Будни ребёнка-индиго

ИНЛЕ ВИГГЕН
Будни ребёнка - индиго

СОДЕРЖАНИЕ:


Пролог

                Часть I: "Снова"  (1974 - 1983)

Глава 1-я: "Things we said..."
Глава 2-я: "Почему я — не кто-то другой?"
Глава 3-я: "Мечтай!"
Глава 4-я: "Слышу… Принимаю?"
Глава 5-я: "Из чего сделаны вредные девочки?"
Глава 6-я: "Mouse domesticus"
Глава 7-я: "В глубине"
Глава 8-я: "Хорошо, когда есть Время!"
Глава 9-я: "Чужие и свои"
Глава 10-я: "Школа"
Глава 11-я: "Знакомство с семейством Еросема"
Глава 12-я: "Кое-что из приключеньиц Мунка"
Глава 13-я: "Понимание — непонимание"
Глава 14-я: "Жестокое Королевство"

                Часть II: "Франция?"  (1984 - 1988)

Глава 15-я: "Квадраты и ромбы"
Глава 16-я: "Не подарки"
Глава 17-я: "Воздействия"
Глава 18-я: "В нас ещё до рожденья наделали дыр..."
Глава 19-я: "Миру — мир, а мне всё остальное!"
Глава 20-я: "Немножко о других"
Глава 21-я: "Кувырки и падения"
Глава 22-я: "Немедленные мечты"
Глава 23-я: "Если рутина берёт в оборот…"
Глава 24-я: "Иные всходы"
Глава 25-я: "Мелочи моей борьбы"
Глава 26-я: "Проблески"
Глава 27-я: "Определённые места"
Глава 28-я: "Системность"
Глава 29-я: "Терзания"

              Часть III: "Энергия!"  (1989 - 1990)

Глава 30-я: "Happy new"
Глава 31-я: "Драма нашего быта"
Глава 32-я: "Так говорит Брэб"
Глава 33-я: "Когда родители не понимают…"
Глава 34-я: "From house to home"
Глава 35-я: "Послания"
Глава 36-я: "Противные случаи"
Глава 37-я: "Сорное послевкусие"
Глава 38-я: "Нужные выводы"
Глава 39-я: "Смотри в оба!"
Глава 40-я: "Перебирать свои взгляды..."
Глава 41-я: "Удивительное рядом?"
Глава 42-я: "Напролом"
Глава 43-я: "Житейская лирика"
Глава 44-я: "В летописях лета"
Глава 45-я: "Хаосные ночные… провидения"
Глава 46-я: "Мокрый парк пахнет, как лес…"
Глава 47-я: "Неверным курсом"
Глава 48-я: "Осень «Moody Blues»"
Глава 49-я: "Действительное за желаемое"
Глава 50-я: "Загадка на загадке"
Глава 51-я: "Совсем не sweet sixteen"
Глава 52-я: "Вдогонку"

               Часть IV: "Распад" (1990 - 1992)

Глава 53-я: "В часы тревог"
Глава 54-я: "Свет преломляется"
Глава 55-я: "Промышленная зона"
Глава 56-я: "Три дня"
Глава 57-я: "Меж ливнями"
Глава 58-я: "Натали наносит удар"
Глава 59-я: "Кодекс чести"
Глава 60-я: "Одна из дорог"
Глава 61-я: "…Парни могут стараться!"
Глава 62-я: "Без попятных"
Глава 63-я: "За рамками"
Глава 64-я: "В действии"
Глава 65-я: "Напрасные дары"
Глава 66-я: "Ужасно одинокие"
Глава 67-я: "Пару минут тишины"
Глава 68-я: "Как стать кошатником"
Глава 69-я: "По округе"
Глава 70-я: "Довершение"
Глава 71-я: "Последние наброски"
Глава 72-я: "Спасение в виниле"
Глава 73-я: "Сквозь врата"
Глава 74-я: "Вместо тонкостей"
Глава 75-я: "Со своим норовом"
Глава 76-я: "Мёртвые попытки"
Глава 77-я: "Оставить всё на завтра..."


             Все персонажи данного произведения вымышленные, любые совпадения с реальными людьми и событиями случайны.
             Автор считает приемлемым — развивать  в своём романе идеи, отличные от его мировоззрения, не пропагандируя ни взгляды героев, ни собственные. Также автор оставляет за собой право: включать в повествование не очень симпатичных ему персонажей и описывать неприятные лично для него ситуации.
             Во всех случаях писатель надеется на понимание.   


ПРОЛОГ

     Не глазами, а так: будто я — это только глаза! Вижу белое пространство улицы передо мной. Свет! Его дневное лицо, под чьим мысленным взглядом я принимаюсь ощущать, чувствую себя как бы… снова? Может ли быть так? Здесь всё знакомо, но поневоле должно стать очередным началом.

     Меня зовут Габриэль Плаха. Я родилась в год Тигра, в небольшой стране, у которой пока нет собственного имени. Старым взглядом своих новых глаз я опять гляжу на древний мир. Снова всё словно впервые. Далеко вверху горящее золотое Светило так же мчит в сине-зелёной Бесконечности вперёд, и… "Можно было бы туда вернуться!", но руки-крылья, печально и бережно извлекающие из облаков, вдруг уронили меня вниз, где мир, как всегда, окажется темней и меньше, где будет мой первый дом — "нора" номер ноль. Там едва пробивающееся сознание немедленно поглотит глубокая молочность первых месяцев, там уже опускается такая сонная туманность безо всяческих воспоминаний о чём-либо предыдущем.

     Итак, в неназванной стране с краю Европы…



Часть I: "Снова"
                (1974-1983)

Глава 1-я: "Things we said..."

"Как правило, дети-индиго сохраняют яркие воспоминания даже о ранних периодах своей жизни".


     …Оставив в комнате, полной запахов, на тысячу лет старше, чем я! Иногда успокаивая прикосновениями и никогда — мыслями. А так хотелось бы услышать в ответ чью-нибудь хорошую мысль, ведь мне слишком беспокоится одной в этом неповторимо взрослом духе! Хуже бывает только материнское молоко из самого нутра. Его тёплая приторность то и дело заставляет резко вздрагивать, трепетание идёт откуда-то из середины тельца. Поэтому вскоре я уже хитро делаю вид, что сплю, отворачиваясь носиком каждый раз, когда подходят кормить меня грудью. Тогда моя из-за всего тревожащаяся бабка начинает чихвостить молодую маму Эсу: опять, мол, ребёночек не кормлен.

     Сказала бы я, что молоко — вообще, не еда, а нечто, вроде э-э… росы на изнанке чего-то сущностного, но ещё не говорю ничего, наоборот, беспомощно барахтаюсь ночами в мокром и тесном пространстве. Ненароком оказавшись в мире, на сей момент состоящем из мягкой темени и равнодушной светлоты, попеременно сна и не всегда осязаемых рядышком домочадцев. Когда я ощутила это, определённое мною как собственное, во мне появилась жажда плача. Долгое желание плакать обо всём наперёд, не знаю, почему? Впрочем, мои ранние годы всегда большей частью получаются густым нескончаемым сном, слепленным из остатков-слоёв временных или, скорее, несвоевременных жизней.

     О, это были бы целые эпохи из не появившихся воспоминаний, которые можно лишь представлять другими, нежели те, что проявляются сейчас как мои предощущения! Особенно, когда начало жизни впечатляет, словно ослепление, а продолжение её снова дрейфует в Великой Вечности.

     …— Зовите меня Мари, я — не Габриэль! — заявляю перед зеркалом в прихожей.

     Оно, кристальное и мрачное одновременно, с интересом заглядывает в мои глаза. Пытаясь так и сяк рассмотреть теперешнее тело в зеркале, я отодвигаюсь дальше, дальше… Значений "кто я" есть немыслимое множество. Вопросы: "где, как и зачем появился?" встают безответными. Не то, что имя, эхом поднявшееся со дна памяти!

     — Да, Мари — я! — уверенная, повторяю маме.

     — Нет, Габи! — так она зовёт меня. (Как-нибудь выяснится, что почти на французский манер, и хорошо тогда, что не "Габо" или "Габа"!) — Имя "Мария" тебе не подходит. Оно, скорей, для нашей бабушки.

     Наша бабушка стоит, кстати, подле. Они с мамой, друг на друга похожие, злостно поглядывают одна на другую и на меня тоже. Когда-нибудь я буду походить на обеих глазами тёмно-зелёными, стану сама до предела серьёзная. Однако непонятно: "Почему 'Мария'? Имя отнюдь не собственного сочинения. Когда-то я ей была, или она мной?" — мыслится мне. Хорошо, что я умею широко мечтать воспоминаниями: теми, что пока не вскрылись.

     "Называйте меня Мари!" — робкая мысль. Папа Брэб её не слышит, зато берёт с собой в полёты на одеяле. Это раньше, моё "я" будто представляло собой целый шар — обитание в мягко-надёжной мгле одёжек и одеял, а теперь меня ждут путешествия внутри них, как на качелях. Брэб с Эсой делают этакую одеяльную колыбель, ловят меня в неё и машут мной в разные стороны. Там чувствуется нечто, напоминающее нечёткий пульс сердца в нежнейшем убежище, особенно, если одеяло попадётся синее. Мах-мах-мах! В красном было бы слишком жарко, а зелёного не имеется. С приятным покачиванием туда-сюда пропадает потребность предчувствий. Тёплое и пушистое порхает где-то в середине тельца, бесконечно радуясь летанию! Так ощущается первое в новой личности счастье.

     Когда ж мне напеваются "Слова, что сказаны сегодня", ощущение бывает такое, будто папа с мамой извлекают сокровища устами своих душ в моих ранних серебряно-чёрных ночах. В центре сна мелодия напева Брэбом или Эсой "Things we said today" звучит, как "люли-люли котика" на битловский мотив. А "котик", вообще, это — я! Если спишь с неудобством, и животик болит, папа в ответ на тревожный, раздражённый крик и писк возьмёт да промурлычет, а мама облегчённо проплачет прекрасную и печальную колыбельную, в сладких словах которой спрятана вечная музыка, и усыпит меня этим, и успокоит. А я потребую повтора орущим фоном: мол, "люли котика" снова давай!

     Вот так в моём наполовину некомфортном мире появились "Битлы", а мне для успокаивания достались их "слова, что были сказаны сегодня", однажды и навсегда.



Глава 2-я: "Почему я — не кто-то другой?"

"Дети-индиго обязательно вспоминают свои прошлые жизни".


     Темнотой в голове и звёздным небом под веками встречает переход к себе. Почему я — это я? Будто всматриваясь в себя изнутри, нервно пытаюсь шептать: "Почему я — не кто-то ещё? Кто я?"

     Высокие кусты акации… (На деле они окажутся не очень большие.) Бежишь, бежишь вдоль! Кусты, похожие на бесконечные заборы или замкнутые мамины шкафы, не пропускают солнца, атакуют тенями, как в дальней парковой аллее. Прыгаешь пыльной дорожкой к первому подъезду, на первый этаж, в квартиру №1, то есть: в "нору" номер ноль. "Почему я — не кто-то другой? Вот бы получиться, кроме себя, кем-нибудь ещё! Почему я не могу быть, к примеру… тобой?"

     А то нужно вспоминать, что происходит, если заново становишься ребёнком. Никак не понимаю непреложность такого закона. Опять проходить из-за собственной забывчивости всё сначала, чувствуя себя при этом, словно глаза ещё смотрят из области сердца. Мучает неспокойное дежавю: "Мария, Мари!.." Более двух столетий назад, меня так называли… во Франции, кажется? Там, в золотых промежутках свободы, единственным желанием меня тогдашней было: снова почувствовать имя любимого - вкусом ягодных вин на губах. И чтобы сладость слова не остыла до того, как явишь венценосной головою главное украшение эшафота!

     Перед тем, как память приоткрыла мне полузабытую Мари, также проявились некоторые воспоминания о путешествиях из жизни в жизнь. Пламя, трепетно обнимающее тело ведьмы… Знаки змей на кусках янтаря… Серое море холодным приливом съедает следы на песке, а птицы продолжают реять над туманом, и тени деревьев немного направлены к западу. Где-то в иной стороне кружащийся радостно танец! Высокий человек в белой рубахе и с кубком в руке… Вдруг кубок падает, кровь растекается по полу! Мгновением теряется сознание, а звёзды-слёзы продолжают сыпаться несметным серебром.

     Перебирать каждую из предыдущих жизней, словно лепестки пальцами!.. В отчаянии понимая, что всегда, везде наступает одно и то же: трудное рождение, неизбежное молоко со странным запахом, бесконечный подплыв старых воспоминаний. Начиная жизнь заново, я сразу принимаюсь всё оплакивать. Девается куда-то ритм сердца: далёкие его удары звучат глухо, как будто мы существуем отдельно. Оттого, что прочувствованной нервозностью Эсы и неоспоримым напором Брэба смялись мои едва пробившиеся порывы: встать, сказать, пойти... Подлые лапки оконного холода ночами вкрадчиво скользят по моему лицу. В голове кочуют кошмары, видения сообщающихся сосудов с чернейшей чернотой внутри. Во снах я истошно кричу, ору, что есть мочи. Словами напуганной мамы: "Это и есть настоящий кошмар!"

     В особенности, когда я не даю им с папой поспать, ведь втроём мы еле умещаемся в нашей одной комнатушке. Далее у меня следует дневное настроение на нытьё. Мне же никогда не хочется кормиться согласно маминому или бабушкиному расписанию и, главное, спать днём. А мытьё! К этакому приключению нужно задолго готовиться. Однажды замещавшая Эсу ба-Мари не заметила, как я опускаю голову под воду. В желтоватой полости ванны мне, разомлев окутавшейся теплотой, представилось вдруг - внизу есть дно, а там песочек, куда можно будет положить "секрет": несколько цветочных венчиков и конфетный фантик под бутылочное стёклышко, чтоб их никто, как во дворе, не нашёл, и… я бултыхнулась вглубь преспокойно.

     А проклятая рассыпчатая, в коричневых крапинках каша! Ей я почти подавилась. Во всех случаях бабуля отмечала: "Ага, ребёнок вот-вот посинеет!", и тогда уже старательно трясла меня за ноги головёнкой вниз, пока не очнусь. (Если честно, ей не особо хотелось меня оживлять.) А жуткие простуды! Не от придуманных ба-Мари вездесущих сквозняков, а собственного, так сказать, происхождения. Рыхлые миндалины, вздувшись, застревают в горле. Глаза немедленно выкатывают слёзы. Кстати, вернее, совсем некстати у меня наступают повсеместные онемения. Часто я оказываюсь словно вне кожи и… неизвестно в котором из пространств.

     — Беспокойная, недовольная! Надуется, как мыша на крупу! — шутит Брэб в мою сторону.

     Про мышу с крупою мне нравится, в этом, и правда, есть что-то от меня. А в невеликую отместку папе я внезапно отодвигаю стул, когда он собирается туда усесться, и папа весело плюхается на пол! После, сбрасываю с папиного рабочего стола "усатые" детальки (что называются "релюшки и конденсаторы") и добавляю в получившуюся кучу заблаговременно прибитые мной грампластинки. Они, между прочим, были семейная собственность. Наверно, там имелись "Битлз" и…

     — Гадкое дитя, зачем ты швырнула о стену "АББА"!

     А нечего дитя предоставлять себе надолго! Даже, если оно гадкое. Я и не замечаю, что пластинки ломаются. Сие делается без раздумий. Может, вольность неудовольствия требовательно пробивается ко мне? Не так-то просто быть в жилище вместе с другими, большими. Те — друг на друга не очень похожи, но иногда обмениваются в л е ч е н и е м. Оно самое неодолимо напоминает о бренности. А меня и без того всё время что-то угнетает, мне всегда становится кого-то жаль! Конечно, кого именно точно неведомо, но это явно касается котиков в нашем дворе. Они такие бедненькие и несчастненькие, вечно голодные и пьют из лужи. Я тоже вижусь себе бедной и вдобавок разнесчастной, а славненьких котиков очень люблю, особенно, бегать за ними вприпрыжку, но ба-Мари не разрешает ловить их за хвостики и гладить шёрстку. "Паразиты! — вопит она. — Заразы!" — и отгоняет... меня от котиков. А я всё равно глажу, начав остерегаться только после одного разгневанного полосатого, что сам, как следует, разметил линии своею лапочкою на моей ладошке.

     — Счас как вымажу зелёнкой! — разоралась тогда бабка на меня с котом, что еле успел отскочить от её боевого полотенца, и заодно на целый двор. Не терпит она, видите ли, никого!

     Вот мама с некоторых пор стала внимательной и даже жалела меня, "зайчика", так она говорила, когда читала из надорванной книжицы, обёрнутой в голубой целлофан: "Зайку бросила хозяйка, под дождём остался зайка!" Какие были слёзы, страх какой! Одному остаться под дождём! А папа подарил мне плюшевого медвежонка, в чьём животе оказалась громкая рычалка — воплощение ужасов в устройстве невинной игрушки. Басистый рёв издавался при наклоне и в придачу отзывал впечатления от виденной из угловой каморки мохнатой головы. Нечто, похожее на медведя из леса, обитает там, у полки с книгами, ожидая момента меня напугать, когда я останусь одна, без ба-Мари и мамы рядом. К сожалению, не с кем о том поделиться, не умею и не могу толком поведать обо всём.

     Чудо-чудище! И совершенно не чудное. Я видела эту коричневую образину, высовывавшейся из-за шторок, отделяющих каморку-крошку от всей комнаты. По-моему, м е д в е д и н а я голова умеет перемещаться, так как иной раз виднеется из кухни. Разумеется, со мною за компанию стал нервным папа. Однажды он не смог больше выдержать проведения манипуляций против моего испуга, как то: переливания воды через дверную ручку, пересыпания соли серебряной ложкой, окуривания меня сушёным чертополохом, напяливания моих одёжек наизнанку, невнятных заклинаний, произносимых мрачными бабками, приглашаемыми к нам домой по вечерам. Надо ж было начинать бороться с беспокойством нелюбимого дитяти, что не утихомирится никак! Правда, насчёт бабок тут перебор, потому что у нас уже есть ба-Мари.

     В общем, решив, что я боюсь всего-то плюшевого мишку, отец убрал зловещую рычалку, оставив косолапому лишь безопасные опилки в пузе. Мне стало жалко кругленького и, по-своему, ни в чём не виноватого медведика, ведь папа зря его разрезал! Да и папу отчего-то делается жаль. А в каморке за шторками что-то водится, пусть мне никто и не верит. Не поэтому ли мне плачем плакалось раньше и плачется теперь постоянно. Ращение меня, вот незадача! Или, как раз, задача для остальных: папы с мамой, бабушки Мари? Говорят, у меня и неродной дед есть: Демар зовётся (это от "Вольдемар"). Эх, а мне бы — просто котика да в нагрузку маленького братика!

     Хотя, вокруг меня сейчас и этих перечисленных, как всюду говорят - "замного" собралось, а значит: надо пробовать остаться, не торопясь обратно рваться в облака, граничащие с выходом на звёзды. Зреет-то осознание, вроде как с незнакомыми словами обращающихся и папиными с мамой разговорами из-за угла о том, например, что я непрерывно маюсь тоской и реву, потому что меня, наверняка, сглазили по фотографиям, которые Эса неосторожно показала на своей работе всяким злостным посторонним.



Глава 3-я: "Мечтай!"

"Ребёнка-индиго узнаешь по очень серьёзным глазам, в которых читаются не только глубокая осознанность происходящего, но и достаточно ранняя мудрость".


     Стою так, словно навсегда ушла в себя, лишь взгляд мой направлен на окна. Здесь столько окон в многочисленных домах вокруг, что, кажется, вдали нет горизонта! А где-то он явно быть должен: зубчатой чертой, идущей вдоль лесных верхушек — так, вроде, рассказывал мне папа. Тут же один двор впереди: не очень удобный простор, негде спрятаться, и такие, как я, что просторы не любят, больше не попадаются. Перестав, однако, копошиться по кустам акаций (поиск и вылавливание милых котиков), я приближаюсь к группкам ребятишек, деловито снующим меж беседкой и песочницей. Верней, подхожу ко всем с радостной добротой, которую вряд ли получится заметить по моему виду, и собираюсь им раскрыться, а потом мигом передумываю и поворачиваю обратно, к акациям и котикам. Так что, добровольно не скажу я на полностью не осмысливаемом языке: "Давай играть, что ли!"

     Почему те, что снова оказались детьми, обязательно должны играть? Чуть что: играй, иди играть, а лучше, смойся с глаз долой. В песочницу с лопаткой, формочкой куличики лепить! Куколки, колясочка и к мамочке на ручки. А что за тошнотворный кошмар остаётся под вечер — подогретое молоко с пахучей плёнкой! Всё это возможно для меня не иначе, как по принуждению. Непременное детство и другие непостижимые дети вокруг. Они почти такие, как и взрослые, но пока новой жизни ничтожно мало лет, склонны уподобляться всяческой глупости: сю-сю-сю, у-тю-тю. "Фу, ерунда какая!" — обычно бурчит папаша Брэб. Хотя играя, можно вспоминать события в прошедшем и пройдённые навыки, а ещё выравнивать движения вибрирующими шагами, подрастая с каждым сантиметром дальше от земли.

     Лично я думаю, что на самом деле хочу дружить. "И вправду, надо бы сдружиться!" — узнаю от мамы. "С кем-нибудь стоящим!" — добавляет папа. "Да, хоть с кем…" — вздыхает ба. А я желала бы: честно и просто. Это должно быть, как раскрывающееся во мне окошко, оттуда вырывающийся свет! Я стану передавать его другим или раздаривать понапрасну, относясь ко всем большей частью чуть ли не ангельски. Долгое время, притом ни за что, ни про что. Ага, то есть, придётся общаться со многими и милосердно терпеть невообразимое, как будто я… Ну и ну!

     Да, слегка родственна тем, кого обозначают словом оттенка розово-алой клубники, тающей в чёрных глубинах космических недр. Никогда не говорили мне об ангелах, но поглядывая на серо-голубой кусочек неба сквозь наполовину жёсткий куст, полагаю, что действительно из них. Пусть доброта сейчас во мне не так поверхностна, как требуется для общения со всеми, она и есть то качество в наличии, что даже не потребует развития в дальнейшем. А пока что, я буду вести себя, как получится, согласно собственному естеству: не злому, терпеливому и рассудительному изначально. Вот продолжаю размышлять себе об ангелах, а остальные…

     Одни, как я, считаются девочками, но одеты они в платьица; я же ношу брючки и свитер. Другие, это мальчики, которые меня к своим почему-то не причисляют, хоть тоже ходят в штанишках. Первые притворяются скороспелыми мамками, колыхают, подвесив под низкими яблонями самодельные колыбельки с голышами, слащаво баюкают кукол — пластмассовых дочек. Вторые разгоняют по двору "войнушку", носятся туда-сюда с игрушечными автоматиками и бездумно наставляют их на проходящих. А лучше бы со мною во главе совершили набег на тех сюсюкающих дурочек, раскидали бы по сторонам, как говорит папуля: шмотки бабские! Так, нет, не слушают меня мальчишки, потому что хоть я и пацанка, но для них-то совсем не пацан. И всё равно, я своим куклам колыбельные не напеваю. Им, подаренным, головы оторвала и забросала за диван. С чувством нескрываемого удовлетворения.

     — Что ж ты так? Они были мягкие, а не такие, как тут продаются, их из заграницы специально привезли! — жалостливо твердит теперь мамуля.

     Подумаешь! Вот у меня есть любимая игрушка, что называется по-революционному: маузер. (Это всё впечатление от фильмов про гражданскую войну, где красные комиссары браво расхаживают с подобным оружием.) Тяжеловатым пистолетом на маму, по примеру мальчишек, замахиваюсь, ужасая, поэтому её, испуганную, точно не изображу. А войны страшно боится бабушка Мари, поминая то немцев из прошлого, то на всякий случай, опасаясь в будущем американцев.

     Не понимаю этих их притворных игр: ни того, что позволяют себе взрослые, и ничего, что вытворяют дети. Я к ним, ко всем, не причём! Возможно, это будет моё коронное выражение. Что означает: и тут не то, и там не так. Не с девочками и не с мальчишками, только и слыша от них повальное хвастовство: "я — самая, самая красивая!", "я — первый, лучший и в придачу всех быстрей". Ну и что с того нелепого? Не понимаю: зачем стараться быть кем-то ещё, если ты уже есть! Самый… лучший? Или кому-то хочется ощутить себя главным, потому что за душой у него нет ничего, не о чем думать и нечего припоминать. У меня, например, кроме расплывающихся пятен памяти, есть мечты о двух платьях. Сначала, о первом из них: синем-синем. Оно не должно быть ярким, скорей, насыщенным, как небеса перед закатом. Я чувствую сам цвет, и с золочёной вышивкой платье станет праздничным нарядом для принцессы. А на каждый день, так повторяет сама ба-Мари, мне обязательно потребуется второе: малиновое и с отделкой серебром. "Вкусное", притягательно ягодное! Кстати, те же цвета могут быть и у ленточек для волос.

     Ах, эти волосы, что постоянно мне взялись ровнять и подстригать! Сразу они и не росли вовсе (папа ласково обзывал меня "лысой блондинкой"), потом сменились просто русыми. Вот мама и подумала сгоряча, именно подумала, а не сказала, но я её каким-то образом услышала: "…сделались, как у всех здесь: неопределёнными, пусть и с блеском песчинок на серо-коричневом. А если у моей дочки изменятся глазки, и необычный цвет морской волны в них пропадёт? Хотя бы это делает их детскими! В остальном же, взглядом они могут просто напугать". Но худшим, чем нежданная замена белокурой шевелюры на невыразительную, оказалось то, что краткосрочная "морская синева" в моих глазах грустно позеленела. А думалось: стать в будущем красивой, ощущать себя Принцессой с ленточками на кудрявых волосах! Поэтому и не даюсь причёсываться гладко, канючу:

     — Хочу сегодня хвостики пушистые, как у Вероники! — это отзывающая во мне изумление, наряду с желанием подражать, героиня из просмотренного фильма-сказки. Правда, девочка с хвостиками и сказка не сильно важны, потому что завтра будет очередной фильм, где какая-нибудь Марта или Анжелика, то есть, героиня с привлекательным именем и не менее привлекательными волосами…

     Ведь дело в причёске! Вот и плетите мне косички в бантах из лент фиолетовых (какой, всё-таки, цвет!) с прожилками ниточного серебра. А на каждый день завязывайте мне ленты салатной расцветки, тоже вполне подойдёт. Опять принимаюсь всё в жизни делить на чудесное и обыкновенное! И всё ж, сколько бы я не понимала по-своему, как мне надо, вместо этого волосики укорачивают, непослушную чёлку пытаясь пригладить на левую сторону и разровнять остаток моих локонов. Дома чуть ли не насильно одевают фланелевое платьице (трогать его мягонько, но оно такое бледное), на улицу пальтишко, непременные брючки и "то, что больше никогда носить не буду!" — шапку в вывязанных на красном цветочках.

     — Гуляй во двор, девочка-мальчик! С личиком серьёзным без улыбки.

     А я, по-прежнему, невообразимо желаю быть принцессой, даже не волшебной выдумкой-феей, просто маленькой земной принцесской: грациозной, хрупкой златовлаской, что прекрасней самой лучшей куклы! Но папа с мамой решили, что на куклу я, пожалуй, не похожа, а значит, в понимании их не красива, и не принцесса, а простушка-замарашка. Невесело! Вот и мечтай после этого о не забывающейся, но никак не сбывающейся Красоте. Так, с бурным потоком плача и отчаянием цвета темноты в глазах, что-то лучшее во мне стало тем, о чём рассказывают в сказках на ночь Эса с ба-Мари, а именно — прошлым. А попросту улетучилось.

     Хорошо, вокруг меня ещё осталась световая удивительная синь, что была со мною при рождении, да и останется, надеюсь, дальше. И она продолжает пульсировать внутри меня всё сильней! Я же, словно вибрируя, расту. Широко раскрываю глаза: стен будто больше, потолок ещё далёкий, но иногда я долетаю до него на одеяле. Хочется прикоснуться ко всему на свете самой, а не при назойливом посредстве домашних, что за меня пока решают всё. В первейшую очередь нужно взять своё пространство в доме: милый мягкий уголок тепла. Ощутить его новым тельцем и счастливо прижаться, нет, не к маме или тем более бабушке, а к подушке или папе.

     Временами вдруг оказываюсь где-то среди цветных проворных "мультибегемотиков". Считаю их таковыми, потому что это — толстенькие зверочеловечки, прямо как из телевизора. Приземистые, смешные и невероятно мультипликационные, они мне улыбаются и топчутся возле, тянут за руки в невесть откуда взявшуюся пёструю клумбу, предлагая там вместе спрятаться. И никто, кроме меня, того не видит. Как всегда, никто здесь ничего не видит! И не понимает. Ни света вокруг меня, постепенно окружаемого тьмой, ни моих по данному поводу соображений.

     Я же мысли остальных слышу, но не всегда понимаю. А рассказать — действительно не хватит слов: ни нужных, ни знакомых, ни тех, что должны появиться в вопросах с ответами в ближайшем будущем. Бывающее с "бегемотиками" соседство непременно удивляет меня, но приятнее, всё же: остаться совсем одной. Когда повсюду выключен свет, ну, или почти повсюду, а по кухне шныряет непонятный блеск. Царапает тишину "тик-так" от часов с верхней полки. Так тихо-тихонько сидеть, опасаясь, что утро уже никогда не настанет! Ничего не останется, кроме изломанных теней, которые поймать пытаешься, как котик лапкой, под столом укрывшись ото всех. А ночь за окном и вовсе подарит мне темы, что можно будет хранить за своими глазами. Это — словно те воображаемые звёзды, обычно роем гнездящиеся под веками. Легко надавливая на них, полуприкрытых, снова включаешь свой внутренний свет.

     Однажды мне увиделась Музыка — громадной золочёной пеленой напоминающая сомкнутые занавесы. Она откликнулась посланием себе от отдалённого по времени открытия. Или музыкального события? Что-то вечное и невероятно красивое! Я вдруг, расслышав, поняла, как, нет, не мелодия, а звуки, много звуков фоном напоминают о дальних мирах, когда саму музыку не создали ещё, не написали и не открыли, как те миры. Провидение вспять? Но звуки музыки витали отголоском наперёд. И слишком неземные голоса узорами плясали в атмосфере! Если бы выяснилось их время и место в пространстве, было бы оно, без сомнения, в давних эпохах и называлось бы… мифом об Атлантиде, или уже так называется.

     Я почувствовала это мгновенно, когда ба-Мари тянула меня за руку в магазинчик купить сметаны к обеду. Там, как при каждом походе за продуктами, нас равнодушной компанией обступила очередь. Пухлая продавщица разливала жидковатую сметану в протягиваемую ей тару из кувшина, издали отчего-то кажущегося резиновым. Очередь двигалась, бабуля торопила за собой, а у меня — виделось нечто: подлинной грустью из будущего, ощутимым грузом на сердце, живыми ветвями произрастающих оттуда мелодий. Конечно, мне хотелось шнырять меж рядом стоящих, выискивая это необыкновенное, идущим откуда-то неподалёку. Но достаточным было, что оно само поселилось во мне, взявшись, в сущности, ниоткуда.   



Глава 4-я: "Слышу… Принимаю?"

"Диапазон электромагнитных колебаний, исходящий от тела ребёнка-индиго, должен быть в разы больше, чем у обычного человека.
— Не логично ли предположить, что подобные излучения могут создавать помехи самому индиго?"


     Слышу… Принимаю постоянный гул от стен, особенно оттуда, где два глазка — розетка: "Не сунь пальцы!" Звон к ушам и в голове не прекращающийся, как разговоры Эсы с ба-Мари всё о неких воздвигнутых стенах и (как это?) оборонительных укреплениях. Ещё моё домашнее сообщество ощутимо волнуется при каждом надвигающемся гуле самолёта, пронизывающего облака с внезапным, как взрыв, громким "бум-м". "Сверхзвуковой преодолевает барьер!" — обычно отмечает папа, указывая наверх. Хотя над нашей небольшой страной свободно летают только оные Великой Империи народов, все по округе (и соседи в других "норах" с номерами) тоже трясутся от страха: лишь бы не началась война! Война? Настоящая давно остыла. Но бывает, вслушаешься в мысленные мнения, что испытывают от теле- и радионовостей (а также шу-шу-шу по углам) домочадцы, невольно подтвердишь догадки: в мире сейчас крайне неспокойно. И так происходило, собственно, всегда.

     Где-то вместе уже не выступают "битлы", и чудесные песни они теперь пишут явно поодиночке. А из-за незримой, но самой настоящей идейной перегородки между нами и остальными странами (это, между прочим, высказался Брэб) отсюда не разглядеть пульсирующих ритмом и огнями диско-дансингов и не услышать ругательств хулиганящих панков даже целенаправленным принятием антенны, что имеется где-то на нашей крыше. Судя по видимому и слышимому, у нас непременно должна торжествовать правильная скука. Жуткая скучища, дальше некуда! Бравурность парадов и речей, народные демонстрации на площадях и площадные же демонстрации силы. А в придачу, постоянные напоминания о том, сколько лет мы живём без войны, исключительно благодаря политике партии и правительства.

     "Однако, не давая покоя юго-восточным границам, далеко отсюда мечутся многочисленные китайцы, суматошно бросаясь на колючую проволоку, сквозь которую пропущен электрический ток, и утопая при этом по колено в водах рисовых полей". Или примерно такая каша из слухов-догадок, а не фактов совсем, заварилась в бедной головушке нашей бабушки. Но есть и газетная правда, вроде протянутого по южноамериканскому берегу государства Чили, превращённого теперь в концлагерь. Этот кровавый оскал пиночетовской хунты не скоро забудешь! Им были вдрызг размолоты пальцы несчастного Виктора Хары! Кому так уж сильно грозил борец за свободу с гитарой? Из-за этого ба-Мари попросту не может спать! И я, кстати, тоже.

     Не оттого ли, наверно, нервозная Эса всё рассказывает Брэбу, как ночами напролёт ей снятся немцы второй мировой, да, кажется, заодно и первой! А неуёмная бабка продолжает убеждать всех в округе, что до того, как blessed Америка нанесёт первый ракетный удар, нужно будет смести с полок магазина через дорогу: свечи, спички, консервы, соль, крупу и мыло. Что, впрочем, не раз совершалось жителями квартала при непременном содействии бабки и вести о том, что холодная война двух классово враждебных миров (багряного от революций и всего остального) чуток нагрелась. А мне думалось: «Вдруг та Америка тоже боится и ожидает ракетных ударов от нас?"

     Моя бабуля - сама, как война! Мечтаю наградить её, неугомонную - хвостатым прозвищем. Если не придумаю чего-нибудь, поручу будущему братцу. Он скоро появится у нас в "норе". Не сказав, откуда точно возьмётся мой брат, Брэб с Эсой предложили выбрать ему имя: Макс, например, в память о дедушке по маминой линии, или Пол, в честь преображённого апостола. Я тут же объединила оба, и получилось у меня… Мунк! Остальные в семействе не сразу согласились назвать в н о в ь      п р и б ы в а ю щ е г о таким необычайным именем. "Но мама всё равно съездит за ним в роддом!" — доложился отец. И, правда, кто ж хотел наследника?! Даже, если звать его теперь будут: Мунк.

     Пока стены как бы рокочут, не могу спать возле розетки. Сначала в голове "тс-тс", снова звенит долгий гул, и приходящая тишина сменяет его лишь муторным сном. Вечером уходит к себе домой ба-Мари, объясняет: кормить дорогого супруга. Возвращается с работы Брэб. Мы садимся ужинать отваренной со шкурками картошкой, это называется "в мундирах". Папа показывает, как снимать с картофелин коричневатые одёжки по частям, затем класть на горячий верх кусочек маслица, чтобы оно таяло и растекалось жёлтенькими струйками. Вообще-то, я не люблю коровье масло с запахом, похожим на испортившийся молочный, но в сочетании с картошкой получается вкусно, когда подсолишь. Так, зимними картофельными вечерами мы ждём из роддома маму с маленьким Мунком, укрывшись в "норе", словно в коробке, обитой внутри серой ватой. "Старый декабрь бывает бесснежный, безрадостный…" — говорит мне унылый папуля и прибавляет: "бессмысленный".

     Там, где деревья основательными чёрными чертами протянуты вверх от земли… Из-за широких просветов меж ними большой парк, куда через день ходим гулять мы с бабулей, кажется светлым и без снега. Оттуда не слышно страшных для меня автомобильных сирен. Я нахожу их "красно-зелёные" ау-у! — злобными, горькими звуками. Папа не верит сравнениям, высказывая ба-Мари за то, что она так рано учит меня читать и читает мне сама, а ещё рассказывает «бабьи истории, которые портят ребёнка». Мол, много буду придумывать потом, не очень отличая выдумки от правды. Вот уже потихонечку начинаю.

     …Словно тёмные цветы пространства распускаются под сознанием, мне снятся диковинные разноцветные змеи, рисованные, как в мультфильме про мангуста Рики-Тики-Тави. Это мой любимый смелый зверь! Хочу быть на него похожим, я тоже знаю чувства змей, что хотят убивать и властвовать, властвовать и убивать. Странные, надо сказать, это страсти. Мои впечатления давно несут следы чьего-то присутствия, всё в моей голове будто истыкано чужими пальцами. Что, впрочем, не придаёт ясности тому, откуда всех нас сбросили, отделивши от белого света творения. Оттуда, собственно, и я взялась. В ответ есть лишь одно понятие: эксперимент.

     Так, дни здесь бывают, словно бы опустевшие, в которых не мыслишь и почти не существуешь, а видишься себе перепутанным с прошлым и перепуганным им же до чёртиков, в смысле, до нарисованных змей. Однако лучше пытаться заглядывать внутрь себя, чем всё время пялиться из окон, как моя бабка или повально соседки вокруг. А если смотреть на мир только из кухонного окошка, можно быстро стать пустоголовой дурой, как девчонки со двора и мамины подруги, что заходят иногда сравнить меня со своими сопливыми и слюнявыми "кукольными" детьми. Может, наконец, я — как все или, по-прежнему, никак? Никогда не буду такой, как они, вечно скучающие, смотрящие на жизнь других людей со стороны и этим обсуждением живущие.

     Пока в ожидании мамы и Мунка я сижу дома, то ничуть не скучаю. Вообще, не представляю, что такое: скучать? Однако Брэб решает занять моё время и воображение шахматами и с выражением: "Учить чему-то надо сызмальства!" — достаёт из шкафа раскладную доску в клеточки и прелюбопытные до вкусности (захотелось надкусить те фигурки!), начиная представлять их почему-то не с коронованного короля.

     — Вот ферзь… — папа показывает увенчанного чем-то маленького человечка.

     Ферзь! Сердечку стало сладко. Название фигурки королевы напомнило другое слово, выплывшее на ином языке — именем. По этому поводу в сердце растёкся укол. Любимого из жизни прошлой звали так похоже… Похоже на вкус земляники в шампанском! Откуда я это знаю? Особенно про шампанское.

     — Нет, не хочу учиться шахматам! — перечу Брэбу.

     — Как так? — удивляется тот.

     — Я не пойму, и это не моё.

     — Тогда, может, шашки — круглые, весёлые, простые…

     — Ну-у, давай!

     Так, до сих пор поигрываем в "круглые, весёлые" шашки, иногда и я выигрываю. Никогда не увлекаясь всерьёз игрой, с удовольствием думаю о том, вспомнившемся, благодаря не воплотившимся шахматам, слове-загадке с толкованием ферзя.

     …— Конечно, тебе проще ручку радиолы покрутить! — замечает Брэб, указывая на мой, к месту и не к месту, всё ж отсутствующий вид.

     Да и чувствую я себя так постоянно. Бывает ли это с неумелыми попытками завязывания бантика на макушке, или, когда сонно ковыряюсь в мясной начинке, погружённой в тушёную картофелину по неповторимому рецепту ба-Мари. Или в первый раз я сама начала чистить зубы, отвлеклась на тени позади себя и едва не поперхнулась, проглотив "не в то горло" мятную от пасты воду. А меня словно здесь нет! Я продолжаю странствовать в туманно-льдистых зеркалах, разглядываю там свои зазеленевшие глаза. Требую у бабки новые сказочки про обаятельную хитрую лису, это — чтоб попеременно было с кручением настройки радиолы, эдакого, как говорит папа, гибрида радио с проигрывателем. Я же теперь в поисках музыки, похожей на явившееся в мыслях небесное действо.

     Ещё непременно думаю о пушистых котиках и мелких мышках. Не могу пока определиться, кого из них люблю больше, и кем из них чувствую себя я? Как мышка — предпочту благоустроенную норку и в ней уютнейшее уединение. Как котик — могу всё-таки выбрать общение, но непременно хорошее, и отношение к окружающим: терпеливое и с пониманием. А они подобное в ответ не предложат, увы! Потому вместо шахмат я учусь наблюдать за перемещениями детворы по двору. Специально так и выжидаю, чтоб затем выйти туда погулять под дождём, будучи единственной из всех, кто любит просто бродить сам по себе и предпочитает, чтобы остальные в это время там отсутствовали. Ну, раз не предвидится в будущем хорошего общения.   

 

Глава 5-я: "Из чего сделаны вредные девочки?"

"Дети-индиго кажутся необщительными, пока не попадут в общество себе подобных.
— Интересно, где им взять 'общество себе подобных' в детстве? Какое есть рядом. Иной раз и во взрослой жизни выбрать не из чего!"


     В день празднования во всём мире Рождества на свет явился братец Мунк. Впрочем, ничего завидного в том нет, чтобы без собственного выбора появляться на этом свете, пускай рождение и происходит в Рождество. А почему о главном среди прочих празднике мне ничего не сказали, даже по телевизору? — Потому что здесь все собираются бурно отметить Новый год! Как раз к тому, не очень трезвому началу года вернулась домой похудевшая мама с моим братцем в пелёнках. Я сразу высмотрела его серенькие прядки-завитушки.

     — Такой маленький, а уже с волосиками! — умилился Брэб.

     Ну, раз так, я обратилась к огромнейшей коробке конфет-ассорти в честь новорождённого, что принесли ба-Мари с дедом Демаром. Конфетная коробка пахнет "чётко". Словечко зацепилось от старших ребят со двора. Красненькая крышка с нарисованным букетиком колосков лаково, точнее, лакомо поблёскивает. Ах, наполненные зёрнышками колоски! Когда их нахожу в каком-либо виде, тут же принимаюсь рассматривать, это меня чрезвычайно заманивает. Выискиваю колоски повсюду, они намного лучше, чем конфеты, хоть те и дефицитнейшие ассорти. На этикетке бутылки (я выспросила название бесцветного содержимого: "Водка пшеничная") желтеет целое поле из колосков. "Там, в золотых хлебах васильки растут синие!" — с запомнившейся от бабушки фразой я ткнула пальцем в неплохую картинку и отчаянно потеребила за рукав деда Демара. Бутылочка принадлежит ему. Тот кивнул головой: "Угу-у…" и, торжествующе провозгласив: "За всё доброе и хорошее!" — сделал здоровенный глык оттуда. Фу, как противно от него будет пахнуть, бр-р!

     Папа тоже любит колоски. Заготовив с осени ржаной запас, жарит их, усатых, на сковороде, получается зернистость, приятно отдающая хлебом. Сам хлебушек я обожаю отдельно от картошки или салата, но в суп покрошить можно, а ещё: отрывая кусочки, комкать и складывать сытные катышки в кармашек. С хлебом Брэб часто готовит "мурцовку" — вкуснейшую похлёбку с луком на воде. Он разминает в миске пышный серый мякиш и…

     — На флоте мы вместо водички водку добавляли! — нашёптывает папа маме.

     Мама удивляется искренне:

     — Где вы брали водку на подводной лодке?

     — Дык ухитрялись, наверное.

     Я всё слышу и потому не премину прокомментировать:

     — Водку пьёт дед, а ты её не пей, она — невкусная!

     Тогда родители переглядываются и протягивают мою порцию жареных колосков:

     — На, тереби! Отщипывай по зёрнышку и не уколись усами, Мыша Тринадцатый!

     Ага, всё-таки, мышь, верней, мыша! Это означает: страшный непоседа, особенно, если бедовый тринадцатый, что так и норовит везде влезть. В гостях у бабкиной соседки (к ней пошли, конечно, мы с ба-Мари) я узрела вазу с колосками, но не привычными, косичкой, а в раскидистых веточках, где каждое зёрнышко обкручено цветной фольгой: серебристой, как на бутылках с молоком, золочёной, как бумажки с тех самых конфет-ассорти, зелёной, малиновой и полосатой! И где только такие нашли? Уж знаю толк в фольге, сколько изрезала пальцев, спешно, пока не застукали, снимая с молочной и кефирной тары в холодильнике негнущиеся круги с острейшими краями, чтобы позже добавить в песочный "секрет". Но ими точно колоски не обернёшь. Я поразилась умению некоторых заниматься украшательством и потребовала… отдать вазу мне. Вазу-то нет, а овсинки в разноцветной фольге я получила вместе со строгими нотациями от бабки, которая моей выходкой оказалась не слишком довольна.

     — Опять у чужих людей выманила. Ну, и зачем оно тебе? — заодно удивилась и мама.

     — Надо. Будет моим сокровищем! — я занялась обдиранием зёрнышек со стебельков и разворачиванием фольги. Это, чтобы узнать, что там внутри и составляет суть.

     Наблюдавший за мной Брэб заметил:

     — А может, станем водить тебя в сад?

     — Который раз в году цветёт, как в песне?

     — Ну, ты даёшь, Габи, — засмеялась Эса, — в детский сад!

     — Лучше в тот, что цветёт. Так вам проще будет.

     Да, действительно никакого детсада, только нянчиться у ба-Мари! Та до сих пор обожает рассказывать соседкам о матери Брэба, Бируте, что пыталась присматривать за мной в пелёночном и ползунковом детстве, но спасовала перед моими капризами. "Ди, баба Би!" — орала я беспрерывно, пока Брэб не отослал перепуганную мамашу обратно в дальнюю деревню. Вот мной и занялась бабушка Мари. Ей даже пришлось оставить работу (в прокуратуре, что ли?) и с грехом пополам начать заботиться о навязанной и оттого не слишком любимой, хм, внучке. Не потому ли иногда она позволяла мне топиться в ванне, после с глаз долой выпроваживая болтаться во дворике вместе с котами или выгуливая с собой на пару по магазинам и парку, а также наспех стряпая для меня по утрам гадкую манную кашу и ту, гречневую, чем я однажды благополучно подавилась.

     Преимущественно, конечно, бабуля прикармливает меня народными сказками про хитрых лис, что ушло объегорят всех в округе, притом оправдываясь, на чём свет стоит, что так всё получилось. Думаю, для самой ба-Мари это что-то да значит. Но всё же: никакого сада, кроме того перед домом, с яблоньками через акации. И ничьих лишних детей мне в компанию. Если, конечно, я добровольно не пожелаю играть с теми, кто постоянно обитает во дворе. Им, может, и хотелось общаться со мной раньше, а мне так — нет, ни за что, никогда! Наверное, я не вполне понимаю девчонок и их излюбленные занятия, состоящие из криков и мерзейших нелепиц вслух, безостановочного бега наперегонки, кривляний, визга, соплей напоказ и жадности до оглупления во всём, что касается конфет.

     Эти маленькие тётки везде ищут конфеты! Ну, или сахар кусочками. Даже в моей игрушечной сумке медсестры. Иногда ведь и мне припрёт с кем-нибудь поиграть (редчайший случай!), но чаще изобразить, что играю, и тогда я прошу маму перекинуть мне через плечо длиннющую шлейку коленкоровой сумочки с красным крестом. Авось наладим игру в "больничку", или, что маловероятно, я сама предложу что-то новое, собираясь к радости бабули: влиться в коллектив. Однако девчонок опять интересуют лишь сладости.

     — Вдруг их там полно? — пробует заглянуть в мою сумку рослая Эра по прозвищу: Кирпичка.

     Стоящая рядом Плакса Минка тоже кивает, неизвестно чего обнадёженная. Да-а, если таким конфет давать побольше — дружба, несомненно, будет. Но мне не это нужно. Лучше я снова стану за своими сверстницами наблюдать. "Секретики", поди, первой не я придумала. Единственная от них красивая вещь. Когда выискиваешь самое крупное из битых стёкол: жёлтое, зелёное или прозрачное, благо из-под пива и напитков бутылки валяются повсюду. Потом старательно готовишь под очищенное стёклышко "секрет": берёшь розовенькую маргаритку или распушившийся одуванчик, укладываешь стебельки и листья, а также всё миленькое и блестящее, что найдётся во дворе и дома, вроде моих разодранных на части овсинок. Дальше закапываешь в песочек осколком наверх, внутри получается дивная картинка, красивая, словно сокровище! А уж его, налюбовавшись вдоволь, далее песком и следует прикрыть. 

     Как заумно выразилась восхищённая моим художеством мама: "Это — как застывающее на мгновение изображение из пересыпающихся узоров в похожем на подзорную трубу калейдоскопе". Так что, пусть скорей узнают о моём "секрете", что закопан где-то у подъезда, и страшно по привычке обзавидуются! К сожалению, проделывать такое можно летом, осенью или хотя бы весной, когда во дворе произрастает много чего, что привычно вмещает в себя обыкновенный "секрет", а никак не сейчас, если вокруг только вымороженный снег и сухая колючая пыль, вздымаемая вихрями-ветрами. Да и родители уже ругают, что я таскаю отовсюду эти стёкла: "Сама порежешься, кого-нибудь поранишь".

     Угу! Припоминаю, что одна из замеченных ныне девчачьих компаний касалась меня ранее, так сказать, краешком. А я всегда сторонилась их… смело. Раз не дружится, нечего городить ерунду, что пальто у меня некрасивое и сапожки старые, хоть так оно и есть. "У самих не лучше! Нашли мне в жизни важности!" — так может ответить ба-Мари. И тут я ей следую, а то эти недоделки нагло дразнятся. Одна, в особенности, что у них вожаком, и за глаза прозывается: идиотка Джин. От соседок по подъезду я слышала, будто многострадальные родители на пять дней в неделю оставляют долговязое чадо в интернате, забирая домой на выходные. Сего хватает, чтобы оно куражилось над младшими: било-пинало, в кого-то плевало и зачем-то пыталось раздеть. Не про меня, конечно, потому что ого-го как могу охладить своим неприязненным видом любые супротив меня действа. Однако дурёхи продолжают шастать за своей командиршей хвостом. А вместе с такою сбившаяся стайка натворит сомнительного. Хотя я вовсе не рассчитывала увидеть нечто, что пришлось бы спешно упрятывать за память, как зря выхваченное из бытия посторонних людей впечатление.

     Джинка — точно то самое, как о ней во дворе говорят. Иначе, зачем заставлять Плаксу Минку показывать, что у неё под колготами и трусиками? Какой ужас! Это же стыдно! Тем более сейчас так холодно. Я, разумеется, и рядом не стояла, но к несчастью, далеко видела. Что-то, открывшееся книзу красным, меня испугало. А других из нынешней компании Джин восхитило. Они радостно запрыгали, в том числе и дылда Эра, и стали требовать у Минки посмотреть ещё, как будто у самих ничего схожего нету. Я же, побыв некоторое время в замешательстве, принялась обдумывать, что за такое сотворить  с "подружками", решив пока насобирать побольше битых стёклышек, для "секретиков" как бы.

     …Осторожно (только б не порезать пальцы!), держу неровные, словно грушевый мармелад, и переливающиеся воспоминаниями о листве лета стеклянные куски. Они похожи на горемычные останки новогодней ёлки, когда её осыпавшиеся иглы вместе с расколовшимися от праздничной суеты шарами представляют лишь для меня ценный мусор, годный, правда, для создания разве что подснежных "секретов".

     — Эй, Джинда-жмында! — я высовываюсь из-за ощетиненного зимней жёсткостью куста. — У меня есть для тебя конфетки! Иди скорей сюда!

     На это "жмында" ломанулась прямо в куст, и я немедля зашвырнула в неё всю тщательно подобранную россыпь! Почти прицельно. Крики слышались, даже когда я, хитро улизнув, оказалась дома. От проделанного стало приятно. Изнутри поднялся шумный смех. Отчаянно возрадовалось ...самолюбие? Я кому-то отомстила в первый раз! Не за себя, впрочем, да и дура Минка, наверное, того не стоила. Надо же было вытворять подобное и не сопротивляться! Фу! А мне сильнее нужно было выдать этой "джидине". Как часто восклицает наш папуля: "По морде сволочи, по морде!" Конечно, Эсе с Брэбом и в придачу ба-Мари не упустили момента доложиться о моём стекольном нападении.

     — Как тебе не совестно?! У девочки на лице столько порезов! Видно, не скоро теперь заживут. А ну, становись в угол носом, часа эдак на два! — грозно надвинулась на меня мама.

     "Ничего себе, нашлась девочка! Ха! Может, то, что у самой Джинки в трусах и делает её такой-сякою, а вообще… Ничуть мне не стыдно!" — размышляю я, отбывая наказание в углу прихожей.

     — Вообще, у неё и на голове кровь была! — никак не унимается мамуля.

     — Кровь? — пробурчала я из своего угла. — Что ж, терпеть не могу это дурацкое красное…

     А была б много старше, к примеру, как мама, так и добавила бы: «…из всяких красных и абсолютно не прекрасных мест».



Глава 6-я: "Mouse domesticus"

"У детей-индиго невероятно развито образное мышление. Значит, они приходят в мир с определёнными намерениями, раз отчётливо проявляют оригинальность талантов чуть ли не с момента рождения".


     Ходить во двор мне расхотелось совершенно. Никаких больше липких снежков по чужим спинам, катаемых гурьбой кривоватых снеговиков перед домом и головокружительных с горки санок в остаток зимы. Родители мне запретили? Нет, я сама себе запретила дальше пробовать общаться с детьми со двора. Пускай они там дружат и играют без меня: подбирая брошенных котят, чтобы выхаживать их чашками молока да на тряпичных постельках. Пускай воздвигают песочные усыпальницы посреди песочницы для мёртвых голубей, приговаривая при этом: "Нужно, чтобы всё было, как у людей!" Или ходят гуськом искать блестящие (а словами Брэба: всего лишь поблёскивающие слюдяным вкраплением) гранитные камни, попутно рассказывая друг другу страшные истории про Чёрную руку Чёрного человека из Чёрного-пречёрного города. Эти небольшие приключения так ко мне и не приблизились, но девчонки со двора больше не дразнятся. Может, в самом деле, они не такие плохие? Глупые просто. Надеюсь, никого уже не заставят показывать, что у тех в трусиках. А дел у меня и дома полно.

     В "норе" постоянно остаются Эса с Мунком. Правда, если я надоедаю даже им, ба-Мари грозится взять меня на свою "унизительную и зряшную" подработку в соседней школе. Бабуля говорит, что она там драит. Папа рассказывал как-то, что на корабле, где он  р а б о т а л, тоже много чего драили. Или задраивали? Не поймёшь их прямо! А от непонятного стоит иной раз отвлечься. Вот из маминой сумки, куда я часто влезаю без спросу, всегда замечательный запах. Так пахнут растения, все вместе взятые, или…

     — Духи! — поясняет Эса.

     — Нет! Это твои бумаги, их запах…

     — Да-да, бумаженции, что я брала домой с работы, пропитались моими духами.

     — А что такое "твоя работа"?

     — Это там, где работают. Когда в полный день, а иногда, как я — на полставки. Отстань, Габи! Мне нужно кормить Мунка.

     Так всегда, каждый раз одинаково. Отстань да отстань! И всем нужно кого-то кормить. Нет, объяснить бы: что к чему, и, главное, чтоб я поняла. Люблю объяснения в подробностях, ведь у меня за глазами есть живое и непостоянное пространство. Оно хочет наполняться и обновляться, а проявляется под закрытыми веками колкими звёздочками-точками, их видишь — когда трёшь ладошкою поверх уставших глазок. Под ночь или на утро во мне оживают собственные звёзды. Без Солнышка, которого хватает и на улице. Даже зимою его для меня слишком много.  Не знаю, как от него прятаться и куда подеваться, особенно летом? Первый же, по-настоящему, знак себя я нечаянно обнаружила наклеенным вверху дверцы холодильника.

     — Что это? Острая, синяя (и знала бы слово, точно бы сказала: четырёхсторонняя) снежинка?

     И тогда папуля мне ответил:

     — Это эмблема производителя холодильников, обозначающая ориентир по сторонам света в форме ромба.

     — Не может быть!

     …Тонкая снежная линия по оконечности окна. Снежинки еле различимы, слишком нежные и собираются растаять.

     — А-а-а! Мышь оставила "визитки" на подоконнике!

     — И погрызла хлебцы.

     Мамины с бабушкой вопли отвратили меня от чересчур внимательного рассматривания снежинок, а то я принялась было, с помощью папиной лупы, искать там нечто ромбовидное в сочетаниях их замерших углов, штрихов и стрелок.

     — А-а! К нам приходила мышь! Мышара здоровенная! Всё, нужно в срочности заказывать её погибель Брэбу! — ба-Мари быстренько смела с подоконника микроскопические экскременты, окончательно на сегодня нарушив мои разглядывания.

     Вечером отец начал готовить акцию по вылавливанию отъевшейся хлебцами большой мыши. Чуя запах из кухни, я гадаю: что меня так будоражит? Ну, не от жареного же мяса, которое приберёг папа и не дал попробовать мне, хотя приманивая, вкусно оно пахнет.

     — Только на это проволочное устройство попадётся кухонный вредитель! — Брэб гордо продемонстрировал прямоугольную деревянную колодку, куда был прикреплён прихлопывающий механизм.

     — Бедный вредитель! Что может от него остаться? — вздрогнула я.

     — В случае попадания внутрь — серые ошмётки.

     Печально! Вокруг всё так печально. И я-то не одних котиков с мышками жалею. Бывает жалостливо-жалко маму: она, словно где-то далеко, всегда грустит. Как перед последним путешествием за самое неведомое из морей! И папу тоже жаль, когда тот не старается вернуться домой пораньше с работы или из командировки, а где-то бесшабашно пропадает. Волнуясь и ужасно из-за этого переживая, ба-Мари передаёт мне свою мнительность и склонность к опасениям. Ох, мои домашние! Они живут рядом, порождая в моей крови настоящие молнии: и стрельчатые, и шаровые, что медленно, но верно воспламеняют меня. Как бы невзначай, я стремлюсь что-либо сказать и сделать, а получается наперекор. Я ненамеренно не попадаю в движения домочадцев: вперёд, друг к другу. Но если быть честным, то друг от друга они движутся… назад.

     Всего-то, я хотела посмотреть на снег за оконными рамами, а мне предложили узнать и увидеть, как ловится мышь. А для меня это не просто зверушка мелкая, неважно, мыша или мыш, всё равно: мышатка, мышуня, мышенька! И вовсе не какая-то мышара, а миленькое, мягонькое и, скорее всего: не одинокое существо, которому не очень хочется попадаться на жареное мясо с салом в мышеловке, потому что где-то там его ждёт голодная семья. Однако папуля чрезвычайно обеспокоился нежеланием кухонного вредителя по доброй воле быть прихлопнутым пружинным механизмом. И вот однажды, оба родителя и ба-Мари с Демаром вторглись все одновременно в крохотную кухню со щётками, метёлками и тряпкой на швабре. Мне тоже не хотелось оставаться в стороне и темноте, папа всюду выключает свет: "Экономим, экономим, а то много нагорит!" Но перед моим носом дверь как раз и закрыли. Так интересно же! И страшновато. Они что, в самом деле, как папа сказал: собираются грохнуть несчастного мыша? А ещё позади меня коварно всходит ночь. Это братцу хорошо, спит он в своей кроватке и ни черта не боится.

     Я нервничаю в комнатной темени, наблюдая через стекло кухонной двери чуть ли не хаотическое действо, где мелькают руки-ноги, за буфетом веником скребут. Крики, ругань! Кто-то кому-то врезал локтем в глаз или нарочно ткнул под рёбра ручкой швабры, обозвав при этом косоруким недотёпой. Оттоптали себе ноги незадачливые ловцы серой мелочи. Вчетвером на нашей кухне, ну, никак не развернуться. Наконец, Брэб победно поднял за хвост и, приблизившись к двери, показал мне что-то небольшое, совсем как коробочек. Пушистый кусочек меха на шнурке, трогательно кругленькие ушки, треугольная мордочка!

     После, ночью мне снились люди, тысячами гибнущие в коричнево-красном кошмаре. Сердце во сне наполнила противная смола, перекатывавшаяся внутри, как время в песочных часах, натекая сверху вниз и вздымаясь отчего-то снизу - вверх. Я никогда ещё не кричала так громко: "Мышка-мышечка, тебя убили ни за что!" Из-за этого теперь я тоже хочу "выключиться", как папин свет.

     Зачем тогда жить вообще? Как можно быть счастливым и довольным, когда где-то могут так свободно убивать живых существ! Впрочем, и не очень живых. Я ведь сама поубивала своих кукол. А может, это заставили сделать чьи-то убийственные или совсем самоубийственные мысли? Итак, хватит с меня буйствующих новостей из телевизора и безумных бабушкиных слухов. Снова надо плотненько влезать в свой мир, селиться в нём и уж оттуда — никуда. Если бы я могла, спрятала бы там всех мышей. Правда, как с ними договориться? Они так пугливы!

     Моим собственным миром движет бурный, как от взрывов или молний, свет. Это издавна бывает у таких, как я, ни за что, ни про что наделённых сильным свечением. Уловить его, правда, можно лишь с помощью хитроумных приборов. Я чувствую электричество, будто живу в нём, и могу скоро примириться со злым гулом-звоном, "тс-тс" от розеток. Конечно, электричество моё — иное. Пытаюсь объясниться насчёт всего с папой, но Брэб разбирается лишь в тех токах, что бегают по проводам, и посмеивается надо мной. А над моим скрытым мирком блистает целый Мир миров! Плывущие вокруг планеты небеса, и счастье, воплощённое не в одних лишь мечтах.

     Знаю, там наверху живёт Боженька. Брэб запретил упоминать Его имя (как это называется?) всуе. Мол, Боженька старенький, вдруг устал и прилёг на диванчик. Не стоит зря Его тревожить. Так-так: о Рождестве заранее не рассказали, Боженьку намеренно не вспоминай! Яйца к празднику Пасхи и то нужно красить втайне, в особенности от соседей по лестничной клетке. А тут ещё отец, решив, что дело сие лучше отложить, забросил подальше нательные крестики, что ба-Мари без его ведома приготовила для нашего с братцем крещения. Бабуля жутко расстроилась и орала благим матом, к слову, поминая абсолютно то же безобразие, что сам Брэб, когда круто злится.

     Что с ними такое творится в их личных пространствах? Неужели никто не сможет понять другого и принять полностью, как есть? А у каждого, между прочим, имеется право быть самостоятельным и ни на кого не похожим, разным! Это высшее из прав и нисходит оно сверху. Конечно, можно им не пользоваться, а можно и наоборот. Например, у мамы есть много стихов, записанных в объёмные тетради. Она говорит, что переписывает полюбившиеся строки из книг и в будущем рекомендует мне делать то же самое, это научит меня ни больше, ни меньше, а жить правильно.

     — В будущем… Я придумаю стихи сама! — гордо отвечаю ей, отчаянно колупая с обложки толстенной тетрадки переводную картинку с красивой тёткой.

     — Тогда оставь в покое мои записи, Габи! Как здесь написано, ты никогда не придумаешь:

"Оживлены божественной игрой,
Там колесницы мчат, лоснятся кони,
Искрятся крылья, жемчуга в короне,
И взгляды острые в толпе живой…"

     — Ну и ладно! Хотя "никогда" — такое слово, что его постоянно повторять нельзя.

     — ???

     Но, всё же, между нами не бывает буйства, как у Брэба с ба-Мари. У них это по любому поводу. Особенно, когда касается меня. Папуля считает, что нужно применять отцовскую власть попеременно с воспитанием, а того и другого должно быть немеряно. Что для меня означает: он снова порождает в нашей бедной "норке" твёрдое, жёсткое и колющее наполнение. Такое, будто сдавливание сердца! Когда движение вперёд, по новой жизни внезапно перестаёт быть интересным, представляется напрасным, и непонятно почему хочется забыться и забыть про всё.
 
     Делаешь что-то не так: как надо — не говорят, всегда ждут чего-то непонятного и даже требуют: "Додумайся сама, почему?" — нельзя болтать ногами под столом, а языком за столом; нельзя слушать разговоры взрослых и наглым образом туда встревать; нельзя рассказывать бабуле, что родители снова повздорили. Также не следует открыто объявлять всяким знакомым, что ба-Мари и Брэб никак не смирятся с наличием друг друга в этом мире, а дед Демар любит поддать лишку и затем основательно пошуметь, однажды даже опрокинул стол к пущему ужасу или восторгу присутствующих.

     "Додумайся!" А я не умею додумываться! Разноцветных мыслей у меня полным-полно, но мне пока рано давать им слова. Я просто думаю и ничего не делаю, кроме игр в пистолетики и наблюдения за всем подряд. Хотя ба-Мари ничуть не возмущается тем, что я, к примеру, блин стащила из десятка ей же испечённых и пытаюсь натянуть его на руку… кукле как перчатку. Мне кожа из блина нравится больше, чем холодноватая и безразличная пластмасса. Ведь блины мягкие и в коричневых точках, как в родинках. Брэб же полагает, что я маюсь страшной дурью, подобно девчонкам со двора или маминым подругам. Не любит он ни тех, ни других, ногами бы пораскидал, как ба-Мари — моих знакомых котиков. Мне что-то думается, бабушка когда-нибудь получит тумака от папы первой. Они бойко набрасываются друг на друга при каждом подходящем для схватки случае. Не понимаю, о чём они спорят, таких слов из жизни предыдущей я не вынесла. Я говорила тогда на другом языке и явно не слышала столько противных ругательств "по матери".

     А сейчас Эса печально вязнет в переписанных стихах. Понемножку подрастает Мунк. Снова перелистаны сезоны, я и не заметила границы между ними, я их самих не заметила словно! Если так долго не ходить гулять во двор, подзабыв про котиков и про "секреты", то и весну с летом пропустишь. А когда они с сухой жарой и пылью в резком ветре, я с удовольствием их пропускаю. И вот за окнами падают одновременно листья и снег. Размыто лишней влагой межсезонье... Всё равно, это моя любимая пора, хоть теперь я только и делаю, что болею простудой, и самолично мне не выходится никуда, пока бабуля не возьмёт с собою в "Детский мир", огромный такой магазин с игрушками да одёжками. Сговорившись заранее, оба родителя предложили мне (кроме роддома) версию появления в доме Мунка и несколькими годами ранее меня: мол, детей для полноты семьи покупают в специальных магазинах. И мне приходится выгадывать моменты удрать от того, кто сопровождает, вглубь отделов со всякой всячиной, чтобы поискать там детей, нормальных, а не как во дворе: агрессивных «конфетных» жадин, залезающих в чужие трусики. А с Мунком мне не позволяют играть в мои игры, он такой медлительный и ещё малыш. Впрочем, чего мне хочется по-настоящему, так это — создавать. Не делать что-либо под чьим-то воздействием, а творить!

     — Начни с рисования, — предлагает папуля, — только слюнявь не цветные карандаши, а простые "химические". А потом покажи язычок нашей бабушке!

     Угу, я и рада стараться, но у меня не получается так, как у самого Брэба в его "моряцком" альбоме. Папа всегда поправляет, надо говорить: матросский или флотский.

     — Как макароны "по-флотски"? — уточняю я, и папа злится.

     Надо полагать, он много фотографировался на флоте, неся службу то на крейсере, то на подводной лодке, ходившим по северным морям. И теперь его флотский альбом полон снимков, на которых Брэб чудно улыбается. Тёмные волосы отца волнисты и вздымаются от ветра, как и строгой красоты морские волны за его спиной. Иногда он одет в полосатую "моряцкую" рубашку-тельняшку, а на голове (опять же "моряцкая"!) – бескозырка с ленточками. Та, весьма кстати, обнаружилась в шкафу, став моей второй любимой после маузера игрушкой или вовсе войдя с ним в комплект. Я быстро оборвала от неё некрепкие ленточки. Морская шапка морем не пахнет, скорее, ароматной шкафной пылью, но, если нахлобучить её на макушку — сильно мечтается о море, таком холодном и пепельно-синем, как папины глаза.

     Хочу быть моряком! Или матросом. Мне не дают покоя неброские виды приморских городов с их грандиозными портами и намечающимися там и сям высокими шпилями на фоне туманов. В конце концов, своим "моряцтвом" я задурила головы всем в доме и продолжаю дурить дальше. Тогда Брэб возмущённо фыркает, пытаясь объяснить разницу между моряками и матросами, а Эса убеждает, что на море служат лишь мужчины, а женщины, т.е. бабы, туда попадают лишь в качестве шлюх. Тут я не понимаю ничего и добавляю:

     — А почему я не могу быть мужчиной? Или как-то стать позже?

     В ответ родители истошно орут:

     — Ты — девочка, Габи, девочка! Иди, рисуй хоть что-нибудь и готовься уже к своей школе.

     Рисовать, как папа, я не умею. Брэб очень искусно, как ни возьми, изобразил на картонных страницах альбома: чаек, волны, подводную лодку и себя в сильно уменьшённом виде под надписью "Моя весёлая жизнь". Так красиво и правдиво нарисовать, пусть и чернильною ручкой, нужно ещё поучиться. А в школу пока рановато. Мне об этом сказали, собственно, в школе, куда по-прежнему бабуля ходит убираться, а меня насильно тащит за собой, мол, чтобы я вольно носилась по тамошним просторным коридорам, а никому не надоедала дома.

     — Хотя ты рослая и серьёзная, управляться с письменными принадлежностями, правда, не умеешь, зато читаешь, молодец! Но в школу берут с семи лет, — поделилась соображениями одна из встреченных учительниц, — так что, можешь годик спокойно лентяйничать.

     Лентяйничать, хм! Мне, вообще-то, некогда. В своих размышлениях я вынужденно противоборствую другим мирам, что изливают на меня кошмары. Со стороны домашних, словно от стен с замурованным в них кабелем, идут сжимающие излучения. Потому и чувствуешь себя болезненно днём и во сне. Тебя растаскивают, тянут, подминают под себя, сминают, мнут! Ты этого никак не хочешь! А кто бы хотел на моём месте: испытывать незримое, но тяжкое давление? На что только не пойдут родители за компанию с бабкой, чтобы тебя переиначить и думая об этом, как минимум, при свете дня! И почему кто-то из них усиленно хочет, чтобы меня совсем на свете не было?

     Интересно, как бывает, когда тебя нет? Ведь где-то же ты остаёшься! Что такое: сейчас быть в себе? И почему я слышу про меня, что иногда оказываюсь не в себе, а мои дни оборачиваются мутными буднями, где я почти себя теряю. Впрочем, даже тогда я вижу всё очень ясно: и глазами, и немного другим взором, идущим как бы из-за глаз! У прочих нет такого.   



Глава 7-я: "В глубине"


     …— Папа, где находится Lietuva? — спрашиваю у Брэба. — Покажи! — протягиваю вместо отсутствующих карты или глобуса надувной мяч с размеченными на нём разным цветом континентами, а где-то отдельными странами. Есть там омываемые океанами: злостно нелюбимые моей бабулей лоскутные Соединённые Штаты, красная Латинская Америка, зелёная Австралия, жёлтая Азия, белая непонятная Антарктида, оранжевая Африка по центру и…

     — Вот она, Европа, синим отмечена! А Прибалтику так и не заметишь, империя багряным закрывает полземли. Хотя, постой, Литва твоя примерно здесь.

     Конечно, сначала Литва — самая, что ни есть, папина. Брэб постоянно рассказывает о своей главной родине, ездит туда в долгие командировки, по поводу которых не прекращает волноваться Эса. Зато оттуда папа привозит необыкновенную вкуснятину: чёрный хлеб громаднейшим овалом, подобного которому, как говорит ба-Мари: "тут не едали", а также нежнейшие сырки в розоватых обёртках (не сравнить со здешним  кислым и разваливающимся творогом) и, наконец — пепси-колу с таким сладко завораживающим вкусом, что пить её хочется и хочется! Всем, кроме бабушки. Она морщится, что "водичка, дескать, пахнет давлеными клопами". Ужас-то какой! Неужели она пробовала давленых клопов? Или нарочно поминает гадость всякую, чтобы папе этим досадить. Не потому ли папуля всё чаще смывается в маленькую страну по соседству?

     Его мать Бируте, разумеется, оттуда. Останется узнать, откуда был другой его родитель, а ещё родня Эсы. Ну, и ба-Мари заодно. Должно быть, также из привлекательных стран, подобных загадочной Литве, что по отцовским рассказам чувствуется мне родной. Там серо-голубое море окаймлено янтарным берегом, а травы шепчутся под ветром, и чайки медленно вздымаются над утренним туманом. Волшебный край дождя, немного околдованный печалью. Откуда я про это знаю? Знаю и всё. Очень хочу туда!

     — Ты, Габи, какая-то не транспортабельная! Пожалуй, дальше этой местности мы тебя пока не увезём! — папуля напомнил о недавней поездке в ближний к нашему Белый город.

     Меня отвозили к дедушке. Нет, не к Демару, а к тому, что читает молитвы и направляет руками к больным тёплый свет. Просто, разочаровавшись в ведьмах-бабушках, родители взялись таскать меня по ведунам-дедушкам. И если бы не дорога в машине, то мой день в соседнем городе, первый раз далеко от "норы", был бы вдобавок приятен, а не только сумрачно уютен от избытка облаков голубиного цвета, таких сизых-сизых. Но из-за этой скачущей езды по ухабам: с запахами железа, бензина, резины, в тряске движения я ослаблялась и будто вываливалась из тела. Меня мутило и, в конце концов, стошнило на кого-то рядом. И всё равно, я обрадовалась первому большому путешествию, хоть старый знахарь едва ли мне помог. Пускай я с лихвой наглоталась испускаемого его руками света, всё-таки, это чужое, что нужно приспособить к своему, ведь…

     Моему сердечку так плохо! Здесь что-то мной всерьёз не переносится. Я продвигаюсь, верней, пробираюсь вперёд по дням, карабкаясь и возрастом, и ростом: неспешно, болезненно и выжидающе. Собиралась же, наоборот: быть весёлой и такой живой, как тот высокий парень в белой рубахе, рыцарь-разбойник-бродяга с развевающимися, словно парус, волосами! Он самозабвенно танцевал, держа серебряный кубок, полный вина, в моих ранних видениях-снах, а позже пролил и вино, и свою кровь. У меня вышло и близко не подобно, но всё ж, будто недобрый кто-то резко закрыл ладонью круглое зеркальце, откуда в день весенний вырывался шариком на потолок солнечный зайчик. Теперь ему остаётся беспомощно биться о зеркало с внешней стороны; случайно отпущенный им на волю, он не смог вернуться обратно и полностью прорваться вверх тоже. Так и я. Заснула однажды и назавтра не проснулась.

     Нет, вечером всё было в порядке. Я даже погуляла во дворе, потом стала напротив нашего кухонного окна и принялась швырять мячик, не тот, "земной шар", а поменьше, стремясь перебросить его через открытую форточку. Квартирка-то на первом этаже, почему бы иногда не хулиганить? Раз, другой... Звенящий бух! о стекло. И, наконец, я попала! Мячик успешно форточку перескочил и угодил с размаху в приоткрытую кастрюльку ба-Мари. Конечно, дома смеялась я одна, поскольку мама с бабушкой оторопели, увидев, что сотворилось с перловым супом, готовившимся на завтрашний обед. Кастрюльную крышку отбросило в прихожую, а серая стекающая масса частью оказалась на очках бабули и очень злой её физиономии! Уже одно это превосходно смогло развеселить возвратившегося с работы Брэба. От стихийно поднявшегося оживления в семействе я внимания не обратила, что все по поводу думают, а утром следующего дня не смогла проснуться.

     Увидела во сне, или явилось видением, не поняла: что это за тёмная стена? Долго поднималась вдоль неё по пыльной лестнице, такой, как внутри нашего дома, правда, совсем не разделяемой пролётами на этажи. Да и поодаль было не видать квартир. Только на самом верху обнаружилась скрытая дверь. Ощущалось, за нею включён мощный свет, он чуть пробивался снизу и по сторонам, а сколько бы я в дверь не ломилась, она мне не открылась. И всё! Ничего, то есть. Побег из откуда-то — в никуда не состоялся. Потому как находилась я всего лишь "между" и едва там не застряла, не сообразив сразу спуститься по лестнице вниз, подальше от двери со спрятанным светом. А явно намеревалась за неё проникнуть, чтобы самой как бы погаснуть для остальных? И, может, оттого задержалась подольше. Не получилось! Не проще ли было при случае сунуть голову в прилично разогретую и радушно распахнутую для противня пирожков духовку? Бабушка-то после вчерашней проделки ещё и подтолкнула бы.
 
     Первое, что смогла почувствовать дальше, было — как больно укололи мой палец! Выяснилось, родители притащили меня, находящуюся в состоянии, скорее бессознательном, чем каком-то другом, в медицинский кабинет, и врачи, видимо, пробовали выкачать из меня кровь. Для необходимых анализов, конечно, но мои крики (ведь я тут же руками и ногами принялась сопротивляться!) взбудоражили мамаш с детьми, ожидавших очереди в коридоре поликлиники. А раз я оказалась всё-таки в себе, ожившая, пусть и не совсем довольная, нас поспешили отпустить домой с обещанием опять заявиться со мной на приём.

     Потом, само собой, Брэб, Эса и ба-Мари с должным смаком обсудили соседей, коллег и приятелей: у кого это могли оказаться столь мрачные взгляды и пожелания? Меня, без сомнения, кто-то сглазил! Основательно! Почти прибив не одиночным мысленным ударом. За что спрашивается? В самом деле, не за вывернутый же суп. И будто бы нашлись какие-то соседки по дому, на которых пришлось подумать за неимением иных кандидатур: из-за их жгучих глаз и длинных тёмных волос. Да, таких проблем раньше наше "норное" семейство не решало. А теперь мне придётся обходить стороной вполне знакомых тёток с якобы недобрыми намерениями. Трудно это принять.

     — Бойся их чёрных глаз, бойся их самих! — нашёптывает ба-Мари.

     — Но у деда Демара тоже глаза чёрные, да и у Мунка не светлые! — протестую я.

     — Это другое, моя дорогая.

     Да, чуждые взгляды стреляют болезнью, из самой своей глубины! Они могут наносить увечья и раны свету внутри и снаружи тебя. Понадобится прикрываться, увёртываться от летящих в меня "взглядов-копий", "взглядов-стрел". Градом мысленных пуль, напоминающих отчего-то кровавого цвета штрихи, они будут пытаться меня искорёжить на дыры, но я не сдамся! Пускай мир хоть переполнится враждебными взглядами и кромсающими сердце больными языками.

     — Не доверяй никому! Ни за что и никогда. Смотри на мир сквозь прицел! Борись против  н и х — их же оружием! – серьёзно наставляет меня Брэб.

     — А что это значит? Как я могу бороться, если оружие-то у них! Или нужно его отбирать? И что такое: прицел?

     — Ну, Мыша Тринадцатый, отбирать ты только игрушки у брата умеешь. Тут важно быть хитрым. Повсюду могут быть враги. У тебя будет много врагов. Придётся учиться в них целиться уже теперь.

     Не очень-то я понимаю об оружии и о врагах. Иногда слышу от родителей и их знакомых о ещё более невнятном и без должных разъяснений. Что может, впрочем, приоткрыться как-нибудь потом. Однажды из прихожей, где с кем-то увлечённо беседовала Эса, послышались слова: "Нострадамус! Нострадамус предсказывал крах!" Я сразу же выкрикнула:

     — Мама, ты говоришь про того, кто настрадался?

     И услышала в ответ:

     — Наверное, да. Немудрено, с таким-то именем.

     — Ладно, а кто такой тогда "крах"?

     — Иди, играйся с пистолетиками, Габи! Папа, вроде, тебе про прицелы рассказывал.

     Как всегда! Всё равно, узнаю позже и о Нострадамусе, который "настрадался", и о предсказанном им крахе тоже. А следующим разом мамуля обсуждала "свистунца", что живёт за шкафом в её конструкторском бюро.

     — А что он, вообще, делает? — спрашиваю я.

     — Свистит, постукивает и скребёт! Мешает сосредоточиться нашим инженерам. И никто не знает, что это такое. Разумеется, не мыши! Иначе кто-то бы попался на хлебец в четыре мышеловки по углам.

     Да уж, именно столько мышеловок нужно на одну предполагаемую мышь! Даже, если это впрямь какой-то "свистунец", он, по крайней мере, инженеров не пугает, не то, что моё знакомое чудище из каморки. Что-то его давно видно не было. "Тьфу-тьфу, — как говорит бабуля, — чтобы не накликать". А-а, кажется, оно думает, будто мне хватило недавнего сна с обмороком! Или как заверяла одна дамочка из докторов: "Случилась кратковременная кома"? Нет, о том лучше не надо. Ну-ка, скорей припомнить что-нибудь весёлое!

     Перед тем, как метнуть мячик в бабкину кастрюльку, я уселась на скамейке у подъезда, откинувшись назад, как папа, и так же широко расставив ноги. Кстати, он меня почему-то всегда за такое ругает, если заметит. Я про это подумала, и вдруг из-под скамейки меж моих раскинутых ног ринулась… мышь! Самая настоящая, серенькая, как кусочек сельди на хлебце, под цвет одного из любимых карандашей. Я рот разинула, а мыша исчезла под ближайшим кустиком напротив. Мигом же, из-за моей скамейки вылезла пятнистая кошка, устремившись вслед за мышкой. И опять через мгновение, но со стороны за обеими побежала лохматая, средних размеров, собака. Куролесь какая-то! Не поверят! Сделалось необычайно весело, в таком настрое я и разгромила бабкин супчик.

    Чудно! Куча тайн. "Я однажды заснула и едва проснулась!" — расскажу когда-нибудь своим друзьям. Ведь они у меня когда-нибудь будут, невзирая на предполагаемых в будущем врагов. Друзья, не друзья, какая, впрочем, разница! В глубине все люди одинаковые. И те, кто может сглазить, и те, кого сглазили: одинаковы по самой своей сути.          



Глава 8-я: "Хорошо, когда есть Время!"

"В порядке вещей индиго ставят духовное родство выше кровного".


     — Габи, ну-ка, быстренько убрала ручки из-под одеяла! Что это ты собираешься делать?

     — Я изучаю, что у меня там есть.

     — Ах, изучаешь! — обескураженная Эса схватилась своими руками за мои, вытянув их из секретного "пододеялья" и положив наверх, чинно.

     — Так вот! Со временем изучишь.

     — А почему для этого нужно время, и ты сама всё не расскажешь?

     — Я сказала: со временем, значит, со временем.

     Ладно, тогда пускай мои руки будут искать что-либо по времени... сейчас.

     — Габи, я раз сказала и больше повторять не буду — а ну, вынуть шаловливые ручонки!!!

     …— И что это она повадилась всё бегать в ванную? — оборачиваясь за мной, удивляется ба-Мари.

     А я пробую на каждый ноготок накапать воды из-под крана, чтобы полюбоваться  блеском поверх розового.

     — Габи, зачем ты мочишь рученьки? — укоризненно спрашивает мама.

     — Ага! Она делает это, чтоб ногти блестели. Наверно, увидела, как ты свои красишь! — сердито взглянула на Эсу бабушка.

     — Да, я тоже хочу покрасить! — начала было я.

     — Со временем и у тебя появится лак для ногтей, но точно не теперь! — мама по-прежнему несговорчива.

     Значит, всё дело во Времени! Ну, ладно, убедили, что мне не следует и в том, и в этом торопиться. Тем более я могу явственно представить ощущение того, как бесстрастно-зеленоватая временная лента трепещет у меня в руках, действительно захваченная вовремя. Если можно выразиться таким образом. Так что, времечко должно быть всегда на моей стороне. А каверзу родительнице или прародительнице я всё равно не премину подкинуть.

     — Ну, тогда научите меня перед школой писать буквы.

     Уже Эса принялась просительно посматривать на ба-Мари. А хитрая бабулька ни гу-гу, даже и не замечает будто!

     …— В какой руке ты держишь карандаш?

     — А что?

     — А то что, когда ты была поменьше, малюя в моих блокнотах, держала всё правильно. Почему сейчас взяла левой?

     Вообще, мне было удобней: пробовать писать не правой. Но буквы, что легко читаются, изобразить отнюдь нелегко. Не понимаю, получается ужасная мазня, кружки вертлявые...

     — И не в ту сторону! — заметила мама, когда я успела извести на мусор две новенькие тонкие тетрадки, предусмотрительно подсунутые бабушкой вместо рабочих маминых блокнотов.

     — Зато Габи умеет читать вслух и глазами, как я учил! — неожиданно подбодрил меня папа.

     Да, глазами несравненно лучше! Брэб давно показал, как нужно видеть всю страницу целиком, неважно, в больших она или малых буквах. Понимается написанное, конечно, частями. Но чтение, заманивая, утаскивает за собой: заставляя вноситься в новое пространство, летать высоко и далеко! Читать сначала подряд попавшееся, потому что с удовольствием читаешь, постигнув это сам.

     А ба-Мари рассказывает и почитывает мне сказки на каком-то другом языке, немножко не тем, как здесь обычно говорят (а более робком, что ли?) и задумчиво растекающимся акварельными словами… откровенно бесящими Эсу. Она жутко не любит вполне такой милый язык, которым написаны бабкины сказки в моих первых книжках. Я чувствую, как мама тайно помышляет о совершенно новой жизни и свободных высказываниях иными словами, но боится даже себе признаться в этом. В свою очередь, бабушка отчасти пользуется в обиходе наречием из сказок, однако считает его для себя родным. Тогда не представляю, что будет раздражать маму больше: мнение ба-Мари или то, что вдобавок Брэб захотел научить меня живописному и сладкому языку своих предков и для начала показал вид буковок, что называется латинскими, искренне заодно сожалея о том, что…
 
     Все повсюду разговаривают не так, как предполагалось бы по определению, а на языке, предоставленном (переданном? навязанном?) ближним по соседству, очень многочисленным народом. Он самый (а это можно сказать и о народе, и о языке) считается основным для живущих на огромной территории. Та же состоит из многих, силою объединённых стран. Такое обстоятельство даёт простор для мыслей и заодно наводит на вопросы. Только бы не вышла с этим путаница полная! Кажется, подобное уже происходило со мной. Никто и никогда, наверное, не выбирал язык, коим бывают озвучены первые в жизни слова, а тут немножко удалось. Будто я выжидала, что мне сказать, чтобы вышло не так, как у других: папа, мама, баба… Всё из-за того, что родители и ба-Мари продолжают выяснять отношения столь часто и такими неприятными словами! А тут я подобрала момент, когда упёртая мама доказывала упрямому папе преимущество в жизни "основного языка", на котором тут все говорят. Папуля же самозабвенно защищал родное, приводя пример касательно того, как интересны слова на языке его маленькой, но потрясающей родины:

     — Ну, ты вслушайся хорошенько: siaure, siaure... Так мягко звучит!

     Мамуля вслушиваться совершенно не хотела! Или просто не желала изучать другие языки? Зато я с удовольствием повторила за папой: siaure, siaure. Ведь можно до бесконечности пробовать ощутить мягкость данного слова и одновременно его протяжённость! Снова и снова. Надо было видеть, как папа с мамой изумлённо на меня воззрились. У них самих слова пропали!

     Вот мысли, чьи бы то ни были, не звучат на определённом языке, а уже рождаются картинами: долгими ли, краткими, цветными, без расцветки, что моментально появляются внутри сознания или за ним. Ну, как у кого получается. Лично я полагаю, что английский, на котором ещё недавно подпевали друг другу "Битлз", даёт прекрасные картинки для воображения. Правда, тут всё дело в самих музыкантах, а не именно в их языке, что кажется привлекательным, но остаётся слишком отдалённым по времени для пристального изучения. "Michelle, ma belle…" Брэб постоянно передразнивает мелодичные битловские интонации, поговаривая, что "худосочные британцы предстают несколько слезливыми в своих творениях, а Джордж вместе с 'While my guitar gently weeps', вообще, как хлюпик!" Я ничуть не соглашаюсь и продолжаю самозабвенно любить "битлов". А те, неведомыми путями и фрагментами прошлых записей, иногда попадают и на радиоволны моей радиолы, и в программы по нашему телевизору: чёрно-белыми образами ангелоподобных лириков с их неизменными чёлками и пиджаками без воротников.

     В "битлах" отыскивается действительно своё, которое к тому же нужно тщательно оберегать от нападок родного отца, а уж это нравится мне ещё больше. Есть цель и смысл. Я стараюсь запомнить музыкальные изгибы-повороты и названия песен на слух. Ведь будут у меня когда-нибудь их записи! Потому что "Битлз" привнесли много жизнерадостного оранжевого света в постные и пресные дни. Пускай их песни даже запрещают, кажется, они наперекор царят вокруг! В битловских мелодиях чувствуется привкус золотистых леденцов, недосягаемого временами шоколада и исключительно предновогодних апельсинов с мандаринами. В избытке из этих сладостей в моих карманах водятся как раз те самые леденчики, дармовое лакомство от ба-Мари. Неумеренно поглощая их назло остальным родственникам, я думаю о "Битлз", всё о них, истинно родственных — душах творцов.

     Подобные раздумья в сумерках вечерних временно прекращает лишь ночь, привычно разделяющая тягуче-тянущуюся погоду на сутки. Хотя по мне, так лента бытия делится не очень ровными кусками. Однако каждый день непременно бывает сахаром, тающим в остывающем чае, а утро, как серая каша, медленно размазывается по тарелочному кругу данности. При этом незнание скуки от наплыва уныния не спасает. Оно, нередкое теперь, происходит от недостаточности внимания, которое нужно именно мне. Везде отчего-то чуется запах лекарства, наверное, камфары и его обжигающее послевкусие. А в котлетах, супе, картошке, приготовленных к обеду, ощущаются горькие слёзы ба-Мари.

     "Раскрыться — закрыться! Закрыться и больше не раскрываться". На чёрной картине мира сердечко моё окровавлено-алым цветком украшает левый нижний уголок. Цветочек бьётся, отчаянно глотая жизнь и упрямо выпускаясь в рост, но тёмный фон позади, так или иначе, подсвечивает его лепестки мрачноватой каймой. "Бейся, не бейся!" Сердце послушно вбирает мир, в котором живёт, тот почти поглощает его, с лихвой награждая взамен болезнью неправильных ритмов. Навсегда.

     Ба-Мари любит повторять о своём больном и страдающем внутреннем органе и о том заодно, что, может быть, скоро умрёт, потому что переживает обо всём так тяжко, просто ахов не хватает! Вот Мунк неведомо откуда подхватил ужасную и якобы американскую бациллу-сальмонеллу, мама уже несколько дней с ним в больнице. А для бабули — решительно всё, связанное с Соединёнными Штатами: начиная угрожающей гонкой вооружений и никак не прекращая нашествия колорадских жуков на местные огороды, должно сопровождаться (как это Брэб говорил…) катаклизмами. Любопытное словцо. Ничего извращённого не напоминает? Поэтому-то ба-Мари регулярно собирается помирать. Слишком старой бабушка ещё не выглядит, и я уговариваю её:

     — Не умирай сегодня, а?

     Та соглашается для приличия чуть обождать, но каждый раз, когда ба-Мари залегает после обеда передохнуть, я прислушиваюсь: дышит, не дышит. Смерть так неведома! Если бы отец не был против, бабуля намного чаще таскала бы меня с собой за компанию навещать родственников усопших знакомых или знакомых, у коих усоп родственник. И хоть мы с бабушкой плелись в хвосте, хорошо помню сопровождавший процессии запах: сладковатый, потусторонний и уже не интересный, лишний, как от увядающего в вазе букета. Потому продолжаю уточнять у бабки:

     — Тебе ведь рано так пахнуть, правда? Ещё не время.

     Мама тоже интересуется чужими похоронами. Как-то она попросила меня предупредить, когда из нашего подъезда на улицу выйдет людей больше обычного, чтобы сразу присоединиться к стенающей их веренице. Я ждала, высматривала через окно, а когда надоело тереться лбом и тыкаться сопливым носом о холодное стекло, выкрикнула:

     — Вон твои похороны!

     Тут же получив от папули тапочкой по мягкому месту, так толком и не поняв: за что, нагоняй-то? А вот время точно всё покажет: за что и почему.
 


Глава 9-я: "Чужие и свои"

"Крайняя неудовлетворённость несовершенным устройством окружающего мира, а особенно, сложившимися в семьях взаимоотношениями — является определяющей чертой противоречивой личности индиго".


     Сложно вслушаться, углубиться в разговоры Эсы и ба-Мари всё около Брэба да Брэба, а вместе с ним в придачу и Демара. Мол, какие они, мужики, а?! Хорошо, что Мунк не причём. Пока он умеет только спать и кушать, агу-агукает, фыркая от удовольствия, когда играет с тренькающими погремушками и таращится яркими глазками на мои пистолетики. Откуда взялся такой шоколадный оттенок в его глазах? Эса не так давно упоминала французского прапрадеда Жака. Оттуда, может? У Мунка будет явно отличная от остальных в семействе внешность, но всё же, он не другой, хотя и мальчик. А ба-Мари говорит: мужчины — другие, чужие!

     Я начинаю ненавидеть это пакостное слово. Чужие? И дед, и папа? Не понимаю, что есть разного у неё самой и Демара или у Брэба с Эсой? Люди, вообще, одинаковые: туловища, конечности, головы, в которые одним вложено нужное и полезное, а у других там сущее дерьмо. Такая вот штука. Ба-Мари учит: сейчас в мире того самого слишком много. Брэб считает, что оно именно в людях, и от них же потоком исходит. Эса надеется, что даже под жирным-жирным слоем сей благоухающей субстанции всегда найдётся нечто хорошее. Демар об этаком дерьмовом мире ничего не знает и знать не хочет, находясь в состоянии непрестанного поглощения своего пойла, к превеликой злости ба-Мари.

     — Что за дерьмо! — орёт она по поводу его возлияний "за всё доброе". Заодно, бабушка негодует из-за денежных свар Брэба с Эсой. Просто у мамы есть строгая обязанность: записывать в блокнот отчёты о магазинных покупках. К примеру, чёрный хлеб — 14 монеток, батон белого — 16, литр молока — 25, селёдка — долер сорок за кг, а мясцо подозрительного вида чуть дороже. В конце каждого месяца обычно начинается подсчитывание остатков финансов. Как слёзно жалуется потом Эса: доходит до умопомрачения, а после, Брэб ещё и перепроверяет, уморительно рыча:

     — Жена, куда девались наши, то есть, мои деньги? — и обязательно лезет драться… с ба-Мари, если та оказывается рядом.

     Вот тогда деду Демару перестаёт нравиться его никакая жизненная позиция, он без удовольствия бросает недопитую бутылку и не без удовольствия принимается разнимать бранные танцы орущей супруги с буйствующим Брэбом и плачущей Эсой. Крики-мраки, драка-ругань! А на уши действует почище электрического звона из розеток. Из-за острого ополчения друг на друга моих домочадцев временами я порою чувствую себя, как покусанная котиком бедная мышка или исколотый разъярившимся ёжиком храбрый зайчишка. Иногда о подобных приключениях маленьких пушистиков я читаю в своих книжках. А про дерьмо и те места, где оно до поры хранится, слышу даже слишком часто от нашего громкоголосого трио: "папа плюс мама минус бабушка". А потом…

     Долго не могу прийти в себя! Внутрь будто натолкали неких чужих с плохо спрятанными иглами, что, попав в кровь, могут доплыть прямо до сердца и принести смерть, которой так боится ба-Мари. Я пытаюсь нацелить взгляд перед собой в пространство. Может, отыщу там прошлую себя или что-нибудь новенькое, но вижу: мельтешащие клетки, цветом напоминающие меленькие дикие орхидеи "кукушкины слёзки". Под осень я видела такие растеньица в парке, они переливались изнутри особой радужностью. А движение клеток вокруг продолжает рябить, точно сеть: рядом, над собой, везде. Я думаю, что вижу... воздух; других предположений нет. Ба-Мари предлагает мне не глупить: никто никогда не сможет увидеть воздух, вот почувствовать, вдохнув, другое дело. Но ведь что-то я вижу, просто не могу обозначить. Объяснения вряд ли предвидятся, напоминания о школе, где изучишь всё про всё, тоже не проходят. Я желаю знать сейчас, кто или что такое находится фоном повсюду, как лёгкое сетчатое покрывало, радостно или лучше: довольно нейтрально внимающее теплу или холоду, идущим от сердца к сердцу. Оно даёт нам фантазию и краски для снов и окутывает, и опутывает, и спасает, и одновременно может отторгнуть. Но если то, что вижу не воздух, мне всё равно не хватает того, чем дышать.
 
     Я давно среди моих домашних, словно в клетке! Они судорожны в тисках объятий. Как они мне все мешают!!! Прилипчивой компанией давят, обступают четырьмя стенами со сторон. Цепкое, точное наступление: Эса, Брэб, ба-Мари, иногда дед Демар. Так и быть! В будущем подберу для них целый набор характеристик, вроде как: напористый, критичная, истеричная, апатичный. Угадайте, кто из них где? Моя семейка разных темпераментов. Душат и жмут в каких-то, твердят, воспитательных целях: "Сего не знай, того не делай, этого не надо. О чём ты? Не волнуйся, не твоё это дело". И всё тут.

     Вот начну разглагольствовать на своём языке, кроме уже привившегося "основного", и придумаю всем разносные определения! Есть за что. Они, видите ли, считают блажью, что я боюсь оставаться дома одна. А чудовище в угловой каморке с книжной полкой? Думаете, его нет? Однажды ба-Мари срочно понадобилось оставить меня, как назло, без Мунка или Эсы рядом. Ба потребовала с меня честное слово, что не буду бояться. Я и не собиралась. Наоборот, мне захотелось уединённо перебрать книжечки про любимых зверушек, отложить до дыр зачитанные. А стоило бабке закрыть дверь, как за спиною послышалось шевеление: совершенно не окружающее воздушное, а прохладное и злое, словно неудавшееся настроение.

     Намереваясь схватить, оно подобралось поближе, вибрируя, как желатиновая юла. Я от него оттолкнулась и бросилась с размаху на окно, но будто залипла в стремлении перелететь через стекло, а по нему чуть ли не распласталась. Отвернуться и посмотреть, что позади — страшновато!

     Бабуля вдруг вернулась неожиданно. Позже упавшим голосом призналась, что в её ушах раздавшийся мой крик заставил бежать, что есть силы, домой, домой! Тёмное чешуйчатое существо, уцепившееся за мои плечи, нехотя сползло и ринулось обратно в книжную каморку. На медведя оно оказалось абсолютно не похоже, скорее, на отражение случайного чего-то в зеркале. Непонятно как меняющее форму, это нечто постепенно рассеялось в затенённом проёме. Может, распалось на пылинки или осыпалось на пол, как пепел? Я моментально успокоилась и подумала, что зря не привыкла оглядываться назад или озираться кругом. А остальным не попытаешься же правду рассказать!

     Брэб из тех, кто сам всё знает, лучше всех умеет и сможет предложить решение; Эса сомневается, помалкивает, прячется в себе и за другими; ба-Мари, несомненно, бесстрашная, но орёт почём зря, а деда я в расчёт не принимаю. Мунк тоже вряд ли способен сейчас высказаться по поводу моих якобы выдумок да и не захотел бы. Как будто я от них чего-то жду? Если только ответа навстречу! А навстречу: дрязги-брюзги вкупе с желанием хорошенечко меня примять. Тогда я и чувствую необходимость выпрямиться и присовокупить к названиям семейной роли каждого (за исключением, конечно, Мунка) одно не очень красивое словцо, которым все и выражаются на этом самом "основополагающем и главном" языке. Получается: папа — "говняпа", мама — "говняма", баба — "говняба" и дед — "говно… ед".

     Они цепенеют, замирают в удивлении и от негодования. Я втайне ликую, ожидая оплеуху. Они дёргаются, кружат, прыгают возле и видят во мне лишь ребёнка, неразумного, не равного им. Они по-настоящему никак меня не видят! А я огорчаю их родительское что-то на манер любви — агрессией взамен. Неловко как-то... В области моего сердца начинается прямо-таки муторная грызня. Маленечко проснулась совесть? Но тут папуля делает достойный вид, что происходит всё нормально, и не без торжественности доводит до нас об изменениях в совместном житии. Мы покидаем "нору" №0 и переселяемся в "нору" №1. Переезд почти совпадёт с моим походом в школу, где, как надеется мама, меня всё же научат писать правой рукой. А ба-Мари с дедом останутся в своём жилище на соседней улице и если пожизненно не съедут на свою дачу, то будут заходить к нам в гости или не будут, это уж как отец решит. В конце концов, хозяин он в своём доме или нет? А, впрочем, как бабуля едко замечает: "Что с этих мужиков возьмёшь!", так что пускай он себе мнится хозяином дальше, по-прежнему крепко стоя на земле… всеми четырьмя конечностями. Зато маму можно отвлекать на чужие для папы и слегка странноватые темы.

     …— Кто мы? — как-то не преминула спросить у Эсы. — И откуда?

     — В смысле, наше семейство?

     — Нет! – засмеялась я. — С нашим семейством давно всё ясно.

     У меня получается разговором подражать взрослым.

     — В смысле, мы — люди-человеки!

     — О, если бы я знала точно! Наверное, все мы существуем в некой Бесконечности, что невозможно представить без точки начала. И в конце её тоже никакой точки нет.

     — А люди есть только на Земле?

     — Кто знает! Может, ещё где-нибудь. В этом не было ясности и за миллион лет до твоего вопроса, да и столько спустя ничего не прояснится.

     — Почему так?

     — Подумай сама: люди многочисленны, ничтожны и притом воинственны! Что они отбывают здесь, как не положенное наказание? На нашем бедном шарике, который то и дело сами хотят подорвать, уничтожить свой синий космический домик! В особенности, эти… п о р н о копытные членистоногие с яйцами, что обычно разжигают здесь войны. (И почему "хвосты" возомнили себя в мире главными?)

     Тут я не совсем поняла, но далее чуть было не спросила: "Мучаясь все вместе и каждый при этом поодиночке? Словно одинаковые существа в совершенно различных Вселенных!" Стоп, мама это подумала или сказала? Она ведь не раскрывала рта на последнюю фразу, лишь вперилась в мглистое никуда, такое же беспросветно-тоскливо-зелёное, как её глаза. Я и спрашивать перестала. Узнаю что-нибудь когда-нибудь, насколько люди могут быть одинаково одиноки как в бесконечной беспредельности, так и в разнообразнейших вселенных мелкого масштаба. И мне уже радостно, потому что мы переезжаем. Чудовище не будет больше приставать, а ба-Мари окажется подальше.

     Первое было с явным вредом; вторая, подозреваю, тоже без особой пользы. Для меня теперь всё сделается просто. Просто невозможно! То, что раньше хотелось потрогать, попробовать, узнать, посмотреть — почти запретили Эса с Брэбом. Была б их воля, эти двое и мечтать бы мне не позволяли! Они успели и поднаторели, преимущественно в прикрытии того, что могло показаться на их взгляд интересным, а это и "Битлз", и кино, которое "не наше", и желание: наперекор всему быть иным. Собственно, всё здесь и так происходит сквозь колючие помехи запретов. Так что, придётся прорываться! А мама всё равно считает опасным то, что может отвлечь меня от коллективного. Она определённо думает, что это и есть в жизни главное. Папа жёстко спорит с ней, предпочитая личное. Бабка крысою мечется между, а дедушка из-за метаний бабки ничего, кроме водки с папиросами, не имеет и посему ему не из чего выбирать. Такой же, маленький хитрый мыш, как мой брат, загадочно на всё улыбается. Он-то с самого начала знает истинность всему! Это только мне всегда мешают глупыми нравоучениями, а я на них зря обращаю внимание и слишком переживаю.

     Поэтому для пущего успокоения, укладываясь спать, перечисляю моменты красивого, что происходили вокруг покидаемой нами "норы". Дни складывались раньше и так же будут дальше жёлто-голубыми, присоединёнными друг к другу половинками: небо под Солнцем, и оно же над Луной. Часто попадались и продолжат попадаться: оранжевые, бледно-розовые или белые льдистые… Дни? Скорее, их отображения в запотевающих окнах, затеявшие игру с дневным светом. Утром будет всегда ощущаться малиновый гнёт восходящего Солнышка. И только ночь, неизменно в лиловом, останется таковою, во все времена не меняясь. Хорошо иногда становиться для других, как ночь: загадочной и тёмной, иногда лишь показываясь цветом, избранным в зависимости от настроения.

     Пока что, я бываю "серо-зелёной" нудной рёвой. А хотелось стать "красно-золотой": дерзкой, улыбающейся, смелой! Ведь серо-зелёный плаксив, будто и есть фон усталости. Но любая из глубин имеет этот оттенок: сырой, изначальный, как дождь в листве, роса на траве и вся остальная вода или слёзы. Сохранюсь-ка я такой до той поры, когда действительно придётся измениться. Сейчас же, приобретаю умение описывать самой себе потерянные украшения. Им у меня доводится побыть совсем немного, потому что они на самом деле теряются. Сплетённые из мотков разноцветной проволоки маленькие колечки (их делает мне мама), попав в мои руки, сразу доводятся до первоначального состояния, то есть: навсегда становятся остатками изоляции, которую использует в работе папа, ремонтируя чужие машины. А чернильные или светло-салатного цвета пузырчатые шарики из небьющегося стекла (отец ещё упоминал, что они предназначаются для внутренностей телевизоров) собственноручно мной закатываются под газовую плиту и буфет на кухне. Доставать их оттуда никто не собирается.

     Мне непременно требуется, как говорит бабуля: "нечточко", чтоб играться-миловаться, разобрать, поломать, позабыть, перед этим натешившись вдоволь. Из того, что терять ни в коем случае нельзя, остаются семейные драгоценности из золота с серебром и начинкой из дорогих камней. Однако, мамино кольцо с вкраплённым, цвета кроличьего глазка, камушком угодило (благодаря мне!) в щёлку между половицами. Перстенёк с дымчато-янтарной вставкой был (разумеется, мною!) разделён на части: металл и янтарь — каждый сам по себе. Вот недлинную серебристую цепочку с кулоном в виде раскрытой книзу чернёной подковки с эмалевым клеверным листком Эсе удалось выцарапать у меня обратно. "Отдам на твой двенадцатый день рождения!" — клятвенно пообещала она. Я удивилась, почему тогда не на тринадцатый? Есть же в подковке что-то неправильное! Как раз сложилось бы воедино.

     А, вообще, для меня сокровенным богатством могут стать только книги. Но самые из них привлекательные, они же — приключенческие, ещё недавно стояли на полке в каморке, из-за чудовища я заходить туда всегда боялась. А быстрые истории про зайцев, белочек, мышат и медвежат приелись окончательно. Мне срочно захотелось почитать про капитана Немо! Будто не оценив остальных героев, я каким-то образом высмотрела именно его в фильме "Таинственный остров". Это как раз показывали днём по телеку, на что Эса заметила, что капитан Немо достоин целого повествования в отдельности. Однако с поиском жюльверновских томов мама помогать мне не собирается, наоборот, настойчиво пробует увлечь диапроектором с красочными мультиками: мол, по возрасту само то! Нужно помочь папе смастерить экран из старой простыни, и тогда на светлом фоне проявятся увеличенные устройством — мультфильмов добродушные картинки. Успевай сдвигать их кадры, вовремя пошевеливая рычажком, и будет тебе удовольствие от просмотра… сказки про "Трёх поросят"! А насчёт "взрослых" книг? — Так, рано мне читать серьёзные произведения. Ага, а их экранизации в твоей компании смотреть не рано! Ну, ты, мамочка, и сказанула!

      Вот возьму, разозлюсь и уйду от всех в школу. Той, между прочим, то пугают, то пытаются заинтересовать сами себе противоречащие родители. Единственно, знаю наверняка: мне понравится школьный запах, сильно потягивающий краской, лаком и смолистой древесиной, дух недавно проделанного ремонта. Так пахнет и в новой "норе", куда наше семейство стало въезжать постепенно. Сперва папины напарники с его разносторонних работ вынесли из "норы" №0: телевизор, ковры и мебель в разобранном виде. Затем ба-Мари с трезвым по случаю Демаром помогли Эсе упаковать посуду, одежду и книги. В день прощания со старой жилплощадью мне не удавалось уложить свои игрушки (или то, что от них осталось), так я побросала их в коробку, засела в угол и волновалась обо всём, прямо как наша горемычная бабка, пока Брэб окончательно не забрал нас с собой.
 
     Зато в новой квартире у меня будет собственная комнатка! Я её определила из трёх имеющихся: меньшую самую и, скорей всего, уютную личную "норку". Гордо заявив папе: "Я буду жить тут одна!", нетерпеливо рванула к себе дверную ручку. И та… отвалилась. Мы долго хохотали, потом усердно растащили кое-что по другим комнатам. А дверь в мою комнатушку как была, так и оставалась закрытой, пока отец не приспособил злосчастную ручку на место, и я смогла, наконец, оценить домашнее пространство. Надеюсь, когда-нибудь сама обставлю всё удобно и без назойливого участия папы с мамой.

      Да! Теперь я буду беспрепятственно брать нужные книги из родительской библиотеки в зале. Надо как-то с пользою дождаться школы. А каморка с чудовищем в прошлой "норе" (очень не хочется думать, что оно переехало вместе с нами!) пускай ни за что, ни про что достанется другим жильцам.

   

Глава 10-я: "Школа"

"Обычно детей-индиго приводят в ужас организованные в обществе системы, что полностью ориентированы на традиционность и почти не требуют творческих подходов и решений. Иногда бедный индиго просто теряется в этом ограниченном со всех сторон пространстве!"


     То, что толком не осознаётся, но заставляет чувствовать себя ненужной в навязываемых отовсюду правилах! То, что создаёт ощущение безнадёжности в этой, будто одолжением предоставленной жизни… Нечто неосознаваемое взялось продвигаться толчками, рывками, полными злости: к моему сердцу и от него же обратно, и хорошо хоть, там не застревая и ничего пока не обостряя.

     А где-то в мире собственном и впрямь проторена дорожка, усыпанная колкими осколками любимых леденцов, кем-то яро растоптанных вдрызг! Таков своеобразный путь для продвижения моего сердца в предполагаемый завтрашний день. По этому пути оно взлетает или опадает красным цветком, похожим на раскрытый ладонью — сочный мак. В моём представлении, именно сердце (у меня и у всех остальных) должно быть последним и верным прибежищем надеющихся, тем главным, что достаётся в жизни этой и остаётся на следующую. К сожалению, слегка не осмысленно происходит всё для меня здесь. Не вырисовывается моя судьба! А я слыхала, что она, готовая, существует с рождения и, можно сказать, предопределена. Наверно, у меня её похитили местью этакой из жизни прошлой. Это притом, что мне хватает неприятностей и в настоящем.

     Так, в школе у меня моментально начала вспыхивать температура. Огоньки её неугомонно бьются в крови, неодолимо ощущается жар за глазами. "Ты краснеешь, краснеешь!" — кричат мне новоявленные (как они там называются?) одноклассники, коих я насчитываю двадцать девять в просторной комнате для уроков, каждый раз забывая приплюсовать к ним себя. Они же считать не умеют и с кем-то считаться тоже. Орут, нет, одинаково надрывно визжат, что девочки, что мальчики. Дразнятся, обзывают друг друга словами, которых я не слышала даже во дворе у "норы" №0. Воинственно топочут по большому коридору, когда всех выпускают на перемену. Припоминаю, что похожие огромные и длинные пространства раньше прибирала моя бабка, только в другой школе. Ученики, и младшие, как я, и постарше, с удовольствием разносят нечистые следы по свежевымытому полу, распространяя в движении неискоренимую детскость. Ненавижу это! И потягивает от них: приторными пенками с молока, пропущенной через утреннюю глажку-утюжку школьной одеждой и… экскрементами, либо преспокойно дожидающимися своего часа, либо не очень давно канувшими в школьном туалете.

     О, я забыла про слюни и сопли! Никогда не видела их у людей в таком количестве. Слюни выпускаются и разбрызгиваются так, чтобы хватило всем вокруг, а сопли смачно лижутся с пальцев, только что ковырявших носы. Я, не привыкшая к противности в избытке, брезгливо дёргаюсь. Вот что значит: пропустить в начале жизни детский сад! Бабуля, помнится, называла подобные проявления "детинством", поговаривая, что народ окончательно "того", сдетинился, в смысле. А я вдобавок замечаю, насколько бывает глупо, когда все стараются быть, как все, и ещё подражают друг другу в едином заразном порыве.

     На переменках мне удобно стоять возле стенки голубоватой, прохладной. Очень хочется по ней сползти и с горя распластаться по полу. А передо мною расплёскивается из центра в стороны толпища ученическая. Одиноко…

     — Иди к нам в круг! — впрочем, зовут и меня.

     "В круг чего? Идти к девчонкам! Я видела однажды, какие бывают девчонки, а мы к тому же не подружки". И я никуда не иду, лениво дожидаясь очередного скучного урока. Говорили мне: "Узнаешь в школе, узнаешь в школе! Тебе расскажут всё про всё". Вот же враки! Для начала нам раздали плотные белые тетрадки и задали на дом писать на проведённых по линиям: точки. Не могли выдумать чего поинтересней! Будто я не знаю, как ставятся дурацкие точки! А где настоящие знания, что нам пообещали? Ну, намазюкала совсем не от души шеренгу тёмных "мушек". Пускай единственная на всех в классе учительница видит, как я умею! Зовут её, между прочим: Евгения. "Слишком выспренно!" — ухмыльнулась бы моя порой насмешливая мама. Короче, Евгеха, и лет ей этак под …пятьдесят. (На деле, небось, каких-нибудь тридцать пять!) А зачем она нам, старая такая? — Пра-альна, учить чему-то устаревшему.

     Евгеха даже не предложила, а наказала всем играть с разноцветными кубиками, содержащими по сторонам буквы и цифры, а также перетасовывать карточки со словами, вытаскивая нужные ответы на её простейшие вопросы, что меня не захватило полностью. Зато явно воодушевило остальных, принявшихся наперебой верещать. Они разом забыли, что сидят в классе? Почему нужно обязательно трясти руками, при этом дебильно кривляясь? Неужели нельзя делать всё без нарочито-детсадовских игр? Считаться ребёнком — не значит: быть глупым и всегда радостно "детиниться"! И у малышей бывают взрослые понятия о некоторых в жизни вещах. Да и к чему учёбе быть игрой? Учёба — настрой на серьёзность. Правда, как только я, как следует, настроилась, то мы всем классом получили буквари с неинтересными обложками безжизненного и строгого цвета. Вот тебе как раз то, что чересчур серьёзное, прямо официальное. Мне не понравился такой оттенок синего. Дома у меня когда-то была "Азбука", пока я её окончательно не разлохматила, весёлая красочная книженция. Я с радостью её изучила, заодно научившись считать. А этот букварь буквально стал мне не мил. И главное в нём: лысина какого-то дядьки прямо с первой страницы! Верно, вместо заставки.

     — Что за старая мумия нарисована в моём букваре? — я сразу спросила у Эсы.

     — Ах, Габи, это же вождь мирового пролетариата! Ты у нас совсем от рук отбилась, раз его не знаешь.

     А откуда б я его узнала, у нас дома на стенах официальные портреты не висят! И зачем в учебнике для первоклашек вождь мирового пролёта… Чего? Как-то я присмотрелась ненароком к его желтоватому портрету, и стало мне неприятно в… вот-вот, чуть повыше переносицы. Чуя за нарисованным неживое, но и не окончательно обращённое в прах, отринула я восвояси, пообещав себе — больше пристально в изображения всяческих вождей не вглядываться. Ведь взгляд от переносицы или, точнее, изо лба!.. Это всё ранние сны, полные битв с кошмарами, его подарили. Потом, я думаю, никто не захочет, чтобы у меня был такой пронизывающий взгляд. Мне будут желать закрыть его, покрепче умотать в бинты. Как когда я стукнулась лбом о край выдвинутого ящика в буфете, и папа обмотал мою головушку повязкой, в сердцах называя "раненым партизаном". Хотя причём здесь раны? Есть же у людей взор иной, будто из центра головы, где в междуглазье плещет разноцветность, подобно разведённым в воде краскам. А «взгляд изо лба» действует, как лучик от подсветки на шахтёрской каске. (Бастующих английских горняков в тех самых касках я видела раз в новостях.) Свет, имеющий оттенком, кстати, синий, направляется вперёд и рассеивается по сторонам. Если он есть. Брэбу об этом не скажу, а то он непременно высмеет.

     Даже точки мои в прописи, так белая тетрадка называется, они с Эсой в один голос раскритиковали, воскликнув, что получилась лишь мазня неаккуратная, как я сама. А я ответила, что аккуратность в деле вовсе не важна. Выписывая элементы разных букв, затем слоги, целые слова и предложения, если уж на то пошло, главным будет заработать по пять высших оценок подряд. Тогда на беленькой обложке той самой прописи учительница поставит первую по счёту звёздочку, промокая вырезку-трафарет сочной алой краской. Дальше — больше. Как Евгеха нам расписывала это действо! Явно хочет, чтобы в классе поскорее начали соревноваться, у кого сколько будет призовых звёзд, что, без сомнения, сделает наши тетради нарядными.

     — Ну, помнишь, папа, в одном фильме тоже звёздочки в награду рисовали, только на самолётах.

     — Что тут скажешь! — смеялся на это Брэб. — Смыслом всего есть результат.

     Вот оценки у нас пока выдаются на руки огромные, вырезанные из картона и оклеенные цветной бумагой: красные пятёрки и коричневатые четвёрки. (Троек вырезать пока никто не догадался.) Однако я сразу расстроилась, так как достаются они всё-таки не за старательно выполненные задания, хоть это по-прежнему: крючки-закорючки, кружки, запятые. Их торжественно вручают за коротенькие звучные стихи, а по мне - кричалки, над которыми не надо размышлять; извилистые загадки, над ними, наоборот, следует поломать голову, и, как тут повелось: поговорки народные. Последние часто цитируются бабками, вроде моей. А потому, раз бабушка чего подскажет, штук таких запоминать не собираюсь ни одной и не думаю, что это важно. Оставляю место в памяти на лучшее.

     Для школы мне хочется быть обстоятельной, а глупая детсадовская возня вокруг - мне мешает. Но ей, как назло, страдают все в классе, во главе с самой Евгенией. Она выяснила, что я умею читать и считать, в отличие от остальных, быстро решаю примеры по математике, рисую, пробую лепить из пластилина. Правда, пишу так себе и всё ещё левой рукой, да и дошкольных учреждений ранее не посещала. Ну, разве только пару подготовительных перед школой деньков. И то я не придала им значения и словно о них подзабыла. Просто мне там не дали проявить себя, а в таких случаях, как я решила: нужно вычеркнуть неудавшуюся ситуацию из бытия и продолжать себе дальше.

     Этим я особенно не нравлюсь Евгехе. На механическую куклу не похожа! Соответственно всех раздражаю, а оттого, что не ходила в чёртов детсад, сильно отличаюсь от одноклассников. Пусть даже школьные дядьки и тётки горячо убеждали на торжественной линейке, что первая учительница — как вторая мама. Ей можно довериться и нужно доверять. Нет уж, увольте, мамы мне и одной на всю жизнь хватит: первой и последней, той, которой не доверишь ничего. От кратких подготовительных мне, между прочим, досталось умение рисовать на листках в клеточку малюсеньких котиков, используя лишь пару уголков да тройку овалов. А также появилось неумолимое сознание того, что все родители порой основательно поколачивают собственных детей! Не то, что Брэб легко шлёпнет тапкой или дёрнет за ухо. Хотя ба-Мари и обмолвилась как-то, что в самом начале моём, папа был не слишком рад мне как дочери: немилосердно тряс и колошматил, и по головушке всё стремился попасть (чтоб, если что - сослаться на какой-то "синдром внезапной младенческой смерти"), когда иной раз я не позволяла им с Эсой спокойно вздремнуть.

     Но тут разные вещи. Девочка, с которой мне довелось вместе посидеть за партой на занятиях до школы, если верить моим наблюдательным родителям, была битой, а значит: дёрганой, запуганной и оттого неинтересной. Откуда, впрочем, взяться интересности? В моём классе все такие: шумные, запущенные и донельзя придурковатые. Обычные соседские дети. С ними мне уже скучно, и вряд ли по-другому будет. Если только ещё более станет не по себе, ведь со стороны может вдвойне ощущаться враждебность. А то, что все они читать и считать не умеют, не беда! Такие никогда не научатся мыслить самостоятельно и пойдут по жизни, самодовольным стадом подминая независимых и несогласных.

      Вот у меня с училкой впрямь какая-то проблема! Надо было ей нажаловаться Эсе, будто я одна не захотела пойти с классом убирать территорию возле школы. Грымза очкастая! Она, вроде, всем сказала, но так, что до моей последней парты не дошло. Вообще, мне ба-Мари говорила: непонятно куда, непонятно с кем и непонятно зачем — никогда не ходить. Так разве я поступила неправильно? Или всё-таки ступила и осталась виноватой? В другой раз на переменке Евгеха перебирала тетрадные листы с какой-то заковыристой белибердой и неожиданно вскинулась на меня:

     — Чего отлыниваешь, Плаха? Ну-ка, раздай пофамильно каждому!

     Я даже не успела разобраться, почему это вдруг отлыниваю, и что такое "пофамильно"! Не от слов же: миля или милая? И не знаю я фамилий каждого. Откуда бы? Да, почему она зовёт меня "Плаха", выговаривая это надменно и снисходительно? Бойкие ребята, конечно, парировали бы: мол, у меня имя есть. Мне — моё, впрочем, нравится меньше, чем фамилия, но можно было сказать просто: Габи! Я призадумалась о новой ко мне неприязни и не раздала листки. Не поняла: кому? Учительский почерк оказался высоким, вытянутые буквы нечитабельно сливались и похожи были на заборчик из неровных кольев. Евгеха, видно, не подозревала, что столь непонятливые детки могут и не прочитать написанное взрослым почерком. Она, конечно, предположила, что я всё игнорирую нарочно. В отместку, при классе была раскритикована моя несчастная аппликация из осенних листьев, выклеенная корабликом на альбомной бумаге. Я себе представила парусник, как для мышей, семейкой переправляющихся через ручеёк, с кленовым листиком на ветру и вырезала точный по очертаниям из бледно-жёлтой бумаги и разрисовала, не делая парус ровнёхоньким, из округлого листка: липового, например. То, как получилось, мне очень понравилось. Так соорудили бы плавательное средство и сами сказочные мыши!

     Над тёмно-зелёным длинным основанием из листвы с декоративного куста, который ближе к зиме обсыпают огромные "снежные" ягоды, водрузился лист клёна, закреплённый, как я думала, красиво. Внизу же, вместо ручьевой воды я раскидала по клею медные осиновые пятаки, как раз неровно резаные пополам, тем более они волнистые и сами. А училка влепила мне смачную тройку, изобразив её такой огромной возле аппликации, и даже собралась нарочно пририсовать к оценке жирный минус! И если бы можно было мне её, картонную, вручить (вместе с минусом), не сомневаюсь, сделала бы это с помпой, потому что, видите ли, ничуть не поняла Евгеха, что я сотворила. Распекала при всех, называла странной! Это притом, что у других толком получилось лишь развесить сопли и расшвырять повсюду свой гербарий. Именно потому мне за фантазию излишнюю просто необходим нагоняй. И чтобы дома вечером я обязательно показала неправильную работу со справедливой оценкой — матери, а лучше сразу отцу. Уж тот, особо не мудрствуя, устроит "вынос мозга" всем и каждому! И лишний раз его трогать нельзя. В согласии по этому поводу мы с Эсой теперь, как никогда, едины, вот и скандалов в "норе" поубавилось.

     К тому же, бабушка — разносчица эмоций на повышенных тонах, у нас не появляется, когда Брэб дома. Зато мы с мамой сами заходим к ней еженедельно на утро после субботы. Так дед Демар называет время, когда он смотрит по телевизору программу про армию, а по всему его залу крепко надушено одеколоном из пульверизатора, чтобы перебить табачный запах. Дед много курит. Нам от такой смеси трепетной фиалки с «бронебойным» никотином становится щекотно в носу. Правда, мне с Демаром иногда смешливо. Он вспоминает анекдоты, которые давно уж бородаты или, как Эса полагает, не очень пристойны. А я убеждаю её с ба-Мари, что за ужином Брэб всегда рассказывает то же самое. И ничего! Даже весело, если не совсем понимаешь, о чём это они опять с ядрёным матом?

     Потому всех взрослых в чём-то слушаться — не занимательно. У этих выросших давным-давно пропала увлечённость, чем бы то ни было! А во мне проявилась настойчивость больше знать обо всём. Пускай даже через школу, тут Евгеха пока не помеха. Но ей своим нелепым языком заметно удалось подпортить отношения со мной и классом, раз она сказала, что я выделяюсь "из других детей". Так, я не сразу застегнула ремень на униформе к смотру какого-то строя, что был должен проходить зачем-то с бравой песней и маршем в нашем спортзале. Передвигая пряжку на тесноватом ремне, я только подумала, что данное мероприятие отдаёт милитаризмом и детсадовской глупостью одновременно, как эта дурища сама разошлась во всю глотку:

     — Ой, как ты зажирела на мамкиных харчах, Плаха!

     С той поры, девочки: Лорис — с ней я сижу за одной партой; Индри и Лена, что проживают в соседних домах; Натали, с которой познакомилась на упомянутых подготовительных; нехорошие Сана и Беш (так я их сходу определила); в самом деле, полненькая Тэм; целых пять моих тёзок и остальные, к кому ещё предстоит присмотреться, и, что хуже всего, мальчишки, не стесняясь, стали бурно обсуждать друг с другом (конечно, за моей спиной!) действительно ли я — такая, как всем говорит училка.

     Дома я не раз принималась себя ощупывать, осматривать, насколько видно в глубинах домашних зеркал, поворачиваясь эдак бочком, бочком. Да ничего лишнего на тех бочках, возмущаюсь я! Но, как сказала бы моя правдолюбивая бабка, и не сдыхля чахлая с мертвенными ободками у глаз. Выше одноклассников, даже пацану могу по носу вмазать, если придётся, потому что, хотя бы на вид, крепче и старше. Осмысленность такая взрослая во взгляде. Да, расту теперь быстрее, что тут плохого? Пристала с этим вопросом к отцу, но он от меня отмахнулся. Тогда пошла к маме, а ей, очевидно, обсуждения веса и роста не нравятся, хоть я и говорю о своём. Эса всматривается в себя уныло чересчур. Прямо не отвлечь. Да уж, мамкины харчи!

     А меня ведь и разглядывание вокруг да около не увлекло. Как есть, так есть. Мне, например, ничто в себе не мешает. Отчего тогда все бесятся? Девчонки с нового двора туда же. Почему я — не понятная им, как ни стараюсь? Рассказываешь увлекательно о прочитанных книгах и событиях в мире, и о дальних странах, что для остальных странно, иногда бегаешь со всеми, как во всамделишной команде, играя в догонялки и прятки, прыгаешь с хлещущей по ногам скакалкой. И, всё равно, ты для них важна в последнюю очередь, и по-настоящему им не нужна. Это так ощущается, пусть и не удручает. Они ведь, даже в первоклашках будучи, суетливо примеряются к будущим ролям мамок и жён. А мне абсолютно не до того, не до банального бабского! Тут ещё Робес из соседнего подъезда возьми да с ехидцей при честной компании ляпни:

     — Вот ручки-ножки у тебя худые, а сама ты как-то не слишком. С тобой, наверное, что-то не так! Тогда тебя замуж могут не взять! А замуж — это же главное в жизни! Чтобы рядом как у всех: и муж, и детки.

     Да-а, собрались кругом наседки! С ума сойти, как некоторые бабы с детства мечтают о… том, что постоянно поминают деда с папой и все повально по округе мужики, когда напьются. А сама я, между прочим, лишь  н е ч т о, помещённое в девчачье тельце, словно в футлярчик. Так не объяснишь же это Робес! Ей на себя бы строже взглянуть: раскосые аж до висков глазёнки, а рожица широкая, скуластая и вся в веснушках. Да-а, такую замуж моментом возьмут и прицениваться не станут. Сказала бы спасибо, что сейчас я в перепалки не пускаюсь и рук не распускаю, так сказать, с подручными материалами. Неохота мне! Когда-то из-за нападения на Джинку родители бросили свои разрозненные силы на умеренное подавление меня, разучив для начала бросать правду в лицо. Потому что та несёт, кому б то ни было, опасность в жизни явных перемен.

     — Любой человек, опустившийся, спившийся, даже тот, кого считают недоумком, всё равно достоин уважения. Не забывай об этом, Габи, и никогда никого не суди! — часто начинает разглагольствовать отец.

     Ага, а "борись с ними их собственным оружием"? Сие как понимать? А что "добро должно быть с кулаками"? И нужно стоять за себя, уметь давать сдачи! Жаль, Брэб с Эсой этого не одобряют.

     — Будь выше, Габи, умней! И не уподобляйся им.

     Эх, а я бы с превеликим удовольствием уподобилась местным драчунам и хулиганам! Мне просто захотелось быть реальней, суметь отстоять себя в школе и во дворе, бить наперёд и говорить, что думаешь без ограничений! Наивные простецкие родители, понятно, считают, что мир этот — справедливо прекрасный, а все знакомые — хорошие такие, уж точно лучше меня. Вот-вот наступит светлое коммунистическое будущее, а мне в нём места не окажется, если я, зараза, в срочности не изменюсь. Брэб с Эсой и ба-Мари ненароком забыли, как это: бывать в начале новой из дорог и бороться за себя, бороться! Или они так никогда не делали? В своих коллективах послушные до отчаяния… приспособленцы.

     Но больше всего меня убивает необходимость вставать ранним утром, завтракать, не проснувшись, жить потом целый день, как в продолжение дурного сна! Муторно видеть и слышать, как папа отчитывает маму из-за того, что якобы я плохо ем, однажды даже ударил её по груди. (А стало больно и неловко мне.) Да и сплю я ещё, сплю на ходу, мне тяжело очень рано вставать! Или же родители долго спорят, называя грубыми словами то, чего совсем не понимаю. А в школе и вовсе пришлось окончательно засесть на задней парте с Лорис, что по характеру ни холодна, ни горяча, потому что Евгеха так распорядилась: "Вы — обе высокие и хорошо видите". Наверно, остальные в классе сплошь полуслепые недомерки и обязательно должны сидеть впереди нас, здоровенных дылд!

     В придачу, девчонки из класса не взяли с собой за компанию; правда, я совершенно не поняла, куда это они намеревались пойти, на ночь глядя? Друг дружке велели всё от меня утаить, показали, что я — для них не компанейская и не хотят они со мной дружить в дальнейшем, пока не придётся домашнюю работу попросить списать. Но мне и не думается переживать об этом. У меня должны быть в порядке: оценки в тетрадях, рисунки, что помещаю в альбом, книги, которые пытаюсь прочитать, и впечатления от фильмов, что удаётся-таки иногда посмотреть. Конечно, ни Брэб, ни Эса, ни даже ба-Мари ни разу не сказали мне, что я — хорошенькая. А наоборот, обескураживая, сморозили, что я похожа на мальчика, который… похож на девочку. Вот это самое меня волнует и озадачивает больше, чем отсутствие какой-то школьной дружбы, но, если честно, всё вместе взятое расстраивает очень.

     — Ты — старшая и должна помогать нам по хозяйству, а не заниматься всякой ерундой! — от родителей только и слышу.

     Я как раз занимаюсь взращиванием в себе склонности к ерунде, коими по родительским понятиям являются мечтания и творчество. А хорошенький у нас, вообще-то, Мунк.

     — Темноглазый наш милашечка-итальяшечка! — вовсю умиляются папа с мамой.

     — Япошечка! — подначиваю я обоих, тут же получая в ответ:

     — А ты, обуза, лучше подмети на кухне, сотри со стола крошки, наведи везде порядок! Хорошо учись и будь здоровенькой. Чего тебе ещё надо?

     Я никак не соглашаюсь, что выполнения такого распорядка предостаточно для жизни и дальше беспокоиться не о чем. Да и не здоровенькая я вовсе! У меня жмёт, жжётся и сильно царапает в левом боку, ноет и будто стучит в голове, болит в ушах. Руки и ноги всегда словно ватные, а кровушка холодная в них явно не пульсирует. Брэб с Эсой говорят: "Терпи!" — и вспоминают каких-то героев, что держались, когда их пытали. А я не могу без капель вытерпеть боль в ухе, словно прошибающую голову изнутри. Что ещё за бред несут мои родители, притом во всё серьёзно веря? Я же стараюсь! Насобирала девять звёздочек на прописи, больше ни у кого в классе нет. Последняя, правда, размазалась: зловредная Евгеха не сумела ровно приложиться трафареткой. А сама тетрадка с выписанными в ней упражнениями, начиная с точек и заканчивая аккуратными настоящими предложениями, из белой с праздничными звёздами стала махровой и грязной. Многострадальная! Раз сто без причин проверенная Эсой и тысячу — уроненная на пол, примятая и чуть заблёванная.

     По утрам Брэб насильно заставляет: давясь, быстрей съедать двойной кус батона со сливочным маслом внутри (гадость какая!) и немедленно запивать сей калорийный бутерброд горячим сладким чаем. Понятно, что как-то на первом уроке меня стошнило на парту, пропись и собственный фартук: чёрненький, шёлковый, с "крылышками". И на Лорис немного попало. Пришлось отмываться-убираться при всех. Неудобно-то как! Хотя в школе дня не проходит, чтоб не вывернуло кого во время занятий. Мальчишки, бывает, штаны намочат и, об этом никому не признаваясь, сидят с лужицей под партой весь урок. А на переменках, шастая друг за другом по лестницам и коридору, часто расшибают лбы, носы, коленки, так что в класс возвращаются порядком окровавленные и заодно в надорванных штанах. Если не перепутывают по дороге кабинеты, попадая к таким же описавшимся и побитым малолеткам по соседству, только с другой у доски учительницей. Обычное дело. Вот вырезать картинки из казённых букварей, как сделали подружки Сана и Беш, хвастаясь: у кого лучше получилось! Это действительно надо было додуматься.

     Бесит меня суетное движение вокруг, почти хаотическое буйство! Ведь наперекор остальным толстокожим школярам, не воспринимающим, насколько неправильно их обучают и воспитывают, или воспринимающим процесс как должное, я пребываю в состоянии стремлений. А стремлюсь я больше к независимости! Хотя то, что мне по-настоящему нужно, почему-то для меня пока закрыто. И я, что на голову, во многих смыслах, выше одногодков — невезучая сейчас, как дура. Неужели так и дальше пойдёт? Страхи, тревожность предчувствий, борьба с волнениями и настойчивости подозрений, подавленность и раздражительность, что крайне плохо скрыты. Вскоре это едва сможет уместиться в моём ожидании каждого обычного завтра. 



Глава 11-я: "Знакомство с семейством Еросема" 


     …— Ты не вписываешься в их "бабство"! — Брэб попробовал довести причины моих неконтактов с девчонками. Словечко-то какое он придумал: "бабство"!

     — Папа, может, ты хотел сказать: братство?

     Хотя нет, по отношению ко многим представительницам женского пола, а не только к тем, что я знаю, папа применил бы другое слово, но тоже на букву "б".

     — Давай, познакомишься с девочками, что подойдут тебе в общении! — однажды всё же предложил дельное отец.

     — И где мы их возьмём? — удивилась я.

     — Это дочери моих знакомых Еросема.

     Сказано — сделано. Папа сам так любит повторять. И вот, с ним за компанию иду я к некоему семейству Еросема. У Брэба всегда имеется куча вопросов для обсуждения с главами разных семейств. Не стоит говорить, что в вопросы эти даже Эса не вдаётся, да и я ничего не понимаю.

     — Скоро они будут жить по соседству с нами, в новенькой девятиэтажке, а пока прогуляемся-ка на окраину! — папуля принялся подробно объяснять, какие улицы проходим, и куда те ведут.
 
     Обычно я такое слушаю не очень. Всё равно, по городу ориентируюсь плохо, а дорогой меня интересуют несколько другие вещи. Вот вывернутый кусок асфальта, напоминающий притащенный ба-Мари с деревенской гулянки рыхлый шоколадный пирог. (Ба-Мари любит шататься по гулянкам и всегда оттуда что-то притаскивает.) А тут пошатнувшийся бордюрчик тротуарный, под свойским названием "бровинка", завалился на бочок так трогательно! Ну, прямо оброненный брусок ванильной пастилы, правда, жутко гигантских размеров. Помню, папа привозил пастилу раньше из своих командировок. А это чья-то блевотина. Стоп, её рассматривать не надо. Ой, здоровенный грач по дурости клюёт оттуда! Счас я его отгоню.

     …— Вообще-то, мы уже пришли. Ты хоть не дичься! — Брэб совсем не легонько толкнул меня в плечо.

     В квартирке Еросема, такой же крохотной, как не так давно была у нас, оказалось сумрачно и зелено от одинаковых цветом шторок, ковра и обоев. Также зеленью самых разнообразных растений запахло уже, начиная с прихожей. "Аромат густых листьев, запасы приправ…" — подумалось мне. И ещё множество того, что Эса назвала бы лишним: вывязанные круговыми паутинками белейшие салфеточки, статуэтки-фигурки на полках, повсюду свечечки и во флакончиках духи. Цветы в горшочках и вазах. На низком столике набросаны журналы и почтовые открытки. Коврики пушистые под ноги. Уют. Округлое пространство, заполненное не иначе, как… любовью? Неужели и вправду, семейной: от близких людей — близким людям! И в том, наверное, есть заслуга Хельги Еросема.

     Её дочки почти мои ровесницы: Эйприл — на год старше меня, Анн-Май ровно на столько же младше. Одна родилась в апреле, другая, разумеется, в мае. После переезда будут учиться в одной со мной школе. Обе - словно двойняшки, одинаково подстриженные, веснушчатые и весёленькие, как два бурундучка. Сразу взялись показывать сундучок с «сокровищами». Надо же, мне всегда хотелось иметь подобное. Среди «сокровищ» обнаружились: разномастные кукольные тряпки, затрёпанная книжица (скорей, со сказками), свёрнутая улиткой скакалка, банка из-под мятных леденцов (вызолоченная играми в "классики") и цветные швейные мелки. Но никаких тебе пистолетиков! Анн с Эйприл просто девочки. Вполне приятные, не отрицаю. Предложили мне арбуза …с молоком. А я решила, что их двоих на меня одну — как-то многовато будет. Да и не умею я вести сладенькие и пустые разговоры о том, что было бы, если бы остриженные волосы вдруг выросли всего за ночь?!

     — Противный дядька отрезал наши косички! — "бурундучки" обращали ко мне свой жалобный писк, протягивая в лапочках фото, где они вдвоём ещё длинноволосые.

     Нет, не могу предположить, что получится, когда мои, хм, противные родственники перестанут строить из себя злокозненных парикмахеров. Ведь обязательно пристают ко мне каждый месяц, чтобы укоротить мои разнесчастные локоны! Однако их уже не так жаль, так как цвет сделался коричневато-серый, а не такой желанный, как у сестричек Еросема, под золотящиеся колоски.

     …Да-да, и я так же хотела бы знать, где у мамы хранятся лак для ногтей и помада. Пока она сидит дома с Мунком, ничем таким не пользуется. Эх, я бы пользовалась! Вот и на коготках Эйприл (которой целых девять лет!) остатки алого с блёсточками наблюдается. Значит, мать сестричек недалеко держит косметику. А Эса бы ответила на это: "Тебе рано, тебе рано". Но мне же хочется! Хоть сильней и серьёзней — всё-таки вырасти, чем наслаждаться радостями данного периода. Я так точно не умею, в отличие от Анн и Эйприл. Стремлюсь куда-то, в сравнении с ними обеими. И рассуждаю, явно забегая наперёд.

     Наверное, мы — схожи, но равноудалены друг от друга. Будто на представляемом мною личном глобусе моей стала бы Арктика, а им досталась Антарктика. Вроде на противоположных полюсах, но по сути ничего разного. Одинаковые внутренне холодные и горделивые вершины-одиночки. Просто их много для меня, далёких Антарктик. А вещицы Еросема? Мелочи! Ложные и отвлекающие, как заметила бы моя чересчур правильная мама. А я уже пыталась подружиться: с Натали, когда вместе возвращаемся домой из школы; с Индри, если вдвоём не бегаем на физкультуре или, наоборот, одни из класса бегаем медленно; с Леной, мы обе обожаем рисовать; даже с Тэм, потому что Евгеха считает нас разжиревшими… Но отец опять мне откровенно выдал:

     — Не слишком обольщайся. Ты, сама по себе, им не нужна.

     Или он так обо всех на свете говорит?



Глава 12-я: "Кое-что из приключеньиц Мунка" 


     Мой братец — намекает былинным выражением ба-Мари: мал да удал. Быть может, та внезапно проявляющаяся удаль иногда заставляет мирного Мунка влипать в неприятности? Для начала: помаленьку, по-домашнему как бы. 
 
     В первый раз он угодил в больницу ещё до того, как ему исполнился год. "Неужто хапнул кишечную палочку? Как? Где?" — растерянно вопрошал Брэб. Через него, что ежедневно навещал маму с Мунком в устрашающем инфекционном отделении, я передавала нарисованных оранжевым фломастером весёлых бельчат на тетрадных листках. После начальной порции лечения братец по-своему возненавидел тёток в белых халатах. Понятно, что врачи с болючими уколами чрезвычайно ему надоели, но причём ко всему продавцы в гастрономах? Увидев их, не особо отличающиеся от докторских, одеяния, Мунк орал уже при входе в магазин. И так постоянно, пока мамуля не перестала брать его с собою за покупками.

     Вот папуля и решил назвать Мунка — Мыш №14. Это, чтоб в сравнении со мной, бедовым Мышем Тринадцатым, брат стал бы на порядок везучее. Да не тут-то было! За неполные четыре года бедолага дюжину раз болел и кучу времени провёл в больницах. А как покончил с опасными, заразными и неизвестно как к нему попавшими хворями, вроде сальмонеллёза и дизентерии, у него пошли так называемые: мелкие домашние приключения. Само собой, у Мунка и тогда имелись про запас: бронхит, ларингит и прочие респираторные трудности. Однако сломать руку, свалившись со стола, куда Мыша Четырнадцатый залез потанцевать и слишком разошёлся! Или выпасть из своей постельки, крепко шмякнувшись, даже не пискнуть и валяться на полу, пока не обнаружили родители. Попробовать на зуб штукатурку и затем со мной на пару расковырять в стене на кухне о-очень интересную дыру, поддеть собственный ноготь остриём перочинного ножа, играть с… топориком и едва не снести кончик пальца, на пробу самому зажечь большую хозяйственную свечу и получить ожог «до мяса» на ладошке. Столько всего было - не перечесть, но ходить неделю с застрявшим в штанине крючком из рассыпанных по неосторожности рыболовных снастей Брэба, при этом негодуя на неведомого кусачего жучка и яростно почёсываясь! Так, тяга к неприятностям у Мунка дошла до смешного и обратилась почти в хобби.

     …Внезапным разгоном подкатить под ноги ба-Мари игрушечную собаку с вращающимися глазами! Да так, что перепуганная бабка взвилась вверх аж на полметра! А когда ба сонно вязала в креслице что-то малополезное, Мунк быстро подкрался и бросил ей на колени …мышку, сшитую мной на уроке труда из остатков воротника со старого пальто. Как бабушка отмахивалась и вопила, забравшись с ногами и своим вязаньем на спинку кресла! Будто мы специально доводим её до инфаркта, и она расскажет о наших выходках Брэбу с Эсой, когда те вернутся с работы. Но пока им ничего не рассказала.
 
     Плохо, конечно, что наравне с котиками — остальное зверьё она тоже не жалует, пусть и игрушечное. Зато вдруг взялась баловать внука, и тот, прочувствовав неожиданную бабкину к нему расположенность, стал попросту терроризировать её в магазинах. Боязнь белых халатов у него прошла, и теперь Мунк готов испробовать для общих игр не столь разнообразный ассортимент, к примеру, "Детского мира". С криком: "Купи мне!" братец хватает с прилавков мячи, машинки и солдатиков. Тут и я не отстаю, пользуясь моментом, вымогаю у бабушки деньги на конфеты, шоколадки, газированный напиток в бутылках и сок, что разливается из своеобразных стеклянных "сосулин", вращающихся дозаторов с краниками. Родители этого всего не позволяют, очевидно, опасаясь нас разбаловать. Но хочется-то как, особенно мороженого! К сожалению, даже с нашей бабушкой на него наложено огромное табу.

     Ещё мы с Мунком без ума от бисквитов с корицей и арахисом и всякий раз без спросу тащим их в магазинную корзинку вместе с хлебом. А ба-Мари вынужденно, но не без удовольствия расплачивается за всё в кассе. Иначе, для чего в любом семействе нужны бабки? Потом она сама такие бисквиты любит, до того сытные, что наслаждаться ими можно, запивая вовсе не фруктовым напитком, а кипячёной водицей из чайника. Ну и вкуснятина получается! К тому же, ба-Мари действительно не выдаёт нас папе с мамой ни с лишними покупками, ни с небольшими пакостями. Сама себе возмутится, а дальше бурчит и бормочет под нос. Правда, длится это иногда часами. Я так думаю, может, она заклинания читает против нашего с братцем разбушевавшегося темперамента и аппетита?

     А-а, плевать! Нужно ведь немножко радости в намеренных скупости, скудности и паскудности, устраиваемых самими домочадцами! Да и безвредных шалостей слегка не помешает приплюсовать к чересчур размеренному бытию. А также, пускай до поры не слишком настораживает то, что добрая часть неприятностей Мунка, как и ранее моих, всегда происходила рядом с нашей бабушкой.    



Глава 13-я: "Понимание — непонимание"

"Дети-индиго не признают никаких авторитетов!"


     Если через силу преодолевать ленивые рассветы каждым утром, а потом: сто раз на день — слезливость и брюзгливость ба-Мари, мамина вечерняя тоска в глазах, озабоченность папули кем-то, чем-то... Если это преодолевать, то продвигаться понемножечку вперёд (а по-другому у меня не получается!) бывает очень интересно. Всё же даётся в преодолении, проталкиванием к цели, правда?

     О том чуть ли не еженедельно в телевизоре вещает дяденька с весьма кустистыми бровями, мямля свои заковыристые слова, будто пельмени лепя, что плюхаются в многочисленные массы внутри телевизора. С каждой ощутимой «пельменной плюхой» массы вдохновенно расходятся аплодисментами: бурными и продолжительными, минут на десять. Где-то в далёком зале с белыми колоннами все рукоплещут, расплёскиваясь волнами согласных рук перед странно замедленным дядькой, всём в орденах. Предполагалось, он взывает: снова выходить на будущую светлую дорогу. Значит, лет шестьдесят пёрлись мы непонятно куда! Под редеющими… тьфу ты, реющими красными знамёнами. Ур-ряа! В никуда. Лбами с размаху о красно-кровавую стену. Ну, именно так иногда язвит Брэб.

     Нам — по другую сторону от серого на чёрном, перемежаемого преградами помех телевизорного мира, порою кажется, что вместе с нескончаемыми реками речей в уши заползают самые настоящие макароны! Ну, или мучные червяки. Обещания скорой жизни в эпоху изобилия при полной неминуемости коммунизма! И абсолютные «не обещания» при этом никаких весомых перемен. Смахивай, не смахивай, всё равно повисает лапша на ушах. Предвестие изобилия? Но если пытаться преодолевать и это! Пусть и мысленно. Ведь всё случается не просто так. Хотя родители этого напрямую не говорят. И в школе я пока не слышала, чтобы точней описывали взрослую реальность, как есть. Вот сказками нас наполнять, это да! Расписных узоров из всяких макаронных от души напихать внутрь каждого! И чтоб все верили в эти расселившиеся в теле мысли-черви, главные послания кого-то одного, непревзойдённого. Я чуть было не рассмеялась, подзабыв, что на уроке.

    — Плаха, хватит фыркать! Чем вы там с Лорис занимаетесь? — Евгеха приблизилась вплотную к нашей последней парте (надо же, какая честь!) и вперилась в меня очкастым взглядом.

     Тут уже занервничала моя соседка. Она лишь покрутила в пальцах ручку, но, как водится, училки в классе нравятся не всем. А наша, скорей, не нравится никому. С разложенной гнездом жидкой завивочкой, эта чужая недобрая тётка —  что, действительно, вторая наша мама? С глазёнками, как остренькие гвоздики, презрительно кривящая губками, по которым бурачного цвета помадой проехали быстро, небрежно. Неважно! Невзлюбила я учительницу первую свою, потому что та давно терпеть меня не может и не педагогически показала эту нетерпимость с самого начала. А я считаю нужным обязательно огрызнуться в ответ. Когда получается.

     Лорис, видите ли, ей — Лорис! И остальные: Натали, Индри, Малья... Всех девочек Евгения зовёт по именам. А у них красивые имена! А я так постоянно — Плаха, Плаха. Надоело! Чего они все добиваются? Указывают на предполагаемое место в мире: всю жизнь на последней парте, последнем месте? И чтобы к этому привыкла с младших классов. Нетушки всем вам! Дело, собственно, не в парте и не в уроках. Хоть по таким предметам, как чтение, письмо и математика — я в первых. Старательнее только Натали. Или она боится родителей, которые, по её словам, могут разодрать на куски за отметки ниже четвёрки. На меня Брэб также смотрит косо за нечасто попадающиеся тройки и, что хуже (нарочно? необдуманно!) рассказывает соседям, а зачастую это родители знакомых по школе двоечниц, про то, как оплошала дочка, выбивающаяся в отличницы. Потом те двоечницы на меня пальцами во дворе показывают и хохочут. У самих четвёрка среди троек — редкая оценка, а им вольготно и выходит: всё можно! Я начинаю бунтовать, где справедливость? А за спиною шепчутся: "Плаха — тихое болото, в котором черти водятся".

     Я же люблю от этого отвлечься и, будто бы себе противореча, преспокойно пялюсь из окон в комнатах и классах. А на улице без зазрения совести смотрю на все окошки в домах. Интересно! Они словно вскрываются переходом света во тьму и наоборот. Их голубоватые стёкла наполняются фрагментами солнечности, дождя и снегов и почти заледеневают с ноября по март. Некоторое время в моей комнате примечательным было лишь окно в переменчивом свете, так как непогода и ночь украшали его всеми оттенками синего. А вечерами оно вдобавок деликатно подсвечивалось из прихожей, что напоминало как раз об апельсинах и леденцах. Вот так неплохо мечталось и ещё мечтается в моей маленькой личной "норе". Особенно, когда вне защищающих твой мир стёкол слишком темно, и перед собой ты видишь только грустное окно в ночное небо.

     Сразу после переезда оно даже не занавешивалось толком. Потом его облачили зелёными, "в простой спокойной геометрии" (как выразилась Эса) шторами и скромным тюлем цвета тусклой зимы. Всё — под не заклеенные обоями светлые стены. Никогда не хотела снова бледненькую и бедную обстановку, как на старой квартирке. Но маме кажется, так лучше: стенки чистые, кровать, банкеточка рядом, б/ушная книжная полка. Что к этому ещё надо? Ага, письменный стол! Без него поначалу я готовила уроки на кухне. Выходило наспех. Единственное, что из заданий занимательно выполнялось именно там, так это — раскрашивание и заполнение "Календаря природы".

     Через кухонное окно и дальше наш незастеклённый балкон любопытно наблюдать за полем, что называется "граничным". Прямо за ним, по восточной стороне виднеется заводик, а до него — широкая огородная зона. Ух, и насаждений разных! Брэб с Эсой тоже обзавелись грядочкой, чтобы летом было, куда посылать нас с Мунком за свежей зеленью, а осенью можно будет заполучить и морковку со свёколкой. Глянешь на "граничное" поле, хорошее в любую пору, и садишься за тот самый календарь. Всё-таки, он наполовину учебник, что пришёлся кстати после надоевшего букваря и неопрятной прописи. Если хочешь: рисуй в нём или тщательно закрашивай по контурам. А каждый день надо отмечать наличие осадков, облачность и температуру воздуха. Мои одноклассники в этом ничего не соображают, даже зубрила Натали. Ха-ха!

     Иногда я уделяю им недолгое время в своих размышлениях, понимая, что одногодки не способны учиться по-настоящему и знания постигать глубоко. Бездарь детсадовская! Оттуда их привычка набрасываться гурьбой на каждого несогласного, в ком видят чужого. Примерно так у них со мной сложилось. Я это неодолимо чую!
 
     А когда выяснилось, что и в классе мне дружится поскольку-постольку, то я тихонечко сосредоточилась на чтении. Ну, например, про незабываемые приключения Тома Сойера и Гека Финна. А скоро и до чего посложней доберусь! Только теперь непонятно, что делать с надвигающимися каникулами первым школьным летом. Без предполагаемых друзей, а с книжками и телевизором. Но Евгеха решила и эту заботу, задав наперёд учить таблицу умножения. Значит, растяну "удовольствие" на три месяца.

     Так закончился мой (всего лишь и пока что!) первый класс. Дождливым полуднем последнего майского дня, с букетом мокрой и мятой сирени в холодных руках. Просила же папу: ветки не надо ломать! А он, не послушав, с утра ободрал у подъезда сирень, набрав букетом целый "сонм лиловых кружев". Сам так неожиданно сказал, явно сперев фразу у какого-то поэта, и предложил перед уроком всучить, то есть, вручить его Евгехе. В знак уважения и примирения, что ли? На это у меня рука не поднялась. Да какое ещё уважение? Тем более уроков не было, одни торжественные мероприятия, с которых я так и норовила сбежать. Поэтому опять тащу сей не пристроенный букет обратно, предвкушая накачку от Брэба. Лучше водружу дома в вазу эту сирень.

     Шагая с продолжительной сборки-линейки, думаю о том, что слишком много в новостях мира всяческого дерьма, чтобы уделять ему моё еле собираемое по крупицам внимание, а шокирующие явления норовят окончательно сбить его и рассеять по сторонам. И стоит ко всему приноровиться, как… внезапно узнаёшь из тех же новостей, что дама, певшая о садах, которые цветут один раз в год, умерла. Во цвете лет! О золотистых волосах прекрасной леди и шикарном полотне струящегося голоса сильно грустил Брэб, считал эту певицу — самой-самой. Звали её Анна Герман.

     Я тоже хочу быть "самой"! Пускай от пения моего домашние заворачиваются каждый по своим делам. Особенно, когда я собираюсь подражать Мирей Матье. Ну, да ладно! Я же на них не обижаюсь, а переключаюсь просто на другое. Нужно попытаться стать красивой или сначала казаться, а потом и оказаться: из несчастной простушки – всеми любимой принцессой! Короче, я требую у Эсы новые заколки для довольно осветлённых солнышком прядок. Безрезультатно! Мама ничуть не желает меня украшать. "Обязательно что-то сделаю с волосами. Что-то в жизни ведь от них зависит? И сами волосы обозначают какую-то силу? О, жизненную! А это, в моём случае, необходимо срочно укреплять". Подобный вывод повторяется во мне настойчивей, чем заданная на каникулы таблица умножения. "Шесть на шесть, семь на семь…"

     Следующие полмесяца мне вдохновенно читалось о революционерах и подпольщиках. Правда, когда лучезарное их мученичество стало утомлять, явно в противовес этим возвышенным легендам я предпочла послушать неторопливые рассказы Брэба о реальных "лесных братьях". К тому же, вышеупомянутыми, хоть и противоречащими друг другу группами персон восхищалась даже наша мама. "Мужество, терпение, смирение! Самоотречение, в конце концов. Раньше у людей было то, чего тебе, Габи, никогда в себе не развить". Чепуха, развить можно что угодно, энергию только бы в нужное русло! Мунк, например, продвинулся в домашних приключениях. Безо всякого отречения. Так, он кидался игрушечными автомобильчиками и выбил мне зуб, хорошо, что ненужный молочный; шумно свалился с книжной полки, не вскарабкавшись, как следует, наверх; опрокинул на себя громоздкую кастрюлю с овощными очистками, предназначенными на вынос к баку отходов возле подъезда. А также основательно меня напугал, когда оба взялись играть в прятки, пока ба-Мари стряпает у плиты. Заодно она опять должна присматривать за нами, пока родители отбывают дни на работе.

     Братец для виду побегал по квартирке (я как раз досчитывала до двадцати, уверяя, что вот-вот пойду его искать), а после запрятался, так запрятался! Влез, оказывается, в стиральную машину, круглую, как бочка с крышкой. Крышку убрав, разворотил бельё, уселся внутри и сверху накрылся предназначенной к стирке простынкой. Когда я в поисках Мунка добралась, наконец, до ванной комнаты и вошла туда, не включив свет, братец изобразил жутковатое "У-уу!", поднявшись из "стиралки" во весь рост, покрытый чем-то белым. Прямо как привидение: маленькое, каверзное и еле сдерживающее весёлый смех! А то, что мы иногда пуляем друг в друга мячики, нарочно попадая при этом по бабушке, так и не зловредно совсем, а действительно детские шалости.

     Кстати, нынешнее лето впервые оказалось мной осознанным как пора, ограниченная окончанием одного класса и неминуемым началом следующего. Время больших каникул, осенённое нелепейшей таблицей умножения. Мне захотелось побыть на виду, со всеми вместе и одновременно спрятаться подальше. В убежище постельки да под одеялом, вдали от ослепительной зелени и мощного Солнца. Всё оттого, что мамы скоро не станет! Так говорят, если умираешь… в очередной раз. Хоть часть тебя, несомненно, останется где-то. Чувствую, так всё всегда и происходит: от Бесконечности — до Бесконечности и в этом промежутке сохраняется бесчисленным количеством личностей, жизней и судеб. Конечно, рано или поздно умирают все, чтобы когда-нибудь родиться снова. Это и есть понимание всего и того же самого - полнейшее непонимание.

     А мамы определённо с нами не будет. Неизвестно, как быстро всё произойдёт, но это будет точно. Ощущение (иль мысль такая?) явилось первым и требует от  меня ритуала. Я же панически мечусь, чем могу что-то придумать, куда уж тут предпринимать! Впереди грядёт тягостное десятилетие ожидания, и к тому, что произойдёт далее со всеми нами, следует подготовиться заранее. А где-то рядом существуют и образа, и молитвы! Я бы вызубрила их почище того умножения. Может, у наших соседей или знакомых, тех же Еросема, нашлись бы нужные мне символы? Но только не у нас в квартире: слишком пустой для меня и наполненной так называемым "необходимым".

     "Нужно жить без вещизма. Накапливать вещи — мещанство!" — пытается доказывать Эса. Я уже, конечно, пробовала убедить её, что симпатичные занавески на окнах и фарфоровые статуэтки, пусть и запертые для обозрения в стеклянной части секции, создадут уют в доме, а не какой-то вещизм, да с мамой спорить бесполезно. Предполагаю, что сейчас она выпалила бы примерно следующее:

     — Примеры свои повторяй, дармоедка! Ишь, молитвы ей понадобились! Это ж религиозный дурман!

     Значит, мне самой подвигнется изобрести цепочку просьб спасения для непонятливой мамы. Если обратиться утром к немилосердному для глазок Солнцу, высматривать ночью неровные шрамы созвездий, днём изучать по силуэтам облака, а к вечеру просить из сонных туч дождя или заодно пробудить его в своём сердце! И собрать в придачу немногие красивые образы из нашей "норы" воедино, в мыслях и памяти лучшее из услышанных стихотворений и песен, и музыки тоже. Тогда в сознании моём засияют и воссоединятся: звёздные проблески в нескончаемой тьме Времени и серебро в контактах радиодеталей, до сей поры рассыпаемых по всей квартире Брэбом, и его мысли о Балтике, и мои мысли о том же. Молчание и прелесть парка, куда не раз ходили мы гулять с бабулей... Снег в вихре ветра, виденный мною из окон... Непрерывно ощущавшееся биение в крови, особенно, когда на улице видна весенняя Луна! Зеленеющие комнатные растения и разноцветные нитки-мулине, на которых нанизаны сверкающие бусины — в моих мечтаниях на каждый день. Шепча при этом, чего хочешь и что желаешь именно для мамы! Ради неё, ради всех нас возмечтать бы чего-нибудь чудного и жизнетворного.
 
     Пока нащупывала-осязала эту мысль, словно бы где-то внутри, ба-Мари давно старалась меня растолкать и стянуть с моей головы кроватное покрывало, которым  я сотворила вокруг себя шалашик и шаманила, бормоча и раскачиваясь взад-вперёд.

     — Никакая это не игра! — попыталась объяснить бабке. — Просто беспокоюсь за маму.

     А ба-Мари уловила кажущуюся ей ненормальность беспокойства и вечерком срочно доложила Брэбу с Эсой. Начала-таки выдавать старая "сковорода"!

     — Со мной ничего не случится! — напрасно уверяет меня мама. — Больше не стоит пугать бабушку. И голову ей не дури!

     Да уж, потому что бабка у нас сама, кого хочешь, задурит и запугает. Не благодаря ли ей, и Эса не та, что раньше, на Брэбовых фотографиях в "морском" альбоме, где она похожа на заграничную актрису и …чайку. Стремительная, восхитительная, далёкая! Теперь мамуля — тяжеловесная, внушительная, с обязательной для здешних дам каштановой завивкой, впрочем, на красивых волосах. Позже она припомнила, что в раннем детстве я так же каждодневно беспокоилась о папе, упорно, до истерик. Тот где-то постоянно пропадал, лишний раз не сообщая о себе семейству, но плохого тогда ничего не случилось. Хотя, откуда кто знает? Может, что-то происходило в самом Брэбе, нутряном, не видимом для остальных, другом.

     К примеру, он твёрдо пообещал учить меня языку своих предков и даже надиктовал сотни полторы слов, кои я записала в "секретную" тетрадку, а потом вдруг раздумал и послал меня за остальными объяснениями... к бабушке. Раз она сумела так испортить внучку и, мало того, ещё отравить собственным гадским ядом! А потому Габи стала абсолютно negabi. Вот и думай, что хочешь насчёт несправедливого определения! И ни от кого из взрослых настоящей правды не добьёшься. Иногда, конечно, Брэб вспоминает о своих дополнительных обязанностях и требует, чтобы я ему посчитала от одного до ста на его языке, что я с нескрываемым удовольствием делаю. Тогда отец даёт задание сложней, считать уже от ста до одного. С горячностью и это удаётся. А то он меня в школу не выпустит! Так всегда грозится, если делаю ошибку в счёте. Может, мне нарочно чаще ошибаться, тогда и в школу ходить не придётся?! А иногда, прищурившись коварно, Брэб изрекает:

   — Теперь повтори-ка за мной: Auksciausioji Taryba! — в этот поистине торжественный момент мама гулко роняет на пол хозяйственную утварь. А отец, будто бы не замечая, продолжает:

     — Ага, ага! Первое слово не получается с первого раза! Так и знал, что Габи - negabi.

     В общем, тот папа, что позволял хлебнуть пива из его большой кружки да непременно покупал мне в магазинчике "Кулинария" дорожную шоколадку… Тот весёлый рыбачок да охотник, рисковый собиратель ягод и грибов, который однажды заблудился в лесу, чуть не потерял наполненный лесным урожаем рюкзачок и заодно мотоцикл, что был одолжен у вечно пьяного соседа по подъезду! Бывший моряк с сине-полосатыми историями о разгульной молодости… пропал. Вместо — вечерами, после работы на буровой станции, заводе, фабрике или в отдалённых гаражах (бывает так, что всё меняется местами) приходит Брэб домой, чертовски обозлённый и усталый. Иной раз выпивший и резкий. Психующий из-за наших шалостей и громких криков, из-за ба-Мари, что лезет не в своё дело, что Эса - не как другие жёны у его приятелей. И дурацких денег не хватает, сколько бы без передышки по две смены ни работал, а то самое его гнетёт, и он срывается.
 
     Единственное, Мунк — надежда и отрада. Наследник, держатель фамилии. Сын! Он же постоянный любимчик и мамы, и ба-Мари. Без зависти, но почему всё только ему? Братец может капризничать и своевольничать, как мне не разрешают. Потому что он — младший и желанный, а младенцем будучи, много болел? В его сторону и так почти всегда идёт любовь или что-то вроде. Мне позволят подобрать её остатки? К себе бы я хотела хоть расположения, что сможет мне помочь самой расположиться в этом мире. Ах, получить ещё б такую малость: почувствовать себя любимой дочкой — папиной, маминой, нет разницы! Потому что сейчас я будто дочь… ничья. Как плохо, что всем детям так нужна любовь! Порой её просто неоткуда взять. 



Глава 14-я: "Жестокое Королевство"

"На первый взгляд, индиго отличаются холодностью и эгоизмом, не воспринимая бед близких, а порой и поражая окружающих откровенным равнодушием. Но это лишь на первый взгляд".


     Ненавижу то, чего даже своим внутренним чутьём не понимаю! Когда вещей много, и повсюду разбросанное заставляет меня разделить взгляд "изо лба" на тысячу лучей и адресовать каждому из моментов брошенного — свою часть. Слишком сложно? Но такое уж во мне творится. Моё внимание стало прямым, как линейка школьного пенала, между прочим, изначально испещрённая той самою таблицей умножения. И я настойчиво смотрю перед собой. Ни лишнего кивка налево, ни направо, ни поворота назад. Вперёд! Тем более за мной — стена. Когда я за последней партой, когда лежу в постели, когда сижу на кухне, к стенке прислонясь. Я даже падала о стену головой, но быстренько забывала об этом. Ведь, если так меня толкнули в школьном коридоре, то значило только моё поражение! Или проблемы, с которыми буду напрасно бороться.

     А Брэб считает себя надёжной опорой семьи, стеной, о которую я ненароком разбиваюсь. Может, в этом винить лишь мою "безъязыкость"? То состояние донельзя странное, когда устремления прерываются пакостными установками со стороны и собственным в ответ онемением с отсутствием мнений и слов. Я же пытаюсь подстроиться и пристроиться, хоть по мелочам, в своём масштабе, одновременно перешагнув через ненужное, отшагнув от ненужного... И нечего высказывать теперь, что вырасту не гибкой! Всего-то, сложности не люблю и точно не стану воздвигать из них крепостные стены и лабиринты.

     Впрочем, сии грандиозные планы сейчас не главное. Я насущное даже себе объяснить не могу. А это сперва: избирательные сложности в борьбе с едой, которую старательно навязывают мне родители. К примеру, почему я не переношу варёный лук? После ополчившейся на меня школы, это явно мой следующий враг! Раз увидела, как отец достаёт из супа разваренную луковицу, величиной с будильник,  и принимается ножичком делить её на дольки и сытно уплетать. Стошнило меня неподалёку от кухни. Конечно, луковки полезно добавлять в уху, спецом по приготовлению которой считается Брэб. Главное, чтобы я потом нигде их в целом виде не узрела. Ведь папа протестует, не желая, мельчить лучок ради какой-то меня! Зато к превеликой радости, предлагает маме чаще стряпать "bulviu silke". Хоть там уже мама возражает, мол, за те двенадцать часов, что требуются для вымачивания кило очищенной селёдки в смеси молока и воды можно изойти от голода в ожидании подобного деликатеса. Вот и бывало "бульвю сильке" лишь однажды. Но это такая вкуснятина! Нежнейшая запеканка с рыбным картофелем! Как всегда, ба-Мари не понравилось: "С вашей 'рыбульбой' только продукт переводится! Нет, чтоб для семейки сэкономить". Вот она предпочитает и дальше заменять изысканные блюда чем-то проще и не интересней.

     Так, предлагаемый бабулей свекольник напоминает настоящую бурду, и чаще я не могу силою протолкнуть хотя бы ложку горьковато-кислой свёклы с зеленью, плавающих в бульоне цвета жуткого "бордо". Непрожёванное мной месиво упорно отторгается, а отец продолжает настаивать, что для меня, невозможной привереды, слишком хороши и лук из супа, и щи из свежей капусты, которые готовит Эса, и варёная морковка, вкуснее и полезней не бывает! В сравнении с очистками и лебедой, что люди в войну ели. А если меня от овощей воротит? Так это я, как всегда, притворяюсь. Верней, я бы охотно поглощала овощи сырыми и блюда на обед придумывала бы сама. Раз с "рыбульбой" у родителей не получается.

     А дальше, наверное — будет необъяснимого больше. И почему мой грозный папа мне не верит? Такой давящий, грубый и постоянно пугает меня наказанием. Словом, отец. Тот, что вызывает предчувствия внутренних бедствий. Не замечая, не признавая, не поддерживая. Из-за ерунды какой-нибудь! Вроде маленькой золотистой монетки. Ну, не из всамделишного золота, конечно. Какое там! Просто денежка, ненамеренно оброненная ба-Мари. Уж очень хлипкий у неё кошелёчек. Ладно-ладно, я изъяла монетку: хитренько и тайно. Когда пошла во двор гулять, начистила песочком — кружочек засиял. Да я недолго с ним играла. Владеть и этим хвастаться всё-таки неинтересно, и я временно препоручила денежку соседке Робес. Пускай и она поиграет, хоть учится неважно и говорит про меня ерунду, а сумела-таки увлечь рассказом о том, что городок у нас довольно примечательный. По мне, так ничего в нём нет!

     Но, оказывается, ему насчитывается шестьсот годов, он же всё строится и строится, тянется продольно с востока на запад, будто обтекая свои "семь холмов" и находясь ровно меж столиц соседствующих стран: маленькой и чуть побольше. (Разумеется, обе в составе империи.) В последнее время городок ускоренно раскидывается микрорайонами на юг, прикрываясь к северу обширными иглистыми лесами от местности с опасными болотами. Уж там, по словам Робес, всяческие извращенцы шляются. Может, позже выспрошу у Брэба, что это означает. Ещё у северной черты остались руины старинного замка, настоящего, со времён рыцарей. Про это мне, само собой, запало. Никогда не предполагала, что интересным может оказаться то, что где-то рядом.

     Я всегда хотела унестись отсюда, но потом, когда-нибудь… Подумываю об  ином, других местах. А если честно, о Литве и только о ней! Там подобных замков много, в исторически сохраняемом виде. Хорошо знать, что есть в мире то, что тебя привлекает. Ведь далеко я никуда не ездила, а округой, вообще, не интересовалась. Даже название нашего городишки узнала, подписывая тетрадки под нудную диктовку Евгехи: Жёнов. Вот как он называется! А почему, к примеру, не Межгорье или Холмогоры? Пускай тут скорее взмывают с разгону пригорки, а то взялся неизвестно почему - Жёнов! Любопытно, что значит слегка прямолинейное название? У папы с мамой или ба-Мари совсем не разузнаешь, поскольку они подобрались в семейство из местностей довольно отдалённых, а здесь остановились, потому что в своё время не получилось обосноваться в столице. И оттого они какой-то Жёнов окончательным пунктом не воспринимают. А это для меня почти gerai!

     Пока я поглощала немногие, но факты из жизни округи, некие соседи по дому успели нажаловаться на меня Брэбу. Понятно, Робес унесла домой мою монету, и там родителям показалось, ну, неизвестно, что им показалось. Ага, заявились без приглашения, вернули денежку, совместно пошумели насчёт безответственности молодого поколения. Ну и всё, вроде! Нет, Брэб тут же обозвал меня ворюгой, с силой дёрнув за больное ухо, добавил, что в войну таких расстреливали. Далась им эта война! О войнах надо помаленьку забывать и поживать себе далее. Всего-то! Хотя, по-моему, здесь никогда и ничего не забывают: ни войн, ни ссор, ни денежных долгов, так что приятный вечер мне испортили, а зря.

     Отец не успокоился и назавтра. Презрительно вывернув губу, он снова выплюнул в меня: "Ворюга!" и огрел веником по ногам. Ну, что им, этим взрослым, скажешь?! Как суметь объяснить, что иной раз дурачиться хочется, гулять с кем и когда получится и да-да, с удовольствием быть безответственной! И я не могу сейчас принять того, что родители считают мне пригодным, а себе выгодным. Нет у меня ещё тех плоских слов, которые они поймут. А громко прокричав, навзрыд заплакать — смешно же, подойдёт кому угодно, но не мне. Опять, что ли, мнимое онемение мешает? И ощущение напрасности при этом. Только развести руками или пальцем крутить у виска остаётся на странных взрослых. А они могут, наконец, признаться, что главное в их жизни — это деньги. И плевать им на всё остальное.

     "…Поэтому меня никто не любит! Никто меня в семью не ждал. Все любят Мунка! А я, сама по себе, никому не нужна". Видимое расплывается, застревает в плотной перемычке между веками: из щедрых слёз, что ощущаются холодными, искристыми и крайне медленно на щёки оползают. Ну, сколько не плачь — ничего не изменится. В том, что мне отделилось этой жизнью (а Брэб сказал бы: отвалилось) я решила просто расти и не только физически. Хотя и не представляю толком, что мне отвалилось, даже не совсем чувствую. Но так приятно ловить и подхватывать в жизни красивое: как мелодии песен или фрагменты стихов и цветы, и цвета, и время меж оканчивающимся сном и утром! Тогда особо нежные видения и состояние, как будто размывания: от берега до берега миров, когда касаешься рукой под прохладной подушкой, длишь тем сладкую расслабленность и хочется совсем не просыпаться.

     Часов впереди будут тысячи, как значимых строчек в книгах! Успею почитать и подсчитать их, и за то самое сразиться. Непрерывно томясь в круге данности, словно заключённый во своеобразном Королевстве. Образ царства мне не очень нравится. Пусть оно, кажется, и предполагает широкий размах, но в нём навскидку ощущается мало романтики. А Королевство есть не что иное, как изысканность и утончённость. С этакой фантазией в личном пространстве уже проявляется хоть и не сон, но туман. Потому что я не определилась, что будет внутри: "Королевство книг", "Королевство ночи"? Вернее, кровоточащих укусов среди ночи. Хм, а может, проявится само "Королевство любви"! Опять, что ли, сгубившая жизнь прошлую проклятая любовь?! Нет, я буду просто владелицей воображаемого мира, и на сей раз даже не королевой в моей жёсткой реальности. Вот Брэб с его классической физиономией и вьющимися волосами взаправду похож на правителя гордой и горной страны, когда-то… лишившейся своего короля. Так сказать, давным-давно в одном высокогорном Королевстве было дельце. Ну, семейство наше тоже мини-королевство в комнатном пространстве, что располагается до двери дома. А за той дверью царит беспредельно непонятный мне мир.
 
     …Где пару дней в школе нам запрещали бурно играть в коридорах, шуметь и смеяться, оттого что умер передразниваемый всеми без исключения дядька из телевизора. Ну, тот, что был с бровями и медалями. Надо же, вскоре за ним последовали ещё несколько, похожих друг на друга "первых и вторых лиц государства"! Да, у них там прямо эпидемия какая-то организовалась, мор на невсамделишных королей! Каждый раз я недовольно буркала: "Снова по программам отменили интересное кино, а ставят про войну и революцию. Устроить бы им самим революцию! Как они надоели с жалобной музыкой по радио, негласным запретом на смех и напускной скорбью вокруг!"

     "Прямо с утра и до позднего вечера проходит прощание…" Тоже мне, нашли важности! Не распрощаются никак с теми, кто даже при жизни был не очень жив. Но вот опять останки придержавших власть и до нутра прогнивших старцев тащат, то есть: отвозят к вечному покою у багряных стен на медленных торжественных лафетах. При этом кажется, что наш старенький телевизор обиженно посматривает домочадцам в спину, мол: "Я-то ко всему причём? Стою себе спокойно, просто транслируемое отображаю". К слову, умей Брэб читать телевизорные мысли, то парировал бы сразу: "А-а, заткнись ты, вся глупость цивилизации, заключённая в одном ящике!" И вот тогда бы я ринулась на помощь бедному телевизорчику, выдав следующее: "Глупость цивилизации, заключённая в ящике — это вождь пролетариата в мавзолее, а не наш несчастный электроприбор!" Представляю, что на это сказанул бы папа, частенько его ответы игривы, как настроение.

     А сейчас оно у него паршивое, потому что на родительском собрании ябедница Евгеха довела до мнительного Брэба про мою общественную неактивность, плохо сочетающуюся с высокими оценками. Ну, кроме физкультуры, конечно. Брэб вечером устроил разнос Эсе, будто она до этого за мной не следила, а сейчас и вовсе перестала. Мама по обыкновению смолчала, я обиделась. Не знаю, как попробовать им объяснить, что я не всегда понимаю, чего от меня хотят. Мне же никто и не пытается хоть сколько-нибудь разложить по полочкам! Иногда я перестаю различать правое, левое, в центре или с краю и нипочём не знаю, что творится позади меня. А без расположения ко мне быстро выдыхаюсь и больше не могу общаться, особенно с теми, кто изначально был нехорошо ко мне настроен. И как сказать такое папе, если для него настройка — это в радиоле и приёмнике!

     Я — приёмник! Маленький, испорченный и, как говорится, трофейный. У нас к нему не подобрать деталей на замену, не разобрать, не починить. А я, не то что бы нуждаясь в окружении, упрямо ощущаю, что и внутри семейства одинока. Мне, наверно, ранее хотелось присоединиться к кому-нибудь, желательно извне, но ведь меня все не любят. Они любили бы меня, если бы я была другой, и приняли бы, если бы сами были другими. Значит, меня не надо любить, нельзя любить! Получается, я — всё-таки некрасивая, и тельце у меня, как прослышала, похоже не на ребристую щепочку с тонюсенькими и кривыми ручками-ножонками, каковым положено быть моим ровесникам, а на… медвежонка, эмблему Олимпиады — 1980. Ну, догадались сравнить! Как будто повально все должны быть истощёнными?! Да, я — не спортивная и плохо бегаю, смешно стараясь вырваться вперёд. "Самая-самая" из меня сейчас вряд ли получится, но втайне я мечтаю, чтобы и мной восхищались, хоть сама никак не могу начать улыбаться всем подряд. Просто так! Я, вообще, забыла, что когда-то нужно улыбаться.

     "Будь лучше! — твердит мне Брэб. — Старайся!" Ага, можно подумать, мой не добрый ныне папа будет снова любить меня, как раньше, или, как постоянно — Мунка. А оттого, что мне не хватает тёплых лучиков прикосновений, искорок, высвечивающихся из родительских пальцев, гладящих по голове не меня — мне так плохо! И, скорее всего, моё настроение замечается со стороны, как неправильное. Словно обделённая я! Евгеха считает, это потому что я не ходила в детский сад и теперь не умею общаться. Да умею я! Не интересно мне здесь. И к чёрту этот сад, упоминаемый по поводу и без! Не понимаю я сути учёбы с непременным высмеиванием на виду у переполненного класса.

     Ах, если бы заниматься индивидуально с одним, настроившимся на тебя, учителем! Ну, ладно, с несколькими, ведь предметов дальше будет куча. А делать так, как предлагает школа: бестолково и через подчинение? Единственно, в выполнении домашних заданий вижу смысл. То для себя, а не как в случае с Натали, из-за наказания. И знаю точно, что в общении со всеми-всеми смысла нет. Когда вокруг всех много, никто тебя, как такового, не стремится усмотреть. Они лишь замечают, что в тебе не так, предпочитая осмеивать одежду или внешность. Да разве это в жизни нужно! Но, как я сама себе призналась, нет у меня нахальной смелости первой вскинуться на ту же Евгеху с целью себя отстоять. Хорошо, что я — не двоечница, и мне не надо в придачу от училки обороняться. Или отстающие в учёбе постепенно привыкают к нападкам и к тому, что их шпыняют и унижают? Одёргивают за руку и бьют учебником по голове. Я поняла, что в жизни ни к чему подобному, наверно, привыкать не стану. Всегда буду искать подход по-новому, по части доказательств и защиты правды, и не только собственно своей. Пускай при этом я познаю истинное одиночество! А пока сейчас я — единственная в классе, кто в доказательство чуть ли не превосходства над остальными, ведёт читательский дневник: подробно и с желанием.

     — Даже слишком подробно! — равнодушно взглянула туда учительница, когда я собралась на внеклассном чтении отчитаться по недавно оприходованным жюльверновским "Детям капитана Гранта". — Ты упрямо выбираешь не те книжки, Габриэль Плаха! Одноклассники твои читают что-нибудь попроще или не читают вовсе, и ты давай со всеми вместе! Поступай, наконец, как положено! Бери вот пример с Натали! Она делает, как ей говорят, не прекословя.

     Ну, а я понадеялась было, как выражается Брэб: наладить контакт. Что же, придётся заканчивать младшие классы без дополнительного содействия. Значит, теперь ко мне благоволит только бабуля. И то слишком трясётся: "Так воспрещается, этак нельзя! С этим будь осторожней и с тем тоже! Не гуляй за домами, не ходи под балконами! И никуда не уходи далеко! Не водись с мальчишками, они злые! Не возись с котами, те блохастые! Избегай собак, они кусаются! И прекрати глазеть на мужиков! А то они поймут это по-своему. Перестань требовать денежек на шоколадки — это вредно! И не подбирай чужих монеток возле магазинной кассы, то чужое! Ничего не поднимай ни с грязного пола — там микробы, ни с асфальта — там их ещё больше".

     — Ага, а если где-нибудь кусок золота заваляется или мешок денег! Или оставленный кем-то большой пистолет! Стороной обойти, что ли? Хороша советчица, нечего сказать! — действует и далее сплошным призывом: "Не бегай, не прыгай! Не носись вверх-вниз по лестнице! Не читай, когда темно! Ночью спи, а не мечтай! Не мешай родителям смотреть кино для взрослых! Береги вещи, заодно учись штопать поношенное! Ешь, что дают, и не ной! Присматривай за братом и… будь благодарна! Тебя и вовсе могло не быть в этом мире! Вспомни, как однажды утром не проснулась".

     О, да! Я помню. Тогда мне на самом деле хотелось исчезнуть. А я застряла здесь, как раз на данную жизнь! Застряла, как все: для исправлений себя в настоящем, а не придуманном Королевстве жестокости для ссыльных душ. В небольшую мысленную копию такого королевства я и загоняю в своих мыслях домочадцев. Каждую ночь туда всех, как миленьких, кроме Мунка. Он сколько угодно может находиться в уютной норке, полной пушистых вещиц и мечтаний, его оттуда и не вытащишь нарочно. Остальных я должна мысленно помучить в укромнейшем из казематов. Не то, что бы при этом снова стала безголовая во многих смыслах королева, нет! Но верховожу там, как злая волшебница. Такие иногда бывают, между прочим.

     Мучить — не значит: бить и пытать, основательно повреждая тела. Однако в нашей общей библиотеке я понабрала красно-коричнево-чёрных пугающих книг о последней войне и по дурости начиталась, как убивали людей! Их заживо сжигали в крематориях, над ними издевались и испытывали в недопустимых экспериментах, их разрывал на куски и пожирал молох самой чудовищной в мире (и если б последней!) войны. А бедные люди готовы были делать что угодно за кусочек хлеба!

     Ужасные детали фактов вдавливались в мою память, как пальцы отпечатками в тёплый пластилин, чтобы когда-нибудь подняться во снах, отозваться мне. Нет, в моём королевстве я просто пытаюсь контролировать домашних и тех, кто знает меня и почему-то с первого взгляда готов невзлюбить. Без объяснений! Хоть я в реальности ужасного не делаю. Но в ответ на неусыпный родственный контроль начинаю ограничивать всех также, на всякий случай. Днём все очень плохо думают про меня. Они не понимают сами: почему? Ночью, перед никак не наступающим сном я представляю или вспоминаю лица каждого, кто входил в соприкосновение со мною взглядом или разговором, и проверяю: не думают ли обо мне сегодня лучше, чем вчера, если думают вообще. А когда ничего нового не обнаруживается, в мыслях (а как по-другому?) я перекручиваю их так же, как ба-Мари — индюшатину для котлет на мясорубке, до окровавленных нитей.

     Хоть не причём тут оболочка! Меня волнует только содержание. Важно то, что внутри! Над головой, за плечами и в сердце. У меня, в отличие от остальных, всё имеется: злое и доброе, хорошее с плохим совмещено и перемешано причудливо и прихотливо. Сверкающие светлые частицы и частицы чёрной мрачности — неотделимы. Нужно бы это понять! Жаль, слишком много из подобных мне, живущих в других городах или странах (как и те, что существовали в других временах) успели безвозвратно испортить себе жизни самым настоящим преступлением. Они убили глупые, грубые стороны личностей близких физически, а не в мятущемся собственном мире! И заслужили потому ещё суровей наказание вдобавок к тем, что изначально нам положены.   

 

Часть II: "Франция?"
                (1984-1989)

Глава 15-я: "Квадраты и ромбы"

"Главным образом индиго помышляют о духовном и к материальным ценностям поначалу относятся равнодушно".


     Старые страны, что всё ещё помнятся мне! Времена жизней прошлых, о которых я знала всегда, места в моей памяти... А первыми воспоминаниями проявилась те, что о Литве. Продолжаю повторять её манящее название: Lietuva. По очертаниям она напоминает янтарное сердце, даже на множестве карт обозначена жёлтым. Однако осознание того, что всё так рядом, противоречиво продолжает двигать к поиску.

     Ищу идеальное своё пространство, мир собственный меж остальными мирами! Он прячется в томной дождливости, где непременные: мшистая серость, густоты листвы, скалы, солёные запахи моря. Намёки на близкий холод и странствия тёплых течений, веяния серо-зелёного ветра на постоянном движении волн. Кажется, что-то смогу найти лишь на северо-западе и… в себе, и обязательно сохраню для себя. Мечтаю об ином, потому что вокруг всё не то, а чтобы здесь выжить, нужно, по крайней мере, мечтать. И что поделать, если твоей любовью стала целая соседняя страна, а не какая-то "родная сторона"! Правильно, лучше не говорить никому, лелея далее надежду в сердце. Потому что повсюду так беспросветно и пусто. Тут упорно продолжают верить в реяние красных знамён вперемежку с лозунгами-приказами: "К светлому будущему, вперёд!" Неужели папа с мамой тоже в это верят? В странную расстановку противоборствующих сил, а не в Божью Матерь, если уж на то пошло.

     ...Божья Матерь, её нежно намечающийся образ! Однажды после занятий я поднималась домой, к нам на третий этаж и вдруг остановилась где-то, но точно не в привычном месте. Вновь перенеслась, переместилась, очутилась "между"? Но ведь происходит это днём и наяву! Снова напомнили о себе зеркала и путешествия в них. Так, два слова, сверкающие, будто драгоценные каменья — возвратились в звёздные (и без того!) спирали моих мыслей. А потом жизненные каркасы прорезал новейший росток восприятия сквозь чуть не позабытое старое. Подсознательное вытянуло на свет абсолютно другие намерения, всколыхнули мироощущение лишь несколько слов, и они же зажглись по-новому в моей душе.

     Вдобавок в повседневности появилась хоть небольшая, но определённость и нечто вроде устойчивости. Надо же, у меня и те качества! Прямо как у домашней власти отца, опирающегося преимущественно на четверых из семейства, также как у всех в мире кошек, при падении оседающих ровно на четыре лапы, и заодно, как у неисчислимых комнат в бессчётных домах, что все, само собой, о четырёх углах. Да и я теперь в четвёртом классе. Замечаю вдруг, что числа из календарей располагаются в квадратах из четырёх чёрточек, заключающих результат того, что непременно происходит. Кстати, начитавшийся на сей момент чего-то умного папаша выдал заключение о том, что банальный квадрат есть не только знак числа "4", но и отображение правильного отношения к вещественным благам. Ну, ничего себе!

     Разумеется, Брэб — самый, что ни есть, квадрат: наступающий и мощный. Лично я охарактеризовала бы себя как ромб, летящий заострёнными уголками вперёд. Согласно моей математике мира: привычные и основательные квадраты всегда норовят перехватить по пути вдохновения утончённые творческие ромбы. Поймать и припереть их, свободолюбивых, к стенке школьными страшилками, вроде алгебраических манипуляций со шкалою исчисления от древности до новой эры, совместных с родителями собраний в актовом зале или внезапной спартакиады ранним утром ненастнейшего из осенних воскресений! Чем и станут заниматься дальше десятка полтора учителей, что, в отличие от предыдущей "одной на всех", должны быть хоть и требовательны, но не столь бестолковы.

     Ещё у меня, наконец, появился свой письменный стол. Папуля у кого-то выкупил, конечно, б/ушный. Зачем сильно тратиться, для нерадивых школяров сойдёт и барахло! Правда, Брэб немного гордый тем, что я соображаю, как ему кажется, в точных науках. С чего он взял, по мне так всё средне некуда. Конечно, цифры я воспринимаю по-своему и даже окрашиваю их в цвета, и приписываю действам свойства. А отец беспокоится, одолею ли новый предмет: французский язык! Неужто изучение его — преграда, а какие-то дроби с примерами — главное? Хорошо, что неброская и сухопарая Алека, преподавательница иностранного, на дуру не похожа. Но и на настоящую француженку тоже, пусть и определила уловки начинающих: подделывать носовые французские "m" и "n", используя произношение того второго языка, что когда-то считался здесь родным.

     История с ним сама по себе непонятная. Если язык действительно родной, почему же так вокруг никто не говорит? Вокруг меня точно. Раньше вот, бабка сказочки читала. А мама страшно ругалась, напоминая, как её подташнивает и от бабкиных сказок, и от названий близлежащих деревень. Это в дополнение я и знаю о языке, который на деле мне не очень родственен. А изучать его начинают лишь в 3-ем классе, тогда многие о нём и узнают впервые. Я, чуть ли не единственная из параллели младших, кто отлично и на основном (он — "первый, общий, главный") читает и пишет, и на втором делает то же довольно легко. В смысле, легко и довольно, раз я могу тут одноклассников опередить. Те, подчиняясь всегдашней привычке завидовать, мне явно завидуют, но не понимают: зачем, вообще, что-то знать в этой жизни, тем более копаясь глубоко? Но, как я сама подозреваю, и тут всё непросто.

     Пробую пробиться в мыслях к настоящему родному языку, который, как мамуля говорит: должен быть заложен в генах, и наталкиваюсь вновь на "Lietuva". Прекрасное изначальное слово! А следом пройти не могу, закрываю глаза, но вместо странствующих за внутренним взором звёздных систем вижу …папоротник. Заросли свежего, до невозможности узорчатого папоротника, скрывающего целое пространство для приложения действий. А если всё серьёзно начать ворошить сейчас, якобы в поисках пылающего в ночи папоротникового цветка, приносящего счастье? Или что он там, в реальности, приносит? Мысленно я оказалась готовой практиковаться в новом, то есть, прилично подзабытом старом, потому что подобралась, наверное, к основам, к самому истоку. И тогда, откуда не возьмись, возникла Франция.
 
     Вклинившись, будто ожидаемая неожиданность, прикинувшаяся привычным распорядком в жизни!.. Тут я, пытаясь подражать изрядно начитанному папуле, делаю для себя вывод, что пока не следует отказываться от того, что предлагается тебе само. Быть может, то, что открылось без борьбы — не то, что мне нужно, но для чего-то же так получилось. А временами новизна бывает к месту, организует и встряхивает, подобно обновлённому учебному расписанию. Если раньше приходилось усилиями соблюдать усидчивость на протяжении пяти уроков, теперь всем озадаченно топчется меж этажами. Система кабинетов — изменчивая штука, накладки за накладками, равно как и столкновения интересов разных преподавателей, зачастую поочерёдно обретающихся в одном классе. А мы, загруженные нужной и ненужной всячиной, каждый раз переходим из одной обезличенной комнаты в другую, обезличенную так же: видавшими виды и по живому исцарапанными партами, голыми стенами и заскорузлыми занавесками, обрывающимися ровно у запылённых подоконников. Класс для изучения французского отличается разве что окнами во всю стену, из рамочных щелей которых не то, что сквозит, штормит в мои больные уши.

     Впрочем, мне уютно разместилось за привычною последней партой, а рядом со мною (рукою дотянусь!) имеется библиотечка, полная книг на французском. Осторожно к ним приглядываюсь, поскольку выучила алфавит, что показался мне достаточно универсальным. И верно, то латиница, некогда обещанная папулей в придачу к языку его предков, который он почему-то скрывает от меня почище военных или промышленных тайн. Ну и пускай, всё равно время покажет раскрытие многих секретов сверх норм! А пока я хоть не крепко, но озадачена тем, что самой предстоит, как бы раздвоиться? Выбрать один из путей, оставив второй про запас? А какой из них первый? Или лучше окунуться в течение дел и метаться в движении, как поведёт, авось, куда вынесет иль занесёт.

     Однажды во время урока, когда уверенно зачитывала вслух французские слова из упражнения, понятного, кроме меня, одной Алеке, почувствовала, что французское начинает появляться во мне, проявляться изнутри, как рябь, дрожание, сеть символов и предзнаменований. Воспоминания?! На мгновение меня поймало этой сетью и утащило в глуби нелёгкой французской грамматики. Я ощутила, что мыслями нахожусь где-то во Франции и вижу… сирень и фиалки. Или это повсюду распространился аквамариновый всплеск, свойственный именно западной части небес? Где объявилась внезапно лиловая туча, а с нею дожди. Обильные ливни к земле полетели, растекаясь тёмным, как пурпур, и крупным, как виноград… градом! Гм, я полагала, что фантазия-Франция с давних времён необратимо омертвела, но, похоже, ей наперёд отведена неведомая роль.

     Tete позже поразился, что, мол: за мой французский беспокоиться не надо, а школьной математике: au revoir! Предположения с готовностью предложила maman. И пусть наша бабушка не перестаёт повторять, что она особенно и все мы — местные, ни о какой тутошней местности речь не идёт. Вот пришлые, это да! Притом огулом. Взять для начала то, что первый супруг ба-Мари — потомок наполеоновского солдата, разорившегося дворянина из местечка Лё Крезо и с фамилией, звучащей точно так же. Тот не пожелал возвращаться домой, а остался на непокорённой территории, явно найдя себе занятие, в жизни более обнадёживающее, чем военное ремесло, раз смог передать имя своё по наследству. Так, разбуженный интерес к Франции стал чуть объясним. Вот оно откуда взялось! Всё дело в материнской стороне, что по степени влияния теперь опережает отцовскую. Надеюсь, в дальнейшем они не будут из-за этого между собой сражаться.

     Потому придётся заняться французским, может, к превеликой досаде Брэба, а может, потому что это свободно позволит мне задирать нос в школе перед остальными. И я, как никто, могу продолжать больше интересоваться корнями. Хоть знаю лишь о некоторых, да и то понаслышке, верней, по догадке, а полностью во всём не разобраться, тем более оно уж очень медленно приоткрывается. Или это я слишком сложна, чтобы принадлежать к одной нации? Несусветно, впрочем, возмущаюсь, когда слышу, что обобщённую для небольшой страны национальность называют... обыкновенной. Не может быть такого, чтоб одни в этом деле считались обыкновенными, а другие — наоборот. Но, что ни говори, ощущать себя отличной от других просто невероятно! Может, заведу внеурочное знакомство с Алекой, расскажу ей часть истории семейства.

     В классе, само собой, не поверили. Даже Натали, с которой дружится, неприлично засомневалась:

     — Что ты тут тогда делаешь?

     Одна из моих тёзок-одноклассниц, а их целых пять или шесть, впору обозначать номерами, и вовсе обидчиво выпалила:

     — Ах, твои предки — значит, французы, а мои, мои… итальянцы!

     Все здорово смеялись. Я пожимала плечами: думайте, что хотите, но знаю, что продолжаете завидовать, обыкновенные мои! А мне только это и нужно! Может, быть не таким, как все, и трудновато, но зато это привлекает. Вскоре в параллели меня прозвали Матье. Из-за того, что никаких других француженок сходу припомнить не смогли, на кого бы я походила. Так что, это — в честь той, которая Мирей.

     Меня повеселила Эса:

     — Не может быть, чтобы ты полностью вспомнила французский и заговорила!

     — Ну, не полностью, конечно, а постепенно вспоминаю… — я даже как-то застеснялась.

     — Сама-то по-французски ничего не знаю, а хотелось бы! Английский, что в школе учила, и то позабыла.

     — Это другое, мама, передаётся через поколение! Ну, как кучерявые волосы.

     По случаю я намекаю, что кудряшки Брэба не достались никому: у Мунка прямые и плотные, а мои, облезлые, выгорели за лето до сенного состояния и торчат теперь в разные стороны. Вот мама роскошные свои иногда на бигуди подкручивает, и в этом стоит у ней поучиться. А пока меня нужно немного подстричь, может, сразу и не под Мирей Матье, но хоть как-то, для обновлений впечатлений о себе самой.

     — Ладно, – согласилась мама, — подрасти их ещё, а потом подстригу.

     И после, я решила, что ничего до сей поры не подходило мне ближе того, что передалось генетически, как восприимчивому чересчур потомку. Нашлась причина продолжать путешествие по новой дороге и не выключаться уже раньше времени. Если бы выдала такое родителям, оба точно скривились бы: не терпят они необычайных возражений общепринятому, в особенности от меня.

     — Жить ради изучения или там "вспоминания" любого языка — нонсенс! А тут ещё этот французский! Тоже мне, нашлась аристократка хренова! Лучше бы ты кое-что другое не забывала! — пробурчал недовольный папуля в мой адрес. — Деньги зарабатывать и детей растить — вот, что в этой жизни надо!

     Ну их всех! И так уже цифры моих внутренних календарей зажглись и засветились ярко, каждая в квадратике с основанием, сияющая как манящий центр. Намечена цель, летящая в виде ромба, острого, как наконечник стрелы и обращённого на северо-запад. Я устремляюсь вперёд! Пусть грубоватые, но возомнившие себя, не иначе как основой мира, люди-квадраты начинают гоняться за мной хоть сейчас, лишь бы по обыкновению вдохновение не перекрывали. А то маленькому ромбику придётся стать жёстким!   



Глава 16-я: "Не подарки"

"Без особого труда индиго способны обрабатывать и усваивать разные потоки информации, а иногда и выполнять несколько действий сразу".


     …И всё же, я не могу выбирать: или свет, или тьма. Они есть, они вместе! Лично мне подходит то, что между ними или их самих соединяет. Порой полезно обращаться к свету, когда хочется подчас обернуться тьмой. А чаще наоборот. Я так предполагаю, надеюсь, не ошибаясь. Надоело слушать, что думают другие, или подслушивать, если они говорят: "Ты — или хорошая, или плохая! Чтобы тебя считали хорошей, ты не должна делать ничего плохого, иначе уже не останешься хорошей, и, как потом не старайся, хорошей не будешь!" — путано пытаются вразумить меня домашние заговорщицы Эса и ба-Мари. "Ты должна блюсти себя, Габи!" – очень серьёзно наказывает папуля. "Пей, ешь — пока  ж и в е ш ь!" — весело и со знанием дела утверждает дедуля, наливая себе ещё рюмашку.

     А Мунк только шаловливо кидает в меня запчасти от пластмассового конструктора. Вот кому можно быть, как есть, не нужно выбирать, как мне. "Ты, Габи, или учись, или не учись, но не делай ничего наполовину! Или читай книги, или не читай, но не откладывай на середине, заранее зная, чем закончится. Рисуй или не рисуй!" и прочее на тему. Ах, эти правила, словно застывшие в своей незыблемости! Ну, не могу я стать полностью правильной! Делаю, как получается, и не переживаю, даже если получается не так. Исправлюсь потом! А у нас в доме считают, что когда ты в точности, например, не живёшь по режиму дня, то и не живёшь совсем. Или они имеют в виду режим вообще?

     Мне не дают учить уроки перед телевизором. "Это же тебя отвлекает, а?" — но мама не умеет быть слишком строгой. Иногда удаётся урвать просмотр чего-нибудь, не одобряемого папой, и хорошо, что программы заканчиваются как раз перед его приходом с работы. А всего-то: мультики, приключения с индейцами, ковбоями, пиратами и детективы, но обязательно зарубежные.

     — Габи, когда ты смотришь такое, то потакаешь капиталистам, которые хотят тебя развратить! — Эса всё-таки пытается быть строгой.

     — Мама, я жду интересную передачу, а сейчас идут международные новости! — и почему мне всегда надо оправдываться?

     Эсе не доказать, что не понимает она, какую чушь несёт, и что ей бы начать думать о другом. Суть не могу рассказать, но всё действительно произойдёт. Как не докажешь Брэбу, что телевизор можно и нужно смотреть, хоть что-то шире узнаешь о жизни! Отец серьёзно полагает, телевизор — это вред и бред. Особенно, где фильмы с моментами "на вырост". Тогда Брэб может запросто вытолкать нас с Мунком из зала, закрыв перед носом дверь! Пусть даже фильм не зарубежный, а про войну и революцию, но со страстями. Из-за киношных сцен и грубых выходок родителя моё любопытство становится непереносимым. Оно щекочет в солнечное сплетение и проникает, проникает: "Что они все прячут от меня? Страшное или опасное? Или страшно и опасно интересное?"

     Как тут что-нибудь выберешь, здесь даже поближе подобраться не дают, чтобы решить самому, что, в конце концов — как говорит maman, тебе нужно? Запретами и принуждением в отношении выбора они затеняют мою самостоятельность, закрывают от меня реальность. А природная моя, чёрт побери, доброта (или как это качество дурацкое назвать?) пока не позволяет им сопротивляться. Мама следует желанию бабули всегда удерживать меня рядом: — Из школы скорее домой, из дома бегом в магазин и обратно – бегом! Какие кино с библиотекой? Какое 'в столицу с классом в театр'? Ага, ещё в цирк соберись! А-а, ты ненавидишь цирки, потому что там… эксплуатируют животных?! Ну, ты даёшь, дитя моё! Где уже такого набралась? Подружки? Без тебя обойдутся! Вообще-то, у тебя их нет. Главное — своё, дом, где наша Габи должна быть постоянно под рукой".

     Вот они и виноваты, что я подралась с "козами"! Это двоечницы из параллельного класса и одновременно соседки по подъезду. Я просто домой торопилась, а пара дурёх атаковала меня у почтовых ящиков при входе. Они стали визжать, что я строю из себя невесть что, и из-за того они терпеть меня не могут. Тоже мне нашли причину для нападок! И я их не терплю, неучей. Та "коза", что выше и толще — дразнила и неряха. Вторая, тощая, слаба на передок будет, потому что мать её явно гулящая. А что? Так, с ноткой пренебрежения указывает на других сама maman. Вдобавок из квартир соседок иной раз доносятся такие запахи, даже наш терпимый к чужим людям папа чертыхается, что по округе готовят мясо не забитого кабанчика, нет! Несчастная животина издохла ещё до Карибского кризиса, её зачем-то откопали и жарят теперь бедную на солидоле.

     И вот пакость эдакая, подкараулили меня соседки! Они и раньше пытались разобраться из-за антипатий. Да недосуг мне было понапрасну с ними грызться. Учимся же в разных классах, ну, во дворе нехорошо столкнулись, что с того? У меня французский, книги, рисование, а у тех двоих школьные одёжки провоняли потом, салом и какой-то мертвечиной. А это уже причина! Даже две стоящие причины с их стороны — зависть и ненависть. Пришлось неслабо разозлиться. …Ах, гадости, щёку мне оцарапали! Ногтями нестрижеными, под которыми грязюки, небось, скопилось! Представив, как может вознегодовать чистюля-мама, я легонько наподдала каждой (эх, побольше надо бы, да не одними руками!) и, так уж и быть: рванула домой, к обеду. Вечерком Брэб навестил родителей обидчиц, сначала поднялся пролётом наверх, потом спустился на площадку ниже. Вернулся довольный небольшой возможностью хоть кого прищучить:

     — Ну, зададут девкам жару!

     Лично мне — всё равно, что сотворят с "козами" родичи каждой. Вряд ли я их жалую, и пусть в отместку они остаются для меня безымянными. А своим о такой ерунде, как эта драчка, и не рассказывала бы, уж очень Эса приставала.

     — Что случилось? Рана прямо под глазом! А если инфекция попадёт? Ну-ка, быстренько йодом помазать! — мама, конечно, поинтересовалась, не оттого ли мы подрались, что я девчонок обзываю "козами". А я ответила, что в следующий раз "овцами" назову, им ещё больше подойдёт.

     — Они же ничего не знают, книг не читают и на одни двойки учатся!

     — Всё-таки, это не повод драться, Габи! — в один голос затянули родители, лепя мне на щеку пластырь.

     — Почему? Я-то стараюсь учиться на "отлично" и "хорошо", а взбучки от вас получаю! А те дуры без взбучек ходят и ещё нагло ржут над моими четвёрками по физкультуре! Где после такого справедливость?!

     Что я переняла от своих учителей, так это — считать отстающих по учёбе: повально недалёкими и вызывающими чуть ли не омерзение. Между прочим, у всех двоечников любимый урок: физкультура. В отличие от меня, предпочитающей размашистые телодвижения исключительно в целях самозащиты. Вот и "коз" я окрестила "козами", ни в коем разе не стараясь их понять. Меня ведь даже собственные "предки" не понимают и полностью не принимают. Им надо доказывать каждый раз по-новому и для чего-то стремиться быть лучше. Иначе они не устают повторять: или я стану нормальной, как все, или меня исправят насильно и принудительно, выровняют и переделают мой ретивый, несносный, свободолюбивый характер.

     В дополнение к шраму под глазом недавно я узнала, что по знаку — Водолей. Непредсказуемо непримиримый! Поборник справедливости, хм. О больших выводах пока соображать и не пытаюсь. А знать, под каким из созвездий я родилась, понадобилось, чтобы мама срочно прикупила пластмассовое украшение "Зодиак", именно с моим знаком, изображённым серебристым напылением на фоне тонкого раздвоенного круга. Правда, я подозреваю, что желанные кружки со знаками могут запросто оказаться книжными закладками или, вернее, защёлками, но девочки в школе успели приспособить их на повседневные фартуки. Мне тоже захотелось нацепить такое на кармашек. Но мама сказала, что всё это — ерунда, и опять ничего не купила. А нужные мне сведения про Зодиак она решила добыть из каких-то журналов, завалявшихся на работе: "Понадобится только 'отсинить' на светокопии в типографском отделе, и принесу я тебе кучу листиков с гороскопами на твоего Водолея".

     Не понимаю, что там собирается свершить maman, но по-другому, кажется, никак и не узнаешь. Здесь же всё засекречено! Наверное, этим способом тайной "синьки" со светокопированием родители когда-то, интереса ради, добыли копию... отчёта о летающих тарелках. Так, читануть на досуге. Стопка затёртых до прозрачности страниц ещё скрывается в шкафу между аптечкой и книгой о лекарственных растениях. А значков с Водолеями я так ни у кого и не увидела. Всякие Девы, Рыбы, Скорпионы имеются в немалых количествах, защёлкнутые на карманы фартуков и ремни сумок. А несчастненьких Водолейчиков не видать. Может, подобных мне — мало? Вдруг их, редкостных, и вовсе нет! Эх, подарил бы кто на халяву символ моего Аквариуса! Всего лишь две волнистые линии: горизонтальные друг другу, на синем фоне. Водолей также изображается античным или древнеегипетским юношей, воодушевлённо льющим из кувшина воду. Вместо…

     — Ты уже взрослая, Габи! И потому с ерундой хватит цацкаться! А вот насчёт юношей, не рановато ли будет? Не дурней с тем и этим, мой глупенький котик! — снисходительно и ласково мурлычет мне папа, заодно убеждая: и на сей раз не праздновать очередной мой день рождения.

     Если бы в начале каждого февраля мне лет с шести не взялись дарить книги, я от своих странноватых родственников точно не узнала бы о таком поводе для праздника, как дни рождения. Мол, ничего, в году нет интересного, кроме праздников Победы или Революции для ба-Мари с Демаром, дней Армии и Военно-Морского флота для самого Брэба и Нового года (до и после разных видов Рождества) - для всех остальных. Как выяснилось, наш папуля не считает дни рождения праздниками вместе с его главным нелюбимым числом в календаре — 8 Марта, а про меня говорит, что и так я в его жизни не подарок. А если ещё моё появление ежегодно отмечать семейным торжеством, хоть я там какой-то непонятный Водолей! То ли дело, Мунк. Он для отца дар свыше, потому что сын. А я — не дар и не подарок. Просто ужас тихий. Назло, впредь такой и останусь.
 
     — Кому какая разница, что ты обо всём этом думаешь! — лениво замечают мои одноклассники, жуя мои же конфеты, которые по школьной традиции всегда приходится раздавать в день рождения.

     Так делают все в классе, и тут я от других не отличаюсь. Да и конфеты идут в расход практически в обмен на книги. Не все из подаренных томиков останутся на будущее, но книги — это моё, стоящее и настоящее, каждодневное, неотрывное. Это как часть меня! А я жду того, чего мне в жизни не хватает. Ага, Эса намекнула бы: мозгов. А вот и нет! Весёлости мне и хулиганского на всё наплевательства! Я жажду шуток, сюрпризов, развлечений, капризов! Желаю талисманов и мягких игрушек для придания уюта комнатке, а для украшения себя любимой: заколок, колечек, цепочек, браслетов из бусинок в неограниченном количестве и ногти накрасить! Надушиться мамиными духами латвийской марки "Dzintars" и попробовать пахучую помаду тона "розовый коралл"! Хочу школьное платье моднее, в складочки книзу, а не растопыренное картофельным мешком, дешёвое, как у меня! И к нему — разлетающийся "крыльями" фартук из лёгкой газовой ткани и фирменные кроссовки, и белые полукеды. Но мама торжественно пообещала, что скорей меня убьёт, чем увидит во всём этом, выглядящую, как "уличная девка". Так она и сказала. Наверное, это нечто ужасное. А я до сих пор не догадалась!

     Я, вообще, недогадливая. Где другие притворятся и соврут, признаюсь честно. И наоборот. Однажды принесла из магазина не десяток яиц в кульке из серой бумаги, как мне велели купить, а таким же рожком закрученные… полкило ирисок. (Действительно, ириски же важнее!) Даже внимания не обратила, сколько денег с меня за них взяли. Мне и в голову не пришло обвинять кого-то в ошибке, кроме себя. Продавщицу, к примеру. Поэтому Эсе и ответствовала виновато: ну, перепутала я! Ведь все продукты и товары упаковывают одного вида неприглядной бумаженцией: плотной, грубой и шероховатой, цвета сильно вымоченного мяса. На неё в гастрономах кладут сыр и колбасу, селёдочку с серым жирком, пухлые сардельки, если те, в кой-то веки, бывают в продаже. Ей оборачивают рубашки и носки, сувениры и подарки, что получаются совсем уж не подарочные.
 
     Случаются также праздники без подарков, при отсутствии и настроения, и настроенности друг на друга всех в округе и моих домашних в частности. Наши в шесть персон посиделки не бывали частыми раньше, а сейчас стали просто вынужденно надуманными, как повсюду, чтобы собраться вкуснее откушать без повода и даже без праздника. Вместе чувствуясь, не вместе, всё равно. Все давным-давно один другому надоели. Мне кажется, здесь даже время само от себя устало! Сложно из прошлого проистекая, оно двигает жизни вперёд? Как бы не так! Всё закисло, застопорилось и вязнет в рыхлой субстанции под названием: застой.

     Каждый раз вынужденное собрание семьи проходит одинаково. Чинное рассаживание за раскладным лакированным столом-книжкой, который Эса и ба-Мари заранее уставили тарелками с салатом a la "оливье", свиным холодцом и куриными котлетками с подливой к горячей картошке. Для Брэба с Демаром непременная водка, для остальных разбавленный водой компот из консервированных яблок. За столом дед особенно любит поведать, как однажды заблудился в лесу возле границы с озёрной Суоми (этак красивей называть Финляндию), где безрассудно охотился на медведя, бегством спасался от разъярённой росомахи, после плутал день и ночь, был пойман бдительными пограничниками и на вертолёте выдворен обратно в посёлок. "А как выбрался из приключений, то от пущего счастья запил надолго!" И до сих пор не прекращает, потому и живёт с нашей бабкой уже четверть века, по-другому не выдержал бы. Разумеется, на такое заявление бабка всегда протестует, выпаливая, что без её усилия семейство бы накрылось медным тазом, притом она имеет в виду не только себя и Демара. Эса в такие моменты обычно помалкивает, хотя, похоже, ей отчаянно хочется пожаловаться на здоровье. Брэб злостно поглядывает на её безразмерную полноту. А ба-Мари снова и снова беспокойно вертится на месте, то и дело, встревая в нетрезвые Демаровы россказни. Так и происходит общение близких.

     Мне же стали не интересны их разговоры. Оттого что меня вечно во всём упрекают и неизвестно чем попрекают, то есть, как раз известно чем: для них я – нахлебница и иждивенка. Вот и не лезу со своими суждениями и поправками-подсказками других слов помягче вместо их резких выражений. Когда-то мне, возможно, и хотелось ощущать себя со старшими на равных, но я почти убедилась, как это невыполнимо: чтобы папа считался со мной, как с самостоятельной, и, главное, во мне увидел личность, а не собственное неудавшееся продолжение. Поэтому на сборищах семейных стараюсь выглядеть смурнее, чем всегда, и тогда Брэб снисходит до вопроса:

     — Ну, и как у тебя дела в школе, мелкая сорвиголова?!

     Я, конечно, оживляюсь, начинаю было рассказывать об учёбе. Понятно, что никто не намерен слушать меня специально. К тому же, если в гости заходят представители обосновавшегося в девятиэтажке неподалёку семейства Еросема, то все внимательно смотрят, как бражничают, травя малопристойные анекдоты, раскрасневшиеся главы обоих семейств. Или как выпендриваются два весёленьких вихрастых "бурундучка": подпевала Анн-Май и задавака Эйприл! Мои родители уж очень любят ставить этих двоих мне в пример. Какие они — дружные, доброжелательные и… легкомысленные, каковой я никогда не буду. Их ещё и развлекай у себя в комнате, зря стараясь придумать то, в чём явно не переплюнешь старшую сестричку Еросема, а именно, в высокопарных разглагольствованиях о готовке, шитье и поделках для школы, и о том, как удрать бы на денёк из этой школы, проще говоря: сачкануть.

     Анн с Эйприл не раз водили за нос свою наивную мамашу. Съедают обе по грецкому ореху, потом каждую полчаса выворачивает в туалете. В результате, Хельга только дивится, разводит руками и оставляет дочек дома, пообещав назавтра написать записки обеим их классным руководительницам. Куда уж мне до хитростей таких! Правда, я по желанию умею повышать температуру до 39,5 о С, учащая пульс, а потом понижать её обратно до приемлемой, тоже манипулируя сердцебиением, но, чтобы применять это для сбегания с уроков? Нечестно! Вот никому и нету дела до моего французского! А заодно до того, что я недурно так рисую. "Всё равно, — скажут мне, — у Эйприл лучше получится". Не сомневаюсь! Уроки она точно лучше прогуливает, эдакий "сачок" хронический. 

     А так никто и не подозревает, что всё сильнее тревожась, я улавливаю настроения тех, кто рядом. И, наверняка, буду знать, что произойдёт дальше. Скоро могут появиться и предательские слёзы на моих глазах, а времени плакать из жалости к себе не останется. Предчувствия такого поворота мне не позволяют быть весёлой. К тому же, не умею я смешить всех, как мой братец! Мунк привлекает одним живым и пылким взглядом. А изобразить умильную мордашку какого-нибудь мультяшного героя! Но не буду я завидовать родному брату, лучше вместе с ним сфотографируюсь.

     Папуля Брэб любит "пощёлкать" собравшуюся вместе родню. Фотографий уже накопилось на добрых четыре альбома. Тот, что остался с флота, хранится в глубине родительского шкафа. Отдельно складываются снимки многочисленных отцовских родственников. Эсе фотографироваться не нравится, особенно теперь. Хотя её фото со времён молодости кажутся мне красивыми до необыкновенности, как портреты дам из журналов; точно те, что сама она не так давно наклеивала в тетради с переписанными стихами. Мой собственный альбомчик создаётся, следуя моему подрастанию. Снимки Мунка только начинают собираться. А ба-Мари хранит все фотокарточки, что у неё имеются, у себя дома в отороченном плюшем и обитом медными заклёпками альбоме. Я в ужасе зажмурилась, когда увидела, что фото Эсы, Брэба и мои с Мунком — лежат вперемежку с пожелтевшими и растрескавшимися снимками бабкиного первого мужа. В том числе и с теми, где он в гробу.

     Да-а, хоть ба-Мари меня как внучку принимает, надо признать: внутри неё и рядом присутствует неистребимая неразбериха. Не понимаю, как можно преспокойно поживать, позволяя себе такой хаос? Не представляю, что может твориться в её голове! Ведь самое лучшее в жизни: быть цельным и оставаться подольше нетронутым, чистым. Цельность — это половина совершенства, если его, вообще, возможно достигнуть. Но знаю, что-то от меня уходит через те же фотографии. И, на самом деле, я давно таковой не являюсь. Взгляды тех, кто видел фото, на которых — я, приносят большей частью всегда нехорошие мысли. То, что мне совсем не нужно. Они делают во мне реальные дыры. Конечно, не в самом теле, как поражающие людей пули, а там, что находится вокруг, невидимо трепещет сверху вниз. И вторжение туда — хуже, чем пули.

     А сами снимки для меня - как картины! Взять хотя бы тот цветной, где нас с Брэбом сфотографировали в осеннем парке, на фоне позолоты старых листьев. Мой родитель в плаще и слегка сдвинутой набок серой шляпе улыбается хитро и обаятельно, словно звезда экрана. Я, наоборот, совсем не улыбаюсь, хмурая и надутая, в получившейся красиво на фотографии ярко-зелёной курточке, делающей меня похожей на маленького плотненького космонавтика. Чувствуется: когда-нибудь, в событиях впереди, мне понравится фотографировать самой. И я буду делать это лучше, чем те, кто снимал меня для личного фотоальбома. Надеюсь, в моё время уже не понадобится проявлять фотки при красном свете на специальной установке в затемнённой комнате, чем иногда приходится заниматься родителям.

     Пока мы с Мунком, сидя на диване, позировали Брэбу, я и не заметила, как разделилась прядками старательно уложенная чёлка, а верхняя пуговичка на кофте расстегнулась. Глазам никак не удавалось, не моргая, смотреть прямо. Но, думаю, потом на снимке мой взгляд покажется сладким. Ага, Брэб может намекнуть, что …пьяным. И я намеренно хватила у кого-то из бокала недопитого. Да ладно! Пускай компания родителей и "прародителей" для меня и тяжела, но пользу для себя от них я всё же извлекаю. Ощущаю: в пылу-жаре пререканий на темы для раздумий все они вдруг начинают источать незримую, но явно ощутимую теплоту. Для меня неожиданно, словно подарок и как подпитка от тех, что сами отнюдь не подарки и находятся далеко не в порядке. Даже шоколад в серебристой фольге в сравнении с подобным питанием получается не так и вкусен!

     Вот поэтому приходится присоседиться к семейному общению и нехотя слушать, подсоединившись к ним, как будто проводами. Хоть и не надо мне того, о чём взрослые друг с другом говорят. Всё равно, я ничего не понимаю в их так называемых "делах". И если делание фотографий и создание из них картин – вещь интересная, но забирает от тебя какие-то крупицы, то отношения с родственниками не столь приятны, а приносят достаточно сил: горячих, чужеродных, но необходимых. Из того, что у других в избытке, а мне не хватает. И да-да, опьяняющих чуть с непривычки.

     Ведь повсюду вольно шастают и мечутся мимо ушей целые сети, сита сплетений! А ещё у каждого в наличии имеется своя система, так же сотканная светом: мощным, заряжающим и свежим. В отличие от многих, у меня там страшные прорехи, нанесённые кем-то опасным врождённые раны, которые нужно залечивать и мысленно бинтовать. Я использую это вдохновляющее на жизнь тепло: лучшее, что имеется у окружающих, абсолютно не ценящих и отбрасывающих сие за ненадобностью. Вряд ли большинство понимает, что мир слишком сложен, чтобы оценивать его так просто! Никто из знакомых этой сложности не видит, кроме меня, чувствующей движение вокруг и внутри и не знающей, что с этим поделать. Где и как применить мои ощущения носителя довольно странных знаний?

     Применить что-либо, применять... Легко сказать! Помню, что всегда изыскивала поводы для применяемости к жизни школьных наук, даже наивных и ранних, как начальная азбука. И не было в подобных измышлениях ничего странного. Однако учительница первая моя не думала так совершенно, находя странной: меня! Иногда она в упор наблюдала, как я проделываю некоторые из задаваемых по ходу действий даже не попеременно, а одновременно, размышляю о чём-то, пишу под диктовку и читаю под партой, положив на коленки весьма сторонние к учёбе книги, и ухитряюсь наводить порядок на своей части парты, конечно же, левой рукой. Ну, разве только с соседкой не очень общаюсь, оттого и успеваю сделать на уроке больше остальных, чтобы ничего не оставалось на дом.

     Учительнице это не нравилось, и она периодически повадилась жаловаться на меня моим родителям, настаивая, чтобы те непременным наказанием выбивали из меня такую блажь, как неумение сосредотачиваться на единственно выверенном действии: вперёд-вперёд. А то веду себя тут развито не по годам! Хоть пишу теперь правой рукой, после стольких намёков на несуразность. Хорошо, предметов школьных стало больше, и учителей к ним в виде приложений тоже, потому не стоит волноваться, что кто-нибудь подметит мои одновременные действия и охотно донесёт о них родителям.

     Между прочим, раньше Брэб с Эсой парировали той же Евгехе, мол, и дома я себя веду подобным образом. Могу одновременно читать книгу, рисовать, слушать радио и "принуждённо" беседовать; подметаю пол, пританцовывая и напевая, заодно пялюсь на окна; ем и болтаю, читая газету; чищу картошку или мою посуду, приглядывая за тем, что пыхтит на плите. Сижу в туалете и с натугой делаю домашние задания по математике, потому что, по моему разумению, неприменимым к жизни задачкам про уровень воды в бассейнах и расстояния, что проезжают велосипедисты, там самое место. И притом, я всегда размышляю о чём-то таком запредельном! Вот и крыть училке стало нечем. Может, так оно по жизни и надо: делать два-три действия одновременно, а все остальные просто от меня... отстали.          

     Ах, лучше бы все в действительности от меня отстали! Они столько обо мне не знают! А им, в общем, и не нужно. Я сама о себе столько же не знаю, а вместе с обдумыванием учебного задания могу пристально всматриваться: либо поверх чьей-нибудь головы, либо в окружающее нас не таким уж невидимым и бесцветным мельтешением нечто. Если же мой взгляд вскроет теневую сторону реальности, ух, тогда!..

     Так что, сначала школьные науки казались вполне подходящими для того, кто хочет, постепенно учиться тому, чего не умеешь, и многое так познавать. Потом появились упражнения и примеры во всём. Заодно география чересчур далёких мест, туда твою дорогу точно не проложат. Ещё ненастоящая история в невесть кем предполагаемых событиях и датах. Наполовину вымышленные герои из героических повестей и романов – нам для сочинений. Неожидаемо воспрянувший французский! Это оказалось всерьёз применимо к окружающим, верней, обыденным реалиям, всего лишь та учебная программа, которую мы не послушно постигаем. А то, что я давно хочу понять, то, о чём другие и не помышляют! Самая сущность наук, которые не то, что в школе, может быть, ещё нигде не изучают. Ну, названия для них я бы придумала точно: "человекософия", "символогика" и "психолирика" с "психофизикой".

     Примерно так, и всё же: "Ищи в книгах!" — настаивает Брэб. "Только бы соответствовало правилам!" — повторяет по любому случаю Эса. Что думает ба-Мари и так ясно: "Я тебе, Габочка, про лису сказочки читала? Могу даже сейчас в назидание почитать. Вот и действуй во всём, как та лиса: будь шустрей, хитрей, разумней! Но если тебя вдруг что-то касаться не будет, пусть твоя хата окажется с краю. На всякий случай".

     Моя хата, надо же! И больше никаких ответов на собственно не заданный вопрос.



Глава 17-я: "Воздействия"

"У индиго собственное понимание окружающего мира…
— Или, скорей, его полнейшее непонимание".


     Скука кругом, липкая, утягивающая в сон скука. Даже, если сама я скучать не умею, очень неприятно ощущается, что все повсюду нескончаемо скучают. Им нечего делать? — Им лучше ничего не делать! Проводить так время, между прочим, настаивают другие. Девчонки со двора смотрят телевизор: "абы глядеть". А про книги — "зачем тебе?" Это всё их мамаши внушают: "Так и положено!" и через дочек-лентяек стараются подсунуть своё бесплатное и непрошенное мнение: проще целый денёк просидеть на скамье у подъезда, людей обговаривать, семечки лузгая, чем тот самый подъезд потом подмести. Да, я оценила немного так называемых взрослых. Чаще они не умеют, не хотят и не могут найти даже в себе что-то путное. Обманчиво считают всех одинаковыми, им недосуг оглядеться вокруг. Сами равнодушные и нарочно учат равнодушию раннему, да заодно всего бояться, и чтоб бороться за себя отвык с детства. Будет проще в жизни. Ну, они именно так полагают.

     Ах, эти неповоротливые тётки! В ответ им стоит пока промолчать, иначе точно сглазят. А насчёт стоящих вещей, хоть и житейских, они сами молчок, как в рот воды набравши. Вот и мамуля никогда мне добровольно не расскажет, что такое происходит с девочками, когда они начинают взрослеть. Ей стыдно говорить об этом, как и другим мамкам моих одноклассниц.

     — Прочти обо всём в "Энциклопедии семейной жизни". Вон она стоит на полке! — папа всегда делает вид, что спешит на помощь маме.

     Конечно! Придётся самой мучиться с невесть откуда взявшимися: потливостью, сонливостью и головокружением, ненужными волосинками, пробивающимися в стыдных местах, и прочими орга н и з м е н н ы м и изменениями. Наверное, это они, казусные изменения, делают меня медлительной и безразличной, как остальных одноклассниц. Но им-то, от меня в отличие (плюс Индри, что помешана на математике, и Натали, задумавшую стать врачом) не нужно учиться на отлично или стремиться поступать куда-то после школы. Вдобавок, для нас троих есть особо трудная и совершенно непроходимая дисциплина: "физ-ра" называется! Мы так и помечаем в дневниковом расписании уроков — "физ-ра", а не сногсшибательная и опрокидывающая навзничь физкультура, а наш физрук непонятно почему возмущается и дуется. Ну его!

     И так мне не хватает сил, быстроты, настроения, бодрости, которая у всех, как говорят, избыточно бывает по утрам. У папули первого! Но это не про меня. Терпеть не могу просыпаться так рано! Кто всё-таки придумал, чтобы занятия начинались ровно в 8-00? Ненавижу утро! На дух не переношу дорогу в школу, даже ноженьки мои топать по ней не хотят! А уж там, в школе моя головушка уже трещит от обязанности соблюдать усидчивость, сосредоточенность и быть внимательной, чтобы в своём роде послужить примером для остальных. Ещё раздражают обидные реплики одноклассников, застревающие непременными соринками в расписании каждого дня. Как ухитряются эти отставшие по большинству предметов копировать, высмеивать, коверкать мои манеры, а заодно то самое у Индри с Натали? Себе про это лучше не напоминать.

     Замечания красными чернилами в моём дневнике, достающиеся от классной руководительницы (она же — географичка по совместительству) и то пристойней выглядят: "На уроке Плаха вертелась по сторонам!" — Хорошо, что не вращалась, учитель географии и не такое придумает! "…глазела в окно!" — А почему и не поглазеть? На проходящих по двору парней из старших классов! "…кидалась на перемене яблочным огрызком!" – Ну и что, попала в кого? А надо было! Прицелиться хорошенько и в лоб.

     Впрочем, классная решилась написать и самое грозное своё замечание: "Товарищи родители, примите к сведению, что ваша дочь не будет подчиняться никому, нигде и никогда!" Таким вот образом. Представив себе полный родительский "ой-ё-ёй" по поводу, я чуть со смеху тем яблоком не подавилась. Ну, это хоть поинтересней будет, а то "после уроков отказалась убирать классный кабинет!" — Ага, и, кстати, подбила на это других: оттого, что кабинет не такой уж и "классный", а душный, пыльный и пустой. Да и не нравится мне убирать за кем-то, особенно в школе. Того хватает, что каждый день учёбы повязывай на шею пионерский галстук, который, как сказано в правилах для пионеров: одного цвета с кровью героев. Или с пламенем революции? Придумают же такое!
 
     Пионерами нас с Индри и Натали объявила ещё Евгеха в середине третьего класса за отличную учёбу и примерное поведение, тогда как всех должны были принять только по окончанию начальной школы. И мы, порядком рослые дурищи, выглядели в этих галстуках, как жалкие второгодницы, которых за школьные прегрешения не допустили в средние классы. Над нами потешались одноклассники. "Зубрилки очкастые! Удавки на шеях! Глядите, не задушитесь!" — хихикали про нас троих. Я, конечно, обижалась, ещё как! Я ведь дисциплины не зубрю и совсем не очкастая, как остальные подружки. А в пионеры не очень-то набивалась. Когда-то в первом классе, заболев, пропустила приём в октябрята. Позже мне нацепили на форму остроконечный значок, так я его сразу и потеряла. Вообще, больше люблю хулиганить, чем вести себя примерно, просто мне пока легко учиться, и того вроде, смешно признаться: у меня случались пионерские поступки.

     Неплохо, конечно, подсыпать в кормушку крошек птицам или выйдя из магазина с налитою банкой сметаны, крышечку отковырять, а первого подошедшего котяру за шкирку схватить и окунуть туда носом: хлебай, сколько влезет, сегодня я добрая, прямо по-пионерски. Даже дряхлую бабку-каргу можно спокойно сопроводить до аптеки, невзирая на то, что по дороге она доймёт тебя пуще собственной ба-Мари. А вот в одиночку вытащить из глубокой лужи с льдистыми краями провалившуюся туда первоклашку! Пока много кто из школы равнодушно проходил поодаль. Ага, потом это ревущее в голос дитё пришлось отряхивать, утешать и проследить заодно, чтобы оно наверняка отправилось домой, а не лазило дальше по лужам. Уф, тяжела должна быть доля пионерская, если правила те самые, как нужно, соблюдать! А личной ответственности у меня и так хватает, безо всяких навязываемых со стороны правил.

     Это Эйприл Еросема шибко хотела, чтоб на шею ей чего-то завязали! Но вступление в ряды юных галстуконосцев из-за целой кучи трояков всё откладывалось и аж на целый класс отложилось. Младшая Анн переживала за сестру, когда та бунтовала и злилась, ей самой приходилось в поддержку ронять робкие слёзки. В конце концов, по некоему торжественному поводу, то есть, к очередному великому празднику — пионерами в параллелях объявили всех ранее не принятых: и запущенных второгодников, и обеих сестёр Еросема, и моих остальных одногодков. А мы с Индри и Натали смогли-таки парировать: "Двоечники сраные! Галстуки у вас драные!"

     Правда, правда! Иной раз ожидая гибельного вызова к доске, числящиеся в отстающих от волнения могут запросто изгрызть полгалстука. Благо эти алые атрибуты изготовляются из некрепкой шёлковой ткани, откуда по краям вытягиваются нитки. Лично я — свой первый быстро ободрала, поэтому Эса сшила мне новый, из атласа с малиновым отливом. И красивее, и в магазине покупать не надо. Узел на моём галстуке получается упругой и круглой подушечкой, в то время как большинство пионеров завязывают свои треугольники узко и кривовато. В классе стали напрямую намекать: "Какая-то ты - н е н а ш е н с к а я, Габриэль Плаха!" Нет, это мои родители соизволили купить мне к пятому классу нормальное школьное платье: плиссированное, как я хотела. К нему в комплект Брэб привёз из очередной командировки "крылья бабочки" — лёгонький чёрный фартучек из "газовой" ткани. Да, теперь-то выгляжу иных получше и, конечно, я — не "ваша", в смысле, "наша"!

     Пускай мои гетры связаны стараниями ба-Мари из лохматых синих и чёрных ниток, а кроссовки не настоящие "фирмовые", какая-то хлипкая подделка, закрашивающая светлые колготки. Зато противные детские портфели сменила удобная сумка через плечо, и ничего, что красная, зато с надписью "Junior". Это клёво! Потому что в школе такое запрещают. А там обычное "юниор", то есть: "юный организатор", написано. Просто не теми, как тут принято, буквами! Не одобряют учителя и мои новые полукеды вместо обычных тапочек на сменку. Они, видите ли, серые, а должны быть чёрными. А я собираюсь их стирать до тех пор, пока они не станут белыми, как сейчас модно.

     Вот волосы у меня золотистые, как мне надо. Хоть и не хожу с причёской a la Мирей Матье, никак не удаётся отрастить пряди нужной длины. Выгоревшие после очередного лета, они кажутся слишком сухими, и Эса наоборот стала стричь меня, как сама определила: в стиле "умеренный панк", чтобы волосы укладывались вверх и чуть торчали. А если начесать от корней - получается пышно и густо. Я не против. Может, мне "паж" и не нужен? Он смотрится только с тёмно-каштановой шевелюрой, а не с такой светлой, как у меня. А вот "панк" для меня, хоть и умеренный усилиями мамы, в самый раз будет. Надо же, а maman, оказывается, кое-что в жизни знает и знание сие может использовать на практике! Так что, выглядя подобным образом, чувствуешь себя почти уверенно, и всё ж, к просмотру я не предлагаюсь. В классе уже подобралась компания раскованных девчонок, что предлагают себя, если не рассмотреть, то точно пощупать взрослым дядькам, типа нашего физрука. Этих девочек maman правильно назвала бы не только "уличными девками", но и другими солёными словечками на двух-трёх языках, позаимствованными у Брэба. Но, думаю, Бешке и Сане малость не хватало диковатой предводительницы в попытках ухватить ещё больше внимания от окружающих.

     Как-то на урок географии вторглась завуч. Обычно она мечется по школе и этим напоминает ушлую лисицу, а тут сама ввела в кабинет (а если б подняла, торжественно внесла бы!) незнакомую ученицу: миниатюрную, с длиннющими бронзовыми волосами, собранными в хвост, основательно защёлкнутый аж шестью или восемью красными шариками на резинках. Смотрелось это прямо, как огромная гроздь или россыпь на голове. Роскошь девчоночья! Все, кто носит хвосты и косички, мечтают украсить себя вот такими пластмассовыми шариками, но вряд ли число тех может превысить два-три, и не будут они столь крупными и яркими. "Скромнее надо быть, скромнее!" — довлеют над нами внимательные к лишним деталям педагоги. Здесь же…

     — Как тебя зовут? — наша, в одном лице классная и географичка вдруг сделалась необычайно приветливой.

     — Стефани Адрева! — громко, внятно и задорно ответила новенькая.

     В последующие дни в параллели слышалось непрекращающееся: "Адрева то, Адрева сё! А какие у неё туфельки! И платьице совсем короткое! И глаза, глазищи такие большущие! У-у, клёвая!" Мальчишки от неё совсем одурели, разбегались! Надо же, из разрозненной и неорганизованной школьной толпы кто-то случайно выделился: привлекательный, загадочный и новый. Раз Стефани сразу начали звать исключительно по фамилии, а оные у нас с ней сочетаются странно: Плаха — Адрева, Адрева — Плаха, я тоже поначалу посчитала её интересной и пригодной для взаимного общения, взахлёб выложив про это дома.

     Вскоре Брэб осадил меня следующим выпадом:

     — Даже не вздумай с ней дружить! Знаю, знаю, что за семья! Отец-начальник заседает в городской управе, жильё казённое распределяет. В основном, берёт деньгами, а от охочих баб натурой. Мать, правда, в поликлинике простая медсестра. Запомни, Габи, sotus alkano neuzjaucia! Мы никогда во взглядах с ними не сойдёмся.

     Позже до меня дошло: это мы — голодные!!! Всем семейством. Да неужели? Тоже мне, пролетарии, блин, нашлись! Однако перевирает чего-то папуля, ведь все мы слишком одинаковые в этом мире: бесконечно одинокие и равноценно наказанные неприкаянностью. Такая ли уж разница, кто при этом беден, кто богат? Всё равно, придётся жить до конца жизни в тюрьмах своих пакостных натур.

     А чтоб во всём хоть некоторой частью разобраться, слушаю ощущения тех, кто вокруг вертится, возится и копошится. Какие же все непоседливые да шебутные! И надо им преимущественно то, что их не касается лично. Это только я в себе копаюсь. Хотя сейчас, меня будто бы закрыло от себя самой, задвинуло куда-то вглубь. "Открыться, вскрыться, обновиться…" — не помогает и нажатие пальцами скрытых за веками глаз. До тех пор, пока не закружится головушка от давящих следов прикосновений! Пока на тёмном пространстве внутреннего взгляда не станут проявляться звёзды: меленькие и разноцветные, тонко и остро сверкающие, словно фольга. Под требовательным нажатием они искрятся вирусами звёздными в моей легко воспламеняющейся крови.

     Утром же, перед глазами, в квадрате комнатного простора возьмёт вдруг и возникнет приглушённый полуовал, постепенно разрастающийся в гало. Сияние с оттенками старого золота! Или не разрастающийся, завися наперёд, наверное, от того, каким мне будущим предстанет день. Когда за внутренним взглядом останется лишь треть сияния, конечно — ерундовым. Как тогда, за завтраком стакан с горячим чаем лопнул прямо у меня в руке. А на уроке нелюбимой "физ-ры" я поспешно съехала с верёвочного каната, сильно ободрав коленки, несмотря на смягчающие гетры. Половина гало предвещает наполовину хороший день. Поход в школу не в сонном состоянии и при неплохой с утра погоде: дождь и туман, а солнечный свет где-то за облаками. Уроки без внезапных вызовов к доске, также книгу, заставляющую забыть не только о домашних заданиях, но и обо всём на свете. И фильм на сон грядущий посмотреть без вмешательства Брэба! (Привычное, всегдашнее… Мечты о так называемом нормальном.) А вот целые круги или, верней, овалы бывают крайне редко и означают: ОК. "Все о’кей!" — в развесёлом настроении изрекает папуля, что тоже случается нечасто.

     Круги, овалы, какое-то гало! Может, на самом деле, это нули? Иногда и гало не бывало. Так, однажды, после особенно глубокой ночи я проснулась с чувством нового начала, надвигающегося мало-помалу. После звёзд во сне, но без сияния поутру. А кроме этих ощущений, пятна вроде, как от крови внизу серо-голубой ночной сорочки. И моё изумление с отсутствием всяческого объяснения! Впервые в жизни я почувствовала себя совершенным нулём. Объяснила явившаяся присмотреть за Мунком ба-Мари.

     — Это у тебя, Габи, будет происходить пару дней каждый месяц. Ведь ты потихоньку становишься девушкой!

     На мой взгляд, той самой девушкой я становлюсь слишком быстро, а Эса с Брэбом, как всегда, мне ни о чём не рассказали!

     — И сколько времени со мной такое будет продолжаться? — вздыхаю я, помогая бабуле сооружать специальные для меня же подкладки из бинтов и ваты.

     — Всю жизнь, дорогуша! Сколько будешь жить.

     Вот так неожиданность! Как назло, вечером меня поджидал ещё и небольшой скандал по утреннему поводу. Оказывается, бинтованную и окрашенную кровью вату нужно было тщательно запрятывать, а я водрузила её на самый верх мусорного ведра — обозревайте, мол! Поэтому мои родители и выглядели так, будто их накормили иголками: швейными, разной длины.

    Ну, почему всё происходит обязательно со мной?! Ранее случались ссадины-порезы, вывихи туда-сюда разболтанных конечностей, осиные укусы прямо в глаз, нежные отметки от кошачьих коготков, нескончаемые головные боли, когда угодно поражающие — полуобморочные состояния и подстерегающие обмороки чередой. Ещё укачивание там, где в принципе никого укачивать не может: в лифте! А ведь бывают до сих пор врачебные осмотры с обязательным забором крови и исследованием реакций на странные прививки. Мне хватает очередной процедуры у школьной медсестры, чтобы лишь пару секунд автопилотом дойти до дверей, а далее бесчувственно свалиться в пыльный угол к всеобщему восторгу одноклассников, в отличие от меня, переносящих прививки с заборами относительно неплохо.

     Сейчас необходимая ежемесячная кровоточивость добавилась. Чего ради и кому это надо? Неужели так бывает у всех, кого угораздило родиться с… Ну, в общем, той... этой...  жЭнщЫной? Тогда, как они все переносят неудобства?! При бабушкиных-то панталонах, то и дело сползающих колготках и растягивающихся рейтузах, которые насильно заставляют одевать, чтобы кое-что не простудилось. За аккуратностью ведь не всегда уследишь, придётся обрести ещё одну маленькую цель — скрывать свою… своё... как это? Родители обозвали меня "скороспелкой", будто бы в том есть моя вина, и строго-настрого наказали о менструациях (так эти явления называются) лишним не болтать. А девчонки в моём классе уже наперебой хвастаются тем, что у них непредвиденно началось "это", и организмы их вовсю работают на взрослость. Сексуальную! А какая ещё нужна в этой жизни?!

     Так, без конца вертя мелкой попой, Стефани Адрева на переменках продолжает запрыгивать на неравнодушных к ней мальчиков, пытаясь потереться о кого-нибудь толком не проросшей грудью. И при этом так противно перед ними лебезит! Будто хочет что-то доказать или показать, или почище сотворить… "Какова сучка, а!" — хмыкнула я и потащилась, злая, в туалет. Буду стоять и разочарованно пялиться в ненужно большое, аж до пола окно. Эх, а мне хотелось с ней подружиться! Тьфу ты! В этот момент из открывшейся кабинки буквально вывалилась наша большая скромница Лена, держа в руке что-то, похожее на красный флажок. Такие нас обычно заставляют вырезать ко дню Революции или на Первомай.

    — Смотри, Габо, я — уже девушка! А у тебя оно есть?

     Я не успела ничего сообразить, как та, ухватив жутковатую тряпочку, умчалась в коридор, наверно, поделиться радостью с остальными.
   
     — А что, мы любим девок: активных, общительных, "основных", как Адрева! — некоторые пацаны в классе могут поговорить со мною прямо, как со своим парнем.

     — Ну, она же даёт себя потрогать за определённые места! — мне ничто не мешает говорить им то, что думаю.

     — А что тут такого? Нормально всё. Вот ты, Габи, недотрога! Вы с Натали обе — недотроги! Отличницы!

     — Да-да, одно и то же всегда. Тэм вон ещё большая недотрога. И что с того?

     — Так она же толстая! Кто её трогать будет! Маньяк в дождливом ноябре?

     На этом привычном повороте мои разговоры с парнями заканчиваются. Хотя в многоголовой и обезьянничающей мальчишечьей компании, где огулом друг дружку запросто именуют Ром или Ролл, мне удалось выделить несколько примечательных особей. Умный и заносчивый Тим, недобрый пакостник Фик. (Иногда хочется назвать его вонючкой, интересно почему?) Взбалмошный Лекс и такой же самый Том. Оба никак не могут поделить Адреву, когда-нибудь возьмут да порвут пополам! Ещё мнительный и вечно неуспевающий Янни, прославившийся на всю школу составленным по заданию предложением со словом "брошюра". Всё, что угодно, можно было придумать! А у него, незадачливого, вышло: "Бро и Шура вечером пошли в кино".

     И всё-таки, с мальчишками гораздо легче общаться. Пока они, так сказать, не уверуют в мужскую исключительность. "Мы — сильней, главней, значительней! И всегда окажемся сверху". Что с них особенного взять? Мужики, короче! Но, думаю, меня они немножко уважают. Чуточку. И это гораздо больше их пренебрежительного отношения к другим девчонкам. Хоть я для них — пока не клёвая, не «основная» да и не общительная слишком, зато никогда никого не сдаю учителям, как Индри и Натали. У нас — отличникам и крепким хорошистам поручают производить проверку тетрадей перед уроками и докладывать учителям: выполнены ли домашние задания. Так, со мной у всех всегда всё подготовлено. С удовольствием я и помогаю, и прикрываю от учительских репрессий. Это же просто! Но не для других. Большинство тут же использует шанс и выпендривается перед учителями по полной. Или им так рекомендуют родители? Неважно, что небольшое предательство получается? Главное, что своя рубашка ближе и хата с краю. Поэтому, когда мои "предки" посоветовали мне серьёзней дружить с Натали и её "предками" — я предпочла скривиться, в явном к ним недружелюбии.

     Пусть даже с приятным удивлением обнаружила, что именно в школе меня считают ответственной, организованной и аккуратной. Дома же у меня всё шиворот-навыворот. Главное, учителя полагают, что такими качествами я могу без ущерба поделиться с остальными. Вот классная и додумалась: периодически подсаживать меня к отпетым двоечникам и хулиганам с целью положительного на них воздействия. А почему бы не пересаживать их ко мне, не понимаю? Вскоре я позабыла о "камчатке", где тихо томились мы с Лорис. Кстати, и о Лорис тоже. В таких "никаких" порой такое неожиданное кроется, когда-то да проявится! А я вовсю пропутешествовала по классным местам: побывала в начале их и в середине, по всем рядам, коих имеется три, и вариантам: их, конечно, два. Только что на первую парту пока не заносило указанием со стороны классной. У меня слишком хорошее зрение, и она, к сожалению, об этом знает.

     Моё движение с воздействиями длилось бы ещё неизвестно сколько, если бы у очередного подшефного двоечника медсестра при обходе не нашла вшей в нечёсаной шевелюре. Моя щепетильная maman об этом как-то догадалась, и мои перемещения временно прекратились. Я опять обосновалась на задней парте по соседству с нытиком Янни. Ну, а воздействия определённо наблюдаются. Кто спорит? Притом всегда обоюдные. Так, я намеренно уронила на пол своего соседа, почти выдернув из-под него стул. А нечего на уроке раскачиваться взад-вперёд! Он громко треснулся о стенку головой (как и я на переменках много раз до этого!), а мне стало смешно и совсем его не жаль. Как и всем остальным, что наблюдали мои падения и лишь смеялись. Ладно, ладно! Вот на контрольной по алгебре я гарантированно помогу бедняге, а ручки очумелые на времечко попридержу.

     "Ненадолго, ага!" — наверное, подумал Том, что схлопотал от меня аккурат между глаз. А что? Обзывался нехорошо и пытался лезть загребущими ручищами, куда не следует. Потом я учебником зачем-то в Тима бросила и кой-куда ему попала. Кажется, он был с утра не в себе: на уроки опоздал, запыхался, щека в зубной пасте. А сейчас, ого, как оживился! Мы даже подраться немножко намеревались, но учительница языка и литературы вовремя проорала:

     — Плаха! Ты тоже сдурела вместе со всеми?!

     Это её резкое "сдурела!" меня и остановило. Значит, мне по-настоящему дуреть нельзя! И придуриваться тоже. А то я всерьёз собралась попробовать, наконец, как оно: обижать остальных ни за что, ни про что, да чтоб на тебя обиделись в ответ. На меня всегда больше пеняют из-за того, что я не очень понимаю. А обидеть просто так! Собиралась сделать, но не сделала. Зато здорово повеселилась, позже посчитав детсадовскими забавами наши в классе трепалки-перепалки и догонялки. "У этих школьников уже кое-где чешется, а ведут себя, словно горькие дети!" — слова укоризненного Брэба, а я впервые с ним согласна. Хотя сама ещё в "резинку" не напрыгалась.
 
     Эта игра — хороший повод и пообщаться, и потренировать свои вывихнутые, как я считаю, конечности. Брать первый и второй "этажи", когда резинка натянута у самой земли или на уровне колена — несложно. Гораздо труднее добраться до третьего и прыгать там, выполняя упражнения, не задевающие дрыгающиеся «резинины», поднятые выше бёдер. В игре, кстати, не обязательно могут участвовать по несколько пар девочек или мальчиков, что редко, но случается. Можно даже вдвоём или втроём играть. Тогда резинку, не новую белую из магазина, а видавшую виды и явно вытащенную из нескольких распоротых трусов, натягивают меж двух скамеек, столбиков или пеньков, чего во дворе, впрочем, имеется. Даже какой-нибудь подвыпивший дядька может предложить сомнительную помощь.
 
     В общем, начинается игра! Пружинящее задевание подошвами асфальта, прыжки на точность и внимательность. Стоит ошибиться, и вновь возвращаешься к исходнику — на первый "этаж". А до четвёртого, когда резинку держат на поясе, вообще, не может допрыгнуть никто! Но, надо сказать, стремятся. Лично мне один раз удалось попасть на самый верхний, и я была слишком горда, а если бы не заболело в боку, продолжила бы. Об этом и сказала, уходя, прыгавшим со мною во дворе девчонкам. Робес (теперь, когда оказываюсь рядом с ней, на меня накатывает необъяснимо дурное предчувствие) тотчас же выпалила мне вдогонку, что ей плевать, где у кого болит, и без меня преспокойно допрыгают. Я развернулась обратно, схватилась за резинку, всё ещё надетую на ноги остальных, оттянула и тут же отпустила. Та больно, скорей всего, стрельнула и с треском порвалась. Девчонки во главе с Робес взвыли:

     — Габа — жаба! Будешь новую куплять! — или что-то в этом роде.

     А я припомнила, что могу кое-кому и не отдать за так парочку лишних заколок, и все сразу замолкли. Да, украшения для волос у нас дефицит особый. Простые и дешёвые, конечно, продаются, но они же для тёток. А вот "невидимки" со вставками из камушков! Расписные гребешки, зажимы в форме абрикосов, бананов, бабочек и бантиков, с подвесками из бусинок, завязки с шариками и цветками на хвосты, а также разноцветные пластмассовые или обёрнутые плюшем обручи. Шик! Мечта девчачья! Я коллекционирую и мечты, и заколки. Как Мунк — машинки и фигурки солдатиков, Брэб — крючки и блесны на рыбную ловлю, Демар — каждый спиртоносный глык, а Эса с ба-Мари — ежедневные сердечные обиды на Брэба и Демара. Каждый любит делать смотр своим коллекциям и по возможности их дополняет. Сложнее приходится нам с Мунком: ной, выпрашивай, чтобы купили, притворно обещая взамен хорошо себя вести. Зато потом, какое удовольствие от раскладывания и разглядывания! А насчёт хорошего поведения? Что ещё за глупости несбыточные!

     Однажды тёплым и душистым вечером в конце апреля я собралась во двор, сотворив удачную причёску под заколкой на отросших до плеч волосах, но тут меня внезапно за руку схватила Эса. Сильно так! И выглядела она необычайно обеспокоенной, чуть ли не закричала, тряся перед моим носом большой косынкой.

     — На улицу теперь будешь ходить с покрытой головой?

     — С какой стати? — дёрнулась я. — Может, и в школу это надеть, чтобы надо мной все ржали?!

     — Солнце сейчас очень мощное, Габи!

     — Оно для меня всегда мощное! Хоть в Арктику сбегай! — насилу отмахнулась я.
 
     Лучше тогда совсем не выходить гулять во двор тёплым апрельским вечерком, чем завязывать такую ерунду на свои, с трудом оберегаемые от воздействий, волосы! А Брэб и вовсе заставил нас с Мунком выпить по полстакана чего-то с привкусом… йода? Что же вокруг происходит? Скоро люди во дворах и магазинах стали опасливо перешёптываться, шуршать-переворачивать слова из кратких и невнятных новостей по радио и телевизору: "Авария! Четвёртый блок. Радиация. Чернобыль!" Мамуля, угодившая после работы под желтоватый дождь, остервенело выстирала свои вещи, даже плащ. Спустя пару дней я подслушала, как она нервно рассказывает Брэбу, что у дамочек из её отдела завивка на волосах после того дождичка вдруг обесцветилась, и макияж с физиономий испарился. То было бы, наверное, смешно, однако…

     Молоденькие листья у деревьев в парке насквозь выпалило чёрными пятнами! Словно сияющие грозы, устроившие в небесах войну, повергли наземь свинцовую тучу, что обильно разлилась вокруг отравленным дождём. Осевшей позолотою пыльцы повсюду закрепилась радиоактивность. Папуля с видом знатока утверждал, что "она — поверхностная, и это можно смыть. Если успеешь! Так что, все в ванну". Позже и он сделался удручён: такие частицы, как и всё подобное, проникая, поражают необратимо. Всех и навсегда, воздействиями видов: альфа, бета, гамма.



Глава 18-я: 

"В нас ещё до рожденья наделали дыр…"
                Виктор Цой


     Я всё думала, новое лето должно начаться и проходить не так, как предыдущие. Оно ведь радиоактивное! Какое ж ещё может быть после такой-то катастрофы? Пусть даже сотни километров до того Чернобыля. Уже вошёл в историю наполненный пыльной жарой и мрачной нервозностью месяц-май. Сильнейший контраст между вопиющим светом дня и слишком чёрными ночами! Этакий период принуждённой тишины. Ветер песочный шастал, разгоняя опасности воздействия по закоулочкам. Весна стала кипящим жаром, отражённым в неподвижных стёклах, немо поглощающих смертельный свет. А после…

     Ветер разогнал коварные частицы повсюду, и нам, думаю, хватило их с лихвой! В ужасе я предположила, что от радиации у меня поредеют волосы, которые, как могу, холю и лелею. А вдруг они и вовсе выпадут, как у тех, кто пострадал при бомбардировках Хиросимы и Нагасаки. Я же вдоволь начиталась книг и выбрала из них свои главные, это те, к примеру, что написали Жюль Верн, Марк Твен и далее пока не познанные мной великие писатели. Это в пику тому, что нам задают читать в школе, на бесполезных каникулах. Оно же — сплошь проходное. Это от "проходить", конечно: о войнах и революциях, об извечной классовой борьбе, а также прочем выживании, что происходит уже в наше время.

     В заданной для летнего чтения "проходной" книжице мне попалась история несчастной японки, жертвы бомбардировки Хиросимы. Некий автор живописал, как прядями у неё лезли волосы, выпадали зубы, её беспрерывно тошнило, клочьями отваливалась покрытая ожоговыми пятнами кожа и, наконец, в какой мучительной агонии бедняжка умерла. Бабуля, которой я на это обстоятельство пожаловалась, как ни странно, нашлась, что ответить насчёт моих опасений и не только. По большому-большому секрету она поведала, что, во-первых, с нами от этой радиации сразу (ну, скорей всего!) ничего не станется. Когда-нибудь, может быть, и то постепенно. Во-вторых, подобное случалось и до Чернобыля.
 
     Где-то на дальних степных полигонах проводились испытательные ядерные взрывы... А потом многие, даже на удалённых от тех мест территориях, ни о чём  не подозревающие граждане стали заболевать и умирать от белокровия, в том числе и младшенький сын самой ба-Мари. Так что, бабка в курсе, что кроме новой радиации, распылившейся вместе с ветром, дождём и солнечным светом, всегда имелась старая добрая наследственность, благодаря которой мы выдержали снова. Ведь в нас кое-что осталось с той поры! Изменения произошли, невидимо изрешетив трассирующими следами от проносящихся насквозь радиоактивных "пуль". Ещё не родившись, мы наглотались искусственно порождённого света, такого, как от Хиросимы и Нагасаки. Горячий, колючий и горький, он растворился внутри и...

     Однажды мне почему-то пришло в голову, что я смогу увидеть радиоактивность вокруг. Но, нет! Всё как обычно. А если малость скосить глаза к переносице и на мгновение застопорить взгляд на свободном куске пространства перед собой — узришь смешение разных частиц цвета радуги: очень-очень маленьких, таких, что каждая не различима в отдельности. Вместе это, как поле: колышущееся, вибрирующее, трепещущее и слегка голубоватое, как холод в зимних небесах. На самом деле, оно будто ликует от жизни. Вмешательство чужеродных частиц могло бы привести его в замешательство, не более того, несмотря на то, что частицы эти — смертоносны. Альфа, бета, гамма! Прямо как заклятие звучит.

     И всё же, на меня нашла истерика. Показалось: я покрываюсь радиоактивной пылью и горю от неё, и чешусь, проступая пятнами. Упорная радиация расплавляет мои серо-зелёные нервы, и вот я уже чувствую панику, захлёстывающую, как пожар! У меня чуть не взорвалось сердце! Будущее предполагалось таким страшным! Это предчувствие ужасных войн, ощущение шаткости мира, неизбежное чувство страха перед радиоактивным светом. Опасности мутаций и болезней! Напрасно выпит йод! Косынку повязать на голову от солнца? Смехота! Разве что-то здесь поможет стать выносливей? Минеральная вода, морская капуста и прочие заключённые в жестянках водоросли, дефицитная хурма, баснословных цен икра, грецкие орехи, витамины, подогретое с пряностями красное вино?

     — Сало и водка! — сказал, как отрезал, Брэб. И в первый раз, наверное, за всю нелёгкую их взаимоотношений его стопроцентно поддержал Демар.

     — Что вы дурите! Какая водка! Ишь, водки они захотели, безответственные алкоголики! Чистота, чистота нужна по всей квартире! — немедленно напустились на нас maman с ба-Мари.

     И взяв на вооружение грозно рычащий и готовый от рвения взлететь до потолка пылесос "Ракета", произвели повальную чистку-уборку, а затем вымыли, постирали, перебрали, перетрясли! Велели выбросить ненужное, в коем почему-то сразу оказались стопки газет "Труд" и "Правда". (А тут все газеты имеют в названиях слова: либо "труд", либо "правда"!) Также зачем-то понадобилось избавляться от полученных за недавние месяцы, наших с братцем журнальчиков "Техника для молодёжи" и даже собственной маминой "Труженицы". Заодно пришлось убрать обложки со школьных тетрадей и сами тетради, мою коллекцию книжных закладок, почтовые открытки, обёртки от скушанных давным-давно конфет, старые сетки-авоськи, полотенца, майки, тапки, носки домочадцев. Всё на выброс! Потому что вобрало в себя радиацию. И тут родителей в обратном не переубедишь. 

     Можно подумать, у нас чего-то с избытком имеется? Это мамуля, как обычно, начинает выкидывать на мусор всё подряд! Как тогда, в школе, у бывшего соседа по парте, Лекса неожиданно вши обнаружились (ему они, впрочем, не очень мешали), а maman едва не спустила через балкон мою школьную форму. Она развешивала просушиться и выветриться часть одежды из шкафа, и вдруг ей показалось: что-то нагло ползает по форменному платью. Мы еле утихомирили чересчур ретивую аккуратистку. Сейчас я так же отмахивалась от Эсы:

     — Мам, ну, не до такой степени лезть со своей чистотой!

     Нет, она вынудила меня ещё разок навести порядок в школьной сумке и выдвижных ящиках стола (у меня там свой порядок), протереть везде пыль, переодеться в чистое, вымыть голову, срезать лишнюю длину ногтей, прогладить утюгом бельё и, в придачу, выпроводила всех на балкон перебирать накопленную макулатуру. Рассортированная и аккуратно сложенная бумага сгодится потом, чтобы на пункте приёма вторсырья выгодно выменять за неё соду, крышки под закатку или, что лучше всего, популярные книги. Хотела же maman историко-любовные романы почитать!

     Пришлось разбирать завал из прошлогодних тетрадок, разорванных детских книжиц (дело рук Мунка), не понадобившихся Эсе выкроек, календарей с истёкшим сроком годности и потрёпанных страничек из журналов. Я машинально забрасывала всё это добро в коробку из-под обуви, пока рассеянным взглядом не уцепилась за следующий абзац на пёстром, от неведомого журнальчика обрывке. Скорей всего, с обкладки дна какой-нибудь полученной посылки осталось. "…Похожий на сковородку с двумя ручками, звездолёт 'Enterprise' бороздит просторы Вселенной в поисках разумной жизни. Экипаж во главе с отважным капитаном Джимом Кирком уже побывал на планетах, населённых существами, похожими на земных неандертальцев, древних греков и римлян разом с их божествами, а также гангстеров и даже нацистов".

     Вот это да! Я и думать забыла, что делаю. Планета ганстеров! В высшей степени нелогично, чтобы у них когда-то, где-то завелась целая планета. Хотела бы я глянуть этот фильм. Ведь речь, конечно же, идёт о фантастическом фильме? Ну, по всем статьям, в телевизоре с тремя каналами мы сейчас такое не увидим. Конечно, написанное выдрано из нашего журнала, поэтому вещь, как говорится, должна быть правильная и пацифистская! Обязательно пройдёт идеологическую проверку у придирчивого папули. Жажду быть под глобальным впечатлением, но не срочно. Придётся теперь maman самой бороться с последствиями злополучного Чернобыля в отдельно взятой городской квартире. А я, за неимением другого, пойду искать в родительской библиотеке фантастику на временную замену заинтриговавшему меня звездолёту "Энтерпрайз".

     "...И всё равно печально! Я даже не запомнила запах сирени с этой весны, её рассыпчатый лилово-синий цвет. Каков он был? Пышный и буйный? Или цветение рассыпалось скудно и осторожно. Вот запах, источаемый черёмухой, как всегда, невероятно гадок! Старалась не замечать и его, и весь переход от радиоактивной весны к радиоактивному лету…" — я призадумалась, подвела чёткой линией написанное на листке, выдранном из маминого блокнота, и дополнила ещё строками: "Невесомый электрон, ядра пылинка, полёты атомов! Их невзаимное взаимодействие, и... катастрофа".

     Потом прикинув, что получилась ерунда высокопарная, отыскала жёлтый карандаш (да, именно жёлтый), чтобы зарисовать дописанное под чертой. Ну, не чёрным же мне делать это, хоть от строчек явно веет мрачностью! Однако чёрное  бы здесь не помешало, знак один нарисовать: круглый, будто разделённый на шесть апельсиновых долек, чередующихся между собой чёрным и жёлтым.   



Глава 19-я: "Миру — мир, а мне всё остальное!"


     Оказывается, все по жизни смотрят под ноги, но ничего вокруг себя в упор не замечают. Зато с удовольствием наседают на несогласных: "Делай, как мы! Делай, как мы! Не можешь — научим, не хочешь — заставим". А вокруг творится целый мир! Большинство его, конечно же, не видит, занятое тем ещё в придачу, чтобы ставить подножки неподчиняющимся. Это я, периодически оглядываясь по сторонам или украдкой посматривая вверх, начинаю поиски музыки, подходящей себе и созвучной. Как раз то, чего мне не хватает! А maman считает, что одним только желанием слушать западные группы — я уже предаю родину! Так, я пока думаю об этом желании, а не о возможности его воплотить. Где тут найдёшь, те западные группы? Например, будто отороченную войлоком домашнюю грусть от моих любимых "Битлз". Что-то никогда я их не слышала по местному сеточному радио.

     Там по-прежнему передают классику. Эти нудные завывания осточертели с уроков пения в младших классах. А разухабистые гармонные наигрыши под звон цимбал — народная музыка для дедушек и бабушек, хи-хи! А то бывает вдруг, как грянут военные марши из всех по городу громкоговорителей! И получается, что не из чего выбирать. Правда, в небольшой стране имеется фолк-роковая группа почти мировой значимости, и здешнее её название означает то ли "Барды", то ли "Скальды". Песни у них — всё про любовь, и к родине в том числе, да про старину, с красивейшим высоким голосом, вплетаемым в прихотливый орнамент мелодий, пронизывающих до сердца полифонией.

     Раньше я уверенно крутила ручку радиолы и чаще на ультракоротких волнах находила то, что понравилось бы мне в напеве весь день, хоть и не знала толком ни групп каких-то, ни певцов. А родители самозабвенно заслушиваются Карелом Готом и Дином Ридом и, само собой — в глубоких раздумьях слушали бы Высоцкого, если б его творчество не оставалось в частичном неодобрении властью. Ещё "предки" загадочно рассказывали, что в новогоднюю ночь украдкой, иначе и не назовёшь, по телевизору всё-таки показывают чудесных, сверкающих "АББА" с их лёгкими краснокрылыми балладами. Но, как назло, самого наступления Нового года вначале я просто не замечала, а потом и не могла досидеть до полуночи, дожидаясь выступления артистов. Брэбу с Эсой приходилось всё смотреть за меня, а я потом (сама не знаю, как?) у них перенимала впечатления.

     Я, вообще, считаю, если наших с Мунком "предков" хорошенько потрясти и чувствительно ущипнуть, и они чистосердечно признаются, что невозможно слушать то, что в избытке предлагает местное радио. Тем более, когда в перерыве на обед по будням, из круглого приёмника на кухне одна и та же "льётся песня!", так ёрничает мама. Некий смешанный (читай: смешной) дуэт приторно блеет и голосит одно и то же: "Только с тобою мне хочется быть, только с тобою!" Судя по задумке, носители одного на двоих филармонического вокала должны бы изображать негасимые страсти, но от их притворных и нелепых нежностей в "кривом" эфире (как опять ехидничает maman) уши поневоле в трубочку сворачиваются.

     Так что, хоть мамуля и неровно дышит к какой-то там Примадонне, но питает всё же истинную слабость к смуглым героям-любовникам, а заодно героям-влюблённым всей итальянской эстрады: "О, Ромина! Ах, Аль Бано… Ё-моё!" И оба родителя с удовольствием балдеют от боевитой "Kung fu fighting" неизвестно чьего исполнения. Кажется, так и тряхнули бы стариной в неудержимом вихлянии бёдрами, изобретённом ещё королём рок-н-ролла! Только где опять всё это взять? Семейные пластинки я поразбивала ещё в незапамятные времена. Поковырялась в бабулиных, но они для теперешнего прослушивания точно не годятся с их песнями довоенных лет, залихватскими деревенскими польками и противными монологами какого-то комика. Да, именно комиков как раз и не хватало!

     Зато, кроме пожеланий чуть ли не ежедневно слушать "Битлз", у меня появилось стремление буквально "вгрызаться" ушами (если так можно выразиться) во фрагменты и заставки в радио- и телепрограммах с нечастой рекламой. А оптимистически громыхающее клавишными, космическое и инструментальное нечто очень возбуждает мои уши. Прямо перед радионовостями в 7-00! Вот я и продолжаю искать, но мне понадобятся собственный радиоприёмник с магнитофоном. Куда уж кассетный, хотя бы какой-нибудь старый бобинник! Радиолу, если верить Брэбу, я докрутила. Пластинки надо новые изыскивать. В телевизоре — чёрно-белая скука. Видно, перемены туда ещё не добрались. А уши потешить приятностью хочется!

     Но Эса настаивает, что хотения мои уж чересчур возвышенны, а в Южной Африке свирепствует апартеид, в центральной же части жаркого континента саранча сожрала урожай — значит, людям есть будет нечего. В Никарагуа "контрас" давят революцию, и наших бойцов продолжают убивать в Афгане. И, между прочим, Пиночет из Чили никуда не делся. Да-да, знаю, мама! Только не разглагольствуй, что силы империализма до сих пор готовятся напасть на родину! Может, ещё тупо поверить в то, что говорят учителя: если дети будут хорошо учиться, третья мировая не начнётся? Но проблема в том, что всегда найдётся идиот, готовый нажать на пуск и спуск. Да и Чернобыль не просто так случился.

     "Мир, май, труд!", "Миру — мир!" Ах, эти лозунги! Вообще, желать мира во всём мире… Как это? Недостижимо? Хотя, чёрт побери (выразился бы папуля!) прошлым летом захотелось понадеяться на улучшение чего-то там. В связи с XII Всемирным фестивалем молодёжи и студентов. Наивно, конечно, но что поделать, чаяния-то естественные! Прочитала как-то в периодике: "В мероприятиях фестиваля приняли участие более 20 тысяч делегатов из 157 стран мира" или "состоялись 57 митингов солидарности, куда пришло более миллиона человек!" А что с того? Разве стало хоть немного меньше вооружённых конфликтов? Или кое-кто на верхах совсем позабыл о претензиях, ну, на мировое господство! Как же быть тогда с гонкой ядерных вооружений? "Как, как? — опять ехидно встрял бы папа. — Да рукой махнуть, пройдёт оно, как и всё остальное в этом безумном, безумном, безумном мире!"

     Уже мы вдвоём потешаемся над тем, во что всерьёз верит бедная мама, а я вдобавок издеваюсь надо всем, что нам старательно внушают в школе. Передёргиваю! Не хочу быть внушаемой и зависимой. Ведь всё вокруг не так! Не верю я в то, что волей-неволей придётся топать стадом в светлое будущее с красными знамёнами и воззваниями, под портретом главного из непогребённых вождей. Не хочу!!! Но политинформации после уроков мне очень даже нравятся. Собираюсь как-нибудь начать их проводить вместо нашей бубнящей и долдонящей классной. И в этом плане чуть ли не с июня начинаю готовиться к 1 сентября — моменту первой в учебном году торжественной политинформации. В толстую общую тетрадь наклеиваю события в вырезках из газет, что выписывают мои "предки". Да, издания здесь действительно имеют в названиях чаще обязательно весомые слова "труд" и "правда", изредка называясь просто: "известия".

     Так вот, хочу я, чтоб за лето тетрадка эта стала жёлтой от силикатного клея, которым я, не жалея, напитываю листы под наклеиваемым, и они делаются, как картонные. Страницы станут распадаться веером, когда наполнятся событиями. И я тоже ими наполнюсь. Некоторые сохраню в памяти. Потому что у меня остались символы напрасно прошедшего и ничего не давшего неспокойному миру молодёжного фестиваля: значки в виде цветочков с пятью лепестками, как пять континентов, и сердцевиной — земным шаром. Такие, кстати, продавались повсюду. Бабуля купила мне пару штук. Теперь они лежат в моей шкатулке по соседству с заколками. Отдам их Мунку, пусть станет собирателем. Значков, конечно! Предполагаю, вскоре он заинтересуется их коллекционированием вместе с монетами и марками. Нумизматика с филателией пойдут ему на пользу.

     А насчёт символов, думаю, то были образы робких надежд, что вполне могли принять вид цветов, пускай и выпаянных из латуни и выкрашенных составляющими радуги. Мне всегда нравилось тасовать их друг с другом, предвидя дерзкий триколор из жёлтого, зелёного и красного, как самых из всех сочетаемых вместе! Я неутомимо продолжаю заниматься своей цветотерапией, представляя фиолетовый отдельно, словно полумрак тайны, или мечтая об оранжевом настроении, там и сям навеваемым детской песенкой. И не забыть теперь про белый цвет Свободы! А уж мир во всём мире как-нибудь наступит. Может быть, именно благодаря любви к цветам и музыке, а заодно стараниям героев вчерашних и сегодняшних международных новостей: маленького посла мира — Саманты Смит и добровольно голодающего чудака — доктора Хайдера! Нетленные их образы правильных и пацифистских властителей дум надолго внедрились в наши головы с помощью радио, газет, телевизора и обычных школьных политинформаций.

     Пока же, maman настоятельно рекомендовала нам с Мунком вдохновиться самым, что ни есть, солнечным и заодно, так сказать, приложить к нему руки. Хочет приготовить медовое варенье из одуванчиков, не боясь, что они запросто могут оказаться радиоактивными. Поэтому мы с братцем взяли торбочки и отправились на "граничное" поле, послушно выполнить мамин заказ. В июньской жарище сам ощущаешь себя одуванчиком: наполненным светом и соком и клонящимся книзу, и чувствуешь, как твоей рукою сорванный цветок становится всего-то мятым венчиком, похожим на пушистую лапку. Мы собрали кучу этих лапочек, побросали в мешки и двинулись довольные домой. На обратном пути видели, как на нашем балконе весело мотаются под ветром простыни, и на соседних балконах простыни болтались так же. Может, оттого нам, двоим, одновременно представилось, что серая пятиэтажка оказалась медленным, громоздким таким кораблём, дрейфующим под небесами. Над парусами его вдоволь потрудился мощный ветер, чуть не оборвав, но всё-таки они бодрятся и трепещут. 

     Вечером довольная мамуля взялась стряпать варенье из одуванчиков по старинному рецепту, вычитала, наверное, в своём журнале, но готовила такое в первый раз. Я, разумеется, слыхала, что из бледных одуванчиковых стеблей и резных листов крошат салатики, а из соцветий делают цветочное вино. Ну, если верить названию романа Рея Брэдбери. Книги этой я ещё не читала, вин никаких в жизни не пробовала, правда, салаты разные откушать могу, особенно в мамином исполнении. А одуванчикового варенья есть не буду! Из обыкновенных ягод и плодов, конечно, вкусила бы, но не из радиоактивных же цветиков! После я, конечно, пожалела, что не соизволила попробовать, да и мама, кажется, на меня обиделась. Вареньице вышло впрямь насыщенно-медовое. Мунку понравилось. Папа сладкое не очень любит. А я просто опасаюсь радиации — той, что уже распространилась повсюду, и не хочу поглощать её больше намеренно.

     Решив следовать этой установке, взяла и отказалась наотрез от батончиков-мюсли (Эсу на работе угостили), от розовых фруктовых жвачек (гостинец для ба-Мари прислала её старшая сестра из командировки по ГДР) да и от такой необычной штуки, как жмых. Из него Брэб собрался делать рыбную наживку, утверждая, что на вкус это почти халва. А мне всё не знакомо, вдруг там какая-то отрава? Или зараза! "Даже в овощах сейчас полно нитратов!" — твердит ба-Мари и отчаянно ругает нас за то, что так и норовим утянуть из кухни что-нибудь немытое. А назавтра у одного в животе урчит, у другого в боку ноет! И maman вдруг неведомо чего стала постоянно кашлять. Ушлая бабушка моментально припомнила, как обильно поливают удобрениями капусту (мы берём её на рынке). Аллергия на нитраты, бабка знает точно! Ага, а что резинки, хорошенько выжевав из них все соки, выплёвывать надо — ей было невдомёк. Она их проглотила целиком. Думала, конфеты заграничные! Мы с Мунком долго смеялись. Насилу отговорили ба-Мари что-либо промывать, мол, переварится у неё что угодно, как в пузе у дракона.

     Да, ладно с невинными "гэдээровскими" жвачками! Бабулечке везде враги мерещатся. Лазутчики империалистических сил! Шпионы! Сперва это, само собой, коварные соседки в доме, что плюют вслед, злословят за спиной, сыплют под двери выметенный сор, подбрасывают в почтовый ящик письма с проклятиями и бессовестно вяжут тряпичные узлы на растянутых во дворе бабушкиных бельевых верёвках. А заодно и воруют те самые верёвки вместе с бабкиными панталонами, ночнушками и навязанными узлами. Потом бандюг в городе развелось! Всё из-за какой-то грянувшей амнистии. Теперь они прячутся в непроглядной темноте парковых кустов, захламлённых тупиках и вонючих заляпанных подъездах. Грабят, насилуют и убивают.

     В принципе про "насилуют" я ничего не понимаю. Что там, вообще, происходит? Когда в фильмах доходит до чего (пускай и не совсем с насилием, а по согласию) Брэб прогоняет нас с Мунком от телевизора. Хотя многосерийный "Спрут" он и не догадался запретить потому, как сам глядит в оба глаза. К тому же, про фильм тот шумит вся округа. Это тебе не телеспектакль "Следствие ведут знатоки"! Хотя тоже достойное просмотра действо. Однако пол-лета от занятых вечерними посиделками беседок и скамеек во дворах доносится: "Комиссар Каттани то, комиссар Каттани сё..." Уж на что местная газетёнка с абсолютно не парадоксальным названием: "Свет коммунизма" сообщает лишь официальное, то бишь, неинтересное, так теперь в главных её материалах про борьбу за урожай (их всегда даёт один и тот же умелец) вспоминаются подвиги бесстрашного комиссара, по поводу и без, как примера для подражания в любой борьбе, даже сезонной жатве. "Журналюги!" — усмехнулась я, высмотрев и запомнив на всякий случай имя постоянного автора: Марко Поли, перед тем, как аккуратно разложила его передовицу внутри мусорного ведра, чтобы мусор удобно соскальзывал при сбрасывании.

     Но Каттани есть Каттани: безукоризненный, честный, и, поди, с девизом, согласно которому "добро должно быть с кулаками", как у любого борца по натуре. Вот это я понимаю! Мы с Натали повадились обсуждать серии "Спрута" вечером в школьном скверике. Да, про школу и в каникулы не забудешь. В особенности, если предстоит отработать первую практику — в огородиках заросших покопаться, сорнячки подёргать да усохшие клумбы полить. Правда, на сей раз подружке не до намечающейся практичной возни. Её страшно интересует, что на самом деле произошло с похищенной дочкой комиссара.

     — Ну, смотрела ты, Габи, ту самую серию? — Натали допытывается так серьёзно.

     Ага! Это Эса с Брэбом смотрели, а мне по-хорошему предложили убраться в свою комнату и Мунка прихватить; самой заняться, к примеру, математикой (то, что надо в середине лета!) и брата чем-нибудь полезным занять: "Ему пора к школе готовиться". Ну, такое про своих родителей однокласснице лучше не выбалтывать, она сдуру разнесёт повсюду, что типа: "Плаху летом учиться заставляют!", потому, потому…

     — Ну, там его дочку изнасиловали! — Натали никак всё не унять, и тогда я спрашиваю:

     — А что это значит?

     — Не знаю! — честно выдыхает подружка.

     Вот и я не знаю! Не спрашивать же о подобном у отца, он точно пошлёт меня к... книжной полке за "Энциклопедией семейной жизни". Неужели там про такое написано? Ну, и не стыдно ли мне в целых двенадцать лет не знать о блуде всяческих видов и матерных выражениях, которыми всё смачным образом описывается! Вот ребятки со двора знают, что почём в этой жизни! Неужели и про наркоту тоже? Хотя вполне быть может, они только вид делают. Значит, это им должно быть стыдно! А я - наивная и до дел, как говорится, не доросла. Как-то не так давненько приставала к возмущённой Эсе:

     — Мама, а что там на стене написано?

     "Там на стене" виднелись три огромные буквы, и это был явно не призыв за мир. А у надувшей губы и аж побагровевшей Эсы спрашивать было бесполезно. И в книгах, что я читаю, нет такого, а уж в учебниках тем более. Даже Брэб так каждый день не выражается. Нет, он может выразиться, так выразиться, но — резко и ярко. Уши вспухнут! Да и не растолковывает папуля, что он имеет в виду, когда подобным образом ругается, мало ли... А я решила, зря "предки" закрывают от нас, собою в качестве щита, настоящую жизнь. За пределами квартирных "нор" и лестничных клетушек, во дворах, на улицах всё непрестанно мечется и буйствует, но живёт и выживает. А нас всё время одёргивают и останавливают! "Будьте лучше, будьте лучше!" Для чего? Кому взаправду лучше-то? Ладно, ладно, родителям самим когда-нибудь из-за этого хуже будет. Тогда и позлорадствую. Пока же меня продолжают ругать за попытки узнать, что не следует.

     — Габочка, дитятко, иди-играйся! — ба-Мари предусмотрительно спроваживает меня подальше от опасных тем.

    — Габриэль, ты уже взрослая! Хватит маяться дурью! — нарочно противоречат ей Эса с Брэбом.

     Если честно, очень хочу помаяться дурью! В резинку бы попрыгала, хоть мне и говорят, что я — нерасторопная и топаю, как кенгуру. Не знаю, мне кажется, кенгуру расторопные. И я стараюсь наравне со всеми во дворе носиться "казаками-разбойниками", пускай Брэб укоризненно высказывает, что не с моею задницею так выпендриваться! Непонятно, причём тут задница? Вот братец, которому всё меньше остаётся вольно шастать дошколёнком, любит маяться тем самым пуще меня. Однажды в прятках он так "зашхерился" (поговаривая Брэбовой терминологией) в чужом подъезде и не находился настолько долго, что я уж начала подумывать, будто его невзначай похитили. А оказалось, это "козы" подговорили Мунка скрыться подальше, только бы я занервничала. Ой, чую, скоро мы с братом прекратим водиться с остальными. Нечего там искать, вряд ли что-то отыщется! Дружбы никакой нет, а развлечения в результате дают идеально круглую циферку под названием "ноль".

     И всё равно, я весело бегаю вверх-вниз по лестнице в подъезде, часто через две ступеньки перепрыгивая разом. К родителям сестричек Еросема с поручениями от моих родителей на седьмой этаж несусь пешком. И обратно спускаюсь вприпрыжку. Лифтов боюсь. Maman, конечно же, сказала бы, что прошлым летом подобная боязнь не помешала мне забраться на крышу двенадцатиэтажки вместе с ватагой повёрнутых на шалостях малолеток и безнаказанно кидаться оттуда битой плиткой, оставшейся от облицовки. Да уж, "предки" были не в курсе, что немногим ранее, тогдашняя наша компания мелких пакостников (во главе с Эйприл Еросема) спёрла на чужом огороде огромную тыкву, приняв её за дыню, и разодрав на части, с хрустом поедала на той самой крыше, после - непременно забросав объедками прохожих. Ну, подробности такие не для моего семейства. Свои приключения понадобится по возможности от них скрывать.

     А пока я не боюсь странного притяжения с высотой! Люблю пройтись на руках по горке-лесенке, перехватывая холодные и шершавые от облупившейся краски железяки. Спешное движение по перекладинам, блеск ощущений! Попробую спрыгнуть и при этом не убиться с трёхметровой аптечной надстройки возле нашего дома. Пусть и дальше никто не признаёт, что мне удастся сделать правильное нечто, я продолжаю пытаться, готовлюсь постигать уроки в непрекращающейся ссоре дней!
 
     Где вскоре проявятся многие тайно-явные знаки и основательно всколыхнут мой мир, заодно встряхнув и остальных, не обладающих никакими мирами.



Глава 20-я: "Немножко о других"

"У детей-индиго потрясающе развита интуиция. Иногда они могут частично или полностью предвидеть будущее".


     Продолжать пытаться… Конечно, у меня не получается! У меня ничего толком не получается. Видимо, деятельный предел мне дан совсем никакой. Выдыхаюсь, всегда выдыхаюсь, что не делала бы. Всё кратко, по-своему и будто без аппетита к происходящему. Нехотя, не вдохновляясь, не поддаваясь на уловки maman: показать мне, как обед готовится, состряпать что-нибудь вместе, хоть оладьи из тёртой картошечки сообразить. Притом, что я опять усиленно выпрашиваю "бульвю сильке"! Но, надо сказать, необходимость зажигать газовую плиту пугает меня больше, чем мамино рвение. Отец тоже не отстаёт, лично поучает наводить порядок в доме, поодаль топчется и контролирует. Поэтому, чтобы не оплошать, я всё успеваю скоренько, абы с рук, а Брэб орёт:

     — Габи, ты неправильно держишь метёлку! В углу остался мусор, убери его! И будь старательной! Внуши себе, что убираться важно.

     Ага! И так я загребаю веником, как ковшиком, по-другому взять не получается — пальцы у меня не длинные. Ещё неправильно: беру вилку или ложку и держу ручку (ручку — как вилку; вилку и ложку — как ручку), а мне удобно. Что тут такого, как могу, так могу! Родители же "до посинения" пробуют научить делать всё - обычно, навязать своё умение и мнение. И ничегошеньки у них не получается. Бедные, как им со мной трудно! Я свожу всех с ума! Слишком сложная? Думаю, в семью меня подбросили. Скорее всего, инопланетяне, на орбите исподтишка наблюдающие за многострадальной планетой. Они и Мунка заодно сюда отправили. Для комплекта. Просто, маленький братец хитрее. Он умеет завораживать родителей.

     Мунк всех умеет околдовывать, гипнотизировать и усыплять чью-либо бдительность, а о его истинных намерениях может не знать даже он сам. Его неправильность, которую предполагаю я, никто не замечает, зато все в упор видят мои недостатки. Брэб считает меня — созданной исключительно из недостатков: нерасторопной, невнимательной притворщицей, что странно само по себе. Думаю, он чрезвычайно торопится в выводах; конечно, если о них никому, кроме maman, не рассказывать откровенно, казуса не произойдёт. Плохо, что tete так ошибается! Надеюсь, время даст ему возможность понять, что я — другая. И он сам захотел бы стать таким созданием, как собственная дочь. Возможно позже, в следующей жизни и, кажется, в другой цивилизации.

     Да, мой отец любит подводить всяческие из итогов, как сам он называет: подбивать балансы, и я тоже это подвожу и подбиваю. В своём несовершенстве представляюсь точно неровный обломок… скалы, горы, ещё чего-нибудь, желательно холодного, но для некого противоречия, с огоньком внутри. Начинает казаться, что я действительно то, что обо мне думают и говорят. А ведь всего лишь нехитрая, "невзрослая" девочка с наливной фигуркой талисмана Олимпиады — 80, с мятущимися, а не прибранными, как у всех, в простенькую причёску, волосами. Сильно заинтересованная учёбой, поиском родного мира, не оправдываемой тягой к иностранному и нисколько не озабоченная нарядами или подружками. Даже для папы с мамой — я, наверно, шлёпнулась с Луны! Не милая никому фантазёрка.
 
     Соседи по подъезду думают: это я разбрасываю коврики у порога и от безделья давлю на все подряд кнопки звонков, когда бегу в школу и возвращаюсь обратно, а особенно, если сижу на каникулах. Несомненно, то были проделки соседских "коз". А я не собираюсь отнекиваться за то, чего не делала. Но высокомерный худой дядька из квартиры №4, одетый во всё клетчатое, как киношный английский джентльмен, одаривает меня при встрече взглядом, более чем презрительным. И за что только? Не знакомы вроде и знакомиться не собираемся. Я обижаюсь на всех, обижаюсь бесконечно. Дуюсь (сколько можно!), чувствуя опустение и тоску, и внутреннюю тяжесть перед каждой заново восходящей Луной. Как я измучилась с этим ежемесячным её воздействием, умаялась полностью! Не из-за этого ли несоответствие между мной настоящей, такой, как хочу быть, тем, что обо мне думают (и что — на всё не знаю, как ответить!) становится иногда очевидным.

     Во дворе опять подметили: лиф моего летнего платьица впереди отнюдь не плоский, и смеются над этим. Надо же! Будто им не предстоит развиваться, и они так и останутся девочками-припевочками. Может, зря я на них не распространяю нарастающие силу и злость? Могла бы хоть потратить, а не копить в себе дальше. И почему мне достаются лишь претензии? Необоснованно! Знаю, знаю: любви не будет, быть её не может! Никакой любви. Но дайте хоть немного понимания! Или тоже невозможно? Пытаюсь уточнить у Эсы, понимает ли она меня, а та бросает в ответ на мои рассуждения, что вот чего-чего, а жалости к себе у меня предостаточно, и жалость эта доведена… Как она сказала? — Ах! До кошмарного абсурда я умею притворяться.

     Да, мамуля прямо, как пресная глухая немота. Конечно, её удел — сглаживать, приглаживать, не гладить там по волосам, а по белью работать утюгом, чтоб было ровно и красиво. Может быть, когда-то раньше она хотела погладить непослушное и непонятное дитя по голове, да не вовремя отдёрнула руку от мнимых колючек моих волос, от колючести, рывками исходящей от меня — как от жуткого жёсткого кактуса. Или тогда я показалась ей вдобавок своенравной и, как назло, не поддерживающей её собственные устремления? Теперь мама думает, что Габи всё ещё ребёнок. Но я никогда не была таковою по сути. Ну, если только тысячу лет назад! Само собою, не в линейном исчислении. И, вообще, внутри себя являюсь взрослым, просто — в этом периоде неумелым. Родителям нужно бы помочь мне, а они сами не умеют. И не сумеют, наверное, никогда, потому что всерьёз не захотели бы. Ну и ладно, а то всё "я" да "я", слишком уж много меня! Посмотреть на других, что ли?

     Семейство Еросема помешалось на собачке, рыжеватой кудрявой болонке Жуле. Вот кто был, оказывается, действительной любимицею в их семействе, хоть и недолгий срок. Бедняжка издохла после очередной прогулки во дворе, отравившись отбросом. Эх, если бы у нас с братцем часом появился котик, мы бы тоже на нём помешались. Кто есть в мире более привязчивый, чем домашний, а лучше комнатный питомец? Друг только для тебя! Потому Анн с Эйприл уж очень скучают по своей жуликоватой Жульке. Их мамочка прикинула, что безутешность как-то долго не заканчивается, а тут maman как раз пригласила её с дочками составить нам компанию в поездке за город. Нужно отправиться от Жёнова на электричке в направлении столицы, проехав семь остановок, потом не менее пяти километров тащиться лесом до деревеньки ба-Мари, точнее, малой родины Демара, где имеются: выложенная брёвнышками избушка с печкой, погребком и чердаком, а ещё сараи, сад, огороды и воздух, "что за воздух кругом!" Эса восторгается дачным местечком посреди леса и своими старичками, что в кои веки привели его в порядок. Деревня, буфером к которой пристроилась бабкина хатка, между прочим, называется: Гирди, и то нашим с папулей ушам привычное. Местные же говорят: звучит необычно, правда, кроме названия там интересного нет ничего, поэтому…

     — Поехали, развеемся! — бодро, как никогда прежде, мамуля предложила дамским трём четвертям семейства Еросема и мне заодно, мол, надо съездить в гости к бабушке с дедушкой, давно не виделись. А по мне, так и далее можно не видеться. Но, может, Анн с Эйприл позабудут о своей потере и взглянут на других собак: деревенских, больших и хвостатых, там их полно бегает. Что потихоньку настроит сестричек на то, чтобы завести ещё кого-нибудь четвероногого вместо загубленной болонки. А Габи отвлечётся от сражений с собственным унынием и мнимым бездействием. Мама поистине знает, что дать взамен.

     Что до меня, то я соскучилась по лесу и с удовольствием отправлюсь в невозможную пряность его и ароматность. И тут же придумаю следующее: "Августовский лес скоро станет светлеть и редеть, до самых верхушек источая возбуждающую кисловатость. Теперь же он полон сплошных урожайных чудес: ягод, орехов, грибов, созрел в своём разнообразии и почти готов встретить окончание лета победным сочетанием осеннего красноватого цвета с золотом хлебного поля неподалёку". Мы много шли по тропинке меж таких необозримых, позолоченных предвестием осени полей, медленно подымаясь на древний холмышек, увенчанный огромной липой. Всё расстояние можно было проехать на пузатом, воняющем бензином автобусе, но maman, памятуя о моём укачивании, запросто умолчала об этом. Пришлось Еросемам терпеливо топать вслед за нами.

     На спуске с холма нас встретил дед Демар с велосипедом и доложил, что ба-Мари уже занялась приготовлением блинов. Конечно, она постарается на славу и угостит всех вкуснейшим сельским обедом. А то Эса устала за дорогу от мамаши Еросема. Хельга всё плачется о собачке. Ну, нет! С моей maman можно говорить о стихах, эстраде, кухне, дефиците, на худой конец, о достижениях социализма в ГДР, но ни в коем случае не о собаках. Их она ужасно боится. Котов тоже особо не жалует, всего-то заинтересованно посматривает со стороны: "Эти пушистые зверушки, как мягкие игрушки с… опасными когтями и зубами". Вот почему нам с Мунком до сих пор не позволяют приютить домой бедненького брошенного котика.

     По дороге я размышляю о многом, перекидываясь мысленно с одного на другое. Терзаюсь, как же подло меня укачивает в электричке, как и на транспорте любом. Из-за этого ни разу до столицы толком не доехала. Вот и сейчас еле-еле протянула какие-то семь остановок. В вагоне всегда пахнет чем-то техническим, трясёт и дёргает вперёд. От людей рядом идёт нечто тяжеловатое: дыханием, мыслями, взглядами и словами, друг для друга предназначенными. Озабоченные тяжким бытием, взрослые меня пугают и будто опутывают тем, что от них непременно исходит. Это воздействие, не расшифровываемое пока, но наносит удары прямо по сердцу. Тогда мне перестаёт хватать дыхания, мысли застопоривают, останавливаются где-то под белым со спящими светильниками потолком салона. Сердце же трепещет схватывающимися движками всплесков: нервозно, неровно. Оттого, что рядом эти взгляды, эти чёрные дыры взглядов!

     Хорошо сестричкам Еросема: они, как описывали дореволюционных барышень: пышут здоровьем. А я ничем таким не пышу. Поминутно кислую от леденцов слюну глотаю, пытаясь напеть что-нибудь про себя. Maman постоянно напоминает, что от укачивания помогут грушевые леденцы и прокрутить в голове бодрящую песню. А где мне сейчас взять такое, если я больше грустное люблю! Наверное, метания по части выбора (и не только касательно песен) отражались на моей физиономии, потому что Еросемки посматривали со стороны с опаской, как завсегдатаи скамеек перед домом: "Ты хоть нас не трогай! И мы тебя беспокоить не будем". Ага, а потом всем подряд растрезвоним, как Габриэль мучается в электричке. Впрочем, Анн-Май так не поступит, а вот Эйприл может. Вредная она!
 
     С нашей первой встречи прошло столько времени, а мы и не сдружились. Наверное, серьёзно не собирались вовсе. Похоже, мы друг дружке конкуренты. Это "предки" насчёт нас заблуждались, мол: подружиться проще, чем банальных дважды два, тем более живём напротив. Но Еросема посредственно учатся, а по учёбе отстающие заинтересовать меня никак не могут, и… На беду, все мы оказались в одной школе! Анн на класс ниже меня, а Эйприл — наоборот. Я же без малого отличница. Зато Эйприл, видите ли, шьёт, вяжет. Анн обожает готовить, а из пластилина, веточек и шишечек какой-нибудь ольхи может смастерить такую поделку: отпад! Про меня лишь говорят: в обмороки здорово умеет падать.

     В потерях сознания категории "вдруг, откуда не возьмись" я, наверно, рекордсмен! Хоть и непризнанный. Между прочим, у меня уже их было больше двадцати пяти, отключек временных, начиная с момента рождения. Такие обстоятельства прямо-таки устрашают мамулю. Она точно знает, что хлопнуться в обморок, кажется, ни с того, ни с сего, я могу всегда, не разобравшись, где сильно начинает болеть, когда замыкает в области сердца и при этом тревожно сжимает виски. Случается сие - согласно целого списка причин: от жары или резкости в солнечном свете, от удушающей скученности, неприятных запахов, давления вне и внутри. Ещё когда уколют палец, чтобы взять кровушки моей несчастной на анализ, или покажут страшное по телевизору. Или не по телевизору.

     Как тогда в местном музее, куда меня насильно потащили со школьной экскурсией. "Добро пожаловать на экспозицию, посвящённую периоду оккупации! Внимательно смотрите, дети, перед вами сплетённые из человеческих волос ремешки для часов, браслеты, плётки и пояса. Такие сувениры очень нравились нацистам". Ну, если бы наша географичка не подтолкнула ближе к такой неоднозначной панораме, я не расстроилась бы и не осела бы на пол, как оглушённая. Пришлось работникам музея вызывать для меня неотложку. Врачи примчались, посмеялись, обозвав трусихой и обморочницей, вкатили оживляющий укол и на машине "скорой" с ветерком отвезли домой. С той поры мама с бабушкой смекнули: вот с кем нужно быть настороже. Потому как, сколько не падал бы Мунк с книжных полок, я со своим не крепким организмом оказаться могу в гораздо больших неприятностях. Часто еле держусь на ногах, так и норовлю отключиться. А что? Может, остальные как раз хотят, чтобы я однажды после обморока не очнулась или снова не проснулась утром, как когда-то.

     Потому ощущая себя не понимаемой, не могу к кому-нибудь присоединиться. Наоборот, отодвигаюсь, нахожусь поодаль. Иду рядом, но не приближаюсь. Посматриваю вверх, мечтая о космических далях глубокого цвета "индиго"! Чувствую хроническую недосказанность и принуждение к осторожности. И прерванные мысли, как переживание иное! В странных-престранных образах. Вот и сейчас, если честно, мне ни до кого, найти бы для себя укромное, домашнее укрытие. Усталость подавляет сонным осязанием.

    …— Габи, эгоистка ты этакая! Не можешь поддержать беседу? Когда не надо, то без умолку болтаешь! А я измучилась со всеми за дорогу. Какие же они капризные! — вполголоса принялась распекать меня Эса почти на подходе.

     Не знаю, отвлеклась давно от них. Но помню путь. Мы проходили берёзовой рощицей, а когда вошли в лес, видели синеющие заросли увядающего люпина, изумрудную лещину, всю в созревающих орехах, варварски ободранный черничник. Дальше появились светлые пески и почти плантация произрастающих оттуда сосен. Вокруг раскинулся цветением волшебный вереск. Просто, его не назовёшь по-другому! А мы, спустившись узкой тропкой, перешли низом заросшей розоватыми вьюнками, жёлтой пижмой и гроздями тысячелистника канавы. Потом дружно перебежали через разделяющее лес шоссе, попутно миновали старый хутор и вышли к кукурузным полям у нужной деревушки.

     — После обеда будет дождь… — дед Демар приостановился возле изгороди у бабкиной избушки №10 и закурил папироску.

     — Тогда скорей обедать! — я первая прошмыгнула в калитку.

     Мне захотелось стащить из кухни тёплый блин. Но заблаговременно вышедшая на крыльцо ба-Мари спровадила нас в сад-огород. Я, конечно, душевно расположена к умиротворяющим и обвивающим растениям, так и завалилась бы где-нибудь в цветках и зелени, только вначале нужно же перекусить, через пару часов домой возвращаться, всё тем же длиннющим путём. Поэтому ни с кем болтать не буду. Что, народ между собою не наговорился? Шатаются теперь по заросшему пространству под медленно разбухающими облаками, и каждый бурчит себе под нос в претензиях напрасных к ближнему.

     Вот и от сестричек интереса ко мне нету. А как без этого общаться?! Должно быть, я сама проворонила моменты с предложением дружить. Во дворе мы бегали в одной ватаге, однако я постоянно ощущала себя там не к месту и вдобавок цапалась с Эйприл, когда та слишком уж верховодила. Как-то подвела её в задумке по генеральной уборке двора с последующим устройством концерта для родителей. В смятении вообразив, что Еросема ратуют за преждевременное установление светлого будущего в наших по соседству стоящих домах, и, посчитав такое несусветной дуростью, заявила, что участвовать не буду вместе с неожиданно поддержавшей меня Робес.

     Ещё ведь предполагалось наведение порядка на крыше той девятиэтажки, где обитают сами Еросемы. Оказывается, туда попасть сложнее, чем на верха высотки рядом, выход на крышу чаще бывает закрыт. Но коли осторожно выберешься, можешь погулять кругами, в любопытстве обозревая окрестности. Правда, это, как выражается Брэб: "Полный нонсенс". Не хватало ещё сверзиться оттуда, ринувшись в недолгий и одинокий полёт! Раньше я, конечно же, шаталась по всякой верхотуре, пока не обнаруживал кто-либо из взрослых, изумлённых моим глуповатым бесстрашием. Потом, видно, что-то во мне дрогнуло, и от нонсенса пришлось временно отказаться. Тогда примерные пионерки Анн и Эйприл обозвали меня при остальных со двора — единоличницей, а Робес, вообще, предательницей. Что к чему, непонятно?

     А сейчас, так и быть, после пышных блинов с яичницей, сотворённых ба-Мари, можно просто посидеть в просторной, но не светлой парадной комнате, где настежь открыты все окна. Взрослые удалились побеседовать в досмотренный бабкин двор. Я вскарабкалась на широченный подоконник, лицом к сестрицам, забравшимся с ногами на стулья. Сама комната казалась мне наполненной тенями и усыпанной отблесками битого коричневато-красного стекла. Образ Богородицы с громадными печальными очами в верхнем, напротив входа углу, будто принялся сдерживать мои действенные намерения в этом, гостеприимном лишь отчасти, жилище не старых ещё старичков.

     "Вечер — это осень дня…" — невпопад, но романтично подумалось мне. Как раз Эйприл (по праву старшей, что ли?) резво принялась расписывать, как удачно сложится её жизнь, и какой необыкновенною будет любовь. Я помалкивала, ухмыляясь. Жизнь, любовь! А… С мужчиной, то есть с парнем. Ба-Мари давно приметила, что мне нравятся странные типы, и понемногу отпускает колкости в мой адрес. Иногда такие, что цитировать не хочется. Когда я была маленькая, то при виде какого-нибудь оригинала с внешностью бродяги или, так и быть, вечно командировочного бородатого геолога отчаянно смущалась, не зная: до слёз ли мне радоваться или плакать от радости. И неважно, где могли попасться на глаза эти типы: по пути на улице, в телевизоре или на газетных снимках. Мама лишь недоумевала по поводу, позже додумавшись задним числом, что, похоже, я со своими предпочтениями попадаю на ситуации из будущего. Ничего себе, вообще-то, ситуации!

     — Габи, а ты будешь любить его, если он станет пить и курить? — напряжённо и требовательно всмотрелись в меня Анн и Эйприл.

      Наверно, я что-то прошляпила, потому рассеянно переспросила:

     — Кого его?

     — Ну, его, возлюбленного твоего?

     — Хм… Конечно, нет! Он же будет курить и выпивать! — я особо подчеркнула последнее слово.

      — А если он полюбит тебя сильно-сильно? — "бурундучки" принялись напирать. Ох, лучше бы они пошли смотреть на деревенских собак!
 
     — Ну, тогда… — в книжках, которые я прочитала, не было даже примерного ответа насчёт сильно "поддающих". Тьфу ты, любящих и пьющих!

     — А я буду любить такого, несмотря ни на что! — гордо подбоченилась Эйприл.

     Внезапно, сидя спиной в распахнутое окно комнаты, будто пронизываемой слегка затуманенным пространством (где-то вдали от своего сознания, но, всё же, будучи в себе) я узрела, какая на деле у старшей сестрички будет любовь, и чем ужасным это закончится. Я растерялась и нелепо кувыркнулась из окошка в росший под ним куст чёрной смородины.
 
     …Выбраться, встряхнуться и никак не объясниться. Всполошённый в моей голове коктейль из видений стал растекаться струйками вдоль и поперёк, словно наполняя изнутри радужными мыльными пузырями, похожими на драже "морские камушки", что в каждом отражали часть грядущего. Но порция мысленного коктейля для Эйприл представилась не такой и вкусной. Грустно и противоречиво там будет. Вплоть до самого конца.

     — Ты что, Габи, опять в обморок упала? — донёсся откуда-то голос Эсы.

     Ишь ты, озабоченный тон! Пришлось вылезать потрёпанною из помятого куста. Его зелень крепко, терпко и приятно пахла. Но торчащими, подсыхающими сучками я порядком оцарапала себе ноги. Весь обратный путь через лес и сквозь проливной дождь Анн-Май решила провести в жалобах на трудную дорогу и что "лучше бы она дома сидела!", а Эйприл в угрюмом молчании. Разболтались только взрослые дамы во главе с ба-Мари. Та, оставив на хозяйстве Демара, собралась с нами в город чего прикупить. А я в мыслях поприветствовала ливень, вовсю шуршащий в рыжевато-зелёном подлесье. Так, ветер унесёт на хвосте мелькание лета куда-то далеко, в небесное убежище, где готовятся слоёные пироги предосенней погоды, а тучи Фортуны неутомимо надвигаются на всех нас! Скоро зрелое небо извергнет тьмущую тьму приключений.
 
     Вечером обновлю воспоминание о чужом будущем и положу в архив, будто на дальней полке, где хранятся не совсем понятные моменты, как кусочки секретных фильмов, где… нет, не буду думать об этом. Слишком, слишком печально! Узнать, что такое ураган сильной жизни перед её земным успокоением. Пускай мы с Эйприл больше не подружимся и не поймём друг друга никогда, я по привычке буду пытаться, как говорит папуля: влезать не в своё дело.



Глава 21-я: "Кувырки и падения"

"Иной раз индиго выходят невредимыми из угрожающих жизни и здоровью ситуаций вовсе не из-за проявлений необыкновенной силы и ловкости (которых часто у них просто нет!), а из-за нарушений (или хитрых обхождений?) некоторых физических законов".


     В обратном пути обнаружилось, что не каждый раз меня укачивает переполненная дачниками электричка. Дорога назад как бы приноравливает. Уже неплохо! Был момент прикинуть, что до событий, случайно пойманных в увиденное — добрый десяток лет. Только, чур, не рассказывать никому! Подтверждений нет тому пока в помине, что самодовольная дурёха и начинающая художница (в её случае, от слова "худо") Эйприл Еросема встретит одного недоумка, а дальше действия потянутся сами, вернее, затянутся в узел. А теперь и без того мороки хватает.

     Лето будто застыло в его суховатом остатке. Моей музыки пока нет. Свой собственный приёмник я получу, наверно, осенью. Мне даже читать надоело. И как я раньше не имела понятия о том, что книги можно брать, публичные библиотеки посещая, а не теребя маминых знакомых из "Общества книголюбов", чьи интересы пока родственны моим. Так уж и быть, запишусь с Натали за компанию в уютную библиотечку, на расстоянии полквартала от дома. Эх, лишь бы там оказался огромный запас научной и не научной фантастики! Дома ничего такого не найти, родители мои нереального не понимают, и как мне кажется: реального тоже.

     Зато мы с Мунком, наконец-то, посмотрели длиннющий фильм "Четыре танкиста  и собака", успевая выключить телевизор до прихода с работы грозного Брэба. Нам удалось не быть застуканными, правда, некоторое количество серий остаётся слегка недосмотренным. Знаю, как папа высмеял бы это кино: "Наивное, геройское! Все кругом честные. Такого в жизни не бывает! На войне точно не было". Ну и пускай не бывает, а мне нравится, и всё тут. А ещё отец обязательно добавил бы: "Да готовьтесь же вы оба к школе! А ты, Габи, о практике не забудь". Что пристали с этой практикой неважной? Её всего неделя плавно перейдёт в начало школьного сезона, к которому останется собрать гербарий по биологии. Разузнаю у Натали, как она готовит альбом с высушенными и зарисованными растеньицами. Теперь мы с ней и заодно несколько девчонок из класса встречаемся вечерами в детском садике поблизости от нашей школы. Там можно засесть в одной из понастроенных просторных беседок из серого кирпича и трепаться друг с дружкой аж до самой темноты. Оттуда только сторож иногда гоняет. Обычно мы всё успеваем обсудить с лихвой, чтобы возвращаться по домам не поздно. А то Брэб ещё как наподдаст!
 
     Он пытается следить, чтобы я с пользой расходовала свободное время, чувствуя себя при этом максимально не свободной. "Домострой! Вот, погоди,  устрою тебе домострой!" — полушутливо грозится отец в мою сторону. И тут бы я тоже шутливо грозилась, что домострои вовсе не в его обычае, а он набрался чужеродного от окружающих и тем бравирует. Тогда между нами может возникнуть конфликт, не стоящий на деле выеденного яйца. Что до меня, я охотнее устроила бы "домослом" и "крышеснос", лишь бы папаша отстал со своими поучениями. Внутри у меня от всего уже накипает! Потому смываться из дому, особенно к вечеру — благое дело, пусть даже и в компанию опостылевших одноклассниц. Так чувствуешь себя самостоятельной, взрослеющей.

     Сегодня с Натали заявятся Индри и Лена. У меня не получается их опередить и оказаться в садике первой, с утра какая-то несобранная я. А чтоб попасть в нашу, как я называю: зону отдыха, нужно перелезать через проволочный забор. Для такого стратегического дельца откопала в общем шкафу чёрные спортивные штаны. По мне, так то самое плюс брюки или джинсы нужно принять как собственную униформу! Надоело валиться отовсюду в лёгких платьях, неприличным задиранием приоткрывающих мои шерстяные панталончики. И это летом! Вместо обязательных для девочек трусиков в цветочек, порядком устаревшие портки мне навязали Эса с ба-Мари. Ещё и контролировать пытаются: надену я эту ерунду или нет. Боятся, что простужусь со своей беготнёю непонятно где, непонятно с кем и зачем, сдуру усядусь на холодный бетон, сырую землю. Или, как сейчас — через забор высоченный полезу.
 
     А девчонки там уже, будто бы мне рады, машут ручками. Я быстренько просунула носок правой ноги в шершавой, рваной босоножке в прорезь меж ячеистой заборной проволоки и приготовилась, как делала десятки раз до этого, выбросить левую ногу вперёд, но неожиданно, где-то посерёдке стремления рвануть и перебраться верхом, моментально повалилась вниз. Изумлённые одноклассницы прекрасно успели заметить, а я, конечно же, прочувствовала, как явно неведомая, но, без сомнения, сила замедленно, словно щёлкая диском программ в телевизоре, прокрутила меня на расстоянии двух метров от земли, крепко затем поставив на ноги. Я сразу ринулась к беседке, просто присесть. Что-то кому-то рассказывать мне не хотелось. Отдышаться бы после неудачного лазанья — кувырком через голову! Надо сказать, подружки тоже были ошарашены.

     И всё-таки, есть в ситуации неправильное нечто! Не моё это — желание болтаться вечерами, позолоченными от уставшего за лето Солнца в пыльном городе. И попусту болтать с ненужными товарками перед неминуемой школой абсолютно не то, что мне нужно. Встряска с падением могла бы помочь разобраться в себе. Или это ещё не совсем встряска? И не то падение, которое может решить за меня, что делать дальше. Денёк-другой я спокойно изготовляла гербарий, пытаясь уместить на чистых альбомных страницах как можно больше: разлапистых рябиновых и ясеневых "листьев-лесенок", жёлто-зелёно-красные кленовые "сердца в ладонях" и тополёвые знаки, непонятные, как на игральных картах. И спокойствие чуть укрепилось во мне, наверное, от соприкосновения с лиственными кожами: гладкими, тёплыми и пахнущими прошлой жизнью. Ну, прямо подарки под осень!

     Я уже твёрдо решила, что нужно чем-нибудь всерьёз заняться: сосредоточенно и отдельно ото всех. Так, нет, захотелось побегать по двору ещё! Как назло, с ватагой. Ну, последний разок всего в прятки сыграть. Нельзя, что ли? Пусть без дружбы или с деланием дружеского вида приблизительно на час игры. Выбегаться хорошенько, временно присоединившись к остальным. И закончить надоевшее детство уже навсегда! А то не очень приятно сознавать, что Анн с Эйприл собирают вокруг себя по вечерам компанию на полторы скамейки, упорно предлагая к воплощению вылавливание с округи бродячих собак, чтобы раздавать их в семьи и одомашнивать.

     "Хорошо бы да невыполнимо!" — со вздохом замечаю я, подумывая втайне, что будь  у меня в запасе не обременённая старыми долгами жизнь, я бы занималась исключительно спасением котов. А вовсе не китов, как добрая часть активистов в наше время! Так что, даже Робес, что нехорошо косится на меня за то, что не презентовала ей заколки, признала, что Плаха чаще бывает права. Насчёт же прочих… За моей спиной опять шушукаются "козы". Этим вонючкам давно пора уняться, да пока никак. Они, заметив ссадины от недавних падений на моих ногах, развопились на весь двор, что нас с братцем колотят родители, ремнём и вручную, притом ежедневно. Будто это кого-то волнует?! Или я ошибаюсь, и округа живёт исключительно слухами. Ох, лучше бы они внимательней смотрели на себя, эти настоящие обыватели! А я ещё сдружиться собиралась с некоторыми!

     Вот Мунк несомненно жаждет играть во дворе. Он, не испытывая никакого восторга перед школой, совершенно не хочет идти в первый класс. Ему нужны забавы: полазить бы в жестяном паровозике, застрять посередине горки с перекладинами, зависнуть на турниках, заплутать в зарослях близ "граничного" поля и быть в отместку укушенным пчёлами, которые до прихода туда Мунка были заняты исключительно клевером и более ни на кого не собирались посягать. Ну, это вполне соответствует многосерийным приключениям собрата. А по-моему заканчивается бесконечное лето-86 с его разошедшейся по миру радиоактивностью, и основные страхи, с нею связанные, прошли, так как не оправдались сразу. Не знаю, правда, останутся на будущее опасения или растворятся в слухах? Однако, к чёрту всё! Я сейчас несусь за соседнюю с домом аптеку прятаться от ищущего, начинающего свой отсчёт: "1,2,5,12…25! Уже иду искать!"

     И вот оно перед тобой, совсем уж близко: небо с Солнцем! Жёлтое на голубом мелькает-мельтешит перед глазами, ветерком щекочет уши, бьётся глотками дыхания, дёргает сердце… Вперёд! Как здорово лететь! Словно в воздушной волне, когда шаги вприпрыжку (так мне ощущается быстрый бег по асфальту) придают телу некую пульсацию, а краешки "Солнце-небес" под моим взглядом сгущаются до образов апельсинов на синем бархате! И симпатичная физиономия не очень знакомого парня возникает за моими мыслями… О, на Дина Рида похож!

     Проклятье! Левой «босоногой» проехав по незастывшей грязи возле бетонного соединения с дорожкой, утратив равновесие мгновенно и грохнувшись с размаху оземь! Целясь виском прямо на торчащий из земли ржавый штырь, но вовремя отклонившись! Хоть рот уже наполнился кровью. Руки трясутся. Штанины грязные. Хорошо бы, кто из моих оказался дома! У меня ещё не появилась привычка носить с собой ключи. Но, похоже, мои игры во дворе действительно закончились. Потрясённая, я рванула скорее к родному подъезду. Наверно, другие участники пряток стали удивлённо пялиться мне вслед. А у меня кровь задвигалась во рту и вытекла на подбородок. Верхняя губа, что ли, надорвалась? Да и шею саднит. Заболело вдруг всё! Во мне словно что-то перевернулось!

     — Кошмарный видок! — выразился зашедший на обед папа и силком потащил меня к отлично освещённому окну в зале, чтобы внимательней взглянуть на рану.

     Оказалось, ударившись щекой об асфальт, я ненароком клацнула зубами и надгрызла часть верхней губы слева. Теперь та держится на некоей внутренней кожице.

     — Ну, к врачу тебя не потащу, мне некогда! Само срастётся! Дня три не сможешь есть и говорить, и поделом тебе! — морально удовлетворённый Брэб подвёл, как ему показалось, верный диагноз, залив мою разбитую губищу йодом.

     Конечно, потом её колоссально раздуло, так что последовавшие за происшествием дни я ни с кем не заговорила, даже с сочувственно взиравшей Натали. И, как злорадно пообещал папуля, толком ничего не съела. Зато из всех прибывших на трудовую повинность на тогдашний момент не нашлось такого же беспрекословного исполнителя поручений, как я. Причиной стало то, что на возражения я не смогла бы рта опухшего раскрыть, а вовсе не стала покладистой, как можно было сгоряча подумать. В недружной компании с остальными отбывавшими, мы с Натали обошлись без обещанных грядок, последняя жара выпалила их вместе с сорняками. Нам пришлось производить уборку после ремонта, подметать и мыть полы в школьной столовке, перетягивать из вестибюля столы и расставлять как раньше. Мы даже попытались навести порядок и на кухне, на деле втайне желая свистнуть вкусненького, но лишь пораскидали утварь, вызвав немеряный гнев поваров.

     Тогда на большинство, и меня в том числе, возложили "почётную" обязанность: почувствовать себя немного мусорщиками. Вот тогда практика и стала тяготить. Запихивая мусор в старый картофельный мешок, я увидела, как малюсенькая домовая мышь, вдоволь набегавшись по ближайшему подоконнику, забралась на край горла стоявшей там огромной банки и неосторожно кувыркнулась внутрь мутного содержимого. "Ну, прямо, как я!" — не успевшая рвануться на спасение мыши и жутко всем расстроенная, заторопилась вон из школы. Домой, скорей домой! Уединиться ото всех. Несмотря на то, что усиленно контролирующая практикантов завуч, что есть сил, проорала мне вслед:

     — Плаха, постой! Плаха, вернись! Я тебе двойку поставлю за практику! И по поведению! Так у тебя две двойки будет!

     Если бы я хоть на полминутки задержалась, то со всей серьёзностью ответила, что у меня уже давно есть эти двойки: по числу и месяцу рождения. А если честно, мне сейчас всё по фиг, потому что страшно голова болит.



Глава 22-я: "Немедленные мечты" 

"Сентябрь. Синева до прозрачности лёгкая.
Сжатие сердца в моменты полёта сквозь эту лёгкость и синеву..."
               

"Так, индиго могут приняться буквально напитываться знаниями, если им понравится предмет, изучение которого обеспечит должный уровень дальнейшего развития".


     Вокруг — темнота. Темнота повсюду. А из самой тёмной по цвету коробки, среди предметов, собранных в моей комнате, мне в уши отзывается красно-золотая музыка с голосом Kim Wilde. Я слушаю её из принесённого Брэбом небольшого чёрного приёмника ("радиопомощь" вовремя!), включая его больше по ночам. Уж очень хорошо тогда ловится. А как настроилась на первое, из всей связки сигналов лучше и звонче звучащее — польскую радиостанцию, так и не захотелось сходить с волны: мол, снова, если что, налаживай чистый звук. И стала перебирать музыкальные передачи в поисках своей музыки. В Европе как раз слушают Ким Уайльд. И мне передалось от этого немножко.

     "Наверное, это мелодии любовных переживаний и встреч. Песни в предвкушении свидания. Или девичьи шалости в роке 'новой волны'!" — так я определила быструю, иногда дерзко-гитарную, но в целом, грустноватую электронику, сопровождающую голос Ким. А что? Мне нравится очень. А ещё лучше то, что родителей от такого б кондрашка схватила! Жаль, нету у меня магнитофона, да хоть бобинного старья, всё это записать, запихать любимую музыку в трепетные, шоколадного оттенка ленточки, намотанные в плотные диски спиралей! Приходится запоминать мелодии, ничегошеньки пока не понимая по-английски, кроме названий песен, с грехом пополам выявляемых на слух. Чтоб их перевести, в маминых словарях копалась, выискивала, что такое: "Water on glass" и "View from the bridge".

     Теперь в определённые часы вылавливаю программы по заявкам радиослушателей. Польских, разумеется! Они оказались ещё те меломаны. Слушают то, что мне сейчас надо: чудесную и сладкую Sandra и романтического, праздничного Fancy. Ну, английский ещё подождёт с пониманием. А меломании ради и некоторой части папиной родни придётся учиться воспринимать польский, где каждое из горделивых слов обращает на себя внимание единственным на всех ударным слогом. Хорошо плюс ко всему поднабраться искреннего польского оптимизма, послушав группу "Lady Pank". А то, не ровен час, затянет в свои глуби французский и не отпустит!
 
     Уж в том — интонация пространная, ветвистая, ударение лишь на последнем придыхании протягивает слово вдоль: длинно, как в фокусе шёлковый разноцветный платок через кольцо. Неважно, впрочем, какой фокус и что там за кольцо! Французские радиостанции в моём приёмнике можно поймать где-то под утро, сквозь шелестящие потоки помех. Так что, всё равно настраиваться заново, заодно и на противную школу. А там я уже намеренно пропускаю ненужные моменты, почти все, исключая уроки французского, которого из учебников бывает недостаточно. Приходится то и дело вожделенно поглядывать на библиотечку из французских книг в кабинете учительницы, где точно имеется одна из новелл о комиссаре Мегре, само собой, в первоисточнике. И как это мне её заполучить? Если чересчур увлечённые отработкой часов педагоги внимания не обращают на твои запросы с интересами, хоть они стопроцентно касаются учёбы и ничего личного.

     Я попросила бы, конечно, у Алеки почитать домой какую-нибудь книгу на французском, но знаю, что она, так сказать, в мыслишках ощущает: "Хоть Плаха и стремится выучить язык, но ведь она всего лишь ученица. А подружиться мы не можем, по статусу нам не положено!" Интересно, а краснорожему физруку "по статусу" положено лапать Бешку и Адреву после уроков, или они так дружат? И если уж этим всё разрешено, то, может, я тоже кое-что себе позволю? Ладно, подожду пока утаскивать чужие книги с полки. Правда, среди них я высмотрела пару в таких "вкуснейших" синего цвета переплётах, что теперь невозможно перетерпеть зуд в ладонях от воровского желания.

     Я не перестаю обожать всё ультра- и аквамариновое и потому выбираю: синие обложки на учебники, синий ластик, абсолютно не стирающий написанное синими чернилами, синие карандаши и заодно фиолетовые, конфеты в таких же обёртках, а шоколадки в голубеньких и с нарисованными самолётиками. Ну, и синее-синее небо я выбираю тоже. Лучше, правда, без гудящих самолётов, и в особенности: с западной стороны — под закат и не в пасмурный вечер, обрамлённое золотыми огнями электричества, и навевающее… ну, в общем, что-то навевающее. Романтически вечное! И я потихонечку хочу начать вести дневник. Тайно и только для себя. Вместо разбросанных в моей комнате и в моей жизни разномастных листков, на которых периодически черкаю. Возьму новёхонькую ярко-синюю тетрадь, привезённую в числе прочих подарков Брэбом из его прошлой командировки, что была в Литву, конечно.
 
     Обычно я чутко вслушиваюсь в ощущения тех, кто путешествует необходимою мне стороной, куда по независящим причинам сейчас никак мне не попасть. Снимаю впечатления, как нужный мне рисунок из журнала через кальку, и подстраиваю под себя необъяснимым образом. Правда, по поводу всего потом переживаю. Ведь то, что передалось мне от слишком разных родителей, разделяет мою душу ровно пополам, заставляя каждый неясный сон вскрываться горестно-проникновенным стоном: "As pati nezinau, kas man yra! Dabar as nieko, nieko nezinau..." И я, что ли, виновата, если с миру по нитке собирать приходится?! А далее придётся даже не подбирать, а просто побираться, наверно! Всё для полного восприятия моей противоречивой личности. Вернее, для её восстановления в постоянстве посягательств окружающих. В общем, помоги мне, Боженька, собой во всём остаться!

     Но хватит отвлечения на жалость и сантименты прочие. Так вот, в тетради, заготовленной для дневника, имеются лощёные страницы со специально размеченными полями, и на её обороте нет занудных пионерских правил, как на тех тетрадках, что продаются у нас. А листочки с ранними набросками сложу в папку с пометкой "Дело". И снизу обязательно подпишу: стоящее.

     Кстати, мой школьный дневник тоже в синей обложке и вдобавок с синею закладкой. Обожаю эти штучки, каждую в своём цвете "По цене, — как говорит ба-Мари, — пару жалких грошиков, а радости-то для дитяти!" У меня опять их целая коллекция набралась, maman грозится её выбросить. А на закладках всего-то изображены представители основных в республиканской империи национальностей в колоритных костюмах, количеством пятнадцать видов. Так вот, синяя, что внутри моего дневника, с милейшими эстонцами. А в дневнике должны быть преимущественно "синие" оценки. Как раз, цифру "5" я вижу довольно-таки синей! Между прочим, и тройку тоже, может, лишь слегка забрызганной чернилами. Четвёрки при этом коричневато-красные, а двойки – лимонно-жёлтые. Единицы белые, бесцветно никакие. Действительно, это надо быть совсем никаким, чтоб получать единицы! У меня такого ещё не бывало.

     А совсем не школьный дневничок для вольных мыслей я завожу впервые. Хотела написать начальную в нём строчку на французском, но передумала. А дальше вовсе получилось, как стихотворение! Хотя и странное, и отнюдь не ода синему цвету или французскому, что предполагалось сначала:

"Серо-зелёные глаза, серо-зелёная мечта...
Серо-зелёная душа, распростёртая
                в моей комнате.
Серо-зелёной погодой видится мир из окна,
И атмосфера серо-зелёная, прямо как время,
Или как дальнее древнее море… 
А серо-зелёные знаки упрямо крадутся
Неровной пульсацией сердца, что
Странствует в неких горящих приборах".

     Ну, положим, про приборы я выдумала. Даже, если они где-то есть, какие ещё в них сердца?! Хотя, что касается моего радио, мы с ним действительно притягиваемся сердцами. Чем ближе я подношу к себе приёмник, тем отчётливей реагирует моё сердце, будто искрится изнутри и покалывает больно-больно. Мамуле точно не понравится, как и то, что я ей предложила прочитать с первой страницы моего дневника. Вот дурость! Зачем я так сделала? Видимо, надеясь на принятие и понимание. Maman, критически в моё "стихотворение" уставилась, призадумалась и адресовала меня к томику нежно любимого ей Китса. Чтоб у него училась рифмовать слова! И без всяких там вольностей.

     А мне опять понравилось то, что я не впервые написала. Для себя и, наверное, как о себе. Ведь всё вокруг я вижу именно серо-зелёным, и себя в этом тоже: свежей зеленью в оттенке грусти, серой, как мышиная шёрстка. Поэтому мне так необходимы немедленные мечты! И они приходят немедленно. Не то, что раньше, до обмороков и падений. Тогда во мне словно была выгрызена середина. А сейчас туда вливается совсем новый свет: златой, густой, томящий и расслаивающийся на радуги. В предвкушении вечера на западной стороне, в волшебстве домашней ниши. Что мне теперь с ним поделать? Раньше его маловато бывало. И то домочадцы выедали. А я периодически затевала выключаться, как мой радиоприёмник, когда у него заканчиваются батарейки. Возможно, мне более не захочется этак с собой поступать. Скорей всего, понадобится что-то создавать, сочиняя своё (кроме чего-то нужного школе) и дальше открывать французский, и глубже в нём закапываться, не ради аквамариновых пятёрок пополам с нарочитыми похвалами Алеки и деланным восторгом одноклассников. А для чего собственно?

     Ведь всё походит на принудительную отработку чьих-то полузабытых грехов, что лишь мне одной оказывается по силам преодолевать. Или я оказалась поблизости и в очередную странность просто влипла?! Тем не менее, мои мечты слегка другие, я о них не забываю и французскими поползновениями ничуть не предаю. А любимое слово "svajone", вообще, звучит тонко и серебристо, и в нём на самом деле ощущаются оттенки северных морей, но пока… Пока мечта остаётся мечтой, а тут мне удалось убедить maman оформить полугодовую подписку на газету "L’Humanite". И это уже настоящий мамулин прогресс!    



Глава 23-я: "Если рутина берёт в оборот…"

"Индиго не реагируют на дисциплинарные взыскания. Никакого раскаяния, как пожелали бы окружающие!"


     …И пообщаешься только с собственным радио и французскою газетой на французском! А потому что нету никого серьёзного вокруг. Начинаю завидовать настоящим тихоням, их никто не замечает и не воспринимает толком. А тут: чем тише я себя веду, тем громче бывают озвучены мои возмущённые мысли потом, так сказать, после продолжительного воздержания от правды! Что до пренебрежения, спаянного с высокомерным недоверием, то они всегда красноречиво выписаны на бледной глазастой физиономии Габриэль Плаха. Не потому ли все согласны, будто бы я строю из себя невесть что, даже безнаказанно и с удовольствием корчу. Нет, чтоб погрузиться в непереносимо занудную будничность да испытать: что есть жизнь без всякого ожидания лучшего, где совершенно невозможны изменения, и всё зависит далеко не от тебя.

     Ну… Так гневно высказался мне отец. А это я ещё не понимаю и, если честно, понять не пытаюсь, наоборот, изыскиваю во всём хоть какие-нибудь отвлечения. И то, что вездесущая рутина порою безумствует — совсем не для меня. Заодно лень вникать, как на самом деле всем живётся за "железным занавесом". Мне гораздо интересней то, что находится или должно находиться в собственной телесности и за её пределами. Там, где сердце соединено с невидимыми крыльями за спиной и светом над головой, с одной стороны непременно окружаемым полутьмою! И как между собой всё связывается воедино? Поэтому мне не до того, что происходит кругом.
 
     Зато в выписанной для меня газете "L’Humanite" имеется много чего нескучного, как тамошние их телевизионные программки на неделю. В отличие от местных, они — с фотографиями актёров и фрагментов из фильмов, обычно на предпоследней странице сего увесистого издания. Однажды, возле них неподалёку мне попался на глаза симпатично нарисованный транзистор, скорей всего, в порядке дружеской карикатуры на положение дел в сотрясаемой переменами империи. Приёмник оказался удивительно похож на мой, однако, лишь с двумя ведущими радиостанциями на шкале, отмеченными как: "Glasnost & Perestroyka". В стране, как говорится: "процесс пошёл" и всё ещё идёт! Кстати, любопытно, куда? Что касается событий вне меня, отчасти этого вполне достаточно. И так уже кажется, что политинформаций в школьном расписании больше, чем простых уроков. Да и не очень они отличаются между собой. Везде нам упорно талдычат о родине, которой нужно отдавать всё, что имеешь, и всё равно оставаться в долгу. А также постоянно напоминают о том, что "никакие компьютеры не приучат  м а л е н ь к о г о человека любить родину, если в нём с детства не будут воспитывать это благородное чувство". Не понимаю, причём здесь компьютеры! Да и какую из родин следует иметь в виду? "Воспитывать же можно лишь приобщением к трудностям, к серьёзным и сложным испытаниям жизни".

     Ба!.. Можно подумать, жизнь с самого начала выпадает лёгкой и прошлого груза в себе не несёт! Но где же всем это понять, тут и сам до конца не понимаешь. Вот они и приобщают дальше, и воспитывают торжественными линейками, смотрами строя и песни, военными играми, лекциями и кинолекториями, открытой показухой на уроках и развёрнутыми, в смысле, растянутыми политинформациями. Особенно в этом преуспевает и усердствует наш классный руководитель. Её зовут Мартина, но из-за жаркой во всём упёртости мы прозвали её Мартеной: мартеновской печью, хм. Ерунду в мозги она вплавляет здорово! Нет, чтоб некоторым, вроде Адревы, наоборот, вправлять мозги. Так, её как раз класуха захваливает неизвестно почему, но по любому поводу, вместе с укрепившимися прихлебательницами: Саной, Тэм и Беш. Отношение же к Индри, Лене и остальным девчонкам с пацанами в классе, бесхарактерным, надо признать, невзирая на их красивенькие имена, располагается посередине как бы, между умилением к избранным подружкам и надменной снисходительностью ко мне с Натали. Не очень-то нас любит классная географичка. И отчего так? Ответы, как повелось, заранее знает один наш Брэб, который мудро в жизни разбирается, в отличие от такой пузатой мелочи, как я, или ехидно посмеивается над неудачами, всегдашними и непременными, несправедливыми трудностями.

     Я могу от них тайно уплакаться! Как оказалось, делать это — лучше так. Спрятавшись ото всех поближе к ночи, растравлять свои ранки, душевные царапины и ссадины, часто увлекаясь до концентрации слабого пульса где-то в висках, а далее… Одиноко стучащая половина моего сердца (так как вторая от него где-то затерялась) неожиданно устаёт от навалившегося бремени всего, а преимущественно себя… И я чуть не падаю в обморок оттого, что у меня на сердце может зародиться страх перед неопределённостью, неприятностями, насилием. И так испытываю опасения иные, кроме тех, что есть у всех! Ощущаю себя сожжённым или подрубленным деревом, образ которого издавна не даёт мне покоя! Дерево, впрочем, всегда оживает. Но почему бы мне не загрустить сейчас? По неведомому поводу наперёд. И плакать, и плакать, не останавливаясь, пока не станут кристально-травяного цвета глаза, выплеснувшие печальную росу.

     — Это всё капризы несусветные! — пожимает плечами папа.

     — Надеюсь, когда-нибудь ей надоест подобным образом себя вести! — поддакивает мама.

     — И внученька наша будет такая, как мы, как все вокруг! — однажды размечталась ба-Мари.

     О мыслях братца я определённо никогда не знаю, будто он намеренно от всех закрыт. Юркие мыслишки дедушки и слушать не хочу, а подловатые предположения от окружающих мне надоели. Особенно теперь, когда мне необходимо поднатореть в том, чтобы писать не просто правильно и грамотно, а даже живописно. Но мне не подходят учебные правила и всякие другие тоже. Ибо я чувствую любой из языков "всеми фибрами души", как писано в старинных книгах. Мне близки слова и в первом-основном, что здесь повсюду, и во втором, что зря считают просто дополнительным. Другое дело, как важнее всех будет тот, изначальный, что от меня хорошенько по Брэбовой или ещё чьей-то милости спрятан! И чтобы изучать его не так, как я: урывками, а последовательно и в школе, нужно бы просто рвануть в соседнюю республику, очертанием напоминающую сердце, и непременно поселиться там. Для достижения хотя бы части этакого плана пора усиленно желать, чтобы собственный папаша стал более организованным, а не оставался далее болваном, как сейчас.

     И тогда моя душенька будет спокойна! Папулина, кстати, тоже. Хоть, быть может, неслучайно приоткрывшийся французский даст опять хорошенькую встряску? И какая из вышеуказанных языковых пар окажется тогда нужней?! Или речь здесь вовсе не о парах, а в будущем с гарантией понадобится лишь один. Который только? Не зависит ли это случаем от разрозненных таких родителей! А во французском я себя довольно сильно ощущаю. Будто свободно плыву вперёд! Вдруг того как раз желает мама, сама-то ничего подобного не изучала? А через меня она теперь словно бы получает упущенное. Угу, а разбираться с этим мне! Будто больше действительно не в чем копаться, как снова отвлекаться на родительские околичности. Вернее, всякие "около-личности".

     Замечаю, что наша "француженка" Алека разговаривает на неправильном французском, видимо, подобным образом её учили в вузе, и это не похоже на то, как говорят сами французы в программах на моём приёмнике. Учительница нервно возражает, мол: "Много ты знаешь для 6-го класса, Габриэль Плаха!" Да, я одержимо увлекаюсь для тринадцатилетней! А папиным определением: для "тринадцатой". Но ведь у меня есть цель! Правда, над этим посмеиваются все, кого знаю. Тут я не в себе точно, раз для меня весомы и важны такие непонятные большинству цели, как: "savoir quelques langues, etre un bon psychologue, lire beaucoup de livres sur la litterature, la linguistique, sur l’histoire…" Так написала в своём не школьном дневнике. Я про него не забываю. Правда, может, лучше было бы сделать какой-нибудь "дневник в дневнике"? И больше не выбрасывать черновики стихотворений в мусорное ведро, а то раз maman нашла, прочитала и почти выучила наизусть следующее:

"Заснеженный мир мой пока только хрупок и тих:
В онемевших листах спят слова под снегами,
А проснувшись весною, вырастут — не дотянуться!
До верха зелёного мира прорвутся мои стихи".

     До сих пор мамуля фыркает со смеху: "Ну, ты даёшь, дитя моё! Что у тебя и где прорвётся, хотела бы я знать! Главное, в каком месте! Жизни ты не понимаешь, чтобы написать такое!" Ой, много она сама понимает! Повоспитывать хочет, пока Брэб в командировке. А так вдвоём бы наседали с криками: "Что ты опять ерундой занимаешься? Вон по трудам задали разработать выкройку халатика для школьницы! И не обыкновенного, а где талия и рукава присобраны резинкой. И нам твоя трудовица нажаловалась, что ты не выполняешь нормы пошива мешочков! Каких? Сама должна знать! Фасовочных! Ими вашу школу озадачили. Все выполняют эти нормы и перевыполняют сгоряча, а ты как всегда ничего не умеешь. Так что, занимайся выкройками, учись шить вручную и на машинке, а то рисование, стихи, французский! Тоже мне нашла занятия для жизни".
 
     Что тут в оправдание скажешь? В отличие от меня, родители много работают, чтобы кормить семью, а я надолго могу остаться, по их же словам: иждивенкой и в будущем никого не смогу прокормить, раз уже сейчас из себя что-то строю. Не проще ли, тихо готовиться стать учительницей? Нет, может, не языка с литературой, иностранных в особенности, а младших классов, к примеру? А что? Профессия, вроде бы, нужная, работка стабильная, на такое спрос будет. Только я подобных выкладок и слышать не хочу, хотя родители настойчиво держат их в уме. Мол, наше слово последнее, всё равно, наше слово последнее! Никуда ты не денешься! Потому что мы это решим за тебя.

     …Приходится прорываться сквозь всё, как через колючие кусты! Недаром в своих продолжающихся хождениях по городу, почти без контроля ба-Мари, я могу слоняться где угодно после школы с Индри или Натали. Зряшная компания, конечно. Хотя порой мы выходим далеко за "граничное" поле, иногда прямо к заводику, на площадке перед которым в тёплое время плескают фонтаны. А чтобы оказаться от дома подальше, но не забыть вовремя вернуться, я намеренно выбираю такие маршруты, где побольше зарослей, камней, грязищи и всяких колдобин, а узкая, поросшая травой тропинка ведёт неведомо куда. Право же, для меня это словно предзнаменования будущих трудностей, которые придётся проходить, и я их проходить уже готовлюсь!

     — В отличие от тебя, Габи, нормальные люди ходят по чистым проспектам. А ты лазишь непонятно где! — ворчит папуля, опять узрев мои заляпанные ботинки. А так как - чистить самой одежду и обувь мне обычно не доверяют, отцу приходится силою отбирать у меня мою же обувку и самому отмывать дерьмо собачье или человечье, что регулярно приношу в дом на неуклюжих, ушибленных, но неугомонных ногах. Натаскиваю разную гадость, больше, правда, не с дорог собирая, а натягивая от своих одноклассников.

    Ну, не то что бы они уж были слишком гадкие! Как-то временами мне хотелось подружиться, притереться, разбавив их скреплённые ещё с детского сада компании. Но, нет, ровесников я смущаю и возмущаю одним своим видом и существованием. Несомненно! Всё больше и больше чувствую их неприязненность, да такую, что и близко ни к кому не подойти. Наверное, потому что я действительно (как бы сказать?) в отличие от них, другая. Кажется, немного отличаюсь. Или, так и быть, намного отличаюсь я от них, намного! Совершенно на всех не похожая, иная. Со своим французским, с прибранными, если с утра постараюсь, в немодную причёску волосами песочного цвета. Опять в расширенном по-бабски школьном платье. И куда девалось то приталенное, в тонюсенькие складочки, хоть и заношенное мной до дыр?

     Вот стоят в сторонке от географического кабинета модные и явно спортивные (раз с физруком якшаются), а главное, слепо обожаемые добросердечными родителями Беш со Стефани Адревой и обсуждают моё платье вместе со штопаными колготками и мою приятельницу — очкастую отличницу Натали с её неизменной косой. И тут высовываюсь я! Или нагло всовываюсь в пустой, бесцеремонный трёп. Мне недосуг что-либо там оспорить. Я только быстренько выбираю лучший момент для удара: правой и левой одновременно, Адреве почему-то в плечо. Ну, куда ближе попасть! И она вдруг принимается со всхлипываниями орать. А мне что?! Я, довольная и ничуть не озадаченная, вернулась себе в класс.
 
     После, разочарованная Мартена высказывала мне при всех, что, дескать: у бедной Стефани обострившийся фурункулёз, и под школьной формой у неё повязка! А я, дрянь этакая, срочно должна извиниться перед своей зарёванной одноклашкой и заодно перед её подружкой Бешкой. Из-за того якобы, что та стала свидетельницей конфликта, и это пагубным образом может на ней отразиться. Так-так, а на мне, значит, отразиться ничего не может! Я с вызовом ответила Мартене, что не собираюсь ни извиняться, ни предоставлять дневник для замечаний. Если хочет, пусть вызовет в школу родителей и им высказывает! А насчёт Беш и Адревы? Вякнут следующий раз, больше получат, благо у меня теперь на них рука набита.

     Класуха была бы не против выжать из меня сочувствие, а я не могу ощутить ничего, потому что пока ни с кем не обсуждала ничьи платья, ну, со всем прилагающемся. Мне незачем ещё, как заметила бы моя maman: переходить на личности и посягать на их достоинство. Тогда, отчего мне стремиться понять Адреву со товарищи? В отличие от меня, они действительно лезут в чужое дело. Таким только дай: кого-нибудь обсудить, в свою пользу сравнить, рассорить сплетнями и навредить ни за что, ни про что и как можно сильней! Но им явно не по нраву те, кто собирается дать сдачи или напасть без предупреждения, авансом справедливо защищаясь, в отличие от них, предпочитающих жаловаться на меня собственным глупым мамашам или слащавым дурочкам "мартенам". Будь у меня больше возможности, сразу бы разорвала их в клочья! И не потому, что я — такая обозлённая, просто настоящее добро должно быть с кулаками. Иначе, как же себя отстоять в подобных ситуациях?

     …— Они — серость воинствующая! — частенько поговаривает Брэб, указывая на некоторых особей. — Что ты от них хочешь, Габи? Если они таковы по сути. Оставь или борись с ними их же оружием!

     — Да, знаю, знаю уже!

     Всегдашние мои схватки с одноклассниками только повод раззадорить папулю в разговоре на тему: по душам. Конечно, так, как хочется, чтобы меня выслушали, не получается, но высказывание отцом чего-то нового, в смысле, хорошо подзабытого заставляет призадуматься о будущем. А уж со всякими "козами" я сама как-нибудь разберусь. Не впервой! Вот окружающая нас рутинность совсем другое и даже навскидку враждебное дело. Я тут недавно осознала, что меня на самом деле не на шутку оплело и опутало школьное. Как же надоело постоянное списывание у "добренькой" Габи Плаха в моём классе! Да и не только в моём. И надо было мне по мягкости душевной, а в основном, наверное, по глупости продиктовать перевод заковыристого текста почти всей параллели! Для этого пришлось залезать с ногами на стол дежурного учителя в фойе, как какому-то парламентарию на трибуну, и читать оттуда, надрывая меняющийся тембром, слабоватый голос. А человек сорок из классов "A, C, D, E" и, само собой, нашего "B" жадно внимали и впопыхах записывали на черновик. Потом дошло до смешного! На переменках меня стали разыскивать старшеклассники, слёзно канюча: написать для их уроков французские выражения в транскрипции понятными буквами.

     А ещё мне надоело быть всегда готовой: ходить на дурацкие олимпиады по математике и биологии, хотя не нужны мне они, не нужны! И надоело перед "предками" отнекиваться за каждую якобы лишнюю четвёрку! О тройках вовсе речи нет. За них дома запросто могут снести башку! Ну, мозг вынесут точно и сметут в распотрошённом виде на совок. Но это отнюдь не хуже того, что старательно вдалбливается на политинформациях после уроков или в актовом зале читается приглашённым лектором, кстати, папашей одноклассницы Лены. Иной раз кое-что приходится вносить в тетрадку с вырезанными статьями, ту самую, шелестящую веером страниц, с проявившейся на них картонной коркой клея. Правда, если всё воспринимать серьёзно, покроется коркой такой же косной зашоренности устающее от внеурочной информации — сознание.

     "Социализм — это общество, помыслы и действия которого на международной арене направлены на поддержку стремления народов к независимости и социальному прогрессу, а также подчинены главной задаче: сохранению и упрочению мира. В нём, насыщенном острыми противоречиями, перед лицом грозящей катастрофы есть единственно разумный и приемлемый выход — мирное сосуществование государств с различным общественным строем. Это не просто отсутствие войн, а такой международный порядок, при котором господствовала бы не военная сила, а добрососедство и сотрудничество, происходил широкий обмен достижениями науки и техники, ценностями культуры на пользу всех народов…"

     Ничуть не смущённый полной незаинтересованностью пары сотен шести- и семиклассников, по данному случаю согнанных в актовый зал, маленький пружинистый лектор эмоционально обрисовал руками круг, наверно, шар земной изобразив в желании его объять. Как это сделает р-р-революционное движение по всему миру, обойдёт его по кругу с красными знамёнами и подомнёт народы во имя социального равенства и процветания. Фразы, вроде бы, и мощные, и правильные (Эса оценила бы!), но всё это такая скукота! Поэтому на лекциях я берусь готовить задания на завтра, дома больше времени на себя останется. А с нашим неуправляемым классом можно почувствовать себя спокойно только на галёрке, куда ненароком не припрётся завуч, однако и слова вещающего не долетят в понятном виде. Выйдут лишь разрозненные факты, мимоходом занесённые в тетрадку для политинформаций.

     "…Упорный труд народа, крупные успехи в экономике, социальной и политической сферах, науке и культуре вывели страну на новые исторические рубежи, открывшие этап развитого социализма. Право на получение гарантированной работы давно стало реальностью. В капиталистическом же обществе какие-либо гарантии права на труд отсутствуют. Так, в развитых странах количество безработных превышает 30 млн. человек, из которых более 8 млн. в США. В 1985 году в Великобритании в среднем по стране на одно рабочее место претендовали 42 выпускника. А в 1984 году в школах Нью-Йорка было зарегистрировано 10000 случаев избиений, ограблений, злоупотреблений наркотиками и изнасилований..."

     При упоминании об изнасилованиях наши пацаны чутко навострили уши. Девчонки заёрзали на стульях и хихикнули. Директор привычно вскинул грозный взгляд к нашей галёрке, мол: "Мартены на вас нет!" Классная сейчас ведёт уроки у старших, и без её контроля про социализм внимательно слушает одна Натали. По ней: надо — значит, надо. А я, с грехом пополам расправившись с алгеброй, приладилась было заняться наведением порядка в сумке. Но сидящая поодаль и занимающаяся тем же самым, Малья звонко рассыпала свой пенал, содержимое которого укатилось по полу аж до первых рядов. Увидев, как к этой растяпе устремляется встревоженная завуч, я снова открыла напитанную клеем и никому не нужными фактами тетрадку: "Огромное значение Коммунистическая Партия также придаёт усилению заботы о семье, выдвигая в качестве основных задач социальной политики — неуклонное улучшение условий жизни и всё более полное осуществление принципа социальной справедливости во всех сферах. Так формируются основы характера человека, его отношение к труду, моральным, идейным и культурным ценностям. А насыщенная общественными интересами, целеустремлённая в этом смысле жизнь есть самая лучшая и самая интересная на земле".

     Так! А вы думали! Теперь понятно, откуда позывы к моему перевоспитанию, и какую красную книжечку не знает, куда подевать, наш папуля. Приткнуть на полке между книжками или вовсе выбросить на макулатуру свой партбилет?! Папа вынужден состоять в партии. Впрочем, она во всей преогромной империи — единственная, и лучше взрослым дядькам и тёткам для вида там ещё числиться. Правда, из-за коммунистов, как сам отец, издеваясь, коверкает: "коммуняков" с их знамёнами, лозунгами и партбилетами, мы с Мунком не определились в отношении религии. Дома у нас даже иконы нет! Только у ба-Мари в деревне имеется большая, под старину, и бумажная поменьше есть в её городской квартире.

     А всё из-за того вождя из букваря, чей памятник воздвигнут в Жёнове на Центральной площади. Кажется, эти одинаковые, взывающие к светлому будущему скульптуры есть в каждом городе и городишке, в каждой организации и школе, на каждом перекрёстке грёбаных дорог одной шестой части суши и дальше по всему земному шару. Ох, уж этот "Правдист-Старик-NN"! Когда-то в младших классах мы про него разучивали и стихи, и песни. В мою неразборчивую запоминаемость вцеплялось что-то помпезное на манер: "Память о людях великих, на свете живших когда-то, я сохраню в сердце свято. Но нет его среди них, он среди живых…"

     Действительно, "Старик" имеется везде, во множественных видах и прямо, как вечно живёхонький пример придуманного идеала. Образ его светится на эмалевых звёздочках, что прикреплялись к нашей школьной форме, в букварях и прочих книжках, на обложках журналов, в газетах и учебниках, на плакатах, ширмах, транспарантах, бюстами и в полный рост фигурами, в фильмах и хрониках. Раз, на обязательном кинолектории нас заставили смотреть "Правдист в Париже". Честно, я не разобралась: что за ерундистика была? А Мартена громко сказала: "Обожаю этот фильм!"

     Хуже всего то, что в мозгах миллионов будто выщерблены слова: всё правильно и так надо. Слава ведущей Партии и народам великой страны! Ну и ладно с ними, но ведь даже не особо верящий в геройскую белиберду, Брэб сам заставлял меня учить безразмерные оды про дедушку NN вместо заданных к внеклассному чтению детских стишков. Надо было видеть и слышать, как я возмущалась, а папуля убеждал, что предлагает беспроигрышный вариант подхалимажа, и чтоб на будущее я хорошенько запомнила, как надо действовать. Н-да, тут любой хохотнул бы да потом призадумался.

     …— Куды ж ты от этого денешься! — беспомощно лепечет ба-Мари. — И революции были, и голод, и людей безвинных чёрные машины увозили ночью на расстрел. Потом война. Днём — немцы. Налетят, припасы отберут, девок силою возьмут. А ночью партизаны. Как разбойники грянут! Остатки продовольствия, что немцы не прихватили, вчистую сметут, девок с собой в леса уведут. Так и жили. Всех братьев моих на войне убило, а мы с сестрой четыре года по болотам прятались. Хоть после войны стало лучше.

     — Да уж, куда там!

     Бабулька неплохо раскручивается поговорить по душам, но очень сильно упирается на счёт того или тех, кто во всенародных бедствиях на самом деле виноват.

     — Никто не причём! — стоит на своём бабуля. — Все хотели, как лучше. Это жизнь была такая!

     Да она и сейчас, как бы не очень. Может быть, все катаклизмы начались для нас со старика NN! Только об этом с каждым не поговоришь. Хотя, зачем о нём говорить, о кровавом этом прошлом? Лично я думаю, что всё напрасно, и старание жить, несмотря ни на что — зряшное, ведь даже, если смысл жизни найден, всё равно его… нет. Нет его в этом отдельно взятом филиале ада! Эта трагическая тягомотина так и будет происходить и не исчезнет даже с концом света, о котором любит поразмышлять наша бабушка. Лучшее, впрочем, для каждого — делать, что должен, и будь, что будет. Ведь дальше некуда уже разочаровываться! Корявый, в общем, получается смысл. Вернее, полная какая-то бессмыслица.

     Вот возьму завтра и не надену в школу пионерский галстук, а то от него пунцового моя физиономия делается бледней некуда. Ха!



Глава 24-я: "Иные всходы"   

"Процессы мышления, восприятия, а также работа подсознания детей-индиго значительно разнятся с теми, что отмечаются у обычных людей. В духовной жизни индиго именно подсознание играет лидирующую роль".


     Моё муторное состояние имеет оттенок вялых лилий, утопленных в небольшом озерце. Их вкус и цвет поднимается прямо из нутра аж до самого горла, застревая в нём поводящей из стороны в сторону серой слабостью, ленивой тошнотворностью. Так кажется, если соединить стремление ощущать в себе только своё, вкупе с лёгкой грызнёй изнутри. Совесть, что ли, воспрянула по поводу стычки с фурункулёзкой Адревой? Ай, да чёрт с ней, с этой Стефани! Всё равно, она общается лишь с теми, кто ей раболепно подражает, и по классу носится, будто в ней застрял сам чёрт. В общем, "сплюнь и разотри!" — как говорит моя  бабуля.

     Точно, сплюнуть и растереть. Не до всех мне, хорошенько в себе б разобраться! Теперь я две недели на больничной справке, снова с верной спутницей – ангиной. Эти болезни горла не только сильно меня удушают, но и совершенно зажимают в правах. На самостоятельность! Я очень зависима от собственных болячек. А когда болеешь чем-то вроде, накатывается нечто ненужное или болезненно-блевотное, что совсем плохо. Но вот делается чуть получше, спадает температура-жара, и тогда без сна медленно или, скорей, немедленно подплывают грёзы. Отборнейшие из прекрасных самых грёз! Моя сонливость будет незаметно, словно исподволь, покачивать их, как яркие жёлтые цветы на синей воде, или унесёт брошенными в поток большими красно-белыми мячами, полными воздуха и оттого подпрыгивающих, как поплавки.

     Под действием ангины вызываются красочные прообразы разных моих состояний: прошлых и настоящих. Они нарождались, то есть, нагромождались внутри и, несомненно, сделают так ещё, чтобы отвлекать меня от болезненности. Своеобразно! С каждым приступом боли, заставляющим с головой заворачиваться в кокон одеяла и растворять бегом крови — эмульсии необходимых мне лекарств, вынашиваются странноватые фразы, которые вскоре уйдут на бумагу. В моменты их появлений пропадает всё, связанное с родителями и школой, с ненужными знакомыми и попытками моей запаздывающей мести им. Я забываю и об уроках, все дисциплины даются мне слишком легко. Ну, разве кроме физик-математик.

     И не вспоминаю о времени, разделяемом учёбой на неравные четверти и каникулы. В их планомерной (мамино словцо!) сумятице канул остаток 1986 года. Опостылел неуловимой радиоактивностью! И целый 1987-ой после такого напряжения был просто никакой. Добрая же часть 1988-го предоставила несказанно удачную возможность втайне от одноклассников записаться в школу лингвистики при столичном университете и заочно быть принятой. Я уже начала получать оттуда задания на французском и регулярные похвалы. На французском тоже. Недобрая же часть уходящего года дала поводы для возгорания вечной моей лихорадочности под действием ангины и обстоятельств. Планомерное, надо сказать, чередование. А осознание всего придёт потом.

     Мама взволновалась бы, что я брежу, а в этом виноваты мои образы, приближенные к снам. Так я скрываюсь от неодолимого мрака себя! А сны под болезнь, словно отдельно взятый сумасшедший вид транса, предлагают мне открытые окошки в другие миры. Получается, ангина иногда не просто истязает твоё горло, она ещё и осложняет всё видениями, да такими изумительными, что обязательно хочется их нарисовать, добавив к давним, привычным и полюбившимся воспоминаниям. Вот как раз что-то из этого.

     …Сладкие "сердца" украденных конфет, которые мама прячет от нас с братом в высоком буфете, а я всё равно нахожу и, по словам мамы: плотоядно выжираю! А это лишь невинное поглощение, чтобы наполниться в меру хорошим; тем, чего мне не хватает от самих домашних. Приятная шоколадная ласка на пальцах, прикосновениях к губам, в порыве оглядки, чтобы родители ненароком не застукали меня, ворующей те мягкие и нежные конфетки! Всё для мысленного присовокупления к собственной сущности, ждущей продвижения вперёд, а пока принимающей шоколадные дары из жадных, липких ладошек. Эх, всё сладости да слабости у меня на уме!

     Как-то я вычитала в мамином журнале, что в Америке любят поджаривать над костром нанизанный на прутики зефир. Не представляю, как можно было бы такое сотворить с тем зефиром, который продаётся по праздникам, что называются "выборы". Они самые, как Брэб замечает: без выбора, но наш белый, розовый и в шоколаде зефир всегда в дефиците и точно не для поджаривания. А на костерок и сальце сгодится из припасов. Помню, однажды в апреле папа прихватил нас с Мунком за город, глянуть на нерастаявший "прошлогодний" снег возле начавшей зеленеть травы. Он был там, как серая каменная соль, завалявшаяся под обтрёпанными ёлками. Поодаль мы развели осторожный костёрчик, укрывшись от ветра, и чтобы никто не увидел с дороги. Сало — аккуратными кусочками поджаривали нанизанными на найденных тут же прутиках. Папуля почистил их и обстругал перочинным ножом. Дома бы никто и под угрозой недельного запрета на телевизор не заставил бы меня съесть что-то подобное. А тогда в подлеске, под теплеющим солнцем… Я с удовольствием поела шкварок, и много хлебца не понадобилось.
 
     "Всё пошло за милую душу!" — цитирую мою ба-Мари, у которой, будучи любительницей мелких "прелестей", я продолжаю выманивать денежки на заколки и переводные картинки. Хоть подходящие заколки попадаются нечасто, а переводки, даже красивые (мне нравятся с цветами и листьями) так, как надо: ровно, без огрехов на поверхности, не переводятся. Если бы всё было наоборот, я бы уже залепила ими всю квартиру! Сильнее этакого баловства хочется только жевательной резинки: мятной или апельсиновой, неважно. Предугадываю, что вкусов и ароматов у жвачек должно быть больше. Лично мне ещё знакомы: кофейный с клубничным. И будь я снова в младших классах, расхвасталась бы на весь двор, что пробовала кучу разных вкусов по сравнению с остальными ребятами, которые не то, что о жвачках, о захудалых карамельках мечтают.

      А я ощущаю себя, в некоторой степени, закормленной, вот мне и не хвастается. Зато внезапно захотелось, чтобы в моей постепенно наполняющейся вещами комнате снова появились куклы. Конечно, их у меня бывало полно и раньше. А я всех грубо расчленила, издеваясь над ними, как мальчишка. Сейчас же, нечто затрепетало во мне, требуя по-детски довериться пластмассовым: Золушке и Красной Шапочке или, может, маленькому бедному голышику! Засыпать вместе, взяв их с собой под бочок, повторять им что-то… сентиментальное? Совершенно непонятно, откуда вдруг взялась необходимость в подобном! Вот и maman не раз попадалась на просьбы: прикупить ещё куколку, чтобы она украсила мне комнатку! А мы с Мунком весело разломаем на части очередную пластмассовую красавицу. И что бы означало это надругательство? У меня с игрушками такое происходит постоянно.

     Одно и то же: разламывать и разрушать, уничтожая настоящее в угоду теряющему силу вчера или по причине ускользающей части себя, исчезающей с каждым днём открытости этому миру. А также из-за воспоминаний: ранних, иногда не очень нужных или вовсе неприятных. Никак не забывается зрелище чьих-то окровавленных кишок под кустом за ближайшей поликлиникой. И не воспринимается сознание того, что я, оказывается, знакома с местной живодёркой. Имя у той подходящее — Мора. Заморит, видно, кого угодно. Со своими не вылезающими из попоек "предками" она обретается в крайнем подъезде, а учится на класс ниже. В придачу к некоторым сведениям о Море, Эйприл Еросема выдала с насмешкой, будто все, кроме меня, наивной, знают, что соседка по дому сожгла в костре, разведённом на "граничном" поле, ничейную собачку. Изловив, приложилась камнем, а затем бросила тельце в огонь. А девчонки запросто дружат с такой до сих пор, мол, раз не видели, что Мора творила, то ничего по-настоящему и не было.

     А я, серьёзно выслушав Эйприл, призадумалась: отчего не смогла прочувствовать что-то раньше? Так теперь себя ругаю, могла бы хоть насторожиться. Нет, кое-что ощущала, но разгадала не сразу. Наверно, желание с кем-то часок подружить некстати затенило остальное. И теперь моя память постоянно раздражается от ужаса! Впредь надо бы знать подобных "мор", чтоб обходить их стороной и не прощать им свои осквернённые воспоминания. И, вообще, устала я от других миров с их взглядами на жизнь или советами и в них же разочаровалась. Нужно было сделать это раньше? Нужно было ничего не ожидать, а попробовать снова начать свою жизнь... с понедельника, не определённого, впрочем, а с любого.

     Дело в том, что тогда в школе по вечерам домоводство или трудовое обучение, кому как нравится. Домой возвращаться — поздно, в полной темноте, темнейшая из которых бывает в октябре и ноябре. Наполненная предвкушением чего-то важного, осенняя пространственная звёздность! В это время в домоводстве каждый год одно и то же: лишь занятия с готовкой. Увлекательно и вкусно, и не бесполезные мешочки шить. Так как дома maman без её ведома не позволяет жарить-парить, то вечерами некоторых школьных понедельников я варю яйца вкрутую (потом их можно красиво залить спёртым из дому майонезом и с аппетитом сожрать) и какао (обязательно насладиться им, остывающим и сладким, окуная вглубь кружки сухарики из зачерствевшего позавчерашнего батона). А дальше, в компании пихающихся локтями и без причин хохочущих одноклассниц, приходится учиться: жарить сырники, лепить клёцки, крошить овощи, растворять из брикетов то суповой концентрат, то порошковый кисель, и заливать это в кастрюльку, и наблюдать, чтобы не выбежало вон. Делать всё поодиночке девчонкам не позволяет преподавательница, твердя, что нужно группироваться звеньями-пятёрками, следя друг за другом, чтобы все были в косынках и фартуках и осторожно обращались с ножами и электрическими плитками. Зато и над душой моей никто особо не трясётся, как дома мама с бабкой, не допускающие толком ни до чего.

     А где-то в кабинете по соседству пацаны вертят гайки и стругают рубанками деревянные заготовки. В раздолье и без контроля. Нам бы так! А не тут-то было. Вовсю неусыпная слежка, и пока это не обойти, верней, ещё не думаю пытаться. Даже галстук, давящий удавкой, придётся поносить, а то Мартена предупредила, что за попытки снять его раньше времени могут куда-то сползти четвертные оценки. А так хочется всего лишь …жить! На время позабыв, что жизнь твоя давно испорчена той окружающей средой, куда без твоего решения помещена. Можно снова и снова копать и перекапывать память, коллекционируя приятные моменты из школьного или домашнего взамен на чувство неудовлетворённости несвободой, тревожащей больше и больше. Появляется стремление спрятаться и переживать свой страх подальше ото всех. Таким бываешь на уроках, и эти ощущения, конечно, остаются на дом, прямо как упражнение, с которым в одиночку не справиться, как сложнейшая из задач по математике, бьющая по самолюбию без всяких правил. Или "убивающая вконец" — как сказал однажды небезразличный tete, не раз узрев мои мучения над алгеброй и геометрией.

     Те усилия, что поглощаются математикой, неплохо бы освобождать и направлять на кое-что другое. Да хоть на рисунки отчасти. Их я давно заготавливаю, чтобы в придачу к заочной лингвистике пройти конкурс в местную школу юных художников. Правда, рисую я исключительно прекрасных принцесс и снегурочек, котиков, лисят и Микки-Маусов. Последних под заказ буквально наштамповала около пятидесяти, исключительно для одноклассников. Папуля бы сказал, конечно: "А почему ни с кого не взяла денежку?" Лопух, короче! О других такого и не скажешь! Гурьбою, большинство стремится поскорее попасть в большую жизнь, чтоб на всю катушку заняться взрослыми делами. А я переживаю постоянно: повзрослею ли когда-нибудь по-настоящему для тех самых взрослых дел?   



Глава 25-я: "Мелочи моей борьбы"
 
"Индиго часто пытаются убедить окружающих в том, что у них в мире имеется важная миссия. Так оно и есть! Потому что важная миссия в этом мире есть у всех нас".


     Враки — то, что нам втирают школьные училки! А по алгебре с геометрией они у нас самые, что ни на есть, переменные. Ни одна надолго не задерживается, но каждая, как заведённая, взахлёб талдычит: "Математика приводит ум в порядок, математика приводит ум в порядок". А у меня она его вдрызг доводит! Видать, у него свой порядок, который легко нарушает чужое вторжение. Как удаётся якобы простым задачам, взявшим начало от арифметики для младших классов и доводящим меня сейчас до полной… тригонометрии, внушить пакостное ощущение беспомощности перед учебными дисциплинами? Ну, прямо не знаю! Хотя какие они после этого простые? Они, как борьба со мною, получается!

     Или не получается, именно из того, что задаётся на выходные. Не выходят зловредные задачки с первого разу никак, вынуждая maman наведываться со мною в компании к семейству Еросема, заодно и быт обсудить к нашей с Эйприл проблемной математике в придачу. Там, в гостях всегда предложат с сытным бутербродом травяного чаю и глянуть на проекторе слайды или диафильмы. Однако этого добра когда-то дома бывало навалом. Да и не люблю я пялиться на мультипликационные картинки, для которых давно выросла, или нелепо замершие виды городов. Вот, если бы кадры их были в движении, как во всамделишном фильме! Но для такого видеомагнитофон нужен, а не какой-то старый фильмоскоп.

     А почему к Еросемам? Больше во всём квартале довериться некому. Конечно, в общих знакомых водятся столь же пёстрые семейки, вроде нашей, где "предки" происхождением от разных наций, а бедные детишки мечутся между стремлением сочетать в себе несочетаемое и желанием при этом не считаться полукровкой. Еросемам и их пустеньким еросемкам везёт, в этом плане они абсолютно никому не интересны. С их ровненькой и не пускающейся в крайности генеалогией, без наследственной сумасшедшинки, а лишь с некоторыми приобретёнными по жизни завихрениями. Или я ошибаюсь? Но у Еросема действительно имеется вожделенная видеотехника, просто они её никому во избежание зависти не показывают. Зато мои родители вполне могут положиться на излишне положительных родителей сестричек, обменявшись от квартир запасными ключами, на случай неожиданной потери. Это могут сотворить Анн с Эйприл или мы с Мунком. Ну, не прятать же, в самом деле, ключи под ковриком у двери, как до поры до времени делали все и повсюду, пока в городе не стали повально грабить квартиры.

     Также с Еросемами можно договориться: обоюдно постреливать денежку до зарплаты и взаимовыгодно делиться соображениями насчёт совместных поисков дефицита, в кой всегда выпадают: обувь, что понятно; туалетная бумага, что смешно, и бананы параллельно с «элитными», т.е. любыми видами сыра и колбасы. Да и личного между собой Эса с Хельгой уже обсудили немало. Ведь наша maman периодически обновляет элегантную стрижку мамаше Анн и Эйприл. Но мне так не нравится, что следование повседневности — единственное (как я думаю), что содержится в моих родителях. Ну, и во всех остальных родителях, и непременно в "предках" их самих. Я точно возненавидела, как все они продолжают носиться с бытовым бредом, будто оно в жизни главное!
 
     Именно так говорит наш папаша, по-моему, окончательно сдуревший с уборкой. Сие тщательное действо он называет "приборка по-флотски", то есть: стирка, от пыли протирка, подметание пола, чистка ковров и так далее, и тому подобное. Дотошный папуля выискивает малейшую зазубринку на журнальном столике, который мы с Мунком якобы поцарапали, или незаметную затяжку на цветастом покрывале, что мы опять зацепили. Каждую соринку, оставленную после моего метения где-нибудь в дальнем углу, он считает злонамеренным и непростительным прегрешением. Да, а веник я по-прежнему держу неправильно и всё спешу сделать абы с рук.

     Maman же так и норовит что-нибудь куда-нибудь перевесить да переставить! Её собственноручно вывязанный крючком ковёр в большущих коконах роз и сине-зелёно-белых мохнатых узорах попеременно пропутешествовал по стенам зала и спальни, а в конце концов, как всем надоевший и особо любимый молью, достался мне, чтобы стенка вдоль кровати не была такой холодной. Ведь родители поклеили везде обои и теперь ревностно следят за их чистотой: вдруг кто случайно мазнёт. Но лучше бы мне позволили развесить на стенах плакаты с музыкантами. Не знаю, правда, где их взять, но ради такого дела!.. Увы, в подобном, даже хитро подмазывающаяся ко всем бабулька не на моей стороне: "Стены должны быть чистыми, светлыми и ничего свисать с них не должно. И, вообще, Габи, жить нужно скрытно, скромно, никуды  не влезая! Тогда житие будет безоблачным и долгим. Главное, это — питаться. Наесться вдоволь, чего ещё надо? Вот мы в войну мёрзлые бураки грызли и очистки от картошки парили вперемешку с вялой лебедой! А вы барствуете тут, зажравшись".

     Да, проживёшь с ними! Они все в этой семье такие, такие… Слов пока не подберёшь. За их разглагольствованиями я забываю о своём нерешаемом, даже про математику, часто ставящую в тупик. Ощущаю, что меня, не очень с общим мнением согласную, как бы растворяют, раскидывают в повальном стремлении к недосягаемому абсолюту, размазывая, как корявую козявку по оконному стеклу. Давят всё и давят, да командуют заодно, а сами, небось, никогда не признаются, что такие действия во благо воспитания — не лучший способ отношения в семье налаживать. И не надоедает им каждый день твердить об одних и тех же вещах, для меня столь неважных:

     — Габи, ну-ка, смени эту заляпанную майку!

     — Давай, наконец, купим тебе тапки приличней вместо старых засаленных.

     — Срочно примерь трикотаж! Соседка, что в универмаге работает, посмотреть принесла. Брать, не брать?

     Надо же! Несколько, так сказать, запоздали эти приставания с одёжками. Мой интерес куда-то улетучился. Чем вдаваться во всё это, проще отмахнуться, что я и делаю. Но остаются ещё волосы, вернее, вечные проблемы с ними.

     — Чешись, мой лохматый котёнок, упорно чешись! А то ты уже на домовёнка похожа! — пристаёт ко мне с массажной щёткой папа. — Не дай Бог, заведётся колтун, как у твоих дальних родственников.

     Да уж, от почти годовой попытки отрастить хоть что-нибудь для настоящей причёски, пусть я, самолично взявшись за ножницы, придала отросшим прядям форму, волосы испортились, истончились и приобрели ржавый оттенок. Они не были такими дрянными, когда я ходила с пушистой стрижкой, по утрам зачёсываемой вверх. А тут ещё упоминание про неких родственников с колтунами! (Они, что, по лесам шляются, желая, как я иногда: поклоняться Природе?) Поэтому подумываю озадачить Эсу — вернуть моим волосам прежний вид, но maman не слишком торопится, мол: "Достала ты всех, Габи, со своею паклей".

     А тут мне удалось подсмотреть, как в утренней музыкальной программе по нашему "ящику" мелькнула танцующая C. C. Catch! Её задорно пульсирующие песни я слышала на радиоволнах. Записи их, само собою, найдутся потом, а стричься "под Си Си Кэтч" нужно прямо сейчас! Этим я вовсе не пытаюсь модничать, а как всегда, ищу своё. Хоть подобным образом maman стригла меня раньше и делает похожую причёску Хельге Еросема, но не преминула пробурчать под нос, что вот, опять я хочу "подражать очередной капиталистической выскочке".

     — Она ведь из ФРГ эта нелепая певичка? — допытывается моя глупая мама.

     Да у мамы все подряд нелепые! Между прочим, Ким Уайльд из капиталистической Великобритании, а утратившая моё пристальное внимание Мирей Матье — из ещё более капиталистической Франции. И никуды, как говорит бабуля, от этого не денешься! Есть песни, и есть певицы, а певички — это в баре или кабаре, и то в начале карьеры. Ну, от таких аргументов maman призналась, что дуреет, и начала действовать по-другому. Некстати встанет над душой и нудит без перерыва, что у школьников "необъятной родины" должен быть надлежащий внешний вид, а у меня — ничуть не надлежащий: ненужные манжеты не пришиты, нелепый галстук скомкан, ненавистное платье помято, изношенная обувь не начищена.

     Я же в этот момент с упоением вношу в тетрадку: "Сквозь телескоп заглянешь в Космос и увидишь… сахар, рассыпанный повсюду, как звёзд и астероидов множество. А чуть поближе Луна блещет, расплёскиваясь в чашке голубой с блюдцем голубым на голубом подносе Млечного Пути! Конечно, это красиво, но на деле может статься, что наш спутник — просто гигантский звездолёт, потерпевший крушение в незапамятные времена и пришвартовавшийся к Земле для капитального ремонта". И уже почти заканчиваю, как до меня в ужасе доходит, что пока мамочка вставляла мне мозги, я преспокойно записала фантастические мыслеобразы в тетрадь по основному языку, аккурат после аккуратно выполненного домашнего задания, а отнюдь не в тайный дневник. Вот будет училке подарочек, а то она терпеть меня не может за витиеватый, как сказала, почерк. И, правда, не вырывать же из тетрадки целый лист?

     Ага, лучше забить на всё и продолжать свои поиски. Может быть, участвуя в делах мира! Мысленно, конечно. И так, чтобы язвительный отец, к примеру, не заподозрил, что меня очень волнуют психологические проблемы гонки ядерных вооружений. О том каждый день толкуют в новостях по радио и телевизору. Как тут не заволнуешься! Но Брэбу всё равно. Он у нас добытчик, у которого на уме — деньги, квартира, урожаи с огородов ба-Мари, как пропитаться суметь и оплатить расходы от получки до получки. Собственно, надо кому-то и об этом думать. А мне остаётся: предчувствовать и ощутимо волноваться по любому поводу. Даже здесь, в непроходимом "у нас" что-нибудь когда-нибудь произойдёт. Уже начинает происходить! Но не счесть и всякого, о чём в новостях упоминать противопоказано.

     Я изнываю от волнения ночами. Коридорами тёмной листвы под асфальтовый дождь проникаюсь мыслями в ветер радио. В шуршании антенн над головой мне чудится нечто предгрозовое. Хоть ночью обычно и наступает счастье свободы. Днём за мной подглядывает мама: что опять я сделаю не так, чем на сей раз отличусь от довольных детей у повально счастливых родителей? Потому что другие дети не прячутся от солнечной погоды, не пялятся на звёзды, мыслью устремляясь вверх! Они не прочитывают книг из домашней библиотеки, заглатывая их почти мгновенно. А я ещё вкушать умею пространства между строками, такие сладкие и хорошо разогретые темы-тайны. Окутываюсь ими и, вытягивая из писательских фраз только нужное, читаю глубоко, по-настоящему. Эса никогда в такое не поверит, как не доказывай.

    Меня коробит от её неверия. Когда оно там, в потайной рассудочности, наверное, у неё включается, то походит на жуткие лопасти, готовые ухватить меня и перемолоть в неотвратимом круговом вращении. А я упрямо рвусь вперёд, хотя иногда хотелось бы просто устоять на месте. Так интересно просмотреть, что будет дальше, когда закончатся пропущенные всей страной весёлые и лохматые 80-е! Хочется просчитать и свою маленькую жизнь на перспективу. А мама мне в этом мешает! Жестяным барьером в своих мыслях. Видите ли, ей решать, что мне правильно, а что — нет. Она может и не говорить вслух, я хорошо чую её настроения: неторопливые, будто замороженные, брезгливые сомнения не вслух. Куда уж лучше папуля! Со своими противодействиями и непечатными выражениями, Брэб переполнен красным светом, а подле него действуют неистребимые энергии и также красные. А я не готова всё это сейчас перенять! Ну, может же, быть у меня своё мнение по поводу родного отца с его немаленькими заморочками?

     Эти родители-поработители — несут опасности! Всего лишь для меня. Впрочем, другие за таких дотошных возблагодарили бы. А я? А мне… Брэб с Эсой нарушают мирное течение подходов к моей собственной миссии в этом мире. Думают, раз я — ими порождённое дитя (в чём иногда я сильно сомневаюсь!) у них полнейшая власть надо мной, и поскорее нужно переиначивать меня по-своему, заодно кому-то там в угоду. Конечно, это нелегко, но они всё продолжают. А я уже не такой ребёнок, как раньше, и тоже борюсь с ними в своих мыслях. Где подевались сны со злым огромным королевством, куда по ночам можно и нужно загонять знакомых и домашних? И малость мучить их в воображении за то, что не позволяют мне раскрыться и быть не просто собой, а стать кем-то большим. Я же пока себя чувствую, как усыхающий бутончик не очень крупного цветка, не прорастающий в раскрытие. Это — потому что вокруг одурманивающее неприятие, периодически меня задевающее, и контроль, поджидающий со всех сторон. А кому-нибудь из моих одноклассников, типа Индри с Натали, такая несвобода нравится, быть дисциплинированным помогает.

     Здесь ужимки и гримасы принимаются за одобряющие кивки и чистые улыбки. Беспечные люди рядами идут на парады, радостно пуская в небо лопающиеся пузыри желаний! Пускай в империи настала эра нового мышления, как прочиталось мне в одной из газет под банальным названием "Правда", всё равно, осязаемо чувствуется напор из никуда не девавшегося героического прошлого. Может, это укор? Или запор реальности, остановившейся в шатании по кругу. Но меня преимущественно дёргает не угасающий тоталитаризм, а то, что в этой небольшой стране по-прежнему царит затягивающая болотистость, останавливающая любые устремления. Жаль, наверно, немногие замечают: как бы не считались благодушны и гостеприимны здешние жители, бывают они равнодушны и отчуждены друг к другу. Самоеды жуткие! За что их только называют толерантными? Зубы стиснут, губы подожмут, подбородки выпятят, а чувство собственного достоинства наоборот запихнут поглубже в ж… По-тутошнему, самое укромное место. На меня это уже плохо действует, а как будет дальше?

     Хорошо ещё, Боженька поблизости Литву выдумал, упрямым противовесом массовым способам угнетения личности! Не благодаря ли наличию этого понимания, промахи немного отодвинулись в прошлое? Ага, зато чувствую, как из будущего приближаются провалы чуть ли не во всех делах, а вместе с ними и завалы по учёбе. Отчасти, виновата непонятность не только с родным языком, запертым от меня в моей собственной памяти, но и со вторым дополнительным. А он тут не нужен даже как школьный предмет, но в то же время яростно оберегаем от нападок тех, кто считает единственно верным и правильным — знание "великого и могучего СУПЕР-языка", а остальное, мол, не важно. По этому поводу все на данной территории запутались вместе с моим папашей, считающим, что он знает достаточно из трёх наречий и всё остальное на свете! Зато каждый теперь понимает, как горазд, отложенный в долгий ящик, неназойливый национальный вопрос.

     По мне, так уже можно хвастаться французским прононсом перед учителями. И не только перед теми, что преподают иностранный. Ну, увлечение у меня такое! Попеременно с поиском себя. Безумно хочется шокировать взаимозаменяемых соседей по парте пометками в конспекте по физике …на французском. Сочетаются они между собой, раз оба на "ф"! (Это я так малопонятно шучу.) Если вызовет к доске занудный физик, я что-то да смогу припомнить, потому как выучу заданное, исходя из собственного понимания, а потом мысленно переведу с одного языка на другой. Предполагается, конечно, оформлять каждый раз это письменно, ведь с места отвечать мне неохота, и к доске на обозрение особо не выходится. Перерастаю школьное? А учитель нарочно занижает мне оценки, будто могу лучше, но не стараюсь. И он ошибается, потому что я уже не могу! Не могу зря стараться, и всё тут.
 
     Знаю, физика мне в жизни не понадобится и алгебра с геометрией, и подступающая с тылу химия. Для меня они лишние, потому и отторгаются. Кстати, если не могу быть в чём-то первой, то с удовольствием и вздохом облегчения бросаю начатое дело. Сказал же кто-то: "Лучше быть первым на деревне, чем вторым в Риме". А в классе главные по математике — Индри с Натали. Да, лучше быть первым на деревне. Тем более из всего, в точных науках содержащегося, меня впечатляют лишь игры цифр и расшифровывания-догадки их значений для наук, совсем не точных. Это, как в литературе, где для меня очевидны вполне игры слов.

     Как-то физик действительно узрел старания по переводу технических терминов на не вполне технический французский и поначалу утратил дар речи. А затем, наверное, из сострадания к моему исковерканному конспекту больше не стал вызывать отвечать вовсе, ни к доске, ни с места. Ещё бы! После этих, для него не читаемых: "function, fusion, extension" ещё и под артиклями. Мне самой отчего-то тошно стало. Ну, по крайней мере, учитель обрадовался, увидев знакомые формулы. Об остальном можно не беспокоиться! Ошалелый физик искренне заверил, что до конца школы будет выводить мне четвертные по итогам лабораторных работ. Всё, что угодно, лишь бы не знать ту науку-физику, которая может звучать по-французски!
 
     Впрямь, на такую ерунду, как каждодневное выполнение домашних заданий, меня просто не хватает. Вероятно, меры возможностей оказались несколько мелковаты. А лингвистическими фокусами я пытаюсь заменить для себя жажду внимания и поддержки извне, что без препятствий бывает для всех остальных. А мне не от кого получать пока подобное. Ну, в неискажённом виде. Я поразмыслила, что Мунк возненавидел школу с самого первого своего 1 сентября и не станет обсуждать со мной мои учебные дела. Ему бы со своими разобраться. Отец может заладить лишь одно: "Ломай свой характер, ломай и выравнивай. Учись подчиняться, как твоя мать!" К таким тирадам даже маме нечего добавить. А бабке, видимо, надоело вмешиваться в наши свары.

     Мне иногда хочется заорать во время урока! Хочется вырвать настойчивую тишину из душ и ушей. И ещё можно было бы залезть на парту, и на кой-кого из одноклассников или учителей кидаться сверху, а кому и надавать отчаянно ногою по зубам! Не так уж сильно я лелею кровавые моменты в постоянно обновляющемся воображении, но невольно дала возможность окружающим заметить, как тенью на моём лице проносятся великие внутренние битвы. Конечно, никто не понимает, что я буквально утопаю в правилах, которые, нет, не придумала сама, они пришли ко мне, а я их приоткрыла и примерила. Правила собственной сборки с разборкой хороши для всех. Это как инструкции к конструкторам из лёгких алюминиевых деталей, которые мы с Мунком давно успели переломать и растерять в неисчислимых количествах. Вот и все так же ломают себя или теряют, вопреки не использующимся внутренним инструкциям. Одна я знаю, что пытаюсь действовать правильно, потому что слушаю своё разочарованное сердце, а не то, что отец бросает мне чаще всего:

     — Ты, Габи, простая и обычная… селянка! И не факт ещё, что с моего родного хутора. Никакая ты, выпендриваться только можешь! В других хоть есть какая-то изюминка, а ты… а я ничего в тебе не вижу. Грымза! Мымра! Крыса! Выдра! Сука! — эти ругательные слова явно выбраны для кого-то другого, а сейчас со смаком присваиваются мне.
 
     Да уж… Потому что вряд ли кто-либо захочет увидеть что-то по-настоящему, если воспринимает одну внешность. То есть, не воспринимает никак неприхотливые черты вкупе с одеждой мешком и обувью на вырост. Ведь мой гардероб — как для взрослой тётки! И не напоминайте мне про вездесущий дефицит. Я доказываю маме, что родители той же Адревы, какие б никудышные ни были, одевают вредную дочку красиво. Все стараются прибрать детей аккуратней, только мне достаётся самое паршивое. А Эса ещё считает, будто у неё есть вкус. Какое там! Они с Брэбом чуть ли не силой заставляют меня носить простую и местами штопаную одежду. То же достаётся и Мунку. Родители будто специально выбирают бесполое, безразмерное и дешёвое, так что братец добивает и мои кофты, и мои спортивные штаны. Жалко, школьные коричневые платья протираются до дыр и выбрасываются на тряпки, а то maman наверняка сварганила бы из них наволочки или хозяйственные сумки.

     Так и живём, как любит повторять во дворе Эйприл Еросема. А что ей, она, по словам собственных и моих родителей, готовый к демонстрации талант! Правда, юная художница плохо учится в обычной школе, но зато в художественной… Я туда не попаду! Рисовать не брошу, а в художку не пойду. Там же Эйприл — первая, её там обожают, хвалят и вдобавок потакают каждому капризу. А меня только во всём упрекают! Хорошо, что я забываю, как звучат упрёки; да это и не имеет значения. Обидно, что никто не понимает, как у меня всегда болит голова, и что, рассеянная, я не могу учить лишнее, так как не запоминаю то, что мне совсем не пригодится! Но моя борьба с её мелочами получается грустной и кажется напрасной. Мои уже четырнадцать — это так много! А год Дракона, 1988-ой нескончаемо тянется, как шипастый и длиннющий хвост этого мифического существа.

     Последнее время слилось в монотонный период: учёба, бесконечная учёба. Достала школа со сбором подписей за мир во всём мире и макулатуры, хорошо, что с нас уже не требуют металлолома! Беспросветная череда бесполезных действий, вроде принудительных походов на центральную площадь, чтобы классом возложить цветы к памятнику пролетарского вождя. Такое может понравиться Индри с Натали и никому больше. Вот собирать посылки с учебными принадлежностями для детей из бедных стран, совсем другое дело! Это — пожалуйста, хоть сами небогаты, но беднейшим помогать мы завсегда готовы. С подписями за мир тоже понятно. Бред, разумеется, но хотя бы романтический. От всего, так сказать, пламенеющего сердца. Особо впечатляют плакаты, представляющиеся закономерной мозаикой из флагов республик в составе "великой" и с соответствующими мирным призывам надписями на пятнадцати языках. Правда, кому так сильно нужны эти лозунги? Никто на деле в них не верит, а хотелось бы. Вот и выискиваю я каждый раз на плакатах слова: "Mes uz taika!" Прямо приветствие от родной стороны и хоть что-то в повседневности приятное.
      
     А то бесперебойно продолжаются лишь сборки-линейки на школьной площадке и вытаскивание туда, даже по холодам, на зарядку. Ну и доконали нас этим завуч с директором, самолично подавая пример, как бодро прыгать и ногами дрыгать, задницей крутить! Радует, что я достаточно взрослая и со следующей зимы смогу участвовать в лингвистических мероприятиях. Так монотонность станет разнообразней. Особенно после того, как я обогнала по знаниям всех в школе на олимпиаде по французскому, а потом, как следует, не готовясь, победила и на городской и устала немного от невеликих таких достижений.



Глава 26-я: "Проблески"


     "Дома, будто в вечной осени, оплывающие подобно огромным электрическим свечам... Кажется, эта меркнущая осень в них не переменится, не переместится в прошлое, никогда никуда не уйдёт. Даже наивным новогодним праздником или тюльпанным 8 Марта тут везде и всюду тянет увяданием. Может, мне бы радоваться, что выходит почти похоже на мой воображаемый и где-то далеко присутствующий мир. Нет! Это совсем на него не похоже. Там всё в гармонии: оживание и предзимняя омертвелость. Они попеременно, а не постоянно чувствуются. А здешняя реальность насильно тебя втаскивает в тину, ржавчину и тлен подлинно ноябрьского цвета.

     Так, дома вокруг — вечно в тени печали. Пятиэтажки, похожие на разбитые корабли, не приветственно помахивающие ошмётками парусов-простыней, вывешенных на балконах для просушки. Вечерние столпотворения возле большой пахучей машины, собирающей на вывоз мусор. Пёстрые бабьи посиделки на скамейках. 'Рассадник небылиц и сплетен!' — как замечает моя ироничная мама. Окурки, плевки и семечковая шелуха в лужах, что бензиновыми метками расцветают под стоящими во дворах неказистыми авто. Повсюду разбросанные бутылки и камни. Подъезды, где воняет и… страшно. Входная дверь с наполовину выбитым стеклом, сквозь которое видна лишь темнота. Лестница с обязательной лужей блевотины на первом этаже. Так везде, наверное, одно и то же. Всё - как всегда. Чем не вечная осень в мутной реальности? Меня удручает и подавляет. А остальным всё равно! Но возникает вопрос: можно ли где-нибудь жить по-другому?"

     Сие я написала в сочинении на вольную тему, назвав своё творение "Вечно в тени и печали". На следующий день оно возвратилось ко мне проверенное (исчёрканное красными чернилами), но почему-то без оценки. Ошеломлённая "язычка" так и не поняла, что за него поставить. Перед классом, правда, не зачитывала, но зато доложила о моих литературных особенностях грозному директору. Это до меня дошли слухи. Между прочим, сейчас директорское прозвище "Душман", а раньше было "Моджахед". И зачем одно на другое сменили, рожа у него всегда зловещая, как у афганского боевика из новостных хроник! Зловещая ухмылка, на голову не достаёт чего-то намотать, а в руки дать "калашников" — картина полная.

     Насчёт последствий от блюстителей местечкового спокойствия? Брэб сходит на родительское собрание — узнаю. Эса давно перестала наведываться в школу, раз с оценками у меня всё в порядке, а что до вызывающего поведения: "Горбатого могила исправит". Классная Мартена так и сказала при короткой встрече с maman; той, обескураженной, оставалось невнятно мотнуть головой. Ну их всех к чертям! Хоть я не очень люблю, когда вдруг начинают брезжить неприятности. Мои личные и без того намного впереди. Предполагаю, в жизни остальных происходит обычное: придавливает груз из прошлого и только. У меня всё наоборот, он полностью в будущем, груз этот, тяжестью своею непереносимый. А прошлого — и нету никакого! Или же оно теперь забылось? Да! Для себя я как-то обращалась раньше и, по-прежнему, обращаюсь к светлым лунным понедельникам. Словно в мысленном поиске начала всему. Только хотелось бы к щепетильному делу самопознания подходить с молитвами о помощи свыше и защите от грядущих неприятностей, но толком таковых я никогда не знала. Может, их придумать самой?

     Потому зря перевожу краски эмоций в безразличные цифры. Куда уж лучше в слова! Знаю, подобное старание в чистописании доведёт меня до срыва. Затянет через отверстие, вытертое посередине тетрадного листа, предварительно уменьшив до пылинки, застрявшей на острие ручки. Так, дырка получилась от неудачно убранной ошибки в слове, потому как стала искоренять я её лезвием: тонким, серо-стальным из папиной бритвы. От жестковатого к нему прикосновения нервишки будто спекаются в кончиках пальцев. Чёрно и чётко проявляясь тем, как по нескольку раз до жирности я снова и снова обвожу каждую букву в написанном. Скорей всего, хочу зафиксироваться в словах предложений из упражнений в домашних заданиях, застопориться за них, зацепиться и затеряться, навеки увязнув в узорах витиеватого почерка.
 
     Папуля намекает, я пишу готически. Пока что, выбирая как: бесцветно лёгкими движениями, когда лишь половинки слов видны вдоль лиловых, тетрадных, начертанных линий. А всё же, иной раз наоборот — огромными, тёмными, круглыми буквами, этакими чернильными кольцами, упорно наступающими вперёд и твёрдо впечатанными в листы! Или, или. Ну, скажем так ещё… Поганая училка (как раз по языку с литературой, какая досада!) однажды не преминула продемонстрировать мою тетрадку всему классу. Притом она искренне удивлялась моей двойственной неаккуратности под настроение, сочетающейся с крайней иногда аккуратностью. Из чувства долга, наверное. Теперь меня считают школьным парадоксом, а мальчики в классе при удобном случае подсовывают новенькие ручки и чистые тетрадки. Неплохо, конечно. Но, опять-таки, моих проблем никто не понимает! У всех проблемы не такие.

     Вот учителя! Им, как и моей maman, проще бывает наброситься с критикой, чем призадумавшись, вникнуть. Или же в мои заходы, что ни говори, вникать непросто? Лучше не замечать, как я, несмотря на всяческое, стараюсь что-то предпринять, чтобы расцветить временное пребывание в корявой, "картонной" и как бы ненастоящей реальности. Ага, главное, чтобы она не плавно не перешла в казённо-казарменную! Это из разряда того, что замечаю одна я, а остальным — плевать, где жить или, вернее, выживать.  Ведь я скоро буду исповедовать мягкость и душевный комфорт. Лояльность это, что ли? Вряд ли мне когда-нибудь захочется кого-то испытующе ломать, корёжить мысленно или морально (ух, каких же слов я набралась!), как это пытаются проделывать со мной. 

     А я, себе на горе, всё очень остро ощущаю! Кажется, эта возня вокруг лишь для того, чтобы поставить несправедливую метку кому-то очередному, взятому на контроль. Знаю, что никогда, ни за что, никому не подчинюсь. Брэб пока не признаёт, но Эса уже поняла, что разность почерков — не есть ли поиск моего собственного пути? Но в итоге, всё равно буду писать, как мать: изящными кругленькими буковками, с правильным наклоном вправо. И по очертаниям мой взрослый почерк точно будет напоминать с разгону пустившийся в пляс готический шрифт. Позже только. Чего же все хотят от меня теперь? Немедленно повзрослеть! Но не спешу я делать всё и сразу. А любопытствующим могу предложить томно надвигающуюся влюблённость в кого неизвестно, для пущего разнообразия.

     Это открылось мне как-то вечером понедельника. Я вернулась домой в тёмной дороге из школы после занятий под названием "не тяжкие труды" и по привычке придвинулась к сеточному радио на кухне, чтобы вместе с мамой послушать трио "Арабески" в порядке вечерней трансляции лёгкой музыки, заодно под кружечку горячего какао. Под ярчайшую и бойкую "In for a penny, in for a pound" maman частенько самозабвенно вытанцовывает на кухне. Но концертика на четверть часа не получилось из-за какого-то скоропостижно наступившего траура. Тогда разочарованная Эса с шитьём потянулась в зал, откуда уже доносилось: "Пусть над головой летят года, наша служба, словно сердце, отдыха не знает никогда…" (Или что-то вроде, я вечно путаю, если пытаюсь цитировать.) Это Брэб с Мунком начали смотреть телесериал о ведущих следствие знатоках, а я с кружкой бежевого какао расположилась у себя в комнатке возле радиоприёмника, настроенного всё ещё на польскую волну. Ну, там больше всего ловится моей хорошей музыки!

     И вдруг оттуда, конечно, по заявкам тамошних слушателей стала изливаться пронзительно-сверкающая, любовная, звёздная песнь: "Flames of love"!!! Чистейший всплеск. Светлейший миг! Радостное "без ума". Это была мелодия фиолетового сияния, широкая, как покрывало ночи, украшенное иглами и булавками звёзд на нём. И созданная, будто только для меня! Лучшие песни — вообще, для тех, кто слышит. А эта подала мне наступающую темноту неожиданной такой, с мечтами о том, что кажется любовью. И словно через радиоприёмник подключила меня, ну, по крайней мере, к Европе. Какой молодой голос у этого Fancy, хотя он сам, наверное, не так и юн! Я уже слышала некоторые из его модных ныне на дискотеках песен, но "Flames of love" — это восторг! Мечтание, жажда влюблённого сердца! Навсегда.

     …Да-да, хочу, чтобы это было со мной, как у других, в цветении весны и с нежностями всякими "телячьими"! Следующим днём на уроке химии я разбиралась, что ещё, кроме песен, можно использовать в качестве катализатора для поиска любви. Звеня перемещаемым по парте держателем с пробирками, я в упоении и совсем неосторожно выкладывала очередной, но не постоянной соседке Малье о знаках свыше, вернее, со стороны. А та только вопрошала: "Как Фэнси? Ты слушаешь эти сопли и слёзы?" Ага, можно подумать, она предпочитает что-то потяжелее? Это у неё скоро будут и сопли, и слёзы! Ладно, сама нарвалась, потому что всегда делюсь впечатлениями с тем, кто просто оказался под рукой.
 
     Но, всё-таки, приятно сознавать, что я уже нашла один из способов иногда приоткрывать внутренний свет. Хорошо бы ещё научиться передавать это другим! Тогда, наверняка, я почувствовала себя, как возобновляемая батарейка. Мне о таких как-то рассказывал Брэб, заменяя истощённые из моего радио - новыми. Что-то вроде формы, где постоянно возрождается содержание. Вместе с "Flames of love", что вливают внутренние силы посвежей. Как писали в старых романах про бескорыстные подвиги и благородные возвышенные чувства: "Силы небесные! Неугасимым пламенем любви, опалите меня как-нибудь…" Ведь жду я путешествия в пункт назначения своей мечты!



Глава 27-я: "Определённые места"


     Как хорошо при настроении любом — загрузиться восприятием иного сразу по полной, а отнюдь не учебной программе. Лишь бы мне снова не тыкали: "Вот ты Францию всё обожаешь! А она, твоя любимая, опять произвела ядерный взрыв на атолле Муруроа". Всё для того, чтоб спровоцировать меня на схватку и заодно разрушить выстроенный мною идеал. Никто не знает, что у меня другие, идеально спрятанные идеалы! Собственно, и не творю их больше, а очевидная Франция просто выставлена на обозрение и в авангарде как бы.

     Чего мне тогда ерепениться, тратя силы на бесполезные схватки, если и так приходится нащупывать свои тропинки, вдоль и поперёк которых расстилается непроходимо-дремучим лесом взгляд на жизнь нашего злостного папули. Как он любит обгадить язвительными комментариями рафинированное пение Мирей Матье или французские фильмы по чёрно-серому ТВ! Я думаю: к чему столь откровенно хулиганить? И не без грусти сознаю, что так подаётся малая толика горечи по поводу того, что будь влечение к французскому хоть всеобъемлюще, и то на меня его не хватило бы. Helas! Может, чересчур многие уподобляются влюблённым во Францию и в задумчивости бормочут себе под нос: "Salut! C’est encore moi!..", выискивая в памяти определённые картинки, привлекательные представления о жизни в шикарном Париже и моде парижской, подаренные нам ни чем иным, как… кино.

    Потом, отнятое у меня раньше — французским не заменить. Но как при всём быть теперь? Если проблемы в настоящем не пройдены мной до конца, если проблемы только начинаются! Ещё и компании: "Брэб минус Эса дробью ба-Мари" трудно подчас угодить. Они втроём так похожи. И чего всегда друг на друга дуются? То ли дело, мы с Мунком. Я предложила братцу по моему примеру: серьёзно, а не по школьному учить иностранный язык. Мунк кивнул "ага!" и притянул на свой письменный стол родительский английский словарь, пообещав туда когда-нибудь заглянуть. Иногда я подбиваю братика помочь мне издавать невсамделишные газеты, так как, от меня в отличие, оказавшийся старательным, он за меня и делает задания по черчению и чертёжные работы в обеих математиках. Взамен я помогаю ему с предметами гуманитарными. Вдобавок в школе, отличников с хорошистами обязывают малевать боевые листки к дням армии-победы-революции и "молнии", высмеивающие прогульщиков и двоечников. И надо же, я что-то в них изображаю: молниеносно-боевое. Но так и не смогла кого-нибудь на самом деле высмеять. Не для меня пока поступать низко.

     Вдруг мне отчего-то захотелось предположить и предложить нечто такое будущее, собственно своё. Сама не знаю что. В итоге, размеченные по линейке и собственноручно изрисованные альбомные листы несколько раз просто выбрасывались в мусор, хотя какие-то идейки по созданию газеты там явно были. Статьи — в столбцы-колонки, разделения и рамки, места для иллюстраций или фотографий. Разумеется, воображаемых, но отчасти это и есть точность журналистики, поданная мне набросками рабочего черновика. А пока что, мне другое интересней, всё же писать о школе — так не клёво! Пускай и на пару с не терпящим учебную дисциплину братом. Единственно, Мунк не паинька, и его естественная вредность состоит в том, чтобы всячески меня передразнивать, когда я заучиваю стихи и фразы, что, само собою, звучат по-французски. Потому что он это страшно не любит, невзирая на наши французские корни. Вот и требуется, прихватив учебники под мышку, скрываться от разбушевавшегося братца в туалете. Тогда он нарочно выключает свет и громко выкалывается за дверями, хоть его обидные местами выходки наоборот помогают сосредоточиться.

     Так, поначалу стихов из всевозможных источников, кроме тех, что задаются по литературе (лишь строчки, летящие строчки!.. авторы, стили, течения будут распознаваться потом) я сходу запоминала довольно много, постоянно закрепляя упорным повторением в памяти, словно они могли бы куда-то утечь. От некоторых до сих пор млеют мои несуразные одноклассники. Раз на уроке, по настойчивой просьбе Алеки я продекламировала им: "On ne voit pas, on la devine a travers la brume d’ete, sur l’eau qui court, cette divine barque, o Paris de la Cite..." Как бы невзначай, снова это припомнила, но не потому, что мне опять захотелось кого-то поразить. Понадобилось отвлечь Натали и Адреву от чересчур пристального созерцания играющих в футбол наших мальчиков, вернее, тех у них определённых мест, что лёгонько, но выпячиваются под спортивным трико. К слову, оные места Брэб называет причинными. Дело было на уроке физкультуры, и мы с девчонками заняли скамейку для симулянток у входа в спортзал. А таковыми на этот раз нас без проблем посчитал физрук, освободив от урока, нам и не понадобилось путано-перепутано объяснять ему про женские дни, а заодно переодеваться и вместе со всеми бежать эстафету.

     Плывущие звуки французского переключили внимание одноклассниц с пацанов, выкаблучивающихся своими выходками, на меня… с моими волосами. Вдруг девчонкам показалось, что шевелюра моя, кроме укладывания вверх (maman, наконец, меня подстригла) и золотистого оттенка, может ещё иметь и несусветную мягкость. А то Адрева спалила свои космы до вульгарно рыжего, у Натали неизменно змеится коса, некоторым, вообще, похвастать нечем. Пришлось мне уносить ноженьки в раздевалку. Так мерзко, когда твоё неприкосновенное ни с того, ни с сего вдруг заинтересовывает посторонних. Особенно тех, что потом развели возню на уроках: "Плаха — диковатая какая-то! Не даёт себя за волосы потрогать! И за что-нибудь другое тоже. Заразные мы, можно подумать?"

    Как всегда, Адрева без правил действует. Эх, нужно было ей при всех напомнить, как она пялилась на вожделенное "то самое" под спортивными штанами у парней. Прямо глазищами выедала! Но действовать так не по мне. Я сама отвлекаюсь на то, что чувствую ближе к ночам. Как говорится, дивное томление в груди. У Адревы, наверное, бывает так же, а, может, сильнее, и этот зуд не унять! В определённых местах. Когда волнение волнами будто раздвигает пределы тела, сладко подвигая за грань его — желание прикасаться к бьющему изнутри толчками крови, как разрядами тока, другому телу. Не обязательно противоположного пола. Любить его страстными прикосновениями… При этом можно использовать собственное, словно катализатор.

     Всё больше и больше мои мгновения утопают в таких размытых состояниях, окрашивающих пространство под закрытыми веками в розовато-малиновое и серо-голубое. Хорошенько себя изучаю и ощущаю соблазн превратиться со временем в ценителя, как сексуальных приключений, так и злоключений в плане оном. Maman, между прочим, частенько подсматривает за мной: не впаду ли в ленную мечтательность среди бела дня? Для неё это бы значило совсем другое. А я ночью впадаю! Попробуй, застукай меня, если сможешь. Зато стихи на французском стали забываться. Стоило только перестать их про себя повторять и срочно начать думать о потребностях для взрослых! Жаль, я не составила список стихов, но предположила, что знала штук под сто, и не все они были короткими. Наверное, сыграли свою роль и всё-таки куда-то утекли. Скорей всего, в обратном направлении. Как же так получилось?

    Раньше я помнила практически до часа: что, где, когда происходило и чем особенным сопровождалось. Своей способностью не забывать пользовалась, когда другие оставляли у меня свои вещи или забывали обиды, которые, походя, мне нанесли. Если вещицы полезные, то исходя из общей бедности, я тихонько присваивала себе: книжки, журналы, тетрадки и ручки, а то у родителей не допросишься порой купить в запас даже банальных канцтоваров. Что же до некоторых обид, то ущемления достоинства я никогда не прощу никому и через двадцать лет. Злопамятность? Несколько тяжеловатое качество, для того, кто недавно был озабочен кружевными витками стародавней французской поэзии.

    Но, видать, лишнего было много в необдуманном запоминании всего и сразу. Меня просто перегрузило! Может, всё из-за маминых слов? Как всегда, не очень осторожных. Она сказала, что насытилась Францией через моё восприятие и кое-что бы от меня переняла, но ей ничто уже не нужно. И тут я совсем не понимаю ничего! Да… Бытийная обыкновенность была бы просто тягомотиной, если бы за ней не имелось чего-то ещё. Так вроде намекает Брэб: "Если б не имелось чего-то высшего". Чаще папуля произносит это неуверенно, но точно с суеверным благоговением. Оттого, что повсюду незримо присутствует нечто, кроме того, что окружает нас в видимом мире. Расшифровки предчувствий могли бы разомкнуть те или иные подходы к нему. А здесь не позволяется доверять предчувствиям и сомневаться. "Волнения? Какая чушь! Предположения? Кому они нужны?! А ну, смело смотреть вперёд и выполнять работу!"

     Вообще-то, насчёт работы… Степенная и терпеливая maman, возвратившись с завода домой, каждый вечер плачется о том, что не в состоянии преодолеть разногласия с наглым молодым начальником, и это постоянно стоит многих нервов. Но, кажется, tete не очень её понимает, искренне считая, что ради означенной цели можно стерпеть и принять что угодно. Угу, всё — кроме острейших предчувствий, указывающих на нехорошее, что может случиться достаточно быстро. И даже всезнающий Брэб не посоветует, как поступить: если чувствуешь чужой настрой повсюду, а своего и знать не хочешь, так как со всех сторон на тебя жёстко наступают и стараются нарочно закрыть от себя самой.

     Если краем глаза замечаешь тени, спешащие, конечно, по своим делам. Им всё равно, что иногда ты их видишь. Если предполагаешь, что вот-вот нечто произойдёт, что потом благополучным образом и происходит, и вполне совпадает с предположениями. Потом остаётся лишь удивляться деталям, вроде того, как: послали меня в магазинчик неподалёку, зачем и не помню, и, разумеется, идти туда не очень-то хотелось. Потому что нужно пробираться через неуютный и забросанный камнями двор, где можно ненароком наткнуться на толстую пьяную бабу, соседку с верхнего этажа, в подпитии охотно блюющую со своего балкона на все нижние. Да! Как говорит наш папа: есть тут такие люди, что всю жизнь на дотациях, но всласть кушают и попивают, несмотря на подступающий дефицит продовольствия.

     …А потом попасть на некоторых одноклассниц, что волей-неволей, а пришлось пару минут выслушивать, как они канючат: "Дай списать! Ну, дай списать задание на завтра! Тебе легче лёгкого, а нам хоть умри, всё равно, французский в голову не влезет". Точно, французский умирающим не нужен! Но всё же, лучше бы я лишний раз из дому не выходила. В коротком пути мне неодолимо начало мерещиться, что в магазинчике кого-то там хватил удар, и этот кто-то упал в долгий-предолгий обморок. Я когда подошла, глянув за магазинную дверь, увидела показавшиеся мне чересчур чёрными ноги распластавшегося на полу человечка, и как склонились над ним те, кто находились рядом, да и… рванула в другой магазин.

     С тех пор повелось. Соберётся maman прикупить дефицит, отправившись на пару с мамашей Еросема к очередной очередище возле универмага, а я дома сижу, но знаю точно: принесут они намеченное или попросту не хватит им колготок и сапог. Да и насчёт остального житейского тоже могу угадать, только мне пока не интересно это. Отчасти, потому не сомневаюсь, какие гадости уже предполагают друг о друге окружающие! В общем и целом, и заодно обо мне, в частности. Ведь сверстники могут только по себе судить, обсуждая тело и его определённые места, а взрослые считают наравне с другими "неразумной пигалицей"! Ну, может, так оно и есть.

     Зато стоит родителям снова начать меня ругать, я наперёд могу сказать: что за нелепые слова и выражения они произнесут на сей раз, как это заведёт их до обязательной грубости и лёгкого рукоприкладства, а их ругань снова ничего не даст. Я не делаю, по их мнению, правильных выводов, потому что опять на всех обижаюсь. И когда, наконец, стану относиться ко всему философски? Действительно же ощущаю, что сущее на свете в некотором роде справедливо. Так отмечал один из идейных героев романа "Мартин Иден". А тут я полностью согласна с Джеком Лондоном и философами прочими. Такое мной предполагалось всегда. Неважно, что другие меня не поймут и, руками всплеснув, для начала воскликнут: "Как? Неужели и впрямь справедливо?! А побороться с этим нам на диво?"

     Раз из себя ты вся такая супер! И заметь: сквозь глаза у тебя будто проходят… бинокли! Через них я обозреваю необходимую часть мира, истосковавшуюся по внутренним экспериментам. Не отрицаю, что у кого-нибудь из области сердца к небу направляется подзорная труба или целый телескоп! Если, конечно, есть сердце. В качестве точки для отправления действий. А большинство ходит с приклеенными к переносице невероятно плоскими очками. У кого-то там от возмущения иной раз они возьмут да и окажутся на лбу! Эти очки бывают: розовыми, чёрными или "хамелеонами". Заодно бесполезно зеркальными снаружи и, наоборот, с полезными увеличительными линзами, защитными стёклами, или, как для слепых, не дающими, вообще, ничего. Это всяческие устаревшие пенсне, монокли и слегка вычурные "театральные", и как для просмотра стереокино — двухцветные. Ой, а у некоторых в душах — микроскопы! Как громко сказано: в душах! Если уж микроскопы, то, скорее, в душонках. Вроде, той, что должна где-то иметься у моей одноклассницы Адревы.

     Когда я окончательно вырасту (но ничуть при том не повзрослею), мои "бинокли" заменятся на сложные и модные очки из калейдоскопических кристаллов, что обогатят варварский мир миллиардами цветовых сочетаний. А пока, если честно, мне не так и комфортно с воображаемыми морскими приспособлениями, переданными в своих генах отцом (кем же ещё!) и иногда переворачивающими наизнанку мой горизонт. Когда земля будто пропадает из-под ног, а та самая, ударяющая в голову высота небес выдавливает из глаз капли. Как это болезненно! А где-то, посреди Природы отнюдь не маются те, у кого глаза, так сказать, безоружны и не требуют никаких увеличительных приборов, чтобы рассматривать вверху облака и звёзды.

     Ищу во множестве книжек тому подтверждение. Но мне пора осваивать другое, ведь в приключенческих романах, которыми я зачитывалась раньше, присутствует лишь то из простейших истин, что известно всем, или хотелось бы знать, и было известно со стародавних времён всем… детям. И вот, в дополнение к упоминаемым писателям, мной серьёзно прочитан О`Генри. Хотя, можно ли воспринимать его только серьёзно, это же подлинный юмор! Не без некоторой реалистичной грустинки, конечно. Как раз, что нашлось в библиотеке и дома. Можно ещё длинно продолжать насчёт тех словесных творцов, к коим я почти подобралась. И всё равно, их книги имеются у всех подряд. Здесь у книг большей частью призвание: украшать собой полки.
 
     А я полезу за большим томом Антуана Сент-Экзюпери! Брэб на дух этого автора не переносит. Такое всем, конечно же, не близко. Я же наоборот прислушиваюсь к мудрецам и упрощаю их повествования своеобразным переносом, являющимся вслед за мыслями. Снова подбираю ко всему слова и цвет и получаю образы, что пока некуда девать. Если только снова упрятать в себе! Однако и они рассыплются во снах, проникнут не измеряемым трансфером в первое попавшееся будущее, что, несомненно, дополнится одним вечным вопросом от Сент-Экзюпери.

     Опять стащила у Алеки книгу на французском. То, что мне надо, а именно: "Маленький Принц". С удовольствием могу продолжать книжность своих путешествий. Итак: "La sixieme planete etait une planete dix fois plus vaste. Elle etait habitee par un vieux Monsieur…"   



Глава 28-я: "Системность"

"Индиго обладают противоречивыми психологическими характеристиками. Им также должны быть присущи сложные модели поведения".


     …О, как я ненавижу этих одноклассников! И кабинет заодно, где приходится бывать не только из-за нескончаемых классных часов, но и для совместных с родителями собраний, где тебя обсуждают, как детсадовского шкодника, у всех на виду. Собственно, какого чёрта до сих пор ходить в школу? Там каждый день — поганое одно и то же: долбёж, соблюдение правил, несоблюдение правил и снова долбёж по поводу несоблюдения. Да провались оно в тартарары! Хорошо, хоть физик не достаёт, а ставит оценки за четверти "автоматом", как и обещал. Наверное, опасается увидеть, как я напишу конспект на иностранном или вовсе его нарисую.

     В отместку школе я разорвала на кусочки окончательно надоевший (это за пять лет считай!) пионерский галстук. Любопытной Мартене на её недоуменное "где?" нагло ответила, что мне давно не нужен сей важнейший для общества атрибут. Пусть лучше цепляется к любимой Адреве, если кого захочется вздрючить по-быстрому. Ага, перед ней наша класуха умело лебезит. Аж противно делается от вида двух сюсюкающих баб: здоровенной и мелкой, хоть толку Мартене с этого нет никакого. Может, у Адревы и блатные родители, но сама она, как замечает моя критичная мама: "в открытую не признаёт никаких авторитетов".

     Можно подумать, я их признаю! А также "вытворяет, что захочет!" И я, между прочим, к такому готовлюсь. "Главное для неё — мальчики и украшения!" Ну, сейчас это не для меня. Хотя не отрицаю, кое-что в том есть, особенно, если насчёт украшений. Кстати, против Адревы уже восстали многие ученики и их родители. Пускай не полностью определившись, кто она: развратная самка, надменная хамка или просто бунтарка? Я тщательно подобрала определения, проведя почти опрос в параллели, и думаю, им сослепу всем кажется, будто Адрева — сильная личность. Никакая она не бунтарка, разве только дура набитая и порядочная, вернее, крайне беспорядочная потаскушка! Бунтую тут я, но в силу некоторых обстоятельств или, по правде говоря - в угоду собственным слабостям, а протестовать и сопротивляться предпочитаю по ситуации, дабы получалось всё с пользой, а не просто, хулиганства ради.

     Когда-то Джинка с детского двора подло издевалась над младшими, а теперь и моя одноклассница не прочь поддеть того, кто по её мнению: отстал от жизни. И пока ни от кого, кроме меня, должного болевого отпора она не получила, искренне продолжая считать что её, красивую и модную, все любят! Несмотря ни на что, кроме меня, никчёмной этакой. Недавно получилось, что я не специально подобралась к Адреве на репетиции школьного вечера к Новому году (счастье какое, скоро каникулы!), хоть некоторое время мы старались держаться друг от друга подальше. Пока остальные отодвигали парты и стулья, мели и мыли пол, уносили ненужное в каморку-лаборантскую при географическом кабинете, украшали бумажными гирляндами стены и посыпали блёстками из толчёных ёлочных игрушек праздничную стенгазету, Адрева, чем-то расстроенная, ото всех смылась. Как оказалось, чтобы зашиться в той самой лаборантской и вдоволь пореветь.

     А когда там появилась я, таща хвостом свёрнутые в трубки карты, чтобы забросить эту пыльную ерунду в угол, она сорвалась с места и возопила:

     — Габриэль, ты одна меня поймёшь! — буквально прильнув к моему плечу.

     Ух, страсти-то какие! Расплакавшись, самка и хамка призналась, что буквально влюблена… в певицу Примадонну и хочет быть гордой и слегка развратной, как она, а заодно научиться курить и мастерски материться, как Бешка. Вот те на! Я, одновременно пытаясь избавиться от свитков и отодвинуться куда-нибудь в сторону, начала было втолковать, что "какая ещё устаревшая Примадонна! Теперешняя же Мадонна круче! Особенно её ритмичная "La isla bonita". Нет, всё равно, что объяснять то самое моей маме! Ну, и чем они друг от друга отличаются? Некоторые ещё нарочно всё с ног на голову переворачивают. Через полчаса мой класс потешался с того, что я схожу с ума по какой-то Мадонне и не сплю из-за неё ночами. А Стефани Адрева гаденько мне улыбалась: "Да ты, Габи, просто дитя! И увлечения у тебя детские! Вот моя лучшая подружка такое умеет…"

     Ага, своим поганым языком! Пока не стремлюсь уточнять, что там ещё вытворяет её зловредная тень под названием Беш, но всё-таки, огромное мерси нашей француженке, что каждый раз заваливает всех непосильными заданиями на дом. Тогда одноклассники снова становятся моими заложниками и должниками, умоляя дать списать хоть что-то. При этом они горестней некуда поминают, как Алека однажды совершенно несправедливо выставила за четверть трояки по списку всем сверху донизу, исключая, конечно, меня. И задавакам Индри с Натали наравне с остальными досталось. Вот смеху-то было при взгляде на их разочарованные физиономии! Ведь из-за превеликой тяги к работе или, скорее, из собственной вредности учителя частенько забывают, что не следует требовать одинаковых достижений от большинства. Поэтому Адрева и приготовилась в очередной раз сказать мне: "Ой, Габусь, извини! Только ты опять нам сможешь помочь!", но её "бешеная" подружка успела не вовремя ляпнуть: "Нашла перед кем извиняться!"

     Сначала я выставила фигу Адреве, а затем и Бешке в самодовольную физиономию целых две. Слышать надо было, как они возмущались! Тоже для начала как бы, а потом вдвоём накинулись исподтишка, когда я отвернулась и собралась вон из класса. Конечно, я на драчку средь переменки не рассчитывала, но и позволять себя унизить перед всеми не могла. Точно зная, куда теперь можно и нельзя бить Адреву, я бодро саданула ей туда, куда можно, и та, всхлипнув, отъехала в сторону. С другой противницей уже не следовало церемониться, и нашим пацанам пришлось оттягивать то ли её от меня, то ли меня от неё, пока я, оттаскав за волосы, сумела прижать Беш к полу и принялась вбивать ей, куда дотянусь! Разойдясь, в принципе, потому что дурочка вместо сдачи стала визжать и щипаться. Ух, терпеть такое не могу! 
 
     Позже классная Мартена слов не находила, как всегда, обвиняя меня во всех смертных. И, как обычно, никто ни в чём не стал копаться далеко и глубоко. Ну, девки на переменке подрались, с кем не бывает! Ага, и с тем не бывает, и с этим, и не случится ни за что, к примеру, с Индри или Натали. Вот я и подумала: "Пора на справку, снова поболеть ангиною!", решив, что вернусь после новогодних каникул и поведу себя по-другому, списывать перестану давать и помогать ни в чём не буду. Жаль, конечно, что мерзопакостной полностью, как не так давно мельтешившая под моими тумаками Бешка или подзабытая Джинка, мне всё равно не стать. Даже если рабство настроений, исходящих от окружающих, меня слегка пугает, заставляя, что есть сил ему сопротивляться: мысленно и кулаками иногда. Честно, кулаками мне нравится больше! Результат на чужой физиономии виден сразу.

     "Да-а! Может, кому-то интересно дополняться чем-то другим, не похожим и даже противоположным? Но только не тем, кто волей-неволей оказался рядом со мной. В этой жизни… Неподалёку, в поле зрения, в моей системе. Ведь человек — никто в своей судьбе! А те, кого переместили "в систему" на этот раз, уже оказались и окажутся небольшими такими, как астероиды или осколки планет, разорвавшихся от собственной чрезмерной спелости, ну, или самости. Они будут кружиться вокруг меня, притягиваясь или отдаляясь. И захотят на меня повлиять! Будут пытаться. На деле, я сама так поступлю со всеми. Ощутимо, но незаметно. Потому как — в центре, и являю собой 'светило', звезду, если хотите. Вот и получается прямо солнечная система: со мной в середине, планетами по боку, вернее, по сторонам, и поясами обломков, бывших когда-то планетами. Люди, вообще, склонны образовывать системы. У всех остальных должно быть точно так же, уверяю! Подобное встречается повсюду. Притом, одни модели систем накладываются на другие, перекрещиваются, приплюсовываются друг к другу или же одна другую уничтожают.

     Лично меня больше привлекают те, кто независимо творит миры. Я сама так хочу созидать! Но созданная мной мятежная вселенная будет, скорее всего, одинока. Часто её станут пересекать иные пространства и подпространства, возможно, чисто теоретические. Рядом появятся совсем другие реальности и помимо воли захотят повлиять на меня. И я буду влиять на них. Внутреннее же спокойствие светит лишь настоящим создателям. Но до той поры можно самому рассыпаться поясом астероидов и ненароком сделаться обломком, прежде чем удастся взрасти до размеров кометы, проносящейся, как революция в безмятежных некогда небесах".

     А вот и не покажу никому записи из своего дневника! Хватит странного ощущения, что за пару-тройку сочинений по литературе и высказываний в них вроде: "Социалистический строй был явно порождён Антихристом, но идеи социального равенства впервые высказали ангелы", меня где-то приметили и тайно пометили штампиком с надписью "вольнодумец". Так при царе революционеров называли. Вот ещё! Я вольно только думаю. И вряд ли в жизни сделаю хоть сотую часть такого, как, например, Че Гевара, о котором мне в детстве рассказывал Брэб. Да уж, ни за что мне не понадобится помышлять об усовершенствовании рецепта коктейля Молотова с помощью того, что под руку попалось! (А в случае с Че - это было отработанное машинное масло.) И я - всё же, не какой-то декабрист и не псевдореволюционный террорист, несмотря на всяческие вольнодумства. Чего тогда все так и норовят без повода в меня вцепиться?

     Кстати, родителям не до моего бумагомарания и свободолюбивого нрава. Брэб с Эсой чем-то всерьёз озабочены. Даже ба-Мари про то не выспросишь, особенно, как я нечаянно тире нарочно двинула её дверями своей комнаты. Бабка чуть ли не вломилась без стука, когда я начала переодеваться после школы. Считаю, старушенция за мною иногда подсматривала раньше и по случаю ещё подсматривает! Она вполне могла вести себя в прошлом, как Джинка: верховодить среди легковерных девчонок и периодически заглядывать им под колготы. Потому за подозрительное любопытство, как бы эдак невзначай схлопотав по носу и очкам, ба-Мари, недолго обижаясь, вскоре снова соберётся нас проведать.

     Нужно помочь Эсе сделать большой торт для коллег по работе. Maman потащит его туда в свой день рождения: 31 декабря. Если честно, приготовила бы лучше "бульвю сильке" напоследок! А то собирается изобретать по домашней технологии редкостное "Птичье молоко", аккуратно выкладывая трепещущее суфле слоями в полиэтиленовом ведре. И это — процесс утомительный, на весь вечер, так что придётся маме с бабкой подсобить, безнаказанно слушая "взрослые" разговоры на кухне. А уж, по папиным словам, ба-Мари вещает правду-матку не хуже пресловутого "Голоса Америки"! Но её, в отличие от эпохальной радиостанции, сразу же хочется заткнуть. Желательно жирной тряпкой, которой только что тёрли посуду.   



Глава 29-я: "Терзания"

"Пусть даже болезни индиго иной раз диагностировать трудней, всё равно их иммунитет гораздо совершенней".


     Опять мне неладно, опять с моим горлом творится ангина! Жестокая, она иссушает мой голос. Не знаю, что означает: если эта хвороба с тобой постоянно? Обычно я стараюсь излечивать себя мысленно. Представляю розовые струи обволакивающего вещества: микстуры, эликсира или ещё чего-нибудь, мягко воздействующего на воспалённое. Пару таких сеансов, минут по десять, в мыслях, конечно, и ощутимо становится легче. А если я чувствую боль внутри, то срочно уединяюсь в ванной, заодно и помыться, и в своём представлении посылаю на больное место широкий искристо-зелёный луч. Сначала он — осторожный шпионский щуп, затем охватывая боль, будто сетью, растворяет в себе. Притом, что виды болей бывают разные: резкая золочёная — колющая, как стрела; тяжёлая чёрная, словно удар камнем! Или вовсе пожирающая и повсюду расползающаяся серая злость. Впрочем — это всё одно, что возникающая опасная болезнь.

     Иногда боль свежей и "моложе", и с ней трудно бороться. Не прикончишь за один раз полностью. Пока у меня не доходило до того, чтобы насылать в места болезненных ощущений что-то, вроде потоков красно-золотого раствора. Это нутряное лекарство из моего резерва самое сильное. В основном, я успокаиваю появившуюся боль — охлаждающими аквамариновыми или фиолетовыми взвесями, опадающими на мои горящие виски, словно снег. Тёмно-синий! Подобный бывает в воображении. Просто, мне не хочется пить таблеток крепче аспирина. Вот я и подвизаюсь в плане собственных лечений, как могу, тем более эффект ещё тот! И всё же болела я намного меньше до злополучного чернобыльского апреля. Или меня ослабила нарастающая вместе с Луной и вместе с ней же опадающая моя женственность?

     Ох, этот непостоянный организм! Лимонная и сырная Луны мне нравятся, и по сердцу всё, что на них непременно зациклено: меланхолический блеск серебра, горечь крови, взгляд вампира в глубокой ночи... Это приносит и уносит влажные эмоции, но я не хочу сейчас быть женщиной "на полную катушку". Вернее, при другом раскладе было бы приятней ощущать себя мужчиной. А теперь, что поделать! "Придётся сражаться дальше!" — как восклицает отец. "И жить с тем, что есть!" — обычно причитает бабка. Вот я и сражаюсь.

    Упрямо стараясь разбавлять в себе терзания: страсти страхов и страхи страстей, весьма некстати выплёскивающиеся из тебя болезнью. И тогда не знаешь, что поделать с давно игнорируемым мной кошмаром, ведь постепенно кисти рук покрылись сплошь болячками-пупырышками непонятного происхождения, смахивающими на бородавки. И сходить это всё не желает никак! Притирания и прижигания не действуют, и даже в таком суровом месте, как кожно-венерологический диспансер, куда меня однажды с горячки затащила мамуля, безнадёжно развели руками: "Борись с напастью сам, как можешь! И нечего было ручонки, куда попало, совать." А куда это я их совала?! Хорошо, что в обществе дразниться болезнями — как бы последнее дело, и я не стану в одночасье полным изгоем в чёртовой школе. Однако популярности, как ни крути, мне тоже не прибавится.

    "Очень сложно справиться с болезнью, вылезшей на линиях ладоней, словно аллергия на реальность!" — пишу я по этому поводу в дневнике, думая: что ни денька в жизни не чувствовала себя нормально, без особого дискомфорта, как все. Ну, кроме, как в мечтах. Помимо неистребимых пупырышек я то и дело борюсь с простудой, когда перемежаемой беспросветной ангиной, когда таким блевотным гриппом, что прямо вспомнить страшно. Конечно, головушка моя болит всегда, затылок саднит, покалывает сердце, гудит в висках, и на душе тяжелеет без всяких причин. Ага, а обмороки по пятьдесят раз на год! В конце концов, мне иногда кажется: тело моё – без моря готовая сдохнуть медуза, желе наполовину с тающим суфле. Ну, очень нежное, как тот торт, к приготовлению которого вплотную меня так и не допустили Эса с ба-Мари.

    Опять из-за моих противных рук! Будто я — действительно заразная, ядовитая и вот-вот покроюсь коростой. Как назло, и физиономию обсыпало воспалёнными прыщами разной степени зрелости, а дотошная maman не успокоилась, пока их всех не выдавила, перемазав меня аптечной жидкостью, вонявшей не хуже карболки. Так что, я подумывала уже: не опустить ли в бессилии руки, напоминающие кожицею жабьи лапки. Принять как данность всю напрасность борьбы с напастями собственного происхождения и перестать сражаться с собой? Как тут же меня стали мучить спазмы в животе! Словно ни за что, ни про что изнутри пытались вскрыть острыми и раскалёнными вилками-разрядами.

     Я давно стала главным "сачком" по физкультуре, оттого что любые нагрузки для меня непосильны, а через "не могу" — я не могу! Думаю, если поддамся на уговоры нашего неугомонного физрука: попробовать бежать быстрее, хоть раз отжаться от пола и подтянуться на перекладине, бодро прыгнуть через старого шатающегося "козла" (это я про спортивный инвентарь) и совершить кувырок на затоптанных матах - затеряюсь окончательно в своих недугах. Вот если бы меня освободили от этих уроков, как Натали с её болящим сердцем! Да, а то я не знаю, как моё при случае взбрыкнет. Но мама, обычно сопровождающая меня в походах по врачам, не умеет настоять на своём. Врачи, конечно, прислушались бы к ней, а она кивает на их доводы, что бестолкового ребёнка надо развивать, закалять, обливать холодной водой по утрам, заставить заниматься гимнастикой, отправить с одноклассниками в бассейн (этого ещё не хватало!) и безвольно со всем соглашается. Я психую и злюсь на них всех, а участковая докторша только возмущается: "Надо же, какая агрессивная и недоброжелательная девочка!"

     А я совсем не против: сгонять куда-нибудь на лыжах, вплоть до берёзовой рощи за городом. В младших классах даже участвовала в соревнованиях. Физкультурные занятия не так уж и плохи, если делать их не в команде и не по команде. Лыжня мерцала лёгкою голубизной под еле золотящим небо зимним Солнцем, а мне вольно гналось вперёд, просто нравилось разгоняться и ехать на лыжах, и плевать там на какие-то невыполненные нормативы! В одиночестве мне не только на лыжах каталось. Однажды я выждала у школьной горки, пока ребятня разойдётся по классам, и принялась сама съезжать оттуда на заброшенных кем-то санках. Часа полтора развлекалась, пока не надоело, откаталась за полжизни. Сама на урок опоздала, но учительнице выдала нехилое такое оправдание, что наслаждалась свободой от школы. Сейчас же…

     На занятиях большей частью находясь в полудрёме или сидя в оцепенении, устало помечаю под ранее написанным по той же теме: "Все нервы-капельки вылезли на линиях судьбы, на линиях любви все нервы воспалились! Болезнь выталкивает их наверх, как ночь — драгоценности созвездий в небе". Да, ощущения я растворяю в себе, как навязываемые всем подозрительные прививки. Просто переполнилась сейчас всякой гадостью, но когда-нибудь приду в себя медленно. Мои исцарапанные и местами кровоточащие руки излечатся сами. Напасть уйдёт так же внезапно, как появилась. Плохо то, что я умею лишь вбирать ненужное, а надо бы учиться — разбираться с этим, отбрасывая подальше от себя.
 
     Что ни говори, а нагрузок мне от жизни всё равно достаётся намного больше, чем другим. Зато уже перепадает получать какой-то опыт. Личный. Лишний! Вот бы обезвредить нервы и чувствительность убрать, дабы обезопасить себя этим от грядущих катастроф! Может, с того что и получится, попытаться всегда стоит.      



Часть III: "Энергия!"
                (1989-1990)

Глава 30-я: "Happy new"


     …Ах, эта предпраздничная еда и возня с ней! Больше запахами насытишься да напитаешься, пока всё, как следует, приготовишь. Вообще, maman не против, чтобы я иногда подсобила ей на кухне. Если, конечно, опять не происходит щепетильная стряпня тортов-суфле для коллег по маминой работе. Вот нафаршировать грибами варёные яйца — именно то, чем сейчас стоит заняться. Правда, с моими исцарапанными руками хоть перчатки тонкие резиновые одевай. Ну, приступим! Пусть будут вкусы и запахи вокруг меня вкусно-разнообразными.

    Начинаю разрушать яичную симметрию. А она словно игрушечная там! Я разделяю белые овалы пополам и вскрываю. Разминаю в пальцах мячики желтков, шарики, будто с пылевым от долгой варки налётиком. Потом беру и смешиваю золотистые крошки с грибами, когда-то с лета сушёными, а теперь отваренными в помидорном рассоле, порезанными на части и яро пропущенными Брэбом через мясорубку. Маленькой серебряной ложкой выкладываю получившееся (начинка такая рассыпчатая и пахучая!) внутрь остывающих белковых половинок и поливаю верха майонезом из округлой баночки, узорную крышку с которой моментально снимает открывалкой Мунк.

     Прямо всё семейное сообщество на кухне топчется и трётся! Ба-Мари с Демаром не хватает. Забросив свою городскую квартиру, они сидят в заснеженной деревне, занимаясь курами да поросятами. Уже в следующем году со старичками встретимся, а значит, наше новогоднее застолье обойдётся без дедовской пьяной придури и незапланированных свар бабки с отцом.

    В "норе" и так кисельно-серо от кастрюльного пряного пара и чересчур плотно от нас самих. Кухонька тоже предновогодняя, как самый уютный и короткий день в году: 31 декабря, и заполнена чадящими приготовлениями, шумом-гамом-суматохой, насчёт которых я не обольщаюсь — они здесь лишние! Ну, куда можно столько еды? В одних посылках от "колбасных" родственников Брэба, что живут в каких-то существенно отдалённых Низинах, всего полно: в банках с золочёными краями крепенькая розовая ветчина, тушёнка в жестянках, сервелат — и сухонький, и сочный. Ещё будут пышные котлеты, что готовит Эса! И колбаска деревенская, "пальцами запиханная", ожидается. Ой, мы чуть не забыли про салаты! Ну-ка, где банка с зелёным горошком?

    Неужто прошли те времена, когда я требовала больше рыбы, только рыбы в тёплой компании с непременной картошкой, а хлеб и овощи предпочитала по отдельности?! Я не переносила никакие каши, утверждая: того, что в них содержится — полно в моём организме, и подозрительно косилась на любое мясо, а о молоке предпочла бы забыть навсегда. Теперь же постоянно есть хочу, хватая всё подряд, потому что знаю точно: скоро продуктов не будет, а магазины станут пустые! Но мне не верят. Конечно, никого из нашего семейства не беспокоит дефицит спиртного, вот отсутствие сахара — другое дело! К середине лета обострится рабочий зуд нашей maman: сначала овощной, затем плодово-ягодный. Не делать же варенье из земляники… с карамельками! Это дед Демар ухитряется с маленькой помощью твёрдых дешёвых конфет сотворить в чане офигенное ядрёное брожение. И то, если бабка по доброте душевной соизволит подкинуть дрожжей.

    Хоть рано сушить сухари и заготавливать сальце! Но небольшого застолья на сей раз почему-то не будет. Мама сказала: для веселья нет особого настроения. Блюда оставим на кухне, мол, сотворим шведский стол, пусть каждый утянет с собой, что захочет. "Книжку" в зале раскладывать не нужно, к новогодней полуночи нас пригласили к соседям, новёхоньким, из квартиры напротив. Вроде они — приличные и даже приятные люди, приехали издалека и, не успев толком ни с кем раззнакомиться, выманили кого поближе встретить сообща новый 1989-ый. А мне не по нраву: затесаться куда-то случайно. Я должна быть сама по себе! И, стало быть, из дома никуда не двинусь.

    Сижу, как в логовище новогодней ёлки, устроенной на столике, вплотную подвинутом к моему в зале креслу. Искусственная (конечно, а как же ещё? нам жалко рубить и стыдно покупать живые!), поэтому чуть пыльная и пахнущая сыростью подвала, где в разобранном виде хранится весь год, зато опутанная бегущими огоньками разноцветных лампочек и усыпанная серебристым дождиком, она напоминает мне оазис возродившегося Рождества. И в этом всём я чувствую себя… кастрюлей, в которой ровно закипают впечатления, никуда не расплёскиваясь и никому особо не мешая. Шевелюра моя во все стороны лохмата, на мне надеты две старые тёплые кофты, а поверх домашних штанов гетры. Так я себе кажусь меховым и пушистым созданием. А пока оказываюсь, словно в коконе… — Из телевизора вовсю прёт музыка! Зарубежная, зарубежная!!!

    После того, как откривлялись официально-обязательные праздничные шуты, неожиданно пошла программа с видеоклипами, многими-многими и бегущими один за другим. И в данный момент даже строгому отцу не сдержать их напор! Прорвались-то перемены и в наш телевизор! Я от него в новогоднюю ночь никуда отойти не могу. Ванну из-за этого буду принимать на следующее утро следующего года. Мои домочадцы, отведав салатиков, котлеток и фаршированных яиц, понеслись-таки к новым соседям. И меня насильно потащили бы, но я уж слишком упиралась. Музыкальная отходная по старому году оказалась такой шикарной! Предвкушая столько клипов сразу, может, наконец, увижу стремительно-электронных "Pet Shop Boys", я предпочла остаться дома.

    …О, да! Модная дама Мадонна, прыгучий "стиляга" Майкл Джексон, рок-н-роллящий по-современному Билли Айдол!.. Пару раз от соседей прибегал Мунк, рассказывая, как небольшой компанией сидится под шампанское и вкуснейшие конфеты и заманивал: "Пошли с нами! Пошли!" Вот ещё! Выпроваживаю братца обратно в компанию. Соседи, блин! Прежде чем уехать в неизвестном направлении, старые (из той же квартирки напротив) напоследок ободрали со стен обои и нарушили покой томившихся там муравьиных полчищ, расползшихся по дому с превеликим удовольствием.
 
    Однако забавным случаем соседские обитатели тоже успели запомниться. Как-то утречком их семейство обнаружило на диванчике в родной прихожей сопящего пьяным сном грязного мужика в одном сапоге. Позже тот, бесцеремонно разбуженный, оправдывался, что, мол: дома перепутал, ведь обстановка и расстановка везде почти одинаковые! А тут ещё входная дверь оказалась незапертой, это хозяин, придя с вечерней смены, оплошал. Вот и залез чудик, вполне уютно переночевавши. Не думаю, правда, что новые ославятся чем-то подобным. "Антелегенты, вроде!" — выразился б дедушка Демар.

    Брэб, Эса и Мунк вернулись в полтретьего, я как раз досматривала и дослушивала "Voyage, voyage" экстравагантной Desireless. Конечно же папуля отправил всех спать. Так как изгнанный из родительской спальни брат располагается на ночлег в зале, мне пришлось, недовольно бурча, выключить телевизор и возвратиться к себе. Свет не зажигая и не разоблачаясь из гетр и кофт, я залезла под одеяло, прихватив с собой приёмник. Его чёрное тельце, потрескивавшее помехами, оставшуюся часть ночи излучало невероятное песенное разнообразие. Я вместе с этим ощутила себя торжественной, новогодней и новой. Happy New Year! Happy new… Yes! Переполнена свежей энергией! Кручу ручку радио и совершаю настройку счастливого настроения. Кажется, на некоторый срок мне дали передышку от ощущения грядущих неприятностей. А за окошком непрерывно вертятся снежинки. Ко мне пришёл январь, первый месяц нового чего-то там.

    …Сны пересыпать горстями! Сквозь занавеси видно, как где-то в домах по соседству мелькает оранжевый электрический свет, а может быть, то блеск бенгальских огней? Наверно, снег ночной уже смешался с вымороженной пылью, а синий мрак по-прежнему взрезаем ветром. Под утро ещё больше доверяюсь мягким снам. Фу, ты! От стуков во входную дверь и резких криков я так прытко проснулась. Оказывается, одиннадцатый час, и какие-то ребятишки, выкрикивая: "С Новым годом, с новым счастьем!" — закидали мою сурьёзную maman конфетами. Теперь она, отчитывая их, выпроваживает, заставляя собирать свои "палочки-стукалочки".

     С каким-таким "сэчэастьем"! Откуда оно возьмётся на данном этапе? В голове моей калейдоскоп из нечётких фрагментов, выхваченных из памяти, но, несмотря на лень, у меня как всегда имеются планы. Нужно позавтракать чем-нибудь от вчерашнего, то есть, прошлогоднего, ужина оставшимся, принять праздничную ванну (чур, без блёсток!) и выйти в одиночку прогуляться с лыжами на застывшем сплошным настом "граничном" поле. Всё это, чтобы преодолеть безразличие и холод. Я — о холоде встречаемых колючих взглядов и о своём вечернем сердце, что обычно этим сильно беспокоят.

    Эх, кабы постараться ощутить себя действительно счастливой, не только впиваясь глазами и ушами в желанные клипы, но и вообще — повсюду! Да, конечно, есть для меня книги, музыка, рисование, а также олимпиада по французскому через три дня! И новые контрольные из школы лингвистики невыполненные лежат. Столько дел, в которых я не очень аккуратна. Но всё это потом, и даже завтрак (или уже обед?) подождут. Сегодня, то есть, сейчас нет ничего более чудного, чем ожидание принятия ванны. Погрузиться в бездну набегающей воды... Вместе с шампунем? Нет, оные уже пропали из продажи; вместо — растапливаю под широкой и напряжённой струёй половинку хвойного брикета. Брызги так и расходятся по сторонам. Вода делается елового цвета, и запах такой же. Я добавляю туда пару капель слишком душистого жидкого мыла из стеклянной бутылочки, похожей на одеколонную. Здесь такое не продаётся, это Брэб привозит из своих командировок.

    Так вот, расслабляешься в мешанине из пенных ароматов до осознания себя в следующем: иногда хочется побыть усталой и почти смятой в прикосновениях к жару. Подлинно взрослые ощущения. А то: будь готова, готова всегда неизвестно к чему! И как хорошо, что с ванным контролем, наконец, отстала собственная мама! Ей же через каждую секунду нужно знать, всё ли у меня в порядке с полуобморочным сердцем, а где-то там вовсю разорался папуля:

    — Когда ты выползешь из ванной? Час сидишь, будто паненка! Другим тоже надо!

    Почему это "будто"? Я такая и есть. Конечно, надо выбираться, и так понежилась вдоволь, даже антидепрессивно, как и следует в случае с моим, то и дело обваливающимся мироощущением. Насколько я помню, начало января очень способствует выдвижению из подсознания тёмных предчувствий, что вскоре вызовут во мне депрессию. Несчастье эдакое, что разъедает и разделяет душу твою на чужеродности, вечно воюющие в междоусобице. Мои родители стараются не замечать, что в мире полным-полно того, что норовит ополчиться именно на меня. "Борись с этим, Габи, борись!" — я слышала уже столько раз, что думается: Брэб с Эсой намеренно озвучивают своё не совершившееся, а бороться следует им, в жизни делающим что-то не так. Догадки?

    "Вообще, январь — сложный! — вышагивая на видавших виды деревянных лыжах по снежному 'граничному' полю, я подбираю определения для первого месяца года. — Он бывает жестокий и жёсткий, морозный и ледяной. Глубокий, как чёрный хрусталь, серебряный, как знак его 'Козерог'! Или мертвенно-бледный, словно планета Сатурн. Это также странный ноль — точка отсчёта, с которой начинается новое движение Вселенной. В январе постоянство всего светлое, хотя не тёплое. И делать что-то сразу после праздников не хочется. Зато небо бывает изжелта золотым, высоким и радостным (не подбирается другое слово!), как прямо сейчас. Может быть, оттуда сверху действительно искрится Космос?"

    Поостыв, в буквальном смысле, от великолепий января, мысленно вновь возвращаюсь к депрессиям и их происхождению. Увлечённо шаркаю обшарпанными лыжами по насту (да, какой наст? наледь настоящая местами!), иногда безнадёжно проваливаясь в снег по самые щиколотки. Хоть тут моего лыжного позора никто не видит. Первого января в городе и окрестностях всегда пустынно, так сегодня к тому ж воскресенье. Отдыхать вдвойне! Но картинки предвидения уже преподнесли некое предупреждение. И как бы ни было прекрасно сейчас и даже занятно, что новый год начинается именно с выходного, знаю: во мне воцаряется тот самый ноль, отсчёт мрачного. Начинается невесёлый виток — весьма долгий период. Можно подумать, нам до этого весело было! Опасаюсь трагедий, которые мне предстоит прочувствовать и испытать. Сказала бы Эса: "Не понимаешь значений, Габи, и всё туда же!" Ей ли не знать, что случается от разочарования. Или разочаровываться, впустую тратя нервы и слёзы, больше подходит героям романов романтических? Maman сама их читала и мне предлагала, но я не соизволила. В надуманно-любовные перипетии помешали углубиться мои порой воинственные устремления. Скорей, отчаяние будет застыванием действий, которое всё перекроет. Временно.

    Сама с собою рассуждая почти вслух, жаль, пока недосягаема мечта об устройстве, чтоб это в некотором роде записать, я прошла лыжнёй, видимо, торёной, таким, как я, умельцем, прямо до громадного завода, сразу за полем. Ну, там не окажется ничего примечательного, кроме мохнатых голубых елей у главного корпуса и широченного табло на нём, показывающего точное время и уровень радиации в это время. Потому заметив, как талое пятно Солнца движется к западу на постепенно мутнеющих небесах, поворачиваю к дому, хотя могла бы прогуляться ещё и до пожарной части. Замёрзли ноги, нос сопливит. Был не очень сложный день в снегу, а размышления мои серьёзны всё же.

    Однако не подозревающий об этом папуля напустился выдать по полной за то, что с невылеченными ангинами-бронхитами я в мороз отправилась на лыжах, так ещё неизвестно куда, и хорошо, что явилась до ночи. Ну, Брэб преувеличивает мои и заодно свои злодейские способности. Однако, отобрав у меня лыжи, он пообещал, что скоро я к ним не притронусь. Вот и ладно, закончить бы перепалку, но отец решил добавить. Из-за того, что, как всегда, я не надела на улицу мохеровую шапку, а накинула лишь никудышный капюшон, который подходяще болтается на куртке, он пообещал влепить мне банки и горчичники одновременно.

    Угу! «Неодевание» шапок по холодам — мой нездоровый бзик. Потому что ненавижу, как ненаглядные волосы мнутся, теряя волнистую укладку вверх, а на затылке и вовсе становятся мокрыми. "Заболеешь!" — предупреждает меня Эса. Знаю, знаю, что буду болеть, но кто б говорил! И всё же, я немного обиделась: обращаются, как с маленькой дурочкой. А я не маленькая, хотя действительно слегка того. А-а, ну и пусть! Не буду огорчаться, а наперекор всему: обдумаю итоги моим незаметным для окружающих, но упорно происходящим подвижкам. Переодеться в домашнее, накатить в кружку горячего чаю (отчего только заварка тутошняя отдаёт вениками?), проигнорировать остальных (я так частенько делаю) с их телевизором, где чёрно-белым мерцают и шляются вдоль и поперёк отголоски веселья вчерашней ночи. Включить свой приёмник и опять почувствовать себя, присоединённой к радиоволнам. Исходящая через них музыка не требует внимания, идёт привычное и слышанное раньше. А в паузах меж липко-любовными песнями неведомый ведущий вольно теребит слова, гоня их шустрой интонацией вперёд.

    Который год не могу соскочить с одной и той же станции. Что делать, если на местном радио нет ничего, что бы меня сильно зацепило! "Театр у микрофона"? — для Брэба. Он настаивает это полюбить: пускай сам и слушает радиопостановки. Хотя мы с Мунком тоже иной раз им внимаем. Новости?! У нас? Фу! Я почему-то не очень понимаю журналистику и журналистов. (А пойму ли дальше - неизвестно!)
   
     "В гуще происходящего"? "Время, события, люди"? Горячая информация! Сплошные сенсации! Можно подумать, кому-то здесь нужны обычные граждане с их маленьким личным на фоне великого общего?! И в школе ещё думают, будто я — прирождённый "международник и аналитик"! Странно, я, вообще, "ироник", а лучше, циник. Потому на местном радио мне остаётся только "Азбука эстрады", что пятничными вечерами и привлекает к приёмникам всех в стране меломанов. Я специально завела тетрадку, чтобы записывать истории создания великих рок-групп, развития стилей и имена музыкантов, которые в будущем непременно должны мне понравиться.
 
    А сегодня — никак не заканчивающееся воскресенье! И подумалось откуда-то, что долгий первый день — это прогноз на весь год простирающийся. Хотя, попробуй тут растолковать его приметы. Например, моя работа по самовосстановлению посредством скромных удовольствий: лёгкая готовка, ночь видеоклипов, полость ароматной ванны, готовая тебя принять, и прогулка в одиночестве, прекрасная настройка на позитив — всё под конец могло быть испорчено придирками папули и его чрезмерной, удушающей заботой. (А забота ли это? Как сказать…) Что это бы значило для прогноза на год? Целая головоломка! И всё-таки, хорошее его начало: чрезвычайно сонное и светлое, и вот подушка с одеялом сами обнимают меня и ровнёхонько укладывают в сон, вздымая те утопленные в подсознании воспоминания, что я — и знать, и слышать не хочу.

    "Твоя мамочка умрёт! Мамочка скоро умрёт!" Что вы! Это школьная глупость-игра. Малолетки бегают по классу, с силой наступая друг другу на ноги. В оцепенении, я не понимаю их. Я же не ходила в детский сад! Как можно было в шутку произносить такое? Но Лена и Лорис поочерёдно наступают мне на ботинки и нагло повторяют: "Твоя мамочка умрёт, умрёт, умрёт!" "...А следующий за ней пойдёт не скоро, и тут зависит от тебя, кто это будет!" Так, в моём сне слишком складно для него твердит дедуль Демар и действительно куда-то уходит тёмной аллеей, частично освещённой фонарями. Я его слышу, но меня нет с ним рядом.
 
    Теперь же: "Чёрное кольцо! Не покупай ты это странное кольцо! Оно, как траурная лента, опояшет палец". Голос из-за плеча предупреждает. Но за плечом всего лишь Натали, которая тоже хочет пластмассовое колечко с прилавка "Галантереи и парфюмерии", зелёное или красное, а лучше оба. Нынче, летом-88 в моде именно разноцветная и невесомая бижутерия. А я хочу (безумно!) чёрное кольцо и за выманенные у ба-Мари денежки покупаю его, сразу радостно примериваясь на каждый палец. Натали тоже довольна, у неё теперь дополнился комплектик "радуга": ей родители дали денег больше.

    Сейчас на улицах все дамочки щеголяют с пластмассовыми кольцами, браслетами и клипсами геометрических форм вместо серёжек. И столько же вокруг беременных!!! Ух, ты! Я ужасаюсь, напрочь забыв о сомнительных красотах их украшений. И думаю: "В этом году буйно родятся мои, гм… как их там?.. оппоненты, что смогут сами и помогут мне раскрыться в спорах, которые, в принципе, не будут важны, если… Да-а! Сколько бы небрежно не листала учебник пения и музыки, в разделе, посвящённом сюите "Пер Гюнт", непременно выхватываю взглядом: "Смерть Эсы", "Смерть Эсы". И припоминаю в ужасе: ещё обычно говорят, что беды ходят тройками.

    Хорошенький полубред! Среди ночи срываюсь с постели чуть ли не с криком и невесело ползу на кухню испить холодненькой и отстоявшейся из чайника водички. Потом снова забираюсь с головой под одеяло. Надо же было такому вспомниться или присниться! Впрямь меня сопровождают давние кошмары. Принимаюсь проникать в приметы недавней прогулки. Это меня успокоит. Там были виденными: сладкая голубизна небес, солнечные полосы из тонких облаков, обосновавшихся на юго-западной стороне. Слышалось "пинь-пинь-пинь" розовых рассветных снегирей. Самозабвенно спит зимой новый парк. Молодые деревца слишком тонки и немногочисленны ещё, но ничего, весною постепенно народится зелень. Вдалеке заснежены холмики огородов, за ними виднеется восточная пожарная башня, где-то рядом с которой прикорнул застывший в серебристом сне, невесть как туда попавший или притащенный, или упавший маленький истребитель под краткой аббревиатурой "МиГ".
 
    Повсюду всеобъемлющая тишина, большая промышленность в городе спит. Всё спит, все спят, и я хочу спать до весны под одним из пластов снега, синеющем в неярком, растекающемся Солнце, и сплю. 



Глава 31-я: "Драма нашего быта"

"I must fight this sickness, find a cure…"
                "The Cure"


    Перечислять для себя: то, что люблю, и в дальнейшем смогу для себя пожелать — лучшее лекарство от плохих воспоминаний и снов. Найти бы только это лекарство! Хотя, нет, пока мне нужно отыскать лишь средство, maman сказала бы, что: тонизирующее. Потому как, я ещё не больна тёмным. И не исследую нарочно обратную сторону сущего, похоже, это она давно меня исследует. Изнанка жизни тоже желает узнать, чего я хочу и что люблю. Только ничего из моих интересов не позаимствуешь применительно к будням.

    Так, я обожаю неведомо кем исполняемую композицию "When love is the missing word"! Особенно, когда разворачиваясь разноцветным веером электронных гармоний, звучит она в ночи. И под прозрачную мелодию и голос, трепещущий, словно упаковка дорогого подарка (о том я сама лишь мечтаю), можно грустить и ещё надеяться на подарки от своей судьбы. А когда я слышу "Wonderful life" томного и печального певца, укромно прячущегося за псевдонимом Black, то больше и не нужно ничего: ни слышать, ни знать, кроме того, что life местами всё-таки бывает wonderful! Также мне нравится запах апельсинов, украшения на новогодней ёлке и время в конце декабря. А-а, вообще, то — любят все! Тогда, вместо поджигания бенгальских огней и хлопушек, предпочту пристально вглядываться в рассыпающиеся искры сварки, представляющиеся мне "иглами Солнца", так могут сделать немногие. И, наверняка, я полюбила б зарываться в снег, не будь сие чревато простудой. Остаётся изредка падать туда, неосторожно на льду поскользнувшись.

    О, романтизм зимы! Снежный пир в остановившемся хрустальном мире... Время для кого-то одного, открытого нежности в ветре несущихся дней. Становящийся лиловым в наступлении заката ранний вечер. "Tombe la neige", пушистый-пушистый! Я сходила бы с ума по этой песне не в своём сердце, а в эмоциях восторга высказываясь громко, если бы папа вдруг не посчитал всё французское без исключения сентиментальным и приторным. Ну, и эксцентричным заодно. Как тогда готовиться к грядущей олимпиаде, а потом просить каждый месяц кого-нибудь из домочадцев: открывать наш заклинивающий почтовый ящик, где всегда оказываются в заключении присланные мне контрольные задания? Хорошо ещё, программа "Учим французский" показывается по телевизору днём! Так, даже Мунк не мешает, потому что часто смотрит аналогичное, только с английским.

    Я же люблю танцевать, когда никто не видит, и пытаюсь петь, но лучше не надо. Люблю затяжные дожди в глубоком "скорпионьем" ноябре. Люблю тающий март, когда всё вокруг развезёт, и обожаю грозы меж весной и летом — млею от вкуса озона в тяжкой воздушности. Люблю собирать землянику в лесу, хотя туда попадаю нечасто. Люблю смотреть, когда ребята во дворе запускают мыльные пузыри в таких количествах, что, кажется, это стеклянные шары последних одуванчиков вот-вот рассыплются от дуновения осколочками серых парашютов.

    Люблю ходить с маменькой на сельский рынок, но именно в хвосте августа, за фруктами и букетом красных гладиолусов для папеньки. Двадцатого числа у него день рождения, впрочем, не всегда отмечаемый семейными посиделками. Обожаю тогда же открывающиеся в магазинах "Универмаг" и "Детский мир" школьные базары, куда мы отправляемся все вчетвером за ручками, тетрадками, обложками для них и книг, альбомами, красками, карандашами и за ненавистными формами тоже. Хотя, самый ужас для нас с Мунком там их примерять, а для maman затем бесформенные формы расшивать, ушивать и подгонять под рост или, скорей, на вырост. И всё же… Люблю назло учителям постоянно черкать на тетрадях "остроконечные листья печали"! Моя впечатлительность (она же — впечатляемость) некстати прорывается в рисунках. Хочу я от неё избавиться со временем, а наброски и зарисовки словесные, подобные неловким случайностям, появляющимся от соприкосновения с книгами и музыкой, пусть множатся, наоборот: в геометрической прогрессии.
 
    Вообще, желаю в жизни получить несколько немерено вместительных вещей: сперва записи всех-всех исполнителей, пропущенных мною в 80-х, и видео! Видеоклипы их, конечно, на каких-нибудь стойких носителях, и вряд ли это будут обещанные папулей бобинник с кассетником. Ведь яркие и танцевальные времена у нас здесь попросту украли! Чувствую себя слегка обворованной из-за стоящих фильмов и музыки рок- и поп-групп, с трудом проникающих за почти рухнувший, а с этой стороны, по-прежнему, "железный занавес". Потом, я надеюсь, у нас с Мунком когда-нибудь появится рыжий кот. Большой, полосатый и своенравный. Солнечная подушка на лапах, тигрёнок со своим характером! И в то же время я твёрдо уверена, что найду баланс между теплом и холодом в себе, а заодно гармонию и в окружающей меня сложности. Отыщется согласие меж золотом дождя, зелёной папоротниковою основой на земле, красным Солнышком и звёздной синью в дальней дали. А ещё я думаю, мне в этой жизни суждено стать кем-то значительным. Ну, или выдающимся точно. А может быть, это одно и то же? Но пока действовать избранным путём крайне мешает "бытовуха", которую я не люблю, терпеть не могу, ненавижу!!!

    Драма нашего быта — вот как всё называется! Оно же одновременно простое и непростое житейское. Можно, как угодно, переворачивать эти слова на раздражённом от ругательств языке, а понятия в кипящем от проблем сознании. Кажется, ничто не поможет отладить непереносимую, но всепоглощающую бытность, что становится мне отвратительно чуждою, похуже школьной математики. Мнимый порядок, скрывающий хаос. Мнимые старания упрятать своё беспокойство. Нет, это попытки скрыть свою беспомощность! Потому что светлое будущее во всеобщем благе упрямо не наступает. Один на всех тут только дефицит и то не заканчивается никак. А злой капиталистический Запад загнивает и загнивает, загнуться окончательно не может.

     И потому взаправду пропадают в ожидании обещанного коммунистического чуда разочарованные граждане, тесно набившие клетки-квартирки: сервизами и хрусталём, недорогими, любимыми молью коврами, никудышной техникой, стандартной мебелью, нечитаными книгами и деньгами, за которые здесь нечего купить. Хрусталь нужно чистить, ковры пылесосить, книги — если не читать, то хотя бы изредка перебирать. И каждую вещь в доме приходится беречь так, будто никогда, ни за что не сможешь найти и купить ей замену, считая, что ценить в жизни нужно эту обстановку убогую, что забирает всё внимание, не позволяя толком ни в себе разобраться, ни позаботиться друг о друге по-настоящему.

    Вот я в негодовании и скрежещу зубами. Заставляю себя пойти за компанию с кем-то из моих по магазинам, неважно куда, гастрономы тут заполнены одинаково: либо красноречиво-немой пустотой, либо огромнейшими очередями за мясом, сардельками, рыбой, консервами, сыром… Сначала надо разведать, когда и что привезут, обязательно удостовериться в том, затем занять очередь и ждать, периодически отбегая в другие отделы, где тоже имеется череда стоящих за полезным и вкусным. И главное, не проворонить в очереди место, а то обратно могут не впустить, несмотря на протесты. Вот для такого дела ба-Мари с Эсой и нужна я.

    Меня можно оставить в распределившейся первомайской колонной толпе покупателей, даже предоставив некоторую сумму, из которой не премину тут же прикарманить мелочь. Если что, я сразу дам отпор тем, кто захочет пролезть вперёд, без очереди и могу двинуть локтем, дабы отстоять своё место. Вялая в школе и дома, вне всего этого я могу ещё как гаркнуть! Надо будет подумать над перспективами развития умения: грубить, хамить и отбиваться, когда меня вдруг некстати затронут или ущемят в правах. Иначе, как же вывернуться? Если только начала ко всем и ко всему в некотором роде притираться... Вот я терпеливо и притираюсь, сдавленная с двух сторон в очередной очереди (что тут сегодня? — свининка и ливерная колбаса), пока моя рассудительная maman снова направилась на работу, она оттуда ненадолго отпросилась, чтобы скоренько озадачить нас нужным делом, а ба-Мари удрала в соседний отдел за булочками и сметаной.

    Вблизи от меня стоят особо нелюбимые тётки (я называю их злостные обывательницы): рослые, крупные, с большими руками, бюстами, причёсками. Пахнут вроде бы неплохо, даже сладковатым парфюмом, но уж очень надменны и с повадками владычиц. Или волчиц? Поодаль сгруппировались замотанные в платки бабульки. Какие они суетливые, слезливые, крикливые! Моя "предмать" вполне могла бы стать их предводителем. Туда-сюда шатаются неопределённого возраста, плохо пахнущие мужички с горько-солёными взглядами. Но никаких тебе детей или подростков! Значит, никого из ровесников не заставляют сторожить место для мамки с бабкой. Своих одноклассников я точно в очередях не встречала. Так что, скрепя сердце и понапрасну расходуя важное время, приходится наблюдать, как дядька-рубщик в замаранном фартуке, засучив рукава, поочерёдно передаёт не слишком жирные куски к весам. А продавец небрежно перехватывает их плотной серой бумагой и, взвесив, почти кидает довольному покупателю, отсчитывающему денежки и спешащему запихать приобретённое добро в плетёную сетку-авоську.

    Но ведь это напрасно и неинтересно! Лучшее, что есть в очередях — тёплые, нет, даже жаркие, потоки, что усыпляют слегка. Этих так много незримых потоков, что не могу их разобрать, понять, отрегулировать. Они обрушиваются со страшной силой на то, что внутри моей головы! Как обозначить практическое применение тем волнам, что исходят от людей и окружают совсем неподготовленное существо, как я, которое всё чувствует, а разъяснить себе никак не может? Думаю, никто не представляет: от скольких чувств, видений, ощущений внутренне пытаешься отбиться, стоя в очередях! Очень устаю от того, что пытается пройти сквозь насильно привитую учёбой — элементарную логику, родительские убеждения, что мир просто материален (больше ничего!) и утвердительные утверждения всех остальных о том же. Хорошо ещё, чужие взгляды проходят по касательной, меня словно бы никто не видит и потому никто не ранит колющим взором. Иначе моё чувствительное сердце давно напоминало бы подушечку для хранения иголок, намеренно истыканную ими со всех сторон.

    И, всё-таки, я полагаю, стояние в очередях, как времяпровождение сомнительное, вряд ли мне подходит. После, голова жутко кружится, сердечко колотится, как у зайчишки, и совсем ненормально хочется спать. Остаётся только уныло ползти вслед за мамулей или бабусей, таща сетки-авоськи с запасом в обеих руках. Как это не клёво! Встреченные по дороге домой одноклассники криво усмехаются. Так я теряю возможность якобы упрочнения в школе и никак не могу хотя бы ненароком оказаться в "основных". Потому что "основные" не помогают родителям у всех на виду, а делают, наверное, так, чтобы никто об этом не узнал и с трудом представлял выносящей мусор и подметающей лестничную площадку Стефани Адрева. А мне приходится караулить по времени приезжающую мусорную машину с подъёмником-манипулятором. Сначала упорно таращиться в темень через окно, потом выбегать, не запахнувшись, с полным ведром из подъезда и спешно присоединяться к соседской толпе. Но не клёвей всего: пропустить ту самую пахучую машину и сдуру мчаться за ней по сугробам, как сейчас, теряя домашние тапочки и разбрасывая на ходу картофельные очистки к великому удовольствию соседей, к мусорке успевших и теперь гордо встречающих меня, распахнуто бегущую - с пустыми вёдрами.

    Да, а с "основными" такой номер не проходит. И почему я не умею в ответ огрызаться, цедя сквозь зубы "здрасьте" вместо моего безрадостного "привет"? Не могу смотреть сверху вниз на проходящих, демонстрируя самость, которая мне вряд ли подходит. Не хочу притворяться и поддакивать фальшиво, как Адрева, улыбаться и врать в лицо, как её собственная мать, уверявшая мою ошарашенную maman при встрече на родительском собрании, что уж её-то дочка пробудет в девственницах лет до двадцати пяти, а такое "тихое болото", как Габриэль Плаха, натворит ещё тёмных дел. Это я-то, что никак не может выпросить у Эсы — купить приличные колготки, потому что действовать нужно обманом, истерикой или скандалом: с криком в слезах кидаясь на пол, как одноклассница Лена, бросаясь на мамашу с кулаками, как Бешка! Ну, или угрожая наложить на себя руки, как Робес из соседнего подъезда. Девчонки хвастаются наперебой: кто, как и чем успел довести до каления свою многострадальную мамку.

    А я так не буду! Глупо унижаться из-за каких-то тряпок. Вот вздохну-повздыхаю да и полезу со щёткой драить унитаз, мыть пол в туалете и ванной и саму ванну тоже, оттирать кухонную плитку, собирать пыль со всех в квартире полированных поверхностей, которые отметил перстом указующим вредный папуля, нарисовав крестики-нолики на запылённом экране старого телевизора. Подчиняюсь? Ощущаю необходимость помочь? Ни то, ни сё. Просто не могу испортиться так сразу: стать высокомерной и наглой, и отвечать при этом грубо или не отвечать вовсе. Но знаю, что бороться с ненавистным бытом, отнимающим стоящее время, нужно постоянно, потихоньку, каждым днём поддерживая в доме порядок, а не браться  за всё нахрапом, как утверждает сам отец, портя этим остаток субботы и единственный настоящий выходной без школы — воскресенье.

    А родители опять талдычат: "Генеральная уборка! Генеральная!!! Это значит: двигай мебель, чтобы везде достать шваброй, выноси на улицу ковры и выбивай на турниках, вытряхивай с балкона одеяла, подмети, а лучше вымой лестницу в подъезде!" Ну, и у кого тут вещизм? Выходит, Эса с Брэбом противоречат сами себе, утверждая при этом, что воспитывают нас с Мунком, не потакая нашим капризам, а заранее приучая к послушанию, чистоте и бережливости. "Экономьте своё время и время окружающих!", "Берегите газ, воду, тепло, электроэнергию, хлеб, природу — вашу мать и заодно всю нашу социалистическую собственность!" Так читается с огромных деревянных ширм, достаточно высоко и неведомым образом приклёпанных к стенам домов. Ну, если честно, на стенах мне интереснее было увидеть надписи: "Kiss me, kiss me, kiss me — 87", как на соседней пятиэтажке (пока не знаю, кто так кричит о своих поцелуях?), но больше-таки встречается мерзостей и непристойностей, в том числе и мастерски нарисованных.

    В связи с этим, вместо лозунгов о нарочитой бережливости, был бы уместен примерно такой: "Берегите друг друга, берегите сердца от взаимных обид!" Где там! Приходится экономить энергию внутренних сил, чтобы и далее выдержать очередной раунд борьбы с "бытовухой". Верно, мадам Судьба нарочно поместила наши жизни в этакую драму для всего народа, видно, ей так сподручней что-либо в нас исправить, но… жить здесь невесело, а легче и лучше в ближайшее время точно не станет.   



Глава 32-я: "Так говорит Брэб"


    …— Улыбайся, улыбайся, несмотря ни на что! В жизни такое умение, ох, как пригодится. Тебе надо вырабатывать в себе жизнерадостность! — назидательно твердит отец, совсем не к настроению прибавляя: — Правда, с твоими бесхарактерными губами не всегда получится.

    Уголки рта у меня слегка лишь опущены вниз, как у большинства, кстати, а папочка уже намекает на некие обречённости в жизни. Хотела бы я видеть: у кого те уголки окажутся приподнятыми? Если только у клоуна, где красками наляпана корявая ухмылка! Сам Брэб в разговоре кривит рот без удержу. А, вообще, он больше кричит громогласно, даже на улице, и смеётся, вширь раскидывая руки, или радостно ими машет, приветствуя очередного приятеля, стоящего в отдалении с группой товарищей, примерно следующей шуткой:

    — Ай, браток ты мой! Шлют тебе привет из той тюрьмы, где мы вдвоём сидели!

     Как, от смеха держась за бока, потом подытоживал папуля: "Вследствие услышанного, народное скопление вокруг приветствуемого рассасывалось в неизвестных направлениях". А когда в означенных приятелях оказывались, к примеру, Курт из Западного Берлина, Брюхатый или Долговязый, то вместе им было что поведать друг другу и друг о друге. То и дело фыркая, Брэб пересказывал, как знакомый гражданин, характерно именуемый Брюхатым, был чрезвычайно голоден, но отстоял очередь за сардельками, к радости великой получив их в бумажном кульке аж килограмм. Однако оплата в том магазине была не на месте, и пока голодный, он через отделы мучительно пробирался до кассы, всё выудил из упаковки и нетерпеливо сожрал. После, недолго думая и, конечно, за съеденное не расплатившись, развернулся и снова стал в ту же самую очередь за новой порцией.

    А какой-нибудь Долговязый может не без иронии припоминать, как шёл, мягко говоря, не очень трезвый поздно вечером домой. Невесть как вступил на строительную площадку, и тут его кто-то так долбанул в лоб с размаху, что он сразу и приземлился на рыхлый песочек, а попытался подняться, то мощно получил ещё разок. Со слёзным: "За что?!" тихо отполз бедолага и оглянулся: а это крюк от стрелы подъёмного крана над ним туда-сюда болтается. И Курт из Западного Берлина также много чего говорил и до этой поры говорит, но загадочно и о запретном. Догадываюсь, в его подпольном арсенале имеется куча политических анекдотов. Брэб нам такое иногда рассказывает. Под строжайшее обещание - потом кому попало не вываливать. А из смешного сам любит мне напоминать, что за погром я устроила на одной из его работ, куда он притащил меня всего на полдня, потому как не с кем дома было оставить.

    В пять лет всё недосягаемо, огромно перед тобой! Отец поручил меня своим безусловно занятым напарникам, а я зашла в какое-то хранилище и вовсе не нарочно обрушила часть деревянных заготовок то ли к дверям, то ли к воротам, при этом едва не убившись. Вовремя подоспевший Брэб ухватил меня, наорал, крепко отшлёпав, и взгромоздил в высокую кабину неведомого агрегата, чтобы я не вылезала оттуда до окончания смены. И пыталась-таки выбраться, но за мной уже внимательно следили и грозились кулаком. Тогда папа, наверно, смекнул, какими авантюрными могут оказаться мои наклонности. Вот и нечего называть мою улыбку бесхарактерной! Ладно, может, склад моей натуры отцу непонятен? Характер Мунка — другое дело. Таким должен родиться и быть каждый гражданин в обществе: немногословным, сдержанным, уравновешенным и волевым. Опять же, в жизни пригодится. Выигрышный вариант для окружающих — тот, кто не спорит, внимательно выслушивает всех и соглашается, хоть и для виду.

    Как бы не так! Однажды на переменке я, открыв от изумления рот, чуть не соскользнула со школьной лестницы, оступившись, когда прямо передо мной среди ребятни-беготни, отделившись, вырвалась вперёд черноголовая и длинноногая "ракета" по имени Мунк. За ним очевидно толпа одноклассников, все на полторы головы ниже, такие потешные в синих костюмчиках. Потом движенье слегка разомкнулось и повторилось в обратном порядке. Кто за кем гнался, не знаю, но братец вернулся из школы взмокший и особо довольный. Так что, Брэб пока не в курсе, а Мунку нравится конспирироваться под пай-мальчика. Зато наш папа на все сто процентов уверен: его дети — его проблема до пенсии, неистребимая головная боль и собственная (дальше некуда!) собственность. "Иначе, зачем их заводить, родимых, если в старости некому будет стакан воды подать?"

    Хорошенькое предназначение для собственных детей, нечего сказать! Дался им всем этот стакан! И бабулька его с вожделением упоминает. Как будто для неё желанный итог жизни! Чтобы внуки собрались когда-нибудь у бабушкиного ложа и в скорбной торжественности преподнесли ей… чёрт те что, короче! А отец, подобно всем взрослым вокруг и для нашего якобы блага, предпочитает следовать установившейся традиции, веря в мораль и семейные ценности. Не знаю, что он под перечнем этим подразумевает, но мне кажется, оно как раз и есть то, чего я на дух не переношу. Почему Брэб никогда не скажет: "Поверь в себя и будь уверенной!" Нет, он считает устремление сие не в меру нарождающейся самоуверенностью, от которой, стало быть, немедля нужно избавляться. Мой папа никогда не предлагает: "Мир непознаваем по сути, но постарайся познать себя, как утверждали древние. Найди себя в этом мире!"

    Конечно, он — не преподаватель или учёный, а всего лишь инженер на фабрике, но всё-таки… Скажи он, не мудрствуя: "Главное — это искать счастье в себе! Ведь в таком жестоком мире, как этот, все люди — враги и конкуренты друг другу. Они, готовые использовать тебя сполна, разорвут на части и каждой частью просто подотрутся. А совесть их после совсем не замучит". И я зауважала бы Брэба, не просто как папу, а тоже как личность отдельную. Так, вместо этого, он разуверяет, силой навязывая: "Слушай других! Прислушивайся, чего хотят люди, и следуй за ними, а может быть, где-то и подчиняйся. Иногда всю жизнь приходится доказывать, на что ты годен". Может, ему самому и нужно доказывать что-то, а я не собираюсь поступать так для тех, кому безразлична. Это всё равно, что биться головой о стену. Ну, а мне очень ценна моя бедовая голова!

    Папа частенько мне высказывает:

    — Ну, отчего ты — вся такая вдумчивая? Лучше бы, как другие девчушки: вертелась перед зеркалом, меняла платьишки, просилась бы на танцы! И я был бы спокоен. А то с тобою, Габи, раньше времени поседеешь!

    Ну, папочка, положим, на танцы я давно просилась, вернее, всякий раз пыталась отпроситься до 23-00. И что из этого получалось? На честные просьбы: сходить с Индри и Натали на дискотеку или школьный вечер, который бывает в актовом зале с обязательным присутствием директора, а также классные посиделки (к ним сама же готовлюсь, украшая кабинет разной праздничной дребеденью и помогая доморощенному диск-жокею Тому подбирать музыку для танцев) Брэб реагирует следующим образом:

    — Дискотеки твои сейчас — рассев адреналина и суматохи. А в наше время была большая танцплощадка в парке! Мы называли её "летающая тарелка" и танцевали там, и ухаживали красиво, а не воняли сигаретами или тряслись, как в припадке.

    На такое мне прямо нечем противоречить. Приходится вместо трясучих танцулек (для которых да, да, я надела бы платье!) оставаться дома и взаправду вести себя хорошо, с книгой и чашкой какао возле радиоприёмника, в сравнении с моими одноклассниками, которые уже не обжимаются по углам подъездов, а отыграв в "ромашку" и "бутылочку" — девственность не берегут, упоённо занимаясь "тем самым", по меткому выражению Стефани Адрева: «в полконца». Ещё народец школьный, постреливая сигаретки, покуривает втайне и на виду; везде, где удаётся, пробует водку, "чернило", самогон и всяческие суррогаты; нюхает клей и бензин, суёт под язык или сразу глотает порошки и "колёса". И где-нибудь на чужой тёмной хате, страдальчески отведя глаза и свернувшись в эмбриональную позу, кто-то из знакомых мне ровесников захватанным шприцем с грозной и грязной иглой вводит себе нечто сокровенное или, как сам считает: прекрасное.

    А после вдохновенно режутся запястья! Нет, не для самоубийства — так делают смело отчаявшиеся люди, а просто потешить нервишки, по словам той же Адревы, гордо явившейся в школу с напоказ перевязанной рукой. В общем, всего-то удовольствия простецкие, поиски стимула в окружающей скукоте. Я никого не хочу осуждать. Кто их знает, этих моих одногодков? Может, меня опередили и обошли, и со мной такое сотворится впереди? Вот потому-то мой отец почти мечтает вслух: "Эх, было бы у меня два таких сына, как Мунк! Или даже три! Пускай! Это же сыновья! Гордость! А что дочка? Тьфу, эта дочка! Говно." И неважно, когда он теперь передумает! Высказался же довольно ясно: любимому сыну — солнечное будущее; заблудшей дщери — домострой в духе крепостничества, и плёткой, когда надо, отстегать.

    Да, многое Брэбу придётся доказывать. Однако, нужно ли? Иной раз он рассекает мои сомнения одной лишь фразой: "Габи, ты станешь очень красивой, когда выйдешь замуж, лет в двадцать семь!" Только непонятно: красивой тогда или замуж? Уж очень нескоро! И что из этого главнее? Снова вопросы несвоевременные. Очень трудно отцам с взрослеющими дочерями. Тем и другим будет намного лучше, отдаляясь друг от друга, устанавливать не пересекаемые внешние границы. Легче будет потом воевать.

    …— Скорей выключай телевизор! С работы идёт папа! — так я, Эса или даже ба-Мари предупреждаем Мунка.

     Если это не сделать, папуля устроит выволочку прямо с порога: мол, "целый день пашу на работе, а они тут развлекаются, гады!" Отца надо встречать у входной двери с улыбкой и полным готовности взять его сумку, если он что-нибудь принёс. Надо притворно лебезить и быть благодарно услужливым, чтоб оправдаться за то, что ты (то есть, я!) — дармоедка, живёшь в его доме, и он тебя кормит, одевает и даже где-то позволяет бить баклуши. Ненавижу это в обоих родителях, во всех родителях сразу! А я — понимающих ещё не встречала. Обычно они грубо ругают при всех, приказывают и требуют подчинения. Мнят из себя каких-то господ и хозяев! В нескольких словах, обыкновенные бытовые садисты. И мои из всех не самые худшие. Я ведь, как всегда, читаю криминальные хроники из газет, что мне попадаются, и узнаю (о, ужас!), как в стране развитого социализма матери и отцы истязают, морят голодом и насилуют порою собственных детей.

    Наш Брэб строг, суров и в меру деспотичен. Обычный авторитарный папаша, то и дело подстраивающий подловатые обстоятельства со стрессом именно мне, а Мунку привольно спускающий всё на поблажках. Но, что ни говори, "предки" у Натали гораздо неприятней. Лупцевать и дубасить из-за лишних четвёрок такую аккуратную зубрилку, с косичкой и в очках — более чем омерзительно, по-моему. А у них-то какие оценки в школе были? Небось, сами без надлежащего прилежания в середнячках прохлаждались, а теперь требуют от почти безукоризненного чада досконально осваивать то, к чему в своё время оказались не способны. Собственно, здесь принято с детьми не церемониться и жёстко расправляться с ними из-за их якобы плохих оценок и нелепых проступков, как это сделала однажды мамаша Мальи, бывшей соседки по парте.

    Тогда мы были в третьем классе, а эта дама (сама учительница, кстати), ворвалась посреди урока ("как нейтронная бомба!" — выразилась бы ба-Мари), за волосы выволокла дочку из-за парты, поставив перед всеми на колени, начала неистово хлестать ремнём, куда достанет. Малька так дико кричала! Помню, я оцепенело вцепилась в свои тетрадки и от испуга боялась даже мигнуть, а мои одноклассники заливисто ржали во главе с первой учительницей, что и не пыталась прекратить истязание из-за нелепой полузабытой двойки. Потом, даже бойкие из школьников стали являться с фингалом под глазом, разбитой губой, шишкой на лбу, трагически признаваясь: "Это сделал отец!" Ну, чаще всего, конечно. И про сломанную руку Бешки возмущённо шептались учителя: мол, родитель застал за куревом.

    Лично мой отец как-то застукал в подвале, куда спустился за банкой солёных огурцов, неведомую кувыркающуюся парочку. И как они залезли в закрытый большей частью погреб? Любились в темноте, прямо на затоптанном полу. Брэб, забыв, зачем пришёл, снова побежал домой, узнать: точно ли Габи спит или без дозволения смылась куда-то? Позже я дозналась, что в подвальных девочках оказалась прежде донимавшая меня Робес. Видно, ей крупно приспичило, а лучшего места в холодное время для горячего дела, чем домовые погреба, не сыскать. Вот мой бедный папа и возомнил себе, что надо блюсти дочку, пока она — подросток (во что бы ни стало!), а то "испорченную" никто замуж не возьмёт, не примет в чью-либо семью, и он, нерадивый, будет за это в ответе. Кстати, не понимаю я: испорченную — чем? Если только его "правильным" занудством и полным непониманием меня как индивидуума. Чего-то не хватает отцу на его поспешно сменяющихся работах, раз ему нужен семейный авторитет. Неукоснительный! Ныне Брэб недоволен собой и несчастлив, но как-то пытается нечто восполнить, настырно командуя нами.

    Поэтому — лучше смотреть утром, когда удаётся отвертеться от школы, повторы популярной нынче саги про сопротивление борцов Сопротивления из длительного "Фронта без пощады", а также страдать над страданиями бедняжки Джен Эйр! Такое Брэб не очень одобрил бы, но предполагаю, что исключение сделал бы, как когда-то для комиссара Каттани — Джеймсу Бонду. Правда, фильмов про агента 007 по нашему телевизору пока не показывали. А глава семейства Еросема хвастается видеомагнитофоном и кассетами с боевиками (в том числе с Шоном Коннери в "Никогда не говори никогда") и приглашает Брэба в гости... когда-нибудь. Пока папуле остаётся предпочитать кино по телевизору: военное и драматическое, а также приключенческое, особенно, где про индейцев с непременным Гойко Митичем в главной роли. И посему наплевать отцу на слезоточивость несчастной "Рабыни Изауры"! Хоть тоже экранизированная литературная классика, как та "Джен Эйр".

    — Про это я не знаю, а всё знать не могу! — отнекивается Брэб, доставая с полки почитать на сон грядущий - Джека Лондона.

    К слову, у последнего он перечитал всё, что мог найти дома и в библиотеках, кроме "Мартина Идена". Видимо, как специально, мне оставил. На сей день это моя настольная книга. Ведь в школе одна классика преподаётся, притом выбрана самая скучная и надоедливая своим морализаторством. А о том, что и в литературе есть оригинальное, я как всегда вычитала с каких-то журнальных оборвышей или услышала по радио, точно не помню.

    ... — И ты ещё считаешь, что твой батька — деревенский лапоть, оплот патриархата в данной местности, занудный и отсталый элемент! — Брэб не преминет при удобном случае наступательно напрячь.

    Да, ничего я не считаю, даже сгоряча. Ведь он запоем читает Хемингуэя! А я не понимаю их: ни того законченного реалиста, ни собственного отца, который иной раз основательно набравшись винного угощения с главой семейства Еросемов, так и бросается сомнительными терминами. Нет, никакого тебе традиционного "po velniu!" "Krantas!" — главное восклицание папули, поскольку, наверно, нет ничего страшней для моряка, чем близкий берег! Стоп, развязка, конец приключений, выхода нету из тупика. И потому-то… 

     — Krantas! Эса, ты органически перенимаешь твою мать! — это после тысячной размолвки с ба-Мари.

    — В нашем обществе не любят умных, Габи! Kakta sienos nepramusi! Так что, лучше молчи! 

    Далее о соседях: — Неужели у них столь незначительная жизнь, что остаётся им лишь говорить о нас? Krantas втихую на них напади!

    Партии и правительству: — И сколько в этом самом государстве работать надо, чтобы накопить на маленькую паршивенькую машинку?! Работай, не работай, одно получается: кранты!

    Для своих многочисленных родственников в Низинах: — А мне всё поперёк!

    — Что им ещё передать? — ёрничая, спрашивает maman, отправляясь с визитом вежливости на малую родину Брэба.

    — Krantas! Сорок четыре раза он самый! И пускай кто-нибудь поцелует за меня в вокзале двери… — тоскливо протягивает папуля.

    Нет, он не грустит по оставленным до флота Низинам, где после службы так и не объявился. Чувствуется, ему становится тошно, когда про Низины и так называемых родственников опять напоминают. Для папы: родственники — данность неизбежная, для меня — наказание. Посему о том, что нету ничего сильнее крови, а также о непреодолимом зове крови и обязательном кровном родстве я знаю лишь понаслышке. Однако предполагаю, что отец с удовольствием избрал бы братство по крови, будучи без сомнения вдохновлён, поражён, убеждён фильмом, где на пару с геройским и, как всегда, индейским персонажем Гойко Митича мужественно сражается его бледнолицый брат в исполнении обаятельного американского изгнанника Дина Рида.

    Нет ничего сильнее?.. Есть! Родственные души! Конечно, об этом большинству неведомо, и Брэбу в том числе. Ему бы самому с насущным разобраться. Взять, что ли, его Низины! Это, вообще, где находится? И как там кое-кто очутился? С родственничками сплошная непонятность! Папиными "крантасами" насчёт некоторых: "Невесть что вытворяет твоя бестолковая тётка Габриэла! За последние деньги на курорт укатила! Никогда не бери с неё пример, Габи!" Как я могу брать пример, если видела свою тётку-тёзку только на не очень новых фотографиях? И что это значит? Брэб меня сильно недооценивает. А получается: я с папы и беру пример! Меня также не настолько волнует принадлежность к большому семейству в Низинах, как и Брэба, который посылает навестить всех Эсу, а сам предпочитает держаться подальше, заодно и от ба-Мари с Демаром.

    — Это вам с Мунком она — бабушка, а мне она — тёща! Тоже мне, нашлась Мари Лё Крезо, великосветская вдова! Crazy Крезиха, дура долбаная! А этот дед и вовсе нам не родственник! — отец сам пытается вдолбить не понимаемое.

    Должна признать, пока действительно не понимается. Тем более, почему-то в Низины перебралась ещё и старшая сестра ба-Мари: Берта с её обширнейшим семейством. Так что, Брэб настоятельно рекомендует Эсе в случае поездки у них и перекантоваться, а остальных скоренько обойти и передать всем пламенный привет из Жёнова.

    …Кровь сочетает дурные начала, кровь содержит опасность вины, но крови чужой не бывает, всё и всюду намешано и перемешано. Отец, прямо с порога зычно ругнувшись, вмиг разогнал всех по комнатам. Сам быстро прошёл в ванную, включил свет, пустил воду в раковину и стал смывать с рук кровь.

    Я тогда училась в вечернюю смену. Иногда возвращалась домой в пугающей темноте, можно было действительно на извращенца нарваться, а всё равно, упорно не хотела, чтобы меня встречал родитель. Папа вызывался обычно глубокой зимой  по субботам. Однажды после окончания уроков, класс лихо сорвался бежать в раздевалку, на первом этаже притормозив полюбопытствовать, что случилось у входа. А там топтались: дежурный учитель, вахтёр и несколько прибывших на "скорой" медиков в накинутых поверх курток белых халатах. И мой папа помогал переложить на носилки раненого мальчишку в школьной форме. Ну и кровищи на полу было! По дороге Брэб держался от меня подальше, руки нёс странно — перед собой. "Вымазался, пока доставал мальца из кустов. Кто-то едва не вспорол его битой бутылкой!" — отец говорил так уныло, что я не стала просить поднести тяжёлую от учебников сумку и заодно рассказывать об очередных пятёрках.

    Присохшая к рукам «ржавчина» размывалась, сбегала багровыми струйками. В вертящейся воде исчезали неминуемая опасность, вина и мнимая чуждость крови, которой, как таковой, на свете не бывает, ведь кровь всегда одна на всех. И всё же, как папуля заявляет: "Весь мир не обогреешь, самому бы здесь тепла хватило! Себе и своему семейству".



Глава 33-я: "Когда родители не понимают…"

"Дети-индиго могут достигнуть весомых результатов в избранном деле".


    Мысленные распри настигают Брэба и, само собою, остальных, даже обстоятельного Мунка. Всё это ощущая, отец ненамеренно (или наоборот?) чинит мне препятствия, со своими распрями не борясь, а создавая из них сеть для меня. В таком и сама maman запутается с убеждённостью в собственной праведности. А на меня подобная уловка лишь наводит смех!

    — Ты, Габи, думаешь, мир — огромный цветок?! Загляни в сердцевину и увидишь там змея.

    Ну, родители у меня как заправские проповедники! Я вовсе не считаю мир — цветком со змеем внутри, но это и не окончательно куча мусора напополам с дерьмом? Где мы просто существуем, а не живём, и в раскалывающейся на части империи и на целой, что ни говори, планете! А уж тут мы сомневаемся и боремся, делаем ошибки, исправляем их и упрямо продолжаем выживать.

    …И вот тебе для подтверждения неожиданность "номер раз"! В голову не приходило, что подготовки к олимпиадам, особенно по иностранному языку, для других дело отнюдь не самостоятельное. На сборное мероприятие ученики восьмых, девятых, выпускных прибыли в компании преподавателей или родителей. Да, именно приехали, автобусами и электричками. Из местных только я, одна и безо всякого сопровождения. Потому что заведение, где всё проводится, не очень далеко от дома, через шоссе. Не до столицы добираться. А из-за своего "неисправного" вестибулярного аппарата я там пока не побывала. Зато из домашних никто не будет за меня переживать, ведь и французский им не интересен, и какие-то мои соревнования тоже.

    На месте смотреть не на что: классы предоставило ближайшее училище (раньше такие называли «реальными» - и в этом есть некая толика истины). Тамошних ребяток не видать, каникулы как в школах. Технические стенды, правила, распоряжения и указания. Скучно и не понятно ничего. Толпящиеся возле раздевалок приезжие понемногу группируются по направлениям: английский, немецкий, испанский. О, наконец, родной французский! Старшим (они же — будущие выпускники) предлагается пойти налево. Девятиклассникам — направо, а "малышам", что, как и я, изнывают в восьмом классе:

    — Стоять на месте! Сейчас начнётся перекличка. Дальше заходим по одному для собеседования, заодно знакомимся с комиссией. После — обед в здешней столовой, не опаздывать! Ближе к вечеру напишем перевод, остальное на завтра.

     Я ошиблась, полагая, что здесь все окажутся незнакомыми, глотку в коридоре напрягает наша завуч собственной персоной. В школе о ней ходят байки, тщательно раздуваемые классной Мартеной, будто вышеупомянутая дама спит по три часа в сутки, остальное время беззаветно отдавая школе, по уши в учебной и организаторской работе.

     "Да что вы говорите? — обычно в ответ пошлят наши мальчики. — Просто за пьянками да гулянками ей выспаться некогда! Короче, за е*лей едва поспевает справляться с делами чувиха!" Неужели она ещё и в комиссии? Предполагаю, что наслышанная о моих вывертах от недовольной Алеки, которой не пришлось сопровождать на олимпиаду самую одарённую ученицу, завуч составила не очень верное мнение. И поделом мне! Я не однажды критиковала учительницу за утрированное произношение и, как мне казалось, неширокую для преподавателя словесную базу, а тут, извините…

    — Стыдно кичиться своим талантом! — ежедневно принимается одёргивать меня папуля.

    Не понимаю, почему? Если я что-то умею лучше, чем остальные, зря это скрывать. Нужно в срочности продемонстрировать всем, и неважно, что они будут думать. Дело же того стоит! Но отец остаётся непреклонен:

    — Хвастаться нехорошо! Нельзя в открытую показывать кому-то, в чём ты его превосходишь! Так начинаешь попросту пренебрегать людьми.

    Ну, прям! Неужто сам Брэб, талантливо ремонтируя электрику в машинах по всей округе, не даёт знать о своём мастерстве другим отчаявшимся владельцам захудалых автомобильчиков? Очень часты у него заказы. Без рекламы так не бывает. Временами папе приходится даже отбрыкиваться от чересчур прилипчивых клиентов, невзирая на неплохой приработок. Как и мне, когда вечером вдруг кто-то заорёт под окнами: "Плаха, выходи! Французский сделать нужно!" А что, должна разве? Прошло то рвение, когда я набивала руку на чужих заданиях. Послать ко всем чертям! И хорошо, что к нам пока не провели телефон, но в нынешнем году серьёзно обещаются. А было бы: не отойти от аппарата и стараться ради того, кто и спасибочки не скажет! У меня очень неблагодарные одноклассники. И всё же:

    — Будь скромною и не выпячивайся! — не отстаёт с нравоучениями мама.

    Сегодня поутру перед работою, она, пребывающая в постоянном настроении неодобрения, металлической расчёской начесала и сбрызнула лаком должную растрёпанность моей причёски. А потом тщательно проверила чистоту: зелёненького свитера, джинсовых штанишек неведомой фирмы, смахивающей на мужскую куртки с капюшоном и потрескавшихся сапожков с тугими замками, которым пора бы подыскать замену. Решив, что для похода на мероприятие наряд с натяжкою сгодится, мамуля предупредительно помахала у меня перед носом шапкой с рукавицами. Их я, как всегда, проигнорирую и засуну, чтобы не мешало, в капюшон. Теплее возле шеи будет, ведь шарфик я повязывать не собираюсь. Он — красный и ни к чему не подходит, а шапка и рукавицы жёлтые, кошмар! Такое свяжет только ба-Мари из тех несуразно-лохматых ниток, что регулярно попадают ей под спицы.

    Кстати, бабуля объявилась сразу, когда оба родителя, не пожелав мне даже ни пуха, отбыли на свои фабрики-заводы. Братец дрых в зале. Ба-Мари, разоблачаясь от шубейки и сматывая обвязанный вокруг головы мохеровый платок, видимо, в уме прикидывала, что приготовить на сегодняшний обед и в придачу как: присмотреть за Мунком, посмотреть любовный фильм по телевизору, сходить вместо меня в магазин и развести кое-какие постирушки. Я же отправилась в ванную втайне подкрасить ресницы. Мамина тушь — чёрно-угольный брусочек в картонной коробочке, куда обязательно прилагается махонькая щёточка из бледной пластмассы. Застывшая тушь пахнет чем-то цветочным, если капнуть на неё воды. Ресницы тонкие чуть зачернив, я заодно умыкнула в свой карман расчёску и зеркальце. Пора всегда иметь их при себе, как и часы, и от дома ключи. Жаль, Эса помадой хоть и не пользуется, но таскает её в сумке. А духи на полочке стоят. И я ими безнаказанно надушусь!

    Потому что, если рядом мама, сделать это невозможно. Она считает, что пользоваться косметикой — извилистый путь к разврату. Всё должно быть скромным, пристойным, естественным! — Ага, блёклым и никудышным! Видала эту я её естественность в одном месте. Я с удовольствием себя украсила не только свежим, морским dzintars’овским запахом, но и серебряной цепочкой. К чернёной подковке на ней прикреплён эмалевый клеверный листок. Зря, конечно, лучики подковки смотрят вниз. Ощущаю, так неправильно! Брэб утверждает, что это и не цепочка вовсе, а кусок старинного колье с оставшейся одной подвеской.

    Вот на безымянном пальчике левой руки у меня действительно скромнеет колечко с вплавленным цветочком о пяти трогательных лепестках. В дуэте с моими постоянно ломающимися часами: у них циферблат синий, а браслет металлический, смотрится неплохо. Хочется ещё чего-нибудь с серебряным отливом! Цепочка и кольцо — всё, что разрешили мне родители. Вот назло им и ресницы буду красить, не спросив. Как контрольные в столицу ежемесячно отписывать и самостоятельно ходить на всякие олимпиады, то я достаточно взрослая! А попробуй, попроси Эсу прикупить даже не яркий и без блёсток лачок для ногтей, она доймёт Брэба жалобами и нытьём, что у дочки повадки уличной девицы проявляются, а это необходимо немедленно пресечь! Отец тогда в поспешности отмахивается, решим, мол, на семейном совете и пресечём, ох, как пресечём эти поползновения в направлении вражеского запада, аж пыль пойдёт!

    Потому и не нужны мне их советы, и они сами. Через месяц мне пятнадцать стукнет, а домашние меня совсем не понимают. "Когда же я от них избавлюсь? — с тоской думала я как-то лет в восемь. — Когда настолько вырасту, что смогу купить сама и скушать шоколадок сколько влезет? Без шоколада же нет никакой радости!" Да, как и без денег, за которые всё покупается. Также нет радости без нормальной и подходящей по размеру и цвету одежды, без необходимых фильмов и книг, без магнитофона с записями и, конечно, без косметики. Я не виновата, что природа для меня не расстаралась в красках и одарила преимущественно нездоровьем и бледной кожей, а ещё неловкостью, неуклюжестью и несуразностями прочими. Эх! "Со всем этим надо что-то делать!" — как говорилось в одном фильме. Я и стараюсь настолько можно оживить неброские данные. А Эса с Брэбом орут на меня:

    — Оставь, как есть! Будь сама собой! Не надо выделяться из толпы и привлекать к себе внимание! Мы пока в социалистическом обществе живём.

    Что тут скажешь?! Ну и противоречивость же у них! Как можно быть самим собой в толпе социалистического общества? Либо ты с толпой, либо сам собой! Иногда, впрочем, стоит притвориться, что не так уж от этой толпы отдалился и с радостью готов туда вернуться, лишь бы отстали. Замаскироваться для виду! Что и собираюсь делать до поры. А косметика для меня хоть и не боевая, но всё-таки раскраска, и одежда тоже маскировка. Поможет укрыться от окружающих и никому не даст познать мою беззащитность. Родители не понимают! Хоть им кол на голове чеши, ничего они совсем не понимают. И чёрт бы побрал дефицит!

    Если честно, я потому и ощущаю себя самой худшей, что у меня, наверное, не будет никогда красивой нейлоновой курточки и клёвых сапожков, как у Адревы, синтетических, с узорами колготок, как у Лены, или золотых серёжек, как у Индри. И разве дадут мне родители денежек на кафе, чтобы сходить туда с подружками, которых, как таковых, у меня нет? Зато Эса может предложить для ношения под школьной формой вместо колгот пояс с чулками, в который она давно не влезает. Поэтому я соблюдаю принцип "сытый — голодному" и обхожу пока тех, у кого "предки" из начальства и, по нашим меркам: богатые. "У них всё схвачено, за всё заплачено!" — как теперь говорят. А моим родителям никакой блат не нужен! Им честь и совесть подавай, великие идеи!

    — Те, кому ты в будущем понадобишься, Габи, и в  о п о р к а х  тебя распознают и примут! — отец так уверен?

    Что ещё за опорки? Глупость какая! Люди не заглядывают в души, которые с давних времён несусветные потёмки. Внешность сначала давай! Это потом душа с телом действительно смогут отыскать друг в друге золотую середину, а, может, и пресловутое золотое сечение. А я углубляюсь в себя больше из-за того, что не дают никак мне разобраться с внешним! И я сейчас — материал сырой и неизысканный, как полуфабрикат. "Будь естественной, сама собой..." Ага, разогналась! У нас совсем не справедливый мир, как представляется моим родителям. Этот мир — наказание. Место осуществления кары и кармы. И мы здесь не живём в гармонии с Природой, она предоставляется лишь избранным. Я, может, и с природою внутри, но без гармонии с нею и с собой тоже, не говоря уже про остальных, и точно житель городских джунглей. А если согласно О‘Генри, вообще, младенец в тех самых джунглях. И значит, хочу всё правильно! А этого не так уж много поначалу. Родители меня не понимают, и я их не могу безоговорочно любить за это. Господи, прости же мне …меня!
 
    Вот и нечего внедряться в огромную толпу лингвистов, показательно разобравшихся на компании, пары и группки. Все они постарше меня будут, а с поддержкою родителей с учителями и вовсе кичатся талантом, задрав носы. Это из-за того, как их обхаживают. А они жаждут быть первыми и только первыми. Не участвовать просто, а победить! Чтоб умчаться обратно в убогие и безнадёжные, как Жёнов, городишки, и продолжать упрямо наступление на поступление, стараясь ради университета.

     "Преподаватель или переводчик?" Ни то, ни это. Мне кажется, я — лишняя в напряжённой толчее фанатов языкознания. Они непременно хотят стать ремесленниками, со всей серьёзностью готовясь к черновому ремеслу. Недаром олимпиада проходит в одном из местных ремесленных-реально-приземлённых. Лишь я думаю о Предназначении. И в него верю! Если честно, с удовольствием бы поболтала с кем-нибудь на эту тему, но… В скучном коридоре не к кому присоседиться. Подобные нашли себе подобных. Прямо, как в доставшей до печёнок школе, где нету места для заумных добрых дур! Везде сразу же находятся заводилы Еросемки, с удовольствием вываливающие страшно-тошнотворные истории с привкусом матерщинки или чертовщинки, на выбор.

    Всё оттого, что школьники, как завсегдатаи пионерских лагерей, привыкли жить шумною кучею с детского сада. Предпочитая походы в лес, на речку и посиделки у костра непременно с гитарой и печёной картошкой - небольшим приключениям и книжным познаниям. Они привыкли делиться, заимствуя и перенимая, красть намётки индивидуальностей друг друга и заодно какие-то вещицы. Общение-смешение как принятая норма. И, главное, все на виду! Это у меня тайных делишек полно. Вот и сказывается теперь с детства моё нежелание: быть вместе со всеми. Да! Слышать не хочу об их тетрадках с провокационными и одновременно смешными анкетами, записочках — мальчишкам, слёзных капризах по поводу: "Что вечером одеть на дискотеку?", блеске для губ и популярных немецких журналах "Burda", в обмен на которые, как рассказывает maman, можно отыскать любой из дефицитнейших товаров. Короче, достало меня это бабское! На олимпиаде одни девчонки, а они повсюду одинаковы: пустые и легкомысленные фиглярки. Эх, были бы здесь парни! Жаль, их лингвистика не увлекает.

    Облокотившись на перила, стою на подступах к своей очереди. Сквозь краешек виднеющегося окна обозреваю неинтересный и какой-то состоявшийся январь, где в воздухе оттепель, а на земле снег загаженный. Сверху небо — не взбитою серой подушкою валится. Праздник ушёл. И так далеко до весны! А во мне вольно зреют желания. Быть поперёк общепринятому. Ага! От неожиданно набранной скорости я чуть не растянулась поперёк той лестницы, перила которой столь озадаченно подпирала минут сорок, пока, наконец, не услышала, как из нужного кабинета кто-то выкрикивает:

    — Габриэла Плаха! Где эта Габриэла?

    Не Габриэла, а всего лишь Габриэль. И почему: эта? Как всегда: Пла-а-ха! Ладно, иду, бегу!

    …Ну, что отметить после? Намедни вместо обычных нотаций, Брэб дал мне дельный совет, а я не преминула им воспользоваться. "Ты говори со всеми только по-французски, быстро и много, и не давай им опомниться! Только по-французски!" — неожиданно предложил мне отец. Вот тебе и папа с его бронебойными "крантасами"! Так, с порога я и набросилась на комиссию. Кстати, завуч там и не присутствовала. А тема, которую я подготовила заранее, обработав несколько "L’Humanite", без сомнения, оказалась бы скучнейшей для других участников, но не для фанатика, вроде меня. "Система образования во Франции" была мной представлена не менее захватывающе, чем последовавший за ней, почти выученный наизусть отрывок из детектива Жоржа Сименона "Мегре у министра".

     И не спрашивайте, где я взяла книгу! Конечно же, стащила из кабинета Алеки. Разумеется, я предложила комиссии (тёток и дядек в ней толком не рассмотрев) не только лексику с произношением и интонациями, а и своё отношение к французскому и Франции, и видение всего, что относится к почти принимаемой мной франкофонности, хоть не универсально-всеобъемлющей, как некоторые из культур, но пока такой привлекательной, parbleu! Впечатления мои в этом отношении всегда были, словно бы насыщенные пряностью, исходящей от них — винным букетом, которого я ещё, впрочем, не пробовала.

    Набрасываю свои выкладки на присутствующих сетью. И знаю: всё идёт, как нужно. А ощущения тех, кто напротив? Я их даже чувствовать не успеваю. Фразы только сверкают и переливаются, как предположительно — павлиньи перья: зелёным, синим, золотым огнём! Заодно буквально монологом, строго по-французски выложила скопище дневниковых ощущений от поиска французских книг, фильмов, газет, программ и сведений о стране и о непонимании окружающими странной одержимости, то бишь: узнать побольше о происхождении родни по материнской линии, чтобы после… преспокойно позабыть об этом. Никому, согласно маминым заветам, я не собиралась показаться скромной, сходу признавшись, что занимаюсь в заочной школе лингвистики, и отзывы на проверенных столичными преподами моих контрольных содержат одни "Bravo!" и "Tres bien!" А я успела необдуманно перегрузить себя знаниями и потеряла в дальней памяти около сотни стихов! Теперь угрюмо страдаю от несовершенства здешнего образования, которое в отличие от оного во Франции, не позволяет глубже изучать то, что понадобится в жизни, а широко и бездарно забивает голову ненужными физиками-математиками.

    И, правда, кому мне ещё жаловаться? Не родителям же! Я и так слишком опрометчиво на них набрасываюсь. Вдобавок добивая сложностью, которая меня саму утяжеляет для восприятия иного, куда уж чьё-то понимание? Ежесекундная изменчивость и некий артистизм, и поиски себя, и разноцветность настроения, и вычурность — это же не обывателям демонстрировать! Как я раньше не догадалась! Хотя, где есть кто-то: понимающий и подходящий для меня? Братец Мунк ещё дитя. Родители, мало того, невзлюбили, так и понять не хотят. Хорошо, бабульку временно склонила на свою сторону, а в остальном… Не так далеко от меня подобрались несуразные люди: завистливые, жалкие, враждебные. А то ли будет вскоре! Всячески избегаю и обхожу их, насколько получается.

    В точку! Сунулась в столовую — попросить бесплатные какао и варёное яйцо, напоролась на завуч. Она льстиво мне заулыбалась, рыжеватыми встряхнула волосами и приторно-медовым голоском запела:

    — Какая ты молодец, Габриэль! Знаю, и на письменном не подкачаешь! Отстоишь честь школы! Ты должна понимать, как для нас это важно.

    Да по барабану мне честь вашей школы! Тут я за себя сражаюсь! И потому думаю, что кивнула ей ничуть не любезно. Неприятная женщина. Нутром это чую, вот и обойдётся она без моей неискренней улыбки. Так же, как моя классная, всё ищет чего-то, разнюхивает: нет ли клёвого блата поблизости? Пройдохи обе! Но в отличие от "бегемотихи" Мартены, завуч — помесь кобры с крокодилом: коварная, бесстыжая, хищные глаза не мигают. Ничего не имею против зверей, абсолютно! Я всех их люблю. Крокодилы, вообще, мудры, и змейки тоже. Сколько раз замечала, как люди на зверей похожи, что делает им честь, людям, в смысле. Моя бабка — вон, натурально, лиса! Всюду суёт длинноносую морду и нагло тявкает. А я перед всеми верчусь, как любопытная храбрая мышь. Но мышами обычно все норовят закусить! Второпях. Вот и держусь я подальше и настороже.

    Припоминаю, как в гости к нашему "мышиному" семейству ожидаемо, но без особого приглашения пожаловала Мартена. В порядке обхода и проверки бытовухи в начале учебного года. Я была в классе четвёртом и уроки, стало быть, пока готовила на кухне. Руководительница недовольно покрутила носом в сторону занятых уборкой Брэба и Эсы, взглядом пальнула по недостаточно уставленным мебелью углам, а узрев маленького Мунка, старательно выбиравшего во вместительный тазик из сухих стручков зрелую фасоль, шарахнулась восвояси, мол: "Бедняги-бедняки! Что с них возьмёшь?" Так до меня постепенно стало доходить, что родилась я в совершенно ненужной семье, каковых повсюду — миллионы… Где родители выбиваются из сил, а дети их за это презирают! То есть, недопонимают. Ведь всех жестоко донимает драма быта и социальная (она же — социалистическая)  несправедливость: "Почему одним даётся всё готовое, а другим — вкалывать без перерыва?" Вооружившись пониманием таким, неумолимо сознаешь: стоит гордо держаться ото всех подальше, должен никому не будешь. Голодный, так голодный! Это лучше, чем иметь дело с зажравшейся Адревой или постоянно недокормленными учителями.

    На самом деле, не такая уж голодная, я отправилась на письменные и прекрасно провела время, злорадно наблюдая, как от заданного становятся кислыми личики моих милых и самодовольных конкуренток. Своё я сделала оперативно, однако не обошлась без некоторого хулиганства, приписав после работы якобы обещанный комиссии вольный стих: "Изысканна и будто бы на лад иной настроена — поэзия моей Души. Грядёт любовная коллизия моей Судьбы, она ещё бороться будет с Прозой жизни! Одни слова, одни понятия: рассыпанные в Вечности, растленные в пространствах и протянутые в Бесконечность. Не представляю, как всё происходит, когда с Любовью сходится Судьба, а Жизнь совместно зашифрована с Душою!" А будет всё не очень слаженно, по правде, точно влюблён ты по-французски, но думаешь на совершенно другом языке.

    P.S.: У меня — первое место на олимпиаде!!! И ощущение настоящей победы сейчас закрывает для меня всё. 



Глава 34-я: "From house to home"


    Не понимающий меня родитель притащил магнитофон, приличных размеров пыльный бобинник со всяческой сорностью, набившейся даже под крышку. Видимо, заброшенная техника вынужденно коротала срок в чьём-то сарае или гараже. Ладно, даром ведь досталась, да в нагрузку с большой бобиной, должно быть, полной зарубежных записей! Мунк сразу догадался, как почистив, всё это отладить и включить, но папуля тоже оказался наготове, с предупреждением: "Только, чтобы музыка не отвлекала вас обоих от уроков!" Пришлось отложить торжественный запуск до ближайшего времени, когда Брэб уйдёт на работу. Зря он не одобряет благое и желанное поползновение — иногда отвлекаться от уроков на недельку.

     Толком же в каникулы было не отдохнуть. И вот они закончились, а в школу я не тороплюсь. Ко мне опять подобралась горячка липкая с температурой на целый градусник. От переутомления и напряжения, что ли? Олимпиада всё-таки была. Скорее, от ненужного перерасхода сил. Их во мне, надо признать, и так маловато; те же, что появляются откуда-то извне, распределяются неправильно. Потому я и заболеваю апатией. А maman всё упрекает за неодетую шапку, упрекает и не устаёт! Вконец достала, но согласилась не отпускать меня в школу при условии, что я позвоню от соседей к Натали и узнаю темы по физике и математикам, чтоб не отстать от класса. Обычно я таким делом никогда не озабочиваюсь, особенно, когда болею. Повсюду успеваю, мне ещё интересно учиться. Собственно, и сейчас могу навестить подружку, но мне не нравятся её родители, буквально выколачивающие из дочки более высокие, чем у меня, оценки.

    Лучше пересидеть дома мой собственный процесс упадка сил, ведь после оттепели вдруг вернулась настоящая зима с тяжёлыми, трескучими морозами. А я не люблю жёсткий холод! Когда воздух будто становится сух и полон снежного песка, алмазная крошка развеяна всюду, а ветер нестерпимо колет ей глаза и горло. Зато теперь утра нескольких дней в январе, верней, его целый остаток, будут принадлежать мне безраздельно. До обеда братец Мунк уходит на занятия, "предки" — работать до вечера. Ба-Мари укатила обратно в деревню, к большому облегчению Брэба и к великому неудовольствию Эсы. За несколько дней бабуля облазила балкон, буфеты, антресоли, шкафы, неизвестно чем заполненные выдвижные ящики столов, пересмотрела всё, разве только в подвал не спускалась, перетрясла, перетёрла и перестирала. А напоследок оставила тазик свежеиспечённых пирожков с начинками, вроде куриного мяса, кислой капусты, яблочного повидла, и след своих стараний, чужеродный и не очень применяемый для атмосферы дома. Ну, это по моему разумению.

    "Моя бабулька представляет собою лишь клубок так называемых благих намерений, приправленных издалека идущей агрессивностью, что просто ого-го! И мне в её присутствии легко не дышится. Отчего так?" — размышляю я, увлечённо обходя квартирные владения. Они всё ещё кажутся мне обширными и подчас неуправляемыми. Что сделать, чтобы это приспособить под себя? Не полезу же в родительскую спальню! Сплошные комоды, где заодно со всякой дребеденью хранятся почти складские запасы постельного белья (их заготовила Эса на несколько пятилеток вперёд). И в кухню не вторгнусь, потому что сама не готовлю, а только могу прибираться. Фон праздничности тоже не создашь — родители мои в тоске. Прихожую пронизывают разные энергии входящих, несущие сбивчивые ощущения с улицы. А зал слишком большой, деревом обитая веранда на балконе (зимой туда не влезешь, всё настыло), на рабочем месте братца — чёрт ногу сломит, а сборная из непохожих частей секция грандиозна, как комплекс. Кстати, я изъяла оттуда нужные мне книги и перенесла на родную книжную полку. Поэтому хватит крутиться по хате в поисках истины. Она где-то рядом должна находиться. Во мне?

    У меня есть теория. Назову её "from house to home"! Наверное, полностью — я никогда не постигну английский, но мне нравится в нём некая выразительность символов. Так вот, в доме уют — это самое главное. Смысл подобной домашней религии: наполнить пространство любовью, хотя бы искусственно созданной, с помощью расположения предметов по нужным формам и цвету, что непосредственно направят к ним воздействие полезных и даже космических сил. Продолжаю я так размышлять, любовно поглаживая свою полочку, то есть, стирая пыль с её этажами идущих поверхностей — ваткой, смоченной душистым Брэбовым одеколоном. Я люблю ароматы и создаю атмосферу приятия сначала в своей комнатке-норке.

    Всё создаю и творю, творю и потихоньку создаю! Чтобы стало и компактно, и контактно. Больше предметов — закрыть все пробелы! Терпеть не могу эти чистые стены, скучные обои и нависающий (почему всегда выбеленный?) потолок! Мне хочется радужного уюта, закрытости пушисто-меховой и защищённости в доме, а не терзаний, каждый раз возобновляемых Брэбом. Ненавижу, когда он врывается на мой стол или полку или, вообще, лезет в мой шкаф и зачем-то на подоконник, изыскивая там справочники радиолюбителя и свёрла с канифолью! Или блуждающую по квартире его тёплую футболку и разнопарные носки. Чего и быть не может в моём расположении вещей! Ведь у меня всё в порядке, на своих местах и так, как мне нужно. А папуля вроде бы не любит, когда у кого-то есть отдельное и что-то тайное. Он хочет, чтобы все делились с остальными личным, а вот я нарочно возьму и не дам себя растащить и разбросать по сторонам, ни за что!

    Совсем не понимает бедный tete, как я дорожу книгами, будущей музыкой или своими творениями, состоящими из образов и красок! Он считает: "Главное — человек!" Я так не думаю, потому что главное — там наверху, в небесах или повсюду в природе! А человек — это ленивый тупой ученик, до которого, к примеру, никак не дойдёт то, что в доме должно быть красиво! Там должны, наконец, появиться иконы. Ну и что, если партия не одобряет? Кто узнает-то? Нечего родителям пускать домой посторонних, как это бывает. Внезапно может появиться от ближайшей стройки сторож и попроситься к телевизору, намереваясь ни в коем случае не пропустить очередную серию замечательного военного кино. И что? Ему предложат табуреточку и даже чаю! А он же незнакомый человек, мало ли… Подозрительная я! И считаю — нужно никому не доверять. Не следует ли иной раз отгородиться от всех и пожить со своим цветником в уединении, чем как бы в обществе да подле мусорной свалки. Тут я об энергиях, конечно! Просто, они иногда воплощаются в вещи, столь необходимые в доме. "Home, sweet home".

    Сейчас утренний свет золотист, а окно заморожено так, что его поглощает и этим кажется медовым, точно соты. На подоконнике дремлют фиалки с круглыми листками в серебристой опушке. Точкой светится красненький камушек в диадеме у девицы на бронзовой чеканке, и сама она сияет какой-то леденцовой прозрачностью. Один мастер, по совместительству папин знакомый, когда-то в оплату ремонта авто одарил нас своими работами, так на моей — индийская принцесса. Хотя, мне больше бы понравилась индейская. Остальные, что картинно затаились на стенах зала и прихожей представляют собой: в волнах несущийся парусник и готового напасть геральдического льва, что расположился на увесистом щите. Брэб утверждает, будто это его собственный герб: здорово устрашает и украшает!

    А у себя — мне бы хотелось сменить шторы и занавески, и покрывало, и оба старых ковра, оживить, наконец, свою комнатку! Радуют лишь многочисленных книг корешки, иной раз я счищаю с них циркулем позолоту, чтобы вместо не имеющегося лака да и набросить на ногти, тайком от maman. Ещё переливается хрустальная ваза с сушёными ветками и новогодней мишурой на них, и множится разная разность, периодически подсовываемая под оргстекло на моём столе. Речь не о собственноручно перерисованной таблице Менделеева (так я в прошлом классе успокаивала нервы после дрянной отметки по химии) и даже не о карманной карте мира, а о мутновато-нечётких фотках Майкла Джексона и "Модерн Токинг". Скорее всего, пересняты они были варварским способом из забугорных журналов, однако через тридесятые руки попав к некоторым из ушлых одноклассников, сразу же передавались мне в скромную оплату за французский.

    Брэб, как-то заметив это, чересчур возмутился источником происхождения, как он сам выразился: картинок непотребных, и пригрозил срочно отковырять их из-под стекла и в мусор выбросить:

    — Ещё какой-то чёрный тебе нравится?

    А Эса прибавила:

    — И оба фашиста?

    Я, готовая удавить "предков" во что бы ни стало, склочно шипела:

    — Нет здесь ни чёрных, ни фашистов, а все белые и пушистые! И вашим эстрадам не чета! "Фели-ичита"!

     Чего отец так взъелся! Неужели сам не прослушает бобину? Вдруг там есть старый рок, и ему что-то сможет понравиться! Ведь, если он не слишком любил "битлов", точно уважал же! Вот я включаю приёмник и то, что бежит оттуда, хрустально переливаясь и запрыгивая прямо в уши, мне нравится, нравится! А собственно, что это? Бирюзовое: "Shying away, I’ll be coming for your love, OK? Take on me, take me on…" Когда я вдруг слышу такое, то явно чувствую определённо где-то существующее Счастье.

     Так, за одну секунду, точнее, три с половиной минуты, что звучала эта песня, группа "A-HA" со своей "Take on me" забрала меня без остатка! Перебрала, пересмотрела взгляды на музыку мгновенно, вперёд унесла ледяным синтезатором и голосом, высоким, отточенным и неудержимым. С ума сойти! Вернее, я внезапно никогда не сходила с ума от феерий скачущего ритма. Только где теперь найти чудесную мелодию со многими другими и куда их записать? Ага! Бобинник! Я еле дождалась со школы Мунка, и уже до вечера мы исследовали записи. Сойти с ума ещё раз! Мы обнаружили несущийся, ревущий панк, как сломанные линии устремляющихся в небо копий. И такого на бобине предостаточно. Интересных песен там не счесть, но местами я не понимаю: кто о чём поёт, ведь кроме английского, полно всего и на немецком с итальянским. 

     Наверное, мало я ещё слышала всякого. Даже в музыке родительские предпочтения перечисляла для себя в тетради, лишь запоминая исполнителей. Потом пыталась выслушать в программах знакомые мелодии и интонации, закладывая в память больше танцевальных баллад, удачных музыкальных фраз и слов для связей между ними. Пока это можно получить из радио, которого в квартире имеется три с половиною вида: во-первых, мой приёмник (цаца-ляля, обожаю!), всё та же шкала с делениями сфер влияния мировых радиостанций на добитой мною радиоле и две сеточных, в смысле, никудышных тарелки на кухне и у меня комнате. Оттуда, правда, транслируются "азбуки эстрады" и им подобные полезные передачи. Хотя, порой как выдадут неведомые радиоголоса: "АББА"? Да, они написали хиты, но кто сейчас помнит этих "АББА"! Как это "кто помнит?! За такое точно пришибла бы, потому что "АББА" со своей мелодикой — бессмертны! Конечно, наглеют неизвестные ведущие, но… именно из этих программ я прослышала о "мрачноватых коллизиях" от "Depeche Mode"! К сожалению, пока не услышала их самих. Ну, раз они где-то есть, то уже хорошо, будет мне родственно по части музыки. И когда я начну составлять списки своих предпочтений?

    Братец придумал, как нужное записывать на бобинник: включать внутри него микрофончик и нажатием нескольких клавиш запускать всю систему. Главное, во время записи молчать, как в рот воды набравши. Микрофон — штука чувствительная, любой шумок просочится. Заодно Мунк взял на себя обязанность: добыть когда-нибудь и чистые бобины, следить за сохранностью плёнок, чистить магнитофонную головку и заменять штуку под названием "пассик", когда тот оборвётся. Так бы, мы и дальше увлеклись изучением внутренних функций бобинника, но появился с работы отец и разогнал нас по углам, как несмелых мышат. Зато теперь, когда записи групп и сами группы ещё в дефиците, впрямь можно постараться и сотворить с помощью громоздкого магнитофона коллекцию необходимых душе, разуму, сердцу, ушам и ногам — композиций. Пока действительно не грянут перемены!
 
    …Включатель-выключатель на моём транзисторе светится диодной лампочкой. В приёмничке главное: вовремя заменять батарейки. Тогда "музыка будет вечной"! Ну, если верить "Наутилусу Помпилиусу". И впредь не ставить транзистор под солнечный свет, иначе бедненький сделает лужу — батарейки расплавятся и вытекут стекловидною жидкостью, как раньше бывало. Поэтому с предосторожностью переношу приёмник на постель. А вечер в доме скучен. Урезонить аспирином подступающую температуру, проигнорировать ужин с яичницей к отваренной картошке. Я совсем забыла беспокоиться о maman, которая его готовит. Брэб смотрит по телевизору хоккей, Мунк сражается с домашними заданиями. И я всё же решаю сорваться с застолблённой мною радиостанции, кручу ручку вперёд и на сей раз потихоньку, так как раньше немного её надломала.

    Шагаю тысячами километров в радиоволнах: Варшава, Таллинн, Рига, Прага... Вечером всё слышится гораздо лучше, и я могу, как следует, настроиться на Вильнюс. Нечто сильно, но вполне обычно щемит сердце от этой, что ни говори, правильной настройки и опять заставляет не оставаться на месте, а двигаться вперёд, в тревожно эмоциональных радиоволнах. Сквозь помехи, настроения и разговоры я что-то ищу. Потому что мне нужно надёжное завершение дня. Хочу лечь спать прежде, чем устану от всего. Внезапно где-то в районе радио-Стокгольма слышу чёткий вызов и призыв голосом немного обречённым и усталым под сочные, округлые аккорды электроники: "Перемен требуют наши сердца, перемен требуют наши глаза! В нашем смехе и в наших слезах, и в пульсации вен… Перемен! Мы ждём перемен!"

     …И больше этой ночью не могу уснуть.   



Глава 35-я: "Послания"

"...Далёкая дорога к звёздам! Тянется
Рука извилистая в Космос, где блеснёт
Под Солнышком своим браслетом —
Связкой лунных шаттлов на запястье".


     Любая фантастика вздымает мысли о Вечности и путешествиях сквозь эту Вечность! Любая фантастика вздымает мысли о Космосе, как таковом, и ещё внутри каждого, и о переносах через его расстояния. Возможности воображения! А что, если это лишь настроенность на действительно происходящее или собирающееся происходить? Обмен реальных образов на всё возникающие пустоты вопросов. Фантастика: кино- и литературная, возбуждает вихрями протуберанцы мыслей. Над моей головой их всегда вьётся не менее сотни одновременно.

     На пару дней забросив музыку и записи её на бобинник, а также отголосков этой затеи в дневник, принялась я, наконец, за Эдмонда Гамильтона. Мысли и образы от короля космической оперы поджидали меня в подборке журналов о достижениях науки и техники и отношения особого к литературе не имеющих. Урезанный вариант старого фантастического романа "Звёздные короли" с потрясающими и запоминающимися иллюстрациями! Правда, оценить его можно было ещё летом 88-го. Это из-за пришествия французского в моей жизни нечитанного столько набежало! Теперь мои усилия дали очевидный для родителей и школы результат: первое место на олимпиаде, и значит, надо сделать себе послабление. Вчитаться на всю катушку!

     «Зов сквозь время, обмен сознанием, Вселенная через века, блеск покорившей звёзды цивилизации, тайны Галактики!..» Стиль Гамильтона оказался сочный и красочный необычайно! А изложение захватывающее и ясное. Писатель явно использовал для своих идей футуристические измышления, насытив их неожиданной живостью и теплотой. Потом уже в серединном прочтении, ощущение от романа стало такое, будто цветовой спектр телепортировался в мои мысли, сделав их объёмно-осязаемыми, что ли? Следуя за содержанием, внешнее моё воображение создало образы каждого из персонажей "Звёздных королей" почти как в мультипликации. Озадаченный поворотом судьбы бывший лётчик, бесстрашная принцесса, незадачливый исследователь, обаятельно-злостный диктатор...

     Рекомендую настоятельно! Скорее отыщите и прочтите. Выраженьице одно очень понравилось: "Что тут творится, во имя звёздных чертей?" А события книги, последовавшие далее (это заговоры, битвы, похищения и путешествия… ну и волшебная любовь, конечно! в общем, романтика полная) вскоре и вовсе походили на комикс, красивый и яркий, приправленный инопланетными пейзажами и острыми переживаниями героев. Опять получился собственный фильм! Захочется перечитать? Так можно попросту припомнить некоторые картинки. Интересно, имеется ли продолжение романа? Есть ли его экранизация? Раз где-то существуют пока не познанные мною приключенческие "Звёздные Войны" и совершенно-славный "Звёздный Путь".

     А если честно, совсем мне не нужны выдуманные автором места в далёком Космосе, вроде Лиги Тёмных миров! Важно то, как Гамильтон всё описал и точно заставил поверить в возможность существования всяких "парализаторов и мыслескопов". Уже теперь! Да и контакт разума — не такая отдалённая штука. Классная книга! Всяк другой бы просто поразвлёкся, посчитав её чтивом для пущего времяпровождения, а я ищу в ней скрытые послания со смыслом, наверное, нечто, связанное с вечностью духа, блуждающего между пространством и временем. Но, как справедливо заметил Брэб, послания я стала бы искать и в музыкальной комедии про трёх мушкетёров, если бы надо мной сильно не подтрунивали домашние — чего я на дух не переношу.

     Ведь точно улавливаю импульсы, движение энергий, заложенных создателем произведения любого. Поток, который прямо пышет из страниц! Удар в сознание, с целью раскрыть его и обогатить! И мысль, добавочно пришедшая ко мне: "Что, если так же происходит перемещение духа и сознания, ну, или неких его остатков во времени или в пространстве? Если человеческая жизнь и не заканчивается вовсе, а лишь обновляется с каждой смертью и продолжается, неотвратимо меняясь и совершенствуясь?"

     "Непрерывная реинкарнация, очищение кармы..." — так говорила мне мама. Жизнь бесконечная в движении и фантастических перемещениях от жизни к жизни. Чего тогда боится моя бабушка Мари? Всего лишь утратить со смертью старое тело, отжившее! Если здесь нечего бояться: энергия души никогда не закончится, мало того, она насытится сверхъестественным светом, продолжив своё путешествие. Вперёд во Времени! В новое пространство! Дорогой косматых космических солнц, бурно вращающихся в звёздной лаве, окаймлённой снежно-кристаллическим сиянием. Так что, во мне самой фантастика уже была. И вот она откликнулась посланиям из книг и ожила.   



Глава 36-я: "Противные случаи"


     Как хорошо, когда моя фантастика со мной! Ощущение этого утешает. Реальность же близко, и сейчас укусит! "Цапнет капитально!" — так обычно говорит папуля.

     Ах, неминуемые укусы и царапины реальности! Это всегда бывает после погружений в себя. Будь моя воля, из дому бы никуда не выходила. Чёртова школа! У меня имеются кое-какие достижения и почти отличные оценки, но я там всех ненавижу. Потому что их слишком много, и мне никогда не приходится выбирать: с кем общаться, идти по дороге домой, вместе сидеть за партой или оказаться по соседству в туалетных кабинках. И каким бы ты не стал отдельным от других, попадая обратно в свой класс, погружаешься в общую дурь. А чтобы не раствориться во всём, затворяешься всеми замками. Согласно новому совету maman можно представлять между собой и остальными: добротную стенку из кирпичей или обширный водопад. Только воображения на них, поганцев, жалко. Однокласснички! Навязали же мне их на раздумьями наполненную голову.

     — А нечего лениться! Ну-ка, с понедельника учиться! — "предки" точно сговорились!

     Или это им наш с Мунком бобинник надоел? Ведь мы желаем постоянно находиться в музыке, наперекор томящей обстановке: включаем магнитофон, когда родителей нет дома; вечером я слушаю приёмник, а с утра всех будит радио. Электронные заставки в новостях оказались французской группой "Space". Я вызнала её по краешкам, по крошкам у тех, кто нечто похожее слышал. Эта музыка как раз на космос утром и настраивает, именно на возвышенное, а не на какую-то бытовую бредятину.

     "SPACE"!!! Хочу скорей послушать их композиции целиком. Звёздная, безбрежная, летящая, как волны — музыка Дидье Маруани, маленького принца космической эры! Но пока придётся отвлечься от музыкальных изысков и действительно позвонить к Натали, подготовить некоторые задания, достать учебники и подшить, наконец, узенькой полоской кружева на воротник и манжеты школьного платья. Ай, скорей бы отменили эту форму! Ходят слухи, что на следующий год раз в неделю нам всё-таки позволят приходить в школу, в чём захочешь. Для меня: в штанах и свитере само то. Часть учебного дня после обеда будет отдана профессиональным курсам на выбор. А выбирать нужно между обучением на продавца, повара, монтажника или секретаря-машинистку. Признаюсь, последнее оптимально для такого невозможного лодыря, как я. Могу предположить, что девчонки из класса чохом пойдут в продавцы, а пацаны — в монтажники. Заведение, где проводятся эти занятия, достаточно далеко, за старым парком. И отлично, потому что из дому смогу убираться надолго! Я вдоволь-таки поброжу по округе. Кто сказал, что школа в жизни главное? Первичный этап, начало всему! А покинув её, будешь жалеть о чудесных годах? Не буду я о них жалеть. Потому что где-то есть целый мир. Он ждёт меня!

     Однако и там тоже не особо разгуляешься из-за происходящих с упорной регулярностью противных случаев:

     — Вон в тех подвалах мужеложец надругался над дошкольником!

     — А между гаражей как-то под утро раздетую девчонку нашли мёртвой.

     — Где-то на окраине, в сарае два отморозка издевались над ровесником, сначала избили, потом по очереди изнасиловали.

     — А там за парком, вор среди бела дня влез в квартиру, полагал: нет никого, а вдруг младшая дочка хозяев из школы вернулась! Так, он её — топором! Пока обнаружили, истекла кровью.

     — Опять в микрорайоне за площадью маньяк объявился! Или это прошлогоднего никак не выловят? Говорят, на его счету четыре жертвы.

     — Меняли трубы возле универмага, младенчика несчастненького откопали...

     Нет, это не новости из газет! И по телевизору такого не покажут, по радио тоже не  скажут, там лишь намекнут про временно имеющиеся перекосы в системе. На самом деле, такие случаи в нашем Жёнове происходили. Попеременно, разумеется. Но если бы не слухи о них, ходить поодиночке в незнакомую местность и возвращаться домой в темноте — по-прежнему, никто бы не боялся. После услышанного же, некоторыми тропами шастать стало впрямь опасно. Как раз, в том самом старом парке, где имеют обыкновение избить да ограбить. И в молоденьком парке напротив ночами слышатся такие истошные вопли! Что там за ерунда в кустах творится? Летним временем… А недавно в бабулином доме, не в первый раз, но почему-то именно в её подъезде, опять кого-то крепко убивали.

     Да, Мора по соседству извела собачку. Лекс из нашего класса, походя, ударил ногою в живот старика, объяснял потом, где следует, что приёмы карате на ком-то нужно было отрабатывать. А на прошлом новогоднем вечере у всех на глазах негодник из параллелки сунул под платье одноклассницы в марлевом наряде "снежинки" горящую спичку. Знакомые же вокруг меня утверждают, что похожее происходило, происходит и будет происходить сплошь и рядом, нечему тут удивляться. Лучше смириться невозможности противодействовать, а если повезёт, подобные неприятности возьмут тебя и обойдут. Правда, некоторые, вроде папаши Еросема, с неким смаком передают ужасные рассказики из уст в уста. То-то, дворовыми вечерами Анн с Эйприл пугали одногодков байками про оборотня, насиловавшего своих жертв, а после выгрызавшего куски плоти на память. "Десертом" следовало повествование о секте скопцов и без причин отрезанные причиндалы их последователей. Да... Не то, что страшилки для развлечения младших школьников, где героини: мерзенькие бабки, длиннющими корявыми когтями вскрывающие любые замки на дверях и похищающие детишек, чтобы стряпать из них начинку для домашних пирожков. У-уу!!!

     Жуть какая! И откуда что взялось? Где, как и когда можно было нахвататься сведений, столь кошмарных! Нам с Мунком Брэб не так давно не разрешал смотреть даже военные хроники, мол, ночью спокойно спать не будем. А тут… "Перед концом света люди сходят с ума! Недаром же писано в Библии про смутное время, что наступит после того, когда на трон воссядет меченый царь! Будет такое происходить, что живые позавидуют мёртвым. Хотя фашисты в войну ещё хуже творили!" — моя бабулька явно сторонница теории конца света и всеобщего схождения с ума, в придачу вышеупомянутый царь давно на троне, так что она точно ничему не удивляется и, наоборот, очень любит распустить слухи об имеющих место страшных вещах.

     Ба-Мари, даже когда в деревне, то вовсю якшается с тамошними бабами, пускай они при этом тысячу раз ей в хозяйство наводят ущербную порчу. Эти сплетницы-тётки тучными кучами сидят где-то на отшибе и всё же прекрасно знают о всяком, что в ближнем городе творится. А если вдруг о чём и не дознаются, то сходу переврут и переставят местами, что есть и чего нет. Так же, как бабкины городские соседки. И все соседи вообще. В особенности те, к кому иду проситься позвонить. Будут приглядываться ко мне, чуть ли не теребить за рукав, чтоб выведать: сколько на заводе отец зарабатывает, и почему мать никогда не выходит во двор свои дела обговаривать вместе со всеми и при этом неряшливо семечки лузгать.

     А мысли о противных случаях, когда людей насилуют и убивают, убивают и насилуют, всё равно лезут нагло и неотвратимо. Это становится образом безвоздушного пространства или безысходной тоски в пустыне. Это жёлтое, как стены карантина, ощущение пакостного состояния беспомощности перед нехорошими новостями. Как будто сквозь мою душу уже прошли тысячи видов всех мировых преступлений, оставив внутри мрачную, тёмно-кровавую накипь. Ну… Натали, как это водится, начала с хорошего. На большой торжественной линейке по случаю начала безразмерной третьей четверти завуч радостно поведала собравшимся восьмиклассникам о победе школы на региональной олимпиаде по французскому. Надо же, а я, наивная, думала — это моя победа! Нет, вроде, обо мне упомянули, но так, чтобы никто конкретно не понял. Заслуженную мной грамоту (чем в доказательство помахали перед моим носом на мероприятии, позже пообещав вернуть) забрала Мартена, передав её на хранение моей "единственной в классе подружке". А дальше обычно укоризненно-сдержанная одноклассница, хоть по телефону, но на расстоянии от меня лишь в полквартала, отчего-то показалась шокированной? И точно:

     — Габи! Ты себе преспокойно болеешь, а тут творится такое! На классном вечере Адрева из-за какой-то ерунды окрысилась на Малю. Впрочем, тебя, как и меня, там тоже не было, мне Лорис рассказала. Они тогда чуть не поцапались при всех, Мартена их развела по углам. Зато позже Адрева сговорилась со своими отпетыми… С какими? Ну, Плаха, дорогая, ты совсем отстала от жизни! С Лексом и Томом, конечно! У неё сразу два ухажёра. Так вот, договорилась с ними, чтобы они затянули Мальку в тёмную часть коридора на первом этаже. Ну, возле кабинета трудов. Откуда я знаю, что туда? Потому что это было именно там! Лекс и Том перехватили её в раздевалке и потащили, а все наши пацаны помчались за ними, кроме Янни. Он, как и ты, зимние каникулы догуливал.

     А где я была? Мы с Индри и Леной стояли возле зеркала у входа и всё слышали, а даже кое-что и видели! А кого мы могли позвать? Техничку, что ли? Знаешь, мы побоялись соваться, там такие крики были! Постояли коротко да и пошли по домам. Беш была вместе с Адревой и назавтра выложила девчонкам. И Мартена откуда-то быстро узнала. Эти придурки порвали Мальке форму, выкачали в пыли, навалились кучей, тиская её. Ну, если честно, тискать там особо не за что. Их кто-то из взрослых остановил, и вовремя — Лекс уже ширинку расстёгивал. Ой! Или застёгивал… А она на коленях стояла и голосила на всё фойе! В наполовину содранных колготах. Что? У-у, Габи, я никогда не слышала, чтобы ты так ругалась! Ещё и на незнакомом языке. Кто тебя так научил? Родной папа? Ничего себе! Да, ладно, что это ты так переживаешь! Было бы из-за кого!

     Вот другое и вправду должно взволновать: класуха пообещала всему классу и отсутствовавшим тоже "неуды". Ну и что, если до конца четверти, как до весны! А отсутствовавшим чего? За то, что отсутствовали. Родителей некоторых теперь вызовут в школу. А Малья как? Не знаю, на занятиях её нету. Никто о ней не справлялся, может, ты займёшься? А! Ещё говорили, Фик так обрадовался, за компанию дорвавшись до чьего-то тела, что от счастья описался! А когда над ним смеяться начали, он со злости нарочно Малькину обувь забрал и разбросал её по унитазам в мальчишечьем туалете.

     …Да-а, вот тебе и противнейший до блевотины случай. Поганые у меня одноклассники, что к этому добавить? А! — Дура, ты, дура, подружка моя, Натали! Надо же, с приятием таким повествовать о чьих-то неприятностях и при этом даже не запнуться.   



Глава 37-я: "Сорное послевкусие"


     Ночью мне приснилась мокрица: метровая, в чешуйчатых складках и с пастью ощеренной. Прямо рог изобилия, вывернутый наоборот. "Таких же не бывает чудищ!" — орала я во сне, а она шныряла за мной и воняла. И как воняла! Как гигантская половая тряпка, которую отец однажды собственноручно вытащил из забившегося стока и в назидание соседям, швыряющим в канализацию всё подряд, прибил на доску объявлений у подъезда.

     Утром, собираясь на занятия, я с ненавистью оборвала накануне пришитые на ободки рукавов и воротника школьного платья белые кружева и выбросила в мусор эту ерунду. А всё, имеющееся для подобного шитья, спрятала от maman так, что больше и сама никогда не найду. Потом с удовольствием подчернила ресницы, начесала шевелюру, для придания румянца щипнула пару раз бледные и абсолютно невыдающиеся скулы. Подумывая чёрный фартук задевать куда-то, всё-таки оставила на себе, накинув поверх формы мастерку. Набрызгала себе за шиворот мамиными духами. Вдохнув их травяную ароматность, мысленно перечислила, сколько школьных правил я нарушу подобным возвращением с каникул, в смехе фыркнула и (что уж поделать? — не отвертишься никак) побежала в школу, напевая про себя скачущую "Tell it to my heart". Совершенно не представляю, кто её поёт.

     Из-за того, что мне всегда есть что напевать, ощущения от неприятных снов быстро сводятся лишь к странному послевкусию под нёбом. Как будто где-то в горле скребли-шевелили хозяйственным ёршиком для мытья бутылок из-под молока и кефира. Кстати, мыть их и сдавать в специальные пункты при магазине — после школы, одно из моих нелюбимых занятий. Но зато, за небольшими неудобствами в собственных делах раньше так не замечалось, что вокруг полная скукота, грязища и бардак. А за словцо такое Брэб  когда-нибудь меня прибьёт!

     …Опять мусорная оттепель расползается лужами, талыми пятнами. Почти осязаем туман. Придаёт измороси меховым шапкам и хмурым физиономиям тщетно идущих вперёд. Сырые утренние взгляды. Суровые женщины с мужскими лицами. Худющие, будто обглоданные до рёбрышек, невкусно пахнущие и пошатывающиеся мужички. Им нечего ждать от наступившего дня. Если только очередного послевкусия обиды. И почему я сама до этого дня не заострялась на том, какая бестолковость царит вокруг, в этой жизни, в нашей школе! Мне за своим французским некогда было взглянуть на толчею в раздевалке, где, как ни прячь укромно верхнюю одёжку, всё равно она останется без пуговиц и мелочи в карманах. И зачем дежурные учителя заставляют всех торчать в фойе и не пускают по кабинетам до "без пяти восемь", если должны быть возможности: непременно кому дать списать и пописать перед уроком?! Так уж нужно показывать, что вокруг нет свободы? А дурацкая сменная обувь! Кстати, я о ней совсем забыла и теперь непринуждённо шпарю по коридору в своих сапогах.

     На стенке между учительской и актовым залом, среди всяких "молний" вывесили стенгазету с новостями. Прохожу мимо, вслушиваюсь:

     — Смотри, Энджи, какая-то дура малая заняла в этом году первое место!

     — Да, Джули, а я, как ни пыталась, дальше школьных ни-ни… — в мою сторону обернулись две старшеклассницы.

     Незнакомы, но колоритные: у одной круглые-круглые и несколько бесстыдные зенки, вторая — физиономией и волосами, как непроглядная темнота. Чего это они так? Джи и Джу! Ладно, запомню вас на всякий случай, может, когда за малую дуру сочтёмся.

     Вот и класс родной в заставленном вазонами с бегониями, кактусами да традесканциями кабинете ботаники-зоологии-анатомии. Тут хоть чем-то заполняются пустеющие места вдоль бледно окрашенных стен. В других учебных комнатах одна обшарпанность запущенная наблюдается, как и по всей школе, перегруженной лишь учениками. Ну, и что тут? Биологичка ещё не пришла! Значит, по исписанным, щербатым партам — действительно бардак. Заводила Лекс выбрасывает руку с указкой подобно зарвавшемуся диктатору и периодически вскрикивает, будто указкой ему кой-куда тыкают:

     — Tonight! Tonight! – "Дотюнайкается" скоро, блин!

     Его дружбан Том в этот момент с упоением тискает разгорячённую Адреву. Той всё нипочём, она лишь щупает у себя… ну, намного выше коленок. Фик целится от доски и в кого попадёт — "ракетками". Это швейные иголки (где стырил их, зараза?), вдетые в обрезки стержней от шариковых ручек и с конфетными обёртками на хвостиках. Сомнительное веселье! В данный момент великовозрастный идиот принялся запускать колющие штуковины в Сану, которая, визжа, норовила спрятаться за Тэм, та намного шире с заднего фасаду будет. А Беш, воссев на парту и разведя ноги в красных колготках (безвкусие какое!), вполголоса стала посвящать во что-то любопытную Лену:

     — Тут чую, трахает кто-то! Вот сука! Поспать перед школой не дал.

     Тоже нужное дело! Как говорится: кому — что. В моём же ряду, Индри и Натали, пытаясь изобразить "танец маленьких утят" (окончательно сдетинились, что ли?) закивали головами и теперь делают глазами знаки. Ага! У меня новый, он же старый знакомый, сосед по парте, Янни: всклоченный, не выспавшийся и таращит на меня глаза. Пока вытаскивала из сумки зеркальце, Янни, уже заметив упавшую мне на щеку ресничку с пылинками туши на ней, решил подсказать:

     — Хороший способ борьбы с ресницами, что еле держатся — взять пучком в пальцы и подёргать. Те, что слабые, отпадут мигом.

     Видимо, он захотел, чтобы я прямо сейчас дёрнула себя за накрашенные ресницы.

     — Угу, — сказала ему, — буду следующий раз умываться, так и сделаю.

     Я открыла учебник и стала искать заданный параграф. Где там что-то о хромосомах? Остальные, хоть и рассевшись по партам, всё ещё гудели, может, мусоля очередную скабрёзность или выкалываясь перед всеми от души, вернее, от другой, но безусловно, важной части тела.

     …— Козёл! Придурок!

     — Доска! Фанера! — так сражающиеся линейками Лена с Тимом, обменялись впечатлениями друг о друге.

     — Женщина!

     — Бабища! — а это уже что-то не поделили Беш и Лорис.

     Ух ты! Ворвался директор Душман и велел всем замолкнуть! И не поверите, схватил за оба уха Адреву, выдернув из объятий Тома так, что у неё на заднице задралось платье, и вытянул вон из класса. Какое зрелище! Фик даже перестал кидать свои иглы, все озадаченно расселись по местам, потому что пришла замученная жизнью наша биологичка. Действительно, повеселились и хватит.

     Давным-давно я внимательно слушала то, что мне говорили учителя на уроках, и послушно следовала указаниям школьной программы, всем почти, потому что полностью всему следовала и продолжает это делать Натали. Ну, у неё в голове больше пустого места для всяких правил, а я к тому ж слегка рассеянная. А остальным на всё плевать. И толком не чувствуя, что такое зависть, кажется, хоть в этом я им завидую. Скорее бы май наступил! Грянут экзамены перед выпуском из базовой школы. Разойтись потом на лето, никогда больше не видеть некоторых особей. Адрева, правда, хочет досидеть два класса перед институтом. Ага, на панель ей дорога, а не в институт! Туда пойдём мы с Натали, хотя в этом вопросе меня что-то постоянно гложет. И послевкусие от мыслей и предположений бывает нехорошее. Новые, они же старые предчувствия?
 
     По случаю одна отцовская запала фраза: "Есть пятнадцатилетние с разумом и логикой сорокалетних, а чаще встречается наоборот". Интересно, кого имел в виду мой временами философствующий папа? Не меня, вроде... А вот самому ему действительно сорок стукнет. Мой же день рождения не праздновался. И не нужно. Февраль — пустое время. Точнее, время опустошённости и загнанности, враждебности некой к себе самому, особенно давящей после того, как в школе поднабрался мусора от одноклассников: их гнилых мыслей и дурных манер, нелепых выражений, что наростами извиваются потом на языке. Всё виновата моя органическая, как у мамы, переимчивость. Так определил отец. Можно подумать, мы виноваты, что снаружи всякая гадость пристаёт!

     Я нервничаю и бунтую, как из-за случая с Мальей и наших общих неудов. Поэтому опять воспаляются усыпанные болячками руки, и голова болит просто кошмарно! А Маля в классе и не появилась. Мамаша-училка, ну, та самая, что когда-то при всех её поколотила, скорей отправила дочку в другую школу. От греха подальше. Возможно, грозная родительница и есть причина того, что с бедняжкой никто близко не сходился. Уж очень было бы натужно! Своих проблем в общении хватает. Может, я тоже страдаю от невозможности сблизиться, что с того? Зато есть кое-какое постоянство в школьной жизни. Проверка заданного, закрепление пройдённого, заманчивые предложения учителей — почаще проявлять самостоятельность, а на их помощь больше не рассчитывать…

     Но из учеников никто об этом не переживает. Мы с соседом Янни на последней парте развлекаемся по-своему: играем на разрисованных бумажках в "морской бой", обмениваемся бутербродами из нехитрых ссобоек, стреляем канцелярскими скрепками в длинноволосых, вроде Адревы, девчонок, тырим мел с доски и нагло крошим его на пол, чтобы по коридору оставлять следы. Когда надоедает дурачиться, совместно в который раз перечитываем под партой откровенный и офигенный "Курс выживания для подростков" Ди Снайдера, подобранный из нескольких журналов. Как ни странно, моя maman выпросила их у кого-то со своей работы на недельку, видимо, решив, что мне пора узнать, ну, "про это".

     Можно подумать, я ничего не знаю! По-моему, мне надо уже начинать. С поцелуев, конечно! Но только не с Янни, он сегодня весь день канючит: "Пойдём вечером к моргу! Ну, давай прогуляемся к моргу! Подслушаем, о чём на перекуре шепчутся таполого… ой, патологоанатомы! Такое, наверно, узнаем!" Да уж, в нашем Жёнове, наверное, только так и можно поразвлечься. Морг! Кстати, где он находится-то? Янни сам не знает, он предлагает его поискать совместно, авось к ночи… Фу, ты! Историчка нагнулась прямо над нами и запустила лапу в мои журналы, но я быстренько дёрнула их на себя, а сосед, внезапно вскинув руку в сторону впереди сидящих Саны и Беш, чуть ли не взвыл:

     — Крысы! Крысы!

     — Где?! — громоздкую училку от нашего места словно откинуло, а все в классе дружно заржали.

      И почему семь с половиной школьных лет я была такая невесёлая? Прикольно ж иногда бывает! Ни к чему скучать и быть, как Натали, серьёзной. Нет, к моргу вместе с Янни я не собираюсь. Хотя мальчик мне немножко нравится, определённо. У него глаза огромные, как сливы, а волосы каштановые вверх торчат, как у меня. Но вот маменька его крикливая… Брэб видел и слышал её на родительском собрании. А мы с родителем не переносим жутких крикунов и очень рады, когда наша ба-Мари в деревне. Она — главная в семействе, мало что кликуша, потому что всё навязчивей глаголет о конце света, так ещё и верещит по любому поводу. Так что, похоже, и тут причина имеет родительское происхождение.

     Поэтому в моей головушке нагромождение! Вдобавок собралось не контролируемое "складбище" учебников на моём столе. Пусть в этом есть какая-то система, по значительности беспорядка, кажется, я перегнала братца Мунка. Вот теперь мне жутко опротивела учёба. Особенно достали контурные карты, заштриховывать в которых надоело несуществующие ныне страны. Мир, созданный из них, давно провалился в тартарары, а я проваливаюсь каждой ночью в поиски причин неочевидных. И однажды, с опозданием почти выкрикиваю: "Как мне хочется прибить тебя, чёртова Адрева!" Ну, для начала.

     А потом вывод перетекает в сонливое нечто и вялое. В приёмнике слышен ласковый голос принцессы Стефании, разумеется, поющей по-французски. Пора бы под эту песню сладко уснуть! Но постоянное моё беспокойство продолжает терзать пара «напутственных» фраз, сказанных Брэбом невзначай как бы: "Принесёшь приплод в подоле, дочушка, убью! Как есть, скину обоих с третьего этажа!" И что ещё за подол? Нету у меня никакого подола! Напраслина какая ерундовая! Про приплод.

     Совершенно непроизвольно во мне вздымается слякоть. Ведь где-то каплет серый, печальный и почти мартовский дождь. А тут слезами обиды переполнилась и истомилась моя душа, и вот она тоже начинает таять, таять… 



Глава 38-я: "Нужные выводы"


     …И сама бы сносно доходила до всяческой сути, если бы не еженедельные встряски, устраиваемые мне Брэбом по поводу и без:

     — Взгляни-ка на себя! Думаешь ты, наверняка, фразами из романов, но не в состоянии, как следует, застелить свою постель! И почему не пригладишь волосы, как у всех, а ходишь растрёпой? Думаешь, кому-то понравиться? Никому не нужны такие, как ты, экземпляры упёртые!

     Мало того, что родители пилят друг друга, а их обоих при случае бронебойно и зубодробительно обрабатывает ба-Мари, так ещё мне от них покоя нету днями, как ни зашивайся подальше в каких-то делах.

     — Ты всё повторяешь "ладно, ладно!", а сама до невозможности высокомерная и наглая притворщица! Всегда выдумываешь оправдания! Какой ты пример подаёшь брату?! Не будет счастья тебе в жизни! Никому ты не понадобишься, а замуж тебя точно не возьмут.

     Так меня ругает мама за присвоенную мелочь из выдаваемого на покупки, без спросу позаимствованное мамино же кольцо, попытку позолотить шевелюру отваром из луковой шелухи и прочую неважную чепуху. А что в этом такого? Мне нужны хотя бы небольшие деньги, а подростку тут их заработать негде. Ума, несмотря на родительские обзывания, мне хватает, и если я хочу стать красивой, то должна поддерживать светлый цвет волос. И ещё я безумно люблю серебро. У меня уже есть два колечка. Новая цель: экспроприировать мамин перстенёк с малиновым корундом, надо же что-то и на пальцы правой руки надевать. А насчёт домашних недоделок? Пыль, считаю, в доме быть должна. Тогда не такой сильной окажется моя скрывающаяся в организме аллергия.
 
     Это в квартире у Натали почти стерильно. Эсе понравилось бы, а меня быстренько оттуда завернуло. Там же дохнуть нечем: упорядоченно, неуютно, сухо. Никаких фантиков-бумажек под кроватью и крошек от хлеба с вареньем на покрывале! Никаких от чрезмерного полива лужиц под цветочными горшками. Никаких усушенных мушек между оконными стёклами! Никаких тебе сытных энергий, мотающихся взад-вперёд с пылевыми потоками, ухватившими внутрь солнечный луч. А у нас дома есть чем разжиться и поживиться: остатками мыслей и разговоров, желаний и впечатлений-мечтаний! Опять же музыка, которую я собираю всячески в коллекцию. Хотя придётся поиски того оставить на потом, а сейчас, как напиток — потягивать… энергию от окружающих. Притягивать её к центру головы неведомым натяжением воли, вбирающем в себя нечто горячее, что даст мне силы. Жаль, на многое того не хватит. А потому энергия нужна мне постоянно, как будто из возобновляемых батареек. Может, стоит присосаться к кому-нибудь, как наглый комар? И ходить, и ходить позади, присосавшись.
   
     Так, я подбираю имеющийся запас у неподозревающих хранителей энергии… Хранителей? — Носителей и накопителей! Я раз попробовала утянуть у ба-Мари. Ведь всё происходит, как само собой разумеющееся: нужно только придвинуться поближе и, расслабившись, внимать тому, что говорит собеседник, и тащить за собой от него исходящее, и поглощать, поглощать!.. И у меня температура поднялась! Должно быть, моя бабка ядовита. Больше намеренно я это не делала, а за самопроизвольное "энергопускание" у окружающих не отвечаю! Прямо как пресловутый трансильванский вампир, что при удобном случае куснёт за шейку и выпьет сладкий и тягучий сок… тьфу, кровь!

     О, это и есть моё определение: дракула энергетический, поглощающий от окружающих излишки энергии, той самой, что по сути является лишней и часто уходит на разрушения. Как в тех случаях, когда причиною родительских скандалов являлась вредоносность бабушки, то есть, во всех припоминаемых мной случаях. Неужели сама до такого додумалась? Всегда полагала, что сообразительности мне как раз и не хватает! А эти обращения родителей не по назначению - меня запросто ранят, пускай нарочно не показываю виду. Мы и так друг с другом вместе справиться не можем и ужиться мирно, а по отдельности, думаю, все интересны. Отец, вишь, блистает оригинальными фразами, хоть ты записывай! Жаль, не даётся им меня понять, к сожалению. Вот и начинаются, вернее, продолжаются, несправедливые ущемления незрелой личности. А у меня, кажется, ещё проблем прибавилось.

     Ведь я в довесок слышу мысли домочадцев, но не знаю способов борьбы с ними.  С мыслями, в смысле. Тут ещё Эса стала считать меня необоснованно грубой со всеми. Лучше так, чем, как она, вспоминаться приятельницам с работы, только по острой нужде. Днями отсиживающаяся на отгулах из-за приступов слабости, мама однажды обрадовалась, когда её сподобились навестить родные заводчане. А эти тётки случайно к нам метнулись, им, видите ли, понадобилось сделать срочные подкладки из-за того, что вдруг застало их в дороге. Так что, бедная несчастная мамуля! Она — такая глупенькая, такая бедненькая и легковерная, как маленький брошенный котик. И скоро все мы будем с ней бедные! А я к тому же стану хитрой до чёртиков эгоисткой. Потому что придётся.

     Обдумываю неожиданное, впрочем, везение в странных делах. Меня пока обходят стороной чужие похороны. Пропустила примерно десяток у дальних родственников да по соседям. То болею, то интуитивно сбегаю подальше. Сачкую, как и от школы. Уже научилась! Это у нас-то, когда на похоронную процессию стремглав бегут глазеть и обсуждать толпой! Бывает же такое, что в свои пятнадцать, я никогда не была наблюдающей за чьим-то горем. Может значить то, что мне и некоторых ситуаций в жизни хватит. Эти испытания будут для меня действительно важны. А идти всем классом на похороны отца Лены, того самого, повсюду успевавшего лектора по политэкономии, мешаться под ногами? Лишнее, по-моему. Тем более учебный период окончится, и вряд ли я буду общаться с этой инфантильной Леной из-за заковыристых истерик, которые она продемонстрировала учителям, униженно выпрашивая лучшие оценки даже по физкультуре.

     Не-е, я оценки к экзаменам буду поправлять своим трудом. А классная Мартена считает меня ещё более расчётливой, чем Натали. Да, ну? Ну, да! Просто расчёт мой касается нематериальных вещей, и я вовсю ищу того, кто меня сможет понять. Потому что в таком мире надо хоть что-то предпринимать. Сам-то он кучу всего против людей предпринимает, заставляя отрекаться от истин, часто не познанных, отмечая в своём каталогизированном бытии этикетками придуманных фамилий и не настоящих, не соответствующих внутренней сути имён. Мир отягощает нас списком родовых грехов, как правило, не искупаемых, навязывает игры: "муж плюс жена", "работодатель против работника", предлагает роли детей в новой жизни, постепенно переходящие в роли родителей. Также проявляет ипостаси повелевающих учителей и подчиняющихся учеников, призванных становиться обязательно тупыми, хотя бы на время учёбы. Снова и снова…

     Мои же личные просторы немного расширились и обросли мелочами, которых раньше я не замечала, и где явно скрывается дьявол. В иносказательном смысле, конечно. Брэб с Эсой много мне подкидывают всяких выражений, иногда не очень книжных, но, безусловно, фольклорных, вроде: "glaudus versis dvi karves zinda". Как звучит то! А значит на папулином родном житейское: "ласковый телёнок двух маток сосёт".
 
     — А бодливому — ни одной не достаётся. Ты у нас и бодливая, и всё тебе поперёк! Когда, наконец, посерьёзнеешь, Габи? Как влезет в одно и то же! Никак не убедишь ни одежду сменить, ни понять, что в мире существует не один французский! Будь же проще, стремись к людям! Взрослей!

     Родители взялись вбрасывать в уши нечто совсем уж разрозненное. Похоже, оба они в отчаянном отчаянии. Из-за этого не буду на них обижаться, ведь я на самом деле слишком занята собой. С детства игнорировала обрастание внешними мелочами, предпочитая копаться в себе с книжной помощью. Теперь добавляю к чтению журнальные темы о том: возможна ли машина времени, призрачен ли мир искусственного интеллекта, или как телескоп "Хаббл" напряжённо вглядывается в звёзды... И снова упускаю милые моменты из домашнего бытия: кисло-сладкие пироги ба-Мари и военно-морские шуточки Брэба, и то, как артистически передразнивает кого-либо Мунк, а maman организовывает на нашем балконе под магазинный тортик чаепития. Продолжаю игнорировать то, что в городском парке бывают экстремальные "Шоу на мотоциклах" и праздничные гулянья, а в каждом дворе — громкие свадьбы.

     …Когда на козырёк подъезда взбирается с аппаратурой целая группа (здесь это называется: ВИА, т.е. вокально-инструментальный ансамбль) и пытается изобразить рок! Желательно потяжелей. Тогда развесёлый народ прямо перед домом устраивает танцы с объятиями, хождениями прямо по ногам и хмельными откровениями с приставаниями. Туда-сюда разбрасываются пёстрые конфеты, а эхо от яркого шума, будто мячом, ударяется о стены окружающих домов. Все бегут в толпу, стремясь заразиться один от другого - весельем. А мне не хочется! Потому что не вижу в этом смысла, а развлекаться за компанию пока не для меня. Зато я никогда не забываю о кошачьих вечерах, о прохладе, источаемой кустами сирени, о весеннем ароматном ветре, золотых ножницах молний и будто срезаемой ими мокрой траве! Всегда обращаю внимание, как растения обгоняют друг друга, их рогатые стебли испускают листву в стремлении глотнуть побольше солнечного воздуха и чуточку воды от голубого неба! Я и сейчас особенно сильно насыщаюсь красивым и правильным. А с остальным борюсь, как могу. Вот сижу, сосредоточенно обдумывая некий совершенно неприличный выпад.

     Разумеется, в отношении Адревы. Ад рёва, рёв ада... Впечатляющая фамилия — раскладывай, как хочешь, всё равно получишь нечто пугающе потустороннее. Нет, сама она — девчонка приземлённая. Однако (ну, признаю, признаю!) обладает некой силой притягивать парней, всегда готовых умело и не очень расположить меж её недлинных, кривоватых ножек — свой… своё… то самое, что юморист Ди Снайдер в книге обозвал "штуковиной". Адрева, наверное, постоянно об этом думает! И постоянно же, готова принимать те самые штуковины к себе в расположение. Может, мне у неё бы поучиться не мешало, а то так и прохожу без секса лет до двадцати! Впрочем, какая она — Стефани? Стефания — имя для настоящей принцессы, а она — всего лишь Адрева. "Сучка, у которой между ног — чесотка! Развратница, распутница и шлюха". А между прочим, ей нет ещё шестнадцати, как и остальным в классе, но так уж гадко характеризуют Адреву учителя, даже не стесняясь обсуждать то, с каким смаком эта девка двигает из стороны в сторону своей мелкой задницей.

     …— У неё занос жопы — 1м, как в анекдоте! — громко смеялись директор с военруком.

     — А я эту жопу честь имел… отыметь! — в ответ расхвастался физрук.

     — Заткнись ты, придурок! Это ж подсудное дело!

     В учительской кроме них троих, никого не было, но ведь примерно минутою раньше, именно я, умыкнув из шкафа классный журнал, тихо остановилась за дверями и внимательно слушала сии разглагольствования фривольные. Большинство наших предметников ещё доверяют мне приносить журнал со списками учеников к уроку, оттого что я когда-то была честная дура (они тоже это знали!), что ни разу не догадалась подставить себе положительную оценку по какому-нибудь особо нелюбимому предмету, типа геометрии! Ну, не понимаю я эту часть математики, как бы в неё не внедрялась, и поэтому дурочкой больше не буду!

     Тайно укрывшись в пахнущей хлоркой туалетной кабинке, специальной ручкой "на все случаи" сейчас поставлю себе по геометрии четвёрочку. А потом будут физика и физкультура! Пару четвёрок им тоже не помешает. Заодно надо и пожелания масс выполнить. Безвозмездно. Так, Натали — пятёрку по французскому, Индри —   то самое по литературе, Янни — четвёрку по биологии, Лене и Лорис – оные по географии, а Тэм — две желанные тройки по алгебре с геометрией, чтоб лишний раз к доске не вызывали, а выше у неё никогда и не бывало. Всё это заняло немного времени, пора бы выбираться из полутёмного места и нести журнал в класс — физик ждёт. Но вот послышался скрип двери и быстрые шажки. Кто-то без промедления шмыгнул в ближайшую кабинку. Потом чуток потяжелей шаги. Это две уборщицы уединились? Я, осторожно сидя на ободке унитаза, моментально приподняла ноги над полом и прислушалась. Возня какая-то и шепоток:

     — Бешечка, лапочка, сунь туда руку!

     Вскрик: "Ах, ах, а-а…" Видимо, Бешечка сунула! И …стоны. Тьфу ты! А потом голос Адревы:

     — Ты лучше это делаешь, чем Ласс! Беш, будь моим парнем! — и дружный хохот двоих.

     Я сама чуть не рассмеялась, но решив, что пора таки сматываться, аккуратненько расцепила защёлку на двери и ринулась прочь. В кабинке напротив окна раздавались совсем уж шумы непристойные! А возле самого выхода из туалета техничка щедро оставила полведра не очень чистой воды и тряпку дырявую на длинной швабре. Люди! Знайте, пакость — это дело быстроты. Журнал — крепко подмышкой зажав, хватаю за ручку ведро, напряжённо кругом озираясь. Вроде бы в коридоре никого, урок же! Даже малышня вольно не бегает. Наверное, уборщица, наводит марафет в мужском. Тогда скорее рвусь обратно! Пока девчонки заняты в кабинке своими действиями.

     И как это называется, когда две бабы… ну, того? Л и с б и а н к и, что ли? Хорошо, перегородка хоть не сильно высока, и вытянувшись во все свои 167 см, подняв ведро, переливаю воду через край. И у них там, видимо, тоже пошло через край! Их совместный вопль с матерщиной достиг, наверно, вестибюля, а выскочив мокрыми, Бешка с Адревой, конечно, зацепили брошенное мной ведро, и теперь ломились вон. Но общую дверь-то я успела заложить мощной шваброй, даже не сняв с неё воняющую тряпку, и с любопытством наблюдала из-за дальнего угла: а что там происходит? Как только на крики из соседнего туалета выбежала грузная тётка в косынке и синем халате, я, ошарашенная и довольная, по-быстрому вернулась в класс.

     — Плаха, где ты была! Уже полдевятого! — напустились на меня ближайшие по партам. — Хорошо, физик позвонить выходил.

     — Где, где? В туалете.

     Адрева с Бешкой припёрлись в конце урока и без объяснений. И какие же они вошли в класс! Едва открылась дверь, а весёлое ржание наполнило кабинет с первых до последних парт, и даже учитель удовлетворённо хмыкнул. На переменке встрёпанная донельзя Стефани позволила себе слегка расплакаться, но Лекс и Том уже не подошли её утешить.
 


Глава 39-я: "Смотри в оба!"


     "Оглядись-ка кругом! — предполагает моя интуиция. — Но сама будь поверхностной с теми, кто ненароком встречен взглядом. Зачем углубляться в непостоянное?" Ладно, так и быть, огляжусь я кругом и опять никого не увижу. Тогда впрямь придётся принимать во внимание и брать в расчёт лучших из худших.

     …— Странная ты девчонка, Габи! — Янни, не первый раз нарушавший границы моей половины парты, сейчас и вовсе нагло налезал локтями.

     Когда мне надоело подсовываться боком к остывающей под окном ребристой батарее, я слегка двинула соседушку ногой. Он возмутился этим, но убрался.

     — Ну, не хочешь прогуляться к моргу, пойдём просто в парк. Там возле стадиона есть пивнушка. Нет, нет, я не то хотел сказать! Рядом со стадионом открылся театр. Драматический! Пошли в театр, ну, пошли в театр! Или в кино, заодно мороженого поедим! — и так почти каждый урок.

     Теперь из-за этого Янни на меня подозрительно смотрят родители. Надо ж было, незадачливому ухажёру в прошлое воскресенье подойти под самые двери и нерешительно тереться подле, пока на шуршание не выскочил озабоченный версией о грабителе Брэб. А Янни растерялся и тут же убёг! Уж что мне на это сказал отец, легче воспроизвести на стенке школьного туалета, чем записать такое в свой дневник. Конечно, я смутилась и не знала, что придумать в ответ. Брэб с Эсой не разрешают пускать одноклассников в дом, и мне самой было удобней до поры, до времени соблюдать их требования. А сейчас хватит! Ведь к нам всё-таки провели телефон.

     — Ладно (ох, это моё любимое словечко!), перезвонишь и заходи ко мне. Французский дам списать! — прямо у одноклассника на ладони я старательно начертала номер квартиры и дома на "rue de la Paix" (в смысле, на нашей улице Мира) вместе с новоприобретённым номерком телефона.

     Насчёт "rue" я здесь прикалываюсь, или по аналогии иронизирую, потому что с подобным названием улица есть и в Париже. Только она полна там модных бутиков, скорей всего, а тут… Тут, по крайней мере, номер телефона состоит из обаятельных и всегда нравившихся мне цифр: 2,4,5,7 в сочетаниях, но авось Янни сотрёт их с руки, не запомнив! Ну, это я надеюсь, а сосед обрадовался очень. А я не настроена так же. Хоть и стыдно себе сознаваться, очень хочу общения с парнями. Даже без всякого учебного повода оно приносит удовольствие чисто энергетическое.

     Для меня — это как вдохновение, когда хочется сочинять или что-нибудь нарисовать, или переделать все дела сразу. Но мне не хочется начинать с Янни. Во-первых, мы в одном классе; во-вторых и третьих: он — чистоплюй, слюнтяй и маменькин сынок. И, вообще, возьми, кого из пацанов знакомых, получится срам один. Как такое показать родителям? Допустим, я считала круглого отличника Тима — умником: он лучше всех шарит в физике и математике, правда, никому не даёт списывать, сволочь. Но вот, за каким чёртом он полез в ту заварушку с Мальей? Я так его и спросила, а этот жлоб, нижнюю губу отвесив, лишь сочно плюнул в меня:

     — Знаешь, я хотел бы выучить, как ты, французский, а больше в тебе нет ничего интересного!

     — Да, пожалуй… — ответила ему, ничуть не задетая этим его выпяченным жлобством. — Теперь ясно, какой ты на самом деле умный!

     А остальные… Вонючка Фик! С ним даже рядом стоять неохота. Том и его никак не просматривающееся будущее. Лекс, которого явно упрячут в кутузку. Ну, и Янни, разумеется, отбывающий школьные часы, словно повинность. Только одолжение свыше уберегло его от участия в той грязной свалке, что была устроена по наущению Адревы. Я размышляла над тем, как поступила бы, окажись там. Само собою, не стояла бы, рот раскрыв, как бестолковые Индри с Натали, и уж точно не потешалась надо всем, как Беш. Я не полезла бы в такую многочисленную переделку, но что-нибудь придумала бы точно. Да, повезло некоторым, не пришлось принимать пока ответственных решений. Кроме нас, все получили неуды, даже зубрилки и заучки! Адреву лично утащил в свой кабинет директор, не для выговора, полагаю, а нас двоих пронесло на халяву. 

     Так что, хоть я и продолжаю оставаться в книгах, но реальности других упрямо продолжают призывать меня. Особенно те, что приходят обычно в сознание и остаются в нём портретами мужчин. Привлекая меня, как, к примеру, Гойко Митич! Вечный индеец! Один горячий взгляд его вскрывает стеснённые и сжатые желания, раскручивает так горячо! Tete за эти мечтания выдал бы по полной! Он прямо чувствует, где я начинаю фанатеть и кем-то страстно увлекаться, и произносит многозначительную тираду, смысл которой до меня никак не доходит: "Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей". По-моему, бред какой-то. Ну, не понимаю я, что это значит, хоть убей! Слишком по-взрослому.

     Прямо тот случай, когда учительница литературы не могла добиться от класса трактовки слова "содержанка". Она и орала на нас, и обзывала тупыми, а мы… ну, не понимали! Так вот, и я теперь не очень понимаю, почему начинать теоретическую подготовку к познаванию противоположного пола отвратно, по мысленному определению Брэба? Всё, что касается этого, его самого… с э к с а, повергает моего папашу в тошноту. Уж не ведаю, как мы с Мунком на свет появились! А-а, всё-таки нас в магазине купили! И, по принципу "сам — не гам, а кому в морду дам", отец при случае наблюдает за мной и, что есть силы, поливает словесно-мысленной грязюкой всех в мире мужиков, тем более эстрадных и экранных, и тех, что по улицам ходят, и только хотят одного, одного! Ах, язык у папули не поворачивается сказать точно, чего же они так хотят на самом деле, а мне ужасно любопытно…

     — Кто такой Ласс? — спросила я у Натали, когда по дороге из школы мы по привычке застряли у её подъезда. Та аж подпрыгнула и стала мечтать о приятном.

     — Ну, светленький парень из класса "D", что обычно ведёт вечера.

     — Ровесник наш?

     — Конечно!

     Если бы я ходила на эти самые вечера, знала бы, с кем хорошо бывало Адреве. После моей обильной поливки их с Беш уже не называют, иначе чем "мокрые" или "влажные". Ага, вот что означает: подмочить репутацию! Ну, Натали о выходке своей рассказывать не буду, а то сболтнёт: к чему мне лишние разборки.

     - Покажешь мне как-нибудь этого Ласса...

     — А тебе зачем?

     — Дык интересно!

     Хотя сначала, присмотрюсь я к Янни. Он должен притащиться, когда в доме будут Мунк и ба-Мари, так что руки распускать не будет. Да и мне, впрочем, не это надобно, а общение. Натали рассказала в придачу по очень большому секрету, что как-то раньше Том зашёл за тетрадкой в гости к Лорис, и у них случилось э т о! Ну, насчёт Тома я не удивилась, а Лорис… Вот, оказывается, что кроется в "нейтральных" девушках! В школе тихоня, вне школы раскованная. Не то, что я, никак в себе не разберусь! Вот остальные: ушлые, своего не упустят, палец им в рот не клади!

     Народец и впрямь веселится, как может! Все подбирают прямо с асфальта, складывая в немудрёные коллекции, этикетки из-под напитков и пива, закидывают друг друга любовными записочками и анкетами. Рьяно творят на макушках "взрывы" — рваные начёсы, почище чем у меня! С ног до головы обвешались большими круглыми значками. Трикотажные гетры не снимая даже летом, до голых пяток стёрли когда-то белые полукеды. Кто-то себе "ухи" оттянул огромными пластмассовыми клипсами, кое-кто совсем помешался на кубике Рубика! Валом валят все при случае в кинотеатры на чепуховую эротику, вроде "Новых амазонок", а вечерами заседают дома у кого-то, типа Еросема перед ценнейшим для любой семьи приобретением под названием: видеомагнитофон. Чтоб коллективно пожирать лезущими из орбит глазищами ужасы! Под непременно гундосящий перевод с американского английского. Нам же с Мунком, папаша Брэб, подобно некоему устарелому генсеку, вместо видео обещал показать… "кузькину мать".

     А ещё они, телами извиваясь, крутят брейк, верней, пытаются делать это акробатически в школьном спортзале, заодно бросаясь осваивать аэробику: смесь из утренней зарядки с танцами и повально мечтая о секциях по карате! И никто в параллели, кроме меня и Натали, никогда не отказывался гордо шагать по Центральной площади на Первомай в коротеньких жёлтеньких шортах и майках, под радостное и пустое "Ура!" поднимая вверх обручи или мячи в поддержку взрослых демонстраций. Даже объёмная Тэм, на которую ни один комплект казённой одёжки, как следует, не налез. Кстати, именно девчонки бывают оригинальны в плане прикидов, чем пацаны, поддающиеся массовой стихийности в отношении шмоток и нелепых прибамбасов.

    Так, в прошлой пятилетке кандидаты на службу в войске поголовно нацепили на себя детские пустышки на шнурочках. Потом здешних парней потянуло на "селёдочные" галстуки и белые носки. Теперь они повсюду выискивают майки с кумирами, кожаные куртки в заклёпках и белые кроссовки с отворотами. Ну, это, по крайней мере, понятно. А у нас, попробуй, отыщи хоть что-то стоящее! Ни на базаре, ни в магазинах — нету давно ничего, ни простого, ни модного. Адрева говорила, нормальную одежду можно купить у фарцовщиков. А этих самостийных бизнесменов вокруг хватает, подпольным способом продаётся, что угодно, и то же самое перекупается. Видно, "предки" Адревы у них приобретают дочке шмотки за те взятки, что с удовольствием хапает её папаша, занимающийся распределением жилья. Кстати, недавно, я подслушала разговоры Брэба с Эсой насчёт отца Адревы и им подобных. Взятки чинуша действительно берёт, хоть больше натурой. Чего тогда хотеть от самой Адревы? Яблоко от яблони.

     ...Ох, уж эти наливные яблочки! На переменках девчонки достали хвастаться лифчиками! Особенно, Лена и Лорис! Да, они точно на интимном зациклены. Maman тоже навязала мне штукенцию, но, прежде чем куда-нибудь идти, я так и норовлю оставить лифчик дома. Он мне дышать мешает и на сердце давит. А у меня ничего большого спереди пока не выросло, так что и поддерживать нечего этим бюстгальтером. Ведь при небольшом разнообразии я всё же подбираю тщательно, что мне надеть. Кроме надоевшей формы, которая без манжет, воротничка и рабочего чёрного фартука. Белый праздничный я изорвала и выбросила вслед за галстуком, чтоб не заставляли напяливать это убожество ко дню рождения вождя мирового "пролёта", как бывало раньше в младших классах.
 
    И тут же признаю, что одевать особо нечего, хотя родители скупают всё, не выбирая. Потому что дальше грядёт дефицит ещё больший. А я не люблю какими-то цветочками оформленные, мешковатые изделия из сатина с трикотажем. Обожаю чёрный, коричневый, серый или тёмно-зелёный — цвета в одежде, серебристые замки и вставки. Чёрный цвет будто сможет меня защитить от всего. Буду чувствовать себя в этом независимо, как представитель самой востребованной ныне профессии, что именуется гордо и кратко, а именно: киллер. А приходится накинуть сверху мастерку на школьное и вперёд! Хоть иногда побыть, как все они, многочисленные и будто под копирку наплодившиеся, чтоб точно до поры из толп не выделяться.

    Так, после занятий не переодеваясь, я посмотрела, чем заняты в разных комнатах Мунк и ба-Мари. Один готов порвать учебник по литературе, наизусть не учится стихотворение! Вторая вяжет, сонно клюя носом. А у меня такое ощущение, что после того, как мы ещё раз в классе уточнились с Янни о совместном делании, а не списывании французского, за мной всю дорогу от школы до дома упорно наблюдали. Глянула из своего окошка на улицу: двор как двор, всё — немного безрадостное, в марте так и положено. А там, где-то за трансформаторной будкой мелькнул кто-то в куртке, ну, точь-в-точь, как у Адревы. Странно… Но всё же, я не могу заняться серьёзными делами, потому что жду в гости Янни.

    Не могу понять, отчего так люди ждать не любят и, как говорят, догонять тоже. Насчёт последнего не знаю ничего. Вот раньше, когда ожидала с работы родителей, просто шаталась по квартире взад-вперёд, отмечая недоделки нашего ремонта. "Кривые потолки и неровные стены в новых домах!" — припоминаю, жаловался на строителей Брэб. Ну, потолки — высоко, а я хочу создать уют не только у себя, но и в остальных двух комнатах, в прихожей и на кухне. Даже в туалете расставила метёлки и щётки, тщательно выбрав из них соринки. И в ванной все пузырьки, коробочки, бутылочки по цвету и вместимости. Угу, tete сказал,  что я работать всерьёз не люблю, только везде навожу красоту. По-моему, красоту наводить — это и есть главная забота в доме. Как могу, вытесняю maman из домашнего. Нет, пусть она за компанию с бабкой готовит, шьёт, убирает, стирает и гладит бельё. А расставить на полках книги, в секциях и буфете — тарелки, чашки, кружки; ухаживать за комнатными цветами; разложить нужные предметы на столе; разобрать по размерам и видам одежду в шкафу; сунуть за чеканку ветку сверкающей мишуры! Это должна делать лишь я. Правда, уже несколько лет безуспешно пытаюсь навести порядок на учебном месте Мунка. А оно располагается в зале и многоэтажным развалом из тетрадок и учебников портит весь вид.

     Для папули же главное, чтоб было добротно и чисто. Сам он, если не ремонтирует в выходные чужие машины — за книжку и от всех подальше в туалет. Изредка истый семьянин устраивает себе отвлечение от семьи: подбирая раненых птиц и пытаясь на балконе их выходить. В последний раз это был молодой грач, обгадил всё! Я же интересуюсь только мелкими или не очень крупными пушистыми зверями, а отца раздражает то, что я ему не помогаю с его крылатыми, верней, подбитыми питомцами. Он даже пробовал завлечь нас с Мунком принесённым аквариумом! В итоге, сам стал заниматься и сменой воды в нём, и тропическими рыбками, у которых вдруг ни с того, ни с сего начали отваливаться… хвосты. А мы с братцем всё равно мечтаем о коте, коте, коте!!!
 
     "Он должен быть солнечный, полосатый и собой округлый, ну, как небольшой диванчик. Почти такой, как ходит по двору матёрый десятилетний котище!" — обязательно прибавляет Мунк. Папа пытается возражать: "Но ведь наша мама их боится!" — "Наша мама всего боится!" — вздыхаем мы и завидуем Еросемам, которые после рыжей болонки Жули завели чёрную болонку Клуди. Вот так я и отвлекаюсь   от ожиданий. И с удовольствием поговорила бы об этом и о многом другом с Янни, если бы, конечно, он захотел меня слушать. Посмотрела ещё в окно, кажется, Сану заметила, но её двор рядом, может, она мимо проходила. О! Затрещал звонок, я всмотрелась в глазок, щёлкнула защёлкой, открывая забавно крадущемуся и забывшему перезвонить перед приходом кавалеру.

     — "Предки" дома?

     — Какие "предки" после обеда в будний день? Есть кое-что похуже: моя бабка!

     Потому чинно и благородно мы и прозанимались часа полтора, перерабатывая сложный текст. Изредка приятель, лукаво посматривая, норовил своей авторучкой задеть мою и всего-то! Был включён приёмник, а Янни, оказалось, лучше меня понимает по-польски. Между делом он переводил мне, что болтает диктор. Мы увлеклись и работой, и радио и намеренно не слушали, как снова позвонили в дверь, а бабушка кому-то отчиталась, что я сильно занята, и эти "кто-то" что-то недовольное в ответ бурчали. Вскоре за окном уже расположился вечер, обволокший ватною оторочкой деревья и дома. Я выпроводила довольного одноклассника, хоть мы больше говорили о школьных заданиях, чем о своём. Бабуля тоже собралась домой, спеша, чтоб ненароком не наткнуться на разлюбезного зятя. У них двоих друг к другу …как это называется? — "любовь" до гроба. А деда ей кормить не надо, она спокойно оставляет его на хозяйстве управляться со свинками, десятком курочек и основательным запасом самогона, возвращаясь в деревеньку ближе к выходным.

     Ну, я не очень-то слежу за её передвижениями, а вот она за мной очень даже следит. Поэтому мы с Янни дверь в мою комнату прикрыли только наполовину, чтоб  у бабки не было сомнений и не возникло подозрений, а то ещё наговорит родителям про какую-нибудь первую любовь. Вот и они самые! Maman объявила, на ужин будет консервная скумбрия с варёной картошкой. Прекрасно! В оставшейся части вечера, кроме изумительного вкуса рыбки, на всех разделённой розовато-серыми, сочными дольками и помещённой в желтоватую, исходящую паром картошечку, не было ничего особенного. Разве только Брэб долго говорил по телефону, а потом вдруг разрешил всем смотреть телевизор аж до полуночи. И у него, что ли, благополучным продвижением "процесс пошёл"?

    …Не знаю, какие процессы бурлили и переливались через край в среде моих одноклассников, но к третьему уроку они вызрели громким диалогом между Янни и некоторыми пацанами, нарочно застрявшими у выхода из класса в общий коридор, а это специально, чтобы слышали все:

     — Ну, так ты теперь — мужик?!

     — Да, я — мужик!!!

     — Засунул ей?

     — Засунул! Несколько раз! И туда, и сюда! — и так далее, и тому подобное бессмысленное и неправдоподобное пошлое.

     Ладно! Придётся не проглотить это, а хотя бы для приличия пережевать. Прозвенел звонок, но предстоящим разглагольствованиям исторички — не взволновать меня ровнёхонько на сорок пять минут. Следующим разом мы переместимся в другой кабинет на две географии и заодно классный час, и мне срочно нужно успеть сотворить гадость. А ради этого скажусь дежурной! И никого для пары мне не надо. Когда все рванули на перемене в столовку, я предложила дежурившим Сане и Тэм подмену, и они тоже радостно умчались за пирожками. Я же направилась в учительскую, и встреченная там Мартена с готовностью отдала мне ключ от кабинета, первым делом велев подвесить к доске физическую карту Евразии. Так я и сделала.

     Затем быстренько пересчитав все в классе стулья, оставила столько, чтобы было впритык на всех, а лишние унесла в лаборантскую. Вскоре одноклашки принялись ломиться с коридора, но, приоткрыв дверь, я на них шикнула и замахнулась указкой. У меня ещё есть время: отбить сиденье у соседского стула, благо школьная мебель — вещь хлипкая. И со второго удара я успешно его оторвала. Потом усевшись на своё место, осторожно приложила сидушку на останки основания так, чтобы она не съехала, пока туда не усядется Янни. Наконец, вбежали одноклассники и разобрались по местам, встав, как обычно, возле парт. И я чуть приподнялась. Сосед, запыхавшись, швырнул сумку.

     — Садитесь! — картинно вплывшая Мартена с классным журналом наготове любовно поглядывала на подвешенный к доске огромный континент.

     Но Янни со своим криком в буквальном смысле выпал из общего шума, так как для верности я исподтишка пнула его стул ногой. Теперь бывший по парте, отскочившая крышка и сломанный стул валялись на полу, а все хохотали, даже Мартена притворно хихикнула. Веселье то и дело вспыхивало также во время урока, поэтому Янни сидел осторожно, чуть дыша на кое-как прилаженном и боялся глянуть в мою сторону. На следующей переменке он всё-таки серьёзно и виновато всмотрелся в меня и сказал:

     — Ну, извини! Это же игра такая.

     — Конечно, игра! Ничего кроме! — кивнула я. — Теперь забирай свой лом, вали отсюда и играй с другими в другом месте.

      Так, ко мне вернулась безопасная и претендующая лишь на списывание толстушка Тэм, а Янни пересел на целый стул ближе к новой соседке Лене и впредь стал держаться от меня подальше.



Глава 40-я:


      Перебирать свои взгляды на вещи, перебирать взгляды на мир… В моих снах люди поневоле превращаются в связки мокрых книг. Части дней наполняются поистине физиогномической путаницей. Переключатель настроения замкнулся, запнулся и застопорился: как бы это помягче? — об утверждения одноклассников, будто с небольшой помощью Янни я стала "не девочкой". Мраки! Говорили мне родители: никого из школы в дом не приглашать. Во избежание нелепых сплетен. Зря, хотя бы раз, не послушалась "предков" и сплетен не избежала. Зато, как я прослышала: теперь у меня  р е п у т а ц и я.

     Поэтому со мною в классе все общаются, как никогда до этого, даже облитые (но не догадывающиеся, что мной собственноручно) Беш и Адрева. Во дворе со мной разговорилась Эйприл Еросема, и вдобавок поздоровались полузабытые "козы", а позднее заинтересованно подошла соседка Робес. Может, потому что я, типа, пала, как она? Наверное, меня считали слишком правильной, а тут бац: сплетня получилась, а правды не доказать. И не собираюсь перед всеми распинаться. Можно подумать, мне они нужны! Терять когда-нибудь девственность, вообще, естественно. Ну, пускай предполагают на здоровье, что оно произошло со мной сейчас! Какая разница? Себя я лучше знаю, в голову бы не пришло начать всё со слюнтяем Янни.

     Однако вышла ведь незадача! Неужели всё из-за того, что я на самом деле подумывала о предстоящих когда-нибудь поцелуях, объятиях и за ними последующем действе? И получила на свою выкрашенную золотистым отваром головушку не очень приятные за спиной разговорчики. Но поступаю в некоторой степени мудро, не споря, не протестуя, а думаю свою думу и чего-то жду. Можно было, в принципе, пробовать решить вопрос агрессией. Где-то в моём столе лежит наточенный на Адреву и ей подобных — нож: складной такой, с металлической ручкой. Давным-давно стащила у папули из его инструментального ящика. И ещё есть пучок отточенных палочек. Maman обычно, насадив на них колечки красного лука, тушит мясо в глиняных горшочках. Острых штучек много осталось в кухонном буфете, а мне… ну, вдруг пригодятся! Я же не Маля, трусить и орать не буду, сходу ткну в глаз! Правда, чего этим добьёшься? Административного воздействия, как минимум. Про максимум и думать нечего.

     Я же буду пытаться разрешать ситуации юморным способом! Чтоб не оставалось послевкусия обиды и банального недовольства на девок, озабоченных размерами собственных задниц, и безмозглых пацанов, мечтающих, чтобы у них поскорее вырос "большой-пребольшой"! Видимо, они подзуживали Янни, а он, дурак, в угоду им соврал. Бесстыдник! Тогда за ним следили Сана с Адревой, а заходили ко мне Лена с Тэм. Так как я сама к ним не вышла, а двери открыла бабуля, они все вместе распустили слух, что я с Янни преспокойно трахаюсь, а щепетильная бабка меня прикрывает!
 
     Теперь это называется "трахаться"! В повествовании неведомого автора из реквизированного у Натали журнальчика я наткнулась на ёмкое словечко, сперва показавшееся мне невероятно странным в данном смысле. Ведь Брэб, размахивая молотком. не так давно орал на всю квартиру: "Я трахнул сам себя по пальцу!" А в рассказе "Облачко сирени" речь шла о девчонке, с удовольствием коллекционировавшей незадачливых мужиков с помощью самого что ни на есть непрерывного траханья и неожиданно напоровшейся на романтического кавалера, предложившего ей в дополнение любовь. Но для того, чтобы далее продолжать свои "спортивные" игры, она от любви отказалась. Ради очередного траха покрупней.
 
     Тоже мне "облачко сиреневое"! Горе луковое! Прямо как мои одноклассницы хреновы, сугубо помышляющие о конкретном: чтобы их хватали-лапали, раздевали и называли... путанами. Потому что они думают, что это клёвый комплимент! Они готовы это принимать, вовсю готовы расставлять ножонки в протёртых и лезущих нитью колготках. Не понимая совершенно, чем на самом деле могут обернуться подобные шалости. Ну, и зла же я на них была! Доиграются у меня в следующий раз, чёрт бы их побрал! Кулаков не пожалею. Пусть только закончится краткая неделька весенних каникул.

     Пока же для меня актуальны безразличие и объективность, и, надеюсь, последний в этом сезоне весенний снег. Ведь завтра первое апреля, дурацким отчего-то назван день! И потому весна где-то действительно дурацки задержалась, а собравшаяся было уходить, зима тут же обернулась, мстительно выдохнув множество падающего снега. Будто сияющим жасмином в сахаре, теперь он валится на волосы и руки, на зазеленевшую местами траву и не тает там, оставаясь волокнисто-рыхлой ватой, хлопьями кратких сомнений. И в это тихое-тихое время весеннего снега я медленно тащусь в библиотечку через замусоренные дворы, обставленные старыми семейными общагами. (Если мне на пути попадётся ещё один потерянный рваный сапог, я вскоре точно обзову сей квартал — итальянским.) Всего лишь, хочу потолкаться в освещённой жёлтыми лампами тесноте меж доверху упакованных стеллажей. Ведь сейчас мне всё не то, а "Звёздные короли" я уже помню наизусть! Да и чтение — замена нелепым мечтам о парнях и их последствиях.

     …Нашла-таки нужную книгу, порывшись в разделах сама, а не выспрашивая у непонятливого персонала. Хватило мне смущения и возмущения однажды, когда я попросила у одной из дур… ладно, у тамошней библиотекарши какую-нибудь книгу Рея Брэдбери. И та мне ответила: "Дрэйбери не-е-ет!!!" Да, "Дрэйбери" у них точно нет, а "451 градус по Фаренгейту" я обнаружила на полке и безо всяких угрызений совести умыкнула, спрятав под свитером. Томиков Брэдбери, как оказалось: несколько есть, потому и от потери одного не убудет.

     А снег подбелил всю округу, кое-где даже после первой декады нападало по колено. Я вот думаю, а чем это не северная сторона? Хотя б её какая-то окраина! Весенний снег стал солью на пробивающейся свежей зелени, и настроение моё сделалось таким же: трепещуще-свежим внезапно. Конечно, всё испортили родители, буквально припёрши меня к стенке вопросами: "Будут ли у тебя одни пятёрки, ну, кроме физкультуры, в этом году, как во всех предыдущих? Или из-за заумных книг и западной музыки ты настолько слетела по алгебре и геометрии (угу! а заодно по химии и биологии), что у тебя уже не будет похвального листа за восьмой класс? А как же аттестат за неполную школу? У Натали он красивее будет! Она-то — круглая пятёрочница, в отличие от тебя, лодырь… талантливый". В общем, подпортили мне настроенность на творчество, пригрозив забрать приёмник, спрятать магнитофон и лишить фильмов по вечерам, если я срочно не начну исправляться. Пришлось спешно подытоживать неутешительные результаты по тем предметам, которые никак не являются гуманитарными, но могут помешать сделать мой первый аттестат для родителей — "красивым".

     Сейчас же хронически неисправимой остаётся, как минимум, химия. Донельзя странный предмет. Опыты, однако, привлекают, главное, локальный взрыв в пределах одной парты не произвести! А, если честно, я на это не способна, страшно спиртовок боюсь, и химик из меня потому никакой. Однажды мне и некоторым хроническим гуманитариям пытались втолковать определение какой-то валентности, а нас как заклинило и ни черта не доходило. Окончательно доучились, что ли? Завтра же нажму на химию. Выучу параграф, подыму руку, сама попрошусь к доске, а для меня это явление небывалое, потому как никогда я не тянусь рукою вверх, самолично вызываясь к доске, как остальные. Спрашивают — отвечаю, чаще успешно, но лезть самой, высунув от перенапрягу язычок слюнявый… ни за что! Наивно, как в детском саду.

     Угу, назавтра химию и вовсе отменили, а после уроков несколько наших: Тим, Том, и "не помню, кто" развернули плакат с широкой надписью: "Мы — атеисты!" и деловито попёрлись в крыло младших классов.

     — Куда их понесло с этакой белибердой? — поинтересовалась я у всезнайки Натали.

     — Химица с биологицей будут проводить там лекцию с примерами на тему атеизма. К ним могут присоединиться те, кому надо повысить оценки. Индри тоже пойдёт. А тебе надо?

      — Да как-то не очень… — не представляю я себя с таким плакатом, рядом с кучкой идиотов, готовых подписаться под чем угодно безо всяких принципов и без выгоды большой, надо признать.
 
     Тоже мне, атеисты нашлись! Смоюсь-ка я завтра сопроводить maman в столицу за покупками, подальше от сторонников школьного подхалимажа. Правда, не знаю, насколько далеко удастся в этот раз от Жёнова отъехать без тошноты. Придётся снова поедать таблетки, называющиеся "Аэрон", и целую дорогу почитывать прихваченную из дому "L’Humanite", как случалось и ранее. Но до столицы я упорно не доезжала — по пути мне делалось плохо, очень плохо, и Эсе приходилось со мною в охапку сходить на ближайшей из остановок и шататься там по сельским магазинам в незнакомой местности, что мою maman устраивало до поры. Хотя она удивлялась тому, как быстро я восстанавливаюсь, стоит мне сделать шажок по земле. Поэтому они с Брэбом и возомнили: точно, со своим укачиванием я некрасиво для всех притворяюсь. Ай-я-яй, догадливые! В чём тогда причина этого притворства? Сейчас же, пришлось клятвенно пообещать мамуле, что доеду я, доеду, только б на денёк удрать из школы.

     Мне нравится вагон электрички внутри, открытый оконными видами на север и юг, летящий вперёд меж двух стен леса, ещё по-зимнему пасмурных. Сам салон светлый, на потолке его скрыты светильники. Электричка покачивает пассажиров вправо-влево, им всё равно, они дремлют. Моя задремала maman, и очень хорошо, не будет приставать ко мне: "Что там пишет французская пресса?" Прессу я скрутила в трубку и запихала в сетку, а в голове воспроизвожу пэтшопбойсовское "Left to my own devices" и наслаждаюсь действием аж трёх таблеток "Аэрона", меньше мне – никак. Меня уносит… Эх, был бы с наушниками плеер! Проще б стало ездить в электричках. С ним, удачным японским изобретением нигде не укачает. Но всё это будет потом, у меня пока нету даже кассетного магнитофона. Зато приёмник с бобинником у нас никто теперь не отберёт, мы с братцем так их заездили, что скоро в лом обратим, и вот тогда папуля купит нам желанный кассетник, размечталась я и не заметила, как мы приехали. Два с половиной часа до столицы, полторы дюжины ненужных остановок, которые можно было запросто на скорости пролететь, и, наконец, бетонный в стекле городище, где жителей перевалило за миллион.

     …Где maman потянула меня в метро, а меня схватило за ногу, ну, той штукой, через которую пускают на платформу, если в прорезь автомата рядом опустить жетон. Защемило этим турникетом, а я поторопилась, рванувшись, и чуть не оборвала себе штанину. В самом подземном поезде мне сразу заложило уши, ветер метро будто надрезал мой голос, обмотал голову воздухом... Вдобавок, в обратном пути я с непривычки растянулась на эскалаторе, вступив на ребро вздымающейся ступеньки, но быстро сообразила подняться, а то мамуля не успела бы вытащить меня из входящих и наступающих на ноги толп! Хоть эти толпы успели помять мою многострадальную куртку, чуть не оборвав капюшон, и оттоптали мне ноги.

     Не успела зачаровать, как разочаровала меня эта столица. Я не такое хотела увидеть, мне нужно другое с милейшим и тщательным напоминанием о старине: башни, замки, мосты... Таки нету! Где-то, конечно, виднеется ратуша, попадались пару раз кованые врата, но здания уж чересчур мрачны, огромны наступающей величиной. Видно, в центре зелени планируется мало. И котов не видать. Может, они в глубине, во дворах? А где те дворы? Если всё такое официальное и неинтересное, как тот магазин тканей, куда меня потянула мама. Я там так раззевалась! А когда в другом "маге" ма, не спеша, прикидывала платье, я едва не растянулась на подставке для сумок, так меня обычно усыпляют процессы чьих-то примерок. Затем отягощённая некоторыми покупками, мамуля потащила меня в привокзальный "Хлебный", и мы с ней выпили кофе со сливками, настоящего, горячего, не из чашечек только, а из "взрывоопасных" стеклянных стаканов. Мне даже понравилось их содержимое, но до моей истинной кофемании ещё далеко, к сожаленью. Потому что кофе у нас - самый что ни есть дефицит.

     Зато, какой там пышный продаётся хлеб, какие ушки-завитушки в сахаре! Застывшее сладостным мгновением безе, заварные пирожные в шоколадной глазури, пропитанные джемом песочные сандвичи! Ореховые кольца, высокие корзиночки с белковым кремом, творожные ватрушки, язычки слоёные, верней, расслаивающиеся от малейшего прикосновения, маковые плюшки и всегда вожделенный бисквит. "Отдохни, моя бабулька, одержимая готовкой! Ты испечь такое не сумеешь." А мороженое! Плюнув на запреты, я уломала maman на два ванильных пломбира. Мне моментально прихватило горло, но какой я получила вкус! Всё-таки, какой вкусный вкус бывает у запретного!

     Мы прикупили домой ушек, сушек, необычного с кориандром чёрного хлеба, густейшую сметану и, само собою, колбасу: варёную с копчёной. Чего ещё ради таскаться по скучным мегаполисам? Обратная дорога уже не так страшна. Конечно, слегка подташнивает, но не от еды и езды, а от наличия новейших ощущений. Хотя, чего там есть необычайного в столице? Немножечко туда стремилась, но не моё пока время интересоваться достопримечательностями в ней, и тамошние аборигены, судя по виду, совсем равнодушны. Они наглеют, никого не замечая и задрав носы: "Что вы, что вы! Мы живём в главном городе страны! А тут из провинций понаехали..." Все заняты сами собой, всем всё равно, что происходит поодаль.

     Ну и прекрасно! Зато меня, наверняка, никто не обговаривал бы за спиной, как на улочках Жёнова, где каждая собака знает и напрасно лает.



Глава 41-я: "Удивительное рядом?"

"Дети-индиго обладают экстрасенсорными способностями различной степени выраженности. К примеру, прикосновение индиго может облегчить физические страдания или наоборот — принести их..."


     …— Ты им французский задолжала, что ли? — сразу от двери набросился братец. — Телефон целый день всё звонил и звонил! И тебя спрашивали какие-то пацаны.

     Что за звонки, какие ещё пацаны! После дороги хорошо бы отмыться от въедливой пыли, а позднее, когда уляжется спать полуночник Мунк и, конечно же, уснут родители, нагло пробраться в зал и уединённо слушать, и смотреть видеоклипы. Надо же как-то отпраздновать маленькую победу по преодолению себя! Вот я сама с собой и праздную, будучи в состоянии чистоты и некой защищённости после принятой ванны и покачивая вымытой, взъерошенной пушистостью волос под неторопливую ритмичность забавного и не отягощённого инструментами вокала Bobby McFerrin: "Don`t worry, be happy". Действительно, чего волноваться? Предчувствуя нечто из-за каких-то звонков недошедших или же приключений грядущих.

     Следующим утром на уроках одноклассники посматривали как-то странно, но этим скорее не взволновали. У меня появилась забота: ощущать в своих мыслях "451 градус по Фаренгейту". А может, оставить Брэдбери на конец мая и целое лето, когда разом отделаюсь от всех уроков, сейчас же лучше попробовать почитать Мориака? Эса приобрела книгу для меня. Сама она до слёз зачитывается чем-то романтическим и мне рекомендует. Нет, "мелодраматики" надо принимать в час по полкниги только зимою, во время ангины. И настоятельно запивать чаем с малиной. От этих любовных романов появляются желания любви! То есть: те, что есть, подогреваются воображением. А потом, как с ними быть и куда подевать? Эти взрослые рефлексы! Я же не Адрева, чтоб им вовсю потворствовать, да и Брэб меня уже популярно предупредил, что он сделает, если…

     Но я всё-таки почитала о взрослых вещах, правда, не очень поняла околичности взаимоотношений женатых и замужних в романе "Тереза Дескейру". Хоть изучала внимательно, даже лишние подробности не опуская, как обычно, и описания всякие. Или хотела проникнуться так глубоко, как могу, из собственного малого опыта, и подстерегавшей меня глубины просто не достигла? Пока что. А в моём классе думают об одном: скорее совершить "дефлорации" чего-то там и начать заниматься этим… как его? — соитием! Раскидываться, принимать блаженство, отдаваться сладко, не спеша, или совсем набрасываться дико! Брать, иметь, владеть. Мамма мия, что у них всех на уме? То, что воспринимаю часто от стоящих вблизи ровесников, заставляет меня смущаться, возмущаться и одновременно трепетать в предчувствиях и предвкушении.
 
    Однако есть и некоторая из всего польза. Подобные мысли от зацикленных на сексе, блате, тщеславной красивости и собственной самости окружающих накладываются и перебивают электрическое излучение от электроприборов. Как повелось, телевизорное "тс-тс-тсыкание" закладывало мои чувствительные к прекрасным звукам уши и где-то стучало в мозгу, свистело, цокало и явно чем-то вредило. Пока я не стала разбираться в излучениях, исходящих от находящихся рядом. Правда, они закрыли собой электрическое, но ещё хуже меня возмутили.

     Размышляя об этом, я наткнулась на газету, брошенную в зале Брэбом. Первые полосы оных известий, где речь идёт лишь о грядущем углублении процессов никогда меня не заинтересуют, но вот чьи-то заметки на тему: "Удивительное рядом" случаются часто и привлекают, как в этот раз. Обнаружилась статья о девочке, видящей сквозь тело, как рентген, и вдобавок творящей картины с образами дальних планет. Чудные лиловые рассветы, гигантские красные шары, взмывающие прямо от ледяных полюсов и совершенные люди из параллельных миров. Вернее, люди совершенно иные! Параллельные миры — нужное мне определение, надо запомнить. Девочка описывала свои …как это? ментальные путешествия, полёты во сне и наяву — долго, ярко, на всю формата А2: газетную страницу. Я была под впечатлением остаток дня, и вечером заметивший сие Брэб отреагировал:

     — На месте родителей никому не рассказывал бы о таких способностях!

     Я, как обиженная маленькая, вскинулась:

     — Почему? Ведь кому-нибудь окажется полезным этот дар!

     Отец покривил губой:

     — Вот говоришь опять почти стихами! И понимаю, на что намекаешь. Или считаешь, я — тупой? Это ты — тупая, раз не понимаешь, что одарённых детей забирают для опытов в какой-нибудь отдел-батальон 41, а потом, использованные, они пропадают в никуда! Так что, если не хочешь стать человеческим материалом для секретных лабораторий, сиди лучше тихо, очень тихо. Эх, чужая и холодная инопланетянка! Ты точно — самое умное и одновременно глупейшее дитя во Вселенной!

     Грубовато, но всё-таки, родитель мой продемонстрировал родительские чувства. А насчёт одарённых детей... Неужели действительно всё так неясно? Я, конечно, не о простых вундеркиндах, кому они нужны надолго? Ну, если только действительно какому-то батальону. Ранние поэты, музыканты, рисовальщики, фокусники, воспламеняющие взглядом предметы и заставляющие их оказываться внутри друг у друга (я тоже об этом читала!) рано расходуют силу на ерунду демонстрации себя всему свету и приблизительно к годам двадцати семи исчерпываются или сходят с ума. Живя с удвоенной скоростью? Сгорая! И довольно рано умирая.

     В нашем классе небольшим вундеркиндом поначалу считалась Индри из-за необычных способностей к математике. Она понимала науку, как никто из одноклассников, но, видимо, не анализируя, как я — свой французский, и не осознавая. И в результате, вперёд по оценкам вырвалась дотошная Натали, а сама Индри выдохлась к восьмому классу и начала полнеть, болеть. Мне даже разок пришлось оживлять её после особо подвижной физкультуры, плеская ладонями в лицо то очень горячую, то очень холодную воду. Своеобразный массаж, которому научила maman. На кого другого бы подействовало сразу, а Индри всё оседала и сползала на пол. И мне одной эту тюфячку было не поднять! Остальные занимались переодеваниями в раздевалке, озабоченного физрука не позовёшь (он ещё чем-нибудь озаботится!), а Натали куда-то смылась. Тогда, недолго думая, я обхватила голову Индри ладонями, представив, что поселяю внутри её …огонь. Хотя, какое там, если честно! Скорее, перечные брызги, угольки приправ... Однако не прошло и полминуты, как тюфячка заорала:

     — Ой, жжётся, жжётся! Отпусти меня!
 
     Пришлось отпустить, раз она вдруг ожила. Конечно, бесполезно было просить её никому не рассказывать о странном способе приведения в чувство, а потом, подозреваю, о некоторых моих, хм, умениях давно знают, и не только в одном нашем классе. Но завидная одарённость Индри в математике поначалу действительно была. Исходя из того, что способов решений заковыристых задач она всегда находила несколько и логично обосновывала их, а затем внезапно переключилась, распылилась на другое. Обабилась, наверное, благодаря своей мамаше или вместе взятым приземлённым родичам. Видно, тоже такое бывает.

     Я пыталась отцу объяснить то, что смысл ранней одарённости – не в фокусах и зрелищах, а в мировоззрении и существенно новом восприятии, согласно которому… Ну, далее, мой папа ничего не понял и послал меня, то есть, отослал с глаз подальше, к моему приёмнику: найти на радиоволнах что-либо удивительное и слушать, и переживать обо всём заранее. Это также моя непонятная, по словам Брэба, способность, о которой никому нельзя рассказывать. Как и об остальном: "тс-с!" до неопределённой поры.

     Зато в который раз можно поведать дневнику о том, как: "...Каждый год напоминает мне условную камеру для вольного, бесполого и ничем не стесняемого в жизни духа. Свободу тела ограничивает многое, а душу только календарь непередаваемых мгновений Вечности, разделяемой для удобства на 12 месяцев, 53 недели, 365 дней… Жаль, конечно, одна я замечаю, как наступают эти радужные дни, как они бесцельно проходят для остальных, а для меня бывают — чередующимися калейдоскопами, предстоящими познаниями знаков Зодиака и самого себя, как некоего андрогина в камере под номером… Ну, догадайтесь сами, что там за число!"

     Сие лирическое отступление, на деле растянутое не одной страницей, я чистенько переписала на больший, чем в тетради лист, положила в почтовый конверт, подписав редакционные реквизиты молодёжного журнала, который заимствую у Натали, чтобы читать о нередких теперь музыкальных новостях. Ей он всё равно не нужен, а иногда там публикуются рассказы маститых и начинающих. Я подумала, что ко вторым можно уже без зазрения совести присоединиться и тоже послать на пробу нечто сочинённое не впопыхах. Надеюсь, maman не найдёт выброшенные в мусорное ведро мои чернильные черновики, а то... убьёт на фиг!    



Глава 42-я: "Напролом"


     Maman нашла мои черновики! Потом долго ходила за мной по пятам да по комнатам и читала морали о том, что:

     — Смотри, дознаются спецслужбы о таком вольнодумце, как ты! Что тогда будет?! И откуда у тебя это взялось? В семье же ни о чём подобном никогда не говорили! Хоть, может быть, и зря.

     Короче, не мама, а сплошная нервотрёпка. Если бабушка достанет криками, то мамочка добьёт занудством. Надо скорее смотаться от них в магазин! И в аптечном углу наткнуться на знакомых безобразниц. Развесёлые Лена, Сана и Тэм подсекают меня вопросом вместо приветствия:

     — Ну, так ты встречалась с Лассом?

     — С ке-ем???

     — Ну, с Лассом из "D" класса! Мы к нему позвонили от твоего имени, сказали адрес, и он сам захотел с тобой познакомиться, встретиться, прийти к тебе домой!

     Что они сделали? Ничего себе!

      — А почему бы вам на троих этого Ласса не сообразить самим?

     Они, раскрасневшись, замялись. Не дождавшись объяснений, я покрутила пальцем у виска в их сторону и пошла быстро, куда направлялась. Вот некстати, как меня переиграли! Я бы точно до такого не додумалась, но и зацикливаться на проделанном девчонками не стала. Вокруг действительно проблемы и почище! Грязнее, то есть. Сезонное разлитие канализации на прилегающих к школе дорожках. Нехорошая вонючесть прёт, и от неё песок загаженный. Двор перед домами в пыли задыхается, невзирая на то, что всё цветёт и разлетается в ветре пыльцой. Жара на термометр давит, как на педаль газа. Май подступает жёлтой кутерьмой из одуванчиков и солнечностью нестерпимой жжёт. Достала длящаяся до экзаменов учёба. Ну, и одноклассники, вернее, одноклассницы опять старательно хотят меня достать. Ни за что, ни про что!

     Ещё неутомимо напрягает целое семейство через стенку от спальни, где не в уюте и подавляемых ссорах ютятся Эса с Брэбом. А тут добавкой ко всему соседи — перманентные скандальщики, могущие учинить разборки с битьём морд и посуды, начиная с четырёх часов утра. Отец у них гниловатый на вид мозгляк, однако, непременно выпивоха и бабник, мать — встрёпанная "квоктуха", дочь — шмыгающая по подвалам прошмондовка (та самая Робес), и сынок только после отсидки вернулся. А их дед-ветеран, с утра приняв на орденоносную грудь чё покрепче, к вечеру успевает перепеть весь военно-песенный репертуар. В гости к ним часто заходят употребляющие (скорее, по теперешним временам — не "чернило", а какое-то аптечное притиранье) родственники с отстающим в развитии, но гигантоподобным ребёнком. Позже выяснится: единственное, чему его научили — это курить! Вместе они настолько шумят, с гвалтом выясняя отношения, и очень громко включают телевизор одновременно с магнитофоном. Добавить есть чего? Ага, собаки у них без продыху гавкают, а через совместную вентиляцию к нам просачиваются их беглые и оголодавшие тараканы.

     Как укоризненно твердит потом maman: "Живут же люди! Может, стоит пожаловаться на них, куда следует?!" Хотя, для них: как есть, так на сей момент и хорошо, а какие они есть — по жизни им невдомёк и всё равно. Житейская умудрённость, которой мне не хватает?! И мамуле моей тоже. Принять иной раз данность любую, не докапываясь вглубь! Пытаться плыть по течениям, правда, чуть ли не канализационным, а не подразделять мир на чёрное и белое, плохое и хорошее. Да! Кого ещё, кроме меня, нелепости от одноклассников могут вдохновить на философические измышления? Такие вот бывают повороты.
 
     Может, в самом деле, лучше — чтоб одногодки занимались подпольными школьными своднями, чем в шутку звонили в пожарные части, скорую помощь, напрасно беспокоя, чем развлекается сейчас большинство учеников. Для этого, что ли, существуют на улицах таксофоны и ставятся в квартирах телефоны? Я понимаю ещё невинное: позвонить кому-то, выбранному наугад из новёхонькой телефонной книги, и полюбопытствовать, есть у абонента на другом конце провода… бельевые прищепки. И когда этот кто-то с презрением ответит, что: "Есть, конечно! У кого ж их нет!", предложить ему подвесить одну на язык.

     Чтоб отвлекать от подобного школьников, как и от многого другого, наши педагоги, заботящиеся об одном: чтобы всё было в порядке с нравственным воспитанием подрастающего поколения, изобретают походы за город, нескончаемо реанимируют отживающие своё пионерские сборы, а также предлагают подвижные игры и соревнования командами на спортплощадках. Назавтра и вовсе пообещали, что потащат скопом целую параллель убирать городской парк. К моей неописуемой радости! До чего терпеть не могу генеральные уборки, как дома, так и школьные субботники, но в необъятно раскинувшуюся зелень старых деревьев отправлюсь с удовольствием. Несмотря на неожиданно вспыхнувшую к вечеру сенную лихорадку.

     — Причём тут сено к лихорадке? — дёрнула плечами maman, когда я без спросу вторглась в домашнюю аптечку, поискать аспирин с анальгином.

     — Сено к лихорадке, может, и не причём, но я чешусь, и меня лихорадит точно. Ещё я кашляю-чихаю от цветения вокруг, а значит — у меня аллергия. А по-другому и есть: сенная лихорадка.

     — Много ты знаешь, Габи!

     — Где уже такого набралась? — присоединился к Эсе Брэб.

     — Да у Хайнлайна упоминалось, в рассказе "Угроза с Земли".

     Больше они меня не спрашивали ни о чём, но и в парк пойти назавтра не отговорили. Вечером пришлось "гореть" своими дневниковыми идеями да с приличною температурой в уединении. Maman даже на братца накричала, чтобы некоторое время он ко мне не приближался, у меня какая-то неизвестная лихорадка, и я могу быть заразная! Угу, всеми своими словами и мыслями. Дело за поступками или проступками, впрочем, осталось. И тогда я действительно вас кое-чем заражу!

     …Еле пересиживаю следующим днём уроки. Кто всё-таки придумал учиться в субботу? Меня так и бросает в жар, глаза болят, слезятся. А тут ещё накрашены ресницы! Как хочется умыться! Сперва горячей водой, затем быстро поплескать очень холодной, намазать веки смягчающим вазелином, а нос и щёки — кремом, лучше с торта! Отчего я не предположила вчера, что будут страшно чесаться и лицо, и шея, даже уши! Руки я и без того разодрала до крови. В горле першит, а уж насчёт кашля и чиханий! Но у меня появился бойкий настрой. Прихватив из дому по паре штук из каждого вида таблеток, в столовой я запила эту горсточку яблочным соком. И стало мне намного веселей, когда из школы табуном вся параллель рванула напрямую. В парке поднялась такая пыль! Дюжины школяров разбрелись по тамошним укромным хвойным уголкам. Заодно в клумбах стали копаться, дорожки чистить и мести вениками-самоделками, навязанными из прошлогодних завалявшихся веток. Собирали выметенное на старый целлофан, складывая туда же мусор, находки разные в виде рваных штанов или пустого кошелька. А в каких количествах поштучно находились неведомо когда и кем посеянные туфли-сандалеты!

     Наши пацаны неподалёку безо всяких чувств, а с толком и расстановкой зарыли в канавку дохлую ворону, вначале злодейски не преминув продемонстрировать её девчонкам, разбежавшимся прочь со страшными воплями. А Фик, ко всеобщему смеху залезший на дерево, стал неприлично обзываться на всех сверху! Низом же препирались с угрозами: прикончить пакостника, когда тот спустится — завуч и классная. Лекс с Томом, размахивая лопатами, с гиканьем и улюлюканьем носились друг за другом, изображая актуальных ныне маньяков. Только девчонки более-менее прикинули: чем раньше закончишь, тем быстрее отпустят домой. Бросить же дело, никто без команды Мартены пока не решился. Я тоже помаленьку убиралась, как и остальные, пока окончательно не надоело жариться, пылясь, и ни за что, ни про что вдыхать запахи от мусора. Тогда приостановилась, стала отвлекать Натали пересказом "Угрозы с Земли", вспомнившейся из-за приступа сенной лихорадки. Я так и сяк намекала подружке на юмор в рассказе, а она долбила и долбила одно:

     — Почему ты пошла на уроки, раз заболела! Ты хочешь нас всех заразить?

     Но я уже разошлась и сама юморила насчёт уборки зряшной, потому что послезавтра 1 мая, и демонстранты снова всё засрут, а также о Мартене, похожей на бегемотиху в сарафане, и о Тэм — как её уменьшенной копии. Особенно будет смешно, если поставить их, как матрёшек, рядом. И что Адреве и Бешке неплохо было бы залечь вдвоём прямо в кучу сгнившей листвы, пока не убрали, а обормоту Янни — стоять рядом и наблюдать, как это у них делается, чтобы потом не хвастать зря! И что: "Все вы — полное говно!" не обращаясь ни к кому конкретному, но ко всем сразу. А всем на это нечего было ответить, или же они не вслушивались. Группками школьный народ растянуло чуть ли не до аттракционов, а мы с Индри и Натали топтались едва дальше входа, постепенно пробираясь в первую боковую аллею, через забор от которой вовсю шумит центральный проспект.

     …Меня заносило и заносило к удивлению других, убиравших мусор примерно, но отупело немного, однако с едким интересом наблюдавших за тем, как мне надоедает быть примерной. А как они — я никогда не отупею! И не буду механически махать метлой! Я зашвырнула это приспособление в овражек и… Приостановили меня только приступ усталости с головной болью напополам, а так, гарантирую, взобралась бы на Лысый холм недалеко от главной клумбы и орала бы, как ни в чём ни бывало, на всех оттуда. И оскорбляла бы заодно, как crazy Фик! А так пошаталась ещё в ближних кустах - жёлтым зацветающих акаций, напрасно не услышав ни от кого, даже от классной: "Эх, Плаха, как тебя разобрало!" И решила тихонько домой пробираться, ведь сетка верхушек кленовых уже унесла меня во вкуснейшего оттенка голубое, там наверху, такое милое и приятное, и, наверное, прохладное небушко, которое захотелось лизнуть как мороженое. А у меня так пересохло в горле!

      "Слишком много таблеток против сенной лихорадки!" — решила я в жизни не принимать ничего, кроме растительных отваров.

     Как сильно закружилась голова! И резь в глазах, которые не тронешь грязными руками. Надо будет подумать об противосолнечных очках. Штормит, шатает! Так что, с трудом я пересекла проезжую дорогу, зачем-то сдуру сунувшись коротким путём через стадион школы, где меня основательно пристукнуло по башке неведомо откуда летевшим футбольным мячом. Я чуть не возопила от ужаса, так как сотрясение мозга — это моя величайшая после обмороков фобия. И сразу же убедила себя, что раз от такого удара сразу не потеряла сознание, значит, значит... там нечему особо сотрясаться. Подпрыгивающими шагами понеслась себе… Ба-бах!!!

     — Какой дурень поставил у тротуара автобус!

     С торчащим, бокового вида зеркальцем. Я врезалась в него с размаху лбом! И зеркало, наверно, треснуло. А удар почувствовался тяжеленько! Даже слёзы горячие выступили. Уф, не прикончили меня едва пыль с Солнцем и сумасшедшее горение весны! Дальше домой я добралась без приключений, но они точно поджидали меня в нашем подъезде. Тот самый светлоголовый и высокий Ласс, на которого накануне в школьном коридоре указала Натали, и с ним его незнакомый приятель. Для защиты от меня, что ли? Я так и спросила у них сходу, без приветствия. А то, какого чёрта трутся на лестничной площадке? Я как раз не знаю, возвратился ли с работы Брэб. Вдруг увидит в компании с двумя парнями, ещё как будет высказывать потом. Или прямо сейчас на нас наткнётся моя высокоморальная maman! Что хуже всего.
 
     Ну, а востроносенький Ласс, худющий, но впрямь обаятельный, мигом оттеснил дружка за неработающий мусоропровод и загадочно уставился во все глазищи, оказавшиеся сероватого оттенка и миндалевидные в придачу. Он смотрел на меня жадно. Вампиром? Лисом! Я смешалась немного, посчитав, что выгляжу смешно. Скорее, у меня ссадина на лбу от столкновения с автобусным зеркальцем. Шевелюра, наверняка, взмокла и растрепалась. Тушь с ресничек осыпалась, щекочет ворсинками щёки. А ещё я в школьной форме, мастерка на поясе замотана, рукавами волочится, что непривлекательно само по себе. И колготки вниз предательски ползут, и кроссовки в пыли после парка. Но, верно, взгляд у меня сумасшедший, раз Лассик без лишних сантиментов подбирается ближе и хватает за руку.

     — Габриэль, если не хочешь, чтобы мы к тебе зашли, приходи ко мне сама! Завтра и послезавтра родители на даче будут.

     — Договорились. На послезавтра. Только мигом линяйте отсюда!

     А теперь, где моя горячая, пахучая и исцеляющая ванна?! То лекарство, что с удовольствием бы принимала по три раза в день, как еду, если бы не Брэб, глашатаем орущий за дверями:

     — Вылезай оттуда, панство! Другим тоже надо.

     Надо, в первую очередь, мне! Так я поверхностно избавлюсь от болячек, а после, быстрым погружением в насыщенную чрезмерным теплом водицу дам себе импульс: подлечиться и возобновить свои силы. Знаю, получится смыть негативность странного дня! Но как тут на чём-то сосредоточишься в этом наступающем нагромождении предметов из большого зала? Куча книг из секции, разложенных неаккуратно на моём столе и полке, ящички с рассадой помидорной на полу, цветочки в горшках, стулья и кресло. Братца переместили на ночёвку в коридор вместе с его рабочим местом и диваном. Родители свернули в зале ковёр, подобрали шторы и занавески, передвинули разгруженную мебель, подготовив всё к завтрашней покраске пола. Эса предупредила, что после того, как они с Брэбом сделают небольшой косметический ремонт (зачем, не знаю!), мы отправимся на день в квартиру старичков через две улицы. К вечеру пол высохнет, и мы вернёмся. "Обязательно вернёмся домой!" — подчеркнула maman для меня, потому что я терпеть не могу неживое и зашторенное бабкино жилище.

     Считаю, у нас дома лучше: всегда радостную чепуху играет радио, светлота проникает вперёд, с востока на запад, как в доме, наверное, положено, а не как в бабулином — окна на юг. И там от проспекта летит пыль сквозь щели в окнах, а разбитый балкончик так и норовит обвалиться. "Без страху тудыть никто теперича не лезе!" — смешно поговаривает Демар. Ладно, я согласилась с мамой, что на полдня меня вполне хватит, и снова потащилась наслаждаться чтением в потеснившейся ремонтом обстановке. А maman с горьким смехом немножко шокировала остальных тем, как она упала в обморок прямо во время включения гимна на заводском собрании по случаю Первого мая. Когда все дружно встали, вытянувшись в рост по швам, она сползла на пол и отключилась. Конечно, коллеги подняли, растормошили и затащили в медпункт, где ей и вкатили укол: сбить зашкалившее давление — мамуля торжественно продемонстрировала от него синяк.

     Ох, и не нравится мне это обстоятельство! Хотя, сама я, вообще, забыла встать вместе со всеми при исполнении гимна на сборке в актовом зале, а наоборот, развалилась, как заметил бы папуля: в вальяжной позе среднего американца. Но промолчала, не став рассказывать ни про какие приключения, а то пришлось бы упомянуть как-нибудь в частности и, честности ради, о приглашении почти на свидание. В первый раз! Чур, прокол с Янни не в счёт. Желательно, чтобы то самое с Лассом прошло без последствий. Не знаю, что он себе возомнил, мне вовсе не улыбается признаваться в том, что я ни разу ни с кем, даже с собственной подушкой или для тренировки — с подружкой, как Адрева, не целовалась, не то, чтоб в придачу заниматься "этим"! Я даже не была на дискотеках, не то чтоб где-то тусоваться или неприкрыто кайфовать! И не кирнула, собственно, ещё ни капли.
 
     Впрочем, следующий день я тоже выдержала еле. Только мы вторглись в бабушкино и дедушкино обиталище, как от вони просто разбежались по комнатам в поиске…

     — Чем так воняет? Эса, твоя мать…

     — Нашла чем заняться перед поездкой: оставила в кастрюльке размораживаться мясо и о нём забыла! Хорошо, что газ с утюгом выключила.

     Пока мы с maman отковыривали и спускали в унитаз полуразложившееся месиво мясное, Брэб с Мунком без всякого зазрения совести разбрызгивали из пульверизатора дедовский одеколон: чтобы не пахло мерзким по комнатам. И хохотали над тем, потому как хотели оказаться подальше от запахов лака и краски, а придётся нюхом ощущать последствия бабкиной безалаберности. Вскоре домашние пристроились к стариковскому, чудовищно орущему телевизору и что-то живенько принялись обсуждать под макаронную запеканку с яйцом, что по-быстрому сварганила maman. И я бы к ним присоединилась, но не могла переключиться со своих сомнений на что-нибудь жизнерадостное.

     Только не рассказывать родителям — порвут на части! Ломаю голову над тем, как придумать себе гарантию неприкосновенности неоднозначных мест на предстоящей встрече с похожим на лисёнка-переростка Лассом. Поразить его и посрамить, заодно подправив свою, перекошенную сплетнями репутацию. Не то, что бы я снова так желала оказаться в школьных недотрогах, но и в пробл*душках числиться я тоже не хочу! Думала, над этим думала, да и заснула в бабулькиной пыльной спаленке, где стены и шторы с занавесями такие желтющие, прямо в тон разливающемуся по оконному стеклу янтарному нагару Солнца. И приснилось мне, что я ношусь по лестницам внутри незнакомой высотки. Никак определиться не могу, мне нужно сходить вниз или упрямо подыматься без лифта поближе к крыше? А лестницы запылены, пусты, несёт от них плевками и окурками. Из прорезей окошек, закрытых стеклянною плиткой, едва выявляется светлый день. Я же ношусь туда-сюда с "Left to my own devices", снова и снова из невидимых динамиков звучащей и разносящейся дальше и дальше. Застряла во мне эта композиция, как указание действовать без промедления. 

     Опять себя вижу и ощущаю в бабкиной спальне, в постели с незнакомым и красивым таким парнем, и с ним творю нечто личное, хоть и малопристойное. А потом в этой постели дед Демар собирается сотворить что-то непотребное уже со мной, но меня вовремя тошнит, и я сразу просыпаюсь… Ой, мамочки, меня действительно тошнит! С размаху бух в туалетную дверь! "Занято!" — проскрипел позади неё Брэб. А мне уже и расхотелось вовсе, я всё-таки проснулась. Надо сказать, и сон был! Особенно его вторая часть. К чему бы такое? Может, стоит завести собственный снотолкователь? Или продумать значения снов на потом? Всё равно, прояснится когда-нибудь: стоит это моих мыслей или нет.

     Назавтра Ласс действительно перезвонил. Хорошо, что Брэб возился на балконе, а Эса с Мунком ровнёхонько ковёр укладывали на свежевыкрашенный пол.

     — Я тут вместе с Натали …на демонстрацию схожу! — на секунду заглянула я к домашним и принялась переодеваться.

     — Ха-ха-ха! Так мы тебе и поверили! В кой-то веки ты собралась на этот Первомай?! — донеслось из зала.

     — На свиданку, небось! Тоже как-никак демонстрация! Дурость свою продемонстрируешь! — отозвался с балкона папуля.

     Ага, так я вам и призналась! Пробралась ещё к секции и незаметно упёрла коробку со швейными принадлежностями. Для небольшого стратегического дельца. А по пути вгляделась в зеркало. У меня — сумасшедшие глаза. Зрачки, расширяясь, делают их (куда уж более!) тёмно-тёмно-зелёными. Вот румянец моим бледным щекам совсем не пойдёт. Но, в целом, неплохо. Понадобится только почаще смывать волосы отваром из луковок, и шевелюра будет всегда золотиться. А из чьего-то старого-престарого плащика maman сварганила мне курточку-ветровку. Она клёво смотрится и, главное, коричневая! Но вот штаны — типа "джынсы" я скоро протру до дыр, как и эти кроссовки, видавшие виды.

     Кофточку под куртку пришлось красную одеть. У меня нету ничего новей. Как я ненавижу этот "леворуционный" цвет! Ну, ладно, у ней воротничок нестандартный, сойдёт пока. Так, цепочка, колечки, часики, ключи на месте. И стремительность моя при мне, и устремлённости ведутся в нужном направлении! А дома у бабули я стырила денежку из дедовской заначки под буфетом. Это из-за сна, чтобы компенсировать неприятное от него ощущение. Хоть, может, дед ко сну не причём. И основное осталось: слегка откинувшись назад, я прошиваю вверху застёгнутый замок обматывающими стежками да надёжной ниткой, чтобы штаны было не расстегнуть, пока я не вернусь домой и не освобожу себя, разрезав сшитое. Надеюсь, до той поры не описаться!

     На улице переплелись всевозможные весенние благоухания: нарциссовый, черёмуховый с яблоневым и вишнёвый. А возле девятиэтажки Ласса и вовсе расположилась целая клумба фиалок. К Лассу я подымаюсь пешком, также как к семейству Еросема, на седьмой этаж. Лифтов по-прежнему  боюсь. А вот и Лисёнок мне дверь открывает. Радостно!

     — "Предки"? — спрашиваю.

     — Нету!

     И сходу начинаем обниматься. Что про меня наговорили девчонки, раз он вцепился так жарко! Тащит меня в зал на диван, куда мы бухаемся оба. Я даже не успеваю снять курточку и рассмотреть обстановку. А Ласс шепчет:

      — Как ты вкусно надушилась!

     Вообще-то, надушиться я забыла. Эса сразу унюхала бы и поняла, что я спешу не к Натали. Так мы прижимались друг к другу и прижимались. Казалось, для Ласса это тоже внове. Как же тогда Адрева? Но не до неё сейчас, как, впрочем, и до остальных. Тепло и хорошо, и крепко, и можно уже целоваться. И где-то касание его губ рядом с моими, рядышком… мимо! Ого, вампирский укус-поцелуй прямо в шею намного лучше тех французских штук, о которых я, изучая французский, знаю по слухам! И тут рука Ласса подвинулась к замочку на моих штанах. Некстати испортил приятное!

     — А как… расстёгивается как? — он аж покраснел.

     — Как, как? А никак! Ты, может, и готов, а я — нет. Пока…

     — Пока? Я в военное училище поступаю! Какое тут "пока", давай сейчас! Зачем ты тогда соглашалась?

     — Не я соглашалась, а ты согласился! А, собственно, это устроили наши девчонки. С кем-то из них (какая разница? они же у нас одинаковые!) ты разговаривал  по телефону и здорово купился на их болтовню. Мало ли что они тебе наобещали!

     — А всё-таки, может, давай? Раз ты здесь! Я быстренько разденусь! Видишь, что у меня в штанах!

     — Не вижу! Потому что  о н о  под штанами, а мне для начала и невинных обниманок хватит! Так что, пока-пока!

     Оставив ошарашенного Ласса на диване, я рванула к выходу и почти сразу от двери вскочила во внезапно открывшийся лифт. И сама, изумлённая не наступившей лифтовой боязнью, съехала вниз, вышла на улицу. Во мне тоже всё благоухало. Где-то под воротником куртки, укромно возле шейки рдел мой первый поцелуй.



Глава 43-я: "Житейская лирика"


     Дождь за окном, целое моря дождя! Серебристость стекает потоками грусти... Дымная тьма движется с севера, стелется синяя мгла. По моим окнам бегут, растекаются звёздные саги! След дождей — свет во тьме, капли спешно распространяются в этом пространстве.

     А настроение: хоть ты плачь! Хорошо, по-настоящему радует дождь. Он, кстати, никогда не даст забыть о главном, правда, оно, как водится, откладывается в долгий ящик, а будни загружаются какой-то ерундой. Ещё и первый поцелуй проявился на шее багровой меткой. Кажись, в народе это называется: засос. Некоторое время я старалась шею оборачивать воротниками так, чтобы след первого свидания случайно не узрела maman, к своему определённому ужасу. А пока в любопытстве незаметно следую за Адревой, немного позади, почти до самого медпункта. Заодно наткнусь на Ласса. Точно! Он прячется рядом, за раздевалкой для младших. Оба начинают покуривать, никуда не торопясь. Я же терпеливо из-за угла слушаю:

     — Обещали, что даёт всем, а мне не дала! Значит, она — целка и никому никогда не давала.

     — Может, и не давала, я откуда знаю?!

     — Ага, сейчас ты не знаешь, а раньше так была уверена.

     — Значит, Янни всем наврал. Да какая разница, целкой больше, целкой меньше!

     — Тебе, конечно, нету разницы, ты сама давно не целочка.

     Обиженно: — Да! И ты к этому отношения не имеешь!

     — Ой, слушай, мы вручную поработали, побаловались слегка, а ты рассказываешь всем, что моя девушка!

     Ещё более обиженно: — А что, разве нет?

     — Ну, я как-то об этом всерьёз не думал.

     — Почему?

     — Ты меня из "военки" не дождёшься, а Габриэль — наоборот, для такого бы подошла. Только из-за штучек ваших она не согласилась!

     — И ты что расстроился из-за неё? Из-за этой выпендрёжницы французской?

     Растерянно: — По-моему, да. Хотя я, лично, никогда у неё не списывал "фрэнч".

     — А я… Я тоже французский знаю, вот!

     — Ну и знай себе! Всё равно, она мне за полчаса понравилась больше, чем ты за два месяца.

     Зло: — За три! Дурак, мы же трахались! Ты, что, не помнишь?! И я у тебя его не только, куда обычно, брала! Тебе же понравилось! Как ты теперь говоришь, "в рот — не в счёт"? Ага, в очко тем более. А ещё обещал меня с родителями познакомить, сволочь!

      Вполне удовлетворившись занимательным сим диалогом, я тихо отшагнула в сторону и, как ни в чем не бывало, постаралась восвояси улизнуть. По пути на меня чуть не налетел взбешённый директор со взглядом ядовитым и уничтожающим. Я встрепенулась было предупредить незадачливую парочку, потом махнула рукой: стоит ли? Может, Адрева, докуривая, как раз изливает блевотину матерных выражений в мой адрес? Или уже нет, Ласс из закоулка вышел один. Видя, как я направляюсь к лестнице, он заулыбался и, наверное, хитренько посматривал мне вслед, пока я не скрылась на втором этаже. Ну, его, как говорится, хватило лишь на мелочёвку, так и то я её уже сполна заполучила. Подожду кого-нибудь другого для начинания чего-то по-настоящему.

     А пока не могу насытиться впечатлениями от пространственного стиля Рэя Брэдбери. Конечно, я увлечённо читаю на последних перед каникулами уроках, оборачивающихся для учеников совсем уж тяжким занудством. Хоть тяжести я как раз не замечаю, а моя соседка по парте ни в чём не мешает, даже за рукав не тормошит, когда пытается списать. И вовсе никто не надоедает, все озабочены приготовлениями к предстоящим экзаменам. Естественно, кроме меня. Только Адрева на перемене вдруг переместилась за соседнюю передо мною парту и подлизываться стала ни с того, ни с сего:

      — А что за книга? А можно глянуть?

     Всё равно она меня отвлекла, и я продемонстрировала песочного цвета обложку "451 градус по Фаренгейту". С выражением крайней степени одолжения на своей хмурой физиономии я позволила Адреве прочитать две первых страницы, начиная от эпиграфа, взятого самим Брэдбери: "Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперёк". И Адрева внимательно прочла это, а потом, наверное, пару секунд молчала, ошеломлённая, или же не могла отдышаться от такого "взлёта-подъёма".

     — Знаешь, Габо, я никогда не читала ничего подобного!

     — Знаю! И больше никогда не прочитаешь! — я подумала, что к воображаемому подъёму Адреве срочно нужен заносный спуск.

     Ну, ладно, согласна я с Мартеной и остальными, она — не полная дура, а очень-очень костлявая стервочка. Брала она куда-то там! Вся без остатка траханая - перетраханая! (Образец того, как не следует с собою поступать.) Кстати, экзамены, пусть с боем, но позже мне сдались. Конечно, если бы я готовилась, как следует; нет, если бы я подготовилась хоть чуть-чуть, то явно исправила бы четвёрки по обеим математикам и годовые по физике с химией точно так же. Это "физ-ру" не исправить! А так как мы с Индри, однажды отправившись на пару в спортивную кладовку за сеткой с баскетбольными мячами, застукали физрука, на минутку отошедшего с урока, за напряжёнными действиями с самим собой и фотографией какой-то обнажёнки, то обе по годовой тройке и схлопотали. Потому что каждый следующий раз, его завидев, фыркали и кашляли от смеха! Может, нужно было в тряпочку молчать, как Адрева с Бешкой, которые вместе с этим физруком творили такое! — рассказывала Лена — Индри, Индри — Натали, а Натали — мне.

     Так что, как не желал tete полюбоваться на мой первый красивый аттестат о неполном среднем образовании — не вышло. Подумаешь! Дела-то житейские, как говорилось в одном популярном мультике. Да-а! Если выбирать: между должной подготовкой к окончанию восьмого класса и чтением Брэдбери по вечерам… Что я предпочту и изберу? Конечно, правильное — книги и фильмы, и музыку, что сейчас звучит из приёмника. Невероятно! Такое слышу в первый раз! С завораживающими ритмом и заводным речитативом: Neneh Cherry "Man child". И плевать мне на все с учёбой дела, если есть где-то подобное в музыке, что заставляет улыбаться и грустить одновременно, и замечтаться о том, наверное, что фоном клипа к этой песне — голубое зеркало воды.

     И не обращаю внимания на то, что меня зовёт Эса. В гостях у нас мамаша Еросема вместе с Эйприл. Мне не очень нужна ни та, ни другая, я с трудом отрываюсь от приёмника и нехотя, вразвалку, словно пацан, подхожу:

     — Что надо?

     — Ты не могла бы позировать для Эйприл без одежды?

     — ??? — у меня, наверное, глаза на лоб полезли.

     — В "художку" нужно принести набросок классической натуры! — пока Эйприл сосредотачивалась, Хельга Еросема пояснила за неё:

     — Тут по округе никто не подходит: как назло, слишком худые, высоченные или низкие и с животами. Или полные, но тогда без груди. Какой кошмар! А нужно бы классическое тело зарисовать: чтобы всё в нём — подходяще было и гармонично, как у тебя.

     "Ну, за доброе слово, конечно, преогромное мерси! Но не годится же перед Еросемами-то заголяться… — призадумалась я. — Будут потом, безо всякого зазрения Эйприл с Анн-Май обсуждать моё "классическое" при всём дворе. Потому ответствовала:

      — Да что вы! Мне некогда. Хотя закончилась учёба, заочные контрольные мне присылают даже летом! Так что, ждёт меня куча недоделанной работы.

     Правда-правда! Мне нужно столько всего написать, записать, послушать, прочитать и посмотреть, пока не грянут перемены, пока мы только ждём чего-то... Припомнила последний день учёбы в мае. Класс — надвое, но все не разделились, как бывало, на умеренно хороших и окончательных вреднюг. Просто, одна часть слушает добитый магнитофончик, из которого призывно звучит: "Перемен требуют наши сердца!" А другая врубила из такого же добитого "тяжеляк" и орёт на первую:

     — Выключай грусть-печаль, у нас тут клёвее играет!

     На что первая реагирует:

     — Сделайте потише рёв… своих железных тракторов!

      Я же единственная, кто додумался без опасения прийти не в школьной форме, а в джинсовых штанах и мастерке, хожу туда послушать, что звучит, и сюда, пока компании не начинают возмущаться:

     — Ты определись, где будешь, а не взад-вперёд шатайся!

     А я не хочу определяться, мне по душе — напор в "металле", эдакий подлинный мотоциклетный драйв и бесподобная декадентская грусть Цоя, порой закамуфлированная в нечто анархическое. И вот тогда откуда-то ворчит мой бывший и с некоторых пор молчаливый сосед Янни:

     — А разве это не тебе нравится "Модерн Токинг"?

     Да, и "Модерн" мне нравится тоже. Люблю сладенькое. Уж такая я! Смеюсь раз в год и то против всех. Поэтому частенько слышу…

     — Какая Габи упёртая! —  maman разговаривает с кем-то по телефону. — Знаешь, она не захотела даже подойти к окну, посмотреть фейерверк! Ну, тот, что был на 600-летие города. А-а, у вас окна на другую сторону. Я ещё ей говорю, такого шикарного салюта мы при нашей жизни не увидим, а она мне: "При какой-такой вашей жизни? Скоро этого добра будет навалом, по поводу и без". Ну, представляете! Что за дочка! Я её не понимаю.

     Да и я — Эсу тоже. Вдруг мамулю снова потянуло водить нас с Мунком в кино, как когда-то раньше, в детстве обоих, когда мы ходили вместе с родителями на мультфильмы. Maman опять нам предложила кино-лето. Нужно не только возобновить походы в центральный и дальний кинотеатры, но и выбраться в недавно открывшийся видеосалон. Надоело сидеть дома, киснуть в долгожданный отпуск, тем более у нас каникулы. Сезонный отдых Брэба наступит позже. А дома у нас уже и ба-Мари топчется, озадачивая всех перебиранием и очисткой клубники, собранной ей собственноручно на огородике. Так что, не успеваешь толком покончить с мясистыми, обсыпанными меленькими золотыми семечками ягодами, а ма и ба разводят-заколачивают в кастрюльке тесто для тортовых коржей. Вся клубника пойдёт на варенье, лишь малая часть её для украшения кисло-сладкой и полосатой вкуснятины: светлые коржи с ванилью и коржи "какао" чередуются. А между ними — взбитая с сахарной пудрой сметана. Наверх же укладываются крупные, нет, прямо-таки здоровенные ягоды. И добрый кус отрезается специально для семейства Еросема. Наша очередь их навестить.

     Maman захватывает меня в компанию, мы переходим двор: на торт в обширной тарелке оборачиваются крепко засевшие на скамейках соседи. От их взглядов я точно начну икать. Меня и так шатает, по-моему, я переела клубники, когда неспешно перебрала два ведра. Мунк с бабкою должны начать варить варенье. А мы с Эсой едем лифтом на седьмой этаж. Когда с кем-то вместе лифтами ездить — можно даже мне приноровиться. Maman же хочется отвлечься от себя самой. Хорошо, находится куча недоделанных дел, есть немного общения и возможность переключиться.
 
     ...О, семейство Еросема украсило обивку двери фигурой олимпийского Мишки! Очертания его круглейшие размечены металлическими заклёпками и поблёскивающими гвоздиками. Как Еросемов угораздило замахнуться на такое художество?! Когда нашу хлипкую дверь обивал Брэб, то больше в нетерпении кидался по сторонам военно-морскими терминами, только быстрей бы закончить.

     …Ага, отвлечёшься тут с ними! Скорей, не переключишься, отключишься! Мамаша Еросема вся в тревожности, а Эйприл с Анн-Май — в соплях и трансе.

     — Дочку знакомых изнасиловали извращённым способом в детском садике неподалёку. Ну, Габи, ты должна знать её! Вы до этого времени были в одном классе, сейчас Сана собирается поступать в училище.

     — Сана? — ну, в общем, я не удивилась.

     Недружная компашка Саны, Бешки, Адревы шлялась не только садиками и по темноте, да и везде могла нарваться на кого угодно. Сана из них ещё самая смирная. Её далеко видать, очень высокая и крупная деваха, но без царя в голове. Хельга принялась рассказывать, что у семьи знакомых дочь она приёмная, и неприятностей они с ней хлебнули с самого начала, не передать сколько. А теперь эта беда! Родители переживают сильно, а Сана ходит себе, как ни в чём не бывало.

     — Значит, с ней не в первый раз такое! — встряла я и чуть не получила от Эсы по языку.

     — Как ты можешь, Габи, утверждать заранее! — Эса с Хельгой дуэтом, Анн-Май и Эйприл поддакивают. — Девочку ведь изнасиловали, как она сможет жить после этого?

     — Она-то? — я потёрла кончик носа. — Да преспокойно! Может, ей как раз этого и хотелось, извращённым способом да в подворотне.

     Четверо остальных взвыли горестней некуда! Через секунду с нервным тявканьем к ним присоединилась болонка Клуди, а я усмехнулась и щелчком сбила с верха торта аппетитную клубничку. Одна готова! Счёт пойдёт дальше. Вечером дискуссию на тему продолжил Брэб. После того, как Эса ему доложилась. Он тоже от услышанного чуть не взорвался, заодно припомнив, как я сама люблю шастать по закоулкам и сидеть до темноты в беседках вместе с Натали, а может, уже с кем-нибудь из парней и…

     — Да, пойми ты, девчонку испортили! Теперь её, испорченную, замуж не возьмут!

      — Какая глупость! Чем испорченную? Тем самым, ради чего выходят замуж? Даже, если в жопу ей задвинули - конец жизни, что ли? — скривилась я папуле прямо в физиономию.

     Он на меня чуть было не замахнулся, продолжив орать:

     — Ты не понимаешь, какая у человека трагедия, раз говоришь такое! А представляешь, каково её родителям, хоть они и приёмные!

     Да, родителей жалко! Нет разницы: настоящие они там или нет, переживают, конечно же, страшно. А уж насчёт испорченности, так это самая, что ни на есть, ерунда. Секс с насилием просто травма, в случае с Саной — телесная, так как душ у таких, как она, пока не наблюдается никаких. Может, потом нарастёт что? Травмы же со временем заживают, если они действительно были. А потом она, такая опытная вся, нарасхват будет! Девка хоть куда. Так я и пыталась объяснить своим; хорошо, что Мунк, увлёкшись телевизором, не слышал, а "клубничная" ба-Мари с чувством выполненного долга отправилась домой. Но Брэб здорово разозлился, обозвав меня  — бесчеловечной, жестокой и злой эгоисткой. Я пожала плечами, ответив, что Сана ещё себя проявит, так же как и её товарки, без проблем соревнующиеся друг с другом, кто переступит через большее количество парней и мужиков. Полагаю, что, несмотря на старания остальных, всё равно лидирует Адрева. А мои родители онемели уже от того, что я слово такое знаю: секс.

     Потому-то с "предками" лучше держать отношения поверхностные: где промолчать, когда приврать, но правды не говорить и даже не давать понять, что ты гораздо взрослее, чем кажешься! В общем, опять придётся притворяться для видимости, вернее, полной невидимости этих ненастоящих приличий. Надолго меня точно не хватит! Такое годится разве лишь для Эйприл или Натали. Всегда одно и то же лицемерие. Тем не менее, раз -надцать перессорившись и помирившись, и обговорив всё с Еросемами, обе пары родителей, пришли к выводу, что меня, резкими суждениями противостоящую и остальных, рассудит время. И то неплохо, ведь мои слова не на шутку задели их даже больше произошедшего. Но помирившись, семейством мы вскоре действительно отправились в видеосалон на "Большую прогулку" с Луи де Фюнесом.

     А потом от смеха были мокрые штанишки! Брэб, правда, фырчал и нудил, что это слишком уж комедия, а на войне такого и не произошло бы! В войне нет ничего смешного! Война — это дерьмо цвета хаки. Но Мунк выказал восторг, а maman всерьёз собралась пересмотреть все в салоне имеющиеся видеокассеты с де Фюнесом. У меня тоже появилось прекрасное настроение и от "Большой прогулки", и всех самостоятельных по городу прогулок, и теперь мои улыбки разлетаются сами! Мне хочется общаться, и чтобы на меня смотрели парни, а Эса, каждый раз замечая группки молодых людей там и сям, рывком рубит:

     — Ишь ты, псы стоят! Кобели форменные - концы навытяжку!

     Я качаю головой:

     — Нет, maman, ты ничегошеньки не понимаешь! Это - настоящие приключения! И избегать их не следует. Да и не получится.

     В свою очередь, мы с Мунком повадились то и дело сбегать в видеосалон на "Тома и Джерри", благо с карманными деньгами для нас особо расщедрилась ба-Мари взамен на обещание: немного погодя, навестить её с дедом в деревне, тогда в лесах поспеет нужная всем ягода-черника. Так что, пока нас не загнали в деревню, где нет телевизора, мы вовсю смотрим собственный, где в который раз показывают "Капитана Немо" и "Детей капитана Гранта". По любой из трёх имеющихся программ их повторяют постоянно, к нашему же превеликому удовольствию. Многие, многие серии для пересмотра с сопереживанием. Но то — днём, и когда наша дражайшая maman, наконец, соизволит отлипнуть от экрана (сейчас за ним разводит и машет руками вполне располагающий, со светлой шевелюрой дядька по имени Алан), и мы сможем наконец убрать от телевизора …табуретку, на которой разместились пол-литровая банка с водой из-под крана, почти полный тюбик зубной пасты и остатки душистого мыла в стеклянной бутылке. Я, вообще, поинтересовалась у мамы, что за балаган творится? Она шикнула мне заговорщицки:

     — Он заряжает руками! Это для здоровья! Ничего не говори папе! — Так уж и быть, мы с братцем решили не обращать внимания на мамулины чудачества.

     А вечерами, чтобы дворы пустели и рассасывались неминуемые летом сборища с картами, домино и портвейном, без устали крутят многосерийного "Шерлока Холмса"! Брэб с Эсой это очень любят, и в семействе нашем, впрочем, как и во всех остальных, затронутых киношными переживаниями, хоть на время поистине оздоровительных фильмосеансов в домах поселяются мир и покой. А если картина прерывается торжественными позывными "Интервидения" со срочным сообщением об успешном запуске космического челнока, стыковке модулей или благополучном выходе отважного индивидуума в открытый космос, то — это повод оторваться от телевизора, чтобы сходить на кухню ещё за одной котлеткой к помидорному салату или добавочным стаканом ягодного компота запить всё. Житейское! Семейное. Повторяющееся день за днём, как привычно полюбившееся нам кино.

     Семейные фильмы по вечерам спасают семьи, охраняют нервы от быстрых всплесков ненужного адреналина. Правда, кто-то с маминой работы в прошлом году так распереживался о рабыне Изауре, что загремел в больницу с сердечным приступом. Так же, как и сейчас все охают и ахают, когда после схватки с профессором Мориарти Шерлок Холмс якобы падает в пропасть, но в следующей же серии, выясняется, что нет, великий сыщик жив! А народ, всё равно, продолжает переживать из-за кино вместо собственных жизней с проблемами.
 
     Как я люблю основательно засесть в своей комнате, когда домашних целиком захватит телевизор с новой, то есть, хорошо забытой постановкой! Теплота моего уединения пополняется от семейных отношений между родственниками, хотя не понимаю я, что между нами может быть тёплого? Не нашла я пока нужную родственность душ. Приходится довольствоваться тем, что есть. Зато радостно (наконец-то, отошли от стресса!) вторгается семейство Еросема вместе с собачкой (о, ужас Эсы!) и предлагает завтра всем вместе отправиться в дальний кинотеатр на Старой площади на новый фильм о Холмсе "ХХ век начинается", а то вдруг его не скоро покажут по нашему телевизору.

     Вот оказия! Брэб не очень любит многолюдные компании, где он — не главный. Папашу Еросема, наверняка, придавили многочисленные бабы, у них даже собаки заводятся исключительно женского пола! Вот Эсе с Хельгой друг с другом комфортно вполне. Мы же, оставшиеся вчетвером, между собой разберёмся по интересам: я с Мунком, а Анн-Май со своей сестрой. Знаю-знаю я их интересы! Возвращаясь с прогулок, как можно позже, но до 23-00, как-то услышала из-за кустов у девятиэтажки разговоры Эйприл с двумя её кавалерами. Самих не видно, только голоса и тени, удивительно укоризненно для парней доказывающие:

     — Ну, давай сегодня вечером без мата! Сколько уже можно, Эйприл?

     На что та взбешённо:

     — А я хочу с матом, матом, матом! А ты, вообще, положи руки сюда! И не стойте, придурки, делайте что-нибудь! 

     Уж я на их месте сделала бы! Хорошо, что нас с Эйприл давно отринуло друг от друга, а Анн-Май превратилась в робкую безликость за спиной сестры. И всё же, наши семейства договорились завтра встретиться у остановки, чтобы группой товарищей подъехать до Старой площади. Путь должен пролегать через мост с колоссальным видом по обе стороны и железнодорожные пути, а местность там похожа на городок в городке, а не на этот центр, запылённый и пронизываемый резким ветром. Ведь мы живём почти в безречном крае, и потому-то ни одной порой в году, как следует, не насладишься! Здесь зимы быстро становятся талыми, лето оглушает солнечным ударом, межсезонье нескончаемо до омерзения. Однако можно привыкнуть находить более-менее приятное вокруг. Так, на Старой площади имеется единственная в Жёнове церквушка. Белёные стены, деревянные пристройки окрашены тёмно-зелёным, две луковички светлых куполов. Задираю голову и всматриваюсь в их золото на фоне неба. Когда-нибудь я обязательно загляну в эту церковь.

     Хозяйственная мама думает о магазинах, здесь они невелики, но товар в них бывает, как раз дефицитный, в остальной части города похожее не подберёшь. Мы с Мунком хотим в тир, а вспотевший Брэб уже не хочет никуда. Но, так уж и быть, разделяемся со встреченным семейством Еросема. Их мамаша и обе сестрички во главе с моей maman — по магазинам. А я в совсем мужской компании иду пострелять по мишеням. Куда уж! Это Мунк, Брэб и папаша Еросема (всё время забываю, как его зовут) стреляют точно. Пульки из моей винтовки с жестянками-мишенями так и не повстречались, но я несказанно довольней окружающих. Выпалила лишние эмоции, теперь собранней, надо сказать. И фильм потом хороший оказался, как все до него подобные н а ш и экранизации рассказов о Шерлоке Холмсе. Как ни странно, если есть другие, я вовсе их смотреть не собираюсь, потому что они явно будут не шедевр. Согласны все, даже истомлённый семейными обязанностями Брэб, который выглядит после кинотеатра так, будто его укачало.
 
     "А не пошло бы всё к чёртовой матери!" — бурчит он себе под нос. Оказывается, от сцены в фильме, где второстепенному персонажу чего-то отрезали, папуле стало дурно, и кажется, он так себя чувствовал до окончания злосчастного сеанса. "Моряк на суше-то размяк!" — посмеялась я не вслух, а то, наверняка, схлопотала бы по ушам от всех и Брэба первого. После, папуля объявил громогласно, что в кинотеатр больше ни ногой. Ну, не может, он видеть окровавленное нечто на большом цветном экране. Ага, смекнула я, вот почему до этих пор он спокойно смотрел фильмы про войну. Телевизор чёрно-белый ведь! Сглаживает документальный кошмар невозможность распознавания цвета. А стоит только в доме появиться в будущем цветному телеку, как наш папуля из мужественного станет слабонервным.

     Вот и продолжаем мы в кино ходить с maman, даже как-то прихватили её с собой в видеосалон на "Тома и Джерри". И она после того, как мы повеселились, грозно изрекла, что это — садистские мультики, а гадкая мыша ни за что, ни про что обижает несчастного котика! Maman на самом деле расстроилась, и я не стала ёрничать нарочно, так как задира Джерри иногда перебарщивает с бедолагой Томом. Уже то неплохо, что мамуля всё же жалеет котов, хотя бы нарисованных, так что, есть шанс выпросить разрешение завести настоящего мурлыку, желательно рыжего и с полосками. Всего лишь, приютить в семейство невеликого мехового зверя, так называемого «спеца по мышам», дельце-то абсолютно житейское!



Глава 44-я: "В летописях лета"


     …Эх, грянул бы опять чудесный, бесконечный дождь на пыль древесную, на позднюю клубнику, на выступившую корой сливовую смолу, на сочные салатные настурции! Он разбавил бы мои впечатления о горчащем вкусе ещё сохранившейся по лесам земляники. Всколыхнуть бы эту сухую реальность дождём! Ведь нету ничего паршивее, чем скука летом, пускай её скорей испортит дождь! Так, всю неделю мы с родителями маемся в бабулиной деревне. Туда пришлось недолго, но мучительно добираться на вонючем пузатом автобусике. Хоть отец дорогою и уверял:

     — Всего-то пахнет бензин. Что тут такого?

     Действительно, такого — ничего, если не считать, что мы с maman едва не умерли от нехватки свежего воздуха, ведь окошки в еле тянущемся и подскакивающем на рытвинах транспорте никогда не открывались с самого его схода с конвейера. Угу, с конца 50-х, наверное. Вот оно, Брэбово наказание за демонстрацию во весь экран кровавого чего-то там! А потому нам с Мунком тоже никаких просмотров-повторов даже детских фильмов, вроде любимых "Приключений в каникулы", самого трогательного фильма для детей и не только. И где тут нас понять родителям?! Они оба стали нудно предсказуемыми, а ещё нелепо выражаются в наш адрес!

     — Вы оба, как третьеклассники прямо! Вам бы всё дурью страдать! Вон сколько черники назрело, а ну-ка, пошли собирать! — уверенно пропел папуля, вручая нам с братцем по вёдрышку.

     Мунк недовольно засопел при упоминании о третьеклассниках, так как он таков и есть, как раз закончил третий класс и с удовольствием страдал бы дурью вместо сбора ягод. Это значит: валялся бы на койке в бабкиной парадной комнате, охотно пожирал бы с вареньем блины, читал бы журнал "Юный техник" и слушал со мной за компанию сеточное радио, которое дедуль пиратским способом: от палки через ветки без спросу подсоединил к соседской точке. И, вообще, братец тоже со мной за одно, желает по всей округе дождя, чтоб лучше дома сидеть и любоваться лёгким потоком прохладной воды сквозь стекло, а не млеть от жары в далёкой чужой деревеньке, занимаясь сбором набивших оскомину черничин. А то ж — за ягодами ходим целою когортой каждый день! Во главе с ретивыми сборщиками и спорщиками Брэбом и ба-Мари. Вместе, кажется, уже пол-леса обобрали.

     А неугомонной мамуле всё мало: катать компоты, ставить бы варенье про запас. Побольше черничного, клубничного, земляничного! И выжать соки из красной смородины, затем уварив её до густоты в желе. С кустов успеть бы обобрать и чёрную да выбраться в дальний гущар за малиной! А там, гляди: в саду поспеют вишни, яблоки, сливы, шиповник. Ещё одолжить у соседей полосатого крыжовника! А каких ароматных сортов дед Демар на участке высадил груши! Когда-нибудь они точно станут плодоносить, и maman состряпает вкуснейшее повидло из брусники с маленькими грушками. Когда-нибудь… По поводу хозяйственных заготовок Брэб Эсу поддерживает, как никогда прежде. Сам он старательно увешивает бабушкину печку, как ожерельями — суровой нитью в несколько обхватов с нанизанными на ней лисичками, боровиками, подберёзовиками. Грибам положено сушиться, чтоб потом зимою быть добавленными в куриный суп с перловкой или стать начинкой в фаршированные яйца.

     Вдобавок ба-Мари, успев посплетничать с соседками и задать корму свиньям, оставила в покое грядки, зарастающие не такой уж и пакостной, а, скорее, полезной травкой-мокрицей, и теперь занялась огурцами. Хочет их замариновать большими банками и сделать для еды сейчас: свежайшими до хруста, чтобы по утрам предлагать домочадцам к блинам с яичницей и салом или с картошкою и кислым молоком. По мне, это — кошмарррно, с утра иметь такой обильный завтрак! Еда хоть и простая, но тяжёлая. А дед согласен к вечеру, после обязательного похода в лес, отвлечься от нескончаемых работ в хлеву-сарае и от спрятанной за печкою бутыли с самогоном, чтобы в компании Брэба и Мунка отправившись на ближний пруд: от баб подальше, с чувством поудить карасиков. Почищенные и зажаренные в масле рыбки будут щёлкать на зубах, точно овсяное печеньице.

     Так что, кроме собирания ягод-грибов, здесь каждый занят делом. Кроме меня, разумеется! Мне противно ощущать себя заброшенной и грязной. Без городских удобств (я это давно поняла!) будто выпадаю из телесной оболочки и чувствую себя... опустошаемой стараниями ба-Мари. Она давно намеревается прибрать к себе домашних, чтоб они, то есть, мы для неё ощущались единой семьёй, а она, бабуля, нами бы верховодила и управляла, как старейшая и опытная самка в стае! Или в стаде. И давила бы на всех, и подавляла. А потому я ною, унываю, считаю дни, часы, минуты до отправления домой и умоляю небо дать шумящего дождя со своеобразно мрачною атмосферой вокруг, исходящей от налитых летнею водой огромных пышных туч. Вернуть нам дождь, чтоб аж с лихвой до осени остудить жаркий воздух прохладой! Чтоб никогда больше не приезжать в этом сезоне к нашей бабушке. Но туч подходящих пока не видать, и я почти бешусь из-за уничтожающей меня жары. Вся в комариных укусах чешусь, жду — дождаться не могу, когда приму ванну, а особенно, когда промою запылившиеся и ставшие пепельными пряди.

     Терпеть не могу эту сельскую жизнь! Особенно туалет деревянный на улице. Там сквозит, остатками кое-чего попахивает, и мухи пристают, мешают заниматься нужным делом. А нужные дела, как следует, не получаются, и я предпочитаю тёмные кусты за бабкиными огородами. Тихо там, никто тебя не видит, да и мухи не кусают. Только мамуля норовит пожаловаться, что я где-то без предупреждения шастаю, лишь бы увильнуть от сбора ягод. Вот и приходится в сотый раз огрызаться и неминуемо следовать в ближний лесок. Через деревню, вдоль пастбища, не оглядываясь на любопытных местных, вволю глазеющих на очередных городских с корзинами и вёдрами.

     — Вунь, пошли "мериканцы"!

     Американцами прозвали нас с Мунком. Если остальные выряжаются для леса в ношеное и что под руку попадётся, то мы с братцем в этом выпендриваемся. Да, напяливаем старое, специально не по размеру, но обязательно яркое и пёстрое "капустными" слоями на такое же, чтоб быть намного заметней в лесу, если вдруг потеряемся. А далее обычное проделать: штанины заправить в носки или гольфы, чтобы злой клещ не пролез; на пояс дополнительные кофты обвязать вниз рукавами, чтоб чуть волочились; набросить куртки — руки защитить от въедливых козявок, а неизвестно чьи до нас, стирано-перестиранные кепки козырьками лихо надвинуть к затылку.
 
     За ягодами отправляясь, никогда не снимаю часы, кольца, цепочку, не могу без всяких привлекательных металлических штучек. Maman же, оставляющая скромное добро дома, неодобрительно качает головой, пытаясь периодически натравливать на мою нескромность Брэба и заодно подмечая, что у меня чем-то намазаны ногти, и веки с ресницами слишком черны. Много они понимают! Прямо, как деревенские переростки, которые ранее при случае и встрече умудрялись у меня спросить:

     — Городская, ну, пачэму ты такая не наша, га?

     Я пожимала плечами, подбирая словцо без обиды и неизменно останавливаясь на "потому что!", а они, ободранные и с присвистом глотающие сопли, разочарованно протягивали:

     — А-а… Ну дык!

     Чтоб больше не приставали с дурными вопросами и не требовали от меня таких же дурацких ответов, теперь я их игнорирую попеременно с обывателями-старожилами, непременно бабулиными хорошими знакомыми. Те тоже норовят обязательно справиться:

     — Когда ужо свадьба, невеста? Глянь, якая вымахала!

     Я бодренько рявкаю:

     — Никогда! Ну, в этом тысячелетии.

     Тогда они — мощные от постоянных работ по хозяйству тётки, нет, ядрёные бабищи, привыкшие стоять на грядках раком, вместе с их кряжистыми и занюханными "тракторными" мужичками простодушно принимаются недоумевать:

     — Як так?

     Я прибавляю:

     — А вот так.

     Не люблю, когда фамильярничают! Жаль с ними не поспоришь и не пошлёшь, куда подальше, бабулька с дедом не позволят. Ведь здесь, на малой родине Демара все им как родные. Если бы старички разместились где-нибудь в дачном посёлке, где летом отдыхают приезжие из столицы, был бы и нам резон с кем-то общаться. А раз их домик в настоящей глухомани, лишь на десять дворов, отдалённой лесами от магазина, аптеки и школы, с одним телефоном, парой телевизоров на всех и приезжающей раз в месяц автолавкой, то со здешними, особенно бабами, надо считаться, правда, будучи всегда настороже, на всякий случай. Эти соседки могут конкретно нагадить!

     Как то: спустить с цепи собак, когда придётся главной улочкой-тропой переходить к колодцу; срезать пышные цветы и умыкнуть себе букетом; перекинуть дохлую крысу через калитку или спьяну облевать чужой порог, а собранных колорадских жуков — растрясти из кулька по усыпанным ягодами кустам. Ну и, что всегда: сглазить, порчу навести, напраслины и ерунды про всех наговорить — для них плёвое дело. Я поражаюсь! Так что, наша бабка на время семейных (хорошо, хоть не частых) приездов, становится общим громоотводом, принимая на себя молниеносные разряды из завистливых и лживых быстрых глазок. А будучи по сути так же вредной, ба-Мари отбивается от себе подобных, наверно, не без удовольствия! Как она делает это — ещё я не знаю и пока не умею. Лишь, по совету Эсы, выставляю защиту: водопад между собой и остальными. Это пока удержит меня от ненужных разборок.

     …А сейчас в тёплом-претёплом лесу я просто мечтаю о сладкой воде! И ругаю себя за то, что перед походом не упёрла чуть кваса из дедовского личного бидончика. Мои, конечно, взяли с собой минералки, но у меня постоянная жажда, мне всегда мало влаги. А домашние вовсю изыскивают в травушке-муравушке чернильные точки черники. Мунк кое-где даже ветками срывает, складывая их в букетик и объедая оттуда ягодины покрупней. Оставшееся отдаётся маме для заваривания в чай. Понятно, что родители во главе с бабулей собирают быстрей остальных. Дед, со вкусом покуривая, прохаживается вокруг да около, постоянно натыкаясь на грибы или стругая прутки для неведомых хозяйских целей. Всё, что угодно, главное: оказаться подальше от покрикивающей без причин ба-Мари. А я — из плотной зелени черничника, являющегося настоящими зарослями для лесных мышек, ящерок и жабок, таскаю и выбираю влажные синие шарики так лениво и медленно, как будто нехотя, что сам папуля вознамерился меня подогнать. Но тут же вовремя заметил, как на видимой за деревьями части неба стала чернеть объёмистая туча, и велел всем заканчивать с ягодами, а деду с хождениями, потому что приближается гроза. Из лесу мы вынеслись так быстро, что я едва не развалила своё вёдрышко, заодно получив еловой веткой в глаз, которую, скорей не нарочно, отпустил на меня спешно шествовавший впереди Мунк.

     Гроза обернулась обильным ливнем, несусветным рокотом и грохотанием. Прежде несколько деньков нагие, до того безоблачные небеса спешно облачились в серые хламиды. Насквозь промывши лес и охватив потопом деревушку, суровый дождец растопил жижу-грязюку вдоль соседних хат. Завтра там образуется болотце невеликое, куда с ногами по колено влезут деревенские оборвыши и будут весело топтаться-брызгаться, разбрасывая коричневые земляные комья из собравшейся в основательную лужу воды. От меня в отличие ребята никогда не загрустят, им всё равно, они мне на зависть всегда беззаботные! Каковой я никогда не стану.
 
     Правда, выскочила бы сейчас на улицу, кожей ощутить частицы электричества повсюду! А maman разогнала нас переодеваться после леса и сразу на кухню перебирать урожай. И раз дождь серьёзно зарядил, а горизонт будто подпёрло и обложило мучными мешками, то завтра же едем домой. Ведь лес надолго останется мокрым. Да и хватит уже варенья с заготовками всякими, и так будет проблема унести в руках, дедовским велосипедом подвезти до станции и погрузиться с лесным даром в электричку. Зато скука и потеря смысла жизни улетучились с жарой! Это оттого, что души, в общем-то, не любят сухости, а дождь и закрытое тучами небо – им приносят укромность и мягкий комфорт. Поздно вечером, стараясь, насколько можно раскинуться на узковатой кровати, и никак не засыпая под струящееся звуком радио, я воображала себе иллюстрацию дня на заполненном дождём окне. Это — как дневник, исписанный липкими строками, полными предвкушения чувства, что всё никак не приходит ко мне. Слезоточивые, медоточивые цвета на голубоватом квадрате пространства, размеченном событиями вдоль и поперёк, как острым росчерком пера внизу подписано… "The riddle"!

     Я услыхала только "The riddle", совсем пропустив имя исполнителя этой вещицы, и следующие пять минут просто не унималась в восторге. Какая мелодия-танец! Точно кельтская гармония, укрытая со всех сторон печалью. Именно она станет моей любимой песней, как знак, определяющий меня саму. Грустная и оптимистичная одновременно. Её образ так меня восхитил, что я уже засыпала довольной, не обращая внимания на Мунка, проклинающего жуков, падающих с потолка на его постельку у стенки. (Моя лежанка у окошка, и жужелки сюда не доползают.) Где-то там послышался стук в двери припозднившихся гостей. Возня за стенкой, началась беседа? Нет, скорее, выяснение каких-то отношений. Ну их всех! И без того я забываю обращать внимание, как неродной дедушка Демар, будучи навеселе, норовит как-нибудь подхватить меня и покрепче прижать. Да, лучше снова думать о песнях-загадках.

     …Вот утро после грозы замечательно! Начинает объявляться солнечность, и одновременно с ней воркотня, лай, возня и хрюканье — голодным нетерпением исходят от немногочисленных дворов. Кто-то уже ведёт на пастбище корову, кое-кто из-под соседского забора вылезает сам, кряхтя, и, отряхнувшись, направляется домой. Всё оживает, просыпается, звуча по-утреннему ново. Однако после такого дождя даже вороны стали каркать глуше, как бы уже по-осеннему. Сизо-золотой туман вздымается над лугом, по дедовскому саду разбросаны отломанные мощным ветром сучья. Я и не слышала за своими мечтами, как неспокойно было на улице ночью.
 
     Меня вконец достало отсутствие возможности помыться и невозможность каждый день переодеться в чистое, поэтому я, недовольная больше обычного, неохотно сползла с кровати и, покрывалом накинувшись, выбралась на крыльцо. Сходу пристроилась к рукомойнику, пытаясь одновременно зевать, чистить зубы, глаза "расклеивать", а потом кое-как причесаться. У меня терпение заканчивается: мыться по частям и вариться в собственном пыльном поту. Домой хочу, скорее в ванну! Дорожные штаны и майка в пятнах от черники, и запасная майка тоже ими синевата. В черничном соке и кончики пальцев, и губы. А то как? Собирать ягоду про запас и при этом ею не объесться! А выбравшийся следом нечёсаный и загоревший пуще врождённой смуглости братец тоже выглядит заспанным.

     Вот остальное семейство прямо, как живчики: неугомонный папуля рано сходил по грибы; дед, решив оставить на следующие разы рыбалку, подёргал с грядок лучок, выбрал огурчики и теперь таскает из парника первые оранжевые помидорчики; бабулечка спешит с ведром к колодцу. Но, главное: сельская жизнь на приволье maman надоела! Вон, она, нахмуренная какая, вышагивает в старой блузе и подвёрнутых штанах через борозды картофельных соток с мискою, полной последней клубники. Значит, это к блинам (ух, разотрём ягодки с ванильным сахаром!), затем отдохнув после завтрака, начнём собираться в большой комнате, то и дело, отвлекаясь на передачи по заявкам радиослушателей. Там разных песен полно в воскресенье. И что может быть веселей и приятней обратной дороги? Домой!

     Как я люблю момент, когда наша компания дружно выходит из бабулиной деревни! Впереди папуля с овощной корзиной, важно выпятивший постепенно нарастающее пузо и напяливший на макушку Мункову панамку, за ним с велосипедом длинный, худой, как обгорелый колодезный журавль — дед, что сопроводит нас до железнодорожной станции и возвратится в свои Гирди. Ба-Мари, успев передать мне пару грошиков, с облегчением, что за этим делом не застукал зять родной, взмахнула нам из-за забора цветастой косынкой да и отправилась восвояси. Maman, протирая лицо и шею платочком, еле тянет сумку с закатками. Мунк пока налегке. Наша с ним консервированная фруктово-ягодная ноша весомо расположилась на дедовском велосипеде. Я плетусь в хвосте, по обыкновению выстраивая фиги окрестным бабкам, что торчат в окошках, завистливым глазом пялясь на нашу поклажу.

     Жарковато становится. Пока позавтракали и сложили груз, дело двинулось к полудню. Моя летняя кофта, как всегда, замотана на поясе, если я так и дальше буду с ней обращаться, она превратится в оборванную кошму, как и моя старая мастерка. Тыц, тыц — зачем-то ежеминутно я проверяю карманы в штанах: в левом — расчёска, зеркальце, ключи от дома и мой тайный ножик; в правом — заколка, грушевые леденцы и денежки от ба-Мари. Если хитростью не перехватывать у родителей мелкую сдачу с покупок, они нам с Мунком денег не дадут совсем, даже на нужное. Скажут, как раньше: "Зарабатывайте сами! Мы и так вас кормим-одеваем, иждивенцы!" Приходится по поводу терроризировать родную бабушку, конечно, насколько возможно, и теперь с каждой пенсии она нам с братцем отделяет. Главное, чтобы Брэб не узнал! Он ведь считает: с бабкиной стороны — это не что иное, как подкуп, с целью подмять под себя внуков, а потом воздействовать на него самого. Ну, если он так полагает, дал бы сам денег с зарплаты! Нет, жалко. А про иждивенцев… Надоело слушать! Мы с братом не просили нас рожать в этом сообществе и времени. И без того, папуля вновь создать не может впечатление нормального семейства, заладив нудить какую-то ерунду:

     — Ты ступаешь неправильно, так же, как и поступаешь неправильно, Габи! Ты кривишь ноги! Посмотри на Мунка, он ходит ровно. Сними свою кофту, рукава вниз висят, некрасиво. Лесом ты точно упаришься! И убери чёлку с глаз, а то станешь косая...

     Да, только бы на поученья отвлекаясь, ничего из карманного имущества не потерять. Вперёд! Уминаешь и уминаешь шероховатость подъёмов шагами. Под ногами песок, набился в полукеды и нагревает подошвы. Мы миновали старый колодец, крайние домишки. Демар покуривает, не спеша, ведя велосипед. Брэб высказал желание: иметь бинокль под рукой, обозревать округу, хуторки и фермы. Кругом раскинулись поля ячменные, гречишные и кукурузные. О! Рядом целая плантация гороха. Наведаться б туда когда-нибудь с вместительным мешком. Набрать всего побольше, чувствуя себя при этом хозяйственно-запасливым, как мышевидный грызун.

     И уже выходим на дорогу к лесу! Наверное, лес для Демара — как само собой раскинувшееся естество, что может прокормить и оживить или, наоборот, поглотить, принять в себя, убить. Для нас же, определившихся горожан, это всего лишь... гостиница. Временное прохождение достопримечательностей в приятном, впрочем, пути. Вон сколько "комнат"! Обходим сосны, под солнцем они пышно иглисты, покачивают молодыми и несколько синеватыми кронами. Но это по правую руку, а слева разлетаются фиолетовые брызги — зацветает вереск. Я отстаю ото всех и не могу удержаться, хоть никогда раньше не обрывала цветы, аккуратно ножичком подрезаю парочку растений. Даже, когда они засохнут, то не осыплются, так и будут стоять в моей хрустальной вазе застывшими предвестниками осени. А Эса тоже оборачивается и с удовольствием вдыхает запах, но не один вересковый, где-то здесь по соседству расселился заметный в травах чабрец. Maman больше нравится! Быстренько она собирает цветочки в мешочек, потом их высушит и будет себе делать полезные отвары.

     Далее параллельно нам следуют: грибная комнатушка, кукурузный поворот на шоссе, целая перегородка из королевских расцветок люпина и иван-чая. А вот и ореховая гостиная с приглашением пожаловать на сбор орехов. Только нету времени остановиться и лёгонько обчистить-ободрать подарочную лещину, так как каждый орешек на ней, будто в плотной зелёной обёртке. Дома молоточком расколотив скорлупу: вкусить неповторимую ореховую сердцевину. Ещё бы шоколад добавить к этому-то фундуку! Ага, мечтай! До электрички пару километров топать, без чего-либо вкусного. Ладно! Мне из всего пути очень нравится переходить канаву. За ней можно отдышаться, попить из стеклянной бутылки совсем тёплой водички, засесть возле ближайшего черничника и передохнуть. Мунк вслух мечтает о том, чтоб никогда не заканчивались каникулы, но чтоб не было больше жары, Эса обсуждает с Брэбом дела с готовкою и заготовками на предстоящую неделю. У обоих отпуска сошли на нет, и завтра им работать. А деду всё равно, что грянет понедельник. Они с бабкою — пенсионеры и на каникулах до конца жизни. Я же в предвкушении чего-то интересного, но оно вряд ли случится по дороге из лесу.
 
    А после канавы, путь делается для меня таинственным слегка. Повсюду тёмной листвою украшены стороны леса: непроходимо, прохладно, темно. Под ноги осока какая-то, откуда она тут взялась? Заросли бузины с очень яркими ягодами, опускающиеся ветви елей и лужи, лужи. Главное, не наступить на жабок, выпрыгивающих там и сям! К удовольствию Мунка, что сразу же берёт в обязанность: придать нам с maman ускорение. Братец ловко подхватывает зеленоватую живность и с ладошками, полными скользких квакуш, начинает преследовать меня с мамулей. Я, понятное дело, увёртываюсь, а Эса с воплем ужаса вырывается вперёд. Теперь движение подравнивается под разогнавшихся Брэба с Демаром, а братец весело хохочет, выпуская жабулек обратно в траву. Так, в темпе галопа мы и мчимся до высоченного холма с громадной старой липой на макушке. А взобраться туда по выдолбленной тропке даже с разбегу непросто, приходится позади всех страховать деда и велосипед с поклажей, чтоб оба не покатились вниз. И поддерживать порядочно уставшую maman.

     Внизу, можно сказать, у подножья холма, устроился дачный посёлок. Столичные жители приезжают туда строиться и отдыхать. Мы с папулей повадились оценивать их домики. Глянув, делимся мнениями: "Слишком много дерева или мало? Лучше, красный кирпич на обкладку. Несколько окон — нецелесообразно, выстудит за зиму! Слишком близко к дому туалет. Обширные для дачи грядки! Крыть крышу таким хилым шифером?" Мама искренне удивляется, почему в особенности нас двоих интересуют частные строения. А потому что: ни я, ни наша папа не любим вмешательств в личные дела джентльмена, что устраивают ненадёжные соседи по городским квартиркам. Вот и приглядываемся на всякий случай: вдруг представится возможность в будущем переселиться за город.

     Поднявшись на саму вершину, продолженную полем, понимаешь: более спуска не будет. Местность, ведущая к железной дороге — вся и есть возвышенность, а бабкина деревня и ей сопутствующие хутора находятся в низине, откуда мы теперь окончательно выбрались, пройдя рощицей из диких сливовых деревьиц прямо к станции, и отпустили Демара с его великом. Я, как самая в семействе быстрая, сгоняла за билетами в кассу, расположенную в замызганной постройке по соседству с хлипкой пристройкой, красноречиво именуемой "сральня", потом пробралась через напыщенную толпу столичных приезжих, тоже ожидавших своей электрички в обратный путь. В направлении Жёнова топталось лишь пару дачников, и то все они, оказалось, во главе с моими, спустились к ближнему леску и восторженно приобщались к природе. То есть, сюсюкали, склонившись кучкой над семейкой ёжиков в количестве четырёх с иголочками "колобков" (три маленьких и покрупнее мамаша) хлопотливо пересекающих заросший цветками лужок и будто бы не замечающих ничьего внимания со стороны. Я как раз застала тот момент, когда фыркающие игольчатые корзинки на ножках, скрылись себе восвояси, семеня вперевалку и подрагивая крошечными хвостиками.

     Maman восторгалась этим всю оставшуюся до дома езду в переполненной народом электричке, куда мы еле вторглись со своею ношей. Мне отчего-то сразу стало дурно. Сидя у окна с враждебной южной стороны, пришлось некоторое время поглощать распространяющийся жар тел и чужие дыхания. Лишь нагретый запах от корней собственных волос, отдающий крапивой, слегка успокоил: я — это всё-таки "я", а не кто-то другой! А то ба-Мари с Эсой до сих пор полагают: хоть деревня меня переделает немного, чтоб я стала своей для всех, как примерно они! Как будто я смогу перемениться? Что могут принести мне так называемые "все", кроме, предчувствую, ненужных разочарований?

     …Хотя, пока про разочарования можно забыть! Потому что я уже дома и рвусь в ванну первая. Мне, как обычно, больше всех надо, а остальным — придётся час меня дожидаться к столу. Ага! Летние сюрпризы: горячая вода отключена, когда она особенно нужна. Тогда поставить на пышущую газом конфорку бачок с холодненькой нагреваться для всего семейства и терпеливо ждать своей порции, а потом… уменьшившись до размера мыши, вдоволь наплаваться в тазике. Отмываясь и отфыркиваясь от приставучей летней пыли, насколько можно, вдобавок поливая себя тёплой водицей из кружечки.

     "Сейчас, сейчас выхожу!" Всё-таки, нет ничего лучше, чем очиститься от лишних впечатлений! И немного позабыть о бесконечно длящемся лете. Поужинать, телевизор включить и всем вместе (в который раз!) посмотреть хорошо знакомую комедию с Фернанделем, перебрать чуток чёрной смородины и свободный от продуктов холодильник плотненько укомплектовать новыми банками. Разложить в своей комнате вещи, а ношеное, вернее, заношенное сложить в тазик, поставленный внутри ванны, настругать туда тёркой хозяйственного, глинистого цвета, мыла и залить нагретою водой. Чтобы лишний раз не подключать стиральную машину, а то она много пожирает электричества, бочковатая зараза, и Брэб орёт, что переплачивает! Потом основательно засесть на кухне и помогать Эсе с вареньями. А уж совсем под ночь услышать из зала, где никак не уляжется спать Мунк:

     — Ой, а что это там над заводом летает?!

     — Как? Где? Зачем?

     Я в длинной ночной майке, с зубной щёткой в руке и мятной пастой во рту, отец с газетой, а maman с черпаком для помешивания варенья, мчимся все быстренько к балкону.

     — Вон! — указывает братец.

     Плотная, росистая туманность не мешает увидеть три ярких огня. И, правда, за молодым парком и над заводом, в темнеющей восточной стороне…

     — Но там же нету никаких домов и фонарей, подъёмных кранов и прожекторов! Что это может быть? Они как бы зависли.

      В ответ на заявление Эсы один из огней закрутился волчком и переместился дальше от остальных.

     — Тогда это, наверно, НЛО!

     Огни засияли ярче, ярче, замигали, поменялись местами и цветом с золотого на оранжевый и красный, затихли, вспыхнули снова, носясь друг за другом. Веселье устроили! Вскоре пополнившись ещё одним большим светильником, верховодящим и взявшимся будто из ниоткуда.

     — Да, если это светлячки, то о-очень гигантские! Супер-мутанты! Выведены во вражеских лабораториях!

     — И не звёзды это! Всё закрыл туман, и облака густые.

     — А самолётов, вертолётов… Ага, и лазером никто не наведёт! Да и какие тут полёты с экспериментами, в нашем-то Жёнове?

     И вряд ли это — шаровые молнии. Так значит, всё-таки, тарелки, в смысле, крайне беспокойные шары. Или проявления повсеместно упоминаемых параллельных миров? Мы с балкона наблюдали добрых полчаса, потом надоело, и все, зевая, разошлись по комнатам. Когда я выглянула снова, судя по настенным часам за полночь, ничего светящегося над заводом уже не было. "Улетели! — подумала я с некоторым сожалением. — Или залегли спать под умягчённый туманами горизонт и растворились в нём".



Глава 45-я: "Хаосные ночные... провидения" 

"Каждый сам творит свой сон, порой
занимаясь настоящим снотворчеством..."


      Видения ночью и сны… Они создаются в неимоверном количестве, прямо с космической скоростью. А я затем пересыпаю их горстями, переживаю жизнями, стараясь взять с собой из них пророчества. Я вижу сны — роскошными большими искажениями, где делаю, что захочу, куда вступаю молча, ночью, лёжа на небесном одеяле. И там я вовсе не беспомощна, как можно было бы подумать о моих полётах и невидимых фантазиях, что днём сокрыты, а ночами приглашают посетить их мир. Во сне приходится заново жить начинать каждый раз и словно самому начинаться сначала, и проистекать как время через самого себя. Так, в мягких мгновениях жизнь кажется иногда бесконечной, как сон.

     Три дня я не вставала с постели, валяясь в мятом, белом, окружающем меня мирке, состоящем из пододеяльника, простыни и двух подушек. И так же светло из-за злющего Солнца пялилось на меня окошко комнаты, хоть зелень на обоях выцвела и стала желтоватой точно в предвкушенье сентября. А я, проснувшись, словно бы наполовину, пыталась вспомнить, что увидела. Кое-что теперь всплывает, под летнюю горячку с лихорадкой. Так, в видении, определённом мной, как первое из странных: "Острые карандаши невероятно быстро воздвигаемых жилищ. Таинственности линий, тянущихся в небо и туда заглядывающих, но… Дома, на рост свой несмотря, не улетают вверх, лишь вопиют, как исполины одинокие, равнодушным светом окон призывая и отталкивая одновременно, пока не начинают ломаться, просто как колья, от мощного удара сверху".

     Ночами следующими: "Меня преследуют предметы! И я преследую предметы. Вокруг валяются игрушечные телефончики. Трубки телефонные отделены от корпусов, а их круги набора с циферками оплывают в таянии жарком. Мой палец почему-то застревает на семёрке и совсем не хочет доставаться, пока горячий, нет, раскалившийся телефончик стекает на пол блинною массой-пластмассой. А рядом появляются многие, с переливающимися мелодиями радиотелефоны. Они похожи чуть на калькуляторы, как их представляешь, исходя из описания в рассказе Брэдбери 'Радио-тишина'. (Опять из разряда того, как фантасты предупреждают о навязчивых чудесах технологий.) И не то, чтобы так сильно я желала этой тишины, но телефонные звонки направо и налево — меня доконали! А позже, окном открывается утро, и другую меня безвозвратно уносит с собою поезд значений из сна, скоро ушедшего в ночь".

     Так, из дому не выходя и пробездельничав почти неделю, я и сегодня повалялась для приличия до вечера. Но зато без воспаления сознания, а с желанием поесть чего-нибудь и принять хотя бы полванны. Уставшая от уединения со снами, сама собралась позвонить к Натали. Пока болезненно с собой боролась (летом всё же болею, а не как все люди) мне трезвонили и одноклассницы, и одноклассники. Ну, а Натали, страдая чем-то похожим, в отличие от меня, пациентки домашней, перележала эту неделю в больнице.

     — А теперь можно прогуляться до фонтанов! — предложила я подружке, намереваясь толком расспросить про сны в летней лихорадке, если таковая у неё бывала.

     — Мне часто снятся шаровые молнии. Только и всего. У тебя видения поинтересней будут!

     — Но зато они не расшифровываемы! Правда, если б я смотрела новости по телевизору, то поняла бы, о чём речь, наверняка. А у тебя понятно: молнии – к каким-то стычкам…

     — Да, чувствую, не просто так. Ну, сны можно оставить до поры, а вот что я услышала от своих "предков". Они в столицу электричкой ездили, а рядышком сидела тётка, что перед следующей станцией говорила, кто из вагона, где сойдёт. И надо же, всё совпадало! А потом она отчего-то сказала, что меченый царь уйдёт в августе, и что обещанного можно ждать меньше трёх лет, а не как в поговорке. Пока народ рты раскрыл, она и улетучилась.
 
     Вот оно как! Стоит в ближайшем обдумать. А раз мы с Натали после болезни, то добрели до фонтанов у заводика, насмотрелись, как играют струи, осенённые вечерними лучами, да и устремились по домам. Только там я не залегла в постель, а стащив из кухни пару яблок, засела перечитывать "Джен Эйр". Потом вслушалась, как в зале рассказывает мама:

     — Бабулька звонила ко мне на работу. Со страху, видимо, забыв домашний телефон! Дело такое было: они компанией (где наша бабка — командир) вышли в поле, поворочать сено, а среди травы засело такое, как бочка. Или как стиральная машинка, что засверкала, лучиться стала новогодней ёлкой, и поднялась над полем! И пролетела над бабами, что, побросав свои вилы, с криками рванули в деревню за мужиками. Когда собравшейся толпой припёрлись все обратно, сверкалки огненной и след простыл. "Удрало!" — развели руками.

     Представляя себе комичные физиономии селян, я после услышанного полночи не могла заснуть, а всё помирала со смеху, воображая ба-Мари, гонявшейся по полю с вилами и воплями за маленькой, вёрткой  разноцветной "нлошкой". Вдобавок слишком бодро разносился по квартире голос папули, обращённый, конечно, к мамуле:

     — А я говорил тебе, я говорил, что мать твоя — отъявленная самогонщица! Мало того, что сама напилась, так ещё всю деревню споила! И что им спьяну померещилось? Летающая стиральная машина! Это ж с ума сойти, какие идиоты!   



Глава 46-я: "Мокрый парк пахнет, как лес…" 


     Теперь моя толстенная тетрадка для политинформаций пополняется свежей нарезкой из заметок на удивительные темы: НЛО, Бермудский треугольник, перекосы-провалы во Времени и, само собою, параллельные миры, затерянные и те, что внутри нас, сияют аурой, взывая только к Высшему. Хотя, если честно, после некоторых событий хочется сразу обратиться к чему-то предельно простому.

     Вот, после дождливых выходных, наполненный зрелой листвой старый парк! И если подобными выходными считать оставшийся до осени хвост двадцатых чисел августа, то получается он вполне себе мокрый, как словно бы уже сентябрь. Но до сентября ещё: "Встречать maman с работы каждый день!" — поручил нам с Мунком Брэб. Раз Эса падает в обмороки не хуже меня. Ну, Мунку как захочется. Ведь более всего на свете он предпочитает сей свет созерцать и по возможности больше лентяйничать в нём. Мне же придётся до конца лета, а потом, как выйдет после школы: подбегать к 18-00 в парк и дожидаться там мамулю, чтобы препроводить её по магазинам и домой.

     Мокрый парк пахнет так же, как лес… Влажно, остро и пряно. После дождя голову кружит запах, захватывая ощущения во мне и взгляд спирально — полёту первых из опадающих липовых листьев, бледно-жёлтых, тонко скручивающихся по краям. Кислым и терпким сквозит отовсюду. Парк, высаженный горожанами на следующий день после объявленного окончания Второй мировой, необыкновенно вымахал за всё время и вольно раскинулся аж до старинных улочек в западных окраинах. А от выхода на главный проспект этот массив почему-то представляется громадными кипами мятой бумаги чрезмерно елового цвета, слегка запылённого сизой трухой. Дышится внутри разнообразной зелени вяло, словно тёртою фруктовой мякотью, но от этого становится свежо, сразу кажется, что состоишь из сплошных лёгких, с удовольствием глотая и потягивая сок воздушный.

     Параллельно дорожке, которой я следую, проспект раздвигает толпа. Толпища! Домой возвращаются те, кто, как и maman, работает на местном радиозаводе. Работников тыщ десять! Утром вместе идут, плотно занимая обе от проезжей части пешеходные дороги, вечером так же их перекрывают. Изучив эти местные часы пик, я заблаговременно вхожу в парк от перекрёстка, за тем домком, где одиноко заброшена бабкина городская квартира. И несусь вниз песчаною тропкой за "маньячными" кустами! Для граждан, что обычно привыкли оттуда сигать полуголыми, до жути пугая проходящих дамочек, не сезон ещё, вот с октября начнётся настоящее веселье! Поэтому бояться нечего днём в парке. Полагается насладиться насыщенным тенями переходом до огромной арки, где я обязательно повстречаю замученную жизнью и конструкторским бюро мамулю и моментально потащу её в универмаг за мороженым в бумажных стаканчиках.

     Она, в свою очередь, домой притаскивает книги. Много книг! Будто оправдываясь за невнимание в прошлом. Я, впрочем, в восторге:

     — "Мастер и Маргарита"! Уже разрешили? И Толкина — "Хранители", "Две твердыни"… А где окончание? Ладно, я это пока читать не буду, оставлю почему-то на потом.

     А если так уж по душе одна серьёзная литература, то для развлечения мне подойдёт "Граф Монте-Кристо", хоть это всего лишь Дюма. Зато, как изрёк бы папуля: "Сбылася мечта идиота!" Остаётся дальше собирать тома, распрямлять при этом внутренние крылья! Вновь включая ловушку энергий, распускаюсь над миром каждой из предлагаемых к чтению книг. Пускай и не все они пропустят меня в свои шелестящие страницами миры-города! Что-то из написанного — не слишком воспримется, хотя, казалось бы… И такие отторгаемые опусы, вроде романов любовных и исторических, моментально отправляются в родительскую библиотеку в зале. Себе я предоставляю привлекающее особенной оригинальностью то, что содержит фантастически вечные истины.

     Хотя бы в книгах надо отыскивать нечто для оправдания существования в мире такого  в ы р о д к а, как я! Про то самое, кстати, будущие мысли моих (и не только) родителей и прочих не очень хороших знакомых. Конечно же, я с ними не согласна, просто предчувствую такой переворот в делах! Мне же постоянно выясняются мысли не настроенных на меня окружающих, и это большей частью что-то жёсткое и злое. Подобного по отношению к кому бы ни было, себе пока не позволяю, не хочу приумножать число врагов, но друзья мне тоже не находятся. В принципе, даже если они и найдутся, то не дадут подтверждений моим оправданиям, а правильные книги и музыка вполне могут дать. Правда, и тут нужное необходимо искать, пробуя, сравнивая и отбирая из всего лучшее. Повторяя попытки снова и снова, совершенствуясь…

     На этот раз, под самый, что ни есть, космический "Space". Теперь группа зовётся "Paris — France — transite", и концерт её покажут поздно, аж в полдвенадцатого ночи. Как убедить родителей, что оно и есть моё нужное, и без того дальше никак? А чем больше я выказываю свой восторг, тем больше кривит Брэба, а Эса начинает кривить слово "space" на все лады. Я-то думала, она хоть чуть-чуть знает английский! Хорошо, в голову не пришло по обыкновению расписать внешность звёздного романтика Дидье Маруани, иначе maman и его бы "перекривила", а я была бы пристыжена так, что стало мне бы, по крайней мере, неловко, будто и впрямь желаю чего-то греховного или преступного.

     — Зачем тебе музыка, если ты не играешь ни на одном инструменте? Музыкантша хренова! В детстве же не захотела идти в музыкальную школу! Французский ей теперь подавай, рисование бесполезное! Математику надо выбирать, физику! — тут папуля сражает меня наповал. — Будь же ты реальней и ответственней! Кому нужны такие увлечения? Что это даёт семье? За это, что ли, денежки заплатят?

     Я пылко возражаю, что не хочу никакой математики, кроме нумерологии, а "предки" набрасываются на меня чуть ли не с кулаками. Зря я затронула тему. Надо будет, как всегда, пробраться в зал, когда уснёт Мунк, да и смотреть своё. А то получается — я нарочно вызываю родичей на бой, как будто нет для ругани других предлогов, как например: извечное влезание ба-Мари в их шаткую семейную жизнь. И дело тут вовсе не во мне. Но зато, пока они меня ругали, а потом между собой переругались сами, я преспокойно выбралась на улицу, благо не совсем стемнело.

     Сумерки окончания августа прохладны, вокруг множество "перезрелой" листвы, и вечер пятницы кажется особенным. Пахнет так же, как в большом старом парке. Пасмурность, и снова ожидание дождя, из-за того завтра не надо ехать в деревню. Накинув ветровку, медленно пройтись за новостройками. Лучше — никого знакомого не повстречать. Просто побродить в одиночестве, не обнаружив хоть сколько-нибудь сентиментальности старых домов. Увы, только отстроился микрорайон! Охотно дойти аж до тех зарослей репейника и лопуха, откуда непременно выберется разнежившийся от дневного возлежания полосатый котишка, направляясь охотиться за пушистой мелюзгой, шныряющей в стеблистых травках.

     Однако есть кое-что, омрачающее почти романтический вечер: именно с балконов первых этажей то и дело раздаются приглашения принять участие то в пьянке-гулянке, то скоренько перепихнуться.

     — Эй, малая, давай! Ну, давай!

     А вот и не дам! Кое-что из того, чему меня научил Брэб — это в ответ всяким придуркам фиги крутить. И тут я не скуплюсь, мигом сворачиваю такие выкрутасы-загогулины. Главное, чтобы за вольности мне не досталось в ответ. Кирпичиком по макушке! Потому опасные места я пробегаю быстро. Надеюсь, дома меня не обыскались. Пускай ещё минут пятнадцать думают, будто бы засела в ванне, так как именно ванной процедурой я замываю неудачи с размолвками, в том числе и предстоящие.

     Ведь не спрогнозируешь заранее, когда в наилучших побуждениях станешь снова бегать по округе, вдыхая вкуснейший ночной аромат. Зато знается точно: закончишь выдавать за домами очередной круг и направишься в родной подъезд, и всё равно, буквально кожей ощутишь злорадное вон от той беседки по центру двора, обычно там допоздна заблуждаются слухи:

     — Эй, Плаха! Иди скорей домой, а то в темноте трахнут!

     Ага, понятно! По голосу слышу, что никак не угомонится Робес, и как она меня отсюда выглядела-то? Ладно! Ору в ответ, что есть мочи:

     — Спасибо, что предупредила! Говорят, тебя трахнули без темноты! При свете дня.

     Пока от беседки доносился возмущённый шум, я преспокойно взлетала на третий этаж. Дома все давно угомонились, только отец вытаращил глаза:

     — Где это ты была?

     Я загадочно ответила, указывая на входную дверь:

     — Там, где темно и пахнет, как в нашем парке — опасностью.

     …А после всего я посмотрела концерт "Space"! Хорошо, что телевизор тогда не мельтешил карикатурами помех, и по его крышке не нужно было напряжённо барабанить или крутить впотьмах настройки. Самой тёмной теменью по обе стороны полуночи в зале, где преспокойно дрых Мунк, голубоватый телевизионный экран походил на мерцающий образ, придуманный Цоем о кухне, где "синим цветком горит газ". (Брэб, когда услышал такое в самой песне - его немедленно скрутило от музыкальной вольности поэта; я же, сама в восторгах, зарделась, как цветок!) 
    
      Так и свет от экрана синел, как от конфорки зажжённой. Жаль, телевизорчик уже старый, вон у людей давно цветные появились! Когда родители сподобятся купить новейший, чтоб в нём всё было ясно и чётко, а не как сейчас? Вглядывайся и вглядывайся пристально в изящно-махонькую за главным синтезатором фигурку музыканта, сосредоточенного и меланхоличного, стриженого под чересчур романтичное для молодого мужчины "каре". Кругом — плеск и пляски отводящихся по сторонам лазерных лучей и загадочный туман, клубящийся по сцене!

     Грустный Дидье Маруани надел на голову обруч с закреплённым фонариком, и сам стал излучать свет, засверкал в унисон своим мелодиям, названия которым я предполагаю лишь приблизительно, но запоминаю фрагменты, чтобы потом напевать про себя баллады без слов. Или почти без оных, где вздымаются лесенкой упорные шаги клавишных, и возносящейся идеей прорываются наверх символы настоящей, самой искренней романтики: космической.



Глава 47-я: "Неверным курсом"   


     "За первую неделю сентября немало злости выброшено в строчки… Опять я никну зря от неизвестного, но предстоящего несчастья. Одна лишь мрачная поэтика души, как готика, и несуществующая рифма для моих набросков меня бросают в холод-жар, листы и листья. Лечу под ветром сентября вперёд, как самый жёлтый лист, как самый золотистый! Но в этом сентябре я будто не жива, мне не хватает буйной зелени энергии!" - Поэтому я так озлоблена нечаянным началом осени, особо первыми её декадами. А тут ещё и школа!

     Ах, как бы жизнь была насыщенной без этой ненужной повинности! Хоть там новости действительно посыпались, как листья, и заполыхали всеми светофорными цветами. Оказывается, школьники, подпав под некую реформу сверху, неожиданно перескочили через класс. Ничуть не изменив количества и качества уроков, нам попросту сменили нумерацию: так что, закончив восьмой, я вдруг очутилась в десятом, а Мунк перешёл сразу в пятый. И как-то солиднее всё получилось, и на том спасибо! Из нашей бывшей параллели, насчитывавшей полдюжины классов, теперь образовали три, сгруппировав остатки тех, кто хочет ещё поучиться. А потому исчезли всяческие фики-лексы! А встреченный у магазина Янни торжественно заявил, что перешёл в отстроенную школу в новом микрорайоне, и его вообще-то зовут Ян, притом уже давно. На это я возразила, что Фик — уменьшительное от Филипп, Сана — от Сусанны, Тэм и вовсе от целой Тамары, а толку-то?

     И вот уже одной со мной дорогою не ходят в школу "козы"! Разбрелись они по городу с целью получения профессии, такого дела, о котором, к примеру, нам с Индри и Натали — невдомёк. "Предки" Бешки куда-то съехали, ну и понятно: Бешку увезли. Надеюсь, окончательно. Зато в классе зачем-то осталась Адрева. Поступив в военное училище, но так и не найдя девчонку, которая его два года будет ждать, подальше оказался Ласс. Перевелась в выпускной Эйприл Еросема, таки подыскавшая себе обнажённую натуру в лице получившей летний сексуальный опыт — Саны-Сусанны. И также оказалась в выпускном, только из неполной школы, Анн-Май. Она попала в один класс с живодёркой Морой (фу!), а всё оттого, что численность школяров срочно стали подгонять до приемлемой, а не как было раньше: по примерно тридцать с хвостом.

     И отчего-то появилось больше таких парней, как наши Тим с Томом: ушлые, хитрые, мутные типчики из параллельных классов. Я раньше их не различала, а сейчас временно разделила прибывших на тех, кто типа: Тим — занудный и возомнивший невесть что очкарик, или Том — шалун и непоседа, лазящий по разным девочкам да по чужим карманам. Только новенький Зандер (так уж и быть, это от "Александер") никуда пока что не был отнесён, деловито искал себе подходящую пару и парту и всерьёз подвергался разглядыванию мной, благо с моей предпоследней неплохо обозревается.

     Так вот, Зандер этот — высокий, плечистый и мощный, светловолосый и… Я хорошо рассмотрела цвет глаз: светло-серо-голубой. И костюм у парня не банально синий, как у всех, а коричневый, видимо, на рост огромный формы не нашлось. Я тоже форму игнорирую наполовину: школьное платье есть, но без нелепых кружев и рабочего фартука, зато на талии перехвачено узким ремнём с золотистой застёжкой. Так что, по-моему, Зандер особенный, раз он не в форменном мальчишечьем костюмчике, а одет - почти как взрослый. Хотя мне не нравится, что он садится за одну парту с… Индри! Временно, не сомневаюсь! Хоть в старших классах нам позволили выбирать в этом деле партнёров! Я пока определилась с Натали. А этот Зандер мог бы и кого другого выбрать.

     Весь сентябрь, как обычно, будут главенствовать мешанина полная и беспорядок. Только устанавливается расписание для учителей и для нас в суете, но уже завтра каждый в первый раз отправится на выбранные ранее курсы. Я — через старый парк, в здание вечерней школы, где обучают машинописи и секретарскому делу. Натали, Адрева и добрая часть девочек (тьфу, какие они — девочки? — не девчонки даже, а девки-девахи!) тоже туда, учиться на продавцов. Пацанам же предписано собраться кучей возле школы и на завод за "граничным" полем — шагом марш! Заодно уместились в расписании уроков новые предметы: обществоведение (угу, это в предкризисном-то обществе!) и информатика при полном отсутствии в школе компьютеров. А я, хитрости ради, завела сразу два дневника. Чтобы предъявлять родителям (испытывая при этом негодование или неловкость, от ситуации зависит) дневничок для хороших и часто поддельных оценок, а учителям в любом случае предоставлять дневник другой, для всех оценок подряд.

     Сегодня мне одиноко брести аж до парка. Натали заранее договорилась пройтись со своей соседкой по дому, Дорой, также попавшей в наш класс. Ну и пускай идут, куда захочется, продавщицы липовые! Я лучше буду щёлкать буковками пишущей машинки, точно в будущем умение сгодится. Сейчас же, не смотрю по сторонам, а то и дело приоткрывая вытащенную из сумки литературную тетрадь, всматриваюсь в утренние наспех строчки. Ну, как сказала бы maman: "Не в склад, не в лад, но красиво". Вот и критики редакционные ответили почти то самое письмом. Нет, конечно, в обращении ко мне — меня хвалили, отметив некую оригинальность, а потом заметили, что, впрочем, рано печатать сей опус необыкновенный. Не до такой ещё кругом свободы! И поучиться мне не помешает, к примеру, у… Мориака. А я всегда предполагала, что первый опыт никудышный, отрицательный, но обязательный. Чрезвычайно. "Блин комом!" — скажут родители, если узнают. Нет, не узнают, ни о первой неудаче от литературы, ни о какой другой. Но почему я не смотрю перед собой? Фу, ты! Чуть не растянулась рядом с парнем, шедшим встречно.

    О, да это Зандер! В классе понемногу все перезнакомились. И кое-кто из новых уже ухитрился напроситься ко мне на списывание французского в следующую субботу. И, кажется, тот наглый мальчик как раз приятель Зана и одновременно его сосед по дому. Как по мне — наглость у мальчиков не привлекательна. Вот у Зандера во внешности нет ровным счётом ничего наглого, значит надо… надо быстренько сообразить:

     — Приветик! Слушай, твой дружбан хочет прийти ко мне за французским в субботу. Так вы заходите вдвоём! А лучше ты один! Адрес спросишь попозже.

     Ага, стало похоже на то, что Зандер мигом позабыл, куда ему идти. Напружинился, отвлёкся... Но мне всё-таки нужно было бежать, потому я сделала нечёткий жест, будто тянусь к его руке и тут же отпустила восвояси странноватое стремление, развернулась и понеслась по осенним дорожкам-тропинкам сквозь золотящийся ветер пространства к бронзовому массиву парка. Рассуждая про себя о действующих действиях по схемам, установленным другими… Про неотвратимость такой жизни толкует Брэб. О нежелании жить "проштампованной" жизнью ною я. С покорностью перед существованием по планам чужим — согласны все. А я так даже думать не хочу, но приходится тянуться в школу и со школы, и вот теперь на эти курсы, в первый раз. Хоть можно было остановиться, вздохнуть, оглядеться вокруг и, протянув руку Зандеру, поболтать с ним о том, что не удалось обсудить ни с Янни, ни с Лассом. Ладно, потороплюсь без оглядки! А то сейчас опоздаю на вводное занятие, и все займут парты, предоставив мне, как всегда, последнюю в распоряжение.

     А парт не оказалось вовсе в уютном классе, не таком, как кабинеты в школе — запылены, заброшены и не заполнены никак даже необходимым. Здесь зелёный портьерный велюр придал домашний вид казённым окнам. На подоконниках обилие цветущей герани в тонко расписанных узором глиняных горшках. Стены украшены цветочными композициями, выложенными чёрточками белёсой соломки, будто на бархате тёмных тонов. Каждому желающему заниматься выделен столик с громоздкой пишущей машинкой на нём, зачехлённой серым, и отделено немножко места рядом, чтоб облокотившись, успевать вести конспект под диктовку очень неприятной дамы. Она не похожа на школьных учительниц с их редкими волосьями, закрученными постной гулькой на макушке, и всех, как одна — коренастых и полных, в простых просторных платьях или длиннющих юбках. К слову, maman у меня тоже предпочитает одеваться бесформенно и невзрачно. Эта же дама из тех, что справедливо прозывают "фифами": нос дерёт и зря почём орёт.

     Я, что ли, виновата, что все преподаватели показывают себя вначале с дурной стороны? И приблизительно сорокапятилетняя машинистка, выдающаяся задранным носом, красными бусами, блестящей кофточкой и коротенькой юбчонкой на тощей заднице — не исключение. Кого-то она мне напоминает? А, нашу завуч! Едва я успела усесться (признаюсь, ошибочно!) за первую машинку, как она выпалила при остальных девчонках, большей частью незнакомых и явно из других школ:

     — Тебе будет трудно учиться печатать, пальцы у тебя короткие!

     "Не короткие, а маленькие!" — проворчала я про себя, решив пока для порядку смолчать. Но дамочка вместо того, чтобы давать машинописные азы, сразу принялась говорить о себе любимой (я временно перестала вслушиваться), потом перескочила на восхваление своей дочки, которая "ох и ах!" (я как раз вслушалась) прошлой зимой заняла второе место на городской олимпиаде по немецкому.

     Я, нарочно громко спихнув на пол сумку, тут же привстала, чтоб её поднять и внятно изрекла:

     — А я этой зимой заняла первое на региональной по французскому! И даже, если речь не обо мне, всё равно, давайте уже заниматься! Нам пообещали, что это будут продуктивные занятия с дипломом после.

     Остальные (по-моему, пятнадцать в перспективе фиф-секретарш) ободряюще и подтверждая, зашумели. Машинистка же зло проорала в ответ:

     — Фамилия!? Как твоя фамилия?

     Пробурчав себе под нос: "Шла бы ты куда подальше!" — я с вызовом ответила:

     — Найдёшь в журнале.

     Не в школе же! Нечего здесь притворяться, будто подчиняешься правилам, навязываемым неведомой расфуфыренной дурой. Но, всё ж, когда обеих нас достали препирательства, занятие продолжилось желанными рабочими моментами с введением в предмет. Так что, нормально! За день меня отметили два раза цепко, но во второй раз особенно нехорошо. Со мной так бывает, что взгляды посторонних равнодушно ходят по касательной или мысленно режут меня на куски, а тут вдобавок сознательно буравили мою защиту. Да толком не пробуравили. Впрочем, зря я оказалась на виду у очевидной стервы. За её чванливостью совсем не видно человека, так же, как и за нарядом. Но другие девчонки восприняли всё обыкновенно, как должное. Вот бы мне так научиться! Потому что я уже решила, что буду ходить на занятия до тех пор, пока всё будет нравиться и восприниматься свежо. И на самом деле не так уж мне нужен диплом. Вот новые впечатления жаждут продолжиться! Всенепременно. Редкие вести — как ветер в пустыне, но всё же, повеяло переменами.

     …— Не достала лиса виноград и поморщилась: "Фу, кислый!" — так отреагировала maman на замечание о "монстрючей преподке" по секретарскому делу, мол, сама виновата, нечего к людям цепляться предвзято.

     — Может, и нечего! – со вздохом согласилась я.

     И мне не захотелось говорить про школьное. Лучше вечером засесть где-нибудь под отяжелёнными зрелостью листьями и читать Рея Брэдбери, желательно "Марсианские хроники". Со вкусом начиная ощущать в себе новую осень, несмотря на своевременность предстоящего и безвременье происходящего. Где-то не очень близко, за постепенно повреждаемым социальной коррозией — "железным занавесом" так и норовит обрушиться Берлинская стена! А glasnost & perestroyka (судя по количеству злободневных программ в телевизоре) находятся на пике или заходят в "крутое пике"! Угу, главное, чтобы после всего им не побывать в тупике, как всяким благим начинаниям.

     Так что, даже если и не достала лиса виноград, ничего страшного. Зато получила в подарок чёрненький кассетный магнитофон! Родители как всегда без меня посовещались да и прикупили в складчину, предполагая, что заодно это будет семейная вещь, для общего пользования. Однако безо всякого зазрения совести, я прихватила кассетник вместе с упаковкой, шнурами, инструкцией и засела в своей комнате — наслаждаться обладанием и подумывать заодно: где и за какие шиши потихоньку начать добывать желанные аудиокассеты? У меня уже необходимый список групп сложился, что, само собой, начинается с "Битлз"!

     Список — списком, а здесь кассеты достаются нелегко. Не находятся они в наших полупустых магазинах! Грампластинки по газетным киоскам и в универмаге, конечно, продаются, но для них нужен проигрыватель, а родители и так разорились слегка. Вот и приходится теперь усиленно думать, где достать усовершенствованные, в сравнении с катушками-бобинами, носители для нашей нужной музыки. У нас и на бобиннике много чего осело из радио- и телепрограмм поверх имевшегося старого, но каждый раз создавать под запись неудобные подсоединения проводами и микрофонами от магнитофона к радио или телевизору под силу только технически подкованному Мунку. А я в этом плане наоборот и абсолютно технически недоразвита, мне бы попроще чего, покомпактней!

     Брэб пообещал по местности насобирать кассет — народу надоевших и ненужных, авось нам сгодится, ведь мало ли что каждый считает ненужным и пройдённым. А я после школы, обомлев, любуюсь на выставленные в киоске за соседним магазином две пластинки: "Битлз" с многочисленными физиономиями "битлов" в разных вариациях их настроений и Питера Гэйбриэла с очень привлекательным мужчиной на обложке. "Что за он?" — как сказала бы Эса. Я попросила у киоскёрши хотя бы пластинку в руках подержать и моментально прочла аннотацию к альбому, в которой певца называли "ужасно кричащим новатором в музыке, основоположником рок-театра", ну, и "пламенным борцом за мир", как же без этого? Некоторое время ещё цеплялась к maman: "купи да купи", пока та не выразилась конкретно: "Заткнись ты со своими чёртовыми певцами!" Я бы сама прикупила пластинки на ту мелочёвку, что подкидывает мне бабуля, когда возвращается в город за пенсией, так будет же потом родительский допрос с пристрастием: где взяла деньги? Бабку выдавать не хочется, деньги-то будут нужны, а родители их не дадут! И тут придётся подождать, угощая себя за долготерпение стаканчиком грушевого напитка и рогаликом с глазурью в ближайшем кафетерии.

     …Да и насчёт остального всего: только условились с Зандером насчёт французского, а дирекция занятия и вовсе отменила, старшеклассников собираясь услать на картошку. "Постыдное это занятие!" — высокомерно решили мы с Индри и Натали и не прогадали: с утра на почве остаются заморозки, а лазить на карачках по картофельным полям с нагруженным ведром, в чужих сапожищах резиновых да под мощным ветром, ещё чего! Мне голова болит совсем дико! От вида моего горла в тихом ужасе обмирают терапевты. А мои руки?! Как с таким кошмаром на руках можно думать о парнях? Вот пришлось нам с одобрения и согласия классной руководительницы первый день сельскохозяйственных работ отрабатывать — замывая полы в коридорчиках и коридорах школы, второй — поочерёдно дежурить в раздевалках, а на третий — доверили опросить жителей серых пятиэтажных коробок в зелёных дворах по соседству со школой, на предмет наличия в семьях будущих первоклашек. И это уже интересней, особенно, если учесть, что, отобрав у девчонок учётный журнал, в кой-то веки я принялась кем-то верховодить:

     — Заходим в те квартиры, где есть жильцы, чтобы зря не отвлекаться на квартиры, где их нет.

     Натали с Индри остолбенели:

     — А как узнавать?

     — Проще всего по счётчику в коридоре: вертит, не вертит, а сложнее… почувствовать: работает ли там внутри телевизор.

     — Так, а если его слышно, телевизор этот?

     — Тогда заходим сразу.

     — Ладно! – согласились обе. — Только, если ты ничего не почувствуешь, мы будем жать на все звонки для проверки. Тебе же всё равно как игра.

     И поначалу так и делали. Потом надоело. Раз я не ошибаюсь! "Твои фокус-покусы!" — ворчала себе под нос Индри. Никаких! Фокусы не люблю. Просто, когда подходишь к двери, и в твои мозги вцепляется и режет внутренний слух искусственное "тсс-тс-с", ясно — включён телевизор! Ведь от других приборов "тс-с" не сильное. А почти все, возвратившись с работы и школы домой, сразу бегут с тарелками к телевизору. И те дядьки с тётками, которых мы за этим делом застали, были не очень довольны вторжением, но нехотя на вопросы ответили и в нужных бумагах спешно отметились.

     — Логика! И время сэкономили, быстренько пройдясь по этажам! — завистливо согласилась Натали.

     Она всё ещё мается грёзами, грозами и шаровыми молниями в собственных снах, и мысленно её бесит кое-что не очевидное, но такое открытое для меня. Им с Индри очень не нравится то, как явно легко я воспринимаю реальное, с лишним не соприкасаюсь, а ненужное отбрасываю от себя далеко-далеко. Я не переживала, к примеру, как Натали, о том, будет ли блестеть после моего мытья школьный коридор. Руки в вечных царапинах не хочу совать в грязную воду и полоскать там нечистую тряпку. Вместо — сгоняла в крыло младших классов и умыкнула швабру у технички, отлучившейся в туалет. Потом вернулась, быстро начала и закончила помывку, а эти двое медленно и основательно мурыжили полы, согнувшись чуть ли в непристойных позах.

     — Потому что все так моют пол, согнувшись раком, и ты так мой! — выпалила мне вслед Индри.

     — Сама так мой, кверху сракой! — пока эти дурочки старались (не знаю, чего ради!), я успела вручить швабру оторопевшей тётке в синем халате, и спустилась в буфет за минералкой.

     Странно, что кроме нас троих, на картошку отправились все без исключения. Наверное, они слишком здоровые, крепкие и, от нас в отличие, чувствуют себя неплохо. Впрочем, решив не заостряться на болезненном, четвёртым днём повинности я отправилась в школьную библиотеку чинить учебники. Точнее, рваные книжицы под суровым присмотром библиотекарши охотно заклеивали Натали с Индри, а я копалась позади стеллажей, перебирая тома для починки, а заодно изыскивая в романтических романах "те самые моменты".

     — Почитаем в перерыве! — предвкушая, ухмыльнулась Натали. — Может, действительно, найдётся кое-что у Мопассана или у Бальзака со Стендалем?

     Скорей у Гюстава Флобера! Искать книги со сценами эротики в школьной библиотечке, это ж додуматься надо! Отсортировав кучу классики, я поняла, что не порадую напарниц. Оные повествования в книгах когда-то очевидно были, но теперь лихо выдраны "с мясом"! Однако ощущение от этих поисков горячее, словно предчувствие! Ни Натали, ни Индри этого не понять. Одна слишком зажата, другая приземлена. "А здесь бы вознестись мечтами! И даже фрагменты из книг и фильмов так не важны, как разыгравшееся воображение, что преобразует обыкновенные в телах позывы — спариваться для продолжения рода в нечто возвышенное, необыкновенное… не ощущение, но чувство. Чудо! Странно это, но мне очень хочется стать безнадёжно влюблённой в одном прозрачном сентябре".

    Стоп! Я зачеркнула эти негодные по моему мнению для запечатления в дневнике фразы и отложила тетрадь. Поганое настроение? — Поганейшее… Жуть тоскливая! И неохота тащиться через парк на эти курсы. С пишущей машинкой я нехорошо управляюсь: слишком громоздка она для меня. Каретка тяжёлая, жёсткие клавиши! Старая какая-то модель, не электрическая. Ведомства, видимо, сбросили курсантам отработанные экземпляры. Так что, выбора профессии я не продумала и выбрала совсем не то, хоть и выбора-то, как всегда, не было. Правда, другие направления работ меня бы ещё меньше заинтересовали. Вот Индри – на повариху учиться попёрлась, может, оно и неплохо? Но тут, по крайней мере, появляется возможность каждый раз послушать "Space"! Опять тот самый, межзвёздный: виниловой пластинкой на добитом проигрывателе.

     Нет, это не за общее не примерное поведение на машинописной теории. Просто, "монстрючая преподка" давно считает так же, как и я: "В композициях гражданина, иногда именующего себя Экама, есть изумительный летящий ритм! Стоит только поймать-уловить, и вслед за ним понесёшься вперёд, вдохновлённый!" Что же, несмотря на мои с дамочкою подступающие антипатии, не отрицаю, надлежащий вкус у неё имеется. Но давить и быстро бить по клавишам под "Танго в Космосе" или "Балладу о космических влюблённых" — по-моему, кощунство! Я сразу же останавливаю неловкие попытки снова и снова осваивать шумный, тяжкий агрегат и слушаю сквозь нестройное стрекотание машинок остальных — Музыку: синюю, обширную, стремительно-инструментальную, уж куда более с удовольствием. Внимания не обращая на то, что подгоняют тебя со стороны.

     Хотя сегодня мне так болит голова, что я не отправлюсь никуда, не буду делать ничего! Натру пахучим отцовским одеколоном виски и завяжу полотенце на лоб. Нет, лучше размещу шерстяной шарфик поверх растрёпанных волос. Затем съем парочку кислющих аспиринин! А вечером стащу у maman корвалол. Уж так некстати открываются болезненность и слабость. Вскрывается запрятанная некогда боль! Усталость и опустошение во мне возобновляются после любого общения, заставляя периодически бунтовать и погружаться вдруг в обязательно жаркую ванну посреди бела дня.

     Только бы хоть на какой период перестать снова долбить одно и тоже, одно и тоже каждый день: школа, школа, как по нестерпимым для пальцев клавишам-буквам казённой машинки безрезультатно стучать! А мысли где-то далеко и высоко, возле образов открытого мною пространства. Эмоция же единственно одна и напоминает окровавленное лёгкое или банальный, а вовсе не драгоценный камень на сердце. "Да, ты не из тех, кто тянет лямку, Габи!" — папа первый меня рассекретил. На диво, ему такие ситуации с усталостью знакомы, но он приноровился за всё время, превосходно выбрасывая злость с грубостью на нас, домашних.

     А я так не умею и страдаю молча: сбегая с уроков домой или же упрямо отправляясь плохо выбранным курсом, но всё-таки - вперёд! Вслепую будто, но интуитивно. Обходным путём, обманом маневрируя, я рано или поздно достигну своего. А другие, что меня не понимают, мне в этом деле совсем не указ.   



Глава 48-я: "Осень 'Moody Blues'" 


     Пока моя голова находится во всепоглощающей боли, мысли и пометки в дневнике разбавляются исключительно лирическими отступлениями, подобно тем, столь сильно ненавидимым учениками из скучной подробности произведений, изучаемых по литературе. Я так же ненавижу эту боль над висками, сходящуюся ответвлениями в центре и давящую хоть не на мозг, а на нервы! Жаль, перелистать не могу наперёд, игнорируя то, что так больно! И не у кого выспросить о методах лечения. Даже Брэб внезапно взял да и отставил основную часть амбиций по поводу того: что он давно меня, как облупленную, ведает, притом опять утверждая, что я притворяюсь. Назло притворяюсь с такой нестерпимою болью!

     Все, находясь от меня параллельно, но будто в круговой обороне застывшие, злостно нудят: пройдёт само собой, как ерунда. А не проходят болячки колючие, путешествующие от макушки, как по физиогномической лесенке вниз, словно изливаясь от глаз к подбородку, и снова поднимаясь наверх, почему-то особенно к вечеру, а изнутри от всего своеобразно вымещаясь — ленью, раздражительностью и температурой. И тогда лицо становится горячим и болит! А мне не верят, мол, такого не бывает. Ни у кого другого не замечено, кроме меня, странностью похожего заболевания.

     Хорошо, что есть вокруг охлаждающая страсти осень. Утром старая Луна, собой являя букву "с" — бледнеет на таком же, вялого оттенка, небе. Медленную свежесть испаряют заморозки, рассыпанные солью на траве. Размеренно тянутся толпы работающих на заводах и фабриках граждан. Одеты все в тёмные демисезонные пальто или плащи похожего кроя, делающие их фигуры несколько коробчатыми. Задают тон в этом стремлении задастые дамы, силой таща заспанных детей в сады. Кажется, никуда не торопятся одни школьники, правда, по-прежнему с вёдрами. Не то, что бы я так сильно желала вернуться к занятиям, но, чёрт побери, когда на полях соберут уже эту картошку? Осенняя с ней маета! Лишь очень живо в кустах звенят в заплатках жёлто-чёрненьких проворные синицы. Их пока не замечают сонные, к зиме безмерно распушившиеся котики. Нет, даже огромные котищи, неспешно выбирающиеся из забитых переработанным урожаем тутошних подвалов!

     Светофорная цветность листвы опадает и украшает собою асфальт. Октябрь вволю колдует, расправляя холодные крылья ветров. Над крышами домов бесцветными знамёнами трепещет утро. А я помаленьку тянусь через дворы к Натали. Буду нетерпеливо топтаться в её до невозможности прилизанной прихожей, ожидать, пока она натянет сиреневенькие колготки, тщательно расправив на них каждую морщинку, одёрнет того же приторного оттенка курточку и светлый свитер под ней, щёткой смахнёт ворсинки с катышками на классической, строго до коленок, юбке. Удивлённо потом выпялится в зеркальный трельяж какими-то совсем не цветными глазами через неудобные, наверное, очки. Такие постоянные привычки! Мотнув по сторонам увязанной до жёсткости змеи косицей, вид приняв серьёзный и учительский, степенно выйти из подъезда.

     А я-то, наспех нахлобучив вместо куртки нечто старое, заношенное Брэбом и Мунком попеременно, совсем на себя не посмотрелась в зеркало! Хоть волосы встрёпаны, глаза накрашены, как и обычно. Что мне ещё надо, кроме джинсов поновей и нормальных сапог на зиму? — Где-нибудь приобрести кассеты к своему магнитофону! И голова теперь ужасно не болит, но неудовольствие собой так же некстати уничтожающе мучает. Зато можно вместо добавочных курсов и принуждённой отработки картофельных прогулов в кой-то веки зайти в гости к Индри. Внезапно приболев вчера, она ко мне перезвонила, хитро пообещав чем-то хорошеньким заинтересовать. Заодно и Натали придётся с собой захватить и ещё кое-кого там повстречать.

     …А-а, Зандер. В гостях он и друг его, Аги, намеревавшийся прийти ко мне когда-то за французским. А квартира Индри — как она сама: полнейшая растрёпа в беспорядке! Что в них обеих нашёл замеченный мной прежде парень? Или он так зашёл, по-дружески и безо всяких там намёков на предложение встречаться. Кошмар какой, о чём я думаю? Лучше, давай:

     — Привет!

     — Салют! Болеешь?

     — И я как бы тоже. Наверно, вылезли боком первые холода.

     — Точно.

     — А то ли ещё будет дальше! Из-за холодов.

     О! Натали уже болтает с Аги, и симпатичный Аги пододвигается к Натали. Звонок в дверь, припёрлась кудлатая… ладно, курчавая Дора. Как она мне не нравится! Вот уж у кого уголки губ язвительно загнуты вверх! Брэбу пришлось бы по вкусу. Аги живо отодвигается от Натали и устремляется к Доре. А Зандер смотрит на меня, пялится вволю. Ну, конечно, у моей рубашонки под курткой воротник, расстёгнутый аж до самого лифчика! И блестящая серебряная цепочка с клевером становится видна. Индри, заметив, как внимание Зандера обращается отнюдь не к ней, скорее тащит меня за руку к кассетному магнитофону, такому же, как у меня:

     — Пускай те болтают себе на здоровье. Ты лучше смотри, что мне купили!

     Вообще-то, мне купили то же самое. А тут у Индри на чёрт знает чем забросанном столе оказались… около десятка совершенно одинаковых кассет группы "The Moody Blues"!

     — Ну, скажи мне, что это за странные песни? — розоватыми пальчиками Индри небрежно поддела одну из кассет. — Мне понравилось… как бы не очень. Затру и запишу поверх "Ласковый Май"! Знаешь, такое у них: "Музыка нас связала, тайною нашей стала!"

     — Если даже "музыка нас и связала" — это "Мираж"! — я отобрала у Индри кассету. — Ты сдурела, хочешь списать такие шикарные записи!

     — Откуда ты можешь знать, что они там шикарные?

     — Я вечерами слушаю программы, где рассказывают истории создания великих рок-групп… — Индри выслушала эту фразу, открыв рот. — Так вот, про "Муди Блюз" там тоже было! Вместе с "Битлами" и "АББА".

     — Это должно быть так скучно.

     По-моему, не разобрав ни слова, Индри снова потянулась за кассетой, но я тут же спрятала её в задний карман.

      — Возьму домой послушать, а ты попозже мне её продашь!

      Кажется, я предлагала дельное жуткой и недалёкой зануде, но та лишь вертела головой.

     — Нет, нет, родители мне это сделать не разрешат! Они столько вместе с магнитофоном купили своё стариковское записывать. И всё тут!

      Тут я просекла, что Зандер, подобравшийся поближе, с удовольствием нам внимает. Наверное, Индри-повариха никогда ему не нравилась! На самом деле, он зашёл от скуки и раззнакомиться с кем поновей. Понятно, на картошке-то некогда было и между уроками тоже, когда поболтаешь? А тут я отбираю у нечаянной подружки записи одной из романтичных старых групп, затем старательно пытаясь вывалиться из неубранной и душной квартирки на улицу, вон! Слишком уж скворчат между собой одноклассники, с мыслей сбивая. Зандер, было, за мной потянулся, но я отстранила его, рукою махнув в сторону: Индри, Доры, Аги, Натали, забравшихся с ногами на добитый диван и в шутку тискавшихся там. Оставайся, мол, составишь им весёлую компанию "2 на 3"! Завтра увидимся в школе и, может быть, о чём-нибудь стоящем поговорим, а я подышу на улице прохладой. Пусть станет осень блюзовой, хотя бы на час прослушивания, несомненно, чудной музыки. Домой, быстрей домой! Отпраздновать вновь обретение себя плюс к моей золотой лирике, зелёной грусти и пламенеющей боли. Dreams иногда действительно бывают wildest!

     …Разглядывать, рассматривать под Брэбовой рабочей лупою, разглаживать подрагивающей ладошкой обложку с кассеты: её синюю, нет, размытую поверхность с летающими там и сям фото музыкантов: сосредоточенных таких, взъерошенных. Видно, в творчестве они — романтики. И все, как на подбор, интересные такие симпатяги. Ещё бы, живые классики рока! Заодно на небольшой картинке уместились едва размеченные и стремящиеся друг к другу плоскости, сходу мне представившиеся: окнами, зеркалами, акварелью и алхимией чего-то необъяснимого в колбах, наполненных слезами грусти или чистою природною водой.

     А вот на обратной стороне: ни про то, как называется альбом, ни про год выпуска его — ничего. Здесь "The Moody Blues", наверное, для конспирации, обозвали "ансамблем, поющем на английском языке". Хм, на каком же ещё?! Вот названия песен с готовностью перевели, и это кстати. Можно сразу с удовольствием представить, о чём поётся в них, девяти композициях, особенно, если прослушивать на магнитофоне всё -надцать раз подряд. Когда тонкая коричневая ленточка в кассете натирается натяжением, шуршащим движением перематываясь то в сторону "А", то в сторону "В", и создавая этим хрупкую музыкальную ракушку внутри пластмассового корпуса.

     Теперь оставшиеся до зимы две трети осени сплошь напитываются моими впечатлениями от "Moody Blues", так как кассету я прокручиваю каждый день и пока не отдаю Индри, несмотря на её зловещие звонки по вечерам с угрозами пожаловаться на меня моим же родителям. Осенние мелодии взъерошенных романтиков постепенно достигли и восприятия Мунка. Он с готовностью помог уместить альбом на бобину, соединив шнурами оба наших магнитофона. Только на кассетнике слушать гораздо удобней. Там кнопок меньше, и я в них не путаюсь. А Индри никак не уговорить продать мне кассету! Вот жадная жмотина! Или "предки" её так наставляют. Идиоты! Собрались списывать такую классную музыку взамен глупым помпезным эстрадам! Впрочем, какие из них меломаны, испортят кассеты и точка. В конце концов, считает наш папуля, ленты тоже когда-нибудь начнут размагничиваться и попросту забьются пылью. Хорошо, что есть для подстраховки радио. Я ж не могу без музыки! А Индри вскоре вынудила меня вернуть ей "Муди Блюз", растрезвонив классу о моих невероятных музыкальных вкусах, не как у всех, с танцевальным "Миражом" и ласковым "Ласковым Маем". Видите ли, западное ей подавай, этой выпендрёжнице Плахе!

     Ну и что, Индри, у тебя кроме имени и этих несчастных десяти кассет, в жизни ничего красивее не будет! А моих "Moody Blues" уже никогда не изъять ни из памяти, ни из всех осеней мне впереди предстоящих. Каждый октябрь для меня будет обязательно окрашен в цвета грустных и романтических блюзов. Всегда перед сном я буду запускать во внутреннее прослушивание: "Your wildest dreams", восторгаясь его возносящимся до звёзд волшебством. А по дороге в школу, из школы или куда там дальше занесёт меня учиться, при виде нехороших знакомых и соседей обязательно вспомнятся "Talkin, talkin"! Намёк на то, что я переживу и сплетни окружающих, и толки злых колючих языков, что говорят, бывают пострашнее пистолета. Несмотря на это, "Rock-n-roll over you", вообще, несётся как "сносящий крышу" скорый поезд.

     Ага, вот откуда взялись манящие и без зазрения используемые радио- и телевизионщиками фрагменты-заставки между программами! А ещё я не перестану обижаться на всех, но, как бы то ни было — в итоге будет: "I just don’t care"! Потому что "The spirit" во мне так и норовит замахнуться на окружающих "Slings & arrows" или отмахнуться самому от летящего в меня подобного. Пускай дальше действительно "It may be a fire", сейчас я остановилась где-то посередине своего обычного: дом — школа — магазин — домой обратно и с философской прямо-таки печалью, созерцаю сбитого машиной чёрного кота, а в голове звучит осторожная и медленная "The other side of life".
 
     P.S.: про одну из композиций я совсем забыла, потому что не время ещё - убегать от любви!



Глава 49-я: "Действительное за желаемое" 


     …— Сам иди и покупай свои презервативы! — раскрасневшийся аж до белёсой шевелюры Зандер с удовольствием гаркнул на Аги.

     Мало того, закадычный приятель успел удобно и чуть ли не в обнимку расположиться за одной партой с кудрявой Дорой, так ещё пытается на кого добросердечного спихнуть ответственность: ненароком быть застуканным знакомыми при покупке тех самых штук в ближайшей аптеке и крупно опозориться затем на весь микрорайон. Действительно, незачем это моему будущему парню! Пускай Аги сам идёт и покупает. Нет, не ради пробы с жаркой Дорой, а на спор: кто больше скинет шариков, надутых и наполненных холодною водой, со школьного второго этажа.

     И чего спрашивается, избавляться было от классных дурачков, типа Фика? Раз, вполне пристойные и математически одарённые Аги с Заном балуются такою же ненужной ерундой. Вот и сейчас, под партой ногами лягаясь, препираются друг с другом, дуростью очередной запортив редкую свободу переменки и этим даже мне мешая списывать алгебру у Натали. Мы с ней гордо восседаем напротив искателей неумеренных шалостей с презервативами и в некой удовлетворённости периодически подсматриваем за Индри, всё ещё чего-то желающей и в пол-оборота наблюдающей за обоими парнями. Как я и предугадала, Зандер отсел от неё подальше, хоть, может, временно.

     А большинство морально готовится к поражающему удару из элементов высшей математики для старших классов. Интегралы и прочие новые темы. Чую, одной соображалкой не открутишься, здесь нужно понимание предмета. А это точно не про меня! Когда весь класс почти согнулся над книжками, тетрадками, шпаргалками из формул, мне и тут всё по фиг, только бы домашку побыстрей списать. Дел-то всяческих! О, чёрт! Всё не уймётся Аги:

     — Ну, люди! Кто сходит за гондонами, получит…

     — Ногой под зад! — могучее ржание взорвалось где-то в середине кабинета.

     Впрочем, компашка Тима, Тома и Лены так же озабочена подобным. Неумелые попытки поскорей оказаться или хотя бы изобразить взрослого — обращаются сомнительными развлечениями на уроках и меж ними. А потому что надоело "учиться, учиться, учиться"! Чувствуешь себя отвратительным, потным и прыщавым переростком, на котором, по словам ба-Мари: шкодливая шкура горит.

     Я отвернулась от алгебры и Натали, дёргавшей меня за рукав, и смело предложила настойчивому Аги дело:

    — Денежки давай вперёд, я схожу и спокойно куплю. У меня аптека рядом с домом.

     — И ты не боишься?

      — Что люди подумают?

     — А если узнают родители?

     Это Зандер онемел, а Натали, Аги и Дора в три восклицания просто беспардонно принялись меня журить. Настойчиво, надменно и от души.

      — Ты оборзела! — неподалёку шепнула вполне себе поражённая Индри, и...

      — О-го-го! — немедленно вскинулась Адрева.

     — О-отвали! — её я передразнила быстро, поспешив списать последние задачки, а то математичка уже вторглась в класс, и потому наши разборки оказались автоматически отложенными на время после занятий.

      …— Фу, как ты сможешь взять это в руки? Они же противные! — донельзя злая подружка продолжила распекать меня в раздевалке.

     – Что тут противного! Это упаковка, а не то, для чего она предназначена!

     И Натали (как сказала бы наша химичка) совсем в осадок выпала. Зандер с Аги, вообще, споткнулись друг о друга. Плюс к тому, ещё и куча одноклассников сунулась за мною до аптеки. Из антисолидарности и любопытства. Не соглашусь же я, что многим может понравиться супердождливая, как сегодня, погода. А по мне, так по-осеннему прекрасно: солнца не видать с позавчера из-за нависших туч, вокруг горы опавшей кленовой листвы. Вода под ногами, и ветрено. Но, смотри-ка, школяры упорно тянутся за мною, хоть и орут на всю округу:

     — Готовьтесь! Плаха купит нам презервативы! Презервативов хватит всем.

      "Ага, а завтра мы устроим весёлую и мокрую бомбёжку территории! Если маленькие детки играют с воздушными шариками, то большие детки тоже с ними играют". Как там недавно выразился Брэб: "Ах, теперешние отпрыски! Эти девки шалые — дрожащее желе на ножках, хихикающие гормоны! А пацаны – и с ними, и без них дурные делаются, точно собаки до году".

      Неужели я сегодня заразилась их общей глупостью, оборачиваясь и выпендриваясь:

      — Хи-хи, ха-ха! Теперь вы провожаете меня до дома!

      Собственно, не очень представляю, как в аптеке спрашивать презервативы: будничным голосом или тихо, подрагивая, словно мышка. А там внутри будет не слишком много народу? Вот сраму-то не оберёшься, особенно, если вдруг попадётся нежданный знакомый и проследит за мной, а потом доложит папуле или (что хуже!) мамуле. Ну, да ладно, надо же испробовать себя на храбрость! Как отец рассказывал однажды: желающим успеха в бизнесе молодым японцам рекомендуется… стать посреди улицы и случайную песню при этом орать, ни на кого не обращая внимания. Или это же сделать в метро и получить нахлобучку. А тут всего лишь "резинки" купить, ничего сложного!

     За мысленными разглагольствованиями, я и не заметила, как по пути отстала укоризненная чистоплюйка Натали, Адреву у поворота подхватил один из её многочисленных кавалеров, а Индри всем сказала, что конец истории услышит завтра. Только Дора и Аги с Зандером заинтересованно тащились позади, потом втроём изобразили угрожающее "у-уу!", торжественно препроводив меня за дверь аптеки, а сами приостановились у стены. На ту мелочёвку, что неохотно сбросил мне одноклассник, я и купила длиннющую, негнущуюся упаковку в десять кружков, окантованных чем-то похожим на фольгу, только намного жёстче на ощупь. Хотя аптекарша меня немного озадачила, навязчиво пытаясь уточнить:

     — Вам лучше индийские или местного производства?

     Ну, я тоже в свою очередь её озадачила сильно:

     — Мне-то? Чтоб они хорошо растянулись, когда в них побольше нальют.

     — Ах, Божечка-Боже! Ну и пошла молодёжь! — у тётки такая физиономия стала, не изобразить просто!

     Я и выскочила скоренько, восторженно помахивая упаковкой. Аги с Зандером просияли:

     — Вот оно, резиновое изделие "номер два"!

     Без дополнительной приплаты я ничего им отдавать не собиралась, полюбопытствовав сначала:

     — А какое тогда первое?

     — А хрен его знает!

     Пока Аги, сожалея, выгребал из какого-то девчоночьего кошелька с защёлкой "поцелуйчиком" остальные монеты, Зандер пожирал меня глазами, светлыми, загадочными, прямо как когда-то Ласс. Странно, все они похожи и, похоже, думают без перерыва об одном и том же! "Не рановато ли?" — нахмурился бы Брэб. "Нет, папочка, то в самый раз! Предчувствие и предвкушение близости, будоражащие запахи и теплота рядом с кем-нибудь избранным, нужным, любимым…"

     И я, как следует, замечталась об этом. Аги с Дорой и изделиями №2 мгновенно улетучились, а Зан остался со мной. Стоять и вместе смотреть на проливной дождь, под крышей-козырьком у моего подъезда.

     — Пожалуй, я от тебя уже тащусь! Хотел бы я иметь твой класс! — смущённый Зандер придвинулся и мягко приобнял меня.

     И так при этом сладко засопел, что я и не подумала переспросить, что за класс он имеет в виду. Всё пацаны со своим жутким жаргончиком! Может, он и подразумевает достойное, просто не смог нормально выразиться и подкинул мне загадку: "А что у меня за класс? Неужели я на самом деле классная?! Ишь, тащится он от меня, как змеюка по щебню". Было бы здорово от кого-то услышать такое признание снова! Только в обычных словах. Я ведь приняла действительное за желаемое и уже намерена продолжить дальше, а не отступать спешно, как раньше, при первых неожиданностях. Последовавший дальше поцелуй напомнил о клубнике, а объятья под дождём возобновили спрятанное в глубине желание: посмотреть зарубежную мелодраму о слезах и падающих звёздах, и танце страсти, что-нибудь из классики образов, привычной для всех. Несмотря на то, что заходящие в подъезд соседи, зловеще ухмыляясь, предрекли мне неприятности от Брэба, а Зандер недовольно проворчал:

     — Совсем ты не умеешь целоваться! Не то, что о тебе рассказывали раньше! Язык за зубы не просунешь. Француженка ещё! И ничего не знает про французский поцелуй.

     Мне не стремилось уточнять: кто, что и зачем говорил обо мне Зану. Ах, эти чёртовы сплетники! И причём тут зубы с языком?! Сейчас же так хорошо! Без лишнего проникновения куда либо да без намеренной серьёзности. (Я сама себе с этим так надоела!) Не хочется терять момент, где силою взаимопритяжения стало излучаться алое и золотое, протянувшись вдруг от сердца к сердцу. Или это всего только кажется, но, всё равно, поглощается мною за милую душу. А поцелуй действительно напомнил лето в его лучшем воплощении и вкус клубники.

     …— Потаскушка! Ты ничем не отличаешься от Эйприл Еросема!

     В прихожей, специально, чтобы слышалось на лестничной площадке и далее по этажам, Брэб напрасно принялся надрывать обычно бархатистый тон, постепенно повышая его до широкой и грозной раскатистости, призванной, наверное, меня хотя бы деморализовать, не меньше. И устыдить за содеянные поцелуи под дождём у разных посторонних на виду! Ну-у… Maman тоже его поддержала за такое обращение со мной своим неизменно презрительным "мелкая дрянь"! А где-то в обширном зале, в золотистом от включённой настольной лампы школьном уголке, искренне недоумевал Мунк: "С чего бы они так взвинтились? Дело же проще некуда. У Габи лишь завёлся кавалер! И ничего большего пока не намечается".

     Я, конечно, сначала пыталась от всех отмахнуться, но позднее, с раздражением признала, что не кто иной, как вездесущие соседи по подъезду устроили мне ожидаемую пакость: введя в уши Брэба несправедливое. Выходит, они подкараулили папулю после работы и вдоволь наябедничали про меня с Заном. Тоже мне нашлись блюстители морали, следили бы за собой и за своими детьми! Так, нет же, надо обгадить чьи-либо благие начинания, исковеркать, испортить всё с начала самого, дабы впредь кому-то неповадно было. А то малолетки по округе обжимаются и лижутся скрытно, а Габи Плаха устраивает тут "сексуятельную" революцию! Ласкается, вишь, перед всеми и никакого ей стыда.

     Брэб, продолжал на взводе, вопрошая уже монологом и совершенно не позволяя — отреагировать и воспротестовать:

     — Дочушка, послушай, зачем тебе этот пацан? У тебя же есть мы! А мы — семья. Мы же тебя любим! Вроде. Да и рано заниматься этими там… обниманками! Кстати, кто он такой? Кто его родители, где работают? А он хорошо учится? Он, вообще, тебя достоин? А встречи учёбе не помешают? Вы серьёзно встречаетесь, чтобы жениться, или дурнеете, временно перебеситься? Я тогда разберусь с вами обоими! Попробуй раздвинуть для него ножонки! Только принеси в подоле! Всех скину с третьего этажа! Поубиваю!!! Нет, лучше со своим приплодом сама пойдёшь жить к этому, как бишь, его там, и его безответственным родителям! А скажи, всё же: любовь у вас или несусветные глупости?

     Хороший вопрос, честно! Я бы и сама хотела знать. Просто мне нравится держаться с Зандером за руки на переменках, когда вдвоём шатаемся по переполненным детворой коридорам и, конечно, якобы никого не замечаем, хоть нас при этом дружно дразнят детсадовской парочкой! И мне нравится совсем не украдкой целоваться в закоулках возле медпункта к пущей злости Адревы, которую без всякой романтики отымеют где-нибудь на хате здоровенные женатые мужики, а после отбросят, как тысячу раз пройдённое грубыми дорожками поползновений, до основания использованное тело. Мне пока не мешает то, что Зандер при случае тоже пялится на её попу, ведь она у неё всегда, так сказать, малость доступна, а пацаны имеют обыкновение пускать слюни при виде подобного непотребства, как сказанул бы папуля.

     Мне также пока всё равно, что кавалер мой не к месту поминает свою первую любовь, как он выразился: чистую, нежную и, без сомнения, милую модную девушку, не в пример мне! Зандер ежедневно намекает: мой характер — самый непонятный и воинственный из всех, причёска странная (и почему все прядки непременно торчат вверх?), чернёные от маминой туши — глазищи. И возомнила из себя невесть что, а язычок опять неловко зацепляется за зубы, и обволакивать я не умею в поцелуе жадный и жёсткий язык ухажёра. А Зан хотел бы целоваться качественно и получать отточенные поцелуи от меня и настоящий кайф от встреч, раз уж мы действительно серьёзно начали встречаться. Хоть и не намереваемся ещё жениться.

     Да, прикосновение упругих губ обоих — это что-то! Плотные ощущения сладки, мне нравится очень!!! Пусть насмехаются завистливые одноклассницы: "Пять минут радости, и полный рот гадости". Не сказала бы, что поцелуй вглубь — это гадость! Просто, что-то появляется в тебе… Чужое? Нет, родственное некой частью. Ну, об этом я подумаю позже. Мама мия, всего-то поцелуи, а сколько измышлений из-за этого! Что же будет потом, если продолжить эксперименты над отношениями наших тел?! Окружающие, что, сойдут с ума?

     Насчёт дальнейшего взаправду рановато. Объятия для меня хороши, но прикосновения к слегка прорвавшейся грудке, укромно спрятанной в беленький лифчик размера №0 — жутко нервируют. Это кажется мне собственническими замашками, но Зан, как остальные парни, хочет иногда лапать и тискать, особо при классе. Даже Аги с Дорой так не делает! Приходится выкручиваться и демонстрировать: я ему не принадлежу. Никому я не принадлежу! И никогда не буду. Потому что принадлежать кому-то — мерзко! Сродни отвратительному рабству. Просто у меня есть интерес в этом деле. И, что греха таить, нравится мне поочерёдно переводить взгляд с Индри на Натали, обиженных и обделённых, ведь если парни у них когда-то и появятся, то явно случится это после института или не случится вовсе. А у меня уже есть парень! И как заметила бы ба-Мари: "Плохонький да мой".

     Вообще-то, он не так уж плох. Просто, возбуждает меня не сам Александер с его рослой фигурой, шириной плеч, школьным костюмом на взрослого, мускулами мощных рук и задачками по математике с информатикой, решаемыми в два счёта и за один присест — специально для меня, уже очень серьёзно отставшей по точным наукам. Меня заворожила (вызывая щемящий трепет в солнечном сплетении) редкая возможность: быть выдающейся в чём-то среди всех, одинаковых и не выдающихся ни в чём, а также шокировать слегка, перевернув вверх дном их представления обо всём и, главное, обо мне. Меня давно никто по-настоящему не знает, но столько разного и грязного предполагает! А тут неожиданно возможность эта — иметь сексуальный секрет. Не в кого-то влюблённость, но увлечённость и чувственность настойчиво в себе прятать, и вместе с этим неизбежность: прятаться, скрываться и скрывать.

     Ведь не приемлют в обществе такую ситуацию, когда парочка старшеклассников воображает себя мужем и женой. Готовясь познавать тела друг друга, озабочены вовсю игрой в любимых… Невзирая на запреты: "Детям до шестнадцати — ни-ни!" Нельзя даже думать про "это". А я ещё как думаю! И что с того? Предпринимать что-либо дальше, ох, как боязно! И мама, впрочем, не велит. Не потому ли предчувствие помрачения давно трепещет за сердцем?

     ... — Шалава! Шлюха! — возбуждённо тянут сквозь расшатавшиеся черноватые зубья сисястые тётки-соседки.

     Ох, уж эти оголтелые блюстительницы местечковой морали! Крайне избирательно сейчас с некоторыми из них здороваясь, я тут же включаю в голове быстрый, ироничный "мудиблюз": "Talkin, talkin" и, собственно, прохожу мимо их несусветного возмущения.

     — Да взрослые себе не позволяют целоваться под подъездом! А она… Эта проститутка малолетняя! Подстилка! Сучка! Бл*дь!

     Ох, что за словечки мне в спину! Ну, да, себе я позволяю делать это и под подъездом, и далеко от подъезда. Хоть начала подозревать, что педагоги, обсуждая в учительской мои свободные похождения, уже успели вместить имя "Габриэль Плаха" в воображаемый список городских развратниц. Аккурат вслед за неугомонной Адревой! А та теперь намеревается со мной сдружиться. Всё изыскивает повод оказаться ближе и дознаться: правда ли, что я её переплюнула и трахаюсь больше и лучше, чем она, пускай и с одним кавалером. Все остальные в классе соискательницы халявного траха, вообще, недоуменно отдыхают. Кстати, пытались мне высказать:

     — Га, мы думали, ты — такая ж, як мы! А ты ж не такая, ты - крутая!

     Да, нате вам! И не надейтесь глупостью своей запрессовать, как это проходило в детстве. Большинство, правда, не понимает, как я, в недавнем тихоня со скрытыми внутри "болотными чертями" вдруг точно взбесилась и не боюсь в открытую показывать, что мы с Зандером абсолютно не смущаемся и в задумчивой стыдливости не краснеем тихо, когда кто-то в очередной раз отметит: "Ну, они прямо, как муж с женой! Даже наши родители так не сумеют! Почувствовать желанную свободу и воспользоваться ей". Это — потому что ваши родители устарели! Вместе с учителями. Покрылись плесенью тлетворной их неповоротливые мозги и якобы не существующие души! Не распознают банально-честного, что, в общем-то, мне стыдиться нечего. Поцелуи, объятия, встречи в школе — такая ерунда! Дальше них я пока не иду. Нету у меня секса этого, нету! Потому и не скрываюсь. Но и доказывать всему миру отсутствие оного не собираюсь. Как же тогда придётся Зандеру? Парней же задевает: когда девушка собственно есть, а с нею нельзя… ну, того! Родители, типа, не разрешают, а сама она пока не изучила своё женственно непознаваемое тело.

     Ну, и обозлился бы мой кавалер, запальчиво выдав: "Да какая с Габи — девушка? Какая женщина? Она — сорванец в школьном платье. Шалопай девичьего пола. Ведьма будущая. У неё язык французский вместо помела! Все они подлые, эти девки! Или дают всем подряд, или совсем никому не дают! А у меня была когда-то первая любовь. Чистая, милая! И с настоящей причёской, а не как у доставшейся мне ни за что, ни про что — Габриэль". Так что, мыслишки сомневающегося Зандера я знаю, оттого что они будто выписаны на его физиономии и красноречиво адресуются во взглядах — другу Аги, занятому на вид темпераментной Дорой. И я уже не сильно тороплюсь со всякими там откровениями и переживаниями. Раз на меня так действует внешнее всё подряд, и всё идёт не впрок, а, наоборот, выходит боком!

     Кто и как наказал меня быть образом таким подверженной, стать впитывающим отражением почти всему на свете? — Огневым извержениям на Солнце и приливным влияниям Луны, переменам погоды и сменам сезонов, и сменам властей, что произойдут очень скоро... И общим энергиям, что завладевают невидимо и постепенно, и переменам, что будут нервировать или травмировать, больше, чем сны, где беседуешь с кем-то умершим, и самоубийственным мыслям, что прожигают мне сердце! Насчёт же Зандера? Вот в видеосалон сходила бы в его тесной компании, потому что в темноте зала он будет, как на прошлом кинолектории, массировать мощной ладонью мои ломящие к морозам коленки, прикрытые джинсовой тканью добитых штанишек. Эти ощутимые ощупывания, чёрт побери, так приятны и абсолютно не отвлекают меня от экрана.
 
     А вот "предки" собрались отвлечь меня от Зандера серьёзно. Не пойму, чем он им не угодил! На его месте мог оказаться любой, каждый из большинства. Или это мне так кажется? Просто, сразу не очень повезло с Лассом и Янни. Или как раз повезло?! И они были не то, что нужно, даже для первых поцелуев. А Зандер — назревший повод со мной, наконец, разобраться? Родители устали от меня и от себя. Ещё эти мои выкрутасы с ранней любовью! По-моему, совсем я доконала Брэба. Несколькими выходками повергнув в шок его родительский контроль, я будто вырубила при этом бдительность отца, подобно мастеру восточных единоборств — серией метких ударов по отбивающейся всё же цели.

     И некоторое время стало можно ошарашенных "предков" не предупреждать, куда направляешься после школы: само собой, с Зандером, и, главное, когда вернёшься вечером: "Опять за ручку с этим на виду у нашего подъезда! Может быть, сегодня пощадишь соседей, усердно раздражающих наш слух не такими уж неправдоподобными сплетнями?" Брэб с Эсой выжидают. Странно обиженные: мол, давали мне столько любви и заботы, угу, а я, неблагодарная, предпочла ровесника из чужой семьи. "Всё — раскованные западные фильмы, шумная рок-музыка, перекачиваемая шнурами из радиоточек. Это они переиначили и развратили нашего ребёнка, и тогда ребёнок захотел свободы! А свобода во все времена - опасна".

     Правда, "предки" иногда в немногом соглашаются со мной. Да, нужно общаться, таскаться по городу. (Понемногу забивая на французский!) Можно прогуляться, к примеру, с кавалером в видеосалон на Джеки Чана, за умеренную плату заказав отдельную кабинку, пусть и захватив с собою Мунка. Обязательно! Уж он-то приглядит за непутёвою старшей сестрой. "Да-да-да!" — кивает братец, в том самом видеосалоне предпочтя приглядывать: если не за непревзойдёнными трюками легендарного Брюса Ли, то действительно за Джеки Чаном с его немудрёным юмором между хваткими движениями и точными ударами мастера единоборств. "А так, себе целуйтесь! Темно же в кабинке. Ага, и вообще, вы не мешаете мне удовлетворённо наблюдать, как стремительно крушит неправедных очередной "Кулак ярости".

     …А осень в парке продолжает отбрасывать тени. Иной раз на четверть часа из-за объёма мглистых туч объявляется заспанное Солнце, и, кажется — длится мягкий, с позолотой сентябрь, хоть при этом зябко очень и нет почти листвы. Маленькие красные плоды ещё прячутся в укромных кронах низких яблонь. Осталась сухая багряность кистей на рябине. Ветер разносит запахи и вкусы увядания, напоминая о прошедшем октябре. Однако ветви всех деревьев, нет, даже резкие и ломаные сучья, одиноко и угрожающе чернеют вверху, стремясь пронизать временную светлость неба. Ноябрь всё же! Полиняли, облетели, выцвели трепетные лиственницы, сменив летнюю зелёную пушистость на рыжий, редкий, игольчатый мех. Устали сыпаться и дождь, и первый (и второй, и третий) снег! А утреннему волоките — волокнистому туману надоело орошать мгновенно застывающей росой пожухлую траву.

     Осень, последние календарные дни. Ещё одна тема перед зимой, лениво застывающей темпераментом сна. Осень старого парка, куда после школы неизбежно рвёмся мы с Зандером. Вечно в поиске закрытых мест, где никакая сволочь нам не помешает обниматься с поцелуями, взаимно обволакивать друг друга неумеренной жизненной силой перед очередною зимой. Немногим позже и уже в декабрьскую субботу, дружку пришлось-таки предстать перед моими "предками". Им непременно захотелось взглянуть пристально: на кого я променяла их родительскую "почти любовь", а по мне, так полное непонимание меня и игнорирование моих талантов. Ну, да ладно! Папаша с Зандером друг в друга подозрительно вгляделись, поздоровались, разговорились и...

    Я осталась в некотором замешательстве, когда мой папа увлёк кавалера в зал, сразу вознамерившись поговорить честно, дабы расставить должные приоритеты. Что за они, я выспрошу потом. Maman при этом хмыкнула и ушла себе в спальню. А Мунк с деловитым видом отправился на кухню и, неожиданно принеся оттуда чайничек, плеснул в каждый из оставленных Зандером в прихожей ботинок.

     — Воды там будет совсем на донышке! — с самой, что ни на есть, невиннейшей физиономией уверил меня братец. На его озорной рожице вырисовалось почти солнечное удовольствие и явное в сравнении со мной превосходство. Он выждал, пока я злостно пригрожу ему хилым кулачком, и хитро ускользнул по своим делам.

     Потом же, у Зандера было не выспросить ничего! Мрачнея, впрочем, постепенно, он не рассмотрел, как следует, мою насыщенную книжицами полку, совершенно по-мальчишечьи внимания не обратил на блистание чеканки и фиалковую россыпь цветков на подоконнике, а под оргстекло подсунутую интересную разность. Он не полюбопытствовал, куда это я спрятала кассетник, с помощью которого частично умыкнула у Индри, то есть, перезаписала на бобину обожаемых "Муди Блюз". Зандер уселся напротив, правой рукой стал накатывать алгоритм по информатике, а левой периодически хватался за мою правую, чем мешал переводить с французского длиннющий текст. Когда я, наконец, покончив с заданным, решилась узнать, чем таким пришиб его мой собственный отец, Зан бросил бесстрастно:

     — Они сами всё скажут!

     Обычно талый взгляд его при этом обратился в зимний, как будто мощный синий ливень за стеклом окна застыл на фотографии. Кавалер скоренько засобирался домой, оставив неожиданно меня вовсе без поцелуев. Спешно обуваясь в коридоре, он странновато прищурился вглубь зала, где при выключенном свете мои домашние полностью отвлеклись на вещающий "незыблемое и эпохальное" (оно же — неправдоподобное и несуразное) телевизор, и проорал: "До свидания всем!"

     "Спасибо, что пока: не 'прощайте!', — подумала я, — и хорошо, что Мунк ничего не насыпал в его карманы". А после вечерних новостей родители сказали… Ух, они такое мне сказали! Выдали:

      — Он же — огромный! А у него в штанах здоровенный! И он захочет  э т о г о  с тобой, если уже не захотел! Что ты будешь делать, если он потребует дать ему в доказательство твоей влюблённости?! Ему нужна великанша с глубокой и широкой… скважиной, ведь в этом дело! Оставь его! Выбрось из головы и из жизни! Найди кого-нибудь другого! Нет, лучше никого не надо. Сначала окрепни и повзрослей! Срочно пообещай нам, что обязательно его бросишь, когда на горизонте появится кто-нибудь стоящий. И, умоляем, только не начинай это самое с Зандером, только не с ним! Нам даже имя его не нравится.

     Ну, что тут скажешь! У моралистов-родителей мораль прихрамывает на обе ступни. "Найди другого, найди лучшего!" Зачем они тогда нашли друг друга? Искал бы каждый кого-то другого! До посинения. И почему бы сначала не оценить то, что имеешь, а потом уже в поиске оглядываться по сторонам! Позже у Брэба с Эсой видок стал, будто они только что меня потеряли. Совсем! Странно… Я-то думала, им лучше, чтоб меня и вовсе никогда на свете не было. Вот два Мунка! Или сразу три! Они уж точно никого не принесут в подоле. Однако "предкам", что ни говори, а удалось оформить смачной пошлятиной — в природе особые взаимоотношения мужчины и женщины. Да так, что мне явно предстоит давиться тошнотой при упоминании жизненных и обыкновенных понятий: интимность, беременность, замужество, рождение ребёнка и семья. Доигрались родственнички хреновы, исказившие изначальное понимание продолжения жизни! Уж это всё не для меня станет. Физическое, телесное… Если честно, не так мне удобно в имеющемся и не только потому, что оно — женское, а потому как давит на меня оболочка из плоти, тяжело и невозможно давит! А тут ещё нечто между мужчиной и женщиной! Ага, встаёт, блин! Может, не надо на меня примерять это? Обойдусь, а?

     Эх! Дело, в общем, не в прочих парнях и не в Зандере! Хотя… Ну, кто мне, собственно сейчас, поверит, как отчаянно не хотят папа с мамой, чтобы в будущем моём когда-нибудь наметилась та сторона жизни, что собственнически прозывается личной. Это ещё набравшаяся в полной мере деревенских диалектов бабушка не знает о моих поползновениях, а то продолжились бы крики с новой силой, примерно эдак:

     — Габачка, дзицятка, што ты з им будзешь рабиць? Ён раздзярэ цябе, як жабу! Нашто ён табе здауся? Кинь гэтую пакасць, кинь!

     Угу, обязательно. Не премину размыслить над требованием большинства. Вот только смотаемся с Зандером в кино на "Новых амазонок". А то их пересмотрел весь город по нескольку раз, а у maman всё ноги не доходят: опять отправиться семейством в кинотеатр, как недавно летом. Она носом крутит: там, мол, эротика дешёвая! Вот-вот билеты не такие дорогие, как обычно. И как только взгляну на "это", так и откину свои устремления оные. Шучу, шучу! Какие уж там устремления?

     — Её папаша обещал меня прибить, если я к ней притронусь! В особенности одним местом! — Зандер не удержался, чтоб не рассказать кое-что Аги.

     Дора с Леной, что оказались рядышком на переменке, решили немедленно побыть в злорадных пересмешницах.

     — Папаша Плахи обещал прибить Зандера! Люди! Плахины "предки" не разрешают Габи с ним встречаться!

     —Тогда пускай отдаст гондоны, чтоб без дела не пропали! — как всегда, не выдержала Адрева.

     Я фразу эту услыхала и поспешила с репликой в ответ:

     — Как? Ты отчего-то собралась предохраняться? Это ж не клёво! Таким, как ты, заразам — положено болеть заразой. Или залетать не к месту! Живи быстро, умри на фиг — про тебя, Стефани!

     Пока Адрева торжественно обещала: следующий раз вцепиться в мою нестриженую шевелюру, я нагло её отпихнула, впилась в рукав Зандера и шутливо попыталась утащить с собой накачанную тушу кавалера. Зан при этом отбивался не на шутку:

     — Что? Я им правду сказал!

     — А им она зачем, правда эта? Некоторое не то, что говорить, и знать нельзя, а ты распинаешься ещё перед этими… свинятами!

     — Знаешь, дорогая Габи, правда: то — что о тебе говорят!

     — Ну, и что обо мне говорят?

     — Ты высоко нос дерёшь и с удовольствием на всех плюёшь.

     — Ой-ой! Мне счас стыдно станет! Хочешь честное?

     — Ну?

     — Просто я в отношениях не определилась: кнут или пряники, а насчёт удовольствия плевать в кого-то, извини, ты уж загнул, так называемый дружище!

     — Ладно, может, и я не прав! Мир?

     — Мир. На сегодня.

     — Тогда сразу после занятий на "Амазонок"?

     — Ладно! Главное, успеть вернуться до того, как родичи объявятся с работы.

     — Ну, вот! Опять родичи!

     — Опять. Куда без них!

     Кинотеатр, в отличие от кабинок в видеосалоне, неуютен. Но только для меня. Все остальные там устраиваются шумно: компанией обычно с пивом и напитками, семечками или коробкой кукурузных палочек под мышкой и постепенно наполняют помпезное пространство кинозала: от каждой развесёлой сцены в фильме идиотским ржанием до потолка. А он — там высоченный, с лепниной, как сказала бы мама: "ампирского", то есть, ампирного стиля, по каждому из углов. "Фу, как тут расфуфырено!" — поморщился бы на вазоны с неживыми цветами, окончательно разлюбивший места массовых скоплений, отец. Лично мне, всё равно, каково оно изнутри, городское вместилище любителей прокатного кино, хоть я давно приметила, что закрывающие громадный экран шторы — не "ампирского", согласно maman, оттенка, а на деле, вампирского: тона "насыщенный пурпур". Ещё я полагаю, мало, кто из зрителей обратил бы внимание на оформление зала, пока включён свет. Пихаясь локтями на трескающихся лаком поручнях откидывающихся стульев, добрая часть пришедших, нетерпеливо пережидая двадцатиминутный журнал (к примеру: про вред никотина с алкоголем, т.е. сущий бред), вскоре принимается выискивать определённые моменты в самом фильме, такие, чтобы возбуждённо поржать. И неважно, о чём фильм: про любовь, войну или передовиков производства на каком-нибудь старом заводике!

     Вот и сегодня, потешная эротика, почти утопшая в утопиях фантастики, вызывала буйный хохот немногочисленных, впрочем, подростков, таких, как мы с Зандером — парочек, сбежавших с последних уроков на дневной сеанс. В кино сейчас не то, что раньше, когда над очередною индийскою любовной драмой рыдал переполненный зал! Красочным до экзотичности, экранным впечатлениям внимали все: и грузные дамы с громоздкими причёсками, и пересоленные жизнью мужички, и вполне чувствительные к чужому горю бабушки с платками на головах и с платочками в ладошках, полными горьких слёзок, и детки, в головах ещё с автоконтролем. Тогда лишь изредка шушукались в темноте неуёмные болтуны; нежно обнимались, а не тискали друг друга за "тайность мест" юные и зрелые влюблённые. А неистребимые лакомки всё равно шуршали и будут самозабвенно шуршать бумажками от шоколадок. Всегда! Пока существуют те самые шоколадки.

     Мы с Зандером тоже зашуршали фольгой, разламывая плотную плитку на части: штучками "окошек" поровну. Когда в последнем перед глобальным дефицитом молочном шоколаде ощущается привкус ванили и апельсиновой цедры, это — нечто! А если кавалер опять массирует твои ноющие к холодам коленки! "Немного удовольствия прикосновений… С ними можно позабыть про всё!" — как пишут в романтических романах, что читает за меня моя мама.

     Я не думала, идя уже домой, ни о чём. Ни о чём неприятном! Зандер честно и с поцелуями проводил меня аж до соседней с нашим домом высотки.

     — Дальше не пойду, вдруг там твой отец караулит с двустволкой.

     И чем таким запугал его и ошарашил Брэб? В том, что мой папаша это умеет, я перестала сомневаться прямо от порога. "Предки" не дали мне даже снять куртку, а силком потащили к ванной, по дороге шваркнув о примыкающую к кухне стенку.

     — Посмотри, что случилось, пока тебя не было!

     — Что?

     — Что! Мунк без присмотра так сильно поранился, что нам пришлось вызывать неотложку. Хорошо, что вовремя вместе вернулись.

     И точно, на стене, по которой мною только что проехали, будто рассыпалась, уже почти впитавшись, мельчайшими бисеринками — кровь. Нити лёгких брызг раскинулись, как веер очертаниями вдоль. Мунк без присмотра! Можно подумать, он — малолетний ребёнок! Вот досада, угораздило ж любимчика родителей! Вернись из кино я на полчаса раньше, застала бы братца, да, порезавшегося до буйной крови, но разобралась бы с ним без разборок с "предками"! А так, одиннадцатилетний искатель вечных для себя проблем зачем-то занялся исследовать не такое сложное устройство бритвенного станка. Может, заодно решив побриться? Юркое серое лезвие неожиданно спружинило, срезав бедолаге добрую часть мяса с большого пальца на левой руке.

     Как заявил позже сам раненый: "Доктор сказал, что пришивать там вроде нечего, приложил для заживления резинку и крепенько её прибинтовал". Ага, а Брэб крепко приложился своею ручищей по моей шее:\

     — А чтоб неповадно было шляться с кем попало! И отныне (услышав это слово, Эса тоже закивала с победным видом) тебе, дорогая наша дочурка, строго запрещается встречаться с… как бишь его там… Зандером!

     И не так грозно, отец прибавил:

     — Капли крови на стенах — это дурной знак. Поверь мне, Габи, плотоядный он, твой кавалер! Уже мне ясно, что ваши встречи добром не закончатся.

     "Знаки?! Мой отец заговорил о знаках в жизни? Или это мне мерещится? Правда, если для будущего это что-то значит, я всё равно живу теперь, а именно сегодня. Ведь это будто отсек, в котором я прячусь от мира". И сейчас, там нудный вечер: без усыпляющей ванны и оставляющего аппетит на завтра — ужина, без завлекающей книги, без новостей из радио и телевизора и… чего уже полно в моём магнитофоне? — Западных призывов к свободе! Так что, просто грусть в свойственном мне холодном онемении. Озадачили меня родители, знаковый подарок преподнёс братишка Мунк. 

     Может, таким образом, они стремятся себе подчинить? Не иначе. Ещё более странно, что следующим утром "предки", узрев мой поверженный вид, моментально окрестили меня: трагической Джульеттой. Как же они плоско мыслят, когда в их головы приходят такие не подходящие ко мне сравнения! Хоть я ничуть не влюблена, всё равно с Зандером встречаться буду! Нынешние школьники так проводят время, разве непонятно? И я отнюдь не та, кто сходит с ума по возлюбленному и страдает от родительских запретов на любовь. Просто, Зан — это мой парень для настоящего секса и то не скорого. И с ума я схожу, в первую очередь, по своей самостоятельности да по независимости, по острейшей необходимости: никогда больше не думать по мамкиному, бабкиному или школьному, как примерно Индри с Натали, а всегда решать самой — реализовывать или не надо то, что каждый раз приходит на ум.

     Поэтому мне пока некому придумывать от любви воображаемой, что: "Без тебя мой мир стал, как опустевшее небо. Голубое стекло его плачет дождями! Без тебя стал незримым небесный свет, ведь солнечность его пропала, осталось только белое пятно экрана".



Глава 50-я: "Загадка на загадке"


     А потом родная мама решила расцветить красками очень широкого спектра предполагаемые ей белые пятна в моих знаниях.

     — "М-ский треугольник в Пермской зоне"! Бери скорее и читай! — Эса почти непочтительно швырнула охапку напечатанных листов мне в физиономию.

     Впрочем, вырезки газетные в охапке тоже были, стало можно подзабыть о личных передрягах и взяться составлять подборки о совсем неведомом, ну, или мало изученном. Надо же, появился ещё "треугольник", вроде Бермудского, только посреди необъятного леса. Наверняка, он такой же интригующий, на манер: в бесчисленных количествах там и сям складывающихся треугольников любовных. Звёзды, кстати, образуют подобное - развёрнутыми в пространстве углами созвездий, мерцающими точками, разбросанными в тёмных небесах! Оттуда проецируются наземь знаки аномальных зон, порталы переходов из общей Вселенной внутрь планеты, где довольно сложен тонкий мир.

     И всё это не причём к теперешним полётам вдоль орбиты. Верней, так станешь думать, в прогрессивную фантастику вчитавшись и воображаемою силой удерживая в мыслях образы примерно вот такого милого кино, в стиле жизнеутверждающего комикса, каковое обязательно следовало бы снять по отголоскам гамильтоновских "Звёздных королей". Но из геометрической фигуры, означенной литерой "М" никто настойчиво не вглядывается вверх, там больше шарят по сторонам в поисках баз НЛО. Ведь, без сомнения, что-то внутри треугольника быть должно, если уфологи страны отправились туда организованной толпой, и не с одними простейшими рамками, но и с разработками теорий и приборов.
 
     Останется поверить, ну, хотя бы для начала, в то, что некая последовательность тягучих, плавных и будто на инопланетном языке слогов, размещённая здесь же, в одной из статеек, попавшейся под руку, прямиком может привести кого угодно — куда угодно, хоть и во сне. А также отчасти позволит познать потустороннюю тайну: и М-ского треугольника, и даже вышеупомянутого Бермудского.

     — Прочти заклинание на ночь! Вдруг приснится увлекательное нечто! Это же так интересно, порой заглянуть по ту сторону. 

     Тут maman заговорила на темы неведомого, куда с большим энтузиазмом, чем ранее об эстраде, стихах и шитье, вместе взятых, да и я сама с некой долей авантюризма прикинула: "А почему бы нет?! Витало же что-то недавно над ближним заводом! И вообще, оно всё так рядом, кажется, руку протяни и сможешь прикоснуться к этакому средоточию духовности, что по идее должно находиться у ледников Гималаев или где-нибудь в Пермской зоне и заодно в душах каждого — сверкающей звёздной частицей, космическим эхом. Да-да, вчитайся в тайность символов! Руку протяни и прикоснись якобы к значимой истине! А почему никто меня и не предупредил, что с такими экспериментами по прикосновениям и тяге к аномальному скорей протянешь ноги?! Отчего я так быстро клюнула на мамины, казалось, простодушные уловки: заинтересовать меня, отвлечь и далее увлечённую отринуть из 'заземлённого' проблемами семейства просто в бездну?"

     Ну-у… Как при всём классе недавно сказанула Адрева по поводу постыдной стычки с Малей: "Дурой я была, дурой!" Так и мне сейчас приходится оправдывать себя её словами. В кой-то веки! Потому что, приготовившись во сне увидеть размытые пейзажи дальних миров, я скороговоркой прошептала цепочку звуков и слогов, похожих на рассыпной речитатив, витиеватое плетение мантры, происхождением не иначе как от тибетских монахов. Но лучше бы выбрала традиционную молитву на ночь, так - нет же, завалилась преспокойно спать после не осмысленных, в целом, речитативов.
 
     А за половину ночи грянула боль! Будто жёстким обручем охватило голову. Как зафиксировало взгляд — направленным вперёд, лишь на одно впечатление, одну картинку. Отсутствие сопротивления, стремление молчать? Я ощущала себя не собой, кем-то другим, но не участником, а посторонним, невесть как нагрянувшим на тайное собрание невидимых. Вдруг разболелось во мне нутряное! И собственный крик разорвался огромной силы, что стиснул мне лёгкие и едва не вытащил на волю сердце! А в обычной тьме середины ночи, в непроницаемо зашторенной комнате, на месте, где привычно расположен шкаф с одеждой, стала проявляться, вполне отчётливо поблёскивая, инструментальная панель …Машины Времени? Как, наверное, эту панель и машину с ней вместе слегка представляешь, исходя из прочитанной раньше фантастики. Обязательный набор символов: серебристых квадратов и ромбов, и линий, пульсирующих краткими сигналами. Ну, насколько мне с кровати видно. Ведь не могу уже пошевелиться, ни привстать! Только зри перед собой, насколько можешь, в темноту. Внезапно голову сдавило и голос тоже. Словно я перехватила страх сквозь время! Чей-то кошмарный ужас, смешанный вдобавок и с моим кошмаром.
 
     Это было предчувствие визита Смерти и её деяния по изъятию жизни из тела и вольного дара — Душе. И жуткий страх злокозненного существа, не подготовленного к переходу и покинутого одного в мучениях! В привычном месте, переполненном другими: вполне понимающими, но достаточно пострадавшими от соприкосновения со странным испытанием: находиться с кем-то рядом, упорно строящим козни вплоть до смертного часа, и сдерживать эти порывы приблизительно тридцать шесть с половиною лет. Да, зря я прочла заклинание! Едва опомнилась к утру, а уж родителям и объяснить не попыталась, что за жуткое верещание слышалось из моей комнаты в три часа ночи. Сама не поняла, что это было: очередная загадка в квадрате или бред из чьей-нибудь, не очень-то здоровой головы?

     А далее вдруг ощутила себя …рыбкой-рыбёшкой! И не оттого, что как всегда стремительно выплываю из вестибюля и несусь в подгоняющем течении по школьным коридорам, иногда ныряя за угол, подныривая в закоулки, а потому что сейчас словно выловлена и просто выпотрошена, разделена на части, лишена запаса многочисленных икринок и, несомненно, обжарена в шипящем масле! А жарковатый запах моей "зажаренности" простирается вокруг меня, пытаясь въесться глубоко, но постепенно отторгается окружением, остерегающимся веяния того самого потустороннего страха, уже переработанного мною — напряжённо и в уме.

     Серьёзно эдак подплываю к Натали:

     — Давай, я расскажу тебе нечто новое!

     А она мне:

     — Я всё равно не поверю! Ты только выдумать несусветное можешь!

     Пришлось, вильнув хвостом, отплыть подальше и после уроков поделиться тайным — с Зандером. Пускай он тоже, как следует, не верит, зато избавит меня от кошмарной громоздкой проблемы: вынашивать в себе "загадку на загадке" — как раз тем, что сам поделится моею тайной с другом Аги. Тот передаст всё Доре, Дора выскажется Адреве. А та обязательно расскажет всем и приврёт чего-то гадостней вдобавок! И моей тайной тайны вмиг не станет. Так ситуация стала потихоньку остывать. Однако класс мой разгорелся не на шутку. Оттого, что я, вовсе не будучи жадной, охотно поделилась заклинанием не с одним только Заном. Добрый десяток заинтересованных искателей инопланетного сначала дотошно изображали тут же, в подручных тетрадках — длиннющую цепочку заунывных и со значением звуков, что, по собственному мнению, стали ключами к моему недавнему кошмару. Ну, тому, что предполагает случиться где-то во времени. Конечно, позже обозвали одноклассники дельце это ерундой. И явно в отместку им незамедлительно открылась полная темнота. Собственно, то, что им надо!

     Значит, я опять разозлила школьный народец: тем, что ещё опережаю всех и в непривычных учебных предметах, вроде теряющего важность французского, а и в непонятном таком, далёком и близком мистическом. И всё же, до самого Нового года взялась меня сопровождать тоска, непреодолимая грусть-печаль. Ленивая депрессия перед очередным днём рождения. Апатия! Поглощаемая мною, как бесцветный овсяный кисель — безразличность бессилия перед собственным неумением справляться с чувствами. Надо же, пришли они раньше, месяца за два до моего февраля. В смысле, не чувства, но… Эх, ладно! Пускай меня, как и других девчонок, тоже ни за что, ни про что скорее поджидает наступление сладкого числа "16"! Sweet, sweetest... Предвкушение этого вкуснейшего девичьего возраста старательно приправляется шоколадками от Зана. И раз мне запрещено встречаться с кавалером дома и возле дома, я упрямо продолжаю поступать по-прежнему: в школе, за школой и на квартире у Зандера. Когда его родителей поблизости не наблюдается.
 
     Ох, и тяжко же это — быть подростком, не дитя вроде, но и не самостоятелен полностью! Ещё эти причиндалы то и дело рвутся из штанов! Плюсом ко всему, начинаются во мне своеобразные метания: а нужен ли мне этот парень? Зандер - Александер, понимашш! Или он объявился того ради, чтоб я понемногу стала разбираться: понадобится ли мне в жизни секс без любви или вместо любви? Или один только секс ради секса! Дальше некуда спорно. Раз мне уютно с Заном, когда он рядом и целует меня. А потом, когда мы разбегаемся по домам, становится не то, что некомфортно, совсем не по себе, нудно и одиноко одновременно. Всё оттого, что Зан не вспоминает о своей полудикой Габо, кроме как в процессе поцелуев и объятий. С каким же это сожалением он произносил недавно: "Была бы ты, Габи, проще, понятней! А так…"

     Да, быстренько освобождается он от меня с моей непонятностью, охотней устремляясь с приятелем на баскетбол в спортзале или к дивану перед телевизором. И могло статься, что с удовольствием Зан предпочёл бы другую девчонку, Индри, например, если бы я вовремя между не встряла! Узрев теперь, что мой вид с днями становится подавленным, Брэб не стал упускать момента, чтобы случайно не воскликнуть: "А я говорил тебе, я говорил! Нестоящий он вариант! Имей же терпение дождаться благополучного парня, не торопись ты добровольно в эту петлю!"

     Между прочим, Зандер вполне себе благополучный, разве что до обидного обыкновенный и совсем не понимает меня. А насчёт «нестоящего варианта»? Я моментально в уме всё (по привычке окружающих) опошлила, усмехнувшись: что если парни вокруг все такие и дальше будут думать о тебе исключительно в связи с собой любимым, устремившись по возможности использовать сполна твою доверчивость с наивностью напополам? Родители вон продолжают мне талдычить: "А ты всё равно оставайся доброй, будь умной и на их провокации не поддавайся! Знай себе цену". И я сама в сердцах едва не восклицаю: "Что же это за время и место такое, где надо чрезвычайно напрягаться, чтоб заполучить обычное, как у всех? Хоть необычайного я могу заполучить до отвала! Да и как я могу знать себе цену, если была обесценена 'предками' ещё до появления на свет?!"

     …Утро на серой улице. И почему зима в своём начале всегда серая? Особенно слякотно сделалось именно тридцатого декабря, из-за этого мне не до подступающего новогоднего. Хоть в школу сегодня не нужно, но дома, как назло, остались Мунк с Брэбом. Maman же, без особого желания, но всё-таки отчалила на свой завод, отмечать вместе с коллегами день рождения. Значит, Зандера даже поближе к нашей пятиэтажке не пригласишь: кто-то да сдаст, я и моргнуть не успею с такими соседями. Пришлось перед папулей изобразить, что я иду в школу: напялить ненавистное платьице, приготовить с собой не очень нужный бутерброд и положить его в прихваченную для вида сумку, будто бы с книгами и дневниками, а на самом деле, с запихнутыми туда шарфом, шапкой и варежками.

     Зато я собираюсь щеголять в короткой шубке из искусственного меха a la "лохматый… шоколад". Эса сварганила из собственной, по моде устаревшей. Ну, а преобразованная под молодёжь шубейка мне пойдёт. Интересно, что на это скажет Зандер? Вчера я появлялась в школе в надоевшей куртке. Из-за этой, всегда одной и той же одежды ощущаю себя обносившейся и примелькавшейся. А что поделать, если здесь всё так — коряво и неуклюже! И большинство, наверно, как и я, чувствует себя жалкими обсосами. Воровато, словно намереваясь в ближайшем напакостить, выбираюсь на улицу в старой-новой шубке. Промозглость предвещает неминуемость простуды. И ничего приятного, казалось бы, вокруг. А, надо же! На обширной стене ближайшей многоэтажки зеленоватой краской кто-то старательно вывел многозначительную фразу: "If you loved me, would you trust me?"

     Ух ты! Вдохновившись, я лихо понеслась к дому Зандера, через дворики Индри и Натали. Только бы не встретить никого из этих пигалиц, а то будут расспросы, типа: "Куда ты это при параде прёшься? Сегодня, вроде, начались каникулы!" Угу, а я несусь, сломя голову и подло обманув домашних. Ох, и вылезет мне боком, что я не говорю им правды! Хотя, они-то меня никогда не поймут. Ну, не могу я просто сидеть и ждать достойного! Хочу испробовать сейчас свои способности очаровать и разочаровать одновременно. Какая жалость, что все мужчины мира не могут стать моими, даже в мечтах! Да и как мне самой определиться: сколько их впереди нужно будет, много ли, мало? Или хватит одного, на всю жизнь единственного и любимого?

     Нет, это точно не Зандер! Тоже мне "любимый и единственный"! Дверь мне открывая, чавкает бутербродищем на полбатона. Хоть подобного страстно влюблённого взгляда у моего кавалера не наблюдалось уже недели полторы.

     — Ой, ты такая хорошенькая в этой шубке! Дай я помогу тебе её снять.

     — Ага, только прожуй и руки оботри! Я не беспомощная и сама могу раздеться.

     — А почему ты в школьной форме?

     — Потому что надо было "предков" обдурить.

     Не хочется, конечно, Зандеру напоминать, что Брэб его возненавидел прямо. А придётся, если сам ещё задаст дурацкие вопросы.

     — Хочешь над моими родичами поржать?

      — А они что сотворили?

     — Ну, вчера по телевизору смотрели этого дядьку, что ну… это…

     — Обещает, что "процесс пошёл"?

     — Да нет! Этот пообещал вылечить. Всех!

     — А-а, "даю установку"!

     — Во-во, он самый! Дал залу в телевизоре очередную установку и тем, что у экранов, предложил присоединиться.

     — И?

     — Мама с папой стали на карачки и бодро поползли к экрану. Уселись на пол перед телевизором и закачали головами. Потом сидели неподвижными истуканами ещё час после того, как программа закончилась.

     — "Ну и ну!" - как говорилось в одном мультфильме. А сегодня они что?

     — А ничего! Ничего они не помнят. Встали, как всегда друг с другом поругались и смотались себе на работу.

     Эса тоже смотрела по телевизору того внушающего дядьку и другого, посветлее, что творил руками пассы, заряжая тюбики с зубною пастой. Maman всё не может до сих пор определиться, кто из них двоих ей по экстрасенсорике ближе. А ближе ей стал бы просто сведущий врач, если бы поставил верный диагноз мамулиным непрекращающимся тошноте, температуре и слабости. Так, нет же, Эсу непрестанно тянет к телевизору, тоже как-нибудь руками помахать да от души помотать головой. Повестись на чьи-то сильные поля и уйти туда, и заблудиться! Мол, пускай решит кто-то сильнейший, как быть ей дальше: жить, невзирая ни на что, иль начинать уже спешить с уходом? Ведь мамуля оплывает, точно свечка!

     И почему злые мысли пронзают всегда так внезапно? Особенно, когда я обретаюсь в компании на меня же обозлённых компаньонов, вроде Зандера, Индри и Натали? Может, мне ещё сдружиться с Адревой для комплекта? Тогда я точно разберусь, кому буду обязана происхождением недобрых новых впечатлений! Так складывается, будто остатки чьих-то страшных мыслей о насилии, я просто вылавливаю по сторонам и собираю, притягивая на себя, как плюс — сплошные минусы. 
 
     …— Что с тобой, Габи, ты аж в лице изменилась? В обморок, что ли, собралась падать?

     "И какая уже сволочь доложилась про мои мороки с обмороками?"

     — Вообще-то, нет! А что бы ты предложил вместо обморока?

     — И не угадаешь! — Зан вытянул из школьной сумки кассету "Муди Блюз". — На! Позаимствовал у Индри.

     — Ага, только позже ей это придётся вернуть! — я даже спрашивать не стала, за каким, собственно, чёртом, Зандера носило к этой, до сих пор неравнодушной к нему тюхе. Кассету-то он всё равно попросил для меня, а иногда полезно довольствоваться малым и не нагнетать страстей, изображая, будто хочется всего и сразу. Но "Муди Блюз" не малое. Эта музыка — всё для меня.

     — Ставь же скорей! Чего ждать!

     Вдобавок разразилась наверху предновогодняя гроза. По окнам заструилась серая обильность, пытаясь просочиться из щелей на подоконник. И звуки где-то над потолком появились гулкие такие, словно на неровную крышу обычной пятиэтажки стали нарочно сбрасывать жестянки. А в непримечательной комнатке Зандера стало так, будто загустелое пространство уплотнилось просто до места в норе, укромного убежища, где можно бы забраться под одеяло и… Я подумала, что под декабрьским дождём моя шуба станет, как мочалка, если я не пережду у Зана, по крайней мере, полдня. А кавалер ещё и предлагал мне поцелуи за поцелуями, правда, сбивая этим настроенность на восприятие мелодики и лирики, которую я так, как положено, словесно — с английского не понимаю, но думаю: всё, о чём поётся в этих текстах, и есть романтика. Потому придётся отбросить злейшие предположения, подзабыть до вечера о родителях, прочно забить на всяких дядек за экраном, что прочат глобальности разные! Есть перед зимой неожиданный дождь за окном, и настроение моё озвучивает "Муди Блюз", и…

     Как славно мечтается! До странности хорошо стало, слишком уж хорошо! Уютно, как в коконе или лучше в бутоне распускающихся беглых ласк по телу. Мягкость с согласием вперемежку переселились из музыкальных гармоний в образы чувств, разомлевших, словно некие секретные места на теле, что загораются минутными позывами, но в нерешительности тут же отступают, эти сигналы быстрой страсти! Жаль, сие во мне бывает крайне переменчиво и ненадолго. Я больше беспокоюсь и переживаю, чем отдаюсь состоянию лёгкости хотя бы на полчаса. А Зандерчик при этом вовсе бы молчал! Внезапно, припёрло его поговорить об оценках и школьных делах. Пускай лежим мы вместе не под одеялом, а просто раскинулись на диване, полуодетые, так сказать.

    — Не напоминай мне о гадостях всяких, лучше давай, продолжай!

     — Ага, сама нарвалась! — и так он прихватил зубами мне участочек на шее, что я чуть не взвизгнула.

     Вот ты какой, укус-поцелуй №2! Зандер, что, у Ласса научился? Я бы сейчас с удовольствием подтрунила над этим, но тогда из ревности кавалер куснул бы меня ещё больше. Ладно, "Муди Блюз" играть закончил, можно взглянуть в зеркальце на свою бедную шейку. Да и дождь, кажется, тоже перестал греметь жестянками по крыше. А с укороченным рабочим днём надо быть настороже: закодированные телевизором родители Зандера могут вернуться пораньше, а мне с ними знакомиться… ну, неохота. Впрочем, как и им со мной.

     — Что ты наделал, придурок! — я сама едва не разревелась, как недавний ливень.

     За челюстью под ухом, в общем, почти на виду засинел синячище! Объёмисто вспухший и прикушенный слегка. Как и положено быть совершенному засосу. Это те самые штуки, что класс за классом (кажется, с шестого начиная) носит на себе донельзя зарвавшаяся Адрева. И у меня когда-то был один такой, первый поцелуй от лиса Ласса: ровненький, скромный, и Эса его не заметила. А что теперь? Это не засос даже, это вызов обывателям квартала!

     — У твоей мамаши есть пудра?

     Да, с пудрой стало только хуже, будто лишай на коже выступил.

     — Ничего, прикроешься шарфиком!

     — Сдурел! Это какой ширины должен быть шарфик! И что, дома в нём тоже ходить!

     — Ну, я не знаю, попробуй объяснить родителям, что это может быть ожог такой…

     — Ага, а его источник — твой язык! И, вообще, знаешь…

     — Ну?

      — Ты это нарочно подстроил, чтобы надо мной все смеялись!

     — Да не нарочно я, что ты придумываешь в самом деле?

     — Лучше бы Индри такое оставил на память!

     — А она тут причём?

     — При чём-то, точно! Может, она и попросила впиться зубами в меня посильнее.

     — Ай, думай, что хочешь! Тебя не переубедишь. Как вобьёт себе в голову! Ровно как с теми инопланетянами.

     И раз наша перепалка по привычке завернула в тёмный угол, я поняла: на сегодня мне Зандеров хватит, а вечером ещё и от родителей достанется, и очень даже унылая побрела одеваться в прихожую, облачаться в защитную шубку цвета дефицитного ныне шоколада, невесело размышляя о том, как, блин, зарвались юные влюблённые! Ну и зараза ты, Зандер! Приобрела же я от тебя новогодний подарочек! Ничего большего ты бы не смог предложить?! А с горячки я забыла про кассету "Муди Блюз"! Укоряя себя за безалаберность, не отправилась сразу домой, а решила зайти к Натали.

     …Двигаясь вперёд тропинкой асфальта, наполненной лужами и сползающей в глину по сторонам. Ливень, верно, так разошёлся, что прибивал город потоком! Однако похолодало, и то значит: атмосферные выкрутасы вскоре грозятся обернуться настоящим снегом. Зиме на пользу, вернее, наступающему послезавтра празднику. А то на смену крепковатому и снежному морозцу иногда напрашивается растекающаяся до самой оголённости кустов — жёлто-коричневая грязь. Этим для меня подпорчено начало 90-х! Округой наблюдается одна пожухлая трава, а деревца раздеты до того, что выглядят, как проволочные силуэты. Асфальтовые выбоины с трещинами напоминают разбитые блюда с налитою чёрной отравой. Мусор в ошмётках заполнил обочины. Жизнь в этих местах — комом в горле, и…

     Год 90-ый, 1990, 9:0. Ничего обнадёживающего в таких цифрах я не чувствую. То тебе не нарастание своеобразное: 87-ой, 88-ой, 89-ый. Совсем другое было дело! А сейчас ощущения от циферок — томящие. Да, закисание полное в начале девятого десятилетия будет! Развал, разнос, витание над оскалившимися пропастями всех глубин! Мертвящее сознание опасности. Всё, как никогда, знакомо! Но… звёздный взрыв! И вздох: "Мы будем жить!" Потому что вскроется некая сущность, не видимая прежде, не слышимая за нарочитой дискотечностью 80-х. Хоть здесь прошла мимо нас та пресловутая праздность и праздничность и абсолютно всех оставила без сериалов и клипов, без стильной одежды, без путешествий, развлечений и вкуснятины!

     А теперь, когда мир переходит на новое десятилетие, снова мы - как дураки, мы словно голые! И миру остальному нужно будет заново открыть нас, будто дикарей в какой-нибудь полунищей экзотике. Обидно! И всё-таки, прощай, как следует не познанные мной 80-е! А обе колы, чипсы и попкорн под кабельное TV мы ещё обязательно попробуем.



Глава 51-я: "Совсем не sweet sixteen"


     Квартира Натали и её "предков" располагается в пятиэтажке с тройками и единицей на "борту". Каждый раз из школы я так быстро проносилась мимо того дома, что замечала только пару троек и единицу, а не их порядок. Или это пара единиц и тройка? Сама Натали родилась, как и я, в феврале, только третьего. Мне кажется, из-за ведущего в жизни числа 3, у неё склонностей к точным наукам хоть отбавляй. Но у неё совершенно нет воображения! Наверное, родители и те взывающие сны про шаровые молнии неминуемо вытравили образное представление обо всём на свете. Интересно, что она может получить взамен его?

     Потому-то Натали и вообразить не могла, что увидит меня на своём пороге после обеда 30 декабря — искреннюю такую, растрёпанную и с чем-то странным под ухом. И, конечно же, не представляла, о чём попрошу её:

      — Эй, у твоей мамаши есть забеливающий крем? Видишь отпечаток у меня на шее. Такова она, любовь со второго укуса!

     Ну… У Натали также не хватает чувства юмора. Кто другой бы расфыркался со смеху! А она, как ни в чём, ни бывало, совсем меня не предупредила, что мои "предки", в свою очередь звонили к ней, а уж что им Натали сказала? Дословно я и не узнаю. Зато сами родители доложились об этом мне прямо с порога! Подружка так и про звонок запамятовала, и крема, чтоб засос упрятать не нашла. А если бы и нашла, точно заявила бы, что средства для выведения чужих проблем у неё нет. Да хрен с ней! Годам к сорока она станет настолько усушенной мымрой, что я прямо сейчас начну за неё радоваться.

     Вообще-то, "предки" тоже чем-то подобным меня обозвали. Для начала. Потом продолжили список сомнительных эпитетов — тварью ссыкливой и спидоносицей. А я дурашливо переспросила:

     — Чаво-чаво?

     Брэб огрел меня наотмашь по физиономии моим же шарфом, пока я разоблачалась в прихожей, и пошёл распрягать дальше:

     — Обманула насчёт школы, ладно! Нам про тебя всё рассказали. Но вот, что продолжаешь встречаться с этим бл*дуном, никогда тебе не прощу!

    "Ага! Было бы наследство, я б его лишил!" Ну, валяй дальше, папуля!

     — И никаких тебе больше свиданок! В школу будешь ходить под присмотром! Сейчас же сдай шнур от магнитофона! Я ещё переберу твои книги! Может, ты заначила там фотографии мужиков с голыми яйцами! Знаю я вас, бл*дских молодых идиотов!

     И так далее в той же грубости. Ага! Видно, Брэб что-то ещё забыл мне пообещать, но Эса шикнула ему на ухо, и он попёрся за мной аж в ванную, где я, вымыв руки, неспешно поправляла разлохмаченную шевелюру.

     — Раз ты у нас — теперь шалава и шляешься, где попало, будешь есть из отдельной посуды! Нечего бациллы свои тут разбрасывать! У тебя младший брат есть. Он не причём к твоим похождениям. И мы тоже! Отставим тебе тарелку, вилку, ложку и пользуйся отдельным полотенцем, и протирай за собой ваткой сиденье от унитаза! Сифилиса со СПИДом как раз не хватало! Да! Никакого тебе за это Нового года и дня рождения.

     Что тут скажешь? Будем считать, что годик предстоящего шестнадцатилетия странно начинается. Не оттого ли я постоянно предаюсь своим депрессиям. А они, в отличие, от окружающих, меня не предают, а исправно вгоняют в печаль и тоску, преображая метанием боли — моё "не ожидание" лучшего. Образом таким… Вернее, в мутных и слёзно-солёных, и одновременно искристых красках снега я подоспела аккурат к очередному февралю. Ну, раздумывай, не раздумывай, я тоже не права во многом. Я, собственно, мало чего делаю правильно, а лучшее, что можно было в случае моём когда-то предпринять — не рождаться вовсе или родиться мёртвой. И это точно стало бы ударом для родителей. Уж они бы сожалели, они бы пожалели! Ага, себя в первую очередь. Зато, как подытожила бы плановый экономист Эса: "В дальнейшем, никакие расходы не понадобились бы на воспитание и обучение этого несносного ребёнка".

     Однако, стараясь обходиться без особой конфликтности с каждым из нашей дурацкой семейки, я "полуавтоматически" повторила прошлогодний успех на региональной олимпиаде. Несмотря на то, что до каникул основательно охладевшая ко мне Алека, зловеще ухмыляясь, предзнаменовала мне "первое место — не иначе, как с конца за халатное такое отношение к предмету": "Ты же ничуть не готовилась, Габи! Самоуверенность тебе добра не принесёт, да и схватываешь ты больше по верхам, чем вглубь копаешь!" А я ответила ей, что: "На мероприятие меня сопроводит (не больше, не меньше!) мой любимый парень, и он же проследит, чтобы я там не облажалась. Вам же, мадам, ничего не понять! Слишком вы сухопарая, и жизненные соки в вас не бродят".

     Конечно, учительница, грустно поражённая, заткнулась. И я (честно!), совершенно не подготовившись, легко заняла первое место среди сведущих соискателей, оттого что опять говорила со всеми только по-французски. А ожидавший после мероприятия Зан, узнав о моей победе, вдруг подхватил меня в охапку вместе с шубой (дело происходило при многих участниках в вестибюле) и закружил в крепком объятии-танце! Так что, быть может, девчонки из остальных городов мне завидовали? А я не сильно тому придала значения. Потому что знаю точно: по верхам гуляет Зандер. Перебрав без исключения всех стоящих девчонок в параллели (а Индри доложилась, что "менял их, как перчатки") остановился на такой доброй дуре, как я, что свою не бережёт… как там её? — невинность! С ума сойти, далось им это целомудрие! По-моему, такую штуку, я утратила, снова едва попав в этот мир. И то была, на самом деле, девственность души. Так что, нечего судачить тут о мифическом физическом. Ведь и родители вывернули наизнанку моё об этом представление, а валят всё на непонятные деяния ба-Мари в моём младенчестве! Думай, как хочешь! А я, и без того, залипла и погрязла в собственно своём.

     …Из радио сочится и журчит радостная, тьфу ты, гадостная песенка о розах и о том, что "так чудесно всё бывает лишь в шестнадцать лет". Вот же чушь полная и ерунда! Мои шестнадцать и остальные семнадцать с восемнадцатью будут совсем не сладки! Если только срочно не приправить их чем-нибудь бодрящим, кроме тайных шоколадок и объятий Зандера. О-о, небольшим алкоголем, не в избытке содержащимся в шампанском. Ну, я надеюсь, что именно оно будет из напитков горячительных на дне рождения у Натали. Ведь здешнего пива одного сорта (а по-моему, самого что ни на есть: бессортового, но вкусного), я напробовалась в детстве, да и сейчас могу спереть у деда початую его бутылку, чтобы успеть с одним быстрым хмелящим глоточком. До вин красных и белых, то есть, на взгляд мой: светло-зелёных, мне как-то рано, а бесцветные смертоносности, тьфу, спиртоносности уже никак и не заинтересуют. Наоборот отторгнут навсегда одним своим видом, запахом резким и вкусом, наверное, горьким, а ещё еженедельными дедовскими выходками и однозначно проклятиями, бесконечно адресуемыми "беленькой" от дамочек всех статусов и возрастов на огромнейшей территории, где мужики ох могут вдарить по полной от счастья и с горя! Оттого, что слишком уж глубокое здесь горе, и с горчинкою поэтому тут счастье.

     Ну, да! Без сомнения, пузырящееся шампанское в толстостенных бутылках на дне рождения у Натали было, но оказалось предназначенным исключительно для взрослых. Для приглашённых же — Индри, Лены с Тимом, Аги с Дорой и меня без непременного Зандера, на сей раз не пожелавшего со мной в компанию, припасли заранее бутылки с сидром. Мол, тоже напиток с пузырьками, приятно пахнет яблоком. Ладно, раз одёргивать меня здесь некому, приложусь-ка маненько! Но Натали сурово выдернула у меня из рук бутылку, укоризненно обратив моё внимание на салаты с бутербродами, и принялась старательно разливать по фужерам еле шипящую золотистость.

     Ах, если бы она уразумела, в кой-то веки, что на деле мне не очень-то нужно ни приглашение на посиделки под надсмотром бдительных родителей, ни остальные "друзья - неприятели", весело провозглашающие: "За твои первые шестнадцать, Натали!" Хотелось бы предположить, что эта зануда что-нибудь когда-нибудь поймёт, но, похоже, нет! Наверняка, ей было всё равно и не хотелось узнавать, почему я не нарядилась, а лучше — не вырядилась, как все? Вообще-то, я никогда не наряжаюсь, потому что не во что, а наоборот, пришла почти в домашнем.

     Как всегда, на голове моей: "взрыв на макаронной фабрике", хи-хи! Собиралась подарить подружке глубокомысленную книгу, а вместо этого пришлось вручить скучный набор из пододеяльника, простынки и пары наволочек тона "бледный беж" — её мамаше: мол, Эса передала с будущей целью взаимовыгодной дружбы. Ведь поздравить с днём рождения ребёночка нужно в первую очередь его самоотверженную мамку! Наверное, сейчас "предки" тоже поздравляют себя с днём появления на свет такого домашнего монстра, как я. Я старше Натали ровно на сутки, но вчера в моём семействе не наблюдалось никаких поползновений по поводу застолья. А вдруг они надумали нечто сотворить сегодня, пока я, так сказать, обретаюсь в отсутствии? Объявят временное со мной перемирие и приготовят тушёное мясо в горшочках или куриные кусочки в рисе — Мунка порадовать! В общем, поддерживая обращения ко мне постоянным "угу", однако, не поддаваясь на взаимное якобы друг к другу потепление, отчего-то наступившее у одноклассников, я употребила на три провозглашения за не мои шестнадцать — сидра, разика в полтора больше. Только успевай мне теперь подливать! Разошлась, внимания не обращая на эти их пустые разговоры о моде и погоде, страшно отдающие зевотой. От них и не подзарядишься толком! Из-за такой ерунды напоказ не получается никакого приятия. Да, здесь собеседники сплошь пустотелые!

     Так что, решила: здорово наклюкаюсь с такой причины! — Дедушка Демар одобрил бы. И на седьмом фужере счёт закончился. Я опьянела в первый раз! Хоть совсем не сладко это и не интересно: головушка несчастная кружится, с души воротит, отяжелело сразу где-то там, под поясницей. А стены перед взглядом растянулись, с них сползли обои и стали нагло оборачивать меня спиральной позолотой, ребристый потолок с вращающейся люстрою по центру основательно навис на стол, и пол под ногами оказался багровым ступенчатым выступом — не удержаться! Да-а, почему я, развалившись на диване за столом, упорно раскачиваюсь из стороны в сторону?! Попыталась вскинуться, задела локтем физиономию Индри, снова стала усаживаться, бочком наехала на Лену. Что они обе там бурчат, не слышу — не клёвая попсовая музычка из родительского бобинника Натали налипла мне в уши. Приходится её выковыривать! А туловищем сросшиеся Аги с Дорой рты раскрыли, и совсем обалдев, наблюдают за мной. Однако тоже мне ощущения, бред полный! Но, жуть, как писсать хочется!!! И я внезапно сорвалась с места. Домой, домой окольными путями! Хоть вслед мне заорали дружно: "А ты что, Габи, тортика, не будешь дожидаться?"

     От дома Натали до моего - всего метров сто пятьдесят с поворотами, но какие чрезвычайно заковыристые "восьмёрки", а, скорее, знаки бесконечности, я выписываю, то отклоняясь от курса, то снова его выправляя, на потемневшем от талого снега асфальте. Насколько можно обходя лужи (ведь по краям они обледенели остро, что, поскользнувшись, можно пораниться), я всё-таки не удержалась и шумно вступила в глубину одной, штаны намочив аж до щиколотки. А то ж темно в густом тумане и без фонарей во дворах. Ползу впотьмах, вздыхая: "Чего ради, я так напилась? Портки сейчас станут мокрыми ещё в кое-каких местах!" И дабы сие не успело произойти, я скрытно присела за поломанной скамейкой у ближайшего куста. Благо на улице нет никого. Ну, не донесу я до дома примерно пол-литра слабоалкогольного.

     Чур, больше никакого сидра! Баловство какое-то, а сильно бьёт по почкам. Зато моментально — голове полегчало. Плавно включился мой самоконтроль, напоминающий точку сосредоточения на основных действиях, в движении вперёд и без помех. Я хранила в себе эту сосредоточенность аж до дырявой двери нашего подъезда. Потом, спотыкаясь по ступенькам, взобралась кое-как на этаж. Вышло так, что я даже возвращаюсь заранее в 20-00, а это, само по себе, неожиданность для моих "предков"! Они, оказалось, меня ждали, гнев временно сменив на милость и приготовив заранее для небольшого застолья: салаты, бутерброды, магазинный торт и… несколько бутылок с золотистым сидром. Ну, а не успела я, раздевшись, взглянуть в зеркало на свою сомнительную рожицу, как отец чуть ли не с порога, устроил мне определительный тест:

     — Ну-ка, возьми из секции стопку тарелок и отнеси их на кухню!

     Я, не спросив, зачем столько брать, взяла чего-то там и побрела, пошатываясь с этой ношей. Брэб следом:

     — Так, она же пьяная! Уже чего-то нажралась…

     Я выпрямилась и горделиво донесла до кухни, где топтались Эса с Мунком, эти злополучные тарелки, уморительно свирепо всем провозгласив:

     — Я — трезвая! Вот – мне даже ваш сидр не надо!

     …Позже, мой зашкаливший самоконтроль вынужденно отсчитывал секунды до неминуемого расслабления. Есть хотелось не очень, болтать — не болталось, и не до телевизора было тоже. Мной уже всерьёз никто не интересовался. Просто домочадцам захотелось повкусней и с поводом отужинать. А я лишь жаждала нырнуть скорей в постельку, словно в свежий снег, прочувствовав свои пришедшие 16 — сладкими, как мелодичные глуби той сине-зелёной баллады, что так непривычно лирично выпевает по радио обычно буйный панк-рокер Билли Айдол.



Глава 52-я: "Вдогонку"
 

     …— Давай, сделаем вид, что мы разругались! Или лучше, окончательно расстались.

     Без приветствий и сопровождающих знаков внимания, но вопрошающий победно Зандер предстал передо мной в февральское, ознаменованное заснеженностью, но совсем не прекрасное утро. Тогда как раз я, снова силою собрав себя "по частям", явилась на занятия. И так, насколько можно, всё продлевала для себя каникулы почти с начала года. Теперь же, будучи уставшей, мрачноватой и несчастной больше обычного, я могла согласиться с чем угодно, предложенным сегодня Зандером, но от возмущения вдруг онемела.

     — Ну, давай сделаем, так будет лучше! — а он напирает!

     — Что "так", кому "лучше"? — я предложила встречно: — Дай-ка списать математику, в процессе и обдумаю.

     Что за подвохи ещё? Оно, конечно, с Зандером не так хорошо было, как хотелось бы с начала самого, и вовсе не хорошо стало, особенно с появлением блямбы на шее, что продержалась недолго, а ситуацию, ох, как запортила! Да и Аги с Дорой на меня наябедничали, что я выпила весь сидр у Натали, а потом скорей домой сбежала, как нашкодившая малолетка. Компании я не поддерживаю, "предки" у меня лютые, и хожу постоянно в штанах не в учебное время. Да и убеждения у меня не такие правильные проявляются: не тутошние, а тамошние, и уж никак не социалистические. Хотя, как можно называть мои убеждения — убеждениями, я же никого в них силою не убеждаю! Что сюда можно добавить? Образом таким, совершенно я не подходящая для обычного парня, коим является Зандер. Как же тогда быть с предположениями о нашем взаимном сексе, раз я не созрела ещё, а он уже хочет удрать? Хоть, может, таковы они, отношения эти! То, что между нами, то есть, нашими телами, происходит — не любовь, конечно! Но взаимоотношения, всё же, словами взрослых. Так что, тела продолжают требовать прикосновений и их продолжения, и преодоления этих соблазнов, что вызывают прикосновения, с каждым разом заходящие дальше и дальше, ниже и ниже.

     Конечно, Зан захочет сделать это! И врёт, что ещё "никогда и ни с кем"! Скорее всего, после встреч со мной и, может даже параллельно с Индри, захаживает до сих пор к кому-нибудь за "главным", и этот некто, дающий ему то, что нужно, явно теперь возмутился: "Значит, ты с Габриэль Плаха смотришь на листья и звёзды, ешь шоколад, ходишь в кино и целуешься, и ласкаешь прикосновением, несмотря на её недостатки, а в меня просто засаживаешь свой огромный-ненасытный кол, «иксатого в кубе» размера, упорно игнорируя ощущения до и после?" О том, что Зандер делает это, подумывают и мои родители. Интересно, как у них самих происходило в их время… дело это? Брэб говорил: само собой, как у людей. Ну, вот! А у меня-то даже предварительное не заладилось ознакомление, наткнувшись на что-то э-э… непотребное! Ладно, сделаю вид, что Зан меня уже не заинтересует в планах личных и даже учебных. И прямо сейчас! Потому что за такое дурное с утра предложение, он просто обязан получить по башке учебником среди урока. Благо, наша с Натали парта располагается как раз за неразлучной парочкой: Аги + Зандер.

     Занятые одноклассники на рядах шуршат тетрадными листками, поскрипывая сочленениями растрескавшихся авторучек, возятся над необычайно сложными заданиями. Отягощая ёмкими, с треском по швам упакованными в форму задницами некрепкие стульчики, раскачиваются на них в очевидном нетерпении, и недовольно хмыкают, списывая с доски условия ещё и на дом. Но никто не протестует! Особенно на математике. А меня всё раздражает и бесит. Я безвольно и пусто отсиживаюсь на занятиях по точным и техническим. Верней, не могу досидеть до звонка без мелких каверз: то начинаю специально ронять ручки, а их у меня с собою пять, то кидаюсь скомканной бумагой в Тима с Томом, а они кидаются обратно. Вот подставила подножку вызванной к доске Лене. А на недавней переменке с удовольствием за волосы оттаскала Адреву, хоть она и пыталась отбиваться: "Какая ты — задира стала, Плаха!" А я ей орала в ответ: "Теперь моя очередь пакостить!" Как вам такое? — Иногда мне нравится быть вредной!

     Меж хулиганскими, но несколько грустноватыми раздумьями, пришлось слегка поддаться неминуемому: скоро придётся выкручиваться с математикой и физикой и прочими предметами, что в жизни мне совсем не пригодятся. Потому что Зандер прекратит всё делать за меня немедленно! "Расстались окончательно?" Вдруг он нарочно такое задумал, чтобы мне досадить? Он-то полагает, что алгебра с геометрией — вещь нужная, и может увлечь, и некоторым образом даже развлечь, а его самого отвлекает от ненужной ерунды. Вроде, любви с Габи Плаха. А тот, кто этого не понимает, хм, попросту умом чуть-чуть не вышел. Кивок в мою сторону. И вот тебе за это по затылку мощный "трах-бабах!", почти бывший мой кавалер.

     — Да ты сошла с ума, Габи!

     Надо же, с шумом взвился не только Зандер! Аги шарахнулся к стенке, Натали уронила учебник и сумку, Адрева голосисто заржала, а соседи по рядам и вариантам хитро затаились в ожидании развития нашей любовной разборки. Однако математичка сурово пригрозила мне из-за стола указкой. Как маленькой, надо же! Ну, эта дура точно никому не указ. И я с удовольствием шарахнула Зандера ещё раз. От всеобщей расправы меня спасли звонок на переменку и скорый переход в спортзал на физкультуру. То есть, на физ-ру пошли все остальные, а мы с Заном решили выяснить околичности в неизменном месте школьных перекуров, возле кабинета медсестры. Обычно там околачивается какая-нибудь Адрева. А сейчас, к удивлению, нет никого. И Зандер уже лезет с объятиями!

     — Ты что это делаешь? Мы же, вроде, сегодня расстались!

     — Так, то понарошку, для вида!

     — Для одноклассников, вернее, одноклассниц!

     — Габи как всегда городит ерунду! — Зандер очень-очень глупо улыбнулся.

     "Он явно виноват!" — ответ, конечно же, один. Что ещё предположить: здоровый верзила, а как нелепо моргает и чешет нос.

     …Кавалер доказывал и убеждал, громко и весело, словно хвалился собой: мол, "Как я умею дурить тебе голову! Нарочно с физкультуры удрал, знаю, Габи туда не пойдёт! А я попробую ей объяснить здесь и сейчас необходимость: не мелькать перед всеми с нашими-то отношениями. Да, родители — против, с обеих сторон! Учителям это тоже не нравится, и одноклассники не хотят видеть нас вместе. Никогда не хотели! Общественное мнение, так сказать! И к нему нужно прислушаться, пока не поздно". А я решила: чушь эта не для меня! Свалю-ка пораньше домой. Перед тем зайду в столовку, попью нейтрального берёзового сока, а если повезёт, клубничного с коричневой внутри мякотью. Так и сделала, неожиданно оставив Зана в тёмном углу. Ошеломлённый, он, конечно, потянулся было за мной, но потом всё-таки свернул к спортзалу, оборачиваясь и крича мне вслед:

     — Я тебе позвоню, я же тебе позвоню! Я буду чаще, чем раньше, звонить! Когда уляжется всё, мы с тобой встретимся!

     Толку от твоих встреч со звонками! Что мне с того? Возня - по-настоящему не дошедшая до постели. Да и надоела мне эта нелепая конспирация! Через плечо оглядываться постоянно, чтоб не наскочить случайно на соседей по подъезду, по всему дому, по дому бабулиному, а ещё разных учителей и одноклассников, школьников из параллели, из классов на год старше, на год младше, мамулиных сослуживцев, папулиных тоже, их всяких знакомых знакомые рожи! Стоит камушком за пазухою запастись и желательно фигу в кармане свернуть — на них всех, потому что это, считай, потенциальные доносчики и провокаторы, которые не преминут накапать моим "предкам", будь я на улице с Зандером, без Зандера, или гуляю с "доброжелательницами", вроде Индри и Натали. Им же без разницы! А мне, ой, как аукнется после! Может, это происходит не только со мной, но с остальными подростками повсеместно? И зря я, вообще, беспокоюсь?

     …Зря отворачиваюсь от учёбы? Зря совсем забросила французский? Зря сторонюсь навязанных жизнью, но не совместимых со мной родственников? Обостряя все накопившиеся отношения, зря возомнила о себе невесть что? Зря связалась с этим скользким Заном? Так и знала, не надо было начинать целоваться по-взрослому, затянут, как в глубину, ощущения эти? Осознав всю прелесть поцелуев и объятий, и прикосновений к телу — от физического добровольно не откажешься! Самое опасное, впрочем, думать: вдруг все они правы, а это я ошибаюсь и прусь упрямо через свою судьбу и напролом по ней же, но явно мимо грядущей удачи! Сама себе пресекаю пути отступления? — Нет, наступления, наступления! Потому что, если честно, не переношу я отступать, ни в коем разе. 

     …И, всё же, чей же это энергетический разведчик всегда находится рядом со мной? Паразитирует возле, непрестанно инфицируя меня сердечным страхом! Нет, меня не занесло в трактовке, и умными словами я не хвастаюсь. Этот слепок-отголосок явно принадлежит кому-то из семейки! — Брэбу, что ли? Но отцовского присутствия и без того в жизни делается много, он сам подобен огню, разжигая энергию сопротивления на его атаки у каждого. Эса — мутная болезнь, талая вода, уходящая в рыхлую почву. Она, конечно, постепенно замирает, но ещё слишком горда и слишком слаба, чтобы пытаться урвать хотя бы немножечко сил от меня. Взрывная ба-Мари бесится у нас на расстоянии: то тлеет, то вновь разрывается… Пламенем? Нет, похоже, что — радиоактивным загрязнением и выбросами провоцирует распад внутри наших несильных личностей.

     Мунк тоже загадка, а не был бы таким загадочным, вполне б сошёл за ангела-хранителя. Алкоголики, вроде Демара, вообще, ни на что не способны. Из-за собственного внутреннего холода они не перестают потчевать себя горячительным, а заглушая этим вопли совести — глушат, собственно, лишь совесть, оставляя себе такие внутренние вопли, что не унять никаким алкоголем. Родственники в Низинах вовсе не в счёт, я их живьём не видала. Значит, остаётся думать на каких-то там знакомых, из-за которых я наполовину не обладаю собой, живу, как на контроле, в себе замыкаюсь (хорошо, хоть не позволяю собой помыкать!), ведь мне так не хватает простора даже в своей, чёрт побери, жизни!



Часть IV: "Распад"
                (1990-1992)

Глава 53-я: "В часы тревог"


     Назавтра я, сама с собой договорившись: Зандера, как минимум, проигнорировать, явилась в класс с решимостью не пропускать занятия в таком количестве, как раньше. Ведь школьный мой почёт дважды победительницы олимпиад  вскорости сойдёт совсем! И без запаса положительных оценок окончательный за школу аттестат может выйти шибко некрасивым, что окажется чревато… нет, не очередным столкновением с родителями, а возникновением из-за этого целой надолго войны.
 
    Угу! Как только я нацелилась на возобновление в себе рабочей тяги к широким, но не применимым в жизни знаниям, как не в меру разболтанная Адрева взболтала тишину и общую неготовность перед уроком заготовленной с вечера новостью. Скорей, её мамаше тайно в ушко нашептал супруг, местечковый чиновник из выскочек, а сама Адрева жадно подслушала из-за угла, что:

     — В Жёнове вчера неофициально началась гражданская война!

     В ответ заныли по сторонам:

     — Так, то не официально! Чего волноваться?!

     Я, мгновенно передумав учиться, встрепенулась, ехидно хихикнув:

     — А вы хотите, чтоб о войне объявили по радио?

     …Из-за новостей таких учебные стремления впустую! Историчка сколько не пыталась нас всех урезонить, вновь поднимала весёлость, доказывая, что это никак не война, тем более гражданская! Просто ночью разгулялся криминал, слегка стрельнули и всего. (А, когда, вообще-то, так у нас стреляли? В мирное время-то!) Класс поднял училку на смех с этими её обычными для учителей приёмчиками: скрыть, прикрыть, замять, не обострять. Ведь ситуации такие, даже с криминалом — горячат, перчат и будоражат кровь. Опасности вокруг, опасности повсюду! Долгожданная же новизна после застоя, во времена никак не заканчивающейся перестройки! А для молодых организмов, коими являются получившие разгон мои ровесники — это активная со всех сторон среда, куда можно и нужно срочно успеть поместить себя и приспособить под разгулявшиеся условия, что точно не дадут тебе заскучать в предкризисном обществе недоразвитого социализма.

     Наконец-то, обстоятельства позволят жить быстро и интересно, а не пресно и правильно, как талдычат учителя и долдонят родители. О них, родимых, кстати! И без новостей про якобы гражданскую, вечерком озабоченный Брэб вытащил из балконного шкафчика мощный топорик, продемонстрировав нам — обалдело раскрывшим рты, и деловито пристроил его прямо в прихожей, за тумбочкой с обувью, да так чтобы слегка виднелась рукоять.

     — На тот случай, если кто станет ломиться в дверь! А на работу и с работы теперь с этим буду ходить! — папуля вынул из своей походной торбы основательный, с толстой ручкой молоток и торжественно потряс им перед нашими носами.

     Ну, дела! Хоть maman обошлась без воинственных проявлений, аккуратно достав из безразмерной дамской (она же — хозяйственная) сумки и протягивая мне новоприобретённую книгу: большую, в обложке цвета поздних листьев. Библия! Верней, "Библейские сказания", переведённые, сокращённые и адаптированные для современного читателя, массово направляющегося по пути к вере. Похоже, я тоже становлюсь на этот путь! Пускай тысячу раз по округе все мнят себя (до сих пор в себе не разобравшись) атеистами, бряцая топорами или молотками против разбушевавшегося криминала! Я же всегда полагала, что только слова, объединённые смыслом и значением древнего имени, давали во все времена больше защиты от невзгод и неприятностей, чем крепости, бункеры или щиты, вместе взятые! Излучая энергию сильней, чем огневые потуги кострищ, электростанций или реакций в реакторах. Ведь силу истины силы имеют одни лишь слова!

     Так, поближе к ночи, в своей комнатке, наполненной светом и тенью — напополам, я перелистываю книгу, наугад выхватывая взглядом темы из ветхозаветных и упираясь в названия глав, кажущиеся мне особо значимыми на глазок: "От сотворения мира до Вавилонской башни", "Золотой век Израиля", "В поисках исторического Иисуса"… К тому же: осовремененные комментарии и пояснения. А изложение — простое, строгое, возвышенное. И тонкие страницы будто отдают …маслами? Иль приправами? Нет, большая книга пахнет типографской краской. Может, эзотерическими снадобьями отдают страницы Библии церковной? А это адаптация для начинающих, вроде меня. Современная версия и пахнет по-современному: лакокрасочной продукцией, последним достижением печатной индустрии. Однако, невзирая на недавно изданную свежесть, и в запахе таких страниц можно уловить оттенки древних ароматов: смолы, раскалённых камней, древесины и благовонных свечей у алтаря. Ну, как я это вышеперечисленное представляю.

     А где-то с середины тома начались повествования евангелистов! И я бы могла приступить к этой части прямо сейчас, но… Ну, не могу я Библию начать читать не с начала, как делаю это со всеми книгами, сразу же заглядывая в финал. Так, по обыкновению здесь поступают с газетами, где на последней странице нет совсем официального, зато есть интересное, как гороскопы или заметки чьих-то странствий. Тут же бездонная Книга Книг, Суперкнига, что придётся изучить детально, и, отринув иногда мешающую мне поверхностность, углубиться в бытийные перипетии жития полулегендарных обитателей Истории. Надеюсь, познать её прямую, лицевую сторону именно с помощью Библии, а не школьных уроков, где предельно расписаны лишь те события, что были замысловато исковерканы и выворочены наизнанку. Мол, человечество прошло строями через первобытную общинность, рабовладение и феодализм, потом какой-то недоделанный капитализм определился (начальный, вроде, да не тот!), дальше разделив общество по направлениям: кто — в мировую революцию и насаждение там-сям неизбежных "-измов", кто — тернистым путём и развитием, как оно по жизни сложится.

     Так что, несмотря на явно зловещее предупреждение о войнах и всяком сброде, из-за которого под дверь нужно теперь закладывать топор, сердце моё сможет спокойно возлежать на Библии в часы тревог! Вернее, это Библия лежит на области моего сердца, а я спокойно себе засыпаю.   



Глава 54-я: "Свет преломляется"


     …— Стефани, перестань вертеться возле Александера своею попою! Не отбивай ей кавалера у нашей разнесчастной Габи! — немного подзабытая Мартена выразилась как бы невпопад на переменке перед географией.

     Опять это её "вертеться"! И что ещё за "разнесчастной"? Это может означать: отсталой, жалкой и убогой? От нетактичных фразок я смешалась и сразу не смогла придумать ничего в ответ. Ну, если только гаркнуть:

     — Я, конечно, не какой-нибудь великий астроном, но скажу: пускай она вертится! Мне всё равно.

     Мартена, взглянув на меня значительней, чем раньше, продолжила петь:

     — Стефани, заюшка, одёрни платьице! Оно у тебя такое коротенькое! А ты, Габуся, собралась, наконец, волосики растить?

     "Причём тут мои волосы? Чёртова класуха! Это у самой тебя кое-где волосики!"

     — Во-во! И я ей говорю, что у неё — нестриженые лохмы. А когда-то была ничё такая стрижка… — "заюшка" Стефани, впрочем, отлипла от Зандера, потирающего ручищи и ухмыляющегося.

     В своём прыгании туда-сюда, и вправду подбрасывающем её ягодицы, как мячики, Адрева вдруг оказалась от меня неподалёку. Я, не преминув воспользоваться этим обстоятельством, бросила в неё тем, что первым нащупала под партой — запасной обувкой Натали в мешочке. Соседка, надо сказать, оказалась этим не очень довольна. И Адрева тоже. Ей по ягодицам как раз и попало. А Зандер хохотал от души. Наверное, всё же не совсем разочаровался в своей непонятной Габо!

     Ведь мы продолжаем с ним встречаться тайно! Черт бы побрал эти приятные прикосновения, объятия и поцелуи! Я просто привыкла к льющимся через кожу — "ручьям и речушкам" энергии. Их золото блещет, оно бурно плещется! Но лишь моё сердце ему отвечает. Потому что у Зандера нет сердца. У него есть тело. Слишком много тела! И его непримиримый к моим ласкам и навскидку огроменный орган то и дело восстаёт и норовит прорваться из штанов. Ох, лучше чтобы мы все были гладкие, бесполые и одинаковые, без всяких выступов и впадинок на теле! Явно в жизни стало бы меньше проблем. "Секс — это стыд! Секс — это грязь! Секс непереносимо безобразен. Разврат, насилие и оргии".

     Собираю теоретические сведения по сторонам. А если бы не нуждалась в отношениях, чуть приоткрывающих обоюдную чувственность (или, наоборот, эту самую чувственность едва прикрывающих), Зандер мне бы не понадобился. Никогда! Таких, как он, меня не понимающих, вокруг хватает. Просто не со всяким парнем станешь сходу целоваться. От большинства из них потягивает "чернилом" и куревом. Так что, если с ухажёром не заладится, опять знакомься заново, обхаживай, ищи подход к очередному... остолопу. Всё из-за этой жажды нормальных и обыкновенных, между прочим, отношений, что пока во мне не утоляется никак. А как после станет жалко времени, нервов и сил, впустую потраченных на прогоревшее прошлое дело, в смысле, напрасно знакомое тело! Искать сначала? Сложно! Здесь всех всегда оценивают по одёжке, между прочим, одинаковой у всех. Пока переберёшь, определишься и найдёшь своё или к нему немного приближённое, общественность раз сто пятьдесят успеет прилепить к тебе ярлык: "шалава-шлюха".

     А потому что порядочная девушка, видите ли, перебирать парней не станет, тем более отбирать потом из большинства, подстраивая под себя! У неё же всё будет, как у порядочной, то есть, по порядку. Она (эта гипотетически хроническая девственница) дождётся своего двадцатилетия и встретит нужного (он же — первый, согласившийся жениться), молниеносно сделает вид, что его полюбила, определится с дальнейшим сожитием, а также с соитием. С согласия родителей, конечно! А как же иначе в этом патриархальном? Сразу понесётся в загс, где состоится роспись в белом платье, а потом пьяная или, как предписано: безалкогольная свадьба. Через девять месяцев — ребёнок, заботы, пелёнки! Будни через выходные. Квартира, дача, огороды, родственники прочие, обязательно сезонная картошка. Ссоры и взаимные упрёки. Накопление обид. Как и положено. Одно и то же, одинаковое, как у всех. А тут дилемма: секс или не секс? Вот я и не понимаю, как мне в подобном обществе сыскать свою любовь или просто интим для встреч? Как тут можно с парнем время проводить, а далее и замуж выйти, если ты сама решишь, что туда очень надо? Как быть, когда твоё естественное желание действовать в границах собственной сексуальности — контролируется родительским и соседским надзором?!

     Поэтому приходится считаться с тем, что Зандер вроде бы изучен, предсказуем и испробован в интимных ласках "до постели". Не извращенец и не заразный, в конце концов. Пускай меня определённо настораживает то, что Зан хочет скрывать наши с ним, не такие уж частые встречи. Будто некто из класса следит за ним и шантажирует: "Если подойдёшь к этой Плахе, я тебе не отдамся сегодня! Если снова на неё посмотришь, я не сделаю это и завтра! А если с ней заговоришь, не видать тебе моей голой задницы, как собственных ушей". От подобных догадок можно свихнуться! И я предпочту до некоторых пор не догадываться о чём-то некрасивом в жизни Зандера, пока мне будут нужны его сильные пальцы, массирующие мои стонущие от внутренних переживаний — нервы.
 
     — Что это с тобою происходит, Габи? — напрямую пытаются спрашивать в классе.

     Вот и Зандер по телефону вопрошает у меня то самое. Ну, а с учителями давно всё ясно. Недавно пробовала приставать Мартена:

     — Как-то странно у тебя глаза поблёскивают, Габриэль? Может, ты уже куришь? Или это на тебя так алкоголь подействовал?

     — Да, она халявных "колёс" нажралась! — тут устремилась приложиться Адрева, которой, впрочем, я ответствовала так, что и Мартена раскраснелась, словно девица.

     — Лучше жрать таблетки, чем безразмерную давалку трахать до объёма бочки!

     — ***!!!

     — Во-во, тем самым!

     Но всё же, они со своими помехами действуют не столь безапелляционно, как вчера папуля:

     — Срочно мне закатай рукава! Да не мне, дура! Закатай свои рукава и покажи там следы от уколов!

     — Где я возьму там следы от уколов!

     — Не ёрничай! Так… Следов, конечно, нет, но ты явно где-то колешься! Всё эти компании в подвалах и на лестницах! Что-то ты, дочурка, употребляешь, не отнекивайся! Иначе с чего у тебя такой безразличный ко всему вид?

     "Ну, папочка, ты должен сам почувствовать, что почти ответил на свой нелепый вопрос! Потому что с такими, как все вы, станешь и безразличной, и отрешённой, а многим позже — обязательно жестокой. Ну, не без того". Ведь в моей голове приятие мира переменилось, почти растворилось в старых повествованиях неполное мировоззрение, вернее, его часть, навязанная со стороны. Определённо меняясь к иному, я об этом помалкиваю.

     Иначе долго бы пришлось со всеми объясняться, почему народу не дано приказом сверху разрешение такое: реанимировать веру, а я, вишь, сама набралась смелости да Библию изучаю без спросу. Прям как упёртая бабка из дальней деревни или, наоборот, слишком просветлённый из духовной семинарии студент! Впрочем, смелое меньшинство никогда и не переставало верить! Но опасливое большинство опять пережидает: хоть теперь позволят, или всё, аут?! Не надо будет больше душу бередить переживаниями, что где-то есть другая жизнь, а мы её утратили безвольно! Да и с той, что досталась, разобраться не можем. Кстати, очень болезненно бывает тому, в чьей ищущей душе вдруг начинает преломляться свет. Пускай мой случай предсказуем, нечего даже рассчитывать на понимание вокруг.

     — Это кажется чересчур, Габи Плаха! Лучше бы ты оставалась, как когда-то — сумрачной эгоистичной нигилисткой, чем сходу бросаться в религиозную мистику! Ведь официальный атеизм в стране никто не отменял! Позор на твою светлую голову, Габи! Даже солидные взрослые люди не позволяют себе так поступать, а ты, а ты… Такая юная, а уже распущенная и циничная! Короче, плохая — ты, Плаха.

     А я, между прочим, вдохновлена тем, что год закончила, несмотря на частые проделки и прогулы, без троек. Себе — к закрытию очередного класса, а "предкам" — чтоб они отстали от меня с моей учёбой аж до осени! Но в дневнике пуста одна графа для выведения оценки поведению. Оно у меня, словами укоризненной Мартены стало "грандиозно безобразным". А должно быть: примерным, как у Индри с Натали; могло оказаться хорошим, как у Адревы; или, так уж и быть, на худой конец, удовлетворительным — как у наших мальчиков, невзирая на их неплохие отметки. Так специфически распоряжается Мартена. Выводит каждому за четверти по поведению то, что считает приемлемым в зависимости от полезности ученика с его родителями для классного руководителя. Ну, я-то с моими "предками" или без них (не имеет значения!) Мартене в плане блата или взяток бесполезна. Поэтому и опасаться нечего, что Эсу с Брэбом некто серьёзный призовёт в ближайший день в учительскую и станет торговаться за оценки, понемногу шантажируя моими застарелыми грешками.

     Подобная дикость даже не укладывается в моей опозоренной на всю параллель голове. Вот потому-то я гуляю (а Брэб сказал бы, что шатаюсь по округе), верней, по периметру соседних со школой дворов. Мне комфортно в этих сырых закоулках с горчащим запахом весенних кошек, возле почти одомашненных клумбочек, содержащих внутри каждой основательный букет-охапку кустом распустившихся пионов, увесистые бутоны которых напоминают наполненные чувством романтические сердца средних размеров. Проходя мимо, радостно вдыхаю ароматы от зарослей белой акации. После, неохотно перехожу дорожками из плиток, залитых растёкшейся канализацией, и недовольно прикрываю рукавом нос до тех пор, пока не оказываюсь напротив книжного магазина.

     Денег у меня с собой немного, да и разве обнаружишь примечательное нечто на таких задрипанных стеллажах? Сказочки для малышей, яркие книжки-раскраски, навязчивая классика из школьной программы (как мне это по учёбе надоело!), справочные пособия, кодексы, нагрузка политическая. Отчаянно обращают на себя внимание лишь интересные тома из серии, фамильярно именуемой "пээфка" (приключения плюс фантастика). А у меня, по-прежнему, есть небольшая мания: собирать люблю в коллекции закладки и открытки, конверты и календари! О, что за календарики новые? Нет, лучше! Это гороскопы!!! Наконец, где-то стали появляться гороскопы! Что, неужели они — эротические? Ого-го! У нас и в свободной продаже? Разложены возле кассы, дешёвенькие дальше некуда! Какие небылицы! Мне же никто не поверит, если я не приобрету прямо сейчас несколько штучек, гы-гы, с голыми тётками.

     Ну, кассирша на меня смотрела более чем странно, пока я выкладывала мелкую деньгу за эти "эроскопы", а я не преминула гордо добавить:

     — Хочу сделать подарок моему парню! К окончанию 10-го класса… — чем вызвала несомненный шок ближних ко мне покупателей.

     По дороге домой я неспешно рассмотрела каждую картинку, коих мной купилось все двенадцать. Меня больше заинтересовали тексты гороскопов на целый 1991-й по месяцам. Однако в первый раз такое продаётся, и сразу же в пикантном оформлении. С чего бы? Хоть по мне так ничего особенного! И не возбуждает меня вовсе: ванильно-молочная и золотисто-загорелая полуобнажёнка, обнажёнка на треть, обнажёнка на четверть в тончайшем и ажурном, и невиданном досель белье. (Чёрт побери мои панталоны с начёсом!) А позы у моделей плавные заманчиво. Выражения лиц, чуть смазанные томностью, росчерки взглядов немного пусты, но загадочны, как вопросительный знак. Упорные, навязчивые образы. Каждая из девушек взялась олицетворять определённый символ Зодиака.

     Конечно, я себе оставлю Водолея, хоть девица, что его изображает — не совсем отображает, серебристо-вялая, как представитель знака "Рыбы", а могла бы быть боевой, что ли? Тоже мне, нашли подходящее воплощение, совершенно без огня и пороха! И всё же, в общем — полная Луна: округлая фигуристая женственность, выпяченная напоказ. Сами женщины такое отвергают. Ух! Если Эса это у меня найдёт — капитально побьёт! А Брэб с удовольствием присоединится к моему "линчеванию" после дотошного изучения эротики, каковую он упорно продолжает обзывать "клубничкой". Не знаю: почему так, ведь на картинках нету никакой клубники! Так что: спрячем это всё поглубже в сумку.

     …— И где уже мадемуазель изволила шататься? Вроде бы давно закончились не только уроки, но и почти вся учёба целиком.

     Странно, мой папа французских слов не выговаривал совсем, как и подобных фраз игривым тоном. Что-то, вернее, кто-то тут странный! Несуразно лишний в нашем зале! В скромной и тусклой компании Эсы замерла… огромная Мартена! А Брэб, впустив меня домой, скорей направился обратно к ним обеим продолжить разговоры с чаепитием. Ну, что ещё за неожиданная ерунда! Как могла ввалиться к нам без предупреждения упёртая класуха? Или она не предупредила о своём визите только меня?! Нагло сидит теперь с кружкою нашего чаю, выспрашивая у "лопушистых" и простецких родичей: а что бы это завтра, на последнем классном часу выставить по моему позорнейшему поведению?! Ну и засада! Но, раз в зал они втроём меня от двери не зазвали, значит… значит, рвану-ка я к себе переодеваться и переложу картинки "еретические" поскорее в стол. Завтра прихвачу их с собой в школу и в отместку кое-что устрою на классном-то часу!

     Но пока до завтра есть ещё сегодня, отец не пропустил момента отыграться за нежданное вторжение мадам Мартены. Сначала он адресовал посыл нашему телевизору, что внезапно начал барахлить — настучал ему по крышке; потом переключился на maman — покрутил в её сторону у виска пальцем, выразившись, как всегда, язвительно. Затем стал по-хозяйски в дверях моей комнаты и запальчиво потребовал:

     — Ну, и как мне сие понимать?

     Я, приткнувшись, было, к своему приёмнику, моментально стала недовольной и, вынужденная отвлечься на оправдания, приготовилась серьёзно отпираться, например, за недавние похождения с Зандером. Хоть, оказалось, Брэб имел в виду другое:

     — Почему ты не сказала о практике по машинописному делу?

     Потому что сама была тех занятиях от силы раз -надцать, в общем, пока нам включали "Space". А как только включать перестали!.. Ведь мне не нужны ни окончательный диплом за курсы, ни практика по направлению от этих курсов. Но я не озаботилась о том сказать родителям. А уж те самые считают важным делом получение диплома и отработку некой практики. Вот и придётся теперь с подачи Мартены отправиться…

     — На мой завод! — папуля радостно раскинул руки. — Давай скорей сюда свои бумажки, завтра же тебя в отделе кадров оформят секретаршей на месяц! А что, зарплату получишь, купишь новые "собаконожки"… тьфу ты, бабские босоножки! Только представь, у тебя появятся честно заработанные деньги!

     "И мы отберём у тебя их в наш общий котёл!" — уныло подумала я. Знаю уж, как родители поступали раньше с подаренными мне деньгами! Сначала попросту выманивали денежки от бабушки и дедушки у нас с Мунком, потом стали требовать наглее, мол, сейчас вы нам одолжите на оплату коммунальных, а мы вам потом их вернём обязательно, даже с процентами. Вруны великовозрастные! Если так будет и с моей зарплатой, какой тогда резон идти на ту работу? Пахать задаром, что ли? Но от родителей отмахнуться непросто, особенно с грузным количеством их контраргументов. Поэтому, чуть затаившись ото всех, мечтательно выискиваю в дребезжащих и многоязычных радиоволнах что-нибудь новенькое. Мне хочется погрустить, и это получается под Сандру с песней: "Hiroshima". Так, можно совсем не думать о себе, а после устало уснуть в своём мире.

     …И всё-таки, последний день учёбы — как отдушина! Пускай за ним некстати открывается прорва золотого лета с его навязчивым отдыхом, которого так много, что буквально силою не вычерпать уйму дней в жарком воздухе, эту невероятно пустую красоту. Если честно, не отдых это, а безнадёжно тяжёлая медвежья услуга со стороны школы. Я бы с удовольствием училась летом, лишь бы не замечать полуголые и жаждущие немедленного загара телеса кругом, довольные красные рожи непритязательных граждан, дождавшихся летних деньков и пьяных выездок в лес на шашлыки. Вряд ли когда-нибудь стану пробовать вырезки из трупиков бедных парнокопытных, да ещё и в нетрезвой компании. И лес в моём понимании существует не для этого. А лето… Лета лучше б не существовало вовсе!

     Маюсь я, размышляя так на протяжении нелепого классного часа, ради которого пришлось специально переться в школу. Всё равно, Мартена с удовольствием влепила мне по поведению — "удовл.", что означало тройку и, без сомнения, разнообразило мои пятёрки с четвёрками. Может, класухе "предки" насоветовали поступить, не знаю! И, раз, ситуацию больше, чем есть — до осени не запортить, я с заговорщицким видом извлекла из сумки одиннадцать (без Водолея) "эроскопчиков". Мартена важно принялась ходить по классу и раздавать желающим и не желающим приглашения в летний лагерь с последующим принудительным походом в сельскую местность и выступлениями на самодеятельных концертах там же.

     К искреннему удивлению ближних по партам, я рванула к Мартене:

     — Могу помочь раздать!

     Никак не ожидавшая ответной прыти, классная ошарашенно протянула мне пяток бумажек. А я, сунув, нет, даже затолкав их за шиворот Адреве, метнулась по классу, быстренько предлагая многим из мальчиков в их потные, зудящие ладошки — эротические гороскопы. Какой же ералаш начался после! Я сама чуть от смеха икать не начала! Да, все неистовствовали, а как смеялись, не то слово! Не до смеха было только Мартене с Адревой. И зря! Всегда стоит повеселиться перед каникулами, так сказать, на дорожку. А пацаны унесут с собою в лето, как нельзя, кстати, подвернувшиеся приятные впечатления. Зандер вон на целых три месяца в деревню уезжает. Что, он там обо мне думать будет?! Пускай вожделенно взирает на девицу в позе, к примеру, Стрельца! Уж она настреляла бы ему по наглым яйцам, точно говорю! 



Глава 55-я: "Промышленная зона" 


     …Ах, почему маленький парк у кромки поля не сможет ещё долго оказаться защитной ширмой от повсюду настигающего Солнца? Ведь этот жар пустоты иссушает! Потому я вопрошаю: сколько времени понадобится невысоким тонким деревцам, чтоб они чуть-чуть стали подобны плотному кленовому массиву у входа в старый парчище, преградой оторочивший часть города на юго-западе вбирающим влагу лиственным лесом? Сейчас же, у поля перед заводом никакого намёка на лес. Так, лёгкий и теневой переход канавками, где от весны взбушевались заросли крупного клевера, а стебли и узкие листья росистой травы мстительно мокро хлещут тебя по коленям.
 
     Тащиться через всё это утром, выбравшись специально пораньше, когда сонный рассвет изумителен и бархатист, пускай и в предвкушении жары дня, а расходящееся по сторонам взгляда пространство наполнено розовым золотом, бурно льющим с востока, и многоярусными слоями зелени, поступательно поднимающимися снизу. Сквозь это можно и не прорываться мыслью, чтобы восприятием мечтателя суметь охватить всё вокруг! Пока же, с ёмкой папкой нужных (то есть, никому не нужных) бумажек и папочкой Брэбом в компании иду я уныло — устраиваться на работу сроком на месяц-июнь. Эх, путь до завода чрезвычайно короток, а то папуля запутал бы меня ещё больше и запугал: обязательным прохождением техники безопасности, нудным заполнением бланков в отделе кадров, системой пропусков, суровой проходной с вертушкой на боку и злой охраной внутри остеклённой будки.

     — Опаздывать нельзя, приходишь строго до восьми-нуль-нуль, а выспаться ты и после обеда успеешь, ибо недорослям предполагается работать всего до двух дня. А дальше сможешь по обыкновению лентяйничать... — Брэб невозмутимо продолжает делать вид, будто меня, как облупленную, ведает.

     Ничего подобного! Он и не подозревает, что вечерами я продолжаю осваивать Ветхий Завет, а ночью делаю свои разноцветные наброски, слушая приёмник или тихо-тихонько — магнитофон. Звонков от всяких Зандеров, а также Индри с Натали ждать не приходится. Не уверена, что мне, вообще, такое общение нужно. После обеда же дрыхнуть я не намерена вовсе! Наоборот: либо что-нибудь найду приглядное в одной из трёх телевизорных программ, заполненных теперь преимущественно выходками и пылкими речами депутатов из народа, либо безоглядно, что лучше всего, погружусь в новый альбом Сандры. Ну, тот, свежий и прозрачно-жёлтый (чуток, и я припишу ему запах груши), который с композицией, посвящённой Хиросиме, и с другими, что ничуть не хуже.

     Я тайно от домашних, кроме Мунка, приобрела готовую кассету. Наконец-то, ленточные мини-записи появились в продаже, но почему-то в газетных киосках, как и ранее пластинки, что там ещё обретаются и приобретаются. Без меня! Пока я не скопила приличных денег, чтобы выкупить альбомы "Битлз" и Питера Гэйбриэла на скромном виниле, что стоят дороже, чем сразу несколько новых кассет! Несмотря на всё, музыкальную коллекцию стоит начать собирать именно сейчас, пока в карманах вдоволь мелочи от ба-Мари. Образом таким, когда-нибудь кассет и пластинок у меня наберётся предостаточно! И хорошо, что в это время расползающегося плюрализма мнений и нагнетаемых страстями перемен — у меня имеется отличное домашнее занятие: коллекционировать фразы тетрадками, музыку с двух-трёх носителей и впечатления от подходящих фильмов. Прекрасная возможность пересиживать странное время в "норе" и игнорировать вовсе его временами!

     За меня в моё отсутствие, небольшим числом имеющиеся дома записи постоянно прослушивает братец. С удовольствием прогоняя снова и снова особо нравящиеся композиции. Я бы тоже занялась тем же самым, так вот, тянись зачем-то спозаранку на какой-то завод! В неприятном настроении, в непривычной длинной серой юбке, заношенной светло-фиолетовой блузке, в растоптанных туфлях, надетых не очень удобно — на глупые белые гольфики. А хотелось бы на босу ногу. Ну, хоть, maman не заставила отросшие волосы в хвост подобрать, а то получилась бы я видом, словно Натали. Сутулая, худая и нескладная. Скучная и правильная дурочка-пятёрочница, что прямо без грозной мамки ни шагу.

      Я не такая! Правда, слишком откровенно говорю о несчастьях. Ну, иногда. А  по ходу демонстрируя несдержанность, я незаметно наживу себе врагов. Кругом! Но, разумеется, сегодня ни о чём своём ни с кем не разглагольствовала ни в отделе кадров, ни на той "страшной" проходной. Поэтому усиленно напутствовавший с утречка — тычками в плечо, кивками, подобными пренебрежению, и повседневными колкостями (на что однажды перестаёшь обращать внимание) папуля с лёгкой душенькой, наконец, направился в свой транспортный цех. Потому что успел поручить меня знакомой тётке, которая мотая головой и подгоняя слегка (я, помалкивая, ей продемонстрировала хмурость) быстренько и чуть ли не за руку затащила меня аж на третий этаж к инженерам-экономистам, наказав познакомиться с ними самой и заодно передать сопроводительные документы.

     …Ох, уж эти все, что только делают свою работу чуть бездумно, будто им невдомёк, что где-то есть другая жизнь! Оцарапать пытались с наскока моё самолюбие таким своеобразным "ни о чём":

     — Вы, без году неделя, одинаковые, думаете: вокруг вас все должны выплясывать?!

     — Что с дурных малолеток, возьмёшь? Ни на что ещё не годные!

     — Иди отсюда, девочка, не мешайся под ногами! Без тебя дел хватает.

     Можно подумать, я к ним добровольно навязалась! Насчёт их дел, так лишь один кто-то щёлкает клавишами громадного, величиной со счёты, калькулятора. Другие галдят без умолку, что дядьки, что тётки, коих набралось здесь семь экономистов или, чёрт-те-знает, каких инженеров с конструкторами. Вплотную к стенам сплошным заслоном стали приспособления чертёжные, далее - обычные бюро. Шкафы и полки, забитые картонными папками, свёрнутыми в трубки калькой и ватманом. Бумаги, бумажки, бумажечки, линейки и карандаши. А вот и упомянутые по случаю старые-престарые счёты! Растрескались и огрубели. Единственная же, пишущая машинка приютилась на небольшом столике, под рябоватым чехольчиком, основательно покрытом пылью.

     Сам кабинет хоть и просторен, окном почти во всю стену, тоже полон пыли, въевшейся и заскорузлой по углам. Не то, чтоб была она слишком заметна, просто ощущается во всём некая нечистота. Косность закостенелая во взаимном недовольстве друг другом, в тяп-ляп-необязательности, безразличии, обещании тире невыполнении и приятельски организованном равнодушии. А в голове у каждого предательски вещает и звенит одинаковый для всех позывной: "Домой! Скорей к семье! А работа? Пропади она пропадом, эта работа!!! Если бы деньги не нужны были, имел бы я её в виду, как собственно и всё, и всех вокруг".

     Конечно, я не самостоятельно сделалась столь прозорлива. Когда-то без зазрения совести подслушивала Эсины жалобы — Брэбу и (соответственно, наоборот) на их родные заводики, о том, к примеру, что руководящему составу оных давно прописаны диагнозы из-за производственно-внедрённых норм, а на деле сущих и повальных проволочек и приписок ноликов, очковтирательства и взяток, подтасовок, пьянства и подхалимажа. Везде и всюду перегибы на местах! "Я — начальник, ты — дурак! Будешь ты начальником, я дураком стану!" А люди, действительно, как дураки, подчиняются. Мало силёнок, чтобы протестовать? Или всех устраивает то, что справедливости и правды не найти, а глупость на деле неистребима? Хотя, конечно, у любой работы есть горячие фанаты, что моментально стали рекомендовать:

     — Если дальше тут работать собираешься, понадобится в точности освоить нужную науку "спихотехнику". А так, без должной подготовки, можно легко сорваться! С нашей-то повсюдной бюрократией.

     А Брэб технически заметил бы: срезаться с резьбы. Если бы мне не нужны были денежки, имела бы я в виду эту практику. Как и всех с ней вместе. Правда, сегодня распаковывать машинку и начинать печатать мне не позволили: "Завтра, завтра, потом! Когда-нибудь". Да и не больно хотелось вмешиваться в ваши нерабочие разговоры. Пойду-ка лучше по заводу пошатаюсь. И загляну в столовую за соком. В буфете продаётся он поинтереснее, чем школьные берёзовый да яблочный, и оригинальней даже, чем клубничный с мякотью. А именно гранатовый! Самый дорогой из соков и, несомненно, густой, как ликёр. Горький, терпкий и свежий. В холодном стеклянном стакане. Эта живительная жидкость встряхнёт меня и взбудоражит после утра, проведённого среди чужих, пускай ещё и не враждебных граждан.

     …Неужели я, взаправду, как подростки остальные, разделяю всё на чёрное и белое, правильное и не очень, идеальное и с червоточинкой? Быть может! Раз умиротворённая, стою перед огромнейшим, подсвеченным до рези во взгляде окном и как бы в полузабытьи, потягиваю горький до отвратной приторности сок из весомого ребристого стакана. А внутри моих мыслей продолжает плясать чертовски капризный огонь!

     Не понимаю, чего остальные радуются лету?! По-моему, нет ничего хуже, чем ходить, к примеру, сейчас на работу. Пускай она у меня и не длится полный день, всё равно приходится с утра объявляться, на проходной отмечаться и далее строчить приказы и распоряжения для небольшого отдела (как раньше здесь без меня обходились?), выслушивая непрестанное: "Вот съездили вчера на речку, посидели под водку и шашлыки, как белые люди. Вот съездим на речку завтра, опять под водочку посидим". Что ни говори, странные они, белые люди лета! Но признайся я, что в жизни ни разу не была ещё на речке, особенно под шашлычки, народ бы назидательно… нет, скорее, издевательски заметил: "Сразу видно, что ты — дикая, некомпанейская! Ни за что людей обходишь и чураешься". "И что такого, если действительно чураюсь, вернее, осторожничаю чуть. Я же поступаю, как все? А что такое, вообще: быть компанейским? Это — когда обманчиво принадлежишь всем и точно не принадлежишь себе?" — раздумываю я, гуляя в свой коротенький обед на заводском дворе, неподалёку от промышленных цехов с какой-то, без сомнения, ядовитой гальваникой.

     В лёгком состоянии страстности и жажды романтики! Отсылая внутренний взгляд далеко-далеко, за неминуемые ограждения с колючей проволокой, имеющиеся, как и на любом другом заводе. По слухам, где-то рядом с Жёновым находится не очень большой город-спутник, вернее, примкнувший к тогдашней черте недавно выстроенный микрорайон под кодовым названием "Industrial": промышленный, в смысле. Ноженьки мои туда ещё не доходили, но всё же я знаю (все знают!), что индустриального в нём как раз нет ничего! Всё подобное отнесено слегка левее и поближе к Старой площади.

    А это район почти спальный, только что обнесён сплошными каменными стенами многоэтажек, где очень много прямых и под углами линий. Лестницы, стёкла, асфальт и песок. Стройки-постройки-пристройки, рытвины и котлованы. Мало травы и деревьев. Лаконично. Минималистки. Мрачно! И меня будет тянуть туда постоянно. В особенности, вот таким "умирающим" летом. Непонятно, конечно, зачем? Лишь из-за обожаемой в будущем техно-романтики? В реальности ведь это не совсем промышленный район. Хоть под грозовым дождём каменный остров посреди необработанной и глинисто-коричневой почвы был бы уж очень хорош, весь такой резкий, почти зеркальный!

     Самое место ему в странно-пространных мечтаниях и на моих внутренних картах. Они пока ещё полупусты, но имеют очертания: бьющегося сердца, приветственно развёрнутой ладони и листика, намеренно сорванного с расцвеченного одновременно жёлтым, зелёным и красным обычного клёна. 



Глава 56-я: "Три дня"

День первый.


     "Моменты дождя за окном, будто пение водопада в ушах! Прямо жужжание какое-то распространяется повсюду. Вода журчит, бурлит, освежает траву и деревья и украшает собой пылевые дороги. А удары капель о стекло, оставляя своеобразные тропинки потёков вниз, будто гофрируют иллюзорность, что создаёт размытый свет, исходящим от всего серо-зелёного, увиденного через окно". Сидя за машинкой в шумной (и поэтому не очень располагающей к внимательной работе) обстановке, успеваю помечать это в своём блокноте, чтобы оно не успело в неизвестном направлении утечь. Мне иногда кажется, в сравнении с моими мыслями, каждодневно происходящее — такая ерунда! Ладно, всё банальное и житейское со временем даже мне будет возможно понять. А как насчёт того, чтоб обсуждать по селекторной связи, звучащей на весь завод, нечто подобное:

     — Значит, это у тебя короткий?

     — Чего так сразу? У меня нормальный! То, что надо!

     — Мне твой нормальный не нужен, давай сюда  к о р о т к о г о!

     — Почему это тебе не нужен мой нормальный, ты — извращенец! У тебя с размерами проблема? Что можно делать с коротким?

     — Сам ты, который с проблемой! Придёт к тебе снабженец по фамилии Короткий с разрешениями на замену, так шли его сразу к начальству!

     — Да, теперь я точно кого-то пошлю!

     Полагаю, того Короткого долго ещё станут обзывать Нормальным! Ну, или, на худой конец, Длинным. Тоже мне нашлись, серьёзные конструктора с инженерами! Хорошо, практика скоро закончится, и с ними родимыми больше не повстречаюсь. А если вскоре выдадут мою зарплату, может статься, в действительности прикуплю себе что-нибудь из одёжки. Здесь я не конкретно о чём-то, а просто себя отвлекаю от неопределённых предчувствий. Конечно же, с утра не чувствовалось ничего такого, кроме моей расшатанной, как нервы, интуиции.

     Уже потом, дорогой на завод я ощутила: есть в нашей квартирке что-то странное. Само собой, кроме нас. Что-то почти прорывается жёлтыми полосами сквозь пространство моей комнаты, что-то приоткрыло тайную вуаль, разделяющую запредельность и реальный мир. Оттуда проглянуло нечто, похоже, возжелав настоящей бури страха в доме! Ну, это насколько возможно понять, опять-таки из покорёженной сомнениями интуиции. А на деле, домой меня не тянет, вот именно сегодня и не тянет туда совсем. Пускай даже, как всегда, изобрету себе полезное занятие по наведению порядка в тех же одёжках в дополнение к ежедневным действиям: чтению, пометкам в дневнике, нескончаемым радиопоискам и довольно мягким спорам с братцем Мунком. Это, что ни говори, а позволяет не замечать неприятности со стороны. Обычно те не заставляют себя ждать, являясь откуда-нибудь неподалёку. Хоть, например, на временной работе-практике меня приметили и хвалят за старательность и аккуратность.

     Не знаю, я не придаю тому значения, печатаю почти автоматически, кое-где помогаю сбивать огромные тысячи сумм в столбик, даже без калькулятора. И… считаю это жуткой ерундой. Они же ничего не производят, экономисты эти! По заводу носятся туда-сюда и перекладывают разовые бумаженции с дутыми цифрами с место на место, а ещё произносят сомнительные диалоги по громкой селекторной. Конечно, отец напрасно хочет, чтобы я пошла по маминым стопам и тоже стала экономистом или бухгалтером! Глупости какие! Зачем я тогда усиленно занималась французским? Что, вообще, такое этот "бухгалтер"? Счетовод, что ли, в очках и засаленных нарукавниках?! Почему одно это слово, в особенности из отцовских уст, уже заставляет меня лихорадочно негодовать?

     Возмущаюсь я сама себе, раскладывая в ряд: для меня перешитые маменькины блузки и трикотажные кофточки, мои собственные "недоношенные" юбки или вовсе "не-до-джинсы", а также суровые и толстые колготки, которые никогда не хотелось поддевать под надоевшее школьное платье. Стоп, а почему они мокрые? И заковыристо завязаны морским узлом? То же самое случилось с носками и гольфами, и моими запасными на зиму домашними штанами!

     …— Му-у-унк!!! — я, наверно, взорвусь!

     А братец, в данный момент особо увлечённый лишь телевизором и тарелкой с макаронами "по-флотски", отпираться не пытался. Потому что этого не делал!

     — Хм, нужны мне твои бабские шмотки, Габи!

     Н-да… Со злополучно-мокрыми колготками я потащилась на кухню, где, судя по звучным стукам-грюкам, с кастрюлями и сковородкой еле управлялась, временно отвлечённая от дедушки и свинства с огородами — ба-Мари. Она покосилась на меня более чем странно, без расспросов, ничего не выдав, кроме:

     — Ты всё выдумываешь!

     Может, и выдумываю где-то, зато явно ощущаю напряжение и беспокойство, и назойливое любопытство кого-то потустороннего, идущее… да-да, от шкафа с одеждой. Там поселилось нечто? Или оно оттуда просто распахнуло дверь? В ожидании неминуемого приглашения спокойно войти в наш, отнюдь не защищённый семейной любовью, дом.


День второй.


     Лёжа под лёгоньким одеялом в душной ночи, размышляю сквозь беспокойство и страх о всяких без меры странных вещах, чтобы отвлечься и просто заснуть, самозабвенно падая в нечто тёмное летнее... Но сразу мне заснуть не удаётся, а наоборот, со страшной силой начинают вспоминаться сообщающиеся сосуды с клокочущим варевом из моих детских снов или фрагменты разбросанных взрывами тел из документальных фильмов про войну.

     И лето! Солнечная темень! Пустейшая из пустот. Самая высокая пустота. Оттого что небо не закрыто облаками, как бывает осенью, зимою и весной. Лето обнажённым образом открыто космическим воздействиям и всем в атмосфере ветрам. Прямо как я! С вечно продуваемой заплаткой в ауре, продырявленной ещё с прошлых жизней, притом кем не известно. Через не совсем прикрытую дыру ко мне проникают неприятности или их предчувствия, как сейчас, к примеру. И отчего maman вместе с Библией не прикупила мне иконку? Отчего я сама не позаботилась об этом? Эх, был бы в доме домашний питомец с полосками на спинке и длиннющими усами! Кот сразу распознал бы: что к чему, и, если в доме действительно что-то не так, повёл бы себя соответственно, начав верещать или став в оборонительную позу. А тут не знаешь: чего ждать и от чего теперь обороняться?

     Как всё же страшно засыпать сегодня! Хорошо Мунку, дрыхнет себе на диванчике в зале и ничегошеньки он не боится. Не то, что я, заранее предполагающая предстоящий кошмар. Утро, впрочем, как всегда, гонит меня действовать привычным ходом: взбодрить настроение и осмотреться, привести себя в порядок и постель с одеждой, захватив дневник, отправиться на практику. Опять перетерпеть три пары часиков на заводе, что-то впопыхах напечатать, своё же — тщательно пометить в дневнике. Задобрить себя на сей раз густым и вязким сливовым соком, в вожделении техно-романтическом глянуть в сторону забора по восточной стороне, помечтать примерно в направлении "индастриэла". Домой вернуться очень неохотно, но явственно при этом ощутить, как собственные волнистые прядки вдруг жёстко и упруго встают дыбом.

     В квартире атмосфера ощутимо стала другой. Выдвинув незримые зазубрины, пространство из потусторонности будто скрежетало, раздвигаясь… Ростки сердечных страхов основательно взошли. А ба-Мари на кухоньке, кажется, упрятала всегдашнюю воинственность внутрь кастрюль, скукожившись теперь испуганно. Такими же скукоженными вчера вечером выглядели Эса с Брэбом, однако упорно продолжали отрицать проблему и её невидимость, но ощутимость:

     — Всё нормально дома, всё нормально! А остальное просто тебе кажется!

     Зато Мунку — нипочём всё! Задорно вон орёт из зала:

     — Я тут что-то интересное из телевизора в кассетник записал! — и с готовностью это включает.

    А в уши — классический роковый ритм гитарным накатом, между прочим, красно-чёрно-золотым на цвет и пространственно-протестным по объёму! Красноречивее моих желаний: "We don’t need no education, we don’t need no thought control, no dark sarcasm in the classroom! Teachers leave the kids alone…"

     Я, моментально позабыв о непонятном, врываюсь на услышанное:

     — Мунк, это же "Пинк Флойд"!!! "Ещё один кирпич в стене"!! Наконец-то, мы  нашли "Пинк Флойд"!

     — Ну, это кусочек композиции, я там клавишу вовремя не смог нажать! — братец принялся скромничать, как только мы записанное, так сказать, отсмаковали.

     — Да что ты! — возразила я. — Это станет началом всей музыкальной коллекции!

     Подобным начинанием и второй же неожиданностью за день стала махонькая цветная иконка с чудной красоты Божьей Матерью. Это ба-Мари из дому принесла, отжалела таки, ведь мне слишком сейчас надо! Иначе чую: вечером запросто могу помереть со страху. А так, с первой иконой мне будет хотя бы страшно наполовину. И можно будет про себя цитировать "Пинк Флойд"! Примерно так, как мне уже запомнился фрагмент легендарной "Стены".


Вечер дня второго и последний день.


     Солнце основательно укрыло золото за горизонтами дорог. А одиннадцатый, мрачноватый час устроил надвигающуюся темноту вокруг таинственной и обещающей торжество ночи сегодня — незабываемым, как никогда. Трепещущая зелень затихла, это ветер, наконец, её оставил в прохладном покое до завтра. Банально-прямоугольные силуэты домов оживились сотнями квадратов, сверкающих "апельсиновым" электричеством окон. Смело воцарились шорохи ночные и кошачьи крики. Где-то вышли из дневных убежищ самые непривлекательные тени.

     Сжимая в ладони иконку, я собиралась заснуть, укутавшись коконом в тонкое одеяло. Заснуть всё же никак не удаётся. Чьё-то присутствие рядом. Наблюдает за мной некая сущность или целое невидимое существо. А братец преспокойно дрыхнет в зале! Днём он утверждал, что не боится ничего, и что на этом свете бояться нечего, впрочем, как и на том. Не знаю, не знаю… Я, конечно, впечатлительная, но не трусиха же, а сейчас мне страшно! Самое ужасное в этом — боязнь непонятно чего, невидного, не проявляющегося, но ощущаемого бьющимися нервами под кожей. И вот, в охапку с иконкой и одеяльцем, прорываюсь в зал к Мунку! Несусь так, будто сзади хватают за пятки пасти злющих неведомых!

      — Мунки-Мунки! Можно я переночую у тебя?!

     — Ага! Вон кресло. И носом во сне не свисти!

     Я уместилась в не таком уж мягком кресле, облокотилась, в одеяле полулёжа и пожалев, что не прихватила подушку, подобрала ноги (потому что теперь за них точно схватят!) и приготовилась чуть подремать спокойно. Да не тут-то было! Есть, наверное, на свете такие солнечные зайчики наоборот: не жёлтые, а красноватые слегка, что вдруг принялись носиться друг за другом по залу, мерцая немного зловеще и шумно. Или это невыносимо загудело за балконным окном большое крылатое нечто?! Раздувая свой луч — исходящим будто из прожектора, мощно бьющим в глаз подбелённым мёртвым светом! Разрывая темноту зала, раскрывая в ней ту самую потусторонность, только что насильно изгнавшую меня из собственной маленькой комнатки, не дав ни за что преспокойно уснуть. А сейчас явно собираясь разбудить Мунка... Что??? Из секции с грохотом посыпались вниз книги, выкидываясь как бы сами по себе.

     Ну, от ужаса мне не до наведения порядка! Ведь в моё дрожащее сознание, словно о защитное стекло, зло заскрежетала чья-то мысль: "Эх, повезло тебе, что рядом находится тот, кто не боится! Придётся встретиться с тобой попозже, лет эдак через семь". После такого — мне обречённо осталось заснуть. А всё, что было лишним в темноте, исчезло, улетучившись, скорей всего, через открытую форточку.

     …Утро почему-то совсем не преподнесло беспорядка! К моему удивлению комнаты стали светлее, будто их сходу омыло воздушно-росистым потоком. И никаких больше завязанных узлом вещей в шкафах. Кстати, книги оказались на месте. Мунк утверждал, что их не подбирал и в секцию не ставил, а ночью вовсе не услышал сверхъестественного буйства. Ну, у родителей выспрашивать бесполезно, а ба-Мари и так меня не поддержала в догадках. Хорошо, что хоть не требует вернуть назад иконку. Ладно, будем считать, что квартиру нашу просто посетили полтергейсты, они же —  "барабашки", как сейчас принято их называть. Будем думать, что они бушевали нарочно, только чтоб побушевать, пугая тех, кто может ненароком испугаться.



Глава 57-я: "Меж ливнями"


     Maman добыла освящённую икону. Для себя негаданно-нежданно по пути с работы она села на круговой, через весь Жёнов, автобус и преспокойно доехала до Старой площади, где давно уж стоит, спрятавшись в больших деревьях, бело-зелёная церковка. Туда я и сама устремлялась когда-то попасть, но пока почему-то никак. А мамуля ринулась туда самостоятельно, совсем не побоявшись осрамиться! Наверное, творившееся в нашей квартирке кого-то, кроме меня, напугало серьёзно. Или это страшноватое почувствовалось всеми, но упрямо ими же не признавалось с того домашнего большого перепугу? Одно ещё плохо, что намеренное неучастие других в моих глобально-внутренних проблемках попросту замыкает меня на себе самой, делая для остальных какой-то безучастной. Нет, чтобы наоборот — иногда оживлённо всем продемонстрировать живость.

     Хотя теперь, наличие иконы в доме, то есть: само её присутствие добавляет малость правоты к деталям фактов. Моей правоты! И фактов тоже. Да! Действительно было, происходило, имело место потустороннее нечто. О похожем раньше писали в газетах, и всё больше пишут сейчас. Только где-то к подобным ощущениям добавляются возгорания предметов, битьё посуды, бешеные игры электричества и всяческие визуально-звуковые проявления, как решила бы моя бабулечка: нечистой силы. Впрочем, силы — точно, пусть и не очень ясно какой. И раз под защитой спокойного, печального Спасителя с ласковыми глазами, изящно изображённого на иконе с заметными следами окропления святой водой, то я так и порываюсь недавний неописуемый ужас кому-нибудь пересказать!

     По телефону — дружно не поверившим Индри с Натали. А потом живьём: семейству Еросема, что собралось в собственной кухоньке и внимает мне, куда более с любопытством под чаёк и не магазинные, а печёные на кефире, мягкие вафельки. Мне же не померещилось, не показалось, верно? И не придумалось. Даже, если остальные не признаются! Странны мои такие-то, сякие приключения. Анн, Эйприл, мамаша и папаша Еросема одобрительно и с удовольствием кивают: "Угу, угу…" Может быть, подобное у них бывало? Нет, подобное их бы прибило морально. Но, всё-таки, что-то у них быть должно, ведь неспроста я потянулась в гости без приглашения и не в компании обычной для таких визитов maman. Без сомненья…

     — У нас завёлся домовой! — радостно призналась Эйприл. — Невидимый, но шустрый. Ночью весело топочет ножками за холодильником. А после пряники с печеньем пропадают!

     — Тогда это, скорей всего, мышь! — в существование пряничного домового мне верилось с трудом.

     Однако еросемовский квартет уже четверть часа (прям, как недавно я сама) доказывал обратное, одновременно заставив встрепенуться и пошевелиться необъяснимое и в моей слегка продырявленной памяти. Ведь, когда врываешься по лестнице на свой этаж — так спешишь домой (а знаешь наверняка, там ещё нет никого), краем уха, во-во, именно краешком слышно: за дверью, замкнутой снаружи, возникают некие шумы, вроде топота лёгоньких лапок по деревянно-поскрипывающему полу и затем по ковровым дорожкам дальше, дальше, на кухню! И сопровождает эту беготню тонко-серебристое позвякивание ключиков.

     Значит, домовики обитают везде, где имеется дом, и в нём — семейный очаг и уют. За Еросемов в этом плане я абсолютно спокойна, а в нашем доме серединное из трёх условий почему-то соблюдается с трудом. Никем не понятая толком, прямо-таки ненормальность нашего семейства привычно и старательно прикрывается якобы своеобычностью. Всего лишь! Но я точно знаю: в нашем семействе что-то не так. Вдруг мы друг с другом опасно все не сочетаемся, провоцируя взрывы и в этой реальности, и в том, что сокрыто за ней?!

     Надо же, а я совсем не придавала этому значения! Считала, к примеру, что лохматый и чумазый домовёнок — существо из сказок, а оказалось, вполне материальная, хоть и не очень заметная сущность, что ночью пускает воду из крана, опрокидывает с подоконника цветочные горшки, ещё как гремит кастрюльками и пожирает сладкие запасы из буфета. Ну, еросемовский так и делает. Наш же (если, конечно, сама себе для оправдания я его аналогично не придумала) по мышиному орудует за секцией или копошится внутри шкафа. Пока что… А запасы, если б они были, с удовольствием сожрали бы мы с Мунком. Жил бы в доме мурлыка, он и с домовым, и с уличным бы разобрался! То есть, подружился, договорился бы о ненападении, оно же не посягательство на ощущения. Лучше, пусть каждый останется сам по себе! Потому что люди не взаимодействуют с иными мирами правильно. Это если только кошки умеют, играючи. Им ведь не страшно — иногда заглядывать по другую сторону.

     …— А я общаюсь с инопланетянином! Его зовут Ле! — Хельга Еросема начала воспроизводить частности своего откровения заблаговременно, когда я, так сказать, нахожусь в гостях без maman. Эса немедленно в обморок хлопнулась бы, услышав такое.

     — Ну, конечно, он не совсем из Космоса, он где-то между звёздами и нами! Предлагает общаться обычно во сне, а после я беру в руки нитку с иголкой и написанный от руки алфавит, и он прямо-таки вышивает мне слова, ответы на мои вопросы.

     — А о чём вопросы то? — осторожненько интересуюсь я.

     — О чём, о чём? Когда зарплату отдадут, где новый дефицит дают, и когда бардак в этой стране закончится!

     Ничего себе, озадачивают бедного инопланетянина или кого-то вроде, будь он хоть из глубинного космоса, хоть с окраины самых что ни на есть параллельных миров! Бардак в этой стране не закончится никогда, а насчёт зарплаты… Хорошо, на заводах ещё выдают без задержки. Я вот за первую свою купила новые "собаконожки", тьфу ты, почти пластмассовые, на платформе говноступы. Брэб, увидев такое, плевался, ругался и грозился Эсе, что она совсем меня не воспитывает, и я всё-таки сделалась легкомысленная. Ну, а какая ещё? Интересно, что бы родители сказали, слыша заявление мамаши Хельги о космических связях посредством нитки с иголкой?! Вот-вот, не воспроизведёшь цензурно! Значит, у семейки Еросема тоже странности имеются, "секретики" так называемые, хи-хи-хи!

     Ведь обычная реальность тоже порождает в некотором роде мистику. Глянь, к примеру, сейчас за окно. Это между деревьями прячется! Нечто тёмно-зелёное, как волшебство вдохновения. Эта прохлада, возрождённая снова, не иначе как предгрозовым небом. И синие ветра, вплетённые в неудержимые дожди, и серые дожди, сплетённые с неудержимыми ветрами! Это не единственный момент привлекательности в лете, но… Для меня между ливнями в лете — нет ничего. Жизни нет! Поэтому я чаще ухожу в росистый старый парк, изнутри напоминающий огромно-безразмерную туристскую палатку — тем, что под объёмистыми кронами лип, клёнов, лиственниц весьма уютно и прохладно, и… крапивно чуть ли не целою зарослью, а внутренние тропки всюду вьются, словно нарочно заводя в довольно-таки жёсткие кусты.
 
     Всё растительное неизменно сохраняет в себе влагу, несмотря на то, что вокруг давно за двадцать с плюсом, источая терпкий, пряный, вкусный запах овощей. Далёкие верха раскидистых ветвей собраны где-то у самого неба, сцеплены и переплетены, связаны друг с другом крепко так (тесновато здесь растут деревья!) и снизу ощущаются просто неохватною крышей, что четверть часа сможет удерживать на себе основательный ливень, оставляя крупные капли поступательно стучать и лесенкою спрыгивать по листьям. Правда, я не люблю центр парка. Там чересчур много солнца и праздно шатающихся под этим солнцем: школьников на бесконечных каникулах; работяг, не дождавшихся окончания рабочего дня, но усиленно соображающих на троих; несмотря на зной, истомлённых жгучим либидо — парочек. Предпочитаю всем им окольные тропы. Там тень и прохладность, и мягкость, и глубины переходов от одного кустистого укрытия к другому. Только при этом ухитрись не наступать на отряды лесных муравьёв под ногами! А так беги свободно! Вперёд, вперёд… Длинные травы почти по колено, щекочут. И влажно! Где-то в парке-лесу действительно прячется нечто, что дышит прохладой в лицо, даже в дурную жару.

     Так, будними днями второго лета подряд, я берусь встречать с работы maman, отправляясь навстречу к ней через парк. И второе же лето подряд, мамуля по-прежнему не понимает, что это с ней происходит. Хоть и не отрицает нездоровье, но упорно не собирается идти к нормальному врачу (фельдшерица из заводского медпункта не в счёт). Брэб упрекает, мол, Эса панически боится тела: не чужого, а собственного, чёрт побери! Хорошо папаше рассуждать, ему повезло в этом мире: быть снаряжённым для жизни крепким мужчиной. А что делать дамам, с эротичными не к месту и одновременно тяжёлыми и хрупкими штуками, что приходится ни за что, ни про что ежедневно таскать на себе?

     В придачу, с каждой снова прибывающей в мир Луной, изнутри будто вскрывается секретная дверца, и потоки оттуда с пурпурной болью уносят твой разум, что больше не контролирует чувства! Да и до взошедшей и обновлённой Луны очевидно не слишком-то контролировал. Всё из-за интимной конструкции, пускай и тщательно спрятанной в чересчур нежном для жёсткости жизни теле. Так что, я больше понимаю маму с её нежеланием открыться в тайном постороннему, даже если эта её тайна — страшная неизлечимая болезнь. Эса не верит моим россказням о бестелесном и сказкам остальным, ну, а я понимаю по-своему: собственное тело её уже достало. До основания. И если бы существовала где-нибудь ему альтернатива! — Плоть свою maman точно сбросила бы с удовольствием, как старую одежду, хоть сейчас! А так, жди стоящей причины, чтобы, наконец, как выражаются японцы: поменять миры.

     …Цепляясь неловко за выступающие посреди нечёткого пути вперёд старые пыльные корни! Наверное, пропустив один нужный и ощущающий землю шажок, вдруг резким размахом ринулась вниз, с вздымаемой холмиком тропки, в пахучие щекочущие травы, скатившись туда, впрочем, мягко. Может, я не слишком опоздаю встретить свою мать, если поваляюсь в зелени шуршащей, слегка упёршись взглядом в небо? Падение, конечно, неудобно меня приземлило. Хорошо, не стукнулась спиной, но джинс на правом колене — глинисто-зелёный, сразу и не ототрётся след от преткновения с поверхностью! А вообще, ходить в штанах удобней, да и падать, как оказалось, тоже. Представляю, как сейчас я выглядела бы, будь просто в длинной юбке. Да! Можно так валяться в траве беззаботно минут -надцать, пока кто-нибудь не догадается так же, как я, проскочить мимо шумного проспекта вдоль низины, чтобы попасть к выходу через белую арку, и не вспугнёт меня из мной же примятой травы. Пока валяние такое сильно не запачкает на рукавах нежаркую ветровку, и, кстати, пока козюльки не станут пытаться заползти ко мне в ухо! Пока запахи вокруг не начнут отдавать свежим, но немного мрачноватым летним закатом…

     А уж там, на голубоватом потолке небес неспешно станут пролетать два серебристо-блистающих шара, снизу мне представившиеся как живой набросок, вернее, в некотором роде оживающий под ветром образ. Стоп! Какие тут ещё шары? Над верхними ветвями самых удлинённых лиственниц. Но это же не надувные шарики? Или мне всё показалось, из-за обилия летнего света, делающего небо где-то ближе к предполагаемому горизонту — тяжеловатым и непроницаемо-белым. И пронзительное Солнце довольно удаляется по юго-западу, и под деревьями от этого во множестве ветвятся тени, а над самим парком, к востоку вроде (оттого и кажется, что сие противоречит верному движению) проплывают шары, неистово светясь и серебрясь, и ускоряясь, и преспокойненько исчезая вдали.

    Я, немедленно вскочив, встряхнула рукава, штанины и карманы, задумчиво прикинула, как можно было бы кому растолковать, что пролетало сейчас почти рядом? Конечно, не светящиеся объекты-огни и не шаровые молнии, где тут гроза? Самолёты-вертолёты! Угу, неподалёку от центральной клумбы, где вовсю резвится мелочь из детского сада. Да и какие тут поблизости эксперименты? И не продают нигде таких серебристых воздушных шаров! Никогда не видела похожих. О! Может, это парочка метеорологических зондов?! Ага, заблудились они, что ли? Отбились от стаи таких же, метеорологических. Вот чепуха! И лучше не упоминать о прожекторах и роях насекомых. Ведь это, как всегда, как раньше, НЛО были! Безудержные и прекрасные, не правда ли? Мунк намекал про некие плазмоиды: мол, природное, хоть и не очень объяснимое явление. Скорее, так и есть, особенно если эти явления носятся парой. А предположения об НЛО меня пугают. Нехилое, конечно, размышление, и я совсем не собиралась посвящать в него maman, но… Она сама, вручив авоську, где вяло телепались батон, треугольный пакет молока и творожная пачка, торжественно мне заявила:

     — Знаешь, сколько людей наблюдало вчера над городом объекты?

     "Да, и сегодня тоже, — уверенно додумала я в ответ, — только были это сгустки пульсирующей энергии! Пускай поблизости и не имеется ущелий и оврагов, разрушенных храмов, заброшенных замков, лесов или затхлых болот, откуда им пришлось бы срочно вылезать, то есть вылетать… Или имеется? Разбитая тарельчатая танцплощадка — то ещё местечко для пряток в глуби парка. Всё равно, легче думать, что где-то что-то почти объяснимо с научной точки зрения, чем необъяснимо вовсе. А необъяснимого в жизни (именно в моей!) хватает".

     Maman докладывала себе дальше:

     — Весь день в отделе трещали про то, как позавчера ночью над парком парил большой красный шар.

     — Позавчера Луна особо полная была!

     — Ну, да! Тогда рабочий со второй смены увидел сразу две луны!

     — Конечно, если был жутко пьян.

     — Мог быть и пьяный, конечно. Только сегодняшней ночью группа товарищей видела над парком несколько красных шаров. А днём у всех повально головы болели. Некоторые даже в предобморочном состоянии оказались и отнюдь не от подпития!

     "Возможно, раз такие растяпы, как я, скатились мимо тропинки в траву".

      …— Между прочим, в странном свете событий и первый раз за долгий срок "свистунец" в нашем конструкторском бюро замолчал. Ну, помнишь, Габи, я о нём рассказывала в незапамятные времена. Что-то свистящее, стрекочущее, хоть и негромко, но практически день за днём. А тут умолк наш барабашечка, и в отделе сразу скучно стало. Вдруг он помер где-нибудь за шкафом? И как-нибудь во время уборки его на совок выметут, как дохлого мыша.

     "Ничего себе! — подумала я. — Впрямь нашествие каких-то аномалий наметилось! На небесах и под деревьями, в нашей квартире, в моей голове… Обычно ночным проявлениям сейчас совершенно не помешает свет дня! Они серьёзно объявились эти представители обратной стороны бытия, изнанки таинственной жизни вышли из уютных и прохладных теней. Видения! Они являются объектами не из плоти, а скорее, из таких реалий, что иногда почище образного бреда, летящими огнями-огоньками, вспышками. Да, действительно, потусторонним свистом, скрежетом и шумом, и, в конце концов: барабашками из конструкторского бюро и плазмоидами над старым летним парком! Или всё же, это НЛО были? Вполне себе невинные летающие тарелочки с всамделишными большеглазыми инопланетянчиками внутри.



Глава 58-я: "Натали наносит удар"


     Так! Срочно нужно поделиться чем-то своим с Индри и Натали, этими неяркими представительницами школьных толп. Может, выпровожу их вместе с собой на прогулку в прохладно-ветреный после ночной грозы парк! Он послужит огромным распростёртым камуфляжем для моей души, не подготовленной ещё для настоящих столкновений. Собственно, ни Натали, ни Индри не согласились бы с моими доводами насчёт некой их бесцветности. Себя они считают, ого-го, какими кандидатками на получение медалей за окончание школы. Давно знаю, что Индри нацелилась на серебряную, а Натали вовсе на золотую. И плевать им обеим, с их способностями по математике, на моё неопределённое из-за родительских метаний и отсутствия поддержки будущее, на фантастические истории и на то даже, что Зандер оказался ненадёжный кавалер!

     "Не надо было влезать между нами, вдруг бы что наклюнулось!" — суетливо думает в мою сторону Индри. "Так ей и надо: в конце концов, остаться у разбитого корыта! А то, вишь, у неё всегда имеются поклонники, тоже мне нашлась очередная Стефани Адрева!" — злопыхает про себя (точней, про меня) очкастая педантка Натали. Меня немного обижает до сих пор, что обе якобы изображают преданную озабоченность, ну, или озабоченную преданность, а за глаза предполагают такое! Завидуют мне, что ли? Дурочки! На улицу выползти не хотят, пошататься ненастной погодой им лень. Вот осесть дома у Индри, где всегда сохраняется небольшой бардачок, и никуда не рыпаться при этом — само то.

     Жаль, кассет с "Муди Блюз" не осталось! Вернее, на кассетах не осталось "Муди Блюз". "Предки" Индри записали там какую-то эстраду. Сама же бывшая обладательница шикарных, но так не познанных ей рок-композиций, с удовольствием протягивает мне когда-то бывшую синей и яркой обложку с кассеты.

     — Вот, забирай! Тебе же, вроде, их записи нравились.

     — Именно, записи… — вздохнула я, мрачновато продолжив: — Читала ли ты, дорогая Индри, сказочку Джанни Родари про Чиполлино?

     Пока та отрицательно мотала головой и с подозрением некала, я прибавила уже зловеще:

     — Конечно, я возьму обложку, но твоё одолжение очень походит на сценку, где синьор Помидор предлагает служанке Земляничке обёртку от съеденной им карамельки: мол, если что можешь понюхать её и полизать. А бедной Земляниченьке ещё приходится благодарить за милость!

     Ну… Индри оказалась озадачена, а Натали расфыркалась вовсю. Я же принялась невежливо озираться вокруг, приглядывая, что бы потихоньку унести в отместку и вдруг наткнулась взглядом на кассету в белой коробке.

     — Странно, ведь обычно они чёрные бывают или прозрачные! — пробормотала я, будто бы про себя, и потянулась схватить её с полки.

     — Эй-эй, — заёрзала на месте Индри, — это мне мой сосед подарил, потому что, видите ли, я ему нравлюсь!

     — Да неужели! Быть этого не может! А почему так лента странно пахнет? — из-под крышки кассета пахнула специфически.

     — Потому что она — хромовая.

     — Ну, да… — я закивала как бы понимающе. — А всё-таки, что там?

     — Одна немецкая группка, "Камуфляж" называется.

     — Что??? Знаешь, Индри, я возьму её с собой, а когда отдам, не знаю, даже не могу сказать, отдам ли вовсе! И у меня тут дела появились, так что я пойду! — и подалась себе безо всякого зазрения на выход.

     Понятно, что Индри с Натали от такой наглости рты разинули, им даже сказать стало нечего! А я решила, что внутри кассеты действительно расположилась стоящая музыка, да ещё и с "камуфляжным" названием, и беззастенчиво умыкнуть её — стоит потери так называемой дружбы. А то для чего существуют друзья! Ведь в отличие от школьных отношений, музыка всегда представляет собой ценность, записи такие по округе не сыскать, как и "Муди Блюз". Жаль, не умыкнула их так же! Теперь нечего быть принципиальной, как раньше. А Индри? Пускай попробует нажаловаться на меня моим родителям! Они, кстати, тоже стоящую музыку предпочитают.

     …С хромовой кассеты, нетерпеливо изъятой из хрупкой коробочки и с торопливым щёлканьем загруженной внутрь чёрного магнитофончика, плавно вырвалось минорное звучание немецкой группы "Camouflage", подобное, кажется, зеленоватому пламени. А я обрадовалась, сразу распознав: наконец-то, нашлась музыка мне под стать! Такая же, как нынешний цвет моих глаз, наполненная дождём, слезами, Временем и электричеством, несущем искрящиеся сигналы Предвестия ко мне и от меня. В серо-зелёных волнах печальных и одновременно жизнерадостных мелодий слова были действительно — на не очень понимаемом, но всё же, чётко ощущаемом английском. Теперь я уверена, язык этот можно назвать музыкально интерактивным, раз большинство музыкантов выбирает: петь по-английски, а их песни вызывают живой отклик даже у тех, кто порой и родным языком не владеет.

     Композиции альбома "Methods of silence" (так было нацарапано на крышке) вместе составили нечто чудесное с небанальной перспективой: слушаться мною - всегда. Так что, Индри, ничего я не верну тебе обратно! Лучше будем слушать почти всем семейством. Кстати, Мунк определил: поэтическая мрачность под грустным электронным камуфляжем — то, что мне надо во всех смыслах и, особенно, при отсутствии оных. А Эса, заслышав витиевато-экзотическое вступление первой на альбоме: "One fine day", вообще, выразилась так, как никогда не делала до этого, и вряд ли будет делать после:

     — Это же настоящая "Агни Йога", только воспета в современной европейской музыке!

     Ну и ну! Где maman успела ухватить верха той самой "Йоги"? Наверное, в конструкторском бюро постоянно что-то обсуждают э... эзотерическое. Никогда не интересовалась культурой Востока, но после маминых слов стоит обратиться хотя бы к Индии с Японией.

     Немногим позже, меня, осенённую новой идеей от музыки, страшно потянуло прогуляться в старый парк. Бесцельно, конечно, потому что Эса дома и встречать её не нужно, для магазинов нет денег, а в самих магазинах нет ничего. И вовсе нет вещественных причин таскаться по надоевшему Жёнову. Но где-то имеется парк, вдохновляющий, чистый! Чёрно-зелёной листвой, в точности как камуфляж, скрывающий меня от всех. Я вошла в его предгрозовую тишину и вдоволь собралась поразмышлять о своём странно-обычном: вот вечно копаюсь в себе и пытаюсь уравновесить свои депрессии. А все вокруг закономерно превращают состояние своей тоски в некрасивый имидж и принимают это за достоинство перед всеми (мол, какой я — несчастный, жалейте без перерыва меня!), не предпочтя, к примеру, трудную работу над собой, она же — непрестанная и надоедливая, знаете, борьба.

     Уф! То, что я сейчас себе надумала, может воплотиться из соображений в действия лет эдак через... много, а я теперь до такого додумалась! Между прочим, о тех самых остальных вокруг... Жаль, сегодня я гуляю обыкновенною дорожкой от центральной клумбы за входом в парк, а не прорываюсь возвышенною тонкой тропкой через травы. Там слишком мокро, и глина, наверное, вязко облепит новые босоножки, здесь же лишь неглубокие лужи на чёрном асфальте слезятся. Зато ветви клёнов влажны, отяжелены, и нависают сплошь зеленоватым камуфляжем с тёмными просветами, а сквозь резную листву и тени под ней проглядывает небо донельзя меланхолического цвета. И в эту чудную прохладную погоду надо ж было встретить Натали с её мамашей!

    Гуляя, впрочем, беззаботно, они близятся навстречу мне, смакуя коммерческое клубничное мороженое. Это видать даже отсюда по заострённым книзу вафельным стаканчикам. Эса строго-настрого запретила нам с Мунком пробовать подобное: оно слишком мягкое, с привкусом средства для мытья посуды, оттого и ярко-розовое, да и стоит прилично по сравнению с привычным государственным пломбиром. Однако меньше всего хочется мне видеть Натали с её maman, особенно после похищения кассеты у Индри. Тогда подружка, конечно, на мою выходку смолчала, но ведь она, в отличие от меня, всегда рассказывает своей принципиальной родительнице всё про всё и даже больше. А как та на это реагирует, как они обе сейчас на меня реагируют, видно по их спесивым физиономиям:  "Габриэль — ты мелкая врушка и побирушка! Хоть и выдумщица необыкновенная". Ну-у, может, оно где-то и так. Зато я — воспитанная. С виду! Поэтому приветливо здороваясь с обеими, ничуть при этом не интересуюсь: как дела у них и настроение, и как на вкус это слегка подтаявшее лакомство, и, не оглядываясь (а надо бы!) спешно уношусь подальше от повстречавшихся мне злых тёток: лет шестнадцати с хвостиком и, кажется, тридцати шести с половиной.

     Единственное, что не позволяет мне лететь без волнений вперёд — это назревающий укол под правой лопаткой. Останавливаюсь за ближайшим клёном, чтобы потереть зудящее, как дотянусь, и, разворачиваясь, вижу: бывшая подружка с её мамашей пялятся вслед с таким ненавидящим ужасом, что лучше бы мне это показалось. А на деле, что, собственно, происходит? Я им должна, что ли? Неужели всё из-за Индри, из-за кассеты, вернее? Разве я виновата, что хорошие записи здесь не достать, как и многое прочее, что музыка и книги — мне дороже школой навязанной дружбы? Я, вообще, считаю: этого дружацкого дела между кем бы то ни было – нет, не было и быть не может, есть лишь степень обучаемости жизнью в этом мире. Ни враги, ни друзья — всего только учителя друг другу. При этом деспотичные, надо сказать, п э д а г о г и.

     Да, чёрт с ними, под лопаткой крепко болит! Кажется, я принесу с прогулки заодно повышенную температуру. Но, что ни говори, происшествие выпало. Так, небольшая паранормальность Натали (отрицающей сей фактор в целом) может вылезти мне боком, в прямом смысле. К вечеру я не смогла поднять правую руку и двигать ей, а наоборот, пока не рухнула одетая в свою постель, шаталась из комнаты в комнату, приставая к домашним и упорно пытаясь шутить, дескать: у меня вон …крыло пробивается, хоть режет при этом, зараза, будто застрявшие ножницы. Мешает, тянет мышцу и горит, как ток! Пригвоздило чем-то острым, как разряд, и это жутко беспокоит, распирает изнутри, кажется, вскрывая плоть и кожу. Яростный взгляд с расстояния пальнул мне в спину! Теперь — ни есть, ни спать, ни почитать, ни посмотреть телевизор вечером пятницы, даже толком не переодеться после улицы. Ничего не могу и ничего не хочу! Приходится валяться у себя бессильно и с включённым светом слушать "Камуфляж", постепенно покрываясь камуфляжем из дрожи и пота под лёгкой футболкой до тех пор, пока maman, скорей всего, не заподозрившая во мне притворства, вдруг не зашла в мою комнату:

     — Надо же — летом и так простудиться!

     Угу, а она сама тогда чего сидит дома в последнее время? Опять мучает слабость?

     — Это не та простуда, что раньше! А если и она, то сосредоточилась вон там… — я пытаюсь завести руку за спину, но у меня не очень получается: уж болит, так болит!

     Maman, настояв на подробнейшем ощупывании вздувшегося, присела рядом. А после стала живо утверждать, что опухлость может содержать только громадный фурункул, даже целый карбункул, ничего кроме!

     — Всё равно, возникает оно от простуды! Оттого, что ты уже добегалась по паркам.

     Конечно, едва ли Эса мне поверит, что это — сглаз-привет от пары невзначай разозлённых мной общих знакомых! А вдруг они мне в головушку целились, да славно промазали? Голове-то, может быть, не так болело бы! Или стало бы намного хуже? Тут же так болезненно зреет… как его? не выговорить! Ну, maman сказала, что я вдобавок брежу. А Брэб, судя по всему, подслушал наши трения по поводу, навскидку ничего не утвердил заранее, но что-то кумекая про себя, скоренько вывалил на меня предложение:

     — Ну-ка, причешись, потащу тебя к знакомому хирургу в детскую больницу, мало ли поздний вечер. Иначе завтра температура вскочит под сорок, а это не для твоего здоровья с хилым сердцем.

     Если честно, от сочетаний "хирург" и "температура под сорок" мне конкретно поплохело. Мямля безжизненно:

     — А что мне там могут сделать? Если только осмотрят, выпишут антибиотики, назначат процедуры…

     Начинаю натягивать куртку, причёсываться не собираясь, растрёпанность ещё та, но мне идёт. Когда речь заходит о врачах и лечении, я становлюсь рассеянная, нервная и мне ни до чего, лишь бы от них быстрей дать дёру, безо всяких там процедур.

     …Да уж, как сам папуля потянул меня по кочкам да по рытвинам! Волок буквально, чтобы я спешила, а по сторонам не зевала, отвлекаясь на несуразное: "Вдруг они мне скажут там остаться? А у меня нет никакого желания там оставаться! Я спать хочу! Мне уже ничего не болит и точка". Держу пари, при этом я вступила в наделанную каким-то зверем кучку, но продолжала тащиться вслед за папулей, останавливаясь лишь периодически гневно шаркать подошвой об асфальт, чтоб якобы убрать налипшее. Просто я жутко волнуюсь.

     Вокруг же очень тёмный и похож на осень вечер. Тучи цвета поседевших волчьих шкур заволокли небо, оставив просветом леденцовый багрянец на западе. Где-то очень далеко, за крайними по городу домами дозрел закат, пока мы с Брэбом впотьмах добрались до готического здания больницы. Папулин знакомый хирург дежурил в вечернюю смену. Поздоровавшись, они разговорились, и, судя по обоюдно возникшей приветливости, я решила, что папа завёл надёжный блат с помощью автомобильного ремонта, так, на крайний случай. А это тот самый случай и есть: под лопаткой жжёт и взрывается боль. И это у меня теперь настоящая слабость! Резко не двинешься и никуда не рванёшься вперёд.

     Брэб, однако, решил обождать в пахнущем лекарствами и хлоркой, экономно освещённом коридоре, пока добродушней некуда и кажущийся высоченным из-за длинного халата и высокого колпака, детский врач увлёк меня за собой в кабинет процедур, попутно зазвав туда объёмистую тётку-медсестру и дав указание мне:

     — Ну, школьница, не стесняйся, раздевайся! Эй, не со штанов же! Только там, где у тебя больное место? О? Вот же угораздило! Похоже на целый карбункул! — и доктор его как надавил!!!

     Похоже, в голове у меня мгновенно родилась и сразу разрядилась молния: из глаз поистине горючими слезами и брызгами искр вперемежку! А медсестра в придачу помогла усилиться потоку ощущений, сделав кровоточащий и точный ланцетом надрез, острый, словно глубокий укол. Вот что такое: нож в спину! След, скорей всего, останется, можно будет выдать за случайное геройство.

     — Ты мне всё-таки расскажи, что случилось? Гною — прорва. Всё проявилось сегодня? Так быстро? Могло случиться и от сильного удара. Теперь на перевязку будешь к нам ходить. Неделю минимум! — доктор продолжил интересоваться. — Кто посмел садануть под лопатку такую милашку! Главное, чем: кирпичом, ногою, камнем?

    Раз меня явно смешили, то и я поддержала:

     — Нет, это был не кирпич! И даже не два кирпича. Просто у некоторых особей взгляд может с расстояния пробить, как лазер. Я уже рада, что у меня мозги остались целы.



Глава 59-я: "Кодекс чести"


     "Странно, что я вижу перед собою тысячу дорог: ни одна из них не является моей, но я могу выбирать для себя подходящую. Если, конечно, смогу ориентироваться в этих внешних и донельзя тайных путях. Это у других — одна дорога, и то они днём с огнём найти её не могут, а тут такая сверхзадача! Ещё я вижу перед собой тысячи разных значений и назначений для этих значений, а другие смотрят, но не видят даже основного одного. Без логики, они, счастливые, будут по жизни плутать у трёх сосен, думая, что это настоящий лес! А я-то: разложив по полочкам и брёвнышкам — и сосны, и леса, и с логикой наперевес, двинусь ли куда-нибудь? У меня же совершенно запутанное и нелогичное логическое мышление! Что же, из-за того, так и останусь топтаться у перекрёстка тысячи своих дорог? С найденным главным из тысяч значений в своей голове! До крайности ушлая и бестолковая одновременно, и неправдоподобно всем этим несчастная?"

     Таковы мои первые на сегодня трезвые мысли после довольно жёсткой с утра перевязки. Точней, это было полное обматывание меня бинтами на пластыре с обильной пропиткой раны антисептиком. До сей суровой процедуры я выглядела и чувствовала себя так (то есть, не чувствовала себя никак) будто находилась в продолжительной со вчерашнего вечера отключке. Кстати, ничего не помню из полуобморочного возвращения домой. Я шаталась по кочкам, как пьяная, норовя проскочить мимо асфальта и заползти на придорожную траву. Впрочем, на башмаке дерьма не оказалось, наверно, отцепилось по дороге.

     Сегодня же, доктор сказал, что у меня без малого вышло ранение и заживать будет долго. А вызванная им очередная тётка-медсестра чуть ли не нарочно сделала мне больно — сильно надавив раскромсанное под лопаткой и затем презрительно произнеся мне вслед: "Ах, опять эта из неприветливых! Хоть бы шоколадку мне какую принесла, а то копайся в их гноях без всякой благодарности!" А вот и не принесу ей никакую шоколадку! Медсёстры каждый раз сменяются на процедурах обработки с перевязкой, где я наберу столько денег на шоколадки? Я сама не отказалась бы ни от того, ни от другого. Но Эса и так на меня разорилась прилично, прикупив обещанный объёмный том ныне модного человековеда Дэйла Карнеги. И потому-то мне досталось некоторое внимание семьи.

     Всё из-за моего фурункула или, как его там, из-за домучивших меня слабости с температурой. Из-за того даже, что я не смогу пару-тройку деньков принять нормальную ванну и переодеть, что полегче, а это для меня почти трагедия! Я вынуждена буду передвигаться, как ватная: плавно, медленно и осторожно, и ойкать от боли, вдруг резко дёрнусь. Ночью придётся спать на боку, днём ходить в тёплой шерстяной кофте, обязательно принимать по времени рекомендованные антибиотики и выглядеть болезненно, как никогда. Весьма кстати, что maman специально добыла мне мудрую книгу, чтоб я недельку посидела дома, а не шастала в прохладном парке или по квартиркам донельзя сомнительных подружек.

     "Так, так, распространён когда-то был жанр поучений… В назидательные текстах и нравоучительных, без сомнения, историях. Динамично и конкретно он развивался в других странах, а в 'величайшей из великих' был легкомысленно отвергнут и полузабыт. И потому сейчас никто не знает толком, как строить взаимоотношения. Как вести себя дома и в обществе, как суметь урегулировать конфликты или в том же коллективе поддержать деловую беседу. Ведь, что ни говори: мы очевидно нуждаемся в правилах, в правильных выкладках для самого настоящего житейского бытия!" — а это уже мысли Эсы. Я запросто их с неё сняла одним лишь своим взглядом в сторону, удивившись: неужто мамуля выучила наизусть вводную часть большой книги? Или она справедливо решила, что лучше её собственных мыслей будут слова из настоящей аннотации на самого Карнеги. Так как книгу до конца мама не прочла, оставив это мне, то и донесла призыв в заимствованных фразах, что смогло меня заинтриговать. А тут ещё и рекомендации от Дэйла Карнеги прибавились.

     Он предлагает смягчить свою жёсткость, разгладить углы и не приравнивать себя ни в коем случае к жестоким и холодным индивидуумам. А раз иной, чтобы добиться хоть чего-нибудь, пускай и малого — плыть по течению и улыбаться при этом ударам извне! Где-то немного прогнуться пред вышестоящими, на кое-что закрыв глаза? Вовремя взгляд отвести и промолчать, толерантно предположив якобы дипломатичный подход? А как насчёт того, что жизнь в полной мере придаёт остроту любым суждениям и действиям?! Как раз, жестоким и холодным индивидуумам она подравнивает острые, колючие углы характерной натуры, а нежным и чувствительным, наоборот — обтачивает их и обсекает, надрезает, заставляя кровоточить! Позже, это обстоятельство преобразит чувствительно-нежных в холодно-жестоких. 

     И как? Искренне интересоваться другими? Никогда не забывать о том, что "имя человека — самый важный, самый сладкий звук для него на всём белом свете и на любом языке!" Слышать и слушать людей, намеренно поощряя их говорить о себе? И самим же говорить о том, что интересует других. Внушить собеседнику… "сознание его значительности"?! Любопытно, чего этим можно добиться? — Того, скорей, что все кругом усядутся тебе на шею, бесцеремонно вторгшись в твою жизнь! Ведь ты такой хороший и раздаёшь им комплименты, запросто и безо всяческих на то заслуг. Обман в высшей степени и никакой при этом справедливой правды! (Правильно, кому нужна эта правда!) А на имя своё, между прочим, надо полжизни упорно работать.

     И если вдруг из-за соблюдаемых правил бестактное до пошлости людское самомнение разрастётся до необозримых широт, что позволит запросто тобой пренебрегать и панибратски помыкать тем более? Ну, раз они — такие-сякие возомнят себя значительными, а ты самозабвенно похвалишь их, ничуть не оставляя похвалы себе, и значит, принизишь этим собственную значимость в чужих глазах. Ну-ну! Вот я и не согласна с мистером Карнеги. Хэлло - гудбай, теоретический книжный советчик! Злостно говоря, ты учишь тонкой лести и ухищрениям с изощрениями вместе. Всем притворяйся, лги, улыбайся и… благополучно с этим подставляйся! Я, конечно, понимаю: делается вышеуказанное ради выживания, продвижения и выгоды, но не следует же опускаться до банального целования чужих задниц!
 
     Тут за день один можно так загрязниться, что, вдохнув ненароком чужое дыхание, зло выдохнуть с чувством: "Как всё задрало, заколебало, заковыряло, затрахало!" И вот уже проклинаешь весь свет от усталости. Это в мои-то шестнадцать! Не лучше ли попробовать применить что-то другое? К примеру, составить себе кодекс чести, свой собственный. А то — улыбайся, будь искренним! В равнодушном и разобщённом обществе повальной не доброты это не сработает, уже давно не работает, как заметили бы сами американцы, специалисты по напускным лучезарным улыбкам. Эх, изобрести бы на пользу индикатор лжи и лести для распознавания фальшивых окружающих! Интересно, встречается ли в литературной природе какой-нибудь достойный "Анти-Карнеги"?

     Вообще, пора признаться, что я давно создала для себя некий кодекс. Итак, его первые пункты, в которых имеется следующее: "Не печалься, а радуйся! То есть, поменьше терзайся и плачь. И заодно не сожалей о ранее содеянном или уже прошедшем".

     "Совсем не помышляй о том, чтобы за просто так получать любовь. Иначе говоря: развивай свободные и хорошие чувства, но на такой же ответ не надейся. То же касается и благодарности за совершённые добрые действия".

     "Никому не будь должным! Пускай будут должны тебе. Хоть при этом лучше не принимать никаких одолжений".

     "Никого не обижай намеренно и так же не позволяй обидеть тебя".
 
     "Избегай строить планы и не говори о будущих делах, даже якобы близким. Вообще, старайся никому ничего лишнего не говорить".

     "Никогда не жалуйся и не доверяй своих тайн! Будь откровенен, но не откровенничай. Открыто говорить о своих несчастьях — значит, множить число своих недоброжелателей, а не сочувствующих".

     "Не вызывай настроя ксенофобии к себе. Пожалуйста, сколько угодно оставайся собой — довольно сложным человеком, но стань простым в обращении. В жизни это намного удобней".

     "Тебе не нужны: ни агорафобия с её нарочито распахнутым, но опустевшим пространством, ни сжимающая сердце — клаустрофобия, ни резкие странные запахи нарушенной повсюду экологии. И главное, чтобы тебя не касались грязные помыслы! Иногда мало общения бывает лучше, чем много общения, а временная изолированность и вовсе может стать полезной для одарённого творчески индивидуума".

     Впрочем, наличие внутри себя определённого кодекса вовсе не предполагает его немедленного и безоговорочного исполнения. Особенно, если принять во внимание обстоятельство, что чувства свои и ощущения я использую ровно, как те носовые платки, занашивая и застирывая до дыр, или, как, пардон-с, бумагу туалетную, что, бывая в невозможном дефиците, всё ж иногда попадается. Выбрасываю ненужное в мусор и об этом быстро забываю. Совершенно не предусмотрев, что кто-то будет в моём мусоре копаться.   



Глава 60-я: "Одна из дорог"


     Виды из окна казались мне чуть выпуклой, хоть и быстро движимой картинкой, наверное, из-за округлённых по углам сторон стекла. Невесть где находящийся при этом горизонт, он же — линией по верхушкам голубоватых лесов вдалеке, будто переливался огранкой под лениво отходящим Солнцем. А потом всё стало размываться просто до длиннющего фрагмента, еле зримого через туман в наступающем вечере.

     Подобное окончание любого дня (а особенно, пятницы) вдвойне комфортно: внутри позолоченного светильниками вагона с уютными креслицами на каждого, по движению и против. Так продвигаться вперёд — будоражит немного, как бы несёшься вместе с поездом и двигаешь его собой, будучи его котлом, или что там, у локомотивов предполагается в наличии для силы тяговой? Скоростное, чёрт побери, ощущение! Даже если наступает этот weekend в компании целой кучи посторонних мне людей в экспрессе, идущем прочь от столицы (что на сто километров восточнее Жёнова) резким разворотом на юго-запад и далее до границы, по пути с обязательной остановкой в Низинах, родном когда-то для папули городке.

     Первая моя такая дальняя поездка и Мунка, кстати, тоже. Мы отправляемся в гости к многочисленным отцовским родственникам, знакомым по неминуемой житейской болтовне, отчасти переписке, пересылаемым с ней фотографиям, а с недавних пор междугородним телефонным разговорам. Едем в "плоский, средне населённый", по словам папули, живописный городишко, состоящий из сплошных низин и называющийся соответственно: Низины. Интересно, не идёт ли речь об имеющихся там "плоскостях" или "низинах" разных степеней взаимоотношений? Мамуля организовала сборы за один довольно нервный день. Вчера мы бурно маялись весёлым беспокойством, словно побуждая себя к новым впечатлениям. Сперва беззаботно все вместе смеялись, затем опасливо шептались по углам, перетасовывая пары спорщиков и заговорщиков. Всё — вынужденное слегка. Но припёрло же некоторым! Совсем я не готова путешествовать, хоть и отошла от процедур, но в спине моей словно до сих пор застрявший шприц. А maman настойчиво всех убедила, что нужно отправиться в Низины всем семейством именно сейчас, в первый и последний раз. Мы совсем не разобрались, а почему "в последний"? Ведь за начальной поездкой для нас с Мунком и даже для Брэба, без сомнения, последуют и другие разы: следующие обычные поездки.

     Кроме самой maman! Раньше она преспокойно ездила куда-либо без нас, теперь же отчего-то опасается. Ведь она стала полагаться на интуицию, благодаря которой безошибочно определяет наличие дефицита в близлежащих или отдалённых магазинах и скупает его почти оптом, при наличии аванса, отпускных и, разумеется, зарплаты. Ну, направленность у мамули такая: то да сё прикупить для дома и, в основном, про запас. На будущее, так сказать. Посуду целыми сервизами, надоедливые белые простыни, пододеяльники. И прямо смешно — носки и майки! Всенепременно мыло, сахар, соль и спички, а ещё консервы, макароны и крупу, согласно распоряжениям бабушки.

     Знаю, на всю жизнь не запасёшься, но как я сама предчувствую, грянет дефицит ещё больший. А в Низинах у "колбасных" родственников Брэба можно без проблем разжиться тушёнкой и ветчиной. Кстати, не забыть о подарках для некоторых, но это, считаю, забота родителей. Я же перед поездкой жутко зевала, потому что страшно волновалась: доеду, не доеду? Или опять придётся выгружаться на середине дороги со мной, полумёртвой в придачу! Что-то похожее раньше бывало, как отметил бы Брэб: по местечку. А тут езда впереди, в общей сложности часов пять! Сначала, переполненной дачниками электричкой до столицы, затем пересадка в экспресс, где многие купе, вагончик-ресторан и все сопутствующие путешествию: суета и толкотня.

     Находчивая maman загодя прикупила билеты на места в откидных мягких креслицах. Нам с ней по ходу, чтоб обеих болезненных не укачало, а Брэбу с Мунком достались против хода, но они на это ещё не пожаловались. Стали жаловаться все остальные соседи, когда из задрапированных в стенах динамиков внезапно грянула ламбада и оглушила порывом полуденных латиноамериканских страстей. Призывая заняться физзарядкой "пятой точки" немедленно, в режиме: крути туда, верти сюда. Совсем неподходяще в тот момент, когда желается тихой лиричной романтики, можно даже с грустинкой. И просто наслаждаться вечером в дороге, а тут ламбада жарит!

     Пассажиры шипели на проводниц, что якобы пошлый выдался у них репертуар, и требовали выключить этот ужас немедленно. А мне думалось о том, что, несмотря на аккуратность посещений мною перевязок, немилосердная боль то и дело подходит к глубокой ране под лопаткой. Может, образно оно и красиво: боль жёлтая, а рана красная — смотрится, как золото на яшме, да жутко чешется, пульсирует и заживает при этом медленно-медленно! Ну, глаз-алмаз у тебя, Натали! Недаром же усилен диоптриями от "учительских" очков. И её мамаша, видать, приложилась недобро. А может, не было никакого удара мне в спину, а я внезапно простудилась, как всегда.

     Размышления на время отвлекли не только от массовых препирательств из-за ламбады, но и от книжицы, взятой в дорогу. Я отложила новеллы О`Генри на выдвигающийся из спинки переднего кресла поднос, обернулась разок на степенно беседующих Мунка и Брэба, а потом, почти облокотившись на уснувшую по соседству мамулю, сама закрыла глаза. В сладкой слабости и усталости. Внезапно стало думаться о чёрно-белых стихах Цоя и его меланхоличном, хоть и быстром роке в противовес нарушителю-панку. И отчего-то напевалось мне сегодня "Группа крови на рукаве, твой порядковый номер..." В общем, разбудите меня кто-нибудь в конце пути!

     В атмосферу нового города мы попали уже ночью. Выгрузились спешно, подхватив сумки с авоськами. Без оных оказался хитрый Мунк, но зато в его обязанность входит проследить за мной, чтобы я не потерялась, ринувшись в сторону. Неловкая я! Никогда не смотрю под ноги, всё больше вверх и чуть по сторонам. Здесь же, моментально ощутила, как лужи по всему асфальту пахнут корицей, кажется, от упавших туда яблок. А насколько можно рассмотреть под светом фонарей: небольшие валуны среди травы стали мшистыми от опавших на них яблоневых листьев. Деревца же — крепенькие, низкие, усыпанные красноватыми кругляшками, выстроились вдоль дороги, ведущей от небольшого вокзальчика. Где-то за ним нас должен ждать младший брат Брэба, дядька Гедж на специально выведенном из служебного гаража "пузатом" автобусике. Всё ради встречи родственников в очень поздний час.

     Пока мы впотьмах пробирались подальше от рельсов, поезд, деловито присвистнув, понёсся к следующему городу, у которого, по названию судя, есть тёзка во Франции. Мунк торжественно помалкивал, видимо, осмысливая резкое за день перемещение с нашего северо-запада на юго-запад не прямой линией, а вовсе каким-то углом. Брэб с Эсой как всегда переругивались о незначительном, а я с удовольствием пялилась на небо - широким пологом, во многих звёздах. Ведь в Жёнове обзор всегда ужат по сторонам, почти вертикален из-за холмов, пригорков и многоэтажных стен. Закрыт! И небо кажется высоким, недосягаемым даже на взгляд. Тут же слишком просторно. Тёплое и влажное безветрие. Скорее, неподалёку проходит река, а может, имеется и озерцо. Не то, что в Жёнове, где нет банального водохранилища, оттого воздух жёстко (чтоб не сказать: жестоко!) сухой. А здесь легко дышится терпкими да сладкими ароматами вызревших трав и плодов. Наверное, в Низинах середина августа — самое время начать первый сбор урожая, южная же сторона.

     Вон и улыбающийся здоровяк Гедж с его автобусом! Как водится, первый момент встречи довольно скомкан. Каждый хочет поговорить о своём, каждый из взрослых. Мы с Мунком для них не в счёт. Нас как бы нет! Нам опять указывают наше место, то есть, направление дальнейших действий: проглотить язык и сидеть молча, аккурат до наступления совершеннолетия. Да и потом, как онемев, молчать, не поверяя, не выказывая никаких своих мыслей. Никому из чужих! Пусть они хоть родственниками назовутся, хоть друзьями и приятелями скажутся. Так отец настаивает. Ему, как и ба-Мари, везде враги мерещатся. Родные же дети – удобны в помятом и побитом состоянии и виде, и со сломанным хребтом, разумеется, в психологическом плане. А мне сейчас всё равно и лень разговаривать после дорожного сна. Я рассматриваю город по пути, насколько в темноте видно. Тем более моё ночное зрение включилось без моей настойчивости, что бывает непредсказуемо редко.

     Как раз, чтоб рассмотреть: там только низенькие домики с хозяйскими подворьями, пять этажей — предел, выше ничего не наблюдается. Ни тебе мощных девятиэтажек, ни комплексных "китайских стен", улепленных серою крошкой. Ни нагоняющей высотный ужас, как у нас, гостиницы, ни двенадцатиэтажного великана под боком! Никаких замороженных строек. Дядька Гедж подтверждает мои предположения сквозь темноту. Едем, кстати, как по действительной плоскости, как по раскинутой карте, разостланной скатерти, скорей всего, сине-зелёной и с жёлтыми ободками. Никаких тебе взгорков, как в Жёнове! Это у нас городские автобусы ухабисто скачут на каждой рытвине, легковушки взмывают с горки на горку, между прочим, даже на главном проспекте имени "Правдиста Ильича", а тут… Первый раз в подобном транспорте меня не укачало!

     Интересно, когда приедем, сразу отправимся спать, чтоб завтра с утра по визитам, или тётка Барб организует нам поесть? А то Эса вся бледная, в авоськах с презентами для свояков, Мунк делает вид, что умирает от жажды, а Брэб, наверно, с удовольствием уединился бы в туалете. Он нетерпеливо ёрзает на сиденье рядом с шофёрским и затейливым расспросом слегка мешает собственному брату вести автобус по нешироким улочкам Низин. Я же, несмотря на второй час ночи, жутко проголодалась, особенно от аппетитного вида попадающих под свет фар высоких грушевых деревьев, увешанных похожими на лампочки зелёно-золотыми грушами.

     …Надо же! Вход в подъезд увит плющом?! Нет, виноградными ветвями! Как они там называются: лозы? Именно, целые длинные лозищи, на которых не только обилие резных листочков, но и незрелые грозди, похожие на сжатые кулачки, наблюдаются. Лозы гибко вздымаются вверх, обвивая балкончики по соседству от входа, а далее мне рассмотреть не дали, тётушка Барб в халате, при бигуди, однако нарумяненная и с подкрашенными губами ("Укор тебе, моя унылая maman!") уже спускалась встречать нашу недружную компанию на лестнице.

     Ах, эти обнимания и целования! Терпеть их не могу. Поэтому Эса загодя предупредила: "Габи у нас — неласковая, так что не удивляйтесь!" Хорошенькое дело! Я сама удивилась на такие мамины слова. Ничего себе она меня представила! Выходит, если я против нежностей телячьих в отношении родных, то — прямо настоящий монстр! Вон Мунк тоже много чего не приемлет, а к нему претензий меньше. "Ну и что? Он же — мальчик! — парируют тогда родители. — А ты, Габи, девочка! Значит, должна, должна…" Ладно, всё равно, с наскоку не докажешь этим непонятливым, что чмокаться и обниматься со всеми подряд вовсе не обязательно. А должна я, в первую очередь, помочь maman распределить привезённое для родственников, точнее, родственниц. В подарок им: цветастые покрывала, пара расшитых ручников и книга для записей кулинарных рецептов в суперобложке. Всё — как бы дефицит и в доме, несомненно, пригодится. Теперь мне можно спокойно снять куртку, разложить свою сумку, поплескать холодненькой водички на физиономию, причесать растрёпанные прядки и, как следует, почесать под повязкой, скрытно пошептаться с Мунком и отправиться вместе со всеми на кухню, где похоже назрел то ли сытный полуночный завтрак, то ли небольшой ужин под утро.

     Неласковая! Да, потому что не переношу дурацких церемоний. Что за нелепости слюнявые! Как будто нас где-то любят и ждут! Папуля сам кривился в сторону здешней родни, мол, отчего-то они завидуют нам, обретающимся на северной стороне. Непонятно как-то... Может, с течением времени само прояснится, или я разберусь как-нибудь: в чём тут дело, а то Брэб с досадою махнул рукой на бабские их сплетни. Ведь, кроме дядьки Геджа с тёткой Барб и их детьми: Ланой и Геджем-младшим, в Низинах обитают ещё один братец Брэба: необъятный дядька Орен, его "жёнка-ведьма" с не очень соответствующим характеру кротким именем Рут и четверо их отпрысков (имён которых я не знаю, и в целом - мне всё равно). Здесь также, по-прежнему, мается моя незамужняя тётка-тёзка Габриэла. Цитируя Брэба: "её безрассудное бытие зря проходит в махонькой квартирке с больной и неподъёмной мамашей". А это та самая бабка Бируте, что незадачливо пыталась меня нянчить и ничуть не справилась, в отличие от хитрой ба-Мари. Кстати, она просила передать привет и Бируте, и своей сестре Берте с её семейством, тоже обосновавшимся в Низинах. Подобрались они тут вместе! Это я ещё не всё знаю, и папаша не про всё и всех нам рассказал.

     Зато я узнала, что обычные пельмени можно жарить! Сверху на них образуется пикантная коричневая корочка. Не предполагала раньше, что одновременно есть и говорить — в Низинах не только не воспрещается строго, но и горячо приветствуется. Особенно под домашнюю наливку из смородинки, Брэба с Геджем не унять! Впрочем, раз Гедж-младший с Ланой уже спят, то и нас с Мунком взялись подгонять: заканчивайте, мол, с кормёжкой и марш дрыхнуть. Взрослым хочется поговорить безо всяких ушлых малолеток рядом, усердно перевирающих каждое их словцо, пускай и не осмысленно, без злобы.

     Вот то, что на новом месте может присниться странное, я уже знала. Привиделось, что Цой трагически погиб, а предугаданные им перемены не замедлили со своим появлением. Ожидаемо начавшись в настоящих родных и знакомых, но не виданных мною доселе местах. Чёртова дюжина окровавилась посередине зимы, а новые жертвы нашли выход из тупика! (Вообще, не много ли в истории подобных воскресений?) После, неизвестно откуда взявшийся телевизор стал показывать одно и то же: картинку в плавных танцах падающих сверху птиц и умирающих прямо за экраном, в громоздких реквизитах телевизионных сцен, и расплывающихся серой кровью на чёрном фоне, без каких-либо светлых проблесков. Серыми стали даже помехи, когда вещание закончилось, и телевизор выключился сам, то есть, когда сон закончился.

     Утром я попыталась было вломиться в туалет, но за дверью уже кого-то рвало. Оказалось, maman. "Ничего подобного, пельмени были свежие!" — пробую доказывать упорно, но безрезультатно, ухитряясь при этом чистить зубы. На завтрак, впрочем, оказались сосиски, свежей некуда. Низин совсем не коснулся продовольственный кризис? Наверно, если учесть, что все взрослые родственники работают на местном мясокомбинате. Потому-то Брэб и называет их "колбасными", а предприятие, ого-го, как процветает. Однако пришедшая в себя Эса не рекомендовала расхолаживаться, потому что уезжать завтра, а нужно всех обойти и поприветствовать хотя бы, если не презентовать чего-нибудь вдобавок.

     Я как раз подумала, что с некоторыми одним приветствием не обойдёшься. И тут на сосиски к завтраку вышли кузина Лана с кузеном Геджем. Отчасти знакомы по фотографиям с письмами. Только те фото и письма остались в прошлом. В детстве почти все такие миленькие, а чуть подрастут! Ладно, хватит, цепляться к безучастным и не приветственным выражениям на их физиономиях. Гедж младше меня на год, а выглядит, будто бы я сама стала мальчиком. Мы одинаковы ростом, наши холодноватые черты схожи, и цвет волос, и зеленоватый оттенок в глазах тоже. Лана высокая и темноволосая, как Мунк, только глаза у неё голубые и нос курносый. Но, как я выяснила на протяжении сосисочного завтрака, наши похожести на сим и закончились.

     Двоюродные учатся средне, намереваясь дальше неплохо устроиться в местной специфике повальных мясоперерабатывающих, конечно, с родительской помощью. Ничем не переча "предкам", вот уж кто добровольно согласен пойти по стопам! Ощущается, мама с папой воспитывают их без всякой строгости. Не ездят по ушам, не давят на мозг, не взращивают разные там комплексы. Даже позволяют карманные деньги и право голоса в семье! И что взамен? Как выяснилось, Гедж увлекается одним футболом и открыто встречается с одноклассницей: рискующей заполучить общую с нами фамилию — Плаха. А Лана шастает не только по школьным танцулькам, но и на взрослые дискотеки, интересуясь нарядами и косметикой и смело применяя их на деле. Наши "двоюрки" не прочитали много книг, повсюду не изыскивают музыку. Вопрос веры? Ответственность личности в переломный момент? Да они, вообще, ничем серьёзным не дышат и о вечном точно не помышляют! Зато обвешали прихожую плакатами с грудастыми Сабриной и Самантой. Где им удалось достать такие модные плакаты? Я тоже такое хочу!

      Привыкшая мгновенно делать выводы (так, для собственной выгоды и экономии времени, потому как недавно объяснял родителям Мунк, у меня "не голова, а компьютер, которому нечем заняться!"), я сразу решила, что Лана с Геджем будут потенциальные мои завистники и недоброжелатели. А согласно "Внутреннему Кодексу", должны быть срочно преданы анафеме. Могут стать "враги по жизни" для нас с Мунком. Когда себя толком проявят. И нечего с ними общаться! Кажется: им про нас, то есть: про меня нашептали! Может быть, сами Эса или Брэб обронили случайно-намеренно о моём "шокирующем обывателей поведении"? И тётка Барб заранее предупредила отпрысков, чтоб они со мной не очень-то якшались и с Мунком заодно. Пошли они в таком случае в то место, для которого танец ламбаду придумали!
 
     А что? Для них обоих клёво: постоять кучкой под родным подъездом, посидеть компанией в беседке, потрястись группкой на дискотеке, съездить гуртом в лес и на речку и не без шашлыков распить спёртую у "родаков" бутылку. Что странно, их никто не обговаривает за спиной, не называет «шалавами и шлюхами», не заставляет себя чувствовать ненужными и лишними, с непременным получением едких упрёков за изношенную форму или порванные сандалеты, внезапную тройку по физике или… до крошки выеденный из хлебницы белый хлеб. Завидно, что где-то кому-то из сверстников просто свободней живётся! Само собой, Лана и Гедж для вида позвали нас вечером сходить на танцульки. Пришлось тоже для вида посетовать на то, что завтра рано утром уезжать. А то, что их родители — не идиоты, как наши, я и так знаю. Раз всякие банальные посредственности, ощущают себя в жизни уверенней, чем я! Вот Мунк повзрослеет и тоже со мной согласится. Надеюсь, меня поддержав. А пока Эсу стошнило и после завтрака, а сосиски к тому не причём. Зато Брэб вдоволь наговорился с невесткой и братом и готов выбраться в город, дальше наносить визиты. Потому что проветриться нужно. Я же очень хочу посмотреть на Низины в дневном свете. Так ли золотятся там "лампочки" созревших груш на фоне растворённого повсюду голубого света?

     …Да! Груши аппетитно привлекательны в просветах меж ветвями. А огромные яблоки цвета соломы (ну, или ладно — лимонного сока) вовсе грохаются наземь, так им надоедает, болтаясь под ветром, отягощать деревца. Алеющая гроздьями калина кажется особенно яркой на фоне давно некрашеного заборчика, а зреющие лозы винограда расположились от входа по самому фасаду драненького домика бабы Берты, нашей двоюродной бабки по совместительству. К ней мы заглянули по-дружески. Maman презентовала Берте цветастое покрывало, я нехотя вспомнила про остывший от долгой дороги привет от ба-Мари. Брэб с Геджем продолжили болтать у калитки, Мунк захрустел сорванным яблоком. Низенькая, сухонькая, морщинистая Берта подлезла было лобызаться, но потом, как бы вспомнив о важном, принялась носиться по огородику, стремясь отяготить наше семейство и дядьку Геджа, гида по Низинам, выдернутыми с грядки луком, свёклой, морковкой и зеленью. Maman смешно отмахивалась, я фыркала. А Брэб с Мунком наоборот радостно рассовывали по авоськам овощи, красноречиво кивая ещё в сторону яблонек с перезревшими яблоками. И эти яблочки нам тоже перепали. Однако баба Берта всё повторяла и повторяла:

      — Ну, вы же моей сестре это передадите! Вместе с приветом от меня. Я для неё стараюсь! Что мне вы! Это она — моя семья, а вы — не моя семья, вы уже — её семья… — а такая ж категоричная старушенция!

     Мы с Эсой пытались заверить, что сами ни кусочка не попробуем, а всё отвезём ба-Мари! Но раз никого из родни Берты рядышком не наблюдалось, за ближайшим поворотом мы дружно загрузили овощными авоськами в обе руки дядьку Геджа. Ему с семьёй и пригодится, у них нет своего огорода. Нам же "за просто так" подкинут и тушёнки с ветчиной, и колбаски. Да не везти же за тридевять земель морковку и зелень с грядки! Что ни говори, помешанные слегка эти бабушки! "Она — моя семья, а вы — её семья!" Бред, приправленный хозяйскими заботами. Как у той, что из деревеньки Гирди.

     Следом мы отправились к старушке следующей, обитающей в квартирке вместе с моей тёткой-тёзкой. И Габриэла к визиту родственников оказалась не готова. Как ранее отмечал Брэб, жизнь её проходит в произведённом ей же некотором беспорядке. А по мне, так — жуткий кавардак! Высоченная, белёсая, худая, не в пример коренастым и темноволосым собратьям, тётка ухитрялась убираться в квартирке без пылесоса, одновременно затеяв в ванной комнате обширные вручную постирушки. У неё нет стиральной машины. Хорошо, на кухне есть плита. В помещённой на неё кастрюльке что-то устало неистово клокотать, исходя бульонным паром. Громко работало бестолковое радио — это потому что у тётушки нет телевизора, а так работал бы и он! Через раскрытые настежь балконные двери пробивался соседский шум со двора и от ближних балконов. На шкафу в прихожей, почти под потолком сидел огромный чёрный кот и омерзительно-пронзительно орал!
 
     В душном зале душераздирающе стонала бедная бабка Бируте. Ни мне, ни Мунку туда заходить не хотелось. Но Эса с Брэбом буквально затолкали нас поздороваться с бабушкой, очередной и в общем счёте: третьей! А в щёку её чмокать неудобно, так низко нужно наклоняться! Будто внимание наше ей что-то облегчит? Мне точно стало не по себе, когда лежащая на диване бабуля перевела подслеповатый взгляд с остальных, растерянно топтавшихся у входа — на нас с Мунком, и по щекам её тут же сбежали быстрые слёзки. Кажется, она подумала о цветах, почему-то о пёстрых и нежных цветочках в этот момент. "Анютины глазки, анютины глазки..." Было так странно! Не знаю, что успел уловить Мунк, но мы с братцем так спешили ретироваться, что оттоптали друг дружке ноги. Какие тут дальнейшие знакомства, выбежать бы в коридор скорей! К слову, Гедж-старший оставил одну авоську с овощами от старушки Берты — Габриэле.

     Осмысливать увиденное? Судя по всему, кто как может, так и выживает. Вдруг мы там, в Жёнове, подальше ото всех — везунчики? Честно, я даже заткнусь на некоторое время и перестану обсуждать, критиковать и ёрничать! Или опять ни за что не перестану? Ведь избища дядьки Орена снаружи напоминает хлев! И эта жёнка его! Тоже мне "Рут" нашлась: неподвижная бабища с каменным взглядом! Расположив на лавке сытые телеса, мусоля, щёлкает семечки, заодно присматривая, как она сама выразилась: за дитём. Четвёртый в семействе отпрыск, она же — как мы с Мунком обозвали: "девочка-бочка", некрасивая надувная кукла вся в песке и в варенье, сочащемся из бутерброда, еле переваливалась с одной упитанной ножонки на другую и по-дурацки на нас пялилась. По-моему, от раскормленного вида такой племяшки мамулю снова начало мутить.

     — Любимица наша! Дочушка! — дядька Орен с тёткой Рут расплылись в гордости. — А хлопцев-придурков нема дома.

     Да уж, взглянешь на очередных родных, хоть не видав других кузенов, сходу определишь: кого любят и, главное, кормят больше! В дом зайти мы не рискнули, а во дворе у них бардак, и голодный пёс Пират туда-сюда тягает свою миску. Стыдно сознаваться будет, что у меня есть где-то и такие родственнички. Однако всё же хочется настроиться на лучшее! Без промедления. Поэтому, наверное, предугадав желание семейства, дядька Гедж вечером опять выгнал из гаража автобусик, и на сей раз сопроводил нас по замечательным местам Низин. Пока не стемнело, и можно, как следует, приглядеться к руинам крепости из красной глины, к синим-синим куполам церквушки, удивиться — выделенной пешеходам улочке вдоль парка, умилиться несколькими мостками через петляющую посреди города речку, и опять возвратиться к обилию фруктовых деревьев вместо клёнов, лип и тополей. И таким путём попасть на озеро.

     За городом, недалеко от местного аэродрома разлилось жёлтое в закате зеркало, полукругом обнимая горизонт и отражаясь в безоблачном просторе, ровном и кажущимся невероятно низким, так уж в Низинах водится. Обзор на небо и воду под ним навёл на мысль о шикарном зеве некоего монстра, происходящего от природных стихий и добродушного сегодня, впрочем. Мы с удовольствием всмотрелись в этот "зев", стоя у кромки песчаного бережка. Где-то в озере плавает пылающее Солнце, однако если монстр захлопнет пасть, наступит окончательная темнота.

     Мунк хотел было натаскать из озерца ракушек, но родители его отговорили. Лезть туда по самое колено, а вода уже прохладна. Да и озеро глубокое, а ещё там никто не купается. Оттого, что как-то поднявшись в воздух, самолёт не дотянул до базы, рухнув вглубь и загрязнив воду топливом. Правда, конец истории от Геджа-старшего я всё равно не дослушала, дабы не портить впечатление от сочетания заката и зеленоватой, чуть блещущей серебром глади. Озеро ведь не погибло, нужно время, и оно себя очистит, лишь бы его больше не загрязняли. Так, мы носились по Низинам без остановки, вернувшись поздним вечером в квартиру дядьки Геджа. Лана с Геджем-младшим давно смотались на "дискач", чтобы не возвращаться домой до утра, пока мы не отбудем восвояси. А их родители, в срочности сотворив компанию с нашими, пожелали спровадить нас с Мунком после колбасного ужина на боковую. Решили, видно, пропустить по граммов сто пятьдесят, охотно занявшись говорильней о политике и, несомненно, родственными пересудами.

     Мы же с Мунком отправились в зал и, без спросу включив телевизор, обнаружили, кроме непременных трёх программ, четвёртую, на которой вещало местное кабельное телевидение, хотя по мне, так это — "еле-еле видение". В остальном же, обстановка в квартирке очень походит на нашу (и от чьей бы то ни было - не отличается), оставляя желать лучшего и являя собой так называемый "переходящий стандарт". Это до боли знакомые сборники моли на стенах, похожая на разборного колосса — секция с коллекцией сервизов, пара неизвестно чем забитых шкафов, гиблые антресоли, просиженный диван, стол-книжка. А вот телевизоры цветные есть не у всех, и кабельное не везде проведено! Пускай двадцать пять раз за вечер оно даёт рекламу того самого мясокомбината и приправляет скудный эфир под эстрадные заставки "поздравлялками", что-то типа: оживить вечер субботы приятным вниманием для жителей Низин и их гостей. Хоть это прогресс, а то в Жёнове пока нету такого явления, как телевидение, что вещает по местности, а не только из белокаменного да утыканного звёздами Центра.

     Вообще, у нас в Жёнове много чего нету: ни речушек рядышком, ни озёр, ни улочки полностью пешеходной, ни стольких фруктовых деревьев. И климат для дыхания совсем не мягкий! Это я уяснила, устав после утренней дороги в обратный путь. Вместо комфортабельного поезда (туда на воскресенье не оказалось билетов) мы тряслись часов шесть на электричке до столицы, там пересели на такую же до Жёнова, и дёргались ещё два часа. Затем в притуплённом удовлетворении, потащились с сумками, полными банок с тушёнкой и ветчиной, от вокзала домой по жарище. И воздух, по сравнению с тем, что в Низинах, ощущался невкусным и резким. В индустриальном (а вовсе не фруктовом!) Жёнове полно пыли, химических запахов, и никакого тебе тут простора.

     …Один лишь шок! Как выяснилось из вечерних новостей по телевизору, в автоаварии действительно погиб поэт и музыкант Виктор Цой. 



Глава 61-я:   

"…Парни могут стараться в квартирах подруг!
Она тоже бывает там, но это ей не даёт ни черта,
кроме будничных утренних драм".
               "Наутилус Помпилиус"


     …Эх, тяжело начало новой осени, в особенности: первые декады сентября! Когда закончилось очередное лето, время некоего эпохального решения (которое ещё не принято), и этот период сам решителен, словно призыв, полный сердечных мук, что слышится сейчас из каждого раскрытого настежь окна: "Я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой!.." Всё вместе, как кивки, намёки в сторону и нависающее над сознанием предположение того, что скоро всем понадобится одолженный Бытием шанс. Раз после окончания одного сложного периода обычным образом последует другой, более сложный, а никак не наоборот. Его будет увенчивать знак нужды, появится огромное желание иметь в резерве возможность избегания опасностей и не менее тысячи шансов на выживание. Всё — с утайкой, чтобы этим мало с кем делиться.

     Мне же лучше - побольше всего к началу подготовки ко всяческим спорным периодам. И ещё обязательно знать: соблюдать ли верность нашим, не частым встречам с Зандером, тем, что с поцелуями да обниманием, а не с претензиями или нареканием. Это — чтоб не тратить лишних сил, что вскорости понадобиться могут. Нет, никто на горизонте новый не забрезжил, и некого мне применить пока для секса. А всё потому, что Зандер, вернувшись с каникул, внезапно стал требовать дать ему... шанс! Так странно, ведь летом он никак меня не потревожил телефонными звонками. Поэтому и удивительно, что теперь трезвонит по вечерам и кричит! Нет, даже орёт из трубки благим матом в моё глуховатое ухо:

     — Дай мне шанс исправиться! Ну, позволь мне снова! Что тебе стоит! Я знаю, у тебя же нет никого! Сам хочу к тебе вернуться! — и так далее, в мелодраматических тонах, между прочим, ничуть не свойственных ему раньше. Затем требовательней и истошней, и некстати добавляя:

     — Пускай мои родители опять узнают, что мы встречаемся! — подозрительное заявление, не правда ли?

     Так, для чего ему нужны шансы? В оправдание передо мной или перед своими "предками"? Лично я, считаю, что никто никому уже не должен и не нужен. Старая история. Закрыто! И так все по округе знают, что мы встречались, целовались, обжимались, и будто бы, согласно пошлым версиям учителей и одноклассников: у нас происходило "это", неоднократно и с любовью, на зависть всяким Адревам, которые по жизни «отыметые». Потом, конечно, что-то не заладилось. Хотя я думаю, не могло заладиться с начала самого, так как Зандер всюду мной, как дурой, прикрывался: мол, если что, встречаюсь с Габи. Может, проследить за ним? Надо же узнать, в конце концов, что вокруг меня творилось и всё ещё твориться продолжает. Так что, Зан дорогой, я не хочу быть с тобой! А шансы… Шансы нужны миру. Ну, если сильно верить Джону Леннону.

     И, всё-таки, мне знак нужен, что мы… что я переживу и то, и это, и выживу назло и вопреки! А сейчас, несомненно одно: последнее разочарование от Зандера уже наметилось. Говорил же папуля, что "плотоядный" он, мой кавалер! Да, плоть Зандер, ох, как любит, и не обязательно каждый раз — одну и ту же. Оттого-то моя интуиция просто вибрирует, предчувствия её не хороши, а это отнюдь не тешит душу, выворачивает наизнанку незримую её болезненность, острит и портит восприятие. Это для меня серьёзно, а то нашлась себе проблема: продолжать или не продолжать занятия "эротикой" с прежним бойфрендом, несмотря на его закидоны? Так что, как бы не старался, когда влюблённости не наблюдается с начала никакой, а имеются не очень понятные цели с противоположной стороны, то и дальше любви не получится с этой-то стороной. Хотя у настоящих противоположностей всегда есть нечто общее: взаимное их притяжение друг к другу. Наше было не очень взаимное и, по-моему, уже утратило магнетизм. Закончилось. Чего тогда разбрасываться шансами? Лучше их приберечь для себя, заодно целее буду. Однако проследить за Зандером не помешает.

     Тем более Адрева, теряющая позиции "самой клёвой и общительной" (читай: "неотразимой и сексуальной") из всех в беспардонно реорганизованной параллели, то и дело повадилась, как сказала бы моя maman: "пускать пыль в глаза", приглашая одноклассников к себе домой после, а иногда - вместо уроков. Само собой, когда родителей там нет. Я к ней домой никогда ранее не заходила, но мне рассказали, что тёмных мест в квартире у начальственных граждан с фамилией Адрева достаточно, чтобы: большой компанией закирять, а потом курнуть, притом не только вытянутые из родительской заначки сигареты. Адрева хвасталась, что однажды ширнулась по-настоящему. Значит, было чем. Ещё и бурные объятия по углам с поцелуями взасос - горячо приветствуются. (Горячей некуда!) Вдобавок предполагается секс в туалетной и ванной комнатках. И, как водится, можно глянуть вместе порнушку на видике или эротическую развесёлую комедию, само собой, под дружеское ржание. Ещё неплохо умыкнуть из холодильника добрый кусок сервелата под ложечку чёрной икры. На пробу, чтоб узнать, что это такое, досель невиданное, точнее, не распробованное яство! Но все-все к Адревам, конечно, не заходят. Не поместились бы в квартире. Да и в приближённых неизменно оказывались одни и те же Сана и Лена, а вовсе не Индри с Натали.

     А я так, вообще, не вписываясь ни в одни компании, игнорировала всё до поры, слишком занятая то своим французским, то не своим Зандером. И раз, теперь я не слежу за школьным расписанием, к урокам абсолютно не готовлюсь, а французский отыграл свою роль в моей жизни, то почему бы, например, со всеми, и мне не отправиться на поиски приключений: в гости к развязной и совершенно испорченной Адреве. Говорят, у неё дома сплошь шикарная аппаратура стоит и записи есть зарубежные. На кассетах, разумеется. Это для меня и будет основное. Уж прихватывать-то я умею! Потому и не разговариваю больше с Индри, и очень вяло, едва ли общаюсь с Натали, что прошибает взглядом на расстоянии. А она должна меня благодарить, что я втайне держу её тайну.

     Однако мне пришлось временно отсесть подальше, особенно от вдвойне подозрительного Зандера с его неотвязным дружком Аги, который то ли встречается с Дорой, то ли не встречается, малопонятно. Я перебралась на последнюю парту в ряду у окна и предполагаю впереди лишь разочарования, но, как всегда, сильно надеюсь на шанс. И он, родимый, мне как-то представился. Главное, было увязаться за теми, кто сегодня успешно сачкует то ли с биологии, то ли с истории. Я не слежу за расписанием, какая разница, какой урок! Выпускной же класс, за пропуски никто третировать не будет. Нужно, чтобы туда, куда последуют все общительные из наших девчонок, отправился Зандер. И я дознаюсь-таки, с которой из них он предпочтёт секс в туалете на квартирке у Адревы! Узнаю и свалю восвояси сама, ведь с Зандером и так испорчено всё подозрениями.

     Вот она, вылазка обычная с некоторыми предосторожностями! Собравшись примерно дюжиной — пробираемся вместе со шмотками, кто-то в сортир под литерой "М", а кое-кто в то же самое, под литерой "Ж", ещё до звонка на урок, затем дружно выбираемся оттуда после звонка. Следуя друг за дружкой гуськом, перемещаемся по лестнице со второго этажа на первый, потом разделяемся на группки. Это специально, чтоб, если нарвёшься на директора, можно было без зазрения свалить всё бегство на дежурство в столовке или срочное поручение от Мартены. А дальше — спешно проследовать к раздевалке, сливаясь с тенями и стенами и не обращая внимания на копошащихся под ногами случайных малышей, моментально сдёрнуть с вешалок свои одёжки, захватив мешки с переобувкой (если вдруг кому приспичило соблюдать сегодня правила) и благополучно вылететь из школы, с облегчением шваркнув парой громоздких дверей. Ведь Адрева живёт неподалёку. Сачкующие бодро понеслись вперёд, а я, не особо спеша, нараспашку в уличных +12 оС. Так что, пусть одноклассники без меня начинают! Я подберусь потихоньку. У меня, как всегда, свой интерес в каждом дельце.
 
     Поэтому я задыхаюсь от волнения вместе с подкатывающей дурнотой, в преодолении пролётов душных и лишённых цвета лестниц. В поисках якобы шикарной и на остальные не очень похожей квартиры. Хорошо, хоть выведала номер! Мысль приходит странная внезапно о космических великих соглядатаях, что, верно, в постоянном наблюдении за мной смеются от души, что не туда я вкладываю силы. Посягаю не на правду реальности, а на её явную неправду. Не туда я стремлюсь! А на заплёванном четвёртом этаже вдруг натыкаюсь на покуривающих в окошко Аги с Зандером. Тьфу ты! Как же мне теперь кого-нибудь за эдаким застукать, если эти двое преспокойно тут стоят? Ладно, подымаюсь дальше. Авось, что и выгорит, позже только. Впрочем, почему квартиру Адревы считают такой уж шикарной?

     Конечно, здесь сразу от входа более чем добротная обстановка наблюдается. Плотней обивка на дверях и не простецкие вешалки, вбитые в стену. Шкаф не банальной полировки, а под благородное дерево — в качестве настоящей гардеробной, скорее, полностью забит одёжкой. Удобный палас под ногами, а не узковатые дорожки, ускользающие под шагами и собирающие мусор с пола. На потолке не просто плафоны, а интересные такие люстры. Это можно оценить при открывшейся двери. Когда покуривавшие спускались, то не плотно её приложили, она и распахнулась, а я спокойно проскользнула внутрь. Слышно, как народ шумит из зала, из кухни, и, может быть, даже из спальни родителей. Ну, туда как раз двери закрыты, в туалет и ванну я заглядывать не буду, а то вспугну кого. Сразу передо мной комнатка Адревы. По габариту на мою комнатушку похожа. Не премину потешить бесстыдное любопытство, если выдалась возможность. Я всё-таки без приглашения и действительно могу помешать неким действам, если вломлюсь не туда.

     ...Ну и беспорядочек! Распахнуты по сторонам и чуть ли не подоткнуты за батареи шторки-занавески, не застеленная постель — замятие сплошное! Всё перекошено, разбросано, закинуто и отодвинуто. На стене плакат с очаровашкой Kylie. (Большинство явно предпочитает музыку плакатами, а не альбомами!) Мягкие игрушки на этажерке. Шмотки Адревы, а у неё их очевидно много, валяются повсюду: с кровати, стульев, даже подоконника свисая на пол. На столе вперемешку с тетрадками — десятка полтора кассет отдельно от коробочек и оные отдельно от кассет. Рядышком японский двухкассетник! Чуть поодаль кошель-косметичка, полнёхонько набитый (ух, ты!) разноцветными лаками для ногтей и помадами. Это надо срочно рассмотреть поближе. А только я подобралась, как под ногою что-то горестно хрустнуло. Я раздавила кассету вместе с прозрачной коробкой. Вот незадача! Ладно, пока никто не заметил, подобрав кассету и коробку, немедленно ретируюсь на лестницу. Между прочим, так — как я, мог зайти, кто угодно, и спереть что угодно. Наверное, те, кто по комнатам, заняты основательно. Я слышу охи-ахи, вздохи, возгласы и озадаченный подсчёт чего-то вслух. Зато никто не сможет заподозрить, что я без спросу заходила. Ну, если, конечно, Аги с Зандером меня не сдадут. Кассету же можно попробовать починить.

     "Ага, — спохватилась я, выходя из подъезда, — как вернуть её Адреве? Признаться, что пробралась не за компанию под прикрытием всеобщего разгильдяйства! И раз так уж вышло, то произошедшее останется со мной. А нечего вещи по полу разбрасывать". Так что, убираюсь отсюда. Вон впереди они, Аги с Зандером! Направляются, наверное, домой. Значит, когда я собралась подниматься в квартиру, они оттуда уже уходили. А чтоб не застукали курящими на улице, надымили попросту в чужом подъезде. Странно, чего я так волновалась, изыскивала подходящие гипотезы? Ничего же не произошло! Или ещё не произошло? Тогда, чтобы узнать, последую за ними. Пока мной снова не завладел сентябрь, будоражащий месяц с признаками увядания и меланхолией вперемежку, сносящий крышу новыми попытками открытия или закрытия влюблённости: неизвестно в кого, неизвестно зачем...

     Да ладно, я же опять в настроении! И солнечность дымчатая, как сквозь туман. Приятность погодная также внушает уверенность. Сумку за спину, ветровка распахнута, рвусь вперёд! Правда, расстояния до Аги с Зандером достаточно, чтобы даже в осторожной оглядке они меня не рассмотрели. Это я так надеюсь. Может, мне повезёт, и я сегодня, наконец, покончу с надоевшим Заном? Пускай мне ещё раз сегодня повезёт. Потому что, как оказалось: кассету я придушила не полностью, раздавив лишь коробку, тут же от неё избавилась. А на самой кассете увидела подписанным:  "DM" "101". И обалдела. Значит, бывает удача! Хоть, надо признать, странно я добываю нужную музыку. Никто бы до такого точно не додумался: на интуиции пойти туда — неведомо куда, и принести оттуда то, что под ногу попалось. Если б ещё подобным образом "Roxette" отыскать, а то неизвестно где услышанная и небывалая по трогательным интонациям "Paint" до сих пор не даёт мне покоя. Впрочем, так и начинают создаваться собственные музыкальные коллекции.

     Вижу: два прохвоста забежали за угол дома Зандера. Так я скорей за ними! Что у меня к бывшему дела нету? На следующей неделе в школе появится первый компьютер, и наш усиленный физико-математический... ему представят, хм! А потому я непременно должна проконсультироваться у технически подкованного Зандера, который, в отличие от меня, компьютерами живо интересуется. Уверенно толкнув подъезда дверь, вошла в знакомый "предбанник", сырой и неубранный, прислушалась: наверх шагов не слышно. Не могли оба так быстро на последний этаж забежать! Куда они делись? Из подъезда обратно во двор. На расстоянии взгляда никого из знакомых. Урочный час.
 
     И если сегодня проворонила я спорную парочку, хоть с жизнью местных кошачьих ознакомлюсь. Повернула к ближнему спуску в подвал (вроде бы шуршание оттуда), а в теневом углу под лестницей тени оказалось не совсем достаточно. Сходу рассмотрела – два вприсядку обнимающихся тела. Хорошо, что в одежде, в костюмчиках школьных. Секунды они ещё припадали друг к другу, шарили друг у друга где-то внизу, самозабвенно ловя губами губы... Раскрасневшиеся Аги и Зандер! Оба на меня уставились тотчас же. А сказать-то было нечего. Если только во взгляде прежнего кавалера читалось отчаянное: "Не выдавай нас!!!"



Глава 62-я: "Без попятных" 


     Ну и ситуация! В первый раз не знаю, как к такому относиться. Может, стоит поучиться у окружающих: упорно всё отрицать до поры? А далее спокойно позабыть об этом.

     Хорошо, назавтра завуч отвлекла, недавним прогульщикам решив ввалить по первое число. В том числе и мне. Надо же, совсем не те учителя, с чьих уроков мы тогда удрали, начали высказывать претензии! Хотя, какие там мысли об уроках после вчерашнего-то? Однако сама завуч в её кабинетике вознамерилась учить нас жизни, неся высокопарную околесицу про сборную команду класса "B", на которую положила силы администрация школы, и о том, как мы её (школу, администрацию или саму завуч?) неизменно позорим. Она же, как руководитель, опять готова расформировать наш класс по двум в параллели оставшимся, и "если кто-то не хочет учиться и правила не соблюдает, как, например, Габриэль Плаха, пускай уходит восвояси!" А я тут причём? Всё немедленно стало бы ещё более странным, но… Даже в этом  заявлении я рассмотрела некоторый шанс. Пока возле меня топтались одноклассники я, так и быть, ждала с терпением, пока завуч закончит в адрес виноватых чертыхаться. А потом, когда урезоненные дружно повернулись к выходу, я задержалась немного и выдала:

     — Думаю, вы согласитесь, что честь школы я не так давно отстаивала на олимпиаде. Взамен, хочу попросить перевести меня в класс "А"! Я сама виновата, что осталась в "В" с его математическим уклоном и не потянула, если честно. Только в "С" силком меня тащить не надо, ведь он полностью спортивный.

     Завуч слушала меня, заинтригованная, будто позабыв, для чего сейчас вызывала дюжину школяров "на ковёр". В класс "А" распределением попадали слабые ученики, и быть направленным туда насильно или самолично (чего раньше не наблюдалось!) явилось бы признанием полной учебной несостоятельности. И лишь из-за того, что раньше я не жаждала куда-то с места рыпаться, позже пришлось принять физико-математические тяготы, с трудом расхлёбывая двойки-тройки по контрольным. Кавалер тогда мне, кстати, помогал. А прыгать выше головы? Увольте! Лучше бы давным-давно я стала считаться "слабой" и просто отсиживалась в параллельном классе! Не напрягаясь. Там даже информатики, как таковой не будет. А на компьютере практиковаться, пойдёт бывший класс "В", все эти математически одарённые: Индри, Натали, Аги и Зандер. Настоящие способности последних я видела вчера. И больше решила ни с кем из упомянутых не разговаривать. И, чур, вчерашнее не обсуждать. Забыть, забыть! А то кто-нибудь из крутых и драчливых ребят по-свойски разберётся с бедными "голубыми мальчиками". Я, собственно, против их "голубизны" ничего не имею, только, зачем было девчонками прикрываться?! И Аги так же поступал с Дорой, числился встречающимся с ней, а на самом деле оба неравнодушных друг к другу дружка старательно маскировались.

     Теперь придётся на другом сосредоточиться. Ведь администрация школы, в лице одной завуч, согласилась перевести меня в класс "А". И даже более того! На радостях, что сплавляет малолетнюю анархистку подальше от "орденоносных" отличников, что ещё чуть-чуть и принесут школе блестящие медальки (если сами при этом не снесутся, как квочки!), мне разрешили неделю форы, так как класс "А" ровно настолько отстаёт по предметам от "сильного" "В", а факультативных у них вовсе нет. Единственным, чего не предусмотрела завуч, будут новые олимпиады по французскому. А кому за них отдуваться, кроме меня? Правильно, никому! Если, конечно, школьная администрация полным составом сама не отправится на городскую и региональную. Потому что больше на олимпиады я ходить не собираюсь, как и не собираюсь в этом сейчас признаваться. Пускай им всем будет нежданный сюрприз!

     А то слишком быстро меня здесь отнесли к неуспевающим, всего лишь из-за моих трений с учителями, пропусков занятий, гуманитарных способностей и собственных внутренних распрей. Плюс из-за того, что, оставаясь "технически" девственницей, я, что греха таить, подразумевала секс как продолжение встреч с Зандером, но прогадала, о чём сильно не жалею. Кстати, как я и думала, он не был в меня влюблён. Ну, если только вначале, и то — слегка. А если бы не я, то он бы очевидно прикрывался Индри! Так что, повезло дурёхе. Поблагодарила бы меня, если б знала, а так, не может всё успокоиться, что я спёрла у неё "Камуфляж". У Адревы я вон умыкнула целый "Депеш Мод" и что? Значит, мне нужнее.

     Предполагалось, правда, что сегодня я добуду в старом классе. Куда я и отправилась, пока идёт большая перемена. А прежний класс опять мне, кажется, объявил очередной бойкот. Однако Аги с Зандером поблизости не наблюдается. Натали то и дело отводит глаза. Индри погрузилась в подготовку перед уроком. Лишь развесёлая компания из Тима, Тома с прочими в отрыве обсуждает вчерашнее эротическое кино у Адревы. Или с участием Адревы? Тут я вслушалась. Вроде бы, когда оно началось, Аги с Зандером перевозбудились и скорей сбежали, а кто остался, наблюдал пикантное шоу: как полуголая Адрева отдаётся поочерёдно нескольким из наших пацанов. Ай да Стефани! В родительской квартире, на полу и даже к подоконнику приткнувшись. Выходит, что не участвовавшие в свалке считали вслух поступательно-… хи-хи, развратные телодвижения разгорячённых партнёров, накидывающихся, словно дикие на мясо, а остальные, и девчонки в том числе, на это с вожделением смотрели. Хорошо, что на сей раз никто не описался!

     Между прочим, обсуждение происходило при распираемой гордостью Адреве. Её подначивали, более чем едко, и те, наверное, кто был с нею вчера, и кто на это вволю посмотрел, а той хоть бы хны! Насколько понятно, оправдываться Стефани не собиралась, наоборот, отметив, что она впрямь порнозвезда, и никто не сможет сделать это перед всеми без стыда и страха, как она вчера и не только, а многие разы до этого, правда, ранее без демонстрации своих возможностей идиотам-одноклассникам. Тут я почувствовала, как меня неумолимо начинает подташнивать. Это про неё все средние классы трещали: "Наша "Гостья из будущего"! Так похожа! Только волосы длинные..."? И это ей нещадное количество раз кричали и стонали вслед несведущие пацаны: "Алиса! Миелофон у меня!"? Какая Алиса! Какой прибор для чтения крадущихся под черепушкой мыслей?! Нормальных нет их у неё и правильных тоже, и никогда не было! Семья её с гнильцой, да и она такая же. Это просто "влага-га-га" на ножках, притом не самое по округе хвалёное. Потому я и решила оставить классную компанию сию минуту. Вырвавшись из кабинета, с силой налетела на входящую математичку и, ничего на это не ответив, бросилась вон. У меня же есть легальная неделя отдыха, а все они пускай временно провалятся со своим чёртовым школьным трахом! И дома есть куча проблем.

     Считается, происходящее — со стороны бывает очевидным. Эх, оказаться бы на этой стороне, откуда можно рассмотреть происходящее чуть пристальнее, что ли? Кто или что помогли б мне понять! — Отчего день ото дня слабеющая мама по-прежнему не говорит ни об укоренившейся болезни, ни о предполагаемой борьбе с ней. Страдает и молчит. Её обещано не навещают сослуживцы. А папуля пропадает вне дома, наверное, на всё в ответ. Из-за того в квартирке постоянно околачивается ба-Мари, вроде суетливо помогая по хозяйству, а по-настоящему — суёт нос в наши с Мунком дела и этим немного ломает кайф от легальных прогулов уроков. Да и мамуля, отвлекая на домашность мелочей, никак не даст пересидеть закономерно грянувший период временного отдыха от школы. Я ещё не объявилась в новом классе. Выжидаю, и через недельку будет само то. Надеюсь, смогу поправить перекошенное настроение и постараюсь предпринять по учёбе невозможное, чтоб мой окончательный за школу аттестат стал для щепетильных "предков" — хотя б приемлемым стандартом. Мне же, если честно, давно всё равно.

     Слишком волнует другое: почему я терпеть не могу небольшие периоды "тихого ужаса", прослойки вакуума без событий, что образуются после вынужденных всплесков на поверхности? Лучше бы волной обстоятельств гнались происшествия дальше! А так, не в первый раз, случилось непонятное затишье, и не очень ведомо теперь, когда закончится. А Брэб называет мои выкладки — наивными и саму меня по-детски несамостоятельной, с моей заношенной одёжкой и недоношенными идейками по преобразованию мира.

     Что до того, так пусть он лучше пропадает по своим делам, лишь бы не лез в мои, как ба-Мари, которую вместо maman заодно и на базар сопровождай. С сетками-авоськами для редьки и чеснока, что у бабки в этом сезоне не уродились, а заодно на поиск замороженной индюшки, что сгодится стратегическим запасом мяса в морозилке. Ведь бабушка взахлёб толкует о внедряемых продовольственных талонах и купонах, и ещё о книжечках таких, откуда оные придётся извлекать, расплачиваясь за товары и продукты, дефицит на которые не к добру возрастает! Всё скоро станут выдавать по норме в одни руки. Я сама про это раньше говорила, но мне почему-то не верили. И вот те на! По округе занимаются не только обычным созданием запасов картофеля на зиму или засолкой сала, но и на всякий случай прикупают больше макаронов, круп, муки и сахара, а также вялят мясо или пускают его на колбасы и даже пытаются сохранять куриные яйца по рецептам прошлого столетия, с помощью смекалки да извёсткой наполненной бочки.

     А я  даже не думаю об этом, зябко кутаюсь в косматый воротник утеплённой куртки и с удовольствием вхожу в прохладное после нашествия дождевых туманностей утро. Но вместо должного наслаждения свежей погодой, как назло, приходится выслушивать нравоучения бабушки. Итак, дословно от переполнившейся деревенскими диалектами ба-Мари:

     — Ну, што! Кинув цябе гэты бл*дун? Ци ты сама яго кинула?

     Я, пытаясь кивать утвердительно, одновременно затрясла головушкой по сторонам, будто пытаясь освободить уши от набившегося сора несуразных бабкиных словечек. Или так же хотела вытравить из мыслей прилипчивую мешанину из предположений?

     — Да, баб, да, только отстань!

     Та принялась недоумевать:

     — Дык, хто каго кинув? Няужо табе не инцярэсна пра гэта пагаварыць?

     Что тут, если честно, интересного? Пока я сохраняю тайну Зандера для остальных нетронутой, а с удовольствием могла бы поделиться с Индри, например. Вдруг она по нему ещё сохнет! Или с Натали? Она всегда имела что-то против меня в сочетании с Зандером, неужто ревновала! Даже думать про это теперь неохота. Кстати, в новом классе не все в курсе моих похождений. Там, вроде, такие непроходимые бездари учатся, что вполне можно на это рассчитывать. А то, бабушка нашла о чём спрашивать! Прошло, забыто. Это же не заданный на дом урок, чтобы постоянно повторять про себя одно и то же, бессмысленное и нелепое.

     Но угораздило же пройтись с бабулькою сегодня на базар! Лучше бы она продолжала задавать дурные вопросы, чем кудахтала на всё окружающее, прямо как та заблудшая индюшка, ради охлаждённых останков которой мы, собственно, припёрлись. Однако сперва, туда-сюда потаскала меня бабка по рядам, заставленным продукцией свойской переработки: мёд, масло, творог, молочко. В магазинах нет уже подобного, особенно в свежайшем виде. Так, ладно, приценилась бы к чему сама и купила, раз мне ещё не доверяет! Ведь maman явно дала ей денежку, а со мною за сопровождение никто пока не поделился. Так, нет, ба-Мари немедленно сцепилась с какой-то знакомой за то, что та по дешёвке что-то ей не уступила ещё в прошлый бабкин поход по базару.

     …Кошмар! Мало того, что у них языки без костей, так и словечки, исходящие от них, с зазубринами будто! Так отбрили друг друга! Словно напильниками. И это, что — такие женщины? Дамы? Да они - ходячие пособия для пополняющих резервы матюгов! С силой отцепляя бабушку от здоровенной, между прочим, тётки, я тут же поспешила напомнить престарелой задире о редьке с чесноком, и бабка охотно поскакала на ряды другие, с лихвой заполненные огородным урожаем. Потом, обременившись сетками, мы заглянули в кооперативный магазинчик, где бабулька извела продавцов критикой на предоставленную индюшатину: мол, кожистая, синяя, а проварится, так провоняет всё пенициллином! Но, что ни говори, за неимением лучшего, пришлось прикупить добрый кус для бульона, диетических котлеток и остатком — в морозилку. А стоило из-за этого перед всеми выделываться?

     Так я и выразилась в самодовольно носатую бабкину физиономию в обратном к дому пути. А та зловредно осклабилась, что-то в уме прикинула и принялась вываливать на меня следующее, что при должной фильтровке поселкового говора, кому угодно дало бы не просто историю, а добрую встряску!

     — Приключение тогда со мной случилось! Ну, когда ты свои мокрые колготы в шкафу обнаружила, в тот самый "первый" день. До того, как ты домой вернулась, мне по малому захотелось. Оставила кастрюльки клокотать, фартук сняла, на крюк для полотенец повесила да и открыла дверь в туалет. Ничего, конечно, не подозревая! И что же: вместо обстановки туалетной — сплошь по глазам белый свет! Странные звуки — шипением злым… Тени светящиеся вышли, незримо меня оплели, да так я и осела у порога, при открытых-то дверях. Видать, они тоже по малому делали, а я их совсем не нарочно вспугнула, вот они с расстройства и сходили в твой шкаф. А то, что тогда в хате было — из-за тебя бушевало!

     Это ты их, Габочка, с места стронула, потому что Библию читать стала! Когда взрослеть стала, определённые силы в тебе появились. Главное, что кавалер твой тебя не испортил, тогда силы только копиться будут. Про то я и хотела поговорить. А ты заладила: "прошло, не интересно!" Где уж тут "прошло", интересное только готово начаться! Ну, мне так кажется, со стороны.



Глава 63-я: "За рамками"   


     Значит: нужные ответы иногда находятся! И, по-моему, с такой интересной роднёй нужно смотреть в оба, рассчитывая лишь на себя. А расчёт в любом деле либо сразу получается верным, либо его не получается вовсе. Я так и ругнулась про себя, когда, явившись в новый класс, обнаружила по соседству на уже "забронированной" для себя последней парте в ряду вдоль окошек …Адреву. Та, приветственно замахав мне аж двумя руками, зычно рявкнула на весь наш с нею новый коллектив:

     — Наконец, ты пришла, Габриэль! А то среди этих отсталых поговорить не с кем!

     Между прочим, "отсталые" не отреагировали никак. Не то, что в бывшем классе, там бы на такое заявление началось бы такое! А тут… Может, они действительно отсталые, в смысле, заторможенные? Нет, это равнодушно-разумная дисциплинированность у них и заодно прекраснейшее понимание того, что через добрых полгода представители школьного потока расстанутся друг с другом, чтобы показываться на встречах для выпускников или не показываться там вовсе. Я тоже это понимаю, а вот насчёт Адревы… Ну, она-то совсем в мои планы не входила! Ещё и подобревшая такая:

     — Я как узнала, что ты добровольно перешла в "А", страшно обрадовалась!

     — С какой стати?

     — Потому что меня перевели сюда насильно! Мартена, конечно, была против, а как ей завуч доложила, что сама Плаха сюда напросилась, дальше возражать не стала.

     — Странно, что наоборот не произошло, правда?

     — Да уж… — и мы, озадаченные, решили на время помолчать.

     Уроки всё-таки, хоть и значительно легче, чем не так давно! Особенно, физика с математикой при тех же самых педагогах. Но никаких тебе поблизости компьютеров, что несказанно меня радует. Не люблю я дополнительных проблем, которые приносит техника. Вокруг и так твориться продолжает ерунда! Меня это немножечко смущает. Конечно, реально Адрева мне не мешает, но за каким чёртом и её принесло в сомнительное убежище для проштрафившихся? Впрочем, Стефани о своём "трансфере" молчать не собиралась, здорово вскинувшись на первом же, возникшем между парами "окошке", когда вроде и домой не отправишься, а приходится шататься по школьным коридорам с разговорами не по учебным целям: порой двусмысленными, но чаще непристойными. Одного цинизма, видать, маловато, чтобы добыть себе немного удовлетворения без секса, а что до количества и качества оного…

     — Что с того? Для чего мне тогда тело?

     Я, вначале честно помышлявшая об усилиях по исправлению оценок, немедленно же отвлеклась от этих помыслов (скорей, несбыточных) и приготовилась выслушать достопримечательный монолог этой развратницы со стажем. Опять отфильтрованное и чуть олитературенное вышло:

     — Я об удовольствии, Габо! Ведь ты же сама это пробовала! И надеюсь — оценила. А я с четырнадцати, нет, с двенадцати лет у парней пробую! По всякому: обычно потрогать или во рту подержать, и очень-очень сладкое введение сзади. И с несколькими попеременно! И даже одновременно. Как раз недавно один возбуждённый без приглашения пристроился, когда другому я уже в это время сосала, так мы все вместе в три раза быстрей кончили. Было весело! Хотелось бы, конечно, кого-нибудь подо мной, чтоб грудки потискал! Но у меня, к сожалению, не столько всяких мест, чтобы ещё третьего принять.

     Ну, вот! Значит, когда парни мои поменялись местами, вернее, сменились другими парнями, ну, посвежее, первый стал меня просто держать на весу, чтобы я ноги шире раскинула, вернее, на плечи другому закинула, и когда тот, второй, вовсю принялся строчить, что есть сил – державший сзади вошёл! Без предупреждения и нужной смазки. Я так заорала, наверное, соседей всех перепугала. Только бы мамочке с папочкой о таком шуме не доложили!

     …Да нет, больно не было. Может, чуток поначалу, а после пошёл такой кайф! Основное, чтобы у того, кто это с задницей делает, агрегат был не очень большой, а то всё, полный атас: вход, то есть, выход порвётся! Я через это раньше проходила, а теперь по мне оно как гимнастика! Думаешь, так все подряд умеют? Между прочим, регулярно трахаться — полезно для здоровья! И я же влюбляюсь не в парней, а в их увесистые! Главное, чтоб они в порыве страсти внутрь не спускали, а то мамочка меня убьёт! Она хочет, чтобы я в девятнадцать родила, а не в шестнадцать.

     Гондоны? Что ты, ощущения должны быть натуральными, а не резиновыми! Не слыхала о "поцелуях в противогазе"?! Так, это они самые! Кстати, я и с девчонками пробовала! Только совсем не то. Что туда засунешь? Ручку от метёлки? Однажды уборщица за мной и Бешкой в туалете подсмотрела и со злости вылила на нас ведро помоев. Я думала, всё: мамочка мне форму никогда не отстирает! С парнями намного лучше! Но не с такими малолетками, как наш с тобой знакомый Ласс "Рука в штанах", а с настоящими мужиками, у которых не только ширинку от гордости распирает.

     Тут я искренне удивилась:

     — А чего ещё, кроме ширинки у них может распирать? Ну, не черепную же коробку от переизбытка мозга!

     — Глупая ты, Габи! Я про карманы, где у них "зелень, бабки, капуста"! Конечно, тебе же никогда за секс не платили?

     Я сделала вид, что на подобные вопросы не удивляюсь.

     — Во, а мне за минет всегда платят! Так что знай, француженка хренова, я тоже с языком не промах!

     Да, лукавства Адреве не занимать. Ну и штучка! В рот ей чего-то там не клади, а то грызнёт. Хорошо, что снизила восторженность на полтона тише, а не ревёт на всю школу с расспросом не без сексуальной подковырки. Новые одноклассники, что поодаль стенку подпирают, могут быть лишь на вид равнодушные.

     …— Так, неужели ты ещё ни разу никому не отсосала! И кулачком приятное парням не делала? И они там у тебя не лизали? И руками не трогали? Что??? Ты никогда не щупала "хозяйство" целиком? И оргазма, значит, не чувствовала? Ты не знаешь, что такое "оргазм"? Совсем неопытная! Конечно, Зандер — сверху не в счёт! Стоп, ты выглядишь, как будто Зан всё время побоку был! Ты до сих пор не трахалась?! Вообще? Ужас-то какой… Может, ты в жизни и члена не видела, а я тут откровенничаю, как с себе равной!

     Я усмехнулась: Адрева неисправима!

     — Да, Стефани, не повезло тебе! Бешки поблизости нет, а Тим и Том остались в прежнем классе. Придётся со мной примириться, потому что в этом "А" похуже меня девственницы собрались, да и пацаны здесь полудохлые. А ты не переживай, давай рассказывай про крутые трахи-бахи, ведь в такой жизни никакие из знаний не лишние! Вдруг когда-нибудь понадобятся сведения о членах общества.



Глава 64-я: "В действии"


     …Есть то, что порою лишает жизнь смысла, и то, что внушает ей смысл. Ведь жизнь местами лишь несуразные пометки на полях черновика. А иногда это даже не сам черновик. Куда уж до чистовой версии при таком-то раскладе! Да и в раскинутых картах любых мастей, наверное, порядка заложено больше, чем в иллюзорных жизненных планах, что будто составляешь сам, а на деле - возьмёшь да и поведёшься, как дурак, за обстоятельствами.

     Так, я думаю, что, невзирая на соприкосновение с некоторыми хм… открытиями, меня неутомимо продолжает оборачивать и обволакивать абсолютная темнота. Да-да, уже не просто обступает, и на том спасибо, что особо внутрь не проникает! Всё из-за этой, близко подошедшей эры перемен, она же — якобы безвременье. А вместо того, чтобы быстрей решить, как мне по обыкновению стать источником чего-то светоносного в сей наваливающейся со всех сторон субстанции, я собираюсь отдохнуть немного от себя. Есть же на примете и другие граждане, у коих не такое, как у обывателей прочих, размеренное житие. Так что, нужным считаю обратить внимание на подзабытое слегка семейство Еросема. Хоть на этот раз предпочту отправиться к ним не в мамулиной компании, а вместе с братцем.

     Ведь родители признались нам обоим, что тайная болезнь maman — самая что ни на есть злокозненная онкология. Неизлечимая! Страшные её симптомы уже перестали быть семейной тайной, согласно новой и правильной, вроде бы, постановке диагноза. И, кажется, согласно его, проступает последняя стадия, а если срочно не начать лечение — по организму скрытно расползутся пожирающие метастазы. Ну, это, как я поняла из родительских путаных намёков на ситуацию. Maman согласилась лечиться немедленно! А уж я на её месте, как и на чьём-либо в подобном, ни за что добровольно бы не соглашалась: травиться невыносимой болезненности процедурами. "Химия" и облучение. Можно подумать, Чернобыля было мало?!

     Лучше остаток того, что положено — отпустив обиды и сомнения, прожить в согласии с собой и со спокойствием, повернуться душой к религии и литературе, пропутешествовать куда-нибудь к большой и холодной воде, надышаться насыщенным ароматами снега воздухом, прогуляться по дальним лесам и ближним паркам. Делать это в межсезонье с непогодой тоже! Подняться на крышу самого высокого в городе здания и с ненавистью оглядеть когда-то любимые окрестности милого и одновременно немилого Жёнова. Ой, наоборот, с любовью глянуть на эти ненавистные до ужаса постройки! А дальше устроить нормальные, а не надуманные семейные посиделки, можно в полном составе, и попробовать, в конце концов, мягкое мороженое в сочетании с красным вином, или вовсе начинить его разливающимся искрами шампанским, ореховой крошкой и вафлями, свежей клубникой и растопленным шоколадом. Ну, я размечталась!

     На это бы потратить сберегаемые деньги, а не на ядовитые лекарства по блатным рецептам, что лишь усугубят нарастающие разрушения в теле. Но обезболивающие принимать, конечно же, другое дело. Мне кажется, что их полно в изысканной еде, а это — и лосось в любом приготовлении, невиданное до сих пор оливковое масло, и то, собственно, из чего его жмут, а ещё сорта хлеба, что состоят из цельных зёрен. Maman-то слов таких небось и не слыхала! А зря. Между прочим, сведения об этом будто сами влезли ко мне в голову. Словно произошло подключение к огромной мировой библиотеке, что с помощью сигналов и символов сложно и систематизировано распространилась в окружающем нас воздушном эфире.

    В ответ на это Брэб доложился про свой самый страшный в жизни сон! Пускай бессильное отцовское воображение явно что-то не дорисовало, но ничего подобного он сам бы ни за что не смог придумать. На мрачноватой прогулке по изнанке дня папуля ухитрился встретить... чёрта с жуликоватым выражением на тёмненькой рожице. Вежливый чёртик приветственно качнул смешным хохолком между рожек и, галантно расшаркавшись, просто представился: "Дода!" Брэбу оставалось незадачливо промямлить: "А я папа!" Конечно, нас это повеселило, но, в целом, не до радости как-то. Честно, черти во сне — жуткие знаки, хуже только появление «родимых» наяву.

      Так что, предопределено всё и продвигаться будет далее по невесёлому сценарию. Бороться с обстоятельствами — никакого смысла, поэтому желаю от всего отвлечься. Надоело оправдывать необоснованный надзор за мной, хватит притворно казаться "хорошей"! Когда сами "предки" хотя бы на пару деньков оставят нас с Мунком дома, можно будет сообразить праздник непослушания на двоих, вдоволь выспаться и отлежаться в ванной, насмотреться телевизора, как все люди — в ленивом комфорте и без оглядки на часы или входную дверь. Затем, без забот отправиться гулять по городу, к примеру, с пользою пересидеть полдня в видеосалоне, а вечерком уже и по гостям, проповедовать на деле интересные идеи. Пока же, конспирации ради, сострою всем несчастный вид.

     Вскоре расстроенные родители, взяв с собой немногое необходимое, отбыли автобусом в соседний с Жёновым, Белый город. Там maman надеется определиться в соответствующее отделение до наступления праздников, кои, судя по всему, она отметит в казённом одиночестве палаты. А папуля, оставив часть работы очередным напарникам, будет нервно мотаться туда-сюда, попеременно присматривая то за нами, то за мамулей. Не знаю, как он это намеревается совмещать! Брэб уже не справился, потому что не оставил нам с братцем денег даже на хлеб, видите ли, мы не умеем распоряжаться деньгами! Он лишь отяготил плиту здоровенной кастрюлей с кислыми щами. Хлебайте, мол, меньшими ложками, если что на три дня растянете, в морозилке валяются мёрзлые рёбра несчастной скотинки, погрызть можете, а хотите, так с картошкой и потушите! Чай вскипятите, а сахару — фигу, потому что надо жёстко экономить. Угу, детей при этом можно не кормить. "Ах, неужели вам с Мунком мало на время отсутствия! Вернусь из соседнего города, сам хлеб куплю". Что он такое, вообще, городит!

     Конечно, в тот же день отец домой не вернулся, перезвонил, что где-то у знакомых остаётся ночевать. (Где он взял там знакомых?) А maman устроена в больницу, волноваться не стоит. Сам он появится скоро, очень даже может быть. И пускай себе! Потому что отдыхом и сном, долгим возлежанием в ванне и безнаказанным просмотром фильмов по телевизору можно наслаждаться с позднего утра аж до вечера и вовсе не ложиться ночью спать. Приятной свободой никак не насытиться! Особенно, если при этом взялся исследовать недра квартиры и вот, неторопливо наводишь порядок по-своему.

     Оставив в покое предчувствия и предположения, впервые в жизни заострить внимание на вещах материальных. Сколько есть чего из одёжек и обувки, всё нужно постирать хотя бы вручную, почистить, залатать, подшить и привести в порядок. Как и остальное в собственном владении — обязательно должно подвергнуться детальному осмотру. Папуля ясно показал, что зарабатываемых денег нам не даст, а те, что у самих когда-нибудь появятся, в общий котёл отбирать станет. Понятно, он теперь единственный в семье добытчик. Но знаю точно: лишнего нам ничего не купит, никуда от себя не отпустит и ничего "непозволительного" не позволит! И так хронически прижимистый, он станет настоящим скупердяем, непереносимым жадиной, и дети для него будут уже не только "не личности", но даже не статья расходов из семейного бюджета. Всего-то спиногрызы неказистые: приструнить и урезонить с помощью давления и тумаков!

     Ну, а maman никогда не следовала принципам создания в доме уюта с комфортом, так может мне теперь удастся, без её участия! Всё-таки, надо попробовать в доме создать настоящий домашний очаг, хотя б для остатка семейства. Потому мы с Мунком с отъездом "предков" в школу не отправились, а каждый занялся собою и теми делами, что будто бы откладывались на каникулы. А каникулы взяли и наступили немедленно! Жаль вкусного на кухне маловато, чтобы отметить этот нежданный праздник непослушания. Так, нет почти хлеба, печенья и семечек. И совсем уже не будет шоколада! Забыть про сырки и сосиски. Никаких тебе больше пельменей или картофельных оладий. Папуля нам это не приготовит, потому что не умеет, да и я, кстати, тоже. Вот нам с Мунком и пришлось довольствоваться простейшей яичницей. Зато позже мы сварганили компот из сухофруктов и заварили свежий чай. Завтра надо будет подобраться к кислым щам, что выставлены на балкон, и начать потихоньку их есть, а то Брэб изругает нас в прах, если обнаружит содержимое кастрюли нетронутой.

     Когда же наступило это завтра, я также пожелала Мунку отдыха у телевизора. И, собственно, нечего в школу ходить аж до Нового года, а там гляди, грянет официальный отпуск для школьников! А за хлебом я отправилась как раз в школу, вернее, в столовку. Благо его там — бери, сколько хочешь. А внимания никто не обратит, что я в урочный час не в школьной форме шляюсь. Точно! Никто не обратил бы на меня внимания, если б Анн-Май Еросема приветственно не помахала жёлтым дырчатым куском:

     — Улыбнись и скажи: сыр!

     Я быстро оказалась рядом с Анн-Май и задумала было спереть у неё этот сыр:

     — Привет! И где такое есть?

     — На раздаче. Выложили к приезду какой-то комиссии.

     Тогда неплохо прихватить ещё сметану к кислым щам! Только делать это надо умеючи, когда народец станет помалу расползаться после звонка на урок по своим кабинетам, а поварихи и буфетчицы вздохнут спокойно после кормления голодных школяров. Так, для вида потолкавшись со всеми возле упомянутой раздачи, я набила сумку резаным хлебом, аккуратно перекладывая его неожиданным сыром, свистнула с оставленного каким-то растяпой подноса несколько нетронутых котлеток, всю добычу предусмотрительно сверху прикрыв из дому прихваченной старой газеткой. Потом, немного отбежав от пущей толкотни и то и дело озираясь, чтоб с поличным не застукали, вынула из тары у входа на кухню банку сметаны с полосатой фольгой вместо крышки, прикинув, что будь здесь сметанный бидончик, я бы и его ухватила и укатила безо всякого зазрения.

     Потом пообещала натолкнувшейся на меня Анн-Май: "Вот встретимся вечером, тогда и..." Не очень обращая внимания на её лёгонькое изумление, посторонилась далее от встреченных по коридору Индри с Натали. А в теперешнем классе сегодня и вовсе не найдя Адревы, решила, что, по моему примеру, она собралась отдохнуть недельки полторы, до наступления нового 1991-го оставшиеся. Ну, раз вчера меня поблизости не наблюдалось. Значит, сама объявится после или перезвонит, хоть лучше бы этого не было. И чего уж боле я забыла сделать в этой школе? — Небрежно поздороваться с директором и скорчить рожу в сторону бывшей класухи! Затем вернулась в опустевшую столовку и легально, за мелочь в карманах прикупила в буфете стакан берёзового сока, мигом его осушила, прибавила ещё монет на пару свежих булочек да пакет с ирисками, прибрала всё в нагруженную сумку и отправилась с довольною физиономией домой.

     …В полдень дворик оказался растерзан, словно промокательная бумага, наспех и неумело подоткнутая за обложку тетради. Асфальт ближних к дому, разветвлённых по оконечностям дорожек, в колких и неудобных шагам камешках, покрылся плёнкой зимней испарины. Будто вспотел от перепадов: "-5…+5"! А ледовый нарост, облюбовавший козырёк подъезда, безрадостно принялся оползать и стекать, как специально подготавливая к формованию завтрашние сосульки. Лишь чёрная земля охотно проглядывала из-под серого снега, основательно оплавленного недавней оттепелью. А у лаза в подвал недовольно фырчали полуголодные кошки, в придачу намочившие лапы в нескончаемых лужах.

     Три мурки (ничуть не сомневаюсь, что это хитренькие самочки): маленькая чёрная, средних габаритов серо-буро-полосатая и лохматая-усатая побольше, обступили меня, зная точно — я несу сметану и котлеты. Пришлось, отковыряв фольгу с банки, попытаться вогнуть её по центру, чтоб чуть напоминало меленькое блюдце, и плеснуть туда сметанки, эдак полторы столовых ложки. Это на троих-то? Ладно, я разломила на части котлетку. Надеюсь, хвостатые кумушки не передерутся, а поделят между собой, примерно, как позже мы с Мунком, аккуратно разложившие столовскую добычу равными порциями на каждого, чтобы ещё на пару дней еды хватило, на случай внезапной неявки домой нашего главного "кормителя". А для подстраховки и ради экономии, на ужин мы отправимся к семейству Еросема в девятиэтажку по соседству.

     Между прочим, оттепель распространяла по округе несусветную пасмурность лишь светлым временем, а к вечеру густо-синее небо с удовольствием взялось дарить неровной и талой поверхности — плотный снег. Сейчас он валится так неспешно, будто красуясь каждым из объёмистых хлопьев. Мы с Мунком минут двадцать просто стояли и пялились вверх, пытаясь в массиве неотделимых друг от друга тёмных облаков выискать взглядом тот самый снеговой источник. Скорее всего, там прячется сам месяц декабрь с претензией и правом на серебряную занавесь земли! Медленная и шикарная метель, летящая в стороны мятная пыль… В мир явился совершенно свежий снег, и обычный вечер стал вневременно прекрасен. Свет звёзд развеялся во тьму, озаряя её каждою своей частицей. Где-то в дальних подвальных обиталищах, а именно у труб проходящей там теплотрассы, давно угомонились знакомые кошки. Ожившим электричеством с оттенком вожделенных апельсинов затрепетали на проспекте фонари. Так же "вкусно" озарились и окна домов по округе. А мы накатались по ледку, скользя с разбегу по застывшему асфальту, и теперь подымаемся пешком аж на седьмой этаж к семейству Еросема. Как ранее было обещано Анн-Май моим хвастливым языком!

     "Дождись новой зимы и сделай первый шаг…" Неплохая поэтическая мысль, и я ей следую, конечно. В смысле, следую сейчас за братцем, который мысленно поэзии моей не ощущает, а просто давится от смеха, верно, в предвкушении некоторого надругательства над легковерными Еросемами. Те, кстати, сделали вид, что нам очень рады. На самом деле обрадовалась только чёрная болонка Клуди. Пока мы разувались и снимали куртки, она так распрыгалась, что долго не могла угомониться. Зато само семейство выглядело донельзя угомонившимся, если не утомившимся. Вместо того, чтобы сосредоточиться на ужине и нас к тому же пригласить (а из кухоньки весьма завлекательно потягивало сытным), глава семейства и мамаша Хельга с многозначительным видом топтались возле озабоченной Эйприл, дуэтом жалостно затягивая:

     — Незачем себя тиранить, ты у нас такая талантливая! Давай-ка, берись за работу! Мы же в тебя верим, не то, что какие-то преподаватели из академии.

     Честно, от услышанного я чуть не завалилась на пол, да и братец изумлённо рот раскрыл. Если бы от своих родителей я услышала подобное хотя бы раз, явно почувствовала бы себя уверенно и на взятой высоте французских олимпиад, и, конечно, в самой жизни. А может, заодно подобралась без опасения к наукам остальным, в том числе и точным. Жаль, внешнего стимула для меня маловато. Ни похвалы, ни понимания никак всё не дождусь. А эта заносчивая гордячка Эйприл даже не осознаёт, как много стоит настоящее внимание семьи. Вот дурища! Хоть и размалевала в доме часть стен цветастыми узорами, полагая, что так будет лучше вместо привычных обоев. В данный момент, все вокруг раскудахтались будто из-за того, что вдохновение покинуло их чадо ненаглядное, и временно оно не может рисовать. Какая проблема! Ну, прямо тошно. Конечно, горе-художница ещё прошлым летом срезалась при поступлении и уже полгода мозолит глаза незадачливому семейству, сидя дома и жутко при этом капризничая. Всё потому, что ей насильно вбили в голову, что у неё в наличии имеется талант непризнанный, а лучше, сразу гениальный, вот она и ведёт себя соответственно: эгоистично и глупо. По мне, так выгоднее: быть талантом признанным, и признание непременно должно быть настоящим. А родня… Что она во всём понимает?

     Так же, как и взрослые представители Еросема, ну, абсолютно не хотят понять, что собственные родители немного нас пробросили, в смысле, совсем забросили! А мы с братцем, наивные, согласно многолетней привычке самих наших "предков" захаживать с нами в компании к означенному семейству по поводу и без, взяли сдуру и припёрлись на ужин к чужим людям. С другой стороны, они не в курсе нашей ситуации. Ага, и теперь усиленно дают понять, что мы здесь не к месту. Так что, я подтолкнула было Мунка к двери, но он заговорщицки мне пробурчал: "Сейчас, сейчас…" И точно, Хельга Еросема наконец-то обернулась к нам, всё ещё застрявшим в прихожей, и принялась отнекиваться:

     — Тут такая ситуация…

     Как и у неё тоже? Да ладно врать-то!

     — Книжечка с талонами на мыло куда-то подевалась! Мы втроём, во главе с Клуди, уже квартиру всю перерыли. А Эйприл нам помочь не может, видите ли, у неё нет настроения даже порисовать.

     Вполне серьёзное объяснение вышло, а то мы стоим себе, как истуканы! Вернее, это я почти такая стала, пока Мунк, выждав необходимую паузу, соизволил торжественно произнести:

     — Талоны затерялись в вашем телефонном справочнике! Там их и найдёте.

     Семейство, во главе с болонкой, стремглав рвануло разыскивать тот самый справочник. Единственно, братец не стал уточнять в котором, ведь народ, обычно старые храня, и обновлённые сборники телефонов имеет. Так что, пока Еросема шумели, мы загадочно смылись. Конечно, потом нам пришлось довольствоваться неизменной яичницей, пускай даже сдобренной варёною картошечкой и маринованными помидорами. Всё поделом, нельзя так полагаться на других! Впрочем, это относится только ко мне, загадочный Мунк всегда помалкивает. На зависть мне, порядком взбалмошной, брат — носитель прямо-таки непревзойдённого спокойствия. Его обстоятельность в сочетании с уверенностью создают ему одно и то же флегматическое настроение на каждый день, и Мунк, от меня в отличие, по триста раз на день не меняется. У него характер, так сказать, нордический, что не совсем вяжется со средиземноморской внешностью.

     Однако почему меня лишь называют странной! Размышляю я теперь, со стороны, наверное, выглядя, как человек, прячущийся в чреве большого жука. Перебираю и рассортировываю вещи собственного шкафа, на полках этого поистине деревянного государства раскидывая дешёвый, собственноручно мною спёртый, дедовский табак, испытанное средство против изредка попадающейся и отливающей серебристостью, хоть от того вовсе не милой — моли. Мунк, сам вдоволь погонявший ту назойливую моль, вернее, целую их стайку, порекомендовал мне при случае так же крошить им на крыльца тот пахучий табак, а сам пошёл спать. Я временно отринула остальные занятия в пользу наведения порядка и копания как в шкафах и шкафчиках, так и в своей хаотически раскиданной мысленной роскоши.

     Думаю, есть в имени "Мунк" — что-то жутко интересное, как будто от тотально проникающего Знания, а вечнозелёная сущность его носителя находится в постоянном добывании смысла. Неторопливый созерцатель любит наблюдать, как строятся логические цепи. (Я же наблюдаю, как они чаще разрушаются!) И если бы Мунк старательней меня не камуфлировался, то вовсе бы не был кому-то понятен. Так, он считает, что место, занимаемое каждой дверью — это экран, а порог — своеобразный ключ к нему. Потому-то давно уже тщательно оберегает пороги в доме от чужих следов и грязи, и сам старается на них не наступать, как и ничего через них не передавать, мол, там живёт дух, оберегающий дом от беды. Не стоит обременять его чем-то ещё.

     В детстве братец любил похищать хрустальные подвески к светильнику-бра, грыз их, как снежные леденцы, и надо же, они действительно в процессе уменьшались. Потом, конечно, их отбирали у юного пожирателя стёкол и водружали опять на светильник. Раз за разом, пока многострадальное бра не стало выглядеть вконец объеденным. А Мунк уже переключил внимание и с удовольствием возился с коллекцией сломанных часов, принадлежавших Брэбу. Вслух мечтал, что когда уменьшится до размеров микрона, то вдоволь сможет попутешествовать в золочёных лабиринтах механизмов и покататься на цветках их внутренних колёсиков и обязательно освободит от плена сжатий до предела заведённые пружинки.

     Однажды брат придумал столь причудливую фразу, что даже я так не смогу: "Дождя бесцветный кенгуру носился по колючим леденцам травы!", хоть и не стал продолжать всю историю. Зато вместо меня оценив, согласно маминой рекомендации, прелесть стихов Джона Китса и его рифмы, окрашенные в истинно королевский пурпур, предложил и свой образ на тему: "На красноватый берег Альбиона ветра зелёных океанов несут невероятные дожди..." Так что, вдохновлённый старой Англией Мунк тоже знавал миры образов, но всё же, позабыл их отчего-то много больше. Потом забросил поэтическое дело, всецело предоставив мне право зигзагообразного шествия по этому пути. Правда, до сих пор продолжает вносить философское нечто в объёмную тетрадку с титульной фразой на обложке: "Zаdобрые дела — одна награда: зло".

     Такое, хоть и соприкосновение с мистическими "по-родственному" ситуациями, что ни говори, а ближе, чем домашние дела, поэтому работоспособность моя где-то у часов двух ночи дала осязаемый крен, и я тоже отправилась спать. Однако спокойно мне не спалось. А всё оттого, что не так давно описанное бабкой злоключение (позднейшим дополнением к собственным) вдруг получило продолжение в беспокойном сне уже под утро. Так, невидимым и явно витающим где-то под потолком наблюдателем я всё-таки смогла понять скрытое, а может быть, бабулькой недосказанное.

     Вот ба-Мари без опаски открывает дверь в туалетную комнатку… И что же она видит? Ярчайший, по её словам, и вовсе неуместный там свет? Нетушки, она оторопело пялится на зеркально другую себя, только тёмную, по-хозяйски в туалете разместившуюся и зловеще утверждающую:

     — Пора мне покидать твоё старое тело, Мари! Я здесь как раз нашла другое, свежей да моложе. И сегодня намереваюсь в него подселиться.

     После всего, бабке оставалось только рухнуть на пороге. Ну, а подселения, судя по всему, не получилось. Хоть паранормальные домогательства и длились добрых три дня, отсутствие нужной концентрации страха не смогло открыть входа злой сущности. А может, действительно Мунк помешал. Одним своим присутствием! Он ведь всерьёз до сих пор утверждает, что тогда особо не боялся и сейчас не боится, потому что в этом мире, как и всяком другом, бояться нечего. Всяческие ужасы придуманы давным-давно, в будущем же светит только их стародавний повтор, ничего больше!



Глава 65-я: "Напрасные дары"


     Спросонья лохмата и вся помята, хоть и успев накинуться поверх покрывалом, несусь к входной двери, в которую нестерпимо громко звонят! Или уже колотят кулаками? Нет, это поднялся скверный гул в моих ушах, а я пытаюсь сообразить: кто там рвётся с утра? Хорошо, что не Брэб! У него есть свой ключ. О! За дверью топчется одна вторая от семейства Еросема: Эйприл и Хельга. Что за спешные новости они притащили с собой? Ладно, открываю.

     Радостные обе за порогом:

     — С добрым утром! Мы действительно нашли талоны в старом справочнике,  который – наш, а не в новом, чем соседи когда-то там отяготили. Не представляем, как Мунк догадался, но вот вам обоим за труды! — мамаша Еросема протянула кулёчек с домашним печеньем.

     Отказываться я и не собиралась. Пока соображала что-либо в ответ, Эйприл жизнерадостно продолжила:

     — А вечерком снова зайдите к нам в гости, чайку попьём!

     Я буркнула, что "чайку и без вас попью", дверь за Еросемами (или перед ними?) закрыв. Зевнув, потёрла нос, встряхнула поднявшимися за ночь дыбом волосами и призадумалась, всё ещё стоя в прихожей, что совсем я запуталась в днях. Без вынужденной школы они стали как будто выходные, и, наверное, нет разницы между не школьным "вчера" и не школьным "сегодня". Впрочем, очень даже неплохо, когда родителей нет дома! Никто не прессует, силою не подчиняет и больше не стремится управлять тобой, как собственной рукой. Пока, конечно, Брэб домой не явится. Но кто знает, когда сие произойдёт? Он позвонил только раз. А я больше не в детстве, чтобы за отца волноваться серьёзно. Сейчас занимает другое: почему всё новое и не обязательно хорошее свалилось на семейство вдруг и сразу, а я, оторопев, не представляю, как действовать дальше? Например, в ситуации, когда за верное предположение о нахождении потерянных бумажек неожиданно платят печеньем. Мунк, кажется, ничуть не удивился, отметив лишь:

     — Могли бы шоколадку в довершение приплюсовать!

     Точно, шоколадка бы не помешала. Нет, мы не какие-то прижимистые крохоборы, просто… Просто, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Так вот! Хоть малым дополнением к житейскому приходится разнообразить своё, на самом деле, горестное настроение. Горькое оно донельзя, чёрт возьми! Оттого что пристали друг к другу новые грани развернувшейся под неопределённым углом старой реальности. Очень болезненный угол-укол знаний о злобе потусторонней и похождениях граждан совсем посторонних, о неприятностях семейных, что открывают почему-то не такие уж плохие перспективы. Отгородиться от всего такого — как скрываться от себя самой. А чем ринуться наобум, лучше пока отвлечься, что ли?

     После утренних манипуляций по приведению себя в порядок, продлить это рвение уборкой по квартире. Хоть она и не такая генеральная получится, как хотели бы увидеть наши "предки". Незачем двигать мебель, не новая ведь, того и гляди, кувыркнётся набок из-за шатких ножек. Полы мыть? Фу! Ограничимся подметанием, в том числе и нелюбимого мной общего по этажу коридора. Ладно, если самолично помогает Мунк, то и остальное наладится. Пыль вытереть, полить цветочки, убраться на кухоньке, особенно, внутрь холодильника пристально глянуть, проверив: не испортилось ли чего? Вконец избавиться от кислых щей и прикинуть, как протянуть неопределённый период на остатках того, что преспокойно хранится на полках буфета и в морозилке.

     Покончить с уборкой к обеду, но сам обед и готовку его проигнорировать, так же, как и фильмы по телевизору, и даже музыку на сей момент. Хотя, пускай работает магнитофон, приличной звуковой стеной создавая для серой субботы конца декабря разноцветный и даже предновогодний настрой. Потому что, как раз нужно отсортировать родительские книги, а позже из них, по нашему разумению, ненужные — затащить в книжный магазин на развал, сдав на продажу для других читателей. Всё из-за денежек, конечно! Если бы моя заначка оказалась бесконечной, я повременила бы вытаскивать из секции эти любимые мамой романы. А так с подачи братца намерена сотворить побольше преобразований в квартирке, да так, чтоб каждый из родителей ясно почувствовал: целый дом ему уже не подконтролен, и я успела внести во всё необходимый разлад.

     Именно, необходимый! Для прогресса, для нашего с Мунком продвижения вперёд, для обычного, в конце концов, развития. А то родители надумали притормозить раскрытие для нас самостоятельности, в то же время противоречиво требуя, чтоб мы быстрей взрослели, но не иначе как под их неусыпным контролем. Нам не это нужно! А из книг, в особенности, требуется то, где больше жизненной, а не надуманной правды, что лишь для виду камуфлируется образной россыпью поэзии, необъяснимою порой фантастикой и неутолимой жаждой приключений, а на деле — учит настоящей жизни. Как раз такое maman не читала. Как всем слезливым дамочкам — ей чтоб распускались сопли-нюни! Непременно розового цвета. Хоть папа не подкачал, выбирая для чтения «на сон грядущий» книги Лондона и Хемингуэя.

     Так что, набрав необходимое количество "нечитабельных" в будущем книг, мы отправили две полные авоськи на балкон, попутно обнаружив в шкафчике, куда всё постарались запихать, уйму пустой тары из-под минералки. Как это проглядели такую возможность увеличить груз мелочи в карманах? Столько бутылочек набралось! Правда, сдают их не вместе с кефирными и молочными, а в отдельных пунктах приёма, где потягивает перегаром от подвыпивших мужичков и слышатся их матерные разговорчики. Ладно, и это дельце как-нибудь провернём! А то где же будет взять денежек на видеосалон? Конечно, ба-Мари грозилась прибыть из своей деревни к Новому году или чуть после. И её тоже не грех обобрать будет. За такие-то сны, в нереальности которых, несомненно, есть что-то реальное!

     А раз мы начали изымать те книги, что другим понадобятся больше, то можно бы подобраться и к секции в целом. Само собой, я не трону залежи тканей и швейные принадлежности, пособия по домоводству, семейные фотоальбомы… Ага, фотоальбомы! Их-то я как раз и трону! Пока братец на кухне, влезу туда, где собраны фотографии незнакомых мне родственников и тихонько их переберу. Заодно отделю снимки живущих от снимков умерших, а фото самих похоронных действ извлеку без зазрения совести и выброшу на фиг! Что за дела дурацкие — запечатлевать процесс чьего-то погребения? Собиралась сделать сортировку много раз, но мне не позволяли туда лезть. Теперь, прикидываю, у меня получится. Ведь я определилась, как распознавать наличие жизни у снятого на карточку недавно и давным-давно. У живущих поныне — две негасимые до времени свечи за взглядом золотятся, словно струясь сквозь фото ясным светом, оттого живой и плотной чувствуется уменьшенная по формату плоть. Образ умершего всего лишь отпечаток, эхо на фотобумаге, своеобразная дань взгляду мёртвых глаз и сам взгляд, запечатлённый как бы в прошлом. Кажется, ещё чуть-чуть и рассыплется прахом само изображение!

     Так, постепенно я разделила многочисленные чёрно-белые, а точнее, серей некуда снимки и редкие цветные на две партии, пару штук с погребениями сразу же разорвав и отправив в мусорное ведро. Родичам ответствую, если прицепятся, что всё проделывалось мною из соображений... безопасности. Никак нельзя класть рядышком в альбоме детские снимки со снимками взрослых, снимки юных и старых, а особенно, живых и мёртвых, потому что ни в коем случае не должны нарушаться границы двух миров! В отличие от земных границ их не пересечёшь движением вперёд, согласно собственным желаниям не повернёшь обратно. Да и нарочно вмешиваться во всё нельзя, чтоб хотя бы ненароком допустить каких-либо взаимодействий. Думается, через фото — самый лёгкий путь, а большинство о том и не подозревает, мешая в общей куче снимки разных лет и поколений. Откуда я это знаю? Знаю, и всё тут.
 
     А потому не избежала искушения в компании семейства Еросема озвучить новые взгляды на старый мир, но не предполагала, что это семейство, к коему мы не преминули всё же забежать на чай, будет внимать куда более внимательно, прямо-таки рты разинув и не успевая дожевать печенье. Особенно папаша Еросема, всё время не могу вспомнить, как его зовут. Зато Эйприл, позабыв о недостаче вдохновения, вдруг устремилась за блокнотом и попыталась сотворить наброски каких-то "вечно движимых процессов". Разумеется, теперь у многих ожил интерес к сути тонкого мира, но нельзя же всё безоговорочно принимать на веру! Это Еросема пусть рассуждают о личностях инопланетного происхождения, с помощью иголки да нитки, странствующих по нарисованному алфавиту, пускай и дальше увлекаются плетением из ниток-мулине или попытками слепить из Эйприл гения. Я предпочту извлекать практическое даже из незримого внешне источника знаний. Например, как заставить силу дома (даже при отсутствии домашнего очага) поработать на тебя, а не оставаться дальше (вместе с самим домом) до предела исковерканной неразумными "предками".

     И я рада, что первый раз в жизни оказалась впереди переменчивой моды! Потому что стало модным — вольно обращаться к запредельному по всяким казусам житейским, даже на бесконечных просторах постепенно разваливающейся империи. А может, именно здесь, на этих потенциальных обломках обращение к неведомым силам становится нормой каждодневно изменяющегося бытия. Вдруг то и есть причина? Когда тёмные поветрия разносятся повсюду, и повсеместно раскрываются глубины тайные… Древние знаки грядущего и почти необходимого миру Апокалипсиса возродились на изломанном стыке враждебных друг другу эпох, а слякотное окончание декабря 90-го привело нас с братцем к началу первого из огромнейших испытаний.

     Ведь общим в доме настроением принялась буквально верховодить тревожность, заставляющая чувствоваться неосознанность большей потери. И зря мы откровенно высказались в тайном посторонним! Всё за неимением разумных собеседников по родственнейшей из сторон. Конечно, даже из-за переизбытка мистики в быту нас никак не могло бы взорвать изнутри, но мы, поспешив избавиться от странных впечатлений, опрометчиво не озаботились последствиями! А оные и не заставили себя долго ждать.

     По возвращении домой мы застали там Брэба. Предсказуемо злостный, он не преминул накинуться на нас с порога:

     — Я отсутствовал всего три дня, а не могу теперь понять, куда попал! Всё в квартире лежит и стоит не по-моему. Часа дома не пробыл: в дверь стучат, звонки какие-то по телефону невпопад! Вы мне ещё тут бордель устройте!

     Не сговариваясь, мы с Мунком выдали по такой ироничной ухмылочке каждый, что папуля сразу же перешёл на другое:

     — Ну, вообще-то, я свежего хлебца купил! А что у вас на ужин готово?

     — Как раз, на случай твоего возвращения в кастрюльке притомились макароны с маслом. А мы и у Еросема в гостях чайку попили! — я открыто высокомерничаю, крутя носом.

     — Как это в гостях? Что у вас с Еросемами общего?

     — У нас-то? Ничего! Это у них с нами есть кое-что! — Мунк как всегда загадочен.

     Если честно, совсем я не готова стресс получать по инерции, поэтому и ёрничаю с удовольствием, а кабы не был рядом братец, могла бы заодно и огрызнуться! Но Брэб только вернулся из поездки, потому не буду даже в мыслях над ним издеваться, лучше приму вид пресный и будничный, сообщив об отсутствии новостей в нашей жизни. У папули же, наоборот, новости имеются, но не совсем приятные. Поражаюсь его умению ходить вокруг да около, главного никак не сообщая, хоть намёком. Надо быстрей его отвлечь горяченькими с маслом макаронами, присыпанными чуть состарившимся сыром, и чаю посвежее заварить.

     А то на ровном, как стена, спокойствии братца (я это отчётливо чувствую!) вдруг начали пробиваться росчерки волнений, причудливо изогнутые граффити соображений, загнанных невероятно глубоко. Агрессия скрытая и могущая воплотиться в непристойные надписи на этой ровной, как спокойствие, стене! Это хорошо ещё, что у Мунка не такая красноречивая физиономия, как у меня, на которой всё читается без ухищрений. Ведь становится понятно нам обоим, то есть, всем троим, что: когда maman домой вернётся, такой, как ранее, уже не будет. "Химия" сделает созидающее и одновременно разрушительное дело. Обманчиво завлекая измученное тело перспективами неизбежной ремиссии, она лишь позволяет продлевать мучения, не более. "Зря она соглашалась лечиться!" — сожалею я не вслух, и, скрепя сердце, следующим же утром начинаю вытаскивать из вазы часть мишуры, а из коробки с новогодними игрушками разноцветный дождик и аккуратно обматываю ими меньшую из двух искусственных ёлочек. Это для maman в её палате, чтоб не было так кисло одинокой новогодней ночью. Брэб наказал нам "свистать всех наверх", раз у нас каникулы, а ему ещё нужно разобраться с какой-то текучкой и договориться с напарниками о подмене по закинутой работе, затем придётся собираться и снова отправляться к мамуле в больницу.

     Прикрыв от нас дверь спальни, папуля влез в семейный сейф (железный такой, вроде инструментального ящика, только с секретным замочком) и, похоже, выгреб оттуда так необходимые нам деньги! А что ещё можно было делать со столь озабоченным видом? Потом он принялся шастать по кухне, окончательно унеся из конфетницы остатки печенья с ирисками, опять переместился в спальню и собрал на смену мамины одёжки, хотел изъять из зальной секции какой-то любовный роман да не нашёл. Пришлось мне самой выходить на холодный балкон и доставать пару томов из запрятанных там сеток, и так, чтобы отец не понял, куда вдруг подевались некоторые книги. А в мелочи такие он и не вдавался, зато пообещал вернуться точно к наступлению 1991-го, намекнув нам о необходимости устроения, хотя бы вручную, стирки и посулив январский приезд бабушки Мари неотвратимым, как и возвращение из больницы самой maman после всех необходимых процедур.

      — А потом делайте, что захотите! Дальше неделя до праздников, на радость обоим.

     Если честно, от такого приступа свободы я даже растерялась. Наверное, возможность действовать согласно собственным планам сладка лишь под гнётом запретов, поэтому мы с Мунком, дополнительно не сговариваясь, занялись обычными делами. Хоть могли бы смотреть по телевизору все фильмы подряд, так не интересно же без пререкания с Брэбом! Тут мы явно ощущаем внутреннюю сжатость, поэтому повеселиться бы не помешало, но не до веселья теперь, оттого слегка незаполненным получается вечер. А наступающее переосмысление словно приоткрывает возможности подслушать чьи-то мысли… Или это настоящие разговоры на лестнице, далёкие ещё, чтобы услышать их на самом деле:

     — Чего родителей заинтересовали эти двое? Иногда смотрю им вслед, ничего в них будто нет!

     — Ага! Ты строчку у кого-то стибрила и на свой лад переделала, а Габи с Мунком что-нибудь поновей сообразили бы! Есть в обоих нечто, зря не отрицай, и тебе от этого завидно, Эйприл!
 
     Моя приостановленная было "междоусобица" вскипела, ненароком выплеснуться норовя из личных берегов, а пришлось лишь изобразить дежурный вид, резко открыв перед Еросемками дверь, что они и не успели бы притронуться к звонку. Мунк тоже подоспел на шорох и, узрев неожиданное появление наших заклятых подружек, хмыкнул. Может, он мысленно услышал их вовсе не приятные нам разговорчики, однако прежде чем Анн с Эйприл раскрыли рты, успел утвердительно провозгласить:

      — В шкафу! — и смылся по своим делам.

     Тут сестрички показались мне скорее потрясёнными, чем удивлёнными даже, Анн-Май почти прошептала:

     — Мама послала спросить, куда она могла засунуть свою сберкнижку?

     Семейство Еросема — невозможные растяпы! Аудиокассеты у них могут обнаружиться в холодильнике, а зубная паста в носках! Наверно, у Еросема это по жизни хроническое. Хорошо, что на них вместе взятых, есть наш Мунк, который знает, что хранится в их шкафу, где же ещё! Конечно, если бы они припёрлись с пустыми руками, я быстренько спровадила бы их подальше, а так как они с пачкой пряников, то ладно:

     — Проходите в зал!

     Обе скинули пальтишки, разулись и потащились к книжной секции. Как будто они раньше у нас дома не бывали и наших книг не видели! Однако пачку пряников оставили в прихожей, сейчас Мунк покажется из уголка и умыкнёт. Погодя, он так и сделал, а долговязые и встрёпанные Еросемки в домашней вязки свитерах, носках, рейтузах всё носились вдоль необъятной и вместительной, как городище, нашей мебели и повторяли:

     — Какие увлекательные книги! Расставлены не как у всех — вперемешку, и даже не по цвету корешков, а согласно родственным авторам! Надо бы и нам так сделать! — заунывно протянула Эйприл.

      — Ага, давай, придём и сделаем прямо сейчас! — поддержала её Анн-Май.

     Я тоже вставила своё:

     — Пока не наступила ночь.

     Обе убрались домой, перед тем спросив разрешения перезвонить, если ещё понадобится отыскать потерянное. Мунк залёг спать. На время отсутствия "предков" он повадился делать это в их спальне, на широкой кровати, предоставляя мне право безнаказанно бродить по залу или уединённо смотреть телевизор. Я же, планируя постирать бельё, замочила без разбору накопившееся всё подряд в объёмистом тазу и присыпала загодя натёртым мылом, потом снова забралась в кухню подытоживать необходимое для выживания количество продуктов. Неутешительно! Если кто-нибудь срочно не подбросит нам деньжат, мы с братцем продолжим учиться стряпать, используя лежалые припасы, либо дружно сядем на диету, что перед Рождеством как-то неправдоподобно. А в школьную столовку не сбегаешь — наступили каникулы. Останется подождать из деревушки бабушку с пенсией и гостинцами, сдать все, имеющиеся на балконе, бутылки в пункт приёма, то же самое проделать с книгами, предоставив их на букинистический развал в ближайшем книжном… И что бы нам ещё придумать?

     Пока моё бездействие занимали сплошь вопросы по хозяйству, затрещал телефон. Поздновато как-то, может быть, сестрички Еросема переспросить что-то надумали, или это с контролем Брэб? А нет, то бывший безмятежным до поры папаша Еросема! Сейчас я действительно припомню, как его зовут.

     — За подсказку насчёт сберкнижки спасибо, но чему вы оба научили моих дочек?

     Э-э… Я даже забыла сказать ему "добрый вечер".

     — На ночь глядя, они перевернули вверх дном книжную полку, сидят теперь и сортируют книги! А у нас их, между прочим, много!

     Я, конечно, нехорошо отношусь к тем, кто бросает трубку в середине разговора, но сейчас не смогла придумать ничего лучшего, как тоже изобразить "глухой телефон":

     — Алё-алё, а вас чёт не слышно! — и в самом деле нажала отбой.

     Тут я вспомнила, как зовут папашу Еросема. Они с Брэбом были бы самодовольные тёзки, если бы не одна деталь. Собираясь записать папулю Брэдом (как, собственно, зовут главу семейства Еросема), некто безграмотный сделал в имени таком простом своеобразную описку. А родителям родителя пришлось по вкусу! Конечно, доподлинно неизвестно: пришлась ли по вкусу замена одной значащей буковки на другую самому папуле? По округе повально встречаются Брэды, а Брэбов таких — лишь один и весь наш! Вот уж путаница вспомнилась в связи, так сказать, с другой путаницей.

     Эти Еросемы кажутся мне кем-то вроде бестолковых пересмешников! Что, если они как раз сейчас над нами насмехаются? Ведь ещё как могут! Эйприл, например. Да и Анн-Май вовсе не такая паинька. Мамаша слишком высоко себя несёт, а их папашу легко подбить на всяческие авантюры. Мунк это понял и впредь будет стремиться — от них оградиться. Делаю я выводы в процессе самых, что ни есть, банальных с утра постирушек. Белое постельное бельё — такая ерунда! В будущем, всё заменю на цветное и уж точно никогда не стану его гладить после сушки утюгом. Просто лишняя запарка и чего ради? Всё равно непременно в постели сомнётся. Брэб ещё недавно приставал и повторял: "Маме нужно помочь разобраться с бельём! И привыкай к домашним хлопотам, появится же у тебя когда-нибудь своя семья!" Обычно я ответствую, что всё путём, а лучше музыку послушать или книгу почитать, чем готовиться к какой-то там гипотетической (а скорей, несбыточной) семейной жизни. Папуля тогда игнорировал неправильность моих высказываний и до сих пор игнорирует, а я полагаю теперь, что умение ладить с бытовухой когда-нибудь пригодится. Сейчас, конечно, ладится как бы не очень, я больше сражаюсь со всем и со всеми подряд.

     От борьбы со сборной дюжиной мужских носков, их полоскания, выжимания и развешивания на батарее, меня отвлёк звонок Эйприл. Она весело расхвасталась мне в ухо:

     — А мы у себя переставили книги не хуже! Только много чего нам не нужно, мама что-то даже разрешила выбросить.
 
     "Интересно, куда они дели отвергнутые экземпляры?" — я только об этом подумала, как Еросемка невозмутимо и гордо продолжила:

     — Приключения, фантастику с прочей философской заумью для ненормальных мы поставили у мусоропровода, авось кому понадобится, а себе оставили всё про любовь со счастливым концом!

     Не дожидаясь дальнейших признаний, я так и кинула трубку. Нахлобучив первую из курток, что висели в прихожей, гаркнула:

     — Приду, когда вернусь!

     Пока из кухоньки не преминул высунуться изумлённый Мунк, я, шваркнув дверью, сбежала по лестнице, несясь через осклизлый от нескончаемых оттепелей дворик. Хорошо, утром никого вокруг не видно, а то я в насквозь промокших тапочках и Мунковой, оказывается, куртке, самозабвенно прорываюсь вперёд, расплёскивая лужи. И очень зло толкаю первую ободранную дверь в единственном подъезде девятиэтажки Еросема. Забыв про лифт и заодно о том, как напряжённо колет в прыгающем сердце, а красная бусинка пульса намеревается пробиться сквозь заросли волнующихся нервов! На это невзирая, через две ступеньки взбираюсь на седьмой этаж. Вот он, мусоропровод, рядом с его трубной колонной — авоська, растянувшаяся от доброго десятка беспардонно выброшенных книг. Значит, с собой умыкну! Кто там из авторов?

     …Несчастный Рей Брэдбери! Пара подборок с рассказами. Многострадальный Сент-Экзюпери! В нескольких томах. А ты как очутился здесь, всепрощающий дружище Карнеги?! Такая же, как у меня, книга. Выходит, возомнившая себя не иначе, как "гениальной", Эйприл Еросема не терпит рядом корифеев мировой литературы! Что же, приютим у себя отверженных книжек-бедняжек. Жаль, нет у меня с собой мела, чтоб написать на двери еросемовской квартирки: "Окончательные простофили тут живут!"



Глава 66-я: "Ужасно одинокие"


     Ничего особенного. Теперь я знаю, что такое: не хотеть ничего и не видеть пока ничего впереди. Не движение желаний, а их приостановление. Застыло! Только беспрерывно сыплются снега на ледяной асфальт, а черноты подъездных проёмов взрываются метельными ветрами, постепенно размываясь ими до безграничных пустот. Так нарушается резкость даже в пристальном взгляде сквозь снег. Бледное же и очень далёкое Солнце за неживыми облаками настойчиво стремится показаться миру, пускай и поднимаясь медленно, как бы не проснувшееся со вчера.
 
     Я тоже в компании с неумеренной усталостью, намного бледней своей бледности и не проснувшаяся толком. Верно, передавшийся от домашних стресс отозвался во мне рикошетом! Это и есть сложность ситуации, когда ретивость обстоятельств гонит в шею, а сил последовать за ними — нет. Меня совсем остановила лень, оттого и показатель настроения сникший: волосы не прибраны в оптимистически торчащую причёску, а рассыпаются по сторонам серым и вовсе не золотящимся шелестом. Всё, потому что мои нервы оказались неожиданно оглушены. Словно во мне старый завод закончился, я этим озадачена, почти огорчена, а скоро нужно будет запускать покорёженную чьим-то воздействием систему. Понадобится потихоньку двигаться вперёд, невзирая на долгую полосу лени, а дорога эта всё ещё раскисшая, по ней невесело скользишь в никуда. Ничего особенного, никого...

     В атмосфере холодной и, казалось, спокойной зимы что-то непримиримое задевает меня! Непривычно и остро. Злыми бумажками со всех сторон обсыпает меня вместо снега. Набрались тетрадные долги себе по несвоевременно оставленной учёбе. А вроде, в школьных делах оставалась немного должна? Эх, кабы понадеяться, что в плане наук естественно-технических на меня вконец махнули рукой! Перейдя в другой класс, я оставила свои огрехи в старом, но и в теперешнем абсолютно не укрепилась. И не собираюсь. Сколько там времени до выпускного осталось? Нельзя, конечно, сказать, что обо мне не справляются. Наоборот! Некому представить школу на олимпиаде, потому, наверное, трезвонит Адрева, или объявляются за дверями граждане без особенных намерений, а с сомнительными помыслами: подосланная завучем Мартена, не понятно зачем - Индри с Натали, и понятно почему - Анн с Эйприл.

     А у меня и без них дел полно! Потому надо продолжить двигаться всего лишь в направлении себя, ну, или спешно уходить на север. В смысле, на городской вокзал, что как раз находится в северной части Жёнова. Электричкой приезжает "дорогая бабушка". К середине января она сподобилась покинуть пресытившегося самогоном и оттого впавшего в спячку дедушку. О чём сообщила заранее, позвонив с единственного на закиданную снегом деревушку шепелявящего аппарата. А то мы с братцем начали волноваться из-за мельчающего содержимого заиндевевшей морозилки. Да и прочие отделы холодильника значительно опустели с тех пор, как папуля, перейдя работать посменно, дома почти перестал бывать, занимаясь либо секретными делишками, либо наведываясь к несчастной и порядком затосковавшей мамуле.

     Лично мы с Мунком о визитах в иногороднюю онкологию не заикаемся. Насчёт maman мы без того ощущаем предопределённость. А бабке с дедом Брэб и вовсе навещать больную запретил, потому-то ба-Мари не явилась к нам на Новый год. Наверное, ещё исходит ядовитым гневом, расплёскивающимся по сторонам и посторонним. Так что, праздничному настрою нет места. А на вокзал наведаться порой полезно. Там, после распределяющихся по направлениям приезжающих и отъезжающих толп (студентов, командировочных, самостийных бизнесменов-челночников или шатающихся ротозеев) обязательно останется потерянное. А именно, во всех смыслах желанные и так необходимые в хозяйстве денежки: монетами и в непременных бумажках. Может, образом таким отыщется нужное дополнение к моей тайной из тайных заначек.
 
     Хоть, быть на вокзале ожидающим - весьма неуютно. По самый нос я укуталась покалывающим шею шарфом, а волосы давно вспотели и помялись в капюшоне, нависающем сегодня аж до сонных глаз. Голова слегка кружится. Вокруг одни лишь ледяные стёкла, заточённые в камне. Сплошь административные здания: ровнёхонько обтёсанные валуны (со всех сторон очерченные резко, а изнутри хорошенько обжитые электричеством) поступательно облепляются влажным снегом. А ветер так завывает, словно собирается всё сокрушить!

     Толпа, состоящая из удручённых фигур, как следует, не разбрелась в этом снегу, как же подобраться к прибытию нужной мне электрички? Как двигаться, вообще, сквозь толпу, будто произрастая собою вперёд и бесцеремонно рассекая шумящий наплыв? Если наглые тётки в отместку локтями пихаются и на ноги всё норовят наступить! Тут ещё деревенского вида деваха в платке, сползшем с оплетённой косой головы, стала бойко прорываться к серединной платформе. Там дожидался отправления поезд на Вильнюс. Оставалась лишь пара минут, а создание с косой вдруг принялось утаскивать мирно покуривавшего у крайнего вагона щуплого очкарика в кепке! Тот немедленно принялся сопротивляться. Оба заорали друг на друга на языке, что все здесь знают да редко где применяют. Если по-быстрому преобразовать громкий сей диалог, отсеяв непристойности и диалекты, может получиться интересное:

     — Марко, сволочь поганая! Куда ты собираешься удрать?

     — Туда, где нужна моя помощь!

     — Это специально, от меня подальше!

     — Ну, не специально, а потому что по соседству неизвестно что творится. Эх, кабы на нас перекинулось!

     — Счас я тебе перекинусь! Без тебя там справятся, охламон хренов! Ты на себя посмотри, борец с режимом! Кому ты нужен, небритый и пьяный!

      — Тебе! Даже в качестве мужа.

     — Вот и давай домой обратно! Тоже мне, муж нашёлся!

     — Отстань, опротивела ты мне после вчерашней свары! Ты и вся твоя родня!

     — Так, значит! Опротивела моя родня, что тебя приютила, поила-кормила? Моя родня мне как раз сейчас поможет!

     Пока определяющегося с дальнейшим направлением борьбы "пьяного и небритого" с силой уволакивала от платформы решительная супружница, на помощь к ней рванули отделившиеся из заснеженной массы две мощные бабы. Втроём, за руки, за ноги потащили незадачливого и по ходу отбивающегося "борца с режимом" в сторону пригородных касс. А я приостановилась у ближайшей скамейки, не очень охотно перебирая в закутках для неопределённой информации: "Марко? Имечко однажды попалось по мелкому поводу. А-а, потом додумаю".

     Однако всё-таки выпало! Прорвался долго не находивший выхода, но отнюдь не внезапный гнев гордых и стойких! Освободительный, он слишком долго был заключён внутри маленькой страны, будто бы в медовом янтаре. И хоть сегодня не пятница 13-ого, а лишь этим же числом означенное воскресенье января, посему шокирующих новостей по центральному из трёх каналов не будет. Они всенепременно будут завтра! Или послезавтра. Но это точно будут сообщения о противостоянии. Проигнорировать сейчас такое вряд ли возможно. Пусть даже перестройка с гласностью то ли в тупик зашли, то ли окончательно разбушевались, малопонятно. Недаром, сон однажды виделся такой, что прям из ряда вон. Как и сама смелая Литва, что первой сделала чёткий и значимый шаг вперёд из послушного ряда всех остальных. И другие соседние страны также прорвутся.
 
     А вон собственной персоной бабулька с авоськами из электрички лезет! Так что, ждут меня заботы почище чьих-то политических разборок. Одетая сразу в два осенних пальто (синее поверх зелёного) ба-Мари, вручив мне одну из трёх заскорузлых торб, заговорщицки шепнула:

      — Мясо замёрзшее да сало солёное! Бульба-то дома есть?

      — Есть ещё: и капуста к ней кислая, и маринованные огурцы, и сырые бураки. И ничего кроме!

      — Тогда там, к ним морковные остатки. Теперь же батька вам супы готовит! Справляется?

      — Вообще-то, мы иногда себе сами готовим или… не готовим.

      — Ну, он хоть контролирует вас, как всегда? Школа же!

      — Не знаю, в школе мы были в прошлом году.

      Зря, конечно, выдаю я бабке подноготную! Да если всё держать в себе от перенасыщения взорваться можно. Опять-таки я поступаю столь правдиво из-за необходимых мне денег, ведь сегодня на вокзале всё заледенело и метелями занесено: где тут узришь те монеты с бумажками? И не попрусь я к пригородным кассам, там, наверное, уже народу набралось: бесплатно лицезреть расправу над незадачливым Марко. А у бабушки должна быть пенсия, то есть, целых две, в придачу за окопавшегося в деревушке дедушку. По пути домой ба-Мари получит денежки на бесперебойно работающей центральной почте и отделит нам с братцем на прожитие без изысков, а то с нашим интересным папулей можно от тоски дойти до ручки. Получилось ровно так, как я гадала. Бабка, сетуя на жизнь, во всех проблемах окончательно обвинила "любимого" зятя, а совсем не партию с правительством, а после решила остаться у себя в квартире на денёк, чтоб оплатить счета за домовые услуги, прикупить запасу городской еды и снова электричкою рвануть обратно. А то дед весь заготовленный с осени самогон выпьет! Так, "жидкой валюты" может и до весны не хватить, оплатить за пахоту огородных соток, что непременно будут усажены вездесущей бульбой.

      Разумеется, я помогла ба-Мари привезённое рассортировать, большую часть намереваясь прихватить с собой. А пока бабулька отлучилась в совмещённый с ванной санузел, я ринулась на кухню, пользуясь моментом ухватить в собственную сетку то, что плохо якобы лежит в буфете. Тем самым "плохо лежащим" оказались: мешок карамелек, упаковка сахару ещё с каких времён и пачка сливочного масла, буквально вмёрзшая в нишу под окном, так называемый "народный холодильник". Обычный ведь у бабки отключён, да и прочими благами цивилизации тут давно не пользовались, переселившись в дачную избушку с удобством во дворе. А значит, оплата у старичков взимается лишь за жилую площадь. Не потому ли бабка великодушно предоставила мне половину пенсии! Сказала, что оставшееся отложит на деревенскую автолавку, а дедовскую на всякий случай спрячет в доме.

      Ладненько! Я ж не на всё посягаю, и на том спасибо, что безвозмездно прихватываю бабкины гостинцы. Главное, чтоб ба-Мари не заметила, как ловко я обращаюсь с тем, что мне не предназначено. А дальше можно и домой! По пути я ухитрилась забежать за хлебом и кефиром в магазин, и хорошо, что там можно было оставить свою ношу под присмотр суровой тёти. Ведь я обнаружила творог со сметаной и проторчала в очереди четверть часа! И если дома братец убрал за меня квартиру, послал по известному всем адресу жаждущих опять меня увидеть и сварил на ужин, к примеру, макароны… То, вот оно, не познанное мною раньше счастье в ненавистных раньше мелочах житейских! Удовольствие на один вечер, на полтора вечера. Вполне насыщенная впечатлениями, хоть и робкая уверенность в наступающем завтра. День, по-моему, прекрасно завершается, удачно превзойдя другие до него. Так что, домой я возвратилась нагруженная точно ослик и заснеженная метелицей со всех сторон.

      Однако долгота воскресенья не оборвалась, ей ещё чрезвычайно движутся события. Конечно, я хотела бы глянуть ясные новости про дела в Вильнюсе. Куда там! Жадина Брэб не выписал нам ни одной газеты с телепрограммой, потому приходится пялиться на всё подряд под аппетитно поглощаемые макароны с томатной пастой. Стоп, неужели они так шуршат? Или это в телевизоре? Ага, скорей, некстати возвратился из ежедневных странствий вечерний папуля! Сейчас как выдаст за то, что ужинаем в зале, а не как все люди.

     Отставив тарелку, иду кого-то там встречать. А Мунк не рыпается, а, наоборот, спешит доесть. Включаю в коридоре свет. Что-то слишком долго Брэб копается! В глазок не видно ничего. Наконец, без приложения моих усилий дверь распахивается, я застываю в удивлении. И что наблюдаю в полутьме коридора? Показалась на пороге Еросемка, та, которая постарше, и… Вот ты какой, её личный ублюдок и недоумок! На голову меньше оторопевшей Эйприл, бандитского вида парнишка без всякого зазрения закончил орудовать дубликатами наших ключей, когда ещё полученных семейством Еросема, само собой, от наших "предков". 
    
      — Как это, чтобы вернуть? — протягиваю руку с грозным видом. Я, кажется, во всём разобралась! Теперь понимаю, почему дверь нужно ещё и на защёлку замыкать. Или на швабру, как в анекдоте.

      — Это не то, что ты думаешь! — начала было Эйприл.

      — Так и знал, что кто-то беспардонно влезет в нашу хату! — к началу перепалки присоединился Мунк.

      — Это её родичи, типа, послали вас проведать! — подал голос недоумок.

      — А по телефону узнать нельзя было?

     — А он, типа, у вас не работает!

     — Всё равно, ключи на историческую родину и можете валить, раз нас уже проведали!

      Тут мы оба с Мунком грозные! Но бандюга мелкая не унимается!

      — Я что-то не понял, что ты вякнула, лохматая! Да я такие приёмы знаю, что вас обоих счас кия-а!

     — Может, хватит уже!

      Если в размеренных интонациях Мунка появляются жестяные оттенки, добра не жди, а в худшем случае получишь в ухо! Недоумок этого не знал, а знал — то не учёл бы, вот братец ловко и вывернул его ручонку, а я с готовностью изъяла оттуда наши ключики, по дурости отданные Еросемам нашим папашей, кем же ещё!

     Общим усилием мы вытолкали подозрительную парочку вниз по лестнице, братец напоследок ещё загадочную фразу подарил:

      — Поспешай жить, Эйприл, а то никого после себя не оставишь!

      Немного погодя, я глянула в окошко своей комнаты. На фоне темнеющего снега-тумана, чуть поодаль от детской площадки усиленно (не скажешь иначе!) обнимались две недавно виденные мною фигуры, одна на бедовую головушку выше другой.



Глава 67-я: "Пару минут тишины"


     Телевизор обычно смотрю от тоски. Именно её наличие позволяет бесцельно смотреть телевизор. Тоску, как и программы в телевизоре, можно переключать лишь на малое количество видов: меланхолию и уныние с самоубийственной депрессией напополам. Прямо как за экраном, когда выдаются программы одна за другой: серая, чёрная, белая… отсутствующая. При смешении информация само собой получается мутная. Кругом все без разбору взялись за переделку непрочных идей и тоже сейчас от всего на пределе. Всеобщие игры, командные и административные, пошли в разнос. Расцеплены, похоже, навсегда суровые объятья круговой поруки, но, как в народе говорят: "Прожектор перестройки светит да не греет!"

     И всё же, начало нового года я ненавижу! Начало нового... Это как упорное рождение во время смерти. Всё из-за температурного нуля вокруг, как некоего ступора! Или это уже повсеместный отсчёт начинаний по сносу и слому прежних основ? Что преобразовывается к окончательному добру, надеюсь. Добро, впрочем, не преминуло грянуть с экрана нашего добитого чёрно-белого. Произошло всё около полуночи. Моё непреходящее желание остаться навеки в зимне-осенней Цветландии принялся озвучивать совершенно новый видеоклип "Депеш Мод". Вдобавок, он сумел расцветить желание затеряться в одиночестве где-то на севере, пока пусть и мысленно. Это, несмотря на засилье одного перемежающегося контрастного, как в телевизоре, так и в тенях идей-образов, осеняющих романтически-индустриальное творчество звуковых инженеров "DM".

      …Где, без сомнения, навеянные Сент-Экзюпери абрисы прекрасной розы то и дело проявлялись на тёмном, контуры её же частично мелькали на светлом! Иногда силуэтом роза почти растворялась по ходу сюжета, спрятанного внутри клипа, скорее всего, чтобы потом проявиться во сне. В тон и фоном тому музыка, также прекрасная! Явно синтезирована на основе соединения бриллиантовых граней и шероховатости камня, а потом отполирована морской волной. Фантастическая мелодия, даже несколько их в одной песне, и чрезвычайно мощный и красноречивый вокал, то алчущий и неудовлетворённо мечущийся, то наполненный беспокойством и гордым спокойствием одновременно. Целый спектр сияния в отдельно взятом шедевре.

     Это и есть нужная мне энергетика! Действительно, та пульсация сердца, что странствует в неких горящих приборах и совершенствует летящие по сторонам сигналы. Верно, клип этот долго и без усилий станет удерживать место лидера во многих хит-парадах, воздействуя как на обладающие, так и не обладающие музыкальным слухом массы неопровержимо ударно. Если, конечно, депешмодовской композиции снова не станет противостоять не менее прекрасное (в целый экран!) лицо разочарованной на весь мир Шинейд О`Коннор с её проникновенной "Nothing compares 2 you".

      Всё ещё не приступила к изучению английского и вряд ли подберусь к тому в ближайшем, но, кажется, в композициях - близко к значению воспринимаю слова. Без фанатизма чрезмерного, но точно с трепетом восторгаюсь тем, как фонетика чёрно-белой лирики "депешей" впечатляет, сочетаясь с футуристической их музыкой. И это - не считая помноженного на печаль смысла. Так, даже, если ни единая душа и знать не знает обо мне, я всё равно в молчании и тишине, сполна наслаждаюсь ими обоими. "Enjoy the silence!" 



Глава 68-я: "Как стать кошатником"

"Индиго не считают, что человечество управляет Природой. Скорей, Природа всем управляет, делая своей неотъемлемой частью. С чем это 'неотъемлемое' человеческое чаще бывает не согласно, желая оставаться во главе всего живого на планете".


     "Сон медленно прижмёт меня к асфальту! Я приостановлюсь и словно умру на мгновение. Завтра будет совсем не то, что я сейчас чувствую, но гадать об этом не приходится. Сон опять неторопливо шествует во мне, стараясь развязать, как сложный узел, размотать, как будто бы клубок, от макушки и до кончиков ушей расслабить так, чтобы жизнь для меня стала неспешной. Так я не замёрзну или точно замёрзну не сразу. Но всё же, я умираю, я просто умираю от голода! Срочно найдите меня кто-нибудь и покормите!" В снежном пространстве бьётся упрямая мысль. Зов чёрной кошки. Я ощутила это на расстоянии, решив поскорее взглянуть из окна родительской спальни (оттуда лучше обозревается двор) на того, кто так мысленно кричит о лютом холоде, смешанном со страшным голодом.

      …Вон сидит она на крышке люка! Моя недавняя знакомая из местечковых кошачьих, вся хрупкая такая, проявляющаяся в туманной парности изогнутою тёмненькой фигуркой, тонко сработанною статуэткой экзотической. То привстанет над люком, то снова съёжится. Скорее всего, крышка там тёплая и снизу согревает окоченевшие лапки. Лучше бы кисе забраться обратно в подвал, ближе к проходящим под домами трубам теплотрассы. Хоть, может быть, за вредность её как раз оттуда выгнали остальные товарки? Насколько помню, размерами они побольше будут и, не в пример моей знакомой, боевитые. А эта чёрная почти котёнок! Мечтает, наверное, о небольшой такой рыбке или сосиске. Ну… Да я сама о них почти мечтаю. Зато могу подбить братца, чтобы вытащить из морозилки невеликий кус от привезённой бабулей свининки, подождать, пока мясцо станет мягче и отрезать от него пару ломтиков на корм бедным котикам. А для чего ещё нужно замёрзшее мясо! Вообще, Мунк и его сумеет приготовить под луковым соусом, если его не опередит иногда появляющийся дома папуля. Лично я с неохотой предполагаю поглощение кушаний из какого-либо мяса, вот подкормить подобным до основания изголодавшихся котов совсем другой будет толк.

     Сказано, сделано! Теперь и я так говорю. А кабы не наличие одного постоянно, а второго периодически отсутствующего родителя, то мы с братцем давно притащили бы домой первого же, самолично выловленного "мурлокотама". И обязательно оказались бы правы в этом вынашиваемом годами решении. Ведь кошка — пушистый домашний хранитель! Неожиданное воплощение настоящего ангела! Если несведущие двуногие никак не определятся с очередным способом создания в доме домашнего очага, то вот оно рядом: чудо усатое да полосатое, что излучает любовь и создаёт положительность настроения, даже в наступившем безвременье. Сеткой из целящих нежностей оплетая повсеместно растоптанные сердца и не позволяя кровожадно раздирать на куски эту реальность в борьбе за иллюзию места под Солнцем.

     По большей части именно добросердечные котики бродят по улицам. Что бы ни говорили, на самом деле эти сами по себе гуляющие звери всегда готовы оказать помощь в созидании домашнего тепла, пусть при этом не на шутку обозлены несправедливостью судеб, не способных определить мурлыку каждого в надёжные объятия заботы. Видно, в мире мурлык слишком много! А брошенных из них намного больше, чем домашних счастливцев. Так что, выбираюсь во двор, намереваясь осчастливить хотя бы одну чёрную кисоньку, силуэтом напоминающую изящный знак на таинственных египетских письменах. Ну, каковым то самое в учебниках древней истории отображается.

     В целлофановом пакетике, упрятанном в кармане куртки (это чтоб недобрые соседи по подъезду не увидели) имеется дюжина отщеплённых от куска мяса частей, мёрзлых ещё, но красноватых и сочных на вид, будто мякоть арбуза. Кажется, киса должна бы почуять это издалека, не собственно обонянием, а чутьём внутренним. Что, по-моему, она и сделала, в скромном ожидании оказавшись чуть ли не у нашего подъезда, позади облитых наледью раскидистых кустов, но заинтересованная.

      — Мяу-мяу, моя радость! Я не собираюсь глубоко тебя тревожить, потому как знаю: кошки любят есть спокойно. И посему я отступаю, словно преисполненная почтения мышь, что принесла сегодня Котейшеству Вашему первую дань!

     Котейшество беспокойно вглядываясь вверх, с лапочки на лапочку переминается. Или мне это мнится, что киса, не сразу обратившись к трапезе, издали меня немного изучала, а теперь за ситуацией наблюдает, не торопясь подступать. Наверно, я её смущаю, поэтому спешно скрываюсь в подъезде. Зря, конечно, от окон лестничных клеток не видно, что сейчас поделывает маленькая чёрная "египетская"? Может, наконец, подобралась, чтобы отведать подношение. Интересно всё же, как прозрачные кошачьи глазки видят окружающее? Кажется, наш двор (это вечное поле битв погоды с непогодой) им представляется очень размытым пространством, что пронизывается сияющими жизненными сигналами разных двуногих и четвероногих неравной степени доброжелательности. Это довольно странный срез реальности, где пытаются выжить милые ангелы вида "домашний пушистик", небесные посланники с повадкой хищников. Кстати, не забыть придумать имя кисоньке! Надо же нам с Мунком как-то между собою её называть.

     — Вообще, её уже зовут Ниси. Вернее, она сама так себя называет. И на это откликается, а не только на какое-нибудь "кис-кис-кис".

     Опять Мунк пробует мысли читать! Значит, когда я расположила на земле пакетик и выкладывала горкой мясо, кошка всматривалась вверх оттого именно, что из окна в тот момент виднелась голова братца, нестриженною шевелюрой напоминающая разлохмаченную астру. Хоть, вряд ли различала киса дальние детали на фоне совершенно посеревшего от промозглой зимы дома. Ну, если, конечно, при этом действительно не ощутила контакт. Насчёт таких определений я припоминаю что-то. Вроде, надо подобраться к наполовину укрощённому зверю и обхватив его насколько можно (несмотря на всяческие сопротивления лапами), взглянуть ему в горящие ошеломлением глазищи! Ну, или проще будет внутренне признать наличие у всех животных непременной телепатии, а заодно предпочесть идею равенства живых перед Небом существ, немедленно подавив в себе дарвинистское мнение о человеке, как о "царе Природы". Продолжать потом смотреть на это дело философски и, может быть, дело пойдёт! То есть, в следующий раз почти одомашненный зверь к тебе сам подойдёт и почти предложит дружбу. Не сегодня, конечно! Завтра.

     Как раз тогда вышеупомянутая Ниси самостоятельно и безбоязненно принялась шастать по подъезду и была застукана мной за строительством аккуратной такой "пирамидки", выложенной кучкой на соседском коврике. Так что, даже если не жизненный настрой самой кисы, то её животик оказался счастлив небольшим мясным приобретением. Пришлось "строительницу пирамид" впустить в квартиру. Я крикнула братцу, спокойно жарившему к обеду картошку:

     — Принимай в гости зверюгу, а то соседи застукают его нагадившим!

     Едва успел из кухни показаться удивлённый Мунк, как не менее удивлённая киса ринулась под диван в зале. Я, пройдя мимо братца, морального готовящегося к вылавливанию юркого зверька, изъяла из туалетной каморы веник с совком и снова объявилась в общем коридоре: убрать признаки установления контакта с нашим "одомашненным". Тем временем зверёнышек оказался вытащенным из-под дивана за хвост и, несмотря на некоторое упорство, чуть ли не силком приволочён к оперативно приготовленной  тарелке с нежным мясом. И вот, уже оттуда лакомится с удовольствием, чего было сначала упираться! Мы с Мунком взглянули друг на друга, разумеется, соглашаясь, что:

     — Если бы не "предки" бестолковые, мы бы кисоньку себе оставили. Прямо с этого момента начиная!

     А так, Ниси пришлось уговаривать вернуться на запустелый двор. Пристанище - не вполне подходящее для одиноких кошачьих. Поэтому уговорить по-хорошему получалось не очень. Понадобилось сунуть кошку, словно копошащийся свёрток, под мышку, и спускаться вниз по лестнице, невзирая на возмущённые под моей рукой вопли, что, впрочем, прекратились быстро, как только киса опустилась на лапы у выхода из подъезда и узрела двух своих подружек: серо-буро-полосатую и лохматую с большими усами. Выражения их хитрых мордочек вопрошали: "Как всё прошло?"

     Ну и ну! Значит, это не мы с братцем наметили себе кандидата для подкормки зимой, а две ушлые кисы специально сопроводили младшенькую в гости к первым попавшимся доброхотам, эдаким кошатникам в теории. Однако хороши уловки, почти как лисьи будут! Но мне это нравится в кошках, хоть и придётся кормить теперь всех троих, раз они друг без друга до весны никуда. Мы же всё равно хотели познакомиться на практике с этими обворожительными "м-я-учителями" наивных маленьких мышей.



Глава 69-я: "По округе"


     Дни для меня словно бусы… Разные части на стержень довольно упругой основы нанизаны. Долгая нить бытия. Только она разрушается часто, рвётся, сминается. Слишком туго бывают затянуты бусы жгутом, иногда даже связаны крепким и сложным узлом, будто орудие для удушения жертвы. Так, бесконечные сутки остатка зимы впрямь удушают меня, немного портя основу, что зиждется не на проникающем в глубину кислороде, а на порождённом электричеством грозы озоне. Он необходим для сопротивления жизни и получения смелого вдохновения для неё же.

     …Бусы шею красиво сжимают, сильный след оставляя, синь прикосновения на тонкой коже. Тонкая нить бытия разорваться готова от тяжести этих моментов, поочерёдно нанизанных на ней, как неоднородные бусины. Особенно на фоне неопределённости вокруг. Конечно, я предполагала какой-то кошмар по соседству, но не до такой же степени!

     В детском садике неподалёку обнаружилось тело некой девицы… без головы. Если учесть, что не так давно пропала шлявшаяся, где попало, Робес из соседнего подъезда, то выводы напрашиваются. Та ещё была безголовая! Точно знаю, что это она. Иначе, зачем, даже в малом с ней контакте, меня всегда терзал необъяснимый страх. Теперь почти объяснилось. Моя интуиция (по моей же вине) малость подслеповата, но ловит-таки правдивые детали, пусть не совсем приятные. Так что: скорей всего, открыто дело, в морге продолжает стынуть тело, и одна проблема есть с его не найденною головой. Хотя соседская семейка абсолютно не тоскует, пьяные возгласы через стену слышатся бурно.

     В придачу, делась в неизвестном направлении бывшая одноклассница Сана, и, судя по слухам, приёмные "предки" не рады, что по доброй воле обзавелись подобной дочкой. Ладно, эта ещё успеет объявиться, и хватит на сегодня сплетничать о посторонних людях! А, собственно, я ли виновата, что именно школа встретила меня дотошным обгладыванием деталей, как минимум не чистых обстоятельств? Пускай в том самом обошлось без Адревы, она всего-то налетела на меня за поворотом, собираясь, видимо, спросить о чём-то, затараторила невнятно, будто шиворот-навыворот произнося слова. А я, от удивления оторопев, вперилась в её зрачки, заполонившие огромные глазищи. Попыталась было понять, о чём это она, но так ничего и не разобрала.

    Тогда Адрева, по обыкновению вихляя задницей, как заведённая, понеслась дальше. Разумеется, я останавливать её не буду и выяснять причин не стану, а раз она, в отличие от меня, к учёбе решила не возвращаться, махну рукой и на эту никудышную соседку по парте. Между прочим, моё возвращение в школу значимого фурора (на моё счастье!) не произвело, как и не обросло ненужными вопросами, оказавшись затенённым новостями во всех смыслах круче. Это оказалось кстати: есть даже от трагизма в ситуациях какой-то толк. А в школе мне и так приходится пересиживать непостижимые уроки, на переменки выходить с опаской, домой же добираться чересчур окольными путями. И всё равно, я не один раз нарывалась на закоренелых недоброжелательниц: завуч, Мартену и Натали. Даже если без настроения, фэйс всё так же наглым клином, и упрямое "вперёд по встречной"! Это со сладкой парочкой Аги + Зандер сложнее, так как разрумянившегося Аги при виде меня самого как будто заклинивает, а увядший Зандер громко вздыхает на весь коридор. Что с них возьмёшь? Идиоты!

     В остальном домашнем — небольшое продвижение: стал появляться Брэб, и от работы до работы далеко отцу не отлучиться, потому что maman вернулась, наконец, домой. По виду жутко обессиленная, но осчастливленная фактом передышки, хоть и потерявшая в поединке с химиотерапией все волосы. Хорошо ещё, папуля вовремя предупредил, и мы с Мунком постарались не демонстрировать наш разделённый на двоих ужас. Впрочем, для меня он состоит не в том, чтоб содрогнуться при невольном созерцании отсутствия волос на чьей-то голове (как и от слухов об отсутствии голов у некоторых тел), подлинность ужаса ощущается в больничном запахе, принесённым Эсой. Ещё чуть-чуть и этот запах окажется заполонившим жилище! Вместе с тем чувствоваться станет, как жизнь уходит из бедной maman, просачивается наружу порами. Другие могут не заметить это и толком не примут. Я же восприимчивая слишком и не могу привычно относиться к человеку, в ближайшем будущем которого лишь смерть. Хоть обманчивость перспективы ремиссии здесь наготове.

     А Брэб не устаёт мне повторять, какая я — жестокая и бесчеловечная, не подбежала к маме и не обняла её! Но ведь я в жизни так не делала, да и maman ласковой бывала не со мной. Между прочим, Мунк тоже от выцветшей мамули обалдел. Скорей представил, какие предстоят заботы. А то бесчеловечная! Это как говорится — что посеешь, а мои родители сами знать должны, что сеяли. И так боюсь, что начнётся: "Подай, принеси и куда-то сходи! Ещё и притворись, что тебе не в тягость: делать всё ради мамы. Подставь ей хилое плечо и чуть ли не принеси себя в жертву. Тебе всё равно не получится жить своей жизнью, а раз, слишком умная, то это поймёшь". Если честно, не очень хочется мне понимать и принимать всерьёз политику родителей. Представляю, какой кошмар они мне оба приготовили. И Мунку заодно, для полного комплекта.

     Позже Брэб хоть с опозданием, но подкорректировал наш распорядок:

     — А ну, марш оба в школу! Никаких вам с телевизором магнитофонов! Приёмник возьму и поломаю, и выдерну радиоточку из стены. Никакой теперь мне громкой музыки и больше никаких походов к Еросемам!

     — Не ходим мы к семейству Еросема!

     — Как это не ходите? А почему тогда они всё время к вам звонят: предупредить обоих, чтоб не шастали абы где. У них, в девятиэтажке маньяк затащил в тёмный угол Анн-Май и чуть не придушил, отбилась еле!

     — Если она сумела при этом отбиться, значит, то был не маньяк, а придурок. Наверно, новый ухажёр её сестрицы!

     — Да причём тут ухажёр Эйприл?! Вообще, он у неё целый жених, ну, или почти целый. В драке его ткнули в бочок шилом, так что он теперь отлёживается в больнице.

     — Маньяки, в драке… Хороша семейка, а? В отличие от нашей! — ну, раз папуля пробует юморить, дай, я ему подыграю.

     — Не ёрничай, вон Мунк в тряпочку молчит, и ты молчи! Можно подумать, вы про тело в садике не слышали!
 
     — И что с того? В жизни нас не интересовали никакие садики.

     — Ага? А посиделки летом?

     — Когда всё это было, при царе Горохе!

     — Наверное, недавно, когда ты встречалась с тем, как его?.. Зандером.

     — Вот с кем я давненько не встречаюсь, так это с чёртовым Зандером!

     — Надо же, чёртовым! А раньше был такой-сякой хороший!

     — Как оказалось, у него было другое увлечение.

     — Я говорил тебе, я говорил! К слову, об увлечениях: про ваши с Мунком мне уже соседи доложили. Вы кормите на лестнице котов, так не вздумайте тянуть их в дом!

     — Кого, соседей? — не дотяну я до окончания отцовского разноса!

     — Не передёргивай, а то получишь по ушам! Хотите кормить, так кормите остатком, чего не доели и делайте это на улице тихо, а не возле соседских квартир. Продукты, кстати, экономить надо, всё лучшее — маме, а остальным - что бабка из деревни привезёт.

     — Сало с кислой капустой? — я просто не могу не встрять!

     — Будешь вредничать, получишь варёный лук и морковку.

     Теперь от всего меня точно стошнит! Череду всяческих возвращений пережить, без сомнения, можно, как и вести о чьих-либо извращениях, но перейти на одну лишь папулину кормёжку вкупе с намечающимся лишением разных свобод, это увольте! И Брэб обязательно ответил бы: "Уволю!", но тут у него, как обычно, появились дела. А maman взялась изображать стремление скорей поправиться. Увы, вряд ли получится. Поэтому: не лучше ли будет сразу подсесть к телевизору с объёмистой кружкой горячего чаю. На это мама принялась перечить. Ей, видите ли, очень хочется позвонить к давным-давно заброшенным коллегам по работе, пока вечер не наступил. Можно подумать, эти коллеги всё время о ней вспоминали!

     И как спасение от мелкого разлада, сигнализирует из деревушки бабушка. Брэб не хочет их с Эсой общения, хоть и по телефону, но не давал прямых распоряжений на сей счёт, так пусть себе общаются! Тут же бабкины трубные вопли начинают перекрывать и голос мамули, и включённый для неё телевизор. А говорят: у нас плохая связь! Слышу истошные причитания ба-Мари даже из туалета, куда срочно спряталась. Что пытается доказывать maman, совсем не слышно. Голосок у неё слабенький! Правда, Эса держится неплохо, уже нацепила на головушку жёлтую шапку и одела поверх фланелевой рубашки домашний халат, будто обернувшись в несколько слоёв. В больнице она исхудала, сейчас её знобит, и возле орущего дурными воплями телефона несчастная maman кажется беззащитной перед неуправляемым бабкиным прессингом.

     — Ложи трубку, а то всё папуле расскажу! — туалетом меня уже не удержишь, я подступаю к мамуле более чем грозно.

     Мама выглядит разочарованной, лепечет в мою сторону:

     — Она всё-таки мать, я должна её выслушать!

     — Она чушь мелет, эта твоя мать!

     — Нет-нет, вот она и по делу сказать собирается…

     Ну, ба-Мари может нести чушь даже по делу. Так что, если папуля сумел ускользнуть из дома, пора и мне проветриться. Пока вечер не наступил. Поручу-ка братцу, а он создаёт видимость чрезвычайной занятости уроками — не давать мамуле лезть на кухню. У нас худо-бедно, помаленьку кое-что наладилось. А то maman внесёт сумятицу и месяцем позже снова отбудет в больницу. Нам тогда опять во всё вникать? Скорее смываюсь на улицу. Там, невзирая на всё, во мне оживает белое, живое да с аквамариновым оттенком ощущение переселения души в летящий снег. Чувство оконное, что открывает сердце всем ветрам! Люблю шататься неизвестно где, особенно в густом снегу. Правда, этому снегу пора бы смениться дождями, а некоторой унылости вновь обратиться в действия. Думаю о том, что может принести мне удовлетворение на этот раз: рассказы-образы или бесплотные мечтания о следующей влюблённости?

     А по округе полным-полно одиночества! Оно устраивается на постоянно-временное поселение меж серых пятиэтажных берегов и прорывается вперёд речушками подтаявших асфальтовых дорожек, оно окаймляет улицу редкими и мертвенными, под цвет уставшей Луны фонарями. Одиночество упрямо ведёт меня вдаль и устремляет прочь от дома, и…
 
     — Не следовало отдаляться так от людных мест!

     — А людные места недалеко!

     Я могла бы ответить привычно, не оборачиваясь и не любопытствуя: кто тут взялся в наползающей вечерней мгле? Но всё же обернулась через плечо, мгновенно оценив подозрительность факта. Машина за пять шагов от меня, раньше я не видела такой модели, подкралась незаметно в снегопаде и, как сказал бы Брэб: неспешно катится. В моём направлении. Единственная "тачка" на безмолвной улице. Ну, я тоже тут в единственном экземпляре, пускай даже в окнах домов по округе и начал зажигаться свет, никто не ползает без дел кромешными снегами. А у мужика, опустившего стекло и вглядывающегося в безлюдность мест, странноватый вид. И слова его тоже, по меньшей мере, странные:

     — Бледная такая, ни одной веснушки! Слишком бледная! Как раз по мне.

     Кажется, меня смутили первый раз в жизни. А ещё: мне это мерещится, или авто неведомой фирмы собирается остановиться. Ну, в таком случае… Я свернула резко и перпендикулярно проезжей части. Позади меня хлопнула дверца. Во дворике, куда я забежала хоть и темней, чем на улице, но зато толпа ждёт "мусорку". На моё счастье! Я позволила себе остановиться, отдышаться и оглянуться: силуэт настойчиво чернел у освещённого с улицы входа. Преследователь остановился и пялится вдаль. Возвращайся обратно, маньяк, следи за своей редкостною "машинерией"! Неизвестно, что бы произошло, если бы я не юркнула за поворот.

     Становится понятно, почему бесят в фильмах авто-погони за одиночкой, бегущим вперёд по дороге. Сворачивать надо, мгновенно бросившись в сторону, прочь от злосчастной шоссейки: куда-нибудь вглубь, где легче спрятаться. А тот, кто гонится? Да, пусть вылезает весь такой крутой из навороченной тачки и прётся за тобой через дебри, по-честному. Но лучше, конечно, чтоб не пёрся совсем.

     Интуиция у меня не так уж подслеповата, оказывается! Знаю наверняка: пусть все считают, что переживать, как я, о том, что будет завтра — неразумно, потому что всё может и не случиться. Как раз лучше всё переживать заранее, на трудное останется побольше сил! Запомнить же следует следующее: "Буду жить — увижу, а переживу: узнаю; выживу и обязательно учту". Банально, но правильно, чёрт побери!

     Мама всё же внедрилась в хозяйство, создав этим бардачок в домашнем мироустройстве. Этим я вряд ли остаюсь довольна, радовать может лишь то, что maman так же рвётся к выздоровлению, как и к ликвидации последствий моего участия в кухонных действах. Ладно, не больно хотелось и раньше во всё влезать! А вполне позитивный настрой сильно сбивает… нет, совсем не ба-Мари (хотя эта мадам ещё как может гробить начинания), этим у нас папуля теперь занимается. Когда я слышу мысли родителей благим матом или же это разговоры после полуночи, моё настроение снова даёт полоски, бросается из истерики в меланхолию, из паники в апатию и кругом обратно, сбивая тем приподнятую ровность восприятия просто до эмоциональных выкрутасов. Зато, когда "предки" самозабвенно ругаются, можно запросто пробраться в зал и за компанию со своевременно проснувшимся Мунком опять смотреть и слушать клипы из новых подборок MTV! Больше всех в этом поднаторел центральный канал с программами для полуночников. Захватывает и увлекает почти свежими видео, хоть сам добывает их пиратским способом. А из спальни всё равно доносится:

     — Надо было сразу на операцию соглашаться, уже пошла бы на поправку!

     — Если бы я согласилась, то не была бы полноценной женщиной!

     — Ничего себе заявочки! Если бы ты хотела быть "полноценной женщиной", то и была б ей во всём, а так имеем только то, что от всего осталось.

     — О чём это ты?

     — О том, как ты всю жизнь ненавидишь супружеский долг, он у тебя сам оброс долгами! И никогда его уже не погасить. Вдобавок ты когда-то признавалась, что от оных органов проку в жизни никакого, так лучше бы их вовсе не было! Вот с них-то у тебя болезнь и началась. Как говорится, это лишнее отмирать начало.

     На такое Эсе обычно крыть бывает нечем, и спор временно прекращается, чтобы следующей ночью:

     — Ты хорошо представляешь, что будет, если меня часом не станет?

     — Очень даже представляю, в особенности, как трудно мне будет с Габи.

      И это уже называется "моральное убийство". Я вот думаю, за что мне такая морока? Другим в похожей ситуации немедленно бы начали сочувствовать, как и всему семейству, угодившему в оказию накануне грандиозного развала. А вокруг серый вакуум равнодушия! Тогда и не нужно мне это сочувствие! Неужели я так сильно нагрешила в прошлой жизни? Наверное, это первоисточник проблем. Оттуда, из темнеющего подсознания их тянутся целые корни, иначе, за какие прегрешения существовать приходится во время перемен? Другим, не столь грешившим, подобное, небось, не отвалилось. Жили люди себе, верили наивно в коммунизм и регулярные полёты на Луну, и померли счастливыми, а тут… Это ж, как жить в учебнике по истории, блин! А то ли ещё будет!

     Опять всё из-за Брэба. Как он любит практиковать любые недомолвки и популяризует в масштабе семейства неумение назвать вещи своими именами! Однако анекдоты непристойные рассказывает с должным смаком и даже при порнографических подробностях. А в остальном, хочешь узнать о родительских планах насчёт себя: смело подходи после полуночи к дверям спальни, и пока братец пытается смотреть за тебя мало-мальски прилично подобранный хит-парад, начинай вовсю разочаровываться в "предках":

     …— Ну, нет у меня лишних денег ей на модную одежду, не было и не будет! А хочет красиво одеваться, пусть идёт на работу и зарабатывает.

     — Так, теперь она не может идти на работу, ей надо будет оставаться со мной дома.

     — Тогда ей и модная одежда не нужна. Заставим пойти в колледж на применимую специальность, вечерами после учёбы станет помогать тебе по дому, заодно научится дисциплине, а то распущенная слишком. Если ей дать волю да ещё и модную одежду, что с неё дальше будет? И так стыда ни на грамм! Вот побегает "серой мышкой", а кому надо, тот её заметит и без всякой моды.

     — Я, собственно, думала, ба-Мари вернётся в город, поможет мне присматривать за домом и Мунком, а она ни в какую! Сказала, что не бросит хозяйство на Демара, тот за время отсутствия его скорее пропьёт, чем поправит. Ишь, сараи со скотиной ей дороже! Тоже мне, мать заботливая оказалась.

     — А я говорил тебе, я говорил! Сволочь она первостатейная, эта твоя мать и моя разлюбезная тёща!

     — Так что, пускай нас совесть насчёт Габи особо не заедает, я думаю, французский не её стезя, а в институт и позже пойти можно.

     Да-да, жутко разочарованной и обозлённой на весь мир! А часть вины за всё, оказывается, давно лежит на нашей бабушке. Знала я, что говорила, когда сделала совсем не благородную приставку к семейному статусу каждого. Чёрт бы побрал эту так называемую родню! Зачем они тогда нужны? Чтобы без обиняков в сложный момент тебя предать? Да они же просто мной жертвуют!



Глава 70-я: "Довершение"


     Действовать планомерно и методично? — Ни в коем разе! Конечно, я не предпочитаю хаос в его первозданности типа "торнадо", но и порядком это тоже не назовёшь. Скорее, рваными порывами, но всё-таки: работа над собой. "Так что, никакого тебе вуза, если только местный колледж, но аттестат поправь, чтоб даже четвёрок в нём было поменьше!" — сказанул на днях Брэб. Вот, что мне светит в ближайшем. И думать не смейте, что упомянутое — то же самое, что, к примеру, в Америке! Это не настоящее высшее образование, а нечто незавершённое среди скопища проштрафившихся переростков, этакий "не-до-вуз", куда меня насильно пытаются впихнуть родители. Прямо не знаю, каким ругательством теперь всё обозвать.

     — А ты выбери между "хлебопечением" и "консервированием"! — заявил папуля. — Я бы "электрооборудование" рекомендовал, сам когда-то там учился, но ты математику для поступления не сдашь.

     Не сдам! Зато применю один хитрый манёвр, чтобы избавиться от алгебры и геометрии вперёд надолго. Конечно, сначала нужно бы закрыть долги по тем предметам, что будут кандидаты в трояки. Между прочим, то совсем не физкультура, на занятиях которой я давно не появлялась. Наверно, мне влепят в аттестате "прочерк" или "зачёт", как прослушавшему курс, хи-хи! Хотя я хитро надеюсь, что именно в этой графе и допустят ошибку, изобразив пригодное что-либо, а вовсе не какой-то "прочерк".

     Говорят ещё, пока я сачковала, народ вовсю осваивал какую-то стереометрию и чуть было не освоил это дело, да очередная сменная математичка вдруг вспомнила про супер-задачки из сборников для учителей и предложила их закоренелым хорошистам, малость сползшим в конце учёбы на тройки. Мол, если кто их целиком решит, надёжная четвёрка в аттестате обеспечена, несмотря на итоги дальнейших контрольных. Так что, условия записаны, два дня на размышление. Вот я и размышляю: кто и сколько чего должен со времён всеобщего списывания французского. Пусть отдают теперь долги! Ради такого и Зандера с Аги можно потеребить. Заскучали они без меня, голубчики! А кого я точно не буду просить о подобном, так это Натали. Много чести для бывшей подружки, да и взглядом она ловко меж лопаток бьёт.

     На переменке я прошлась взад-вперёд возле дислокации недавнего класса, намереваясь натолкнуться на кого-нибудь из прошлых одноклассников. Действительно встретила Дору, та злорадно ухмыльнулась, я просто прошла мимо. Услышала обрывки разговоров от компании каких-то там полузабытых, что живо обсуждали Адреву. Я отчётливо разобрала: "…ловит кайф! Ничуть не парится о школе! Видно, блатные родичи ей сами дадут аттестат". А вот из комнатки для мальчиков вышли, чуть ли не за ручки взявшись, излучающие согласие и радость Аги с Зандером. Мысли о требовании вернуть долги в виде решения математических проблем тут же пропали. Вдобавок что-то кольнуло левую щёку, словно проскользнуло вглубь кожи. Я потёрла место укола, не сразу сообразив, что за метров десять от меня стоит Натали и пронзительно на меня смотрит. Пронзая, вернее. Вот те раз! Поспешила я скорей убраться в новый класс.

     Дальше щека моя горела и зудела, я еле сдерживалась, чтоб не почесать ощущающийся пальцами бугорок. Ага! Как насчёт пары снарядов, якобы не попадающих в одну воронку? Я так второй раз попадаюсь! Еле дождавшись окончания урочных неудобств, рванула в библиотечку на третий этаж. Упомянутый сборник задач там должен быть, в вопросах и ответах, а честные тихони из класса "А" этой идеей ещё не воспользовались. Библиотекарша, кстати, меня недолюбливает с тех пор, как Индри с Натали вместо "картошки" послушно ремонтировали  книжки, а я шаталась в поисках эротической лирики старых романов. Сейчас вот стою с наглым видом и скучнейшую математику требую. Всё же что-то нашлось, раз я сказала: нужно для математички. Потом библиотекарша поинтересовалась, кто меня так куснул, не какой ли кавалер в порыве страсти? Я ответила, что это обозлился большой малярийный комар, летает где-по школе, высасывая кровь у всех подряд, и убралась по-быстрому, а то у тётки аж очки на переносице подскочили.

     Зато к вечеру мне стало худо. Не очень утешало даже то, что сделаю теперь я эту математику, соображу по аналогии с тем, как всё решено в библиотечном сборнике, а затем и саму математичку тоже… сделаю. Раз решение любых задач сопряжено с такими муками! Голова болит, противным теплом ощущается температура, и будь maman снова дома, а не в больнице, погнала бы меня к старому знакомому хирургу. К полуночи я решила, что здоровый гуз созрел достаточно и его можно вскрывать. Потому полезла к газовой плите накалить над конфоркой острые ножницы. Голова у меня не на шутку кружится, за компанию следом готова прийти тошнота. Однако произведу операцию и без проблем смогу заснуть. Только повязку подложить придётся. Лучше бы, конечно, чтоб всё за ночь сошло, а то Натали меня такой увидит и радостно осклабится. Игольчатая "шаровая молния"! Злодейские способности ей, видите ли, некуда девать! Так, подошла я к зеркалу в ванной, изучила своё не очень довольное отражение, узрев желтеющую точку по центру припухлости, и резко ткнула в неё остриём.

     …Хорошо, что от моих воплей зеркало не раскололось! И ещё было б неплохо, чтоб засыпающий в зале Мунк подумал, что за стенкой дерутся соседи, а те соседи подумали, что это также… соседи. Зря, конечно, что искры из глаз фантастически не отразились в зеркале, иначе картина стала бы завершённой. Зато немедленно брызнули слёзы и кровь, мир почти расслоился сегментами, что пошли, будто в танце кругами, я присела на край ванны отдышаться. Кажется, внутри щеки застряли длинные, тонкие ножницы. Я продолжила извлекать эти ощущения во время сна: вытаскивала боль из раны, наматывала на палец её красно-золотую липкую нить, а заодно умащивала ранку нежно-зелёной мятой и оставляющим коричневые пятна на подушке - йодом.

     К утру щека не кровоточила, но ужасно распухла, а в таком виде я точно в школу не двинусь. Мунк взглянул на меня, покачал головой и тоже в школу не пошёл. Однако мне не до привычных занятий, а до аспирина и компрессов само то. А вот следующим утром щека смотрелась вполне сносно. Правда, на улице уж слишком переменчивый весенний ветер, то ледяным исподтишка дыхнёт, то нагло бросит в лицо пылью. Если только шарфом обмотаться по самые брови? Значит, обождём ещё немного.

     Зачем я утруждалась с этой математикой, ведь, как всегда, некстати заболела? Два дня уже прошло, все настырной математичке сдались без меня! Действительно, когда я появилась в школе с обширным пластырем на щеке и решением задач в новёхонькой тетрадке, математичка воззрилась более чем подозрительно:

     — Не верю, что ты решила сама! По математике успехами не блещешь, к этому усилия прилагать надо. Конечно, всё списала.

     — В жизни мне не понадобятся ваши успехи по математике! И не так уж я списала, сами говорите: это ж усилия прилагать надо.
 
     — Знаешь, ты со мной не препирайся!

     — Ни в коем разе! Лучше я подойду после уроков, и вы мне дадите другой вариант.

     — Ладно, подходи! Домой из школы не уйдёшь, пока не сделаешь.

     "Вот не люблю такие заявления! Сама ты домой не уйдёшь, пока всё не закончу!" — зловредно подумала я. 

      Всё же стараюсь следовать принципу: "Сказано — сделано" и, конечно, обещаний не нарушу. Хоть окончательная четвёрка по математике — дело нужное, но едва ли главное. Потому что я не забываю о сути, когда неизбежно истощаюсь! Без нужной мне сладкой и сытной энергии. И так заменяю поглощение её от ближних суррогатом из переработанного в своём впечатлении творчества других. А если и его перестаёт хватать: из книг и музыки, клипов и фильмов, то скажу я вам!.. Жутко хочется впиться в кого-то оказавшегося рядом и спешно выкачать те вожделенные излишки! А может, и не только их, вторгаясь в самое жизненное у ничего не подозревающего носителя, чтобы забрать себе то, чего тебе в данный момент не хватает.
 
     Нервно разбираясь в обновлённом варианте чёртовых задач, со своей последней парты я пристально посматривала на растрёпанную завивку математички, склонившейся над кипой проверяемых тетрадок и что-то про себя бубнящей. Занимается она своей работой, так и я работой занимаюсь, практически проделываю то, чем давненько владею в теории, а именно кидаю острый взгляд на выбранный объект, немного выжидаю и вот уже, смело тащу воображаемые нити тёплой субстанции из виднеющейся над раскиданными тетрадками рыжеватой макушки.

     И неважно, чем по качеству будет моё наполнение сегодня: апельсиновой мякотью или сущим дерьмом! Мне бы в вампирскую кому с энергетической голодухи не впасть. В момент критический и вовсе стоит подзабыть о принципах невмешательства в дела других. Так что, скоро математичка начнёт клевать носом, почувствует повышенную температуру и вряд ли станет проверять детально то, что я тут пытаюсь подогнать под ответы из припрятанного под партой задачника. Надо только выждать момент, когда все остальные должники домой уйдут и не высовываться первой. А эта, повёрнутая на математике, рыжая пускай почувствует то самое, что когда-то моя бабуля. Только ба-Мари сумела отплеваться и сделать так, чтобы мне неповадно стало что-либо у ней отбирать. Ядовитой и жадной оказалась зараза! Прекрасно помню. У остальных я забирала только помаленьку, никто не ощущал при этом вялости. Кроме меня самой. А мне в придачу нужно соблюдать условия, чтоб как можно дольше оставаться здоровой всего лишь на троечку с плюсом и никому не признаваться в том, что временами я бываю ого-го как не в себе, и дело тут вовсе не в нервах. А тут тебе разборки школьные, оценки и задачки! Ерунда какая…

     — Плаха, заканчивай! У меня голова разболелась!

     Зато у меня явно сил прибавилось. Как раз дотяну до конца года, может, и на выпускной вечер рвения останется. Хотя, чувствую, именно на выпускном всё и застопорится.

     — Плаха, ты меня слышишь, я плохо себя чувствую! Простудилась, наверное. Сейчас же сдавай, что написала, будет тебе твоя четвёрка. Отпусти меня уже домой!

     Ну, ещё минуточку! Лишняя энергия из плотных нитей окутывает облаком, и голова моя кружится от очевидно приятных причин. Вот оно, необходимое мне наполнение! Почти готово. Несу тетрадку с нечитаемыми "иероглифами", по мне так отдалённо напоминающими какие-либо расчёты. А у математички физиономия красная и руки трясутся, как у мужиков из нашего подъезда. У меня, скорей всего, вид как у лисицы: надеющийся и предвкушающий одновременно. Даже не глянув в тетрадь, училка вызывающе жирно вывела в графе "оценка за год" напротив моей фамилии: алгебра — 4; геометрия — 4 и подумала вдобавок: "Прочь с глаз моих!" А я, опережая, ответила: "С удовольствием!" Как она, верно, вылупилась вслед! Всё, что ещё нужно сделать — сотворить для "предков" аттестат без троек и дальше забить на учёбу! А в довершение грянут экзамены и выпускной!

     …Эх, дождаться бы главных событий без рассеивания на неминуемые мелочи бытовухи! А то снова рыпайся и шевелись по нашему квартирному хозяйству, сдавай в утиль свои долги, вытаскивай на свет нескромные таланты, когда родителей нет дома, и наоборот, делай вид, что ты - довольное "никто", когда они являются домой. Кто с каждодневной работы, а кто из очередной ссылки в больницу. Мамуле рекомендуется оформить инвалидность, пока не поздно, оттого-то у меня не получается изобразить никчёмный вид. Но это не давит, обижает лишь непомерное усердие "предков" одноклассников, теперешних и прошлых.

      В отличие от моих несостоятельных (во всех смыслах) папы с мамой, они смело наведываются к учителям с подарками, поддерживая своих чад морально и собираясь направить их не иначе, как в институты. Даже горьких троечников могут подбодрить следующим образом: "Ну, ты у нас не такой уж и последний! Говорят, есть у вас бедовая Габриэль Плаха, которой родители запретили поступать в вуз, а сплавляют за проделки в колледж вместе с недоделанными неудачниками, вот так потеха!" У Адревы, согласно сплетням, не за горами исторический факультет столичного университета. А сейчас ей легальное освобождение от экзаменов сообразили, мол, у девицы нервное перенапряжение выдалось! Интересно, чего в её жизни теперь больше: секса или наркоты, раз она так разбрасывается? Напрямую не спросишь, на занятия та не ходит ни в класс "А", ни в класс "B" и домой мне больше не звонит.
 
     И то хорошо, а то никуда не денешься от слухов-новостей! Безголовое тело по соседству всё же оказалось соседкой Робес, головушка её так и не нашлась, а непутёвых родственников буквально заставили похоронить то, что осталось. После, они шумно праздновали. Нам через стенку хорошо было слышно. У Брэба даже давление поднялось. От всплесков праведного гнева его отвлекли лишь представители вездесущего семейства Еросема, по телефону доложившие о ещё одном мрачняке. Сбежавшая из дому Сана вскоре объявилась, по округе покрутилась и ухитрилась попасть под разогнавшуюся электричку. Очевидцы утверждали, что она всё смотрела и смотрела на приближающийся локомотив и слышала сигналы, став среди пути, чтобы задело наверняка. Самоубийство под видом несчастного случая? Возможно, если учесть, какие дебри потёмок всегда представляет чужая душа.



Глава 71-я: "Последние наброски"


     Вокруг меня полным-полно чужих душ... Вернее, тех, что продолжают отчуждаться друг от друга в этом мире, забывая о том, что однажды их личный мирок может стать слишком мал и запросто сможет вместиться между ударами сердца! Особенно, если то постепенно затухает. Так, ослабевающее сердце мамы больше не впустит в себя ничего и никого нового не примет тоже. Но это не коснётся нарастания событий в ужасной плавности происходящего вокруг. Всё потому, что maman, химиотерапии подвергшись, будто сама себя омолодила, а о недавнем путешествии в больницу напоминает лишь приторный запах тяжёлых лекарств, исходящий иногда от одежды. Зато волосы у Эсы выросли новые: тёмного оттенка, жестковатые и чуть волнистые. Оттого по мере малого подрастания они сразу оформились стильной стрижкой.

     — Зато зубы безнадёжно расшатались, почти собираются выпасть! — вздыхает maman, морщась от неудовольствия и потирая то правую, то левую щёку.

     Сегодня она заставляет меня выбирать себе платьице на выпускной, эдакую приемлемую женственную упаковку, что не очень соответствует моей натуре. Правда, если бы нелёгкий выбор происходил в большом универмаге, то и я бы расстаралась с большим вдохновением. А так мы с Эсой уже полчаса топчемся в комиссионке, изыскивая среди уценённых товаров нечто не такое шикарное, как поначалу мне хотелось, и вовсе не какое-то сказочно-бальное, в наивных лентах или кружевах, и даже не строгое чёрное, а вот…

     — Наконец, что-то тебе подойдёт! — maman отвесила в сторону лёгкий шёлк: прямое платье, с нежно-зелёной рябью перелива по впечатляющей длине и оригинально подвёрнутым воротником, и глубокомысленным тоном добавила: — Как под тебя сшито.

     — Тем, что слишком прямолинейное?

     — Нет, тем, что бледновато и в крапинку.

     Похоже, вместе с новыми волосами у maman прорезалось неслыханное досель чувство юмора. Что же касается светло-зелёного одеяния, мне оно кажется чересчур взрослым, пожалуй, с подобным я не совладаю, запутавшись в его длине.

     — Может, и не оставаться мне тогда на выпускной? Забрать аттестат и домой!
 
     — И как ты сама об этом догадалась! Мы с папой именно такое хотели тебе предложить. Нечего делать тебе на том празднике жизни. То есть, я хотела сказать, будет и на твоей улице праздник! Да ты всё сама прекрасно понимаешь!

     — Даже не прекрасно, кристально!

     — А платьице надеть придётся, хоть и не покрасоваться перед всеми, а просто для приличия в торжественной обстановке. И пускай в гардеробе останется, может, ещё в гости в нём сходишь.

     На выбранном остановились. В самом деле, что я забыла на том выпускном? Родного класса у меня толком не бывало, а с новым не могло сложиться за короткий срок, да, если честно, не больно хотелось. И так я устала от чужого распорядка в моей жизни, а тут ещё maman, которой вечно что-то нужно! Родителям раньше надо было заботиться о близости близких друг к другу, а теперь поздно делать это по-настоящему. Ну, если только для вида. К тому же Брэб за меня давно решил: учиться мне теперь на хлебопёка вместе с троечниками и до поры по данному вопросу не протестовать. Так, какого чёрта радоваться тем, что кончились экзамены, и время "начальной школы жизни" скоро выйдет? К сожалению, слишком мало весёлого ждёт впереди, а жизненных школ предвидится ого ещё сколько!

     Вот и первая неприятность из послешкольного: шесть небольших фотографий на документы для поступления. На каждой из этих чёрно-белых фоток я похожа на еле живой двойник самой себя: размыта, невнятна, блекла! Будто основной запас жизни у меня извлекли, и сейчас я живу на внутреннем резерве, что также помалу истощается. Лёгонького наполнения от обозлённой математички действительно хватило на экзамены, что оказались собственно и не такими тяжкими, я зря была вся дёрганая. Эса с Брэбом даже решили посиделки сотворить в честь моего освобождения от десятилетнего ига учёбы, приобретя клубнику и шампанское, а Мунк фруктового пломбира прикупил, загрузив им морозилку. И всё равно, я веду себя и чувствую так, будто всамделишная жизнь продолжается ночью, пусть и в ограниченном домом пространстве, а днём я увядаю, томлюсь излишком солнечного света. Светлый июнь, яркий не для меня! Начало лета — просто кошмар, это пакостно противоречивое время годно для того, чтобы с пользой разделить его с врагами. Что я намереваюсь сотворить, добровольно-принудительно наведавшись на тот выпускной. Вернее, мне хватит его торжественной части.

     …Фу, как все здесь расфуфырены! Спесью аж прёт. К примеру, от тех гордых медалисток Индри с Натали. Парни строят из себя крутых, вызывающе смалят у входа в актовый зал. Я выбрала себе местечко ото всех подальше, правда, не на галёрке, а то буду спускаться за аттестатом и завалюсь в удлинённом зелёном на самой высокой ступеньке к удовольствию некоторых присутствующих. Кстати, присутствуют там ещё те экземплярчики! Во главе со здоровенной Мартеной учителя пытаются забиться в угол подле транспаранта, чтобы разлить с трудом добытое спиртное по чашкам, а потом компанией употребить. По залу суетливо мечется разодетая в блестящую "ангору" завуч и немного мешает сосредоточиться этим своим мельтешением туда-сюда. На кафедре готовится к вручению аттестатов директор, галстук нацепив не просто кричащей расцветки, а прямо зверски щиплющей глаз. Это даже мне из отдаления видно.

     И ещё виднее, как массово несутся в зал родители, все к своим чадам, до жути радостные. Вот и Адрева в укороченной версии мини-юбки и сразу с двумя "предками" под каждой ручкой. Ах, её гуляющий налево папа и с гордым видом игнорирующая сие обстоятельство мама... Вообще, какие тут все довольные, по дебильному просто! Старательно делают вид, что в их жизнях, в отличие от жития разнесчастного семейства Плаха, всё в порядке. Да чтоб вам такой вид делать примерно полгода! А дальше может наступить прозрение. Так, за своим злобствованием я пропустила высокопарные речи, вроде того, как: "выпускаем вас в последний путь! В смысле, выводим всех на большую дорогу. Мы с вами шли нога в ногу и, наконец-то, дошли!»" Сначала полчаса отягощали серебряными и золотыми муляжами всяких Индри и Натали, подобных наспех выращенных "вундеркиндок" набралось пяток на параллель.

     Затем Душман принялся вручать аттестаты, начав с учеников класса "A", и, кажется, всех перебрал, но своей фамилии я так пока и не услышала. Ладно, пропустим ещё целый "B", скорее всего, в неких списках я по-прежнему числюсь в прошлом классе. Тогда почему же Адреве отдали аттестат сейчас?! А она буквально отползла, шатаясь в стороны. Ничего себе! Значит, руководство школы образом таким решило мне за вольнодумство отомстить? Они что ненормальные? Взаправду решили, что кислый тинейджер (пусть он будет хоть сто раз озлобившийся на весь мир!) подрывает существующий порядок в обществе! Видимо, этот порядок оказался не слишком устойчив. В конце концов, аттестат швырнул мне в физиономию директор собственноручно. Так вот! Мне — и как самой последней. После тех даже, кого насильно выпроводили "в последний путь" с одной справкой о зря прослушанной десятилетке. С видом брезгливым, будто я — носительница не французского языка, а как минимум "французского насморка", Душманище мстительно бросил в мою сторону:

     — Даже если есть какая-то проблема, не дело так на всех плевать! Тоже мне нашла серьёзную причину: мамочка заболела!

     А он откуда знает? Я ничего на это не ответила, но потому лишь, что он быстро отвернулся. Зато точно подумала, какая сволочь вокруг развелась в бесчисленно жутких количествах, и с каждой такой особью, увы, не поборешься. Всё-таки, никогда я больше не приду в эту школу на вечера встреч, потому что вовсе там не с кем встречаться. Вот к директору, рассуждающему о причинах и болезнях, не премину по случаю заглянуть. Как-нибудь открою дверь его кабинета с размаху ногой, подберусь поближе и почти до удушения дёрну супостата за неимоверно яркий галстук.

     Домой я возвращалась без настроения. Ожидание чего-то неизвестного так утомляет, в особенности, если оно сильно ощутимо наперёд. И от тяжеловатых, но невразумительных раздумий меня не отвлекло бы сейчас даже настоящее суфле, не то, что пузыристое шампанское, пускай и под свежую клубнику с пломбиром. В неудовольствии и ощущении вялости я пересидела семейные посиделки. Но, как всегда, бывает: сомнения ко всем чертям, они мешают! А завтра я смогу, наконец, после всего отоспаться.

     — А завтра ты с дедом и ба-Мари пойдёшь в банк, они откроют тебе первый счёт и положат до совершеннолетия денежек из своих пенсионных копилок! — Брэб произносит всё так важно, будто сам собирается приложить к сему деянию ни больше, ни меньше — часть зарплаты.

     — И сколько там примерно будет? — я чуть оживляюсь, или это на меня полфужера шампанского действует!

     — Примерно тысяча пострадавших от коварной инфляции далеров!

     — А что на руки мне их нельзя отдать, чтоб они дальше не страдали?

     — Нельзя, ты ещё не умеешь обращаться с деньгами! Сразу побежишь за новыми колготками и лаком для ногтей.

     — И что в этом плохого? — я просто изумляюсь родительской непоследовательности.

     — Спроси у мамы, она уж точно знает, что все вещи — это зло.

     Хорош ответ! Всегда полагала, что и вещам, и деньгам отведено своё местечко в мире, а считать сие злом — по-моему, слишком. Но Брэба с Эсой не переспорить и не отговорить, поэтому на следующее утро приходится переться в банк на встречу с бабкой и дедом. У Демара в кармане бутылка. Где с утра он ухитрился ухватить спиртное, если вся выпивка идёт в неминуемо больших очередях в определённые часы? Однако выражение дедовской физиономии открыто гласит: "Это, того… Уметь надо!" Вот чего бабушка обеспокоена! Конечно, после обмена дежурным бурчанием в адрес родителей старички потрясли отсчитанными денежками перед моим носом, обещая в будущем выгоду с процентами, но я-то знаю наверняка: этих купюр мне больше в жизни не видать, как собственных ушей. И обстоятельства здесь ни от кого не зависят.

     …— Ну, как? Ты деньгами довольна? — спросил отец по приходу домой.

     — Нет! — вскинулась я.

     — Чем ты, вообще, тогда довольна?

     — Да ничем.

     — Вот те на! Если беспокоишься насчёт денежек, как раз в банке они будут в порядке и полной сохранности. А стукнет тебе восемнадцать, часть снимешь на свою косметику и станешь пользоваться тем и другим официально.

     — Обещания, обещания! Думаю, в восемнадцать мне будет не до косметики. Да и той самой в магазинах не будет, там, вообще, ничего не будет.

     — Как так? Что за ерунду ты городишь?

     — Ничего я не горожу! Иногда хочется получить всё и сразу.

     — Ничего себе разогналась! — Брэб чуть ли не расхохотался.

     — Да, я ещё не начинала...

     — Всё равно, ты — скверная единоличница! И всё у тебя не как у людей! — вступила в разговор maman.

     — Да, я такая, беспокоюсь о своих деньгах. Тем более банки, все как один, принадлежат государству.

     — Хм, а кому они ещё могут принадлежать???

     Я же говорю, родители меня не понимают, как всегда! Да и куда им сейчас разбираться в причинах всеобщего краха! А мне уже от всего вместе взятого скучно. И если верить мультяшному Карлсону в такие минуты хочется злодейски пошалить. Тут же советую Мунку отправиться на поиск приключений, благо день летний светлый, хорошо будет видать последствия.

     — Куда мы двинемся?

     — Куда не знаю, но быстро, пока нас не отослали в деревню по ягоды.

     Мунк совсем не против для разнообразия размяться, правда, тут же начинает перечислять преимущества тёмных холодных периодов, когда вроде бы и безобразничаешь по округе, а тебя не очень видно и даже поначалу не слышно. Это потом выявляются стёкла разбитые, мусор разбросанный, надписи непристойные на почтовых ящиках. Начинаются вопли, когда соседи по подъезду всё же находят у себя на ковриках свежие какашки кошачьего происхождения, а семейство Еросема таки обнаруживает на стене подле своих дверей… Нет, не глубокомысленную фразу, а просто начёрканную мелом улыбающуюся черепушку. Вот таким методом действуем дальше. Вандализм-то мелкий, а как приятно душу отвести! Пусть это и бессмысленно, но без хулиганства я жить не могу.

     А идущее под гору лето хоть и мягкое, но почему-то розовое в дополнение, словно не к месту романтические нюни. Даже мой любимый жасмин кажется благоухающим оттенками конфет с гадкой розовой начинкой, а вовсе от него не веет освежающим холодом. И ветер сейчас не пряный, как обычно, а тёплый. Фу, как бывает противно сладкое лето! А хуже всего внезапно узреть кого-то шибко радостного тем, как ныне складывается бытие. Ну, у некоторых индивидуумов. Пробегаем с Мунком через ближний двор и видим Натали с родителями. Тоже в банк направляются? Бывшей подружке больше тысячи постепенно обесценивающихся грошиков предоставят за медальку? Или я ошибаюсь, и для Натали даже счётик не откроют. В случае любом деньги потеряют все: и кто их имеет немного, и кому всё мало. А нашей с Мунком парочке полупрофессиональных пакостников на минутку становится любопытно следовать за Натали и остальными вдаль, с явным наслаждением подслушивая, что:

     …— Адрева, выходит, так и не нашла свой аттестат?

     — Ну, может, и нашла, когда попозже протрезвела. Хотя, я не уверена, что она когда-либо окончательно протрезвеет, уж очень у неё был странный вид… — принялась рассуждать Натали.

     — Ух ты! — мы с Мунком присвистнули за спинами у всей троицы.

     Пока те ошалело оборачивались, мы не преминули вырваться вперёд, услышав уже позади:

     — Какие невоспитанные пошли мальчики!

     — Папа, да ты что! Это Габриэль Плаха с её братом. Мама, ты-то должна помнить Габи!

     — Только вроде, она тогда была ростом поменьше и с волосищами дыбом. Теперь хоть отрастила их, причесала, в тёмный цвет покрасила, да и сама немного подросла.

     — Нет же, это брат её такой высокий и длинноволосый!

     — Ну, у них и неразбериха в семействе!

     Пусть и чужие родители, а изменения-то в нас подметили. В отличие от наших собственных, коим опять лениво обратить внимание или же снова - всё равно, что я так сильно остригла себе волосы, что теперь они топорщатся сами по себе и без начёса. А несчастные ресницы почти целиком отвалились, слишком отягощённые старой маминой тушью. Или то самое случилось от пущей зависти разных моих одноклассниц, считающих меня даже в облегчённом сочетании с любой косметикой слишком уж неотразимой для парней? Какие пустяки! Что мне с того?

     Вот Мунк вымахал за последнее время, в придачу шевелюру отрастив почти спадающей до плеч. Конечно, что касается одёжки, то обносившиеся шмотки нам обоим без преувеличения малы. Хоть непритязательный братец предпочитает нахлобучить на себя что-либо, видавшее виды, да ринуться вперёд. Я же буквально днюю и ночую в своих линялых джинсах. Если уж внешность сравнить, мы с братом — как дети разных народов, а когда очень быстро пробегаем мимо, впрямь можем показаться пацанами-одногодками.

     Как и теперь, на следующий после выпускного день, в этой летней тошнотворности... Да, я не встретила со всеми первый взрослый рассвет, но ничуть не жалею об этом. Считаю школу настоящей глупостью вместе с её церемониями. А взрослость не начинается сразу после вручения аттестата. Моя точно долго не начнётся, чему я, между прочим, несказанно рада. И у Натали, похоже, то самое ожидается. Её деспотичные "предки" запросто могли умыкнуть дочку ещё до начала банкета во избежание едва ли вообразимой для Натали авантюры: принять полторы ложки спиртного и уединиться в лаборантской с первым попавшимся "ботаником", дабы потереться друг о друга… очками! Это мне не до возлияний было и не до приключений. Вот Адрева успела нажраться ещё до того, как всё началось. Наверное, отмечала свой тысячный рассвет взрослой жизни, а может, и десятитысячный. Ладно! Если все вокруг спешат жить, то мы с Мунком просто поспешим развлечься до всяких семейных трагедий. А по-настоящему торопиться жить не надо, дольше в спокойном состоянии протянешь. И здоровым останешься более или менее.

     Хоть так можно носиться часами в поиске событий с участием прочих знакомых и незнакомых. А розово-золотистый простор под синевой меня уже достал и окончательно добил бы своей яркостью, если бы краем глаза я вдруг не заметила знакомую парочку: Эйприл и её приятель, начинающий уголовничек. Я подтолкнула зазевавшегося Мунка в бок, типа, пойдём и проследим! Пусть посторонние нас воспринимают, будто мальчишек в неутомимом стремлении пакостить, а те, увлечённые двое, сейчас точно никого за спиной не заметят, поэтому проследуем за ними. Ага! Направляются они к кварталу, прозванному мною "итальянским". И, правда, там от старых семейных общаг не прерываются гомон и шум, даже ночью. А в дальней из них и самой обшарпанной скрывается изостудия для таких горемычных живописцев, как Эйприл. Возможно, та готовится к очередному поступлению, а сейчас намеревается порисоваться и порисовать в компании возлюбленного идиота.

     Вот-вот, мы это им устроим, надо только обстановку хорошенько прозондировать вокруг да около. Так охота хоть на ком-то душу отвести! Ну, раз меня считают плохой, что я в этом плане теряю? Если только самой себе обратное доказываю. Наверное, в детстве нам с Мунком на полную мощность играть не давали, всё убеждали скорей повзрослеть и стать серьёзней. Из-за всего нам теперь долго придётся доигрывать. На самом деле, что может быть увлекательней слежки за мнимым противником, да таким образом, чтоб о тебе никак не догадались? Это словно напустить на себя невидимый и недосягаемый вид, как будто смазываясь в полуслепых глазах общественности на пестроватые растянутые пятна. Только не нужно меня спрашивать, как всё происходит. Словом, обман зрения. Всегда предполагала, что на краткий миг могу запросто стать неузнаваемой, а Мунк и без меня много чего умеет.

     А потому: почти как юркие хамелеоны, сливаясь с повсюдной обшарпанностью, листвой и нечёткими по-летнему тенями, мы с братцем пробрались в единственный подъезд общежития, пахнущий чем-то относительно свежим в приторный день, а именно — подвальной сыростью. Я сразу же направилась налево от будочки с грозной тёткой, Мунк так же быстренько за мной по лестнице, ведущей на второй этаж. Хотя, так называемые подручные здешней комендантши на подростков внимания особого не обращают: дело понятное, на каникулах мелкота, вот и бегает. Тем паче разные художники тут тоже появляются. Эх, а у меня была реальная причина наведываться в эту студию и в художественной школе заниматься, если бы не Эйприл с её наклонностями исключительно по восхвалению себя любимой!

     Посему-то я хорошо помню, где всё тут находится, хоть я заходила только раз. Не настоящая студия — небольшая комнатка, заваленная всем подряд аж до самых окон, по-соседски выходящих на большую улицу. Яркие примеры творчества мигрирующих год за годом участников красуются на блёклых стенах, множество красок в баночках-тюбиках, основательно пухлые папки, прочие бумаги и картонки. А руководителя студии, высоченного лысеющего дядьки нигде не наблюдается. Зато из отдаления слышно, как выслеженная нами парочка абсолютно не тихо шуршит в комнатушке. Хоть ничего предосудительного в том. Наверное, растаскиваются ближе к стенам стулья, а место в центре освобождается лишь для того, чтобы установить хромоногий этюдник, или как оно там называется. Можно, конечно, ещё долго прислушиваться из-за угла, кумекая про себя, что будет лучше сотворить в отсутствие Эйприл с приятелем, если такая возможность представится, ну, в ближайшие полчаса. Иначе просто ждать надоест! Чего тогда затевается шалость, если не из-за её каверзности и быстроты? Мы и так уже время потратили. Неужели всё зря?

     Вот, наконец! Дверь распахнулась пошире, и "карманный бандюга" Эйприл с ругательствами выпрыгнул в коридор. Подружка, что на целую голову выше, втащила его снова внутрь, но он умело вырвался, она же с воплями и топотом ринулась вниз по лестнице. Мы с Мунком удовлетворённо переглянулись:

     — Неплохо отношения у голубков идут. Надо бы ещё поддать им жару!

     — Сейчас и поддадим! Развалим всё до основания, а вернутся эти двое, так в процессе уборки ещё и помирятся?

     — Помирятся, не помирятся, это уже их проблемы. А сделаем мы следующее! — я раздвинула по сторонам запылённые шторы. — Поищи-ка кисточку побольше и, к примеру, красную гуашь.

     — Натюрморты будем портить? — обнадёженный братец указал на подготовленную миску с яблочками из папье-маше и букет скромных цветиков в наполненной водою склянке.

     — Зачем что-то портить? Мы слегка преобразим это чудное место! В общем, на одном окне я напишу большими буквами: "Цой…

     — А я на другом изображу: жив!"

     — Сказано же, в целом, верно! — и мы принялись за работу.

     Каждому хватило буквально по минуты полторы, чтобы огромными буквами замалевать свою часть окна и, главное, чтобы всё хорошо читалось именно с обратной стороны. Получилось, скорее всего, сочно, потому что полусонный от жары народ на улице заметно оживился.

     — Ладно, мотаем отсюда, а то застукают прямо на месте!

     Мы побросали кисти и немедленно убрались. Вскрики незадачливой художницы, раздававшиеся где-то на первом этаже, послышались намного ближе. Не став дожидаться разоблачения, мы пустились наутёк, с гиканьем промчавшись мимо вахтёрши и почти сбив с ног возвращающегося бойфренда Эйприл, которая в это время должна была с изумлением или негодованием начать обозревать проделанное нами "варварство". А мы в наиприятнейшем расположении духа и с ощущением слегка потускневшего к нашей радости лета направились домой, хоть сразу же с порога получили взбучку от Брэба:

     — Где вас обоих черти носят? Маме снова плохо! Ещё эта ба-Мари на меня из телефона разоралась!

     — Так, вот её к чертям и гони! Видите ли, только нас обоих вечно кто-то носит! — оказывается, Мунк, вдохновлённый удачно проведённой шалостью, тоже высказаться может! И правильно, не всегда ж мне одной отдуваться.

      Да и maman пока сдаваться не собирается. Это стало бы сейчас понятно любому мало-мальски разбирающемуся в музыке и английском. Но Брэб у нас не так силён по этой части. А мы с Мунком уже расслышали слова прямо-таки славной композиции и даже успели глянуть часть клипа. Скорее, на самом деле чёрно-белый (потому что в нашем старом телевизоре — всё такое) и в некотором роде авангардный, он по-теперешнему актуально спаян с новостями. Вернее, совсем неуверенно и лирично плёлся за ними в хвосте, неминуемо оказавшись обрезанным прогнозом погоды. Эса смотрела и слушала чудесную "Don’t give up!" Питера Гэйбриэла и малость всем заворожилась. Мы с Мунком дослушали сей печальный, но жизнеутверждающий гимн, стоя прямо у входа в зал. Заодно я обдумала маленькую месть для maman, невзирая на то, что ей сейчас нехорошо.

     — Представь себе, это тот самый рокер, пластинку которого ты год назад мне не купила! Говорила ещё: "Заткнись со своими певцами!"

     — Ну и мстительная же ты, Габи! — встрял укоризненный Брэб. — Притом мстишь исключительно по мелочам. Раз маме эта песня нравится, значит, купим пластинку.

     — И новый проигрыватель! — прибавила Эса.

     — Однако сначала вы с Мунком выполните норму по ягодам. Завтра же в деревню всем семейством, а вам обоим нечего шататься с шалостями по округе! — Брэб всегда умеет возвращать в суровую действительность.

     И надо же, словно в воду глядит. Правда, никакие Еросема при всём их злодейском желании не смогли б нас так быстро выдать! Даже Эйприл в компании с мелким не успела б домой добежать, не то, что нажаловаться на нас своим и нашим "предкам". Но вот завтра надо будет готовиться к поездке в ненавистную деревню. А пока — угомонившийся Мунк просто сортирует марки разных стран в своей довольно солидной коллекции. Отошедшая от приступа maman упорно продолжает доказывать папе, что, когда она его покинет (а это дело неминуемое!), тот со мной вряд ли справится. Опять я слышу их обоих нелицеприятные мысли или это, всего лишь, слова?



Глава 72-я: "Спасение в виниле"


     "Почему мне из-за этого страдать?" Мысль-фраза, не дающая покоя, будит меня даже не по окончанию короткой ночи, но обязательно в 4.15 (а это так называемый час Тигра) и затем сильно портит наступающее утро. Каждое утро в проклятой деревне, где властвует наша зловредная бабка! Как мы с Мунком раньше не замечали, сколько ненависти она вызывает у местных? Конечно, ба-Мари всю злость, направленную к ней, возвращает обратно собственными кознями. У неё в наличии так называемый: дурной глаз и опять же язык без костей, коим она умеет посылать далеко и надолго.

     А местные в глубоком удовлетворении продолжают распространять свою ненависть на… — Правильно, на нас с Мунком! С целью воздействовать на ба-Мари. Хоть как-нибудь! Не чураясь небольшой мести её ни в чём не виноватым потомкам. То словцо обидное, как камушек за пазухой, приберегут, чтоб ненароком пульнуть в спину, но чаще просто думают непечатными выражениями за глаза. А всё оттого, что наша бабушка носится по околице с утра до вечера, вольно отдавая распоряжения отнюдь не своим домочадцам. Разумеется, она ни за что не пропустит ни одной деревенской пирушки, ни одного едва стоящего на ногах, в смысле, держащегося за забор и захмелевшего от бабкиной же браги мужичка.

     Оно, конечно, где-то понять можно: ба-Мари ещё баба крепкая, а от нашего деда ей кое в чём нету толку. Валяется он в кухоньке на лежаке, назюзюкавшийся под завязку, а когда самогон и пиво с квасом у него заканчиваются, гневно принимается за приостановленные было работы по хозяйству, иной раз вожделенно посматривая в мою сторону, то есть, пардон, на мою задницу. Оно, конечно, тоже понятно: ему я вовсе не родная внучка, и он — не самый по округе дряхлый старикан. Как и остальные мужики в деревне, что на меня имеют обыкновение без удержу пялиться. Хорошо, что у них руки не самые длинные, а я всегда сумею выкрутиться и увернуться. Ну, если только их солёное определение опять меня прицельно не догонит и немного покоробит.

     …Нет, чёрт побери! Нельзя тут ничего понять. Особенно, если учесть, что Брэб делает замечания по поводу именно мне: мол, сама я необдуманно себя веду, притягивая взгляды. Как будто я виновата, что вокруг жаркое лето, и ходить приходится в майке и коротковатых оборванных штанах. Ну, хоть maman мне ничего пока не говорит! Но лишь потому, что находится в раздумье: какую песню ей хотелось бы услышать на своих похоронах. Она уверена, что, лежа в гробу, будет до самого погребения слушать, что происходит вокруг и даже кое-что чувствовать. Ну, напоследок. Поэтому меня упрашивает записать на кассету балладу "Liberta". Мол, для похорон, будет само то. Потому что единственное желание бренного тела: свобода! В общем, ничего себе решила мама номер отколоть. Я же говорю, что это чувство юмора у неё прорезалось, внезапно внедрив в скучноватое мамулинское бытие философию иронического восприятия рождения и умирания. Хоть и без намеренно сгущающейся темноты, а наоборот, с ярою жаждой света. Хотя бы после самой жизни!
 
     …А дальше, отвлекусь-ка я на позднюю клубнику! Насобираю побольше и съем немытой. Вот вам и будет мой, самый что ни на есть, детский бунт. А то на задницу мою пялятся! Что у самих того самого нету? "Клубнички" в жизни не отвалилось? Или сами до неё не доросли? Так что, не посвящая даже Мунка в полные коварства планы, я ринулась на огород: тайком внедриться в клубничный рассадник, затенённый тёмно-зелёной листвой от жадных посторонних глаз, и начисто всё обобрать. Лесные-то ягоды собраны, но скопом пойдут на варенье. Нам с Мунком даже банальной черники толком поесть не дают, особенно во время визитов в соседний лес. "Давай скорей, пока другие не нагрянули и всё тут не разворотили! Или пока гроза не началась". Приходится суетиться, запаса ради. Maman пытается что-то для нас заготовить, хотя меня ей к делу не привлечь, так что приходится отрывать бабульку от непременных гулянок. Та с небольшой охотой откликается на просьбы, предпочитая отрываться в компаниях таких же озабоченных посиделками немногочисленных дедков и полутора десятка развесёлых бабок.
 
     Однако папуля всех торопит из деревни вон, но теперь не к моей великой радости, близко моё собеседование в колледж. Как всегда, об этом даже думать не хочу. В какую дыру меня собрались запихнуть родители, подготовив наказание, которого никак не избежать? Конечно, всё из-за maman. Она, сама того не зная, вместе с собой может похоронить и меня. Морально, правда, но сейчас мне без разницы. Иногда моё семейство просто меня убивает, притом чаще и чаще. Хорошо, не надоедает им вполсилы сопротивляться! Хоть, быть может, на меня их воздействие осуществляется тоже вполсилы? Интересно, все семьи вокруг такие, такие… ненормальные, или это мне кажется?

     Так я размышляю, вовсю подкрепляясь клубникой. Ощипываю спелые ягоды, насыщаясь этим "растительным мясом". Скорее вкусить ароматную сочность, внутри почти прохладную под вязкой кожицей, с лихвой утыканною золотыми зёрнами! Пока меня не защипали за подобные проделки все мои домашние, а само действо не высмотрели прыткие соседи по ближайшим хатам. Конечно, позже у клубничной грядки решила объявиться maman и Мунка с собою прихватила, вручив ему симпатичное вёдрышко. Каково же было удивление обоих, когда среди характерных листочков ничего практически не обнаружилось! Я в этот момент предусмотрительно топталась неподалёку, раздумывая, не напасть ли в придачу на куст чёрной смородины, пока голодные птички ягодки не поклевали.

     — Так и знала, что клубника будет съедена ещё до нас! — разочарованно протянула мамуля, напрасно вглядываясь в обчищенные мною заросли.

     — Наверно, мыши! — закивал в ответ Мунк. — Когда они проголодаются, приходят  семейством, оккупируют кустики, аккуратно лапками снимают ягоды и кушают прямо на месте, а то в нору будет далековато тащить.

     Я чуть не завалилась со смеху в смородину, а мама выслушала всё, как зачарованная. Потом она кое-что предположила о прожорливых птицах, но братец возразил, что вороны с галками как раз приглядываются к созревающим вишенкам, а клубничка — это мышиная вотчина, потому что растёт у самой поверхности, и мышам бывает легко дотянуться.

     — Ах, эти мыши! — только и оставалось воскликнуть maman.
 
     Но, то ли Мунк догадался о моей сладкой вылазке, то ли я на самом деле оказалась слишком жадная, следующим утром для меня наступило отмщение. Мне уже до часа Тигра всё страшно чесалось, особенно физиономия. Волдыри проявились на руках и шее. Семейство было здорово удивлено, когда к завтраку я выползла опухшая и красная, с "клешнями" в крапинку, будто покусанная за ночь злыми блохами.

     — Зато домой едем! — сразу же ответствовала всем. — Кажется, у меня всё-таки аллергия на свежий воздух.

     Никто, кроме Мунка, и возражать бы не стал про такой диковинный и досель упоминаемый разве что в анекдотах вид аллергии. Мало ли, что в жизни бывает! А братец быстренько предположил, что кто-то переел клубники и наглым образом ни с кем не поделился. Недаром Мунк высказывал maman намёки о мышах, сам с явным удовольствием сделался бы одной из них, чтоб тоже безнаказанно поесть клубнички, а тут пришла другая мышь и…

    — Жадина! — недовольно высказал мне братец.

     Тут же я почувствовала жжение в носу, как будто меня мысленно по нему сильно щёлкнули.
 
     — Сам такой! Не видишь, я болею.

     — Ага, от жадности! Так тебе, обжоре, и надо.

     — А что, если я так специально? Никогда же ничего не дают скушать так, чтоб больше не захотелось. Зато отъелась наперёд, вряд ли мне когда-нибудь столько клубники захочется, притом немытой.

     — Вот-вот, смотри, чтоб завтра от этого худо не стало.

     Накаркала мстительная птичка по имени Мунк! Волдырищи, волдырчики и волдырята высыпали на моей недовольной физиономии, даже на ушах, губах и веках проявились. Я думаю, что даже легковерная maman теперь догадалась о том, кто съел ягоды с грядки и буквально горит со стыда.

     — Ступай-ка к какому терапевту! — заявила мне мамуля. — И папулины очки в стиле "расцвет диско" нацепи, они сразу закроют тебе пол-лица, это чтоб прохожих до икоты не пугать.

     Удивительно, как это Брэб обидного мне ничего не сказал, даже за вчерашнюю обратную дорогу домой. Наверное, озабочен сильнее обычного. Зато люди в электричке смотрели на меня более чем странно. Что они на открытых частях тела болячек не видели? Когда их воспалённых десяток на квадратный дециметр! Потому-то и в регистратуре поликлиники, куда меня срочно услала maman, на меня взглянули многозначительно, когда я всё-таки сняла огромные очки. И послали совсем не к терапевту, а к… невропатологу. Ладно, иду к тому самому нервопатологу! Всякое видавший врач мирно жевал пирожок, слушал радио в кабинетике один, без дополнения в лице медсестры, и вовсе не помышлял о моём появлении. А когда я показалась на пороге, он чуть не подавился своим пирожком. И сразу выключил радио. Потому что увидел лишь руки! А когда я убрала скрывающие личико очёчки, без вопросов выписал рецепт на нечто загадочное, но исцеляющее:

     — Вот примешь порцию и обязательно поправишься!

     По дороге из аптеки я почему-то думала о том, что мне нужно будет поделиться сим лечебным средством с братцем. Подозрительного пойла оказалась добрая бутыль, напоминающая дедушкину самогонную. Правда, жидкость в ней обнаружилась не столько содержащая какие-то мифические градусы, сколько омерзительно-горько-солёная. Я прикинула, если постепенно выдуть этот литр, у меня наступит пресловутая морская болезнь. Точно, надо будет поделиться с Мунком! Не знаю только, по какой причине. Та выявилась скоро, сразу после моего прихода. В момент братец тоже оказался усыпан пупырышками ещё почище меня и, обессиленный такой напастью, слёг с температурой. Вот те на! А он, между прочим, клубники не ел. Maman лишь оставалось снять с меня подозрения и, временно позабыв о собственной слабости, заняться впавшим в оцепенение Мунком, что залёг на кроватке, словно мыш, объевшийся немытых ягодок. Вскоре объявился папуля и вдоволь посмеялся над нашим лазаретом.

     — Так, значит, это не чьё-то обжорство, а инфекция сбежала из лаборатории и принялась бродить по белу свету! — Брэб выдал вердикт, по обыкновению подняв кверху палец.

     Я совру, конечно, если скажу, что мы с Мунком немедленно принялись лечиться. Не то что бы мне шибко нравилось чувствовать себя в разобранном состоянии, но и форсировать лечение иной раз не хочется. Мунк же предпочитает выздоравливать медленно. Однако день спустя мы решили, что борющаяся с нездоровьем maman выглядит лучше нас обоих, а уж бодрится-то как! Некоторым недорослям в пример. Поэтому мы взялись спешно опустошать бутыль с лечебной якобы солёностью. Жидкость, эта диффузия соплей в сдобренном морскою солью глицерине, никак не хотела глотаться! Выпитое устремлялось назад и совсем не в бутылку. Этим лекарством только врагов пытать! Зато ещё через пару деньков нас с Мунком можно было без опаски демонстрировать проходящему по улице честному люду, посему maman потащила нас за компанию в мэрию становиться в очередь на плюгавенькое местное авто.

     Мелкие "глазастые" машинки полагаются даже не всем инвалидам, а тем, чья болезнь уже дошла до критической стадии. И зачем больным тогда машина? В предпоследний путь себя, что ли, сопроводить? Без приличествующего ситуации комфорта... Чуть было мамуле так и не сказала! А она, предвосхитив издевательские выспрашивания с моей стороны, с особо горьким наслаждением принялась стращать нас с Мунком историей о том, как комиссия из вышеупомянутой мэрии, не так давно со скрипом назначившая ту самую отягощённую льготами инвалидность, теперь придирается с циничными вопросами о самочувствии! Будто им всем главное: допытаться о том, знает ли Эса о том, сколько ей осталось?

     — Поэтому успеть заполучить бы ту машинку! Папуля будет рад.

     Я тут же подумала, что вряд ли maman преуспеет в данном автомобильном вопросе, а папуля много позже сам управится. Но дело вовсе не в том. Не притормозишь, не повернёшь всё вспять! Можно, конечно, упрямо, но не безрезультатно молиться о том, чтобы всё перешло на тебя, да я, пожалуй, не готова буду к таким поворотам. Ведь моя жизнь практически ещё не началась! Да и кто бы оказался к такому готов?! Не всякая мать пожертвует собой даже ради любимого дитяти, а уж дитя ради матери… Вряд ли. Знаю, что разглагольствования мои не походят на маломальскую разумность доводов. И, всё же, поздно просить maman о том, чтобы они с папулей не настаивали на учёбе в непонятном заведении для "не-до-студентов", а дали бы годик от всего грядущего передохнуть. Жаль, твердолобые родители не понимают, ничего они опять не понимают!

     А я уже от этого устала! И что за невозможность, это моё нежелание: бездумно жить дальше, игнорируя беспочвенные на взгляд других предположения! Как орали козлиным хором школьные учителя: "Да поправится твоя мамка, дурёха! Не трави душу людям!" Когда-нибудь я не без удовольствия отравлю ваши души! Потому что моя мама не поправится! Сама боюсь скончаться вместе с ней. От страшной и не растворяющейся даже в слезах тоски. И не одна я ношу в себе подобное. Слишком многие инфицированы мрачной и ядовитой субстанцией, притом безвозвратно. Но все повально изыскивают от неё лекарство, сродни тому "бронебойному" средству, что в короткий срок излечило нас с Мунком.

     Для большинства же — иллюзия освобождения от тоски, по-прежнему, наступает в ходе поглощения вина. Банальней некуда! Сейчас оно даже не настоящее, а до предела разбавленное, но им продолжают заливать горла простаки, вроде нашего деда. А для нас с братцем часть спасения, скорей всего, находится в… виниле. Ну, для начала. Потому что ленточные бобины с кассетами продаются не так широко, как пластинки с сотнями записей! Есть они в большом универмаге, куда мы настойчиво торопим maman. Очень хочется заполучить Питера Гэйбриэла и его, в высшей степени душещипательную и одновременно жизнеутверждающую "Don`t give up". И я думаю, что Эсе это тоже нужно. Немного надежды в нашем трагическом действе не помешает.

     …О, да! Желания исполняются, потому что, я держу в руках альбом того самого Питера "So", а в авоське у Мунка обещанный битлами "Вечер трудного дня". Но комплект удовольствий не стал бы полным без того, чтобы не послушать "Don`t give up" прямо сейчас. Так что, оставив покупку нового проигрывателя до папулиной зарплаты, мы во главе с maman забрались в бабкину квартиру, открыв её имеющимся запасным ключом. Там, в пыльной спаленке мы завели дедушкин "граммофон" и методом научного тыка, переставляя хлипкий звукосниматель на расходящиеся кругами дорожки, обнаружили прекрасную балладу, хорошенько запрятанную среди остальных, не менее прекрасных.

     Далее вокал, подобный золотому лезвию, взрезал пространство, взлетая неизменно вверх, держа этот стремящийся и стойкий курс, несмотря ни на что! Страстный голос, призванный обычно сотрясать и расшатывать мировой масштабности стены, сегодня был сам заключён в расшатанную донельзя систему, но оказался дополнен сопровождающей его любовью, заключённой в голосе другом, идущем рядом в песне, пронизывающей и нежной одновременно. Пару минут мы безмятежно внимали незримым двоим, переплетённым в ярком признании, сидели, буквально не шелохнувшись и не обращая внимания на жар южной стороны, вволю льющийся из окна.



Глава 73-я: "Сквозь врата"


     Кое-что из обречённых иллюзий всегда не в силах распрощаться с миром… Сам же он согласен избавляться от наслоений напрасности или совершенно умерщвлённых обстоятельством эмоций. И тогда в упёртом мире собственном не остаётся того, что вынуждено проходить через некие очищающие сознание врата.

     Иной раз подобное гипотетическое открывается там, где нет даже намёка на подходы и пороги. Иначе, почему наш засыпанный камнями двор вдруг взялся так невероятно оживляться, насквозь продуваясь ветрами, неизвестно откуда берущимися в любое время года. К примеру, летом можно наблюдать вполне себе компактный ураган. Это я и делаю, выглядывая из окна и наблюдая за зеленоватыми в свете сползающего дня вихрями. Единственное, что мешает толком видеть вдаль: объёмистый бок башенной двенадцатиэтажки по соседству. Ветряные потоки, подобные чешуйчатым сверкающим сетям, смело извиваясь, заворачивают за угол, и я точно знаю, куда они следуют дальше.

     Зря отсюда не видно, как их буквально вдувает под арку, вынужденно соединяющую две высотки. Над этой аркой располагается многоэтажный пласт из подсобок. Непонятно, как их только разделяют для себя жильцы столь странным способом прикреплённых друг к другу домов? Я так боюсь внезапного обрушения этой грандиозной конструкции! Особенно, когда перехожу ветряными воротами во двор со стороны главного проспекта. Остальные, в многочисленных количествах шатающиеся туда-сюда граждане вверх голов своих не поднимают по причине вечной бытовой угнетённости. И потому особо не боятся, что их прибьёт нечто в свободном падении сверху. Зато им явно невдомёк будет, какой индустриально-чудный вид открывается некоторыми звёздными вечерами при переходе через импровизированную арку!

     Когда-нибудь мы с Мунком назовём её по-своему… Если решим, что это настоящие врата, ведущие куда-то там. А пока пусть является невероятно высокий обзор на тёмно-синее небо, усыпанное осколками побитых космосом небесных тел и окаймлённое параллельно идущими серыми стенами! Ими будто бы взрезан сложный, но в меру сжатый простор. Хотя всё вижу только я. Сейчас продолжение урагана в масштабе отдельного дворика продвинулось по направлению к арке, и за остатками мини-торнадо можно уже не наблюдать. Я потому и отвлеклась, а когда вернулась взглянуть на замутнённое пылью пространство, от неожиданности схватилась за занавеску, потому что... На дорожке, примыкающей к многоэтажке, в порядке закономерной параллельности были выложены три чёрных бездыханных тельца. Я сразу же подумала о Ниси. Надеюсь, там её нет! А вот подобных ей угробил какой-то безумный! Притом так быстро исхитрился, во время первого же этим летом песчаного светопреставления. Никто и оглянуться не успел, все по домам разбежались, а оказалось в это время…

     — Кто-то во дворе котиков убил! — послышался в коридоре голос Брэба. — А прямо над местом преступления, ну, на стенке высотки надпись странная. Мелом выведено: "Это тебе, бледная!" Ничего себе дела творятся в городишке. Сначала расчленёнка по соседству, теперь такое! Страшно представить, кто это самая "бледная"!

     Н-да… Тебе, папочка, страшно, а что уж тогда про меня говорить? Есть резон окончательно выкрасть мамулину розоватую пудру, чтоб больше не казаться той, чья устрашающая бледность может вдохновить на действия маньяка, будь он хоть кошачий душегуб, хоть ещё какой-нибудь вдобавок. Значит, почти знакомый мне злодей опять находится неподалёку. Как-то из дому выходить теперь не хочется! Но иногда приходится: мусор выбрасывать, ходить на экскурсии по полупустым магазинам, гулять, в конце концов, притворяясь малость беззаботным. Вот понадобилось подсобить папуле: принести из универмага новый проигрыватель и ещё пластинок прикупить. Брэб даже своих денежек ради такого дела дал. Только отчего-то мне всё это ничуть не поднимает настроение.

     Зато всегда можно с удовольствием помочь Мунку покормить оставшихся "мурлокотамов". Среди десятка избежавших печальной участи обнаружились и наши старые знакомые с подросшей Ниси во главе. Мы с Мунком решили дать заодно имена её взрослым подружкам. Братец доложил, что серо-буро-полосатая хочет откликаться на "Дикки", а большая усатая согласилась с приличествующим внешности прозвищем "Мусташ", что по-французски означает: усы.

     Ещё узнать бы (к собственному ужасу!): почему убитых котов было три, притом целиком чёрных-чёрных? Кстати, их слишком быстро убрали. А дворника во второй половине дня не наблюдалось. Может, так было задумано: сначала живодёр притащил с собою заготовленное, затем аккуратно разложил на обозрение, получил несоизмеримое удовлетворение от шока обывателей, в том числе и той "бледной", кому сие послание предназначалось. А позже преспокойно забрал с собою хладные трупики, отбыв восвояси до следующего заявления. Конечно, он остался заинтересованным в новых трофеях, чтобы присовокупить их к коллекции маленьких и беззащитных жертв. Ну, за неимением жертвы побольше. Про остальное думать просто неохота.

     И хорошо ещё, что есть личности и обстоятельства, поднимающие настроение из глубин давно укоренившегося пессимизма. Таковым вдруг оказался Брэб, неожиданно воспылавший любовью к кошачьему роду и решивший немедленно продемонстрировать это нам с Мунком. Мы как раз подкармливали разношёрстую троицу, и серо-бурая Дикки, с полосками на лапках и боках, оказалась к незаметно подобравшемуся папуле ближе остальных. Умиротворённая, она засела, повернувшись спинкой и самозабвенно поглощая рыбьи ошмётки, и поначалу не поняла, кто это ласково чешет её за ушком. Потом разомлевшая киса, с трудом оторвавшись от корма, обернулась-таки посмотреть и уразумела, что её ухо теребит вовсе не ладонь Мунка и даже не моя, могущая тоже иногда потеребить, а рука посторонняя и незнакомая. С дикими воплями Дикки рванула подальше! Мы с Мунком расхохотались. Папуля, понятное дело, обиделся, недобро пробурчав:

     — Идёшь с таким настроением к этим котам, а они тебе норов показывают! Ни за что, ни про что! Прямо как собственные неблагодарные дети.

     Затем Брэб ожидаемо отправился жаловаться на всех нас мамуле, а той от подобных заявок сделалось скорее весело, чем наоборот. Что ни говори, но ежедневное прослушивание "Don`t give up" придало ей бодрость в делах, которые она теперь не перекидывает на меня. Или то, переломное, произошло после встречи с бывшими коллегами по конструкторскому бюро? Встречи, собственно, как таковой, не было с разговорами за жизнь и всем прочим. Просто поход на рынок в компании Эсы. Однако заметив знакомые физиономии тёток, в мыслях я буквально заставила maman принять гордый вид и почти равнодушно пройти мимо, что она с промедлением, но всё-таки сделала. А я навострила уши, не очень удивившись, услыхав в мамин адрес:

     — Поговаривали, она смертельно больна, так ничего подобного! Как умирающая вовсе не выглядит! Какая стала молодая, похудела, даже причёску новую сделала! Чего нам тогда ей сочувствовать?

     И, может, Эса тоже это уловила, кто знает? Не оттого ли сразу приосанилась! Зато я помню, что сама сделала: обернулась к этим липовым приятельницам, так же обернувшимся нам вслед, и чрезвычайно коварно (с таким видом только свои удлинённые клыки показывать!) им всем улыбнулась.

     Разумеется, maman старается держаться, но ведь влияние химиотерапии, проведённой без операции, слишком обманчиво! Мамуля это точно знает и всё же надеется на благоприятный исход. А тем дурам с завода лучше бы пусто стало с их завидущими зенками. Работали столько лет, в гости друг к другу ходили, на демонстрациях мимо трибуны вышагивали, радостно орали, типа: "Да здравствует…!», что бы там ни было. А ни в больнице, ни дома заводские maman не навестили. Правда, до сих пор не прочь выведать сплетни о житии бедового семейства Плаха. Ну, сейчас я лично ничего обещать им не могу, но выяснение отношений спустя десяток лет гарантирую. Почему так, не знаю? Загадки со временем будут только множиться, а не наоборот. Как раз сейчас следует радоваться временно происходящему: смешному и каверзному, если то выпадет, потому что далее будет сложно. Сложно представить даже части небольшого счастья! Что абсолютно не соединятся воедино. Если только совсем уж случайно не попадутся или, как папуля говорит: отвалятся. Не потому ли, пользуясь моментом, наслаждаюсь тем, как из сеточного радио на кухне "прёт и валит" группа "Спэйс"!

      …Ой, мамочки, как это сама я не допёрла, что такое дело нужно срочно записать! С помощью сверхскоростного подсоединения запасной тарелки в моей комнате к маленькой розетке для радио и манипуляций с магнитофонными клавишами, выполняемых последовательно, словно устоявшийся годами алгоритм. Да-а, с магнитофоном я управилась немедленно, а вот вилку вспомогательного радио, толком не глянув, ткнула с размаху в розетку обычную. Туда, где замурованная в стене сеть проводов производит неизменно ударные 220 вольт. Несчастная тарелка закричала дурным голосом и воспламенилась! Пока я старалась устранить взрывоопасные последствия, семейство дружно устроилось с тарелками перед телевизором, а недолгая музыкальная пауза с участием "Спэйс" на местном радио закончилась. Пришлось, изрядно поскучнев, присоединиться к остальным, получить свою тарелку макарон, приправленных килькой в томате, и… моментально перестать скучать. Потому что по телевизору начали показывать первую серию фильма, названного именем романтика-героя. Бедный, бедный Марюс! Для начала он оказался отвергнутым собственным родом…

     Вот как подобное называется: быть не просто отринутым окружением, а теми, от кого по родственной причине меньше всего ожидал! Правда, это дало ход невероятным приключениям героя. Главное, теперь узнать, чем его история закончится. Почему-то мне всё это важно! Вдруг стали будоражить непонятные сомнения, намёки на ворота-переходы, на неожиданный, но окончательный аккорд и бурные всплески после водораздела. Опять открытые настежь врата продуваются ветрами, противоречиво дарящими перемены! А громоздкая конструкция готова рухнуть на неподозревающих, что всегда были, есть и останутся придавленными всепоглощающей дешёвой бытовухой.

     Так, в головушке моей возобновилась канитель, что абсолютно не мешает открывающейся сути. А та, похоже, такова: сейчас добрая часть народу на одной шестой части суши, согласно устоявшей годами привычке телевизионных вечеров, смотрит одно и то же, а именно это киноповествование! И в памяти даже беспамятного наблюдателя за новостями ещё свежи напоминания о маленькой Литве, что первая из многих стран, заключённых в величайшую тюрьму народов, взбунтовалась и принялась отстаивать свою свободу. Единственное, чёрно-серый телевизор (а таковых у большинства — всё ещё большинство) мрачно передаёт не только всякую документальную реальность, но и её бесчисленные художественные тени-грани. Не потому ли неминуемым фоном сейчас исходит гнетущее? И угнетает морально не хуже папули, который после некоторого перерыва пристаёт:

     — Ты опять дурнеешь, мой паршивый котик! Как будто у тебя в голове засел "пунктик" насчёт твоего литовского неповиновения. И всякий раз, благодаря нашим с тобою предкам, это оживает и не даёт тебе покоя! А потом ты увлекаешься очередною выдумкой, паршивка мелкая (а вовсе никакой не "котик"!) и отвлекаешься от главного! У тебя же скоро собеседование в колледж! И ты там скажешь, что фильмы и музыка интересуют тебя больше, чем перспектива учёбы или работы с хорошей зарплатой?

     …Ага, ага! Если бы не мамуля, любящая послушать Питера Гэйбриэла, у нас бы и новый проигрыватель отобрали. Так, на время и для блага приземлённых дел, которым явно моя музыка мешает! Или кому-то совсем не нужно продолжение фильма о Марюсе, которого я очень жду через долгие и самые напрасные из выходных, прямо-таки переполненных предчувствиями. А их, как ни гони из своего сознательного, они обязательно вернутся снами. Хорошо ещё, в тех снах прекрасно понимаешь, то лишь вывернутый наизнанку день, а ты просто сторонний наблюдатель кульбитов собственного подсознания.

    Во всём виновата информация прилипчивая, лишняя! Она протянулась вдруг за бодрствующим даже во сне неким параллельным взглядом и стала картинкой… операционной, куда силой притянули на каталке пациента. Хоть тот во сне не главное! И, может быть, не является особо важной даже кучка озабоченных врачей, проделывающих манипуляции по извлечению из головы больного: сначала основательного молота, затем острейшего серпа. При этом кровь брызгает и растекается по полу! И никакой тебе притом анестезии. Только изумлённые голоса переполняют неподдельным беспокойством тускло освещённое пространство:

      — Да у него в голове целых четырнадцать звёздочек! Или все ещё пятнадцать, как-то особо отсюда не присмотреться.

     — Извлекаем!

     — Так, он же без них помрёт, бедный!

     — Всё равно извлекаем!

     — Ну, хоть какой десяточек ему оставьте! Умом же окончательно тронется, без звёздочек. Он ещё не успел приспособиться!

     — Да у него и так больше десятка там разбросано, вашими-то чаяниями. Некоторых прямо не отцепить! С мозгом срослись. В конце концов, должно бы остаться не больше двух-трёх. Остальные сами через уши… ну, или прочие выходы буйно полезут. Так что, мужайтесь, батенька! — главный извлекающий обратился, наконец, к изнывающему от немилосердных действий пациенту. — Теперь вы явно пойдёте на поправку.

     — Доктор, так мне мужаться или на поправку? — только и успел прохрипеть озадаченный больной.

     …Фу-у, тоже мне выдался сон в летнюю ночь! Как при переходе через нечто эпохальное, как на пути сквозь неизбежные врата! А завтра лишь какое-то незначительное 19 августа 1991 года.



Глава 74-я: "Вместо тонкостей"


     "Берегись нелюбимого числа 6! Оно означает дороги и неприятности…" В особенности, если то разбитые дороги обширной мировой истории и неприятности там случаются исключительно непредсказуемые исторически. Но в сегодняшней дате вовсе нет такого числа, даже если эту дату разложить на элементы! Одни девятки, единицы, окружающие полудохлую восьмёрку с обязательным нулём наперевес, и всё же…

     — Как насчёт тех шестерых в одинаковых серых костюмчиках?

     Спросила Эса Брэба, и я её небольшое беспокойство понимаю сегодня как никогда, ведь телевизионное вещание с утра стало неизменным по всем трём каналам. Притом без внятных объяснений. "Размытая картинка в плавных танцах падающих птиц и умирающих…" Где я могла это видеть? В собственном воображении? Во сне! А наяву такое действо называется балет. Так вот, этот нудно-прекрасный балет по всем каналам шёл безостановочно вплоть до момента, когда экран заняли скучные дядьки в партикулярных костюмах и принялись нести нечто несуразное и пугающее одновременно.

     — Тогда, что ж происходит в самом центре? — пролепетала сбитая с толку maman.

     — Путч! — папуля как никогда краток.

     — Какой ещё "путч"? Путч — это такой американский спиртной напиток, а не политическая ситуация! — мамуля, видно, собралась папулю достать!

      — Напиток называется пунш, а тут действительно ситуация!

      — А отчего этих путчистов шесть? К большим неприятностям целой державы? — я тоже могу встрять с вопросами.

     — Да будь их семь или хоть все двенадцать, вряд ли что-то изменится к лучшему! Наверно, просто назревает перелом. Так и до столкновений недалеко.

      — Ладно! — мы с мамой заговорщицки переглянулись. — Значит, как сказала бы бабушка, останется нагрянуть в магазины и разобрать всё, что ещё залежалось: крупу, консервы, спички… Будто мы снова во времена холодной войны, только там не было такого дефицита.

      И не одни мы прозорливые! Впечатление такое, будто на работу сегодня никто не пошёл, это в обычный понедельник-то! Наоборот, все ринулись по продуктовым местам: не просто за повседневным хлебушком и молоком, а набрать всего подряд на имеющиеся до зарплаты деньги. На случай непредвиденной "политической ситуации". Ведь, если в том самом, упомянутом мамулей "центре" люди собираются на улицах для митингов, обсуждения происходящего и возможности обороны (правда, непонятно чего?), здесь действует одно лишь правило, что можно выразить фразой: "Моя хата с краю". А к тому можно только прибавить: "Смотри под ноги и по сторонам, а что найдёшь: тащи скорей домой".
 
     Это соседние страны сплошь мятежные! И мне неравнодушие их очень нравится. Вокруг повально разрушаются отжившие системы. Тут же мятежности не наблюдалось годами, и то пытаются обосновать врождёнными размеренностью с осмотрительностью. Даже сейчас, когда ситуация в центре явно обострена, местное радио, будто не обращая внимания на росточки перемен, талдычит про необходимость соблюдения традиций. Везде, где можно что-то соблюсти. Вот это незыблемость! Рвение, напоминающее постоянную уборку на одной и той же родимой могилке, денно и нощно. Но жизнь состоит не из одной только скорби. Тут же всем этим буквально питаются. Так что, систему точно разрушать не станут, слегка переименуют в духе времени и всего. Однако бывает редкое оживление и в застойном болоте, сама не ожидала увидеть подобное.

      Мы с maman собирались тащиться домой, выбравшись из гастронома, в коем с избытком хватало лишь страждущих у полупустых прилавков, когда я заметила двух чудиков, почти обмотанных широким белым флагом с красной полосой посередине. Наверное, до площади идут, во главе команды, неорганизованно следующей по проспекту. Один чудик показался мне знакомым. Ага, тот самый очкарик, только без кепки, которого помолотила группка больших сильных баб! Правда, сейчас никто его от предстоящего похода не отговаривает, вот нахал и орёт лозунгами про демократию и про то заодно, что нужно срочно сменить оба флага на мэрии. Его временный партнёр по носке оппозиционного атрибута внешне более примечателен: высоченный, длинноногий "циркуль" и насчёт лозунгов пока спокоен. Весь такой грустно-весёлый на вид и похож на обаятельный кактус.

      — Ты кого-нибудь из них знаешь? — удивлённая maman решила, наконец, напомнить мне о цели выхода в город, а то я отвлеклась на тех двоих. Эса это подсекла и, специально нагрузив меня сеткой с консервами потяжелее, немедленно принялась отчитывать:

      — Мы тут запасы изыскиваем, а она стала, как вкопанная, и на мужиков пялится!

      — Мама, это были не мужики!

      — Ну, как же, те двое с флагом!

     — Тоже мне мужиков нашла! Одного я представляю, и он точно не мужик будет, если только по пьяной лавочке решительный временами мужичонка.

     — Ничего себе прогнозик! А второй?

     Я с изумлением воззрилась на maman, так кто на кого смотрит? Но признала:

      — Второй ничего будет. — И тут же додумала: — Или как раз ничего из него и не будет.

     Maman не преминула дополнить:

     — Только дураки оба! Флаги они пошли на мэрии менять! Думают, скоропостижно демократия настала в этом государстве?! Вот счас власти сдерут с них треники дырявые и на самом деле повесят вместо флагов, тем более у первого штаны — зелёные, а у второго целиком пролетарского цвета.

     После такого нам обеим оставалось всю дорогу ржать, другого определения не подберёшь! Мы сговорились не рассказывать папуле, а то, как всегда, прицепится с подозрениями. Доказывай ему потом, что ничего не знаешь ни про мужиков, ни про их штаны, в смысле, флаги! Лучше за событиями в телевизоре последить. Хоть комментаторы там ничего конкретного не выдают. На днях, конечно, подытожат результат неловкой смены власти. Так что, можно внимать злопыхательству Брэба и делать выводы. А заодно в сердцах посетовать на то, что из-за этих исторических переворотов вечером не покажут серию полюбившегося фильма! И получить ещё одну накачку от папули: мол, "люди там бросаются на танки, а она опять переживает за какой-то фильм".

     …И тогда приходится доверять интуиции и ведомым ей снам, и знать наверняка, что вовсе не сулят хорошего ночные видения пасмурных толп. Скорей, после состоявшегося "не нашествия" пойдёт одно лишь траурное шествие. Значит, кто-то всё же сдуру бросится на танки. Очень даже зря! Смены власти существуют ради смены власти, и нечего здесь пафосу скоропалительному верить. Именно с таким-то пониманием и наступает отчаяние, будто в жизни теряешь важное, упускаешь, сам не знаешь, что?! То, что издавна знакомо, но непостижимо. Словно (не побоюсь я "взрослых" сравнений!) любовь всей жизни вынужденно променяешь на бытовуху, и ещё благодарить будешь за то, что дали выжить. Без любви…

     Впрочем, вовсе я не о мужчинах. Их слишком много, чтоб о них крепко, до самозабвения думать. Я о самоопределении. Как будто оно и так было сторонним намёком, а затем затерялось. Меж ним и мной вырастут границы на года. Вот это будет угнетать страшнее бесславного быта! А теперь можно бы и телевизор посмотреть, только ничего не интересно уже. Всё дальше последует сценарием из самого мрачного сна. Словом, надейся на лучшее, а готовься: чёрт знает к чему.

     …Сюда же нужно добавить разочарование от собеседования в колледж, от самого колледжа и тех, с кем мне предстоит учиться. Обнадёжить тут может лишь следующее. Блуждая в пахнущих общественным туалетом коридорах я, скорей не случайно, наткнулась на знаменосца №2. "Обаятельный кактус", не обратив на меня ни малейшего внимания, важно проследовал в кабинет с табличкой "Информатика". Разумеется, я следом за ним не совалась, но прикинула, что срок заточения в сим благословенном заведении пройдёт не слишком тяжко, если я с этим гражданином, ну, для начала познакомлюсь. После, конечно. Меня же ещё не зачислили в студенты.

     Однако родители хотят, чтобы произошло это незамедлительно. Само собою, не знакомство с "кактусом", а зачисление. Наивные папа с мамой полагают, что обучение профессии отвлечёт меня от пессимистичных настроений и свободолюбивых мыслей. А дудки вам! Я просто поставлю внутренний рубильник на вдохновение, а остальное всё проигнорирую. Останусь в глухой обороне на долгое время подальше от окружающих, а в себе и для себя буду цвести до тех пор, пока это внутреннее цветение и процветание не станут разрывать меня на части! Для следующего этапа, раз вместо тонкостей лингвистики и лирики, мне с сентября предназначается очередная школа выживания.



Глава 75-я: "Со своим норовом"


     Кажется, я слишком рано показала, что способна нарушать законы! Чего бы они, неписаные, не касались. На всё у меня есть особенное мнение, а если его пока нет, значит, скоро будет. Я сейчас в слишком плохой ситуации, чтобы кому-нибудь вдобавок подчиняться. И так чувствую себя порядком уязвлённой тем, что денежки мои тю-тю! Все вклады обесценились буквально за ночь. Пускай теперь папуля грызнёт себя за задницу, если изловчится достать!

     Но ему отнюдь не до того, потому что maman делается хуже и хуже. Будто она угасает параллельно с величайшей некогда державой! Вместе со всей старой системой. Я даже думаю, Эса не сможет жить в обновлённом разрушительными переменами, разваливающемся на части мире. Вот ни одному из родителей и недосуг заняться нами. Да что там! Им как всегда плевать на наши с Мунком дела. Хоть братцу проще, чем мне, он в средних классах, и ему не приходится шесть дней в неделю бывать в аудитории примерно с тридцатью отвязными девахами. В группе они оказались все старше меня и повально приезжие, кроме моей соседки по парте, бестолковой копуши с красивым именем: Иоанна. Для той колледж — благо, а не наказание, как в моём случае. Троечнице Иоанне институт никак не светил и в будущем светить не станет. Остальные же временно вырвались из захудалых городков и отдалённых деревушек, приехав в кажущийся им полным невероятных возможностей Жёнов, они отрываются теперь, как могут. 

     Правда, отрыв этот какой-то не настоящий, потому что касается всего-то жуткого траха в общественных туалетах. Притом неважно, где всё происходит: в сортире под литерой "Ж" или под литерой "М"! Кажется, для девчонок — это часть по-быстрому обретённой свободы. Всего невинная забава: попробовать нехитрую случку каждый раз с кем-то новым. А то мелко практиковать проституцию догадались лишь несколько, остальные просто развлекаются. В результате в группе оказались пять вшивых, две чесоточных, одна в начальной стадии — сифилитичка и неизвестно, сколько с триппером. Шатаются в студенческой общаге, пытаясь заняться самолечением. А пройдёт время, и невылеченные снова станут заниматься перепихом с кем попало и распространять заразу.

     И как меня угораздило! Каждый день я оказываюсь с этими грязнулями в замкнутом на четыре учебные пары пространстве, дышу вместе с ними одним и тем же спёртым воздухом и без того равнодушной ко всему казёнщины. Хорошо ещё, учёба не мешает собственным делам. Родители удачно запихнули в заведение, где математика не основной предмет, а могли бы ошибиться (они это делают часто!) и отправить меня в колледж по соседству. В названии того есть умопомрачительное по степени скукоты сочетание "учётно-плановый". (Ужас какой-то!) Уж лучше было оказаться в политехническом, ибо из двух зол пригодно то, что наименьшее. Конечно, здесь тоже душат "электротехникой", "химией" трёх видов и стародавним бредом про сообщающиеся сосуды под названием "гидравлика". От очередной двойки за лабораторную по той самой "гидравлике" в который раз готова разреветься моя незадачливая соседка Иоанна. Имечко у неё, без сомнения, неповторимое, но в головушке, увенчанной каштановым хвостиком, слегка пустовато. Первое время я над ней потешалась, хоть и не так зло, как над остальными, потом решила помогать. Ну, если под рукой окажутся подходящие ответы на задания по невыносимой "гидравлике". Дело в том, что у меня есть небольшой секрет. Сама "надыбала", как выразилась бы моя шустрая бабка.

     Пускай даже колледж не совсем вуз (то есть, совсем он не вуз!), и студенты здесь называются учащимися, сезонная картошка поджидает всех без исключения. Ну, а мне туда не захотелось. Никогда не хотелось отправляться на сбор осенних урожаев вместе с очередным недружественным коллективом, а изобразить хворобу, как всегда, оказалось под силу. Хотя отсидеться на справке не получилось. Подобных мне, безответственных асоциальных элементов, набралась почти бригада с разных курсов, потому нас и отправили наводить порядок в неряшливой общаге. Туда, где теперь шатаются наши вшивые и чесоточные "трипперные".
 
     В шикарной куче-свалке, устроенной меж этажами я обнаружила пыльную связку конспектов в общих и тонких тетрадях и прямо целый курсовой на листах формата А4, а также мятые, неведомо в каких местах побывавшие шпаргалки, исчёрканные ручкою черновики, заготовленные для рефератов. Прямо находка на все случаи учебной жизни! И этим я весьма активно пользуюсь. А насчёт остальной команды и уборки прочей? С командою я толком не ознакомилась и чужим наследием, стало быть, не поделилась. Должна же я, наконец, освоить хоть один из принципов здешнего жития! Пусть лучше он звучит: "Тащи домой!", чем "какая-то хата… известно где". По крайней мере, исходя из общей бедности, тем всегда возможно оправдаться. А уборку я оставила другим. Ну, просто не могу который день слушать одно и то же, беспрерывно рвущееся из комнатушек перенаселённой общаги, хоть эта песня не такая пошлая, как новая попса или эстрада прошлая, но всё-таки: "Нажми на кнопку, получишь результат!"

      Ну, где мне взять эту чёртову "кнопку"?! Я сваливала домой каждый раз, не дожидаясь окончания трудовой повинности, и слушала "101-ый концерт" "Депеш Мод". В тысяча первый раз! Хотя это моё теперешнее желание снова и снова слушать "DM" также могло быть вдохновлено виденным мной самым, что ни есть, созидательным хаосом, в данном общежитии творящимся. Начатый давным-давно и никак не заканчивающийся ремонт, балки и доски навалом, железные каркасы, деревянные стремянки, в обязательном порядке гарантирующие падение. Этажи, прихотливо разделённые на сектора, внутри которых, завораживая, темнеют проёмы, входы — изворотливые повороты, коридоры…

      Кто проектировал такую странную махину? Как тут могут жить около двух тысяч недоделанных студентов? Здание, кажется, широкое, огромное и в целых девять этажей, а потолки, как нигде, давят. Зарешеченные окна со скрипучими форточками и отваливающимися подоконниками, кошмарные грязноватые кухоньки, где особо не развернёшься с готовкой и стиркой (ведь в душевой никогда нет горячей воды!), жёсткие и узкие даже для одного кровати с ножками, прикреплёнными к полу, и остальная мебель явно из комиссионки или, вообще, с помойки. Достаточно места для всех, но мало, к примеру, для уединения. А постоянно вносить свой уют — лишний повод для соседского воровства. И если на стене у входа в четырёхкомнатный блок всё же имеется зеркало, то блеснёт оно каким-то отбитым куском, осколком, отхваченным, не иначе как у Чёрной Луны, до того получается мрачно! Лучше в него не смотреться — оставишь там свою обеспокоенную тень.

     А при выходе бетонные лестницы встают чересчур вертикально, тяжело обычно подниматься (особенно, если рядом навеки застыл обесточенный лифт!), но раскинув руки, можно запросто соединиться с двумя холодными стенами по сторонам. Главное, в том соединительном порыве не слететь вниз по проёму, зря полагаясь на подобную опору. Стены хоть и крашеные, но скользкие от сырости, так что иногда спуститься можно чуть ли не кубарем. Правда, если хочешь немного адреналина (чтоб он замкнул накоротко нервную систему), вылезай через боковой балкончик верхнего этажа на подвесную металлическую лестницу, идущую вдоль здания. С северной стороны или южной - без разницы. Хотя, нет, с южной вылезать неинтересно, я во всём предпочитаю направление на север. Можно постоять наверху, осторожно держась за перила, глянуть сверху вниз на этот город и по-быстрому перекурить. Сигареты сейчас продаются поштучно, я сделала себе заначку, иногда балуюсь курением, стоя на высотном месте. Только, чтоб затем с презрением выбросить окурок вниз, на нудный нестерпимый городишко.

     А можно, совсем не осторожно, к всеобщему испугу важно шествующих на сельский рынок граждан начать спуск вниз, бахвалиться этим и размахивать ногами. Пытаться, каждый раз достигая новых перил, повисать на руках и патриотичную песню при этом орать! И быть благополучно изловленным прямо у самой поверхности одною до предела разозлённой комендантшей и тремя гогочущими от предвкушения "разбора полётов" вахтёрами. Как это сделал один из преподов колледжа, будучи, без сомнения, подшофе или не в своём уме! Теперь мне как-то неохота знакомиться с "обаятельным кактусом". Хоть он и не выкрикивал зряшные лозунги ранее, судя по выходке, в его личном болоте водятся черти куда более непредсказуемые, чем у его напарника-знаменосца №1. И отчего временами мне кажется, что буду иметь дела с ними обоими? Слегка разочаровывающая перспективка. Лучше действительно ещё раз взглянуть на Жёнов сверху, пробравшись на ту самую лестницу!

     Вон клочья синевы за дуговым мостом — это туман, сливающийся с дымом от чёрных заводских труб. Можно силой воображения или очередной сигареты добавить туда и мой выдох-вздох. А где-то там, бьющиеся в пульсе движения, рельсы оплетают мощной сетью границы города, отодвигая их поближе к темнеющим зубчатой линией лесам. Вот уж где романтика на взгляд отпетого романтика! Так что, пусть другие жмут до посинения на свои воображаемые кнопки. Что они всякий раз и делают, эксплуатируя простейшие рефлексы. Ведут себя, словно с цепи сорвавшись, мол, буйствуй, пока молодой! А я подобным образом идти пока не собираюсь. Торопиться нечего и некуда, раз собираешься остаться молодым надолго. Не целесообразней ли будет растянуть на неприлично долгий срок это заточение в себе самом?!

     Однако я придерживаюсь близкого к фольклорному выражению принципа, что-то вроде: "Иногда полезнее в молодости кости погрызть, чтобы потом к старости мяса наесться". Дело, разумеется, не в мясе и даже не в тех костях, коих я, наверно, грызть буду! Собственно, уже подступаю к самой серьёзной на данном этапе "грызне". А вокруг не устают упорствовать такие, кто нипочём не стремится заметить меня, как таковую, и заодно некоторые, коих я сама в упор не замечаю. Вдруг та, с кем приходится делить парту, взялась намекать, что однажды не против зайти ко мне в гости. Так, аккурат "после школы". И почему эта запредельно наивная Иоанна раз за разом норовит обозвать колледж — школой?

     Впрочем, здесь предосудительного ничего. Если только соседка по парте до сих пор хочет дружить с кем-то по школьному, как никогда не получалось у меня. Нет, водиться с девчонками я больше не хочу и в гости никого не позову. Правда, с утверждением Иоанны всё же согласна, колледж вполне школьное продолжение, хоть и вредящее развитию творческой личности донельзя политехнической направленностью. Иа (так я соседку теперь называю), скорее, одна из немногих, кому удлинённая десятилетка не успела приесться организованным однообразием. Да уж! Ещё бы оценок во всех этих заведениях не ставили так же, чисто по школьному: автоматически тупо и без учёта способностей каждого. Нашим преподавателям не до отчаянных преобразований будет, так как именно оценки, вернее, манипуляции с ними считаются средством воздействия на нерадивых. Больше за семестр отметок хороших — выше стипендия и, стало быть, наоборот. Иа простодушно дивится, как при отсутствии интереса к учёбе, у меня неизвестно откуда берутся столь неплохие оценки, и выплата за них выходит не урезанная, как у большинства, а даже сносная. А рвения у меня как не было в начале занятий, так и далее не появилось ни к призванной обслуживать допотопную технику профессии, ни к качеству усваивания предметов, ни к количеству зависящей от фактора сего стипендии.

     Дело в том, что на мои гарантированные денежки ежемесячно посягает один особо злостный рэкетир. Родной отец называется. Заранее зная, когда и сколько выделяет мне (в качестве откупа за зря потраченное время) учебная система, Брэб специально караулит меня у входной двери и сразу же требует отдать всё до монетки, иначе!.. Иначе он поломает оба магнитофона, выбросит немногочисленные кассеты, не относящиеся к учёбе книги и полные литературных записей с рисунками тетрадки, в придачу разобьёт старый семейный телевизор. А каждое утро станет самолично выравнивать мои торчащие волосы специально намоченной под краном деревянной расчёской и заодно выбросит мои "штучки-дрючки", вроде заколок или лака для ногтей, если, конечно, найдёт. А также навсегда запретит навещать ба-Мари! Что означало бы полное перекрывание денежного источника средней надёжности. Ну, раз меня постоянно лишают стипендии.

     Конечно, не хочется с наскоку трактовать деяния сии какими-нибудь непотребными словами, но… Что ни говори, а это — форменное гадство! Брэб пытается воздействовать жёстко, будто собирается представить меня обществу в наскоро исправленном виде. Мне кажется, в повально отсталых по части взаимоотношений семействах подобных образом так воспитывают не очень мужественных, хм… мальчиков, посягая на естественность права их к самоопределению. Так что, Брэб воспитательские методы в будущем может спокойно запатентовать и по бросовым ценам предлагать родителям так называемых "трудных". А уж то самое, по Брэбовой системе запросто убьёт тех и других морально. Это только я не поддаюсь! И не следую примеру Мунка, предусмотрительно делающего "согласный" вид, а опять огрызаюсь прямо в злостную физиономию папули или же вслед его замечаниям. Это уж как получается.
 
     Вот и лучше бы, чтоб накатывающая по вышеуказанным поводам злость иной раз получала бы возможность для выхода. А то слишком много в учебной группе разухабистых девок с их "неоткалиброванными" языками! Конечно, всю их массовость с места не перекричишь, зато каждую отдельно взятую дуру проще выловить в туалете под литерой "Ж". Само собой, в урочный час, тогда по коридору убегать свободней. Нужно будет как-нибудь сорваться вслед за самой языкатой из наших баб в упомянутый уже сортир. И там уж я не премину реализовать очередную туалетную месть! По делу, разумеется, а то чего же распыляться зря? Главное, самой потом в общественные туалеты шибко не соваться.
 
     Ещё учёба эта — очередная бессмыслица. Кто-нибудь, скажите мне, пожалуйста, (и как горестно прибавила бы ба-Мари: "на прамилы Бог!"), зачем мне, закоренелому по жизни гуманитарию, знать, что такое: "принцип действия автоматических психрометров с использованием зависимости скорости испарения влаги от влажности окружающей среды"?! Ну, это, если из учебных текстов что-то взять к примеру, а потом сомнительно блеснуть всем нагромождением в светской речи. А лучше, оставайся сам с собой и буйною фантазией наедине и делай преимущественно то, что должен, только никому в открытую не демонстрируй результат.

     Ведь кругом, без преувеличения, одни враги и речи их — повальнейшие враки! Пусть и закончились на время их высокопарные: "слава кому бы то ни было", "да здравствует!" и прочее "живее всех живых". Величайшее в духовном вандализме (вкупе с безнадёжным стремлением создать на планете социально справедливый рай) государство приказало долго жить, и 1992-ой начался прямо-таки с беспросветной неопределённости. Хотя мне тут кое-что довольно ясно, не насчёт самого государства, конечно, а в том виде самоопределения, которое гораздо больше, чем пространство, занимаемое в мире личностью, но чуть меньше, чем её личное творчество. Хоть право на существование упомянутого теперь особенно спорно, на развалинах старого, где из вновь прибывшего обновлённого ничто пока не сотворилось. Ещё не совсем ясно, что может произойти далее, но и о старом вовсе нечего жалеть.



Глава 76-я: "Мёртвые попытки"


     Однако маршрут моей мысли бесцельно кружит в паузах между ударами сердца. Мёртвые попытки оживить что-либо! Осознать что-либо полностью? Попробовать изменить будущее? Остро ощущая движение Вселенной, идущее тебе наперекор… Как при этом перестать чувствовать себя ужасно одиноким? При изобилии общения вокруг я оказалась, словно в вакууме. Может, потому что все мои знакомые совершенно не понадобятся ни в ближайшем, ни в дальнейшем будущем? И я им тоже не понадоблюсь, запросто оказавшись для всех из ряда вон, совсем непредсказуемой оторвой.

     Потому-то для меня всё кажется (и явно, в конце концов, окажется!) заполненным окончательно помрачённым настроем. Поток неистребимой боли, распространяемый мамой, как мольба о прекращении мучений, грозится посягнуть и на мои потуги к самосохранению. Не могу больше слышать этот внутренний вопль! И так, все подавляемые Эсой крики непрестанно отражаются на мне, слышатся в моих ушах, как чёрный шум или же шум белый (я до сих пор не разбираюсь в этой физике!), иллюзорный глубокий гул, убийственный зов ранней смерти. Терзание болезненными помехами не прерывается ни на мгновение, выплёскивается страшно разящей лекарствами жёлтой рвотой! А мамины тазики со столь пахучим содержимым выносить приходится именно мне.

     Ни для кого другого из домашних они в прямом и переносном смысле           н е в ы н о с и м ы. Слишком слаб на нервы в этом плане стал папуля; братец, разумеется, не в счёт, а перепуганная обстоятельствами ба-Мари длинного носа из деревушки не кажет. Неплохо, конечно, когда вроде неё, хвастливые всезнайки под руки с советами не лезут, хоть, чья бы там ни было, помощь мне бы не помешала. Ведь Эса более не может нормально: ни есть, не спать, даже отвлекаться на телевизор или свары с Брэбом. Кажется, всё, о чём она думает кроме боли — это свобода! И речь уже не об одной лишь песне прославленного итальянского дуэта. Это - как будто вылететь из окна, минуя стёкла и оказаться где-то на облаках, что по ощущениям сродни подушкам! А после дивного наслаждения освобождением от тела, просто витать где-нибудь наверху и больше ни о чём и никогда не волноваться.
 
     Мне остаётся иногда подбадривать maman (хоть делать всё это напрасно, не умею!), и продолжать нелёгкое дело по поддержанию порядка в её спальне целиком и на "предсмертном одре", в частности. А значит, снова и снова вдыхать угасание родственной жизни и невольно отравляться самым кошмарным в мире отчаянием — предчувствием близкой потери. Так, вместе с тихим ужасом домашнего масштаба мрачный донельзя январь перешёл на слегка удлинённый календарём високосного года февраль, тот деловито переметнулся на добавочный зимний, а вовсе не весенний месяц-март, что обычно и без того бывает тяжёл и нескончаем. Однако я предполагаю точно, апрель для maman может закончиться, едва начавшись.
 
     Когда я осознала эту неминуемость как факт, меня саму вывернуло в оказавшийся под рукой мамулин тазик. Хорошо, что он не был ещё наполнен, и я ничего из болтавшейся туда-сюда "жуткости" не расплескала, а наоборот, до следующего рвотного позыва успела поручить содержимое неутомимому водяному вихрю в унитазе. Вот же оказия! Всего пару метров от спальни (где уже ничуть не борется с болезнью, а напротив, чрезвычайно поддаётся ей maman) до туалета (куда мамуле в жизни больше не добраться), а для меня — это невероятно долгий путь, чреватый непременной тошнотой и непрекращающимися угрызениями совести. Может, потому что наперекор медленному самоубийству, усиленно предлагаемому окружающим бытием, я просто хочу в этом выжить. Заранее зная, что выживание — сугубо личный, нет, даже до острейшего эгоизма индивидуальный и очень жестокий удел! А в таком случае кого-нибудь за компанию вряд ли прихватишь. Скорее, нарочно отринешь, безоглядно двинувшись вперёд, что я и делаю.

     Потому временами я отчаянно нуждаюсь в уединении и собственном праве: на крайних мер - эгоизм. Сегодня, правда, уединяюсь не в спасительной цветовой мягкости собственной комнаты и не в насыщенной ароматами полости тёплой ванны, а шатаюсь вовсе вне дома. Зря, конечно! Там сейчас тоже возможно от всяческих граждан запрятаться. Как раз от тех самых, что "из остальных окружающих" будут, потому что недели за две пришлось чуть ли не насильно сопроводить, вернее, срочно спровадить мамулю в больницу.

     Нет, лишний раз её не уговаривая и не настаивая на своём словесно, а мысленно настойчивее всё давать понять, что: как минимум, троим в квартире — долго предстоит жить вместе, и не нужно заранее ознаменовывать и так не полностью уютное жилище последней агонией. И без того оно загрязнено сплошными минусами бытия, а это самое выветриваться из комнат даже не думает. Разъедающее чистоту раковое клеймо будто прикрепилось ко всему, сроднилось с мамиными отпечатками на домашней обстановке и вещах. А то ли нам ещё придётся пережить вдобавок! Поэтому прикинув, что в сложившейся обстановке слишком долго я не протяну, предпочла поднять бунт, прежде чем снова начну через день падать в обморок. Потому что уходящий на ту сторону (каким бы близким тебе по крови не был!) обычно готов прибрать без остатка и сопровождающего на этом пути, в промежутке между болезнью и смертью прекрасно поглощая его силы! Если, разумеется, они остались. Это только вампиры меру свою знают, а угасающий от продолжительной болезни организм неосознанно впивается и незаметно выжимает все соки.

     …— Ну-ка, присядь рядом с мамой! И не корчи гадливую рожу, а расскажи, как тебе нравится учиться в колледже! Когда там у тебя производственная практика? Начни уже применять знания на деле, приготовь что-нибудь дома! Хватит искать оправдание своему бездействию, лучше вокруг приберись! Да не вздумай на всё жаловаться, потому что, видно, у тебя судьба такая: вовсе не иметь своей судьбы… — Брэб умеет делать лишь скоропалительные выводы, что и без происходящего здорово убивает морально.

     А вот ничуть я не хочу столь бестолковую участь, как тут мне по-дурацки предрекают! Иногда просто жажду без чьего-либо контроля на улицу выйти и беззаботно отправиться в западном направлении к старому парку, желаю в огромных количествах музыку вокруг в любое время! И вместо не имеющихся у меня назойливых друзей можно хотя бы с братцем преспокойно обсудить приятный фильм из прошлого (а это для обоих нас часто бывает, словно вдохновляющая сказка на ночь), что, кстати, нам опять не дали досмотреть, потому что маме в тот момент стало особенно плохо. И, значит, как считает Брэб, мы не имели права ни отвлечься, ни повеселиться, и до сих пор такого права не имеем.

     Эх, нам всем бы для разнообразия пожить нормально, даже сколько-нибудь не подозревая о мало-мальски сносном комфорте, а просто отдохнуть и выспаться, как остальные люди! Неужели по округе считается несправедливым потребовать однажды у родителей еду вместо остатков и пусть не модную, а хоть приличную одежду вместо обносков?! А ещё, в придачу, не хочу я прогибаться под чьи-то требования со стороны и, разумеется, не собираюсь поддаваться ложным настроениям папули на то, что в семействе в неопределённо отдалённых временах всё станет более чем сносно. Никогда тут ничего хорошего уже не будет, всё давно испорчено и разрушено давным-давно.

     С каким же страшным шумом лопнула лампочка в коридоре, когда бригада неотложки примчалась в очередной раз сделать маме обезболивающий укол! Не знаю и, если честно, даже не могу представить, как бедная Эса всё это мучение выносит, а я сама такого кошмара больше не вынесу! Что тогда плохого в том, чтобы отправить мамулю в больницу, когда она больше всего нуждается в присмотре? А что до лечения… Ничто уже не поможет! И точно зная, что больше живой не увижу (а на умершую пристально смотреть не стану) я помогла maman облачиться во фланелевый халатик потеплее, взгромоздиться на носилки и погрузиться в машину.

     Меж прочим, её взялись отвезти в соседний с Жёновым Белый город, в ранее посещаемый Эсой корпус. Это ещё неплохо, что Брэб, будучи рядом, на сей раз не так сильно свирепствовал, обвиняя именно меня во всех смертных. Потому что, в конце концов, всему наступает предел, и наш общий, наверняка, наступил. Больше сочувствия, чем недавно можно было выжать, дальше не предвидится! Ну, ежели только к самим себе. А так, баста, закончилось всё. Я своё и вовсе пережила наперёд, и теперь настаёт явный период свободно карабкаться вверх, хоть остальные попытаются, конечно, навязать мне не очень нужную скорбь. Постскриптум болезненный! А что, если возможную потерю ты скорбел заранее? Что даст затем напрасное терзание себя? Или наполовину напускное ныне чувство — нелепая попытка противостоять давлению со стороны и неизбежно ему проиграть?

     Так что, пускай папуля опять покатается туда-сюда, иногда действительно навещая в больнице maman, а порой намеренно выбывая из жизни семейства на ночь или две подряд. Мы же с Мунком после спешного отбытия родителей затеяли перестановку и почти утихомирили воспрянувшую не к месту совесть, перетаскивая из спальни в прихожую один из платяных шкафов. Если бы не эти предчувствия!.. Они-то всегда представляли собой основательно выбивающее из колеи обстоятельство. В связи с тем, я никогда бы раньше не подумала, как непросто будет ощущаться полное отсутствие кого бы то ни было рядом в один неслучайно выбранный день.
 
     Ожидание подобного уединения всегда обнадёживало спасительною дозою успокоения, а на самом деле это неплохой самообман. Но чего, к примеру, можно ожидать, оказавшись на высочайшей в городе крыше? Как и в недавнем прошлом, высота меня ещё не может сильно испугать. Ну, если только наоборот, вдохновить на борьбу с мыслями о вожделенном "silent running", он же — суицид. Потому меня ужасно злит болезненный апрельский ветер, будто обновляя мою истинную, до скрежета зубовного, невралгическую боль. А пусть бы лучше нагонял влагу с вольготным теплом, чем снова и снова вытряхивал последние снежинки из оскудевших холодом последних зимних туч! Мне и без того сейчас не слишком комфортно на этом странном верху, приходится одаривать сумрачным взглядом окрестности, саму себя вопрошая: не стоит ли разом покончить со всем в первом (он же последний!) полёте-прыжке?!
 
     …С грузным хрустом рухнув наземь, окрасишь быстрым маковым пятном каменистый неровный асфальт или прошлогоднюю пожухлую траву, если косо прицелишься чуть в сторону! А дальше будешь независимо валяться в гордом одиночестве до прихода каких-нибудь любопытных зевак, что, обнаружив тебя, во-первых, совершенно искренне ужаснутся, а во-вторых, так же порадуются, что всё произошло не с ними и их близкими. Ну, как это обычно водится. Хотя, что, собственно, с того "полёта" толку? Между прочим, на действительном космическом верху, то есть "в самых-самых верхах" неминуемо решат вернуть всё на круги своя, начав те же мучения сначала, разве только в ещё менее подготовленном к жизни другом воплощении. Вот может получиться незадача!

     Так что, на крыше я сейчас точно не за этим, а подумать над следующим в высотном относительном покое: не будет ли бытие повторяющейся без конца рутинностью? А в моём случае, это может быть сопряжено ещё и с крайней степени неудачливостью? Или же я ненароком преувеличиваю ту самую, как бишь её?.. собственную значимость. Тогда узнать бы, из чего на самом деле складывается жизнь?! Ну, кроме потенциальных неудач. Пока же, мне явно приходится сталкиваться с тем, из чего она не складывается никак. В неисчислимости разных страданий, цепляясь за странности, останется зря подгонять и подгонять время, черкая записями образов в блокнот… Самозабвенно продлевая скуку и безразличие обманное храня в себе до окончания хандры. Однако горевать по грядущим переменам-временам так уж безутешно не нужно, зубастая атмосфера событий однажды съест все твои огорчения разом, хорошо, если самого тебя в полуживых застанет!



Глава 77-я: "Оставить всё на завтра..."


     И всё же, дискомфорт от этих противоречивых дел! Ужасно действует на чувства, лишь единственная за день сигарета послушно нейтрализует печаль, а горько-кислый тоник, похоже, не слабо намерен расслабить. Приятно было пропустить занятия, вместо них отправившись на крышу: послушать звон ветра, в ответ крикнуть ему несколько дико, чтобы голос мой унёсся ввысь, но пропал не сразу. А также пристальней вглядеться в туманно-синеющем западном направлении и сообразить погодный прогноз на предстоящий месяц на основании первых двух дней: солнечно-холодного вчера и пронизывающего до корешков нервов сегодня.

     Грянул бы скорей весенний дождь! Я верю, что именно с дождями, что приносит мудрый северный апрель, окончательно уходит старое и возрождается нечто, мало-мальски смахивающее на новизну. А сейчас нужно бы совершить возврат под крышу дома своего, где предстоит морально подготовиться к серийным упрёкам со стороны бабушки, а потом обречённо ждать развития событий, касающихся мамы. Я уже чую, как незримая, но по ощущениям холодноватая волна Происходящего За Пределами слегка затрагивает мои чувства. Конечно, лучше быть не столь восприимчивой, а для разнообразия, к примеру, сомневающейся. Толку тогда гораздо больше, и безоглядной работоспособности, что ни говори, прибавится, а так...

     Собственно, с чего это я взяла, что всё может произойти на непрочном стыке "сегодня" и "завтра"? Наверное, потому что прежде чем решившись лезть на крышу, провернула дома ту работу, что обычной, ну, никак не назовёшь. Так, я убрала с видных мест, а попросту запрятала личные вещицы, основательно заклинила ящики в столе, замкнула двери шкафов и буфетов, ключи, конечно, унеся с собой. Задрапировала газетами книжную и, особенно, зеркальную часть зальной секции, а все горшочки с алоэ и фиалками переместила на свой подоконник, чем капитально его загромоздила. После, напустив на себя мрачный вид (а по-моему, куда уж боле?), подготовила тёмных оттенков штаны, блузку, кофту и даже косынку. Отыскала добрый кусок чёрной материи, чтобы разрезать её и частями обернуть все остальные зеркала, вынула из аптечки марганцовку, аспирин и валидол, притянула с балкона ведро, из инструментального ящика умыкнула замок, а из ящика под буфетом — свечи. Со стороны прикинуть, так частично похоже на запланированные действия товарища с "левой резьбой"!

     А нетушки, просто часть работы я загодя сделала, остальное за Брэбом и ба-Мари. Мунка не нужно задействовать в деле, а Демара лучше убрать с глаз долой, например, временно запереть в дальнем комоде. Или же под диван запихать, обернув в ковровую дорожку? А что! Физиономия у него такого же красноречивого цвета, как и привычные покрытия на полу. Языком едва ворочает и шатается, даже когда на чём-нибудь сидит! Для чего его бабка с собой притащила? Неужто закоренелый алкаш способен оказать хоть сколько значимую поддержку? Я порекомендовала ба-Мари отправить Демара домой. Бабулька колебалась примерно с полчаса, пока переодеваясь, я узнавала последние новости из сумбура семейных хроник. Брэб названивал из больницы, вроде maman пробует держаться бодро. Так что, можно вечер как обычно провести и далее ложиться спать. Угу, предварительно услав подальше назюзюкавшегося деда.

     Потому что нас с Мунком трудно убедить в сомнительном! Брат выглядит вялым, а у меня совершенно пропал аппетит, и не к добру это, как бы папуля на сей момент настойчиво не убеждал. Знаю, он сам в смешанных чувствах, где-то за полтора десятка километров отсюда пытается совладать с неминуемой волной чего-то непостижимого, что вот-вот готово его захлестнуть. Про себя отец, несомненно, желает, чтобы тот "чёрный шквал — девятый вал" схлынул сразу, окатив слегка, пускай и с ног до головы! Но лучше бы поплескал воды солёной на глаза всего немного, потому как от переживаний толку нет, а продолжать жить после и так будет невероятно тяжело.

     Потом от раздумий я устала и заснула, наконец, в смятой и закиданной покрывалами постельке, полагая, что завтра мне придётся уступить её то ли родственникам, то ли вовсе чужим людям. А дальше продолжила думать, что это я сегодня умираю где-то в маленьком тесном пространстве. Далеко-далеко…  Стремительно уменьшаясь до отсвета бродяжных фар на потолке, изыскивая свет, но безнадёжно направляясь в темноту, и всё-таки вырываясь оттуда обратно. Странная ночь! Будто она не обычная, как все ночи до этого и те, что, наверное, будут... Сейчас она словно безвыходный ангар, под крышей которого еле размечены тонкие нити, с нанизанными на них холодно светящимися драгоценностями. Ломаные абрисы знакомых и незнакомых созвездий пронзительны, как направления действий, и эта их звёздная карта лишь строгое предписание: оставить прошлое в прошлом, будущему же дать полёт! Как только это понимаешь, окончательно  освобождаешься от всего лишнего.

     И славненько, что я почти проснулась после кажущихся осязаемыми скитаний. А то вдруг бы не смогла! Также очень хорошо, что это "завтра" пробует прорваться в мир с чрезвычайно медленным рассветом цвета овсянки, не приправленной ещё ни масляным Солнцем, ни пряными частицами пыли, что туда-сюда разносит юркий ветер. Мрачный будет денёк, словно под колпаком. Куда бы мне сегодня смыться? Везёт же Мунку, он просто отправился в школу. Значит, новости застанут его где-то в районе "после обеда". Я же пока не могу отправиться куда-то, потому что нужно проследить за бабкой, мало ли что ей понадобится в нашей квартирке. Это вчера ещё обошлось без визга, когда я почти с наслаждением выталкивала за дверь основательно набравшегося деда и в придачу придала ему ускорение, остервенело рявкнув в ухо: "Давай домой, а то по заднице лягну!!!" Месть за дедушкины непристойные мысли! Он тогда действительно попёрся отсыпаться, иначе кому ба-Мари рапортует по телефону о том, что где-то что-то всё ещё в порядке.

     Хм, как же, как же! Ладно, пора бы встряхнуться и без особого рвения пойти взглянуть на мамулину фотографию — не изменилось ли что в ней? Может, я ненароком всё ж ошиблась с выводами. …Но, к сожалению, нет! Ибо пусты становятся у мёртвых имена и с фотографий помаленьку тлеющие взгляды! И без того не очень-то цветные, за глазами они несомненно пусты. В них нет энергии, призывно тянущей к себе, вместо — отталкивание, холод даже заставляется дёрнуться! Это словно взгляд без взгляда. Страшно! Будто мир другой проходит сквозь кусок бумаги с напылением из тёмной краски. Ведь жизнь уже рассыпалась, хоть след её хранится. Как тень и отпечаток. На посеревших фотографиях, что остаются после.
 
     Так и от маминых глаз теперь убрали свет, и две свечи, всё время ощутимо блиставшие за взглядом, погасли. А всего через мгновение раздался звонок телефона, трещащий, кажется, особенно зловеще (сколько раз просила Мунка убавить громкость!) и немногим позже бабкин вскрик. Значит, надо приступать к работам, предшествующим ритуалу погребения, а совсем не раскисать, как бабушка и накануне дедушка. Кто мне сейчас нужен, кстати, это, как ни странно, представители семейства Еросема — спихнуть на них обязанность готовки. Нам-то явно недосуг сие проделать будет, а им по старой памяти помочь нам в самый раз, кроме того, со взрослыми из них я ещё не разругалась. Ну, если только самый чуток задумывала.

     …— Хм, а почему ты без слёз? – довольно хмуро встретила меня мамаша Еросема.

     Я тут же прикинула, что на столь бестактный в данных обстоятельствах вопрос, нужно ответить, по меньшей мере, чудаковато. Для уравновешивания ситуации.

     — Хотите видеть мои слёзы, начинайте при мне чистить лук!

     Ну, прямо девиз по жизни получается! А я просто изложила Хельге просьбу Брэба, упомянутую выше, которую он не сформулировал по причине отсутствия. Сама же спешно вернулась домой. И что обнаружила? К нам опять припёрся дедушка! Ещё более подшофе, чем вчера. А скоренько оправившаяся от потрясения бабушка затрещала по телефону даже громче и резче, чем его сигналы, как заправский секретарь, обзванивая всех своих знакомых, чтобы сообщить им горестную новость, и, что для неё в этом случае главное — внимательно выслушать соболезнования. Получить свою долю жалости! Я только покачала головой на подобную ретивость, затем порылась в телефонной книге и, вытащив список папулиных родственников, предложила его в дополнение, раз уж бабка так приноровилась. И понеслось…

     Едва гроб с maman внесли в зал и с предосторожностями установили на кухонных табуретках возглавляемые Брэбом унылые граждане, как их (и меня в том числе) почти оглушил чудовищный бабкин рёв. Ринувшись, ба-Мари чуть было не разворотила всю конструкцию. Хоть вид у слегка потревоженной мамули остался умиротворённый и будто равнодушный к намечающемуся действу, главной героиней которого будет она сама. Ведь из больницы maman вернули, если можно так выразиться, совершенно подготовленную. Это также значило, что папуля, не надеясь на благополучный исход, предусмотрительно захватил с собою последнее платье для Эсы и её новые туфли. Сейчас, правда, удивительно, что Брэб даже не заикается в адрес "дорогой тёщи" с призывом угомониться, оставив стенания для завершения. Отец и без того в прострации или, наоборот, как раз сосредоточился на нужных действиях: ни сомнения во взгляде, ни взгляда того самого по сторонам. Зато я сходу порекомендовала папашиным приятелям прикрыть неугомонную бабушку крышкой от гроба, и зря они моего юмора не поняли. Ведь сами те ещё бывали приколисты, эти Курт из Западного Берлина, Брюхатый и Долговязый! А ба-Мари, опомнившись, сразу на меня и напустилась:

     — Ты, что, столбом?! По обычаю: поклонись мамочке в ножки, поцелуй ручки! Да и в чёрное пора переодеться.

     Между прочим, даже некоторое знание народных традиций совершенно не предполагает их немедленного исполнения. Так, в ответ на бабкин ход, я метнулась в прихожую и, захватив с собою старое ведро, содержащее внутри замок, протянула это сомнительное добро ба-Мари куда с более дельным предложением:

     — Лучше сделать так, чтобы тело спокойно лежало, а процессы в нём пока остановились. Для этого замочек нужно поместить в ногах (потом, конечно, не забыть его изъять), а ведро с марганцовкой можно поставить под гробик.

     Бабка моментально претензиями подавилась, а слышавшие нас обеих мужики гурьбою ошалели, хоть и не нашлись при этом, что сказать. Однако точно подумали про нас: "Чёртовы ведьмы!" и рванули прочь, по многочисленным делам, с сосредоточенным папулей во главе. А бабуля принялась возражать, от её возгласов проснулся залёгший где-то в глубинах родительской спальни дедуля, самолично вылез в зал и, шибко не вдаваясь в подробности, принялся поддерживать ба-Мари. В конечном счёте, верней, после бессчётных наших пререканий, методы борьбы со специфическими запахами мне на деле применить не дали, но и поклонов с целованиями не добились. Вот и пришлось ведро с замком возвращать на места, и про марганцовку более не упоминать. А в самое, что ни есть чёрное, сегодня я облачусь, это как раз по мне!

     Позже возвратился из школы Мунк и, всерьёз не принимая ничью сторону, специально не заглянул в зал и сделал вид, что его сегодня не существует в природе, зашившись в моём учебном уголке и предоставив остальным возможность: препираться друг с дружкой аж до следующего прихода Брэба. Тот явился почти к вечеру ещё с большею командой. Разношёрстная вереница значительно повеселевших граждан тащила неведомо как добытые посреди дефицита: провизию авоськами, ящик спиртного, цветы в букетах и венками, заодно подбадривая иногородних родственников, по прибытию предсказуемо заблудившихся на вокзале, но вовремя подхваченных папулиной командой "ух!". Озабоченные и вспотевшие Орен и Гедж, безразмерная Рут и "вся из себя" Барб еле поместились на диване перед маминым гробом и неистово принялись причитать под скорбные речитативы шатающихся туда-сюда ба-Мари и Демара (тот снова успел нализаться!), иногда прерываясь на светские разговорчики. Так, выяснилось, что легкомысленная тётка Габриэла не появилась, потому что …её не пригласили. Вот те на! Ни за что б не подумала, что похороны — такое мероприятие, которое заранее назначается и куда, само собой, положено приглашать всех желающих. Значит, моя старшая тёзка в семействе действительно чего-то в бытии недопонимает, хотя выходит, что и другие из Низин не лучше. Должны быть якобы доброжелатели, а беспардонно заявляют следующее:

     - Почему ты не плачешь? Ты должна в три ручья плакать! И где это твой брат? Он тоже должен сидеть возле гроба.

     — И ныть вместе с вами! Пусть лучше делает уроки.

     — Да ты ещё дерзишь! Тогда мы всё расскажем Брэбу! А ну, смени штаны на юбку, напяль на голову косынку, а не носи её на шее, и, вообще, сотри с ногтей лак! И сними свои кольца, сегодня надо быть скромной! — напустились на меня все имеющиеся в зале дядьки и тётки с моею бабкой во главе.

     А вот, если бы я на самом деле "в несколько ручьёв" внезапно начала, кто бы тогда вскипятил чайку, приготовил перекус явным любителям поесть и показал, где аккуратно разложить вещички и одёжки и почти с комфортом далее переночевать? И кому здесь нужна давно пережитая мною печаль?! Потому с крайним пренебрежением я на всех фыркнула и отвернулась, решила: лучше пойду по соседям «побираться» насчёт лишних стульчиков на всякий случай. Раз, мне нельзя, как Мунку, тихо уединиться. Впрочем, соседи по дому подались к нам сами, и я нашла себе и им занятие: кто явится без стульев или табуреток отправлять обратно, пока тех и других не наберётся нужное количество. Конечно, мне жутко не нравится, что в квартиру набилось некоторое количество не очень знакомых людей. Видать, не зря я замыкала буфеты и шкафчики. Вдобавок меня стали мучить предположения, одно острей другого. Вдруг сейчас кто-то ломится в мой личный шкаф или нагло лезет в письменный стол? А я вынуждена пойти выбрасывать мусор и едва ли смогу проследить: не шныряет ли кто по нашей трёхкомнатной с целью что-либо с собой умыкнуть? Не сыплет ли кто с разрушительным умыслом за плинтус ржавые монетки или нарочно втыкает швейные иголки в беззащитные подушки!

     Правда, если так думать, можно соответствующим образом рехнуться! В общем, скорей бы всё дело закончилось. А то, как назло, не могу придать выражению физиономии оттенок мало-мальски пригодной для окружающих скорби. Будто мрачность отчасти из меня уже выветрилась, и не в пример остальным, я готова продолжить жить дальше! Да вот оказия — нужно соблюсти какие-то приличия, а я никак не могу взять в толк: что это такое? Пускай даже у всех других скорбный настрой и наступает в одночасье, как бы по повелению со стороны, какое мне сейчас дело? Мои сожаления уже поспешили уйти, и так куча времени зря была отравлена в предчувствиях. Да и не хочу я больше продолжать в подобном русле! Страдания, наверное, ядовиты, ибо слишком разъедают нервы.

     Ощущаю, впереди ожидается что-то ужасное. Ведь сейчас, в буквальном смысле, в зале вспыхнул целый свечной вечер, а родственники сами будто мёртвые, сидят друг подле друга и, как специально, не шелохнутся, это у них бдение, наверное, такое началось. Вечером траурного дня реален лишь мрачноватый покой, плотный, как пелена тумана перед ураганом. Только ба-Мари нарушает его, со вкусом воя на публику, почти кидается об пол! Превозмогая каверзное желание оттянуть упёртую старушенцию за угол и надавать именно ей, а не дедуле, обещанных со вчера тумаков, я сама (зачем, не знаю!) присела возле остальных. Может, соблюду хоть некоторые приличия. Разумеется, всю ночь я так не выдержу. Хорошо Мунку, спит себе в небольшом креслице, прикрывшись атласом мира. Вот папуля ещё где-то бегает, лишь бы не оставаться в квартире наедине с событием семейной важности и моральной, надо сказать, тяжести.

     Как же намеренно давит всё это действо, весь этот культ якобы окончания жизни! А я, как обычно, будучи из несогласных, подозреваю: смерть — это ещё не конец. Наверное, есть всё-таки врата, дверь в запредельное или, вернее, сопредельное между мирами! Может, как раз тот самый переход, в преддверии которого духу нужно обязательно разоблачиться, снаружи бросив старую одежду, то бишь: передав отмучившееся тело тем, кто наверняка не знает, что с ним по-настоящему делать! А им, в очередной раз — несведущим, только и останется, что показательно скорбеть и истошно оплакивать вместо того, чтобы пышно отпраздновать венец бытия, и в результате: снова устроить безнадёжно непрогрессивную церемонию под названием: "игра в ящик по-европейски". Ага, тем самым опять засоряя остатками отринутой "поношенной одёжки" и без того многострадальную планету.

     Ах, выцветшие от времени каменные или деревянные бирки: данные имён и прошлых дат, выставленные на обозрение! Кладбища… Не лучше ли предавать тела мёртвых огню, а образы их личностей надёжно сохранять в тоскующих сердцах? Или же, наоборот, это сложней! Вот и приходится подбирать часть землицы под могилку и ваять тяжеловесный памятник. Вроде бы, привычным способом напоминание виднее. Считающих так — большинство, и их не переубедишь никак! А расскажи-ка я это неосторожно, к примеру, родственникам из Низин или собственным деду с бабкой, как они тут же организуют и для меня "ящик по-европейски" рядом с мамочкиным! Чтобы назавтра преспокойно закопать попирающего традиционные ценности! Дабы не мутили тухлое болото периодическим бросанием туда камней.

     Так что, когда я поймала себя на том, что откровенно пялюсь куда-то в пространство, выше приблизительно на метр с гаком над маминым телом, и почти просветлённо при этом кому-то, незримо возвышающемуся над гробом, улыбаюсь, то поспешила скорей удалиться. Хоть можно было бы ещё понаблюдать, как чётко очерчено, жёлто и ярко в полутьме зала трепещут огоньки расставленных на блюдечках свечей: больших хозяйственных из нашего буфета или кем-то притащенных тонюсеньких церковных. Смотреть и смотреть, как воск оплывает, стекает и застывает, но не прозрачными слёзками, а делаясь ажурным, словно кружево рисунка перьев светлых птиц… Значит, maman отправится туда, что сродни представлениям об изначальном рае.

     Разве только ещё годик последит за нами! А потом, осознавая невозможность в нашей компании переживать грядущее безвременье, душа Эсы успокоится на облаках. Как ей хотелось, собственно, при жизни — уйти в абсолютный покой, пусть и не способом быстрого самоубийства, а медленным и сложным отравлением себя. Ибо рак — есть отказ от жизни... постепенный. Хоть, может быть, имеется другое объяснение всему, пускай ни с чем вышеизложенным особенно и не поспоришь после очень короткого сна, совсем не прочувствованного в тесноватом креслице, по соседству с Мунковым. Так, утром мне понадобился аспирин вместо сахара к слишком горячему чаю, а братцу — охлаждённая минералка, как средство оживления себя несчастного и подготовки к сложнейшему дню. Остальным, с горестным оханьем хватающимся то за сердечко, то за головушку, явно требовался валидол, чтобы вначале очухаться, и в придачу что покрепче: затем встряхнуться. Хорошо, что всё оказалось под рукой, приготовленное мною заранее, а то бы пришлось бегать туда-сюда и подавать каждому. И так время подходит начать разбираться с мамулиной "старой одёжкой"! Это путь души проходится самостоятельно, а делам земным приходится, скрепя сердце, воздавать должное. 

     Папуля, кстати, объявился чуть ли не к полудню, и видок у него был такой, будто он вырвался переодеться после глубинных раскопок. Ещё бы! Ведь мамуля заранее дала распоряжение похоронить её на сельском кладбище, в живописном местечке, последние сто восемьдесят лет, именующемся вполне по-французски, хоть и слегка искажённо: Лябань. Не потому ли maman, так и не успевшая добраться до исторической родины, для последнего пристанища избрала нечто неподалёку, имеющее пусть отдалённое, но всё же — отношение к Франции. За подготовку пристанища пришлось отдуваться Брэбу и его подручным. Нужно было не только везде и всюду в непозволительно короткие сроки договориться, а также пригодный участок найти, огородить его и раскопать где-то у западной оконечности старинного погоста, навскидку кажущегося готическим. Возле малой речушки у луга… А ещё там повсюду раскинулись ивы, что неутомимо под ветром трепещут, будто пересчитывая проклюнувшееся лиственное серебро.
 
     И если мама раньше всё это не обозрела специально, то сейчас оказалась бы довольна собственным выбором местности, не случайно осенённой первым, по-настоящему тёплым дождём. Вдобавок в моей голове действительно включилась и начала крутиться нескончаемая "Liberta", точь-в-точь согласно мамулиным пожеланиям. Хотя неизвестно, конечно, желала ли сама maman столь буйную толпу на собственные похороны. Я точно знаю, что многих отогнала бы шваброю куда подальше. А некоторые и отношения-то никакого к нашему семейству не имеют. Да и не припоминаю я, чтобы кто-нибудь из так называемых друзей по работе самолично рвался навестить Эсу при жизни, как сейчас все они лезут посмотреть на ту, что возлежит в гробу! Самые ушлые даже в импровизированный кортеж затесались в столь неблизком пути. Прямо целым заводским автобусом, лишь бы после действа попасть на дармовую попойку, пардон, на поминки. Ишь, делают глазами знаки! А я старательно изображаю вид, что их не вижу.

     Нам самим бы пережить те поминки! Ведь в гнетущий момент, как бы ни старался держаться уверенным - со стороны ощущаешь давление, словно все определили для тебя наиглавнейшую обязанность: рыдать на дождливом ветру и у всех на виду. А эти "все" будут для вида лишь сожалеть о загубленной жизни maman и время от времени пускать не очень щедрую слезу. Чёрт всё побери, быстрей бы наступило завтра! По крайней мере, хоть будет казаться, что жизнь продолжается снова. Потому что самому можно скоропостижно впасть во что — не знаю, из-за жуткого спектакля, что устроила ба-Мари! Как у неё сил хватает безудержно вопить на всю округу? Зачем то и дело хвататься за временно водружаемый у подножия деревянный крест! С силой одержимого кинуться на уже закрытый и потихоньку опускаемый в могилу гроб и чуть при этом не сползти во свежевырытую яму. Вот деревенский народ из близлежащей Лябани возьмёт да и сбежится на зазывные вопли, но выражаться будет точно не по-французски и определённо без учтивой галантности.

     Посему, порядком устав воспроизводить в голове "эстрадный гимн свободе" и страшно устав вообще, я подёргала за рукав застывшего на апрельском ветру Мунка, тот негромко позвал совершенно оцепеневшего от несуразных тёщиных выходок Брэба, и мы дружно зашагали прочь от места погребения, давая остальным понять, что церемония окончена. Лишнего не говоря друг другу, втроём двинулись вперёд, к кладбищенскому выходу, обходя попадающиеся на пути старые могильные ограды.

                2006 - 2016гг.
*рисунок автора