Сенокос

      Август. Солнечный день. Отец, мать и я идём с косами на плечах на залежь. У меня, 14-летнего мальчишки, своя коса-малютка. Отец специально сделал её для меня. Вот и Демьянов березняк. Уложив под берёзой сумку с обедом, мы начинаем косить свой пай. Трава густая, но не высокая. Сверкает изумрудными искрами роса. Мама выходит на деляну и начинает первый прокос. Отец выводит меня на травы, что пореже. Я снимаю косу с плеча и принимаю позу для первого взмаха. Отец ничего не говоря, заходит мне за спину и свои широкие ладони накладывает на мои руки. Он делает правой ногой первый шаг, я повторяю то же. Коса послушно проскользила у самой земли, унося на себе подрезанную траву. Как легко красиво ложится прокос, правда, не широкий, всего с метр, но чистый.

И вот я один. Делаю взмах, опуская на траву "малютку", затем второй, третий. Отец с мамой косят в стороне. Я смотрю на их работу, сравниваю со своей и разочаровываюсь. Нет той чистоты, нет подреза между прокосами. Прохожу повторно. Всё, пора точить косу. Косовье упираю в землю острым концом и осторожно, как учил отец, кладу брусок на лезвие и провожу от "пятки" до "носка". Вжик, вжик, вжик, вжик. И снова прокос. Отец трудится на поляне, мать где-то в березняке. За работой не сразу замечаю, как подходит отец, смотрит, оценивая мой труд.
- "Пятку" сразу прижимай к земле, чтобы не рубить с плеча. Левую руку дальше отводи за спину, разворачивая корпус. Тогда и срез будет чистый. Большой захват не делай. Руки не напрягай, косу держи свободно", - говорит он.

Есть моменты, которые остаются в памяти навсегда. Это отцовский монолог я запомнил и привёл дословно. А тепло отцовских ладоней, кажется, и сейчас чувствую на своих руках. Хорошо помню, как шли домой. Отец с мамой впереди, я за ними. Накосился так, что еле передвигаю ноги. Уж очень хотелось, чтобы родители заметили мое усердие.

Завтра снова на свой пай. Руки не поднять. Мне отводят небольшой березнячок. Прокосы уже ровнее. "Малютка" легко скользит по траве. Не обошлось и без крови. Задел пальцем за лезвие. Нашёл широкий, бархатистый лист медуницы, выжал из него сок, нанес на рану. Этот след на пальце сохранился до сих пор.

Сейчас перебираю в памяти: в каких только сенокосных местах ни приходилось мне помахать косой за годы моей юности. И полянки на Паново, и лужок на Погорельском, что у Почета, и березняк на Романовичевом. А залежь. Сколько здесь скошено вместе с родителями и без них. Помню отцовские прокосы на клевере. Так выбрить мог не каждый. Вывозили клеверок домой на тележке, чтобы подкормить овец-маток перед покрытием. Это давало приплод по 2-3 ягненка.

Помню и Азарихину заимку. Отец объяснил, где выкосить:
- У Пушкинского болота, на крутом косогоре, пониже березничка. Вот там и коси.

Поехал на велосипеде. На руле сумка с обедом. А вот и косогор. Прислонил велосипед к берёзе, сумку на сучок повесил, осмотрел покос. Воза два будет. Начинаю первый прокос сверху вниз, так легче косить. Теперь коса уже отцовская. Да и мне 18 лет. Утреннее солнце ярко освещает всю округу: и берёзовую рощу, и ёлочки-подростки, которые окружили болотину плотным хороводом. Косится легко. Теперь сам уже могу преподать ликбез в искусстве косить. Прохожу один прокос, второй. С гордостью отмечаю, что перед отцом стыдиться мне нечего. Треть покоса уже выкошена.

Неожиданно где-то далеко слышу слабый собачий лай. Лай прерывистый, особенный. Деревенские собаки так не лают. Догадываюсь - гонят зверя.

Пообедал и снова за косу. Тем временем лай приближался. Наверное, гонят сохатого. Раньше мне его видеть не приходилось. Вот слышу скрежет валежины, удар. Что-то тяжелое упало на землю. Лай прекратился, стало тихо. Смотрю, ёлочки зашевелились. Ого-го. Из них высунулась огромная рыжая голова, почему-то без рог. Между нами метров пятьдесят. Что произошло дальше, не помню. Пришел в себя только у Лермонтовской дороги. Что делать: домой ехать рановато, возвращаться страшно. Так и повёл я велосипед в руках до посёлка. Пришёл домой, мама спрашивает: "Что ты так рано?"
- Да всё выкосил.
- А сумка где?
- На покосе осталась.
Конечно, она заметила, что отвечаю я как-то неуверенно, и говорит:
- Наверно, Миша, погонял?

Прошло пару дней, и я снова на своем покосе. Только теперь с граблями и вилами. Осмотрелся. Вроде всё тихо. Начал осторожно, с оглядкой, а потом успокоился и даже сам над собою посмеиваться. К обеду сгреб и сложил копу. На велосипед и домой.

Вообще, сенокосную пору мы, деревенские мальчишки ждали с нетерпением. Основная наша работа - подвоз сена к зароду на волокушах. А уж метать сено собиралась вся деревенская молодежь. Силос закладывали - косари всегда рядом. На обед садились группами. Мы, мальчишки, всегда уединялись. Мои друзья уже покуривали. От родителей прятали горсть самосада, из газетной бумаги делали самокрутки и, рисуясь друг перед другом, сладко затягивались пьянящим дымом.

Когда метали сено, некоторых из нас уже садили за конные грабли. Семён Лукич Демиденко постоянно стоял на зароде. А это значит, что он формировал зарод, был старшим в бригаде и отвечал за результат работы. Из деревенских мужиков был он самый грамотный. Воевал в первую мировую войну. Попал к немцам в плен. Однажды, когда бригада села обедать, он рассказал нам интересную историю. Конечно, теперь я передам его рассказ в своей интерпретации. Но некоторые фразы, сказанные им, запомнились дословно.
- Лагерные блоки, где мы размещались, были переполнены. А летом жара, дышать нечем. Кормили плохо. Многие умирали. Их хоронили в гробах на русских кладбищах. Умер пленный и из нашего блока. Его положили в гроб и вынесли наружу. На свежем воздухе "покойник" ожил. И вот он слышит, как его несут на руках, и думает: "Что делать? Подать голос – уронят, добьют". Решил молчать до конца. Гроб принесли на кладбище, поставили на землю, собрались прибивать крышку. Вдруг покойник: "Стойте, братцы". Что тут было! Все рассыпались в разные стороны. Кто-то карабкается на четвереньках — ноги отказали, кто-то бежит без оглядки. А виновник переполоха поднялся, оглядел гроб, видит - подушка лучше, чем у него в бараке. Думает: "Возьму". Сунул подушку под мышку и пошел вслед за товарищами.

Ну а как встретили в бараке живого "покойника", Семён Лукич не рассказал. В конце рассказа вся бригада хохотала, а Лукич слегка улыбался и ждал момент, когда поднять людей на работу.

Во время Великой Отечественной войны Семён Лукич на фронте не был. Ушёл его сын Алексей. И не вернулся. Ушёл на фронт и второй сын Николай. Он стал офицером и всю жизнь отдал воинской службе. Правда, отец тоже одел военную формы, службу нёс в лагере, который располагался в деревне Денисовка.

Обед окончен. И вот снова мётка. Лукич по подставленным вилам забирается на зарод. Закипела работа. Наконец Лукич даёт команду:
- Навильники давайте поменьше.
Это значит, началось завершение. Теперь уже длинными вилами на верх подаются небольшие порции. Лукич принимает их граблями и кладёт на самый хребет. А вот и последний клочок сена. Лукич по верёвке спускается вниз, отходит на несколько шагов и смотрит на своё детище.

Теперь всё по-другому. Всю работу делает тракторист. И сгребает, и свозит к зароду, и укладывает. Конечно, зарод кладётся легко и быстро. Но нет той привлекательности, нет того качества, как при ручной кладке.

Нередко заменяли Лукича Агафья Титова, Фёдор Кондрашов, Даниил Питкевич, Ольга Жилинская и моя мать Елизавета. На смену им приходила молодёжь: Мария Гарнак, Таня Кондрашова, Вера Титова.

Паново поле. Бригада закладывает силосную яму. Слепни, оводы и мошкара не дают покоя. У многих на голове сетки сотканные из конского волоса. Лошади непрерывно машут головами. Мы от гнуса отбиваемся берёзовыми ветками. В обед выпрягаем лошадей, спутываем им ноги и отпускаем пастись. Женщины, пообедав, ложатся в тень, накрывая лицо платками. Косы висят на берёзах, грабли и вилы стоят рядом. Кто-то под храп уже видит короткий сон, кто-то всё вертится, не может уснуть. Только одна Зося Хиревич, о чём-то задумавшись, ходит по берёзовой роще. Иногда она срывает цветок, любуется им. И наверное, она слышит голосистую гармонь своего мужа Даниила. Они вырастили шестерых детей. С Васей мы дружили. Младший Миша хороший собеседник, говорун. Только белокурая Зина ещё школьница.

Как-то я приехал к родителям в гости. Отец сказал, что Зося сильно заболела. Потом я увидел её. Мы немного поговорили. Голос у неё был осипший. Сразу вспомнился березняк на Пановом.

Да, покос, покос. Ты всегда оставляешь в жизни каждого крестьянина неизгладимый след. Кому-то стройный стан девчушки покажется схожим с белоствольной берёзкой и первой царапиной отзовётся в сердце. А кто-то сделает свой выбор невесты, глядя на красивую и спорую работу избранницы.

Покос Владимира, мужа моей сестры Мили, находится у самой Капкары, в таёжной глуши. Нас четыре косаря: Фомич, мама, Миля и я. Трава густая, сочная. Прокосы плотные, красивые. Мама выбивает березнячок, Милюша режет в тени закоулок поляны. Иногда я беру в руки кинокамеру и снимаю крупным и средним планом всё, что кажется интересным и значимым. Племяши Володя и Вася тут же. Они следят за костерком-дымокуром, подбрасывая в него сучья и старый валежник. Споро кладутся валки. И вот приглашение к обеду. Мы вешаем косы на березы, косари никогда не кладут их на землю, и опускаемся к накрытому столу - скатерти-самобранке. Здесь всё своё, домашнее: и мясо, и сметана, и творог, и яйца! Малосольные огурцы подстёгивают аппетит. Проказники перехватили и скрылись в кустах. Сытный обед и нас валит с ног, вот тут же у стола. Конечно, вспоминаем деревенское: отца, свои поля, соседей. Во всём теле приятная морящая блажь. Вот он, истинный источник здоровья тела и духа! И никакие физические упражнения не смогут заменить человеку его природное естество.

Мы с Фомичём вырвались на простор полянки. Солнце щедро палит наши оголённые спины. Мы в паре идём прокос за прокосом. Скупой пот ложится на щёки. Пора и передохнуть. Фомич падает спиной на мягкий, душистый прокос, забрасывает руки за голову и смотрит в небесную синь. Недалеко играют мальчишки. Фомич берёт в кулак горсть травы, подзывает меньшего сына, подносит ему под нос и говорит:
- Понюхай. Чем пахнет?
- Травой, папа.
- Нет, сынок. Родиной!

Малыш убежал, а папа, испытывая блаженство, снова раскинул руки в стороны и погрузился в философские мысли о том, что его родина, вот она, здесь, в этой сенокосной поляне, в хлебной ниве, густым зелёным ковром покрывшей поля, в бескрайнем море тайги.
Июль 2000 г.