Отец. Глава 2

Отец

Глава 2.

Дорога в этот город-миллионник не забылась и при том, что дети закончили свои учебные заведения. Старший сын остался жить в этом городе, и отец с матерью иногда гостили у него.
В один год они направились в родную деревню отца и по пути заехали на квартиру сына. В доме шёл капитальный ремонт, и в комнатах квартиры царил беспорядок. Мама стала убираться, а отец начал что-то чинить. Именно в этот год они заметно постарели.
Мама страдала близорукостью, поэтому никого не удивляла, если вдруг надевала очки. Отец же – наоборот – удивил, надев очки. У него обнаружилась дальнозоркость.
Теперь в квартире сына он вышел из ванной комнаты в этих очках, играя на свету их луповыми стёклами. При этом он держал в руках розетку – очки он надевал только при работе с мелкими предметами. Походка отца тоже изменилась – вышагивая также всей ступнёй, стал чуть приседать.
Отца больше стали одолевать болезни. Ещё в молодости он простудил почки, а однажды вовсе отравился. По мнению мамы эти два события предопределили состояние его здоровья на годы вперёд. Двадцать лет назад у него нашли язву желудка. Тогда же он съездил в санаторий лечиться.
Теперь же (а прошло уже четыре года с окончания сыновьями своих институтов) ему попытались поставить диагноз «рак желудка». Но диагноз не подтвердился – перед сдачей анализов отец наелся черёмухи.

Теперь болели и пальцы, которые чинили всё, что угодно. Не толсты и не тонки, с мозолями на кончиках, морщинистые – такие пальцы запоминались надолго. А с тыльных сторон ладоней набухли вены. Кровь как будто сильно накачивалась в эти части тела, подтверждая тем самым их значимость в жизни отца.
«Шурум-бурум!» - любил он говорить о свалке вещей, например, или о том, что невозможно разобрать.
«Интересный ты человек!» - иногда он говорил старшему сыну. А тот понимал, что отец так выражает мягко своё недовольство или непонимание его действий или слов. «Сачок» из уст отца обозначал лентяя, а «надан» - глупого человека.
Зелёные глаза отца часто смотрели недоверчиво. Также часто он переходил на резкий голос, если что-то шло не так, как ему надо было. В эти моменты его глаза начинали резать острыми ножами, а если его охватывало сильное чувство, граничащее с яростью – превращались в самостоятельные существа, готовые покинуть глазницы.
Но большей частью времени он находился в состоянии спокойствия – так выглядело внешне. Если что-то смешило отца, то свой улыбкой он оголял все передние зубы. Такие улыбки были редкостью среди людей – они либо на мгновение открывали рот, сразу начиная смеяться, издавая при этом разные звуки и закидывая головы назад, либо натягивая улыбку, показывали небольшую часть верхних зубов.
Никто из сыновей, а позднее ни внучка, ни внук не унаследовали его глаз и чёрных жёстких волос. Эти волосы были настолько непослушны, что часто стояли торчком на макушке. Так отец начинал выглядеть королём. А в глазах пылал огонь – совсем как у благородных тигров.
Через два года после поездки в квартиру сына, тронутую капитальным ремонтом в доме, отец справлял шестидесятилетний юбилей. Стараниями мамы в славной квартире, в которой выросли сыновья, собралось много гостей. Приехали и её родственники. К отцу приехали его сестра, брат, который остался жить в доме дедушки, и жена старшего брата. Самый младший брат, пропав лет тридцать пять назад в тайге, не приехал и теперь, хотя все знали, где он живёт, а кое-кто и поддерживал с ним связь. В тот день стоял двадцатипятиградусный мороз.

Отец считался мягким человеком. Явственнее это качество, как не странно, замечалось в отношении других людей к нему. Иногда разговор с ним имел одну черту – на первый взгляд незаметную. Некоторые, кто давал себе право считать себя решительнее и твёрже отца, говорили с ним как с ребёнком – с не совсем естественным терпением и снисхождением.
Сам папа как будто понимал эту свою особенность и, может быть, поэтому часто молчал. Зачем говорить, если в разговоре снова поддашься?
Привычка молчания привела с другой стороны к жалобам мамы на дикцию отца. Он не выговаривал чётко многие предложения в своей речи, как будто проглатывая их. А замечания мамы вскармливали другое качество отца – обидчивость. Если мама что-то переспрашивала, то отец, задержав на ней взгляд, словно обращался ко всему опыту общения с ней, загорался как спичка и приговаривал недовольно: «чё, чё…».
Зимой уже следующего года он снова поехал в город-миллионник к старшему сыну. Тот купил стиральную машину, и теперь глава семейства вместе с купленными шлангами ехал подключать эту машину. Сын, перешагнувший тридцатилетний рубеж, не умел многого из того, что умел отец.
А ещё сын по настоянию отца для внесения порядка в массы скопившейся за последние годы обуви должен был купить для неё ящик. Отцу, видимо, не нравилось, что сын тянет с поездкой в магазин. Шланг был установлен. Никаких дел в этом городе не оставалось, а значит, отец и сын могли вернуться в родной город. Сын всё же уехал на другой конец города в мебельный магазин. Ничего не купив, он вернулся, но поздно – на последний автобус уже было не успеть. Отец выражал большое недовольство на своём лице.
А через год он и мама организовали переезд мебели в новую квартиру старшего сына. Диван, шкаф, кровать – всё это было погружено, доставлено, размещено без участия сына, который допоздна находился на работе. Палочки-выручалочки – в очередной раз родители помогали сыну.
Отец, увидев узкий маленький балкон в новой квартире, пообещал застелить его пол подогнанными друг к другу дощечками. Обещание было исполнено: отец где-то доставал эти дощечки, а потом привёз всё на машине. Ради удобства сына. Помогал отец и другим сыновьям – в поклейке обоев, установке кранов для воды.

Его колени болели, а пальцы на руках опухали. Для уменьшения боли отец принимал лекарства. Ногти на ногах напоминали кусочки извести. Ножницы уже не могли состричь такие ногти, поэтому в дело шли маленькие «кусачки».
Вскоре он вышел на пенсию, получив за многолетний труд на одном предприятии награду в виде колесницы. Небольшая табличка на постаменте, на который водрузили колесницу, гласила, что это награда от имени министра транспорта России.
Отца же не стали задерживать на работе ни на один лишний день. Руководство имело своё отношение к этому мягкому, безропотному человеку.
Теперь жизнь могла отдаться увлечениям. Телевизор – номер один в их списке. Как казалось, отец мог смотреть сначала «ящик», потом большую панель бесконечно. Особенно он любил, когда показывали спортивные состязания. Биатлон, лыжные гонки, футбол, хоккей – он знал обо всём, что там творилось. Телевизор мог работать и до двух часов ночи, потому что интересных передач крутилось немало.
Но за одним видом спорта отец любил наблюдать воочию – и для этого в городе существовала отличная возможность. В самом высшем дивизионе хоккейной лиги город представляла команда. Самым лучшим достижением в её выступлениях стало проход в 1/8 финала плей-офф.
Самый младший сын работал на предприятии, которое изначально создало эту хоккейную команду, а теперь было её спонсором. Руководство предприятия дошло до того, что обязало своих работников ходить на все матчи. Так обеспечивалась заполняемость ледовой арены. Сын не горел желанием посещать матчи команды, уровень игры которой он считал низким. Абонемент на посещение игр сезона появился в нашем доме, а отец с удовольствием принялся исполнять эту обязанность.
Быть может, нравилось ему и то, что компанию в походах на матчи зимой стал составлять старший сын, который проводил три недели в родном доме. Особенно запомнился матч, на котором они и оказались вместе. При счёте «пять-пять» в игре с таким же середнячком – командой из Сибири – наши забили шестую шайбу и выиграли матч в основное время. Трибуны ревели. Эта одиннадцатая в общем количестве шайба доставила непередаваемую радость. Но после, как ни странно, на выходе из-под трибуна нашлись люди, говорившие о «договорняке».

Возможно, отец находил удовольствие и от походов в продуктовые магазины. Так считала мама. Она очень часто удивлялась тому, как много времени он тратил на покупки продуктов и всякой мелочи для домашнего хозяйства. Для отца немаловажное значение имела цена товара, и он мог дойти до другого магазина, пусть и расположенного на другой улице, в надежде на более выгодное предложение.
А с весны для отца наступало новое время. Именно в это время он приносил из леса землю, раскладывал её по картонным коробочкам и сажал в них семена различных сельхозкультур. Все подоконники в доме в конце мая зеленели взошедшими саженцами.
С самого же мая начинались и регулярные поездки в огород. Те самые саженцы пересаживались в полу-песчаный грунт участка в 4 сотки. Поездки совершались на «ВАЗ» уже четырнадцатой модели – третьей по счёту семейной машины. Отец, как правило, ездил в огород вместе с мамой, но мог поехать и один.
Всю работу отец предпочитал выполнять один. И ноги, и пальцы на руках, и шея были уже не те, но он, открыв ворота, загнав машину на бетонную площадку, отперев домик, отодвинув перед этим незаметный гвоздик (он скреплял дверь и косяк), становился в передней комнате (она же веранда), вешал куртку или жилет с карманами на другой гвоздь (уже побольше), снимал с себя старые брюки, носки, кепку, рубашку и надевал ещё более старые рубашку, брюки, кепку и носки с дыркой на большом пальце. Ноги продевались в рабочие берцы, и отец своим топающим шагом пробирался к сараю, в котором за последние 25 лет он накопил много вещей: и руль от автомобиля, и серп, и деталь какого-то механизма в виде цилиндра. Сам сарай подпирался с боковых сторон другими вещами: оконные рамы, двери, пустые баки, железные трубы.
Отец выносил из сарая вёдра, лейкц и снимающиеся детали «качка». Одна из них вкручивалась с одной стороны на резьбу поршня, качавшего воду, а с другой стороны вдевалась в железное крепление, торчащее из бетонной площадки. В качестве второй детали служила блестящая труба, прикреплявшаяся к первой детали и на которую отец направлял силу своих рук, чтобы подземная вода наполнила заранее подставленное ведро. Лейка захватывала прогретую окружающим воздухом воду из бочки и в руках отца медленно летела к грядкам.

Потом отец мог вскапывать землю под деревьями. Если что-то появлялось созревшее на грядках, он мог собрать и оставить на самодельном столе, стоявшем напротив сарая и около самодельной печки. А если в трубопроводе, проходившем по всем огородам садового общества, начинала шуметь вода, то отец вытаскивал из сарая сложенный в круг чёрный каучуковый шланг, разматывал его, подсоединял к водопроводу и начинал более активный полив огородной земли.
Совершенную искренность несли слова о том, что в огороде летом было хорошо. Состояние умиротворения возникало из ощущения отдохновения от шума и суеты города. Земля словно притягивала к себе и давала незримые токи, наполнявшие живительной силой всё существо. И папа, и мама, выросшие в деревне, как казалось, ощущали эти токи желаннее, чем мы, городские дети.
Отец, усевшись на дощечке, накрывшей невесть откуда принесённый  каменный валун, и подперев спиной выступ сарая, смотрел мимо водокачки, яблонь, саженцев помидоров и кирпичной стены дома на сетку забора с клетчатыми воротами и о чём-то думал. И был спокоен.
В такие моменты его профиль приобретал орлиный вид. Прямой, точёный нос как будто изгибался под солнечным светом. Этот облик не говорил о каком-то особом изгибе. И этот нос, и очерченная нижняя челюсть с правильным прикусом с верхней челюстью говорили о статности. Даже улыбка отца в эти моменты казалась снисходительной. Рубашка, которую он носил тридцать пять лет назад, сидела на нём и теперь. Что могло быть лучше одного летнего дня, который вновь и вновь своим теплом и мягким солнечным светом приходил к глазам и коже? Каждый раз он был одним и тем же, словно в жизни ничего не произошло. Существовало одно постоянство – тот же труд, тот же отдых.
Отец доверял своим сыновьям что-то вскопать, перекопать, выкопать, а маме – прополоть грядки. Всё, что было взращено, однако, собиралось всеми членами семьи. В этот момент, может быть, отец испытывал настоящую радость: отдавать плоды своих трудов просто так.
Через год ему поставили диагноз: цирроз печени. Никто из сыновей, включая сыновей, не стал бить тревогу. Откуда? Почему? Отец не был алкоголиком и не мог получить такую болезнь. Объяснение, однако, нашлось: этой болезнью печень отреагировала на лекарства, которые отец длительное время принимал от артрита. Что непонятно, то неизбежнее в своих последствиях.
Отец пролежал в больнице. Потом поехал в санаторий. По внешнему виду он не был похож на человека, который испугался этой болезни – болезни, у которой существовал летальный исход.

А через два года опасную болезнь подхватил и старший сын. Температура, потеря сознания. Он жил один. Звонок маме. Папа приехал ближайшим рейсовым автобусом. Сын уже потерял аппетит. Он сидел перед тарелкой с пельменями и пытался съесть хотя бы один из них. Потом он побежал в туалет, потому что к горлу стала подходить рвота. Зайдя в эту маленькую комнату, он потерял сознание и стал падать спиной к полу. Папа успел подхватить его за плечи. Опоздай он на мгновение, и затылок сына встретился бы с порогом туалетной комнаты.
Потом сын стал хуже видеть. Приехавший участковый врач констатировал: мышиная лихорадка. Скорая. Реанимация.
Отец почти каждый день ездил в инфекционную больницу, которая находилась на другом конце города. Сначала на автобусе, потом на трамвае он вёз бутылки с водой. Требовалось много пить. Функция почек изменилась, и сын выдавал по 10 литров мочи в день.
 Когда больной пошёл на поправку, а потом был выписан домой, отец уехал к себе домой.
Сам он знал достаточно из области медицины. Его младший брат, уехавший в один из городков в Свердловской области, никогда больше не навещал никого из родственников – ни в родной деревне, где жил один брат, ни в городах, где жил другой брат (им и был отец) и сестра, ни в посёлке, где жил самый старший брат. Спустя много лет молчания в один должно быть прекрасный день он всё же вышел на связь. С этого дня он стал часто звонить отцу. Однажды братья по телефону договорились, что младший вышлет по почте «золотой корень», который помогал в лечении болезни желудка. Отец вскоре получил этот корень, растолок, замочил его и стал пить полученный настой.
Старший сын, не раз приезжая к родителям, заставал отца мазавшим ноги. Как он сам говорил, так он избавлялся от мозолей. Как правило, отец избавлялся от них ночью, сидя на табуретке.
Он уже часто кривил лицо от боли, которую доставляли ему опухшие суставы ног. При этом он издавал одно и то же ругательство.
Эти боли, скорее всего, укрепляли и без того невесёлый взгляд его на вещи. Мама же говорила о нём, что тот всего в жизни боялся. Она же по-своему истолковывала его поступки, вкладывая в уши сыновей некий образ отца.

Старший сын кроме того случая с отцом, когда мама лежала в больнице со сломанной ногой, помнил ещё один – тот, что приключился намного раньше того случая. Ему было пять лет, и ему понравилась железная машинка мальчика, ходившего с ним в детский сад в одной группе. Сын увидел, как тот оставил машинку в своём шкафчике, и, когда никто не видел, взял эту машинку из шкафчика. Дома игрушка была обнаружена в кармане пальто. Отец закатил скандал – сын растёт вором! Отчитав сына, он собственноручно зашил карманы его пальто. Да, карманы, в которые нельзя было засунуть руки, когда этого хотелось – стали наглядным уроком для старшего сына. Даже было позорно прийти в садик с такими карманами.
Мама же считала, что отец переборщил – именно из-за того, что испытал сильный страх за сына. Он видел именно в самом чёрном цвете будущее сына: украв машинку, тот будет потом красть и красть – и уже не детские игрушки.
Но отец всё же и смеялся. Скрестив ноги и закинув немного вправо голову, напоминая актёра Крамарова. Услышав какую-нибудь шутку по телевизору, мог хлопнуть правой рукой по левой руке и издать короткий смех.
В том же году поздней осенью он собрался в огород – закрыть сезон. Предложил, чего никогда не делал, старшему сыну съездить с ним. Тот снова взял короткий отпуск и находился дома. Тот отказался. Отец редко просил – он не был из тех, кому нравиться просить. Даже когда сын сам просил взять его с собой – отец не убеждался дополнительно в истинности его желания и мог уехать, не дождавшись, когда тот проснётся (сын вставал поздно – около десяти-одиннадцати часов).
Случился упрёк. Отец, вернувшись, сказал, что перед тем, как выезжал на дорогу, ведущую из садового общества, он вышел из машины посмотреть, нет ли других машин (чтобы не столкнуться с ними), поскользнулся и упал на левую руку. Теперь она опухла – по всей видимости, руку отец сломал. Напрашивался вывод – если бы сын поехал с ним, тот он вышел бы на дорогу, а не отец…Неизвестно, как он доехал до дома, поворачивая тяжёлый руль одной рукой.
Сын, почувствовав вину, и, как будто пытаясь исправиться, сопроводил отца в больницу, где просидел с ним около трёх часов в ожидании приёма травматолога. На следующее утро он также был рядом с отцом, когда того принимали в палату. Рядом, однако, эти два дня был и другой сын – средний. Отец никак не упрекнул старшего сына в случившемся – тот сам ощутил чувство вины, лишь связав события.

Не упрекнул отец сына и летом того же года, когда приезжал на чемпионат мира по водным видам спорта в город, в котором жил сын. До этого тот по его просьбе купил билеты на два соревновательных дня. Но сын даже не подумал пойти с ним вместе. Все соревнования, на которые были куплены билеты, проходили днём, когда сын находился на работе. А следующей зимой, когда отпрыск вновь проводил отпуск дома, отец предложил ему сходить с ним на хоккейные матчи местной команды. Сын отказался, думая лишь о плохой игре команды.
Но этот же сын охотно шёл с отцом на автостоянку, чтобы проверить и прогреть автомобиль, убрать лишний снег, чего раньше не делал. Он даже баловался, кидая в сторону отца снежки, случайно попадая в карманы его пуховика. Тот выражал недовольство, но понимал, что это игра.
Откликался сын и на другие просьбы отца. Например, писал запросы в региональный архив о получении информации о датах рождения и смерти его деда (для сына – прадеда), или искал на сайте архива Министерства обороны места и даты прохождения службы отца (для сына – деда) с момента призыва до попадания в плен.
Но всё же отец высказал упрёк старшему сыну. Отец лёг в больницу принять «систему», уколы для укрепления здоровья. Желудок, печень, поджелудочная железа – всё это в нём было атаковано болезнями. Сын звонил ему, чтобы узнать, как дела, но пару-тройку раз. Отец не отличался хорошей дикцией, и многие его слова в трубке мобильного телефона (а может быть, свою лепту внесло и качество связи) сын не мог расслышать, и вместо настоящего диалога получилось утвердительное мычание на реплики отца. Постоянно переспрашивать сын тоже не решался – отец мог разозлиться, как он это делал не раз.
Выйдя из больницы, отец при личной встрече высказал сыну за небольшое количество звонков по телефону во время нахождения отца в больнице. Когда сын лежал в инфекционной больнице, отец каждый день таскал воду, а теперь сыну даже некогда было выйти на связь.
Связь. Именно этого не хватало сыну в общении с отцом. Тот не любил откровенничать, поговорить по душам. Никогда ничего не рассказывал из своей жизни. Однажды, когда они вместе шли из магазина домой, он по своей инициативе рассказал, что после окончания школы работал грузчиком.
Поэтому запоминались другие его особенности. Например, зевота. Она могла застать его при просмотре телевизора или разговоре с кем-то. Отец зевал так, как будто изгонял из себя нечто, похожее на вселившегося в тело духа. Несколько вдохов, выдох – и та самая долгая зевота. При этом отец мог почесать свой затылок. Он мог при этом всей спиной прислониться к спинке дивана, скрестив руки и ноги, или полуприлечь на левой руке, согнув правую ногу.

Весной следующего года у него начали опухать ноги. Снова положили в больницу – стали откачивать скопившуюся жидкость. Она вдруг стала лишней в организме. Проблемы с печенью стали явными.
Чувство лёгкого беспокойства настигло старшего сына, и теперь он звонил чаще, а перед поездкой на море навестил отца в больнице в компании мамы и самого младшего брата.
Отец лежал под системой на незастеленной койке. Система представляла из себя стойку со стеклянной банкой, от которой к руке отца шла трубочка. Игла на конце трубочки была воткнута в вену – именно в неё поступала жидкость. В этом было какое-то пренебрежение – положить пациента на любую свободную кровать, как будто эту «систему» можно поставить только в одном единственном помещении больницы.
Сын как-то по-свойски сел на эту койку рядом с отцом. Отец удивлённо, почти неприветливо посмотрел на него. Как будто тот нарушил какое-то неписаное правило, сев вот так на эту кровать. Сын спросил у отца, как у того дела. Отец ответил, что спустится для разговора на первый этаж больницы.
Отец, показав своё недовольство глазами, стал выглядеть вполне здоровым человеком. Но теперь было отчётливее заметно, что его мучает болезнь.
Уже на первом этаже он спросил у сына о предстоящей поездке, говорил, что в это время начинается сбор урожая грецких орехов. Когда он сам ездил в Феодосию в октябре лет сорок назад, то привёз ящик этих орехов.
Грецких орехов в этот раз не было. Но на рынке в посёлке (а он расположился в нескольких километрах от Феодосии) старший сын купил фундук свежего урожая. Крупные с ядрами, вкус которых был нежен и молочен – они так понравились сыну, что он решил их привезти родителям (всё же это орехи, пусть и не грецкие!).
Приехав в родной город, он застал отца дома. Он стал ещё слабее, но также ездил со средним сыном в огород.
Сентябрь уже кончался, и на выходные старший сын приехал в квартиру родителей. В воскресенье начинался октябрь. Перед этой поездкой мама отговаривала сына ехать, потому что тот подхватил лёгкую простуду. Но сын по какой-то причине решил ехать.

Отец большую часть времени лежал на диване. Телевизор, однако, он смотрел сидя. Нельзя было сказать, что он стал хуже выглядеть. Нет, даже наоборот. Но ночью он остался в зале, что было удивительно – он при любых обстоятельствах проводил ночь в его с мамой спальне. Заходя к себе в комнату, сын видел, как отец лежит, подогнув ноги, и на него падает слабый свет – то ли от электрических часов, то ли от телевизора.
Весь следующий день семья провела дома. На кухне смотрели телевизор. Сын, заметив мешок с орехами, которые он привёз с юга, высказал упрёк, почему их никто не ест. Теперь их вообще есть бессмысленно – их молочная свежесть, наверняка, исчезла. Отец, как будто послушав его, достал пару орехов из мешка и, разломав скорлупу плоскогубцами, съел их. Сын заметил, что отец бывает удивительно покорным.
По телевизору вспоминали актёра Ефремова. Показывали отрывки из фильмов с его участием. Одним из них оказался фильм, который старший сын – любитель кино – не видел. Назывался этот фильм – «Строится мост». Тут же за общим столом он сказал, что скачает этот фильм из интернета, чтобы посмотреть по большому телевизору в зале вместе с родителями.
В этом заключалось главное развлечение: сын скачивал киноновинки – не все, а те, которые могли оказаться хорошими фильмами, и копировал их на переносной жёсткий диск. Когда сын приезжал к родителям, то обычно вечером он подсоединял этот диск к телевизору и «включал фильм».
Потом, когда отец уже отсутствовал на кухне, сын перед мамой вспомнил тот случай из детства, когда отец отхлестал его за то, что он и братья не легли вовремя спать, потому что задержались за столом, занимаясь рисованием. Мама, услышав слова об этом эпизоде, сказала, что отец слаб и не мог иначе поступить. Тут же вошёл отец, и сын не мог взять в толк, почему он решил вспомнить именно об этом.
Было заметно, что родителям нравится смотреть кино. Но отец проявлял своеобразное отношение: как будто на что-то обидевшись, он мог найти в другую комнату сразу после начала фильма. Сын уже не помнил того фильма, который отец смотрел с большим интересом. Но запомнился один фильм, в котором были показаны отношения отца и сына. История, рассказанная в чёрно-белом цвете. История о том, как старик, решивший, что выиграл в лотерею, уговорил сына отвезти его в другой город, где, якобы, могли выдать выигрыш. В конце фильма отец с сыном въехали в город на новой машине (той самой, которую хотел купить старик), и этот старик попросил, чтобы сын пригнулся, чтобы горожане думали, что он едет один.

Этот фильм отец и сын смотрели только вдвоём. Так вышло и теперь с фильмом «Строится мост». В его конце Ефремов, встав среди людей, расположившихся на полу в школе, потому что они – жители сгоревшего теплохода, служившего им домом – могли ночевать только в школе, стал говорить что-то громкое. А на следующий день, уплывая по реке на катере, он, снова встав, повернулся в сторону строящегося моста, начал прощаться со строителями, с которыми уже успел подружиться. Этот актер своим узким лицом напоминал отца.
После фильма папа остался ночевать в зале на диване, что по-прежнему удивляло. Поза его осталась неизменной – на спине с подогнутыми ногами.
На следующий день автобус сына в город-миллионник должен был уехать около четырёх дня. Простуда не прошла, поэтому состояние гостя нельзя было назвать хорошим. Мама по своему обыкновению готовила еду для сына – то, что он мог есть ещё три дня, включая день отъезда, у себя дома в том городе. Блюдо оставалось неизменным – картошка с мясом в глиняных горшочках.
Отец вызвался пойти в магазин за белым хлебом – хлебом, который могли испечь только в этом городе – со вкусом, которым не могла похвастаться ни одна буханка или краюха хлеба. У сына мелькнула мысль, что отец, наверное, слишком слаб, чтобы идти в магазин за буханкой свежего, а потому хрустящего мучного изделия, что он и сам бы мог сходить. Но своё болезненное состояние не позволило выдвинуть возражения против идеи отца. Теперь подумалось, что отец всё же заботлив.
Вернувшись из магазина, он снова расположился на диване в зале, но уже сидя. Сын зашёл в зал с ощущением, которое трудно передавалось, но напоминало ощущение вины. Он понимал, что мало проводит времени с отцом, и тот час, который оставался до обеда, а после него он сразу уезжал, можно было уделить отцу.
Сын подошёл к балкону. За ним открывался вид на трамвайную линию, лес и далёкий горизонт, который, если бы не лес, мог стать длинной линией за горами.
- Как думаешь, какой длины палки нужно брать? – спросил сын у отца.
- На пятнадцать сантиметров меньше роста, - ответил отец.
- Значит, 160, - пробормотал сын.
- Ну да, меряешь, чтобы рукам было удобно.

В последние годы сын стал больше кататься на лыжах. Старался идти коньковым ходом – но он никак не мог освоить одношажный ход. Но даже так 10-15 километров стали для него нормальной дистанцией. Любовь к лыжам – это то, что передалось от отца. Такое отношение к этому виду спорта – это точно связывало отца и сына, и последний не нашёлся ничего спросить кроме, как о лыжных палках.
Настало время уезжать. Отец в этом году оставался дома. А раньше он брал со стоянки автомобиль и вместе с сыном доезжал до автовокзала. Отец шёл с сыном до места посадки в автобус. Сын прощался с ним за руку, а пару раз даже обнял. Отец ждал момента, когда автобус начинал движение, и, видя лицо сына в окне автобуса, как будто нехотя поднимал руку в знак прощания. А ещё раньше рядом с ним стояла мама – до той поры, пока у неё не стал болеть лицевой нерв.
Но всё равно, не провожая сына до автобуса, отец всегда выходил к входной двери, чтобы пожать руку в знак прощания. Так, должно быть, проявлялась любовь.
Теперь перед тем, как покинуть квартиру, сын зашёл в зал и пожал отцу руку.
Надев обувь, сын не увидел в прихожей комнате отца. Такое было впервые и вызвало удивление, но удивление, доходящее до ощущения страшного.
Быстро сняв обувь, сын забежал в зал и увидел, что отец сидит с побуревшим лицом, скрючившись и схватившись за живот. «Стало хуже» - мелькнула мысль в голове у сына. Он пожал отцу руку. Тот не смог её поднять, но сказал «пока!».
За балконом грохотали трамваи.

02-04.05., 04.06 – 09.07.2019 г.