Отдушина

      О, всевышний! Как хочется "забыться и заснуть" в этой кромешной суете безрассудства. Где найти такой уголок?

Помню, лет тридцать назад еду в родную деревеньку. С тракта четыре километра пешком. Санная дорога двумя ниточками увлекает всё дальше перелесками да полянами, околками да низинами. Вот этой дорогой я ушёл в сложную и шумную жизнь небольшого города, обретя надежду и уверенный шаг. И вот обратно, чтобы встретить Новый год в отчем доме. Что-то тянет сюда, а что - понять не могу.

Наконец-то моя дорожка подбегает к огромному таинственному бору, стеной вставшему на пути ветров, как бы ограждая близкую и родную мне деревеньку. Вхожу в него и становлюсь таким маленьким и беззащитным, что кажется этот таинственный мир не реальность, а сказка, где есть всё: и богатыри – добры молодцы, и лешие, и злые духи. Иду всё дальше и дальше. Вот сосновый пень нарядился новой серебристой шапкой. Ёлочка так укуталась в снежный наряд, что иного блаженства ей и не надо. Огромные сосны сплетясь кронами, принимают первые снежинки и укладывают их в сплошной, многоэтажный ковер. А берёзка, сбросив свое последнее золотое платьице, так и не нарядилась. Белые пушистые ниточки на ветвях только подчёркивают её скромность и затаённую грусть.

Иду и глаз не могу оторвать. Всё завораживает. Где-то там вдали еле слышен лай деревенских собак. У каждой свои голос, свой характер, свои заботы. Этот лай то охватит деревню всеобщей перебранкой, то затихнет до спокойного диалога, то совсем прекратится. Изредка какая-нибудь выдаст собственный монолог и снова замолчит.

А вот и поскотина. Покосившаяся, почерневшая. Первые избы. Слышатся людские голоса. Скотины не слышно, она в хлевах. Только нерадивый хозяин может держать её в декабрьскую стужу в загоне. Столбы дыма, клубящегося над трубами дорисовывают мое воображение, что делается в каждой избе.

Наконец-то моя.
Вообще, в нашей семье Новый год встречали без всякого культа. Мама готовила ужин. Отец хлопотал по хозяйству. Потом садились за стол, над которым вышитыми полотенцами были обрамлены три иконы. Отец да и мать были неверующими, но Бога никогда не ругали. Образа над столом - это было всеобщая традиция. Речей никто не произносил. Выпивали по стопке, две, говорили о деревенских делах и шли спать.

Так было и в тот раз. Но я, завороженный бором, не смог остаться дома. Отыскал свои старые лыжи и ушёл в изумительный мир сказок. Понимаю, меня можно упрекнуть в безмерном воображении. Но что делать, если в том была потреба души.

Иду в бор. Иду к Артёмову ключику, о котором в деревне всегда говорили, как о таинственном и загадочном уголке. Месяц, на который я держу ориентир, высвечивает между длинных теней сосен мой путь. Всё кругом спит. Вот пересекаю тропку косого, останавливаюсь и слушаю. Тихо. Снова иду. Монотонный хруст снега не даёт мне забыться, что в этом таинственном мире есть своя жизнь. Вот снова ров. Там такой пихтач! Мы, мальчишки, всегда туда ходили в предпасхальные дни. Наконец-то засветилась небольшая поляна. На ней была усадьба Артёма. Никаких следов жизни. Словно и не было избы, построек. Помнит ли об этом месте дочь Артёма, Лидия, ныне живущая в Иланском?

Смотрю на часы. Время - без пяти двенадцать. Словно преднамеренно месяц так ярко высветил эту поляну. Стволы берёзок, ещё не утратив своей прелести, так и зовут к себе погладить ладонью их нежное белоснежное платьице. Подхожу, касаюсь руками. И вдруг словно слышу упрёк огромной сосны стоящей поодаль: "А что ж не хочешь коснуться моего корявого тулупа?" Накладываю руки и замираю. Из груди невольно вырывается: "О, Господи, всё живое, всё в нас, всё с нами!" И мы со всеми. Смотрю на секундную стрелку. Двенадцать! Наступил Новый год. Каким ты будешь? Счастливым, повседневным или просто незамеченным?

Сколько годов прошло с той поры И все они были разными. А каким ты будешь, 93-й? Но непременно я пойду тебя встречать туда, где есть отдушина и мыслям, и сердцу.
Январь 1993 г.