Живёт уходящий август. Повесть. Глава 2

     Новиков встрепенулся, почувствовав лёгкий озноб. "Надо двигаться, надо идти вперёд, к лесу. И он пошёл вперёд по глубокому снегу в каком-то полусознательном состоянии и совсем не заметил, как подошёл к трём дубам с не опавшими, но пожелтевшими листьями, на которые машинально держал ориентир. Между ними уже не было дома. Из-под снега торчали полусгнившие и обгорелые брёвна сруба. Та старуха, которая жила здесь, видимо, умерла, дом никому был не нужен, и его подпалили пацаны. Огонь охватил и один из дубов, выжег его сердцевину.
    Сергей остановился около развалин дома, опёрся на палки, снял шапку, так распалился, пока дошёл досюда. А тогда летом, когда они шли вдвоём с Надеждой в лес, дом ещё был цел, в нём теплилась ещё жизнь, а сейчас вот всё угасло, всё ушло безвозвратно. Всё ушло... ушло... И для него ушло. Ничего не осталось. Только память, одна память...
     Подойдя к долу, остановился, прикидывая, где бы лучше съехать вниз. С детства знал этот дол, глубокий и немного мрачноватый. И только в этом месте, где он стоял, не было деревьев и поэтому казался не таким мрачным. Здесь он хоть и уходил круто вниз к незамерзающей даже в самые крепкие морозы лесной петляющей речке, но его открытость не пугала неизвестностью. Дол просматривался до самого низа. И поэтому съезжать хоть и было немного жутковато, но всё же не так, как в других местах. Сергей, слегка поколебавшись, оттолкнулся палками и плавно покатил вниз по глубокому снегу. И перешагнув через речку, медленно пошёл вглубь леса.
    Лес стоял не шелохнувшись, только изредка сорока, перелетающая с одной вершины ёлки на другую, стряхивала снег, и он небольшой лавиной скатывался вниз, легко шурша, осыпая одинокого лыжника, попадая ему за шиворот. Сергей, казалось, не обращал на это внимания, только слегка поёживался, тряс плечами и шёл дальше, вглубь доброго, сказочного леса, уснувшего от лёгкого морозца, убаюканного своим спокойствием, своей безмятежностью.
    Дышалось легко, хоть и трудно было идти. Он вспотел, чаще стал останавливаться. На пути попадалось немало бурелома. Приходилось огибать вывороченные с корнем ели, продираться сквозь колючий кустарник.
    Он всё так и шёл вдоль петляющей по долу речки, по правой её стороне, заросшей по краям ольхой, то поднимаясь немного вверх по склону, то опускаясь почти до самого низу дола. Увидев перед собой утоптанную узкую звериную тропу, непроизвольно остановился. Посмотрел налево – тропа ровно шла через ручей наверх дола, а справа уходила вглубь леса. По пути Сергея, под густыми зарослями тропа не так сильно была занесена снегом. И можно было рассмотреть следы. Сергей присел. "Волки? Неужели волки?  Давно их не видели в наших местах. А след, видимо, ведёт к Алешкову. Наверное, ходят туда кормиться. Только их здесь не хватало! Что же делать? Может, вернуться? Нет, ничего, днём они не тронут. Сейчас они прячутся, а ночью..." Стало немного не по себе. Но он отогнал испугавшую его мысль и зашагал дальше, вглубь сказочного зимнего леса...



    Весна... Она всегда так неожиданно врывается в нас, что даже не успеваешь уловить, когда исчезает зима. Вроде давно и везде властвовала она, а тут идёшь и вдруг открываешь, что вокруг шествует весна. Оказывается, уже бежали мартовские звенящие ручейки, падали с крыш подтаявшие сосульки. Но ты был охвачен повседневными заботами и ничего не замечал, ни особенного городского шума, ни радостных улыбок. И вдруг – как резкий мальчишеский свист – Весна! Весна! Апрель! Солнце! Ты даже останавливаешься от неожиданности и смотришь широко раскрытыми глазами на всё окружающее тебя, пробуждённое первым теплом, – на орущих от счастья пацанов, на красивых, распустившихся словно цветы под первыми лучами солнца девчонок, на шумный и яркий город. И тебе вдруг неудержимо захочется сорваться в такой же мальчишеский озорной свист, схватиться и, сломя голову, бежать в раздолье просыпающихся полей и лесов.
    "Весна... Чёрт возьми, она дьявольски всегда прекрасна!  Почему я её так долго не замечал? Почему?"
    Сергей даже остановился от всколыхнувшего его чувства и как-то глупо стал осматриваться по сторонам. "Куда я шёл? Ах да, Рыжие глаза". Он подошёл к краю тротуара, постоял в задумчивости некоторое время, бессознательно скользя глазами по лицам прохожих. "А стоит ли идти к ней? Просто попрощаться. Но зачем? Всё уже давно сказано, всё выяснено. Надо её забыть побыстрее, чтобы не жгла так сильно обида. Уеду на всё лето на практику. Вычеркну напрочь всё из памяти. И зачем идти сейчас к ней? Совершенно незачем!" – решил и направился к кинотеатру "Центральный".
    Фильм шёл старый, он его уже видел. Второй раз смотреть не хотелось. Направился на набережную. Волга была ещё покрыта серым ноздреватым льдом с небольшими полыньями. От реки шла бодрящая свежесть, и несмотря на пригревающее солнце, здесь было прохладно.  Сергея начало слегка знобить. Он застегнул верхнюю пуговицу шинели, но не уходил с набережной, стоял и смотрел на пока ещё спокойно дремавшую Волгу. "Скоро лёд тронется. Скоро начнётся навигация. Все мы разъедемся на практику, первую в жизни практику.  Эх, скорей бы что ли посылали!"
     Почувствовав сильный озноб, Сергей быстро пошёл по аллейке к центру города. Начинало вечереть. По улицам расхаживали парочки, небольшие группки девчонок, среди которых всё чаще и чаще стали попадаться курсанты речного училища, в основном с первого и второго курсов. "Салаги пошли морозить сопли", усмехнулся Сергей. Ему уже изрядно надоело так просто болтаться по городу и он, встретив своего друга Виктора Горкина, направился вместе с ним в училище.
    Пройдя КПП в учебном корпусе, в вестибюле они сразу же столкнулись с командиром роты Никоноровым. Он сегодня дежурил по училищу.
    – А-а, самовольщики явились, – язвительно протянул он, увидев чего-то  испугавшихся друзей.
    – Ну что вы, Иван Максимович. Разве Новиков самовольщик? – с вызовом ответил Сергей, взглянув прямо в глаза ротному. – Мы в увольнении.
    – А что – в самоволку больше не ходишь? – спросил Никоноров.
    – Хожу, но не всегда, – усмехнулся Сергей. – Вы же меня хорошо проучили, – насупился он.
    – Да, проучили. Но зря не выгнали, – Никоноров засмеялся, довольный своей шуткой.
    – Может, и не зря, – буркнул Сергей и отвернулся в сторону.
    – Ну, идите в роту, пришлите мне помдежа, если он там, – проговорил Никоноров и направился в дежурку.
    Друзья вышли во двор училища.
    – Вот чёртов Макака! Так и хочется ему меня выгнать! – раздражённо бросил Сергей.
    – Ты сам виноват, – ответил Виктор.
    – Чего виноват? Он же всё это устроил, – обиделся на друга Новиков.
    – Что, он и в самоволку ходил? И скандал устроил в Новый год? Так по-твоему?
    – Нет, не так, – пробурчал друг. – Я всё это сделал. Я! Но он же довёл меня. И вообще, ну его... Всё равно через несколько дней уедем отсюда, а там уж не будет никаких Макак.
    – Будут зато другие, – усмехнулся Виктор.
    Они поднялись на третий этаж общежития и прошли в левое крыло, где находился их кубрик. Там, как всегда, сидел в одиночестве Владимир Ганшин, все остальные гуляли. Ганшин вообще очень редко ходил в увольнение, можно сказать, в исключительных случаях. Он сидел на своей койке и пришивал пуговицу к рабочим брюкам.
     Странный это был парень, Ганшин. Неплохо учился, не нарушал никогда дисциплины, не подгонял, как другие, под себя форменную одежду. Всегда носил то, что ему выдавали. И, естественно, всё висело на нём мешковато. Зато на смотрах начальник строевого отдела Васильев никогда не распарывал ему брюк до пояса, как некоторым другим модникам, в том числе и Новикову. Ребята часто подшучивали над Ганшиным, но так, не злобно, потому что все его уважали за доброту и безотказность.
    – Что так рано? – удивился Владимир, когда друзья появились в кубрике.
    – Надоело без толку болтаться по Бродвею, – ответил ему Сергей. – И вообще, осточертело всё! Скорей бы уж что ли на практику! Там хоть интереснее будет.
    – Да говорят, послезавтра начнут отправлять, – проговорил Ганшин, откусывая нитку.
    – Серьёзно? – обрадовался Горкин. – Вот здорово! А то, действительно, экзамены все сдали, чего сидим?
    – А ты так и не передумал ехать в Астрахань? – спросил его Новиков.
    – Нет. На танкерах неплохая будет практика. К тому же рейсы какие. Может, даже в загранку сходим.
    – Вообще-то, ты прав. Это хорошее место, – согласился друг.
    – В Волжском тоже неплохо, – вставил Ганшин. – Там "Большие Волги" и "Шестые пятилетки". Есть и "Озёрные". Хорошие суда.
    – Хорошие, – Сергей вздохнул. – Только мне удружили это Задольное! Там, кроме допотопных пароходов, ничего и нет больше. Вот дыра! Это всё ротного работа! Он постарался запереть меня в такую тьму-таракань! – Сергей аж заскрипел зубами. – Ну ничего, везде можно ума набраться. Была бы голова на плечах.
     Дверь в кубрик распахнулась.
    – Закурить есть? – спросил заглянувший Анатолий Греков из соседней группы.
    – Есть, – сразу отозвался Ганшин. – Только "Прима".
    – Ничего. Дай парочку.
    Он взял несколько сигарет из протянутой Ганшиным пачки и, даже не поблагодарив, закрыл за собой дверь. Ребята снова завели разговор о предстоящей практике.
    – А знаете, куда Генка поедет? – спросил друзей Новиков.
Горкин усмехнулся.
    – Знаем. В Тобольск. Поближе к своей Маринке. И чего он так к ней привязался? Ведь она уже замужем.
    – Ну и что? Замужем, – возразил Сергей. – Подумаешь. А если он её любит?  А если это та – единственная? Так что же – забыть её, по-твоему?
    – Любит? Кто любит? Сёмкин? – Горкин рассмеялся. – Какая же это любовь, если он каждый день с другой и почти всегда под кайфом ходит!
    – Много ты понимаешь, – защищал друга Новиков. – Любовь – это болезнь. Пристала, так скоро не отойдёт. И вообще, клин клином вышибают. Вот так...
    Сергей не договорил. Дверь в кубрик распахнулась, и в неё ввалился в распахнутой шинели и закинутой на затылок шапке, из-под которой выбились светлые волосы, Геннадий Сёмкин.
    – Вот и он. Лёгок на помине, – проговорил, вставая с койки, Сергей и пошёл навстречу.
    – А-а, все дома. Всё сидите, – хрипловато проговорил вошедший.
    – Тебя, ненаглядного, дожидаемся, – усмехнулся Новиков. – А что сегодня за праздник? Ты вроде навеселе.
    – Праздник, праздник. Вся жизнь – праздник! – воскликнул Сёмкин. –  Конец занятиям! Конец зимы!
    – Конец любви, детей об стенку... – тихо вставил Сергей и негромко рассмеялся.
    – Чего? Ах ты, морда! – выкрикнул Геннадий и бросился на Сергея, тот не успел увернуться.
    Сёмкин его схватил, и они стали бороться на койке, смеясь и покряхтывая. Геннадий был сильнее друга, и Новиков быстро запросил пощады.
    – Сдаюсь! Твоя взяла!
    – А ты как думал? Слабак ещё ты по всем статьям. И в любви тоже. Понял?
    – Ты прав, мудрец, и мы страдаем, – ответил Сергей. – А теперь давай раздевайся и баиньки, а то ведь сегодня Макака дежурит. Схлопочешь опять чего-нибудь.
    – А! Плевать я на него хотел! – бросил небрежно Сёмкин.
    – Зачем зря нарываться на неприятности, Гена? Спи лучше.
    – Нет. Я ещё пойду пошляюсь, – упорствовал друг.
    – Да ложись ты спать, – уговаривал Сергей.
    – А ты не учи меня! Понял?
– Понял, не понял. А мы сейчас тебя свяжем и под кровать положим, вот ты и нагуляешься, – рассмеялся Новиков, подошёл к Геннадию, обхватил его руками и бросил на койку. – Ребята, давайте верёвку быстрее!
    Виктор кинулся к рундуку и начал там копаться. Владимир только усмехнулся и продолжал что-то перекладывать в своей тумбочке.  Сергей быстро устал держать сопротивляющегося Сёмкина. И в конце концов тот вырвался и бросился к двери. Новиков за ним. Он успел просунуть руки под мышки друга и сцепить пальцы на его затылке.  Геннадий резко дёрнул плечами и вырвался из захвата, отскочил в сторону.
    – Ах ты, гад! – зло выдохнул Сёмкин и бросился на Сергея, продолжавшего стоять около двери.
    Тот отскочил. Сёмкин врезался в дверь головой, вскрикнул от боли, дёрнул резко ручку двери и выскочил в коридор.
    – Вот дурак! И не лечится, – пробормотал сердито Сергей. – Пошёл искать на свою ж... приключений. Ну пусть, раз ему так хочется.
    Они больше ни о чём не разговаривали. Пропало всякое желание. Сидели на своих койках и занимались каждый своим делом.
    – Рота! – закричал в коридоре дневальный. – На поверку!
    – Делать что ли ему нечего, – проговорил Новиков и даже не пошевелился на койке.
    Ганшин встал, надел гюйс и вышел в коридор. Друзья только усмехнулись. Из других кубриков вышло ещё несколько курсантов. Остальные словно и не слышали команды. Дежурный по роте бегал по кубрикам и предупреждал всех.
    – Ребята! Сегодня же ротный дежурный. Чего его зря злить? Выходите на поверку.
    – Знаешь что, – отвечали везде ему. – Пусть он идёт подальше! Кончилось его время. Начинается свободная жизнь.
    На этаж поднялся Никоноров. В коридоре было почти пусто. Около тумбочки испуганно моргал глазами дневальный.
    – Где люди? – сердито спросил ротный.
    – Не... не выходят, товарищ командир роты.
    – Что?! Позвать старшину!
    Дневальный кинулся в правое крыло здания. А ротный стал бегать по кубрикам.
    – Команда не слышали?! Живо на поверку! Ну, я вам покажу, – злобствовал он, ногой распахивая двери.
    В коридор лениво стали выходить курсанты, заправляя на ходу форменки и гюйсы. Скоро выстроилась жидкая и нестройная колонна курсантов с заспанными лицами.
    – Рота-а, равняясь! – скомандовал только что подошедший старшина Крамов. – Рота-а, смирно! Равнение... на средину!
    Он повернулся к командиру роты, готовый отдать рапорт, но Никоноров небрежно махнул рукой.
    – Отставить. Старшинам групп проверить наличие людей.
    Те начали называть по списку курсантов. Им отвечали быстро и уверенно. И если кого не было в строю, за тех отвечали другие. Новиков ответил за Сёмкина. Никоноров это заметил. Старшины закончили поверку и стали докладывать о результатах Крамову. Тот – командиру роты.
    – Товарищ командир роты! Наличный состав первой роты, за исключением наряда, присутствует на поверке.
    – Что-о? – удивился тот. – Все здесь? Вы мне бросьте глаза замазывать! Половина роты в самоволке, а вы – все? Ну нет! Будете стоять здесь до тех пор, пока не подойдут остальные. Я приду через полчаса, проверю, – зло бросил и удалился.
    Строй зашумел.
    – Вот Макака! Стой здесь, когда спать хочется. Ребята! Детское время истекло. Пошли баиньки!
    Курсанты стали медленно расходиться по кубрикам. Старшины особо не препятствовали. Им тоже такая постановка вопроса была не по душе. И вскоре рота погрузилась в сон. На этаже всё стихло. Только изредка, крадучись, проходил по коридору какой-либо курсант, возвращавшийся из самоволки. Дисциплина явно падала. Курсанты почувствовали себя свободными людьми и уже не подчинялись училищному распорядку. Все готовились к предстоящей практике.

    Днём курсанты бегали по разным отделам, подписывали обходные листы, получали командировочные. А вечером отправляющиеся на практику третьекурсники собрались в актовом зале училища. Как всегда галдели, обсуждая последние новости и делясь мыслями о предстоящей практике. По центральному проходу расхаживал начальник строевого отдела Васильев в парадном мундире, строго поглядывая на расшумевшихся курсантов. Кто-то пришёл без гюйса. Васильев сразу же заметил и отправил того привести себя в порядок. Все поджидали начальника училища Василия Глебовича Чугунова. Вскоре тот появился в дверях и покачивающейся походкой направился в центр зала.
    – Училище, встать! – скомандовал Васильев. – Смирно! Равнение на средину! – И, чётко отбивая шаг и приложив руку к козырьку фуражки, направился к остановившемуся в средине зала Чугунову. – Товарищ начальник училища! Курсанты третьего курса для проведения собрания собраны! Начальник строевого отдела Васильев.
    Чугунов, выслушав рапорт, не спеша прошёл мимо доложившего и направился к сцене.
    – Здравствуйте, товарищи курсанты! – сильно нажимая на "о", поздоровался.
    Общий голос приветствия потряс, казалось, стены зала.
    – Вольно, садись! – скомандовал Чугунов.
    Команду повторил Васильев. Курсанты захлопали сиденьями, усаживаясь на места. А Чугунов и Васильев поднялись на сцену и сели за покрытый зелёным сукном большой стол. Туда же поднялись замполит училища Орлов, некоторые преподаватели.
    К трибуне подошёл Чугунов и стал осматривать зал, понемногу успокаивающийся. Василий Глебович расчесал торчащие ёжиком седые волосы, поправил китель и прокашлялся. Все смолкли.
    – Товарищи курсанты! – начал негромко. – Мы собрали сегодня вас здесь, чтобы сказать напутственное слово. Для вас настало серьёзное испытание. Для многих из вас это будет первое знакомство с трудовой, тяжёлой, но почётной жизнью. Завтра вы разъедетесь в разные концы нашей страны. На вас будут смотреть тысячи советских людей. Смотреть внимательно, смотреть за каждым вашим шагом. По каждому из вас будут судить о нашем училище, о том, чему мы вас учим, как воспитываем.
     Ребята сидели тихо и внимательно слушали начальника училища, изредка обмениваясь фразами друг с другом по поводу того, о чём говорил Чугунов. Каждое его слово падало на душу курсантов, заставляло чувствовать их взрослыми людьми, впредь отвечающими не только за себя, но и за целый коллектив их родного училища. А Василий Глебович всё говорил и говорил о трудностях, которые встретятся на их пути, о всевозможных столкновениях, которые могут вызвать нежелательный исход.
     – В таких случаях пишите сюда, пишите мне. Мы всегда вас поддержим, если вы правы, поможем вам. И берегите себя. Помните, что вы все для нас сыновья. Мы вас здесь растим, мы за вас и отвечаем. И что бы ни случилось с каждым из вас, нам будет очень больно. Вы знаете, что почти каждую навигацию приходят к нам горькие извещения. Вы помните Соломина, утонувшего в Иртыше. Помните Юркова, погибшего в нелепой драке. – Чугунов смолк, проглатывая подступивший к горлу комок горечи, а потом продолжил. – Водка! Вот что погубило их. Неужели вы не можете прожить без этой заразы? – Он сделал паузу. – Товарищи курсанты! Я обращаюсь к вам не как начальник училища, а как старший товарищ, как отец – не пейте эту гадость! Берегите свои молодые жизни! Ведь у вас всё ещё впереди. Ведь стоит посмотреть, какая будет жизнь лет через двадцать-тридцать. Я вот уже старый, а помирать и то не хочется. А вы ради стакана водки рискуете погубить всё! – Он помолчал, собираясь с мыслями. – Товарищи курсанты! Поймите меня правильно. И в добрый путь. Успехов вам во всём!
    Чугунов вышел из-за трибуны. Курсанты некоторое время молчали, а затем начали дружно аплодировать. Василий Глебович медленной покачивающейся походкой подошёл к своему месту и сел, низко опустил голову. Когда в зале всё стихло, место за трибуной занял Васильев. Он снял форменную фуражку, пригладил правой рукой прядь волос на лысеющей голове, прокашлялся и начал говорить.
     – Товарищи курсанты! Начальник училища уже многое вам сказал. Я не буду повторяться. Правильные и верные слова. Здесь мы старались вас как-то оградить от пагубных воздействий. Наказывали за самоволки, употребление спиртных напитков, нарушение формы одежды. Наказывали и старались быть справедливыми. Но я знаю, что некоторые вот сейчас думают: "Вот Мишка (Так ведь вы меня называете?) распинается, а сам рад всегда брюки распороть от ступни и до пояса". Так ведь?
     По рядам прошёл сильный смешок.
     – Мы на вас не обижаемся, Михаил Петрович! – кто-то выкрикнул в зале, и все дружно засмеялись, Васильев тоже.
     – Не обижаетесь... Знаю я вас! Ну, да не об этом сейчас речь. На практике вас не так будет сдерживать дисциплина, как здесь. Да и команды на судах, на которые вы попадёте, бывают разные. Так не показывайте своего гонора, не машите зря руками и не просите: "Помочись на грудь – жить без моря не могу!"
     Зал взорвался хохотом. Михаил Петрович тоже слегка засмеялся и начал успокаивать курсантов, помахивая рукой.
     – Часто бывает, что вы хотите показать своё геройство совсем не там, где нужно. Вот как здесь, в драках с гражданскими: вы смелы семеро против одного.
    Зал взволнованно зашумел.
    – Михаил Петрович! Мы наоборот – один против семерых! Мы только себя защищаем! Мы своих парней выручаем! На нас только кодлой нападают! – выкрикивали из разных концов.
    – Тихо! Тихо! – стал успокаивать всех Васильев.
    Когда курсанты поутихли, продолжил.
    – Не делайте из себя героев. Не думайте, что вы самые сильные, самые крепкие и самые умные. Будьте самими собой, будьте просты в обращении со всеми. Не ставьте себя выше других. Берегите себя и честь своего училища. И как говорят моряки: "Семь футов вам под килем!"
     Ему громко зааплодировали. А к трибуне уже подошёл замполит Орлов. Это был высокий мужчина, всегда подтянутый с резким, даже пронзительным взглядом, с лысеющим раздвоенным черепом. Говорил он отрывисто и жёстко, как и поступал. Орлов не терпел снисхождения, считая лучшей мерой воспитания – удар "палкой". Курсанты, естественно, не любили его за это, некоторые боялись даже попадаться ему на глаза. Вот и сейчас он сердито бросал слова в затихший и как бы отсутствующий зал, слова о чести мундира, училища, о мерах наказания, которые последуют за нарушениями, в общем-то, справедливые меры. В этом ему нельзя было отказать, он строго придерживался правил и норм, видя в воспитанниках прежде всего курсантов как таковых, а не живых ребят, ещё, собственно, малых пацанов, оторванных от домашнего очага, имеющих свои слабости, свои детские грехи, за которые и наказывать-то не стоит, но он наказывал, если мог.
     – Вы ещё мало знаете жизнь, – продолжал выговаривать Орлов. – Плохо ориентируетесь в людях и событиях. Не старайтесь в них открывать Америки. Но приучите себя к одному правилу – правилу золотой середины. Это вам даст и уверенность в себе, и уважение окружающих.
     Орлов продолжал говорить тихо и резко. Аудитория молча слушала и не слышала его. После выступило несколько преподавателей, едущих с курсантами на места практики. Они давали советы, наказы. Взяли слово и курсанты. Последовали заверения не опозорить училище, выдержать с честью свой первый серьёзный экзамен. И снова зал по команде встал и замер, равняясь на средину. По проходу ушёл начальник училища, затем командиры и преподаватели, а уж потом кучной массой начали выходить курсанты, на ходу обсуждая прослушанное.
     Новиков вместе во всеми выдавился из зала и медленно начал спускаться с третьего этажа. На лестничной площадке разговаривал с преподавателем Чугунов. Сергей хотел незаметно проскользнуть мимо Василия Глебовича, но тот заметил его и прижал животом к стенке (была у Чугунова такая мания шутить с курсантами).
    – Ну что, Новиков, водку на практике пить будешь? – с усмешкой спросил начальник училища.
    – Буду, – угрюмо ответил Сергей.
    – Пошехонец ты, пошехонец! Чего обижаешься?
    – Да не обижаюсь я. Просто, если уж поверили, так зачем издеваться-то постоянно.
     – А над тобой никто и не издевается. А шутки понимать нужно. Это тоже наука.
    Чугунов взял курсанта за локоть, посмотрел ему в глаза, слегка наклонив голову на левый бок.
    – Боюсь я за тебя, – тихо проговорил. – Как бы опять ты не выкинул чего там.
    – Да чего вы беспокоитесь, Василий Глебович! Я же всё понимаю, не маленький.
    – Понимаешь, – Чугунов глубоко вздохнул. – Всё ты, конечно, понимаешь. Но держать себя надо крепко, это для твоей же пользы. Если будет трудно, пиши прямо мне, помогу.
    – Спасибо, Василий Глебович, – растрогался Сергей и часто заморгал ресницами.
    – Ну ладно, ладно. Не раскисай. Иди и помни мои слова: жизнь – сложная штука, но учиться жить – необходимо.
    – До свидания, Василий Глебович.
    – Будь здоров, Новиков. Я в тебя верю.
    Сергей быстро сбежал с лестницы на первый этаж, вышел во двор училища и тихо побрёл по аллее за учебный корпус, где никого не было. Ему вдруг опять стало нестерпимо стыдно перед Чугуновым за встречу того Нового года. Он закрыл ладонями лицо и застонал, с силой зажмурил глаза.

Вспомнилось, как осенью прошлого года, когда училище сидело на карантине, он ушёл в самоволку, переодевшись в гражданку, и был пойман в городе командиром роты. А потом он, Никоноров, спрашивая с усмешкой, что ему сделать, какое вынести наказание – снять месяца на два со стипендии (двенадцать рублей – не так уж и много) или влепить выговор, казалось, всё сводил в шутку. Сергей, веря в искренность ротного, откликнулся на эту "шутку" – согласился на снятие со стипендии, даже хоть на три месяца.
    Прошло больше двух недель, а Новикова никто и некуда не вызывал, никто с ним не беседовал. Это и успокаивало, и настораживало. Обычно того, кто провинится, вызывали на собеседование или к начальнику училища, или начальнику строевого отдела, или к замполиту – в зависимости от тяжести вины –, чтобы после и определить меру наказания. Иногда ведь просто достаточно поговорить с человеком по душам, чтобы он всё понял, чтобы осознал свою вину. Тогда не нужны и наказания. Но если уж курсант ничего не понимал, тогда действительно надо наказывать. Новикова никто не тревожил. Он даже подумал, что ротный простил ему самоволку. Поверив в это, совсем успокоился. И тем самым было более неожиданно и тяжело услышать свою фамилию во время построения на обед, когда Васильев зачитывал приказы по училищу. Услышав свою фамилию, Сергей даже не понял, что это его, именно его вызывают, что нужно выходить из строя и становиться на средину зала. Он стоял на месте и туго соображал. Начальнику строевого отдела пришлось ещё громче повторить:
    – Новиков! Группа Э–32!
    Сергея толкнул в бок Горкин, и только тогда он тихо выдавил из себя "Я" и вышел из строя. Пока Васильев вызывал других виновников, Сергей строил догадки: "Выговор или снятие со стипендии?" Всё-таки, это было первое его серьёзное наказание за нарушение, но не первое нарушение, за которые он обычно отделывался нарядами вне очереди.
    Васильев стал читать приказы. Все внимательно слушали.
    – ...Курсанту Новикову Сергею Михайловичу за самовольную отлучку, совершённую...
    "Выговор или снятие со стипендии?" – кружилось в голове.
    – ...нарушение формы одежды...
    Сергей кисло улыбнулся, встретившись со взглядом Виктора Горкина, глаза которого говорили: "Не унывай! С кем ни бывает". Его улыбку заметил ротный и злорадно усмехнулся.
    – ...объявить строгий...
    "Что?! – чуть не выкрикнул Сергей, испуганно поворачивая голову в сторону начальника строевого отдела.
    – ...с  предупреждением об исключении...
    Почему-то в вестибюле вдруг потемнело. "Как? Как же так? Почему?!" На глазах начали выступать слезы. Он изо всей силы крепился, чтобы не показать слабость. Бросил взгляд на ротного. Тот всё также стоял около колонны и ехидно ухмылялся. "Выговор... снятие со стипендии..." Сергей мгновенно всё понял. Это он, ротный, сотворил такую подлую шутку. Это он наговорил Васильеву, а, возможно, и Чугунову всякой гадости на него, а те поверили, не разобрались, как следует, даже не поговорили с ним. Ведь ни Васильев, ни Чугунов совсем не знали его, Новикова. А Сергей, разве он не смог бы понять добрых слов, любых слов, но только справедливых. Мог бы! "О, как жестоко! Ну почему, почему так сразу палкой по голове?  Почему-у?!
    Новиков ничего больше не слышал, стоял, опустив голову, уставившись пустым взглядом в кафельный пол. "Всё! Это всё... Теперь выгонят. Чуть что, и... Никоноров найдёт к чему придраться. Зачем же сразу не исключили? Чего теперь ждать?"
    Обед не лез в рот. Он молчал весь день, совсем не реагировал на слова поддержки друзей, словно окаменел. Да и потом долго не мог прийти в себя. Это был тяжелейший удар для него. Сергей днями ни с кем почти не разговаривал, охладел к занятиям. Посыпались сплошные "двойки". Он, казалось, не обращал на них внимания, всё больше и больше отстраняясь от училищных дел. Его по-прежнему никто из командования не тревожил. О нём словно все забыли. Только Никоноров, встречая его, бросал со злорадством:
    – Ну что, самовольщик, допрыгался?
    Новиков ничего не отвечал, не мог найти в себе сил ответить, только с озлоблением смотрел на ротного и сжимал кулаки. В увольнение после снятия карантина его не отпускали с месяц. Потом разрешили. Он ходил по улицам города один без особой цели.  И в городе было также пусто, как и в училище. Его единственно дорогие Рыжие глаза ушли безвозвратно от него. Пусто, везде было пусто. И Сергея нестерпимо потянуло домой, в Ёлнать, тем более надвигался самый любимый его праздник – Новый год. Просто невыносимо захотелось к матери, в тепло семейного уюта.
    Он написал рапорт на имя начальника учебной части Кузнецова с просьбой отпустить его с занятий на три дня. Когда пришёл узнать решение, в кабинете у Кузнецова увидел Никонорова. Сергею сразу всё стало ясно – домой он не поедет. Это было последней ступенькой перед чем-то неизбежным, возможно, даже роковым. Он чувствовал, что должно что-то произойти, что-то случиться. Жить так дальше становилось просто невыносимо.
    Перед новогодним балом Новиков, Горкин и Васюков (все из одной группы) решили для храбрости выпить. Замыслы они свои осуществили в ближайшей забегаловке, потом добавили ещё и ещё. В училище пришли, что называется, на крепком взводе. Его друзья сразу завалились спать, а Сергей направился на вечер. Что случилось потом, плохо помнил. Пришёл в себя лишь тогда, когда очутился в кабинете у начальника училища. И здесь его прорвало. Он всё высказал
Чугунову, что накипело в нём, всё, о чём думал ночами, чем болел эти последние месяцы. Свои мысли высказывал резко, зло, постоянно зарывался и в конце вообще стал нести беспросветную чушь, дойдя до того, что почти прокричал, что жизнь для него потеряла всякий смысл и он сегодня же покончит с собой.
     Чугунов кипел от негодования (его оторвали от семьи, срочно вызвав из-за Новикова в училище), но сдерживал себя, не прерывал долго курсанта. Но в конце концов и у него не хватило терпения слушать эту галиматью, особенно, когда тот заговорил про самоубийство.
    – Что ты несёшь?! – крикнул на Новикова и вскочил с кресла. – С жизнью он покончит! Да на это нужна ещё смелость! А ты трус! Трус! Напугался жизни и сопли распустил! Пошехонец ты! Пивник! Спать бы лучше шёл. Выпил на грош, а шуму на десятник. – Чугунов заходил около стола, чтобы успокоиться. – А сколько ты выпил-то? – вдруг поинтересовался.
    – Пят... пятнадцать грамм, – пробормотал пьяно Сергей, пытаясь выговорить сто пятьдесят, но выпил он, конечно, больше.
    В кабинете раздался хохот. И только тут Новиков заметил, что здесь собралось немало преподавателей и курсантов. Это его ещё сильнее подхлестнуло.
    – Я всё равно покончу с собой! – прокричал он в хохочущие лица и тяжело задышал.
    – Принесите, пожалуйста, кто-нибудь верёвку, – обратился к собравшимся Чугунов.
    Новиков снова впал в какое-то забытьё. Его кто-то толкнул и всунул в руки шнур электропроводки.
    – Вешайся! – сердито бросил начальник училища.
Сергей дико осмотрелся – его окружали ехидно смеющиеся лица. Тут снова горячая волна ненависти ударила ему в голову. Он вскочил на стол, покрытый зелёным сукном, захлестнул провод за рожок висевшей не так высоко люстры, обмотал конец за шею и хотел прыгнуть.
    – Держите его! – испуганно крикнул Чугунов и первым бросился к курсанту.
    Тот отшатнулся, быстро стащил шнур, кинулся по столу к висевшей на стене картине и судорожно стал прицеплять провод за крюк, на котором держалась рамка. Его схватили преподаватели, вырвали из рук провод, усадили силой на диван. Новиков снова впал в какое-то забытьё. Потом его отвели в кубрик. Этого он уже не помнил. А утром вызвали к Чугунову.
    Василий Глебович беседовал с ним больше трёх часов. Сергею крепко врезались в память эти часы, навечно засели в глубине его души. О, как же он был глуп! Как ему было стыдно тогда перед начальником училища! Василий Глебович сумел понять Сергея, его беспокойную душу, сумел поверить обещанию исправиться. Новикова сняли со стипендии на месяц. Вызвали в училище родителей, приехала мать.
    Сергей и сейчас с болью вспоминал те дни. Но всё случившееся помогло избавиться ему от желчи и горечи, которые сидели в нём те последние месяцы. Он как будто проснулся от мучительной спячки и задышал по-весеннему полной грудью. Стал выступать на диспутах, читать свои стихи на концертах, гулять вместе с друзьями и девушками по городу. Жизнь вновь обрела для него ясный смысл. Но стыд перед Чугуновым не проходил. Да разве он и пройдёт когда?  И при случайных встречах с начальником училища Сергей хмурился, старался ускользнуть от Василия Глебовича и в то же время радовался этим встречам и ждал их. Чугунов стал очень дорогим  для него человеком, как будто вторым отцом.
    Немного успокоившись, Сергей поднялся на свой этаж, зашёл в кубрик. Там сидел один Ганшин. А общежитие шумело и пело. Для многих это был последний вечер в училище. Завтра большинство из роты уезжало на практику, первую в их жизни производственную практику. И поэтому уже не действовали ни отбои, ни поверки. Курсанты ходили из кубрика в кубрик, слушали музыку, рассказывали анекдоты, весело шутили, ожидая новых перемен в своей курсантской, беспокойной, суровой и неповторимой жизни.

     Новиков лежал на верхней полке плацкартного вагона и смотрел на пробегающие мимо деревеньки, перелески, речки. Поезд уносил всё дальше и дальше его на юг. Он так далеко ещё никогда не ездил самостоятельно. Правда, после второго курса была ознакомительная практика, во время которой они всей группой на пассажирском теплоходе прошли от Москвы до Астрахани и обратно. А сейчас в посёлок Задольный они ехали вчетвером.
    Вместе с Новиковым ехал Владимир Соловьёв – ВэФэ, как его прозвали ребята по начальным буквам имени и отчества. К нему обычно так и обращались – ВэФэ, кто так, в шутку, а кто и откровенно издеваясь над ним. Соловьёв был парень крепкий, но неповоротливый. Его все дразнили и донимали шуточками. На все выпады ребят он только бурчал: "Ну, чего надо? Чего ты?" и отходил в сторону.  Владимир был незлобив и незлопамятен. Одни его за это уважали, другие презирали, но никто из группы не принимал его всерьёз. Новиков часто выяснял с ним отношения и всегда, по своей природе, доводил дело до конца. И если уж свяжется с ним, то обязательно подерётся, но так, ради спортивного интереса. Но всё равно в таких стычках колотили они друг друга до тех пор, пока у обоих не иссякнут силы. И никогда не говорили друг с другом запросто, как с другими парнями из их группы. Держались обычно на дистанции. В Задольный ещё ехали Василий Камнев и Виталий Аносов - все из одной группы.
     От Казани доехали по трассе на автобусе до Шелангера, а дальше регулярного движения не существовало – распутица сделала своё дело, и до Задольного можно было добраться только на попутках. А это не так и близко – километров сорок. Попутные машина шли нечасто, и в кабинах уже сидели пассажиры. Они вчетвером голосовали уже второй час, и всё напрасно. Соловьёв предложил идти пешком. Но ребята послали его подальше с таким предложением. Грунтовка раскисла вконец, машины беспрестанно буксовали, их вытаскивали из наполненной черной жижей колеи тракторами. Куда уж тут идти пешком! Тем более что и дороги-то они не знали.
     Друзья совсем сникли. И тут один из водителей решился их взять в кузов, набитый тюками с обтирочным материалом, который вёз в заводоуправление, куда направлялись и они, попросив только как можно крепче держаться. Ребята быстро заскочили и тронулись в последний перегон перед своей самостоятельной работой, крепко держась за борта и тюки, сильно подпрыгивающие на ухабинах, разглядывая незнакомую местность. В маленьких и стареньких деревеньках смотрели на проходившие машины такие же маленькие и старенькие женщины, вышедшие погреть косточки под лучи весеннего солнышка.
    – Гляди-ка, в лаптях, – удивился Соловьёв, показав на одну из старушек, и рассмеялся.
    – Точно! – хмыкнул Новиков. – В лаптях. Давно я не видел на людях такой обувки. Это, наверное, марийцы, – высказал предположение, продолжая рассматривать старушек. – Ну и в тьму-таракань мы попали...
    – Я вообще никогда не видел людей в лаптях, – проговорил Камнев. – У нас в такой обуви не ходят.
    – А что, наверное, классно топать в них по таким «тротуарам», – рассмеялся Аносов.
    – Да, по таким "тротуарам" много не походишь в лаптях, – ответил, вздохнув, Сергей. – Впору болотные сапоги надевать.
    Было тепло, машина шла медленно в основном, переваливаясь с боку на бок, словно жирная утка. Начало упорно клонить в сон. Однообразие проплывающего пейзажа: грязь по бокам колеи и большие лужи, редкие островки серого снега по канавкам и овражкам, небольшие тёмные перелески уже порядком примелькались и больше никого из ребят не интересовали. Они сидели молча на подпрыгивающих токах и клевали носами.
     – Скорей бы уж хоть добраться, – протянул Новиков, преодолевая зевоту. – Интересно, что нас там ждёт? Сейчас приедем, а нам в РЭБе скажут: "Зачем вы нам нужны такие?"
    – Брось ты канючить! – отозвался Соловьёв.
    – А ты, ВэФэ, помолчи, – огрызнулся Сергей.
    – Да бросьте вы задираться, – начал успокаивать их Аносов. – Нужны, не нужны. Приедем и увидим.
    – А вот и наша «столица»! – прокричал шофёр, высунувшись из кабины.
    И парни начали с интересом рассматривать приближающийся посёлок. Со всех сторон его окружали высокие сосны, росшие на песчаных косогорах. Не очень ровными рядами стояли обыкновенные деревянные домики, попадались и кирпичные здания. Машина въехала на первую улицу с грязными и большими лужами и выложенными из толстых досок тротуарами.
     – Да-а, приличная дыра, – разочарованно произнёс Аносов. – И куда мы
попали!
     В разговор с ним никто не вступил, и он замолк. Шофёр высадил их около самого управления, и они сразу же пошли в отдел кадров. Им нисколько не удивились и не обрадовались, встретили довольно-таки равнодушно, хотя специалистов на судах и не хватало. Это ребята хорошо знали. Да какие они, собственно, специалисты?  Поэтому парни и не особо расстроились из-за такого приёма. Хотя их это и задело. Ну, специалисты они, конечно, были никудышные. Три года теории, немного занятий в лабораториях и с месяц ознакомительной практики. Чему они могли научиться за это время? Да ничему! И только сейчас им предстояло по-настоящему познакомиться со своей будущей профессией – электромеханик речного флота. Но всё-таки они были теми людьми, которыми укомплектовывали команды, были теми рабочими руками, которых не хватало на судах. И поэтому приём мог бы быть и более лучшим.
     Всех их распределили на буксиры озёрно-речные (БОРы), переоборудованные под толкачи. Новиков попал на "Науку» ", Соловьёв на "Технику", Аносов на "Прогресс", Камнев на "Достижение". В отделе кадров дали им направления в гостиницу, и они вместе пошли устраиваться. Пока получали комнату, постельное бельё, стемнело. Идти никуда не хотелось, хотя начинало порядочно мутить от голода. Они достали из своих чемоданов остатки провианта, слегка
перекусили, запили ужин водой из графина и завалились спать.

    Сергей стоял перед своим пароходом и с интересом рассматривал его. Небольшой, не очень чистый БОР с ещё потухшими котлами, с наваленными на палубе деталями машин не производил особого впечатления. "Наука" тихо стояла у стенки причала. Около его борта в густых масляных пятнах воде спокойно покачивались на лёгкой зыби небольшие льдинки с разным хламом. Новиков никак не решался сделать несколько шагов по трапу, ведущему на пароход, ведущему к новой, самостоятельной, романтичной и нелёгкой жизни речника, о которой мечтал с детства, провожая глазами пароходы, плывущие по Волге.
    Трудно было сделать этот последний шаг, очень трудно. От охватившего волнения стало даже подташнивать. Он старался успокоиться, но не мог. Больше всего его пугало сомнение –справится ли он со своей работой? "Может быть, пока ещё не поздно, бросить всё и убежать? Убежать совсем отсюда, скрыться в своей родной Ёлнати? Какие глупости! Как сопливая девчонка распустил нюни. А ну прекрати! Иди! Везде работают люди. Они помогут, они поддержат в трудную минуту. Ну, вперёд, Серёга!"
    Он поднялся по слегка покачивающемуся трапу на палубу судна и направился к надстройке, около которой, опершись ногой на кнехт, стоял мужчина в черном засаленном кителе и таких же грязных брюках.
    – Здравствуйте, – робко поздоровался Сергей.
    – Здравствуйте, – нехотя ответил тот и окинул Новикова резким взглядом карих глаз из-под густых чёрных бровей.
    – Мне нужен капитан.
    – Его нет, – ответил мужчина и затянулся папиросой.
    – А когда он будет?
    Собеседник устало пожал плечами, снова затянулся дымом и стал гулко кашлять. Прокашлявшись, резко бросил:
    – А зачем он вам?
    – Меня направили сюда работать.
    – Кем? – спросил мужчина и снова закашлялся.
    – Электриком.
    Некоторое время зыбкую весеннюю тишину нарушали только гулкий кашель собеседника Сергея да редкое постукиванье молотка, нёсшееся откуда-то снизу парохода. Новиков внимательно рассматривал стоявшего перед ним человека. На вид ему было лет пятьдесят или чуть больше. Роста маленького, тёмное то ли от природы, то ли от грязи лицо. На голове старая, поблескивающая на солнце замасленная кепка. "Кто же он? Видимо, механик. Злой. Да к тому же и чахоточный. Вот я влип так влип. А ведь с ним предстоит долго работать – всю навигацию".
    – Сколько лет работали на судах? – прервал ход его мыслей вопрос этого человека.
    Новиков замялся. Ему стало стыдно за себя – сколько он работал лет? Да нисколько!
    – Первый год, – ответил виновато.
    – Да-а... – протянул спрашивающий, выпуская изо рта дым. – Я-то думал, пришлют какого-нибудь электрика с завода. Намучаемся мы с оборудованием.
    – Почему же? Нас учили... – неуверенно попытался возразить Сергей, но сразу осёкся, не зная что сказать дальше.
    Механик, это был именно он, Сергей точно определил, не сказав больше ни слова, пошёл к корме и стал спускаться в машинное отделение. Оттуда ещё долго слышалось глухое покашливание.
    "Не очень-то мне обрадовались. А вдруг прогонят совсем?" Сергею даже стало не по себе от такой мысли. Он медленно прошёлся по палубе вдоль борта судна, осторожно перешагивая через валяющиеся в беспорядке канаты, тросы, какие-то детали. Наверху красили рубку двое парней. Сергей хотел их окликнуть, но передумал – зачем людей отвлекать от работы? Ещё немного побродив по пароходу, он спустился по трапу на причал.

     Сергей медленно шёл по аллее парка над Волгой. Солнце ласково припекало щёки, лёгкий ветерок едва шевелил высокие сосны, было тихо и пустынно. Это его успокоило. Он вспомнил дом, сосновый лесок в долике, рядом с их усадьбой. Немного взгрустнулось, захотелось в Ёлнать. "Смешно. Совсем как маленький". Он даже тихонько засмеялся – надо же, так расчувствовался. Но сразу же встряхнулся, быстро зашагал по весеннему парку. Заскочив в столовую и наскоро пообедав, направился в гостиницу. Там никого не было. Не раздеваясь, лёг на кровать и мгновенно заснул. Разбудил его Соловьёв.
    – Эй, ты чего не на работе? – спросил как всегда сердито.
    – А! – отмахнулся Новиков. – Работа не волк! К чёрту!
    – Ну, ты даешь. А зачем же ты сюда приехал?
    – Зачем и ты!
    – А я сегодня генератору уже профилактику сделал. Грязи там до хрена было.
    – Ну и радуйся себе на здоровье, а я лучше здесь полежу.
Новиков отвернулся к стенке. Ему вдруг до слёз стало обидно за себя. "Вон ВэФэ уже приняли на пароходе. Им такой электрик подходит. Он даже профилактику генератору сделал. А на меня ноль внимания. Что, я хуже этого долбанного Вэфэ?"
    –  Слышь, Вэфэ, пойдём в кино, – предложил Сергей, чтобы хоть как-то отвлечься от невесёлых мыслей.
    – Да ну его! – отмахнулся тот. – Завтра рано вставать. И ходить тут опасно. Местные дерутся.
    –  Струхнул, да? Ну и сиди тут в этой конуре, а я пошёл. Хоть проветрюсь малость.
    Новиков надел пальто и вышел из комнаты. По коридору ходили парни, приехавшие сюда кто после окончания различных училищ, кто, как и он, на практику. Отовсюду неслись песни, звон гитар, крики, смех. "Совсем как у нас в общаге", подумалось, и напало сомнение: "А стоит
ли куда идти? Здесь так тепло и весело". Но он всё же вышел на улицу. Небо было чистое, звёздное и прохладное. Сергей даже поёжился и, побродив около гостиницы, вернулся в свою комнату. Соловьёв уже укладывался спать.
    –  Ну что, не пошёл? – спросил он.
    –  Не пошёл и всё, – буркнул тот. – Вот чертовщина! Делать здесь совершенно нечего. Парни поехали в Волжский, на Енисей, в Петрозаводск. А ты в этой дыре должен пропадать! Почему, ВэФэ?
    –  Да ладно тебе канючить-то. Везде можно работать. Выключи лучше свет да ложись спать.
    –  А где Васька с Виталием, не знаешь?
    –  Кто их знает где. Болтаются, наверное, по посёлку. Ложись. Завтра рано вставать.
    –  Это кому как, – кисло улыбнулся Новиков.
Соловьёв отвернулся к стенке и закрыл глаза. Сергей ещё немного посидел в задумчивости и тоже лёг спать, прислушиваясь к шуму в коридоре. Уже погружаясь в глубокий сон, услышал, как в номер вошли, тихо переговариваясь, Аносов с Камневым.
     На следующее утро они все вместе дошли до проходной и разошлись по своим судам. Капитана на "Науке" опять не было. В машинном отделении шла напряжённая работа. Оттуда неслись удары молотка, чья-то ругань и уже знакомый гулкий кашель механика. Сергей походил
по палубе, потом присел на кнехт и стал ждать капитана. Вскоре тот появился. Это был полный мужчина, средних лет, с розовыми налитыми щеками. Поздоровавшись, Новиков протянул ему документы. Пока тот читал бумаги, Сергей всё разглядывал капитана. Первое впечатление он произвёл неплохое. "С ним можно работать", подумалось.
    – Ну что ж, – произнёс в задумчивости капитан, просмотрев документы. – До обеда отдыхай, а после – в полное распоряжение механика. Не знаком ещё с ним?
    –  Не знаю. Вчера с кем-то тут разговаривал. Такой маленький и сердитый.
    –  Сердитый, говоришь? – засмеялся капитан. – Ну, раз сердитый, значит он – Михаил Григорьевич Остапенко. А меня зовут Николай Фёдорович, фамилия Белый. Вот так, – он взглянул на направление, – Сергей Михайлович Новиков.
Белый немного помолчал, а потом быстро спросил:
    –  Водку пьёшь? Говори сразу.
    –  Нет, – нерешительно ответил Новиков. – А вообще-то, не пьют только телеграфные столбы.
    –  Вон ты как! – удивился капитан. – Не пьют телеграфные столбы. Хм. Нужно время знать и меру. Вот сейчас, пока на берегу, пей, сколько хочешь, но только после работы. Но на пароходе – чтобы ни глотка. Ясно?
    –  Ясно, – ответил Новиков и улыбнулся.
    Капитан посмотрел на него и пошёл по своим делам. А Сергей, походив немного по БОРу, направился обедать в заводскую столовую, а затем вернулся на судно и стал более внимательно изучать его. Поднялся  на капитанский мостик, затем в ходовую рубку, осмотрел каюты в носовом отделении. Хотел, было, спуститься в машинное отделение, где работала нижняя команда, но почему-то не решился, вспомнив первую встречу с механиком. "Надо бы приступать к своим обязанностям. Но как работать в чистой одежде? Роба же осталась в гостинице". Он постоял в задумчивости около машинного отделения, а потом потихоньку сошёл по трапу на берег и направился в посёлок.

    Проснулся в половине восьмого. "Проспал!" В комнате никого уже не было. Все ушли на работу. Быстро оделся и, даже не умывшись, побежал к заводу. На том месте, где вчера стояла "Наука", лишь тихо похрустывали в воде с масляными пятнами маленькие льдинки со всевозможным мусором. "Куда же делся пароход?" Решив подождать (вдруг вернётся?), он сел на пустой ящик, стал смотреть на Волгу. Продрогнув, начал бродить по причалу, разглядывая стоявшие суда. И тут увидел "Науку" в метрах ста от берега, около сливной баржи.
    – Интересно? Что же мне – вплавь, что ли, добираться до него? – пробормотал Сергей себе под нос и вновь стал расхаживать по пирсу.
    Какой-то парень как раз около него садился в шлюпку. Новиков подошёл поближе и попросил:
    – Не подбросишь на "Науку?"
    – Садись, – ответил тот веско.
    Сергей прыгнул в одновесельную шлюпку, сильно закачавшуюся на воде, перешёл на корму и вскоре уже поднялся на борт своего парохода, и сразу налетел на механика.
    –  Вот так работничек, так твою мать! -–разразился Остапенко грубой бранью. – Время уже десять, а он только является!
    –  Я всё искал пароход, – несмело начал оправдываться Сергей.
    –  Искал? Все нашли его вовремя, а он, на тебе! – не смог найти! – И снова посыпалась отборнейшая ругань.
    Сергей не стал больше оправдываться, виновато опустил голову и молчал, не желая раздражать ещё сильнее механика. Тот, отведя душу, умолк. И Новиков тихо спросил его:
    – Что мне делать?
    – Иди промывай гравий на корму! –зло бросил Остапенко и отвернулся от него.
    – Как это? Ведь я же... – Сергей хотел сказать "электрик", но запнулся и сильно покраснел, даже ладони вспотели.
    Механик хмуро глянул на Новикова и, не сказав больше ни слова, направился в машинное отделение. Сергей ещё постоял немного и уныло побрёл на корму выполнять то, что ему приказали.
    Так начался первый самостоятельный рабочий день в его жизни. Откровенно сказать, хорошего в этом было мало. В ушах всё ещё звучали резкие слова механика и его мат. Озлобясь за такую встречу, Сергей вдобавок начал и сам издеваться над собой. "Электрик. Мой камешки. На большее ты не способен". Забортная со льдом вода жгла руки, камни резали пальцы. Они совсем почти не гнулись, словно одеревенели. Но он, проклиная всё на свете, и в первую очередь механика, ведро за ведром вытаскивал из-за борта воду и выливал в железный ящик, а затем мешал красными от холода руками камни, грея пальцы, пряча их по очереди за пазухой, чтобы хоть как-то отогреть бесчувственные руки.
     А в голове крутились всё те же слова. "Задрипанный электрик! Мой, мой камешки. Это как раз по тебе". Пальцы совсем зашли за шпоры. Стало просто невыносимо больно мешать камни руками. На глазах начали выступать слёзы. "Сколько же их мыть? Где этот чёртов механик? Хоть бы пришёл, что ли". Но никто не появлялся на корме судна. Никому не было до него дела. И терпение лопнуло. "Что, я обязан это делать? Я же электрик? Пусть и паршивый, но электрик! У меня же так в направлении написано. К чёрту все эти камешки! Не могу! Не хочу! Не буду! Пусть идут все со своими камешками куда хотят! А с меня хватит! Хватит!!!"
    Он со злобой плюнул в ящик с камнями, отвернулся и быстро пошёл к носу судна. Только сейчас Сергей заметил, что "Наука" вновь стоит на своём месте у причала. "Вот здорово!" Ноги сами вынесли его по трапу на берег и он пошёл сначала тихо, а потом и побежал прочь от своего парохода.
    На следующий день Новиков пришёл на работу точно по гудку – ровно в половине восьмого. И сразу же направился в машинное отделение. Как только туда спустился, на него обрушился целый поток брани механика.
    – Ты зачем, так твою мать, пришёл сюда?! А?
    – Работать, – тихо ответил Сергей.
    – Работать? Так соизволь приходить вместе со всеми! Вчера появился только к обеду и сбежал через час. Сегодня пришёл тоже чуть ли не к перерыву.
    – Почему к перерыву? – спокойно возразил Новиков. - К половине восьмого. Как раз только рабочий день начался.
    – Нет, так не пойдёт. Или приходи вместе со всеми, или уёдывай к своей матери! – продолжал кричать на него механик.
    – Так давайте мне работу по моей специальности! – повысил голос и Сергей. – А то – мой камешки...
    Последние слова Новикова потонули в потоке грязной брани механика. Сергей больше не возражал и молчал, по опыту уже зная, что такому человеку, как этот долбанный Остапенко, надо дать выкричаться. Иссякнет поток брани – он и замолкнет. Так оно и случилось. Механик смолк, закурил "Беломор", закашлялся, а потом спокойно проговорил:
    – Иди помогай им, – кивнул головой в сторону парней, копавшихся в машине, и протянул ему грязную спецовку.
    Сергей, ни слова не говоря, направился к ребятам, переоделся и начал вместе с ними закручивать гайки, стягивать соединения, вставлять прокладки, мыть в солярке различные детали, протирать их, не забывая при этом поиздеваться над собой. "Электрик... Это помой, это закрути. Точно стану специалистом по мойке деталей высшего класса".
    – Эй, как тебя там? – обратился к нему Остапенко.
    – Сергей, – пробурчал тот.
    – Сергей, – повторил механик. – Меня зовут Михаил Григорич. – Он чуть помедлил. – Иди сходи за раствором вон с той, – Остапенко небрежно махнул рукой вверх, где стояла женщина.
    Новиков молча поднялся на палубу и направился с женщиной на склад.
    – Ты работаешь на "Науке"? - спросила она, как только чуть отошли от парохода.
    – Да, электриком.
    – Смотри, держись. Механик такой человек... Иуда!
    – Как это понимать?
    – А так. Он тебя и купит и продаст. – Женщина помолчала. – Я работала на "Наке". Знаю. И только из-за него ушла. Невозможно стало жить. – Она опять сделала паузу. – Ты только с ним не ругайся. Делай всё, что он говорит. Не перечь ему, а то съест.
    – А вдруг подавится? – усмехнулся Сергей.
    – Хорошо бы, – вздохнула женщина. – Но ты не первый такой. И к чему тебе осложнения? Навигацию проплаваешь, а там...
    Сергей покорно мотнул головой. "Да, тяжело мне будет с таким человеком работать. Да и как работать? Долго ли я продержусь? Наверняка когда-нибудь сорвусь. Сколько же можно слушать эту грязь? Нет, удержаться надо. Навигация, что она, месяцев восемь, а там снова училище. На следующую практику меня сюда уже и кнутом не загонишь". Так, размышляя про себя, он проработал до конца дня, твёрдо решив, что завтра всё равно придёт на судно точно по гудку.
Около семи часов вечера к нему подошёл механик. Сергей как раз заканчивал протирать поршень машины.
    – Можешь идти отдыхать, – устало проговорил Остапенко и склонил голову. – А завтра приходи пораньше. Дел больно много. Скоро в рейс, а тут ещё машина вся разбросана. Надо помочь машинистам, – в его голосе звучала просьба.
    – Во сколько же мне прийти? – быстро откликнулся Сергей.
    – Ну, как встанешь, так и приходи, – ответил Остапенко и направился в котельное отделение.
    "Вот человечишко, задел меня за живое. Как всё же сильно действуют на меня слова, сказанные так просто. Надо, конечно, помочь машинистам. Придётся завтра встать часиков в шесть, если не раньше".


    Вечером они втроём пошли на танцы в Дом культуры. Соловьёв остался в гостинице. "Устал, спать хочу". Пришли, видимо, рано.  В зале ещё было пустовато. Камнев с Аносовым завели разговор о своих командах. В общем, они были довольны. Ребята на "Достижении" и "Прогрессе" подобрались хорошие. Начальство – тоже. Оба они готовили электрооборудование к началу навигации и сейчас, перебивая друг друга, рассказывали, какое оно запущенное. Сергей в разговор не вступал, слушал друзей краем уха, горько усмехался, в душе завидуя и Василию, и Виталию.
    "Повезло ребятам. А мне? Что мне им сказать? Как мою камешки да поршни? Засмеют". Он сидел в углу на лавочке, слушал музыку, разглядывал ребят из эстрадного ансамбля и заполняющую понемногу зал молодёжь. Ему было откровенно грустно - не с кем даже поговорить, отвлечься от этих будней, от постоянной грубости механика. И поэтому до невозможности захотелось познакомиться с какой-нибудь девчонкой.
    Он по-прежнему краем уха ловил разговор своих друзей и рассматривал с интересом молодёжь, изредка останавливая взгляд на какой-либо из девушек, чем-то выделяющейся из всей массы. На одной из них задержал взгляд намного дольше, чем на остальных. Она стояла в одиночестве у колонны, смуглая и стройная, в чёрном облегающем платье, резко контрастирующем с белым фоном колонны, и глядела с немой грустью в одну точку, видимо, на висевший над Сергеем плакат.
    "Она такая же одинокая, как и я. Ей, наверное, тоже плохо сейчас. Мы нужны друг другу. Надо непременно познакомиться". Почему-то вспомнилось высказывание Сёмкина: "Чтобы понравиться девчонке, нужно сделать вид, что ты втрескался в неё по уши". "Может, попробовать втрескаться?"
   Сергей пригласил её на танец. Она не отказалась и не обрадовалась. Приняла как должное. Так, равнодушно поглядывая по сторонам и друг на друга, они станцевали раз, не проронив ни слова. Когда закончился танец, Новиков отошёл в сторону и стал наблюдать за девушкой. Её никто не приглашал, даже никто не подходил близко. Его это заинтересовало. "Она, что, неместная? Странно. Надо узнать у кого-нибудь". В кучке ребят он заметил одного парня с их
парохода, жившего в Задольном, и направился к нему.
    – Слушай, что это за девица? – кивнув головой в сторону колонны, просто спросил Сергей.
    Тот посмотрел на девушку и усмехнулся.
    – А что?
    – Понравилась, – ответил Новиков прямо.
    – Галя Соколова. Честно скажу, шустренькая бабец. – Так что не теряйся, – он громко рассмеялся, хлопнул Сергея по плечу.
    – Как раз мне такую и нужно до начала навигации, – в тон ему ответил Новиков и спросил: – А она свободна?
    – Кажется, да.
    – Вот и хорошо, – усмехнулся он, отошёл в сторону, немного постоял, подождав, пока закончится мелодия, и как только ансамбль заиграл следующую, пригласил девушку на танец.
    Она снова не выразила никаких эмоций. Сергей заговорил с ней о музыкантах, о репертуаре ансамбля. Она только слегка улыбалась и молчала, а потом просто спросила:
    – А как тебя зовут?
    – Меня? Сейчас скажу, – он чуть помедлил и вздохнул. – У меня такое прозаичное имя – Сергей. А тебя Галей звать?
    – Откуда ты знаешь? – насторожилась девушка.
    – Ну, если человек захочет что-либо узнать о другом, понравившемся ему человеке, он всегда добьётся своего.
    – Так я тебе понравилась? – с вызовом спросила Соколова.
    – Ну, – он замялся, – в общем-то, да.
Она посмотрела на него в упор и ничего не сказала. Танец закончился, Сергей отвёл её к колонне, а сам подошёл к Камневу и Аносову, сидящих на том же месте и продолжающих с азартом говорить о двигателях, щитах и аккумуляторах.
    – Вы что, на работе или на танцах? – спросил, усмехнувшись.
    – Не охота танцевать, – отозвался Василий. – Да и с кем?
    – Ха. С кем? С девушками! Смотри, какие здесь мариечки славные.
    – Скажешь тоже, – усомнился друг. – Крокодилы какие-то. Лучше я спать пойду. Пойдём, Виталик? – предложил Аносову.
    – Пошли, – согласился тот. – А ты остаёшься? – обратился к Сергею.
    – Конечно! Есть тут один интересный экземплярчик, – он заговорщицки подмигнул глазом друзьям. – Хочу рассмотреть его поближе.
    – Поближе можно, – усмехнулся Камнев. – Только смотри, далеко не забирайся. – Он стал серьёзным. – А то местные ребята тебе бока намнут так, что потом собирать по частям придётся.
    – Это мы ещё посмотрим.
    – Долго-то не гуляй, завтра рано вставать надо, – проговорил Аносов и поинтересовался: – Или ты снова по гудку пойдёшь?
    – Посмотрим, как получится, – насупился друг и отвернулся.
Друзья, ещё немного постояв, ушли из ДК. Сергей остался один. Он прислонился к стенке и стал наблюдать за Галиной. Её так никто и не приглашал. "Почему? "Шустренькая бабец". Чтобы это значило? Доступная всем? Или просто игра? Надо всё выяснить".  Танцевать больше не хотелось. Он подошёл к Соколовой, предложил пойти погулять, она без колебаний согласилась.
   Сергей с Галиной прошлись по посёлку, понемногу рассказывая о себе. Посидели на скамейке около её дома, поговорили о жизни, а в общем-то, о разных пустяках. Но и в этих мелочах старались узнать побольше друг о друге.

    В гостиницу он вернулся во втором часу, а в половине шестого был уже на ногах. Полусонный пришёл на пароход, сразу встретился с механиком. Сергей поздоровался, слегка улыбнувшись. Остапенко ответил на приветствие хмуро, а потом буркнул:
    – Давай поршни заканчивай мыть. А потом тепловой ящик начнём.
Новиков больше не перечил ему, со всем соглашался, делал всё, что говорил Остапенко, и только по-прежнему издевался над собой. "Электрик. Какой хороший электрик. Лучше бы чернорабочим назвали, что ли".
    Так и потянулись дни, один за другим. Он приходил теперь на работу к шести часам, уходил со всеми в семь-восемь. Вместе с двумя машинистами – Геннадием Шевченко и Николаем Трубниковым – в одинаковых замасленных спецовках, испачканный с головы до ног мазутом и копотью, стягивал фланцы труб, делал прокладки, устанавливал всевозможные детали на паровые машины и совсем не касался электрооборудования, только поглядывал в коротких перекурах на генераторы, главный распределительный щит, двигатели.
    Новиков быстро сошёлся с Шевченко. Было в Геннадии что-то крепкое, от природы сильное. Он постоянно шутил со всеми и заразительно смеялся, по-южному гекал. Это Сергею всё от души нравилось. Невольно и в его речи стало появляться это "ге".
    Дел на пароходе было очень много. Навигация должна была вот-вот открыться. Поэтому необходимо всё к ней подготовить. Вся команда вкалывала что есть мочи. И естественно, все очень сильно уставали за день напряжённой работы. Сергей тоже выкладывался полностью. После трудового дня приходил в гостиницу, падал на кровать и лежал, не двигаясь, с час, даже не вступал в разговоры с друзьями. Но всё равно по вечерам ходил на свидания с Соколовой.
    Он уже узнал, что та учится в вечерней школе, из дневной выгнали за неуспеваемость. Нигде не работает. Сидит на шее у папы с мамой. Да и сейчас учится никуда не годно. Это она ему откровенно заявила. Почему так? Сергей никак не мог добиться у неё ответа на этот вопрос. И сам не мог понять. Живёт без цели. В этом году заканчивает школу, а что будет делать после – не знает. "Странная, однако, девица. Как же с ней вести себя?"
    Однажды её спросил:
    – Как ты думаешь, Галка, я хам?
    – Ты? Да вроде нет.
    – А меня все считают хамом, – он чуть помедлил, а потом продолжил. – Знаешь, с другими девчонками я хамлю, а с тобой не могу. Не веришь?
    Она как-то зло усмехнулась.
    – Все мне почему-то говорят: "С другими хамлю, а с тобой не могу". А сами...
    Галина резко отвернулась от Сергея, встала со скамейки и, не попрощавшись, ушла домой, хлопнув дверью. "Что это она так вскипела? Чего я такого ей сказал? Вообще-то, конечно, дурацкий затеял разговор. Хамлю, не хамлю. С тобой не моту. Тоже мне, рыцарь выискался! А ведь на самом деле я не могу хамить. Только иногда маскируюсь под циника. А зачем? Кто его знает. Видимо, так иногда и нужно".

    Дни шли своим чередом. Работа, встречи. Спал Сергей часа по три-четыре в сутки, мечтая о том времени, когда можно будет отоспаться от души. Поесть тоже не удавалось всегда как следует. Утром, едва проснувшись, бежал на пароход, о еде не успевал и подумать. Да и где в такую рань перехватишь? До обеда приходилось терпеть. А в перерыв после ругани механика и есть не особо хотелось, пропадал напрочь аппетит. Вечером вообще негде было поужинать. Разве
что в магазине чего-то купишь и поешь в гостинице в сухомятку.
    Сергей заметно похудел и осунулся, глаза провалились. Он с жалостью смотрел на себя в зеркало, когда брился, и вздыхал.  "Видела бы меня сейчас моя мама. Она бы, наверняка, в обморок упала".  И откуда только у него силы брались – работать часов по двенадцать, а то и больше, питаться впроголодь, ещё и встречаться с девушкой. Честно сказать, всё ему уже по-страшному надоело. И этот грязный посёлок, и такая неблагодарная работа под аккомпанемент сквернословия механика, и даже затянувшаяся, как ему казалось, весна.
    Волга совсем ещё не освободилась ото льда, и суда стояли пока у причала. Единственной, кто поддерживал в нём силы и придавал хоть чуточку бодрости духа, была Галина. Он постоянно думал о ней, стараясь отвлечься от серой скуки стоявших будней. После того разговора они случайно встретились в Доме культуры. Сергей пригласил её на танец.
    – Я думала, ты больше не придёшь ко мне, – проговорила она и виновато улыбнулась.
    – Вот как! Почему это я к тебе не приду?
    – Я тебе тогда нагрубила. Ты извини меня.
    – Это я виноват. Затеял такой дурацкий разговор. Надо об этом забыть, так ведь, Галка?
    – Галка? Меня так ещё никто не называл. А ты второй раз.
    – Да? Это плохо или хорошо?
    – Что плохо?
    – Ну, Галка, – Сергей слегка смутился.
    – Не знаю. Ты меня назвал так потому, что я на ту птичку похожа – такая же чёрная и... злая, да?
    – Ну почему же... чёрная и злая. Галка – птица хорошая, хоть и глупая... – Он спохватился. – Ох, ты извини. Я, кажется, опять не в ту сторону направился.
– Ладно уж. Может быть, я и, вправду, очень глупая, как птица эта, – грустно проговорила Соколова и опустила голову.
    Танец закончился. Сергей не отходил от неё. Они ещё станцевали раз и пошли гулять. Вернулся он в гостиницу уже во втором часу. На работу пришёл в половине седьмого, как всегда не позавтракав. От недосыпания и недоедания кружилась голова. Это он сразу почувствовал. Сергей машинально что-то делал, как будто сквозь сон слыша распоряжения Остапенко. Стягивая очередной фланец за трапом, ударился головой о шпангоут и тихо опустился на слани. Никто этого сразу не заметил.
    Он быстро пришёл в себя, но встать не мог – или не хотелось, или не было сил. Сидел, уткнув голову в колени. И тут откуда-то сбоку подскочил механик и сразу же разразился бранью. Новиков еле встал, ничего не ответил и дрожащими руками начал стягивать фланец. Но сил не было по-настоящему его стянуть. Работающий неподалеку Шевченко заметил это, подошёл к нему и стал помогать.
    – Ты чего не в своё дело лезешь? – накинулся на него механик.  – Иди к машине!
    – Да у него же сил нет. Загоняли парня вконец! – огрызнулся Геннадий.
    – Ты ещё заступаться будешь за этого лентяя?  Ну, я тебе покажу... – скрипнув зубами, выговорил механик.
    Шевченко бросил с силой ключи на слани, подскочил к Остапенко, отпрянувшему к трапу.
    – Знаешь что, механик! Пошёл ты к чёртовой матери! Кто тебе дал право так издеваться над людьми?!
    Остапенко оторопел, что-то хотел сказать, но поперхнулся и быстро поднялся наверх.
    – Спасибо тебе, Гена, – тихо проговорил Сергей. – Но зачем ты так? От него всего можно ожидать.
    – Зачем? Да он же издевается над нами. А мы молчим.
    – Издевается? Не знаю. Но надо же готовить пароход к навигации. Она же вот-вот откроется. Спешить надо.
    – Правильно, спешить надо, – согласился Шевченко. – Но не надо было всю зиму пить да спать, как это делал засратый механ. И вообще, ну его!  Давай лучше посидим да покурим, покуда здесь никого нет.
    Геннадий присел на поршень, закурил.
    – Будешь? – протянул Сергею пачку "Примы".
    – Да нет, не хочу.
    Они помолчали.
    – Теперь тебе, наверное, нагорит из-за меня? – прервал паузу Сергей и кисло улыбнулся.
    – Пусть нагорит! – небрежно бросил Геннадий. – Но таких...  людей надо учить.
    – Надо. А я так не могу.
    – Ну и зря. Надо уметь кусаться, а то тебя все кусать будут. Это хуже.
    – Я другого мнения, – возразил Сергей. – Добро больше сделает.
    – Смотри сам. А вообще, жизнь всему научит. Только ты её не бойся и не сторонись. - Он немного помолчал. – Ну, продолжим свои дела, электрик, – улыбнулся и начал возиться около машины, а Сергей принялся за очередной фланец.
    На следующий день Шевченко вызвали в отдел кадров. Вернулся он быстро.
    – Меня выгоняют, – спокойно проговорил, спустившись в машинное отделение. – Механика работа. У-у, старый чёрт! – И стал собирать свой инструмент. – Ну и хорошо. На другом судне ещё и лучше будет. А вы тут вкалывайте без меня. Привет!    – бросил на прощанье и, закинув сумку за спину, поднялся по трапу на палубу.
    Сергею стало грустно. "Хороший этот парень Генка. Без него будет мне плохо". Посидев немного, стал подниматься из машинного отделения. Около борта стояли Остапенко и его первый помощник Игорь Абдулаев, о чём-то тихо разговаривая. Сергей не стал выходить на палубу, замер на трапе.
    – Генку-то выгоняют, – как-то печально произнёс Остапенко.
    – Да? Зря. Хороший он машинист, – задумчиво проговорил Абдулаев.
    – Я уж ходил в отдел кадров, просил, чтобы оставили. Нет, ни в какую.
    "Вот подлец! Сам же всё сделал, а теперь хвостом крутит. Да-а, бывают же такие людишки. И как я буду с ним работать? Может, попроситься на другой пароход? Электрики нужны ещё на других судах. С ребятами, правда, жалко расставаться, уже сошлись немного. Хорошие здесь парни. Ладно, посмотрим".
    Он тихо спустился в машинное отделение и начал возиться с прокладками.
Вместо Шевченко вскоре прислали другого машиниста – Вячеслава Клименко. С первого же взгляда у Сергея возникла к нему какая-то антипатия. Был он высокого роста, худой и заросший щетиной, смуглый, чем-то похожий на бродячего цыгана. Неопрятная одежда висела на нём мешком. При появлении он что-то буркнул недовольно, тихо ругнулся и сразу же исчез. Сергей даже облегчённо вздохнул, когда тот ушёл из машинного отделения.
    На "Науку" прислали ещё одного машиниста – Анатолия Жадова. Небольшого роста, смуглый, с чёрным большим чубом, из-под которого поблескивали карие глаза с солнечными прожилками, с весёлой улыбкой, он сразу пришёлся по душе Сергею. К тому же Жадов появился с перекинутой за спину гитарой, к которой Новиков был неравнодушен и давно мечтал научиться играть на ней. Они быстро сошлись и теперь работали обычно вдвоём, тихо переговариваясь друг с другом. Жизнь пошла веселее.
    Появился на пароходе ещё один рулевой – Василий Котов, такого же возраста, как и Сергей. Он столкнулся с ним около трапа, немного опешил сначала, а потом рассмеялся. Котов, ничего не спрашивая, тоже начал смеяться и протянул Новикову руку. Они познакомились, почувствовав сразу симпатию друг к другу.
    Команда парохода была полностью укомплектована. Восемь парней, пять мужчин, четыре женщины – все в основном жены комсостава, не считая кока Валентины Уховой, одинокой женщины, не очень привлекательной, но сравнительно молодой – вот и вся команда. По мнению Сергея, все они были, в общем-то, неплохими людьми, не считая, правда, механика. Но один не так и страшен, работать на "Науке" в навигацию можно, решил он и почувствовал себя более уверенно.

     А весна брала своё. Дни становились всё солнечнее и теплее. Волга полностью очистилась ото льда. Навигация открылась. Всё чаще посёлок Задольный оглашали прощальные гудки уходящих в свой первый рейс в эту навигацию пароходов. Было в этом что-то трогательное и задевало за душу. Отходило от берега судно, уходили мужья, братья и сыновья, оставляя на суше жён, сестёр и матерей, махавших белыми платками и вытирающих украдкой нечаянные слёзы. А на бортах уходящего судна стояла немного понурая команда и пристально смотрела на родные, с каждой минутой всё удаляющиеся и удаляющиеся милые лица. А гудки всё неслись и неслись над берегами просыпающейся от зимней спячки реки, пока судно не скрывалось за поворотом начинающей зеленеть косы, закрывающей со стороны русла Волги гавань судоремонтного завода.
     Наконец наступил и их день. Матросы отдали швартовые под команду капитана. Прощальный гудок огласил окрестность посёлка. Парни и женщины стояли на левом борту судна и смотрели пристально на собравшихся на причале родственников, знакомых и подруг. Сергей искал глазами Галину, но её не было. Она не пришла, хотя и знала, что в этот день они уходят в рейс. "Что ж, её дело".
    "Наука" всё дальше и дальше удалялась от посёлка. Матросихи махали платками и всхлипывали. Сергею стало смешно. "Навсегда что ли расстаются?" В душе поднималась радостная волна. Наконец-то начинается настоящая жизнь речника, настоящая работа. "Это здорово! Новые города, новые люди, новые встречи. Это же прекрасно! А женщины всё плачут. Ну что ж, пусть поплачут. Станет легче.  Ведь у них здесь остались родственники, дети. А у меня никого. Никого? А Галка?  Да, Галка. Но она даже не пришла попрощаться. А может, сейчас она стоит где-то на берегу и смотрит на меня?  Но я её не вижу. Ну ладно. До свидания, посёлок Задольный! До свидания, Галина! Может быть, ещё и встретимся когда".
     Новикова поселили в носовом отсеке, где жили механик с женой, его первый помощник, тоже с женой, и боцман.
    Немножко посидев в одиночестве в своей каюте, Сергей поднялся наверх и пошёл в кормовой отсек, где разместились рулевые и машинисты. Там было весело. Жили ребята по трое и четверо в каждом кубрике. Сергей зашёл в кубрик, где разместились Жадов, Клименко и Трубников. Анатолий тихо перебирал струны гитары, Николай сидел напротив него и курил. Здесь же находился и рулевой Владимир Муравьёв, пришедший на судно перед самой отправкой. Он тоже слушал игру Жадова.
    –Не знаете, куда идём? – спросил Трубников.
    – На Центральный рудник, за известняком, – ответив Анатолий, не прерывая игры.
    – А оттуда? – поинтересовался Новиков.
    – В Дзержинск.
    Сергей вздрогнул, словно его чем-то ударили по голове, сердце учащённо забилось.
    – Не может быть! К... куда? – переспросил он.
    – В Дзержинск, – также спокойно перебирая струны, подтвердил Жадов, нисколько не обратив внимания на взволнованность Сергея.
    А тот встал с койки и заходил по тесному кубрику, покусывая нижнюю губу, и снова сел. "Надька! Неужели я тебя увижу? Милая, смешная Надька..."
    – Врёшь! – всё ещё не веря сказанному, воскликнул он. - Нет, не может быть! Повтори ещё раз.
    – Ну, что ты ко мне пристал! – не выдержал Жадов и стукнул ладонью по гитаре. – Говорят тебе – в Дзержинск? Понял? В Дзер... жин... ск, – проговорил по частям название города.
    – Чёрт возьми! Ведь у меня там есть девчонка! – едва не запрыгал от радости Сергей. – Вот здорово!
    – Ну и радуйся на здоровье, – бросил небрежно Жадов и снова стал играть на гитаре.
    Новикову стало душно в кубрике от захлестнувших его воспоминаний. Он вышел на палубу. По-весеннему ласково припекало солнце, легкий ветерок слегка беспокоил висевший на корме Государственный флаг, внизу за бортом тихо шумела вода, рассекаемая корпусом судна. Сергей пошёл к носу, поднялся на капитанский мостик. В голове понеслись быстрые и путанные мысли. Мелькали в воображении её улыбка, коротенькая стрижка, даже звучал где-то рядом её смех. Ему всё ещё до конца не верилось, что вскоре он сможет увидеть её, такую дорогую и, казалось, навсегда потерянную Надежду Веткину. Это казалось совсем нереальным, ведь они даже не переписывались в последнее время.