Вольные люди. Глава 39. Господь управит!

Время действия - поздняя осень 1877 года

На ярко-зелёной траве, усыпанной жёлтыми листьями, играла рыжая кошка. Она замирала, наблюдая, как полузадушенная мышь пытается уйти от неё, и тут же молнией кидалась на свою жертву, прихватывала её зубами и, победно распушив хвост, несла на открытое место, чтобы снова дать несчастной надежду на спасение.

«Вот так и мной поиграл Йылдырым, будто мышкой. Женой называл, а жениться и не думал. Говорил, что я самое дорогое, что есть у него, а сам бросил меня. Клялся перейти в нашу веру, а клятву не сдержал!»

Горькие мысли одолевали Дарёнку. Она сидела у окна и с тоской смотрела на увядший сад. В это окно она убегала к любимому от родителей. Под теми деревьями, которые стоят теперь голые и озябшие, он впервые говорил ей такие сладкие и желанные слова.

Она по-прежнему любила его. Но к её любви примешивалась страшная, жгущая душу обида, которая превращала её любовь в ненависть. Что он сделал с ней? Изломал, искалечил, как рыжая кошка под окном калечила несчастную мышь. Кошка — охотница, ей нужно чувствовать себя победителем. Неужели и у турка были те же чувства? Неужели он всего лишь играл ею? Помнит ли он о ней? А если помнит — то как? С насмешкой и чувством собственного превосходства или всё-таки… Или всё-таки были в его душе чувства к ней?

Были… И уплыли. Если бы по-настоящему любил, то пошёл бы на всё. Против родителей, как пошла она. Против веры. Против земляков своих. А она… Отдала своё тело врагу.

Дарёнка смотрела на начавшую округляться грудь, на пополневшие вдруг руки и ноги, на живот, в котором рос его ребёнок. Дитё врага. Внутри неё. Нет! Нет, нельзя давать ему родиться!

Дарья вскочила, кинулась к шкафчику, пересчитала монеты, которые лежали в её заветной шкатулочке. Подарки от родителей, от тётки Василисы, от Маринки. Не много, но должно хватить. Она завязала деньги в чистый платочек, торопливо оделась, выбежала из дома. Скорее, чтобы не увидел никто.

- Ты куда это собралась, не в лавку? - высунулась от Астаховых Катерина. - А то погоди, вместе пойдём!

- Нет, не в лавку. Матушка послала меня к… - замялась Дарья, пробормотала что-то невнятное, лишь бы отвязаться.

- Чего торопится… - удивленно пожала плечами Катюха и вернулась в дом.

А Дарёнка шла сначала вдоль берега, чтобы не приметил её дед Ананий, а потом по оврагу — бегом. Скорее, не остановил бы кто-нибудь. А там и по дороге — теперь уже можно. Пять вёрст — путь не близкий. Но когда жжёт внутри огонь, подгоняет, то рукой подать. Знала Дарья, что в пяти верстах от Андреевки в маленькой деревеньке, у самого её края, возле заросшей камышом речонки, живёт старушка. Шептались меж собой женщины, что лечит та старухаразные бабьи хвори, заговаривает от недугов маленьких детишек, выливает воск, и ещё что-то делает, чего молодым девушкам знать было не положено. Только она может помочь в такой беде!

Вот и домик ветхий, обмазаный глиной и коровьим навозом. Грубо сколоченная дверь. Задыхаясь от страха, от нетерпения, тщетно пытаясь унять бьющееся где-то возле самого горла сердце, Дарёнка постучалась.

- Кого Бог принёс? - раздался скрипучий старческий голос.

- Бабушка Оксана, откройте. До вас дело у меня.

Дверь раскрылась, и Дарёнка испуганно отшатнулась. На пороге стояла ведьма — горбатая, с длинным обвисшим носом, узловатыми, коричневыми руками. Едва взглянув на гостью, старуха усмехнулась:

- Бачу, що «дело». Заходь.

Убегать было поздно. Да и для чего? Чего теперь бояться Дарье? Она вздохнула и шагнула в полумрак мазанки.

- Сидай! - старуха показала рукой на лавку у двери.

Дарёнка послушно села и огляделась. У дальней стены, завешенной дешевым ярмарочным ковриком, стояла грубо сделанная деревянная кровать. На кровати — пёстроепокрывало, поверх — две подушки, над ними на гвоздике висел чёрный женский камзол, украшенный блестками и вышивкой. Под крошечным окошком стол, на столе какая-то посуда, рядом короткая лавчонка. Напротив окна — сундук и маленькая печка.

- Що, кинув тебе твий коханец?

- Бабушка, не хочу я этого ребенка! Помоги мне! - заплакала Дарёнка. - Вот, возьми! Всё, что есть у меня! - она торопливо стала развязывать узелок с монетками.

- А чем ты раньше думала? Хиба ж ты не знала, що вид цього диты бувають?

- Я… я любила его… А он…

- А вин хто? Видно, богач?

- Он… пленный турок… А теперь сбежал. Бабушка, я не хочу этого ребенка! Помоги мне! Мне тошно делается, как подумаю, что его семя во мне, что его кровь от меня родится! Как же это я смогла! - Дарёнка схватилась за голову и завыла в отчаянии. - Я ненавижу! Себя ненавижу! Утоплюсь!

- Ну и дурная же ты, - вдруг безо всякого малоросского выговора сказала Оксана. - Значит, судьба у тебя такая, родить от него дитя.

- Нет! Не могу!

- Дай-ка, я посмотрю, что у тебя впереди! - старуха принесла свечку, зажгла её перед лицом Дарьи. - Смотри на огонь и вспоминай его. Всё вспоминай, всё как было.

Ведьма зашептала что-то, водя свечкой перед Дарёнкиным лицом. Потом она подошла к столу, взяла маленький ковшик, подержала над свечкой, вылила его содержимое в миску с водой.

- Что же ты плачешь-то, ведь тебе скоро под венец идти, - проворчала старуха, разглядывая застывший кусок воска. - Родители, что ли, принуждают?

- Никто не принуждает. Павлушка грех мой покрыть хочет, замуж зовёт.

- А тебе он не люб? - усмехнулась старуха.

- Не думала я об том. Крестный брат он мне. Да ведь не о том я плачу, бабушка! Обидел меня турок этот, ой, как обидел! И не хочу я дитя его носить в себе! Не хочу видеть перед собой кровь его, когда родится. На всю жизнь мне укор ребёнок этот. Избавь, бабушка! Вытрави его! Ведь умеешь ты, я знаю!

- Экая ты… Виноват, что ли, ребёнок-то в грехе твоём! Коли нашлось, кому грех прикрыть, чего мечешься?

- Не поможешь, я над собой что сделаю.

- Дурная ты девка. Тело своё на поругание отдала — нашлось, кому спасти тебя. А душу погубишь — уже никто её не отмолит. Не гневи Бога! А дитё… Тому дитёнку, может быть, великие дела совершать назначено, а ты его вытравлять требуешь.

Дарёнка тихо заскулила.

- Вот что, дам я тебе траву заговорённую. Сделаешь из неё взвар, будешь пить. А дальше всё в руках Господних. Если не выйдет из тебя дитё, значит, крепко сидит. Знать, судьба ему родиться на свет белый. Дай-ка, гляну ещё раз!

Старуха снова посмотрела на бесформенный шматок воска.

- Не пойму никак. Вижу птицу какую-то, а на ей человек сидит. Что-то в толк не возьму, что бы это значило. Птица огромная, крылья раскинуты, а он на спине у её. Жар-птицу, что ли, оседлает? Или птицу удачи поймает? Видно, счастливая судьба дитю твоему на роду написана.

- Бабушка…

- Что — бабушка?! Я супротив Бога идти не хочу. Хоть ты и подумала, что ведьма я, да я-то с нечистым не якшаюсь. Дала я тебе траву — пей её с молитвой. А там видно будет. Иди теперя. И узелок свой забери.

Побрела Дарёнка домой ни с чем. Половину пути прошла, как услышала:

- Даааарьяааа! - навстречу ей нёсся верхом на лошади Фёдор.

Откуда он здесь взялся? Дарёнка вздохнула, опустила голову. Видеть зятя ей сейчас совсем не хотелось.

- Дарёнка, ты куда это пропала? - Фёдор резко осадил коня. - Куда ходила-то? Мать в слезах вся — думала утонула ты. Ладно, Катерина наша видала тебя, успокоила тётку Анну. Ну разве же так можно? Устала?

- Устала… - тихо ответила Дарёнка.

- Залезай! - Федька подал руку. - Павел приехал. Тоже ищет тебя. Может, поедешь до свадьбы к нам, поживёшь в городе, развеешься?

Дарёнка вздохнула:

- Нет уж, благодарствую. Дома побуду.

- А то смотри, приезжай. И Марине с тобой веселее было бы. Я-то целыми днями на службе — мы сейчас самодвижущиеся торпедо осваиваем.

- Чего? - вяло удивилась Дарёнка.

- Самодвижущиеся торпедо! - и Фёдор принялся увлечённо рассказывать что-то, но мысли Дарёнки были далеко от кораблей и матросов.

Думала она о том, что если травка старухина не поможет, то надо будет попробовать в бане попариться хорошенько. А то вот ещё подружки говорили, что попрыгать можно вниз с камня какого. В общем, всё то, чего обычно беременные женщины опасаются, боясь потерять дитя.

А Фёдор ничего не замечал. Он продолжал рассказывать о своих механизмах и каких-то испытаниях, даже сидя за большим столом у Громовых, когда уже собралась вся большая семья: и Тимофей с зарёванной Анной, и старики Ананий и Глафира, и Маринка с маленьким сынишкой на руках, и Василиса с Семёном, приглашённые по-родственному к обеду, и Павлик, не сводивший влюблённых глаз с Дарёнки.

- И что же такое, это торпедо? - спросил Тимофей.

- Мина подводная! Верите, нет? Самодвижущаяся! Не нужно катерам подходить близко к неприятелю!

- И кто же такое чудо придумал-то? - удивился Ананий.

- Сначала наш, русский, инженер и изобретатель Иван Фёдорович Александровский.

- Александровский? Никогда не слышал о таком!

- О, это замечательный человек! - восторженно сказал Фёдюнька. - Он художник, он фотограф…

- Фото… чего? - не поняла Василиса.

- Штука такая. Садится человек перед камерой, а на пластинке, покрытой серебром, его изображение создаётся. Потом эту пластину обрабатывают специальными растворами и отпечатывают на бумаге. Получается картина.

- Ооой… И что, похоже?!

- Ещё как похоже! Лучше, чем картины, написанные маслом! И чёрно-белые, как будто углём нарисовано, и цветные. И знаете, англичане ведь таких картин много сделали ещё в ту войну. И Севастополь, и Балаклаву. Я узнал её на фотокарточках сразу! - довольно улыбнулся Фёдор.

- Нешто не узнаешь? - усмехнулся Семён. - Балаклава одна такая!

- Так вот, этот самый Александровский и был придворным фотографом. Картинки такие с царской семьёй и вельможами делал. Придумывал аппараты всякие для этого дела. А в 1865 году придумал торпедо — самодвижущуюся мину. А ещё подводную лодку.

- Подводную лодку? - изумился Тимофей. - Как же это так?

- А вот так, лодка со всех сторон от воды закрыта, а внутри люди. Ходит этот корабль под подой, и никто его не видит!

- Эх, хорошо-то как! - восхищенно сказал Семён. - Кабы нам такую! Так ты, Федь, скажи, может, в Петербурге такую лодку сделали? Может, она там охраняет город, а мы и не знаем?

- Нет, Сёма… - вздохнул Фёдор. - Уже не охраняет. Погибла лодка. Служила она с 66-го года, пять лет всего. А потом стали испытывать её, на сколько глубоко под воду опуститься она может. На тринадцать саженей* всё прошло благополучно, а четырнадцати** уже не выдержал корпус. Раздавило лодку водой.

--------

* - примерно 27 метров

** - примерно 30 метров

--------

- Жалко… Новую бы построить…

- Так он, Александровский, просил у Морского министерства денег, но ему не дали. А ещё он придумал «Подводный тарантас» - такое водолазное снаряжение, что человек под водой может находиться подолгу, не выныривая на поверхность.

- А чем же дышит? - всплеснула руками Василиса.

- Тележку он за собой тянет, а на ней баллоны с воздухом. И он вдыхает этот воздух через трубки. Представьте, можно подобраться незаметно к кораблю неприятельскому и прикрепить к нему мину.

- Сделали? - радостно подскочил на месте Тимофей.

- Нет, не сделали. И торпедо самодвижущееся, которое мы сейчас осваиваем, не его придумки.

- Как так?! - растерялся старик.

- Купили мы за границей по шести тысяч рублей за штуку. Англичанин Уайтхед создал свою мину через год после Александровского.

- Эээх… Шесть тысяч рублёв!!! - с горечью сказал Семён. - Нешто иностранная лучше нашей была? Как она, хотя бы раз сработала? Хоть один корабль потопила?

- Пока ни одного. Пытались англичане атаковать перуанских повстанцев, да безуспешно — уклонилась цель, и мина прошла мимо. Скорость у их торпедо меньше, чем у той, что Александровский спроектировал. Он свои мины в кустарной мастерской изготавливает, да за свой счёт***. А мины Уайтхеда на заводе делают. Переплатила Россия за иностранные мины, ох, как переплатила! Да ничего сделать нельзя. Будем воевать чужими.

- И много вам таких мин дали?

- Четыре штуки.

- Всего лишь…

--------

*** - И.Ф.Александровский истратит все свои средства на изобретения и скончается в 1894 году в возрасте 77 лет в полной нищете, всеми забытый, в больнице для бедных в Петербурге

--------

Долго ещё разговаривали за столом у Громовых о кораблях, минах и всяких технических новшествах. И никто ни словом не обмолвился о Дарёнкиной беде, о её загадочном отсутствии, о предстоящем вскорости венчании. Чувствовали, что кровоточит в душе девчонки рана, что любое слово неосторожное только навредить может, принести ей лишнюю боль и страдание. Глафира, недолго посидев с близкими, снова перебралась на свою постель, Аннушка с Василисой ушли хлопотать по хозяйству, раздавать указания помощникам, которых теперь было в Андреевке хоть отбавляй. Катерина и Дарёнка уединились в девичьей комнате.

- Ты куда бегала-то?

- К бабке Оксане.

- Ооой??? - с испуганным восторгом вскрикнула Катерина. - И что она сказала тебе?

- Траву дала. Взвар делать и пить. Если не выйдет дитё, то, значит, судьба ему родиться.

- Вот и правильно, Дарёнка, вот и правильно! Пусть родится! Павлушка-то наш любить его будет! Он вообще детишек любит. Вот и с Гринькой, и с Матвеем всегда возится, если время есть. Петруха, тот другой, тот от нас всегда подальше держался. А Павлушка ласковый. Он даже за той сестричкой убивался, что прежде меня родилась и померла в младенчестве.

- Как же я глядеть на этого дитя буду? Мне же всё время этот изменщик видеться будет!

- А ты не думай про его измену. Что тебе старуха-то ещё сказала? Воск не лила?

- Лила. Глупости какие-то бормотала. Будто на птице какой-то верхом ездить этот ребятёнок станет.

- Эка… Я вот в книжке у Петра видала — есть такие где-то в Аф… аф… тьфу ты, собачье какое название… в Африке. Сами большие, а головёнки маленькие. И будто бы головы в песок прячут, когда напужаешь их.

- Ты чего такое говоришь-то?! - возмутилась Дарёнка. - Он что у меня, трусом, что ли, будет?

- Да что ты! Он же эту птицу оседлает! Там ещё сказано было, что ударом ноги эта птица может коня убить. Значит, геройский парнишка будет, раз такую зверюгу укротит! - засмеялась Катерина. - Не сумлевайся!

- Катя… а… родители твои что говорят… про то, что Павлик меня под венец-то позвал… Не ругались на его?

- Нет, не ругались. - просто и даже ласково ответила Катерина. - Они тебя любят, и рады, что ты ему согласие своё дала. И я рада тоже. Сестрицей мне будешь.

- Совестно мне перед Павлом-то. Как же он… берёт меня такую?

- Это какую — такую? - подняла бровь Катюшка.

- Мне кажется, будто я в грязи вывалялась. Всё чудится, что люди смеются, глядя на меня, пальцем показывают. И на него показывают, что порченую берёт. Да ещё и басурманом порченую.

- Эх, и дууурочка!!! - засмеялась Катерина. - Он же любит тебя! Давно уж заглядывался на тебя. Только сказать не смел.

Дарёнка вымученно улыбнулась. Не так всё складывалось, совсем не так. Только она сама не знала, как было бы лучше. А если бы турок сказал, что женится на ней? Поехала бы она к нему на родину? Но ведь это значило оставить родителей и принять чужую веру. А ещё и Прохор масла в огонь подлил, рассказав, что бывает у них по четыре жены. Хотела бы она делить мужа с другими женщинами? Вряд ли. Нет, не так. Лучше было бы, чтобы остался он в Андреевке и стал православным. И жили бы они тогда припеваючи.

И не думала Дарёнка, что изнеженному сыну богатых родителей, выросшему среди тёток и целой оравы слуг, нечего делать в деревне. Не нужны ему ни дом крестьянский, ни скотина в хлеву, ни простая пища. Не догадывалась, что привык её любимый к мгновенному исполнению всех его желаний, что жаждет душа его свежих впечатлений и приключений. И любовь её была одним из них.

А Катерина, глядя на страдающую подругу, не стала рассказывать, как признавался Павел родителям, что давно мила ему младшая дочь Тимофея. Что не говорил ей об этом, потому что берёг её. Всё думал, что маленькая ещё, рано. Вот подрастёт мол, тогда. Как каялся, что виноват в Дарёнкиной беде. Девчонке, мол, ласковых слов хотелось, влюблённых взглядов, а он как истукан рядом с нею был был. Не молчал бы — может, и не случилось бы такого.

Не рассказала, как рыдала Анна на груди у Василисы:

- Помнишь, Васёна, как ты в реку-то за мной кинулась, когда под лёд меня потащило? Ты меня спасла. А теперя сынок твой мою дочь непутёвую из омута тянет. Я перед тобой ведь в долгу неоплатном!

Не рассказала, как плакала Василиса и говорила, обнимая подругу, что и она ведь в долгу перед Анной. За счастье своё семейное, за мудрые советы, за доктора Пирогова, увечье Сёмкино исправившего. Да много чего ещё вспомнилось, всего и не перечтёшь.

А наплакавшись, поблагодарили женщины Господа. За мужей любящих, за жизнь достойную, за дружбу крепкую. Иначе как бы вынесли они те беды, что выпали на их долю!

Продолжение следует...