Если душа родилась крылатой

Лёнька любил высоту. Он любил небо и высоту с детства – как птица. Он осваивал крыши деревенских халуп и дубовые кроны. Разлапистые деревья, мощные, горизонтально растущие ветви которых особенно привлекательны для лазания, он знал наперечёт. Это было летом. В остальное время он покорял крыши ларьков, железнодорожных строений и барака на Загородной, в котором родился и жил.

Зимой он счищал с крыши барака снег и иногда прыгал в сугроб, рискуя напороться на забытый в снегу предмет. Когда созревали яблоки, сыпались и стучали по крыше, он лазил за ними, надолго застревая наверху.

Ему редко удавалось, – но это он любил больше всего, – забираться на крышу без всякого дела. Там, под небом и облаками, рядом с птицами и ветром он мог стоять часами и смотреть вдаль – насколько позволяло свободное пространство вокруг. Лёнька никогда не лежал и даже не сидел на крыше без дела. Он всегда смотрел в небо стоя, прибавляя к высоте небольшого здания ещё собственный рост, – и мечтал.

Соседи по бараку посмеивались над чудившим мальцом, но делали это уважительно: мол, будет лётчиком – наверняка. Но Лёнька об этом не думал почему-то. Он любил землю, и скорость, и ветер. Ещё любил песни и жизнь, хоть о последнем и не задумывался пока. И высоту уважал за то, что видно с неё много земли и жизнь кажется ещё прекраснее.

Часто, стоя на крыше, он пел. Пел о том, что «дан приказ ему на запад, ей – в другую сторону», и о том, что «расцветали яблони и груши»… Когда был совсем мелким, не понимал, о каких «игрушах» говорит песня. Пел «чёрние брови, карие очи», в юности мечтая о каком-то скором и почти ощутимом уже счастье.

Затем бараки стали расселять и сносить, освобождая место для большой стройки, и семья переехала в новый дом в другом районе, где вместо маленьких домишек уже построили многоэтажки.

Дом имел пять этажей, а квартира Лёнькиной семьи была на четвёртом. Это ему ну очень понравилось! Но для полного счастья всё-таки не хватало одного этажа…

Крыша самого высокого пятиэтажного дома в новом районе Измайлово, где были до этого лишь дачи да редкие трёхэтажки, казалась мечтой! Были видны с той крыши старые деревья, оставшиеся от садов возле снесённых дач, скамьи и столы в новых дворах, где старички играли в домино, а старушки судачили о том, где да почём можно достать что-нибудь съестное, а порой перемывали косточки соседям. И ещё всюду высились заветные синие голубятни, построенные самотёком умельцами – любителями этих дивных птиц чуть ли не в каждом дворе. Голуби были мечтой всех пацанят.

Лёнька не был исключением. Лет с восьми-девяти, когда в Москве увлечение голубями стало всеобщим, он страстно мечтал о них. Гордые, белоснежные, крутившиеся в воздухе лобачи, редкие турманы и космачи, даже простенькие, но оттого не менее желанные сизари снились ему и грезились наяву. Вот если бы ему хоть одного голубя! Он бы отдавал ему всё свободное время – хорошо ухаживал и отпускал бы кружить над домом, свистом подзадоривая и одобряя его полёт. Увы! Голубей у Лёньки пока не было и в обозримом будущем не предвиделось. Эта роскошь была не по карману его семье. Что ж, он понимал, нет так нет.

Но крыша была целью вполне реальной. Для её достижения Лёнька подружился с дворничихой тёть Любой и получил доступ на чердак и крышу дома. Тёть Люба, конечно, не должна была давать ключи пацану, но юный сосед казался ей вполне рассудительным, к тому же не маленький уже – четырнадцать в мае стукнуло, такие в войну вставали у станков, заменяя отцов… И ключи Лёнька получил. За такую щедрость полагалось ему за порядком на чердаке смотреть и голубей там не приваживать, а приключится с тёть Любой какая хворь – тьфу-тьфу-тьфу – Лёнька обещал по двору помогать.

С крыши вид был – до горизонта: смотришь и не устаёшь. Можно смотреть вниз, и тогда видно, как по земле бегут игрушечные человечки по своим не игрушечным делам. Здесь, на настоящей высоте, можно лечь на спину, закинуть руки за голову, – и тогда остаёшься один на один с небом, слышишь его дыхание и как будто плывёшь вместе с облаками. «Тучки небесные, вечные странники…» – вспоминал здесь Лёнька. Он любил стихи. И хоть не нравилось ему учить их в школе, но настоящие строки сами оставались в памяти. «Мне сверху видно всё, ты так и знай!» Вообще-то, это из песни. Но тоже ничего. И фильм хороший – о дружбе и самолётах.

С крыши можно было прокричать всему городу: «До-о-о-брое у-у-утро!» – или первым поймать над землёй дождинки. Да мало ли дел на крыше! А радости и того больше – выше крыши!

*
Однажды Лёнька оказался на военном празднике, и впервые увидел там, как с крыла По-2 к земле шагнул крошечный человечек и над ним вскоре распустился круглый купол парашюта… А потом прошли Ан-2, и в небе раскрылось сразу множество куполов!

Лёнька с напряжением смотрел, как эти человечки стройно летели к полю, как приземлялись и складывали парашюты. Всё это время в душе у него что-то происходило. Когда люди вышли в небо и Лёньку от них отделял лишь невидимый воздух, ему показалось, что это невозможно. Невозможно вот так висеть в воздухе – и не падать, невозможно лететь, не имея крыльев. То, что он видел, было чудом. Вообще, он давно не верил в чудеса. Но на его глазах происходило то, чего объяснить было нельзя. Некоторые человеческие фигурки в затяжном прыжке кружили в небе, и он хотел, но не мог представить себе, что они чувствуют. Ему не были важны законы физики, которые смогли бы объяснить полёт людей.

Раньше Лёнька читал о парашютах и даже видел их вблизи – недалеко от нового дома была парашютная вышка. Именно так, как с вышки, он и представлял себе прыжок с парашютом: застёгиваешь вокруг себя ремни и, как поплавок на удочке, спускает тебя на тросе подъёмный кран. Но то, что происходило здесь, на лётном поле… разве можно сравнить?!

Лёньке казалось важным, просто необходимым почувствовать то, что чувствуют сейчас эти люди. Даже голову сдавило от напряжения, но вместить в неё их чувства он не мог.

После этой поездки на воздушный праздник Лёнька заскучал. Он часами лежал на крыше и смотрел в небо, ожидая, что оттуда посыпятся парашюты, и он сможет угадать, что чувствует летящий человек. Нередко он вставал на край крыши, обрывавшийся вниз воздушным пространством, и пытался вообразить, как он шагнёт с неё – с парашютом – к земле. Как будет долго-долго лететь и что почувствует.

Но земля была близко, и он понимал, что всё это не то, что представить и почувствовать этого нельзя. Что если шагнуть с крыши, будет отчаяние, ничего общего не имеющее с небесной бездной. И всё-таки он стоял, раскинув руки, принимая на себя силу ветра, думая, что это сопротивление воздушной толщи; закрывал глаза и – летел.

Мать, возвращавшаяся как-то с работы, увидела его стоящим так, на краю. Ей сделалось дурно. Ключи от чердака ему больше не давали. Но теперь и это было ему ни к чему. Что крыша? Зачем голуби, если сам можешь летать, если сам можешь кувыркаться в воздухе, как птица!

Лёнька бредил небом. Даже велосипед, верный друг, теперь на скорости представлялся ему летящим. Он разгонялся, ветер бил в лицо, сердце в груди колотилось – и Лёнька парИл! Он так уносился с земли в мечтах, что бывало, летел и с велосипеда и лечил потом синяки и ссадины.

Голубей он по-прежнему любил. Но смотрел на них теперь как испытатель, проверяющий совершенство летательной модели, которую хотелось ему опробовать: так же взвиться, так же крутануться и рухнуть вниз, снова взлетев почти от земли.

*
Но как-то не сложилось. Почему? Кого о том спросить? Может, слишком упоённо мечтал, не пытаясь преодолеть грёзу реальностью?

Потом был флот и служба – под водой – напротив неба. После службы Лёнька встретил чудесную девушку, которая понимала его мечты, так ему казалось тогда, – и вскоре образовалась семья. Мечта постепенно отошла в тень, но не позабылась.

Лёнька по-прежнему любил высоту и любил свободу, поэтому его радовали далёкие пути. Он часто уезжал в командировки и раз в год в отпуск – отправлялся в поход. Он страстно любил самолёты и всюду, где только мог, забирался в горы, на башни, на колокольни заброшенных старинных церквей и там стоял на краю, чтобы ощутить хоть долю возможного неземного счастья.

Было чувство, что крылья есть, что они, плотно уложенные, как запасной парашют, иногда пытаются раскрыться. Но нет, слишком плотно, слишком много всего, что спутало их, придавило. Не сейчас – не сию минуту, не так скоро, надо подождать… не сей час… Так было до недавнего времени.

Но как-то раз, в командировке в далёкой Тотьме, поднявшись на недавно восстановленную колокольню Входоиерусалимской церкви, он сходу, не моргнув глазом, сказал себе: всё! лечу! Тот порыв прилетел с ветром, наверно, с Сухоны, от лесных свежих далей, цветущих лугов и озёрных просторов Русского Севера. Налетел и плотно укрепился в сердце верой: так дОлжно.

*
Лёнька, а в нынешней взрослой жизни Алексей Николаевич, сидел на краю лётного поля. Он ждал вылета, к которому припишут его, любителя-парашютиста, решившегося на свой первый прыжок уже в таком неспортивном возрасте, о котором он думал в стихах:

Мой главный юбилей остался позади.
Теперь идут простые дни рожденья –
С вершины быстроходное схожденье
За уровень поверхности земли.

Главный, полувековой юбилей случился недавно – в мае. И вот в сентябре, в самом начале «схождения» он решился исполнить мечту своей жизни. Говорить никому не стал – уже не тот возраст, когда хочется прослыть чудаком. Но брату позвонил, уезжая на аэродром и понимая, что всё-таки риск в таком деле остаётся всегда.

И вот теперь он сидел на траве на краю лётного поля уже четвёртый час, ожидая своей очереди на взлёт. Алексей Николаевич собирался прыгать с инструктором, в тандеме, потому что голова уже не такая сообразительная, чтобы всё сразу усвоить самому и рискнуть на все сто.

Был уже час. Три с лишним часа назад он приехал на аэродром в Коломне, на котором тренировались парашютисты. Перед выездом из дома, в семь утра, он узнал прогноз погоды: осадков не ожидалось, и можно было неспешно отправляться в путь.

Теперь он сидел и терпеливо ждал. Он ждал так долго, что постепенно стал абсолютно спокоен. Сначала, когда оказался у аэродрома – в шаге от своей мечты, – он очень разволновался, даже выкурил две папиросы кряду. Долгие годы мечтая о прыжке с парашютом, он никак не мог представить себе, как это будет в реальности.

На аэродроме происходила будничная суета. Видно было, что большинство встречных – завсегдатаи этого места, спортсмены. Они деловито сновали в разных направлениях, не обращая внимания на Алексея Николаевича. Им предстояло переделать много дел, и потому они не были расположены к ротозейству. Да и смущать новичка, которого они отличали за версту, им было не с руки.

Алексей Николаевич нашёл пункт оформления вылетов. Здесь тоже работали привыкшие ко всему люди, и его появление никого не удивило. Девушка, выдавшая ему анкету и договор, равнодушно спросила из окошечка, есть ли у него противопоказания по здоровью.
– А что является противопоказанием? – смешался он.
– Разные заболевания… ну, давление там, сердце больное, – вяло ответила девушка.

В пятьдесят уже много всего было нажито: часто, особенно ночами, прихватывало сердце, временами прыгало давление, в общем – как у всех. Но он всё это обдумал заранее и, не ожидая в будущем никаких улучшений, окончательно в этот день решился на прыжок.
– Нет, – ответил он твёрдо. – Ничего такого.

Ему выдали анкету на четырёх страницах, где было указано, что он понимает, на что подписывается… Что парашютный спорт травмоопасный – вплоть до летального… Алексей Николаевич улыбнулся: летальный от слова летать. Что он понимает: парашют, от которого зависит его жизнь, укладывают люди, а люди, как известно, могут ошибаться. Но он не будет в обиде на этих людей в случае, если они ошиблись, потому что если ошибка случится, то это не по злой воле…

Возле каждого предупреждения надо было поставить свою подпись, и он ставил. Да, он всё это понимал и со всем был согласен. Он полностью доверял людям, от которых будет там, наверху, зависеть его жизнь.

Алексей Николаевич вздохнул и отдал девушке в окошке подписанные анкету и договор. По соседству в таком же окошке была касса, и он оплатил прыжок и ещё фотосъёмку – забавно будет посмотреть, каким он окажется там – в поднебесье. С бумагами в руках он отошёл в сторону, сложил их все в рюкзак и отправился ожидать приглашения на борт, как ему велела та девушка в окошке.

Вокруг шумела молодёжь. Легко и не задумываясь молодые подписывали анкеты, сдавали их в то же окошко, платили и улетали, смеясь и подшучивая друг над другом. А потом слетали птицами на землю из поднебесья. Крылья, выраставшие над ними, были ничуть не похожи на те, которое он видел в юности – на воздушном параде. Теперь крыло парашюта шили из какой-то современной сверхпрочной, воздухонепроницаемой, но лёгкой ткани и не круглым, а прямоугольным и ярким.

Два самолёта и вертолёт постоянно заходили на взлёт и посадку, парашютисты приземлялись почти непрерывно, а его очередь всё не наступала и не наступала. В небо хотелось подняться на вертолёте, потому что ему ни разу в жизни не пришлось летать на этой нежно любимой им машине, – всё не представлялся случай.

Через час он снова заглянул в окошко, где оформлял анкету. Там сидела симпатичная, но другая девушка. Он спросил, долго ли ему ещё ждать. Она не знала, но сказала, что долго, – чтобы он не волновался.

Сначала он смотрел на новые группы приземлявшихся с интересом и волнением. Но солнце припекало, и он устал. Интерес притуплялся, а волнение нарастало. Он начал думать, что, вероятно, уже не решится на прыжок. Всё шло гладко, парашютистов-любителей земля радостно встречала счастливыми и возбуждёнными.

Профессионалы несли собранные парашюты, озабоченно обсуждая качество прыжка с друзьями, или в одиночестве задумчиво брели через поле. Но всё же было заметно, что и они возбуждены, но уже привыкли владеть собой и радости от благополучного приземления не показывали.

Глаза выдавали всех – и новичка, и матёрого воздушного орла. Глаза горели тем светом, о котором часто говорят, но который на самом деле зажигается очень редко – лишь от трения об опасность, большое напряжение или от удовлетворения отлично выполненным по-настоящему рискованным делом. Глаза горели и румянились лица от возбуждения. С поля шли счастливые люди, и Алексею Николаевичу передавалось их возбуждение.

Он достал из рюкзака бутылку воды, которую взял с собой из дома, не зная, есть ли здесь возможность попить и перекусить. Ещё через час он захотел есть, но съесть бутерброд не решался: вдруг от еды ему станет плохо во время прыжка. Спустя ещё какое-то время всё-таки съел один бутерброд с сыром, сильно подтаявшим на солнце и потому особенно вкусным. Немного подумав, он убрал оставшиеся два бутерброда обратно в рюкзак, собираясь доесть их после прыжка.

После… Вертолёт выпустил очередную группу… минута, и в небе расцвели купола парашютов. «Минута… здесь и там, наверху, наверно, означает разное время», – подумалось вдруг Алексею Николаевичу. У него заныло в груди – вдруг, после стольких лет мечтаний представилось: а если «после» не будет? Он видел сегодня столько прыжков… каждые пятнадцать минут выходили в непредсказуемость воздуха новые люди, кто-то из них прыгнул за эти часы, наверное, не один раз. Всё проходило успешно. А что если его прыжок будет неудачным? Что если именно он будет тем единственным, у кого не сложится? Может, отказаться ещё не поздно? Девушка в окошке что-то говорила про отказ. Можно вернуть деньги до посадки на борт. Да бог с ними с деньгами! Наверно, и там, наверху можно будет передумать в последний момент? Или нельзя? Или сейчас бежать и отменять прыжок?

Алексей Николаевич услышал, как сильно стучит в груди сердце, стучит и давит, уши заложило, щёки горели, значит, поднялось давление, ему нельзя прыгать с давлением… Он сидел на кромке лётного поля, спокойно смотрел на приземлявшуюся группу, а внутри всё рвалось в панике, мозг кипел и судорожно искал причину для отказа от сумасшедшей затеи, искал достойный предлог предать мечту – и находил их десятки.

Он по-прежнему спокойно достал из рюкзака воду. Сделал пару больших глотков, глубоко вздохнул, задержав дыхание на несколько секунд.

Парашютисты, весело переговариваясь, шли полем по направлению к нему. Они были молоды, возбуждены, лица их раскраснелись от ветра, бьющего в лицо на высоте, и адреналин зашкаливал.

Нет, он не откажется… он не предаст… Он хотел быть таким же, как они! Так же уверенно шагать по траве и шутить с товарищем о пустяках, радоваться бытию и смеяться от исполнения мечты!

Паника внутри прекратилась. Алексей Николаевич посмотрел на табло, где высветился список имён на следующий борт. Его в этом списке ещё не было. Он встал с травы, отряхнул брюки и решил пройтись.

*
Территория лётно-спортивной базы была больше, чем он ожидал. На ней находились гостиница и кафе для тех, кто приехал издалека исполнять мечты. Всюду было множество людей. На небольшой площадке на тренажёре – маленькой платформочке на колёсиках – будущие спортсмены учились правильно держать тело в полёте.

Далеко уходить от старта не хотелось: тянуло смотреть в небо, откуда почти непрерывно спускались разноцветные крылья парашютов. Они появлялись, казалось, мгновенно, разворачиваясь подобно бутону из почки при ускоренной видеосъёмке, и под ними зависали и счастливо смотрели на мир с высоты четырёх тысяч метров крохотные человечки, казавшиеся на такой высоте игрушечными солдатиками.

Алексей Николаевич вернулся к полю, сел на прежнее место. Из динамиков прозвучало время взлёта следующего борта. Прошло четыре часа, и он перестал уже ждать и почти отказался от мысли подняться в небо. Небо начинало затягивать тучами, и скоро прыжки остановят. Но вдруг назвали его. Надо было встать и бодрым шагом отправиться к группе.

Когда он услышал свою фамилию, не сразу понял, что он должен сейчас подойти к назначенному месту сбора группы – под табло. Он медленно встал, накинул рюкзак, пошёл – почти механически. Это был «он» – посторонний себе субъект, в третьем лице. Подошёл к группе. Следом за ним подошёл юноша, который пригласил всех следовать за собой – на инструктаж.

В маленьком помещении они, тесно столпившись, слушали объяснения инструктора о том, как надо действовать во время прыжка. В голове у Алексея шумело, и когда инструктор спросил, есть ли вопросы, он растерялся: он вдруг понял, что не сумел сосредоточиться на главном. Инструктор знал волнение новичков и упокоил: внимательно слушайте инструктора, с которым будете в тандеме, – он объяснит самое необходимое.

Выдали шлемы, закрыли в ячейки рюкзаки. День был жаркий, но Алексей надел спортивную кофту, понимая, что на скорости на высоте будет прохладно.

Группу провожали к полю – туда, где был обозначен выход на посадку. Пока шли, Алексей Николаевич рассмотрел товарищей: с ним рядом на посадку направлялись юноши и девушки, которые были ровесниками его детей, и даже моложе. Лишь одной женщине, как ему показалось, было за сорок. Она бодро улыбнулась в ответ на его взгляд и представилась:
– Тома.
Сразу добавила:
– Муж подарил мне этот прыжок!
– А сам муж? – улыбнулся Алексей.
– Остаётся внизу – он не любит высоты.

Желания продолжать разговор не возникло, Алексей Николаевич слишком сосредоточился на своих внутренних ощущениях, стараясь разобраться в них и запомнить их навсегда. Времени на посторонние разговоры тоже не осталось: у выхода на посадку группу ожидали инструкторы.

Алексею махнул рукой, приглашая следовать за собой, высокий крепкий мужчина лет сорока – сорока пяти. Он был выше Алексея и шире в плечах.
– Виктор, – представился инструктор. – Впервые прыгаешь?
– Да, вот, к юбилею решил сделать себе подарок: всю жизнь не мог собраться, и вот… – глядя с улыбкой на молодость попутчиков, отрекомендовался Алексей.
– Правильно, молодец! – поддержал Виктор. – Нужно, чтоб мечты сбывались!

Инструктор оказался разговорчивым, всю дорогу до посадки развлекал-отвлекал Алексея рассказами о том, о сём. Между делом велел запомнить главное: выходить будут «на его ногах»: Алексею надо будет закинуть назад голову, вниз не смотреть, ноги поджать.
– А ноги подожму – ты устоишь? – засомневался Алексей.
– Спрашиваешь! В тебе кило семьдесят пять – восемьдесят?
– Точно.
– А у меня напарник в сто двадцать был. Прорвёмся!

Уверенность Виктора была заразительна. Он продолжал чётко объяснять.
– Вышли – руки вперёд – минута свободного падения, потом я хлопаю по плечам – руки на стропы – срабатывает купол – рывок вверх. Это всё моё дело. Ты ловишь кайф. При посадке – прямые ноги вперёд, приземляемся опять на мои ноги. В полёте рот закрыт, чтоб щёки были в норме, но улыбаешься – будет съёмка.

Алексей совсем забыл о съёмке и теперь снова забеспокоился. Но Виктор отвлёк его, пресекая растущее возбуждение: к ним приближалась улыбающаяся стройная женщина с камерой на шлеме и фотоаппаратом на шее.
– Это Марина, – представил Виктор, – она будет тебя снимать.

Марина понравилась Алексею. Оказалось, что у неё огромный опыт прыжков и она отменный оператор.
– Знаешь, что важно? – спросила она Алексея. – Послать из полёта воздушный поцелуй. По-настоящему воздушный поцелуй можно послать любимой лишь в воздухе – не упусти возможности!

Они подошли к вертолёту – могучей доброй машине, – повезло, как и хотелось. Но радости от предстоящего исполнения мечты он почему-то не почувствовал.

Вертолёт запустил винты. Алексей сидел на скамье перед инструктором – почти у того на коленях – напротив открытой двери вертолёта.

Виктор говорил кратко, мешал оглушающий гул винта:
– Будет сигнал – выходим.

Виктор пристегнул Алексея к тандему, проверил замки и крепления. Алексея поразила мысль: «Вот на этих тонких верёвках я буду висеть на расстоянии четырех километров от земли?!» Мгновение дохнуло жарким ужасом.

Вертолёт поднимался, тяжело гудел и дрожал от напряжения. Заложило уши – инструктор нахлобучил на голову напарника шлем:
– Чтоб уши не растерять, – засмеялся.

Перед глазами в прямоугольнике открытой двери земля стремительно уходила из-под ног. «Или это мы уходим – она остаётся на месте?» – белкой юркнула новая мысль. В какой-то момент отстранённая наблюдательность за собой прошла, Алексей снова почувствовал себя в себе – ощутил заворожённость подъёмом, землёй, убегающей в открытой двери. И уже захотелось сказать: достаточно, хватит подниматься, мне же шагать в эту пустоту, которая всё увеличивается…

Но вертолёт шёл всё выше и выше, объёмные круглые кроны деревьев уже становились плоской картой, и река превращалась в серебрившуюся тёмную ленту. Сигнал готовности оглушил. Была надежда, что молодые выйдут раньше, что Алексей увидит, как это надо делать… но они с Виктором оказались первым тандемом.

Легко и незаметно вышла Марина. И сразу следом встали они.

Подошёл к проёму, не чувствуя ног.

Закинул голову назад – к облакам. Поджал ноги.

Сердце упало вместе с телом.

Тело ударилось о воздух.

Захватило дух, перехватило дыхание.

Воздух пронзил тело насквозь, как будто это были не семьдесят пять кило плотного упитанного вещества, а всего лишь бесплотная душа.

Они неслись навстречу земле – знал, под двести километров в час – но скорость не чувствовалась, только пронзающий ветер.

Ветер бил в упор, пытаясь размазать по лицу щёки.

Надо было улыбнуться в камеру. Это было непросто, лицо плохо слушалось. Улыбка наехала на лицо и распласталась.

Вытянутые вперёд и немного в стороны руки не хотели подтягиваться к лицу для воздушного поцелуя, – он их заставил.

Тело стало душой, невесомой и прозрачной.

Минуты свободного падения хватило на то, чтобы свыкнуться с мыслью о происходящем, и вдруг – удар. Резкий, подбрасывающий вверх, снова перехватывающий дыхание. Было чувство, что всё пропало, что лопнули все страховки – и он, подлетев вверх, сейчас понесётся к земле с всё возрастающей безудержной силой. Алексей узнал, как сердце попадает в пятки.

Он, конечно, не почувствовал, когда инструктор хлопал его по плечам, понял, что пропустил этот момент лишь когда Виктор своими руками положил его руки на стропы:
– Всё! Отдыхаем!

Это слово заставило перевести дух. Только теперь Алексей осмотрелся. Синяя земля плавно неслась, кружилась, показывая себя во всей красе парящим людям. Зелёный макет с живописно расставленными деревьями, расстеленными полями, развернувшейся рекой – всё было на удивление подвижным и захватывающим.

Восторга не было – того ожидаемого восторга, который ему представлялся в воображении: щенячьего, головокружительного, захватывающего дух. Было совершенно трезвое любование землёй, раскинувшейся перед ним в вечной красоте и покое. Было спокойное, впитывающее в себя эти красоту и покой созерцание. И было счастье. Он вспомнил, почему-то усмехнувшись, что смысл жизни не в нашем счастье, – и всё-таки чувствовал, что вот этот миг, такой краткий и жгучий, – счастье, делающее его сопричастным вечному ходу жизни.

Крутанув тандем несколько раз, чтобы выровнять траекторию полёта, Виктор установил нужное направление для снижения.

Сколько они были в воздухе? Минуту или пять? Десять? Невозможно понять, спрашивать Алексей не стал. Но земля приближалась, прозвучала команда «ноги», Алексей поднял вытянутые прямые ноги, подтягивая их руками, и в следующую секунду оказался сидящим на земле.

И было потрясение. Он сидел на земле и не мог подняться, не верил, что свершилось то, о чём мечтал почти сорок лет… не верил, что только что он видел, ощущал, испытал то, о чём грезил с детства, представлял много раз, взбираясь на высоту.

Земля ожила звуками.
– Ну, как тебе? понравилось?
– Да-да, конечно, понравилось.
– Давай пять! Удачи!
– Спасибо! Очень благодарен вам!

Марина и Виктор помогли ему подняться, продолжая что-то весело говорить, поздравляли с боевым крещением, фотографировали, куда-то шли, что-то объясняли о фотографиях, приглашали приезжать ещё…

*
Лёнька сидел на земле у кромки лётного поля и наблюдал, как идут на взлёт самолёты и вертолёт, как они набирают высоту, как от них отделяются парашютисты и расцвечивают небо открывающиеся крылья. Перед его глазами снова и снова проходили борт вертолёта со скамьями, открытая в пространство дверь, серебристая река внизу…

Если душа родилась крылатой –
Что ей хоромы – и что ей хаты! –
в голове крутились прочитанные недавно строки поэта с трагической судьбой, замечательно понимавшего надмирную сущность, а всего стихотворения он не знал.

Сегодня Лёнька был там, наверху, и уже пришёл оттуда. Когда-нибудь он снова поднимется в высь, и тогда будет готов… будет знать, как душа парит над землёй. Он верит, что, вернувшись в родную стихию, душа снова расправит крылья – и в нём снова появится неземное чувство счастья.



Фото из личного архива автора.