Путешествие седьмое

Дружить Алёше с домом было, что называется, на роду написано. Когда они перешли жить в новый дом, ему исполнилось два с половиной. Колхозная же жизнь была так устроена, что его маме, собственно, на роды, поскольку деваться было некуда, три дня выделили.
 По правде сказать, доярки той поры были устроены чуть иначе, чем потом. Нет, конечно, они рожали, как и все женщины. Кто-то умещался в три дня, кто-то рожал легко и выходил на работу даже раньше. Причина крылась в том, почему они даже старались лишний раз и к врачу не обращаться, и вовсе не болеть. В них ещё был живуч тот, воспитанный старой, единоличной средой, дух собственника, с которым они относились и к коровам на первой колхозной ферме. Бросить свою группу больше, чем на день – два, пусть и зная в чьи руки она попадёт, всё равно было чревато. Кто знает, как подменная доярка будет работать, насколько ответственно, понимает ли она животных, ведь испортить корову можно быстро, а назад уже ничего не вернёшь. Так что три дня был, своего рода, разумный, но их взгляд, но бесчеловечный, по сути, максимум. Три дня заканчивались и у Любы, а потом ….
Потом повезло, что была жива свекровь, уже помогавшая нянчиться с детьми от первого брака и очень органично вписавшаяся в новую семью  Любы.  А теперь, когда её не стало, очень часто, когда и матери, и отцу предстояло в одно и то же время быть на работе, а старшему брату в школе, Алёша оставался один. Точнее, с котом, с совершенно непритязательной кличкой Васька, который был, по-своему, хорошим компаньоном и при этом неисправимым лентяем, позволявшим тискать и комшить себя. Как-то на ферме его решили взвесить на весах: он воспринял это столь же философски-спокойно, как и всё остальное в жизни и потянул на восемь килограммов. Но туда он ходил крайне редко, только в те зимние месяцы, когда своя корова находилась в запуске в ожидании отёла, и появлялось желание попить парного молока. Причём, надо было видеть, как он это делал. Со стороны всё выглядело, как великое одолжение в адрес хозяйки, Любы. Он шёл медленно, с остановками, степенно, ни секунды не сомневаясь, что отказа в баночке молока быть не может. В остальное время его режим дня был до неприличия прост: ночью он спал с Алёшей, занимая большую часть дивана, предпочитая устраиваться головой на подушке, а  передними лапами обнимая Алёшу за шею, днём на печке, слезая исключительно для того, чтобы поесть и выйти на улицу по необходимости. Причём с последним он тянул до последнего. Он обленился до того, что даже не ловил мышей, которые нагло прогрызли доску пола на стыке с печкой. Хотя и другие коты в их доме страстью к охоте на мышей как-то не отличались, да и в деревнях давно известно, что лучшие охотницы и защитницы дома и построек от серых разбойников это кошки. В их семье кошек не заводили по другой весомой причине, чтобы потом не избавляться от котят, тоже, к сожалению, общепринятым в деревнях способом. С другой стороны было тоже своего рода традицией кота в доме иметь. Стиль и образ жизни Васьки Люба характеризовала, как нельзя метко: по её словам, кот просто «прокужался».
Невольное одиночество уже с этого возраста формировало в определенном направлении характер мальчика и, в том числе, чувство того, что он сам по себе не только в доме, но и в невероятно большом мире, а для этого в обжитом родительском доме Алёша создавал свой, маленький. Место для него определилось как-то само собой: в комнате стоял круглый стол, на который мать стелила большую квадратную тяжёлую вишнёвого цвета скатерть из панбархата с вытканными на ней цветочными узорами, а она, свешиваясь, создавала иллюзию замкнутого пространства. Сюда перекочевали те немногие игрушки, которые разными путями попали к нему: резиновая белка, подаренная крёстной, резиновый слон, купленный родителями, баночки из-под вазелина, катушки из-под ниток, и всё те же обрезки брусков, собранные ещё во время строительства. Здесь можно было мечтать о чём угодно, развивая те не многие сюжеты сказок, которые могла рассказать мать, истории, поведанные отцом, а также переложенные на свой лад, с обязательным включением себя в качестве главного действующего лица, те сюжеты из повседневной деревенской жизни, которые рассказывались за столом во время ужина или собственные наблюдения над происходившим в деревне и на ферме. Последние сюжеты всё больше и чаще преобладали не в последнюю очередь потому, что в них фигурировали реальные живые люди, ничего, конечно, не подозревавшие о том, в каких ипостасях они предстают в воображении юного фантазера.
Зимою, когда от пола становилось холодно из-за расположенного под ним подвала, таким убежищем служила кровать, на железные  спинки  которой привязывалась бечевка, а на нее вешалась старая занавеска. По мере взросления, когда стало сподручно самому забираться на печку, имевшую закуток для хранения и сушки, именно он стал местом зимнего времяпровождения и в отсутствие родителей, и когда они хозяйничали дома. Здесь можно было, используя кирпичный выступ, строить из брусков и старых коробков из-под спичек дома и крепости, вокруг которых происходили самые невероятные и загадочные события. Правда, однажды такая игра чуть не закончилась страшной трагедией. Отыскав на холодной стороне печки, там, где складывались запасы, требовавшие сухого места для хранения, новый коробок спичек, Алёша поджёг в ходе военной игры свою крепость – и оцепенел от страха, когда начал заниматься тлением сухой потолок. По счастью, страх быстро сменился осознанием происходящего, и он принялся тушить начинающийся пожар, пулей слетев вниз и захватив ковшик воды. По ещё большему счастью мама была дома и, услышав запах гари, переполошилась не на шутку, но сама увидела, что самое страшное не случилось. Увы, окончательно убедившись в этом, уже от взрослого страха из-за возможных последствий, поскольку по здравому выводу многолетнего житейского опыта разных поколений пожар страшнее вора, ибо последний оставляет после себя хотя бы углы, а первый – ничего, Люба первым попавшимся новым ремнём из мягкой сыромятной, хотя уже полностью выделанной кожи, которую используют для гужей, супоней и подтяжек конской сбруи, висевшим тут же за печкой, всыпала Алёше по первое число по мягкому месту.
Плача от обиды скорее, чем от боли, хотя уже в полной мере осознавая свою вину, он насунул валенки, схватил пальтишко и ушанку, и выскочил на улицу. Ещё стоя на крылечке, увидел, что на санях подъезжает к дому отец и бросился навстречу, поскальзываясь на неудобной для беготни колее, разъезженной полозьями саней. Рассказав о причине слёз, Алёша, рассчитывавший на сочувствие, был поражён реакцией отца:
- Мама тебя, конечно, била жалеючи, а надо было бы не так, но добавлять не стану, а ты заруби себе на носу: спички не для игр, а только для взрослых и для дела. Ты мог и сам сгореть,  и нас оставить жить на улице. Садись в сани, поедем распрягать, заодно спех твой обежиться.
Справедливости ради, Алёша не только и не всё время играл, оставаясь один. Ему поручали вполне важные и посильные в его возрасте хозяйственные заботы. Одним из любимых его занятий было чистить мелкую отваренную картошку. В хорошие урожайные годы такого рода «горох» сразу откладывали в подвале в сторону, и мелкая картошка шла на корм скоту. Но год на год не приходился, а то и вовсе выпадал такой, что с трудом собирали семена, и тут уж было не до жиру, быть бы живу. Один год выдался похлеще других, и тогда Сергей был вынужден даже ездить по соседним деревням и буквально выпрашивать по нескольку картофелин на завод. В такие вёсны картошку сажали и глазками, и даже ростками. Случалось, что мелкой картошки родилось очень много, а крупной кот наплакал: в любом случае в хозяйстве у Любы ничто не пропадало зря, и тогда чугунок мелкой варёной картошки, только что слитой, доставался Алёше для чистки. Он делал это почти самозабвенно, аккуратно, чуть ли не высунув язык от удовольствия, не замечая ничего вокруг, а только сопя, даже не от натуги, а от осознания своей значимости, ведь от результата этого кропотливого труда зависел обед или ужин семьи. Он настолько стал считать чистку своей привилегией, что однажды, не рассчитал время. А когда торопившаяся на ферму мать решила ему помочь, дом огласился рёвом. Но сдаваться поварёнок так легко не собирался и, будучи согнанным с табуретки, решил всё равно добиться своего. Для этого он встал на колени на пол посреди кухни и стал, подвывая себе, биться (не больно, конечно, а чтобы укорить её) головой о пол. Правда, обещание призвать на помощь ремень быстро всё  поставило на свои места, а картошка вдвоём очистилась намного быстрее…