По следу призрака отряда

Виктор добрался до Паньковского леса вечером. На землю уже спускались сумерки, когда он вышел на опушку, где ещё два дня назад располагался штаб отряда. Только брошенный пустой шалаш и остатки кострища свидетельствовали о том, что Виктор не заблудился, и это то самое место. Но партизанский лагерь исчез, его обитатели словно сквозь землю провалились. Ни одной живой души не было вокруг! Зловещая тишина встретила Виктора вместо привычного негромкого говора, который всегда слышался возле партизанского костра в этот час.

У него оборвалось сердце, а ноги подкосились. Идти дальше не было сил, да и темнело быстро. Виктор забрался в шалаш и улёгся, закрыв глаза и пытаясь себе представить, что же здесь произошло. Уже в тот вечер, когда в лагерь во второй раз приходил отец, сюда стягивались каратели. И когда он сам уходил в Ворошиловград, подчинившись приказу Яковенко, Виктор понимал, что над отрядом сгустились тучи. Это было ясно всем. Надо полагать, предварительно отослав всю молодёжь под предлогом заданий в городе, командир и сам не стал дожидаться, когда его окружат. Конечно, они должны были отойти вниз по реке, стараясь избежать боя с многократно превосходящими силами врага.

Надо будет завтра, как расцветёт, хорошенько осмотреть тут всё. Но Виктор и так почти не сомневался ,что его старшие товарищи снялись быстро, но аккуратно, без паники, и не оставили после себя следов, кроме шалаша и кострища, которые однако всё-таки свидетельствовали об их спешке. Эх, где-то сейчас Юра Алексенцев? А Надя Фесенко? Виктор не заметил, как усталость навалилась на него, и он погрузился в странный тревожный сон.

 Вот Виктор спит, тело его отяжелело, и он не может пошевелиться, но зато слышит сам как будто со стороны своё собственное глубокое сонное дыхание. И ещё слышит, словно кто-то зовёт его.

- Витя! Витя, проснись! - звучит где-то рядом. кажется, прямо над ним, голос Юры Алексенцева.
 "Юра", - шепчет Виктор во сне и хочет встать, но не может пошевелить ни рукой, ни ногой. И тут же он чувствует, как цепкие Юркины руки (он узнаёт их на ощупь) в темноте хватают его за плечи и начинают трясти, всё сильнее и сильнее, до тех пор, пока не выбрасывают его из этого отяжелевшего спящего тела. И Виктор вдруг оказывается снаружи шалаша, и не в ночной темноте, а в каком-то странном синеватом сумеречном свете. Он оглядывает траву вокруг и видит, что она высокая, не только не вытоптанная множеством ног, но даже нигде не примятая. Во всём лагере нет никаких следов недавнего присутствия людей: даже место кострища успело зарасти травой. Сколько же времени прошло с тех пор, как ушли партизаны? Виктор ищет Юру Алексенцева, чей голос он только что слышал и чьи прикосновения ощущал так отчётливо, но Юры нигде нет. Виктор громко зовёт его по имени и тогда снова начинает слышать его голос. Виктор идёт на этот голос и через несколько шагов вдруг оказывается на хуторе Панькова, только не у Матрёниной хаты, куда они с Юрой не раз вместе ходили за хлебом, а во дворе у соседа, бородатого деда Макара. Этот дед Макар как брат-близнец похож на пасечника из колхоза, в котором Виктор с ребятами убирал хлеб в прошлом году. Старик выходит ему навстречу на крыльцо своей хаты, а за его спиной словно тень вырастает высокий полицай.
 Дед Макар щурит глаза с белёсыми ресницами, как бы делая Виктору знак. Виктор озирается вокруг и видит, что полицаи со всех сторон окружают его кольцом. Дед Макар незаметно кивает ему, показывая взглядом на доску у себя под ногами. Крыльцо у него точь-в-точь такое, как у Матрёны, и Виктор, нагибаюсь, в отчаянии бросается под ноги старику, прямо под крыльцо. Там, под широкой верхней ступенькой, ждёт его Юра Алексенцев. "Ну, вот ты и вернулся!" - говорит Юра, хлопая его по плечу. - И обратной дороги тебе больше нет. Идём, я тебе кое-что покажу!" и Юра тянет Виктора за руку. Они вдруг оказываются под полом, и там так просторно, что кажется, это целый подземный мир.
Первый попадается им навстречу Матрёнина пеструшка, только или она увеличилась до человеческого роста, или это они с Юрой, сами того не заметив, уменьшились до размеров курицы, и оттого подпол хаты кажется им целым миром. "Что ты здесь делаешь? Ты же в суп попала!" - мысленно спрашивает Виктор, но курица слышит его мысли. "Мы все попали в этот суп, но никто не хочет стать предателем," - отвечает пеструшка, и уже не мысленно, как Виктор, а вслух, причём очень знакомым голосом. Конечно, это голос Толи Ковалёва! Как только Виктор его узнаёт, курица в мгновение ока превращается в Анатолия, одетого в форму полицая.  "Я вас выведу, хлопцы, - говорит Ковалёв шёпотом. -  Идите за мной". И тут Виктор замечает, что уже не чувствует влажную ладонь Юры Алексенцева в своей руке. Он вздрагивает как от удара. "Не оглядывайся!" - предупреждает Ковалёв, но поздно: холод бежит у Виктора по спине, он невольно оборачивается и видит щуплого маленького Юрку с телом командира Яковенко на руках, а вокруг со всех сторон наступают полицаи. Мёртвое тело командира - такое большое и должно быть тяжелым, но Юра держит его, будто мать младенца, на удивление легко и, глядя прямо в глаза Виктору, говорит: "Уходи! Я задержу их". И Виктор видит, как тёмные силуэты обступают Юру, как кольцо смыкается. Виктор хочет отвлечь полицаев на себя. Он кричит, но звука не раздается, голос его не слышен никому, кроме него самого. Виктору вдруг становится страшно, не оттого, что враги так близко и их так много, а оттого, что они его не слышат, и он не может прийти на помощь другу. "Никто не хочет стать предателем," - глубоко отдаются в нём слова, смысл которых только начинает раскрываться, и обратной дороги уже нет. Виктор вдруг смотрит на свои руки и ноги и видит, что на нём форма полицая, как только что была на Ковалёве, словно бы они поменялись одеждой. Вот только когда? Виктора трясёт от этой формы, он чувствует её, как если бы вместо человеческой кожи его тело покрывала холодная и твёрдая рыбья чешуя. Но и чешуя была ему роднее и ближе к телу. Одежда полицая пятнала его, как клеймо, которым метят предателей. Виктора охватывает неодолимо жгучее желание избавиться от этого видимого и осязаемого проклятия. Он пытается содрать с себя ненавистную форму, но она намертво приросла к телу, и снять её нельзя иначе, как вместе с кожей. Виктор не сдаётся, дёргает изо всех сил, чтобы вырвать руки из рукавов, и... просыпается. Так бывает всегда, когда пытаешься вытряхнуться из тела как из липкой мокрой одежды. И вот, Виктор вроде бы и проснулся, но проклятая полицейская форма до сих пор на нём, намертво прилипшая, именно как вторая кожа. Это засохшая кровь приклеила её к нему; Виктор чувствует толстый слой коросты. Какой же он противный! Просто невыносимый! Словно одержимый, готовый выпрыгнуть из собственной шкуры, Виктор бросается бежать. Он мчится как ветер. Все расступаются у него на пути: и призраки, и тени людей, и травы. Неуловимый и стремительный, он оказывается один посреди степи и с новой силой осознаёт, что это бегство - словно петля, наброшенная на шею, и он затягивает ее собственными усилиями. Он оборачивается, чтобы увидеть Юру или Толю, но уже заранее знает, что это бегство необратимо, и отныне ему не оправдаться и не отмыться.

 Много раз в эту ночь он просыпался, но снова и снова оказывалось, что очередное пробуждение - тоже часть сна и его беспорядочного бегства в этом сне. Он бежал по степи, по берегу Донца, по перелескам, от опушки к опушке, прочесывая не по одному разу все знакомые места в поисках отряда или хотя бы его остатков. И он продолжал ощущать роковую ловушку, словно муха в паутине. Время как будто остановилось.

 Виктор не помнил, как он проснулся наяву. Засыпал он в оставленном партизанами лагере, в шалаше, а значит, там же должен был и очнуться ото сна. Но в памяти у него не отпечаталась, чтобы он видел опустевший лагерь при свете дня. Нет, Виктор так его больше и не видел. Как ни искал потом, блуждая взад-вперёд между степью и берегом реки через перелески, не нашёл никаких признаков бывшей партизанской стоянки. И никаких следов, которые могли бы подсказать, что сталось с отрядом. Люди исчезли бесследно, словно сквозь землю провалились. Сколько времени он искал их, петляя и нарезая круги, забыв о еде, не помня самого себя?

Ему казалось, брат Миша и командир Яковенко зовут его, и он никак не может уловить, откуда исходит зов.

 Очнулся Виктор на хуторе Панькова, в сарае всё у того же деда Макара, Матрёниного соседа.

- Матрёна-то? Да вроде к родне подалась в город, - ответил старик на расспросы Виктора. - А может, и не в город, а на другой хутор. Точно уж не скажу, - дед Макар был по натуре словоохотлив и при всех тревогах и заботах радовался случаю поговорить. - Она сразу, как каратели эти беспокоить нас взялись, так собралась и с утра пораньше куда-то отправилась. Да уж неделю как тому, а то и больше. И в лесу тишина. Как они тогда весь лес стрельбой орудийной всполошили, так с тех пор и молчок. Да и на хуторе у нас поуспокоилось. Полицаи? Что полицаи? Ну, есть у нас полицаи. Так это ж свои, хуторские. Ты, хлопец, им скажи, мол, работу ищу, они тебе ещё и помогут устроиться. Да нет, ничего я не слыхал. Хлеба на вот, держи, а большего не проси. Отдохни пока тут, на сеновале. Ежели ночевать хочешь, так заройся в сено и сиди тихо; и никто тебя тут не найдёт.

 Но ночевать у деда Макара на сеновале Виктор вовсе не собирался. Теперь он по крайней мере знал, что после карательной операции в лесу против отряда с орудийной стрельбой прошло уже больше недели. Значит, и его безрезультатным поиском и блужданиям тоже не меньше недели. Это мысль стучала ему в виски: "Не может быть! Целая неделя! И всё напрасно! Немедленно в город! Нужно найти Надю Фесенко. Если она жива, то найти её будет легче в городе, через её связных. Там, в Ворошиловграде, что-нибудь да знают! Эх, только бы Надя была жива..."
- Спасибо, дедушка Макар, - поблагодарил Виктор. - Я лучше пойду.
- Ну гляди, как знаешь.

 Дед Макар только подивился, куда это хлопец собрался на ночь глядя. Виктор не то, чтобы не доверял ему - не доверял он местным полицаям. Но главное для него теперь было как можно быстрее добраться до Ворошиловграда. Решив так, он уже не раздумывал, а зашагал вперёд с такой живостью, что сначала ему даже поверилось, будто до заката можно осилить и половину дороги.

Однако было ещё слишком жарко, чтобы долго идти, не сбавляя темпа. Пот застилал ему глаза. Виктор думал о Матрёне Удовиченко. Куда она могла уйти из Паньковки? И мог ли всё-таки её сосед дед Макар оказаться предателем? Чутьё подсказывало Виктору, что дед свой, и Матрёну не выдавал, даже если что-то заметил и понял. Однако ночевать у деда на сеновале в эту ночь Виктору точно не стоило.

 Сумерки застали его посреди степи. Нагретая за день земля отдавала тепло долго и щедро. Его как раз хватило для того, чтобы уснуть среди терпко пахнущей сухой степной полыни и проспать до той поры, когда на небо поднимется растущая луна, уже достаточно яркая, чтобы различать дорогу и к утру добраться до города.

 Когда Виктор в первый раз подошёл к знакомому подъезду дома на улице Коцюбинского, ему показалось, что какие-то подозрительные типы наблюдают за ним из подворотни. Виктор повернул назад и перешёл на другую сторону улицы. Он прогуливался не меньше получаса, прежде чем снова решился наведаться в квартиру дома на Коцюбинского.
 Светлана ответила на пароль и отворила дверь.

- Сестрица Оксана тебя обыскалась, - сообщила она, называя Надежду Фесенко подпольной кличкой, и вопросительно возродилась на него. - Где же это тебя носит?
- Куда мне прийти? - вместо ответа спросил Виктор связную. - Пусть Сестрица укажет место и время. Я приду за ответом вечером.
 Светлана внимательно смерила его взглядом.
 - Куда же ты собираешься сейчас? - спросила она, ясно давая понять, что знает: идти ему некуда. Правда, у Виктора крутилась в голове искушающая мысль зайти к родителям - уж очень хотелось повидать мать - и в то же время он думал, что делать этого не стоит, потому что он не знает, как отвечать на расспросы о брате Мише.
- Ты как будто неделю не ел и не спал, - пояснила Светлана, сочувственно глядя на него. - Оставайся здесь, отдохни. Если Сестрица сегодня объявится до вечера, у нас, скорее всего, будет ночная работа. А я пока схожу раздобуду чего-нибудь поесть.

 Виктор действительно чувствовал себя обессиленным и позволил Светлане уложить его на диване в комнате. Он провалился в тяжелый сон, словно камень в омут, едва сомкнул веки.
- Я думала, ты заболел, - услышал Виктор над собой сочувственный голос и, открыв глаза, увидел лицо Светланы как будто уже в сумерках. Он приподнялся на локте и сел, удивлённо глядя на девушку и недоумевая, неужели уже вечер. Впрочем, голова у него была такая тяжёлая! Наверное, он действительно проспал целый день.
- Ты бредил во сне, - пояснила Светлана. - То товарища Яковенко звал, то Мишу. Кричал временами так громко, что я боялась, соседи услышат, даже разбудить тебя хотела.
- И надо было! - решительно воскликнул Виктор, спуская ноги на пол. - Зря не разбудила!
- Совсем не зря,- возразила Светлана. - Ты такой замученный пришёл, надо же тебе и отдохнуть было! Хоть, видно, тебе и во сне покоя нет. Так же, как и Наде. То есть, я хочу сказать, Сестрице. Она у меня тоже как-то на днях ночевала.
- Она не заходила, пока я спал? - подозрительно воззрился на неё Виктор. Тонкие белые брови Светланы слегка поднялись вверх. Она была такая же худенькая и хрупкая на вид, как Надя, разве что повыше ростом.
- Нет. Только Галя заглядывала, - призналась Светлана.
- Надо тебе было всё же меня растолкать! - сокрушенно покачал головой Виктор.
 - Зачем бы это? - чуть улыбнулась Светлана. - Она сама же и не велела тебя будить, когда я ей про тебя сказала. Велела только передать на словах от неё и от Сестрицы, чтобы ты пока домой к родным возвращался и оставался в городе. Немцы опять облавы начали на молодёжь. Нужны ещё листовки против угона в Германию. Много и срочно.

 Глаза у Светланы серые, смотрят они строго и ясно:
 - Сейчас это самое важное. Остальное пока терпит. А самой Сестрице в городе появляться теперь опасно. Понимаешь?
 Виктор наклонил голову.
 - Ну, вот и хорошо. С завтрашнего дня можешь приступать. Связь будешь поддерживать через меня.