Первое задание

Штаб отряда размещался в шалаше на опушке леса. Сводки Совинформбюро слушали по рации три раза в сутки, поэтому о входе вражеских войск в Ворошиловград узнали уже с утра и были готовы действовать.

- Ну что, товарищи, дождались мы незваных гостей! - воскликнул Рыбалко. - Теперь надо выяснить, как их лучше потчевать.
- Верно мыслишь, товарищ Рыбалко, - поддержал его комиссар отряда, а следом и командир Яковенко.
- В город на разведку пойдут связные. Фесенко! - скомандовал Иван Михайлович, обращаюсь к высокой энергичной дивчине, секретарю подпольного обкома комсомола. - Возьми с собой Третьякевича Виктора, и отправляйтесь. И чтобы к вечеру вернулись и доложили обстановку!
- Есть, товарищ командир!

 Виктор не в первый раз отметил про себя, что на людях Яковенко говорит по-русски чисто, даже изредка не вставляя украинские словечки. Наверное, он хочет, чтобы его  речь понимали всю целиком, от начала до конца. Ведь в отряд набирали в основном из рабочих Ворошиловградского Паровозостроительного Завода, а это были люди, приехавшие на Донбасс из разных уголков страны. В то же время с земляками командир сам не замечал, как переходил на родной язык.

 Виктор был благодарен Яковенко за то, что послал на первое подпольное задание вместе с Надеждой Фесенко именно его. Надежда появилась в Паньковском лесу только вчера. Вместе со своей подругой Галиной Сериковой  она вербовала в Ворошиловграде комсомольцев для  городской подпольной сети, без помощи которой партизанскому отряду будет трудно обойтись. Виктор понимал, какое доверие оказал ему командир. Теперь оставалось лишь заслужить доверие Надежды.

 Она была старше Виктора  на несколько лет. В простом ситцевом платьице в горошек и белой косыночке, защищавшей её голову от знойных лучей июльского солнца, она вполне могла сойти за какую-нибудь хуторянку, особенно с этим узелком в руке, который она прихватила с собой для пущей убедительности.

- Если кто нас остановит - идём в город на базар за спичками! - предупредила Надежда Виктора и, развязав два края своего узелка, приподняла их и показала ему каравай хлеба. - Будем менять хлеб на спички.

- А хлеб-то Ворошиловградский? – с сомнением спросил Виктор.
- Считай, что деревенский. Он и вправду домашний. Мне его вчера одна моя связная дала, у неё мама сама печёт, - заверила его Надежда и прибавила: - А ты - мой брат, запомни. Тебя мать со мной отправила. Мы с Паньковки идём. Понял?
- Понял, - кивнул Виктор, глядя на неё серьёзными честными глазами. - Мать меня защищать тебя отправила, товарищ Фесенко?
- Ну, разумеется, товарищ Третьякевич! - улыбнулась Надежда. - Мать знает, что делает. Только тебя, брата моего, зовут Григорием, а меня Оксаной. Запомнил?
- Так точно, Оксана. Мать знает, что делает.
 Обоим понравилась идея называть командира Яковенко своей матерью из Паньковки. Светло-карие глаза Надежды сверкнули огоньком озорного смеха. Она была напряжённо серьезна в последние дни, и повод улыбнуться - это как раз то, чего ей не хватало, чтобы подготовиться к зрелищу, которое неминуемо ожидало её впереди. Виктор это почувствовал и понял, что ему тоже нужно хорошенько выдохнуть перед тем, как увидеть фашистов на улицах Ворошиловграда.

 Паньковский лес был невелик и в направлении Ворошиловграда скоро редел и переходил в лесостепь. На открытых участках Виктор и Надежда чувствовали себя неуютно. Звуки проезжей дороги далеко разносились по округе и казалось, что моторы мотоциклов тарахтят совсем близко. Разведчики продвигались вперёд, всё ближе к дороге, и моторы были слышны всё громче. Вот опять начался перелесок.  Оробевшие молодые деревца стояли, мелко подрагивая листвой. Всё живое оцепенело от ужаса и горя, вступившего на родную землю беспощадной пятой врага. И в рев фашистских мотоциклов отдавался в сердце яростью.

- Их там целая колонна! - сквозь зубы процедил Виктор.
- Пойдём вдоль дороги перелеском, пока они не проедут, - хмуро отозвалась Надежда.

Даже птицы на деревьях молчали. И за это их молчание Виктор чувствовал неизъяснимый стыд. Неважно, что ему еще не было восемнадцати.  Ведь есть у человека ответственность перед землёй, на которой он живёт, перед всем живым вокруг, есть долг защищать, не давать в обиду завоевателям, хищникам в человеческом обличии.

Это что-то такое исконное и естественное, что о нём как будто и говорить бывает неловко, и язык не всегда поворачивается. Ведь любовь сильна не словами, а делами. И вот пели, пели красивые гордые песни о Родине, а теперь ревут на дороге вражеские мотоциклы, и нужно хорониться в перелеске и ждать, пока они проедут. Даже дорогу перейти на своей родной земле ты уже не волен!

 Виктор взглянул в лицо Надежды и по её плотно сжатым губам и тяжёлому взгляду понял, что у неё те же самые мысли и чувства, что и у него. Наконец, рёв мотоциклов стал удаляться. Воцарилась тишина.

Когда Надежда и Виктор переходили дорогу, в поле видимости не было ни машин, ни людей. Дальше шагали быстро, не останавливаясь и не тратя время на разговоры. Да Ворошиловград добрались за полдень, в самую жару.

 Нещадно жарило лютое степное солнце. И так же люто изливалась на головы горожан вражеская ложь из громкоговорителей. Хорошо поставленный мужской голос с лёгким акцентом пафосно вещал на русском языке о новых и новых победах "Великой Германии", о неизбежном скором падении Москвы и "освобождении России от жидо-большевистского гнёта", о "новом порядке", который несёт "свободу личному предпринимательству". Громкоговорители наводнили воздух трескучий геббельсовской пропагандой едва ли не на каждой улице, и некуда было убежать от навязчивого потока слов; и выходя из дома, и оставаясь в своих квартирах, горожане попадали под этот душ, от которого чем дальше, тем сильнее создавалось впечатление, будто в твой мозг заколачивают гвозди - так нагло, так откровенно делалась ставка на человеческую глупость, подлость и жадность. "Победоносная армия великого фюрера явилась, чтобы освободить крестьян от рабства в большевистских колхозах. Теперь у каждого есть возможность честно трудиться на фюрера!" - трещало вездесущее взбесившееся радио. Виктору казалось, что голова у него сейчас расколется пополам, как скорлупа ореха.

- Смотри! - легонько толкнула его в бок Надежда. Он обернулся и увидел, как несколько немецких солдат, окружив со всех сторон и грубо подталкивая прикладами, гонят куда-то пятерых перепуганных подростков лет двенадцати. Обменявшись с Надеждой мрачными взглядами, Виктор отвернулся и скрипнул зубами. Это была обратная сторона того самого "нового порядка", привыкать к которому так громогласно призывало радио.
 Прохожие косились на несчастных ребятишек, окруженных вооруженными фашистами, с ужасом и жалостью.

- Вояки! Нашли себе под силу! - бросил кто-то.
- За что хлопчиков поймали?  Что им теперь будет? - спрашивала какая-то женщина, но никто не мог ей ответить.
 Так случилось, что на обратном пути, на окраине города надежда и Виктор узнали продолжение этой истории. До слуха их долетела случайно оброненная пара фраз из разговора двух прохожих.
- в Стахановском городке у трамвайного парка, говорят, пятерых хлопцев расстреляли. Говорят, партизаны.
- Да какие партизаны? То дети. Наши вчера уходили, спешили, ящик с патронами потеряли, оставили где-то прямо на улице, а эти нашли. Немцы нагрянули, увидели - церемониться не стали. Это чтоб их люди боялись.
- Их итак боятся.
- Бойся не бойся, а жить теперь при них придется. А Москву-то верно ли, что взяли, считай? Или врут?
- Да врут, наверно. Нет ещё! Хотя... Кто его знает?
- То-то и оно.

 Надежда и Виктор уже выбрались из города, а тошнотворное ощущение вместе с головной болью всё не проходили, и жара усугубляла дело. Их обоих мутило. Хотелось пить.
- Как будто яда в уши накачали, сволочи! - пробормотал Виктор.
- И эта отрава действует! - гневно сверкнул глазами, воскликнула Надежда. - Ты же слышал! Людям нужна правда, а то они с ума сойдут в два счёта. Вот тут и понадобится наша работа. Без неё никак нельзя!

 Виктор прекрасно понимал, О чём говорит Надежда. И ему не терпелось немедленно приступить к делу. С такими мыслями спешили они назад в Паньковский лес.

- Что ж, молодцы! Задание выполнили! - выслушав, похвалил разведчиков командир Яковенко. - Теперь главная наша задача ясна. Немедленно  приступаем к выпуску листовок. В следующий раз в город пойдёте уже не с пустыми руками.

 Рассказ Надежды с дополнениями Виктора произвёл на членов группы сильное впечатление. Правда, признаваться в этом не всем хотелось. Морозов, энергичный боец лет тридцати из рабочих паровозостроительного завода, протянул негромко, как бы рассуждая вслух:
- Ну, это и так ясно было с самого начала, какая наша главная задача. Будто бы мы не знали, что фрицы своей пропагандой мозг народу затуманить стараются! Так они во всех захваченных городах действуют, тут секрета не было. На то мы и бумагой запаслись! Да жаль, работы было много, всего не успели! Эх, надо было радиоточки уличные по городу поснимать, чтоб брехунам фашистским не достались!
- Эх… Ясно-то ясно, да только прежде у меня на них такой злобы не было, как теперь! - сдвинув кустистые брови, возразил Хмаренко, несколько лет проработавший наборщиком в типографии газеты "Ворошиловградская Правда", - Ты подумай! Освободители "от рабства в большевистских колхозах" для "честный работы на фюрера"! Это ж надо такое выдумать! Выродки фашистские! И тут же ребятишек расстреливают! У меня в городе племянник, старшей сестры сынишка, двенадцать лет ему как раз на днях исполнилось. Может, он среди тех хлопчиков оказался? Ведь мог оказаться! Да я теперь 24 часа в сутки листовки писать готов, чтобы подлым гадам этим с их враньём бесстыжим нос утереть! Хай люди добрые правду знают! Эти листовки сейчас поважнее, чем пули и снаряды, чтоб народ до прихода наших продержался.
- Верно мыслишь, товарищ Хмаренко! - горячо поддержал Степан Рыбалко. - Листовки наши должны стать противоядием от яда вражеской пропаганды. И силу этого яда нельзя недооценивать. Для того, чтобы наше противоядие действовало лучше, нам важно знать, чем гитлеровцы загаживают головы наших людей и чем дышит город, каковы в нём настроения.
- Да какие настроения? Страх и ненависть. И фашисты, конечно, хотят сделать так, чтобы страх пересилил в людях ненависть! - не могла не высказаться Надежда Фесенко. - Наши люди это понимают. Ребятишек расстреляли на глазах у местных жителей для острастки, а сами по радио вещают про райскую жизнь при новом порядке.
- А райская жизнь та - замануха для трусов, которые поверят, будто покорностью смогут купить её себе. И для гнид, которых и пугать-то без надобности - они и так любой нечисти зад лизать готовы за шматок сала, а дай им над другими власти с ноготок - и мать родную продадут, не сомневайтесь! - гневно подхватил Хмаренко.
- Это уж да, - кивнул командир Яковенко. - На то она и фашистская пропаганда, чтобы вся гнида, которая в мирное время сидела, затаившись, теперь повылезала и поднялась, как муть со дна, при этом "новом порядке".
- А вслед за собой она потянет всех, кого сможет зацепить, - заметил до сих пор слушавший товарищей молча комиссар Михаил Третьякевич. - Тех, которые сами на вражескую пропаганду ни за что не повелись бы без дурного примера. Потому что, товарищи, силу премьера никто не отменял. Помните об этом. Людям в городе важно знать правду, чтобы им не заморочили голову ложью. Но не менее важно им знать о том, что есть мы - те, кто продолжает бороться с врагом. Мы, коммунисты. Показывать пример верности нашей Советской Родине всем, кто растерян и готов дрогнуть - это тоже наша задача.

"Какой Миша молодец! - с гордостью за брата подумал Виктор. - Ведь это, может быть, самое главное. Моральная сторона. И важно говорить о ней, не стесняясь. Даже если кому-то кажется, что это лишнее".
 Впрочем, никому из собравшихся здесь, в шалаше, служившем штабом отряда, так не казалось. Бойцы поддержали своего комиссара.