Вольные люди. Глава 20. Буря

Время действия - 1860 год.

Ревело море, грохотал гром, били в лицо потоки дождя. Шаланда медленно удалялась от берега. Временами очередная набегающая волна нависала над хрупким суденышком, грозя накрыть его вместе с гребцами, раздавить, уничтожить. Но вот лодка взмывала на гребне и снова опускалась вниз, целая и невредимая.

Василиса, онемев, смотрела вслед шаланде, прижимая руки к груди. Рванулась было следом: Сёма! Да разве остановишь... Разве может жена становиться поперек мужа! Больно билось сердце, огромное, словно распухшее, не помещающееся внутри.

Потоки дождя на её лице смешивались со слезами и солеными брызгами разбивающихся о берег волн. Терялись, размывались очертания лодки, тонули в белёсой мути, всё сложнее было разглядеть Семёна. Василиса, сама не замечая, шла вперёд, стараясь не потерять из вида мужа.

- Куда ты! – рванул её назад Тихон. – Смоет тебя, как котёнка! Иди домой!

- Я его больше никогда не увижу... – помертвевшими губами тихо сказала Васёнка.

- Что?! – прокричал старик, не расслышав её слова.

- Я его больше никогда не увижу...

- Тьфу, дурная! – испугался Тихон. – Ты чего каркаешь! Иди живо домой! Чай, матросы мы, и не такие бури в жизни видели!

Василиса зажала ладонью рот. Её затошнило, закрутило в животе, остро било в висок.

- Пойдем, пойдем, не стой здесь! – торопил Тихон. – Дай-кось, отведу тебя. Сынок-то где? Павлуша-то?

- Павлуша?.. – в голове у Васёнки путалось. – В избе он.

- Вот и славно. Пойдем в избу! – старик властно подтолкнул её к дому. – Иди, иди, не оборачивайся! Не становись мужу поперек дороги, не связывай его! Он-то видит тебя, чует твой страх. А ты смелее будь. Матрос он, к тому же из лучших. И не такое видал!

Он завел Василису в дом, подвёл её к лавке.

- Сядь. Ведаешь ли, какая у матроса служба опасная? В шторм, бывало, боцман крикнет команду, а мы на мачты взлетаем. Там, понимаешь, каждая минута дорога, от нашей сноровки жизнь всего корабля зависит, - старик взял зареванного Павлика на руки. – Вот так, вот так... Дома мамка твоя, дома. ...И разбежимся мы по вантам... Это канаты такие. Стоишь на их ногами, рукой держишься за реи и вяжешь паруса. А корабль кренит то в одну сторону, то в другую. Глянешь вниз – а под тобой только пучина бушующая. Охрани Господь сорваться вниз... А тут что – берег рядом, да и шторм... Так себе шторм, слабенький, не такие мы видали!

Василиса молчала. Страшные, жуткие картины рисовало ей воображение. Недаром, ох, недаром разбил ураган зеркало. Вот так же жизнь её разобьёт он. Что она без Семёна?

- Жить не стану, если он... Если с ним...

- Что??? – Тихон взревел. – Дура! Ты чего камни ему на шею вешаешь, а? А коль и случится, не приведи Бог, так судьба такая у нас. А у тебя сын его. Кровь его. Вот о чём думать ты должна! А не о себе! Ты жена матросская! Твой удел ждать на берегу и молиться! А ты?! Возьми сына, возьми! – он сунул в руки Васёнке разрыдавшегося снова Павлика. – И не смей глупости делать!

Возмущенно бормоча себе что-то под нос, старик выметнулся на улицу. Прикрывая лицо от порывов ветра, он кинулся к дому Тимофея.

- Анна! Аннушка! – застучал он в дверь.

- Ты чего, Тихон? – всполошилась та.

- Поди, лапушка, поди к Василисе. Дурит она чевой-то. Сёмка с Елисеем да Фёдором в море вышли. Там яхта терпит бедствие. Так она Бог знает чего в голову взяла. Как бы глупостей не натворила!

Аннушка ахнула, схватила мужнин дождевик, кинулась к дому Астаховых.

Василиса сидела, прижимая к себе плачущего сына, и вслушивалась в шум бури. Пыталась она уловить – не поет ли птичка. Но нет, не слышала она знакомого «цвинь-пинь».

- Да что же это, Господи? – бормотала она. – Что же это? Где же ты?

Не выдержав, она положила Павлика на пол и кинулась к двери:

- Мамынька! Мамынькаааа! – закричала она в мутное небо. – Помоги ему! Спаси его! Господи... – Васёнка рухнула на колени на мокрых ступенях.

- Что ты, что ты! – Аннушка, подбежав, схватила подругу, взялась поднимать. – В дом иди! Ты чего в голову себе взяла?

- Аннушка! Спасать ведь кинулся кого-то... Сгибнет ведь... – рыдала та.

- Так ты ведь тоже когда-то кинулась спасать меня! – Анна завела Василису в дом. – Вода ледяная в тот день была, весенняя! А сейчас, хоть и осень, а всё же тепло. И льдин нет, которые норовят сверху прихлопнуть! Помолись, помолись! Тебе на душе спокойнее станет!

Обняв Василису за плечи, она провела её в горницу, к иконам. Взгляд её упал на зеркало с разбитой поверхностью, прислоненное к стене. Вот оно что! Вот чего испугалась Васёнка... Дурной знак...

- А ты молись... Молись! Ты жена его перед Богом. Твоя молитва быстрее дойдет!

Василиса, упав перед божницей, забормотала, рыдая, заголосила, прося Всевышнего уберечь Семёна. Всех уберечь, а Семёна в первую очередь. Потому что у Елисея с Фёдором дома зеркала не бились, значит, беда им не грозит. А Сёмушке грозит. Вьёт нечистый верёвки в море, мутит его, поднимает волны, чтобы погубить души несчастных. Отведи, Господи. Лиши нечистого силы, защити невинные души!

Анна взяла рыдающего Павлушу на руки:

- Не плачь, не плачь, крестничек мой! Это буря, это всего лишь ветер и дождик. Скоро они кончатся, непогода пройдет и будет солнышко. А ты пока поспи, поспи, маленький мой! – она прижала малыша к груди и стала напевать. - Баюшки-баюшки, скакали горностаюшки. Прискакали к колыбели, на Павлушу поглядели. И сказал горностай: Поскорее подрастай! Я к себе тебя снесу, покажу тебе в лесу и волчонка, и зайчонка, и в болоте лягушонка, и на ёлке кукушонка, и под елкою лису.

Время словно загустело, сделалось вязким и тягучим. Били в окна порывы ветра, кидали горсти воды. Растягивались минуты в целую вечность... Люли-люли, баиньки, в огороде заиньки. Зайки травку едят, деткам спать велят...

Наконец сквозь дождевую завесу показались силуэты людей. Аннушка замерла у окна. Кто?.. Елисей... Слава Богу, жив! Матвей... Ведут кого-то. Согнулся человек, содрогается то ли в кашле, то ли в рвоте. Тяжело идёт... Подошли к дому. Слава те, Господи, Семён это, Сёмка. Только что же с ним это, ранен что ли?

- Жив, жив! – кинулась Анна к Василисе. – Идёт же он домой!

Василиса вскочила, безумными глазами посмотрела на подругу, словно не понимая её слов.

- Да жив, жив! – повторила Аннушка. – Иди же, встречай!

Васёнка метнулась к двери, столкнулась с входящими в избу матросами:

- Сёма! Сёмушка! Родной мой! – кинулась на шею мужу.

- Ты погодь, погодь! – остановил её Елисей. – Видишь, худо ему.

- Худо?! – Василиса отстранилась, с ужасом гладя в лицо мужа.

Тело Семёна снова содрогнулось. Приложив ко рту ладонь, он мучительно кашлял, словно старался исторгнуть из груди что-то мешавшее ему. Наконец он затих, обессилено опустился на лавку. На руке его чернел сгусток крови.

- О, Господи... – перекрестилась Анна.

- Что это? – Васёнка попятилась, словно её ударили.

- Рана открылась, - мрачно сказал Елисей. – Рана у его в груди была. А теперь от напрягу открылась заново. Лекаря надо.

- Лекаря? Где же его взять? – растерянно спросила Василиса.

- В Севастополь, может быть? – Аннушка с надеждой смотрела на мужчин. – В госпиталь?

- Не проедем. Дороги теперь размытые от дождя. Только измучаем его. А то и в пропасть сорваться недолго.

- Что же делать-то, а? Что делать-то?! – Василиса металась по комнате.

- Что уж тут... Пусть полежит, отдохнет. Может, рана сама утихнет, успокоится, закроется опять. А ты, хозяюшка, тюфячок какой дай, уложу его поудобнее! – Матвей подошёл к скрючившемуся на лавке Семёну, принялся снимать с него мокрую рубаху. – И бельё сухое.

- Сейчас, сейчас! – засуетилась Васёнка, засновала по дому, доставая всё нужное.

- А Фёдор-то где? – спросила Елисея Аннушка. – Жив ли?

- Жив. Повёл к Тихону спасённых.

- Так спасли? – Анна достала с полки графинчик крепкой настойки, плеснула в кружку. – Выпей вот, согрейся.

- Спасли. Барчуки на яхте развлекались. Брат помещицы Яковлевой и племянник. Братец-то ихний немного парусом управлять научился, вот и надумал пофорсить, показать умение своё. А то, что буря надвигается, он и не догадался. Ему бы на стоянку уйти, или хотя бы по первому шквалу парус убрать, а он... Опыта нет в этом деле. Да испугался к тому же.

- Потопла яхта?

- Да она уже до нашего прихода ко дну пошла. Хорошо, хоть барчуки догадались в воду попрыгать. Держались на обломке какой-то доски.

- Как же это Сёма-то?

- Перво-наперво, грести нелегко было. Ветер дыханье забивал, а дышать и так тяжко было. Да это бы ничего, дело привышное. Да вот беда, барчук этот, когда тащить его на борт стали, вцепился в Сёмку, как гиря на ём повис, стащил за собой в воду. Тут волна накрывает их с головой, а он руками работать Сёмке не даёт. Так вдвоём и пошли бы ко дну, если б Федя его по башке веслом не шарахнул. Расшиб, конечно, головёнку, да ничего, поделом. Зато в беспамятстве он от Сёмки отцепился. Втащили обоих в шаланду. Сёмка-то за это время и воды нахлебался, пока боролся, и дыханье задерживал надолго. Вот и вскрылась рана.

Тем временем Матвей помог Василисе переодеть Семёна и уложить на мягкий сенник.

- Травки бы какой попить ему, чтобы кровь остановить... – Елисей задумчиво посмотрел на больного.

- Травки? – встрепенулась Аннушка. – Есть у меня травка! Роксана давала, а потом ещё я сама собирала. Сейчас принесу!

Она уложила Павлика в колыбель и выскочила из избы. Через некоторое время дом наполнился запахом варящихся на печной загнётке трав.

Семён лежал бледный, враз ослабевший, словно вышла из него в море вся его сила.

- Живой же, живой! – тихо говорила Аннушка, отцеживая целебный взвар. – А рана затянется, ничего. Ты не сумлевайся.

Василиса сидела возле стола, с тоской глядя на тяжело, с трудом дышавшего мужа.

Силы не вернулись к Семёну и на следующий день, когда закончился дождь, когда ветер унёс с неба остатки чёрных туч, и только разболтанное ураганом море с ревом билось о берег, изменяя его до неузнаваемости. Он лежал на своём тюфячке с закрытыми глазами, безучастный, слабый, словно ребёнок. Временами он начинал задыхаться и трудно, натужно кашлять. Василиса не отходила от мужа, без конца трогала его пылающий лоб рукой, вытирала платком выступавшую испарину. Ей всё казалось, что видит она Семёна в последний раз. Что скоро скроет земля его черты, его глаза, и не увидит уж никогда она родные черты.

Едва позволила погода, Пётр отвёз спасённых барчуков в поместье Яковлевых и сдал в целости и сохранности рыдающей хозяйке.

- Мерси, гран мерси! – лопотала дамочка, шурша шелками и отчаянно благоухая успокаивающими микстурами. – Сколько мы вам должны?

Пётра передёрнуло от отвращения.

- А мы их не за деньги спасали, посовестились бы такое предлагать!

- О, миль пардон... Я не так выразилась. Я хотела бы отблагодарить вас. Мы так волновались за них... Такая буря... – она подносила надушенный платок к глазам и снова принималась плакать.

- Ничего нам не нужно.

Пётр раздраженно повернулся и пошёл прочь, однако, дойдя до кованых затейливым рисунком ворот, вернулся.

- Вы хотите отблагодарить нас?

- Да, да, конечно! – помещица встрепенулась.

- При спасении ваших родных пострадал матрос. У него открылась старая рана. Нам нужен хирург.

- Хирург? – помещица растерянно оглянулась, словно пыталась найти поддержку у кого-то, находящегося в доме. – Но я не знаю, кого вам посоветовать. Я могу послать к вам нашего домашнего доктора Козловского.

- Давайте вашего доктора.

- Тре бьен, подождите немного. Он осмотрит Алекса и Мишеля... Бедняжки... – она снова заплакала. – Я надеюсь, что им ничего не угрожает...

Петру хотелось плюнуть в досаде и уехать, однако он пересилил своё раздражение. Что же, пусть осмотрит. Он подождёт сколько нужно. Лишь бы спасти Сёмку. Жар начался, значит, плохо дело.

Доктором оказался довольно молодой человек, видимо, совсем недавно окончивший университет. Всю дорогу он бережно держал на коленях небольшой чемоданчик и расспрашивал Петра о подробностях происшествия, о Сёмкиной ране, где лечили его и кто оперировал.

- Да кто же... Монахи в монастыре лечили. А кто и как рану зашивал, то нам неведомо. Сам Семён вряд ли знает это, без памяти в то время был. А уж мы-то и подавно.

- И не беспокоила его раньше рана?

- Как не беспокоить... Временами, когда уставал, начинал задыхаться, лицо бледнело, испариной покрывался. Только жене своей старался не показывать. Чего тревожить зазря...

- Это верно... – задумчиво отвечал Козловский.

Состояние Семёна доктор нашёл угрожающим. Говорить это при Василисе он не решился. Да и не любил он женские слёзы и истерики. Ему хватало нервных срывов помещицы Яковлевой. Поэтому всю правду о том, что ждёт больного, он сказал только Тимофею.

- Внутри грудной полости, судя по всему, находится пуля, - говорил Козловский. – Если бы парень попал к Пирогову, то её сразу извлекли бы. Однако монахи, не обладая нужными знаниями, этого сделать не смогли. Они залечили раневой канал, а сама пуля, скорее всего, закапсулировалась. Такое бывает.

- Что сделала?

- Покрылась пленкой. Это организм так защищается от инородных тел. В обычном состоянии она не слишком беспокоила раненого. Но от резких дыхательных движений она смещалась, вызывая боль и спазмы. К тому же, как мне сказали, он едва не утонул во время шторма...

- Едва не утопили, - угрюмо ответил Тимофей.

- Да-да, я знаю об этом, - Козловский деликатно покашлял. – Но я должен объяснить, что происходит в это время с человеком. Едва наступает угроза попадания воды в легкие, закрывается дыхательное горло. Спазм длится достаточно долго, даже если угрозы уже нет. Человек пытается сделать вдох, но... горло перекрыто. Представьте, что чувствовал ваш Семён. Пуля достаточно сильно сместилась при этих судорожных попытках дышать и травмировала лёгкое. Сейчас началось воспаление.

- Что же делать?

- Срочно доставать пулю. Нужна операция.

Тимофей выжидающе смотрел на доктора.

- Я не смогу её сделать. Я видел однажды нечто похожее в университете, но проводил операцию профессор. Сам я в ней не участвовал. В случае моей ошибки Семён погибнет. Но и без хирургического вмешательства он обречён.

- Так что же делать?!

- Езжайте в Симферополь. Я дам вам письмо к фельдшеру Прянишникову. Я скажу, где его искать. Он ассистировал самому Пирогову. Он сможет.

- А если не согласится?

- Сделайте так, чтобы согласился. Расскажите о Семёне. О его ране. Я буду ассистировать фельдшеру, если потребуется. Торопитесь. Иначе будет поздно. Но если... если вы не найдете Прянишникова, я буду вынужден провести процедуру в одиночку.

В Симферополь помчался Мирон. Доктор вместе с Тимофеем, который был опытным санитаром, готовил избу Астаховых к предстоящей операции. Посреди горницы поставили наспех сколоченный из остатков драгоценных досок стол, покрыли его куском чистого полотна. Прокипятили инструменты, привезенные доктором в чемоданчике. Собрали все имеющиеся в Андреевке масляные лампы, заправили их и развесили вокруг импровизированного стола. Приготовили чистые тряпицы.

Маленького Павлика Аннушка забрала в свой дом. Хотела и Василису увести, да та не пошла. Сидела тихо-тихо рядом с мужем с отстраненным видом, держала его руку. Мир казался ей тёмно-синей скомканной оберточной бумажкой, в которую лавочник заворачивает серники. Он и пах как серники – противно, нудно, скорбно. Васёнка с тоской думала о том, что жизнь Сёмкина утекает сквозь пальцы, как вода. Как песок просыпается. И нет никаких сил удержать её. Прислушивалась, ждала – не запоет ли птичка. Но тщетно.

Она пыталась молиться, но сил не было. Она начинала молитву, а мысль убегала от заученных слов к воспоминаниям о свадьбе, о первой их совместной ночи. Да воскреснет Бог, и расточатся врази его, и да бежат от лица Его все ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут... Дурная, испугалась его в ту ночь. И потом ещё долго боялась даже взглянуть на него. Сама у себя сколь счастья отняла... Яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога... А как он кинулся в заброшенный город, спасать её! Вот, оказывается, что за тени всадников мимо них проскользнули, когда татарин уводил её из темницы! ...и знаменующихся крестным знамением... Спаси, Господи, раба Твоего Семёна...

Фельдшер Прянишников приехал, когда наступила ночь.

- Я смотрю, уже всё готово? – он вошёл в избу, без лишних слов принялся готовиться к операции. – Раненого на стол. Мне, пожалуйста, тёплой воды. Доктор, приготовьте хлороформ.

Тщательно вымыв руки с мылом и обработав их карболкой, он принялся за дело. Василису силком увели к Дарье, а Пётр и Матвей сидели у дверей в ожидании приказаний. Тимофей помогал в горнице, превратившейся в операционную. Доктор Козловский ассистировал Прянишникову. Наконец пуля была извлечена, иссечена травмированная часть лёгкого, рана зашита и обработана карболкой.

- Ну, вот и всё... – фельдшер устало опустился на лавку. – Теперь война окончательно оставит его.

Матвей с Петром бережно перенесли Семёна на его тюфячок и прикрыли куском чистого полотна.

- Что же, нет худа без добра! – Тимофей положил на стол продолговатый кусок свинца с острым концом. – Такая дура в груди сидела у его. На излёте была, видно. Не убила, да всё же жизнь ему портила изрядно. Зато теперь, с Божьей помощью, забудет Сёмка про неё.

За окном посерело. Пропел на скотном дворе петух, за ним второй, третий. Начинался новый день.

Продолжение следует...