Каверна. Часть первая. Глава 14

14

Когда я ездил домой, Ира ходила меня провожать до остановки и стояла, пока не подъедет троллейбус. В такие минуты её глаза наливались слезами.

- Почему ты плачешь?

Ира отворачивалась, чтобы не показывать слезы и вытирала лицо рукой.

- Вечером я приеду, не плачь.
- Я знаю. Но только ты уезжаешь, мне становится одиноко. Я задыхаюсь без тебя, - говорила она, еле заметно покачивая головой, как сильно горюющий человек. – Когда будешь выезжать - позвони, я тебя встречу.
- Зачем?
- Я так хочу.
- Хорошо. Пока.

Прощание непременно завершалось поцелуем, я садился в троллейбус, и Ира медленно удалялась, жалобно глядя вслед.

Вечером Ира встречала меня и тут же преображалась, веселела. Мы шли к больнице, она рассказывала новости, если такие случались пока меня не было.

Проходя по аллейке, мы останавливались у веранды, где лежали Киш и Малой. Балконы первого этажа выходили на газон. По площади они были больше, чем на верхних этажах, а наличие козырька и перегородки по палатам делало их похожими на летние веранды.

Больница изначально задумывалась как санаторно-курортного типа, и если бы больничный контингент дотягивал культурой до уровня архитектуры здания, все было бы красиво. А на деле все было так.

Больные, иногда посетители, через газон подходили к перегородкам веранд пообщаться с больными первого этажа. Но стоять под пятиэтажным корпусом было небезопасно, потому что сверху могли лететь плевки мокроты, богатейшей тубической флоры. Так же можно было попасть под суп, кашу, кости, короче, под любой вид объедков как общепитовской, так и национальной кухни. Но страшнее всего было получить бутылкой по голове. Тубики, как и все страдающие бездельем люди, спасаются, в том числе, и алкоголем. А так как пить в больнице категорически запрещено, то бутылки как попадают нелегально, так нелегально покидают её – вылетают через балкон.

Газон захламлялся мусором и стеклотарой, где приживались и разводились кошки и собаки. Собак частенько травили тубазидом и контингент их менялся, кошки почему-то пребывали неизменным составом. У каждой веранды были свои постояльцы, они были прикормлены и первыми поспевали к выброшенным объедкам. Уборка территории проводилась по большим праздникам, но чистота сохранялась недолго, на следующий день все возвращалось.

Мы с Ирой заходили на веранду, чтобы не подвергаться вышеперечисленным рискам.

Веранда 116-ой палаты была местом, куда собирались все ротозеи больницы, да и не только больницы. Свет там горел до глубокой ночи, так как первый этаж был доступен без центрального входа и больничный отбой, в десять часов вечера, на них не распространялся.

Киш (Анзор Кишев) – молодой парень, кабардинский Остап Бендер, язык без костей. Недавно освободился и подлечивал лагерный туберкулез. По профессии карманник, вернее, мобильник, жизнь так поменялась, что специфика работы свелась к кражам дорогих мобильных телефонов.

Малой (лагерное погоняло) – грешник и мученик. Его актировали из колонии по состоянию здоровья. Из пятнадцати по приговору отбыл десять, пять лет оставил.
В исправительных учреждениях актируют только при убежденности, что освобождаемый не жилец. И Малой не был исключением. Поджарый, как африканский туземец, он уже подошел к краю - кондиции узника Бухенвальда, и смотрел в бездну ясными голубыми глазами.

Русский парень, выросший в Нальчике. По молодости, в уличной драке убил человека и попал в тюрьму. Ошибка ценою в жизнь.

Малой медленно угасал, хотя духом не падал.
- Я еще поживу! - говорил он. - Я просто так не сдамся! - бодрился, прогоняя старуху с косой.

Я не знал его раньше, но казалось, что приближение смерти сделало его мудрым. В нем не было ни капли злости, он ни с кем не ругался, ничего не раздражало его. Малой чувствовал, что значит на этой земле не больше, чем кошка, спящая у его ног, или синица, по утрам ворующая халву со стола. Он часами просиживал на веранде и смотрел прищуренными глазами на солнце. Одной лишь эмоцией, остававшейся у него, был смех.

Это были те, с которыми было приятно общаться.

Киш очередной раз завязал, был трезвым и серьезно лечился. Когда хватало силы воли поддерживать относительно здоровый образ жизни, он был просто душкой. Воспитанный, коммуникабельный молодой человек, любимый медсестрами. Но, дойдя до определенной грани, срывался и начинал колоться, а это подразумевало, что Киш начинал работать - красть. Волка ноги кормят. Он целыми днями пропадал, возвращался под допингом и снова убегал.

Какой уж тут режим?

С ним бывали разные проходимцы, которых интересовало одно – какой будет выход и как скоро можно сварить? Киш становился суетливый, порывистый, потом нервный и, конечно, худел – просыпался туберкулез. Терялась концентрация, и заканчивалось все это непременно сроком, на год-два Киш менял прописку. Возможно, это его и спасало, ведь сам он остановиться не мог.

Но сейчас, попивая чай, Киш уверял, что колоться бросил окончательно.

- Хватит! Куда? Близко больше не подойду! Жизнь проходит мимо!
- Правильно, - поддерживал я. - Поправь здоровье и займись чем-нибудь. Было бы чем колоться, – пытался сыграть на его самолюбии. – Уважающие себя люди семечками не колются.
- Да, да, в натуре, правильно.
- Ты неглупый парень. Аллах тебя ничем не обидел. Завязывай со всем этим. Это путь в никуда. Думаю, ты мог бы реализовать себя где угодно. Из тебя вышел бы хороший артист. Да в любой сфере. Если ту энергию, которую ты тратишь на шириво, направить в правильное русло, – я нарисовал образ Киша - мецената.

Он замечтался. Перед ним предстали красивые образы. Человек, способный переболтать цыганку, слушал, как ребенок.

Киш привык работать по шаблону. Его виртуозная игра замкнута в одной плоскости. Он хотел бы начать другую жизнь, но не знает как, его не научили. Страх неизвестности толкает на уже протоптанную дорогу.

Но пока у Киша была белая полоса, он выглядел как образцовый больной и наши посиделки случались часто.

Ира любила бывать у них и становилась словоохотливей, иногда она болтала не умолкая, скрашивая мужское общество. Особенно подружилась с Малым, и когда я отлучался, пропадала у него.   

А между тем мое лечение не продвигалось, динамики, как говорят врачи, не было. После очередных анализов и рентгена это было очевидно. Каверна рассасываться или хоть как-то реагировать не собиралась.

У меня состоялся разговор на обходе.
- Людмила Мухадиновна, - сказал я, когда она меня послушала. – Может, меня на группу инвалидности предоставить? Я давно болею. Группа же мне положена?
- Да, положена. А почему раньше группу не дали?
- Помните? Я вам говорил, что заболел в местах лишения свободы. А отбывал я в Воронежской области и мне, как неместному, не дали, не захотели возиться: запросы слать, бумаги собирать.
- Ну да, - припомнила она. – Только у нас ты числишься как первичник и надо полгода минимум пролежать, чтоб можно было на комиссию предоставить.
- Но Людмила Мухадиновна, у меня же была справка… Мне там дали… Где сказано с какого года я болею, диагноз.
- Больше ничего не дали?.. Нужны снимки, история.
- По освобождению сказали, что иногородним на руки дают только справку.
- Этого мало. У нас нет материала, на основании чего предоставить тебя на МСЭ. На основании одной справки из… - она замялась. - Ну, посмотрим, лечись пока.

На счет группы я начал хлопотать по двум причинам. Во-первых, мне не на что было жить. Во-вторых, группа нужна была для получения квоты на операцию. Вторая причина существенней, так как пенсия несильно меняет положение, а пробиться через чиновничий заслон как-никак легче.

Все шло к тому, что чуда не произойдет и потребуется операция. Но мне не советовали оперироваться у нас. Айсина Эльмира Каюмовна, участковый врач, при мысли об операции в наших условиях, поморщилась и сказала – нежелательно. Цахилов Валерий Николаевич, бронхолог, посоветовал – если есть возможность тут не делать.

Точка в решении не ложиться здесь на операционный стол была поставлена, когда я повстречал в хирургии Марата – пациента нашего отделения. Он дожидался конца операции друга – молодого парня по имени Омар. Немного волнуясь и пощелкивая костяшками, ломая кулаки, Марат рассказал, как подошел к хирургам.

- Обезболивающие, перевязочные уже купили. Что-нибудь еще нужно? «Сходи в аптеку, купи скальпель… а лучше два». - Омар был уже под анестезией, а они только за скальпелем посылают. 

Мой дядя, узнав о положение дел, сказал, чтобы я на операцию не соглашался, а добился инвалидности. И он поможет получить через Минздрав квоту, чтобы попасть в Москву, в академию им. И. М. Сеченова, институт фтизиопульмонологии на улице Ф.М.Достоевского. Там одна из лучших хирургий в России, и если без операции не обойтись, то нужно туда.

Все это я держал в голове, когда утром в конце мая меня разбудила медсестра и сказала, чтобы я срочно зашел в ординаторскую.

Спросонья я заглянул в ординаторскую. Людмила Мухадиновна, как будто её осенило, сунула мне историю болезни, конверт со снимками и послала в хирургию.

Я зашел в большой кабинет. Там за разными столами сидели мужчины в белых халатах, Юра Барукаев и Хасан Сарахов.

Барукаев был практикующий хирург, поэтому он взял у меня кипу и стал разбираться в делах.

Сарахов уже не практиковал и присутствовал как консультант.

Пока я отвечал на вопросы Барукаева, Сарахов наблюдал за мной. Я отнес это к профессиональному интересу, уж больно его глаза сверлили меня.

Барукаев передал Сарахову снимок и сказал, что надо оперировать. Я выразил мысль, что может быть не надо торопиться, мол, я еще не готов. На что Сарахов спросил:
- А с этим ты жить сможешь? – и ткнул пальцем в каверну.

Барукаев подытожил, что решает все равно консилиум, еще нужно поговорить с Залимом и вручил мне кипу обратно.

Вернувшись, я передал Людмиле Мухадиновне наш разговор. Она решила безотлагательно отвести меня к Залиму.

Жабалиев Залим был практикующим хирургом и заместителем главврача по медчасти - начмед, как называли его.

- Залим Кантимирович, – начала Мухадиновна. - Заберёте его? По-моему, пора переводить к вам. Большая полость, динамики нет.

Залим попросил снимки, взял два в разные руки и внимательно посмотрел то на один, то на другой.

- Да, полость большая… тут может быть торакопластика, - проговорил он.
- А что это значит? – поинтересовался я.

Мухадиновна сочувственно посмотрела на Залима.

- Это такой вид операции, при котором выкусываются фрагменты ребер и поддавливается полость. В твоем случае пять-шесть…
- И какой результат?       
- Ну, сделаем – посмотрим. Потом инвалидность дадут, может даже пожизненно.
- Операцию вообще-то делают, чтоб лучше стало, – заметил я. – Зачем ложится под нож, если потом пожизненная инвалидность?
- Есть еще лобэктомия, - предположил Залим Кантимирович. – Только в наших условиях мы не сделаем. Я бы сам не взялся за такую операцию. У нас нет нормальной реанимации, оборудование не то. Поэтому не знаю.   
- У меня есть вариант оперироваться в Москве. Родственник хочет помочь. А на, как вы сказали, торакопластику я не согласен.
- Тогда торопиться не будем, - подытожил Залим. – Если есть возможность, конечно в Москве будет лучше.
- Короче, не забираете его? – спросила, разочаровано Людмила Мухадиновна.
- Нет, – покачал головой начмед и проводил нас из кабинета.

Показалось, что Людмила Мухадиновна захотела от меня избавиться. Может быть, она решила подкинуть работу заскучавшим хирургам? Ведь они, как генералы без войны – простаивают. Или чтобы избежать проблем с моей группой инвалидности? Не знаю, но было очевидно, что она заинтересована в моем переводе.
Но я остался на прежнем месте.