Вольные люди. Глава 37. Царица души моей...

Время действия - 1877 год

- Смотри-ка, Аннушка, никак Дилявер к нам едет? - Ананий приложил руку к глазам козырьком.

Анна устало распрямилась, вытерла руки передником:

- И впрямь, он. Уж не знаю, к нам ли, нет ли. И ещё какой-то с им…

Дилявер, постаревший и поседевший за прошедшие годы, с благообразным лицом, однако держался в седле как молодой. Он подъехал к воротам, не спеша сошёл с коня и вошёл во двор.

- Салам! Как живы-здоровы? - он кивнул головой Анне, словно слегка поклонился, поставил на стол мешочек. - Женщины мои гостинец вам передали.

- Ох, Дилявер, не забываете вы о нас! - засмеялась Аннушка. - Как они? Как жизнь ваша?

- Аллах милостив! - гость подошёл к Ананию и подал по татарскому обычаю обе руки для приветствия.

- А и верно, Господь милует! - засмеялся старик, протягивая в ответ руки.

- Как здоровье Глафиры?

- Ничего, слава Богу. Правда, лежит всё больше, слаба совсем стала. Что это спутник твой не входит? Почему за воротами стоит? Аннушка! Что же ты медлишь, накрывай на стол гостям! - повернулся Ананий к дочери.

- Нет-нет, не беспокойтесь! - решительно отказался татарин. - Мы по делу приехали. А Тимофея нет дома?

- В поле он, сегодня рожь косят, - Аннушка внимательно посмотрела на гостя. - Что-то случилось? Говори, я передам ему, что нужно.

- Разнёсся слух, что у вас в селе живёт пленный турок.

- Верно, есть такой. У Тихона живёт.

- Айдер! - позвал татарин своего товарища. - Вот, Анна, это старший сын уважаемого человека, - Дилявер указал на своего спутника, наконец вошедшего во двор. - Старейшины прислали его к вашему пленному — поговорить. Узнать, кто он, в чём нуждается.

- Салам! - Айдер едва взглянул на женщину, кивнул приветственно старику, но рук подавать не стал.

- Салам, - спрятала усмешку Анна. Всё-таки интересно устроен мир — сколько народов, столько и обычаев. Не верится этому татарину, что женщина может вмешиваться в дела мужа.

- Мы хотели узнать, позволит ли нам Тимофей встретиться с ним, - Дилявер замялся. - Где ваше поле? Мы поедем к нему.

- Зачем же ехать, я вам его слово и так скажу. Тимофей был бы не против. Что в том такого, чтобы поговорить с единоверцами? - улыбнулась Анна. - Вы же не затеваете ничего дурного?

- Клянусь Аллахом, ничего плохого! - Дилявер приложил руку к сердцу. - Обо всём, что он попросит, я обязательно расскажу тебе! Без разрешения старосты мы ничего делать не будем!

- Верю, Дилявер! Ты честный человек. Идёмте, я отведу вас к пленнику.

Йылдырым сидел с меланхоличным видом на веранде, увитой виноградной лозой. Увидев вошедших гостей, он оживился — по одежде сразу признал в них единоверцев. Айдер поклонился, приветствуя турка, протянул ему руки для приветствия.

Аннушка тем временем нырнула в амбар, где Прохор плёл из озёрной лозы корзины для фруктов.

- Проша, поди-ка, послушай, о чём турок с татарами говорит!

- Где?

- Да на веранде же он сидит! К нему татары пошли. Узнай, не затевают ли чего! Только скрытно, чтобы не приметили тебя!

- Понял. Сей момент! - Прохор бросил недоплетеную корзину и тихонько скользнул под стену веранды.

- Старики просили вас переехать на жительство к нам в аул, эфенди! - почтительно склонив голову, говорил Айдер по-турецки. - Вас поселят в лучшем доме. Вы будете в безопасности.

- Передайте старейшинам мою благодарность, но я останусь здесь.

- Но для чего вам жить в этом убогом месте? Здесь нет ни ковров, ни мягких диванов.

- Я солдат, привычен к неудобствам!

- Они же неверные, могут накормить вас свининой! Не приведи Аллах, в грех впасть! - продолжал Айдер.

- Они забили для меня овцу. Свинину они и сами-то не едят. Всё больше рыбу да репу, - усмехнулся Йылдырым.

- У нас к вашему столу и лучший кофе, и сладости, - не унимался татарин.

- Благодарю вас, друзья мои, но здесь живет Прошка — это русский, который двадцать лет прожил у Бурханеддин-бея в рабах. Он готовит кофе не хуже, чем в какой-нибудь стамбульской кофейне. Я искренне признателен вам за вашу заботу, но я останусь здесь. Я в безопасности, у меня неплохой стол — готовит мне Прошка наши турецкие блюда. А главное — здесь чистый морской воздух.

Турок многозначительно приподнял брови и поиграл глазами.

- О! Я понял, Йылдырым-эфенди! - почтительно сложил руки на груди Айдер. - Вы наблюдаете за солдатами!

- Потише, друзья мои, потише! - с улыбкой приложил палец к губам турок. - Ни слова! И у стен бывают уши. Перейдайте моё почтение вашим старейшинам. Я очень растроган!

- Можем ли мы сделать что-нибудь для вас? - склонился Айдер в поклоне.

- Да, можете. Для начала передайте моему отцу, что я жив и у меня всё хорошо. Боюсь, ему успели сообщить о моей гибели. Не хотелось бы причинять ему лишнего горя.

- Обязательно, эфенди!

- И привезите мне саз*. Иногда мне бывает скучно.

--------

* - струнный музыкальный инструмент

--------

- Всё сделаем, эфенди! - поклонился Айдер. - Завтра утром саз будет у вас!

Распрощавшись с гостями, Йылдырым снова уселся на лавке, поудобнее подложив под спину большую пуховую подушку, и мечтательно улыбнулся. Нет, он вовсе не собирался следить за солдатами, расквартированными в селе. В самом деле, что интересного — наблюдать за обычной рутинной жизнью гарнизона? Ну, несут люди службу, стоят в карауле, охраняют единственную пушчонку. Ничего секретного.

Нет, совсем другое держало здесь молодого турка. Голубые глаза и золотистые волосы Дарёнки не выходили из головы Йылдырыма. Хороша у старосты дочка, эх, хороша! Совсем юная, почти девочка. И наивная… Такая влюбится один раз и на всю жизнь. Фигурка точёная, маленькая крепкая грудь под блузой обрисовывается…

Йылдырым закрыл глаза. Его ноздри чувственно шевельнулись, дрогнули губы. Он снимет с девчонки рубаху, будет гладить её нежную белую кожу… словно шёлк, лучший китайский шёлк… Тонкие изящные пальцы турка скользнули по краю лавки.

- Йылдырым-бей, ваш кофе! - вошёл на веранду Прошка.

- Что? - недовольно открыл глаза пленник.

- Кофе говорю… И рахат-лукум татары привезли, - Прохор поставил на лавку поднос.

- Хорошо, Прошка, иди, - турок снова погрузился в свои грёзы.

Но как же добиться расположения этой девчонки? Разве позволит ей отец полюбить иноверца? Хотя… сердцу не прикажешь! А достучаться до женского сердца Йылдырым умел. Для начала нужно просто чаще напоминать ей о себе. Завтра утром татары привезут саз...

Инструмент в самом деле доставили вовремя. И отличный инструмент! Йылдырым пробежал пальцами по струнам. Замечательный звук… Парень закрыл глаза и запел песню о любви…

- Моя душа в огне… Твои глаза снятся мне ночами…

Одна песня сменялась другой, а он всё пел.

- Что это? - удивленно прислушивались женщины.

- Турок заливается. Скучает, видно, по родине, - пожимали плечами мужчины.

И только юные девушки догадывались, о чём поёт пленник. Чувствовали сердцем. Понимала это и Дарёнка. Стоял перед её взором чернобровый волоокий красавец, его губы, его пальцы…

- Вот срамница, о чём думаешь! - укоряла она себя. - Грех ведь это! Грех!

Но лился голос турка, плавился, обволакивал душу. Плакали струны его саза.

- Что ты будто сама не своя? - допытывалась мать. - Не захворала ли?

- Нет, не захворала… - а у самой всё из рук валилось.

Смолкли звуки саза, замолчал пленник. А у Дарёнки в голове — ну, спой же ещё! Не дождалась…

На следующий день всё поглядывала в сторону Тихонова дома — не покажется ли красавец-турок, не запоет ли снова. Однако сладкоголосый пленник не показывался и песен не заводил. Грустно было Дарёнке, пусто на душе.

Вечером, когда уже затихло село после жаркого трудового дня, и только где-то перекликались на посту солдаты, вышла Дарья в сад, села под яблоней, обхватив колени руками и печально глядя на поблескивающее под ясным месяцем море. Трепетало в груди сердце, манило душу что-то несбыточное, сладкое, запретное. Дарёнка вздохнула.

И тут же где-то задрожала струна. Задрожала, замерла, а потом снова дрогнула. Дрогнуло и девичье сердце. Краешком бы глаза только взглянуть на него… Да совестно ведь! Ночью-то, тайком от родных на чужого мужчину пялиться? Домой! Скорее домой, подальше от соблазна!

Скользнула Дарёнка в избу, улеглась тихонько на лавку. Только льётся в уши тихий напев, бередит душу, не даёт уснуть.

- Что это турок-то среди ночи петь взялся? - проворчал Ананий. - Небось, днём спал себе в тенёчке, а теперь безобразничает…

- Да пусть себе поёт, - зевнула Анна. - Не мешает.

Оно и впрямь, намаявшиеся по жаре в поле да на огородах, уставшие люди спали крепко и тихого пения турка не замечали.

Днём он снова не показывался на улице, и голоса своего не подавал. И ночью, сколько ни прислушивалась Дарёнка, ни одного звука не услышала. А она всё ждала, всё высматривала ночного певца и тосковала, тосковала не на шутку.

- Ох, что-то ты мне не нравишься, - качала головой мать. - Будто порчу кто навёл на тебя. Маешься, маешься ты, девка. Сходи к Астаховым, отнеси Василисе пирога. Павлуша прибыл на выходные, теперя хлопочет мать — повкуснее накормить да помягше уложить! Шутка ли, парнишка неделями в море. Небось, одну солонину едят.

- Какой пирог-то нести? С грибами аль с рыбой? - вздохнула Дарёнка.

- А ты и того возьми, и другого. Жалко, что ли, тебе пирогов? Ещё спечём. А то и яблочного прихвати.

Дарёнка сложила пироги в деревянное блюдо. Эх, турку бы пленного накормить ими, да куда там! Стыд-то, стыд-то какой… Девчонка вздохнула, взяла гостинцы и оптправилась к Астаховым.

- Проходи в избу, Дарьюшка! - обрадовалась Василиса. - А у нас-то радость, Павлуша приехал. Павлушааа!!! Встречай гостью! - и унеслась с ведром на скотный двор.

Вышел на крыльцо Павел. Крепкий, черноглазый, темноволосый — весь в отца. Загоревший на солнышке, закопчённый. Смущённо посмотрел на девчонку:

- Доброго здоровьица, Дарья Тимофеевна! Как живёте, как родители ваши?

- Здравствуй, Павлушка! Что это ты величаться вздумал? И вообще — будто цельный год не виделись. Пирогов вот матушка моя прислала, возьми.

- Не забывает меня крёстная. Вечером приду проведать её. Да ты в избу, в избу-то заходи! - а сам глаз с Дарьи не сводит.

- Некогда мне в избе сидеть. Дел невпроворот, - девчонка сунула блюдо в руки Павлу.

- Матушке с батюшкой поклон от меня передай. Так я вечером к вам загляну? - парень с надеждой посмотрел на Дарёнку. - Заодно и посуду верну.

- Приходи, - пожала плечами та. - Мне-то что…

Вертелось на языке у Павлика, что красивой стала Дарья, что по сердцу она ему, а язык немел. Не знал, как сказать ей тёплые слова, как остановить её, как заставить её смотреть поласковее.

- Что ты, сынок? - вошла во двор Васёнка. - А Дарёнка уже ушла?

- Ушла. Странная она стала, печальная какая-то. Будто заботит её что-то. Не захворала ли…

- Спросил бы, - улыбнулась мать. - Хотя не слышала я от Анны об том. Может, не в духе просто?

А Дарёнке не до Павлика было. Всё думала, как увидеть ей пленника. Надумала. Куда и стыд делся! Схватила пирога грибного, в тряпицу обернула, да шасть — к Тихонову двору.

- Дарьюшка, ты? - обрадовался, увидев её, старик. - По делу али так, в гости?

- Да вот… Гостинчика принесла… - растерялась девчонка и протянула узелок Тихону.

- Вот спасибочки! Ммммм… аромат-то какой! - он поднёс пирог к лицу, вдохнул хлебный запах. - Сама пекла али матушка? Мастерица она у вас!

- Вместях пекли. А что, басурманин-то ваш не поёт уже? Али к татарам отправился?

- Да нет, тута он. Не поёт оттого, что солдаты ему не велели. Неча, мол, нам вражьи песни слушать. А то руки чесаться начинают, чтобы тумаков ему навешать. Вот и молчит теперя.

- Вона как… Ну я пойду, дядька Тихон…

- А то оставайся, посиди со мной, погуторь…

- Не, матушка заругается. Дел полно.

Убежала домой, а саму слёзы душат. И чего они, слёзы-то? Ведь ничего не случилось дурного, упаси Бог, а они льются. Что им нужно? Думала, глупенькая девчонка, что выбежит пленник навстречу? Да ведь он о тебе и не ведает! Увидеть краешком глаза хотела? Для чего? Просто манило что-то. Знала, что сидит турка в веранде за виноградной стеной. Только не догадывалась, с какой жадностью смотрит он на неё сквозь листья, как ласкает её в мыслях своих нечестивых, как мечтает об объятиях и поцелуях золотоволосой красавицы.

Вышла вечером Дарёнка в сад, села под деревом. Тоскливо ей отчего-то. Сама разобраться не может, отчего. Уж не влюбилась ли? Да нет как будто. Разве такая она, любовь-то? А какая? Вон Маришка, сказывали, к Митьке Макарову бегала по ночам, хоть и бил её родитель смертным боем. А она? Бегала бы к Йылдырыму вопреки отцовской воле? Ох… Да ведь батюшка родной же… Не стала бы перечить ему. Значит, не любовь это. А тётка Василиса мужа своего, Семёна, полюбила изуродованного, безобразного. А она? Посмотрела бы на басурмана, если бы был некрасив он или стар? Даже не подумала бы. Значит, не любовь. Просто красотой его очаровалась. Красотой да голосом ангельским.

- Дарья… Дарья… - шёпот за спиной раздался.

Вскочила Дарёнка, оглядываться стала:

- Кто здесь? Кто?

- Я это. Не бойся! - из-за дерева человек показался. Он, басурманин…

- Что тебе? - а у самой сердце к горлу скакнуло.

- Посмотреть на тебя пришёл. Красавица… Душа моя в огне. С того самого дня, как увидел я тебя.

- Ты… по-русски-то где выучился? - зачем-то спросила Дарёнка дрожащим голосом.

- Дядька у меня был. Иваном звали. Любил я его очень. Он меня и обучил. А ты знаешь, ведь я не чужой вам — моя бабка тоже была русской.

Путается всё в голове у Дарёнки. Какой Иван, какая бабка… Голос только слышит ласковый:

- Ты госпожа души моей. Одна ты в ней властвуешь. Твои глаза снятся мне ночами. В тебе одной и счастье моё, и несчастье.

- Как это?

- Люблю я тебя, свет очей моих, душа моя. С первого дня люблю… Ты самое дорогое, что есть у меня.

Близко подошёл Йылдырым к Дарёнке. Склонился над ней, шепчет слова ласковые, а руками не прикасается, словно обжечься боится. Запах от турка идёт сладковато-пряный, дыхание ароматное лица девичьего касается. Кружится голова у Дарёнки. И страшно ей, и хочется прикоснуться к басурманину, обвить руками стан его гибкий, и какая-то волна горячая, незнакомая, поднимается внутри её тела.

А турок шепчет, шепчет что-то уже не по-русски, а по-своему, и от голоса его сладко ноет внутри.

- Дарёнка! Ты куда делась? - послышался от дома голос дедушкин.

- Пойду я… - лепечет девчонка. - Пора мне.

- Приходи завтра… - шепчет басурманин. - Придёшь? Я ждать тебя буду…

- Дарёнка! - снова Ананий голос подаёт.

- Здесь я, дедушка! - кинулась к дому девчонка. - Я… подышать выходила. Душно чевой-то стало.

- Ох, Аннушка… Как бы не вышло беды… - рапортовал Ананий дочери утром.

- Чего это? - насторожилась та.

- Вышел я, значицца, ночью по нужде, а в саду… Дарёнка была там. Переговаривалась с кем-то…

- Да ну? - Аннушка села без сил на лавку. - С кем же?

- Показалось мне, что с басурманом она была.

- Свяаатый Боже! - ахнула Анна. - То-то ходит который день как чумная. Что же, было там… что дурное..?

- Того не приметил. Как позвал я её, так и метнулась ко мне.

- Ты, бать, молчи, никому не говори. Вечером я сама пригляжу за ней.

Теперь понятны были Анне томления дочери. Эх, глупая, глупая девчонка! Ему развлечение, а тебе разобьёт он и сердце, и жизнь. То-то всё наигрывал, то-то песни пел. Соблазнял, стервец, невинную душу!

Ночь настала, уснула Андреевка, а Дарёнка тихонько в сад вышла. И не заметила, как следом за нею мать скользнула. Под заветным деревом Йылдырым поджидает:

- Звезда моя! Царица души моей! Много видел я девушек, но ни одна с тобой не сравнится!

Слушает Дарёнка сладкие речи, тает — неужто и впрямь влюблён в неё пленник? Да и какая девица смогла бы устоять на её месте! Тает и плавится рядом с турком. Так и упала бы в объятия его, да не протягивает он рук к ней, не обнимает, не лобызает! А у девчонки всё огнём внутри горит.

- Любимая! Жизнь моя без тебя невыносима. Нам нельзя расставаться! Я так хочу, чтобы ты вечно была рядом со мной!

- Я… я… да… - лепечет Дарёнка.

- Иди же ко мне! - зовёт басурман.

- Дарёнка! Ты здесь? - подала голос мать.

Растерялась девчонка, язык словно отнялся.

- Доченька, где ты? Домой иди! - зовёт Аннушка.

- Иду, матушка…

А утром услышала Дарёнка материно решение:

- Поедешь в Севастополь к Маринушке. Рожать ей скоро, помочь нужно по хозяйству. Побудешь у неё до родов, а там видно станет.

- Как же так? - плачет Дарёнка. - Не хочу я, матушка, ехать. Не лежит душа.

- Так ведь не всегда то, что хочется, в жизни делать приходится. Мы вот крепостными были. Что прикажет управляющий, то и делали. С кем велит под венец идти, с тем и шли. Сейчас ты сестрице помочь должна. А желания свои в долгий ящик спрятать нужно.

А Тимофей живо с пленником разобрался. Вызвал Дилявера и приказал забирать турка в свой аул.

- Нет, не поеду! - возмутился Йылдырым. - Здесь хочу жить.

- Я здесь власть! - сурово ответил ему Тимофей. - Я староста в этом селе, и мне решать, где пленнику жить. Поезжай в аул, и чтобы духу твоего здесь не было!

Уехал басурман. Вздохнула Аннушка спокойнее — вроде уберегла дочь от беды. Осталось только помолиться, чтобы забыла скорее Дарёнка соблазнителя своего. Молилась, каждый день Бога просила, да видно что на роду написано, то и будет.

Вернулась Дарёнка домой через месяц — похудевшая, осунувшаяся, молчаливая. Родила Маринушка сына, оправилась немного, отпустила сестру к родителям. Ходит Дарёнка по двору, с тоской на сад поглядывает — вот там с милым встречалась, там он ласковые речи ей говорил. Эх, разве сравнится он с нашими ребятами! Наши-то — ни ступить, ни молвить не умеют. А Йылдырым… Истинно молния — ослепительная молния среди ночи. Пугающая и завораживающая. Но нет надежд на новые встречи — увезли любимого в горный аул. Там стерегут его недремлющие стражи.

Ночь настала — не спится Дарёнке. Где же ты, ненаглядный?

И вдруг… стукнул тихонько камушек в стекло. Распахнула Дарья окошко — кто там?

- Свет очей моих! - слышится жаркий шёпот.

Оглянулась Дарёнка — не слышит ли кто, да и шмыгнула в окно. Схватила турка за руку да подальше, подальше от дома, чтобы не заметил её кто из родных.

- Что ты? Как ты здесь? Тебя же в аул отвезли? - наконец остановилась она у сенника, до половины набитого ароматной сухой травой.

- Отвезли. Но я ждал, каждый день ждал твоего возвращения.

- Неужто каждый день приезжал? - ахнула Дарёнка.

- Каждый день… - печально ответил лукавый турок. Разве скажет он, что следили за Тимофеевым домом татарские мальчишки, которым он щедро платил! - Моя печаль велика, как океан. Жизнь моя невыносима без тебя…

- Прохор сказывал, что у тебя невеста дома сосватана!

- Это правда. Отец меня ещё ребёнком обручил. Да что мне та невеста! Я и видел-то её один раз всего. Не сравнится она с тобой, красавица моя! Царица души моей. Только ты одна в моём сердце. Люблю тебя больше жизни.

- Любишь?

- Люблю! Аллахом клянусь, что люблю.

- И я люблю…

- Звезда моя! Иди ко мне, возлюбленная моя, жена моя!

Светили с неба звезды, равнодушно смотрела на землю луна… Сколько жарких встреч видела она, сколько судеб сплеталось под её холодным светом — не счесть. Растворялась Дарёнка в руках любимого, таяла, словно воск. А что будет дальше — да какая разница!

Продолжение следует...