лейтенант. Нужно срочно отыскать расположение понтонного батальона и передать его командиру приказ, чтоб батальон был к пяти часам утра на месте намеченной переправы через Двину (Дауга ва).
Я нанес на свою карту место предполагаемого разме щения понтонного батальона и намеченное место его сос редоточения на реке.
Можешь взять с собой связного, - добавил комдив.
В Рижской операции участвовали все три Прибалтийс ких фронта, и найти отдельную часть среди огромной мас сы войск в незнакомой местности, в темноте, даже зная район ее нахождения, задача была не простая. И, глав ное, предельно было ограничено время. В пять часов дол жна начаться переправа, к месту которой уже двигались части дивизии: пехота, артиллерия, все службы.
Не могу назвать время своего выхода, но уже насту пила ночь. И у меня, и у связного Вани Брылева имелись ручные фонарики механического действия: при частом сжа тии корпуса фонарика с прилегающим пружинным рычажком появлялся свет. Но этим светом можно было пользоваться скрытно, не выдавая себя. Путь наш лежал по берегу Дау гавы, с которого мы должны были свернуть через опреде ленное расстояние к востоку в лес. Найти какие-либо ориентиры, имеющиеся на карте, надежды не было, и я считал шаги. Начали мы свой марш почти бегом, бодро, но на набережной все чаше стали встречаться препятствия: груды бревен, горы ящиков, бухты тросов, какие-то маши ны, лодки. Преодолевая эти препятствия, я с трудом уде рживал счет шагов. Приходилось ещё думать о возможных заминированных участках, но заниматься этим внимательно мы уже не могли. Внезапно я увидел, что вдоль берега у самой воды тянется полоса гладкого незагроможденного настила. Мы немедленно перешли на эту удачную, как я подумал, дорогу и припустили насколько можно было в этих условиях быстрее. Однако настил через несколько десятков метров кончился, и мы едва не угодили в воду. По-видимому, это был дебаркадер - плавучая пристань, одним концом причаленная к берегу, а другим, к которому мы вышли, отодвинутая в реку. Расстояние от дебаркадера к берегу составляло не менее пяти метров, а высота его и стены набережной от воды составляла около двух мет ров. Даже если б мы решили прыгать в воду, то не смогли бы подняться по гладкой вертикальной стенке набережной. Мы повернули обратно. А время шло. Счет шагам я поте рял, и расстояние определял лишь по времени нашего не ритмичного движения. Мы свернули в лес по первой идущейна восток грунтовой дороге. Каждые сто метров (я вновь считал шаги) приходилось сверять направление дороги по компасу. Я уже изрядно нервничал, но ничем не выдавал себя, чтоб не расстроить своего спокойного спутника. Наконец мы вышли на поляну, где должен был по моему ра счету стоять понтонный батальон. Здесь было пусто. Вол нение мое усилилось. Стало бешено колотиться сердце. Но как всегда в самых опасных ситуациях вдруг наступило холодное спокойствие с четкими быстрыми действиями. Мы стали искать по всем сторонам от этой поляны в радиусе до полукилометра. Батальон мы нашли, буквально наткнув шись на одну из его машин. Не было ни одного человека, не встретился часовой. Мертвыми истуканами выступили из тьмы огромные машины-фургоны. Брылев стал сильно сту чать в бортовые дверцы ближайшей машины. Здесь нам по везло. Мы сразу наткнулись на подполковника - командира батальона. Пока я показывал ему место переправы, бата льон уже собирался: заурчали машины, засветились подси ненные фары, захлопали дверцы, послышались приказания. Батальон ушел к Даугаве.
Опустошенные, безмерно усталые, мы торопились до ложить о выполнении приказа. Теперь мы шли уверенно. Комдива я не застал - он перешел на новый КП к месту переправы - и доложился начальнику штаба. Полковник ме льком глянул на меня, вновь склонился над картой и сде лал какую-то пометку.
Доложите майору Исаеву, лейтенант, что командир дивизии разрешил Вам отпуск в Риге на три дня.
Служу Советскому Союзу, - отчеканил я так, как будто мне вручили орден. - Разрешите идти?
Идите! - Полковник уже занимался своими делами.
Выйдя из штаба, я почувствовал великое облегчение и неимоверную усталость. Хотелось где-то присесть, за курить и записать, что пережил и чувствовал.
Ваня Брылев не разделял моих эмоций. Он полнорото зевнул, но не как желавший спать, а как человек, кото рый стряхивал остатки сна перед трудовым днем.
Мы отправились в штаб батальона, где были только капитан Пясковский и старшина Румянцев. Все остальные были на переправе. Пясковский сообщил, что наша 377-я СД передана с 13 октября в подчинение командиру 112-го стрелкового корпуса и имеет своей задачей наступать в направлении Лиелупе - Слока, то есть по Рижскому взмо рью. Дивизии придавался 285-й отдельный батальон специ ального назначения, оснащенный автомобилями-амфибиями. Я подумал, что это тот самый батальон, который мы толь ко что отыскали.
Дивизия вела бой в северной части Риги - в ее пригородах - и, переправившись через Даугаву в районе Вецмилгравис, захватила на левом берегу пригород Болдерея. В этом пригороде 15 октября саперную службу - размини рование и наведение переправ - выполнял взвод младшего лейтенанта Спектора.
Пока я выяснял с появившимся старшиной, как дер жать связь со взводами, Брылев отлучился, сказав мне:
- Я сейчас, товариш лейтенант.
Вскоре Иван возвратился и заявил, что нашел место квартирования. Он привел меня в большой одноэтажный дом за глухим деревянным забором. В доме нас встретили по жилые хозяин и хозяйка. Молодых и людей среднего возра ста, а также детей, как и везде, в доме не было. Нам отвели комнату, которая, по-видимому, была кабинетом: вдоль стен стояли книжные шкафы, у окна находился гро моздкий письменный стол. Вдоль глухой стены помешался диван, а у стены с дверью уже при нас поставили узкую кровать.
В присутствии хозяев Брылев величал меня подполко вником, вероятно, считая, что такое повышение в звании принесет свои дивиденды. Хозяин по-русски изъяснялся с трудом, а хозяйка ни в какие переговоры не вступала. Нас хорошо кормили, существенно дополняя наш паек. Книг на русском языке не было, и я в основном отсыпался, на писал несколько писем. Отдых был относительным, поско льку мы остерегались возможных случайностей. На ночь загораживали двери. Окна, правда, плотно закрывались внутренними ставнями. Конечно, трое суток такого сущес твования мы выдержать і ' могли и через день отправились догонять батальон.
На запад непрерывным потоком двигались войска, и мы без труда пристроились на попутный ЗИС-5, который довез нас к вечеру в поселок Приедайне, что в 20 км от Риги. Приедайне (в переводе с латышского Воскресенье) встретил нас неприветливо. Шел сплошной монотонный хо лодный мелкий дождь. Небо было затянуто низко нависшей пеленой свинцово-серых туч. Из мрака выплывали темные ровные стволы высоких сосен, кроны которых, казалось, подпирали хмурое небо. Среди сосен проступали контуры нахохлившихся двухэтажных коттеджей дачного типа. Мы зашли в первый попавшийся дом. Он был пуст. На полу ва лялись обрывки бумаги, какие-то ленты, тряпки. Подняв шись на второй этаж, мы застали ту же пустоту, но в од ной комнате пол был уставлен стопками книг. На подокон нике стояла оплывшая свеча в ручном подсвечнике. При свете свечи я рассмотрел, что книги были на русском языке. В первой стопке, которую я начал разбирать, были сложены томики Метерлинка в мягких коричневых переплетах, далее обнаружились романы графа Салиаса, "Княжна Джаваха" Чарской. Какие тут были богатства!
Брылев пытался отвлечь меня проблемой ночлега, но я не мог оторваться от книг, переходя от стопки к стоп ке. Тогда Иван стал налаживать быт; на месте. Благо в доме было тепло. Печь дополненная плитой ещё не осты ла. Внизу заскрипела дверь, и появилась маленькая круг лая старушка явно интеллигентного вида. Оказалось, что это хозяйка коттеджа. Конечно, мы разговорились с ней о книгах, откуда они. Выяснилось, что эта женщина корен ная одесситка и эмигрировала вместе с мужем в Латвию в 1920 году. Из Одессы они привезли свою библиотеку. В Одессе остались близкие родственники, проживавшие на Косвенной улице (улица Вегера). Сейчас она объединилась с такой же одинокой эмигранткой, живущей в соседнем до ме, чтоб не было "так страшно". Мы долго беседовали об Одессе: Николаевская лестница с бронзовым Дюком, Дерибассовская, пассаж, оперный театр, Пале-Рояль, Каран тинная гавань, Привоз и прочее и прочее. Собеседница моя даже подпрыгивала от волнения. Затем с помощью Бры лева она принесла кое-какую постель и чай в самоваре.
На рассвете мы оставили гостеприимный дом в Приедайне. Нам пофартило пристроиться к артиллеристам, пе ревозившим пушки на мощных "Студебеккерах".
Спиртик попробовали? - спросил меня старший сер жант-артиллерист.
Что за спиртик? - спрашиваю.
Да в Приедайне. Железнодорожная цистерна со спи ртом. Вот с каким спиртом, не знаю. Спас меня господь от пробы. А ребят потравилось много. Говорят, даже на чальник медслужбы попробовал. Для проверки, что ли. И тоже свалился.
Мы перебрались по временному мосту через реку Лиелупе и в одноименном поселке догнали свой отдельный са перный батальон. Здесь я узнал, как саперы форсировали Даугаву. Одним из первых ещё в темноте на левый берег перебрался замкомбата капитан Геннадий Александрович Мелентьев, награжденный впоследствии за умелое и смелое форсирование реки орденом Отечественной войны 1-ой сте пени. В штабе я прочитал реляции о предоставлении обоих командиров рот - Баталова и Руткевича - к ордену "Алек сандра Невского" за умелое и стремительное выполнение десантной операции в бою за освобождение Валги и за инициативу в преодолении инженерных заграждений против ника в Рижской операции. Реляции были составлены одина ково - буква в букву, как это было и для предыдущих на град. Командование батальона одинаково ценило обоих ко мандиров рот. К наградам были представлены все команди ры взводов, многие солдаты и младшие командиры. В эти дни пришел приказ о присвоении мне звания "Старший лей тенант" и Давиду Спектору - звания "Лейтенант".
377-я Валгинская стрелковая дивизия была награжде на орденом Боевого Красного Знамени. Каждому участнику боев за Ригу была вручена объявленная приказом Верхов ного Главнокомандующего "Благодарность за отличные бое вые действия".
Преследуя противника, части дивизии вышли на Рижс кое взморье. Рижское взморье представляет собой коридор - узкую полосу суши между Рижским заливом на севере и рекой Лиелупе на юге. Протяженность этой полосы свыше 20 км, ширина 3-4 км. Местность залесена ароматной сос ной. Здесь господствует вечная свежесть моря, реки и соснового леса. Среди сосен расположены красивые селе ния Булдури, Майори, Дубулты, Слока, Кемери, которые объединились позже в единый город Юрмалу. Проходя по взморью, мы встретили во многих местах роскошные виллы, хозяева которых бежали, оставив лишь сторожей. У одной из таких вилл я увидел старомодно одетого высокого ху дощавого старика, который отрекомендовался дворецким, оставленным охранять господское добро. О владельцах он, разумеется, ничего не сообщил. Кое-где бросались в гла за грубо намалеванные на стенах размашистые надписи: "Смерть жидам и коммунистам!", "Мы еще вернемся!". Про ходившие бойцы смеялись:
- Держи карман шире, ещё насыплем.
Близ Дубулты попалась нам ещё сохранившаяся тран шея, отрытая русскими солдатами в Первую мировую войну. Траншея была полного профиля: около двух метров глуби ной и до метра шириной поверху. В плане траншея предс тавляла собой резко изломанную линию, отрезки которой соединялись прямоугольными выступами примерно 5x5 мет ров. Нас удивила добротность этой укрепленной линии. Выходит, умело наше старшее поколение закреплялось на местности. У себя мы таких "шикарных" окопов не делали.
В ночь на 16 октября полки дивизии, очищая от не мецкого присутствия взморье, подошли к старинному горо дку Слока, к речке Слока (по-латышски означает вальдш неп). Через речку пришлось наводить переправу, делать проходы в минных полях и проволочных заграждениях на вражеском берегу. Саперы успешно справились со своими заданиями. Пехота форсировала реку и заняла городок.
С 16 октября командиром дивизии был назначен пол ковник Андрей Маркович Картавенко. Полковник Тесля ос тался его заместителем. В этот же день директивой Став ки 3-й Прибалтийский фронт был расформирован, и 1-я Ударная армия, куда входила наша дивизия, была включена в состав 2-го Прибалтийского фронта пол командованием генерал-полковника А.И.Еременко.
Не задерживаясь у Слоки, дивизия заняла 18 октября курортный город Кемери и селение Маукциемс, которые утопали в смешанном хвойно-лиственном лесу, хмуром и неприветливом в это осеннее время.
19 октября дивизия, двигаясь вдоль шоссе и желез ной дороги Рига - Тукумс, вышла к тукумскому обороните льному рубежу немецких войск.
Немцы укрепились на берегу речки Слоцене. Я полу чил приказ в ночь на 21-е октября построить силами роты переправу через Слоцене с расчетом пропустить средние танки Т-34. Ночь была темной, но не до южной бархатной черноты. Немного пообвыкнув, можно было вести нашу до вольно грубую работу. Мы вынуждены были соблюдать тиши ну, так как противник находился близко, на расстоянии слышимости ударов. Для забивки скоб мы использовали мо менты обстрела, взрыва снарядов. Мост нужно было делать длиной метров восемь, то есть пришлось ставить промежу точную опору в воде. Речка была неглубокой, но с илис тым дном, так что пришлось повозиться в ледяной воде. Мост мы сумели поставить до рассвета. Уже подносили бревна на колесоотбои, когда немцы обнаружили нас и на чали минометный обстрел моста. Саперы бросились в укры тие. Но строительство было не окончено. Нужно было по ложить и закрепить колесоотбои, ограждающие мост по краям. Видимость из танка ограниченная, и водитель дол жен видеть мост, чтоб машина не сошла с него. Я выбежал на середину моста и подал команду крепить колесоотбои. Солдаты бросились, уже не маскируясь, класть бревна по краям моста и крепить их скобами. Прошло лишь несколько минут. Обстрел усилился. Очередная мина взорвалась на краю настила. Вокруг свистели осколки. Саперы уже бежа ли с моста, когда я почувствовал резкий удар в перено сицу, жжение и как потекла обильная струйка крови. Я зажал нос платком и бросился вслед за солдатами в укры тие. Уходить было нельзя до передачи моста танкистам. Майор из танковой бригады на заставил себя ждать, и мы с ним подошли к мосту, насколько это было возможно. Он посочувствовал мне, что хожу, не отнимая платка от но са, и, указывая на мост, энергично сказал:
- То что надо! Спасибо, саперы! - И он крепко по жал мне руку. Когда я проводил его по тропке, он на прощанье сказал мне на ухо: - Мост ложный, для обмана противника, мы здесь не пойдем. Но ты молодец, старший лейтенант. - И он похлопал меня по плечу. Горше обиду трудно себе представить. Конечно, я ни слова никому не сказал. В дальнейшем мост очень пригодился пехоте и артиллеристам.
Я увел роту к штабу полка, где находился дивизион ный инженер подполковник Русанов и замкомбата капитан Мелентьев. Платок мой превратился в пропитанный кровью комок, но я вынужден был его прижимать к носу, так как кровь не унималась.
- Сейчас позову фельдшера, - воскликнул Ваня Бры лев. Он возвратился через несколько минут очень сконфу женный. - Она сказала, чтоб Вы сами пришли с такой ра ной, - объяснил Ваня.
Вокруг засмеялись. Фельдшером при штабе полка была белокурая красивая женщина - лейтенант медслужбы - изб ранница командира полка, пользовавшаяся большой властью и очень капризная. Об этом знали и недолюбливали ее. Так что затянул мне нос Брылев бинтом из индивидуально го пакета. Ранение было несерьезным, но очень неудоб ным: "касательное осколочное ранение мягких тканей лица в области стенки носа", так несколько позже определил эту травму хирург Галеркин.
22 октября фронт стабилизировался. Преодолеть тукумский рубеж не удалось. 1-я Ударная армия завершила окружение курляндской группировки противника с востока, и наша дивизия перешла к обороне, вернее, к осаде.
В ОСАДЕ КУРЛЯНДСКОГО КОТЛА
Обними врага, чтоб он тебя не задушил. Грузинская пословица
После непрерывных ожесточенных боев, длившихся в течение 39 суток с 14 сентября по 22 октября, войска 2-го Прибалтийского фронта уже на имели сил атаковать, а окруженная в Курляндии немецкая группировка не могла контратаковать. Наступило равновесие сил, которое, нес мотря на попытки противоборствующих сторон нарушить его, так и сохранилось почти до последних дней войны.
Проведя ряд наступательных операций, нанесших про тивнику ощутимые потери, но не изменивших общую ситуа цию, наши войска с 31 декабря 1944 года прочно закрепи лись на достигнутых рубежах. Линия блокады курляндской группировки немцев по суше составляла 220 км.
377-я дивизия с 22 октября занимала оборону вблизи побережья Рижского залива по юго-восточному берегу озе ра Валкум-Эзерс и далее к юго-западу у селения Смярде. В конце ноября дивизия сместилась ещё юго-западнее и вела бои за удержание населенного пункта Ажитес, кото рый пытались захватить немцы.
Запомнились мне в этот период "Катюши", смонтированные на корпусах отслуживших свой век легких танков - "танкеток” - с которых были сняты башни. Такие комбини рованные установки на гусеничном ходу обладали высокой проходимостью. Они занимали выбранную позицию, часто в труднодоступных заболоченных местах, разворачивались, давали залп и немедленно ретировались. Оставленное мес то противник бесплодно засыпал снарядами.
Для саперов начались многократно испытанные опера ции в оборонительной полосе: минирование, разминирова ние, проделывание проходов в заграждениях, сопровожде ние пехоты и танков при разведке боем. Больше всего за бот нам доставляли задания на минных полях. Возникали конфликтные ситуации, но не имевшие никогда проявлений вражды. Например, помкомвзвода у лейтенанта Спектора не соглашался с изменением порядка действий в нейтралке, к которому он привык. Спектору было трудно. Если на пере правах он был как рыба в воде, то на минировании он ос ваивался. Он в свою очередь не соглашался с моим дикта том на этих заданиях. Прежние командиры рот капитаны Захаров и Биссоветский не вмешивались в минно-подрывные работы. Это считалось прерогативой командиров взводов. Мы же с Баталовым, хлебнувшие минного дела досыта и да же сверх того, не могли оставаться равнодушными и время от времени ходили на ночные операции. Я требовал от взводных, чтоб минеры выходили в нейтралку, как только стемнеет, с расчетом, чтоб был запас времени для выпол нения задания. Спектор же стремился использовать время после полуночи, под утро, когда у противника естествен но притуплялась бдительность. Приходилось ждать, а это действовало на состояние солдат. При проведении таких систематических опасных ночных задач нельзя было огра ничиваться просто приказом. Нужно было искать методику этой остро опасной работы. С удовлетворением отмечаю, что лейтенант Спектор выполнял работы в полосе обороны без существенных потерь, то есть не имея убитых и тяже ло раненных. Он без устали обучал своих людей постанов ке и снятию мин и даже чуть не поплатился за свое усер дие. Показывая, как заряжать противопехотную мину со стограммовой толовой шашкой, Спектор не заметил, что чека взрывателя почти вылезла из гнезда. Он увидел, как вдруг побледнел сержант Комиссарчук, безмолвно указывая на мину, и быстро вдвинул чеку, предотвратив взрыв.
За успешные действия в зоне блокады курляндской группировки немцев лейтенант Давид Борисович Спектор был награжден орденом Отечественной войны 2-й степени.
Конечно, и у Спектора не обошлось без происшест вий. Один из самых опытных минеров боец Брейляну нарва лся в нейтралке на узел колючей проволоки и покалечил пальцы. Пришлось его лечить без огласки, потому что он мог ни за что, ни про что попасть в "самострелы". Через некоторое время работоспособность пальцев у него вос становилась.
При кажущейся обыденности заданий каждый день, ве рнее, каждая ночь имела свои особенности, приносила но вости.
После разведки немецких заграждений принесли сапе ры неизвестную нам мину: высокий, сантиметров 30, ста кан с конусной головкой, насаженный на деревянный колы шек. Непонятную мину принесли вместе с колышком и пос тавили в воронке на пустыре. После осмотра мины всеми офицерами, включая дивизионного инженера Русанова, выя снилось, что мина никому не знакома. Сообщили в штаб армий, откуда приказали привезти мину, в инженерный от дел. Доставить мину взялся старшина Другов. Он сел на лошадь и, держа в одной руке поводья, а в другой - ко лышек с миной, тронулся в неблизкий путь километров в пятнадцать. К вечеру Другов возвратился в той же пози ции с миной в руке. В штаарме мину также не опознали. Тогда мы установили мину в глубокой воронке и взорвали ее. Осколков не было. В небо взвилась ослепительно яр кая белого пламени осветительная ракета. Мы облегченно вздохнули и рассмеялись. Что пережил Другов, можно то лько догадываться. Он чувств своих не проявил.
12 декабря писал я Нине Карасевой: "Опять сижу в болоте. Вот везет мне на эти грешные пейзажи. Зимы ни какой. Вечный ветер с залива, туманы, дождь и грязь, грязь". Но нет худа без добра. Появилась возможность писать. Чаше я стал получать письма. Пришло письмо из Монголии, где служил в качестве командира стрелкового взвода лейтенант Виктор Дженеев - мой московский друг - студент нашей институтской группы. Он писал, что у них однообразная изматывающая своей монотонностью казармен ная жизнь среди пустыни. Бывают у них и тревоги, и пе рестрелки - это японцы прощупывают границу. Неоднократ но просился он на запад, но из тех мест кадры отпускают крайне неохотно - нужны опытные выдержанные командиры.
С каким-то заданием ездил я в Ригу, о чем писал Нине: "Недавно побывал в Риге, там жизнь отличается да же некоторым шиком, ничего не имеет общего с картинами наших центров, какими я их видел проездом в 42-м году".
Вновь возродился модный среди саперов на Волхове клич: "Прогремим костями по нейтралке". В сравнении с Волховским плацдармом быт наш значительно улучшился, чему немало способствовал наш новый повар. Попал он к нам в наказание. Не угодил он генералу, которому гото вил, и отдали его в саперы. В батальоне не растерялисьи поручили ему офицерскую кухню. Повар - мужчина в рас цвете - лет 30-35 был кудесником в своем искусстве. Из овсянки он делал великолепные котлеты, обжаренные, под румяненные, как мясные. Вкуснейшую подливку он творил из муки, жира и сушеного лука. Сушеный картофель прев ращал в картофель стружкой фри. Даже умудрялся какое-то печенье готовить к вечернему чаю.
- Тошно мне здесь, - делился со мной повар своими переживаниями. - Понимаешь, был я в Москве шеф-поваром фабрики-кухни. Пять тысяч обедов в день. Поваров у меня было пятьдесят человек. Работал я с этой бригадой, как дирижер с оркестром. В душе у меня играла музыка, и ка ждый день был радостным. Каким довольном, да просто счастливым уходил я домой. А теперь что? Овсяные котле тки на двадцать человек. Эх, разве это жизнь.
Время от времени собиралось наше дружное общество "Кильдым". Чаше всего сходились у Галеркина. Конечно же играли в преферанс. В дивизию стала приезжать передвиж ная лавка Военторга, и мы спешно получали у начфина су бсидию для покупки всякой мелочи, но главное - спирта, а за неимением оного - тройного одеколона. Одеколон ра збавляли водой, и в кружке появлялась яично-желтая эму льсия. Пили мы эту пакость не морщась. Когда веселящего напитка было мало, то мы пили его мелкими одиночными глотками поочередно каждый, кто сдавал карты. Савелию Салуну прислали посылку с финиками, которые мы момента льно расхватали на закусь. Эти встречи Вася Баталов ви тиевато называет "шутливо-бездумный шабаш веселости".
Заработной платы своей мы практически не видели. У некоторых часть денег перечисляли по аттестату родным (40%), остальное шло в фонд обороны, за что мы только расписывались. Исходный оклад среднего офицера состав лял 750 рублей (в дореформенном значении, то есть 75 руб.). Мне начисляли с должностной и фронтовой надбав ками 1125 руб., из которых матери переводили по аттес тату 400 руб., а остальное шло в фонд обороны. В таких случаях, как приезд Военторга, отпуск, командировка, выдавалась какая-то часть денег на руки.
Находил я возможность встречаться с Шурой Выриной. Медсанбат разместился в Кемери. Майор Исаев отпускал меня на ночь со строгим предупреждением быть в батальо не в назначенное время. Изредка удавалось съездить в Кемери, но большей частью я ходил пешком вместе с Ива ном Брылевым, который был рад отвлечься от осточертелой батальонной жизни. Дорога - 10 км - была ровная, моще ная, и одолевали мы ее играючи.
Вышло так, что в одно прекрасное утро проспали мы. Шли угрюмые, быстро и молча. Ждал я большой неприятное ти. Опаздывать было нельзя, тем более, что серьезной причины для этого не было. Мы не завтракали, и зверски хотелось курить, а у нас не осталось курева и на понюш ку. Шоссе среди сосен и елей было безлюдно. Вдруг мет рах в ста впереди из лесу выскочил человек. Ясно была видна немецкая форма. Он стал посреди дороги и поднял руки. Мы без слов заняли ухе отработанную позицию: Бры лев с автоматом наизготовку пошел впереди вдоль правого кювета, я с пистолетом - позади вдоль левого кювета. Смотрели мы не так на появившегося немца, как по сторо нам, опасаясь засады. Не доходя до него метров трид цать, мы остановились, и я подозвал немца:
Ком гер, шнель!
Тот быстро пошел нам навстречу, держа руки вверх. Иван обыскал добровольного пленника» который оказался безоружным, но имел изрядный запас табаку. Мы забрались в кювет, так, чтоб нас нельзя было застать врасплох, и, посадив немца спиной к себе, скрутили большущие цигар ки. Закурили.
Еще забот через этого фрица добавилось, - с до садой заметил Иван, намекая на наше незавидное положе ние.
Я поглядывал на дорогу, надеясь, что появится кто- то из наших. Но не было ни души.
Пошли, - сказал я Брылеву и крикнул немцу: - Ауфштейн, немецкая тварь!
Пленный дернулся, как от удара, чуть повернул го лову и, глотая слюну, t давил:
Русские мы...
Власовец? - закричал я.
Я, товарищ старший лейтенант...
Какой я тебе товарищ?!
Простите, господин старший лей...
Какой я тебе господин?!
Пленный ошеломленно заморгал и уже неуверенно про изнес:
Бежавшие мы.
Кто "мы"? Сколько, где? - быстро спросил я.
Девятеро нас. Две недели бродили, боялись выйти. А вчера решили разойтись и каждому сдаваться отдель но, чтоб не постреляли.
Оружие где?
Бросил я. Еще вчерась. Далеко отсюда.
Мы связали на всякий случай русскому "немцу" руки и повели его в часть. Так и шли мы по пустынной дороге, а пленный деловито рассказывал, как организована служба в РОА (Русская освободительная армия под командованием генерала. Власова), что у них такие же звания, как в красной Армии, что в частях есть замполиты.
У нас, - говорил он, - был капитан Орлов, все читал нам газетки и объяснял, что немцы вышли на проч ную оборону и вскоре погонят большевиков назад в Моско вию. А потом немцы так быстро отступили, что про нас забыли. Мы и разбежались.
Пришли мы в батальон в 11 часов вместо 8 по прика занию. Когда я зашел в штаб, наступила гнетущая тишина. Комбат тяжело уставился на меня.
Товариш майор, - отчетливо доложил я, - мы с еф рейтором Брылевым взяли в плен солдата противника и до ставили в Ваше распоряжение.
Какой ещё пленный?! - рявкнул майор. - Опять твои штучки, Руткевич?!
Я распахнул дверь и крикнул:
Ефрейтор Брылев, введите пленного.
Эффект был впечатляющий. Власовца стали допраши вать. Звонили в штаб дивизии. О моем опоздании вовсе забыли. Так выручил меня русский "немец".
Несмотря на кажущееся затишье, командование настраивало нас на активные действия. Постоянно нужно было проверять пульс событий. Важнейшим осведомителем состо яния дел у противника был "язык". Взять его у немецких вояк, из которых многие имели опыт боев под Ленингра дом, было трудно. Поиск вели как дивизионные, так и по лковые разведчики. Особую активность проявлял разведвз вод одного из полков. Ходил взвод в нейтралку еженощно, но безрезультатно. И потерь не было, и "языка" не при водили. Только обнаружилось, что возвращались они "на веселе". Оказалось, что в нейтралке проходила узкоко лейка, на которой остался разбитый состав, в том числе цистерна со спиртом. Спирт вылился на подмерзшую землю и стоял в лужицах. Вот и приносили его разведчики во флягах, в котелках. А когда все вычерпали, то стали вы ковыривать ножами землю, приносили ее в вещмешках, ра зогревали и выцеживали из нее спирт. Умудрился получить этот спирт и адъютант командира полка. Как раз приехал в полк командир дивизии, которого угостили за ужином спиртом.
Спирт? - удивился полковник. - Откуда? Ведь в дивизии спирта нет.
Командир полка допросил адъютанта, и таким образом раскрылась тайна появления спирта в полку.
Пришли награды за участие в освобождении Валги и Риги. Торжественно вручили орден Александра Невского Василию Баталову. Мне награда не пришла.
В ходе войны под ружье были поставлены 30 млн. че ловек, из которых более 7 млн. удостоились наград. Притаких масштабах с награждениями всякое бывало. Напри мер, капитан А.А.Запорожец пишет, что на своем наград ном листе, представленном после напряженного семиднев ного боя за Гверездно, во взятии которого его батальон сыграл немаловажную роль, стояла резолюция: "В Гверезд но боев не было" (?!). О судьбе своей ожидаемой награ ды, наверное, я никогда бы ничего не узнал, если б не откровение старшего лейтенанта Гусева. Гусев вел все делопроизводство в политотделе. Немногословный и небросаюшийся в глаза, щуплый, с вечно усталым лицом, Гусев был в курсе событий всей жизни штаба дивизии. Мое с ним знакомство было попутным: "здравствуй и протай", но ме жду нами возникла ниточка взаимной симпатии, которая, как и антипатия, появляется между людьми непонятно по чему, По виду Гусева чувствовалось, что он перенес в жизни что-то тяжелое. Иногда он завивал горе веревочкой
пил горькую. Именно в таком состоянии Гусев окликнул меня.
Зайди, Руткевич, зайди. Дело есть.
Я зашел в его полуземлянку, хотя и торопился.
Сообщу тебе одну вещь, но дай слово, что не вы дашь меня и никому не расскажешь, - потребовал он.
Я удивился, так как не представлял, что за тайные сведения мог сообщить мне сотрудник, политотдела, но слово дал.
Понимаешь, многое я терплю, молчу, но иногда не могу. Вот и с тобой так же. Смотри.
Он достал из-под листа темно-коричневого толстого картона, покрывавшего стол, наградной лист о представ лении меня к ордену Александра Невского. Слева вверху наискосок краснела виза: "Воздержаться в связи с недав ним получением награды. Подполковник Нечаев".' Вспомни лась угроза Нечаева в медсанбате за Лугой, когда я ото брал у него на танцах Лену: "Я тебе этого никогда не прошу".
Приказал держать под сукном, а недели через две уничтожить, - объяснил Гусев.
Было обидно и противно. Но я дал слово Гусеву и сдержал его. Через 40 лет после войны при встрече на Московском вокзале в Ленинграде Тоня Федорова спросила:
Где же твой "Невский"?
Я отшутился, что он ещё не дошел до меня. Предста влялся я к награде и позже - за бои в блокаде курляндс кой группировки, но знал, что не получу ее. В 1946 году в Одессе собралась вся наша семья: папа, мама и мы с братом - оба саперы, оба демобилизованные, брат приехал из Болгарии, я - из Прибалтики. Обняла нас мама и ска зала: Вы получили самые высокие награды, которые может иметь человек на такой страшной войне - вы остались жи вы и невредимы. И я самая счастливая мать.
Наши войска постоянно тревожили немцев, но и они серьезно напоминали о себе. В ночь на 5 января 1945 го да после артиллерийской и авиационной подготовки, длив шейся 50 минут, немецкие войска атаковали части 119-го корпуса, в который в то время входила 377-я дивизия. Рывок противника оказался для многих неожиданным. Наших воинов убаюкивала длительная оборона. В частях было много новичков. Все это сыграло свою роль: попятилась наша пехота на 1,5-2 км. По рассказам штабников на сты ке двух соседних с нами дивизий немцы провели танковую атаку, собрав в едином кулаке около 60 машин. В этом месте пехота отступила километров до семи. Кто-то из командиров за допущенное бегство попал в штрафники.
Саперов по тревоге бросили на передний край, чтоб перекрыли минами подход к нашей ухе внутренней, находя щейся в глубине рубежа обороны, линии окопов. В окопах виднелись отдельные стрелки, только что прибежавшие с переднего края. Впереди окопов на бруствере стоял капи тан Мелентьев. В длинной до пят шинели он выглядел очень высоким и внушительным. Завидя его, бегущие сол даты скатывались в окопы и брали оружие наизготовку. Саперы сидели вместе с пехотой. Ставить мины под ноги отступающим мы не могли. Появились и офицеры - команди ры взводов и рот отступавшей пехоты. В окопах они соби рали своих бойцов и готовили их к отражению немецкой атаки.
Показались цепи немецких автоматчиков. Капитан Ме лентьев что-то закричал и энергично замахал руками, по казывая, чтоб занимали окопы, и сам спрыгнул с брустве ра. Сигнал его стал ясен, когда где-то позади нас беше но зататакали мелкокалиберные пушки и над нами понесся шуршащий и свистящий вихрь снарядов. Скорострельная па льба сливалась в единый колеблющийся гул. Огонь вели женщины-зенитчицы стоявшего за нами артиллерийского ди визиона. Зенитчицы перевели стволы своих 37-миллиметро вых орудий, скорострельность которых близка к пулемет ной - до 100 выстрелов в минуту - в горизонтальное по ложение и открыли по немецким автоматчикам сплошной гу бительный огонь. Немцев как ветром сдуло. Вскоре наши пехотинцы без потерь заняли свои прежние позиции. Как сообщили пленные, немцы решили, что у русских появилось новое оружие.
Очень колоритной была картина на участке соседнего полка, где примерно в километре от переднего края нахо дился со своей ротой Баталов. Здесь же находилась разведрота дивизии. Отсюда, когда началась атака немецких автоматчиков, пытались бежать по накатанной дороге обо зники на лошадях, запряженных в сани. Откуда ни возь мись, появился полковник Тесля. В руках у него была ог лобля. Размахивая ею и страшно матерясь, он останавли вал бегущих обозников и загонял их обратно на стоянку, где имелись укрытия и стрелковые ячейки.
Теперь саперам не было продыху: без конца укрепля ли оборону. Я получил приказ заминировать большую, су хую и ровную поляну в нейтральной зоне, которая могла стать превосходным плацдармом для вражеской танковой атаки. Ширина нейтралки в этом месте была около 300 ме тров. Нужно было выбрать площадку для минного поля и определить метод минирования. Я решил сделать рекогнос цировку самостоятельно и в помощь взял старшину Садовщикова. Мы провели тщательное наблюдение из нескольких точек и обнаружили полузаросшую, местами обвалившуюся канаву, идущую через поляну от нас к немцам. По ней и поползли в самый разгар на редкость солнечного дня. Meстами останавливались и оглядывались окрест. Наш осмотр облегчался тем, что немцы укрывались от ведущих налет на их позиции штурмовиков ИЛ-2 и не могли пристально наблюдать за нейтралкой. Мы продвинулись метров на 150 и увидели, что здесь поляна имеет незаметную издали ме лкую с пологими краями ложбину, идущую параллельно по зициям. Ложбина заросла бурьяном, покрывавшим ее не сплошь, а отдельными близко расположенными друг от дру га пучками. Место было удобным для установки и маскиро вки противотанковых мин. Обнаружить мины противнику мо жно было, лишь наткнувшись на них. С нашей стороны лож бина хорошо просматривалась и простреливалась.
В это время при очередном заходе ИЛ-2 поляну зах ватила своим огнем ракетная установка - "Катюша” - на самолете. Огненная струя буквально все сбрила, не оста лось ни травинки. Канава нас выручила, и лишь серебрис тая пыль на излете осела на наших спинах. Я попытался подняться, но Садовщиков успел остановить меня:
- Над Вами мина, товарищ старший лейтенант.
Я повернулся на бок и глянул вверх: в 20 см надо мной поперек канавы тянулась тонкая проволочка, идущая от установленной на краю канавы противопехотной осколо чной мины. Садовщиков обрезал проволоку, и мы быстро возвратились в свою траншею. При выходе из нейтралки мы были обнаружены немцами, которые стали обстреливать это место батальонными минами (калибр 80 мм). Мы укрылись в ротном блиндаже, где находились командир стрелковой ро ты и командир взвода.
Все четверо разместились по углам этой небольшой землянки и закурили. Мины рвались в опасной близости. Легкий, в один слой, накат землянки тряхнуло, и в сере дине его между бревен высунулась мина, повисшая на ста билизаторе. Она чуть покачивалась. Мы оцепенели, как кролики перед удавом... вот-вот сорвется. Но мина висе ла. Очень, совсем-совсем очень-очень деликатно мы стали поочередно выбираться из землянки. Я вышел последним, как старший по званию. После обстрела, который мы пере ждали в траншее, я заглянул в землянку: мина лежала на полу. Она была "яловой": кто-то в арсенале Европы, со бирая мину, сумел обезвредить ее и передать нам таким образом антифашистский привет. Может быть, это был один из пленных.
В ночь саперы успешно, без потерь, заминировали поляну.
Об этих событиях конечно же сразу узнал полковой инженер Салун и круто поговорил со мной:
Чего ты суешься? Для таких задач есть взводные. И понимать надо: война ведь кончается.
Читаешь мне проповедь, как кюре, - огрызнулся я, сделав в слове "кюре" ударение на первом слоге. - А сам-то?
Савелий криво усмехнулся и назидательно произнес: -Во-первых, кюре, а не кюре - это французское слово, а во-вторых, тебе нужно быть умнее и оставить мальчишество. Бравада здесь ни к чему.
Затронута здесь была больная тема. Конечно же яв ная близость победы действовала на воевавших, но нужно отдать должное "славянам", особенно старослужащим: они не теряли своей боеспособности. Об этом очень хорошо сказано у Ю.Семенова в сценарии "17 мгновений весны": "А просто нужно помнить долг от первого мгновенья до последнего".
Беспокойство о себе проявлялось по-разному. Ярко запомнился мне раненный молодой боец-татарин. Он лежал, скорчившись, на земле, зажимал руками пах и причитал:
Все целый, все целый.
Сестре с трудом его удалось перевязать.
В полосе обороны дивизии стала действовать штраф ная рота. По приказу начальника штаба капитана Пясковского я выделил группу саперов во главе с сержантом Комиссарчуком, которая должна была проделать проходы для предстоящей разведки боем силами штрафной роты. Под ут ро группа возвратилась, и сержант доложил, что задание не выполнено:
Командир штрафной роты спросил меня, штрафники ли мы. Я ответил, что нет.
Так какого черта вам надо? Здесь штрафники, пусть рвут проволоку своей грудью, а вы не болтайтесь под ногами, - грубо заорал капитан - командир штрафной роты - и закончил разговор крутым матом.
Случай этот последствий не имел. Но долго держа лись обидные слухи, что саперы нашей роты не выполнили задание.
В 1945 году статус наших войск, блокировавших Кур ляндию, несколько изменился: 9-го февраля командование 2-м Прибалтийским фронтом принял по совместительству командующий Ленинградским фронтом маршал Советского Со юза Л.А.Говоров, а 22 марта 2-й Прибалтийский фронт был упразднен, и его войска перешли в состав Ленинградского фронта. Об этом ничего не сообщалось в печати и по ра дио, в стране не знали о существовании Ленинградского фронта в 1945 году. Не было сведений и о курляндском котле. Поехавшего в город Котлас капитана Г.А.Мелентье ва задержали в горвоенкомате и недоверчиво расспрашива ли, откуда это взялся давно закончивший свою миссию Ле нинградский фронт. Звонили для проверки в Архангельский облвоенкомат.
В марте и в начале апреля я замешал заболевшего начальника штаба капитана Пясковского. В это же время выбыл из строя комбат майор Исаев. Изрядно попарившись в бане, он решил охладиться в снегу и сильно простудил ся. Замкомбата капитан Мелентьев был в отъезде, и мне приходилось исполнять обязанности и начальника штаба, и командира части. Некоторые документы я подписывал сов местно с замполитом Хангильдиным, который уже имел зва ние майора. В это время в батальоне многие повышались в звании: командир роты Баталов стал капитаном, начхим Васильев - старшим лейтенантом, сменивший демобилизо ванного по болезни помкомбата Стрельникова бывший начфин Шевалдин - старшим лейтенантом интендантской служ бы, писарь Румянцев, занявший должность начфина, полу чил первый офицерский чин. Повысились в звании многие младшие командиры и бойцы: помкомвзвода Яков Комиссарчук стал старшим сержантом, разведчик Гасилов - сержан том. Старослужащие солдаты получили звания ефрейторов.
Видимо, считая, что создавшаяся ситуация самая по дходящая для исполнения его желаний, майор Хангильдин принес в штаб исписанный с двух сторон лист бумаги и предложил мне:
- Ты переведи это с татарского на русский, подпи ши и пошли по инстанции.
Говоря о переводе с "татарского" майор имел в ви ду свою вопиющую безграмотность в русском языке. Прине сенная им бумага являлась проектом реляции на награжде ние орденом Отечественной войны 1-й степени, в которойперечислялись подвиги замполита Хангильдина. Я был со вершенно подавлен. Минишу Сафиуллевича Хангильдина, как своего крестного партийного отца, я уважал, слушался и был с ним всегда в хороших отношениях. Но перечисленных им "подвигов" не было вовсе. Во всех операциях, прове денных саперами, он видел организующую и направляющую свою роль, обусловившую успех, и везде он будто бы при сутствовал лично.
Я отказался писать такую реляцию. Увы, и в этом случае, как и в случае с начальником политотдела Нечае вым, мне пришлось услышать:
- Ты ещё пожалеешь об этом, Руткевич.
Начался перелом к весне. В письме к Нине Карасевой 3 марта я сообщал: "В наших прибалтийских краях насту пила перемена погоды - день зима, день весна. Весенние дни наводят грусть о прошлом, далеком и хорошем".
С приходом маршала Говорова усилилась подготовка к наступательным боям. Взвод инженерной разведки лейтена нта Уграицкого тщательно изучал немецкую оборону. Раз ведчики сделали дерзкую вылазку в селение Лестене, ок купированное немцами, и вручили мне взятый там из полу разрушенного дома трофейный пистолет-малютку калибра 6.35 мм. Пистолет имел семь патронов в магазине (рукоя тке) и один - в стволе. Он спокойно умещался в нагрудном кармане, не привлекая внимания. Пистолет сослужил мне верную службу и после войны, когда приходилось бы вать в местах, куда не принято было ходить с оружием и нельзя было ходить без оружия.
В марте мы расстались с одним из лучших наших раз ведчиков старшим сержантом Николаем Никоновичем Мозокиным, который был направлен в Военно-инженерное училище в город Кострому.
Весной разрешили посылки на дом - одну в месяц. Нам, молодым офицерам, посылать было нечего. Зная об этом, ко мне обратился боец из хозвзвода - сапожник по фамилии, помнится, Алексеенко с просьбой разрешить ему сделать посылку от моего имени. Сапожник он был всамделишный. Во всяком случае выполнял любые заказы. Пожилой, дисциплинированный. Я согласился. Вскоре выяс нилось, что Алексеенко сделал посылки от имени ещё нес кольких офицеров.
Естественно, нас заинтересовало, что мог посылать солдат в таком количестве, если никаких трофеев на зде шней советской земле быть не могло. Солдата решили не тревожить и вскрыли один ящик. Каково же было наше уди вление, когда увидели, что в посылке были плотно уло женные алюминиевые головки от снарядов. Алексеенко выз вали к офицерам роты.
Вам не понять, - горестно сказал солдат. - Война кончается, а у нас в деревне где такой металл взять. Локки будем людям отливать.
Перед такой логикой мы отступили.
Шла последняя неделя марта. Выдалась спокойная ночь. Встал я рано в хорошем настроении и с удовольст вием привел себя в порядок. Замечу, что никакая обста новка не допускала появления небритого офицера. Брились даже без воды, натирая лицо снегом. Иван Брылев задер живался где-то с завтраком, и я уже собрался его пропе сочить. Но когда он вошел, меня остановило загадочное выражение его лица. Брылев молча поставил посуду с пи- шей и, парадно вытянувшись, торжественно произнес:
Здравия желаю, товарищ капитан!
Я рассмеялся.
Ты что хе, думаешь, если назвал меня капитаном, то я тебя не стану жучить за опоздание?
Никак нет, товариш капитан. Я с младшим лейтена нтом Румянцевым встретился и с ним в штаб зашел: сам посмотрел приказ о присвоении Вам нового звания.
В это время зашел связной комбата старшина Шума ков, передавший, что майор меня вызывает.
А ну-ка, Ваня, есть у нас звездочки в запасе?
Принес я, товариш капитан.
Брылев быстро проколол шилом погоны и прикрепил на них четвертые звездочки. В новом звании я отправился к комбату.
Товариш майор! Капитан Руткевич по Вашему прика занию явился.
Как, как ты сказал? Повтори!
Капитан Руткевич по Вашему приказанию явился, невозмутимо повторил я.
Капитан? Откуда ты капитан? Что это за очередной фокус?!
Я молчал. Майор медленно остывал.
Выходит, приказы я узнаю позже своих подчинен ных, - хмуро произнес он.
Он был вновь в тяжелом похмелье.
Неожиданная забота свалилась на головы наших хо зяйственников: батальону подарили (кажется, от команди ра корпуса) пару бельгийских лошадей-тяжеловозов. Серые в яблоках - эти огромные животные, совершенно одинако вые, как близнецы, могли согласно паспорту везти груз 24 тонны на протяжении 3 км. Для проверки уникальной работоспособности лошадей выбрали ровный участок асфа льтированной дороги, соорудили платформу на резиновом ходу и загрузили на нее 24 тонны груза. Груз долго не могли подобрать, но помогли артиллеристы. Платформу сталкивали с места всем миром - несколько десятков че ловек. Лошади медленно прошли ухо в ухо 3 км и, как по команде, стали. Через две недели лошадей было не уз нать: похудели, потеряли лоск, понурились. Куда-то их незаметно увели в тыл. Нашлись ли на них настоящие хо зяева или погибли эти чудо-красавцы.
Несколько раз я пытался встретиться с Шурой, но никак не мог ее застать, чему немало удивлялся. Нако нец, одна сердобольная сестричка сжалилась надо мной и поведала, что Шура "ухе встречается с майором не из на шей дивизии". Тогда я проявил настойчивость и отыскал ее. Она была совершенно чужая и дахе враждебная.
Что это значит, Шура? - тихо спросил я и мягко положил ей руки на плечи. Она резко отшатнулась. Что Вам нужно, товариш капитан? Я Вам ничем не обязана.
И Шура ушла. Удар был сильным. Теперь я понял, что значит быть оплеванным.
Не знаю, как вышло, что я об этом рассказал подпо лковнику Русанову, с которым мы все более сближались. Ефрем Иванович рассмеялся:
Да ведь Вырина взялась всех мужиков перебрать, она и со мной шашни заводила, но мне на это разменива ться нельзя. Ну, а раз ты открыл мне свою душу, так и я тебе кое-что скажу. Появилось у меня знакомство с инте ресной женщиной. У нее есть дочь лет двадцати. Составь- ка мне компанию к ним в гости ездить.
Так стали мы с ним ездить к маме с дочкой в мале нькое селение.
Хозяйкой оказалась очень приветливая интеллигент ная женщина, совершенно чисто говорившая по-русски. Чу вствовалось, что она следит за собой и выглядит лет на десять моложе своего возраста. Дочь ее - Марта - пора жала своей необычной красотой. Она казалась ожившей ан тичной статуей: белое лицо, как будто выточенное из слоновой кости, высокий лоб, составляющий единую линию с прямым ровным носом, небольшие резко очерченные губы, глаза чистого зеленого цвета. Голову венчали светло-ру сые волосы, уложенные короной. Добавлю к ее характерис тике длинную изящную шею и пропорциональную несколько смягченную полнотой фигуру. Но Марта не была застывшей красавицей. Легкий румянец, пунцовые губы, пульсирующая жилка на шее, а главное, потаенные иногда загорающиеся искорки в глубине ее глаз выдавали скрытую страстную натуру. Красоту лица Марты сильно портил, даже уродовал рваный узловатый двухсантиметровый шрам, огибающий ле вую ноздрю*носа. Может быть, из-за этого шрама Марта немного гнусавила. Я с грустью подумал, что, видимо, судьбе было угодно нарушить совершенство этого бесподо бного лица.
Марта не говорила по-русски, и мы с ней беседовали каждый о своем, что нас никак не смущало. Оказывается, мужчине и женщине не обязательно иметь общий язык, дос таточно общего взаимопонимания.
На рассвете мы с подполковником возвратились в ди визию. Думая о Марте, я невольно подумал о себе: кто я, какой я. По настоящему взглянуть на себя не приходи лось, и в голову не приходило. В этот день наш банщик- прачка, исключительный здоровяк-уралец Царьгородцев по звал меня в баню.
В самый раз, товарищ капитан, - обрадовал меня солдат. - Уже вода готова, собираюсь стирать. Заходите, все будет в ажуре.
Я был в бане один и напарился вдосталь. В предбан нике Царьгородцев приладил большое - в полный рост зеркало. И я впервые увидел себя через три года после того, когда ходил в студенческую баню на 2-ой Извозной в Москве. Я настороженно рассматривал этого незнакомого мне человека. Вместо ранее привычного худенького паре нька увидел я крепкого мужчину в полном расцвете сил. Удивился своим когда-то болезненным, а теперь крепким ровным ногам, неожиданно широким плечам и тонкой талии, выделяющимся мускулам рук. Мне было дивно и приятно, а затем стало обидно. Я подумал, что это тело, на которое природа не поскупилась, и ещё такие же тела Васи Бата лова, Льва Галеркина, всех моих друзей-сверстников и ещё многих тысяч и даже миллионов таких же молодых здо ровых людей обречены на растерзание и поругание метал лом и огнем. Как это несправедливо, нелепо, страшно. Почему люди уродуют, убивают само совершенство природы.
В бане меня разыскал связной, и я, спешно одевшись и поблагодарив услужливого Царьгородцева, побежал в штаб, отбросив ненужные в эту военную пору мысли.
ПОБЕДА
А нынче нам нужна одна победа,
Одна на всех. Мы за ценой не постоим.
Б.Окуджава
Подготовка к ликвидации курляндского котла шла по лным ходом. Постоянно прибывали люди и техника/ Готови лись исходные рубежи для наступления.
С конца марта и на протяжении апреля войска диви зии проводили разведку боем, изучение вражеской оборо ны, захват /языков" и другие операции к югу от побере жья Рижского залива в районе селений Джуксте и Слампе. Вблизи залива 31 марта 1249-й и 1251-й полки форсирова ли озеро Валкум-Эзерс и захватили небольшой плацдарм. 6 апреля дивизия овладела населенным пунктом Мизос.
В разведках и поисках деятельно участвовали сапе ры. Особое внимание уделялось наблюдению за инженерными сооружениями противника.
В последних числах апреля в дивизию прибыл началь ник штаба Ленинградского фронта генерал-полковник Маркиян Михайлович Попов. Я получил приказание явиться в его распоряжение для участия в рекогносцировке передне го края. Рекогносцировочная группа состояла из шести человек, в том числе: генерал М.М.Попов, командир полка и командир батальона, на территории которых велся осмотр, начальник артиллерии и командир разведроты диви зии и командир саперной роты, которого я представлял. Выход был намечен на конец дня, когда еще можно было увидеть нужные объекта и уже не мозолить глаза против нику.
На такой проверке нельзя было ошибаться и нельзя было сказать "не знаю". Поэтому я, поколебавшись, на свой страх и риск взял с собой ординарца Ивана Брылева. Он был моими "глазами". Знали мы с ним здесь все доско нально, а вот увидеть в сумерках я не все мог. Зрение у меня было с большим изъяном, но в батальоне никто не знал об этом. В 1938 году меня забраковали по зрению на приеме в Военную академию бронетанковых и механизиро ванных войск, которая находилась в Москве, в Лефортово. В Военно-инженерное училище в Иркутске в декабре 1941 года меня приняли лишь по решению комиссара училища, сказавшего, что в создавшейся обстановке нужно ему, то есть мне, учиться.
Генерал Попов немедленно отреагировал на наше поя вление:
Кто седьмой?
Сапер-разведчик ефрейтор Брылев, товариш коман дир (называть по званию в данной ситуации было нельзя), - ответил я. - Он досконально знает расположение объек тов.
Хорошо, - одобрил генерал.
Рекогносцировка была недолгой. Возможно, что здесь намечался один из ударов для прорыва обороны противни ка. Не помню, что спрашивал генерал, но вскоре он отпу стил нac; задержав лишь общевойсковых командиров.
Условия, в которых велась рекогносцировка, не поз волили рассмотреть генерала. Одет он был в такую же, как мы все, полевую форму и ничем генеральским не выде лялся '.
2-го мая Ленинградский фронт был готов к наступле нию по всей полосе блокады группы немецких войск "Курлянд", которой командовал генерал Гильперт, сменивший в мае генерал-фельдмаршала Вернера, занявшего пост коман дующего сухопутными войсками вермахта.
Саперы нашего батальона уже не уходили с переднего края. Комбат направил ко мне в роту начхима - старшего лейтенанта Васильева - чтоб тот проявил какой-нибудь "подвиг" и его можно было бы представить к награде. По гражданской профессии Васильев был ветеринаром и отно сился у нас к интеллигенции. Положение начхима было ве сьма щекотливым: химической войны не было, а готовность к ней требовалась постоянная. Начхим был на фронте, но не воевал и, соответственно, не награждался. Периодиче ская проверка противогазов и редкие занятия по противо химической зашите - все его прямые обязанности. Некото рые начхимы, например, А.А.Запорожец, всеми правдами и неправдами добивались перехода на прямую строевую долж ность. Васильев же попал в кабалу к комбату Исаеву, ко торый его использовал как экспедитора и как трофейщика. Иногда Васильев взвинчивал себя до бешенства. Лицо его краснело, глаза выпучивались, и он орал что-нибудь ма терное. Как-то мне пришлось с ним выбирать место для расположения батальона. Мы зашли в покинутый дом, как обычно, незапертый и чистый. Из комнаты, в которую за шел Васильев, послышались выстрелы и звон разбитого стекла. Я опрометью бросился туда и увидел, что старший лейтенант расстреливает трюмо.
Все они фашисты! - бешено вращая глазами, кричал Васильев.
Однажды он притащил откуда-то новую парадную форму латышского генерала и демонстрировал ее, напялив на се бя. Сейчас он мне только мешал, и я отправил его в при крытие взвода, работавшего на минном поле.
3-го мая мы узнали о взятии Берлина, и это, как эликсир бодрости, воодушевило нас. Наше командование не торопилось вести активные действия, не допуская лишних потерь, но сковывая противника, проявлявшего тенденцию к общему отходу из Курляндии. 7-го мая, обнаружив уси ленный отход противника, полки дивизии вступили в реши тельный бой.
По официальным сведениям 8 мая в 22 часа 06 минут был подписан акт о капитуляции войск курляндской груп пировки, но по всем воспоминаниям саперов и по записям лейтенанта Спектора, то же и по опубликованным данным, на участке дивизии 9 мая ещё не знали о Победе, ещё шел бой. Лишь проходивший мимо знакомый майор из политотде ла доверительно шепнул мне:
К вечеру ждем важное сообщение.
1247-й и 1251-й полки действовали совместно с тан ковой бригадой. Тяжелые танки ИС и Т-34 медленно, как неумолимая гроза, продвигались в глубь немецкой оборо ны. На опушке леса танки остановились. Лежащая впереди поляна была спешно закрыта минами, которые даже не ус пели замаскировать. Отовсюду звали саперов.
Тут-то и вышла непредусмотренная заминка. Саперы- новички, прибывшие с пополнением из Западной Украины, отказались идти на минное поле. Они лежали ничком, зак рыв головы руками, и поднять их было невозможно. Не по могли ни приказания, ни уговоры, ни призывы, ни даже пинки. Они лежали, как мертвые. А танки вздрагивали от рева моторов, им нужен был проход. Из опытных саперов здесь оказался ординарец капитана Мелентьева - сержант Константинов - числившийся в моей роте.
Вперед! - крикнул я Константинову.
Сержант, видимо, ещё ранее меня понял, что ему придется идти на минное поле, и уже был готов к этому. Мгновенно он схватил удобно свернутую "кошку" и побе жал. Но не к минам, а правее, между деревьями, где его цепкий взгляд нашел канаву, идущую от лесочка через ми нированную поляну. Пригнувшись, он побежал по канаве. Не раздумывая, я бросился за ним. В створе заминирован ной полосы Константинов выпрыгнул из канавы и юрко по полз к минам. Для проделки прохода нужно было обезвре дить минимум две мины. Мины эти в деревянных корпусах были несъемными, их можно было лишь взорвать. Одну ми ну, что подальше, сержант зацепил кошкой, затем подполз ко второй и обвил ее канатной петлей от той же кошки. Он быстро отполз к канаве, чуть приподнялся и дернул канат. Раздался взрыв, заглушивший на миг шум боя - обе мины сработали.
Передний танк ринулся в проход. А Константинов не поднялся. Он не дополз до канавы метров пять. Я бросился к нему, и тут же рядом оказался и третий. Это был капитан Мелентьев. Константинов был жив, но тяжело ра нен двумя пулями. Мы с Мелентьевым уже безо всяких пре досторожностей подхватили его под плечи и под колени и снесли в канаву, а затем на шинели бегом унесли в ле сок, где к нам подбежала медсестра.
Противник вдруг замолчал. Наши танки, преодолев минное поле, рассредоточились и остановились, не стре ляя. Что это? С КП полка вышли два офицера и быстро по шли прямо через танковый строй к противнику. Только сейчас мы разглядели, что на немецкой позиции колыхался большой белый флаг, возле которого в полный рост стояли люди. Навстречу нашим парламентерам вышел оберлейтенант - командир немецкого батальона - в сопровождении пере водчика. Он четко доложил, что батальон капитулирует и ждет указаний. Ему указали место складирования оружия, и уже через несколько минут немцы бегом повзводно пере секли поляну, бросая на ходу автоматы, гранаты, фауст патроны.
Сопровождавший пленных офицер-штабник спросил у командира полка:
Куда их, товариш подполковник?
Подполковник пожал плечами и небрежно, как будто всю жизнь принимал пленных, сказал:
Двух автоматчиков в сопровождение, и пусть идут в дивизию.
Сдался только батальон. Бой еще продолжался. Нашытанки вырвались к Тукумсу, а за ними двинулась вся ди визия. Немцы отступали.
Константинов был последним сапером нашего батальо на, раненным в бою. Мы следили за его судьбой до самого его поступления в тыловой госпиталь, из которого полу чили сообщение, что он будет жить.
10 мая ещё чувствовалась напряженная обстановка, но огонь прекратился с обеих сторон.
Нелепо в этот уже не боевой день погиб старшина Другое. Тот самый, что так самоотверженно возил незна комую мину в штаарм и обратно. Его нашла другая мина. Он ехал на повозке, когда уже стемнело, и зацепил пере дним колесом мину, заложенную в колею с расчетом на продавливание. Убило его взрывной волной, так что на теле у него не было ни единой царапины. Очень тяжело эту смерть восприняли в батальоне. Подумать только: вы держал тяжелейшую фронтовую жизнь и погиб, когда пришла победа.
В ночь на 11 мая комбат отрядил на пароконной по возке с высокими бортами старшего лейтенанта Васильева и старшину Бельтикова в расположение немцев. Под утро послы привезли полную повозку дефицитных продуктов: ви на, папиросы и табак, консервы. Комбат отделил ящик французского коньяка, а остальное приказал разделить поровну всему личному составу части, но чтоб спиртное выдавать не все сразу.
Мы восприняли победу как бы на тормозах. Не было бурного ликования, не было громких криков и бесшабашной стрельбы. Это пришло позже. А пока наступила небывалая тишина. Сама по себе создалась общая праздничная обста новка. Так бывает по большим праздникам, когда много людей ушло на демонстрацию, а на притихших улицах воца рилось торжественное спокойствие.
Именно в такой обстановке я увидел двух давно зна комых мне солдат из 1249-го полка. Под нежарким в здеш них местах майским солнышком они сидели на бревне и ку рили. Это были степенные в моем тогдашнем понимании лю ди, давно перешагнувшие по возрасту сорок лет. Я не знал их фамилий, но знал, что они земляки нашего стар шины Садовшикова, то есть уральцы. Они служили в диви зии со дня ее основания, с первого боя под городом Ки риши Ленинградской области в декабре 1941 года. Я подо шел к ним, остановив их движение встать. Закурив, я спросил, о чем они беседуют в этот торжественный день.
Обсуждаем, товарищ капитан, как там дома наши женки с огородами справляются, - ответил один из бой цов.
Ну, а о войне, о победе, что вы сейчас думаете?
Мы свое дело сделали, - сурово произнес второй боец.
Более точного, короткого и ясного определения, как выполнен солдатский долг, я не слыхал. Простота и сила этих слов поразили меня. На меня нашло озарение: прон зительно остро до щемящей боли в сердце я понял, что вижу подлинных победителей. Я не стал больше мешать со лдатской беседе, отошел и сел на выпиравший корень сос ны, отполированный дождем, ветром и солнцем. Я думал о том, что пережили эти солдаты, которых я хорошо знал в лицо, так как много раз встречал их в окопах переднего края. Они были несколько раз легко ранены, но не остав ляли дивизию все четыре года войны. Они почти никогда не ели досыта и не высыпались сполна. Месяцами жили в окопах и землянках, не имея возможности нормально помы ться и побриться. Часто мучились без курева, кормили вшей, прели в вечной мокрети волховских и прибалтийских болот. Мерзли в снегу и коченели под секущими морскими ветрами. Не видели солнца в лесной чащобе. Ходили в атаки и отступали. Бежали за танками, впивались в землю под авиабомбежкой. Напряженно всматривались, ожидая противника, прыгали в его окопы и били, били, били про клятые серо-зеленые фигуры непрошенных гостей. Теряли, теряли и теряли товарищей. Над ними висела постоянная угроза смерти или увечья. Какую же нужно иметь стой кость, какое мужество, чтобы все это выдержать и побе дить? Какое нужно иметь самообладание, чтобы сразу по окончании последнего боя обсуждать дела на домашнем огороде?
Солдаты были скромно награждены: у одного орден "Красная звезда" и медаль "За отвагу", у другого две медали - "За отвагу" и "За боевые заслуги". И, конечно же, им и в голову не приходило на что-то претендовать Г Домой бы скорее. Меня жгла мысль, что скоро они демоби лизуются, растворятся в массе гражданского населения, и больше никто не увидит этих воинов такими, какие они есть в этот победный час, в своей солдатской форме. Поймут ли люди, что именно эти солдаты и все другие, такие как они, выдюжили эту войну, трагедию и величие которой мы осознаем не сразу.
По-своему отреагировал на известие о победе хирург капитан Лев Галеркин. Как только иссяк поток раненых, он свалился и уснул. Его стали будить:
Лев! Лев Михайлович! Вставай, вставай, победа! Слышишь, победа!!!
Галеркин с трудом раскрыл глаза и с досадой прос тонал:
Ну, разве это причина, чтоб лишать человека сна?
Эх, вы, люди, лошади...
Понимание победы наступило. Радость не бурлила в нас, она постепенно охватывала нас, превращаясь в счас тье. В ночь на 11 мая шло всеобщее ликование. В Доме Культуры одного из малых городов западнее Тукумса кома ндование дивизии устроило большой праздничный прием. Были приглашены сотрудники штаба дивизии, начальники служб, командиры частей и, конечно, женщины. Связистка из штаба дивизии Зина Иванова - "дочь полка" - которой только исполнилось 17 лет, а попала она на фронт в не полных 14, переживает это событие и сегодня: Слева направо вверху: В.Г.Руткевич, В.Д.Баталов;
внизу: Г.А.Мелентьев, С.А.Салун.
Ленинград, 1945 г.
Четыре капитана и город Ленинград.
Четыре капитана друг другу каждый брат.
Четыре капитана сквозь всю войну прошли.
Расстались капитаны, как в море корабли
Волновались мы - женщины, бывшие при штабе очень. Спешно стирали, гладили, чистили, а тут прибежал связной от комдива с сообщением, что нужно срочно фото графироваться. Забегали мы. Надела я чью-то мужскую ги мнастерку - своя-то сохла, а она мне велика, топорщится вся. Кто сумел - оделся на вечер в гражданское. А у ме ня были такие шикарные синие лакированные туфельки на высоком каблуке. Мой единственный "трофей" - разведчики подарили. Когда начались танцы, пригласил меня на вальс молодой красавец-офицер. Я танцевать умела и любила, а в туфлях на высоком каблуке не могу и все тут. Еле от мучилась. Сняла туфли и сидела босая в темном уголке. Плакала потихоньку. А на обратном пути выбросила эти злосчастные туфли в придорожные кусты.
Уже 11 мая наступили многозаботные будни. Команди ров рот вызвали в штаб и приказали срочно составить ре ляции на награды всем без исключения участникам войны. На бойцов пополнения, которые по сути не воевали, а в последнем бою лежали, не поднимаясь, я писать наградные листы отказался. И началось. Взялись за меня политрабо тники:
Неужели Вы не понимаете, товариш капитан, что это приказ товариша Сталина: наградить всех, всех без исключения.
Но я уже уперся:
Не мог товариш Сталин давать указание, чтоб наг раждать трусов, отказавшихся выполнять свой воинский долг.
Таскали меня и к комбату, и в политотдел, и в Смерш. Наконец, чтоб от меня отцепились, я стал писать представления к медали "За победу над Германией в Вели кой Отечественной войне 1941-1945 гг.", которая только что - 9 мая - была учреждена. Опять сыр-бор разгорелся.
Как ты не понимаешь, что эта медаль дается всем, кто состоит в действующей армии. А нужны награды, втолковывал мне парторг капитан Колотилин.
Ну, тут я "выспался" на своих оппонентах.
Как это так? - гремел я. - Выходит, что учреж денная в день Победы Указом Верховного Совета СССР бое вая медаль не настоящая награда?! Чему это вы меня учи те?!
И от меня отступились. Я даже не знаю, как в штабе вышли из положения.
Немцы из группы "Курлянд", которые сейчас сдава лись в плен, были, что называется, сволочные: среди них много было тех, кто душил в блокаде Ленинград. Но вели они себя отменно: выдержанно, дисциплинированно. На сборные пункты немцы двигались колоннами во главе со своими офицерами. Сопровождали пленных редкие всадники с автоматами. Побывавшие в Риге офицеры рассказывали, как проходила через латвийскую столицу самая большая колонна пленных - 60 тысяч человек. Не доходя города, они сделали большой привал. Привели себя в порядок: вы мылись, выбрились, почистились, поели, закатали рукава, как будто шли в бой. Четкими рядами с монотонной харак терной для немцев маршевой песней вошли они в Ригу. С некоторых балконов бросали им женщины цветы. Гражданс ких мужчин не было видно. Находившиеся на улице наши офицеры старались уйти, спрятаться, так как чувствовали себя неудобно.
К нашим офицерам пленные относились неоднозначно: на красные просветы погон общевойсковых офицеров они не реагировали, но стоило появиться подполковнику Русанову с его саперными погонами (черные просветы и окантовка и эмблема с перекрещивающимися лопатой и киркой), как не мцы всех рангов вытягивались и отдавали ему честь.
Наши солдаты и офицеры не проявляли, во всяком случае внешне, по отношению к пленным никаких эмоций. Как будто двигавшиеся километровые колонны немцев это самое, что ни есть, обыденное явление. Не ручаюсь за достоверность рассказанного мне, но само представление события характерно для тех дней: какой-то старший лей тенант, у которого немцы убили брата, сильно возбужден ный да еще и подогретый вином, выкрикивал в сторону идущих в колонне немцев проклятия и, распалясь, выстре лил в пленных. Хотя он вовсе не целился, но убил немец кого солдата наповал. Колонна стала. Так и стояли немцы молча в гнетущей тишине. Узнав об этом, немедленно по дъехал верхом командир дивизии. Он громко произнес:
- Советские офицеры в пленных не стреляют.
И, сославшись на данную ему власть, он расстрелял старшего лейтенанта. Пленные двинулись, бережно обходя труп.
Немцы пытались при капитуляции сохранить опреде ленную самостоятельность. Командир 21-ой авиаполевой дивизии, которая сдавалась по условиям капитуляции на шей дивизии, потребовал, чтоб ему возвратили самочинно сдавшийся батальон или хотя бы его офицеров, как нару шивших воинскую присягу. Пришлось ему напомнить о безо говорочной капитуляции.
Совсем иначе обстояло дело с пленением власовцев и прибалтийских эсэсовцев. Немецкое командование отказа лось от них, утверждая, что это народные повстанцы и оно не несет за них ответственности.
Зная, что им пощады не будет, эти "повстанцы" не сдавались до тех пор, пока сплошным огнем артиллерии 10-ой гвардейской армии, куда теперь входила наша диви зия, не оказались прижатыми к морю. Шло их около 40 ты сяч. Этих сопровождал сплошной конвой из автоматчиков, да ещё местами и с собаками. Я видел их. Некоторые шли в национальных костюмах. Помню халаты и тюрбаны.
Были и другие встречи в то время. Находясь на вы ходе далеко от батальона, я расположил роту на ночлег в небольшом селении, заняв окраинные дома. Сделав необхо димые распоряжения, я собрал офицеров на дружеский ужин. Не успели мы приступить к приятному ритуалу, как меня вызвал часовой: у крыльца стоял немецкий солдат. На ломанном русском языке солдат объяснил, что он из пехотной роты, которая идет на сборный пункт пленных, и командир роты - оберлейтенант - просит разрещения оста новиться в этой деревне на ночь.
Пусть оберлейтенант явится лично и немедленно, - распорядился я.
Яволь, герр капитан! - И солдат ушел.
Через несколько минут прибыл оберлейтенант с пере водчиком. Я разрешил им обосноваться на другом краю се ления, предупредив, чтоб выставили часовых и об уходе доложили мне.
Но и после этого визита приступить к ужину так и не удалось. Пришли женщины. Их было пятеро. Все моло дые, одетые не ко времени крикливо и безвкусно. Одна из них, выделявшаяся высоким ростом и сильным телосложени ем, оглядела нас острым взглядом чуть прищуренных глаз на пухлом лице. Наверное, она определяла, кто здесь старший, и обратилась ко мне:
Конечно, вы нас презираете, мы понимаем, но как нам теперь быть. Зачем нас в Сибирь ссылать?
Наконец я понял, в чем дело. Это пришли гулящие девки, жившие с немцами. В народе их прозвали "немецки ми овчарками". Сдержанно я растолковал им, что с ними разберется Советская власть. На душе было муторно, вро де на помойке побывал.
При приеме капитуляции задача саперов состояла в том, чтобы проверить ликвидацию вражеских заграждений и, прежде всего, минных полей и подготовленных к взрыву объектов. Капитан Пясковский облюбовал под штаб большой просторный светлый дом, в который пригласил представи телей саперной части немецкой дивизии. Явились командир части, начальник штаба и переводчик. Увидев их, хозяин и хозяйка дома остолбенели. Они разглядывали присутст вующих с недоумением и растерянностью. Оказалось, что в этом доме ранее находился штаб именно этой капитулирую щей саперной части немцев, командиры которой пришли сейчас. Наконец хозяин, чуть не плача, путая латышские, немецкие и русские слова, объяснил, что он не понимает, чья же теперь власть, чем немало нас позабавил.
Немецкие саперы обезвредили свои минные поля, при чем, как вспоминает лейтенант Спектор, некоторые из них подорвались.
Война кончилась. Всех нас ждала новая жизнь. Вече ром на окраине Тукума, где лес подходит к самому горо ду, в последний раз собрался наш "Кильдым". Лейтенанты и капитаны. Офицеры с одним просветом и маленькими зве здочками на погонах. Горел костер. Звенела гитара. Зву чала песня.
Легла на землю тьма ночная,
На небе звездочек мильен.
Прощай, жизнь моя лесная,
Прощай, саперный батальон.
1988-1990
Кировоград
Повесть. Война без прикрас. Ленинградский фронт
© Copyright: Владимир Руткевич, 2022
Свидетельство о публикации №222072600014
Свидетельство о публикации №222072600014
Рецензии