Соседи-соседушки

   Хорошо, когда сосед близкий, а забор низкий.
   Желай соседу двух коров - будешь при одной здоров

   Эта улица-отросток заселялась в посёлке при станции сразу после войны. Она начиналась от переезда и бежала (как и все другие) в сторону леса. Лес окружал посёлок со всех сторон. На новой улице, которая стала называться коренными жителями посёлка «За переездом», новосёлы вначале получали участки с одной стороны – сразу за железнодорожной казармой, в которой гнездилось (так сами про себя говорили) несколько семей путейцев. За казармой, на некотором расстоянии одно от другого, находились ещё несколько казённых строений – местного лесничества. В одном сооружении размещалась его контора, в другом находилась его же сушильня (для сосновых шишек). Между сушильней и лесничеством примостилась здесь и хата лесника Семёна Ящука.
   Вот эту, пока ещё одностороннюю, и довольно редкую от домов, улицу и начали заселять людьми. Участки под новые дома нарезали вплотную, ущемляя их между тех казённых сооружений и личным подворьем лесника. Первым надел получил дежурный по станции, за ним – путевой обходчик, следом – рабочий обозоколёсного завода, за ним – экскаваторщик участка торфоперегрузки (посёлок был рабочий и имел не одну казённую работу). Так дошли до дома лесника. Дальше распределение забуксовало: лесник-абориген захотел около себя «посадить» старшую дочь Веру, которая осталась с двумя детьми без мужа – тот не вернулся с войны. Леснику, а скорее молодице-вдове, местные власти пошли навстречу и выделили ей участок впритык к родительскому селищу. За ними на пути распределителей встало строение лесничества. Его обошли и пошли дальше нарезать-наделять. Догнав нарезку до самого леса на одной стороне улицы, нарезальщики развернулись и взялись за другую. На ней не было никаких построений: ни казённых, ни личных. Дело тут пошло веселей.
   Прошло немного времени и лесничество, в лице нового лесничего, надумало себе перебраться с жилой улицы в более просторное и «подходящее» место. На старом уже не было где развернуться и правда: в обычной избе находилась и контора, и квартира лесничего. К тому же у лесничества были кони, которых становилось всё больше и больше (кони, как и люди, возвращались с войны). Та же кобылица Яснотка*, которая «была в партизанах», исправно жеребилась. Для четырёхногих безотказных помощников людей тоже, кроме сарая-жилья, нужен был простор: чтобы той же подводой подъехать к «конторе», заехать в её двор, развернуться. С подселением же новосёлов на улице стало очень тесно. Так что подворье лесничества, как ни крути, необходимо было переносить-расширять.
   Новое лесничество выросло как на дрожжах за лето. Так не удивительно – лес же тут был, как говорят, под боком. Теперь оно находилось на его окраине, неподалёку от улицы «За переездом». Не в пример старому сооружению, новое было намного больше и в нём, кроме конторы, размещалось несколько квартир – для самого лесничего и его специалистов. Про лошадей тоже не забыли и выстроили для них просторную конюшню с широким двором, с навесами-шопами для стогов сена, которое накашивали на лесных полянах сами лесники. В дополнение к такой «роскоши» недалеко от основной усадьбы лесничества выкопали колодец и ставок, рядом срубили баньку, в которую после  работников лесничества могли придти «погонять пар» и жители улицы «За переездом».
   Лесничество лесничеством, а за его старые строения, срубы которых были поставлены сразу после освобождения посёлка за два года до окончания войны и были, можно сказать, «новые», на улице разгорелись не абы какие сражения – они отдавались под личное жильё людям. После удачного подселения рядом с собой дочери лесник Ящук захотел посадить-подселить с другой стороны от своего дома, где как раз было то самое лесничество, ещё и сына. Он посчитал, что если он лесник то имеет большее за всех других претендентов право на готовое, считай, жильё. На бывшие казённые срубы положили глаз и их ближайшие соседи, что шли-размещались за ними следом. Одни хотели «усесться на готовеньком» сами, а не строиться-надрываться, другие – поселить в них свою ближайшую родню.
   Ни одних, ни других в сельсовете слушать не стали, а сделали по-своему: сушилку отдали начальнику участка тофоперегрузки Старицкому, который ютился с семьёй в старом довоенном бараке при той же перегрузке, а бывшее лесничество получил бригадир путейцев Прохоров, который до этого «гнездился» с тремя детьми в казарме.
   Не знали и не гадали, бедняги (Старицкий и Прохоров), что со своим подселением они вскочили, как та лягушка в кострище: соседи ни с одной, ни с другой стороны бывших казённых строений не смогли простить «новосёлам» такого уплотнения-фарта. Особенно «не повезло» с соседями Прохоровым. Вот же натура людская! Нет, чтобы по-хорошему, по-соседски порадоваться за счастливчиков. Так куда там!Многовековая традиция злиться на соседа (любого, а в данном случае по огороду) без всякой причины проявилась тут как тут: на них сразу же взъелись соседи слева и справа (вернее будет – соседки).
   Первое, что они сделали, так это перестали ни с того, ни с сего (так казалось новосёлам) здороваться. Те, кто родился и вырос в деревне, хорошо знают, что это такое. Идёшь по деревенской улице и сам даёшь всем, кого увидишь и встретишь, «Здравствуйте!», или скороговоркой «Драсте!». Тебе в ответ несётся то же самое. А тут на твоё «Здравствование» – взгляд из под насупленных бровей, или же демонстративный переход на другую сторону улицы. Так мало того, тебе объявлена настоящая война в виде оговоров, сплетен, разных мелких пакостей и, даже, запрета детям играть вместе. Правда, те, особенно младшие, не понимали в чём дело и играли, и дружили между собой в открытую, а старшие, бывало, втайне от матерей.
   Кроме детей не понимали в чём тут дело и домашняя птица со скотиной – те же свиньи. Они, не разбираясь, где, чей огород, тем более, что они ещё не были огорожены, ходили грестись и рыться кто где хотел. Из-за этого на улице каждый день – то на одном её конце, то на другом, вспыхивали горячие ссоры.
   Ещё одной из причин разборок между соседями стали как раз те самые ограды – заборы. О, это была отдельная история! Между наделами-дворами должны были встать ограды, заборы, изгороди – граница! А кому её возводить, а с чего, когда каждая копейка, каждая щепка от бревна на дом на учёте? Каждый старался в этом деле перехитрить соседа. Особенно доставалось Старицким и Прохоровым. Им довелось огораживать свои наделы с двух сторон, потому что их соседи считали, что им и так повезло – «на дурницу» отхватили по срубу, так ещё и заборы им городи.
   – Слушайте, соседи-соседушки, разве же можно так ругаться? А вам же жить вместе, а у вас же дети! А им как быть? – попробовал как-то влезть-вмешаться в очередную уличную перепалку покладистый и рассудительный родственник Прохоровых Алёкса, который приехал к ним в гости из-под Калинковичей.
   Что тут началось! Раскрасневшиеся и вошедшие в раж бабы тут же переключились на «свежак» и всыпали ему таких кренделей, что тот Алёкса только махнул безнадёжно на них рукой и убрался во двор родственников подальше от того лиха.
   – Слушай, девка, это же здесь у вас нужно всю улицу светить от сглаза, – обратился он к свояченице Татьяне. Та только рассмеялась в ответ, потому что привыкла к крикам и ору своих соседок – Верки с одной стороны и Марины с другой.
   Светить улицу, конечно же, никто не стал – не то время было. Почти вся её мужская половина была партийная. Так и жили – в ссорах, «косоглазии» и игнорировании друг друга. Со временем всё-таки мирились. Не сами по себе – помогала… беда.

   – Ой, ой, ой! Спасай соседка, спасай дороженькая! Корова моя сдыхает! Раздуло её как тот барабан, вот-вот лопнет! А как же я с двумя детьми? – во двор заклятой (ею же) соседки Татьяны Прохоровой вскочила расхристанная Верка, дочь лесника Ящука.
   Ничего не говоря заклятнице в ответ, и не спрашивая её ни о чём, «заклятая» тут же позвала младшего из своих сыновей и приказала ему налить в литровые бутылки только что надоенного и ещё не процеженного молока, и идти вместе с ней. Пошли. Впереди не шла, а мелко семеня, бежала Верка. Её корова и правда была раздута, вроде небольшую бочку проглотила. Со рта у неё ручьём текла слюна с пеной.
   – Объелась, зараза, колхозной картошки с буртов, а может удобрений нализалась, чтоб им трясучка, – скороговоркой выпалила хозяйка.
   – Её привязать надо, – велела спасительница, а когда корову привязали, так она, раскрыв ей рот, сказала сыну лить в него молоко. Вылили обе бутылки. Корова тяжело дышала. Ждали минут тридцать. Потом живот животного на глазах стал спадать.
   – Ну, всё в порядке, пойдём домой, сынок, – с облегчением вздохнула Татьяна, а на горячие слова благодарности Верки только махнула рукой.
   Назавтра Верка, в присутствии других соседок около людского колодца первая дала «Здравствуй!» своей «заклятой» соседке.
   …Зима в тот год стояла лютая. Поздним вечером Татьяна шла от своей кумы с соседней улицы. Та заболела, и она ходила её «на ночь растереть». За несколько хат от своей, женщина (Ой, Господи!) увидела в сугробе мужчину. Узнала его сразу – это был старший сын другой её соседки – Марины, которая хотела, чтобы около неё поселился брат, а не Прохоровы. По этой причине она все силы бросала, чтобы как-то отомстить нежеланным соседям. Что только ни делала: то дохлых котят подбрасывала в огород, и, даже в колодец (только за то, что он стоял на меже), то осколки разбитых бутылок, а то запрещала своим детям дружить с соседскими. А когда на её огород попал выводок индюшат Прохоровых, так она весь его перебила и вынесла за огород в лес. А там в это время шёл кум Прохоровых и увидел всё это. Конечно же, он пришёл и рассказал про увиденное варварство кумовьям. Прохориха (так звали Татьяну на улице) такого уже не смогла простить ошалевшей соседке – она не только хорошо поругалась с той Мариной, но даже подралась (потягала за косы).
   … А человек, который лежал в снегу, даже не шевелился. Татьяна склонилась над ним и почувствовала густой смрад самогонки. Ясно. Перепил где-то, а сил добраться до дома не хватило. Парень, который до армии был крепким, с густой чёрной шевелюрой, вернулся домой осунувшимся и почти лысым. Соседи, которые всё и про всех знали, говорили, что он служил в ракетных частях и там получил облучение. Наверное, по этой причине, бедняга, который «в рот водки не брал до армии», запил по-чёрному после неё. От такого горя почернела на глазах его мать, та, которая проклинала по-всякому своих соседей-«счастливчиков» и их детей. Она перестала разговаривать на улице даже с теми, с кем не ругалась (наверное, из-за того, чтобы избежать расспросов очень пытливых про сына). Всё это её «заклятая» соседка Татьяна знала от других и искренне ей сочувствовала – у неё самой было трое сыновей, и Бог-отец только знал, куда и их призовут-зашлют в той армии и какие они вернутся домой.
   Улица уже почти вся не светилась окнами. Парень, как пить дать, мог за ночь (да за какую ночь – хватило бы и часа) в этом сугробе замёрзнуть. Татьяна, как смогла, подняла юношу на ноги, забросила-зацепила его руку за свою шею и со всей силы потянула его по ночной стылой улице. Кое-как дотянув свою ношу до соседского двора, она, которая не заходила в него больше двадцати лет, открыла калитку и, добравшись до первого окна, начала бить в раму… В хате вспыхнул свет и на пороге показалась та, что проклинала ни за что, ни про что её семью.
   – Чего тебе, на ночь глядя, принесло? Что тебе надо? – с неприкрытой злостью обратилась она к неожиданной и нежданной ночной гостье.
   – Соседка, забери сына своего, замерзает! Уже как сосулька, – не сказала, а прокричала «заклятая». – Около Старицких подобрала.
   Та, как и не стояла: обутая на босу ногу в какие-то отопки и в одной ночной рубашке, слетела с крыльца. Уже вдвоем соседки с трудом затянули едва живого парня в хату, и, не сговариваясь, начали его раздевать и растирать. Около них беспомощно переступал с ноги на ногу хозяин избы, который был «под пятой» у жены.
   – Ой-ой-ой, а сыночек мой дорогой, а мальчик мой золотой, а что же ты наделал, а чего же ты так напился?
   – Слушай, соседка, – перебила вой матери над сыном спасительница, – его же надо водкой растереть, а не на сухую, и в середину влить, а потом укрыть хорошо. Давай, неси бутылку.
   – А где же я её возьму? А я ж не пью сама и мужу запрещаю. Да я даже в хате не держу ту заразу, – запричитала Марина.
   – Растирай, я сейчас, – Татьяна побежала к своей хате. Ухватила в кладовке бутылку с самогонкой, настоеной на березовых почках, и бегом помчала назад. Схватив пустую кружку со стола, налила в неё своей настойки. Потом поднесла ко рту парня, и, раскрыв его, силой влила в него жидкость. Снова в четыре руки они натирали-растирали сухое и холодное тело, которое потихоньку начало краснеть, потом укутали его в одеяло, привалили кожухами.
   – Ну, вот и хорошо, успели вовремя, слава Богу! – с облегчением вздохнув, Татьяна направилась к дверям. Но её переняла та, что двадцать лет не здоровалась, делала всякие гадости и наговаривала на неё и её семью что попало. Ни слова не сказав, она обняла её и заплакала навзрыд.
   Уже назавтра Марина первая, ещё издалека, дала Татьяне «Здравствуй!» и кивнула-склонила в поклоне перед ней голову. Та в ответ тоже кивнула и, вернувшись на своё подворье, взяла на поленнице топор-колун и пошла к своему колодцу, который они выкопали (когда поселялись) на меже с соседями, в надежде, чтобы и те брали воду с него, а не ходили за ней через улицу. Когда же соседка не оценила такого жеста и пошла-поехала проклинать, обговаривать их и делать гадости, Таня наказала мужу забить и закрыть со стороны соседей колодец. Так он и стоял однобокий все двадцать лет. Вот теперь, значит, пришла пора его вновь открыть.
   
   Шли годы. Улица «За переездом» незаметно начала пустеть. Молодёжь, волна за волной, скатывалась-разъезжалась в города, а их дедушки с бабушками – родители послевоенных новосёлов, один за другим начали уходить в мир иной. Потом бабахнул Чернобыль. Новая беда, ничем не лучшая за войну, «помогла» тоже хорошо проредить улицу (как и все другие в посёлке). Ещё добротные хаты стали пустовать, потому что их жители, те, что были молодыми после войны и заселяли улицу с таким криком и гвалтом, тоже стали перебираться на другое место проживания – «в сосняк». Там в нём было кладбище нескольких близлежащих деревень и посёлка. Как говорится: среди леса жили и в лес перебрались – на другое житьё.
   Тут, как и на земле, людские могилы прижимались друг к другу своими улицами. На окраине сосняка пролегла и улица «За переездом». На неё, как и на другие, на Радуницу сходились и съезжались со всех сторон дети и внуки умерших. Они, поздоровавшись с могилами своих предков, положив на них цветы и венки, а на тарелочки-блюдца около памятников и крестов крашеные яйца, конфеты, печенье, тут же шли отведать могилы соседей – и им положить гостинцы. Встретившись около них с такими же наследниками,  своими бывшими соседями-друзьями, они начинали обниматься, обмениваться адресами, приглашать друг друга к своим поминальным столикам. За ними они вспоминали главное – они были родом с одной улицы, с одного посёлка – с того места на земле, которое называется «Малая Родина».

 "Нёман" №12 2018
Перевод с белорусского автора