Отец. Глава 1

Отец.

Глава 1.

Кто он есть? Кто может рассказать о нём всё то, что составляет его? Конечно, никто кроме него самого. Человек не видит в другом человеке всё то, что этот другой видит в себе самом. Весь тот огонь, всё то подспудное, всё то высшее, что и ценится в каждом.
О, память! Ты гибнешь вместе с телом? Ты – то царство, в уголки которого не может попасть тот, кому ты принадлежишь. Я смотрю и не вижу. Я делаю усилие – и, вот, всплывает картинка, возникает слово, вспыхивает эмоция…
Отец всегда был рядом. Когда мне было шесть лет, мы всей семьёй поехали в его деревню. Там, когда я с братьями и двоюродной сестрой играли около дома, он помогал брату по хозяйству. Слышал я и потом: отец мог починить всё, что угодно – телевизор, стиральную машину, холодильник (не зря его шкафчик был заполнен разными деталями). Разбирался отец и в электричестве. Мог и подправить ворота, и подмести двор.
В ту поездку вечерами и мы как гости, и семья дяди как хозяева собирались за одним столом на кухне. В один из таких вечеров раскалывали орехи. Мама сидела за столом, а я был где-то рядом. Мама выкладывала содержимое орехов на стол, и я решил подбежать к столу и быстро взять в руки часть этого содержимого. Вышло неудачно: подбегая к столу, я поскользнулся об половицу и ударился головой об край стола. Мама вскрикнула в тот самый момент, когда у меня со лба по направлению к правому глазу потекло что-то тёплое.
Отец среагировал быстро: он перевязал мне голову, а потом, взяв меня в охапку, понёс к «уазику», который быстро нашли, чтобы ехать в районную больницу. Она находился в городе, который обозначался для деревни белым элеватором в пяти километрах от неё. В больнице нас встретил мужик в белом халате, который обработал рану и наложил на неё швы. Отец при этом держал меня.
Другая поездка в райцентр не была столь же стремительной – отец за рулём велосипеда, а я – на передней раме. Вернувшись в деревню, я почувствовал себя плохо – по всей видимости, я получил солнечный удар.
Зимой мы в деревню не приезжали. В это время года отец ставил нас на лыжи. В лесу он шёл по лыжне впереди нас. Мы одевались по-зимнему: пальто, валенки, на которые натягивались резинки, прикреплённые к лыжам. Сам отец одевался легче: трико, ветровка, осенняя шапка. Он любил не просто кататься, а бегать на лыжах. Не раз в своей жизни он выигрывал соревнования среди лыжников.

С малых лет я пытался постичь отношение отца к себе и братишкам. Да, он заботился о нас. Однажды он поехал лечиться в один из санаториев Пятигорска. Из поездки он привёз нам одежду.
А когда вокруг стало совсем худо – не хватало денег даже на еду, да и дело было не только в том, что отцу задерживали зарплату, а в том, что многие продукты отсутствовали в магазинах. Зная о нашей любви к лимонаду, он достал где-то похожие на гильзы баллончики. Ими он заправлял специальную бутылку с ручкой, похожей на рычаг. Чуть погодя из неё шла струёй газированная вода. Она наполняла наши гранёные стаканы, в которых темнел сладкий сироп. Именно он, разбавленный шипучей водой, превращался в самый вкусный лимонад на свете. Бутылка называлась сифоном.
Не только лимонад, но даже лук и стрелы получали мы из рук отца. Он находил в лесу ветки. Одну из них – которая побольше – он выгибал дугой, натягивал между двумя концами леску, а ветки поменьше – обтачивал так, что одним концом они становились остры.
Однажды отец остался с нами тремя один на долгие дни. Мама неудачно зацепилась за ремень безопасности, когда выходила из служебной машины, и сломала ногу – в том месте, где стопа соединяется с голенью. С таким сложным переломом мама попала на операцию, на которой ей в ногу поставили железную пластину.
Когда отец работал, мы могли остаться у маминого брата, но, в основном, с нами дневал и ночевал только отец. В один из вечеров я и братишки облепили в детской комнате стол, который с нашим участием отец задолго до этого обработал наждачной бумагой и выкрасил лаком. Стол освещала лампа, сделанная руками отца. Мы рисовали на альбомных листах и так увлеклись, что не заметили, как настал поздний час. Никто, видимо, из нас троих не понимал, что надо рано вставать и идти в детский сад. Отец же отлично это понимал и, разозлившись, отвесил тумаков. Моё лицо даже на следующее утро горело, как горел и я от обиды на наказание отца.
Скорее строг, чем мягок – я придерживался такой его характеристики. Он не был из тех, кто ярко выражает большинство своих чувств. Сильные чувства меняли его поведение, но не более. Если взрыв не уходит в мир, то случается внутри человека.

С детства я знал трудовой распорядок отца. Сутки он находился на работе, три дня отдыхал. Конечно, получалось, что первый из этих трёх дней он спал. Если этот день выпадал на выходной, то мама просила играть нас в «разведчиков». Смысл этой игры сводился к тому, чтобы быстро и тихо передвигаться по квартире, особенно мимо комнаты, в которой спал отец.
Этот график работы позволял мне оставаться дома – мне, не любившему ходить в садик с самого раннего детства (по словам мамы). Я просил отца оставить меня дома, когда он отдыхал – но тот был непреклонен.
Ещё я просил его подарить на день рождения красивую машинку. Она стояла на прилавке магазина – совсем как книжка в библиотеке. Только в отличие от книжки эта железная с открывающимися дверьми и резиновыми колёсами игрушка стоила денег. Для машинки – немалых. Поэтому я не сильно огорчился, когда и здесь отец мне отказал.
Когда мне оставался ещё год до поступления в школу, родители взяли огородный участок. К нему существовало две дороги. Одна пролегала через весь город – сначала на трамвае до центрального рынка, потом пешком до автобусной станции, от неё на автобусе – за город, через лес и садовые массивы, а после – снова пешком. Второй путь был в два раза короче. Чтобы проехать этот путь, отец даже купил велосипед. Прикрепив к багажнику на заднем колесе чёрную сумку, он спускался вместе с велосипедом на лифте, выходил из подъезда, перекидывал ногу через раму и, крутя педали, начинал этот вариант пути.
Второй путь, дойдя до трамвайной линии, уходил в направление, противоположное для направления первого пути. Сначала также следуя вдоль трамвайных путей, отец ехал по тропинке в лесу. Въехав в посёлок, после разворотного кольца для трамваев, он уходил налево и проезжал улицы этого посёлка. При этом дорога всё больше принимала характер спуска. В одной месте – даже резкий: отцу требовалось притормаживать велосипед, чтобы не оказаться за бетонным полотном дороги. После этой «горки» он оказывался на обочине асфальтовой дороги, идущей вдоль реки. Потом асфальт заканчивался – начинался понтонный мост, после которого шёл черёд садовых массивов, и уже потом отец достигал той самой конечной остановки автобуса с первого пути. А с этой остановки до огорода было рукой подать.

Был ещё и третий вариант дороги до огорода. Он был самым комфортным и коротким по времени и воплощался в реальность, если кто-то из родственников или друзей родителей подкидывал нашу семью до садового участка на личной или служебной автомашине. Третий путь повторял путь отца на велосипеде, но только по асфальтированной дороге вдоль трамвайных путей, после разворотного кольца по большой горе вниз к реке, а на развилке, после которой отец уезжал к понтонному мосту, машина сворачивала направо и по бетонной дамбе вдоль той же могучей реки ехала до большого щита с изображением якоря. Спустившись осторожно около этого якоря вниз по песчаной дороге, автомобиль подъезжал к нашему огороду.
Иногда наша семья разделялась, и мы с мамой ехали по первому пути, а отец – либо один, либо с кем-то из троих детей на велосипеде по второму. При этом один из его сыновей восседал на передней раме, обмотанной в несколько слоёв верёвкой. Отец при этом должен был иногда ронять взгляд на тыковку в голове сына.
Став чуть старше, я встретил событие, которое ожидал давно. Дядя, брат мамы, передал нашей семье велосипед «Уралец», когда-то верно служивший его сыну, который теперь уехал учиться в университет, расположенный в другом городе. Казалось, велосипед будет моим, но отец распорядился иначе.
Благодаря тому, что мой рост стал выше, папа передал свой старый велосипед – «Спортивный». Да, мне уже подходил взрослый велосипед. Подростковый «Уралец» достался одному из моих братьев.
Мама оставалась дома, и мы с отцом в колонне из трёх велосипедов проезжали его вариант дороги до огорода. Освоив «Спортивный», я стал ездить быстро, и однажды проехал 10 километров за 25 минут.
В одну из поездок я вызвал недовольство отца. Как обычно, наша вереница проехала лес и выкатилась на асфальтовую дорогу в посёлке. Перед тем самым резким спуском следовало притормозить и либо спуститься с велосипеда и идти пешком, либо медленно ехать, давя педаль назад для торможения заднего колеса. Почему-то забывшись, перед этим спуском я не сделал ни того, ни другого и на полной скорости проехал мимо отца, который уже начал притормаживать. Вскинув глаза, он резко взялся за руль моего велосипеда, и я врезался в переднее колесо его «Суры». Это колесо некрасиво выгнулось в цифру «восемь» - отец ругнулся и гневно посмотрел на меня.

Чувствуя себя виноватым, я казался себе глупее всех на свете. Размер моей глупости был прямо пропорционален тому, насколько я не понимал степень своей вины перед другим человеком. Недовольство отца шло рядом с его злостью. Он резко отодвинул свой велосипед от моего и руками стал возвращать переднее колесо в привычное для этой детали велосипеда состояние круга.
На огородном участке существовало два сооружения – сарай и туалет. В первое из них складывался садовый инвентарь. В сарае же наша семья могла обедать, если начинался дождь. Свет вовнутрь сооружения падал через маленькое оконце, в которое никто никогда не смотрел, потому что его занавешивало старое пальто.
Однажды отец со своим закадычным другом стали вбивать около этого сарая трубы. Точнее – труба входила за трубой в одно и то же отверстие. Закончив вколачивать, отец со своим другом установили на этом месте водокачку – или как его стали называть и наша семья, и все вокруг – «качок».
Теперь каждый из нас – трёх братьев – мог потренироваться в том, чтобы как можно быстрее накачать ведро воды. Вода из вёдер перемещалась в большую перекрашенную чем-то похожим на лак бочку литров на сто. Её, видимо, из мест, прилегающих к своей работе, привёз отец. Наполнив до краёв бочку, вода согревалась летним теплом, после чего возвращалась в вёдра, перекочёвывала в лейку и разносилась нами по огороду под деревья и на грядки.
Вода из-под «качка» была настолько чиста, что мы её пили. Гружёная в канистры, она ещё и уезжала с нами на велосипедах домой.
Тот друг отца, действительно, был его закадычным, давнишним товарищем. Они знали друг друга с молодости – оба приехали в наш город после окончания средне-специальных заведений. Друг в отличие от отца – миролюбивого человека – имел боевой характер. Занимался боксом, часто дрался. В одной из драк даже получил бутылкой по голове.
У отца были ещё друзья. Один из них, как и боксёр, считался лучшим другом. Он жил недалеко от нас. У него были круглые глаза, мешки под ними, и часто меняющиеся женщины.
Третий друг работал вместе с отцом. Однажды на «Москвиче» этого друга отец и трое его сыновей отправились по грибы. В осеннем лесу пахло мокрой травой. Домой мы привезли два больших ведра разномастных и пахнущих этой же мокрой травой грибов.
Кроме грибов наша семья занималась собирательством и дикой земляники. Она росла на другом берегу реки, вдоль которой наши «железные кони» неслись в огород.

Чтобы попасть на другой берег реки, мы садились на тот самый трамвай, вдоль путей которого лежала дорога к «четырём соткам». Он проезжал одну остановку по второму пути к этим соткам – до конечной. Пройдя разворотное кольцо, мы спускались с горы к речному порту. У причала мы ждали речной трамвай или катер, который выглядел как буксирное судно для тяжёлых барж, но был размером меньше. Эти баржи были самыми частыми обитателями среди «посудин», которые я видел на реке.
На катере, однако, путешествие по реке давало больше ощущений. Он был скоростнее, а потому резвее разбивал волны, и ветер завывал отчётливее в наших ушах. Брызги воды, если приходилось стоять у носа этого «плавсредства», даже доходили до лица.
Мы причаливали у безлюдного берега, с которого сразу вверх уходила дорога. Точка высадки находилась аккурат напротив пляжа на другом береге реки, куда мы спускались с дамбы из огорода. Да, мы знали, что дорога с безлюдного берега уходит высоко-высоко в горы, которые величественно смотрели на нас по всему маршруту следования из дома в огород.
Конечно, мы поднимались до самой вершины, и этой вершиной оказывался обыкновенный луг с летающей мелкой живностью и разнообразными растениями по колено. Именно на этом лугу мы и собирали мелкую сладкую ягоду – землянику. За будущее удовольствие от поедания этих ягод и варенья из них мы могли расплатиться тут же – вокруг нас роились слепни, у которых, казалось, с усилением жары возрастало желание укусить нас. Внизу, за рекой, как на ладони виднелся огород. «Эх, прокатиться бы отсюда зимой на санках!» - думалось мне.
Отец со своим другом – тем, кто был охотлив до женщин – обращались к реке за её дарами. Они уходили в ночь, а утром возвращались полные рыбой. Тот друг владел резиновой лодкой, что гарантировало богатый улов.
Я и сам участвовал в ловле рыбы, но не с таким успехом. Отец из длинной лески, камешков, которые назывались «грузила», и крючков сделал нечто, цель существования чего была такая же как и удочки – поймать рыбу. Количество крючков говорило о силе этого устройства в сравнении с деревянной палкой.

С берега грузило кидалось далеко в воду. Леска летела вслед за ним, после чего требовалось держать ближний конец этой лески в руке и быть в одном процессе: тянуть эту леску на себя, ослаблять её, давая ей отходить назад в воду, снова тянуть и снова ослабляя, не отпуская, и ждать, когда эта леска задрожит, тем самым известив о пойманной рыбе. Либо отец, либо я и братья, как будто выполняя почётную миссию, стояли на берегу реки с леской в руке.
Я и братья взрослели, и это «занятие» было всё реже и реже в нашей жизни. Да и жизнь во второй половине девяностых стала налаживаться, потому рыба перестала быть действительно «палочкой-выручалочкой» в плане еды для нашей семьи.
В школе меня начали притеснять местные охламоны (я учился не в своём районе). Перед ноябрьскими праздниками я остался после уроков играть с одноклассниками в футбол. Спустившись на первый этаж, мы встретили группу «местных». По всей видимости, в их планы входило прицепиться к нам. В итоге, уже на улице парни не с нашей школы окружили меня одного. Получив локтем в челюсть, я решил не дожидаться развязки разговора и покинул сомнительное окружение бегством.
Отец, узнав об этом событии, обратился с какой-то просьбой к другу-боксёру. Тот, видимо, откликнувшись, пришёл в один из вечеров к нам домой и предложил мне освоить азы бокса. В квадратном коридоре нашей квартиры начались наши спарринги. Друг отца учил меня уклоняться от ударов, показывал, как правильно надо бить, чтобы не разбить фаланги пальцев и не получить смещение кисти.
Полученные навыки, по большому счёту, мне так и не пригодились.
Однажды в школе устроили очередной вечер танцев. Наши учителя пригласили на этот вечер нескольких родителей учеников, чтобы те, наверное, понаблюдали за нашим поведением на этом вечере. В число этих родителей попал и мой отец. Я знал, что этот день был первым после его смены на работе – с утра он спал, а теперь стоял с лицом человека, не до конца разобравшегося со сном. Это настроение как будто подчёркивал свитер, шерстяные волоски которого поблёскивали в свете электрических ламп. Этот свитер, как мне показалось, явно выделял его среди остальных родителей. Я испытывал странное чувство, потому что это был единственный раз, когда я видел отца в стенах школы за последние годы обучения.
После окончания десятого класса (перед последним учебным годом) я на своих летних каникулах не остался без дела. Не знаю, кто принял это решение – мама или папа, но всё лето мне предстояло провести учеником электромонтёра на автобусном предприятии – месте, где работал отец.

Возможно, отец с кем-то договорился о моём полноценном трудоустройстве – без появления трудовой книжки, естественно. Полноценно – означало, что с зарплатой. Я уже знал, что папа не из тех людей, кто умеет договариваться, а именно подойти, попросить, уговорить – особенно, если человек, которого надо уговорить, упирается. У мамы, наоборот, этот навык был. Но именно здесь отец договорился, и меня определили в бригаду электриков. Впервые в жизни я увидел стартер и узнал, из чего он состоит. Возможно, мне удалось изнутри познакомиться с предприятием, которому отец отдал больше двадцати лет жизни. Главным образом, я соприкоснулся с теми людьми, которые окружали отца целые сутки через каждые три дня.
Предприятие отца занимало большую территорию. Мне казалось, что ворота, в которые с улицы заезжали автобусы, были единственными, и сразу за ними начиналось то место, где работали отец, слесаря, ремонтники, шофёры. Но я ошибался – за этими воротами располагалась площадка, на которой вечно стояли легковые автомашины, а уже за этой парковкой расположилось здание, в арке которого чернели настоящие ворота предприятия. Они открывались с помощью специального механизма. Через них автобус или человек попадали в подобие тоннеля – здесь же автобусы, шедшие с предприятия, останавливались, видимо, для последней проверки и уходили работать на благо жителей города.
В здании работали люди, которых отец называл «инженерами». Люди, которые не сталкивались непосредственно с автобусами – не ремонтировали, не водили их, не трудились над запчастями для них. Но именно эти люди руководили обычными работягами. А, сидя в комнате электриков, я ощущал, что, по крайней мере, электрики недолюбливали инженеров. Да и больше к этим людям подходило слово «управленцы», потому что к ним относились директор, бухгалтера, юрист.
После здания начиналась большая асфальтная площадь. Асфальт словно лава растёкся по всей территории и примыкал ко всем зданиям. Между зданиями свободное пространство занимали автобусы. Ночью эти большие машины заполняли практически всю территорию и напоминали домашних буйволов, вернувшихся на подворье с далёких пастбищ.
Здания, встречавшиеся вначале, ближе к другому концу территории сменялись высокими ангарами. Отец работал в одном из них – это сооружение находилось в самом конце территории предприятия. В этом ангаре царила вечная прохлада, а ворота его я никогда не видел открытыми. Вместе с отцом мы проходили через дверь в этих воротах. Высота этого ангара могла сравниться с высотой трёхэтажного здания. Внутри него имелось встроенное здание с помещениями в два этажа. На втором этаже и находился кабинет отца.

Этот кабинет делился на две части – большую в виде зала с тремя рядами кресел и малую в виде небольшой комнаты со столом и шкафом. В зале, видимо, проходили собрания водителей или слесарей -  и не спроста: папа работал диспетчером, который отвечал за техническое состояние автобусов, выходивших на линию.
За столом в небольшой комнате сидел отец, когда ему надо было заполнять бланки и оформлять документы. Поверхность стола осталась под широким стеклом, под которым виднелись календари, отрывки различных документов. Стекло, как мне показалось, когда-то принадлежало автобусу.
Отец любил использовать детали различных устройств – не только со списанных автобусов. Эти детали либо использовались сами по себе, либо из них папа делал что-то новое.
Он ходил на свои рабочие смены с тряпичной сумкой – её материал окрасили в бело-бордовую клетку с серым фоном. В этой сумке всегда можно было найти пакетик с двумя кусочками сахара. Отец любил захватить зубами один из таких кусочков и хлюпать потом чаем из гранёного стакана.
Родитель мой отличался и походкой – он накрывал землю всей ступнёй. Ещё с юности он страдал плоскостопием. Поэтому издалека он обозначал себя спокойно шагающим ковбоем (икры его ног имели внешние изгибы).
Отличала отца и худощавость. Даже излишняя. Иногда он раздевался по пояс, и мама с помощью пальцев, ваты и тройного одеколона избавляла его спину от прыщей. Папа сидел с загорелой шеей и бледным туловищем – этим контрастом зримо доказывая своё пристрастие к огороду. Когда процедура заканчивалась, отец поднимался с дивана, и в этот момент можно было увидеть его проступающие сквозь кожу рёбра и впалый живот.
Да, он не сильно изменился внешне со времён своей молодости. Сфотографированный в то время, он глядел с фотокарточек лишь с менее грустным взглядом. Обозрев одну из таких фотокарточек (надо было принести для праздничной школьной стенгазеты), мой классный руководитель отметила моё сходство с отцом.
Фотографии – ещё одно увлечение папы. Собрание чёрно-белых документальных изображений на толстой бумаге – где он, мама, братья и я. Отец знал, как правильно фотографировать – как требуется выставить диафрагму, ориентироваться на источник света. Потом, прощёлкав всю фотоплёнку, он вынимал её из фотоаппарата в полной темноте и вкладывал в специальный тюбик. А в один прекрасный или обычный день он брал чемодан фисташкового цвета, набирал в ванную воды и проявлял запечатлённые фотокадры.

Принимал в этом участие и я. Ощущалось, что моя помощь в этом процессе – степень доверия отца ко мне. Потому что отец многое делал сам. Обращаясь за помощью к нам – своим детям – он как будто исполнял некую обязанность. То, что должен человек, будучи отцом, в отношении своих детей – передавать опыт и знания.
Из чемодана доставался штатив. На нём крепился фонарь. В устройство на этом штативе вставлялась фотоплёнка. Внизу, под центром этого устройства лежала белая карточка. На неё ложился красный свет от  фонаря. Отец крутил ручкой сбоку устройства. После этого карточка погружалась в небольшую ванночку, в которой плескалась специальная жидкость – и в этот момент на карточке проступало изображение. Появлялись люди, природа, города. А уже после этого чуда карточка отправлялась в воды ванной.
Да, я не знал, с кем работал отец, с кем общался по работе постоянно. Автобусное предприятие стало его жизнью, ведь он пришёл сюда, когда ему и не было 25. Мне казалось, что он знал всех водителей автобусов в городе. Он мог прислониться к какой-нибудь автобусной остановке, сомкнув за спиной ладони замком, и вдруг вскинуть правую руку в знак приветствия водителю проезжающего автобуса.
А если доводилось видеть отца перед отправлением вахтового автобуса домой, то в меня вселялась уверенность в том, что каждый, кто работал на предприятии, знал отца. Почти все с ним здоровались, он улыбался в ответ и начинал заговаривать с кем-нибудь.
Ещё до этой подработки учеником электрика я вместе с братьями садился в такой автобус. Он уходил в тот промежуток времени, когда день уже кончился, а ночь ещё не началась – свет зашедшего за горизонт солнца ещё позволял видеть людей и предметы. Отец приводил своих детей на работу в такое время по одной причине – дома отсутствовала горячая вода.
Братья и я попадали в место, где отец, возможно, любил находиться больше, чем в огороде (а, может быть, также) – в электрическую сауну. Рукотворное творение одного из слесарей, коллеги отца.

Если отец не работал, то мужская часть нашей семьи ехала на трамвае до другой конечной остановки трамвайного маршрута – «Автовокзал». Выйдя на ней, мы миновали сам вокзал, переходили железнодорожные пути (железнодорожный вокзал находился в том же здании, что и автовокзал) и доходили до бетонной стены предприятия, вдоль которой добирались до проходной, либо находили секретный лаз в стене, чтобы сократить путь до ангара отца. А в это лето я оставался на предприятии, чтобы дождаться отца и братьев.
Электрики, с которыми я работал бок о бок, преподносили себя людьми, которые не хотели здесь работать. Самое главное слово, которое вылетало из их уст, было «шабашка» и означало работу на стороне.
А ещё мне довелось вместе с другими сотрудниками предприятия выехать за город для сборки лука с сельхозугодий. Я честно отработал два дня и познакомился с сыном главного бухгалтера – его тоже устроили учеником, но автослесаря. Этот сынок оказался странным типом – в контакт вступать не стал и не старался много работать. Ещё на колхозном поле я столкнулся с каким-то охламоном – внешне он напоминал узбека или таджика. Он цеплялся ко мне, что-то крича или просто задевая руками.
Я видел этого типа со смуглой кожей раньше около столовой. Отец давал мне свои талоны, и я бесплатно набивал свой живот до отвала. Узбек пристально наблюдал за тем, как каждый раз я набираю поднос. Потом, подойдя ко мне после обеда возле столовой, он спросил, откуда у меня такие возможности в плане набора пищи на поднос. Я честно рассказал ему о талонах отца. Парень чему-то удивился, а в следующий раз, пытаясь то ли толкнуть, то ли схватить меня, потребовал дать ему часть талонов. Я отказался (откуда в человеке такая наглость?), и он посчитал своим долгом при каждой встрече поддевать меня.
Что этот охламон, что те – из школы – напоминали собой пятно на чистом стекле. Чем были обижены эти мальчики, чтобы обижать других? Какой силой обладала обида, мучавшая их, чтобы они легко, без раздумий унижали, даже избивали тех, кто им ничего не сделал?
Через несколько дней после поездки на поле в помещение электриков, где я и находился, вошёл отец. Он сказал мне, что надо сходить к главному инженеру. Когда мы вышли на улицу, я услышал, что инженер пожаловался отцу, сказав, что вместо того, чтобы работать как все, собирая лук, я спал в автобусе, который увозил всех сотрудников утром с предприятия и ждал обратной поездки.

Я оторопел. Выдохнув, я ответил, что это неправда, и инженер, наверное, ошибся. Подумал я и о том, что инженер подтвердит свою ошибку, как только увидит меня. Но когда я с отцом оказался в кабинете этого управленца – лысого, загорелого человека небольшого роста, он, посмотрев на меня, сказал, что это я. Отец ничего не возразил. Даже, напротив, он готов был извиниться за нерадивого сына.
Почувствовав, как глаза мои застыли от действия сотворённой несправедливости, я выбежал из кабинета, оказался за автобусами на территории и, сев на землю, стал плакать. Отец мне не поверил…Вместо этого он высказал мне серьёзный упрёк – в первый раз в жизни. Тут же я вспомнил, что к автобусу на поле уходил сынок главного бухгалтера.
Осенью у нашей семьи нашлись деньги, и отец купил поддержанную машину марки «ВАЗ» - «копейку». Засунув голову в салон, я обнаружил белую пыль и запах старых бумаг. Но всё это не отменяло чувства от нашей первого автомобиля! Ещё и с необычным цветом – ярко-оранжевым.
Теперь в огород стали добираться и проще, и быстрее. Бензин, как и полагалось, отец получал с помощью своего предприятия.
А весной следующего года я заканчивал школу. На общегородском зачёте по физкультуре я смог подтянуться на перекладине 12 раз, так и не достигнув желанного количества – 15. Именно такое количество подтягиваний я должен был сделать, чтобы отец исполнил своё обещание – подарить наручные часы. Но, видимо, мечта об этих часах не оказалась столь сильна, чтобы я упорно тренировался на перекладине.
Через год оканчивали школу братишки. На выпускной они ушли вместе с мамой. Отец же решил в этот день встретиться с коллегой по работе, которого я видел в первый раз. Я тоже оказался за столом, за которым они пили что-то из стаканов и разговаривали. В один из моментов этого «мужского» застолья я поймал затуманенный взгляд отца и понял, что он немного пьян. Он как будто размягчился – наверное, потому, что стал выговаривать слова не так резко, как раньше. Никогда до этого отца я не видел таким.
В том же году братишки поступили в институт. Он находился в городе. В этом же городе находился другой институт, студентом которого я стал к своей несказанной радости. Но в отличие от меня братья поступили на очное отделение. Они заселились в общежитие. С вещами и продуктами – мешком картошки, солёностями и замороженным мясом – братишки и отец поехали на нашей «рыжей» машине в тот город, из которого я ещё не уехал в это время.

Оставив братишек в комнате общежития, я и отец направились в обратный путь. Незадолго до этой поездки с машиной случилась поломка – задние колёса стали задевать корпус автомобиля. Отец сделал небольшой ремонт, но для безопасности вёл машину осторожно.
Когда мы выехали на трассу, вокруг уже было темным-темно. После пасмурного дня ночь кажется темнее, чем обычно. Пошёл дождь. Отец крепко схватился за руль, уставившись во тьму всем, что у него было в глазах. Едущие навстречу автомобили как будто намеренно слепили нас светом своих фар. А вскоре зеркала заднего вида ярко вспыхнули – у едущей за нами машины был включен дальний свет. Я вдруг понял, что эти несколько минут яркого света ослепили отца. Та автомашина обогнала нас. Вдруг наш автомобиль как будто поскользнулся на мокрой дороге. Его завертело, и я увидел дорогу с разных ракурсов за короткое время, но слава Богу, никто навстречу нам не ехал, и машина просто встала у другой полосы дороги, зацепившись за край асфальта задним колесом. Пронесло!
На этой же машине отец ездил в другой город к сыновьям-студентам и потом. Зная плохо этот город, папа, тем не менее, доезжал до его окраины, где уже снимали квартиру младшие сыновья, не сумевшие жить в общежитии. Старший сын тоже перебрался в этот город, получив право обучения на дневном отделении. К нему путь был легче – он жил ближе к центру. Квартиру для него отец нашёл с помощью своей знакомой – её спившийся муж после развода остался один в некогда уютном двухкомнатном гнёздышке.