Человек из книги для чтения Доброе слово. 2-й год

Отдел первый
Человек
1. Поле и школа

(Из"Р. Сл.»).

2. Счастливая находка

I. В одном городе купец потерял кошелек с сотней золотых монет. О своей потере он сделал в газетах объявление и обещал нашедшему кошелек с деньгами выдать половину находки в награду. Через несколько дней явился к купцу солдат, который принес найденный им кошелек с деньгами и стал требовать обещанной награды. Купец же, желая отделаться от уплаты вознаграждения, стал уверять солдата, что в кошельке, кроме сотни монет, находился еще драгоценный камень и что солдат для получения обещанной награды обязан ему возвратить и камень. Солдат уверял, что, напротив, камня в кошельке не было. Дело дошло до судьи.

II. Выслушав обе стороны, судья постановил следующий приговор: «Так как купец утверждает, что в потерянном им кошельке кроме сотни золотых монет находился еще драгоценный камень, солдат же говорит, что камня в найденном кошельке не было, то ясно, что солдат нашел не тот кошелек, который был потерян купцом. А потому купец должен сделать новое объявление о потере кошелька с деньгами и с драгоценным камнем; солдат же обязан в течение 40 дней хранить найденный им кошелек с деньгами. Если же в течение этого срока не явится к солдату хозяин кошелька, то находка должна вполне принадлежать солдату».

Так был наказан жадный и неблагодарный купец.

3. Капустные листья

I. Одна мать насадила в своем огороде разных овощей.

Однажды она сказала своей дочери: «Посмотри, Лиза: видишь эти желтоватые крупинки на капустном листе? Это – яйца гусениц, которыми ты часто любуешься и из которых выходят такие бабочки, как вон та, что летает там, – видишь? Гусеницы эти очень вредны для капусты, и сегодня после обеда ты осмотришь все листья и раздавишь на них яйца. Тогда капуста будет цела и зелена».

Лиза подумала, что еще успеет этим заняться, и скоро об этом деле позабыла вовсе.

II. Мать заболела и несколько недель не выходила из дому. Когда же она выздоровела, то взяла Лизу за руку и повела к капусте. Что же увидела Лиза? Капуста была дочиста съедена гусеницами! Одни кочерыжки торчали из земли. Смущенная и огорченная Лиза принялась плакать. Тогда мать сказала: «это тебе урок: никогда не откладывай на завтра, что можешь сделать сегодня. Еще иному может тебя научить этот случай: всякое зло и вред легко уничтожить вначале если же оно возьмет верх, то с ним не сладишь».

4. Самоиспытание

I. У одного благочестивого отца был дурной сын, который, несмотря на все отеческие увещания, проводил время в обществе безнравственных товарищей и предавался всей необузданности страстей своих. Таким образом сердце его постоянно становилось испорченнее, и все доброе в нем, казалось, исчезло. Несчастный отец скорбел втайне о развращенной жизни сына и – молился.

По прошествии некоторого времени отец сильно занемог и, чувствуя приближение смерти, призвал к себе своего сына. Когда сын явился к постели умирающего отца, он сказал ему: «не бойся, сын мой, не думай, что я буду делать тебе теперь упреки за твое поведение. Вот я умираю и оставляю тебя наследником всего моего имущества; за это исполни ты последнюю мою просьбу; ее легко исполнить, и потому ты непременно должен обещать мне это и сдержать свое обещание».

II. Сын изъявил полную готовность исполнить волю своего отца, если только это для него возможно. Тогда умирающий отец сказал: «обещай мне, сын мой, что ты, в продолжение двух месяцев, по смерти моей, каждый вечер будешь приходить в эту комнату и полчаса оставаться в ней в уединении».

Сын обещал; – тогда отец благословил его и вскоре потом умер. Сын, похоронив отца, возвратился к своим товарищам и жил по-прежнему, предаваясь всякого рода удовольствиям. Но как скоро наступал вечер, ему приходило на память его обещание, и образ умирающего отца убеждал его сдержать обещание. Сначала было ему трудно быть одному в комнате; ему казалось это скучным, и какой-то страх обнимал его. Но он преодолел себя ради данного обещания и думал, что два месяца пройдут скоро.

Но тут-то открылись у него глаза на его поведение: совесть его заговорила, и страх Божий объял душу его; о пришел в самого себя, увидел пропасть, к которой вела его порочная жизнь, начал плакать и сделался совсем другим человеком.

(Из Круммахера).

5. Пастух

I. Мальчик–пастух пас в поле корову подле одного сада. Взглянув вверх на вишневое дерево, заметил он висевшие на нем спелые, темно-красные вишни, и ему захотелось сорвать их; он оставил корову и взлез на дерево.

II. Животное, оставленное без надзора, бродив по полю, пробралось и в сад, и отчасти поело, а отчасти потоптало в нем цветы и огородную зелень. Мальчик, увидав это, пришел вне себя от гнева, соскочил с дерева, побежал в сад, нагнал корову и стал бить ее самым жестоким образом.

III. Между тем, отец, видевший все происходившее, подошел к мальчику, взглянул на него сердито и спросил: кому следует это наказание – тебе ли, или животному, которое не знает, что худо и что хорошо? Меньше ли ты увлекся своим пожеланием, нежели животное, которым ты должен был управлять? а ты так жестокосердно поступаешь, забывая свой рассудок и свой собственный проступок? – Мальчику очень стыдно стало перед отцом; он смутился и покраснел от стыда.

(Из Круммахера).

6. Раскаяние

I. Отец своими руками насадил целый ряд плодовых деревьев лучшей породы. Он очень обрадовался, когда через три или четыре года показались на них первые плоды; хотя, как обыкновенно на молодых деревьях, этих плодов было немного, но отцу очень хотелось попробовать, каковы они будут на вкус.

Плоды еще не созрели, когда в сад забрался сын соседа, мальчик шаловливый и злой. Он подговорил хозяйского сына, который был моложе его, и они вдвоем так усердно похлопотали около маленьких деревьев, что на них остались одни листья. Пришел хозяин сада и, взглянув на опустевшие деревья, очень огорчился. «Бессовестные дети», сказал он, «вы лишили меня удовольствия, которого я так долго ожидал!» Эти слова, сказанные без гнева, но с горестью, глубоко запали в сердце хозяйского сына. Он побежал к своему злому соседу и сказал ему:

– Ах, если б ты знал, как огорчился батюшка, когда увидал, что мы наделали! Теперь у меня не будет ни минуты покоя. Батюшка не будет любить меня больше, как прежде; но наверное накажет презрением, которое я вполне заслужил.

– Глуп, брат, ты, как я вижу! отвечал ему сын соседа: почем же узнает твой отец, кто это сделал? Ты только смотри, сам не проговорись.

Но когда Володя (так звали хозяйского сына) возвратился домой и увидел, что отец его встречает по-прежнему дружески, то в сердца у него что-то кольнуло, и он почувствовал, что сам не может подбежать к отцу с прежней радостью.

Как же мне, подумал он, смотреть весело на того, кого я так огорчил. О, нет! Я не могу по-прежнему веселиться. Что-то давит мне сердце.

II. Через несколько времени отец пошел с детьми в сад и дал каждому из них по нескольку прекрасных плодов, в том числе и Володе. Дети прыгали весело и ели; но Володя закрыл лицо руками и горько заплавал.

– «Что с тобой, дитя мое? о чем ты плачешь?» спросил его заботливо отец. Володя не мог выдержать более душевной муки и, рыдая, сказал отцу: «Ах! я не стою того, чтобы ты называл меня своим сыном, и не могу переносить более, что ты считаешь меня добрым мальчиком, когда я сделал такое злое дело. Батюшка, милый батюшка! не ласкай меня больше; не дари мне ничего; накажи меня, чтобы я мог к тебе опять приходить спокойно; избавь меня от мучений, которые чувствую. Накажи меня за мой бессовестный поступок, потому что я... я обобрал молодые деревья!» Услышав это, отец взял сына за руку, ласково привлек его к себе, обнял и сказал: «я прощаю тебя, дитя мое, и дай Бог, чтобы тебе не пришлось в другой раз что-нибудь скрывать от меня: тогда мне не будет жаль моих яблок».

(Из «Детского мира» Ушинского).

7. Степан Ворошилин

I. В одном из удельных имений 107 Симбирской губернии жило семейство Ворошилиных. Они были крестьяне зажиточные и работящие; у отца пятеро сыновей на возрасте, все погодки 108 , да еще две, либо три дочери. Жили они мирно, спокойно. Бог благословил труды работящих сыновей и заботы старика отца: не знали они ни горя, ни печали, как вдруг сказан был рекрутский набор: Ворошилиным, как пятерикам, не миновать очереди; молодые ребята стали призадумываться, а девки да бабы принялись плакать.

II. Глядя на это, старик созвал в воскресенье после обедни всех сыновей и стал им говорить следующее:

– Вот, дети, государь требует с нас солдата; делать нечего: не идти же одинокому, не идти и двойникам, либо тройникам, не обижать из-за нас других, а идти, видно, кому-нибудь из вас. Не тужите: свет не клином сошелся; не только свету, что в окне; доброму человеку везде житье будет: что тут, что там; тут работали на себя, да на царское подушное 109 , не на боку же лежали; а там послужите на государя: за то кормить станет. Коли солдат мой жив будет, так, даст Бог, милость царскую заслужит: вы все ребята добрые; а коли кости его закопают, – и на это власть Господня; Он же и смилуется над ним. А кто пойдет, уж тому меня, старика, не видать больше: надо проститься; я и то чужой век заживаю; пора и честь знать. Живите вы дружно, мирно, чтобы ни попреку, ни поклепу у вас не было; чтобы помощь был от брата брату; чтобы друг за друга Богу молились, хоть, врознь, хоть вместе жить будете; уважайте начальство, какое у кого будет, и повинуйтесь ему; уважайте старшего по мне, чтите брат брата. Ну, кто же из вас идет?

Младший сын Степан за словом повалился в ноги отцу и просил благословения.

– Два стapшиe брата у меня женатые, сказал он: третий уже засватал невесту, а четвертый, Григорий, слаб, на службу не годится: я иду.

III. Прошло времени годов 20 слишком; старик Ворошилин давно в земле, сыновья его поседели, вырастили каждый полон дом детей; благословил Бог и их достатком, нужды не знают; хозяек набрали хороших и живут без горя; но о Степане и слуху нет с тех пор, как проходивший отставной солдат одного с ним полка сказывал, что жив он и здоров и начальство его любит. Весть эта пришла еще при жизни отца, и ей он порадовался; а с тех пор ничего о Степане не слышно.

IV. Около Покрова, когда старший брат Ворошилин уже собирался отдавать замуж дочь и зазвал на вечер в избу свою сватов и сватий 110 жениха, постучался кто-то в ворота; а как не скоро пошли отпирать (не до того было), то он стукнул посохом своим и в окошко. Побежала девочка хозяйская, отперла калитку и, прибежав опять, сказала отцу, что де служивый пришел, просится на ночлег. «Зови его сюда на радость», сказал Ворошилин, «коли Бог посылает гостя на праздник мой, так не отказывать же ему. У меня же и брат Степан был когда-то служивым, помяни его Господь в царствии своем; чай, помер давно»; и перекрестился.

V. Входит служивый, из себя еще молодец, более сорока годов не будет, и видный такой, что хоть куда. Помолился, поздоровался, поблагодарил, что пустили, свалил с плеч котомку, да и стал среди избы и глядит на людей: который де из них кто? кого узнаю? Смотрел долго, и они на него глядят; да и спросил: а что, братья мои любезные, помните ли вы совет отцовский? молились ли вы за меня Богу? а я за вас молился.

Тут крик такой пошел на всю избу, что никто слова чужого не разберет, да и сам своего не услышит. Все узнали Степана; кто обнимает его, кто кланяется в ноги ему, кто спереди, кто с тылу, кто сбоку; ну, словом, приняли Степана, как выходца с того света, расспрашивали обо всем до самой полуночи.

(В. Даль).

8. Нечистоплотный крестьянин

I. В одной деревне жил крестьянин Иван. Славный был малый, такой здоровый, краснощекий, и был он человек работящий. Одна за ним была беда: бывало придет в воскресенье в церковь Божью – волосы на нем всклокочены, зипун в грязи, рубашка черная, как будто сейчас из болота. Вот как выйдут крестьяне из церкви да соберутся на погост – о том, о сем поговорить, соседи и спрашивают Ивана: «Или ты, Иван, по субботам в баню не ходишь?» А он в ответ: нет, недосужно было... А они опять: «да что ж на тебе рубашка-то черная?» – А он в ответ: говорят вам, недосужно было, родимые.

II. И все ему было недосужно. За обед бывало сядет – рук не вымоет, встанет по утру – глаз не вытрет; а в доме-то у него грязи на полу на целую четверть, а в избе-то свиньи и телята, а на нем-то самом вши так вереницею и ползают. Станут Ивану говорить, что он живет не хорошо, а Иван в ответ: «и так живет! наше дело крестьянское». Но не все то в живот, что живет; и с Иваном эта пословица сбылась.

III. От нечистоты сделалась у Ивана на руках короста, а по всему телу чирья. Зуд страшный! С тела спал, сделался такой бледный, как смерть; что в руки возьмет, так из рук кровь и течет. – Что с тобой? спрашивали его соседи. «Божий гнев», отвечал он сквозь слезы. – Правда, сказал ему в ответ один крестьянин: Божий гнев бывает на тех, которые не любят себя в чистоте держать. Если бы ты почаще в баню ходил, да чистую рубашку надевал, то у тебя бы коросты не было. – Но Иван все не верил, что чистотой здоровье и у человека, и у скота держится. Взяли Ивана в больницу и лечили, вылечили, свели коросту и чирья; вымыли, вычесали, белую рубаху надели и выпустили, приговаривая: в другой раз будь, Иван, умнее.

IV. Но что же случилось? Собирали работников на соседний красильный завод, – плата была хорошая; пошел и Иван на завод. Ну, известное дело, на заводах бывает всякая всячина, иногда и ядовитая. Что-то Ивану дали мешать; он мешал, мешал, а потом, по обычаю, не умывши рук, схватился за хлеб и ну убирать его со всем, что на хлеб от рук прилипло. Как вдруг поднялись у Ивана судороги в животе, – туда, сюда, катался, катался, да Богу душу и отдал. Так его и жизнь скончалась.

На чистоту времени не много идет, а чистота здоровье дает. Вставши, умойся да Богу помолись; грех не мытому, нечесаному Богу молиться. Надо чаще в баню ходить или купаться и чистое белье надевать. От того будешь чист, а от чистоты будешь здоров, людям приятен и Богу угоден.

(В. Даль).

9. У кого совесть не чиста, тому и тень кочерги – виселица

I. У одного богатого купца из крестьян было несколько домов; все эти дома он отдавал в наймы под квартиры. В подвальном этаже одного из этих домов жила бедная вдова, солдатка, с пятью малолетками, из которых самому старшему было не более семи лет, а самый маленький был еще грудной. Комната, которую занимала солдатка, была темная да сырая, дверь к ней скрипела, в полу были большие дыры и щели; сквозь них свободно бегали мыши и крысы: хлеба положить никуда нельзя было – сейчас съедят. Богатый и дня не прожил бы в такой квартире, а нужда чего не делает? Вдова по неволе жила в этом подвале – деваться некуда было. Она где полы вымоет, где белье постирает, а где и сошьет что-нибудь: этим только и кормилась с своими малютками и кое-как выплачивала хозяину полтора рубля за квартиру. Все бы это еще ничего – как-нибудь можно бы перебиваться, да вот какой грех вышел: у солдатки захворала одна дочка корью, а у грудного ребенка зубы стали прорезываться: плачут они день и ночь, совсем сокрушили мать; отойти нельзя, не то что работать.

II. Прошел месяц. Приходит от хозяина приказчик за деньгами, а где их взять? – «Батюшка, Аркадий Семеныч!» просит вдова, «обожди ты, Христа ради, деньги; вот детишки поправятся, примусь опять за работу, – уплачу сполна, что следует за квартиру».

Приказчик был такой жалостливый: «я-то обождал бы», говорит, «да ты знаешь – воля не моя – хозяйская; доложу хозяину – отсрочит, и слава Богу! Да только навряд ли он это сделает: он у нас такой, Бог с ним, крутой, да скупой». Приказчик ушел, давая на прощанье детям пряников.

III. На другой день чуть свет приходит в квартиру солдатки дворник и гонит ее из дому: хозяин де нищих держать не хочет; много, говорит, их на свете – всех не накормишь; чтобы завтра же, говорит, и духу твоего в доме не было». Что будешь делать! Солдатка одела всех ребятишек, кроме больной девочки, в разное старье и пошла с ними к купцу – просить отсрочки. А купец жил за городом на даче. Входит солдатка на двор; а на дворе собака, да такая злющая! увидала лохмотья на ребятишках, да как бросится на них! совсем было искусала, – спасибо, дворник вышел и отогнал. Вот кое-как допустили наконец солдатку до купца. Выходит к ней мужчина из себя толстый, высокий и краснолицый. Она сейчас бух – в ноги! и дети за ней. «Батюшка, отец ты наш родной, Пантелей Сидорыч!» завопила вдова, «не губи ты нас... куда я денусь сама-шеста, с детьми-то? Пообожди, родимый, деньги за квартиру! Бог тебя наградит за призрение сирот»! А дети со слов матери тоненькими, жалобными голосками пищат: «ба-тю-шка... о-тец... на-гра-дит Го-сподь... си-рот»... А сами глазенки исподтишка на стены пялят: им, вишь, в диковинку украшение-то и убранство на стенах. Так слезно умоляла солдатка купца подождать деньги, что самого бесчувственного человека и того тронуло бы за душу; а наш купец и усом не ведет, да еще как закричит: «много вас, нищих, по белому свету шатается! всех пускать, даром на квартиру, сам без рубашки останешься. Сказано, чтобы завтра же тебя здесь не было, так нечего и толковать!» И захлопнул дверь.

IV. На другой день ни свет, ни заря солдатка отнесла все свои пожитки, какие были у нее, к постоялке, соседке; у ней же оставила и больную дочку на время, а сама с грудным ребенком на руках и с другими детьми поплелась в деревню, на родину, где и родных-то у ней вовсе не было. Сынишка держится за платье матери с одной стороны, старшая дочурка – с другой, а меньшая держит за руку брата, – так они цепью и идут по городу, заглядывая в окна и поджидая, не кинет ли кто им копеечки на хлеб.

V. Купец, между тем, сладко пообедав, отправился в сад (дело было летом) – отдохнуть в беседке. Лег, а за­снуть не может; чудится ему будто кто-то стонет: «куда нам деваться, куда нам деваться?» Встал с постели, обошел кругом сада – нет ни души! только ручеек, что протекал по саду, журчит тихо, пробираясь с камешка на камешек. «Что за чудо!» думает купец. Лег опять, закрыл глаза и только что забылся, – чей-то голос шепчет ему: «грех! грех! грех! Сироты! сироты! сироты!» Купец как вскочит! – никого нет! только ласточки на осине от прохладного ветерка потихоньку пошевеливаются. «И чего только не почудится!» сказал про себя купец и опять лег. Заснул. А день был такой знойный. Тучки давно уж ходили по небу; наконец они сгустились и почернели; вдали засверкала молния, загремел гром, поднялась буря. А купцу чудится, будто кто-то кричит ему на ухо сердитым голосом: «погублю, погублю, за ребят погублю!» И опять: «погублю, погублю!» Ворочается купец и силится во сне как-нибудь себе уши заткнуть. Вдруг хлынул дождь как из ведра. Купцу снится, будто на него мелкие камешки с потолка посыпались и кричат: «засыплем, засыплем, живого засыплем!» Купец не вынес, – вскочил с испугу и пустился домой без оглядки. Прибегает домой и сейчас же посылает приказчика за солдаткой и наказывает ему, «поди: отыщи ты мне ее, где хочешь, и приведи!» А сам весь дрожит, как в лихорадке.

VI. Приказчик пошел прямо к той постоялке, у которой вдова оставила свою больную дочку. Приходит туда и видит – под иконами стоит стол, на нем лежит та девочка. «А где же мать-то?» спрашивает посланный. – «Пошла, вишь, в деревню, на родину», отвечает постоялка, «а меня попросила поводиться дня четыре с девочкой. А девочка возьми, да и помри – теперь не знаю, что мне и делать». Приказчик сунул женщине в руку четвертак и побежал скорее к хозяину. Приходит и видит – хозяин словно не в своем уме: сидит и что-то все шепчет и крестится. Возле него стоит и плачет жена и уговаривает его: «это тебе во сне попритчилось батюшка Пантелей Сидорыч: кто днем залезет в сад и станет камнями бросаться!» А купец все сидит и что-то шепчет. Лицо у него все побледнело и осунулось, глаза мутные, дикие, волосы растрепанные. Как только он увидал приказчика, кинулся на него, схватил за ворот и кричит: «говори – привел, аль нет?» Когда тот рассказал, где теперь, солдатка и что сталось с ее дочкой, купец как захохочет, да как закричит не своим голосом: «ай-ай-ай, убьют, убьют!» Тут домашние догадались, что он совсем рехнулся, и послали за лекарем. Лекарь пользовал больного недели две, потом видит, что ему легче нет, велел свезти его в сумасшедший дом. Купец пробыл там месяца два и помер. Перед смертью, немного опамятовавшись, он все приставал к жене и к прислуге и жалобно просил: «приведите вы, ради Бога, их ко мне, когда они придут».

(Из «Кн. для Чт.» Сердобольского).

10. Чужое добро

(Рассказ старого столяра)

I. У нас на дворе есть столярное заведение. Зазвал я к себе раз хозяина этого заведения по пустячному делу – (шкаф поправки потребовал) – и разговорились мы со стариком до самых вечерен. Слово за слово, и рассказал мне старик о себе, как он начал свое дело.

– «Я, сударь, тридцатый год на этом дворе хозяйничаю. А попал-то я сюда нежданно, негаданно. Царство небесное покойному домовладельцу: он меня на ноги поставил. Жил я у подрядчиков в мастерах, если же случалось без места быть, ходил по знакомым господам починки делать. «Нет ли работы какой?» – Покойный барин мне и дал бюро 111 чинить. Устроился я в сарае, стал работать... Тяжко мне было в ту пору: из деревни то и дело слышишь: «высылай, да высылай оброк», а у меня и вовсе ничего. Рад я был той работе. Принялся за нее. Вижу: бюро старинное; что ящичков, что дверец! – хитро устроено. Разобрал я его. Барин сам показывал мне секреты эти, как что отпереть надо, да, знать, не все и он разумел в них...

II. Ушел барин... Стал я заднюю стенку внутри отчищать, – вдруг – щелк!... гляжу: выскочил ящичек... бумаги в нем как-то напиханы, письма... Перебирать начал... Господи!... толстая пачка ассигнаций 112 ! за ней другая... третья... Я этак руками их прикрыл и глаза зажмурил, а волос у меня дыбом... Чего-чего тут не передумалось!... И вот же спас меня Господь: веришь ли, сударь? – минуты не сомневался. Вошел к барину: – «Андрей Митрофанович», говорю, «бумаги в бюре нашлись». О деньгах не помянул: совестно было признаться, что покопался уж в них. – «Что, говорит, за бумаги?» – Да как рассмотрел, – «ах, говорит, Пимен! ну как же мне тебя отблагодарить? Ведь здесь за сто тысяч! – Даже заплакал. И я прослезился. – «Батюшка мой», говорит, «умер скоропостижно, и делов его я вовсе не знал; однако догадывался, что деньги не все мне достались, и – каюсь – поклепал даже чиновников, что опись имущества совершали».

III. Ну, сударь, наградил он меня по-царски. А тут еще флигелек у него старый пустовал (его снесли уж). – «Хозяйничай», говорит, «Пимен, в нем, и платы с тебя никакой не положу. С этого случая, сударь, и окреп я».

Тут старик вздохнул и прибавил: «Так-то, сударь. Вот благодетеля-то моего уж и в живых нет; а я, благодарение Господу, через него счастлив стал, и б;льшего не желаю».

(А. Сливицкий).

11. Добра не забывай, обиду прощай

I. Знавал я в Ростове двух купцов: одного звали Гаврилой, другого – Федором; хоть и не родня, но такие были друзья, что со свечкой поискать; с измолоду хлеб-соль водили; где один, там и другой: в подряды ли, в поставщики ли – все вместе, и барыши пополам; люди были зажиточные; у одного дочь, а у другого сын, и смекали Гаврила с Федором, что когда их детки подрастут, то их бы между собой поженить, чтобы породниться. Но вот что случилось:

Однажды, на именинах, Гаврила с Федором подгуляли; а тут уж, известное дело, лукавый того и ждет, чтобы на грех натолкнуть. Вот ни с того, ни с сего пришло Гавриле в голову, что Федор через него много пользы получил по поставкам, и стал Гаврила подтрунивать над Федором, а Федор над Гаврилой; от шутки пошло дело на упреки. «Ты мой хлеб ел», говорил Гаврила; «нет, ты мой хлеб ел», отвечал Федор, и заспорили пуще прежнего. Хмельным было не размыслить, что польза была им обоим, одному от другого, и польза от того, что были между ними совет да любовь, от того, что вели свои дела дружно и помогали один другому. Не о том шла теперь у них речь, а только старались они как бы друг дружку погорше оскорбить. На беду, Гаврила сказал какое-то задорное слово, а Федор, не стерпев обиды, хвать Гаврилу за бороду – у пьяных уж такой обычай. Вот друзья чуть было не в потасовку; насилу их гости растащили и по домам развели.

II. Вот на другой день у Гаврилы хмель прошел, а обида на сердце, и стал он думать, как бы Федору отомстить; думать долго было нечего, дела у них были общие, разные счеты и расчеты. Сыскал Гаврила какого-то сутягу подъячего, выгнанного из службы за пьянство и взятки, и подъячий разом, за целковик, настрочил Гавриле жалобу в суд на Федора. Что было в той жалобе – сам Гаврила не выразумел, а подписал он ее потому, что для Федора она была обидчива; и рад Гаврила, что друга доконал; ан не тут-то было. Федор нашел также советника, такого же подъячего, и тот, насупротив Гавриловой жалобы, настрочил жалобу на Гаврилу от Федора. Вот и пошло дело; а сутяги знай их с толку сбивают: вот то напиши, вот тем упрекни, вот такое-то словцо вверни; сбивают Гаврилу с Федором, да с них же за то деньги берут; подъячиe наживаются, а друзья разоряются. То смотришь: подряд лопнул, поставка не пошла, а там завод продали, а вот и дома каменные с молотка порешили. Чем больше друзья разорялись, тем больше серчали, и каждый обвинял другого в своем несчастии: Гаврила Федора, а Федор Гаврилу. Дошло до того, что хоть с сумой идти по миру. У Федора еще остался в городе деревянный домишко, а Гаврила давно уже жил на квартире, да и за квартиру-то не чем было платить. С горя принялся он попивать сильно. Однажды сидит он ночью хмельной и думает: «Вишь ты, еще Федор в своем доме важничает, да он же меня обидел, а вот меня, горемычного, хозяин с квартиры гонит – хоть на улице спи. Не дам же я врагу надо мной тешиться»... И лукавый шепнул на ухо Гавриле страшный грех: поджечь дом у Федора. «Авось, говорит, не узнают, а врага-то я славно доконаю».

III. И с такою грешной мыслью вышел Гаврила из дома; дело шло уж к утру, к заутрени звонили. Идет Гаврила мимо церкви, – видимо, ангел Божий сжалился над грешной душой Гаврилы и вложил ему желание в церковь войти; церковь только что отворили, никого еще из мирян не было, – Гаврила вошел, перекрестился, смотрит на иконы – и обомлел, как будто он их в первый раз видит.

На первом образе Спаситель, в разодранной ризе перед Пилатом и Иродом, и внизу надпись: «Он не поносил, когда Его поносили»; на другом образе истязание Спасителя и внизу надпись: «Он не грозил, хотя и страдал» ; на третьем образе распятие Спасителя и внизу надпись: «Отче! прости им: не ведят бо, что творят». Гаврила долго смотрел на образа; вдруг слезы брызнули из глаз: он упал на колени, стал молиться...

В эту минуту вошел в церковь Федоров артельщик и прямо к Гавриле. «Я вас ищу», сказал он, «Федор Яковлевич сильно занемог и просит вас с ним видеться». Гаврила пошел за артельщиком. При входе его в комнату, где лежал больной, Федор сказал: «Гаврила! виноват я перед тобой! прости меня!» – «Мне не в чем прощать тебя, брат Федор!» отвечал Гаврила; они подали друг другу руки, обнялись, и оба долго плакали.

IV. И как будто примирение с другом было для больного лекарством; оно успокоило его душу, успокоило и тело. Мало- помалу Федор начал оправляться, а потом и совсем оправился. Гаврила с Федором, прогнавши сутяг, снова дружно принялись за дело. Мудрено было поправить, что они сами по глупой ссоре расстроили, и часто они жалели и обвиняли себя в таком неразумии, но все-таки, с горем пополам, они принялись за прежнюю работу и, к утешению, заметили, что работа вдвоем делалась сподручнее год от года. Трудно им было, но по крайней мере, при добром мире, по миру не пошли.

(Кн. Одоевский).

12. Терпенье и труд все перетрут

I. В одном селе жил крестьянин. Звали его Иван Терпигорев. Недаром досталось ему это прозвище: он и точно много горя вытерпел на своем веку. Был он и смышленый и работящий, да крепко не везло ему много лет сряду. То его полосу градом побьет, то на скот падеж придет, то бурным ливнем все его сено с лугу подмоет и в реку унесет.

II. Бился, бился мужик, работал за троих и чуть только из беды, казалось, выбился – вдруг новая напасть! В самые Петровки, когда он был на сенокосе с семьей своей, разразилась гроза на деревней, ударила в Терпигореву избу, запалила ее, как свечку, и, пока соседи сбежались да свои избы от пожара отстаивать стали, Терпигорева изба сгорела до тла. Осталась от нее только печка с трубой.

III. Прибежал Иван с поля с женой и с ребятишками, посмотрел на свое горе и голову повесил...

«Теперь я совсем гол и с женой, и с малыми ребятишками, и головы приклонить ни мне, ни им некуда»!...

Потужили соседи с Иваном, повыли, поплакали бабы с его женой и разошлись по своим домам, под свои крыши, а бедному Ивану пришлось в пустой овин с семьей перебраться. И такое-то взяло его, бедного, горе, что уж работа ему и в ум нейдет, и сон ему очей не смыкает...

«Нет, видно, мне ни в чем ни доли, ни удачи не видать, и работать не стоит. Все равно – работай не работай, придется мне с малыми ребятишками по миру ходить»!

IV. В таких думах пролежал он до самого света. Чуть только утро забрезжилось, видит Иван над самой своей головой большого паука. У него вчерашней грозой все его мережки порвало и попутало. И возится паук, и работает из всей мочи, и тянет во все стороны свои тонкие, прозрачные нити, и прядет и сучит своими когтистыми лапками, то спускаясь, то вновь подымаясь вдоль стенки овина. Вот кажется, и совсем бы сеть его готова, только бы сесть ему царьком в середине да выжидать залетных гостей, – так нет же!.. Дунул ветерок в щель овина и опять все сорвал и запутал! И опять терпеливый паук пошел вверх и вниз спускаться, и опять он пошел сновать, сучить и прясть свои нити... И опять та же беда! Залюбовался Иван пауковой работой, загляделся на нее: словно в первый раз ее видел. И видел Иван, как паук двенадцать раз обрывался со своей паутиной, и двенадцать раз принимался вновь вязать ее и крепить к потолку и стенам, пока, наконец, устояла паутина против напора ветра – и сам паук забился в свое гнездо на отдых.

V. «Господи, Боже мой!» подумал Иван: «ведь, вот, уж какая малая тварь, а ведь, какой в ней разум Господь вселил! каким ее терпением наделил! Ведь, вот, бился, бился, двенадцать раз обрывался, а своего добился! Неужто же меня паук разуму учить должен? Разве даром, что ли, люди говорят: «терпенье да труд все перетрут!» И вышел он на другой день со всеми людьми на работу, и трудился, что есть мочи, все лето, и дал Господь Бог ему урожай на хлеб, какого никогда еще у него не бывало. Под осень люди помогли ему кое-какую избенку сколотить. А Иван не унывал и работать не уставал: на зиму на печь не завалился, а вдаль от семьи на заработки ушел. К весне пришел и денег принес. Скоро Иван опять хозяйством поправился и не хуже других поживать стал.

13. Флор Силин

I. По cиe время не могу я без сердечного содрогания вспомнить того страшного года, который живет в памяти у низовых 113 жителей под именем «голодного», – того лета, в которое от долговременной засухи пожелтевшие поля орошаемы были одними слезами горестных поселян, – той осени, в которую, вместо обыкновенных веселых песен, раздавались в селах стенания и вопль отчаянных, видящих пустоту в гумнах и житницах своих, – и той зимы, в которую целые семейства, оставив дома свои, просили милостыню на дорогах и, несмотря на вьюги и морозы, целые дни и ночи, под открытым небом, проводили на снегу.

II. Я жил тогда в деревне близ Симбирска, был еще ребенком, но умел уже чувствовать, как большой человек, и страдал, видя страдание моих ближних. В одной из наших соседних деревень жил в то время Флор Силин, трудолюбивый поселянин, который всегда лучше других обрабатывал землю, всегда более других собирал хлеба и никогда не продавал всего, что собирал, почему на гумне его стояло всегда несколько запасных скирдов. Пришел худой год – и все жители той деревни обнищали все, кроме осторожного Флора Силина. Но осторожность была не единственной его добродетелью. Вместо того, чтобы продавать хлеб свой по дорогой цене и, пользуясь несчастием ближних, разбогатеть, он вдруг созвал беднейших из жителей своей деревни и сказал: «Послушайте, братцы! вам теперь нужда в хлебе, а у меня его много; пойдем на гумно, пособите мне обмолотить скирда четыре и возьмите себе, сколько вам надобно на весь год». Крестьяне остолбенели от удивления. Слух об этом благодеянии Флора Силина разнесся в окрестности.

III. Бедные из других жительств приходили к нему и просили хлеба. Добрый Флор называл их братьями своими и ни одному не отказывал.

– Скоро мы раздадим весь хлеб свой, – говорила ему жена.

– Бог велит давать просящим, – отвечал он.

IV. Небо услышало молитву бедных и благословило следующий год плодородием. Поселяне, одолженные Флором Силиным, явились к своему благотворителю и отдавали ему то количество хлеба, которое у него взяли, и еще с лихвой.

– Ты спас нас и детей наших от голодной смерти, – говорили они: один Бог может заплатить за твое доброе дело, а мы возвращаем с благодарностью то, что у тебя заняли.

– Мне ничего не надобно, отвечал Флор: у меня много нового хлеба. Благодарите Бога: не я, Он помог вам в нужде.

Напрасно приступали к нему должники его.

– Нет, братцы, – говорил: – нет, я не возьму вашего хлеба; а когда у вас есть лишний, так раздайте его тем, которые в прошлую осень не могли обсеять полей своих и теперь нуждаются; в нашем околотке не мало таких найдется... Поможем им – Бог благословит нас.

– Хорошо, – сказали тронутые поселяне, – хорошо. Будь по-твоему. Мы раздадим этот хлеб нищим и скажем, чтобы они вместе с нами молились за тебя Богу. Дети наши будут также за тебя молиться.

В одной соседней деревне сгорело 14 дворов. Флор Силин послал на каждый двор по два рубля денег и по косе. Через несколько времени после того сгорела другая деревня. Поселяне, лишенные почти всего имущества своего, прибегнули   к известному великодушно Флора Силина. На тот раз не было у него денег.

– У меня есть лишняя лошадь, сказал он: возьмите и продайте ее.               

(Карамзин).

14. Подвиг крестьянина Марина

I. Всякое бескорыстное движение на спасение или в пользу ближнего должно быть внесено неизгладимыми чертами в лето­пись человечества вообще. Благодаря Всевышнему, в русском человеке любовь к ближнему развита во всей христианской про­стоте и прямоте ее, и часто мы видим на деле умилительное и трогательное проявление этого высокого, святого чувства. Впихнем в историю человеколюбия еще одного русского человека.

Крестьянин государственных имуществ, Ярославской губернии, Ростовского уезда, деревни Евсеевой, Василий Гаврилов Марин, занимался кровельным мастерством и хозяйство­вал как он сам говорит, с своим отцом; впоследствии он занялся котельным мастерством и поступил на Колпинский завод.

В 1852 году Марин отправился на родину повидаться с родными, и в начале марта 1853 года собрался в обратный путь в Петербург. Доехав до Москвы на лошадях, он с товарищами – их всего было десять человек – опоздал на ма­шину, и должен был переночевать в Москве. Утром на дру­гой день отправлялся товарный поезд, а потому Марин дол­жен был отложить свой отъезд до трех часов того же дня, 11 марта.

«Люди деревенские ведь любопытны, – так рассказывает Ма­рин, а я в Москве и с роду не бывал! Вот и пошли мы полюбопытствовать на чудеса Белокаменной. Зашли в Успенский собор, приложились к святым мощам; пошли к Ивану Ве­ликому на колокольню, а оттуда в Охотный ряд. Там сказали нам, что случился пожар: Большой театр горит... Время было около полудня. Вот мы пошли и на пожар посмотреть»...

II. Марин прибыл на пожар уже в самый разгар его. Театр горел внутри, и пламя, быстро распространившееся по всем направлениям, вылетало в крыши и окна.

Во время пожара, трое из мастеровых театра выскочили в окошко верхнего этажа на крышу и долго бегали по ней, не находя спасения, будучи окружены со всех сторон пламенем. Двое из этих несчастных, в минуту отчаяния, соскочили с крыши вниз и убились до смерти. Третий остался на крыше и, задыхаясь от дыму, преследуемый пламенем, жалобно молил о спасении.

Но, казалось, и ему суждено было погибнуть. Не было ни одной лестницы, которая могла бы достать до крыши высокого здания, и несчастный находился в неизбежной крайности: или погибнуть от пламени, которое постепенно приближалось к нему, или последовать за своими товарищами, броситься вниз. Не переставая до последней минуты уповать на благость Всевышнего, бедняк укрылся от дыма и жара в таком месте на крыше, откуда ветер отдувал пламя...

Между тем Марин, брат его и товарищи, молча смотрели снизу на страшное зрелище.

«Молчу, – рассказывает Марин, – а сердце у меня так и просится, как бы способ дать христианской душе...»

– Товарищи! вскрикнул он вдруг – подождите, я пойду, спасу человека.

Товарищи посмотрели на него сперва в недоумении.

– С Богом! сказали они наконец: доброе дело сделаешь.

Не медля ни минуты, Марин обратился к начальству с просьбой дозволить ему спасти погибавшего. Позволение было немедленно дано. Марин снял шубу, шапку, передал их городовому и остался в рубахе. Запасшись веревкой и взяв с собой брата, он скоро пошел к лестнице, приставленной к стене, но далеко не достававшей до крыши.

Дойдя до лестницы, Марин набожно перекрестился и смело пошел вверх. Лестница была трехколенная, но все таки она далеко не доставала до крыши. Обвив веревку вокруг пояса, Марин, благословясь, ухватился за водосточную трубу, и но ней стал взбираться наверх.

Внизу толпы народа следили за действиями бесстрашного крестьянина; вверху пламя распространялось с яростью; слышался стук и треск валившихся стропил, и посреди этого грозного шума – плачевный вопль несчастного.

Марин взбирался по водосточной трубе.

«Было холодно, ветрено, – рассказывает он – а я и не чувствую: с тех пор как возымел намерение спасти христианскую душу, у меня такое сердечное воспаление сделалось, что так в жар и бросило...».

Горячие руки прилипают к холодному железу водосточной трубы, а Марин лезет все выше и выше.

"Трещит труба, небольно крепка была, голубушка, а стало быть, так уж Богу угодно было, и я взобрался на карнизе; там благо полегче стало: я стал на твердую ногу...».

Брат, оставшийся на лестнице, подал Марину на веревке ухват, а он помощью этого же ухвата передал веревку бедняку, находившемуся на крыше посреди пламени.

– Зачаливай (прикрепи) за что ни попало! крикнул Марин, да только смотри, покрепче.

Погибавший зацепил веревку за крюк, находившийся на подъездной крыше театра. Марин сложил веревку вдвое, чтобы вернее было и, приказав находившемуся на крыше спускаться осторожно, придерживаясь руками за веревки, а коленями за водосточную трубу, сам спустился первый.

Из всех этих действий Марина видно, что при благородном движении сердца, он сохранил спокойствие ума.

III. Пока Марин спускался по лестнице, а спасенный им по водосточной трубе, в толпе проявилось чудное, высокое, истинно русское движение. Головы обнажились, и крестное знамениe, символ 114 безмолвной молитвы, сопровождало и подвиг одного и спасение другого...

Тут действительность красноречивее всяких рассуждений.

В то же время, когда сошел вниз Марин, спасенный им находился уже на лестнице и вне всякой опасности.

«Только что я сошел вниз, – рассказывает Марин – как ко мне подошел барин в шинели и каске – не могу знать кто – и дал мне двадцать пять рублей серебром...».

Многие из присутствующих, наперерыв друг перед другом, теснились к отважному и великодушному русскому человеку, и предлагали ему, каждый по мере своих средств, кто гривенник, кто целковый, кто несколько копеек...

– Спасибо! молодец! дай тебе Бог здоровья! слышалось со всех сторон.

«А куда девался бедный, что был на крыше, – говорит Марин – мне неизвестно, да и не мое дело; благо жив остался... А ко мне подошел господин адъютант 115 , дал мне записку и отправил меня на извозчике в канцелярию 116 , где и списали все, как было...».

Во все это время Марин до того сохранил присутствие духа, что заботился только о том, как бы не ушла без него машина.

В три часа он сидел уже в вагоне, а в пятницу, 13 марта, прибыл в Колпино, где служил прежде. Не теряя времени, отправился он к прежнему своему начальнику, г. Флотову и, как хороший работник, был принят; тут же выпросился он на денек в Петербург к своей родной тетке, имеющей на Васильевском острове лавку.

Повидавшись с теткой, Марин собрался уже обратно в Колпино на работу, как был призван к обер-полицеймейстеру.

IV. Подвиг самоотвержения был уже доведен до сведения Государя Императора. Его Величеству благоугодно было увидеть Марина.

С трепетным сердцем и полный благоговения, вступил русский мужичек в чертоги русского царя. Ни на яву, ни даже во сне не представлялось никогда ему, простому человеку, что Господь удостоит его зреть вблизи лицо царево, слышать из уст царских милостивое слово, к нему обращенное...

Его Императорское Величество соизволил принять Марина в своем кабинете и обратиться к нему с следующими словами: «Спасибо за доброе дело. Поцелуй Меня и расскажи, как Бог помог». В простых словах рассказал Марин, как было дело. Государь Император, благосклонно выслушав рассказ, сказал: «Ступай с Богом, и будет нужда, так приходи ко Мне, когда хочешь». Его Величество соизволил приказать наградить Марина медалью, установленной за спасение погибавших, и выдать ему сто пятьдесят рублей серебром.

(М. Погодин).

15. Пахарь Иван Анисимыч

I. Иван Анисимыч, или просто Анисимыч (так звали старика), принадлежал к числу тех трудолюбивых, деловых пахарей старого века, которые, к величайшему сожалению, переводятся год от году.

II. Меня особенно поражали в нем всегда необычайная кротость нрава, чистота помыслов и благочестие. Единственная вещь, быть может, которой не любил он, было миткалевое производство, но никогда, однако же, не относился он с насмешкой, злобой или пренебрежением, когда речь заходила об этом предмете. Он, помнится, покручивал седой головой и говорил: «Худое ремесло то, когда ничего не делаешь! Коли человек кормится фабриками, стало и в них прок есть. Не хороша только жизнь фабричная – вот что похвалить нельзя: не хороши эти гулянки, да кабаки, да пищалки эти (так называли он гармоники). Что денег-то дают хозяева», присовокуплял он обыкновенно, «за этим гнаться нечего: деньги только в соблазн вводят. Нашему брату денег не надобно: был бы хлеб святой. Есть хлеб – ни в чем, значит, недостатка не будет, потому, что хлеб всем надобен, всякому то есть человеку; на что хочешь, можно променять его!... По моему, пахота самое, выходит, первое дело!» заключал всегда старик, редко пропускавший случай поговорить о ремесле своем, когда был в духе, стараясь при этом выставлять все его выгоды. «Да! пахота всякому ремеслу голова! Какое ни есть рукомесло, уж это все, значит, живешь при нем, как словно не в удовольствии: фабриканту ли какому, или хозяину работаешь, им, примерно, и отвечать должен. Люди-то не равны – вот что! И хорошо сделаешь, всеми силами стараешься, да не угодишь: ну, сердце – то и кипит в тебе, все не в удовольствии... Ну, а с пахотой этого не бывает: сам себе работаешь, сам себе и отвечаешь: старался – значит, тебе же хорошо; поленился, не родилось ничего – сам, выходить, на себя пеняй!... И живешь покойнее, потому, выходит, серчать не на кого: весь ты, как есть, во власти Господней!».

III. В жизни пахаря, которая протекла так же покойно и тихо, как песок стеклянных часов, было однако же одно сильное потрясение. На семью его пала рекрутская очередь. Его не предупредили об этом, слова не сказали: думали сделать лучше. Но раз ночью пришли к нему в избу и захватили одного из сыновей его, первого, который попался. Но случай этот его поразил сильно только по своей неожиданности. Придя в себя, старик побежал в контору и просил, чтобы ему самому предоставили выбор детей. На другой день он отвез всех трех сыновей в город.

До сих пор еще многим лицам, присутствовавшим на ставке, памятна сцена, когда, после произнесения очередного имени, в дверях присутствия явился вдруг седой, шестидесятилетий старик. – «Ваше благородие!» сказал он, обращаясь ко всем членам присутствия: – «очередь за моей семьей. У меня три сына... пытался – не могу выбрать: все равно дороги!... Соблаговолите позвать всех трех... выбирайте уж лучше сами!»... В комнату вошли три парня, один краше другого. Двое стали по правую руку отца, один по левую. Старик обнял поочередно всех трех и произнес, положив им сперва руку наголову: «Все милы!... все дороги! все хороши»!.. Тут дыхание как бы стеснилось в груди его; он остановился, покачал головой, тяжко вздохнул и вдруг залился слезами. Присутствующее, тронутые его положением, стали его успокаивать. Он попросил позволения кинуть жребий. Вынув из кошелька три медные гроша, он подал их детям, внимательно потом осмотрел каждый грош, положил на каждом знак зубами и велел бросить их в шапку.

– «Вам, ваше благородие», сказал он, обращаясь опять ко всем: – «вам, я вижу... вы о них также жалеете... прикажите уж, лучше позвать какого ни на есть человека, который не видал меня с ними... Пускай уж лучше он жеребий вынет»... Позвали солдата. Старик сказал ему: «Как вынешь жеребий, никому не показывай... мне отдай»...

Жеребий вынут. Старик взял грош у солдата, отошел к окну, взглянул на него, дрогнул, но тотчас же оправился, перекрестился и возвратился к детям. – «Вася», вымолвил он, обращаясь к младшему: – «Вася... голубчик мой! подойди ко мне»... – Он снова положил ему руку на голову, с минуту глядел на него молча и наконец произнес: «Ты был... да, был ты мне хорошим сыном... всегда хорош был... будь же хорошим солдатом царю нашему»... – Он обнял его, благословил и, закрыв ладонью лицо, пошел к двери.

(Д.В. Григорович).

16. Красный фонарь

I. Кто ездил по железным дорогам, тот, вероятно, заметил, что по обеим сторонам дороги выстроены маленькие красивые домики-будки сторожей. Сторожа, живущие в этих домиках, постоянно смотрят за тем, чтобы рельсы и все полотно дороги были в порядка. Поэтому каждый из сторожей ежедневно осматривает весь путь от своего домика и до соседней будки. Если он находит полотно дороги в порядке, то при проезде поезда становится у своего домика днем с зеленым флагом в руках, а ночью с зеленым фонарем. Если же сторож заметит, что где-нибудь сломался рельс, сгнила старая шпала, или размыло дорогу дождем, то он тотчас же становится возле этого места днем с красным флагом, а ночью с красным фонарем и тем дает знать машинисту, что путь испорчен. Увидит машиниста эти красные сигналы, догадается об опасности и останавливает поезд, чтобы не попасть в беду, чтобы не перебить людей, которых он везет и которые доверили ему свою жизнь. Не дай Бог, если сторож или машинист забудут свое дело: погибнуть тогда и поезд, и люди!

II. В одном таком сторожевом домике жил железнодорожный сторож Колечкин. Он уже много лет жил на этом месте и усердно исполнял свою тяжелую службу: перед каждым поездом осматривал он свой участок на дороге, каждый поезд и днем, и ночью встречал с флагом или с фонарем в руках; в зимнее время, не смотря ни на холод, ни на вьюгу, он старательно сметал снег с дороги и очищал рельсы ото льда. Но не мало хлопот и работы Колечкину было и летом.

III. Однажды – это было в июле месяце – день случился очень жаркий, а к ночи стала собираться гроза. Зашумели высокие сосны, заскрипели, застонали и другие деревья; землю окутала непроглядная ночь. Дождь ливнем хлынул на землю. Буря вырывала с корнями многие деревья, опрокидывала телеграфные столбы, рвала в куски проволоку.

IV. В это самое время Колечкин с фонарем в руках осматривал свой участок. Он уже приближался к своей будке, как вдруг страшная молния ослепила его, а удар грома оглушил и повалил его на землю. Молния ударила в чугунные рельсы, разметала их во все стороны и зажгла будку Колечкина.

«Боже, Боже мой! что-то будет с поездом? погибнут все, погибнут!» вскрикнул Колечкин, когда немного очнулся и осмотрелся кругом. Собрав последние силы, он встал на ноги; вдали послышался свисток локомотива. Колечкин, не имея в руках красного фонаря, быстро зажег свой простой фонарь, потушенный бурей, оторвал лоскут от своей красной рубахи, покрыл этим лоскутом стекла фонаря, прибавил как можно больше огня и, сидя на полотне дороги, поднял этот фонарь кверху...

V. А будка горит, горит все имущество Колечкина; только длинные огненные языки высовываются из-под крыши, да искры разносятся по ветру...

Смотрит Колечкин вдаль, глаз не спускает; а сердце у него бьется, в глазах темнеет. Далеко, далеко по дороге показались два огонька: это мчится на всех парах поезд... «Вот налетит сейчас, соскочит с рельс, разобьется, погибнут все!» думает Колечкин. Однако не случилось так, как думалось Колечкину. Машинист заметил красный фонарь и замедлил ход машины; за несколько же шагов до Колечкина поезд совсем остановился, а обессиленный Колечкин без чувств повалился на землю.

(Вутечич).

17. Рассказы дедушки Пахома

I. Дедушка Пахом умный и добрый старичок, за что его все любят и уважают. Бог благословил его всяким добром. У дедушки хороший дом. Около дома сад. В саду у него растут яблоки, груши, сливы, вишни, малина, крыжовник и смородина. У дедушки много лошадей, коров, овец, свиней, гусей и кур. Много у него ржи, овса и всякого хлеба.

У дедушки большая семья: три сына женатых, да шесть внучат. Дедушка любить внучат, ласкает их, делает им игрушки, сказывает сказки; дети любят дедушку и всегда слу­шаются его.

II. Дедушка уже старый старичок: у него нет более силы: работать. Он грамотен, читает книги сам и детей учит грамоте. Учит их молитвам, учит их всему хорошему. Де­душка учит внуков, как надо жить по Божьему.

«Расскажу я вам, дети, про себя», говорит дедушка Пахом внукам. «Был я молод. Жили мы двое с женой. Наши дети были еще маленькие. Был в нашем селе крестьянин Тихон. Работал он изо всех сил, потому что у него была большая семья. Пришла весна. Настала пора пахать. Все нала­дили сохи и собирались на утро ехать в поле. Вдруг, в эту ночь украли у Тихона лошадей. Взвыл мой мужик голосом: «что мне теперь делать! Останется моя земля не паханной! Умру я с детьми с голоду!» Хотел было он нанять на пахоту, да некого: все свою землю пашут. Положил он в мешочек хлеба и пошел разыскивать своих лошадей.

Жаль мне стало бедного мужика, и подумал я: вот, если бы у меня земля осталась не паханной, я желал бы, чтобы ее вспа­хали. А Спаситель говорит в Евангелии: чего себе желаешь,, то делай и другим. Лошади были у меня хорошие. Я поспешил вспахать и обсеять свою землю, да вспахал и обсеял и Тихоновы пашни. Две недели Тихон искал своих лошадей. Не нашел и воротился домой. Идет он своим полем, видит, на его пашнях овес уже всходит, и не верит Тихон. своим глазам. Спрашивает у встретившаяся ему соседа: кто вспахал и обсеял мои пашни? Сосед говорит ему: я видел, их пахал Пахом. Тихон прямо с поля прибежал ко мне, заплакал и говорит: «Пахом Иванович! во век не забуду того, что ты для меня сделал».

«И в самом деле не забыл. Этим летом в нашем селе была горячка. Заболел и я, а вскоре захворала и моя хозяйка, и слегли мы оба. Тихон, как узнал об этом, стал ходить к нам каждый день; натаскает воды, нарубит дров, накормит скотину. Жена его топила нашу печь, кормила и обмывала ребят. Дочери его попеременно ухаживали за нами. Долго я лежал и долежал до рабочей поры. И стала меня мучить забота: кто теперь будет убирать с поля мою рожь, пропадет она в поле, и останусь я без хлеба. Прошла не­деля. Тихон приходит ко мне такой веселый и говорит: «слава Богу, Пахом Иванович! Рожь твою мы сжали, скажи теперь, на какое место ее возить». Я и хозяйка моя так этому обрадовались, что стали выздоравливать и скоро совсем оправились.

III. «Еще расскажу вам, что было со мной в другой раз», говорил дедушка Пахом. «Покойный мой батюшка, когда я был еще небольшим парнем, брал меня с собой в до­рогу. В дороге он помогал всякому, у кого случится какая-нибудь беда. Бывало, увидит у какого проезжего – завяз воз, и говорит мне. «Пойдем, Пахома, пособим: Бог велит помогать всякому человеку в нужде, и тебе люди помогут, когда случится с тобой беда». Бывало, по пояс войдем в грязь или в воду, а все помогаем. Сломается ли у кого колесо или телега, тоже пособим справить; лошадь ли у кого станет, привяжем его воз к своему возу и кой-как дотащим до ближайшей деревни.

«В одно время, осенью, я поехал в город муку продавать. Продал, ссыпал и поехал домой. Пошел сильный дождь; подул холодный-прехолодный ветер. Дорога сделалась грязная-прегрязная. Нагнал я какого-то мужика и поехал за ним. А дождь все сильнее и сильнее; я весь промок и прозяб; наступал вечер, а до двора оставалось верст десять. Съехали мы под гору к мостику. Вижу на дороге, возле моста, лежит человек. И говорю я товарищу: остановись, брат, человек лежит, поднимем его. – «Бог с ним», отвечал он; «я сам чуть жив, окоченел от холода». – «Или у тебя души христианской нет», говорю я ему, «Бог велит помогать всякому человеку, ведь он под дождем на холоде умрет». – «Бог с ним», опять отвечал мужик; «пожалуй с ним беды наживешь: наедет кто на нас, скажут, что мы его убили». И поехал мужик дальше.

«Слез я с телеги. Стал окликать и толкать лежащего. Ни слова. Вижу, он без памяти, а дышит. Что делать? Один я не подыму его на телегу, высоко. Вот я подвез телегу к нему поближе, разостлал в ней солому, снял с нее колесо, одна сторона у ней снизилась, и я кой-как втащил в телегу лежащего. Подложил ему под голову веретье, одел его войлоком и поехал. Стало темно, хоть глаз выколи. Проехал я с версту, слышу, кто-то стонет. Иду на стон, вижу – лежит другой человек. «Брат, спаси!» – чуть-чуть проговорил он, – лошади убили, замерзаю». Я сам почти замерз. Но жалость взяла меня. Подвез я и к этому телегу, опять, снял колесо, положил и этого в телегу и опять надел колесо.

«Лошадь моя кой-как потащилась. А я пошел пешком возле телеги. Уж помаялся я в это время! Темь непроглядная; грязь по колено; дождь льет как из ведра; ветер пронизывает насквозь, лошадь устала, останавливается. Ухватился я рукой за тяж и стал тащить телегу вместе с лошадью. Тащил, тащил и остановился. Умаялся, не тронусь с места. Присел отдохнуть. Слышу, залаяли собаки. Значит, наше село близко Встал, опять потащил телегу. Шагов пять пройду и отдохну. Так я кое-как и дотащился до дому.

«Позвал соседей. Внесли убитых в избу. Сняли с них мокрую одежду. Надели на них cуxие рубашки, положили их на теплую постель и одели. После поднятый мной перестал стонать. А другой опамятовался. Тогда мы узнали, что поднятый мной прежде – купец из Москвы. Ехал он с ямщиком закупать хлеб. На горе, перед мостом, выскочил из канавы заяц. Лошади испугались и понесли. На мосту телега хватилась колесом о перила. Купец упал с телеги и ударился об камень. Через версту упал и ямщик, а лошади ускакали. Купец говорил, что ему больно ногу зашибло. Мы посмотрели – видим, нога переломлена. Утром я поехал за костоправом. Костоправ справил, перевязал ему ногу и приказал ему шесть недель не трогаться с места. Ямщик дня через три оправился и уехал домой. А купец пролежал у нас шесть недель.

«Через шесть недель нога его срослась, и он стал ходить. Надо было ему домой отправляться. Уехал купец. Мне стало жаль его, и стало на душе хорошо, что привелось сделать доброе дело. Через неделю я получаю с почты повестку, что мне прислали из Москвы двести рублей. Еду на почту. Получаю письмо с деньгами. В письме купец пишет ко мне: «прими, любезный Пахом Иванович, эту малую от меня благодарность. Прими, пожалуйста, а то я не буду покоен». Ну, взял деньги. Пятьдесят рублей из них отдал в церковь за его здоровье, и пятьдесят рублей дал соседу купить лошадь. У него была одна, и та издохла.

С той поры все из нашего села стали продавать свой хлеб одному этому купцу. Приедем, бывало, к нему, обрадуется нам, как родным; дает за хлеб хорошую цену; лошадей наших велит поставить у себя на дворе; нас угощает как у праздника; мне, хозяйке моей и детям всякий раз падает подарков и гостинцев.

IV. «В одно время собрались мы в дорогу. С вечера насыпали в сани муки, увязали воза и согласились выезжать рано- утром. Ночью, в самый сон, слышу, стучат в окно и кричат: «вставайте! горите! пожар!» Вскочили мы с хозяйкой. Видим, кругом все занялось. Схватили ребят и выскочили в том, в чем спали. Оглянулся я назад, вижу: весь дом и двор в огне и не помню, что тогда со мной было. Сосед Иван с пожара нас всех взял к себе. А на другой день наши поехали в Москву. Приезжают к купцу. Он спрашивает: «что же не приехал Пахом Иванович?» Наши говорят ему: «да с ним несчастие случилось, сгорел бедный: все у него погорело; – и дом, и хлеб, и скотина, остался в одной рубашке».

«Через неделю после пожара сидел я под окном. Так мне было грустно и тяжело, что мочи нет. Вижу, подъезжают две тройки, на передней сидит мой купец. Входит он в избу, а за ним тащат узлы и мешки. Взглянул он на меня, заплакал, и я заплакал. Обнял меня и говорит: «не плачь, Пахом Иванович, заживешь лучше прежнего; ты меня спас от смерти, и я спасу тебя. Родительское благословение твое сгорело, вот тебе от меня Божье благословение», – и подает мне образ в серебряной ризе и в позолоченном киоте; «а вот тебе хлеб-соль», – и стал класть на стол белые хлебы, а на лавку ставить запечатанные бутылки; «а вот тебе одеться и обуться», – и наложил на другую лавку рубашек, сапог, платков, ситцу, кафтанов, полушубков, шапок и рукавиц; «а вот тебе тысяча рублей на дом, на хлеб, на скотину и на все домашние потребности».

«Я стоял, как вкопанный, и не мог выговорить ни слова: так он меня озадачил. Потом стал благодарить его. А он мне говорит: «не благодари, пожалуйста, Пахом Иванович, я у тебя всегда останусь в долгу».

«На его деньги я построил этот дом, купил лошадей, коров, овец и все нужное для хозяйства и еще осталось у меня денег. Если бы я не помог человеку в беде, то навек остался бы нищим».

(Прот. Николъский).

18. «Христос воскрес!»

I. Скажите мне, отчего в эту ночь воздух всегда так тепел и тих, отчего в небе горят миллионы звезд, отчего природа одевается радостью, отчего сердце у меня словно саднит от полноты нахлынувшего вдруг веселия; отчего кровь приливает к горлу, и я чувствую, что меня как будто поднимает, как будто уносит какой-то невидимой волной? «Христос воскрес!» звучат колокола, вдруг загудевшие во всех углах города; «Христос воскрес!» журчат ручьи, бегущие с горы в овраг; «Христос воскрес!» говорят шпили церквей, внезапно одевшиеся огнями; «Христос воскрес!» приветливо шепчут вечные огни, горящие в глубоком, темном небе; «Христос воскрес!» откликается мне давно минувшее мое прошлое.

II. Я еще вчера явственно слышал, как жаворонок, только что прилетевший с юга, бойко и сладко пропел мне эту радостную весть, от которой сердце мое всегда билось какой-то чуткой надеждой. Я еще вчера видел, как добрая купчиха Пелагея Ивановна хлопотала и возилась, изготовляя несчетное множество куличей и пасх, окрашивая сотни яиц и запекая в тесте десятки окороков.

– Куда вам такое множество куличей, Пелагея Ивановна? – спросил я ее.

– И, батюшка, все изойдете для «несчастненьких! – отвечала она, набожно осеняя себя крестным знамением.

Ужасно люблю я Пелагею Ивановну. Это именно почтеннейшая женщина! «Несчастненькими» она называет арестантов, и, кажется, всю жизнь свою посвятила на то, чтобы как-нибудь усладить тесноту и суровость их заключения. Она не спрашивает, кто этот арестант, которому рука ее подает милостыню Христовым именем: разбойник ли он, вор, или просто «прикосновенный». В глазах ее все они просто – «несчастненькие», и вот каждый воскресный день отправляются из ее дома целые вязки калачей, пуды говядины или рыбы, и «несчастненькие» благословляют имя Пелагеи Ивановны, зовут ее «матушкой» и «кормилицей»... И я того мнения, что если кто- нибудь на сем свете заслужил царствие небесное, то конечно Пелагея Ивановна больше всех.

(М. Салтыков).

19. Счастливый учитель

В одном городе жил столетний старец учитель. Весь век свой он не знал никакой роскоши и, забывая о себе, думал только о ближних своих. Bсе любили и глубоко уважали почтенного старца. Как то раз встретился с ним один богатый человек. Вот богач этот и говорит старику учителю: «Я много слышал о вашей доброте, о вашей мудрости и давно собирался попросить вас, чтобы вы научили меня, как достигнуть истинного счастья на земле. Скажите, Бога ради, как вы приобрели тот душевный покой, без которого невозможно прожить столько лет?»

Старец, подумав минутку, отвечал богачу: «Когда-то и я был молод, и мне улыбалось то, что многие называют счастьем: богатство, почести, слава. Я только и думал, как бы достигнуть такого счастья. Один раз я задумался об этом и уснул. Вдруг вижу во сне – стоит передо мной, в белой, как снег, блистающей одежде, прекрасный юноша: «Ты хочешь найти счастье, так иди за мной!» сказал он мне. Я встал и последовал за ним. Он привел меня на какую-то высокую гору и говорит: «смотри вот туда!» Я стал вглядываться. Перед глазами моими лежал прекрасный сад, точно рай, а по­среди сада возвышался роскошный дворец. Среди редких и дорогих цветов и дерев сада, извивались во все стороны дорожки, усыпанные золотистым песком. Запах цветов, чудные песни бесчисленных птиц и звуки музыки разносились по всему саду. А за садом расстилались, убегая в бесконечную даль, прекрасные нивы и богатейшие луга. По дорожкам сада, взад и вперед, ходил хозяин дворца, сада и всего окружающего их. Лицо его было пасмурно, глаза опущены в землю. Сзади его шла толпа слуг. Один подносил ему дорогие плоды, дру­гой подавал самое лучшее вино. Но видно, богачу все было не по вкусу. Он едва дотронется губами до вина, взглянет на плоды, и тотчас отвернется, а лицо его искривится, точно от боли.

«Теперь пойдем в другое место,» сказал мне чудный проводник мой. Мы перешли на другую сторону горы. Там я увидел лес, среди которого, точно в муравейнике, копошилось множество людей. Они занимались вырубкой и корчеванием леса. Я стал следить за работником, который был ближе других ко мне. Пот градом катился с него. Руки его, не переставая ни на минуту, сыпали тяжелые удары топором. Когда наступил полдень, он положил на время топор, вынул кусок черного, как земля, хлеба, с глубоким чувством возвел очи к небу и помолился Богу, сел на пень, и стал есть с таким удовольствием, как будто он ел не весть что. Поел, поблагодарил в усердной молитве Бога, передохнул и снова принялся за свою тяжелую работу. Во сне часы летели точно минуты. Вот спустился на землю вечер. Работник сдал свою работу надсмотрщику и, получив от него немного денег, купил каравай хлеба и пошел домой. Его маленькая, покосившаяся на бок, избушка стояла далеко, далеко, на горе. Навстречу ему вышла жена и выбежали трое небольших деток. Весело подпрыгивая, детки поздоровались с отцом и стали просить у него хлеба. Он достал ножик и отрезал им по ломтю хлеба. Дети хватились за хлеб, точно за какое лакомство. Казалось, не было никого счастливее их, так как не каждый день им приходилось есть хлеб. Поев хлеба, они пришли и уселись все возле своей избушки. Дети обступили отца со всех сторон и руками своими обтирали пот с лица его. А отец, улыбаясь деткам, брал их на колени и, целуя и лаская их, учил любить Бога, дающего хлеб насущный. Вся семья была весела, довольна и вполне счастлива.

«Теперь ты видишь», сказал мне спутник мой: «покой душевный, довольство жизнью – дети любви. Кто не трудится, чтобы сделать других возможно счастливее, тот сам никогда не будет счастлив. Зарой его по самую шею в золото дай ему самые лучшие кушанья и напитки, он все-таки не будет счастлив. Если душа человека мертва, если человек, избегая полезного труда, предается праздности и удовольствиям, телу его очень скоро надоест всякая роскошь и нега. Среда богатства, среди роскоши, совесть его нет-нет да и скажет ему: «я дармоед, я ем и пью чужой труд». Каждый бедняк, будь он земледелец, ремесленник, поденщик, учитель, священник, солдат, который в поте лица своего трудится для семьи и для ближних своих, счастливее богача, забывающего свои обязанности к другим людям. Честный труд дает здоровье, крепит тело и ведет за собой довольство и покой душевный. Кто кормит свою родину трудами своими, тот спокойно и сладко спит на голой скамейке, подложив кулак под голову; а праздный богач всю ночь ворочается на своей дорогой постели, тревожась за целость своих богатств».

Сказав это, спутник мой исчез. Я проснулся и с тех пор перестал думать только о себе, о своем счастье. Я решил всю жизнь мою всеми силами своими служить ближним моим. Я добровольно избрал себе учительство и этой святой обязанности отдался всем сердцем. Моим богатством, моей роскошью были – мои ученики. Без учеников я не мог жить, как без насущного хлеба. С того времени прошло уже много лет. И вот я вижу вокруг себя богатые плоды моих трудов и вполне счастлив. «Хотите ли и вы найти счастье», заключил старец, обратившись к внимательно слушавшему его богачу: «полюбите всем сердцем ваших ближних: всех бесприютных, заброшенных сирот, всех бедных вдов, будьте им отцом и братом; полюбите, по заповеди Христовой, всех несчастных, не жалейте им помощи; сделайтесь благодетелем ваших ближних, потрудитесь для них и не только для их временного благополучия, но и для вечного спасения их души, словом, наполните свою жизнь честным трудом на пользу ближних и во славу Божью – и вы найдете истинное счастье – начинательное здесь и полное и совершенное в будущей загробной жизни».

20. Монах из офицеров и денщик

Странствуя, встретил я однажды в губернском городе К. бывшего моего денщика Афанасия, а с тех пор, как я расстался с ним, было уже восемь лет. Нечаянно увидел меня он на базаре, узнал, подбежал ко мне, и, Боже, как обрадовался, так и кинулся ко мне: «Батюшка, барин, вы ли это? Да неужто вас вижу!» Повел меня к себе.

Был уже он в отставке, женился, двух детей младенцев уже прижил. Проживал с супругой своей мелким торгом на рынке с лотка. Комнатка у него бедная, но чистенькая, радостная. Усадил меня, самовар поставил, за женой послал, точно я праздник какой ему сделал, у него появившись. Подвел ко мне деток: «благословите, батюшка!»

– Мне ли благословлять, отвечаю ему, инок я простой и смиренный, Бога о них я помолю, а о тебе, Афанасий Павлович, и всегда, на всякий день, Бога молю.

Он смотрит на меня и все не может представить, что я, прежний барин его, офицер, перед ним теперь в таком виде и в такой одежде: заплакал даже.

– Чего же ты плачешь, говорю ему, незабвенный ты человек, лучше повеселись за меня душой, милый, ибо радостен и светел путь мой.

Многого не говорил, а все охал и качал на меня головой умиленно. «Где же ваше, спрашивает, богатство?» Отвечаю ему: «в монастырь отдал, а живем мы в общежитии».

После чаю стал я прощаться с ним, и вдруг он вынес мне полтину, жертву на монастырь, а другую полтину, смотрю, сует мне в руку, торопится: «это уж вам, – говорит, – странному, путешествующему, пригодится вам, может, батюшка». Принял его полтину, поклонился ему и супруге его и ушел обрадованный. И больше я уж с тех пор никогда не видал его. Был ему господин, а он мне слуга, а теперь, как облобызались мы с ним любовно и в духовном умилении, меж нами великое человеческое единение произошло.

(Достоевский).

21. Красные яблочки

I. Жил в Москве один купец, сколько богатый, столько же и благочестивый: каждому бедняку он старался помочь, никому не отказывал и в деньгах, и в добром совете. Он приютил одного беспомощного калеку, кормил и одевал его. Умер добрый купец – и наследники выгнали бедняка из теплого угла на улицу. С горючими слезами пошел калека на могилу своего благодетеля и, вдоволь наплакавшись, тут же и уснул с горя.

II. И вот является ему во сне покойный купец и спрашивает: «О чем ты так плачешь, Степан Ильич?» – «Как же мне не плакать, отвечает тот, когда двери вашего дома для меня уже заперты? Как я теперь буду без вас доживать свой век?» Глубоко вздохнул явившийся и говорит ему:"если уж двери моего дома для тебя заперты, то иди в четвертый дом направо от моего магазина; там есть купец (он назвал его по имени); ступай к нему и скажи: «ради тех красных яблочек, о которых ты знаешь, дай мне три тысячи рублей», и он тебе даст, и их достанет на твой век, только молись о моей душе».

III. Проснулся Степан Ильич, перекрестился и побрел туда, куда ему было сказано. Приходит в указанный магазин и застает там большую суету: кто меряет материю, кто считает деньги, кто записывает. Не без страха подошел он к самому хозяину, который сидел за большим прилавком и смотрел, как росло его богатство каждый час. Увидев калеку, купец поднялся и приветливо подал ему монету. Ободренный его добротой, калека сказал ему, что видел он такой сон, который не смеет даже рассказать, что приснился ему покойный его благодетель и сказал ему вот что. – Купец слушал калеку со вниманием, потом положил на себе крестное знамение и сказал: «не только три тысячи, но если бы покой-ник велел дать тебе десять тысяч ради красных яблочек, и тогда я с удовольствием бы тебе дал!» И он приказал приказчику тут же отсчитать три тысячи рублей. Никогда не видавший у себя столько денег калека упал в ноги купцу и сказал: «ни за что не возьму этих денег, пока вы не скажете мне, что это за красные яблочки, ради которых вам не жаль такой суммы!»

IV. И купец рассказал ему вот что. «В молодости своей я был очень беден и торговал яблоками на копейки. Покойный часто покупал у меня яблоки, чтобы только доставить мне пользу.

Раз шел проливной дождь. Я промок до костей и очень прозяб; продать во весь день не удалось ничего, так что вечером не на что было купить и хлеба. Иду по улице и кричу: яблоки красные – хорошие! Покойный увидал меня в окно и позвал к себе. Вхожу на двор – полон двор гостей: это был день его свадьбы. Идти в палаты не смею, смотрю – он выходит сам. «Бедный Николка, говорит он: что это ты в такой дождь не сидишь дома?» Я сказал, что я еще не ел сегодня, – ничего не удалось продать. Он взял у меня корзину с яблоками и говорит: «подожди тут!» А сам пошел в палаты. Там все гости окружили его с вопросами: что это значит? А он говорит: «мы тут пируем, братцы – гости любезные, а торговец этими яблоками еще не ел сегодня и просит купить у него этот товар». – А что вы заплатили за него? спрашивает один богач.– «Сто рублей». – Это дешево, я даю 300! говорит гость. – «А я – 500!» говорит другой: «надо помочь бедняку». – Тогда покойник говорит им: «я уже раньше вас купил, – не угодно ли у меня купить по 50 р. за яблочко?» – Хорошо! сказали гости – и золото посыпалось на стол. Было 60 яблок, и покойный вынес мне за них 3.000 рублей.

V. Со слезами радости и с целым кошельком червонцев пошел я прямо в церковь поблагодарить Бога за такое неслыханное счастье, «Нe попусти мне, Господи, загордиться, – так молился я там, – подай мне, Господи, смысл и уменье, как распорядиться этим добром честно, во славу Твою, на счастье себе и ближним моим!» Вот с чего разжился я, по милости Божьей; вот почему с радостью даю и тебе три тысячи, чтобы они с моей руки так же умножились, как у меня с руки покойного благодетеля! Вот тебе и объяснение, что такое красные яблочки!».

VI. Так заключил купец свой поучительный рассказ.

(Извл. с перед. слога из «Тр. Л.»).

22. Житель Афонской горы

I. На Афонской горе жил ученый, благочестивый муж; смолоду он научился разным наукам; знал целебную силу трав и кореньев; часто о ходил по хижинам бедных людей, лечил больных, утешал умирающих. И были ему от всех любовь и почет.

II. Однажды ту страну посетила страшная зараза – чума моровая. Люди заболевали, и многие умирали; во всех хижинах были больные и отовсюду посылали за добрым и ученым лекарем, чтобы пришел он утешить и помочь страждущим.

III. Без устали ходил по больным добрый лекарь и раздавал лекарство; иногда, когда мог захватить болезнь вовремя, он вылечивал; но чаще беспечные люди присылали за лекарем тогда, когда уже больной был при последнем издыхании, когда уже никакие лекарства помочь не могут, а неразумные люди упрекали и бранили доброго лекаря, как будто он был виноват в их беспечности.

IV. Эти упреки оскорбили доброго лекаря; изнемог он и от усталости, и пришло ему на мысль: «зачем тружусь я для людей, да еще для неблагодарных? зачем я жертвую собой для неразумных, которые не считают, кому я помог моим лекарством, а только жалуются, что не вылечиваю полумертвых? зачем я подвергаю себя опасности заразиться от больных, мне вовсе чужих? Останусь я спокойно на горе: чума сюда не заходит; а там, внизу, пусть заболевают неразумные – мне дела нет; их вина».

V. В этих мыслях он пошел на гору; вдруг видит он, невдалеке, растет прекрасный цветок, и такой он красивый! и такой от него запах!

«Вот, подумал лекарь, и цветок меня тому же научает, растет он здесь, на горе, красуется, и ни до кого ему нет дела; ему здесь хорошо: ветерок повевает, солнышко греет, роса обливает; и растет он здесь не кому другому, а только себе на радость. Так буду и я жить, думать только о себе, а о других не заботиться».

VI. Между тем он наклонился над цветком, чтобы лучше его разглядеть. Смотрит: внутри цветка – мертвая пчела: собирая мед и цветочную пыль, она ослабела, прилипла к цветку и замерла.

Лекарь посмотрел, подумал, и краска стыда выступила у него на лице; «Боже!» сказал он, «прости меня за мое уныниe и неразумиe! По Твоей воле набрел я на этот цветок, чтобы простое насекомое пристыдило меня. Для кого трудилась эта пчела, для кого собирала мед? не для себя, а для других. Также как и мне, ей никто не скажет спасибо; также как и меня, ее всякий гнал, а между тем она все трудилась и на труде свою жизнь положила. Прости, Господи! мое уныние и неразумие. Умудри и меня, как Ты умудрил пчелу – медоносицу»!

И снова начал лекарь собирать целебные травы, и снова до пота лица стал ходить по хижинам и помогать больным, утешать умирающих.

(Кн. В.Ф. Одоевский).

23. Братская помощь

I. Воскресенье в деревне (18 июля 1876 г.). Сельская церковь полна молящихся. Старичок священник, в полном облачении и с крестом в руке, говорит с амвона обступившим его прихожанам о бесчеловечных мучениях, которые терпят славяне от турок...

В церкви безмолвная тишина. Изредка слышатся глубокие вздохи; на глазах у многих слушателей блестят слезы... «Спаси, Господи, и помилуй!» шепчут женщины и крестятся.

– «Помогите, православные, страждущим братьям!» так кончил священник свое слово.

II. Храм огласился рыданиями. Толпа заволновалась... По медной тарелке, вынесенной дьячком из алтаря и положенной на столик, зазвучали копейки, пятаки и серебряные монеты.

Вон женщина положила на тарелку полотенце с красной каймой, другая платок, третья указывая на тарелку, сует в руку что-то пятилетней дочурке; девочка побежала к столику и положила на тарелку серебряный перстенек.

Старый солдат снимает с груди Георгиевский крест и несет туда же, на общий жертвенник братской любви к родным страдальцам...

В короткое время стол завален был полотенцами, платками, холстами. Святая жертва!...

III. Золотое сердце у тебя, наш родной русский народ!... Скудна природа, тебя окружающая; трудно достается тебе твой черствый хлеб; дымна и холодна твоя курная избушка. Но ты всегда был печальником, защитником слабого, обездоленного. Все сказки, что тобой сказаны, сложены в защиту – утеху сироты бездомного, люда горемычного, бесталанного. Противно тебе всякое лукавство и двоедушие. Ненавистны тебе люди гордые, ехидные: змеи-горынычи, бабы-яги, лютые свекрови, злые мачехи... Сирого, убогого ты к сердцу жмешь и греешь: гонимым сироткам – Марьюшкам, обижаемым дурачкам – Иванушкам даришь ты венцы царские, строишь дворцы – терема хрустальные, посреди садов с золотыми решетками, на деревьях там растут золотые яблоки, распевают – поют птицы райские...

IV. Золотое сердце у тебя, наш родной русский народ!

В рабстве спасенное,

Сердце свободное,

Золото, золото

Сердце народное!

Спит, словно мертвая,

Русь недвижимая...

А загорится в ней

Искра незримая –

Встали не бужены,

Вышли не прошены;

Жита по зернышку

Горы наношены.

Рать подымается

Неисчислимая,

Сила в ней скажется

Несокрушимая!..

(Из «Родины» Радонежского).

24. Царская награда за геройский подвиг девочки

I. Осенью 1887 года в Петербурге, на Выборгской стороне, по Воскресенской улице, на огородном месте, шестилетий мальчик Димитрий, играя, забросил палку в колодезь, имеющий пять аршин глубины, как это потом было вымерено. Желая достать палку, мальчик и сам упал в колодезь и пошел ко дну. Собралось несколько человек народа и, в числе прочих, девочка 14 лет. Она быстро сбросила с себя платье и в одной рубашке нырнула в колодезь; но эта попытка оказалась безуспешной: девочка вынырнула, едва не задохнувшись; однако еще три раза нырнула в этот колодезь, несмотря на то, что он был наполнен грязной, вонючей жидкостью, служившей для поливки огорода, для чего туда сбрасывалась всякая дрянь. Наконец, самоотверженной девочке удалось вытащить мальчика, который общими усилиями собравшегося народа был приведен в чувство и только сделался болен. Девочка также захворала.

II. О таком подвиге самоотвержения было представлено Его Императорскому Величеству, и Государь Император в 20-й день сентября 1887 года Всемилостивейше повелеть соизволил: шлиссельбургской мещанке, 14-ти-летней девочке Анисье Никифоровой, за оказанный ей подвиг самоотвержения, кроме награждения ее серебряной медалью, с надписью: «За спасение погибавших», и выдачи ей 25 руб. единовременного пособия, – производить, впредь до выхода ее в замужество, ежемесячное, из сумм Его Величества, денежное пособиe по 5 р. и затем при выходе в замужество отпустить единовременно на приданое 200 рублей.

III. По собранным сведениям оказалось, что эта девочка не имеет отца и живет при матери, которая существует продажей молочных скопов, перебиваясь кое-как. Петербургская городская дума постановила позаботиться о воспитании этой девочки в каком-либо городском учебном заведении.

(Из «Сельск. Вест.» за 1887г.).

25. Подвиг бесстрашия и человеколюбия казака Василия Граб

14-го апреля 1824 года, Ямбурского уезда, в деревне Кобыляках, загоралась ночью изба крестьянина Семена Николаева, которого на беду не было дома, а хозяйка так перепугалась, что едва только сама успела выскочить из огня, а своих двоих детей выхватить не успела. Крестьяне сбежались и принялись тушить пожар. В это время случился в деревне и прибежал на пожар казак 7-го Черноморского эскадрона, Василий Граб. Весь дом был в огне, а малютки, которых уже душил дым и припекал жар, испускали отчаянный крик. Граб кинулся в огонь, вскочил в окно, схватил обоих детей и с ними выскочил из горевшего дома жив и здоров. Страшно было видеть, как Граб полез в огонь: все полагали, что он найдет себе там верную смерть, но казак полез в огонь с молитвой и вынес младенцев невредимыми: Господь помиловал его и их. Государь Император за славное дело это пожаловал казаку Граб медаль с надписью: «За спасение погибавших» и пятьсот рублей денег.

(Из журн. «Досуг и дело»).

26. Чудный домик

Чудный я знаю домик и с полным хозяйством. Есть в нем мельничка, есть в нем и кухня, где день и ночь готовится теплая пища. В этом домике множество ходов и пе-реходов, и проворные маленькие слуги разносят по ним теплую пищу во все уголки дома. Есть в этом доме неугомонный распорядитель. Ни днем, ни ночью не засыпает он ни на минуту: все тук, да тук, и гонит проворных слуг во все углы дома, где только спрашивается пища, питье и тепло. Есть в этом доме обширная горница, куда свободно входить чистый воздух; есть два светлые окошечка с подвижными ставеньками: ночью эти ставеньки запираются, днем отпираются. В домике живет невидимая хозяйка. Хоть этой хозяйки и не видно, но она все знает, всем распоряжается и все оживляет; для нее то и хлопочет распорядитель, для нее-то и работают маленькие слуги, она-то и смотрится в светлые окошечки, подымает и опускает ставеньки; ее невидимые глаза – мысли далеко видят. Уйдет хозяйка из дому – и все заснет, замолкнет, обессилит. Распорядитель перестанет стучать, слуги остановятся в переходах и во всем домике станет тихо, пусто и холодно, а ставеньки на веки закроют окошечки.

Изъяснение.Домик – человек. Мельничка – зубы. Кухня – желудок. Неугомонный распорядитель – сердце. Обширная горница – рот, дыхательное горло и легкие. Два светлые окошечка – глаза. Невидимая хозяйка – душа человека. Уход хозяйки из дому – смерть человека.

27. Цена души человеческой

Когда император Феодосий узнал, что жители Антиохии влачили по грязи статую его супруги, то он приказал разрушить город. Что сделает Бог нам, если мы грехом оскверняем душу – Его образ и храм?

Хотите ли знать цену вашей души? Посмотрите на цену искупления: не золото целого миpa, не мир весь, со всем, что в нем есть, но сам Бог был ценой нашего выкупа

(Златоуст).

Один святой муж, при виде прекрасной и роскошно одетой женщины, горько заплакал и сказал: «Она сделала для украшения своего смертного тела более, чем я для моей бессмертной души».

(Дух. Цветн.).

28. Велика вещь человек!

(Пр. Сол. XX, 6).

Так велика, что сам великий Ценитель и Судья всяческих ставил ее выше всех вещей в миpe. Кая польза человеку, говорил Он, аще приобрящет мир весь, душу же свою отщетит? (т.е. душу свою погубит).

Велика вещь человек, потому что вещь эта произошла от Величайшего, вследствие великого совета, и стоила не мало. И рече Бог: сотворим человека (Быт.1:26). И созда Бог человека, персть взем от земли, и вдуну в лице его дыхание жизни (Быт.11:7).

Велика вещь человек,потому что вещь эта имеет величайшее значение и чрезвычайно много заключает в себе. И сотвори Бог человека, по образу Божию сотвори его (Быт.1:27).

Велика вещь человек,потому что предназначена для великих целей. Сотвори Бог человека да обладает рыбами морскими, и птицами небесными, и скотами, и всею землею, и всеми гады пресмыкающимися по земли (Быт.1:26).

Велика вещь человек, потому и падение этой вещи превратило и опрокинуло за собой все. Вемы, яко вся тварь совоздыхает и соболезнует с нами даже до ныне. Суете бо тварь повинуся не волею, но за повинувшаго ю (человека) (Рим.8:20–22).

А как ценится эта великая вещь у самих человеков? Чему не подчиняется? На что не меняется?

Человек подобен сыну и наследнику великого царя, который, находясь с малолетства в изгнании, забыл о своем великом происхождении и столь же великом предназначении.

Посему первый и последний урок человеку должен быть: познай самого себя»... (В.В.IV:267).

29. Человек и верблюд

(Аллегория) 117

I. Через степь однажды вел верблюда путник; вдруг верблюд озлился, начал страшно фыркать, храпеть, бросаться; путник испугался и побежал; верблюд за ним. Куда укрыться? Степь пуста. Но вот увидел у самой он дороги водоем ужасной глубины, но без воды. Из недра темного его торчали ветвями длинными кусты малины, разросшейся меж трещинами стен, покрытых мохом старины. В него,

гонимый бешеным верблюдом, путник в испуге прянул: он за гибкий сук малины ухватился и повис над темной бездной. Голову подняв, увидел он разинутую пасть верблюда над собой: его схватить рвался ужасный зверь. Он опустил глаза ко дну пустого водоема: там змей ворочался и на него зиял голодным зевом, ожидая, что он, с куста сорвавшись, упадет. Так он и висел на гибкой тонкой ветке между двух погибелей. И что же еще ему представилось? В том самом месте, где куст малины (за который он держался корнем в землю сквозь пролом стены состарившейся водоема входил, – две мыши, белая одна, другая черная, си­дели рядом на корне, и его поочередно с большой жадностью грызли, землю со всех сторон скребли и обнажали все ветви корня, а когда земля шумела, падая на дно, оттуда выглядывал проворно змей, как будто спеша проведать, скоро-ль мыши корень перегрызут, и скоро-ль с ношей куст к нему на дно обрушится. Но что же? Вися над этим страшным дном, без всякой надежды на спасенье, вдруг увидел на ближней ветки путник много ягод малины, зрелых, крупных; сильное желание полакомиться ими зажглось в нем; он все тут поза­был: и грозного верблюда над собой, и под собой на дне далеком змея, и двух мышей коварную работу: оставил он вверху храпеть верблюда, внизу зиять голодной пастью змея, и в стороне грызть корень и копаться в земле мышей, а сам, рукой добравшись до ягод, начал их спокойно рвать и есть, – и страх его пропал...

II. Ты спросишь, кто этот жалкий путник? – человек. Пу­стыня же с водоемом – свет; а путь через пустыню – наша жизнь земная; гонящийся за путником верблюд есть враг души, тревог создатель – грех. Нам гибелью грозить он; мы же беспечно на ветке трепетной висим над бездной, где в темноте могильной скрыта смерть – тот змей, который, пасть разинув, ждет, чтобы ветка тонкая переломилась. А мыши? Их названье день и ночь: без отдыха, сменяясь, они работают, чтобы сук твой, ветку жизни, которая меж смертью и светом тебя неверно держит, перегрызть: прилежно черная грызет всю ночь, прилежно белая грызет весь день; а ты, прельщенный ягодой душистой, усладой чувств, желаний утолением, забыл и грех – верблюда в вышине, и смерть – внизу зияющего змея, и быструю работу дня и ночи – мышей, грызущих тонкий корень жизни; ты все забыл – тебя манить одно неверное минуты наслажденье. Вот свет и жизнь, и смертный человек!

(Жуковский).

30. Притча о дубовой бочке

I. Вырос в лесу, в зеленой дубраве, дуб, без малого в обхват толщины, и стал он стариться, дряхлеть. Пришел хозяин, срубил его и отдал в руки мастеру; мастер распилил дуб на доски, из досок поделал клепки, собрал их, связал обручами, вставил по дну в уторы – и вышла бочка. За бочку эту люди дают три целковых; в бочке этой люди воду возят; на бочку кто ни посмотрит, говорит, что сработана хорошо, и мастеру на славу и добрым людям на нужду, и что без бочки нельзя жить хозяйством; нельзя жить без воды, а возить ее не близко: ведрами не наносишься.

II. Все бы это хорошо, да бочка наша как-то рассохлась и рассыпалась. Хозяин ли не доглядел, сами-ль клепки между собой повздорили да вместе жить раздумали – не знаю; да только рассыпалась бочка вся. Ребятишки растаскали обручи, стали катать их по улицам и погонять хворостиной; клепки, под ногами навалявшись, пошли то в печь, то под лавку, а о бочке и помину не стало, словно ее и на свете не бывало.

III. В притче этой речь идет вот к чему: дуб – эта православный прадед твой; клепки – все его семя: и мал и велик; обручи – честь и смирение и доброе согласие, которое держит и живит, и питает односемьян: покуда клепки держались обручами, а целая семья добрым согласием, в одном кружке, потуда все было хорошо, а как рассыпались клепки врознь, как не стало доброго согласия в семье, так все пропали порознь, и слуху об них не стало.

(В. Даль).

31. Рассказ мужика о том, за что он старшего брата своего любит

Я и так брата люблю, а больше за то, что он за меня в солдаты пошел. Вот как было дело: стали бросать жеребий. Жеребий пал на меня, мне надо было идти в солдаты, а я тогда неделю как женился. Не хотелось мне от молодой жены уходить.

Матушка стала выть и говорит: «как Петрушке идти, он молод». Делать было нечего, стали меня собирать. Сшила мне жена рубахи, собрала мне денег, и на завтра надо было идти на ставку в город. Матушка убивалась – плакала, а я как подумаю, что идти надо, так сердце сожмется, точно на смерть иду.

Собрались мы ввечеру все ужинать. Никому и есть не хотелось. Старший брат, Николай, лежал на печи и все молчал. Молодайка моя выла. Отец сидел сердитый. Как матушка поставила на стол кашу, так никто ее и не тронул. Матушка стала звать Николая с печи ужинать. Он сошел, перекрестился, сел у стола, да и говорит: «не убивайся, матушка. Я пойду за Петрушку в солдаты, я старше его. Авось не пропаду. Отслужу, да и приду домой. А ты, Петр, без меня покой батюшку с матушкой и жену мою не обижай». Я обрадовался, матушка тоже перестала убиваться, стали собирать Николая. По утру, когда я проснулся, как пораздумал, что за меня брат идет, стало мне тошно. Я и говорю: «не ходи, Николай, мой черед, я и пойду». А он молчит и собирается. И я собираюсь. Пошли мы оба в город на ставку. Он становится, и я становлюсь. Оба мы ребята xopoшиe, стоим – ждем, не бракуют нас. Старший брат посмотрел на меня – усмехнулся и говорит: «будет, Петр, ступай домой. Да не скучайте по мне, я своей охотой иду». Заплакал я и пошел домой. А теперь как вспомню про брата, кажется бы жизнь за него отдал.

(Гр. Л. Толстой).

32. Пример сыновней любви

I. В царствование Петра Великого стольник 118 Желябужский сделал важное преступление, за которое законы осуждали его на смертную казнь. Суд приговорил его к положенному законами наказанию, и смертный приговор был уже подписан государем. Несчастный должен был готовиться к неминуемой смерти. Никаких средств не было к его спасению. Но он имел у себя сына, который с самых юных лет отличался нежной любовью к родителям.

II. Молодой человек, пораженный несчастьем отца и бесчестьем, которое падало на все семейство его, решился пожертвовать своей жизнью за спасение родителя. Встретив государя, при выходе его из дворца, он падает к ногам его и с рыданием говорит: «Государь! Отец мой нарушил долг свой против Бога и отечества и приговорен к смертной казни. Не смею роптать на приговор твой, но дерзаю прибегнуть к твоему милосердию. Повели, великий государь, вместо отца моего предать казни меня. Я с радостью жертвую жизнью за виновника моей жизни. Государь! Не откажи мне в моем сердечном желании заплатить отцу за воспитание, избавить мать от потери мужа, братьев и сестер от сиротства, и все потомство от поношения».

III. Государь, тронутый до слез горячей любовью нежного сына, поднял его и, поцеловав, сказал: «За воспитание такого сына, как ты, прощаю отца твоего и возвращаю его тебе и всему вашему семейству. Сверх того, жалую тебя чином и местом, которое занимал отец твой, в полной уверенности, что ты лучше его будешь исполнять должность, на тебя возлагаемую».

(Ист. Вестн.).

33. Казачья колыбельная песня

Спи, младенец мой прекрасный,

Баюшки-баю.

Тихо смотрит месяц ясный

В колыбель твою,

Стану сказывать я сказки,

Песенку спою;

Ты ж дремли, закрывши глазки,

Баюшки-баю.

Сам узнаешь, будет время,

Бранное 119 житье;

Смело вденешь ногу в стремя

И возьмешь ружье!

Я седельце боевое

Шелком разошью!..

Спи, дитя мое родное,

Баюшки-баю.

Богатырь ты будешь с виду–

И казак душой,

Провожать тебя я выйду–

Ты махнешь рукой.

Сколько горьких слез украдкой

Я в ту ночь пролью!..

Спи, мой ангел, тихо, сладко,

Баюшки-баю.

Стану я тоской томиться,

Безутешно ждать,

Стану целый день молиться,

По ночам гадать;

Стану думать, что скучаешь

Ты в чужом краю...

Спи ж, пока забот не знаешь,

Баюшки-баю.

Дам тебе я на дорогу

Образок святой;

Ты его, моляся Богу,

Ставь перед собой.

Да, готовясь в бой 120 опасный,

Спи, младенец мой прекрасный,

Помни мать свою...

Баюшки-баю.

(Лермонтов).

34. Мать и дитя

Комнату лампада слабо озаряла,

Мать, над колыбелью наклонясь, стояла.

А в саду сердито выла буря злая,

Под окном деревья темные качая.

На малютку сына нежно мать глядела,

Колыбель качая, тихо песню пела:

«Ах, уймись ты, буря! Не шумите, ели!

Мой малютка дремлет сладко в колыбели.

Ты, гроза Господня, не буди ребенка!

Пронеситесь, тучи черные, сторонкой!

Спи, дитя, спокойно!.. Вот гроза стихает:

Матери молитва сон твой охраняет.

Завтра, как проснешься и откроешь глазки,

Снова встретишь солнце, и любовь, и ласки».

(А. Плещеев).

35. Сердце матери

«Ты, родима моя матушка!

В день денна моя печальница,

В ночь – ночная богомолица!»

(Народ. Песня).

;. Так поет русская вылившаяся из глубины сердца песня.

«Нет такого дружка, как родима матушка», говорит умная наша пословица. Кто так искренно, как мать, порадуется нашему счастью и разделить наше горе? Чье сердце одинаково горит любовью и к чаду разумному, и к детищу бесталанному? К последнему душа матери лежит еще больше, нежели к первому; прижимает мать к своей груди уродливое, неудавшееся чадо и молится о нем еще больше, еще жарче.

;;. В песне говорится: «Посреди поля чистого, под ракитовым кустом лежит избит, изранен, исколот добрый молодец. Что не ласточки, не касаточки вкруг тепла гнезда увиваются – увивается тут родна матушка; она плачет, как река льется; а родна сестра плачет, как ручей течет; молодая жена плачет, как роса падет; солнышко взойдет – росу высушить»... Ручей летом пересыхает – горе сестры скоротечно; слезы жены, подобно росе, непродолжительны; но река не перестанет течь, – мать до гробовой доски будет оплакивать смерть своих детей...

Увы! утешится жена,

И друга лучший друг забудет;

Но в мире есть душа одна –

Она до гроба помнить будет;

Ей не забыть своих детей,

Погибших на кровавой ниве,

Как не поднять плакучей иве

Своих поникнувших ветвей...

III. Пройдут года, десятки лет после смерти сына или дочери, а старушка-мать все теплит лампадку перед образом, все шепчут ее уста дорогое имя и слезы влажат тусклые, старческие очи.

Родимая матушка, дети, денная печальница о вас, ночная богомолица! Отвечайте же ей взаимной любовью, благодарностью; окружите старость ее попечениями, и благословение Божье почиет на вас.

(Из «Родины» Радонежского).

36. Материнская любовь

I. Моя мать, уезжая в последний раз из города К., 121 заставила моего дядьку, Евсеича, побожиться перед образом, что он уведомит ее, если я сделаюсь болен. Он исполнил свое обещание: один из грамотных дядек написал ему письмо, в котором, без всякой осторожности и даже несправедливо, он извещал, что молодой барин болен падучей болезнью, и что его отдали в больницу. Можно себе представить, каким громовым ударом разразилось это письмо над моим отцом и матерью. Письмо шло довольно долго и пришло в деревню во время совершенной распутицы, о которой около Москвы не могут иметь и понятия: дорога прорывалась на каждом шагу, и во всяком долочке была зажара, т.е. снег, насыщенный водой: ехать почти было невозможно. Но мать мою ничто удержать не могло; она выехала в тот же день в К. с своей Парашей и молодым мужем ее, Феодором.

II. Ехала мать день и ночь на переменных крестьянских некованых лошадях, в простых крестьянских санях, в одну лошадь. Всех саней было четверо: в трех сидело по одному человеку без всякой поклажи, которая вся помещалась на четвертых санях. Только таким образом была какая-нибудь возможность подвигаться шаг за шагом вперед, и то пользуясь морозными утренниками, которые на этот раз продолжались, по счастью, до половины апреля. В десять дней дотащилась моя мать до большого села, Мурзихи, на берегу Камы; здесь пошла уже большая почтовая дорога, крепче уезженная, и потому ехать по ней представлялось более возможности; но за то из Мурзихи надобно было переехать через Каму. Кама еще не прошла, но надулась и посинела; накануне перенесли через нее на руках почту; но в ночь пошел дождь, и никто не согласился переправить мою мать и ее спутников на другую сторону. Мать моя должна была ночевать в Мурзихе. Боясь каждой минуты промедления, она сама ходила из дому в дом по деревне и умоляла добрых людей помочь ей, рассказывала свое горе и предлагала в вознаграждение все, что имела. Нашлись добрые и смелые люди, понимавшие материнское сердце; они обещали ей, что, если дождь в ночь уймется и к утру хоть крошечку подморозит, они берутся благополучно доставить ее на ту сторону и возьмут то, что она пожалует им за труды.

III. До самой зари молилась мать моя, стоя в углу на коленях перед образом той избы, где провела ночь. Теплая материнская молитва была услышана: ветер разогнал облака, и к утру мороз высушил дорогу и тонким льдом затянул лужи. На заре шестеро молодцов, рыбаков по промыслу, каждый с шестом или багром, перекрестясь на церковный крест, взяли под руки обеих женщин, обутых в мужские сапоги, дали шест Федору и отправились, пустив вперед самого расторопного из своих товарищей для ощупывания дороги. Дорога лежала вкось, и надобно было пройти около трех верст.

IV. Переход через огромную реку в такое время так страшен, что только привычный человек может совершить его, не теряя бодрости и присутствия духа, Федор и Параша просто ревели, прощались с белым светом и со всеми родными, и в иных местах надобно было силой заставлять их идти вперед; но мать моя с каждым шагом становилась бодрее и веселее. Провожатые поглядывали на нее и приветливо потряхивали головами. Надобно было обходить полыньи, перебираться по сложенным вместе шестам через трещины; мать моя нигде не хотела сесть на чуман (нечто вроде легких санок), и только тогда, когда дорога, подойдя к противоположной стороне, пошла возле ямского берега по мелкому месту, когда вся опасность миновалась, она почувствовала слабость; сейчас постлали на чуман меховое одеяло, положили подушки, мать легла на него, как на постель, и почти лишилась чувств: в таком положении дотащили ее до самого двора в Шуране. Мать моя дала сто рублей своим провожатым, т.е. половину своих денег, но честные люди не захотели воспользоваться: они взяли по синенькой на брата (по пяти рублей ассигнациями). С изумлением слушая изъявление горячей благодарности и благословения моей матери, они сказали ей на прощанье: «дай вам Бог благополучно доехать», и немедленно отправились домой, потому что мешкать было некогда: река прошла на другой день. Все это подробно рассказала мне Параша. Из Шурана, в двое суток, мать моя доехала до К., остановилась где-то на постоялом дворе и через полчаса была в гимназии, где я жил.

(С. Аксаков).

37. Родительское благословение

Дорожите, дети, благословением родительским, если хотите, да благо вам будет и да долголетны будете на земле! Дорожите этим сокровищем, которого никто и никогда не может похитить у вас! С благословением родительским никакие беды и напасти не страшны будут вам; с ним и в счастье-довольстве вы не забудетесь. Не даром говорит мудрая пословица: «родительское благословение со дна моря достанет, – оно в огне не горит и в воде не тонет». В родительском благословении действует благословение Самого Бога. Сам Бог – Отец Небесный, сотворив наших праотцев, благословил их Своим Отеческим благословением (Быт.1:28) и определил, чтобы благословение отчее утверждало домы чад (Сир.3:9).

К несчастию, не все дети знают цену этого великого сокровища. Есть дети, которые ни во что ставят родительское благословение и за то лишаются Божьего благословения. Вот поучительный рассказ из недавних времен, – рассказ, свидетельствующий, как дети должны дорожить самым знамением родительского благословения – св. иконой, какова бы она ни была по внешнему виду. Молодой человек, сын одной благочестивой помещицы, отправлялся на службу в Петербург. Мать при отъезде благословила его Ахтырской иконой Божьей Матери. Икона была простая, без ризы, на вид невзрачная, темная, как обыкновенно эта икона рисуется. Было уже лето около того времени, как празднуется в честь Ахтырской иконы Божьей Матери, т.е. в июле месяце. Путникам нужно было выбраться на большую дорогу, глухой степью, заросшей высокой травой и бурьяном. И вот юноша, оставшись в карете наедине, с иконой в руках, которую его мать подала ему в карету с напутственными словами и слезами, и которую ему некуда было деть, предался мечтам о своем будущем: о роскошной жизни в Петербурге, о знакомстве с знатными особами, о блестящем обществе. Взглянув на образ, бывший у него в руках, темный, невзрачный, он подумал, что при такой обстановке, какая его ожидает, ему будет стыдно поставить у себя такую икону, и вот, недолго думая, он – страшно сказать – вышвырнул святой образ из кареты в густую, высокую траву и продолжал мечтать. Путешествие кончилось благополучно. Юноша приехал в Петербург и поступил на службу. Когда устроилась квартира, то дядька, размещая вещи, вспомнил про св. образ и спросил у барина – где он? Барин сказал, что он вышвырнул его еще в степи... Дядька пришел в ужас и тут же сказал, что не будет ему счастья без материнского благословения: «материнская молитва со дна моря достанет», сказал старик, «а кто ее не почитает, тот счастья век не знает». Барин успокоил дядьку, а сам развлекся и позабыл о своем поступке; но – не надолго. Вскоре что-то приключилось ему весьма неприятное, и дядька не преминул напомнить ему о материнском благословении. Юноша промолчал; но с тех пор его поступок стал приходить ему на ум всякий раз, как только постигала его какая-нибудь неприятность. Он служил в Петербурге года два или три, служба шла для него весьма неудачно. Неприятности повторялись чаще и чаще; а дядька всякий раз твердил о материнском благословении. Наконец получилось известие о смерти матери, и юноша совершенно упал духом, потеряв возможность испросить у нее прощение и вторичное благословение. Тут-то дядька приступил к барину с настоятельными советами и увещаниями бросить службу, ехать на родину и употребить все возможные средства к разысканию иконы. У самого юноши явилось сильное раскаяние; он вышел в отставку и поехал опять домой. Проехали уже степью несколько верст; вдруг лошади сбесились и понесли... карету опрокинули и повредили; барин вывалился, дядька и кучер тоже... наконец лошади умаялись и остановились. Кучер и дядька по следу измятой травы нашли их стоящими и спокойно щиплющими траву. Барина в карете не оказалось. Кучер и дядька отправились искать барина... наконец нашли: но как?!

Так вразумил Бог этого юношу, доброго сердцем, но легкомысленная, и научил его дорожить родительским благословением. Дорожите, дети, и вы этим сокровищем, если желаете, чтобы на вас почивало Божье благословение!

(Извлеч. с сокращ. из № 230 «Троицк. листк.»).

38. Слава труду

Слава святому труду!

Бедность и труд

Честно живут,

С дружбой, с любовью в ладу.

Слава святому труду!

Дружно же, дети!

Громкую славу споем

Тем, кто живет в этом миpe

Честным трудом.

Слава святому труду!

Бедность и труд

Честно живут,

С дружбой, с любовью в ладу.

Слава святому труду!

(Из стих. Беранже).

39. Наследство

Не осталось

Мне от батюшки

Палат каменных,

Слуг и золота;

Он оставил мне

Клад наследственный:

Волю твердую,

Удаль смелую.

С ними молодцу

Всюду весело!

Без казны богат,

Без почета горд.

В горе, в черный день,

Соловьем поешь;

При нужде, в беде

Смотришь соколом;

На распашку грудь

Против недруга,

Под грозой, в бою

Улыбаешься.

И мила душе

Доля всякая,

И весь белый свет

Раем кажется!

( Никитин).

40. Косарь

Я куплю себе

Косу новую,

Отобью ее,

Наточу ее,–

И прости – прощай,

Село родное...

В края дальше,

Пойдет м;лодец...

Что вниз п; Дону,

По набережью,

Хороши стоят

Там слоб;душки...

Степь раздольная

Далеко вокруг,

Широк; лежит,

Ковылем травой

Расстилается...

***
Ах, ты, степь моя,

Степь привольная!

Широко ты, степь,

Пораскинулась,

К морю Черному

Понадвинулась.

В гости я к тебе

Не один пришел:

Я пришел сам друг

С косой вострою;

Мне давно гулять

По траве степной,

Вдоль и п;перек,

С ней хотелося...

***
Раззудись, плечо!

Размахнись, рука!

Ты пахни в лицо,

Ветер с полудня!

Освежи, взволнуй

Степь просторную...

Зажужжи, коса,

Засверкай кругом!

Зашуми, трава,

Подкошенная!

Поклонись, цветы,

Головой земле!

На ряду с травой

Вы засохнете!

Нагребу копен,

Намету стогов: –

Даст казачка мне

Денег пригоршни.

( Кольцов).

41. Счастливая старость

«Ты, дедушка, стар», ученик говорит:

«Весь сед, и волос лишь немного сберег;

«Летами ты стар, но здоров и не хил –

«Скажи: отчего, старичок?»

– В дни юности, друг мой, старик возразил:

Я помнил, что юность летит как страда:

Не тратил я даром здоровья и сил,

Чтоб после внезапно нужда не пришла. –

«Ты, дедушка, стар», ученик говорил,

«Ведь с юностью кончится радости срок,

«А ты о прошедшем еще не тужил –

«Скажи: отчего, старичок?»

– В дни юности, друг мой, старик возразил:

Я помнил, как юности дни коротки:

О будущем думал я, что ни творил,

Чтоб прошлое мог вспоминать без тоски.

«Ты, дедушка, стар», ученик говорил,

«А жизнь коротка: твой конец недалек:

«Ты весел; про смерть разговор тебе мил.

«Скажи: отчего, старичок?»

– Да, друг мой; я весел, и вот отчего –

Причину заметь ты – старик возразил:

Я в юности помнил Творца моего,

А Он за то старость мою не забыл.

(Я. Грот).

42. Нищий

И вечерней, и ранней порою

Много старцев, и вдов, и сирот

Под окошками ходить с сумою,

Христа ради на помощь зовет.

Надевает ли суму неволя,

Не охота ли взяться за труд, –

Тяжела и горька твоя доля,

Бесприютный, оборванный люд!

Не откажут тебе в подаянии,

Не умрешь ты без крова зимой, –

Жаль разумное, Божье созданье,

Человека в грязи и с сумой.

(Никитин).

43. Смерть нищего

Пришел он, старец величавый;

Кто он – Бог весть; с своей сумой,

В одежде бедной и дырявой,

Пришел на берег он морской.

И лег он на прибрежный камень,

Тяжелый посох уронил,

И взор, где гаснул жизни пламень,

В лазурь безгранную вперил.

Над ним, как ангел, проносилась

По небу тучка. День сиял.

Морская даль не серебрилась.

И знойный воздух не дышал.

В одежде бедной и дырявой,

С сумою, с посохом, в пыли,

Он умер гордый, величавый,

Как царь непризнанный земли.

(М. Белинский).

44. Счастье

Хочешь ли счастьем земным всегда в тишине наслаждаться?

Зависти в сердце не знай к тем, кто счастливей тебя,

Сравнивай долю свою не с их завидною долей, –

Сравнивай с долею тех, кто злополучней тебя.

(Ф. Миллер).

45. Ищи того, что прочно, бесконечно

Ты приобрел сокровище земное, –

К чему восторг? – ничтожно это все!

Ты потерял сокровище земное, –

К чему печаль? – ничтожно это все.

Здесь, на земле, как ты, ничто не вечно:

Ищи того, что прочно, бесконечно.

(Ф. Миллер).

46. 3автра

"Завтра,завтра, не сегодня!»

Так ленивцы говорят;

Завтра свой урок начну,

Завтра не хочу лениться,

Завтра надо потрудиться;

Нынче, лучше, поиграть, –

Вот суждение какое!

Для чего же не теперь?

Завтра сделаем другое.

Нынче это сделай; верь,

Что на каждый день есть дело;

Что поспело, то созрело.

Что ты сделал, то с концом. –

Вижу я, и – поздравляю,

А что сделаешь потом,

Я, дружок, еще не знаю.

День за днем, вся жизнь пройдет –

Невозвратно и мгновенно.

Быстро каждый час летит.

Дале, дале время мчит!

Каждым часом настоящим

В жизни пользоваться знай;

Мигом дорожи летящим;

Завтрому не доверяй.

Коль до завтра ты отложишь,

Что сегодня сделать можешь,

Будешь часто горевать...

(Б. Феодоров).

47. Хоровая песня детей

Дружно, братцы, песню грянем!

Отдохнем – и смело

Мы опять работать станем,

Примемся за дело.

Хором, хором пойте дружно,

Нам во всем согласье нужно.

Где согласье заведется,

Славно, славно там живется:

Все кипит, все удается...

Дружно, дружно, веселей!

Где разлад – прощай веселье,

Радость улетала,

Там не клеится ни пенье,

Ни игра, ни дело.

Хором, хором пойте дружно,

Нам во всем согласье нужно.

Где согласье заведется,

Славно, славно там живется,

Все кипит, все удается...

Дружно, дружно, веселей!

Где разлад – там грустно, скучно.

Там житье плохое...

Будь же с нами неразлучно,

Дружество святое!

Хором, хором пойте дружно,

Нам во всем согласье нужно.

Где согласье заведется,

Славно, славно там живется:

Все кипит, все удается...

Дружно, дружно, веселей!

(Кн. Одоевский).

48. Утренняя песня

Встань поутру, не ленись!

Мылом вымойся, утрись.

Кто растрепан, не умыт,

Тот собой людей смешит.

Зубы, десны крепче три

И снаружи, и внутри;

Чистым гребнем причешись,

Да и Богу помолись.

Долго спать тебе невпрок,

Лишь забудешь про урок,

Ты за книжку – повторить,

А уж начали звонить.

Знай заранее, что взять,

Времени чтобы не терять.

В класс когда идти велят,

Тут уж некогда искать.

То забыл налить чернил,

То пера не очинил;

Книжку бросил без пути,

А потом и не найти.

Но в порядке что лежит,

Под руку само бежит.

В классе быть, так не зевать,

А стараться понимать!

Кто зевает – негодяй;

Ты ему не подражай.

Слышишь новое – смекни,

Да в тетрадке очеркни;

Поленился, пропустил –

Смотришь: завтра позабыл,

А написано – прочтешь,

Лучше в толк себе возьмешь.

( Одоевский).

49. Трудись

Если любить кто трудиться,

Волен тот и отдыхать,

Погулять и порезвиться,

Да и книжку почитать.

Что за стыд!

Как не знать

Ни читать, ни писать?

Я и книжку прочту,

Да и счеты сведу.

Станем дружно мы трудиться

И друг другу помогать!

Надо многому учиться,

Чтобы малое узнать.

На других погляжу,

Да свой ум приложу.

До чего не дойду,

То я в книжке найду.

Не страшна работе бедность!

Кто работает, тот сыт.

Кто к труду имеет ревность,

Бог того благословит.

Помолись И трудись!

Только знай не ленись:

Без нужды проживешь

И отраду найдешь

(Одоевский).

(Материал из Интернет-сайта)