Великое чувство землемера Ромашкина

     На  землеустроителя  Васю  Ромашкина  нахлынуло  чувство  невообразимых,  просто  космических   масштабов – Вася  беспредельно   влюбился.  Вообще   наш   знакомый  уже   был  охвачен   одним  грандиозным  увлечением – он  писал  натюрморты.  Его  розовые   яблочки,  пропитанные   солнечными  лучами   дыньки,  гигантские  арбузы   и  прочая  жизнерадостная   бахча,  которую  он   демонстрировал  на  полотнах  в  своём   землеустроительном   бюро,  в  большинстве   случаев   вызывали  усмешки   и   ехидные   советы.  Хотя   рисовал  Вася   действительно  здорово.

    –  Вот  если  б  ты   борщ   изобразил,  такой  наваристый,  чтобы  прям  лыточка  с  него   торчала – вот  тогда  б   красиво   было! – кривил   толстые   губы     в   ядовитой   ухмылочке  кадастровый  консультант  Борька  Грязюкин.
    –  Или   ковбасу! – подсказывал  идею  для  очередного  полотна  хохол-землемер  Гриша   Редкозубенко.

      Единственным,  кто   относился  с   уважением  и  неподдельным   восхищением  к   творческим  порывам  Васи  Ромашкина,   был  старый  инженер-землеустроитель  Пал  Саныч.  В   живописи   он   разбирался   чуть   лучше,  чем  папуас   в   квантовой   физике,  но  это  нисколько  не  препятствовало  достаточно  высокой   оценке  Васиных  творений.
    –  Вот  это  с  огурцами   и  луком  особенно  здорово   вышло! – говорил  Пал  Саныч,   дымя   погнутой  папиросой.
   –   Правда? – поднимал  брови  Вася.
   –  Да,  знаешь,  всё   натурально   так, – продолжал  старинный   землемер,  выпуская   из   ноздрей   мутный  папиросный    дымок. – Мы  вот   также,   как   ты  нарисовал,  всё  раньше   и  раскладывали…  Это   ещё  в  детстве,  когда   пацаном   был,  с  отцом   на   уборку   всегда   ездил.   Так  вот   на   полевом   стане  с   мужиками   так   и   обедали.  Натрёшь  огурец   солью  прям   аж   до   пены,  лучок,   хлебушек – всё   тут.  Постелешь  скатёрку,   усядешься – и  как  порубаешь!  Это   ты   хорошо   нарисовал!  И   тыквы  вон   те   замечательные!
   –  Тыквы? – снова   изумлялся   Вася.
   –  Ага,  тыквы, – кивал  головой  Пал  Саныч. – Они  такие   на   огороде   у   деда   Данила  росли.  А   мы,  пацанами   были,  воровали   их   у   него.  Ох,   и   орал  же  на   нас  тогда   дед  Данил!  Грозился   солью  стрелять.  Но  не   стрелял.  Добрый   был.  Орал  же   для   показу   больше.  А   мы   у  него   тыквы   и  воровали.  Зачем   только?  У  самих  огороды   полнёхонькие   были:   и   тыквы,  и  арбузы,  и  картошка  с  капустой – всё   было.  Нет,   у  деда   Данила   тыквы   пёрли!  А  потом    их   крошили  и  поросят  с  рук   кормили…  Эх…  В  общем,  славно  вышли  у  тебя   тыквы!
    –  Пал  Саныч…  я  тут  тебе   что  сказать-то   хочу… – замялся  Вася,  переводя  свой   растерянный  взор  то  на   картину  с  батуном  и  огурчиками,  то  на  полотно  с  оранжевыми   тыквами. – Я  тут  того…  влюбился,   в  общем…  в  Ирину  Сергеевну…   Её   к   нам  с  сельхозинститута  на  практику   прислали…
    – Ну, в твои годы это мероприятие допустимое, – весело сказал старый   землеустроитель. – Я   бы  даже   сказал,  рекомендуемое  мероприятие!  Это   ежели   бы  я  такое   щас  заявление  сделал,   тут   бы   все  попадали.  А   тебе   можно,   и   даже – нужно!
   –   Да  нет,  Пал  Саныч,  ты   ж   не  понял,  я   серьёзно! – Вася  даже   махнул   тыквами  в  рамке,  чтобы   подчеркнуть  масштабы   своего   чувства.

     А   дело   было   так.  На  прошлой   неделе   Васю  Ромашкина  и  его  помощника  Глеба   Скруткина  направили   промерять  будущие земельные  угодья  фермера  Козлоногова.  И  когда   наш   друг   вращал  элевационный   винт  нивелира,  уставившись  одним   оком  в  окуляр,  сзади  подъехал  скрипучий   «УАЗик».   С   зычным  возгласом  «Принимайте  практикантов!»   из  него  катапультировался  бригадир   Михалыч.  Обернувшись,  наш   друг   замер    от   увиденного.  К  нему,   задорно   улыбаясь,  в  сопровождении   пузатого   бригадира  уверенно   шагала   девушка  в  новой   спецовке  и   ярко-голубых   джинсах.  Каштановые  волосы   рассыпались   по  её   плечам,  развеваясь   от   ветра.  Глаза   были   жгуче-карими,  смеющимися   и   даже  немного  задиристыми.  На  её   щеках  горел   жизнерадостный   румянец – именно   таким   цветом  на  своих  натюрмортах  раскрашивал   яблочки  Вася.

      У  Ромашкина   перехватило   дыхание,  голова   пошла   кругом.  Наш   друг   почувствовал,  как  почва   уходит   из-под  его  кроссовок,  и  чтобы   хоть  как-то  застабилизироваться  в  вертикальном  положении,  Ромашкин  ухватился   двумя   руками  за   нивелир  на   трёхногой   подставке.

      Дальнейшие  события  Вася  воспринимал  довольно   туманно.  Он   не  мог   оторвать  взгляда  от   яблочно-розовых   щёк  и   весёлых   девичьих  глаз.  К  реальному   мироощущению  Ромашкин  вернулся  только   тогда,  когда   смачно  вляпался   в  коровью   лепёшку   правой   кроссовкой. Он   долго  тёр   о   траву    осквернённую  нечистотами  обувь,  глухо   бурча   и  краснея   всей   своей   лицевой   частью.  Таким   было  его  знакомство   со  студенткой  аграрного  университета  Ириной   Ткачёвой,  распределённой   в   их   бригаду  на  практику.

    –  Такие   дела… – вздохнул  в   самой   печальной   тональности  Вася,  поведав  историю  первой  встречи  с  прекрасной   практиканткой  своему  надёжному   Пал  Санычу.
   –  Так  в  чём   беда,  Василий? –  удивился  старинный   землемер.
   –  Есть  противоборствующие   силы.  Условный   противник!  Понимаешь? – Ромашкин   трагично  воззрился   на   Пал  Саныча.

      Оказывается,  кроме   Васи  не только  в  окуляр   нивелира  смотрел  ещё  и  Колька  Жеребчиков – долговязый   землемер  с  гигантским  носом.  Он  вился,  как   воздушный   змей,  около  Ирины,  на   бешеной   скорости  извергая  байки   из  своего  армейского  прошлого.

    –  Противодействие  нужно! – решительно  заявлял  Ромашкин. – А  я,  Пал  Саныч,  ты  понимаешь,  в  войсках   не   служил,  на   танках   не   ездил – чего  мне   рассказывать?
   –  Покажи  ей  свои  продукты   питания,  что   ты   рисуешь!  Во! – просиял  старый   землеустроитель  с   папироской. –  У  тебя  виноград  с   кувшином,  что   ты  в   последний   раз  показывал,   ох,  как   замечательно   вышел!  У   нас  в  деревне   такой   виноград   дядя  Вано   выращивал,   а  потом  всех  нас,  пацанов,   им   угощал.  А   мужиков   вином  своим   домашним   потчевал.  Бывало,   выходит  дядя   Вано  к   изгороди…
   – Да при чём  тут  твой   дядя   Вано?! – подскочил  со  стула   Вася. – Нам  противостоять  активно   нужно,  а  не   винограды   вспоминать!
   –  В  ресторан  сходите   с  Ириной!  – подмигивая,   порекомендовал  Пал  Саныч. – Это  на барышень  действует   как   магнит.  Моя  бабка  как  пятьдесят   три  года  назад  примагнитилась  после   ресторана,   так   и   сам   уже   теперь   не   рад…   Помню,  пошли   мы   с  ней   тогда  в  ресторан   гостиницы  «Колос».  А   что   она,    что  я – оба   из   деревень.  Так   вот…
   –  Точно! –  закружился  по  комнате   Ромашкин. – Нужен  ресторан!  Спасибо   тебе,  Пал  Саныч!

     На  следующий   день,  набравшись  смелости  по  самые   брови,  Вася  решительно  промаршировал  к  прекрасной   практикантке и,  багровея  всей   физиономией,  пригласил  Ирину  с   ним  совместно  потрапезничать  в   ресторане  «Тюлень».  Девушка   по  своему   обыкновению  звонко  рассмеялась  и  сказала,  что  с  превеликим  удовольствием  поужинает   вместе   с   Васей.

      Субботним  вечером  отутюженный  и  наглаженный  инженер-землеустроитель  Василий  Ромашкин,  как   воин    из  почётного  караула,   торчал  около  общежития  аграрного   университета.  Он  важно   вышагивал  по   тротуару,  периодически   косясь  на   часы  и  сбивая   щелбанами   пылинки   с    плеч  своего сверхпарадного  пиджака.  Наконец,  к  нему   из   общажного  подъезда   выпорхнула   Ирина   в   жёлтых   бусах   и  солнечно-ярком  платье.

    – Ира,   мы   можем   с   вами  прогуляться    до   ресторана   пешком,   а   можем    достичь   его   на   трамвае.  Какой   вариант   вам   более   по    душе? – довольно   витиевато  строил   свои   изречения  Вася,  стараясь  произвести  на   девушку  впечатление   интеллигента   высшего  уровня.

     Ирина,   лучезарно   улыбаясь,  ответила,  что  достигать  ресторана  им  предпочтительно  на   транспорте,  ибо   она  сейчас   на  каблуках   и  пеший   марш-бросок   будет  неуместен.

     Раздуваясь   от  важности,  Вася  в   своём   триумфальном   пиджаке  взял   девушку   под  руку   и  повёл  на   трамвайную   остановку.  Там,  ни  на   секунду  не  переставая  душевно   ликовать,  он  перепутал  номера   трамваев,   и   они  с   Ириной   вместо  ресторана  «Тюлень»   приехали   на   элеватор.  Поэтому  шествие  на   каблуках,  несмотря   на   использование  городского   электротранспорта,   всё   же   состоялось.

     В  ресторане  Ромашкин  с  видом  гастрономического   профессионала  посмотрел  в   меню  и  попросил   сациви   из  индейки   на  двоих.  Но   театрально   опечаленный   официант  трагично   заявил,   что   им   вчера   не   прислали  на   кухню  индюков  и   что  свой   выбор  следует  остановить  на  каком-нибудь  другом   блюде.  Тогда   Вася,  почесав   левую   бровь,  заказал  гусиную  печень   под  соусом   «Парижский  закат».  Официант  снова   вздохнул,  как   допотопный   угольный   утюг,   и  сообщил,   что  гусиная  печень  с  данным   соусом   пока   находятся   под   санкциями   и  что   заказать  можно   только   сельдь  в   соусе  «Смерть  самурая»   либо  копчёное   свиное   сердце   со  стручковой    фасолью.  Покряхтев  с  максимальным  недовольством,  Вася  решил   удовлетвориться   свиными   сердцами   и  стручками.

      Приготовление  заказанных   блюд  пришлось   ждать  около  сорока   минут.  В   это  время   Ромашкин  вещал,  не   затыкаясь.  Он   пытался  поразить   девушку  остротой  своего   ума   и    мощью   интеллекта.   Вася   рассказывал   один   за   одним   анекдоты  и   даже   предпринял  попытку  поведать  о  составе   ресторанного  ансамбля,  позорно  назвав   саксофон  золотой   дудкой.

      Наконец  принесли   блюда   с  дымящимися   яствами.  Продолжая   своё   интеллектуальное   соло,  Ромашкин  вздёрнул   на   лоб  брови   и   воскликнул:
    – О-о!  Свиной   миокард!  Представляете,   Ира,  сердце  свиньи  сокращается  примерно   с частотой шестьдесят-восемьдесят  ударов   в  минуту!  Это  в  очередной   раз   доказывает  близкое  родство   свиньи   и   человека!

      Но  Ирину,  по   всей   видимости,  пока   мало  волновали  подобные   доказательства  сомнительных  близкородственных  связей – девушка   была   голодна.  Она  с  некоторой   опаской  поглядела   на  чёрный   дымящийся   кусок,  лежащий   на   тарелке  в   окружении  стручковой   фасоли.

      Васю  же   не  смущало   ничего.  Завладев   ножом   и  вилкой,  он  с  хищническим  остервенением  начал  пилить  нерушимое   копчёное  кушанье.  От  Васиных   пилений  стол   ходил   ходуном,  на   паркет  летели  стручки,   друг   о   дружку   звенели    бокалы.
   –  Что  вы   делаете? – изумилась  Ирина,  созерцая   страшную   деятельность  Ромашкина  со  столовыми  приборами.
   –  Пилю  миокард! – высунув   язык,  сообщил  Вася,  ни  на   мгновение   не  прерывая   своей  манипуляции. – Мне,  кажется,  Ира,  они  его  перекоптили!   Ну   и  повар!
   –   Осторожнее!  Палец   себе   отчи;каете! –  предостерегла   землемера   девушка.
    – Не  отчи;каю! А давайте,  Ира,  закажем   вина!   Бургундского! – Глаза   нашего  знакомого  засияли,  он   защёлкал  пальцами,   выкликая    официанта. – Человек!  Человек!   Бургундского   нам!  Два   бокала!
    –  У вас фасоль за  ворот   зацепилась, – показала   тонким  пальцем  на   лацкан  Васиного   архиторжественного  пиджака   Ирина.
    –   Вот  собака!  Чёртов  стручок!  Ишь,   как   прицепился! – Ромашкин  кинул  себе  в  тарелку  ранее  выскочившую   фасоль.
    –   Знаете,  Василий…  Спасибо   вам   за  компанию,  за…   удивительный   ужин… – Девушка  посмотрела  на   раскиданные   вокруг  Васиной   тарелки  стручки,  развороченный  кусок   на   блюде  и  заляпанный  соусом  парадный   пиджак  землемера. –    Мне  пора  в  общежитие,   завтра   я   уезжаю   домой,  надо  собирать   чемодан.
    –    Как   домой?! – опешил  наш  приятель. – А  ваша  практика?
    –  Практика   закончилась.  Вы   же   сами  мне   вчера  подписали   дневник  с  характеристикой.
    –   Действительно…   подписал… – Ромашкин  положил   на   стол  нож   и   вилку  и   растерянно  воззрился   на   Ирину. – А  когда   же   вы   вернётесь  в  город?
    –  Перед  началом  следующего  учебного  года,  когда   же   ещё?  Обычно   мы   с  девчонками  возвращаемся   тридцатого   августа.
    –   Тридцатого  августа… – глядя  себе  в   тарелку,  печально  вздохнул  Вася.


                *     *     *

      Вечерний   вокзал   был  полон  людьми.  В   лучах  закатного   августовского,   уже   начинающего   остывать,  солнца  золотились  крыши  вагонов.  Ветерок  приносил  запах  беляшей  и  жареного  шашлыка.

     Перешагивая   через  рельсы,   дачники  пёрли  завязанные  сверху  платками   и  полотенцами  вёдра   с  ранетками.  Кто-то  рассыпал   по  перрону  ведёрко   облепихи.  Тут  же  громкоголосое  армянское  семейство  встречало  какого-то  горячо   любимого  дядюшку.  Вокзал  шумел,  гудел   и  копошился,   как   развороченный   муравейник.

    Здесь  же  с   букетом   из   двадцати  семи   ярко-красных  роз  нетерпеливо   вышагивал  Вася  Ромашкин.  Он   неистово  шевелил   бровями  и  внимательно  вглядывался  в  лица   прибывших  граждан.

     Чуть  поотдаль  от  нашего  приятеля  торчал  длинный,   как  жердь,  землемер  Колька  Жеребчиков.  В  его   ладошке   был  зажат   букетик   хризантем.  Глаза   бывшего   армейца,  располагаясь  по   обе  стороны  его  колоссального  носа,  тоже    вели  пристальное   наблюдение.

      Вдруг  в  толпе   показалась   стройная   фигурка  в  джинсовом  костюме,  мелькнули  яблочным   румянцем   щёки,   в  воздухе  качнулись  пряди   каштановых  волос.

    –  Ира! – торжествующе   вскричал  Ромашкин,  устремившись  к  толпе.

    Но  девушка  не   услышала  его  оклика.  Она  в  следующую  же   секунду,  не   спуская   с  лица   восторженной   улыбки,  заключила  в  объятия  какого-то  невесть  откуда   возникшего  паренька.  Паренёк   вручил  ей   скромный   букетик,  подхватил  за   ручку  её   чемодан,  и  вместе  с  Ириной  они   пошагали  прочь  от   вокзала.

     Вася  остолбенел,  словно  мраморная  статуя  из  греческого   музея.  Триумфально  воздетый  над  головой  букет  продолжал  возвышаться  над  толпой.  Из  оцепенения  землемера   вывела  старушка.  Она   наехала  ему   на   ботинок  пластмассовым   колёсиком  своей   дачной   тачки   и   осыпала   матами   встрепенувшегося   Ромашкина   с   розами.

     Наш  герой  оглянулся  и  с  понуро   опущенной  головой  поковылял  с  перрона.  Его  печальный   взор  вдруг   наткнулся   на   торчащий   из  бетонной  урны   букетик  хризантем,  некогда   купленный  долговязым  Колькой  Жеребчиковым.

      Вася   посмотрел   на   свои  двадцать  семь  роз,  в  мгновение   ставших   жалким   и  нелепым   предметом  в  его   руках.  Он  уже   размахнулся   с  плеча,  чтобы   отправить  свой   букет   к   Колькиным  хризантемам,  но   тут   же   остановил  руку  над  мусоркой.  Ромашкин  увидел  стоящую  чуть  в  сторонке  низенькую  девушку  с  пламенно-рыжими  волосами   и  голубыми,  как  полевые   васильки,   глазами.  Она  смотрела   куда-то  далеко   за  опустевший   перрон,  не   обращая  ни  на  кого   внимания.

      Землемер,   несмело  переставляя  по   асфальту   ботинки,  подошёл  к  девушке   с  огненными  прядями   и   робко  протянул  ей   свои   цветы:
    –  Тут,  гражданочка,  понимаете…  розы…  Они  хорошие…  в  общем-то,  ну,  розы,  в   смысле…   Вы   их  возьмите,  а   то  их   жалко…  Их   тут   двадцать   семь…  можете  пересчитать…  В   общем  вот…   Это  вам…  Ну,  я  пошёл…

      Вручив  удивлённой   девушке  свой  грандиозный   букет  с  вновь   ожившими   цветами,  Вася,  виновато  улыбаясь,  развернулся   и   быстро  пошагал   прочь   с  вокзала.  А   за  его  спиной  утопало  за  горизонт  огромное  медно-оранжевое  августовское   солнце.   Дело   шло  к   осени.

               
                27  июня  2019 г.,
               
                г. Барнаул