Карюта

    Карюта
   рассказ

- О-о-о! Лёник, никак свою невесту привёл мне показать? – встретила нас бабушка Карюта, которая бесстрашно рвала неприкрытыми руками пышную крапиву вдоль  старой деревянной изгороди.
- Не жжёт крапива руки? – спросила я, невольно сжимая ладони в кулак.
- Где ты видишь руки, девонька? Вот это, – старушка раскрыла ладони, –  уже да-а-авно стало граблями.
Я посмотрела на её натруженные мозолистые руки, не знавшие отдыха. Мой взгляд скользнул по щупленькой фигуре с головы до ног и остановился на босых ступнях, которые, по-видимому, летом не знали никакой обувки.
- А ты, видать, из городских? – пробуравила меня бабушка острым взглядом карих глаз. – Пошли в хату.

Карюта подхватила охапку крапивы и поспешила к низенькой покосившейся двери. Перешагнув порог, мы оказались в сенцах с земляным полом. Бабушка повернула направо, откуда слышалось бодрое хрюканье поросёнка и, наконец, восторженное  повизгивание от полученной порции, только что нарубленной крапивы.
У стены стоял четырёхгранный памятник из металла с пятиконечной звездой. Рядом – гроб с крышкой, обтянутый красным ситцем, и венок из восковых цветов. Я в изумлении замерла и недоумённо посмотрела на подошедшую Карюту.
- Не пужайся, девонька. Моё это хозяйство. Сыновья Витюша да Славуня просьбу мою исполнили. Хочу знать, в чём и под чем буду лежать. А-а! – с каким-то озорным весельем произнесла она, – три года стоит, а я живу себе да живу! Восемьдесят второй годок уже разменяла. Что стоим? Лёник, открывай дверь в хату, а то у меня руки грязные.

Хата состояла из одной комнаты: тут тебе и побеленная русская печка, и сундук, и кровать с высокой периной, двумя пышными подушками. Покрывало на постели, накидки на подушках – да всё вязано вручную крючком, и всё белоснежное под стать печи.
- Разувайтесь: я вчерась пол выскоблила голиком, – приказала хозяйка и окунула ноги в таз с водой, стоявший у двери. – К столу проходите.
Мы прошли по полосатой домотканой дорожке, сели на деревянные самодельные, с отверстием в центре, табуретки, тоже выскобленные добела. Покрытый белой вязаной скатертью стол стоял у стены между двумя окнами.
- Ну-ка, милая, откинь занавеску с окна, там клеёночка припрятана. Стели её поверх скатёрки, – обратилась ко мне бабушка.
 
 Между тем она вымыла руки под рукомойником, что висел недалеко от небольшого кухонного столика, порезала сало, вытащила из печи сваренный в мундире картофель. Вместе с огурцами и зелёным луком всё выложила в широкую  алюминиевую чашку. Рядом на стол поставила солонку, миску со свежими чисто вымытыми сырыми яйцами и ломтиками свойского хлеба.
- Закуска готова. А ты, внучок, шкалик не забыл принести для бабки?
- Как можно, бабуль? Конечно, принёс, – доставая из сумки запечатанную сургучом четвёртку «Московской», успокоил Алексей. – И твои любимые пряники.
-  Наливай.
 
Бабушка Карюта посмотрела на образа, украшенные вышитым рушником, перекрестилась:
- Прости, Господи, душу мою грешную…
С поднятой рюмкой в руке она взглянула на портрет, что висел над столом:
- Пусть земля тебе будет пухом, мой любимый Будённый, – вздохнув, сказала бабушка и одним глотком выпила.
Она открыла небольшую коробочку, вынула из неё щепотку табаку                и вместо закуски шумно занюхала выпитое, дважды чихнула в белоснежный передник,  который успела надеть, войдя в хату.
- Эх, хорош табачок, крепкий. Недаром наши деревенские мужики приходють за ним ко мне. Вижу, и нонче урожай будет богатый.  А вы, – спохватилась бабушка, – ешьте, ребятки. От деревенской еды никому ещё плохо не было.

Я внимательно рассматривала портрет. На меня смотрел бравый солдат с усами в военном кителе. 
- Почему Будённый? – полюбопытствовала я.
- А ты что, разве не видишь, что мой Петруша похож на него? Воевал в Первую Мировую, без ноги вернулся. Идейный был, коммунист, лихой, напористый. Отбил у Яшечки, за которого замуж собиралась. А как любил Петруша меня! – Глаза бабушки загорелись, щёки зарумянились. – За мои карие глаза Карютой ласково называл. Так и люди стали кликать. Поди уж и забыли, что Анной Степановной когда-то звали. – От воспоминаний будто на десять лет моложе стала бабушка. – И я от его ласки да любви без ума была. Свой наряд свадебный в сундуке до сех пор храню. Жизнь тяжёлую прожили: семерых детей поднимали на ноги, в колхозе работали от зари до зари, а любовь силы давала.  – Взгляд её карих глаз опять потух. – Двадцать пять годков я уже без своего Будённого.

Бабушка Карюта тяжело вздохнула, подняла голову и сосредоточила страдальческий взгляд на другом портрете, что висел рядом с портретом мужа. Две одинокие слезинки, как две росинки, выкатились из её карих глаз.
- Наливай, Лёник, ещё стопку, – подставляя рюмку, сказала хозяйка. – Родимого сыночка помяну, что погиб смертью храбрых в сорок четвёртом в Прибалтике.
Отхлебнув глоток из наполненной рюмки, Карюта отщипнула от ломтя хлеба маленький кусочек и медленно стала жевать, не отрывая взгляда от портрета сына. Её карие глаза увлажнились, стали ещё темнее.

- Это старший мой – Ляксандр. К началу войны ему было всего  семнадцать годков. На фронт не взяли, так он в партизаны ушёл. Это потом его призвали в Красную Армию. Ох, и досталось же мне за Санечку от немецких прихвостней – двух полицаев! К стенке ставили, обстреливали округ моей тощей фигуры. А я вся съёживалась, ни слова, ни слезинки не проронила, только глазами, как раскалёнными углями, их обжигала. В живых оставили, но потом шомполами били. Всю спину и то, что ниже до крови исполосовали.
Бабушка притихла, долго смотрела в окно. Её морщинки на лице подрагивали, губы сжались в ниточку, глаза часто моргали, чтобы не уронить слезу горьких воспоминаний.
 
 - В конце сорок пятого, – вернулась она к рассказу, – пришла мне посылка из Прибалтики с наградами и письмом, в котором писали о подвиге моего Сашуни. А к двадцатилетию победы прислали школьники приглашение. Надела на грудь три сыновы мядали да орден Красной звезды и поехала в Каунас, добралась до деревни Речица. Почёт и уважение оказывали мне в поезде и в школе, где хранили память о моём сыночке. Постояла у братской могилы, прочитала его хвамилию в общем списке погибших наших солдатиков, поплакала вволю. Землицы, на какой погиб сынок,  в кулёчке привезла домой, хранила у образов. А как умер мой Петруша, на его могилочку тую земельку высыпала.
Карюта молчала, сосредоточенно думала о своём. Даже вздохом мы боялись прервать её молчание.

- А ты, Лёник, – неожиданно спохватилась бабушка,  передай своему папане, чтоб заглянул в хату через недельку с утречка. Пора и мне на вечный покой. Вот только грядки с табаком дополю. Будённый мой, небось, уже давно заждался. Не забудь, внучок, две рюмки и четвёртку «Московской» оставить на могилке: выпьем с Петрушей за встречу на том свете…
Хоронили Карюту всей деревней с почестями. Вспоминали её чистое сердце, то, как стойко войну пережила, как трудилась, словно лошадь, была бесхитростной, терпеливой и неустрашимой, будто солдат.
Около сорока лет прошло с той встречи с бабушкой Карютой, а я, нет-нет, да и вспомню ту удивительную деревенскую труженицу.
                2016 г.